Исчезающие девушки

23 июля. Дара, время 20:30

До моего четырнадцатилетия родители водили нас с Ники в пиццерию «У Сержио» каждые пару недель. «У Сержио» расположен между стоматологией и детским обувным магазином, который, казалось бы, никто никогда не посещал. Вообще-то, Сержио никакого и в помине не было, а владельца и вовсе звали Стив. Да и к Италии Стив ближе всего подобрался, когда два года жил с соседями-итальянцами в Куинсе, округе Нью-Йорк.

Чеснок у них был консервированным, сыр «Пармезан» находился в герметичном контейнере в измельченном виде, что позволяло хранить его в кладовой годами, даже в случае ядерной катастрофы. Скатерти были бумажными, и к каждому столовому набору полагался цветной мелок.

Зато фрикадельки здесь пышные и большие, как мячики для софтбола, а пицца всегда нарезана внушительными кусками, слоистая, а паста зити сдобренна расплавленным сыром, хрустящим и поджаренным по краям, как я люблю. Мне здесь нравится. «У Сержио» — наше место. Даже после того, как мама и папа начали избегать общего времяпровождения, ссылаясь на позднюю работу, или на то, что простудились, или еще что-нибудь, мы с Ники ходили вместе. За $12.95 мы покупали две колы и большую пиццу и просили еще салат-бар вдобавок.

В «Иль Соди», ресторане, который выбрала Шерил, льняные скатерти и букеты свежих цветов по центру находились на каждом столике. Деревянные полы отполированы и так скользят, что даже поход в уборную заставляет меня нервничать. Официанты снуют между столиков, измельчают перец в перцемолке и натирают тонкие ломтики сыра на пасту, порции которой так малы, что кажутся ненастоящими. Все выглядят возбужденными и задерганными, как впрочем все богатые, напоминая гигантские куски ирисок, готовых принять нужную форму. Шерил живет в Эргремонте, рядом с Мэйн Хайтс, в доме, который унаследовала от последнего мужа, умершего от неожиданного сердечного приступа за день до пятидесятилетия.

Я слышала эту историю раньше, но почему-то Шерил снова нуждается в том, чтобы поведать мне ее, как будто ждет моего сочувствия: телефонный звонок из больницы, ее стремительный приезд к его постели, сожаления о том, что у неё не было возможности сказать ему так много. В это время отец сидит рядом и вертит в руках запотевший стакан виски со льдом. Я не знаю, когда он начал выпивать. Он никогда не пил больше одной или двух бутылок пива во время барбекю; и всегда говорил, что алкоголь для тех, кто не умеет веселиться.

— Конечно, это было просто губительно для Эйвери и Джоша.

Джош — восемнадцатилетний сын Шерил. Он поступил в Университет Дьюка, и она находит хитроумные способы вовлечь это практически в каждый разговор. Однажды я его видела, на ужине-знакомстве с новой «семьей» в марте, — клянусь, он просидел весь ужин, пялясь на мои сиськи. Эйвери пятнадцать, в ней примерно столько же веселья, как в лейкопластыре, и она также прилипчива.

— Честно говоря, хотя мы потеряли Роберта пять лет назад, я не думаю, что мы когда-нибудь закончим горевать. Надо дать себе время.

Я бросаю взгляд на отца: считает ли он это подходящим разговором для праздничного ужина? Но он старательно избегает моего взгляда, уткнувшись в телефон под столом. Несмотря на то, что этот ужин был его идеей — он хотел несколько «драгоценных минут» со мной, чтобы убедиться, что «всё в порядке», именно поэтому, думаю, он не пригласил Ники, он не проронил ни слова, с тех пор как я села.

Шерил в то время щебетала дальше.

— Мне бы хотелось, чтобы ты поговорила с Эйвери. Возможно, мы могли бы устроить день для девочек. Я отведу вас в СПА. Как тебе такая идея?

Я бы предпочла провести день, втыкая иголки под ногти, но в этот самый момент отцовский взгляд встречается с моим, предупреждая и одновременно приказывая. Поэтому приходится улыбнуться и хмыкнуть в ответ.

— Я это обожаю. И Эйвери понравится.

