Исландские пряди

1

Рассказывают, что однажды Торстейн сын Халля с Побережья возвратился из торговой поездки в Дублин, в которую он отправился без разрешения конунга. В те времена никто не мог уехать из страны по торговым делам, не получив на то дозволения у конунга, и всякий, кто уехал без спросу, преследовался по закону. К тому же они не заплатили пошлину[1168], которую собирал конунгов казначей. Торстейн заявил, что он не должен ничего платить, поскольку он был конунговым дружинником. Вдобавок Торстейн считал, что у него было право не платить также и за тех людей, которые были с ним в поездке[1169], да никто особенно и не настаивал на том, чтобы они уплатили эту пошлину, когда выяснилось, что Торстейн в самом деле был дружинником Магнуса конунга. Летом он уехал в Исландию в свою усадьбу.

Магнус конунг узнал обо всем и был очень недоволен. Он заявил, что мог бы еще позволить не платить пошлину Торстейну, но не его людям, и сказал, что, по его мнению, всего хуже, что тот самовольно отправился в поездку в Дублин, не испросив на то его разрешения. За это конунг объявил Торстейна вне закона и лишил его всех привилегий, которые были у дружинников, и сказал, что то же случится и с другими нарушителями законов, какими бы большими людьми они ни считались.

А спустя еще одно лето Торстейн приехал из Исландии, ничего об этом не зная[1170]. Он привез с собой несколько отменных породистых кобылиц. Торстейн высадился на севере в Трандхейме. Те люди, что прежде водили с ним дружбу, стали сторониться его после заявления Магнуса конунга, ведь недаром говорится: слова правителя дорогого стоят. Теперь Торстейн постоянно сидел один со своими спутниками и жестоко скучал от того, что никто не желал разделить с ними свой досуг. Кобылы паслись за городом на Илувеллир[1171], и Торстейн то и дело приходил проведать их.

2

Эйнар Брюхотряс и сын его Эйндриди[1172] были тогда в городе. Как-то раз Эйнар выходит на Илувеллир и подходит к кобылам. Он разглядывает их некоторое время и очень их расхваливает. А когда отец с сыном собрались уходить, к ним подходит Торстейн, приветствует Эйнара и спрашивает, как тому понравились эти лошади. Тот отвечает, что очень понравились.

— В таком случае я хочу отдать их тебе, — говорит Торстейн.

Однако Эйнар заявил, что не хочет принять их.

— Насколько я знаю, — говорит Торстейн, — тебе незазорно принимать подарки от такого человека, как я.

— Верно, — отвечает Эйнар. — Однако уж больно это рискованно из-за твоего дела, приятель, — говорит он, — и мы теперь должны иметь это в виду.

— Так тому и быть, — говорит Торстейн, и на этом они расстаются.

Немного спустя Эйндриди пошел поглядеть на кобыл и очень их похвалил. Он спросил, кому они принадлежат. Тут подходит Торстейн, тепло приветствует его и говорит, что охотно отдаст ему этих лошадей, если тот считает, что они представляют хоть какую-то ценность. Эйндриди согласился и поблагодарил его за подарок. На этом они расстаются.

А когда отец с сыном встретились, Эйнар говорит, что он многое бы отдал за то, чтобы Эйндриди не брал этих лошадей. Эйндриди отвечает, что смотрит на это иначе и что Торстейн — хорошее знакомство.

Эйнар говорит:

— Не стану против этого возражать, но, похоже, ты совсем не знаешь нрава Магнуса конунга, моего воспитанника[1173], если рассчитываешь, что тебе удастся без труда уладить с ним это дело после того, как он объявил этого человека вне закона. И все же тебе придется это сделать. Не думаю, что нам стоит настолько далеко заходить в этом деле, чтобы тягаться из-за него с Магнусом конунгом. Мне этого вовсе не хотелось бы, однако я знаю, что до этого вполне может дойти, потому что он едва ли отнесется к случившемуся как к детским шалостям.

На этом отец с сыном разъехались, и их расставание было прохладным. Эйндриди пригласил Торстейна погостить, и тот поехал к нему и провел там зиму в почете, сидя рядом с ним.

3

Магнус конунг был очень недоволен, когда узнал обо всем, к тому же многие говорили ему, что отцу с сыном не слишком-то пристало такое поведение после того, как он так много сделал для них обоих в Трёндалёге[1174]. Они же теперь так далеко зашли, что держат у себя человека, который был объявлен вне закона за то, что совершил столь тяжкое преступление и прогневил конунга. Конунг был немногословен с теми, кто вел при нем такие речи, и предпочитал делать вид, что не слышит их. Однако про себя он сомневался в том, что люди, которые нашептывали ему все это, на поверку оказались бы более надежными и верными.

Рассказывают, что той зимой Эйнар мало общался с Торстейном. Он сказал, что Эйндриди должен предложить конунгу хорошие условия для примирения с ним. Отец с сыном имели обыкновение приезжать к Магнусу конунгу на рождественский пир. Эйндриди говорит своему отцу, что, несмотря ни на что, собирается поступить как всегда.

— Тебе решать, — говорит Эйнар. — Однако я намерен сидеть дома, и сдается мне, тебе было бы разумнее поступить так же.

Тем не менее Эйндриди собирается в путь, и Торстейн вместе с ним, и они уезжают из дому. Их было двенадцать человек. И вот они добираются до одного двора и останавливаются там на ночлег.

Утром Торстейн выглядывает наружу, заходит назад в дом и говорит Эйндриди, что ко двору приближаются какие-то всадники — «и очень похоже на то, что это твой отец».

— Да, — говорит Эйндриди, — и это сделает нашу поездку более успешной, так как он присоединится к нашему отряду.

И правда, туда приехал Эйнар. Он сказал Эйндриди:

— Меня удивляет твоя затея, и я вовсе не считаю разумным то, что ты решился отправиться к Магнусу конунгу вместе с Торстейном. Такие поступки совершают больше из бравады, чем по здравому размышлению. Поезжай-ка ты лучше домой в Гимсар[1175], а я встречусь с конунгом и погляжу, что из этого получится. Мне известны и твой нрав, и нрав нашего конунга, так что нечего ждать, чтобы один из вас сбавил тон. Да и мне навряд ли станет легче говорить с ним, когда это дело примет еще более скверный оборот.

Они так и делают: Эйндриди отправляется домой в усадьбу своего отца, а Эйнар приезжает к конунгу, и тот оказывает ему ласковый прием. Они много беседуют, и Эйнар, как обычно, сидит рядом с конунгом.

И вот в четвертый день Рождества Эйнар заводит с конунгом разговор о деле Торстейна сына Халля:

— Мне бы очень хотелось, государь, чтобы вы с ним помирились, — и говорит, какой тот достойный человек и что сам бы он охотно отдал все, что у него есть, и ничего бы не пожалел, если бы только мог этому способствовать.

Конунг говорит:

— Не будем об этом говорить, так как мне вовсе не хотелось бы рассердить тебя.

Эйнар оставил этот разговор и решил, что добиться толку будет очень непросто. Стоило им перевести разговор на другую тему, как конунг тотчас же повеселел.

Празднование Рождества идет своим чередом. На восьмой день Эйнар вновь заводит тот же разговор, и все происходит точно так же, как в прошлый раз, и ему не удается ничего добиться от конунга, который не желает об этом говорить.

И вот наступает тринадцатый день Рождества. Эйнар просит конунга помириться с Торстейном:

— Я ожидаю, что ты сделаешь это ради меня, так как для меня это очень много значит.

Конунг отрезал в ответ:

— Об этом не может быть и речи. И меня удивляет, — говорит он, — что вы дали пристанище человеку, на которого я гневаюсь.

— Я полагал, — говорит Эйнар, — что могу вступиться за кого-нибудь, тем более что этот человек не совершил тяжкого проступка, за который вам следовало бы обрушить на него свой гнев, — он не убил никого из ваших родичей или друзей и не нанес вам никакого оскорбления. Мы стремимся оказывать вам уважение во всем и, как мне кажется, всегда так и делаем. Решение пригласить Торстейна принимал Эйндриди, мой родич, а не я, однако я соглашусь на то, чтобы он покинул мой дом, не раньше, чем оставлю его сам. Но только, сдается мне, много всего может случиться, до того как Торстейн будет убит: ведь мне известен нрав Эйндриди, и если дойдет до дела, он наверняка решит, что у них обоих одна дорога. Каково же мне придется, если вы с моим сыном схлестнетесь! Но если ты тем не менее предпочитаешь биться с Эйндриди, а не помириться с Торстейном, то знай, что это скорее приведет твое правление к упадку, чем к успеху. И все же я не стану сражаться против тебя. Похоже, ты успел позабыть, что я примкнул к тебе на востоке в Гардах[1176] и потом делал все, что было в моих силах, чтобы укрепить вашу власть, хотя другие и предостерегали меня от этого. Ничуть не сомневаюсь, что, если наша дружба закончится таким образом, у них это не вызовет досады. С тех пор как я стал твоим приемным отцом, я все время пекся о твоей славе. Теперь же я уеду из страны и отныне не буду приносить тебе ни пользы, ни вреда, однако кое-кому может показаться, что ты не останешься от этого в выигрыше.

Затем Эйнар вскакивает с места в сильном гневе и направляется к выходу из палаты.

Магнус конунг поднимается и следует за ним. Он обнял Эйнара за шею обеими руками и сказал:

— Да пребудут с тобой здоровье и счастье, воспитатель! — говорит он. — Покуда это в моей власти, не бывать такому, чтобы нашей с тобой приязни был положен конец. Этот человек получит прощение, раз тебе так хочется.

После этого Эйнар успокоился, и между Торстейном и конунгом был восстановлен мир. Потом Эйнар едет домой и рассказывает Эйндриди и Торстейну, чего ему удалось добиться, и те очень благодарят его за это.

1

Одного человека звали Торгрим. Он жил на хуторе Двор в Бараньем Фьорде[1177]. Торгрим был человек богатый, но плохой хозяин. Его жену звали Торгерд. У них было два сына, Кальв и Грим; оба они получили неплохое воспитание. Это были люди задиристые и ненадежные, как и их отец.

Жил человек по имени Сигват. Он жил на хуторе Пески в Бараньем Фьорде. Жену его звали Гудрун, это была женщина умная и достойная. Их сына звали Храфн, он был молод, красив и статен. Сигват не отличался бережливостью; землей он владел хорошей, но деньги промотал. Как-то раз летом он сказал жене, что придется продать землю, чтобы расплатиться с долгами и прикупить скота. Она отвечает:

— Есть другой выход: чем продавать землю, продай лучше мое золотое запястье.

Сигват отвечает:

— Раз так, поеду-ка я к Торгриму, у него скота хоть отбавляй.

Она отвечает:

— Не советую тебе иметь дело с Торгримом, он человек хитрый и нечестный.

Но Сигват все же отправился к Торгриму и сказал:

— У меня к тебе вот какое дело: я бы хотел купить у тебя скотину.

Торгрим отвечает:

— За мной дело не станет.

Сигват сказал:

— А взамен я предлагаю тебе это золотое запястье.

Торгрим отвечает:

— Недостойно мужчины разбазаривать женино добро. Продай-ка мне лучше тот луг, что зовется Зеленым Выгоном. Мне пригодится и сено, и пастбище, а у тебя лугов и без того хватает.

Сигват отвечает:

— Я продам тебе этот выгон, однако я не хочу, чтобы на моей земле пасся чужой скот.

— Тогда по рукам, — говорит Торгрим.

Сигват воротился домой и рассказал своей хозяйке о сделке. Она говорит в ответ:

— По мне, не бывать бы вовсе этой сделке. Ведь теперь, когда он заполучил лоскуток нашей земли, он станет травить наши луга.

На другой день был пригнан купленный Сигватом скот. А позднее тем же летом Торгрим сказал:

— Теперь у нас прибавилось выгонов, однако я слыхал от женщин, что молочному скоту не хватает пастбищ и надои невелики. Гоните коров на луга к Сигвату, я имею право на эту землю.

Его люди так и сделали. Когда Гудрун увидела это, она сказала:

— Все идет как я предсказывала, недаром мне с самого начала не понравилась эта сделка. А теперь Торгрим приказал своим рабам выгонять скотину на наши луга и кормить ее нашим сеном.

Сигват отвечает:

— Торгриму не впервой платить злом за добро.

Как-то раз Сигват подошел и отогнал Торгримова быка от своего стога. Торгрим как раз оказался рядом. Он сказал:

— Что-то ты больно расхрабрился, рабье отродье! — и проткнул Сигвата копьем, так что тот умер на месте. Торгрим отправился оттуда прямиком домой, а Гудрун скоро узнала о случившемся и велела похоронить своего мужа не поднимая шума.

Храфну, их сыну, было тогда четыре года. Он часто вспоминал отца и спрашивал, где он. Мать сказала ему, что он внезапно заболел и умер.

Вскоре после этого Торгрим пришел к Гудрун и сказал:

— Ты, наверно, считаешь, что своим необдуманным поступком я причинил тебе ущерб. Однако теперь я хочу возместить тебе потерю мужа и предлагаю взамен самого себя. Ты мало в чем будешь нуждаться, если позволишь мне заботиться о тебе.

Она отвечает:

— Похоже, что каждый из нас останется при своем. Даже если бы ты не был женат, я не настолько тороплюсь выходить замуж, чтобы пойти за убийцу моего мужа.

2

Храфн рос у своей матери. Он был человек статный и сильный, добродушный и веселый, и многие любили его. Он часто ходил играть во Двор. Торгрим обходился с ним хорошо, и Храфну это нравилось. Они с Кальвом, сыном Торгрима, всегда играли вместе. Храфну тогда было пятнадцать лет. Кальв был старше его, но слабее, и ему доставалось от Храфна, потому что тот всегда старался добиться победы.

Однажды, когда они играли вместе, Кальв сказал:

— Не умеешь ты, Храфн, обуздывать свою силу, видно, не миновать тебе судьбы твоего отца.

Храфн отвечает:

— Что ж необычного в том, что люди умирают? Со всяким может случиться!

Кальв сказал:

— Похоже, от тебя скрыли, от чего он умер. Он был убит, и это дело рук моего отца, а я убью тебя.

Храфн повернулся и ушел, ничего не сказав. Вечером он воротился домой не в духе. Мать спросила его, в чем дело. Он отвечает:

— Ты мне говорила, что мой отец умер от болезни, а Кальв сегодня бросил мне, что он был убит, и мне кажется странным, что ты скрыла это от меня.

Она отвечает:

— Я поступила так, считая, что ты еще слишком молод, чтобы противостоять могущественным людям. Но теперь это неважно, раз они сами позаботились о том, чтобы тайное стало явным.

Храфн спросил:

— Где похоронен мой отец?

Она сказала, что это место поросло дерном. Храфн ответил:

— Я все равно схожу туда, и я рад, что узнал правду. Многое теперь зависит от того, насколько храбр и вынослив будет его сын.

После этого он опять отправился играть, и никто не видел его печальным.

Так продолжалось до тех пор, пока ему не исполнилось восемнадцать лет. Как-то раз, когда Храфн одевался после игры, Кальв сказал:

— Храфну больше по вкусу бить по мячу, чем мстить за своего отца.

Храфн отвечает:

— За этим дело не станет.

Тут он подскочил к Кальву и нанес ему смертельный удар.

Торгрим сказал:

— Случилось то, чего и следовало ожидать, однако мы это так не оставим.

Храфн пришел домой и рассказал матери об убийстве. Она сказала, что это дорого им может обойтись.

— Теперь я могу лишиться сына, как раньше лишилась мужа, — сказала она. — Тебе надо уходить отсюда, потому что я не смогу тебе помочь.

Она вышла с ним во двор и отвела его в амбар. Там был большой подпол и в нем припасы и все необходимое. Он спустился туда и ни в чем не нуждался.

На следующее утро туда явился Торгрим и с ним двенадцать человек. А Гудрун за ночь собрала людей с ближайших дворов, так что у нее было больше народу, чем у Торгрима. Торгрим сказал:

— Мы ищем Храфна, твоего сына. Выдай нам его.

Гудрун отвечает:

— Неудивительно, что ты ищешь убийцу твоего сына, однако его здесь нет. Неужто ты считаешь, что у меня хватило бы силы или дерзости прятать его здесь, у тебя под самым носом!

Он отвечает:

— Я думаю, будь он здесь, ты не стала бы говорить об этом всем и каждому, а потому мы хотим обыскать твой двор.

Она отвечает:

— Меня еще никто не ставил на одну доску с ворами, и тебе не удастся учинить обыск, покуда народу у тебя меньше, чем у меня.

Тут она велит выйти своим людям. Торгрим сказал:

— Что ж, беззащитной тебя не назовешь.

Он уехал, так ничего и не добившись.

На следующее лето на альтинге Торгрим объявил Храфна вне закона. Как раз в это время в Бараньем Фьорде готовился к отплытию торговый корабль, принадлежавший норвежцам. Одного из них звали Эйнар, он был родом из Наумдаля[1178], другого — Бьярни. Эйнар был человек богатый и хороший воин, он был большим другом конунга Магнуса Доброго. С ним на корабле находился его брат, Сигурд. Он был еще совсем молод и подавал большие надежды.

Торгрим, как только вернулся с тинга, не откладывая поехал на корабль. Купцы уже собирались выйти в море. Он сказал им:

— Знайте, что у меня здесь есть один человек, объявленный вне закона, зовут его Храфн, и я хочу предупредить вас, чтобы вы не перевозили его через Исландское Море[1179], если он вас об этом попросит.

Они ответили, что без труда смогут спровадить любого негодяя.

Немного погодя к кораблю пришли мать и сын и попросили Эйнара кормчего сойти на берег. Когда они встретились, Гудрун сказала:

— Я привела к вам моего сына, который попал в беду, хотя многие, вероятно, скажут, что он вел себя как настоящий мужчина. Но теперь, когда он объявлен вне закона, у меня не хватит силы защитить его от Торгрима, и потому я хочу, чтобы вы увезли его из страны. Я надеюсь, что вы примете его сторону и в ваших глазах будут иметь больший вес его уважаемые родичи в Норвегии и обстоятельства этого дела, чем жестокость и бесчестье Торгрима, который без всякого повода убил моего мужа, отца Храфна, и не понес за это никакого наказания.

Эйнар сказал:

— Этот человек не внушает нам доверия. Я против того, чтобы перевозить объявленных вне закона.

Тут Сигурд, его брат, сказал:

— С какой стати ты отказываешь ему? Неужто ты не видишь, что он человек многообещающий и смело отомстил за свои обиды? Иди лучше ко мне, Храфн, хотя я и не смогу оказать тебе такую же поддержку, как мой брат.

Поднимайся скорей на корабль, дует попутный ветер, и мы уже отплываем. Что у тебя за родичи в Норвегии?

Храфн отвечает:

— Моя мать говорит, что Сигват скальд[1180] приходится ей братом.

Сигурд сказал:

— Я думаю, родство с ним должно пойти тебе на пользу.

Тут он убрал сходни, затем подняли якорь, и корабль понесло прочь от берега. В этот момент Торгрим спустился на берег и сказал, обращаясь к купцам:

— Сдается мне, вы нарушили свое слово.

Сигурд сказал:

— Торгрим сейчас совсем близко, покажись-ка ему, Храфн.

Храфн вскочил на тюки с товарами и сказал:

— Он не настолько близко, чтобы я смог достать его секирой.

Тут Бьярни попросил отправить Храфна на берег. Сигурд сказал:

— Попади он против своей воли в лапы к Торгриму, я бы уж, верно, позаботился о том, чтобы кое-кто за это поплатился. Однако сейчас, я думаю, будет лучше поднять парус.

Так и сделали. Дул попутный ветер, и они приплыли в Трандхейм.

3

Жил человек по имени Кетиль и по прозвищу Скала. Конунг посадил его в городе[1181] управляющим. Жену его звали Сигню, а дочь Хельгой, она была хороша собой.

Когда купцы покинули корабль и отправились по домам, Эйнар сказал Храфну:

— Пожалуй, мне все же следовало бы тебе помочь, хотя я и не спешил с этим, как Сигурд. Если хочешь, я могу приискать тебе место для зимовки здесь, в городе, и внести за тебя плату. Мне это сейчас удобнее, чем взять тебя к себе.

Храфн сказал:

— Раз ты желаешь мне добра, я постараюсь не обмануть твоего доверия. Сам я ни с кем не собираюсь затевать ссору, но за оскорбления и обиды спуску давать не стану.

После этого они встретились с Кетилем, и Эйнар сказал:

— Поручаю тебе этого человека, обращайся с ним хорошо. А ты, Храфн, заходи ко мне в любое время, когда вздумается.

Храфн жил у Кетиля. Он держался скромно и ни во что не вмешивался, однако был приветлив с теми, кто к нему обращался. Он подолгу беседовал с Хельгой, дочерью Кетиля. Тому это поначалу нравилось, потому что Храфн вел себя хорошо. Однако вскоре Кетиль к нему переменился: сам он был человек дурной и судил о других по себе. Тогда он стал выговаривать за это жене и дочери, говорил, что Храфн, мол, грубиян, работает спустя рукава, а с ними держит себя запанибрата. Они обе отвечали, что он держится как подобает и ведет себя безупречно.

— Его поведение, — сказали они, — не изменилось с тех пор, как ты к нему хорошо относился. Он человек воспитанный и учтивый.

Кетиль сказал, что они обе ослеплены им. Он не скрывал от Храфна своего нерасположения и даже сочинил про него язвительные стихи[1182]. Храфн делал вид, что ничего не замечает.

Как раз в это время в городе находились купцы, прибывшие с запада из-за моря. Они уже были готовы сняться с якоря. Однажды Кетиль пришел к ним и сказал, что был бы не прочь продать им своего раба. Им это предложение пришлось по вкусу. Кетиль сказал:

— Не стану вас обманывать: он человек лживый и к тому же имеет множество других недостатков. Советую вам поначалу обращаться с ним как можно строже.

Они заключили между собой еще много других сделок. После этого Кетиль пошел домой и сказал Храфну:

— Хочешь пойти со мной на корабль развлечься?

Храфн отвечает:

— Охотно, если ты в хорошем настроении.

Как только купцы увидали Храфна, они набросились на него и схватили его. Храфн отбивался, как умел, и спросил, что это за игра такая. Они ответили, что это он сейчас узнает. Тогда он поднатужился и сбросил их с себя. Они стали говорить, что этот раб что-то уж больно весел. Храфн отвечает:

— Еще бы, ведь, по мне, борьба — лучшая работа для раба, а мне едва ли раньше приходилось так славно поработать!

Тут он схватил одного из них и стал отбиваться им от других, пока тот не потерял сознания[1183]. А Кетиль тем временем повернул назад в город. Храфн нагнал его и нанес ему смертельный удар. Когда купцы увидели это, они поспешили отплыть, потому что испугались, как бы их не обвинили в убийстве.

Храфн объявил об убийстве. Потом он пошел в усадьбу Кетиля, нашел там мать и дочь и сказал им, что случилось такое, после чего они не захотят иметь с ним ничего общего. Они ответили, что для них это большое несчастье, но что они не считают его виновным. Они дали ему еду и одежду и посоветовали больше остерегаться гнева конунга, чем их. После этого он укрылся в лесах.

4

Вскоре в город прибыл Магнус конунг и узнал о случившемся. Он разгневался и сказал:

— Слыханное ли это дело: исландцы станут приезжать сюда в страну с тем, чтобы убивать наших управляющих или сюслуманнов[1184]! Тот, кто это совершил, должен быть объявлен вне закона.

Эйнар из Наумдаля был тогда с конунгом. Он сказал:

— Иной человек, государь, своим поведением может навлечь на себя смерть.

Прошло немного времени, и вот как-то раз, когда конунг был на соколиной охоте, случилось так, что его люди разошлись в разные стороны, и он остался один. Тут из лесу вышел рослый человек в меховом плаще и попросил его защиты. Конунг сказал:

— Неужто меня с тобой связывают какие-нибудь обязательства?

Тот отвечает:

— Никаких, разве что родичи мои — твои друзья, да еще твое великодушие, потому что не в твоем обычае отказывать тому, кто обращается к тебе за помощью.

Конунг сказал:

— На юге в Таускадале[1185] живет человек по имени Коль, туда и отправляйся. А сам-то ты кто будешь?

Тот отвечает:

— Прежде я был разбойником, но теперь хочу с этим покончить. А защиты я прошу потому, что у меня много врагов. Если вы и впрямь хотите отправить меня к Колю, то дайте мне какие-нибудь знаки, чтобы он меня принял, и тогда я останусь там на зиму.

Конунг сказал:

— Отправляйся туда, а я думаю быть там спустя неделю после Пасхи.

С этими словами конунг снял с пальца золотое кольцо, надел его на наконечник копья и протянул ему, потому что тот человек стоял поодаль. Конунг сказал:

— Не знаешь ли ты, где скрывается Храфн, объявленный вне закона?

Тот отвечает:

— Государь, он, верно, станет искать встречи с Эйнаром из Наумдаля, твоим другом, тогда вы его и захватите.

Тут он снял кольцо с наконечника копья и исчез в лесу. Конунг сказал:

— На этот раз Храфну удалось меня провести.

Храфн пришел к Колю и показал ему конунговы знаки. Коль сказал:

— Удивительное дело: у тебя настоящие конунговы знаки, а ведь прежде вы с конунгом были врагами.

Храфн провел там зиму, и все его любили. Однако он не стал дожидаться прибытия конунга и ушел оттуда в субботу на пасхальной неделе. А когда конунг приехал, он сказал Колю:

— Где Храфн сын Гудрун? Мне нужно его видеть.

Коль отвечает:

— Его здесь уже нет, государь.

Конунг сказал:

— Это плохо. Пускай все знают, что он объявлен вне закона. И я считаю для себя большим оскорблением, чем совершенное им убийство, то, что он меня одурачил. Я назначаю за его голову награду в три марки[1186] серебром, и пускай никто не смеет за него просить.

Затем конунг направился с большим войском вдоль берега на юг в Данию, потому что в это время он воевал со Свейном сыном Ульва[1187].

5

Спустя полмесяца после начала лета Храфн вышел из лесу к морю и увидал большой флот. Он пошел на берег к тому месту, где слуги готовили еду, осторожно приблизился к ним и спросил:

— Кому принадлежат эти корабли?

Они ответили:

— Ты, верно, невежда или дурак. Магнус конунг стоит здесь и ждет попутного ветра, чтобы плыть в Данию.

Храфн спросил:

— А кто из знатных людей сейчас с конунгом?

Они сказали, что здесь Эйнар из Наумдаля, конунгов друг, и Эйнар Брюхотряс[1188] с тринадцатью кораблями, а Сигват скальд находится с конунгом на корабле.

Храфн сказал:

— Передайте Сигвату, что на берегу его ждет один человек по важному делу.

Они так и сделали. Храфн тем временем дожидался на опушке леса. Сигват подошел к нему и сказал:

— Кто этот рослый человек?

— Храфн его имя, — говорит тот.

Сигват сказал:

— Уходи отсюда. У меня нет охоты получать награду за твою голову, и я не собираюсь тебя выдавать.

Храфн отвечает:

— Можно поступить и иначе. Говорят, ты неравнодушен к деньгам, а я не слишком дорожу своей жизнью; и потом — многие взялись бы за большую работу и за меньшее вознаграждение. Впрочем, даже если ты меня выдашь, как бы ни длинна была конунгова секира, ей все равно не достать до меня в лесу. Однако это будет к твоей чести, если ты захочешь помочь мне, потому что ты — брат моей матери.

Тот отвечает:

— Я признаю наше родство, однако я вряд ли смогу помочь тебе. Подожди меня здесь.

Храфн отвечает:

— Я предпочитаю пойти с тобой на корабль. Пусть уж меня лучше убьют там в твоем присутствии. И это — самое малое, что ты мог бы для меня сделать.

Сигват отвечает:

— Трудный ты человек. Я вовсе не собираюсь подставлять тебя под меч, потому что ничем другим это бы не кончилось, даже если бы я мог прибегнуть к силе и заступничеству всех, кто находится в этом месте. Сделай, как я сказал: жди меня здесь, пока я встречусь с моими друзьями.

Храфн отвечает:

— Я поступлю, как ты просишь, но долго ждать не стану и вскоре последую за тобой. Нечего медлить, коли решился принять смерть.

Сигват встретился с Эйнаром из Наумдаля и сказал:

— Плохие новости, друг. Сюда явился Храфн и собирается сдаться своим врагам. Можешь ли ты мне чем-нибудь помочь?

Тот отвечает:

— Неудачливый он человек, и все же наш долг спасти его от гибели, однако не станем же мы сражаться из-за него с конунгом. У нас для этого недостаточно силы, да и конунг едва ли когда-нибудь захочет вновь прибегнуть к нашей поддержке, если мы теперь выступим против него.

Затем Сигват пришел к Эйнару Брюхотрясу и сказал:

— Могу ли я рассчитывать на твою помощь, Эйнар?

Тот отвечает:

— В чем дело?

Сигват сказал:

— Здесь Храфн, мой родич.

