Искаженный мир

Глава 7. Последний герой.

Я не знаю, сколько дней провел в камере. Тут нет возможности следить за временем.

Да, у нас были браслеты, но они оказались заблокированы и не работали, так что никак понять, что происходит, мы не могли. Дети были не особо многословны, а я не спрашивал их, чтобы не волновать.

Сидеть в камере было невыносимо.

Находится в этом темном вонючем помещении с тусклым светом очень угнетает, а все, что мы могли делать, это сидеть и слушать стоны и крики из коридора. Никто в соседних камерах не смел издавать шум, но крики тех, кого утаскивал надзиратель, были слышны всем.

- Помогите! Нет! Не надо! Пожалуйста! Мама! Мама! Помогите!

- Нет! Умоляю, только не меня! Забери другого, но не меня!

- Спасите! Господи, спаси меня! Святой Дженова, помоги мне!

- У-а-а-а-а-а! Не-е-е-е-е-ет!

И так каждый день.

Каждый мучительный день я был вынужден слышать все это и лишь скрежетать зубами от бессилия. Внутри меня все рвалось и кипело, но я ничего не мог поделать. Лишь лежать и слушать.

Раз в день нас навещал этот старик Клуций. Он опять вливал в меня какие-то настои, а после оставлял нас одних. Нам еще еду приносили, но ту кашу было очень сложно есть. Это было самым ужасным, что я когда-либо пробовал.

Однако я все равно ел. Мне нужны были силы.

Если и есть надежда спастись, то я должен быть готовым к этому.

Постепенно тело восстанавливалось. Какими бы мерзкими не были те жидкости, которые меня заставляли пить, но они сделали то, что обычная медицина делала бы месяцами. Мои переломы зажили за несколько дней.

Жаль, мою правую руку подлечить нельзя таким образом. Она как была бесполезной, так и осталась.

Дети же после того дня привязались ко мне и теперь не отходили, а я не гнал их и лишь пытался успокоить и дать надежду, что все будет хорошо. Саша и Лью боятся и каждый раз, услышав знакомые шаги, прячутся под кровать, но уже под мою. Сами по себе они редко говорят, точнее Лью редко говорит, а Саша даже не решается, ее психологическая травма слишком сильна, чтобы она могла себя перебороть и произнести хоть слово.

Я сам не верил в это, мне было страшно и будь я тут один, то может мало чем от них отличался. Так же плакал, также забивался под кровать, когда слышал топот надзирателя, что заходил в очередную камеру и утаскивал очередного человека. Но я был не один, и это меня поддерживало, а потому я сам старался поддерживать других, давать хоть какую-то уверенность и безопасность. Знаю, что от меня нет толку, но держаться за это было единственным, что не давало сойти с ума.

Спать после такого было тяжело.

Крики – это теперь второе, что будет мучать меня по ночам до конца моих дней.

Так текли дни, один за другим в подобном напряжении. Спать тяжело, но бодрствовать еще хуже. Либо ты во сне с кошмарами, либо наяву с реальными ужасами и не знаешь что из этого хуже.

Ожидание было таким неприятным и нервирующим, что я почти желал, чтобы все это поскорее закончилось.

И это ожидание закончилось…

Дверь в нашу камеру открылась, и внутрь вошел надзиратель, но уже без старика.

В руках у него были… кандалы… три пары кандалов.

Его маленькие глазки-пуговки смотрят на меня со злобой и ненавистью. Даже его страх перед хозяином не может скрыть эти чувства, и меня он искренне ненавидит. Уж не знаю, чем его так бесит, что кто-то его бьет, но пытаться понять ненормального нет смысла.

Я уже вылечился, но еще слишком слаб, чтобы пытаться сопротивляться, а он чертовски силен и мне просто не по зубам.

- Быстрее там! – послышался голос ученого.

От него надзиратель вздрогнул и испуганно обернулся.

Затем он подошел ко мне и быстро надел на мои руки цепи.

Он собирался забраться за детьми, но я его остановил.

- Нет! – встал я перед ним.

Эта мясная гора нависла надо мной.

Как же его бесит, что кто-то дерзит ему. Видать, его личные комплексы от того, что им помыкают и унижают, так сильны, что любая дерзость вызывает в нем дикую реакцию.

- Ха-а-а-а-а! Ха-а-а-а-а! – громко дышит он. Его руки трясутся от желания разорвать меня, но он сдерживается. – Надевай сам!

Он кинул мне цепи.

Черт, придется подчиниться.

