Исчезающие девушки

Ники. 19:15

Я встретилась с мамой и папой «У Сержио», куда они оба приехали после работы. Понятия не имею, как Дара планировала добираться до ресторана, но когда я заехала переодеться, дома её не было. Кондиционер работал на полную, свет не горел. Дом был старый и, кроме того, имел свой собственный характер, ритм, набор скрипов, стонов и других мистических звуков, а так же он имел свою собственную температуру, которая сегодня установилась в пределах двадцати семи градусов.

Я приняла холодный душ, задохнувшись, когда ледяная струя обдала мне спину, надела самую классную вещь в своем гардеробе — льняное платье, которое Дара ненавидит, постоянно твердя, что в нем я словно на свадьбу собираюсь или похожа на девственницу, которую вот-вот принесут в жертву.

Ресторан «У Сержио» был в десяти минутах ходьбы (пятнадцати, если идти медленно как я, чтобы не вспотеть). Я обошла дом и прошла по заднему двору, поглядывая, как обычно, на дуб, в надежде увидеть развевающийся в ветвях красный флаг, — секретное послание от Паркера. Но там ничего не было, кроме листвы, блестевшей как изумруд в лучах заходящего солнца. Затем прошла в самую гущу кустарника, отделяющего наш участок от соседей. Было очевидно, что Дара в последнее время наведывалась сюда. На это указывали надломленные ветки и притоптанная трава. И вышла на Олд Хикори за два дома от жилья Паркера. Я решила посмотреть, все ли с ним в порядке. Было не похоже, что он просто так отлынивал от работы. Его машина стояла на подъездной дорожке, но в доме было тихо; я не могла понять, там ли он. Занавески на его окнах — белые в голубую полоску, которые Паркер сам выбрал, когда ему было шесть — были опущены. Я позвонила в дверь и стала ждать, то скрещивая, то опуская руки, и ненавидела себя за то, что очень нервничала.

Мне показалось, что штора в комнате Паркера пошевелилась. Тогда, сделав шаг назад, я вытянула шею, чтобы лучше было видно, — шторы действительно немного колыхались. Безусловно, внутри кто-то был. Я приложила руки ко рту и выкрикнула его имя, как делала, когда мы были маленькими, и нам нужно было, чтобы он спустился поиграть с нами в стикболл или был нашим третьим в прыжках через двойную скакалку. На этот раз штора не шелохнулась. И его лицо не появилось в окне. Наконец, развернувшись, я пошла на улицу, чувствуя себя некомфортно, словно кто-то наблюдал за тем, как я уходила. Но на углу обернулась, и снова, могу поклясться, занавески дернулись, как если бы их кто-то задвинул. Я отвернулась в разочаровании, тем более что уже опаздывала, но было слишком жарко, чтобы торопиться. Совсем скоро, через двадцать минут, я буду сидеть рядом с Дарой, и ей придется заговорить со мной. Другого выбора у неё не будет.

Мой желудок поднялся практически к горлу. И тогда, почти когда я добралась до Верхнего Парка, я увидела её: она ждала в очереди на автобус № 22, на котором я езжу в «ФанЛэнд», пропуская выходящую старушку. Галогеновые лампы автобусной остановки делали её кожу почти белой, превращая глаза в темные впадины. Сестра обнимала себя. С расстояния она казалась почти ребенком. Я остановилась посреди дороги.

— Дара! — закричала я. — Дара!

Она подняла взгляд, и выражение её лица стало обеспокоенным. В следующее мгновение я помахала ей рукой, но так как стояла далеко в тени, она меня не увидела. Последний раз, бросив взгляд через плечо, Дара вошла в автобус, и двери со скрипом закрылись, автобус отъехал.

Мой телефон завибрировал, — это был звонок от отца, который, вероятно, хочет отчитать меня за опоздание. Я нажала кнопку «отбой» и продолжила идти к ресторану, пытаясь перебороть плохое предчувствие. Автобус № 22 едет через центр Сомервилля, но не раньше, как сделает петлю вокруг парка. Если сестрёнка планировала появиться на ужине, быстрее было бы дойти пешком. Но как она может пропустить ужин в честь своего дня рождения? Может быть, сегодня её беспокоит спина, или колени пошаливают. Тем не менее, я бессознательно замедляюсь, опасаясь, что приду, а её еще не будет. Но в то же время понимаю, что она не придёт.

Без пятнадцати восемь я подхожу к ресторану, в животе все переворачивается: обе машины, и папы и мамы, припаркованы рядом, словно это просто еще один семейный ужин. Словно я перенеслась назад во времени: сейчас войду и увижу, как отец проверяет свои зубы в отражении полированного ножа, пока мама ругает его; увижу Дару, которая порхает взглядом в салат-баре, сосредоточенно и с художественной точностью выбирая гренки и маринованные зеленые бобы. Вместо этого я вижу лишь маму, одиноко сидящую за столиком. Отец стоит в углу, одна рука на бедре, а вторая прижимает телефон к уху. Пока я смотрю, он, слегка нахмурившись, сбрасывает звонок, и набирает снова. Дара не отвечает. На секунду я чувствую тошноту. Потом во мне поднимается гнев.