Эйнар сказал:

— Я не собираюсь сражаться из-за него с конунгом. Мне уже однажды случалось поддерживать человека, который был не в ладах с конунгом, и из-за этого я чуть было сам не потерял его расположения[1189]. Мы с Эйндриди[1190] стоим во главе тринадцати кораблей и намерены биться с датчанами вместе с конунгом. Скажи этому человеку, чтобы он убирался отсюда, и пускай не вздумает появляться на нашем корабле, если не хочет быть убитым. Я знаю нрав Магнуса конунга: он скорее откажется от нашего войска, чем станет терпеть наше неповиновение.

Пока они так разговаривали, Эйнар из Наумдаля сошел на берег, встретился с Храфном и сказал:

— Послушайся моего совета, приятель, не навлекай на нас всех беду. Отправляйся на север в Хит в мою усадьбу[1191], там тебе помогут.

Храфн отвечает:

— Прежде я хочу повидаться с Сигватом.

Эйнар ушел, а немного погодя туда пришел Сигват. Храфн сказал:

— Ну что, можно рассчитывать на поддержку хёвдингов?

Тот отвечает:

— Не думаю. Похоже, что нет тебе удачи. Что ты теперь собираешься предпринять?

Он отвечает:

— То, что уже говорил: пойду с тобой на конунгов корабль.

Сигват сказал:

— Почему ты так торопишься умереть?

Храфн отвечает:

— Потому что, по мне, лучше умереть, чем навлечь конунгов гнев на всех, кто был со мною связан. А этого не миновать, если он узнает, что вы меня прятали.

Сигват отвечает:

— Сказано смело. Однако я возлагаю надежду на того, кто никогда еще не отказывал в помощи, — на святого Олава конунга.

После этого он стал молиться Олаву конунгу. Затем они пошли на конунгов корабль. Магнус конунг спал на своем месте на корме и пробудился как раз тогда, когда Сигват с Храфном проходили мимо. Он вскочил и закричал:

— Вставайте, мои люди! Дует попутный ветер, и в Дании нас ждет победа.

Все взошли на свои корабли, поспешно снарядились и отчалили. Когда они приплыли в Данию, люди высадились на берег. Там их ждало большое войско датчан и завязалась жаркая битва. Магнус конунг был впереди своего войска, а Храфн сын Гудрун шел впереди конунга и храбро сражался, но ни один человек не перемолвился с ним ни словом. В этой битве некоторые видели в войске Магнуса конунга святого Олава конунга. В тот день конунг одержал славную победу.

6

Вечером они возвратились к кораблям и возблагодарили Бога за победу. А когда они взошли на корабль, конунг сказал:

— Где Храфн? Скажите ему, чтобы он пришел ко мне и больше не прятался.

Эйнар и Сигват сказали конунгу:

— Вы могли бы, государь, даровать ему пощаду за его храбрость.

Конунг отвечает:

— Этого я пока не могу обещать, но я хочу его видеть.

Тогда Эйнар из Наумдаля пошел к Храфну и сказал:

— Теперь тебе придется предстать перед конунгом. Советую тебе разговаривать с ним почтительно, но смело и на все его вопросы отвечать правдиво и ясно.

Храфн явился к конунгу и приветствовал его. Конунг сказал:

— Почему ты, Эйнар, помог уехать из Исландии человеку, объявленному вне закона?

Тот отвечает:

— Государь, потому что он был объявлен вне закона за то, что отомстил за своего отца, который был убит без всяких на то оснований.

Конунг сказал:

— За что ты убил Кетиля, Храфн?

Тот отвечает:

— За то, государь, что он сочинил обо мне хулительные стихи, а потом продал меня в рабство. Однако, после того как я его убил, я сочинил о нем краткую поминальную песнь, правда, она мне не вполне удалась.

— Давайте-ка ее послушаем, — сказал конунг.

— Как вам будет угодно, государь, — сказал Храфн, — но тогда вам придется выслушать и другую песнь[1192].

Конунг сказал:

— Что еще за песнь?

— Она сочинена о вас, — сказал Храфн.

— Ну что ж, говори, — сказал конунг.

Храфн произнес обе песни, а когда он кончил, конунг сказал:

— И правда, эти песни неодинаковы по достоинству. Почему же ты сочинил обо мне такую хорошую песнь, когда я хотел тебя убить?

— Потому что ты достоин хорошей песни, — говорит Храфн.

Конунг сказал:

— Зачем ты подошел ко мне в лесу?

Храфн отвечает:

— Потому что я ожидал удачи от встречи с вами[1193], и так оно в конце концов и вышло. А до того мне приходилось очень нелегко в чужой стране и не от кого было ждать помощи, и к тому же я попал в беду, убив могущественного человека, хотя, как я считаю, у меня были на то причины.

Конунг сказал:

— Ну что ж, мы выяснили все обстоятельства твоего дела. А теперь я расскажу о том, что случилось со мной. Когда я спал на корабле, мне явился Олав конунг, мой отец[1194], и обратился ко мне с гневной речью: «Вот ты лежишь тут, Магнус конунг, и у тебя одна забота: как бы убить родича моего скальда из-за какой-то безделицы, и это — вместо того чтобы подумать о том, как одержать славную победу над твоими врагами датчанами, а ведь уже задул попутный ветер. Будь милостив ко всем, кто сейчас находится на корабле, или тебя ждет возмездие в этом мире и не будет тебе удачи». А как только я проснулся, я увидел как вы оба, Сигват и Храфн, проходили мимо, и тогда я еще больше устрашился предостережения моего отца, так что мне уже было не до убийства Кетиля или других проступков Храфна. А теперь, добро пожаловать к нам, Храфн, ибо этого хочет мой отец, а в качестве возмещения за то, что я плохо с тобой поступил, я даю тебе в жены Хельгу, дочь Кетиля, и с нею большое приданое.

Храфн отвечает:

— Я с благодарностью принимаю это. Но летом я бы хотел поехать в Исландию, с тем чтобы освободиться от обвинения, а затем не задерживаясь поспешу к вам. Если все будет в порядке, я обернусь этим летом.

Конунг просил его так и сделать. Тогда Сигват скальд рассказал конунгу о том, как он обратился с молитвой к Олаву конунгу, чтобы тот помог Храфну, когда он не смог найти поддержки у своих друзей. Конунг сказал:

— Высоко же ценит мой отец твою дружбу, если он и теперь, как и прежде, когда он еще жил в этом мире, помогает тебе во всем, с чем бы ты к нему ни обратился.

Храфн уехал в то же лето в Исландию и приехал как раз на альтинг. Там его дело было быстро улажено. После этого он уехал из страны вместе с матерью. Храфн взял в жены Хельгу, и конунг дал им большие владения. С тех пор Храфн никогда не расставался с Магнусом конунгом, пока конунг был жив. Храфна считали достойным человеком. И здесь кончается рассказ о нем.

1

Жил человек по имени Торстейн. Он был родом с Восточных Фьордов[1235], муж молодой и проворный. Он уехал из страны с намерением побывать в Норвегии, а оттуда продолжить свой путь в Рим. И вот приезжает он в Данию. Там в то время происходили такие события: конунг Магнус Добрый воевал тогда в Дании и то и дело давал большие сражения.

Идет однажды Торстейн своей дорогой и тут видит: под дубом какой-то человек в одиночку обороняется от четверых нападающих. Защищался он отменно, и Торстейну подумалось, что у него храброе сердце.

Торстейн произнес вслух, обращаясь к самому себе:

— Не достойнее ли поддержать того, кто совсем один, чем примкнуть к тем четверым, что на него наседают?

Затем он вступает в бой, обнажает меч и начинает наносить им удары с такой силой да так часто, что за короткое время убивает троих, а тот человек, что сражался прежде него, убил последнего. Муж этот был молод и под кольчугой носил шелковый наряд. Он был хорош собой и очень изнурен боем.

Торстейн сказал:

— Как зовут человека, которому я подсобил?

Тот отвечает:

— Мое имя Стюрбьёрн[1236], и я человек Магнуса конунга. Пока ты не подоспел мне на помощь, дела мои шли не слишком хорошо, а все мои спутники разбрелись по лесу. Ты оказал мне услугу, за которую нелегко будет отплатить. А сам-то ты куда держишь путь?

Торстейн говорит:

— Я исландец и направляюсь на юг[1237].

Стюрбьёрн сказал:

— Не стала ли эта остановка помехой для твоего паломничества?

Торстейн сказал:

— Пусть и так, но хоть мне и пришлось задержаться, я рад, что сделал это ради Магнуса конунга или его людей.

Стюрбьёрн сказал:

— Вижу, тебе по нраву этот конунг.

— Еще бы! — сказал Торстейн. — Он предводитель, каких мало, и слава о нем идет по всей стране.

Стюрбьёрн сказал:

— Думаю, тебе пора продолжить свое паломничество, так как дело это не терпит отлагательств. Однако обещай, что повидаешь меня на возвратном пути. Меня всегда можно найти там, где стоит Магнус конунг со своей дружиной.

После этого они расстаются, и Торстейн отправляется в Рим, а весной возвращается назад.

2

Он приходит в то место, где было тогда устроено угощение[1238] для Магнуса конунга, подходит к покоям, в которых пировала дружина, и просит пропустить его. Стража отвечает, что нет, мол, такого обычая — впускать незнамо кого, когда конунг сидит за столом.

Торстейн говорит:

— Раз так, попроси выйти человека по имени Стюрбьёрн.

Тогда один из стражников, что стояли у дверей, вбегает внутрь и зовет со смехом:

— Пусть выйдет Стюрбьёрн! — говорит он.

Тут поднялся гвалт, и все принялись наперебой выкрикивать:

— А ну-ка, Стюрбьёрн, выходи, тебя требует исландец! Не станет же он ошибаться в именах дружинников, хотя мы такого и знать не знаем.

Они так и сыпали насмешками и язвительными замечаниями, и каждый кричал со своего места, чтобы Стюрбьёрн вышел.

Тогда взял слово конунг и сказал:

— Что ж тут смешного? Многие имена можно легко спутать, и хватит вам насмехаться над этим именем.

Так тому и быть, как пожелал конунг.

Затем конунг поднялся со своего места. Он выходит — а был на нем дорогой плащ — и говорит:

— Добро пожаловать, исландец! Надень этот плащ и заходи. Велю приготовить тебе баню, и оставайся с нашими дружинниками, и никто не причинит тебе никакого вреда[1239].

Все очень подивились такому обращению. После этого он поселился с дружинниками. Был он человек упрямый и немногословный.

3

Однажды конунг сказал ему:

— Как тебе теперь кажется, кто бы мог быть этот Стюрбьёрн?

Тот отвечает:

— Сдается мне, государь, что скорее всего вы сами назвались этим именем. Конунг сказал:

— Тебя по праву можно назвать моим спасителем, и ты будешь за это хорошо вознагражден.

Тут конунг принялся рассказывать, как было дело, и рассказал всю историю с самого начала, когда они встретились в Дании.

Затем они отправились на север страны. Как-то раз они стояли в одной бухте неподалеку от берега. Некоторые из людей конунга сошли на берег, чтобы приготовить еду. Они сварили кашу. И вот когда котелок дошел до Торстейна, тот опорожнил его в один присест.

Дружинники и на этот раз принялись потешаться над ним. Они говорили:

— А ты, мужлан, видать, знаешь толк в каше![1240]

Конунг улыбнулся и сказал такую вису:

— Это тот самый человек, который оказал мне великую помощь, когда никого из вас не было поблизости, и сделал он это, вовсе не ведая, кто перед ним, так что по всему видно, что он человек весьма достойный. А вам всем было бы разумнее поменьше насмехаться над незнакомцем, ведь нелегко сыскать другого такого храбреца и человека благороднее, чем он. И вдобавок кое-кому может показаться большой удачей, что он тогда подвернулся.

Торстейн отвечает:

— Нетрудно понять, государь, что сам Господь послал меня защитить вас, поскольку по вашему виду я догадался, что вы — гораздо выше, чем простой человек. Потому-то мне и пришло в голову поспешить вам на подмогу.

Конунг остался доволен его словами.

Как-то раз конунг сказал ему:

— Каковы твои намерения и чего бы тебе хотелось больше всего? Как ты смотришь на то, чтобы поселиться здесь и жениться?

Торстейн отвечает:

— Превосходное предложение, государь, и покуда вы живы, дела мои здесь будут идти как нельзя лучше. Но никто не может быть уверен в своем долголетии[1243], а если я лишусь вашей защиты, у меня могут появиться завистники. Однако я уверен: вы позаботитесь о том, чтобы я как можно дольше пользовался вашими милостями.

Конунг сказал:

— Умно сказано.

Затем конунг снабдил его всем необходимым для поездки в Исландию и дал ему много денег, после чего он навсегда обосновался там и с тех пор считался самым что ни на есть удачливым человеком.

И здесь заканчивается этот рассказ.

1

Халльдор сын Снорри был в Миклагарде с Харальдом конунгом, как уже рассказано раньше[1244], и приехал с ним в Норвегию из Гардарики[1245]. Конунг оказывал ему тогда большие почести. Халльдор оставался ту зиму у конунга в Каупанге[1246].

Когда зима кончилась и началась весна, люди стали готовиться к торговым поездкам, потому что перед этим из Норвегии почти совсем не ходили корабли из-за войны между Норвегией и Данией. К концу весны Харальд конунг заметил, что Халльдор сын Снорри очень опечалился. Однажды конунг спросил, что у него на уме. Халльдор отвечает:

— Мне хочется в Исландию, государь.

Конунг сказал:

— Многим на твоем месте больше хотелось бы домой. Как же ты снарядился в плаванье, сколько товару закупил?

Тот отвечает:

— Мало нужно мне времени на закупку товару, ведь у меня нет ничего, кроме одежды, которая на мне.

— Плохо же ты вознагражден за долгую службу и многие опасности, которым подвергался. Я дам тебе корабль с грузом. Пусть твой отец знает, что ты не даром служил мне.

Халльдор поблагодарил конунга за подарок.

Через несколько дней Халльдор встретился с конунгом, и тот спросил, сколько человек он набрал себе на корабль. Халльдор отвечает:

— Все торговые люди уже нанялись на другие корабли, и мне некого нанять себе. Так что, наверно, придется остаться здесь кораблю, который вы мне подарили.

Конунг сказал:

— Плох тогда мой подарок. Но посмотрим, нельзя ли помочь тебе.

На другой день затрубили сходку в городе и объявили, что конунг хочет говорить с горожанами и торговыми людьми. Конунг пришел на сходку поздно и с озабоченным видом. Он сказал:

— Мы слышали, что война пришла в наше государство на востоке в Вике. Свейн, конунг датский[1247], с войском идет на нас, а мы ни за что не хотим отдать ему нашу землю. Поэтому ни один корабль не должен отплыть из страны прежде, чем я получу с каждого корабля столько людей и припасов, сколько я захочу. Только один кораблик, тот, что принадлежит Халльдору сыну Снорри, отправится и Исландию. И хотя тем, кто уже приготовился к поездке, это покажется несколько суровой мерой, нужда заставляет нас прибегнуть к такому побору. Мы бы предпочли, конечно, чтобы все было спокойно и всякий ехал, куда хотел.

На этом сходка кончилась. Вскоре после этого Халльдор пришел к конунгу. Тот спросил, как он снаряжается в плаванье, набрал ли людей. Халльдор отвечает:

— Очень много набрал. Приходит теперь куда больше людей, чем нужно, и просят нанять их. Они очень пристают ко мне, чуть не в дом вламываются, так что ни ночью ни днем нет покоя от их домогательств.

Конунг сказал:

— Оставь себе тех, которых взял, и посмотрим, что будет дальше.

На следующий день затрубили сходку и объявили, что конунг снова хочет говорить с торговыми людьми. На этот раз конунг не задержался, а пришел сразу же, и вид у него был милостивый. Он встал и сказал:

— Добрые вести пришли: что говорилось на днях о войне — пустые слухи и ложь. Будет теперь наше разрешение всякому плыть из нашей страны, куда кто хочет. Возвращайтесь осенью и привезите нам сокровищ. В обмен будет вам от нас вознаграждение и дружба[1248].

Все торговые люди, что там были, обрадовались новости и хвалили конунга.

И вот Халльдор поплыл тем же летом в Исландию и провел зиму у отца. На следующее лето он вернулся в Норвегию, ко двору Харальда конунга, но говорят, что Халльдор стал меньше бывать с конунгом, чем раньше. Часто он вечерами, когда конунг уходил спать, оставался сидеть.

2

Одного человека звали Торир Ездок-в-Англию. Он много торговал и подолгу плавал в разные страны и привозил конунгу сокровища. Торир был дружинником Харальда конунга и очень старым человеком. Торир вступил в разговор с конунгом и сказал:

— Человек я, как вы знаете, старый и сдавать начал. Невмоготу мне соблюдать придворные обычаи — пить здравицы из рога и прочее, что подобает делать. Надо бы мне подыскать что-нибудь другое, хотя всего милее и приятнее быть с вами.

Конунг отвечает:

— Твоему горю легко помочь, друг. Оставайся в дружине, но пей не больше, чем хочешь. Я разрешаю.

Одного человека из Упплёнда звали Бард. Он был верный товарищ и не стар. Харальд конунг очень благоволил к нему. Бард, Торир и Халльдор сидели на одной скамье. Однажды вечером, когда конунг проходил мимо, они сидели и пили, и Халльдор как раз передал рог Ториру. Рог был большой и прозрачный, и было видно, что Халльдор выпил половину рога. А Торир медлил и не пил. Тогда конунг сказал:

— Вот ты каков, Халльдор! Не пьешь своей доли и обманываешь старика, а сам бегаешь по ночам к шлюхам, вместо того чтобы быть с твоим конунгом!

Халльдор ничего не ответил, но Бард заметил, что слова конунга не понравились исландцу. Ранним утром на следующий день Бард пошел к конунгу.

— Рановато ты встаешь, Бард, — говорит конунг.

— Я пришел, — сказал Бард, — чтобы упрекнуть вас, государь. Нехорошо и несправедливо поступили вы вчера вечером, обвинив Халльдора, вашего друга, в том, что он не пьет своей доли. Ведь это был рог Торира, а тот уже кончил пить[1249] и вылил бы брагу в жбан, если бы Халльдор не выпил за него. И, конечно, неправда, что Халльдор ходит к распутным женщинам. Но лучше было бы, если бы он больше бывал с тобой.

Конунг отвечает, что они с Халльдором уладят это между собой, когда встретятся. Затем Бард встречается с Халльдором и передает ему слова конунга и убеждает его не принимать близко к сердцу того, что конунг сказал на пиру. Бард очень старается помирить их.

Подходит Рождество, но конунг и Халльдор не помирились. Когда наступило Рождество, стали объявлять, как это было там в обычае, кому пить из штрафного рога. Однажды утром на Рождество подстроили так, что колокольный звон был не вовремя: свечники[1250] подкупили звонаря, и он зазвонил намного раньше, чем обычно[1251]. И вот Халльдор и много других людей должны были в тот день сесть на солому, которой был застлан пол, и пить из штрафного рога[1252].

Халльдор сидит на своем месте, но ему все же подносят штрафной рог. Он говорит, что не станет пить. Тогда об этом сообщают конунгу.

— Не может этого быть! — говорит конунг. — Он выпьет, если я поднесу.

Конунг берет рог и подходит к Халльдору. Тот встает. Конунг просит его опорожнить рог. Халльдор отвечает:

— Мне не кажется, что я провинился. Ведь звон был подстроен только для того, чтобы людям пришлось пить из штрафного рога.

Конунг отвечает:

— Ты все же опорожнишь рог, как и другие люди.

— Возможно, конунг, — говорит Халльдор, — что тебе удастся заставить меня выпить. Но вот что я тебе скажу: Сигурд Свинья не стал бы так насиловать Снорри Годи[1253].

И он протягивает руку к рогу и опорожняет его. А конунг в сильном гневе возвращается на свое место.

Когда наступил восьмой день Рождества[1254], людей стали жаловать деньгами. Эти деньги назывались «Харальдовой чеканкой». Большую часть составляла в них медь, а серебра в них было не больше половины[1255]. Халльдор берет деньги, кладет себе на подол плаща, смотрит на них, видит, что они не чистое серебро, и сбрасывает их другой рукой, так что они все скатываются в солому. Бард говорит, что напрасно он так обращается с ними.

— Конунг оскорбится тем, что так обходятся с деньгами, которыми он пожаловал.

— Неважно, — говорит Халльдор. — Семь бед — один ответ.

3

После Рождества стали снаряжать корабли: конунг хотел поехать на юг вдоль побережья. Он был уже почти готов к отплытию, а Халльдор еще не начал собираться. Бард сказал:

— Почему ты не собираешься, Халльдор?

— Не хочу ехать, — говорит тот, — и не поеду. Мне ясно, что конунг не расположен ко мне.

Бард говорит:

— Но он, конечно, хочет, чтобы ты поехал.

Затем Бард идет к конунгу и рассказывает, что Халльдор не готовится к плаванью.

— Ты ведь знаешь, что если он не поедет, трудно будет найти ему замену.

Конунг сказал:

— Скажи ему, что я хочу, чтобы он поехал со мной. Размолвка между нами пустячная.

Бард встретился с Халльдором, сказал ему, что конунг ни за что не хочет отказаться от его службы, и дело кончилось тем, что Халльдор поехал. И вот плывут они с конунгом на юг вдоль побережья. Однажды ночью во время плаванья Халльдор сказал кормчему:

— Сворачивай!

А конунг сказал:

— Держи прямо!

Халльдор снова сказал:

— Сворачивай!

А конунг опять повторил то же самое.

Халльдор сказал:

— Прямо на подводный камень правите.

Так оно и было. Сразу же корабль получил пробоину, и пришлось переправиться на берег на других кораблях. Затем разбили шатер и починили корабль. Бард проснулся, когда Халльдор сворачивал свой спальный мешок. Бард спросил, куда тот собирается, и Халльдор сказал, что собирается на торговый корабль, который стоит неподалеку.

— Наверно, наши дороги совсем разошлись. С меня довольно. Не хочу, чтобы конунг снова использовал свои корабли или другие сокровища для того, чтобы унизить меня.

— Подожди, — говорит Бард. — Я еще раз поговорю с конунгом.

Когда Бард пришел к конунгу, тот сказал:

— Рано ты встал, Бард.

— Нужда заставила, государь. Халльдор в дорогу собрался. Ты недружественно обошелся с ним. Никак за вами не уследишь. Он хочет уйти, наняться на корабль и разгневанным уехать в Исландию. Нельзя вам так расстаться. Ведь ты едва ли найдешь другого такого же надежного человека, как он.

Конунг сказал, что они еще поладят и что он не прочь помириться. Бард встретился с Халльдором и передал ему дружественные слова конунга. Халльдор отвечает:

— Зачем я буду ему дольше служить? Он даже платит мне обманными деньгами.

Бард сказал:

— Не говори так. Ты вполне мог бы удовлетвориться тем, что удовлетворяет сыновей лендрманнов[1256]. И ведь ты поступил в прошлый раз очень дерзко, бросив деньги на солому. Ты же, конечно, понимаешь, что оскорбил этим конунга.

Халльдор отвечает:

— Я знаю только, что в моей службе никогда не было такого обмана, как в деньгах, которые конунг пожаловал мне за нее.

— Это верно, — говорит Бард. — Но подожди, я еще раз поговорю с конунгом.

Так он и сделал. Придя к конунгу, он сказал:

— Плати ему жалованье чистым серебром, ведь он этого достоин.

Конунг отвечает:

— Не кажется ли тебе дерзостью требовать для Халльдора других денег, чем те, которые получают у меня сыновья моих лендрманнов? И ведь он оскорбил меня прошлый раз, бросив деньги.

Бард отвечает:

— Подумай о том, государь, что гораздо важнее: о его благородстве и вашей дружбе, которая долго была крепкой, а также о своем великодушии. Ты знаешь нрав Халльдора и его строптивость. Тебе подобает оказывать ему уважение.

Конунг сказал:

— Дайте ему серебра.

Так и было сделано. Бард пришел к Халльдору и принес ему двенадцать унций чистого серебра. Бард сказал:

— Разве ты не видишь, что добиваешься у конунга того, чего желаешь? Он хочет, чтобы ты получал от него все, что тебе кажется нужным.

Халльдор отвечает:

— Но я больше не буду на корабле конунга, и если он хочет, чтобы я следовал за ним, пусть даст мне корабль.

Бард отвечает:

— Не подобает, чтобы лендрманны отдавали тебе свои корабли. Ты слишком дерзок.

Халльдор сказал, что тогда он не поедет, и Бард передал конунгу просьбу Халльдора.

— И если люди на корабле будут такими же надежными, как кормчий, то жалеть не придется.

Конунг сказал:

— Дерзкая это просьба, но я согласен.

Одним кораблем правил Свейн из Люргьи, конунгов лендрманн. Конунг велел позвать его.

— Вот какое дело. Ты человек очень знатный, как тебе известно. Поэтому я хочу, чтобы ты был на моем корабле, а твоим кораблем будет править другой человек. Ты из Вика и потому особенно нужен мне как советчик[1257].

Тот говорит:

— До сих пор ты больше советовался с другими, да и плохой я советчик. А кому же будет отдан корабль?

— Халльдору сыну Снорри, — говорит конунг.

Свейн говорит:

— Вот уж не думал, что ты отдашь мой корабль исландцу.

Конунг сказал:

— Его род в Исландии не хуже, чем твой здесь в Норвегии, и не так еще давно те, кто теперь живет в Исландии, были норвежцами.

И вот, как велит конунг, Халльдор получает корабль, и они едут на восток в Осло[1258] и там им устраивают пиры[1259].

4

Рассказывают, что однажды, когда конунг и его люди пировали и Халльдор тоже был в покоях конунга, пришли люди Халльдора, которые сторожили корабль, все мокрые до нитки, и сказали, что Свейн и его люди захватили корабль, а их сбросили в воду. Халльдор встал, подошел к конунгу и спросил, отдан ли ему корабль и будет ли он принадлежать ему, как конунг обещал. Конунг отвечал, что, конечно, корабль будет Халльдора. Затем конунг созвал дружину и велел отправиться с Халльдором на шести кораблях с тройным числом людей на каждом. Они погнались за Свейном, и вскоре тот бежал на землю, а Халльдор с дружиной захватил корабль, и они вернулись к конунгу. А когда пиры кончились, конунг отправился на север вдоль побережья и к концу лета прибыл в Трандхейм.

Свейн из Люргьи послал сказать конунгу, что отказывается от корабля и просит конунга решить их спор с Халльдором, как ему будет угодно, но что всего больше он бы хотел купить корабль, если конунг согласится. Когда конунг увидел, что Свейн предоставляет ему рассудить спор, он захотел решить дело так, чтобы потрафить обоим. Он говорит Халльдору, что готов купить у него корабль за хорошую цену, но обещает Свейну, что оставит корабль ему, договаривается с Халльдором о цене и отдает ему деньги, но так, что за ним остается полмарки[1260] золота. Халльдор не требует этого остатка, и всю зиму конунг — его должник.

Когда началась весна, Халльдор говорит конунгу, что собирается летом в Исландию и что ему тогда пригодятся те полмарки золота. А конунг увиливает и не хочет платить, но и не запрещает Халльдору отъезд в Исландию.

Весной Халльдор снарядил свой корабль в реке Нид[1261]. Однажды поздно вечером, когда корабль был уже совсем готов к отплытию, он вывел его из реки. Поднялся попутный ветер. Халльдор с несколькими людьми сел в лодку и подъехал к пристаням. Он причалил кормой и велел одному держать лодку, а другим — сидеть на веслах и ждать его. Затем он в полном вооружении пошел один[1262] вверх, в город, и направился прямо в покой, где спали конунг и его жена. Он входит, топоча и грохоча, так что конунг и его жена просыпаются, и конунг спрашивает, кто это ломится к ним среди ночи.

— Это я, Халльдор. Корабль готов к отплытию, и ветер попутный. Выкладывай-ка денежки.

— Это не делается так быстро, — говорит конунг. — Мы заплатим тебе завтра.

— Я хочу получить деньги сейчас же, — говорит Халльдор, — и не уйду без них. Нрав твой мне известен, и, как бы ты сейчас ни притворился, я знаю, что тебе не очень по душе, что я пришел к тебе за деньгами. Не поверю я тебе больше! Вряд ли мы с тобой будем очень часто встречаться, и более удобного случая мне не представится, так что я уж воспользуюсь этим. Вон у твоей супруги на руке запястье, в меру большое. Давай-ка его сюда!

Конунг отвечает:

— Тогда надо пойти за весами и взвесить запястье.

— Незачем, — говорит Халльдор, — я его беру, и мы в расчете. Не удастся тебе на этот раз перехитрить меня. Ну, давай быстрее!

Жена конунга сказала:

— Отдай ему запястье, раз он просит. Разве ты не видишь, что он готов убить тебя?

Она снимает запястье с руки и протягивает Халльдору. Тот берет запястье, благодарит обоих за уплату и желает счастливо оставаться.

— А теперь мы расстанемся! — сказал Халльдор.

Он поспешно вышел и спустился к лодке. Люди его ударили в весла, и они поплыли к кораблю, сразу же снялись с якоря и подняли паруса. А когда они отплывали, в городе затрубили тревогу, и последнее, что они видели, были три боевых корабля, выплывавшие в погоню. Но они ушли от этих кораблей в открытое море, и те остались далеко позади. Ветер был попутный, и люди конунга повернули назад, увидев, что Халльдора им не догнать.