Мне не хотелось этого делать, но уж лучше я сам надену кандалы на их руки, чем их коснется этот урод. С трудом, но я все же сумел вытащить детей и все сделать. Мне было больно совершать такой поступок, ведь я представлял, что именно сейчас будет.

- Все хорошо. Я буду с вами, - обнадежил я ребят. Затем встаю и смотрю на бугая. – Веди.

Дети пристроились за моей спиной и крепко ухватились за меня.

Нас троих вывели из камеры.

В коридоре света оказалось больше, чем было у нас, а потому мне потребовалось некоторое время, чтобы привыкнуть. Когда зрение более-менее нормализовалось, я увидел, что в этом длинном коридоре нахожусь не один. Из всех остальных камер на нашем этаже тоже вывели заключенных.

Тут оказалось еще человек десять, не только дети, но и две женщины, и четверо взрослых мужчин, а остальные такие же малыши, как те, что со мной. Люди выглядели удивленными и напуганными, многие дрожали и не хотели никуда идти, но цепи держали всех нас крепко. Дети прижимались к взрослым, плакали, дрожали, а взрослые молились кому-то и хотя бы пытались держаться, но получалось плохо. Я же от них мало чем отличался и был на такой же грани ужаса.

Вскоре нас всех повели по плохо освещенному коридору. Цепи звенели с каждым шагом и сливались в единую какофонию резких звуков.

- Куда они ведут нас?

- Что теперь? Им мало нас пытать?

- Святой Дженова помилуй душу мою! Святой Дженова помилуй душу мою!

- Мама! Мама! Мама!

- Спящие проснитесь и спасите нас! Спящие проснитесь и спасите нас! Спящие проснитесь и спасите нас! Спящие проснитесь и спасите нас!

- Они хотят избавиться от нас! В печь нас бросить, чтобы избавиться от всех сразу! И-и-и-и!

Вот так мы и шли, проходя мимо закрытых дверей в камеры других заключенных, которых еще не вывели, но что-то подсказывает мне, что и их очередь скоро придет.

Коридоры были довольно узкими, извилистыми, но вскоре мы добрались до довольно большого и широкого прохода, который повел нас к большой двери. Мысль о печи сама залезла мне в голову, но я все же заставил себя идти. Лью и Саша шли с закрытыми глазами и боялись даже пискнуть. Их пальчики крепко сжимали мои руки, а я старался не отпускать их, чтобы они не боялись.

Столько, насколько мне хватит моей смелости…

Большая дверь начала открываться и…

- А-а-а-а-а-а-а-а! Нет! Не надо! А-а-а-а-а-а! – пронзительный вопль ужаса оглушил нас и заставил всех застыть. Кто-то кричал впереди, кто-то вопил и молил о пощаде, пока с ним что-то делали.

Мои ноги задрожали и одеревенели, а какие-то крохи самообладания готовы были умереть, чтобы я сам поддался панике. Лишь когда надзиратель дернул цепь и потянул нас силой, кое-какой самоконтроль ко мне вернулся, и я сумел заставить себя сам передвигать ногами.

Мы прошли в то, что напоминало собой лабораторию или, скорее, операционную. Пол был залит пятнами крови, а на операционном столе лежал какой-то бедолага, прикованный к нему, а в его животе копался тот самый старик.

- Черт, держите его! – раздраженно сказал он своим ассистентам.

Помимо нас, надзирателя и этого ученого тут было еще человек пять в таких же медицинских фартуках и масках, а также четверо людей в доспехах и с каким-то странным огнестрельным оружием в руках. Оно походило на автоматы, но было стилизованно под какую-то старину, словно только что взято из паропанка, но не более.

- А-а-а-аха-а-а-а-а-а! – рыдал несчастный, а затем затих.

- Бездна, это последний раз, когда я доверяю вам, невеждам, делать анестезию! – рычал Клуций. – Убрать труп!

Он снял перчатки и выбросил их, а затем надел новые.

После этого он посмотрел на нас.

- А, вот и вы, - усмехается старик, снимая медицинскую маску. – Думаю, вам всем интересно, зачем я вас собрал. Ну, ответ прост. Я решил посвятить весь день опытам. Ну, кто хочет быть добровольцем? Все это ради науки!

Никто даже пискнуть не решился. Все смотрели на этого старика, что стоял перед нами и предлагал нам самим решиться, кто первый получит ужасную смерть и умрет на глазах у других.

- Я даже обещаю, что в этот раз анестезия будет хорошей, - издевался он. – И если опыт будет удачным, даже могу остальных пощадить.