Три вещи о Шерил: она любит все, что связано с «девчачьей болтовней», «процедурами спа» и «совиньон блан». Она откидывается назад на стуле, когда появляются официанты и ставят перед нами одинаковые тарелки, с чем-то, похожим на ростки фасоли.

— Немного зелени, — уточняет Шерил, когда видит мое лицо, она настояла, чтобы сделать заказ самой. — С кервелем и свежим шнитт-луком. Давай, уплетай.

Уплетай — неправильное выражение. Я прикончила тарелку этого кроличьего корма на раз-два, и не смогла удержаться от воспоминания «ешь-сколько-влезет» в салат-баре «У Сержио»: фосфорно-светящиеся ломтики сыра чеддер, гордые лотки салата айсберг, индивидуальные коробочки магазинных сухариков, маринованные зеленые бобы и даже свекла, которая по нашему с Ники мнению, напоминала на вид разрытую могилу.

Интересно, где сегодня ужинает Ники.

— Так как проходит лето? — спросила Шерил, когда тарелки опустели. — Я слышала, ты работаешь в «ФанЛэнд».

Я бросаю еще один взгляд на папу. Шерил даже не может отличить Ники и меня. Боже мой, а нас ведь всего двое! Я ведь не спрашиваю, нравится ли Эйвери учиться в Университете Дьюка. Но, спустя миг, папа вновь возвращается к своему телефону.

— Все отлично, — отвечаю я.

Нет никакого смысла откровенничать с Шерил о том, что мы с Ники избегаем друг друга, что мои мысли гнетут меня, что мама летает в облаках, и не отрывается от телевизора.

— Только послушайте, — неожиданно подает голос папа. — Полиция сообщила, что мужчина, Николас Сандерсон, сорока трех лет, бухгалтер, имеющий дом в престижном районе на берегу Бухты Герон представляет…

— Ох, Кевин, — вздыхает Шерил. — Не здесь и не сейчас. Можешь хоть раз обойтись без своего телефона?

— …некий «интерес» для расследования, — папа поднимает глаза, моргая, будто только-только проснулся ото сна. — Интересно, и что все это значит?

— Уверенна, в «Блоттере» непременно напишут об этом, — отвечает Шерил, краем глаза посмотрев на свои идеально ухоженные ногти с французским маникюром. — Он просто помешан на всем этом, — сообщает она мне.

— Да, и мама тоже, — не знаю почему, но мне доставляет удовольствие говорить о маме при Шерил. — Она словно не может говорить о чем-либо другом.

Шерил качает головой. А я поворачиваюсь к папе, меня внезапно осенило одной идеей.

Я до сих думала о словах Сары Сноу: «Ты кого-то мне напоминаешь».

— Сноу когда-нибудь жили в Сомервилле?

Он хмурит брови и возвращается к своему телефону.

— Даже не знаю.

Значит, это — тупик. Шерил, которая обычно не может сидеть молча больше пяти секунд, вдруг подпрыгивает:

— Это ужасно. Просто ужасно. Мой друг Льюис теперь не пустит своих близняшек никуда одних. Лишняя осторожность не помешает…,- тут она понижает свой голос, — … если у нас тут маньяк гуляет по улицам.

— Мне очень жаль ее родителей, — говорит папа. — Жить одной надеждой… в неведении…

— Думаешь, было бы лучше знать? — Спрашиваю я.

Папа вновь устремляет свой взор на меня. Глаза у него красные, налитые кровью, интересно, пьян ли он уже? Он не отвечает на мой вопрос.

— Давайте сменим тему, хорошо? — Говорит Шерил в тот самый миг, когда появляется официант, на этот раз он несет порции спагетти размером с наперсток, выложенные на огромных тарелках. Шерил хлопает в ладоши, и большой рубин сверкает на одном из ее пальцев.

— Ммм, выглядит очень аппетитно. Спагетти со стеблями чеснока и свежей черемшой! Я просто обожаю черемшу! А вы?