5

Халльдор, сын Снорри, был высок ростом, красив, очень силен и отважен в бою, как никто. Харальд конунг утверждал, что из всех его людей Халльдора было всего труднее испугать или обрадовать. Узнавал ли он о смертельной опасности или радостной новости, он не становился печальнее или радостнее. Выпадало ли ему счастье или несчастье, он ел, пил и спал не меньше, чем обычно. Халльдор был неразговорчив, немногословен, прям, неприветлив и резок. Он был задирист, с кем бы ни имел дело. Харальду конунгу, у которого на службе было много других людей, было это не по нраву. Поэтому, с тех пор как Харальд стал конунгом в Норвегии, они плохо ладили[1263].

Когда Халльдор приехал в Исландию, он поселился в Стадном Холме[1264]. Через несколько лет Харальд конунг послал Халльдору сыну Снорри приглашение снова пойти служить к нему и уверял, что будет не меньше уважать его, чем раньше, если он приедет, и что ни одного человека в Норвегии без титула он не поставит выше него, если он примет приглашение[1265]. Когда до Халльдора дошли эти слова конунга, он ответил так:

— Никогда больше я не поеду к Харальду конунгу. Пусть каждый из нас обоих останется при том, что он получил. Мне его нрав известен. Я хорошо знаю, что он сдержал бы обещание: не поставил бы никого в Норвегии выше меня, если бы я к нему приехал. Потому что, если бы он только мог, он велел бы вздернуть меня на самую высокую виселицу.

Говорят, что, когда Харальд конунг сильно состарился, он велел передать Халльдору свою просьбу: прислать ему лисьих шкур, чтобы обтянуть ими свою постель — конунг очень мерз. Когда до Халльдора дошла просьба конунга, то, как говорят, он сперва сказал так:

— Старится петух![1266]

Однако лисьих шкур он ему послал. Но они с конунгом так и не встретились, с тех пор как расстались в Трандхейме. Это было несколько холодное расставанье.

Халльдор дожил в Стадном Холме до глубокой старости[1267].

1

Жил человек по имени Торвард Вороний Клюв. Он был родом с Западных Фьордов[1297]. Это был человек богатый и уважаемый. Он ездил из страны в страну, и куда бы он ни приехал, к нему везде хорошо относились. Однажды летом он приводит свой корабль на север в Нидарос. Харальд конунг был тогда в городе, а с ним Эйстейн Тетерев, его шурин, сын Торберга сына Арни[1298]. Он был храбрейшим из людей, и конунг очень его ценил. Торвард покинул корабль и снял в городе склад для своих товаров. Потом он пошел повидаться с Харальдом конунгом.

Он приходит к пиршественной палате, а конунг как раз в это время вышел, и когда он возвращается, Торвард говорит:

— Привет вам, государь! У меня тут внизу, на корабле, парус, который я хотел бы вам преподнести.

Конунг нахмурился и сказал:

— Однажды я уже получил парус от вас, исландцев, — говорит он, — однако этот парус сослужил мне дурную службу: порвался в плавании. Я не принимаю твоего подарка.

Эйстейн сказал:

— Пойдите, государь, — говорит он, — и взгляните, может статься, он вам понравится. Не исключено, что вы принимали куда менее достойные подарки, а ведь этот парус предназначался специально для вас.

Конунг говорит:

— Я сам знаю, что мне делать.

Он возвращается в пиршественную палату, так и не дав себя уговорить.

Тогда Торвард просит Эйстейна принять парус.

— Пойдем со мной, — говорит он.

Эйстейн так и делает и кажется ему, что он никогда прежде не видал более драгоценного паруса, чем этот. Он благодарит за подарок и говорит, чтобы тот приехал к нему зимой погостить в его усадьбу на острове Гицки в Северном Мере[1299].

В ту зиму больше ничего не произошло.

2

Весной Торвард снаряжает свой корабль и отправляется на юг вдоль побережья и около Сольскеля[1300] намеревается выйти в открытое море. Однажды они видят, как мимо них проносится корабль и на нем большая команда. А высоко на носу стоит красивый и статный муж в красном платье. Он спрашивает, там ли Торвард. Тот отвечает и приветствует Эйстейна.

Эйстейн сказал:

— Ты так и не собрался ко мне в гости. Поднимайся на наш корабль и можешь захватить с собой сколько хочешь народу, потому что вам все равно нет попутного ветра.

Он так и делает, берет несколько человек и отправляется с ними на корабль Эйстейна. Они гребут к острову Гицки, и там Торварда и его людей ждет хороший прием и угощение. Постройки там были просторные и добротные.

Когда прошли вечер и ночь и наступило утро, Торвард просыпается и видит, что Эйстейн уже на ногах. Он говорит:

— Непохоже, чтобы сегодня подул попутный ветер. Оставайтесь у нас, и я сам буду наблюдать за погодой. Все равно вам придется сидеть и ждать попутного ветра.

А днем, когда они пировали и были в самом хорошем настроении, Эйстейн сказал:

— За то, что ты оставил свой корабль со всем снаряжением и поехал со мной, прими от меня этот наряд.

Наряд этот был сплошь украшен тесьмой и скроен из новехонькой алой материи. Торвард поблагодарил его за подарок.

Эйстейн сказал:

— Однако это не должно считаться возмещением за парус.

Они сидят весь день и пируют, и у них нет недостатка в браге. На третий день утром Эйстейн говорит Торварду:

— Сегодня вам тоже не стоит сниматься с места, потому что все равно нет попутного ветра.

Торвард отвечает:

— Тебе решать.

Их опять ждет вдоволь питья и угощения, а потом Эйстейн велит принести плащ. Он был из красной ткани, а с изнанки подбит серым мехом превосходной выделки.

Эйстейн сказал:

— Прими от меня этот плащ. Он послужит достойным возмещением за парус, потому что он настолько же лучше других плащей, насколько твой парус лучше любого другого паруса.

Торвард благодарит его за подарок. Проходит ночь, а когда Торвард просыпается рано утром, Эйстейн уже тут как тут и говорит:

— Я не стану вас больше задерживать, потому что подул попутный ветер.

Они поели и выпили перед тем, как отправиться в дорогу.

Эйстейн сказал:

— Случилось так, что тебе не удалось подарить этот парус конунгу, однако я догадываюсь, что, прими он его, он бы отдарил тебя так же, как и я. И все же ты не получил настоящего вознаграждения, потому что его дал тебе не конунг, но с этим я ничего не могу поделать, ведь по происхождению я гораздо ниже конунга. А за эту разницу в его и моем происхождении прими это золотое запястье.

И снимает его с руки. Торвард благодарит его за запястье и отправляется на свой корабль. Дует попутный ветер, и он приплывает в Исландию и становится там большим человеком.

3

Тем же летом, когда Харальд конунг и Эйстейн плыли каждый на своем корабле вдоль берега, случилось так, что Эйстейн обогнал конунга и оказался впереди.

Конунг сказал:

— Откуда у тебя такой превосходный парус?

Эйстейн отвечает:

— Это тот парус, от которого вы отказались, государь.

Конунг сказал:

— Никогда не видал лучшего паруса. Я отказался от хорошего подарка.

Эйстейн сказал:

— Хочешь получить этот парус в обмен на поцелуй?

Конунг улыбнулся и сказал:

— Почему бы и нет? — и подошел к мачте.

Эйстейн сказал:

— Не делай из себя посмешище. Бери этот парус, если хочешь, и впредь знай, от чего отказываешься.

Конунг поблагодарил его и приказал перенести парус на свой корабль, однако он не годился для состязаний в плавании, потому что конунгов корабль был очень велик. Но все равно все считали этот парус большим сокровищем.

1

Начинается эта история с того, что в Норвегии правил Харальд конунг сын Сигурда. Было это в то время, когда Магнус конунг, его родич, уже умер[1301]. О Харальде конунге рассказывают, что человек он был весьма умный и проницательный. Таковы же по большей части были и советы, которые он давал. Он был хороший скальд и всегда осыпал насмешками любого, кого ему заблагорассудится. Да и сам он, когда бывал в хорошем расположении духа, терпеливо сносил дерзости от других. В то время он был женат на Торе, дочери Торберга сына Арни[1302]. Он находил большое развлечение в поэзии и всегда держал при себе людей, которые умели слагать стихи.

Одного человека звали Тьодольв. Он был исландцем и происходил из Сварвадардаля, человек учтивый и большой скальд[1303]. Харальд конунг очень его любил. Он называл его своим главным скальдом и ценил больше остальных скальдов. Тьодольв был из низкого рода, но воспитание получил хорошее. Он питал ревность к приезжим.

Харальд конунг очень любил исландцев. Он послал в Исландию много богатых даров, в том числе отменный колокол для Полей Тинга[1304]. А когда в Исландии случился великий неурожай, равного которому никогда не бывало, он отправил туда четыре корабля, груженные мукой, по одному в каждую четверть, и разрешил выехать из страны множеству бедняков[1305].

2

Одного человека звали Бард, он был дружинником Харальда конунга. Он отправился в плавание в Исландию, высадился на Гусином Берегу[1306] и остался там на зиму.

Когда он собрался в обратный путь, с ним вместе уехал человек по имени Халли. Его прозвали Халли Челнок[1307]. Он был хороший скальд и очень остер на язык. Халли был человек долговязый и длинношеий, узкоплечий и длиннорукий — с виду нескладный. Родом он был с Потоков[1308].

Когда все приготовления были закончены, они вышли в море и долго находились в пути. Осенью они достигли Норвегии и причалили на севере, около Трандхейма, к острову, который зовется Хитра[1309], а оттуда направились к Агданесу и там заночевали. Наутро они поплыли вдоль фьорда с легким попутным ветром. И когда они добрались до Рейна[1310], то увидали, как из глубины фьорда им навстречу выплывают на веслах три боевых корабля. На носу корабля, который шел последним, была драконья голова. А когда они проплывали мимо торгового корабля, на корму дракона[1311] взошел статный, благородного вида муж. Он был в ярко-красной одежде, и его лоб обхватывал золотой шнурок.

Человек этот произнес:

— Кто хозяин этого корабля, где вы были на зимовке, в каком месте пристали к берегу и где стояли на якоре прошлой ночью?

Купцы едва не утратили дар речи оттого, что им было задано зараз столько вопросов, однако Халли ответил:

— Зимой мы были в Исландии, а отплыли мы с Гусиного Берега, а хозяина нашего корабля зовут Бард, а пристали мы у Хитры, а ночь провели у Мыса Агди[1312].

Человек, который на самом деле был не кто иной, как Харальд конунг сын Сигурда, спросил:

— И что же, Агди не поставил вас раком?

— Покамест нет, — говорит Халли.

Конунг усмехнулся и сказал:

— Так, верно, у вас с ним уговор, что он окажет вам эту услугу в другой раз?

— Нет, — сказал Халли, — и он неспроста не нанес нам никакого бесчестья.

— Это отчего же?

Халли отлично знал, с кем говорит.

— А оттого, государь, если уж вам угодно знать, — сказал он, — что Агди поджидает кое-кого познатнее нас. Он рассчитывает, что вы прибудете туда к вечеру, и тогда он заплатит вам этот долг сполна.

— Сразу видно, что ты большой сквернослов! — говорит конунг.

Неизвестно, было ли ими в тот раз сказано еще что-нибудь. Торговые люди поплыли в Нидарос, разгрузили свой корабль и наняли себе жилье в городе.

Спустя несколько дней конунг воротился в город, а ездил он на острова, чтобы развлечься. Халли просил Барда пойти вместе с ним к конунгу, сказав, что собирается попроситься к нему на зиму. Бард предложил ему остановиться у него. Халли поблагодарил его за приглашение, однако ответил, что, если только представится такая возможность, желал бы быть с конунгом.

3

Как-то раз Бард пошел к конунгу, и Халли с ним. Бард приветствовал конунга. Конунг дружелюбно ответил на его приветствие и принялся расспрашивать его о том, что происходит в Исландии, а еще спросил, не привез ли он кого из исландцев.

Бард ответил, что с ним приехал один исландец:

— Его зовут Халли, и он сейчас здесь, государь, и хотел бы просить вас взять его к себе на зиму.

Затем Халли предстал перед конунгом и приветствовал его.

Конунг принял его приветливо и спросил, не он ли будет тот человек, что отвечал ему во фьорде, — «когда мы с вами повстречались».

— Я тот самый человек, — говорит Халли.

Конунг сказал, что не намерен оставлять его без пропитания, и предложил ему отправиться в какое-нибудь из его поместий. Халли ответил на это, что желает остаться при дворе, а если нет, то собирается искать себе другое пристанище.

Конунг сказал, что, мол, всегда так:

— И меня же станут винить, если наша с тобой дружба не заладится, хотя, сдается мне, навряд ли это случится. Вы, исландцы, своенравны и неуживчивы. Будь по-твоему, но тебе отвечать, если что-нибудь стрясется.

Халли сказал, что так тому и быть, и поблагодарил конунга. С той поры он жил вместе с дружинниками, и они все хорошо к нему относились. Его товарища по скамье звали Сигурд, это был человек старый и покладистый.

У Харальда конунга была привычка есть один раз в день. Конунгу, как водится, приносили кушанья первому, и пока успевали обнести других, он обыкновенно бывал уже сыт. А насытившись, он ударял по столу рукоятью своего ножа, давая знак поскорее убирать со столов. Поэтому многие так и оставались голодными.

Как-то раз конунг шел по улице вместе со своей свитой, и многие из его людей были голодны. Тут с постоялого двора до них донеслась громкая брань. Это пререкались дубильщик с кузнецом. Казалось, еще немного, и они бросятся друг на друга. Конунг остановился и некоторое время наблюдал за ними.

Затем он сказал:

— Пойдем отсюда, я не желаю в это вмешиваться. А ты, Тьодольв, сложи о них вису.

— Государь, — говорит Тьодольв, — не пристало мне это, ведь меня называют вашим главным скальдом.

Конунг отвечает:

— Не такое уж это простое дело, как тебе могло показаться. Ты должен представить их совсем другими людьми. Пускай один из них будет Сигурдом Убийцей Фафнира, а другой — Фафниром[1313], и придай каждому приметы его ремесла.

Тогда Тьодольв сказал вису:

— Хорошо сложено, — говорит конунг, — а теперь сочини другую вису, и пусть один из них будет Тором, а другой — великаном Гейррёдом[1320], и придай каждому приметы его ремесла.

Тьодольв сказал тогда такую вису:

— Теперь никто не сможет сказать, — говорит конунг, — что тебе недостанет сноровки выполнить трудное задание.

Все расхваливали его за эти стихи. Халли при этом не было.

А вечером, когда люди сидели за брагой, они повторяли эти висы при Халли и говорили, что, хотя он и считает себя хорошим скальдом, ему ни за что так не сочинить.

Халли отвечал на это, что он, мол, знает, что складывает стихи хуже Тьодольва:

— Особенно же, когда я даже и не пытался их сочинять, но всего хуже — если меня и вовсе при этом не было, — говорит Халли.

Об этом тотчас же донесли конунгу и повернули его слова так, будто он считает себя не менее искусным скальдом, чем Тьодольв.

Конунг сказал, что навряд ли это так, — «но может статься, мы это вскоре проверим».

4

Как-то раз, когда люди сидели за столами, в палату вошел карлик. Звали его Тута, и родом он был фриз. Он уже давно жил у Харальда конунга. Ростом он был не выше трехлетнего ребенка, но толстяк, каких мало, да и в плечах широк. Голова у него была большая, лицо старообразное, спина не то чтобы совсем короткая, однако снизу, где ноги, он походил на обрубок.

У Харальда конунга была кольчуга, которую он называл Эмма. Он велел изготовить ее в Миклагарде[1328]. Она была такая длинная, что, когда Харальд конунг вставал во весь рост, она доставала ему до башмаков. Кольчуга эта была целиком сделана из двойных колец и такая прочная, что ее не брало железо. Конунг велел одеть карлика в кольчугу и нахлобучить ему на голову шлем, а затем опоясал его мечом. После этого он вошел в палату, как было написано раньше. Вид у него был чудной.

Конунг потребовал тишины и сказал:

— Тот, кто сочинит вису о карлике, да так, что я решу, что она хорошо сложена, получит от меня этот нож и этот ремень, — и выкладывает перед собой на стол эти сокровища. — Только имейте в виду: если я сочту, что виса никуда не годится, тот, кто ее сложил, заслужит мое неодобрение и лишится обоих сокровищ.

Не успел конунг объявить об этом, как человек, сидевший на самой дальней скамье, произнес вису. Это был Халли Челнок:

Конунг велел отнести ему сокровища:

— И ты заслужил их по праву, так как эта виса хорошо сложена.

Однажды, когда конунг насытился, он ударил ножом по столу и приказал убирать. Слуги так и сделали. Халли не успел еще тогда наесться досыта. Он ухватил кусок с блюда, припрятал его и сказал так:

На следующее утро, когда конунг и дружинники расселись по своим местам, в палату вошел Халли и направился прямиком к конунгу. На спине он нес щит и меч. Он сказал вису:

Конунг ничего не сказал в ответ и сделал вид, что не слыхал этого, но все заметили, что он был недоволен.

Некоторое время спустя случилось так, что конунг шел по улице вместе со своей свитой. Халли тоже был с ними. Вдруг он выскочил вперед и пронесся мимо конунга.

Конунг произнес:

Халли отвечает:

— говорит конунг.

— говорит Халли.

Халли бежит наверх и заворачивает на одно подворье, а там — на кухню. Он велит сварить себе кашу в каменном котелке, садится и принимается за еду.

Конунг видит, как Халли забежал во двор. Он посылает Тьодольва и еще двоих дружинников поискать его. Сам он также заходит на подворье. Они застали его за тем, что он ел кашу. Конунг подошел к нему и увидал, чем он занят. Конунг был вне себя от гнева и спросил у Халли, не для того ли тот приехал из Исландии и явился к знатным хёвдингам, чтобы делать из себя посмешище.

— Полноте, государь, — говорит Халли, — что-то я не видал, чтобы вы когда-нибудь отказывались от лакомого блюда.

Затем Халли встал и швырнул котелок об пол, да так, что цепи на нем зазвенели.

Тьодольв сказал тогда так:

После этого конунг удалился в сильном гневе.

В тот вечер за ужином Халли, в отличие от других, не принесли никакой еды. А немного погодя, когда все уже сидели и ели, в палату вошли два человека. Они внесли большое корыто, полное каши, и ложку и поставили перед Халли. Он принялся за еду и съел, сколько хотел.

Конунг велел Халли съесть еще. Тот ответил, что больше не может. Тогда Харальд конунг выхватил меч и приказал Халли есть кашу, пока не лопнет. Халли отвечал, что не собирается лопаться от каши, но, говорит, конунг может лишить его жизни, раз уж он так решил. Тогда конунг сел и вложил меч в ножны.

5

Прошло немного времени, и однажды конунг взял со своего стола блюдо с жареным поросенком и велел карлику Туте отнести его Халли:

— И передай ему, что, если он хочет сохранить себе жизнь, он должен сложить вису и закончить ее прежде, чем ты к нему подойдешь. Только скажи ему об этом не раньше, чем дойдешь до середины палаты.

— Не хочется мне выполнять это поручение, — говорит Тута, — потому что мне нравится Халли.

— Похоже, — сказал конунг, — тебе пришлась по душе та виса, что он про тебя сложил, а раз так, ты сумеешь выслушать его как следует. Иди к нему сейчас же и сделай так, как я велел.

Тута взял блюдо, дошел до середины палаты и сказал:

— А ну-ка, Халли, скажи вису, как повелел конунг, и если хочешь сохранить себе жизнь, сложи ее раньше, чем я к тебе подойду.

Тогда Халли встал, протянул руку за блюдом и произнес вису:

Конунг сказал:

— Теперь я готов позабыть свой гнев, Халли, потому что эта виса хорошо сложена, особенно если учесть, как скоро ты принялся ее сочинять.

6

Рассказывается, что как-то раз Халли пришел к конунгу, когда тот был весел и доволен. Тьодольв тоже был тогда там и многие другие. Халли заявил, что сложил драпу в честь конунга, и попросил выслушать его. Конунг спросил у Халли, приходилось ли ему прежде сочинять хвалебные песни. Халли отвечал, что нет.

— Кое-кто скажет, — говорит конунг, — что ты много на себя берешь, особенно если принять во внимание, какие скальды складывали обо мне песни по разным поводам. А что ты нам посоветуешь, Тьодольв?

— Я не могу давать вам советы, государь, — говорит Тьодольв, — но, скорее всего, я мог бы дать дельный совет Халли.

— Это какой же? — говорит конунг.

— Перво-наперво такой, государь, чтобы он не лгал вам.

— И что же за неправда была в его словах?

— А та, что он заявил, что ему до сих пор не доводилось складывать песней, — говорит Тьодольв. — Я же говорю, что ему уже случалось это делать.

— Что ж это за песнь, — говорит конунг, — и о чем она?

Тьодольв отвечает:

— Мы прозвали ее Висы о Безрогой Корове, и он сложил ее о коровах, за которыми ходил в Исландии.

— Это правда, Халли? — спрашивает конунг.

— Да, это так, — говорит Халли.

— Почему ж ты тогда сказал, что прежде не складывал песней? — говорит конунг.

— Потому, — говорит Халли, — что это совсем пустячная песнь, и если ее послушать, то едва ли кому-нибудь захочется ее похвалить.

— Мы хотели бы сперва выслушать ее, — говорит конунг.

— Раз так, у нас должна быть и другая забава, — говорит Халли.

— Это еще какая? — говорит конунг.

— Пускай Тьодольв исполнит тогда Висы о Кухонном Корыте[1333], которые он сложил в Исландии, — говорит Халли. — И, по мне, вовсе неплохо, что Тьодольв напал на меня и попытался унизить или опорочить, ведь у меня уже успели вылезти клыки и коренные зубы, так что я наверняка сумею ответить ему по достоинству.

Конунг усмехнулся и решил, что будет куда как забавно натравить их друг на друга.

— Это еще что за песнь и о чем она? — говорит конунг.

Халли отвечает:

— Она о том, как он выносил золу вместе со своими братьями и сестрами, и в то время считалось, что за недостатком ума он ни к чему больше не пригоден, да и то приходилось присматривать за тем, чтобы в золе не оставалось горящих угольев, таким несмышленым он тогда был.

Конунг спросил, правда ли это.

— Правда, государь, — говорит Тьодольв.

— Почему же ты выполнял такую презренную работу? — спрашивает конунг.

— Потому, государь, — говорит Тьодольв, — что мне не терпелось идти играть, а никаких обязанностей по дому у меня не было.

— Это оттого, — говорит Халли, — что все считали, что ты так глуп, что работник из тебя выйдет никудышный.

— Ну-ка, прекратите браниться, вы двое! — говорит конунг. — А теперь мы желаем послушать обе песни.

Так и было сделано, и каждый из них исполнил свою песнь. А когда обе песни были досказаны до конца, конунг говорит:

— Обе эти песни ничтожны, под стать темам, на которые они были сложены, но все же та из них, которую сочинил ты, Тьодольв, самая ничтожная.

— Так и есть, государь, — говорит Тьодольв, — а Халли уж больно остер на язык. Только сдается мне, что ему бы больше пристало отомстить за своего отца, чем пререкаться со мной здесь, в Норвегии.

— Это правда, Халли? — говорит конунг.

— Правда, государь, — говорит Халли.

— Как же это ты уехал из Исландии встречаться с хёвдингами, раз ты не отомстил за своего отца? — говорит конунг.

— Я поступил так оттого, государь, — говорит Халли, — что, когда мой отец был убит, я был еще совсем мал, и мои родичи уладили это дело в моих интересах. У нас же в стране считают, что дурно быть прозванным вероломным нарушителем мира.

Конунг отвечает:

— Долг каждого — хранить перемирие и не нарушать уговора. Ты хорошо ответил и полностью снял с себя обвинение.

— Я и сам так думаю, государь, — говорит Халли, — и все же нетрудно понять высокомерие Тьодольва, когда он заводит речь о подобных вещах, потому что я не знаю никого, кто отомстил бы за своего отца столь же свирепо, как он.

— Следовало ожидать что Тьодольв проявит при этом большую отвагу, — говорит конунг. — Но что же он такого совершил, чтобы считать, что он превзошел в этом деле других?

— А то, государь, — говорит Халли, — что он съел убийцу своего отца.

Тут поднялся гвалт, ведь все сочли, что им никогда еще не доводилось слыхать о таких чудовищных вещах. Конунг улыбнулся и потребовал от своих людей, чтобы они угомонились.

— Докажи, что ты сказал правду, Халли, — говорит конунг.

Халли сказал:

— Кажется, отца Тьодольва звали Торльот[1334]. Он жил в Сварвадардале в Исландии и был очень беден, да вдобавок имел кучу детей. В Исландии же есть такой обычай, что бонды собираются осенью на тинг обсуждать дела бедняков, и в тот раз не нашлось никого, кто был бы упомянут прежде Торльота, отца Тьодольва. Один бонд так расщедрился, что дал ему годовалого теленка[1335]. Забрал он этого теленка, накинул на него веревку, а на другом ее конце был силок. И вот возвращается он домой, подходит к своей ограде и поднимает на нее теленка, а изгородь была очень высокая, и особенно с внутренней стороны, потому что оттуда для нее выкапывали дерн. Потом он перелез через изгородь, а теленок не удержался и скатился назад, так что силок на другом конце веревки затянулся у Торльота на шее, и он не смог дотянуться ногами до земли. Так они и повисли по обе стороны изгороди и были оба мертвы, когда их обнаружили. Дети притащили теленка домой и приготовили из него обед, и, сдается мне, Тьодольв должен был получить свою долю сполна[1336].

— Это было бы разумно, — сказал конунг.

Тьодольв обнажил меч и хотел нанести Халли удар, однако люди бросились между ними. Конунг сказал, чтобы ни один из них не смел причинить другому вред:

— Ты сам, Тьодольв, первым принялся задирать Халли.

Было сделано так, как пожелал конунг. Халли исполнил драпу, и все очень ее хвалили. Конунг щедро наградил его за эту песнь.

Шла зима, и все было спокойно.

7

Одного человека звали Эйнар по прозвищу Муха. Он был сыном Харека с Тьотты[1337]. Эйнар был лендрманном и управлял сюслой в Халогаланде[1338], а еще конунг передал в его руки всю торговлю с финнами[1339]. Он пользовался большим расположением конунга, однако у них то и дело возникали разногласия: такой это был неуживчивый человек. Он убивал тех, кто не выполнял всего, что он хотел, и никогда не платил виры. Ожидали, что Эйнар приедет к конунгу на Рождество.

Халли и его товарищ по скамье Сигурд беседовали об Эйнаре. Сигурд рассказывал Халли о том, что никто не решается перечить Эйнару или идти против его воли и что он никогда не платит возмещения за учиненные им убийства или грабежи.

Халли говорит в ответ:

— У нас в стране таких хёвдингов называют злодеями.

— Думай, прежде чем сказать, приятель, — говорит Сигурд. — Он не терпит, когда о нем плохо отзываются.

— Хотя вы все так напуганы, что не решаетесь и слова сказать ему наперекор, — говорит Халли, — уверяю тебя, что, если он нанесет мне обиду, я призову его к ответу и добьюсь того, что он уплатит мне возмещение.

— Почему тебе должно повезти больше других? — говорит Сигурд.

— Он сам поймет, что так для него же будет лучше, — отвечает Халли.

Они поспорили и после всех препирательств договорились до того, что Халли предложил Сигурду побиться об заклад. Сигурд поставил золотое кольцо весом в полмарки[1340], а Халли — свою голову.

Эйнар приезжает к Рождеству и сидит рядом с конунгом, а его люди отдельно от него. Ему прислуживают, как самому конунгу.

В первый день Рождества, когда все насытились, конунг сказал:

— А теперь мы хотим развлечься чем-нибудь помимо браги. Ты, Эйнар, должен рассказать нам, что произошло во время твоих поездок.

Эйнар отвечает:

— Не о чем рассказывать, государь: не о стычках же с финнами да рыбаками.

Конунг отвечает:

— Вот и расскажи, как было дело. Мы тут не избалованы новостями, так что нас может позабавить и то, что вам самим кажется безделицей, вы-то ведь все свое время проводите в походах.

— В таком случае, государь, — говорит Эйнар, — пожалуй, надо рассказать о том, как прошлым летом, когда мы плыли на север, нам повстречался исландский корабль. Его отнесло непогодой, так что этим людям пришлось там зазимовать. Я выдвинул против них обвинение в том, что они вели торговлю с финнами, не имея на то ни вашего, ни моего разрешения, однако они не пожелали сознаться и все отрицали. Нам показалось, что им нельзя доверять, и я потребовал обыскать корабль, но они наотрез отказались пускать нас на борт. Тогда я сказал, что им же будет хуже и они получат по заслугам, и велел моим людям вооружиться и напасть на них. У меня было пять боевых кораблей. Мы встали по оба борта их корабля и сражались до тех пор, пока не очистили его от людей. Там был один исландец по имени Эйнар, который так отважно защищался, что, признаюсь, я никогда не встречал ему равных, и, конечно, он нанес нам немалый урон. Нам ни за что не удалось бы захватить этот корабль, если бы все на нем бились так, как он.