Я плетусь вокруг салат-бара, проталкиваясь через обычную толпу посетителей: детей, тыкающих друг друга карандашами, родителей, расслабляющихся с бокалом вина, размером с пивную кружку. Когда я подхожу к столу, папа поворачивается и беспомощно показывает что-то маме жестами.

— Я не могу до них дозвониться, — говорит он. — Я не могу дозвониться ни одной из них.

В этот момент он как раз меня замечает.

— А, вот и ты, — говорит он, подставляя щёку, грубую и пахнущую средствами для бритья. — Я звонил.

— Извини.

Я сажусь на место напротив мамы, рядом с пустым стулом, предназначенным для Дары. «Лучше будет сказать сразу», — думаю я.

— Дара не придёт.

Мама пристально смотрит на меня.

— Что?

Я делаю глубокий вдох.

— Дара не придёт, — повторяю я. — Не нужно оставлять ей место.

Мама по-прежнему смотрит на меня, будто у меня вторая голова выросла.

— Что ты…?

— Йо-ху! Ники! Шэрон! Кевин! Простите меня.

Я поднимаю взгляд и вижу тетю Джеки, двигающуюся к нам, ловко лавируя между столиками, прижимая огромную разноцветную кожаную сумку к груди, чтобы она не слетела и не перебила стаканы. Как всегда на ней были разноцветные крупные украшения («Кристаллы», — однажды поправила она меня, когда я спросила, для чего она носит столько камней), так что она немного смахивала на человеческую версию рождественской ёлки. Волосы у тети Джеки были длинные, доходили почти до половины ягодиц, она их носила распущенными, и они свободно раскачивались.

— Простите, простите, простите, — повторяла она.

Когда она наклонилась поцеловать меня, я уловила запах сырой земли.

— Ужасные пробки. Как дела?

Тетя Джеки на мгновение сжала лицо мамы, прежде чем поцеловать её.

— Я в порядке. — Ответила мама, слабо улыбнувшись.

Тетя Джеки с минуту изучала её лицо, прежде чем отпустить.

— Что я пропустила?

— Ничего. — Отец взмахнул салфеткой и подставил щеку Джеки, точно в такой же манере, как до этого мне; она смачно чмокает в щёку, специально преувеличивая звук, а папа осторожно вытирает её, когда тетя не видит. — Ники только что проинформировала нас, что её сестра не придёт.

— Не сердись на меня, — говорю я.

— Никто не сердится, — беспечно отвечает тетя Джеки, присаживаясь рядом со мной. — Никто не сердится, верно?

Тогда отец повернулся к официантке и жестом заказал еще выпивки. Он уже выпил виски — в стакане остался почти растаявший лед, а на бумажной салфетке отпечатались следы от стакана.

— Я…я не понимаю. — Взгляд мамы был расфокусирован, — верный признак того, что у неё был плохой день и она принимала успокоительные. — Я думала, мы все договорились провести хороший вечер. В семейном кругу.

— Может быть, Ники хотела сказать, — тетя Джеки бросила на меня предупреждающий взгляд, — что Дара еще не приехала. Это её день рождения, — добавляет она, когда я открываю рот, чтобы возразить. — Её любимый ресторан. И она присоединится к нам.

Внезапно мама начала плакать. Эта перемена была неожиданна для меня. Люди всегда говорят в таких случаях, что лица перекашиваются, но мамино — нет; её ярко-зелёные глаза сверкали перед тем, как начали литься слёзы, но в остальном, она выглядела нормальной. Мама даже не пыталась прикрыть лицо, просто сидела и плакала как маленький ребёнок, с открытым ртом, шмыгая носом.

— Мама, пожалуйста, — я дотронулась до её руки, она оказалась холодной.

Люди уже начали пялиться. Мама давно уже не вела себя так в присутствии посторонних.

— Это всё из-за меня, — сказала она. — Это была ужасная идея, тупая. Я думала, что если мы пойдём в «Сержио», это поможет… Я думала, что всё будет как раньше. Но здесь только трое из нас…

— Что это я, нарезанный тофу? — Затараторила тетя Джеки, но никто не улыбнулся.

Гнев начал двигаться во мне с новой силой: вдоль моей спины, по шее, вниз по груди. Я должна была знать, что она сольется. Я должна была знать, что она найдет способ испоганить и этот вечер.

— Это все вина Дары, — выпалила я.

— Ники, — быстро одёрнула тетя Джеки, словно я выругалась.