Все мы молчали.

В воздухе повисло напряжение, ведь никто не хотел умирать.

Лишь одна мысль была сейчас в головах у всех: мужчин, женщин, детей.

У всех… и у меня тоже…

«Кто-нибудь, согласитесь выйти!»

Мы все задрожали, и никто не смел издать и звука, лишь бы это не восприняли как согласие.

«Только не я! Только не я! Только не я! Только не я! Только не я! Только не я! Только не я! Только не я! Только не я! Только не я! Только не я! Только не я! Только не я! Только не я! Только не я! Только не я! Только не я! Только не я! Только не я! Только не я! Только не я!»

Можно назвать это трусостью, жалким и ничтожным порывом своей низменной сущности или проявлениям инстинкта самосохранения. Всем чем угодно, но никто в этот момент не посмел бы упрекнуть кого-то другого в подобных мыслях. Все мы были в ужасе.

Каждый из нас сейчас превратился в одиночку и испуганную крысу, которая готова утопить любого, только бы спастись самой.

Можно сколько угодно считать человека коллективным созданием, что инстинктивно тянется к обществу и не может жить вне его, но в данный момент не было общества, были только «Я», и ни одно «Я» не хотело добровольно отдавать свою жизнь. Были лишь животные, которые хотели выжить.

- Ну что ж, раз добровольцев нет, то выберу сам, - смеется старик. – Тащи первого попавшегося.

Неожиданно с моей правой руки срываются детские пальчики!

- Не-е-е-е-е-е-ет! – закричал Лью, когда надзиратель схватил его и потащил к столу. – Нет! Помогите! Нет! НЕТ! НЕТ!

В этот момент никто ничего не сказал.

Мы завороженно смотрели на все это. Смотрели, как уроды тащат маленького мальчика на смерть, а мы лишь смотрим. Мы будем так же молча смотреть, как его препарируют, будем слушать его крики и плачь, а сами будем просто стоять и не отводить взгляда.

Я дернулся, но тут мой внутренний голос закричал:

«Нет! Не смей! Не смей! Пусть лучше он, а не я! Я не хочу умирать! Я не хочу умирать! Я не хочу умирать! Пусть другие умрут, пусть все умрут, но я хочу жить! Пожалуйста! Я не хочу умирать!»

Этот голос внутри меня оказался таким сильным, что я даже пошевелиться не мог.

- Помогите! Спасите! Мама! Папа! Я хочу домой! А-а-а-а-а! – кричал Лью.

Я могу лишь скрежетать зубами.

«Беспомощный…»

Вновь это омерзительное чувство пронизывает меня. Вновь оно поглощает и давит во мне все.

Беспомощный…

- Помоги, Макс! – крикнул Лью.

- НЕТ! – резко сказал я, сделав шаг вперед.

Все тут же замерло, и все повернулись ко мне.

- Я пойду! – твердо сказал я.

Умом я понимал, что это было ужасно глупо и что я поддался эмоциональному порыву, но я просто ничего не мог с собой поделать. Я почувствовал, что если бы позволил этому свершиться, если бы позволил Лью умереть сейчас, то… что-то внутри меня самого бы умерло. Это чувство было бы сильнее, чем «беспомощность». Тогда я просто не мог ничего сделать, но сейчас я могу, но так боюсь…

- Я пойду…

На некоторое время здесь установилась тишина.

- Идет, - прозвучал голос Клуция. – Такими, как ты, так легко манипулировать.

Лью отпустили, и он побежал к нам и кинулся ко мне.

Он плакал, ревел и дрожал, а я уже ничего не мог поделать.

- Все хорошо, - только и сказал я.

Отцепил ребенка от себя и передал его Саше, а сам… пошел вперед.

Я понимал, что все это была банальная манипуляция и попытка повеселиться для одного морального урода, что любит психологически ломать и калечить окружающих. Понимаю, что все это лишь провокация, но…

«Прости, дедушка… - только и сказал я себе. – Но я не могу иначе… Скоро увидимся».

Меня подвели к столу. Я сам не заметил, как меня раздели и уложили на холодный операционный стол. Я лишь смотрел на яркие фонари надо мной, что казались такими холодными.

Мои руки, ноги и голову пристегнули ремнями и затянули так, чтобы я не мог пошевелиться.

Надо мной нависло лицо Клуция. Он самодовольно улыбался и смотрел на меня.

- Насчет анестезии я не лгал, но только насчет этого…

Операция началась…