— Ты плохо поступаешь, Эйнар, — говорит конунг, — когда убиваешь ни в чем не повинных людей только за то, что они не во всем тебе повинуются.

— Я не могу все время подвергать себя риску, — говорит Эйнар. — К тому же поговаривают, государь, что и вы не всегда поступаете так, как угодно Богу. Что же касается этих людей, то мы их заподозрили не напрасно: у них на корабле оказалось множество финских товаров.

Халли слышал, о чем они говорили. Он швырнул свой нож на стол и перестал есть. Сигурд спросил, уж не заболел ли он. Он отвечает, что здоров, но что это — хуже болезни.

— Эйнар Муха рассказал о гибели Эйнара, моего брата. Он сказал, что сразил его прошлым летом на торговом корабле, — сказал он. — Вот и представился случай потребовать у него возмещения.

— Не вздумай и упоминать об этом, приятель, — сказал Сигурд. — А то тебе не поздоровится.

— Нет, — говорит Халли, — мой брат бы так со мной не поступил, если бы ему пришлось вести дело о моем убийстве.

Он перепрыгнул через стол, подошел к почетному сиденью и сказал:

— Вы, господин Эйнар, рассказали новость, которая не могла не привлечь моего внимания, — об убийстве Эйнара, моего брата, которого вы, по вашим словам, сразили на торговом корабле прошлым летом. Я хочу знать, собираешься ли ты заплатить мне возмещение за моего брата Эйнара.

— Ты разве не слыхал, что я никому не плачу возмещений?

— Я не обязан верить всему плохому, что о тебе говорят, — отвечает Халли.

— Убирайся-ка ты подобру-поздорову, — говорит Эйнар, — пока тебе же не стало хуже.

Халли идет к своей скамье. Сигурд спрашивает, как дела. Он отвечает, что вместо денег получил одни угрозы. Сигурд просит его больше не возвращаться к этому делу и освобождает его от данного ему слова.

Халли говорит, что это очень благородно с его стороны, — «но я это так не оставлю».

На другой день Халли подошел к Эйнару и сказал:

— Я хотел опять спросить у тебя, Эйнар, намерен ли ты заплатить мне возмещение за моего брата.

Эйнар отвечает:

— Я вижу, от тебя не так-то просто отделаться, но коли ты сейчас же не уберешься, тебя постигнет такая же судьба, что и твоего брата, если не хуже.

Конунг просит его не говорить так, — «это слишком большое испытание для родичей, и никогда нельзя знать, кому что может взбрести в голову. А ты, Халли, больше не возвращайся к этому делу, потому что людям и позначительнее, чем ты, приходилось сносить от него подобное».

Халли отвечает:

— Будь по-вашему.

Он идет и садится на свое место. Сигурд приветствует его и спрашивает, как обстоит дело. Халли отвечает, что вместо возмещения получил от Эйнара одни только угрозы.

— Так я и думал, — говорит Сигурд. — Я освобождаю тебя от слова, которое ты мне дал.

— Ты поступаешь благородно, — говорит Халли, — но я все же собираюсь попытаться в третий раз.

— Я хочу отдать тебе это кольцо, — сказал Сигурд, — чтобы ты наконец успокоился, потому что я чувствую свою долю ответственности за то, что ты ввязался в это дело.

— Ты показал, какой ты достойный человек, но в том, что произошло, нет твоей вины. А я еще раз попытаю счастья.

На следующее утро, когда конунг и Эйнар Муха мыли руки, Халли подошел к ним и сказал, обращаясь к конунгу:

— Государь, — говорит Халли, — я хотел бы рассказать вам мой сон. Мне приснилось, что я — это не я, а совсем другой человек.

— Кем же ты был?

— Мне привиделось во сне, будто я — Торлейв скальд, а Эйнар Муха — Хакон ярл, сын Сигурда[1341], и будто я сочинил о нем нид[1342], и кое-что из этого нида мне даже удалось запомнить.

Тут Халли поворачивается к ним спиной и что-то бормочет себе под нос, так что никто не может разобрать ни слова.

Конунг сказал:

— Это был не сон, просто он решил сравнить одно с другим. И с вами может случиться то же, что произошло с Хаконом ярлом из Хладира и Торлейвом скальдом. Халли на это и намекает, и не похоже, чтобы он отступился. Мы знаем, что нид обращали и против более могущественных людей, чем ты, Эйнар, — Хакон ярл тому примером, и память об этом будет жить, пока люди населяют Северные Страны. Что и говорить: хулительные стишки, сложенные о знатном человеке, если они останутся в памяти людской, стоят горсти монет. Я советую тебе откупиться от него чем-нибудь.

— Вам решать, государь, — говорит Эйнар. — Скажите ему, чтобы он взял у моего казначея три марки серебра, те самые, что я недавно вручил ему в кошельке.

Это передали Халли. Он нашел казначея и сказал ему, как было велено. Тот ответил, что в кошельке четыре марки серебра. Халли ответил, что ему причитается три. Он пошел к Эйнару и сказал ему об этом.

— Можешь взять себе то, что лежит в кошельке, — говорит Эйнар.

— Нет, — отвечает Халли, — тогда ты сможешь обвинить меня в краже своего имущества и потребовать моей головы, а я вижу, что именно это ты и собирался сделать.

Так оно и было, и Эйнар думал, что Халли возьмет кошелек и не станет в него заглядывать, и этого будет достаточно, чтобы вчинить ему иск.

Халли возвращается на свою скамью и показывает Сигурду деньги. Сигурд снимает кольцо и говорит, что Халли его выиграл.

Тот отвечает:

— Оставь себе это кольцо и носи его на здоровье, потому что я не хочу ни в чем тебе уступать. По правде говоря, я никогда не состоял в родстве с человеком, которого убил Эйнар, мне только хотелось проверить, смогу ли я вытянуть из него деньги.

— Ну ты хитрец, каких мало, — говорит Сигурд.

После Рождества Эйнар уехал на север в Халогаланд.

8

Весной Халли попросил у конунга разрешения отправиться в торговую поездку в Данию. Конунг сказал, что он волен уехать, если ему хочется:

— Однако возвращайся поскорее, потому что ты нас забавляешь. И остерегайся Эйнара Мухи: надо думать, он затаил против тебя злобу. Не припомню, чтобы ему прежде случалось так оплошать.

Халли уехал вместе с торговыми людьми на юг в Данию, а там добрался до Йотланда. В одной сюсле управителем был человек по имени Рауд, и Халли у него остановился.

Как-то раз Рауд созвал тинг, и на него явилось множество народу. А когда люди стали решать свои тяжбы, поднялся такой гам и гвалт, что никто не смог изложить своего дела, и в тот вечер все так и разошлись по домам ни с чем.

Вечером, когда люди собрались за брагой, Рауд сказал:

— Только у очень дошлого человека хватило бы смекалки придумать, как заставить этот народ замолчать.

Халли отвечает:

— Стоит мне только захотеть, и я вмиг устрою так, что умолкнет каждая живая душа.

— Тебе, мужлан, с этим ни за что не справиться.

Наутро люди пришли на тинг, и поднялся такой же крик и гам, что и накануне, так что опять ни одно дело не было решено. С тем все и отправились по домам.

Тогда Рауд сказал:

— Ну что, Халли, готов ты теперь побиться об заклад, что сможешь водворить тишину на тинге, или нет?

Халли отвечает, что готов.

Рауд говорит:

— Раз так, ты ставишь свою голову, а я — золотое обручье весом в марку.

— Идет, — говорит Халли.

Наутро Халли спрашивает Рауда, в силе ли еще их уговор. Тот отвечает, что намерен сдержать свое слово.

И вот люди собрались на тинг, и опять поднялся такой же гам, что и в предыдущие дни, если не еще больший. А когда они меньше всего этого ожидали, Халли вскочил и завопил что есть мочи:

— Слушайте все! Дайте мне высказаться. У меня пропали точило и смазка и сума со всею оснасткой — все, без чего не обойтись мужу!

Все смолкли. Одни решили, что он помешался, другие — что он, верно, собирается говорить по поручению конунга. А когда наступила тишина, Халли уселся и получил обручье. Однако как только люди сообразили, что их попросту дурачат, они загалдели, как прежде, а Халли спасся бегством, потому что Рауд счел, что его провели, и захотел убить его. Халли нигде не останавливался, пока не прибыл в Англию.

9

В Англии в то время правил Харальд сын Гудини[1343]. Халли тотчас же отправляется на встречу с конунгом, объявляет, что сложил драпу в его честь и просит выслушать ее. Конунг дает на это свое согласие. Халли уселся у ног конунга и исполнил песнь. А когда она была произнесена до конца, конунг спросил у своего скальда, который находился при нем, как ему понравилась эта песнь. Тот ответил, что считает, что она хорошо сложена. Конунг предложил Халли погостить у него, однако Халли ответил, что он уже успел снарядиться и вот-вот уедет в Норвегию.

Конунг сказал, что раз так:

— Тебе полагается такое же вознаграждение за песнь, какую мы получили от нее пользу, поскольку нам не будет никакой славы от хвалебной песни, которую никто не знает. Садись-ка на пол, а я прикажу осыпать твою голову серебром, и только то, что пристанет к волосам, — твое. Сдается мне, что одно другого стоит, ведь и у нас не больше возможностей заполучить твою песнь.

Халли отвечает:

— И то правда: небольшую я заслужил награду, но все же кое-что получу, хотя бы и самую малость. Позвольте мне только, государь, отлучиться по нужде.

— Иди, раз тебе приспичило, — говорит конунг.

Халли пошел к корабельным мастерам, вымазал себе голову дегтем и уложил волосы так, что они стали подобны блюду. Затем он вошел в палату и попросил, чтобы его осыпали серебром. Конунг сказал, что он большой хитрец. И вот его принялись осыпать серебром, и ему досталось много серебряных монет.

После этого он отправился туда, где стояли корабли, которые отплывали в Норвегию. Оказалось, что все они уже вышли в море, кроме одного-единственного корабля, да и тот был занят множеством народа, перевозившего тяжелый груз. У Халли было очень много денег, и ему хотелось уехать во что бы то ни стало. А все из-за того что хвалебная песнь, которую он сложил в честь конунга, на самом деле была никакая не песнь, а околесица, и поэтому он не смог бы никого ей обучить. Кормчий корабля велел ему придумать, как вынудить купцов из южных стран покинуть корабль, и сказал, что тогда он охотно возьмет его с собой в плавание. Уже приближалась зима. Халли некоторое время ночевал в одном доме вместе с этими людьми.

Как-то раз Халли вел себя беспокойно во сне, и они долго не могли его добудиться. Они спросили, что ж такое ему снилось.

Халли сказал, что с этих пор он больше не будет добиваться, чтобы его увезли оттуда:

— Мне привиделось, будто ко мне подошел ужасный с виду человек, и вот что он сказал:

Когда люди из южных стран услыхали об этом сне, они покинули корабль, решив, что им грозит гибель, если они отправятся на нем в плавание. Халли тотчас же занял место на корабле и сказал его владельцу, что это был никакой не сон, а всего лишь уловка. Снарядившись, они вышли в море и осенью достигли Норвегии. Халли сразу же пошел к Харальду конунгу. Тот принял его хорошо и спросил, не сочинял ли он хвалебных песней в честь других конунгов.

Халли произнес такую вису:

Конунг усмехнулся и решил, что с Халли не соскучишься.

10

Весной конунг поехал на Гулатинг[1351]. Однажды конунг спросил у Халли, как на тинге у того обстоят дела с женщинами. Халли отвечает:

Оттуда конунг отправился на север в Трандхейм. Когда они проплывали мимо мыса Стад[1352], подошла очередь Тьодольва и Халли стряпать на всех, но тут у Халли случилась морская болезнь, и он лежал под лодкой, так что Тьодольву пришлось одному выполнять все обязанности. А когда Тьодольв нес еду, он споткнулся о ногу Халли, которая торчала из-под лодки, и упал.

Тьодольв сказал:

Халли отвечает:

Конунг следовал своим путем, пока не прибыл в город[1354].

Тора, конунгова жена, была вместе с ним в той поездке. Халли не пользовался ее расположением, однако конунг к нему благоволил и считал, что с Халли не соскучишься.

Рассказывается, что как-то раз конунг шел по улице, и с ним его свита. Халли тоже был там. В руках у конунга была секира. Она была вся сплошь выложена золотом, рукоять же ее была обвита серебром, а навершие рукояти украшено большим серебряным кольцом, и в него вставлен драгоценный камень. Это было отменное сокровище. Халли глаз не сводил с секиры. Конунг сразу же заметил это и спросил у Халли, нравится ли ему секира. Халли отвечал, что еще как нравится.

— Случалось ли тебе встречать секиру лучше этой?

— Не думаю, — говорит Халли.

— Может, ты не прочь встать раком, чтобы получить ее? — говорит конунг.

— Нет, — говорит Халли, — но мне понятно ваше желание продать ее за ту же цену, какую вы за нее заплатили.

— Так и быть, Халли, — говорит конунг, — забирай секиру и владей ею себе на радость. Она была мне подарена, и я поступлю с ней так же.

Халли поблагодарил конунга.

Вечером, когда все сидели за брагой, конунгова жена сказала конунгу, что куда как удивительно с его стороны «и несправедливо наделять Халли за его непотребные речи сокровищами, которыми едва ли пристало владеть незнатным людям, и это при том, что другим мало что достается за их верную службу».

Конунг отвечал, что ему решать, кому он раздает свои сокровища:

— И я вовсе не склонен придавать дурной смысл тем словам Халли, которые можно толковать и так и этак.

Конунг распорядился позвать Халли, и это было исполнено. Халли поклонился ему.

Конунг велел Халли сказать что-нибудь двусмысленное о Торе, конунговой жене:

— Поглядим, как она это стерпит.

Тогда Халли отвесил Торе поклон и сказал:

— Схватите его и убейте! — говорит конунгова жена. — Не желаю выслушивать его дерзости.

Конунг повелел, чтобы никто не смел прикасаться к Халли:

— Выходит, по-твоему, какой-нибудь другой женщине больше чем тебе пристало делить со мною ложе и быть женой конунга! Ты никак не возьмешь в толк, что тебя восхваляют.

Тьодольв скальд отправился в Исландию в то время, когда Халли был в отъезде. Тьодольв привез из Исландии доброго жеребца и решил поднести его конунгу. Тьодольв распорядился привести коня в конунгову усадьбу, чтобы конунг на него поглядел. Конунг вышел взглянуть на жеребца, а был он крупный и жирный. Халли случился рядом, когда жеребец выставил напоказ свой детородный орган.

Халли сказал тогда:

— Ну уж нет, — говорит конунг, — за такую плату он мне не будет принадлежать никогда.

Халли сделался дружинником конунга и попросил разрешения уехать в Исландию. Конунг велел ему остерегаться Эйнара Мухи.

Халли уехал в Исландию и поселился там. Деньги у него закончились, и он стал промышлять тем, что выходил в море рыбачить. Как-то раз ему пришлось с таким усилием грести против ветра, что он и его спутники насилу добрались до берега. В тот вечер Халли принесли кашу, но он успел съесть лишь самую малость, а потом повалился навзничь и умер.

До Харальда дошли вести о смерти в Исландии двух его дружинников, Болли Горделивого[1355] и Халли Челнока.

В ответ на известие о Болли он сказал:

— Должно быть, смельчак пал, сраженный копьями.

А о Халли он сказал так:

— Видать, бедняга лопнул, объевшись каши.

И на этом я заканчиваю рассказ о Халли Челноке.

В начале этой истории говорится о том, что Норвегией правил Харальд конунг, сын Сигурда Свиньи и Асты, матери конунга Олава Святого[1378]. Харальд конунг был правителем Норвегии в течение двадцати лет[1379]. А когда он стал конунгом в Норвегии, ему недоставало двух зим до того, как ему пошел четвертый десяток[1380]. Он был женат на Эллисив, дочери Ярицлейва[1381]. Он оставил ее в Хольмгарде[1382]. Он пообещал, что приедет за ней, и оставил в залог большое богатство — целую козлиную шкуру, наполненную чистым серебром[1383], — сказав, что она сможет распоряжаться им как своей собственностью, если он не объявится по прошествии пятнадцати зим, и каждый из них поклялся другому в верности. У них была дочь Мария[1384], самая пригожая и лучшая из женщин. А когда конунг обосновался в Норвегии, он женился в другой раз и взял за себя Тору дочь Торберга сына Арни и Рагнхильд дочери Эрлинга сына Скьяльга из Ядара[1385]. Их сыновьями были Олав Тихий[1386] и Магнус[1387], отец Хакона, которого воспитал Торир из Стейга[1388].

Харальд конунг был высок ростом. Он знал, как себя вести, лучше, чем кто-либо другой, был умен и красноречив. При нем было много доблестных людей. С ним был Николас сын Торберга, его шурин[1389], достойнейший из людей. Другой был исландец, Халльдор сын Снорри[1390], а также Бёдвар сын Элдьярна, внук Арнора Старухин Нос[1391], и Одд сын Офейга из Песчаника в Среднем Фьорде[1392]. А еще там были Хьёрт сын Олава и Торарин сын Невьольва[1393]. Конунг их очень ценил. Конунг имел обыкновение разъезжать по пирам[1394], проводя по полгода то на севере страны, то на юге. Однажды осенью ему устраивали пиры на севере.

Одного бонда звали Аслак, он жил на острове, что зовется Торгар[1395]. Остров этот лежит на севере у побережья Норвегии. Аслак был человек очень мудрый. Он был предводителем на этом острове. У него был сын по имени

Бьёрн. Бьёрн был искусен во всем. Конунг велит передать Аслаку оттуда, где он пировал, что желает с ним встретиться. Аслак тотчас же собрался, отправился на встречу с конунгом и предстал перед ним.

Конунг милостиво ответил на его приветствие и сказал:

— Ты должен приготовить угощение для меня и сотни моих людей, и я намерен провести у тебя три ночи.

Тот отвечает:

— Я не в состоянии устроить для тебя угощение, но я готов взять на себя все расходы и дать столько денег, сколько на это потребуется, и сверх того поднести вам подарки, как если бы я принял вас у себя.

Конунг спрашивает:

— Отчего же ты отказываешься устроить для меня пир?

— Не думаю, чтобы у меня было где вас разместить, — говорит Аслак. — И уж больно несведущий я человек, чтобы принимать у себя знатных людей.

Тогда конунг сказал:

— Мы не можем позволить противиться нашей воле.

— В моем доме нет ковров, — говорит Аслак, — и я бы предпочел, чтобы вы не являлись ко мне на пир.

Конунг отвечает:

— Какие бы еще предлоги ты ни выдумывал, я все равно приеду к тебе на пир.

— Раз так, я больше не стану отговариваться, — говорит Аслак. — И когда же вы намерены приехать?

Конунг говорит:

— Не позднее чем завтра.

Аслак сказал, чтобы тот поступал как пожелает.

После этого Аслак поехал домой, а наутро туда явился конунг. Аслак вышел к нему навстречу и приветствовал его как подобает. Конунга и его людей проводили в дом и рассадили. Повсюду в горнице были развешаны щиты, и она была убрана как нельзя лучше. Конунг спрашивает:

— Чего же еще тебе не хватает для пира, кроме ковров?

— Я думаю, — говорит Аслак, — кое в чем нехватка ничуть не меньше. Сдается мне, что и припасов для пира могло бы быть побольше, на тот случай, если бы в них возникла нужда. Но все же мне не пришлось занимать гвозди, чтобы завесить горницу.

Конунг остался доволен его ответом. Аслак устроил для них развлечение, и все говорили, что никто еще не приготовлял для них лучшего угощения.

Проходит ночь, и утром после службы они сидят все вместе и пируют. Конунг беседовал с Аслаком.

Конунг спрашивает:

— Известны ли тебе законы, которые установил святой Олав конунг сын Харальда? Говорят, ты большой знаток законов.

— Думаю, я кое-что об этом знаю, — говорит Аслак.

— А какое наказание, — говорит конунг, — положено в них тому, кто растит своего сына втайне?

Аслак говорит:

— Мне ничего не известно о том, чтобы человек не мог воспитывать своих детей там, где ему вздумается.

Конунг отвечает:

— А мне приходилось слыхать на этот счет кое-что другое[1396].

— И что же такое ты об этом слыхал? — говорит Аслак.

Конунг говорит тогда:

— Что такой человек должен быть объявлен вне закона и может лишиться своих владений и жизни.

— И отчего же он должен быть наказан столь сурово? — говорит Аслак.

Конунг отвечает:

— Оттого, что, если конунгу ничего не известно о ком-то, он не сможет призвать его к себе в войско для защиты страны. А еще он не сможет остерегаться того, кто ему неведом.

— Я не хочу об этом говорить, — сказал Аслак, — меня это не касается.

— Мне докладывали, — говорит конунг, — что ты, дескать, втайне воспитываешь своего сына.

— Кто же это говорит? — спрашивает Аслак.

— Мне об этом сказал Николас сын Торберга, — говорит конунг.

— Неужто ты это говорил, Николас? — спрашивает Аслак.

— Нелегко было мне проплыть между рифом и буруном[1397], — говорит Николас. — Я бы ни за что не осмелился солгать конунгу, но ведь и не скажи я ему об этом, не избежать бы мне тогда сидеть на соломе[1398]. Я же припоминаю, — говорит Николас, — как мне довелось побывать здесь, на Торгаре, когда мне было десять лет отроду. Я тогда считался развитым не по годам, а у тебя в то время был сын по имени Хеминг, и мы с ним играли во всякие детские игры, и я не видал никого, кто мог бы сравниться с ним, и в свои шесть лет он всегда оказывался сильнее меня, десятилетнего. И он оставался здесь после нашего отъезда, но потом я никогда больше о нем не слыхал. Вот об этом я и рассказал конунгу, — говорит Николас.

Конунг спрашивает:

— Что же сталось с этим человеком?

— Николас сказал правду, и у меня действительно был сын, которого звали Хеминг, и я считал его весьма многообещающим, — говорит Аслак, — но вскорости после этого он повредился в уме, и я услал его с Торгара подальше от людей, чтобы никто о нем не знал. И с тех пор я никогда больше не спрашивал о нем, так что мне не известно, жив он или умер.

Тогда конунг говорит:

— Мы не станем тебя дольше обременять, нам пора собираться в дорогу. И тебе не придется принимать нас у себя раньше, чем в это же время в будущем году. Но к тому времени ты должен будешь призвать сюда своего сына, в своем он уме или нет. А если окажется, что он мертв, то я желаю увидеть его кости, — говорит конунг.

— Это мне нетрудно будет сделать, — говорит Аслак.

После этого они расстаются. Конунг уезжает домой и проводит тот год дома, и в стране все спокойно. А спустя год конунг вновь заявляется на пир к Аслаку на Торгар. Аслак принимает их радушно и с почетом. Проходит ночь, и конунг с Аслаком заводят беседу.

Конунг спрашивает:

— Не припоминаешь ли, о чем мы с тобой говорили прошлой осенью?

— Я об этом не думал, — говорит Аслак.

— Сюда должен был явиться твой сын, — говорит конунг, — которого ты долго ото всех скрывал.

— Я об этом и думать позабыл, — говорит Аслак. — Да мне его сюда и не доставить, поскольку для этого имеется множество препятствий.

— Я не стану обрушивать на тебя свой гнев, хотя ты этого и заслуживаешь, — говорит конунг. — Сейчас мы уедем с пира и будем отсутствовать два месяца, и, если к нашему возвращению здесь не будет Хеминга, вам не сдобровать.

Аслак отвечает:

— Вам не стоит относиться к этому с такой горячностью. Ведь я ничего не имею против того, чтобы он явился сюда к назначенному вами сроку.

Все заметили, что конунг был сильно разгневан. На этом они расстаются.

Конунг разъезжает по пирам на материке, пока не проходит первый месяц зимы[1399]. Тогда он направляется на Торгар. Аслак приготовил угощение и встретил их в самом веселом расположении духа, и им казалось, что никогда еще для них не устраивали более великолепного пира. А днем конунг спрашивает Аслака:

— Ну что, прибыл сюда Хеминг, с которым ты так долго не давал мне встретиться?

Аслак отвечает:

— Я опять совсем позабыл об этом деле.

— Теперь у нас разговор будет короткий, и я только скажу тебе, как я намерен поступить. Раз уж ты не удосужился послать за своим сыном заранее, мы будем сидеть здесь до тех пор, пока он не явится. Но коли твои припасы истощатся раньше этого, ни тебе, ни Бьёрну, твоему сыну, уже не придется устраивать пиры.

— Вы можете поступать как пожелаете, — говорит Аслак.

На этом их беседа закончилась.

Как только Аслак ушел оттуда, он тотчас же призвал к себе двенадцать человек из числа своих людей.

— Я собираюсь послать вас с поручением, — говорит Аслак.

Те прерывают разговор и говорят, что охотно отправятся в путь, куда бы он их ни послал.

— Вам нужно будет взойти на корабль, — говорит он, — и грести на север к Снесу[1400] и пристать у мыса, который зовется Фрамнес. Там пятеро из вас должны будут сойти на берег, — среди тех, кого он отправлял в эту поездку, был человек по имени Кальв, и он был поставлен главным над ними. — А остальные пусть остаются стеречь корабль. Вы же покинете обитаемые места и направитесь в лес. Там вы увидите тропу и пойдете по ней, и чем дальше вы будете идти, тем шире она будет становиться. Хотя вы и будете идти быстрым шагом, вам предстоит находиться в пути четыре дня. На исходе четвертого дня вы выйдете из лесу и увидите перед собой долину, запертую между скалами и лесом, так что ее не увидать, пока вы в ней не окажетесь. Там вы увидите перед собой усадьбу, туда и идите. Там всего-то и должно быть народу, что старик и его жена. Они спросят у вас, откуда вы явились, и вы должны сказать им правду. Они предложат вам остаться у них, и вы должны будете принять их приглашение расположиться там на отдых. И пускай со всеми приготовлениями ко сну будет покончено пораньше. Вы уляжетесь спать в покое, где находится очаг, и один из вас должен бодрствовать и стеречь остальных. Я полагаю, что позднее ночью в дом войдет человек, он будет хорош собой, высок ростом и весел. В покое будет разведен огонь, и он усядется у очага. Не скрою от вас, что он куда умнее, чем я рассказывал. Пускай тогда Кальв встанет, поздоровается с Хемингом, передаст ему то, что я велел, и попросит его приехать ко мне. А ежели он станет медлить, скажи, что ему решать, да только речь идет о моей жизни и о жизни Бьёрна, моего сына. Но я-то думаю, что скорее всего будет иначе, и он едва ли захочет поберечься. Скажи ему тогда, что я думаю, если он приедет домой, ему грозит большая опасность. Попроси его поэтому выбрать то, что ему дороже.

После этого он пожелал им счастливого пути.

И вот они отправляются в дорогу и следуют всем указаниям Аслака. Пятеро из них во главе с Кальвом сходят на берег, и об их путешествии нечего рассказывать, пока они не являются к старику. Когда там узнали, кто их прислал, им был оказан радушный прием. Все было приготовлено для ночлега, и они укладываются спать. А муж с женой усаживаются у очага, и она заводит такой разговор:

— Что-то наш воспитанник припозднился, — говорит она.

Старик отвечает:

— Я не богат, но я готов отдать все, что у меня есть, только бы он не приходил домой на этой неделе.

— Отчего же? — спрашивает она.

— Боюсь, что эти люди посланы за Хемингом, — говорит тот.

— Даже не знаю, как быть, если мне придется расстаться с моим воспитанником, — говорит старуха.

— Я бы радовался, — говорит старик, — будь я уверен, что ему это пойдет на пользу. Но это-то и заботит меня, причем ничуть не меньше, чем разлука с ним.

Недолго им пришлось ждать, прежде чем снаружи послышались шаги и в дом вошел человек в алом одеянии, полы которого были подоткнуты под пояс. Его голову обхватывал золотой шнурок[1401], а волосы спускались до плеч. Никогда еще, подумалось Кальву, не приходилось ему встречать человека более мужественного и доблестного с виду. Старик со старухой поднялись и поздоровались со своим воспитанником Хемингом. Он ответил на их приветствие и уселся у огня. Старик спрашивает, удачная ли была охота. Тот отвечает:

— Я всегда вижу множество птиц и могу охотиться на них сколько мне заблагорассудится.

Он спрашивает:

— Как дела?

Старуха отвечает:

— Сюда прибыли люди твоего отца, и мы боимся, что они были посланы за тобой.

Хеминг отвечает:

— Многие сказали бы, что они приехали не слишком рано[1402].

Теперь надо рассказать о Кальве. Он встает, подходит к Хемингу и здоровается с ним. Тот отвечает на его приветствие и спрашивает, откуда он.

— Я послан с поручением от твоего отца. Он призывает тебя к себе и хотел бы, чтобы ты приехал.

— Должно быть, неспроста за мной посылают, — говорит тот, — да только я сам решаю, что мне делать, и я остаюсь дома.

— Я думаю, — говорит Кальв, — самое время сказать тебе начистоту, что Аслак просил тебя решать самому, как тебе поступить.

Тут он рассказывает то, что велел ему передать его отец.