— Не делай еще хуже, — резко ответил отец; он повернулся к маме и положил руку ей на спину, но тут же отдернул её, будто обжёгся. — Все будет хорошо, Шэрон.

— Все плохо, — и её голос перешёл в рыдания, — вот теперь половина ресторана точно пялилась на нас.

— Ты права, — сказала я. — Все плохо.

— Николь, — отец буквально выплюнул мое имя. — Достаточно.

— Ладно, — сказала тетя Джеки, и её голос прозвучал низко и успокаивающе, как будто она разговаривала с кучкой детей. — Все успокойтесь, хорошо? Давайте все успокоимся.

— Я всего лишь хотела провести приятный вечер. Вместе.

— Перестань, Шэрон.

Отец повернулся так, будто снова хотел дотронуться до нее, но его рука опустилась на стакан виски, который поставила перед ним официантка прежде, чем быстро удалиться. Двойной, судя по размеру.

— Это не твоя вина. Идея была прекрасная.

— Все не хорошо, — повторила я немного громче, нет смысла говорить тише, все уже и так смотрели на нас.

Официант шел к нам с кувшином ледяной воды, но, поймав взгляд мамы, развернулся обратно и скрылся в кухне.

— Нет смысла притворяться. Вы всегда так делали, оба. — Закончила она свою мысль.

Наконец, мама перестала плакать. Она посмотрела на меня, приоткрыв рот; глаза у неё стали теперь мутные и красные, а папа с такой силой схватил стакан, что я не удивилась бы, если бы этот стакан треснул.

— Ники, дорогая, — начала тетя Джеки, но отец перебил её.

— О чем ты говоришь? Делали — что?

— Притворялись, — ответила я. — Делали вид, что ничего не изменилось. Притворялись, что ничего страшного не происходит.

Я смяла свою салфетку и бросила её на стол, внезапно почувствовав смесь отвращения и сожаления, что сама пришла сюда.

— Мы больше не семья. Мы в этом все убедились, когда ты ушел, папа.

— Достаточно, — произнёс отец. — Ты слышишь меня?

Чем сильнее сердился папа, тем тише становился его голос. Сейчас он разговаривал практически шепотом. Его лицо покрылось красными пятнами, будто кто-то его душил. А самое жуткое, что мама была по-прежнему полностью спокойной.

— Она права, Кевин, — невозмутимо сказала она, а взгляд проплыл мимо моей головы.

— А ты, — я не могла предотвратить это, не могла остановиться, никогда еще не была так рассержена; то чувство, когда всё кипит внутри, как будто что-то черное и ужасное, как монстр растёт в груди, и хочется плакать, плакать и плакать. — Ты половину времени находишься на другой планете. Думаешь, мы ничего не замечаем, но это не так. Таблетки, чтобы уснуть. Таблетки, чтобы проснуться. Таблетки, чтобы поесть и таблетки, чтобы не есть много.

— Я сказал — достаточно.

Вдруг отец наклонился через стол и с силой схватил меня за запястье, переворачивая стакан с водой маме на колени. Тетя Джеки закричала. Мама взвизгнула и отскочила назад, роняя с грохотом стул. Глаза отца стали огромными, они были налитые кровью; он так крепко сжал моё запястье, что слезы потекли из глаз. Ресторан погрузился в полную тишину.

— Отпусти её, Кевин, — очень спокойно произнесла тетя Джеки. — Кевин.

Она положила свою руку поверх его и оторвала пальцы отца от моего запястья. Менеджер — парень по имени Кори (Дара однажды флиртовала с ним) — медленно начал двигаться к нам, очевидно, находясь в шоке. Наконец, отец отпустил меня. Его руки упали на колени. Он моргнул.

— Господи. — Краски схлынули с его лица. — О, мой Бог, Ники, прости. Я никогда… я не понимаю, что на меня нашло.

Моё запястье горело огнём, и я понимала, что сейчас разревусь окончательно. Этой ночью я должна была наладить отношения с Дарой. Отец снова потянулся ко мне, на этот раз прикасаясь к моему плечу, но я встала так резко, что стул скрипнул по полу. Кори замер посреди ресторана, словно боясь, что и его вовлекут в этот фарс, если он подойдет ближе.

— Мы больше не семья, — повторила я шепотом, потому что попробуй я заговорить громче, горло могло сжаться в судорожных рыданиях. — Вот почему Дара не здесь.

Я не осталась смотреть на реакцию родителей. В ушах начался гул, точно такой же, как сегодня днем, перед тем как я упала в обморок. Я не помню, как прошла через ресторан и вырвалась под ночное небо, но вдруг я оказалась на улице на противоположной стороне парковки, побежала через газон, глубоко глотая воздух. Я жаждала взрыва, конца света, какого-нибудь киношного бедствия, желала, чтобы темнота сгустилась, как вода, над нашими головами.