После ужина папа сначала отвозит Шерил, — верный знак того, что он хочет поговорить со мной, что весьма забавно, учитывая его абсолютную молчаливость во время ужина, а еще потому, что я на девяносто процентов уверена, что он, подбросив меня домой, тут же обратно поедет в «Эгремонт». Мне вдруг безумно хочется его спросить: «Интересно, каково это, спать в постели покойного мужа Шерил?».

Пока мы едем, его туловище слегка наклонено вперед, а костяшки его пальцев так сильно сжимают руль, что побелели. И я задаюсь вопросом, это от того что он выпил, или потому, что ему не хочется смотреть в мою сторону?

Однако он не произносит ни слова, пока мы не подъезжаем к моему дому. Дома, как обычно, горит свет в нескольких комнатах: в спальне Ники и в ванне на верхнем этаже. Папа останавливается на парковке и, откашлявшись, произносит:

— Как дела у мамы?

Неожиданно. Вовсе не этого вопроса я от него ждала.

— Отлично, — отвечаю я, и это не совсем ложь, по крайней мере, теперь она ходит на работу вовремя… Почти всегда…

— Это хорошо. Я волнуюсь за нее. И за тебя, — он все еще мертвой хваткой держится за руль, будто может улететь в открытый космос, если разожмет пальцы, и вновь кашляет, — Мы должны обсудить двадцать девятое число.

Весьма типично для него упоминать о моем дне рождения, называя число, словно речь идет о записи к стоматологу. Папа — секретарь в суде, что означает, что он изучает страхование и риски. Иногда он смотрит на меня, словно я неудачная инвестиция, которую ему пришлось вернуть.

— Что именно обсудить? — спрашиваю я.

Если он собирается делать вид, что это какие-то пустяки, то и я последую его примеру.

Он весело смотрит на меня и произносит:

— Твоя мама и я… — он замялся.

— В общем, мы планировали собраться все вместе. Можем сходить поужинать в «У Сержио».

Не помню, когда папа и мама вместе находились в одной комнате в последний раз. Кажется, это было в течение нескольких дней после аварии, и то, они сидели на противоположных сторонах крошечной больничной палаты.

— Мы будем в четвером?

— Ну, у Шерил работа, — отвечает он, извиняясь, словно будь она не на работе, я бы пригласила ее.

Наконец он разжимает мертвую хватку с руля и поворачивается ко мне:

— Как думаешь? Это хорошая идея? Мы хотели как-то отметить этот день.

Мне хочется сказать: «Черта с два!», но папа, на самом деле, вовсе не ждет моего одобрения. Он трет глаза под очками.

— Господи, семнадцать лет. Я помню, когда… Помню, когда вы обе были младенцами, такими крошечными, что я до ужаса боялся держать вас на руках… Мне всегда казалось, что я раздавлю вас или сломаю вам что-нибудь…

Голос папы звучит хрипло. Должно быть, он более пьян, чем мне показалось.

— Звучит отлично, пап, — быстро отвечаю я. — Думаю, «У Сержио» прекрасно подойдет для этого.

К счастью, он берет себя в руки.

— Правда?

— Конечно. Это будет… особенным днем, — произношу я, целую его в щеку и отстраняюсь прежде, чем он успеет сжать меня в крепких объятиях. — Езжай домой осторожно, ладно? Машины полиции повсюду.

Странно давать наставления одному из родителей. Это смело можно добавить к списку двух тысяч других вещей, пошедших наперекосяк из-за развода, а может из-за аварии, а может, из-за всего вместе.

— Ах да, — папа вновь сжимает руль, встряхнув головой, словно устыдившись своего минутного порыва. — В розыск объявлена Мэдлин Сноу.

— Мэдлин Сноу, — повторяю я и выпрыгиваю из машины.

Я смотрю, как папа разворачивается, машу его едва различимому силуэту в окне, когда он проезжает мимо и тоже машет мне рукой. Смотрю до тех пор, пока его задние фары не превращаются в крошечные яркие красные точки, как огоньки от зажженной сигареты. Улица вновь становится тихой и спокойной, разве что кое-где слышен стрекот сверчков.

Я думаю о Мэдлин Сноу, потерявшейся где-то во мраке, в то время как пол штата ищет ее. И меня осиняет идея.