Хеминг отвечает:

— Раз так, отправляйтесь в дорогу завтра же поутру и нигде не задерживайтесь, пока не доберетесь до корабля, — говорит он, — и если вы не увидите, что я тоже туда направляюсь, уезжайте домой и не ждите меня.

На этом их разговор закончился.

Как только наступило утро, Кальв и его спутники собрались в путь, и нигде не останавливались, пока не прибыли на свой корабль. Там они начали готовиться к отплытию, а когда снарядились, увидали, как Хеминг сбегает на берег на лыжах. Он взошел на корабль. Кальв спрашивает у него, когда он ушел из дому.

Тот отвечает:

— Нынче утром.

Ничего не рассказывается об их поездке, пока они не прибыли на Торгар. Аслак радушно встретил своего сына. Тут подошло время идти на утреннюю службу, а когда она окончилась и конунг воротился в покой, к нему явился Хеминг и поздоровался с ним. Конунг ответил на его приветствие и спросил, кто он такой. Хеминг назвал свое имя.

— У меня нет охоты разглядывать кожу, из которой ты вышел[1403], — говорит конунг.

— Не всякий похож на то имя, которым его называют. Я здесь затем, чтобы предложить вам свои услуги во всем, в чем, по-вашему, я могу быть вам полезен. И хотя от меня не много проку, вы можете располагать мной, если сочтете нужным, — говорит он, — и я готов следовать за вами, если вы того захотите. Но если ваше желание состоит в том, чтобы унизить меня, тогда я прошу вас объявить меня вне закона, но пощадить моего отца и прочих родичей, — говорит Хеминг. — Но я не стану скрываться, даже если вы уготовили мне смерть.

Конунг спросил:

— Может быть, ты человек искусный?

Хеминг говорит:

— Так считали старик и старуха, которые меня хорошо знали, а кроме них я никому не показывал, на что способен. Сдается мне, однако, что вам мои умения покажутся незначительными. И все же, думаю, одно я мог бы вам назвать вперед всего, — говорит Хеминг.

Конунг спрашивает:

— И что же это?

— Мне все равно, с кем состязаться в беге на лыжах, потому что никто не сможет меня в этом превзойти.

Конунг отвечает:

— Мы поглядим, как ты участвуешь в играх, и тогда решим, может ли нам быть от этого какой-нибудь прок.

Хеминг отвечает:

— В играх я бы предпочел выступать после тех, кого ты намерен выставить против меня.

— А теперь давай-ка выйдем, — говорит конунг, — и приступим к состязаниям.

Тут к конунгу подходит Аслак и говорит:

— Я распорядился, чтобы корабли были готовы к вашему отплытию, коли вам это угодно, а потому, сдается нам, сейчас не время затевать игры.

Конунг отвечает:

— Сегодня мы не намерены сниматься с места.

После этого все выходят на двор. На острове были густые лесные заросли, и они направились в лес. Конунг взял копье и воткнул его острием в землю. После этого он положил стрелу на тетиву и выстрелил вверх. Стрела повернулась в воздухе, и ее наконечник вонзился в древко копья, войдя в него сверху; стрела так и осталась стоять в нем. Хеминг кладет стрелу на тетиву и стреляет в том же направлении, и его стрела поворачивается еще дольше первой, а затем ее наконечник вонзается в насечку для тетивы той стрелы, которую выпустил конунг[1404]. Тогда конунг взял копье и метнул его с такой силой и так далеко, что все только и говорили об этом. Затем конунг предложил Хемингу сделать то же самое. Хеминг метнул копье вслед за ним, да так, что гнездо его копья легло прямо на наконечник конунгова копья. Конунг взял свое копье и метнул его в другой раз, и оно пролетело дальше копья Хеминга на длину древка.

— Я не желаю больше метать копье, — говорит Хеминг, — потому что мне все равно не послать его так же далеко.

— Нет, ты должен, — говорит конунг. — И призови на помощь всю свою отвагу, чтобы метнуть копье еще дальше, если тебе это удастся.

— И то правда, что у всякого достанет мужества, коли он сражается тем оружием, что у него есть. Я метну копье, а там будь что будет, — говорит Хеминг.

Тут он метнул копье, и оно пролетело намного дальше копья, которое послал конунг.

После этого конунг положил стрелу на тетиву, взял нож и воткнул его в дерево. Затем он выпустил стрелу в рукоять ножа, так что стрела глубоко вонзилась в нее. Тогда достает свои стрелы Хеминг. Конунг стоял рядом с ним.

— Твои стрелы обвиты золотом: похоже, ты весьма честолюбив, — говорит конунг.

— Не я велел изготовить эти стрелы, они были мне подарены, и я не стал снимать с них украшения.

Хеминг выстрелил и попал в рукоять ножа, так что она раскололась, а наконечник стрелы застрял в верхней части клинка, что входила в рукоять.

Тогда конунг сказал:

— Продолжим стрельбу, — и вынул стрелу. В гневе кладет он ее на тетиву и так растягивает лук, что, казалось, концы его вот-вот сойдутся. Стрела отлетела очень далеко и застряла в тонкой веточке. Тут все стали говорить, что им не приходилось видать более искусного выстрела.

Затем выстрелил Хеминг, и его стрела улетела немного дальше и вонзилась в орех. Все, кто при этом присутствовал, очень подивились этому.

Конунг сказал:

— А теперь давай-ка возьмем орех и положим его на голову Бьёрну, твоему брату, и ты должен будешь попасть в этот орех с такого же расстояния, а ежели промахнешься, это будет стоить тебе жизни[1405].

— Моя жизнь в ваших руках, но я не намерен делать этот выстрел, — говорит Хеминг.

Бьёрн сказал:

— Лучше тебе выстрелить, чем принять смерть, потому что каждый должен стремиться продлить свою жизнь, пока это в его силах.

— Сможешь ли ты стоять спокойно и не шелохнуться, если я выстрелю в орех?

— Конечно, — говорит Бьёрн.

— Раз так, пускай конунг встанет рядом, — говорит Хеминг, — и следит, попаду ли я в орех.

Конунг отвечает:

— Я встану рядом с тобой[1406], — а сам призывает Одда сына Офейга. Тот пошел туда и сказал, что для него тяжкое испытание сохранять невозмутимость.

Тогда Хеминг направился к тому месту, где ему велел встать конунг. Там он перекрестился и сказал:

— Призываю Бога в свидетели, что я возлагаю всю ответственность на конунга и я не желаю причинить вред моему брату.

После этого Хеминг делает свой выстрел. Стрела летит[1407] на большой скорости и, пролетая над макушкой, задевает орех снизу, не оцарапав ее. Орех скатился с головы, а стрела пролетела дальше и остановилась, только когда упала на землю. Конунг подходит и спрашивает, попал ли тот в орех.

— Поверишь ли ты тому, что я скажу? — говорит Одд.

Конунг отвечает:

— Тому и докладывать, кто знает, как было дело.

— На мой взгляд, то, что случилось, лучше, чем если бы он пронзил орех, — говорит Одд, — потому что он попал в него снизу, и орех скатился с головы, а мальчику не было никакого вреда.

— Не думаю, что он выстрелил так, как я ему приказал, — говорит конунг.

(...) и проспали всю ночь[1408].

Наутро Аслак приходит к конунгу и говорит:

— Я опять приготовил все к вашему отъезду, если вы намерены отплыть на материк.

Конунг отвечает:

— Мы задержимся еще на день.

А когда они закончили пить, конунг сказал, что пора им выходить и идти к морю. Затем он обратился к Халльдору сыну Снорри:

— Я рассчитываю на тебя — что ты сегодня одержишь верх над Хемингом в состязании в плавании.

Халльдор отвечает:

— Тех надо заставлять, кто лучше меня подходит для этого.

Тогда он обращается к Бёдвару сыну Элдьярна.

Тот отвечает:

— Даже если бы я владел всеми искусствами, которыми владеют те, кто тут собрались, я и тогда не стал бы с ним тягаться. Но всего меньше я желал бы соревноваться с ним в том, в чем я ему заведомо уступаю.

Тогда конунг сказал Николасу сыну Торберга:

— Придется тебе состязаться с Хемингом в плавании.

Николас отвечает:

— Не знаю, что из этого выйдет, но если вам угодно, я могу попытаться.

Затем конунг велел им обоим плыть. Хеминг сказал:

— Меня не придется заставлять, поскольку я и сам охотнее всего выбрал бы его себе в противники.

И вот они раздеваются и отправляются плавать.

Николас спрашивает:

— Ну что, поглядим для начала, кто дальше заплывет?

— Идет, — говорит тот, — а ежели ты одолеешь меня в этом, приступим к другим состязаниям[1409].

После этого Хеминг уплывает далеко от берега. Они плывут долго, и наконец Николас спрашивает:

— Тебе не кажется, что пора бы нам повернуть назад?

Хеминг отвечает:

— Я подумал, что прежде, чем заворачивать, вам, конунговым шурьям, захочется продвинуться подальше, — и плывет себе вперед, как ни в чем не бывало.

Николас поплыл помедленнее и спустя некоторое время спрашивает:

— Ты намерен так и плыть дальше?

Тот отвечает:

— Я полагаю, ты в состоянии позаботиться о себе, если тебе захочется воротиться на берег. Что до меня, то я поплыву дальше.

— Я все же рискну повернуть назад.

С этими словами Николас поворачивает назад. Однако не успел он немного отплыть, как начинает тонуть. Хеминг подплывает к нему и спрашивает, как ему плывется.

— Не твоя забота, плыви своей дорогой.

Хеминг отвечает:

— По мне, так поделом тебе, но все же теперь нам будет разумнее держаться вместе.

— Я не против, — говорит Николас.

— Обхвати-ка меня за спину и держись.

Так они и поплыли к берегу. Николас смог сам выйти на сушу, но был в большом изнеможении, а Хеминг уселся на камне на отмели.

Конунг спрашивает у Николаса, чем закончилось состязание в плавании.

Николас отвечает:

— Не пришлось бы мне теперь рассказывать вам новости на берегу, когда бы Хеминг не обошелся со мной более по-дружески, чем вы.

— Выходи-ка теперь против Хеминга ты, Халльдор.

— И не подумаю, — говорит Халльдор. — Похоже, тому, кто состязался тут в плавании прежде, это не слишком понравилось.

Конунг сбрасывает с себя одежду, а Аслак идет к Хемингу и говорит:

— Тебе надо бежать отсюда и спасать свою жизнь. Конунг желает твоей смерти, а тут недалеко до леса, — говорит Аслак.

Хеминг отвечает:

— Орлам пристало когтить друг дружку клюв к клюву, да и, буде на то Божья воля, не худшая выпадет мне доля. Раз ему так хочется, пускай себе приходит.

Тут Хеминг встает с камня. Конунг входит в воду в другом месте, а когда они встречаются, конунг подплывает к нему вплотную и увлекает под воду. Другим не видно было, как они там боролись, только море над ними сделалось очень неспокойным. Стало вечереть и вскоре совсем стемнело. Тут море успокаивается, и конунг подплывает к берегу. Он был в таком гневе, что никто не посмел заговорить с ним. Конунгу принесли сухую одежду. Хеминга же нигде не было видно, и все решили, что он мертв, однако никто не осмелился спросить о нем. Конунг со своими людьми пошел в дом. В тот вечер за брагой ожидалось не много веселья: конунг был хмурым от гнева, а Аслак — от горя. В покое зажгли огни, и конунг уселся на свое сиденье. Тут входит в покой Хеминг, подходит к конунгу и кладет ему на колени нож, который прежде висел у того на ремне. Все поняли, что этот нож он забрал у конунга[1410].

И вот проходит ночь, а наутро Аслак говорит конунгу:

— Мы всё подготовили для вашей поездки на тот случай, если вы пожелаете уехать.

Конунг сказал:

— Мы не станем дольше задерживаться, но только пускай и Хеминг отправляется на материк вместе с нами.

Они снаряжаются и отплывают на материк. Пристав к берегу, они высаживаются у большой горы. Там был крутой обрыв и шла узкая тропа, так что можно было пройти пешком по склону. Внизу лежали глубокие пропасти, а сверху возвышалась гора, по выступу которой мог проехать верхом всего-навсего один человек.

Конунг говорит:

— А теперь потешь нас: мы желаем поглядеть, как ты бегаешь на лыжах.

Хеминг говорит:

— Сейчас не время бегать на лыжах, — говорит Хеминг, — ведь нет снега, гора обледенела и очень тверда.

Конунг отвечает:

— Что ж за испытание бегать на лыжах, когда для этого сложились наилучшие условия?

— Вам решать.

Тут Хеминг встает на лыжи и принимается бегать то вверх, то вниз по склону, и все говорят, что никогда не видали никого, кто бы делал это столь же искусно. Он подбегает к конунгу и говорит:

— Думаю, хватит мне бегать на лыжах.

Конунг говорит:

— Еще один раз, и тебе не потребуется больше этого делать. Теперь ты должен будешь подняться на гору и сбежать вниз. Но берегись: тебе придется очень постараться, чтобы остановиться на краю скалы.

Хеминг говорит тогда:

— Коли вы желаете моей гибели, вам нет нужды с этим тянуть.

— Выполняй что я приказал, — говорит конунг, — либо ты будешь предан смерти.

— Так или иначе, мне недолго придется ее ожидать. Однако каждый стремится продлить свою жизнь, и я поступлю так же.

Аслак подходит к конунгу и предлагает ему все свое имущество за то, чтобы Хемингу была оставлена жизнь. Конунг говорит, что ему не нужно его добро.

— Как бы то ни было, ему не придется больше состязаться, однако этой поездки ему не избежать, — говорит конунг.

Хеминг попросил, чтобы никто за него не заступался. Он уходит ото всех, а с ним Одд сын Офейга. Тот говорит:

— В недобрый час расстаемся мы с большим храбрецом, но мне бы хотелось, чтобы ты знал, что я желаю тебе остаться в живых. У меня тут платок, который прежде принадлежал святому Стефану. Я оберну тебя им, так как мне известно, что нет такого живого существа, которое погибло бы, завернувшись в этот платок. И если ты сбежишь с горы и погибнешь, я буду считать, что этот платок ничуть не лучше любого другого, но если тебе суждено выжить, а мы с тобой больше не свидимся, ты должен будешь рассказывать об этом после, потому что это я дал его тебе.

Тот отвечает:

— Может статься, и не будет никакого проку от того, что ты мне одолжил, но уж лучше иметь хоть что-нибудь, чем вообще ничего.

Затем они расстаются, и никто не узнал, о чем они разговаривали.

Конунг подошел к обрыву, а с ним все его люди. На конунге был короткий алый плащ на застежках, а в руке он держал копье. Он вынул из плаща застежку и воткнул в землю острие копья. Николас сын Торберга встал у него за спиной и обхватил его обеими руками, поддерживая за пояс; и так встал каждый из них, один за другим.

Хеминг поднимается на гору, надевает лыжи и бежит с горы вниз. Он мчится столь стремительно, что и помыслить невозможно. Никогда еще его так не подбрасывало, как если бы под ним и вовсе не было лыж. Вслед за тем он оказывается внизу, там, где они стояли, и у самого обрыва опирается на палки и подпрыгивает вверх. Лыжи соскакивают с него. Он приземляется на ноги на краю над обрывом и сильно раскачивается из стороны в сторону. Тут он хватается за конунгов плащ, однако конунг тряхнул головой и сбросил его с плеч. Тогда Хеминг полетел вниз с обрыва[1411].

После этого конунг сказал:

— Так обреченный умереть расстался с теми, кому предстоит жить.

Одд говорит в ответ:

— Когда бы вы оба погибли, вас ждала бы разная участь.

— И какое же, по-твоему, прибежище уготовано каждому из нас?

— Мне бы хотелось, — говорит Одд, — отправиться в то прибежище, которое, как я считаю, было уготовано Хемингу. И сдается мне, это Христос не пожелал доставить радость дьяволу, не позволив ему забрать тебя к себе этим вечером.

— В этом я не премину тебе поспособствовать, — говорит конунг. — Ты и вправду очень близок к тому прекрасному прибежищу, в которое водворился Хеминг.

Тут он приказывает схватить его и сбросить с обрыва.

Халльдор сын Снорри говорит на это:

— Либо мы, исландцы, нынче погибнем все, либо ни один из нас. Да только мы думаем, что с нами будет не так-то легко справиться.

— Будь по-твоему, Халльдор, — говорит конунг. — Пускай Одд уезжает от меня и живет в мире этой зимой, а весной отправляется в Исландию. Однако как только Одд уедет, я объявлю его вне закона повсюду в Норвегии.

Одд отвечает:

— Все хорошо, что хорошо кончается, и, по мне, так невелика потеря, что мы расстаемся.

Одд тотчас же уезжает. После этого конунг отправляется на пир, который был для него устроен, и остается там некоторое время. А про Одда надо рассказать, что летом он уехал в Исландию, и о нем еще пойдет речь позднее.

Теперь надо рассказать о Хеминге — о том, как он падал вниз с обрыва. С ним произошло то же, что и со всеми, кто прыгает вниз с большой высоты: с него стало срывать всю одежду. И вот платок надувается, его относит к скале, и он застревает там, зацепившись за выступ. Хеминг повис на нем в беспамятстве. Опомнившись, он преисполнился тревоги и ужаса. Однако по мере того, как к нему возвращалась способность соображать, страх выходил из его груди. Тут он сказал самому себе:

— Как могло случиться, что я оказался здесь? Верно, Господу ничуть не труднее вызволить меня отсюда, чем перенести сюда целым и невредимым. Коли так, я приношу обет и клянусь пожертвовать всем, чем я владею, и это — половина всего имущества, которое только есть на Торгаре. Я разделяю его на три доли. Одну треть я обещаю отдать святому Олаву конунгу, другую пожертвовать на паломничество и нуждающимся, а третью я отдаю святому Стефану, и эти деньги я вложу в дело, чтобы они приносили доход до тех пор, пока я не повстречаюсь с Оддом сыном Офейга. И я намерен отправиться в паломничество в Рим, если Богу будет угодно, чтобы я ушел отсюда, и, надеюсь, мне еще доведется стать свидетелем смерти конунга, подобно тому как он полагал, что присутствует нынче при моей гибели.

Стояла ночь, и была непроглядная тьма, когда он увидал над собой яркий свет и человека, шедшего по скале. Тот человек берет Хеминга за руку и вытаскивает его наверх на скалу. Он говорит ему:

— Сюда явился Олав Святой, чтобы встретиться с тобой, потому что я не желаю, чтобы ты погиб и это усугубило вину Харальда конунга. Ты должен исполнить свой обет и отправиться в паломничество. И когда бы ты ни повстречал незнакомых людей, покуда Харальд жив, ты должен говорить, что тебя зовут Лейв[1412]. Ты также получишь то, о чем просил, и ты будешь присутствовать при том, как будет умирать Харальд конунг, однако, я сочту, что ты плохо отблагодарил меня за то, что я даровал тебе жизнь, если ты станешь в это вмешиваться. А теперь мы расстанемся.

Тут Хеминг видит, как конунг удаляется от него ввысь вместе со светом. Хеминг раздобыл лодку и поплыл на Торгар. Он подошел к церкви и увидал, что внутри горит яркий свет и там молятся Аслак и Бьёрн[1413]. Когда Хеминг появился в церковных дверях, Бьёрн сказал:

— Отец, — говорит он, — приключилось великое чудо: здесь мой брат Хеминг.

Хеминг говорит на это:

— Ничего тут нет чудесного, поскольку, как видите, я жив, — и рассказывает им обо всем, что с ним произошло. Они несказанно обрадовались этому.

Хеминг оставался там втайне всю зиму. Весной он разделил свое имущество, как обещал, а затем отбыл в Англию, прихватив с собой треть денег, которая принадлежала святому Стефану, и отдал ее там на сохранение на время своего отсутствия, а сам отправился в паломничество в Рим.

Об Одде сыне Офейга

В Англии тогда правил конунг, которого звали Ятвард Добрый, сын Адальрада[1414], у него не было детей. К нему приехал Лейв, и конунг хорошо его принял. И после того как он пробыл там некоторое время, он тайком послал весть Одду сыну Офейга, чтобы тот приехал к нему, как только сможет. Как только Одд узнает об этом, он снаряжает свой корабль и отправляется в плавание, сперва на Оркнейские острова, а затем в Англию, и там встречается с Лейвом в Лундуне[1415]. Тот радушно принял Одда, и он остался там на зиму. Одд велел отлить два колокола, а еще он забрал те деньги, которые Хеминг отдал святому Стефану за то, что тот спас ему жизнь, а впридачу и платок. Хеминг попросил Одда построить на эти деньги церковь.

Незадолго до того как Одд приготовился уезжать, он побывал на многолюдном тинге, который устроил конунг. Там он увидал рослого человека в плаще, в руке у него был украшенный золотом меч. Одд подошел к этому человеку и спросил его имя, а тот назвался Адальбригтом.

Одд сказал:

— Откуда у тебя эти дорогие вещи — меч и плащ? Я знаю, что ими владел мой брат, но он отплыл на одном корабле в Исландию, и с тех пор о нем ничего не известно.

Тот отвечал, что купил эти сокровища.

Тут подошел Лейв и сказал:

— Ты должен сказать правду, поскольку у конунга есть меч, который зовется Выводящий-на-Чистоту, и тебе будет нанесен удар этим мечом, а у него такое свойство, что он разит всякого, кто лжет, однако не причиняет вреда тому, кто говорит правду.

Адальбригт отвечает:

— В таком случае, он сразит меня, так как нас было много на корабле, и мы захватили один корабль, а те люди защищались храбро, но все же мы убили их всех. И я не стану скрывать, что это я умертвил того человека, о котором ты говоришь[1416]. А теперь я отдаю себя во власть Господа и вашу.

Одд сказал:

— Я не желаю отнимать у тебя жизнь, однако во власти конунга решать, оставаться ли тебе в стране. Но ты должен будешь заплатить мне сотню марок чистого серебра[1417].

Адальбригт с радостью на это согласился.

Затем Одд снарядился в путь. Конунг и Лейв проводили его с большими почестями, и он вышел в море. Ветер пригнал его корабль в Норвегию, и они зашли в пролив, который назывался Эйкундасунд[1418], и простояли там несколько дней.

Однажды поздно вечером туда прибыл Харальд конунг с пятью кораблями. Конунгу стало известно о приезде Одда. Была темная ночь. Конунг приказал поставить свои корабли поперек пролива перед кораблем Одда и связать их вместе. Сам он находился в шатре на берегу, а Одд оказался заперт в проливе. Люди его опечалились.

Одд сказал:

— Не стоит печалиться, потому что я скажу вам правду: Хеминг жив, а ведь он подвергался куда большей опасности, чем мы. Так что и нам с вами надлежит искать спасения там же, где и он, — у всемогущего Бога. Я приношу обет, что велю построить церковь на хуторе Песчаник[1419], как мне было указано, и дать деньги на ее содержание, заложить там монастырь и пожертвовать на него все добро, что находится теперь здесь на корабле. И вам всем также следует что-нибудь пообещать.

Они так и сделали, и как только с этим было покончено, ветер стих. Одд приказал им поднять якорь и поставить парус. Тут задул легкий ветерок. Те, кто находились на берегу, принялись смеяться и спрашивать: куда это, мол, Одд вознамерился плыть — на сушу или к кораблям. Одд же провел свой корабль прямиком по канатам между их кораблей и вышел в открытое море. Он приплыл в Средний Фьорд и поехал к себе домой в Песчаник. Там он велел воздвигнуть церковь и посвятил ее святому Стефану[1420], и в ней и по сей день хранится тот платок, который был на Хеминге.

Теперь надо рассказать о том, что в Нортумбруланде[1421] правил ярл, которого звали Гудини. Он был женат на Ингирид, дочери Торгильса Хруст-в-Ноге, она приходилась сестрой Ульву, отцу Свейна, конунга датчан[1422]. У Гудини было много детей. Одного его сына звали Харальдом, другого — Тости Деревянное Копье, третьего — Мёрукари, четвертого Вальтьовом. Имя его дочери было Вейгерда[1423]. Однажды осенью Ятвард конунг отправился верхом в Скардаборг[1424] на пир к Гудини ярлу. Конунг пригласил к себе Харальда, и тот сопровождал конунга, а когда конунг прибыл домой, он усадил Харальда на второе почетное сиденье подле Лейва.

— Он владеет множеством искусств и обучит им тебя.

Лейв принялся со всем рвением учить Харальда всяческим сноровкам, и тот был единственным человеком в Англии, кому была известна вся правда о жизни Лейва. По прошествии пяти зим Харальд не уступал Лейву ни в чем, кроме силы, и когда он показывал другим свои умения, все дивились тому, где он только смог всему этому обучиться, поскольку никто не знал, что Лейв был столь сведущ в разнообразных искусствах. Харальду было восемнадцать лет[1425], когда он уплыл из Англии на запад в Валланд[1426] на двенадцати кораблях. Там тогда правил Родберт ярл Руды[1427]. У него был сын, которого звали Вильяльм, прозванный Незаконнорожденным[1428]. Он был выше ростом, чем большинство людей. У Вильяльма была жена по имени Моольд[1429], их сыновья звались Хейнрек и Родбьярт[1430], последний был весьма обходительный и рослый человек. Вильяльм пригласил к себе Харальда, и тот провел там зиму. А весной они заключили союз и договорились о том, что отныне станут сообща владеть всем полученным или еще не полученным к тому времени имуществом и всеми отошедшими к ним или подчиненными ими землями. Каждый из них должен был оказывать другому поддержку во всяком деле и отомстить за другого, как за своего брата[1431]. Затем они отправились в военный поход, взяв с собой двадцать пять кораблей, и поступали так ежегодно в течение шести лет. У Харальда было больше друзей, чем у Вильяльма.

Одного ярла в Англии звали Хейнреком из Глотести[1432]. У него был сын по имени Хельги, человек рослый и сильный. Был он умен и честолюбив. Он собрал войско и стал разорять владения Ятварда конунга. Конунг также собрал войско и выступил против него. Во главе конунгова войска стоял человек по имени Йон. Они сошлись у Валуна Бонольва и там разгорелась жаркая битва. Ярл одержал тогда победу, а Йон пал, обращенные же в бегство воины явились к конунгу. После этого конунг поставил во главе войска предводителя, которого звали Отти, он был сыном Биргира Бертакаппи[1433]. Тот выступил против ярла. Они встретились у Хрутссерка[1434] и бились там два дня. Отти пал, а ярл подчинил себе страну. Это стало известно конунгу. Он посылает людей за Харальдом сыном Гудини и Лейвом, а сам тем временем собирает войско. Гонцы являются к Харальду и передают ему послание от конунга. Харальд говорит Вильяльму, что намерен оказать поддержку конунгу.

Вильяльм говорит в ответ:

— Я не хочу расставаться с моим войском.

Харальд отвечает:

— Раз так, давай разделим наше имущество и воинов.

Вильяльм отвечает:

— Поезжай, если тебе так хочется, однако раздела не будет.

Харальд отвечает:

— Одно из двух: либо мы разделим то, что нам принадлежит, либо оба отправимся сражаться.

Дело закончилось тем, что они разделили свое имущество. Поговаривают, что между Харальдом и Моольд, конунговой женой, была слишком большая привязанность, однако когда Вильяльм обвинил в этом Харальда, тот все отрицал, а после Моольд и Харальд сговорились, что он посватается к ее и Вильяльма дочери. Было решено, что их помолвка состоится прежде, чем он уедет в Англию, и что свадьбу сыграют в Рауде спустя двенадцать месяцев, и в тот раз они расстались друзьями[1435].

Харальд отправляется в Англию и едет на встречу с Ятвардом конунгом. И вот конунг собирает войско, выступает в поход против Хейнрека ярла, и они сходятся у реки, которая зовется Додда[1436]. Между ними сразу же завязывается жаркая битва. Замысел конунга состоял в том, чтобы Харальд со своими людьми ударил по войску ярла сбоку. Спустя некоторое время после начала битвы Харальд с большим полком нападает на воинство ярла с тылу, и там полегло множество людей. Вслед за тем войско ярла обратилось в бегство, а сам ярл был захвачен в плен, а с ним сотня его людей. Затем ярл был убит, и с ним еще тридцать человек, а другие обращены в рабство.

Один бонд подошел к конунгу и сказал:

— Вот человек, он молод и силен. Я хочу, государь, чтобы вы отдали мне его, а я сделаю его своим рабом.

Конунг отвечает:

— По его виду не скажешь, что тебе удастся принудить его работать, и если он сбежит, тебе придется за это расплачиваться. Но если тебе не будет от него никакого проку, приводи его назад ко мне.

Бонд отвечал, что не опасается того, что не сможет усмирить его. Затем они отправились домой. Бонд сказал тому человеку:

— Давай заключим сделку: я буду хорошо с тобой обращаться, а ты за это — много работать.

Гест[1437] отвечает:

— Я не собираюсь работать.

Бонд сказал:

— Если ты не станешь работать, тебя запрут одного в доме и ты умрешь там с голоду.

— Поступай как знаешь, — сказал Гест.

Бонд запирает его в доме и морит голодом. А еще он калечит Геста, так что тот едва способен ходить, и то и дело избивает его, да так сильно, что кровь заливает землю. Иногда он предлагает ему деньги, если тот согласится работать, но Гест отказывается. Как-то раз Гест сказал бонду:

— Перестань мучить меня и заставлять работать. Говорю тебе раз и навсегда, что ни тебе, ни всем твоим домочадцам все равно не добиться, чтобы я сделался рабом.

Бонд отвечает:

— Раз так, я отведу тебя к конунгу.

Гест отвечает:

— Конунг преуспеет в этом не больше твоего, хотя и можно было бы ожидать, что ему скорее, чем тебе, удастся обратить меня в рабство.

Бонд отвечает:

— Очень скоро ты почувствуешь на себе его благодеяния.

— Я не собирался, — говорит Гест, — просить тебя о чем-либо, однако я бы хотел сам решить, когда нам явиться к конунгу.

Бонд согласился на это.

Гест сказал:

— В таком случае, пусть это будет на Рождество, когда конунг пойдет к обедне.

Они так и делают.

Бонд приветствует конунга и говорит:

— Вот человек, которого вы мне отдали осенью, и мне не удалось сделать его своим рабом, поскольку было бы легче растопить твердый камень, чем его сердце.

Конунг сказал:

— Раз так, убей его.

Гест сказал:

— Сегодня мне должна быть дарована пощада.

Конунг направился в церковь.

Гест сказал:

— Иди-ка ты домой, хозяин, и самое лучшее, коли мы с тобой на этом расстанемся.

А когда отслужили мессу, Гест предстал перед конунгом и сказал:

— Мне рассказывали, что вы даруете мир всякому, кто придет к вам на Рождество, даже если вы считаете, что он немало провинился перед вами.

Конунг сказал:

— Что ж, ты получишь пощаду, если найдется кто-нибудь, кто захочет взять тебя под свою защиту.

Гест входит в палату вместе с конунгом, направляется к Хемингу и просит его о защите. Тот так и поступает и добивается для Геста пощады на время Рождества[1438].

А когда Рождество проходит, Гест просит помощи у Хеминга.

Хеминг отвечает:

— У меня мало охоты просить за тебя, покуда мне не известно, кто ты такой.

Гест говорит:

— Если у меня не много надежды на твое заступничество, пока ты не знаешь, кто я, то ее и вовсе не останется, когда ты узнаешь, что я за человек.

Хеминг отвечает:

— Я не стану тебе помогать, коли, по-твоему, ты слишком хорош, чтобы открыть мне свое имя.

Гест сказал:

— Тебе решать. Меня зовут Хельги, и я сын Хейнрека ярла. Во время бегства я поменялся оружием с моим оруженосцем, и он пал, а они решили, что убили меня.

Хеминг идет к конунгу и просит его разрешить Гесту остаться в стране, и конунг соглашается на это ради него.

И вот идет время, и в начале зимы Ятвард конунг заболевает и лежит больной вплоть до Рождества. Потом он приказывает созвать многолюдный тинг и велит отнести себя на эту сходку. Он сказал:

— Всем вам ясно и заметно, какая мною овладела болезнь и что от этой хвори мне уже не исцелиться. Поскольку же я хочу, чтобы после меня эта держава управлялась хорошо и рачительно, и я не знаю в моем королевстве никого, кто больше бы годился на то, чтобы стать вашим верховным правителем, чем Харальд сын Гудини, который находился при мне некоторое время и показал себя достойнейшим мужем во всех испытаниях и опасностях, которые нам выпали, и заслужил уважение благодаря своим доблестям и умениям, в чем, как я считаю, он не уступает большинству конунгов и прочих предводителей, я сегодня целиком и полностью наделяю его ранее принадлежавшим мне королевским достоинством и обращаюсь к каждому из вас, чтобы вы отныне воздавали ему положенные конунгу почести и выказывали ему должное повиновение.

Вскоре после этого конунг скончался[1439].

После смерти Ятварда конунга правителем в Англии стал Харальд сын Гудини, как об этом рассказывается в саге о Харальде сыне Сигурда. Там также говорится о том, что Тости и другие братья Харальда сына Гудини желали править в Англии вместе с ним, однако не получили власти. Тогда Тости ярл отправился в Данию повидаться со Свейном конунгом, своим родичем, и ему был оказан радушный прием. Тости спросил Свейна конунга, не собирается ли тот претендовать на власть в Англии.

Конунг говорит в ответ:

— Не буду скрывать, что прежде я думал об этом, однако теперь мне кажется, что все хорошо устроилось, раз правителем там стал Харальд конунг, мой родич, поскольку мы с ним двоюродные братья[1440].

Тости отвечает:

— Многие там в стране и в его совете поговаривают, что я и мои братья владеем третью страны.

Конунг отвечает:

— В таком случае сдается мне, что Харальд не единственный конунг в Англии, раз треть ее принадлежит вам.

Тости сказал:

— Ежели вы пожелаете пойти войной на Англию, я и мои братья[1441] окажем вам поддержку и всю ту помощь, какая только в наших силах, в случае если вы захотите возглавить поход, но при условии, что, когда мы завоюем страну, вы поставите нас править ею. Мы будем платить вам подать и передадим вам страну, если вы этого потребуете.

Конунг отвечает:

— Я обдумаю свой ответ, — и говорит, чтобы тот остался у него на зиму.

Тости не терпелось поскорее узнать, увенчалась ли успехом его поездка.

Как-то раз осенью конунг поехал верхом на пир, а с ним и Тости. Случилось так, что они сделали привал у одного моста, чтобы поесть. У конунга была пастушья собака, и он захватил ее с собой. Ей дали кусочек хлеба. Собака убежала на мост и увидала свое отражение в воде, и ей показалось, что там другой пес, а в зубах у него другой кусок хлеба. Тогда она прыгает с моста в воду, чтобы отнять хлеб у того пса, но, оказавшись в воде, теряет свой хлеб и выбирается на берег ни с чем.

Конунг сказал Тости:

— Ты видал, что произошло с моей собакой?

Тости сказал:

— Я не следил за ней.

Конунг сказал:

— Ей показалось, что она увидала в воде другую собаку и что у той в зубах был кусок хлеба, и она решила, что сумеет отобрать у нее хлеб, и прыгнула за своей тенью, а потом вернулась на берег без обоих кусков[1442]. И теперь я знаю, что со мной может произойти, если я отправлюсь в Англию. Я увижу там свою тень, но когда я ворочусь оттуда, может статься, что Харальд конунг[1443] опередил меня, и тогда я не смогу сохранить и этой державы. Я даю тебе нынче свой ответ: я не поеду в Англию, поскольку намерен оставаться конунгом в Дании, пока это угодно Богу, и мне не следует притязать на большее. Так что ты, Тости, поезжай к Харальду конунгу.

Тот так и сделал.

Осенью, еще до приезда Тости в Норвегию, Ториру из Стейга приснился сон[1444]. Он поведал о нем своим людям и попросил их истолковать его. Он рассказал, что ему казалось, что он стоит на тинге, на котором был Харальд конунг. Он восседал на таком огромном престоле, что тот занимал собой всю Норвегию, сам же конунг был настолько велик, что тело его не вмещалось в этот престол и торчало из него во все стороны.

— Мне привиделось, что к нему подошел какой-то человек и облобызал его, и мне показалось, что при этом изо рта того человека в рот конунгу вылетела огромная муха, походившая на ворона. Вслед за тем мне привиделось, что у конунга вырос вороний клюв и этим клювом он принялся клевать в голову всех, кто был на тинге, кроме нас, людей из Стейга. Многие, как мне показалось, умерли от этого, а все прочие были ранены. Я испугался, что так он может заклевать и нас, людей из Стейга. Тут я проснулся, и теперь я могу сам истолковать этот сон. Когда мы стояли на тинге и конунг сидел на престоле, этот престол был его державой, когда же он перестал вмещаться в свой престол, это произошло оттого, что он сделался жаден до власти и возжелал распространить ее за пределы своих владений. А когда мне привиделось, что у него вороний клюв, я испугался того, что он сделается добычей воронов и они будут пить его кровь. Когда же мне показалось, что он клюет в голову людей, то я догадываюсь, это было к тому, что им не сносить головы и многие из тех, кто отправятся вместе с ним, найдут там свою погибель. И мы, люди из Стейга, не последуем за ним.

Осенью, прежде чем Тости прибыл к Харальду конунгу, конунг послал Торарина сына Невьольва и Хьёрта на восток в Хольмгард за козлиной шкурой, которую он оставил Эллисив, конунговой жене, о чем рассказывалось прежде[1445], и наказал им не возвращаться назад без этой шкуры и богатств, что лежали в ней. Они воротились уже после того, как Тости успел пробыть у конунга некоторое время. Хьёрт предстал перед конунгом и повторил свое приветствие трижды, поскольку конунг был настолько поглощен беседой с Тости, что не обратил внимания на их приход и не слышал его. Тогда Хьёрт сказал вису[1446]:

— И как же мал будет этот кусок земли? — спрашивает конунг.

— Он будет не больше, — говорит Хьёрт, — чем тебе понадобится, чтобы лечь[1449].

Конунг улыбнулся и спросил:

— Как дела, исландец?

Хьёрт произнес:

После этого конунг велел внести это сокровище, и его принесли в козлиной шкуре и положили перед конунгом. Тогда он спрашивает, неужто она отдала им это богатство, ничего не сказав. Торарин отвечает, что она не проронила при этом ни слова.

Конунг сказал:

— В таком случае я спрошу у того, кто больше склонен говорить правду. А что ты скажешь, Хьёрт?

Тот отвечает:

— Я скажу, что она произнесла вису.

Конунг сказал:

— Какую же?

Хьёрт сказал:

Тогда Тости сказал:

— Подобными предсказаниями они стараются убедить вас поехать в Англию. Неужто, конунг, на это не стоит надеяться?

— Отправляйся к раке святого Олава конунга и поклянись, что скажешь всю правду о силе (...)[1451], и тогда я соберу войско для похода в Англию. Но я желаю, чтобы во главе его стоял я один.

Тости пообещал принести клятву:

— Однако если что-то помешает вашей поездке, пускай тогда эти клятвы падут на вас.

Конунг отвечал, что пусть так и будет. Затем конунг рассылает письма[1452] во все концы Норвегии и велит созвать ополчение. К конунгу тогда явился Эйстейн Тетерев сын Торберга, сына Арни[1453], и обручился с Марией, дочерью Харальда конунга и Эллисив, дочери Ярицлейва конунга из Хольмгарда. Ее матерью была Ингигерд, дочь конунга Олава Шведского[1454]. Николас сын Торберга управлял тогда сюслой[1455] ближайшего тинга в Халогаланде. Все войско собралось на островах Солундир[1456]. Туда прибыли конунг с Тости ярлом и пятью десятками лендрманнов[1457].

Однажды утром, когда конунг ждал попутного ветра, он рассказал Тости свой сон. Ему привиделось, что на его корабль поднялся какой-то человек, и показалось, что он узнал в нем Олава конунга, своего брата.

— Он был в большом гневе, — сказал он, — и произнес вису[1458]:

Тости отвечает:

— Не мог Олав конунг сказать эту вису. Сдается мне, это скорее ворожба английских колдунов.

— Не думаю, — говорит конунг, — чтобы кто-нибудь был настолько сведущ в ворожбе, чтобы принять облик Олава конунга.

— Хорошим человеком был Олав конунг, — говорит Тости, — и все же колдуны принимали облик не менее святых людей, чем он.

Конунг отвечает:

— Я готов поехать с тобой в Англию, но лишь с тем, чтобы помочь тебе искать примирения с конунгом[1461].

Тости отвечает:

— Если ты откажешься от военного похода, на тебя падет кара за принесенные клятвы.

Конунг говорит:

— Я буду стараться, чтобы этого не случилось.

Рассказывают, что когда конунг плыл вдоль Трандхейма, (...)[1462] к его кораблю в лодке какой-то человек и попросил конунга пристать к берегу и оказать помощь его больной жене. Конунг спросил, что у нее за хворь. Бонд сказал, что она уснула у ручья (...) привиделось, будто у нее во рту (змея), и с тех пор она постоянно хочет пить. Конунг отвечает, что корабль причалит к берегу:

— Вы убедитесь, что в вашем конунге нет высокомерия, хотя про него и говорят, что он суров и скареден.

Конунг сходит на берег, а с ним Тьодольв скальд[1463]. Они приходят к этой женщине, и конунг распоряжается, чтобы ее отнесли к тому самому ручью, где она заболела. Там он велит положить ее ничком, губами к ручью. Конунг уселся подле нее с клещами в руках и велел развести рядом с ним огонь. Женщина горько плакала и просила дать ей пить, но конунг не позволял ей дотянуться до воды. Тогда мучившая ее боль переместилась выше, в горло, ее рот раскрылся и из него показалась голова змеи. Конунг ухватил голову змеи клещами, вытащил живую змею и швырнул в огонь. Затем женщину отнесли домой, и она быстро поправилась[1464]. После этого конунг возвращается на корабль и плывет на юг вдоль берега со всем своим войском, которое он собрал на севере страны.

Рассказывают, что, когда конунг стоял у островов Солундир, туда прибыл корабль из Гренландии. Кормчим на этом корабле был человек по имени Трупный Лодин, прозванный так оттого, что он по просьбе святого Олава конунга доставил со Стоянки Финна, что находится к востоку от гренландских ледников, тела Финна Веселого и его команды[1465], поскольку Финн был сыном Кетиля Теленка из Хрингунеса в Хейдмёрке и Гуннхильд, сестры Олава конунга[1466]. Они спустили лодку и подошли на веслах к кораблю конунга. Лодин поздоровался с конунгом.

Конунг спросил:

— Как долго вы были в плавании?

Лодин отвечает:

— Семь ночей.

Конунг спросил:

— Не заметили ли вы чего-нибудь необычного?

Лодин отвечает:

— Не припомню ничего такого.

Тут его спутники развернули лодку. Тогда конунг сказал:

— Похоже, твои люди считают, что ты говоришь неправду. Расскажи все как есть.

Лодин говорит в ответ:

— По прошествии двух ночей после того, как мы покинули страну, мы заметили огонь, и он простирался так далеко, что ему не было видно ни конца, ни края. Он был голубым, как зажженное пламя. Дул попутный ветер, однако нам было невозможно миновать этот огонь. Тогда я принял решение направить корабль в то место, где пламя было пониже. Мы (...) жаром от огня, и оба края паруса обгорели (...) А когда мы плыли (...) наш корабль окутало густое облако. Сделалось так темно, что люди не различали собственных рук. Затем мы услыхали сильный грохот, и я посмотрел вверх. Тут облако раскололось и из него полил кровавый дождь (...) точно из огромного водопада, и этот поток крови обрушился на наш корабль, и я велел подставить (щиты) (...) и эту кровь можно увидать и теперь, и она свернулась, когда остыла, а когда лилась на нас, была горяча. А после того, как мы плыли еще три дня, мы услыхали страшный шум и увидали множество птиц, чьи названия были мне известны в Норвегии. Те из них, что летели всего ближе к нам, были (самые большие)[1467]. Они громко кричали и радостно клохтали. Они летели так в течение трех часов, и все это время на небе не было просвета, и все же мы ни разу не заметили над собой одной и той же птицы. После этого мы плыли еще два дня, прежде чем пристали к берегу вчера вечером. Тогда мы увидали тех же птиц, летящих назад с запада (...), самых больших птиц с ними не было, и все они летели молча и, казалось, были печальны, а долетев до берега, разлетелись в разные стороны и уселись каждая в своем месте. И больше мне нечего вам рассказать.

Конунг сказал:

— Ты хотел скрыть это от меня, когда сказал, что ничего не видал.

Лодин отвечает:

— Я сказал так, государь, поскольку счел, что в этом нет ничего странного, коли, как мне стало известно, вы приняли решение уехать из страны.

— Это отчего же? — спросил конунг.

Лодин сказал:

— А оттого что вам не суждено воротиться назад, и всегда следует ожидать чудесных знамений перед гибелью таких больших предводителей.

Конунг сказал:

— Не хочешь ли отправиться со мной?

Лодин отвечает:

— Тебе решать. Но я готов разыскивать тела твоих людей, которые там полягут.

— Я больше нуждаюсь в людях, пока я жив. И тебе следует отправиться со мной, поскольку ты сказал, что тебе известно все о наших делах.

Затем конунг сказал:

— Не кажется ли тебе это удивительным, Тости?

Тости говорит:

— Случись такое с правдивым человеком, это и впрямь можно было бы счесть весьма необычным.

Лодин говорит:

— Было бы куда лучше, когда бы ты, Тости, произносил не больше лживых слов, чем я.

Конунг разрешил Лодину уехать[1468].

Сон Хуги священника

Одного священника звали Хуги, он служил в Авалснесе на острове Кёрмт[1469]. Ему приснилось однажды ночью, что он будто бы глядит на кладбище и видит, что все, кто там были похоронены, восстали. Среди них был человек, которого они все толкали и перебрасывали от одного к другому. А по другую сторону от церкви был другой человек, и они тянули его каждый в свою сторону. Оттуда вышла женщина и направилась к священнику. Она была совершенно нагая. Священник спросил, отчего такая суматоха.

Она отвечает:

— Завтра, когда солнце будет на юго-востоке, в церковь должен прибыть труп, и никто не желает его принимать. А в полдень ожидается другой, и все хотят забрать его к себе. Я бы хотела, чтобы тот труп, что прибудет раньше, был похоронен на восточной стороне кладбища, а тот, что позже, — на северной, у церковной стены в том месте, где сходятся неф и хоры. Там вы найдете человеческие кости, и я желаю, чтобы вы обложили ими со всех сторон труп, потому что это мои кости.

— Скажи мне теперь, — говорит священник, — что произойдет с нашим конунгом, когда он уедет из страны.

Она отвечает:

— Он падет.

Священник спросил:

— И что за человек тогда станет править в стране?

— Он будет миролюбив, — говорит она.

— Как долго он будет править? — спрашивает священник.

— Семь зим и еще двадцать, — отвечает она.

— А каков будет тот, кто станет править после него? — говорит он.

— Потом к власти придет человек воинственный, — говорит она.

— И долго ли он будет править? — спрашивает священник.

— Десять зим, — говорит она.

— А что будет потом? — говорит он.

— Добрый Правитель, Милосердный Правитель и Суровый Правитель, — отвечает она.

— И кто из них просидит дольше всего?

— Суровый Правитель, — говорит она.

— Как же долго он будет править? — говорит священник.

— Пять зим и еще двадцать, — говорит она, — а после него будет много всякого злодейства. И больше я тебе ничего не скажу.

Священник просыпается, а днем туда, как она и говорила, приносят покойника. Тот же, кого она назвала миролюбивым, это — Олав Тихий, а тот, кого воинственным, — Магнус Голоногий. Добрый Правитель — это Эйстейн, тот же, про кого она сказала, что он Милосердный Правитель, — это Олав, а Суровый Правитель — Сигурд Крестоносец. И это Бог запретил ей говорить о тех злодействах, которые произойдут после[1470].

Харальд Суровый высаживается в Англии

Теперь надо рассказать о том, что Харальд конунг выходит со своим войском в открытое море. Первым делом он приплывает на Оркнейские острова и оставляет там Марию, свою дочь[1471], а также много другого народу. Оттуда конунг направляется в Англию. Они приплывают к Скардаборгу. Тут ветер стих, и они остановились там на ночь. Ночью люди пробудились от того, что сверху раздавалась песнь, и каждому из них показалось, что это было прямо над кораблем конунга. Все посмотрели вверх и увидали, что по небу верхом на волке едет великанша. На коленях у нее было корыто, наполненное кровью и кусками человеческих тел. Она произнесла три такие висы:

Конунг спросил у Тости, бодрствует ли он. Тости отвечает:

— Меня разбудила эта песнь.

Конунг сказал:

— Как, по-твоему: достойно ли это доверия?

— Ничуть, — говорит Тости.

— Коли так, у тебя мертвое сердце, — говорит конунг. — Я побывал во множестве сражений, однако никогда прежде не видывал подобных знамений.

Они пристают к берегу в месте, что называется Кливленд[1480]. Конунг спрашивает у Тости:

— Как зовется холм к северу отсюда?

— Не всякому холму здесь было присвоено имя.

Конунг говорит:

— И все же у этого должно быть какое-нибудь имя, и ты должен сказать мне его.

Тости говорит:

— Это курган Ивара Без Костей[1481].

Конунг отвечает:

— Немногим из тех, кто впервые ступил на берег у его кургана, удалось покорить Англию.

Тости говорит:

— Нынче нечего доверять всяким россказням, которые ходили в старину.

Они сходят на берег со своим войском, а некоторые остаются стеречь корабли.

Братья Мёрукари ярл, Вальтьов ярл и Аки, их зять, как только узнают о прибытии войска норвежцев, собирают войско. Они встречаются у реки, которая зовется Уса[1482], и там между ними начинается жаркая битва, и она продолжается до трех часов пополудни. Затем Эйстейн прорвался сквозь строй английских ополченцев и сразил Аки Высокого. Видит он тут, что Мёрукари зашел в тыл воинам Тости, тогда он разворачивается и нападает со своими людьми сзади на отряды Мёрукари. А когда Мёрукари ярл замечает это, он призывает своих людей обратиться к ним лицом и доблестно защищаться. Дело закончилось тем, что они были обращены в бегство и устремились к реке. Мёрукари ярл пал там вместе с большей частью своих воинов, а многие утонули. В это же самое время Харальд конунг захватил в плен Вальтьова ярла.

Тости подходит к конунгу и говорит:

— Пускай обоим братьям будет одна дорога.

Конунг отвечает:

— Убивай тех, кого ты сам захватил, а как поступить с ним — решать мне.

Конунг сказал Вальтьову:

— Я готов даровать тебе пощаду, если ты поклянешься никогда впредь не сражаться против меня, а еще давать мне знать о предательстве в тот же день, когда тебе станет об этом известно.

Вальтьов говорит:

— Не стану я клясться ради того, чтобы избежать смерти, и не перестану поддерживать Харальда, моего брата, пока это в моих силах. Однако я готов известить тебя, если узнаю о готовящемся предательстве, и согласен на этих условиях сохранить себе жизнь, но я не стану приносить клятву, поскольку не похоже, чтобы Тости собирался выделить мне большое наследство.

Конунг отпустил Вальтьова с миром, и разрешил ему отправляться куда тот захочет.

Тости говорит:

— Неразумно отпускать этого человека, да еще и решив, что он слишком хорош, чтобы взять с него клятву!

Конунг сказал:

— У меня больше доверия к его обещанию, чем к соглашению с тобой, хотя мы и ударили по рукам[1483].

Тости сказал:

— Давай теперь пойдем на Лундун с нашим войском и разорим страну огнем и мечом. Не будем давать пощады никому — ни женщинам, ни детям.

Они так и делают и возвращаются на свои корабли, а после этого направляются на юг вдоль побережья и останавливаются у Хравнсейра[1484]. Они не обнаружили в тамошних деревнях ни людей, ни скотины, поскольку все бежали от них.

Однажды, когда конунг стоял в одной бухте, сверху на берег спустилась верхом какая-то женщина и спросила, кто из них норвежский конунг. Конунг назвал себя. Она сказала:

— Я хочу подарить тебе шатер.

Тости сказал:

— Прими от нее шатер, а после вели сжечь его.

Конунг сказал:

— Сжигай то, что дарят тебе. Да только я не заметил, чтобы твои земляки оказывали тебе какие-нибудь почести.

Он приказал поставить шатер, и все в один голос говорили, что никогда не видывали такого красивого шатра. Конунг спрашивает, какую награду ей бы хотелось получить за шатер.

Она говорит:

— У меня двое сыновей и я хочу попросить пощады для обоих.

Конунг сказал, что обоим ее сыновьям и скотине будет сохранена жизнь, если он узнает, где они. После этого она уезжает прочь, а конунг проводит ночь в этом шатре, а наутро говорит Тьодольву скальду, что он думает, Тости был прав, когда сказал, что шатер этот скорее всего заговоренный — «потому что до сих пор у меня было семь разных замыслов, как в каком случае поступать, а теперь, сдается мне, я не припомню ни одного»[1485].

Тьодольв отвечает:

— Как бы то ни было, мы собираемся осуществить то, что вы решили.

Конунг сказал:

— Теперь мы изменим наши планы. Сойдем на берег с двадцатью тысячами человек, а еще шестьдесят тысяч пусть остаются на кораблях, и их предводителями будут братья Эйстейн и Николас[1486]. А Тости пусть сопровождает меня.

Конунг так и поступает, сходит на берег и принимается жечь и разорять все на своем пути, а когда он подходит к городу, который зовется Йорк, горожане отправляют ему весть, что желают сдаться на его милость и готовы связать себя клятвами. Конунг соглашается на это. Затем он отправляется на свои корабли, с тем чтобы заночевать там, а утром сойти на берег и занять со своими людьми город. А когда наступил день, конунг стал собираться в город. Они захватили с собой щиты и надели шлемы, но никто, кроме сотни самых проворных, не надел на себя кольчуги[1487].

Тости сказал:

— Величайшая это глупость — чуть ли не безоружными отправляться прямиком в руки к своим недругам, потому что вам не стоит доверять англичанам, когда вы находитесь в их власти. Как видно, дурно сказался на тебе, конунг, подарок той женщины, что поднесла тебе шатер.

Конунг сказал:

— Чего ж ты на этот раз опасаешься, Тости?

Тот говорит:

— Меня куда больше страшит, что ты решился ума, чем те висы, которые были сказаны о нас.

— Как бы то ни было, мне решать, — говорит конунг.

Норвежцы так плохо относились к Тости, что никто не желал прислушиваться к его словам.

В тот же самый вечер, когда Харальд конунг с норвежским войском отправился к своим кораблям, Харальд конунг сын Гудини явился с юга Англии и подошел к Йорку с непобедимой ратью и там узнал, как обстоят дела с норвежцами. Как только горожане прослышали о прибытии конунга, они нарушили свои обещания, которые дали норвежцам, и примкнули к войску Харальда конунга. И как только наступило утро, конунг выступил со своим войском к Стейнфордабрюггьюру, который теперь зовется Стэмфорд[1488], и они двинулись навстречу друг к другу.

Харальд конунг сын Сигурда сказал:

— Что это там виднеется вдалеке: вихрь или пыль от конских копыт?

Тости отвечает:

— Конечно, пыль от копыт, и теперь вы сами сможете убедиться, каково это — доверять моим землякам.

Конунг велит своим людям остановиться и подождать, и вскоре видит, что на них движется в полном вооружении несметная рать. Тут подъезжает какой-то всадник и спрашивает Харальда конунга. Ему говорят, где он.

Тости сказал:

— Сюда прибыл Вальтьов, мой брат. Убей его.

Конунг запрещает делать это.

Вальтьов подъезжает к конунгу и приветствует его. Он просит его не теряя времени поворачивать к своим кораблям:

— Поскольку на вас идет Харальд конунг, мой брат, с несметной ратью, и вам было бы не под силу противостоять ему, даже если бы вы были вооружены, а теперь тем более.

Конунг сказал:

— Поезжай с миром, Вальтьов, и поддержи своего брата. Ты честно сдержал свое слово[1489].

После этого конунг спросил, как им поступить, и большинство стало просить конунга возвратиться на корабли к оставшимся там воинам[1490].

Конунг отвечает:

— Мне никогда еще не приходилось бежать, уклонившись от сражения, и я не сделаю этого и теперь. И я не позволю англичанам одержать победу, не только убив меня, но еще и обратив в бегство.

Затем он посылает людей на корабли сказать Эйстейну Тетереву, что нуждается в подкреплении, а сам велит трубить и выстраивает своих воинов в боевом порядке. Войско англичан также останавливается и начинает строиться. А когда расстояние между ними было немногим более двух полетов стрелы, к строю норвежцев подъезжают три человека[1491] и спрашивают, услышит ли то, что они намерены сказать, Тости ярл. Один из них, тот, кто говорил, был невелик ростом и с виду человек щуплый, держался он очень обходительно. На нем был золоченый шлем, и он держал красный щит, на котором золотом был нарисован ястреб. Второй был человек высоченный и могучего сложения, он был очень хорош собой. Третий был человек рослый, узкий в поясе и широкий в плечах. Он ехал последним.

Тости велел первому рыцарю говорить то, что он намеревался сказать. Тот сказал:

— Харальд, твой брат, шлет тебе свой привет и предлагает тебе примирение.

Тости говорит:

— А что он предлагает сверх того, что уже предлагал прежде?

Рыцарь говорит:

— После всего, что произошло, он считает, что теперь ты заслуживаешь меньшего.

Тости говорит:

— Так или иначе, мы не намерены за это платить. Так что же он предлагает?

Рыцарь говорит:

— Он предлагает тебе пятую часть Англии и не станет требовать возмещения за своего брата[1492]. Однако он сказал, что ты должен будешь возместить тот вред, который ты причинил стране.

Тости говорит:

— На это я не пойду.

Рыцарь говорит:

— Коли так, я не стану скрывать самого важного, что он велел передать: он скорее предпочел бы предложить тебе пол-Англии[1493], чем чтобы вы стали решать в сражении, кому носить звание конунга.

— А что он предлагает Харальду, конунгу Норвегии?

Рыцарь отвечает:

— Раз уж он не пожелал удовлетвориться собственными владениями, я дам ему в Англии три с половиной локтя земли или несколько больше[1494], так как ростом он будет повыше других людей, однако на большее ему тут нечего рассчитывать.

Тости сказал:

— Слишком поздно поступило это предложение. Мне частенько приходилось слыхать, как норвежцы говорили, что если бы мне было сделано хорошее предложение, я тотчас отказался бы от участия в их предприятии, но этого не будет.

Рыцарь сказал:

— В таком случае конунг возлагает всю вину за то, что случится, на тебя, — и поворачивает прочь.

Харальд конунг сын Сигурда разъезжал верхом на вороном коне с белой звездой во лбу и, пока они разговаривали, давал указания своим полкам. Тут конь под конунгом упал, и это повторилось трижды сряду. Конунг сказал:

— С чего бы это, брат Олав? — говорит он.

Тости рассмеялся и сказал:

— Ты думаешь, это Олав конунг уронил под тобой коня?

Тот отвечает:

— Если он отвернется от меня, я буду обязан этим тебе, как никому другому[1495].

Он спешился и встал в строй. Конунг сказал Тости:

— Кто был тот рыцарь, что говорил с тобой?

Тости говорит:

— Харальд конунг, мой брат.

— Отчего ж ты сказал об этом так поздно? — говорит конунг.

Тости говорит:

— Я не хотел предавать его, ведь подъехав к нам, он оказал мне доверие.

— Он человек обходительный и видный и хорошо стоял в стременах, однако ему осталось недолго управлять страной[1496]. А кто были те, что стояли по обе стороны от него?

Тости говорит:

— Один был Хельги сын Хейнрека, а другого зовут Бьярлейв[1497].

— Не ожидал я увидать здесь этого человека. Он мне знаком, и я не отправился бы в этот поход, знай я, что он жив.

Тости говорит:

— Нам не должно быть дела до этого человека.

Тут Харальд конунг сын Гудини спрашивает:

— Лейв, кто тот рослый муж, под которым упал конь?

Лейв отвечает:

— То был норвежский конунг.

Конунг говорит:

— Он суров на вид и ему недолго осталось жить, так как похоже, что его дни сочтены.

Конунг Норвегии так построил свое войско, чтобы те его люди, которые были вооружены щитами, стали по кругу и прикрывали остальных — «а те, у кого нет защиты, пускай встанут за ними и сражаются из-за них».

Но когда оба войска сошлись, англичане окружили строй норвежцев. Прежде чем идти в бой, Хеминг открыл свое имя и рассказал обо всем, что ему довелось пережить. Тут англичане издали боевой клич.

Харальд конунг сын Сигурда сказал тогда вису:

— Это было плохо сочинено, — говорит конунг, — надо бы сложить получше.

Харальд конунг сын Сигурда приказал своим людям, чтобы те не кидались в бой очертя голову, но стояли крепко и ничего не страшились. Англичане нападали на них, однако норвежцы защищались так хорошо, что те ничего не добились. Тогда Харальд конунг сын Гудини сказал Хельги сыну Хейнрека:

— Что бы нам такого предпринять, чтобы сломать их строй? Ведь надо ждать, что к ним вот-вот подойдет подкрепление с кораблей, и тогда от наших нападений будет еще меньше толку, чем теперь, когда у них всего-то горстка людей.

— Нам следует, — сказал Хельги, — нападать на них еще отважнее, а если и это не поможет, отойти назад, и тогда, может статься, они решат, что мы обратились в бегство. Вот тогда-то их строй рассыплется и они бросятся преследовать нас, а мы как можно скорее повернем им навстречу.

Они так и поступили. И когда норвежцы увидали, что те повернули прочь, они бросились за ними, а когда те обратились против них, они уже не смогли построиться в другой раз[1505]. Теперь битва была не на жизнь, а на смерть, однако в том месте, где стояли Харальд конунг и Тости, ничего не происходило. Тогда Харальд конунг сын Гудини сказал Хемингу:

— Что толку от твоего везения и меткости, если ты не посылаешь стрелу в конунга, когда только ты можешь узнать его?

Хеминг говорит:

— Я не собираюсь скрывать, что узнал его, но я не осмеливаюсь выстрелить в него из-за Олава конунга.

— Не знаю тогда, — говорит Харальд конунг, — зачем ты явился сюда, коли не желаешь сражаться. Пометь его своей стрелой, чтобы я смог узнать его, и тогда я сам застрелю его, поскольку мне Олав конунг не помеха.

Тогда Хеминг выпустил в конунга стрелу без наконечника, и она вонзилась ему в щеку и повисла. Конунг тотчас же выдернул ее, но после этого его стало легко узнать. После этого Харальд сын Гудини выстрелил и попал Харальду конунгу в горло. Конунг опустился на землю. Он сказал Тьодольву скальду:

— Подойди сюда, сядь и поддерживай мою голову, ведь и я долго держал высоко твою.

Тости подошел к конунгу и спросил, не ранен ли тот.

Конунг отвечает:

— Мне был послан всего лишь маленький кусочек железа, и все же я жду, что он не напрасно был вынут из горна. Я хочу, чтобы ты принял предложение своего брата и примирился с ним, я же приму ту часть державы, которая была мне предложена нынче утром.

Тости говорит:

— Сегодня вечером мы оба будем в гостях у одного хозяина.

Конунг говорит:

— Хотелось бы мне, чтобы тот хозяин, на которого ты намекаешь, никогда не оказывал мне гостеприимства.

После этого конунг умер[1506].

Затем англичане издают боевой клич. Они говорят, что норвежский конунг пал, и предлагают Тости мир. Тогда Тости схватил знамя и заявил, что покажет им, что еще не все предводители норвежцев погибли — «пока я в состоянии сражаться».

После чего битва продолжается еще некоторое время.

Тут Хеминг сказал:

— Отчего ж вы теперь не побуждаете меня сделать выстрел, государь?

Конунг отвечает:

— Оттого что я не желаю выносить смертный приговор моему брату.

Хеминг отвечает:

— Достойно удивления, что вы охотно позволяете убивать ваших людей. Но я бы послал ему кое-что на память, если только вы не станете мне запрещать.

Конунг говорит:

— Я не стал бы мстить, даже если бы ему был причинен серьезный вред.

Тогда Хеминг выпустил стрелу, и она попала Тости в глаз. А Тости, когда в него вонзилась стрела, сказал:

— Бог узнает меня по этой отметине, — и сразу же умер[1507].

После этого Харальд конунг предлагает норвежцам мир. Как раз в это время подошел Эйстейн Тетерев и спросил у Тьодольва скальда, как обстоят дела. Тьодольв сказал[1508]:

Эйстейн сказал:

— Пойдем на них со всей отвагой и не станем прикрываться щитами, поскольку у нас тут не может быть другой цели, кроме как лечь костьми.

Их натиск был так силен, что все войско англичан повернуло вспять. Они говорят конунгу, что те, с кем им пришлось иметь дело, — не люди. Конунг отвечает:

— Это люди, и все они смертны.

Они долго бились, а потом Николас сказал:

— Мы так устали, что уже не в состоянии больше нападать на них.

Эйстейн отвечает:

— Твоя правда, и нам надо принять какое-то решение. Побежим к лесу: вряд ли много англичан бросится нас преследовать, так как они будут рады любой передышке. А мы там сбросим с себя броню и потом возобновим свой натиск, и каждый из нас будет биться ради славы, а не для того чтобы продлить себе жизнь.

Все сказали, что желают того же, и решили принять этот план. Тут англичане стали кричать и предлагать норвежцам мир. Тогда Эйстейн с другими норвежцами опять ринулись вперед и сказали, что те скоро убедятся, что норвежцам не нужна пощада. Сражение возобновилось вновь, и англичане сотнями бежали, покинув конунга. Николас сын Торберга бился с Хельги сыном Хейнрека, и так теснил его, что Хельги ничего не оставалось, как отскочить назад, защищаясь. Эйстейн Тетерев напал на конунга и Вальтьова. Битва была такая жаркая, что с тех пор в Англии всякий опасный бой стали называть Сечей Тетерева[1509]. Многие были убиты там, и больше всего норвежцев, поскольку они сражались без доспехов. Видит тут Хеминг, что Николас одолевает Хельги. Тогда он выпускает стрелу Николасу под ребра, так что она пронзает его насквозь и выходит с другой стороны. Тогда пали Николас, Тьодольв скальд и множество норвежцев. Эйстейн продолжал сражаться и настолько приблизился к конунгу, что убил его знаменосца. Хеминг увидал это и выпустил стрелу Эйстейну под руку, она попала ему в сердце, и он пал, стяжав себе большую славу. Как только Эйстейн пал, норвежцы, все, кто только мог, обратились в бегство, но англичане не стали их преследовать. Когда Харальд конунг поехал после сражения в Лундун, его сопровождало не более пятисот человек. Он отрядил людей перенести в церковь тела тех, кто был убит, как своих воинов, так и норвежцев, а еще он разрешил Олаву сыну Харальда и всем оставшимся в живых норвежцам отплыть из Хравнсейра.

Вильяльм Незаконнорожденный

Как было сказано прежде, в Валланде правил Вильяльм Незаконнорожденный[1510]. Он узнает о походе Харальда конунга в Англию. Он посылает гонцов во все концы своей державы и созывает большое войско. Он обращается к ним с речью и говорит:

— Вам известно, что вышло из нашего союза с Харальдом сыном Гудини. Мне только что доложили, что на его страну совершено нападение. Я хочу отправиться с этим войском, с тем чтобы отомстить за него, если с ним что-нибудь случилось[1511]. Кроме того, сейчас самое подходящее время отомстить Харальду за тот позор, который он на меня навлек, и потребовать себе Англию. Даже если он и одержал победу, все его самые доблестные воины должны быть изранены и изнурены боем.

В тот самый день, когда Вильяльм готовился выехать из Рудуборга и уже сидел на коне, к нему подошла его жена, схватила его за стремя и хотела заговорить с ним. Однако он пришпорил коня, и она упала прямо перед ним, так что конь затоптал ее и она умерла на месте[1512]. Он сказал:

— Чем хуже начало, тем лучше конец[1513], а потому надо ожидать, что наш поход будет удачным.

Затем они взошли на корабли и поплыли в Англию, и как только высадились там, принялись разорять страну. Говорят, что, прежде чем приступить к разграблению страны, он приказал сжечь Ивара Без Костей[1514]. Харальд конунг узнает об этом и созывает своих людей. Люди его были сильно изранены. Конунг предлагает им оставить страну, если они считают, что не в состоянии его поддержать, однако они все сказали, что желают следовать за ним.

Конунг говорит:

— Если вы не готовы служить мне верой и правдой, уж лучше оставьте меня.

Те заявили, что никогда не расстанутся с ним.

Он выступает со своим войском навстречу Вильяльму, и между ними завязывается жаркая битва. Это произошло спустя девятнадцать ночей после того, как пал Харальд конунг сын Сигурда[1515]. Там полегло множество англичан, поскольку многие из тех, кто участвовал в этой битве, ни на что не годились. Они сражались весь день, и вечером Харальд конунг сын Гудини пал, а Хеминг, Хельги и Вальтьов построили своих воинов свиньей и выстояли.

Тогда Вильяльм сказал:

— Я дарую тебе пощаду, Вальтьов, если ты присягнешь мне в верности, и тогда ты получишь отцовское наследство и звание ярла.

Вальтьов говорит:

— Я не стану приносить тебе клятв, однако я готов обещать тебе свою верность, если ты выполнишь то, что предложил.

— Примиримся на этих условиях, — говорит Вильяльм.

Вальтьов спросил:

— А что же ты предложишь Хемингу и Хельги?

Вильяльм отвечает:

— Хельги получит отцовское наследство и звание ярла. Но он должен присягнуть мне в верности и обещать, что будет давать мне советы всякий раз, когда лучше моего знает, как поступить. А Хеминг останется при мне, и если он будет мне верен, я стану ценить его больше других людей.

Вальтьов спрашивает:

— Что вы оба скажете на это?

Хельги отвечает:

— Пускай Хеминг решает.

Хеминг отвечает:

— Я знаю, что вам, англичанам, кажется, что пора бы уже положить конец этому немирью. Мне же мало радости остаться в живых после этой битвы. И все же я не стану подвергать вас опасности дольше, чем вы этого хотите, хотя мне и кажется, что обещанный Вальтьову мир будет коротким.

Вальтьов отвечает:

— Уж лучше нам быть обманутыми, чем никому не доверять, и я не хочу, чтобы ради меня погибло еще больше людей.

Они прекращают сражение и получают пощаду.

После этого Вильяльм был провозглашен конунгом и они отправились в Лундун. Вальтьов испросил дозволения уехать домой и, получив его, отбыл восвояси в сопровождении двенадцати человек. Конунг поглядел им вслед и сказал:

— Неразумно было отпускать этого человека и позволить ему ехать на все четыре стороны, раз он не пожелал принести нам клятвы. Скачите за ним и убейте его.

Они так и сделали. Вальтьов спешился и запретил своим людям защищаться. Он зашел в одну церковь, и был убит там[1516]. В ней его и похоронили, и люди считают, что он был хорошим человеком.

Исцеление Харальда конунга сына Гудини

На следующую ночь после того, как Харальд конунг сын Гудини был убит, на поле сражения пришел бедный селянин со своей женой, чтобы обобрать павших и присвоить себе их имущество. Они видят там груды мертвых тел и замечают среди них яркий свет. Тогда они посовещались и решили, что не иначе как среди мертвецов лежит святой человек. Принимаются они тут растаскивать в разные стороны трупы в том месте, откуда шел свет, и видят, что из груды тел высовывается рука, а на ней большое золотое запястье. Бонд взялся за эту руку и спросил, жив ли человек, которому она принадлежит. Тот отвечает:

— Я жив.

Старуха сказала:

— Стащи-ка с него трупы, сдается мне, что это сам конунг.

Они посадили этого человека и спросили, можно ли его излечить.

Конунг говорит:

— Не буду отрицать, что меня можно вылечить, однако не думаю, что вам это под силу.

Старуха сказала:

— Нужно попытаться это сделать.

Они подняли его, положили в повозку и отвезли к себе домой.

Старуха сказала:

— Вырежь у лошади сухожилие и отрежь ей уши, и если к тебе нагрянут люди, которые станут искать труп конунга, скажи им, что я безумна, а твою лошадь драли волки.

Они омыли конунгу раны, перевязали их и спрятали его у себя. Вскоре после этого туда являются люди Вильяльма конунга и спрашивают, не перенес ли тот к себе домой Харальда конунга, живого или мертвого.

Старик отвечает:

— Я этого не делал.

Те отвечали:

— Нет смысла скрывать это, так как к твоему дому ведут кровавые следы.

Старик говорит:

— Не больно-то меня заботит ваш конунг. В ночь перед сражением волки задрали мою лошадь, и для меня это куда горшая потеря.

Те ответили:

— Возможно это и правда, так как мы и впрямь видали здесь задранную лошадь. Однако мы все же хотели бы войти и обыскать дом на всякий случай.

Старик сказал:

— Нет конца моим несчастьям! Моя жена помешалась, услыхав, как трубят в рог, и когда раздался боевой клич.

Однако они все равно пожелали войти в дом. А когда они вошли, старуха сидела у очага и ела уголь. Завидев их, она вскакивает на ноги, хватает меч, осыпает их проклятиями и угрожает убить. Они выходят, посмеявшись над ней, и так и уезжают восвояси ни с чем и говорят конунгу, что не смогли отыскать тело Харальда конунга.

А старик и старуха втайне выхаживают конунга, пока тот не выздоравливает. Затем конунг посылает старуху к Хемингу, и она рассказывает ему, где конунг.

Хеминг говорит:

— Было бы неплохо, матушка, когда бы у тебя было хоть немного соображения.

Старуха отвечает:

— Я в своем уме.

На следующий день Хеминг приходит к конунгу, и это была очень радостная встреча. Они беседовали весь день напролет. Хеминг стал убеждать конунга проехать по всей стране и собрать войско, — «и тогда вы вскорости отвоюете страну у Вильяльма».

Конунг сказал:

— Я знаю, что это могло бы увенчаться успехом, однако слишком многие стали бы в таком случае клятвопреступниками, а я не желаю быть причиной столь большого зла. Поэтому я хочу поступить по примеру Олава конунга сына Трюггви, который, после того как он потерпел поражение в Стране Вендов[1517], не захотел возвращаться в свою державу, а предпочел отправиться в Грецию и служил там Богу до конца своих дней[1518]. И теперь я намерен распорядиться, чтобы для меня приготовили отшельничью келью в Кантарабюрги[1519], где я частенько мог бы видеть в церкви Вильяльма конунга. Питаться же там я буду только тем, что мне станешь приносить ты.

Хеминг согласился с этим. Конунг дает старику со старухой много денег и после этого удаляется от мира. Так он живет отшельником три зимы, и ни один человек, кроме Хеминга и священника, который его исповедует, не знает, кто он такой.

Однажды, когда Хеминг приходит к Харальду, тот говорит ему, что захворал и что вернее всего умрет от этой болезни. А как-то раз, когда Вильяльм конунг сидел за столом, по всему городу принялись вдруг звонить в колокола. Конунг спросил, отчего это так прекрасно звонят. Хеминг отвечает:

— Полагаю, что скончался один монах, которого звали Харальд.

— Что еще за Харальд? — говорит конунг.

— Сын Гудини, — говорит Хеминг.

— И кто ж о нем заботился? — спрашивает конунг.

Хеминг отвечает:

— Это делал я.

— Если это правда, — говорит конунг, — то тебе предстоит умереть. Но прежде мы хотим взглянуть на тело.

Затем он направился в келью, где лежало тело отшельника. С него сняли всю одежду, и все узнали в нем Харальда конунга. Он был красив и благообразен, и все, кто стояли рядом, услыхали благоухание и поняли, что это был святой человек. Тогда конунг спросил у Хеминга, не желает ли тот сделать что-нибудь, чтобы спасти свою жизнь.

Хеминг спросил:

— А чего бы вы хотели от меня, конунг?

— Чтобы ты поклялся мне в том, что будешь так же верен мне, как был верен Харальду конунгу, и всегда будешь служить мне так же, как ему.

Хеминг говорит:

— Я скорее предпочту умереть с ним, чем жить с тобой. Однако я давным давно мог бы предать тебя, когда бы захотел.

— И то правда, — сказал конунг, — что если ты будешь убит, в Англии станет одним доблестным человеком меньше. И вот что я хочу тебе теперь предложить: я сделаю тебя самым могущественным бароном Англии и поставлю тебя во главе своей дружины. А если ты не согласишься на это, я готов выплачивать тебе доход в триста фунтов[1520] каждый двенадцатый месяц, и живи в Англии, где тебе больше понравится.

Хеминг поблагодарил конунга за его предложение и сказал:

— Я готов остаться в Англии, но с этой поры я не желаю больше ничем владеть. Я хочу просить вас о милости: дозвольте мне удалиться в эту самую келью, и я хотел бы закончить в ней свои дни.

Конунг долго хранил молчание, а потом сказал:

— Поскольку эта просьба исходит от чистого сердца, она будет удовлетворена.

Затем Вильяльм велел одеть тело Харальда конунга в королевское облачение и устроить ему подобающие похороны, и он был погребен с великими почестями[1521]. Спустя недолгое время Хеминг удалился в вышеназванную келью и служил там Богу до старости. В конце концов он ослеп и умер в своем уединении.

И здесь заканчивается рассказ о Хеминге.

1

Ульв было имя одного человека, который жил в Теламёрке[1528]. Он был херсир[1529]. Жил человек по имени Гульдир[1530], он происходил из Фифлавеллир в Тиндсдале[1531]. Сына его звали Асгрим. Он был женат на Торкатле, по прозвищу Грудь. Асгрим получил отцовское наследство и был человеком уважаемым.

Как раз в то время, когда Асгрим собирался отправиться в викингский поход, жена его была на сносях, и Асгрим хотел, чтобы этого ребенка вынесли[1532]. Вечером накануне его отъезда она разродилась. Асгрим приказал своему рабу похоронить мальчика.

Тот отвечает:

— Не лучше ли будет прежде приготовить могилу?

Асгрим сказал, что пожалуй. Мальчик лежал на полу. Тут они слышат, как мальчик произнес:

Тогда Асгрим сказал:

— Конечно, ты будешь жить, родич, и судя по этому знамению, человеком ты станешь недюжинным.

Затем Асгрим велел окропить его водой[1534], и он был назван Торстейном.

2

В то время в Норвегии правил конунг Харальд Прекрасноволосый[1535], и он уже успел подчинить себе почти всю страну, чтобы все платили ему подать. Он призвал к себе человека по имени Торорм. Тот был родичем конунга и жил в Траме[1536].

Конунг сказал:

— Я узнал, что жители Теламёрка не уплатили подать. Я желаю, чтобы ты потребовал ее уплаты от Асгрима, сына Ульва херсира, так как я не собираюсь никому прощать долгов. И мне стало доподлинно известно, что отец с сыном премного раздосадованы с тех самых пор, как я с таким трудом завоевал Норвегию. Однако я намерен и впредь держать ее в подчинении и получать все, что мне причитается.

Торорм отвечал, что готов поехать по поручению конунга, — «сдается мне, однако, что они едва ли согласятся».

Конунг сказал:

— Поглядим тогда, на чьей стороне сила. Но для начала поговори с ними по-хорошему.

И вот он едет и встречается с Асгримом. Он передает ему поручение конунга и требует от него уплатить столько же денег, сколько платят в других местах.

— И не позорьте себя отказом подчиниться законным требованиям конунга.

Асгрим отвечает:

— Насколько мне известно, мои предки сидели в этих владениях, не платя никакой дани. И хотя этот конунг и проявляет беспримерную алчность, я все равно намерен оставаться свободным и не платить подати.

Торорм отвечает, что, по его мнению, тот поступает неразумно, — «и не менее могущественным людям, чем ты, ссора с конунгом не принесла ничего хорошего».

Торорм отправляется к конунгу и рассказывает ему, как обстоит дело.

Конунг сказал:

— Раз так, мы скоро решим это дело. Мы захватим его угодья и добро, а ему оставим всего лишь пядь земли, — и призывает к себе Торира, своего управителя[1537], чтобы тот все устроил.

После отъезда Торорма Асгрим созвал бондов на тинг и сказал:

— Надо ждать, что конунг плохо воспримет мой отказ. Я хочу послать ему не подать, а дары, и сделаю это первым из нас всех.

Затем он выбрал посланцев, чтобы те отвезли конунгу дары. Это был гаутский жеребец и в придачу к нему много серебра.

Посланцы являются к конунгу и говорят:

— Асгрим херсир посылает вам свой привет и пожелания благоденствия вашей державе. До него дошло ваше требование уплатить подать. Однако он не хочет платить ее и вместо этого послал вам множество подарков в знак своей дружбы.

Конунг сказал:

— Забирайте назад все его подарки. В этой стране я — конунг, и мне, а не ему, устанавливать в ней права и законы.

Пришлось тогда посланцам воротиться ни с чем.

Тут как раз приезжает Торорм и велит Асгриму созывать тинг.

Асгрим поднялся и сказал:

— Вам должно быть известно, чего от нас требует Харальд конунг. Сдается мне, здесь сейчас собралось большинство жителей Теламёрка из числа тех, к чьему мнению прислушиваются. Я хочу, чтобы мы сообща дали ответ людям конунга, так чтобы ответственность за это решение не лежала на мне одном. Можно ожидать, что конунг обратит свой гнев против того, кто возьмет это на себя. А теперь я хочу знать ваш ответ.

Бонды сказали, что он говорил от их имени, — «и мы не желаем платить подати».

— В таком случае вы выбрали себе самого неподходящего предводителя, — сказал Торорм. — Харальд конунг не давал спуску многим из тех, кто, как считалось, обладал не меньшей удачей, и все же им не поздоровилось.

Асгрим отвечает:

— Я поддерживаю решение бондов.

Тинг проходил на опушке леса. А когда он был распущен, Торорм сказал своему рабу:

— Ступай и убей Асгрима, а потом сразу же беги в лес.

Тот так и делает: пробирается сквозь толпу и наносит ему смертельный удар. Таково было распоряжение конунга. Бонды убили раба на месте, а Торорму удалось спрятаться в лесу, а затем добраться до корабля. И вот он является к конунгу и рассказывает ему, что произошло.

Конунг сказал:

— Едва ли сыщется раб отважнее этого. Я потому и выбрал его, что знал: кто бы ни убил Асгрима, он обречен. И я буду поступать так же сурово со всяким, кто пойдет мне наперекор.

3

Торстейн сын Асгрима был тогда в походе. Человек он был искусный, рослый и сильный. А когда он воротился домой из викингского похода, к нему пришли люди и поведали о гибели его отца.

Торстейн отвечает:

— Это все козни Харальда конунга, они его сгубили. И если Харальд конунг один будет все здесь решать, то в нашем роду скоро никого не останется.

После этого он превратил все отцовское наследство в серебро и движимое имущество и сказал, что не собирается мериться силами с Харальдом конунгом. В то время был большой исход из Норвегии в Исландию вследствие тех немалых дел, которые люди совершали из мести за свои обиды. И вот Торстейн собирается в Исландию, а с ним его брат Торгейр, десяти лет от роду, и Торун, сестра их отца, которая была приемной матерью Торгейра.

А когда корабль был готов выйти в море, Торстейн сказал своим спутникам:

— Когда мой отец не стал выносить меня, он наверняка подумал, что я не премину отомстить за него, ежели он умрет не от болезни. Пускай ответный удар и не падет туда, куда следует, — это не вызовет осуждения, раз он достанется человеку равному. А теперь я намерен отправиться в Траму к Торорму.

Он так и делает. Они прибыли туда глухой ночью и захватили их врасплох в доме.

Тогда Торстейн сказал:

— Я хочу, чтобы все знали: я здесь ради того, чтобы отомстить за своего отца, и я рассчитываю на вашу поддержку.

Его люди отвечали, что сделают все, что в их силах. Затем они подпалили усадьбу и сожгли Торорма со всеми его людьми в доме. Наутро они забили скотину, снесли туши на корабль и после этого отплыли. Торстейн сказал, что теперь он с большей охотой отправляется в плавание, чем это было прежде, когда любой в Исландии смог бы попрекнуть его тем, что он не отомстил за своего отца.

И вот они выходят в море и приплывают в устье Кривой Реки[1538]. Предводителем в округе в то время был человек по имени Флоси сын Торбьёрна. Он был одним из первых поселенцев[1539]. Люди поехали к кораблю. Флоси тоже был там. Он сразу же свел знакомство с Торстейном и поинтересовался, что заставило его оставить Норвегию и приехать сюда.

Торстейн сказал:

— Подобно некоторым, мне пришлось поспешно покинуть Норвегию, поскольку я оказался в трудном положении — вышло так, что я провинился перед Харальдом конунгом. Я хотел бы поселиться здесь и быть свободным.

Тот сказал, что такое случается с теми, кто не желает покоряться, — «и у нас ты найдешь радушный прием».

По совету Флоси он занял землю над Викингским Ручьем и дальше до самого Свиного Пастбища и поселился в Восточном Перевале[1540]. Он взял в жены Тордис дочь Гуннара, сына Сигмунда, сына Сигвата Рыжего[1541], который пал у Песчаных Холмов. Сигват Рыжий был женат на Ингибьёрг дочери Эйвинда Ягненка, сына Кари из Бердлы[1542], сестре Финна, отца Эйвинда Погубителя Скальдов[1543]. Сына Торстейна и Тордис звали Гуннар.

Торстейн был человек достойный и у него во всем был достаток.

4

Рассказывают, что в устье Кривой Реки прибыл корабль, который привез опасную заразу и хворь, и люди остерегались приходить к тем, кто приплыл на этом корабле, чтобы не заразиться от них, и так продолжалось некоторое время.

Когда Торстейн узнал об этом, он сказал, что негоже, чтобы эти люди умерли оттого, что им не оказали помощь. Он отправился к ним и спросил, что у них за болезнь такая.

Те отвечали, что эта напасть была наслана на них колдовством[1544], — «а теперь никто не желает о нас позаботиться».

Торстейн сказал:

— Не лучше ли вам будет поехать с нами?

А когда они прибыли домой, Тордис заявила, что неслыханное это дело — то, что он учинил, и собралась съезжать со двора. Однако Торстейн сказал, что так не годится, и разбил палатку неподалеку от хутора. Поэтому он получил прозвище Торстейн Палаточник[1545].

Люди эти настолько изнемогли от истощения, что всем, кроме Торстейна, было невмоготу находиться при них. А вели они себя беспокойно оттого, что тот из них, кто дольше других оставался в живых, припрятал немало серебра и не желал, чтобы оно досталось кому-нибудь[1546].

Торстейн впоследствии взял в жены Тордис дочь Сигфуса[1547]. Их сыном был Скегги, отец Гуннара, который был отцом Скегги, а тот — отцом Лофта, отца Гуннлауга Кузнеца[1548].

1

Во времена правления Магнуса конунга[1559] приехал из Исландии в Норвегию человек по имени Гисл. Он был сыном Иллуги сына Торвальда, сына Тинда. Тинд был братом Иллуги Черного[1560]. Гислу было семнадцать лет, когда он отправился в Норвегию. Он вел себя скромно и был молчалив. Он нанялся к одному знатному человеку, звали его Хакон из Форборди[1561]. Всю зиму Гисл почти ничего не ел и не пил и был всегда невесел. Как-то раз Хакон сказал Гислу:

— Я наблюдал за тобой и заметил, что у тебя всегда угрюмый вид. Похоже, ты обдумываешь что-то важное или решился на немалое дело. Скажи мне, что у тебя на уме, и каково бы ни было это дело, я сохраню его в тайне. Однако мне вряд ли понравится, если ты не захочешь мне открыться и отправишься отсюда совершать великие подвиги.

Гисл отвечает:

— Твоя правда, и я скажу тебе все как есть. Имя этого человека Гьяввальд, и как мне говорили, он теперь конунгов дружинник. Гьяввальд участвовал в убийстве моего отца вместе с Тормодом сыном Колли, своим тестем, там, в Исландии, и у меня на глазах нанес ему смертельную рану. Я за тем и приехал в Норвегию, что решил отомстить за отца или погибнуть.

— Безнадежная это затея, — говорит Хакон, — потому что Гьяввальд — ближайший человек Магнуса конунга и чужестранцу вряд ли удастся до него добраться. Но я не стану тебе мешать.

Магнус конунг сидел в эту зиму в Нидаросе, и Гьяввальд находился при нем в большом почете. Гисл отправился в город и по совету Хакона, своего хозяина, пошел на такую хитрость: он облил себе лицо горячим воском и дал ему застыть. От этого его лицо казалось обезображенным. Он подстерегал Гьяввальда, но ему все не представлялось удобного случая.

2

Как-то раз в субботу рано поутру Гисла остановил на улице сильный шум. Он увидал, что едет Магнус конунг, а с ним большая свита. Был там и Гьяввальд. Тут из одного двора вышла женщина с ребенком на руках, это была Хельга дочь Тормода, жена Гьяввальда. Она окликнула его, и он направился к ней, а конунг со свитой проследовал дальше. Потом Гьяввальд пошел по улице с каким-то человеком. Тут Гисл подбежал к нему и нанес удар. Удар пришелся в плечо, рука повисла, но не отскочила. Гьяввальд обернулся, и тогда Гисл нанес удар в другое плечо, и эта рана была такая же, как и первая. Гьяввальд упал. Гисл побежал вниз, к причалам, туда, где стояла лодка, груженная бревнами. Владельца лодки звали Торстейн, это был низкорослый исландец. Гисл вскочил в лодку к Торстейну, так что бревна попадали за борт, и принялся грести к Бакки[1562]. Когда они оказались на середине реки, Гисл поднялся и прокричал в сторону причалов:

— Объявляю, — сказал он, — что это я нанес раны Гьяввальду, дружиннику Магнуса конунга, если он ранен, и я убил его, если он убит[1563]. Готовым-к-Убийству звался я утром, а вечером, надеюсь, буду зваться Необреченным.

Затем они пристали к берегу у Бакки, и Гисл бежал на сушу.

Тут в городе затрубили и бросились искать его на кораблях и на суше. Его нашли в мелких зарослях и отвели в город. Конунговы люди обвинили Торстейна в том, что он перевез Гисла через реку, и сказали, что он-де также заслуживает смерти. Тогда Гисл сказал:

— Не обвиняйте его в том, в чем нет его вины.

Проходя мимо Торстейна, Гисл подхватил его. Тот был настолько мал ростом, что едва доставал ему до подмышек. Гисл подбросил его вверх одной рукой и сказал:

— Судите сами, — говорит он,- мог ли этот бедняга защитить от меня свою лодку, когда я подбрасываю его в воздух, как ребенка. Отпустите его с миром, потому что он невиновен.

Они так и сделали и сказали, что Гисл говорил хорошо и как подобает мужу.

Гисла заключили в оковы, которые повелел изготовить Харальд конунг сын Сигурда[1564], и никому еще не удавалось из них освободиться. Он сидел в подземелье под надзором одной женщины. В городе тогда собралось множество народу. Там было три исландских корабля. Одним правил Тейт, сын Гицура епископа[1565]; был там также Йон Священник сын Эгмунда, который потом стал епископом в Холаре[1566]. В городе было не меньше трех сотен исландцев.

Магнус конунг был вне себя от ярости. Он сидел вместе с городским епископом; там находился и Йон Священник, он был другом епископа. Конунг сказал, что Гисл должен быть убит, и в этот момент колокол возвестил о начале праздника. Конунг сказал:

— Как, уже три часа? Взгляните-ка на солнце!

Так и сделали, и оказалось, что было только начало третьего часа[1567]. Епископ сказал:

— Государь, хоть этот человек и содеял немалое, по случаю праздника ему бы следовало даровать пощаду.

Конунг сказал:

— Это ваша уловка, однако вы рассудили против моей воли.

— Вовсе нет, государь, — говорит епископ, — вам решать, как с ним поступить.

Затем собрались исландцы. Там было много родичей и друзей Гисла; они обсуждали это дело и советовались, что предпринять. Они были в большом затруднении и так ни о чем и не договорились.

3

Наступило воскресенье, и конунгу передали, что Гьяввальд хотел бы с ним увидеться. Конунг пришел к нему. Гьяввальд сказал:

— Я хочу, государь, привести в порядок мои дела, потому что не знаю, сколько мне еще отпущено времени. Я хотел просить вас даровать Гислу пощаду. Он храбро отомстил за своего отца.

— Не стоит на это рассчитывать, — говорит конунг.

Гьяввальд сказал:

— Ты знаешь, конунг, что я долгое время следовал за тобой повсюду и не раз рисковал своей жизнью ради твоей. Я всегда с готовностью выполнял все поручения, какие ты на меня возлагал, хороши они были или плохи, и теперь, может статься, это наша последняя встреча. Я уже беседовал со священниками и поведал им о своих делах и причастился. Они говорят, что я смогу заслужить спасение, если прощу то зло, которое причинили мне. И я ожидаю, государь, что ты не станешь преграждать мне путь в царствие небесное тем, что предашь смерти этого человека.

— Будь по-твоему, — говорит конунг. Он ушел, а Гьяввальд вскоре умер.

4

В понедельник рано поутру исландцы держали совет. Тейт сказал:

— Не много нам чести, если наш земляк и достойный собрат будет убит, однако все мы видим, что любой, кто ввяжется в это дело, рискует и жизнью своей, и имуществом. Предоставим конунгу решать, и если не удастся сохранить жизнь этому человеку, то пускай и мы все умрем, а нет — так всем будет дарована пощада. Мы должны выбрать своего вожака и слушаться его.

Они все высказались за то, чтобы он стал их предводителем, а они будут следовать его советам. Он сказал:

— В таком случае вы все должны поклясться мне в том, что не станете жалеть ни себя, ни своего добра ради того, что я сочту нужным предпринять в этом деле.

Они так и сделали.

Потом они пошли в баню, и тут затрубили в рог. Тейт тотчас же выскочил из бани. Он был в рубахе и полотняных штанах, лоб ему обхватывал золотой шнурок, а поверх рубахи изнанкой наружу накинут был двухцветный плащ на сером меху, алый с коричневым.

Сбежались все исландцы, однако, когда трубят на сходку, всегда проходит какое-то время, прежде чем соберется народ. Тейт сказал:

— Пойдем не мешкая к дому, где сидит Гисл, чтобы подоспеть туда раньше конунговых людей.

Они двинулись по улице с большим шумом, а у той женщины окно как раз выходило на улицу. Она выбежала поглядеть и сказала Гислу:

— Большое несчастье, что ты здесь, потому что сюда идут люди конунга.

Гисл отвечает:

— Не будем из-за этого горевать, хозяйка.

Он сказал тогда такую вису:

Тут они принялись рубить дверь, и она с треском разлетелась. Люди увидели, что Гисл слегка шевельнулся. Тейт сбил с него оковы, взял его в свой отряд, и они отправились на сходку. А навстречу им шел Сони Предводитель Гостей[1569]. Он шел забрать Гисла. Он сказал:

— Вы, исландцы, не теряли времени даром. Сдается мне, что вы решили сами вершить суд над этим человеком. Но конунг и его люди хорошо помнят, что вы натворили нынче утром, а Магнус конунг не прощал и меньших оскорблений, чем убийство его дружинника этим салоедом[1570].

5

Когда начался тинг, первым поднялся Сигурд Шерстяная Нитка[1571]. Он сказал:

— Я полагаю, большинству присутствующих известно, что убит наш товарищ по оружию, Гьяввальд. Приехал из Исландии человек с обвинением против него, но не стал требовать себе возмещения, как поступают другие, а взял и убил его. Нам, людям конунга, кажется, что иные считают пустяком перебить по одному всех конунговых дружинников. Может статься, со временем они так расхрабрятся, что и с самим конунгом будут считаться не больше, чем с другими. То, что здесь произошло, — большой позор и заслуживает жестокой кары, и это дело не поправить, даже если за одного нашего человека убить десятерых исландцев, и так наказать их за дерзость, чтобы им впредь неповадно было захватывать людей, находящихся во власти конунга.

И он умолк. Тогда встал Тейт, сын епископа, и сказал:

— Не разрешит ли конунг теперь мне взять слово?

Конунг спросил у человека, стоявшего рядом:

— Кто этот человек?

Тот отвечает:

— Государь, это Тейт, сын епископа.

Конунг сказал Тейту:

— Ни в коем случае не разрешу я тебе говорить, потому что от твоих речей не приходится ждать ничего хорошего, и ты заслужил, чтобы тебе отрезали язык.

Тогда встал Йон Священник сын Эгмунда и сказал:

— Не разрешит ли конунг мне сказать несколько слов?

Конунг спросил:

— Кто теперь говорит?

Тот человек отвечает:

— Исландский священник Йон.

Конунг сказал:

— Разрешаю тебе говорить.

Йон Священник начал свою речь так:

— Благодаренье Богу, эти страны стали христианскими, и Норвегия, и Исландия, ибо прежде бродили вперемежку и люди, и демоны, а нынче дьявол остерегается показываться нам на глаза. Теперь он использует людей для исполнения своих замыслов. Вот и сейчас, как все мы слышали, он говорил устами того, кто здесь только что выступал. Уже был убит один человек, а он убеждает нас, что нужно убить еще десятерых. Я думаю, такие люди многого добьются своими дурными делами и злыми уговорами, если захотят отвратить хёвдингов от справедливости, милосердия и прочих добрых привычек и станут подстрекать и подбивать их творить жестокости и злодейства, дабы порадовать врага рода человеческого убийством крещеных людей. А ведь мы, государь, такие же верные тебе люди, как и те, что живут в этой стране. Следовало бы вам, правителям, которые сидят в этом мире и вершат суд над народом, подумать о том, что вы представляете на земле того Судию, который придет в Судный день вершить суд над всем миром. И теперь, государь, в вашей власти вынести правый приговор и остеречься выносить неправый, ибо на всякий тинг и на всякую сходку является сам всемогущий Господь со своими святыми. Бог посещает добрых людей и правый суд, а дьявол приходит со своими слугами к дурным людям и на неправый суд, и можно не сомневаться, что придет Судья, который рассудит обе стороны по справедливости. Подумайте-ка теперь, государь, какой огонь горит жарче и дольше, тот ли, что разведен в печи, когда жгут дубовое полено, или тот, что зажжен от сухой ветки. Так вот, если ты, конунг, будешь вершить неправый суд, то быть тебе брошенным в тот огонь, где горит дубовое полено, но если ты рассудишь по справедливости, то можно надеяться, что ты очистишься в том огне, что зажжен от сухой ветки.

Так окончил Йон Священник свою речь. Конунг сказал:

— Сурово ты говорил, священник.

Однако не было заметно, чтобы он был сильно рассержен. Тогда встал Гисл и сказал:

— Не позволишь ли, конунг, и мне сказать несколько слов?

Конунг спросил, кто говорит. Ему сказали.

— Я не стану тебе препятствовать, — говорит конунг.

Гисл сказал:

— Я хочу рассказать о том, что отец мой был убит, и это дело рук Гьяввальда и Тормода. Мне тогда было шесть лет, а Торвальду, брату моему, девять. Мы оба присутствовали при убийстве моего отца. Гьяввальд тогда сказал, что и нас, братьев, также следует убить. И не очень-то достойно мужчины рассказывать о том, государь, что мне тогда трудно было сдержать слезы.

Конунг сказал:

— Однако ты их мужественно проглотил.

Гисл сказал:

— Сказать по правде, государь, этой весной я долго подстерегал Гьяввальда и дважды был совсем близок к цели. В первый раз дело кончилось ничем из-за моего почтения к церкви, а в другой раз мне помешал колокольный звон. И теперь я думаю, что колокольный звон может спасти мне жизнь. Однако я сочинил о вас хвалебную песнь[1572] и хотел бы ее исполнить.

Конунг сказал:

— Говори, если хочешь.

Он исполнил песнь с достоинством, однако в ней было немного искусства. Потом Гисл сказал Тейту:

— Вы отнеслись ко мне с большой добротой, но теперь я не хочу дольше подвергать вас опасности. Я хочу отдать себя во власть Магнуса конунга и подчиниться его воле.

— Поступай как знаешь, — говорит Тейт.

Гисл снял с себя оружие, подошел к конунгу, положил голову к нему на колени и сказал:

— Делайте теперь с моей головой что хотите. Однако я буду благодарен, если вы даруете мне жизнь и сделаете меня таким человеком, каким пожелаете.

Конунг отвечает:

— Сам будь хозяином своей голове. Садись за стол на место Гьяввальда, ешь и пей и исполняй ту же службу, что выполнял он прежде[1573]. Я поступаю так по просьбе Гьяввальда, моего друга. А теперь я вызываю восьмерых исландцев быть поручителями в этом деле. За убийство Гьяввальда я назначаю штраф в шестнадцать марок[1574] золотом. Половину должен уплатить ты, а другую половину пусть уплатят по марке поручители.

Они поблагодарили конунга и на том уладили это дело. Потом конунг обратился к Йону Священнику:

— Мне понравилась твоя речь, ты говорил от Божьего имени, и я хотел бы, чтобы ты за меня молился, потому что твои молитвы имеют большой вес у Господа, ибо я верю, что ты поступаешь так, как угодно Богу.

Тот пообещал конунгу молиться за него.

Однажды, когда Йон Священник шел по улице, к нему обратился какой-то человек:

— Зайди в этот дом, — сказал он, — с тобой хочет увидеться Сигурд Шерстяная Нитка.

Он так и сделал. Сигурд сказал:

— Не знаю, священник, в чем тут дело, однако твои слова пошли мне во вред, и я заболел. Я хочу, чтобы ты прочел надо мной молитвы.

Он так и сделал и благословил его. Тогда Сигурд сказал:

— Многое могут сотворить слова твои, и суровые, и добрые, потому что мне уже полегчало.

Сигурд дал Йону Священнику богатые подарки, и они расстались друзьями. Этот Сигурд основал мужской монастырь на Нидархольме[1575] и передал ему большие владения.

После этого Йон Священник и Тейт сын епископа уехали в Исландию. Тейт сделался большим человеком, но прожил недолго, а Йон Священник стал епископом в Холаре и теперь считается святым.

1

После этого блаженный Йоханнес[1582] уезжает с юга из Дании по великой милости и с великодушного дозволения Свейна конунга[1583], держа путь в Норвегию, и прибывает на север в Трандхейм, с благочестивым намерением посетить святые мощи благословенного Олава конунга[1584], мученика Божьего. В то время в Норвегии правил Магнус конунг Добрый, сын Олава конунга, прозванный Магнусом Голоногим, внук Харальда сына Сигурда[1585].

Конунг тогда сидел в Трандхейме. Там в это время было множество исландцев, Тейт сын Ислейва епископа[1586] и немало других могущественных людей. И вот свершилось там злое дело: один исландец по имени Гисл[1587] убил дружинника Магнуса конунга, которого звали Гьяввальд. А подвигло на это злодеяние уже упомянутого Гисла то, что он должен был отомстить за своего отца, поскольку, когда Гисл был еще ребенком, Гьяввальд убил в Исландии Иллуги, его отца[1588].

Теперь надо рассказать о том, что сразу же после убийства Гьяввальда Гисл был схвачен, закован в кандалы и брошен в темницу. И как только исландцы, что были в городе, узнают об этом, все они немедля идут к темнице, в которой сидел заключенный в нее Гисл. Тейт сын епископа первым подошел к дверям темницы. И вот он и с ним три сотни исландцев налегли на дверь, и она с треском разлетелась. Тут Гисл слегка шевельнулся. Люди увидали это.

А прежде чем они пришли, Гислу сказали, что туда направляются люди конунга. Он тогда сказал вису:

Тейт сбил с него оковы и взял его под свою защиту, после этого они отправились на сходку[1590]. Навстречу им шел Аудун Предводитель Гостей[1591], он и его люди намеревались забрать Гисла.

Тут Аудун сказал:

— На этот раз вы, исландцы, не теряли времени даром и, сдается мне, вы решили, что сами вместо конунга будете вершить суд над этим человеком. Однако неплохо было бы вам помнить о том, что вы натворили нынче утром[1592], ведь Магнус конунг не прощал и меньших оскорблений, чем захват осужденных на смерть людей какими-то салоедами[1593].

Тейт отвечает:

— Молчи, негодяй, а то как бы тебя не вздули!

После этих слов Аудун удалился.

2

Как только начался тинг, поднялся Сигурд Шерстяная Нитка[1594] и сказал:

— Я думаю, большинству собравшихся здесь известно, что убит наш товарищ по оружию, Гьяввальд. Приехал из Исландии человек с обвинением против него, однако не стал требовать себе возмещения, как поступают другие, но сам учинил над ним расправу, нанеся ему смертельную рану. Нам, людям конунга, кажется, что, если оставить это неотомщенным, иные могут счесть пустяком перебить так всю дружину. Теперь, может статься, они так расхрабрятся, что и с самим конунгом будут считаться не больше, чем с другими. Случившееся здесь — это величайшее злодеяние, и оно заслуживает жестокой кары, и это дело не поправить, даже если за одного норвежца убить десятерых исландцев и тем наказать их за дерзость, чтобы им впредь неповадно было захватывать людей, находящихся во власти конунга.

И он умолк. Тогда встал Тейт сын епископа и сказал:

— Не угодно ли моему государю дозволить теперь сказать мне?

Конунг спросил у человека, который стоял рядом с ним:

— Кто это просит слова?

— Государь, — говорит тот, — Тейт сын епископа.

Конунг сказал гневно:

— Разумеется, мы не позволим тебе говорить, так как от твоих речей не приходится ждать ничего хорошего, и ты заслужил, чтобы тебе отрезали язык.

Многие исландцы просили дать им слово, но никто из них не получил разрешения говорить.

3

Потом поднялся Йон Священник и сказал:

— Не позволит ли государь высказаться мне?

Конунг спросил:

— Кто говорил сейчас?

Ему сказали, что это Йон Священник просит дать ему слово.

Конунг сказал:

— Мы разрешаем тебе говорить.

Тогда святой Йоханнес начал свою речь так:

— Благодаренье Господу нашему Иисусу Христу, страны эти нынче христианские, и Норвегия, и Исландия, тогда как прежде все бродили тут вместе — люди и дьявол. Теперь же дьявол остерегается показываться людям на глаза, как раньше, и все же он принуждает людей быть его приспешниками и использует их для исполнения своих проклятых замыслов. Вот и теперь нам всем недолго припомнить, как он вещал устами того, кто выступал здесь первым, говоря так: «Убит один дружинник конунга, и следовало бы убить десятерых исландцев за одного норвежца». Но подумайте о том, добрый государь, что мы, исландцы, такой же верный вам народ, как и тот, что живет в этой стране, и я считаю, что подобные люди своими злыми уговорами первым делом добьются того, что выпустят на волю самого дьявола. Следовало бы вам, правителям, что сидят в этом мире и вершат суд над народом и представляют на земле того Судию, который придет в Судный день вершить суд над всем миром, дабы воздать каждому по заслугам, задуматься о том, что вам должно вершить правый суд. Ибо на всякий суд и на всякий тинг является сам всемогущий Господь со своими святыми — он посещает добрых людей и правый суд. Также и дьявол приходит туда со своими слугами, посещая дурных людей и неправый суд. И все же в конце концов наступит Суд, который рассудит всех по справедливости. Подумайте-ка теперь, государь, какой огонь горит жарче: тот ли, что разведен в печи, когда жгут дубовое полено, или тот, что зажжен от сухой ветки. Так вот, если вы, государь, станете вершить неправый суд, то тогда, может статься, быть вам брошенным в тот огонь, где горит дубовое полено. Но ежели вы, конунг, будете судить по справедливости, можно надеяться, что вы тогда очиститесь в огне Чистилища — том, что зажжен от сухой ветки.

Конунг сказал:

— Сурово ты говорил, священник, и тем не менее этот человек заслужил самую жестокую казнь за то, что он содеял.

Конунг был в сильном гневе и повелел Аудуну Предводителю Гостей забрать Гисла у Тейта и его сторонников и не останавливаться ни перед чем, если те вздумают оказать сопротивление.

И вот, поскольку Аудун исполнился ярости и был подстрекаем многими, он не мешкая взялся за дело с большим рвением, и у него не было недостатка в помощниках. Исландцы же, со своей стороны, приготовились обороняться и вознамерились защищать Гисла до последнего вздоха — покуда они будут в состоянии держаться на ногах.

Но когда Аудун со своим отрядом подошел к тому месту, где находились исландцы, Гисл бросился к людям конунга и сдался им, говоря:

— Никогда не бывать такому, чтобы по моей вине погибло столько достойных людей, поскольку мне все равно предстоит умереть — не сейчас, так потом. Так что ради Бога, — сказал он, обращаясь к своим товарищам, — поберегите себя, ведь нынче все могли убедиться в вашей отваге и готовности скорее пасть, чем отдать меня во власть моих недругов, и примите большую благодарность за ваши добрые намерения.

4

И вот Аудун и его люди забирают Гисла, и они довольны тем, что, хотя исландцам это и не понравилось, они не стали их преследовать, так как это было бы неразумно по причине превосходства сил конунговых людей, а также потому, что при этом присутствовал сам конунг. Аудун идет не мешкая и велит воздвигнуть на тинге высокую виселицу, вознамерившись самым решительным образом отомстить за своего товарища Гьяввальда и предать величайшему бесчестью и Гисла, и всех, кто хотел поддержать его и был готов оказать сопротивление. И все ради того, чтобы посрамить тех, кого, как казалось ему, он одолел, хотя бы среди них и были самые лучшие люди, каковым был святой Ион Священник, который, как явствует из предстоящего события, делал всем добро.

Когда же святой Йон увидал, что люди конунга ведут Гисла на виселицу, он поднялся и сказал, обращаясь к конунгу:

— Не дозволите ли вы мне, государь, распорядиться по моему желанию тем плащом, что вы даровали мне зимой[1595]?

Конунг сердито посмотрел на него и догадался о том, что он намеревался сделать, но все же сказал:

— Делай с ним что хочешь, только имей в виду, что впредь тебе достанется не много подарков от конунга, если ты вздумаешь расстаться с этим.

Святой Йон отвечал, что его это не заботит, и направился прямиком туда, где хлопотали над Гислом, и накинул на него плащ — подарок конунга.

Тогда Аудун Предводитель Гостей сказал:

— Этому салоеду не стоит ожидать пощады, так что поглядим, каково ему будет болтаться на виселице.

После этого они вздернули Гисла, как вора, и совершили это дело самым позорным образом, разве только висел он в плаще — подарке конунга, и они не посмели воспротивиться тому, кто накинул на него этот плащ. Святой же Йон Священник удалился оттуда в благочестивых слезах, направился в церковь и пребывал там остаток дня.

5

Тинг на этом закончился, и конунг вместе с дружиной воротился в палаты. Поговаривают, что вскоре после того, как произошло это событие, конунг начал сильно раскаиваться в содеянном, хотя люди и не находили ничего плохого в том, что он не внял советам Йона Священника.

В то время в Норвегии был такой закон, что повешенные должны были висеть на виселице до тех пор, пока не упадут. И вот, как рассказывают мудрые люди, когда наступила среда, святой Йон Священник вышел из церкви с девятью спутниками и, придя туда, где висел Гисл, заявил, что желает забрать свой плащ. Святой Йон трижды обошел вокруг виселицы по ходу солнца, затем трижды пал на колени и совершил молитву, а когда поднялся, то повелел перерубить веревку над головой Гисла. Они так и сделали. И тут произошло достославное событие: когда Гисл падал, он опустился на землю прямо на ноги и так и остался стоять. Тогда святой Йон приблизился к нему, снял с него плащ и приветствовал его, назвав по имени, а Гисл радостно ответствовал ему и попытался было к нему подойти, однако не смог. Йон Священник спросил, что с ним такое.

Гисл отвечает:

— Я могу сказать лишь одно: с той поры, как ты накинул на меня плащ, я как будто бы пребывал в каком-то приятном месте, только вот ноги мои высовывались из-под плаща и одеревенели, оттого-то пока что я не могу ходить.

Все принялись возносить хвалы всемогущему Господу за то великое знамение, которое им было явлено, когда Он сохранил жизнь этому человеку, благодаря молитвам и заслугам своего возлюбленного друга, святого Йоханнеса, ведь человек этот висел с понедельника до среды на крепкой веревке, на которой вешают воров, и тем не менее, как уже было сказано, остался жив. Некоторые же книги повествуют, что вышепомянутый Гисл не был повешен, а добился пощады и полного примирения[1596], и все исландцы, о которых говорилось, что они проявили дерзость, пользовались поддержкой и были защищены мольбами святого Йоханнеса.

Затем Йон Священник коснулся ног Гисла — тех мест, на которые тот ступал, и он снова стал ходить. И вот возвращаются они с Йоном Священником восвояси и проходят мимо одного дома. Оттуда вышел человек и обратился к Йону Священнику:

— Зайди в дом. Сигурд Шерстяная Нитка, конунгов лендрманн[1597], и Аудун Предводитель Гостей лежат здесь оба при смерти, и страдания их столь жестоки, что они не могут сносить их без стенаний. С великим смирением и искренним раскаянием они просят тебя прийти к ним и со священными молитвами возложить руки на их головы.

Он так и сделал.

Сигурд сказал:

— Не знаю уж, как это вышло, добрый священник, однако слова, что ты произнес на сходке, пошли нам обоим во вред, так что мы тяжко захворали. А теперь я хочу тебе исповедаться и попросить, чтобы ты отнесся к нам получше и помягче, чем давеча на тинге, и прочел над нами молитвы.

Как только Сигурд закончил исповедь, Йон Священник сказал:

— Поскольку ты много и тяжко грешил против Господа, столь же велика должна быть и назначенная тебе за это расплата, коли ты желаешь полностью примириться со своим создателем.

Сигурд отвечал, что намерен поступить так, как он укажет. По рассказам людей, чьим словам можно доверять, святой Йон вынес решение и назначил ему такую епитимью: он должен был на свои средства воздвигнуть доминиканский монастырь на Нидархольме[1598] и пожертвовать ему столько добра, чтобы служители Божьи могли пребывать там в достатке и содержаться подобающим образом. Многим людям известно, что Сигурд Шерстяная Нитка получил от Магнуса конунга этот остров, и первый из них, говорят, решил построить там монастырь и передал ему свое наследственное имущество и немало других крупных владений. И скорее всего все было именно так, как тут сказано.

И когда Сигурд вымолил себе прощение своим самоотречением, святой Йоханнес прочитал над обоими приятелями священные молитвы и дал им свое благословение.

Тогда Сигурд сказал:

— Многое могут сотворить слова твои, как суровые, так и добрые, священник, потому что мне уже полегчало.

То же самое сказал и Аудун. Они дали Йону Священнику богатые дары и расстались с ним добрыми друзьями.

6

Теперь нужно рассказать о том, что Йон пришел к конунговым палатам. Конунг тогда сидел за столом. Святой Йон вошел в пиршественную палату, с ним было девять человек. И как только конунг завидел Йона Священника, он милостиво протянул ему обе руки и сказал:

— Садись за стол рядом с нами, Йон Священник, возлюбленный друг Господень. Мне хотелось бы, чтобы ты стал и моим лучшим другом, поскольку я уверен в том, что твои желания совпадают с Божьей волей. Поэтому я хочу, чтобы мы с тобою также были заодно.

Святой Йон отвечает:

— В таком случае, быть может, вы захотите обойтись столь же приветливо и с моими товарищами, исландцами, потому что я придаю этому большое значение.

Конунг сказал:

— Ты при всяком случае показываешь, что желаешь добра каждому, и благодаря Господу и добрым людям тебе часто удается добиться своего. После того же, что тут произошло, стало ясно, что все это должно называться не иначе как чудесами. Так что теперь все в твоей власти, Йон: чего бы ты ни захотел, ты получишь это от нас, и чем раньше, тем лучше.

Святой Йон с благодарностью принял приглашение конунга и уселся за стол рядом с самим государем. Угощение там было на славу.

А после того как Йон Священник сел за стол, к конунгу подошел Гисл и поздоровался с ним. Конунг милостиво принял его приветствие.

Гисл сказал:

— Я хотел бы теперь примириться с вами, мой государь.

Конунг отвечает:

— Мы охотно даруем тебе пощаду. Садись на место Гьяввальда, и отныне ты будешь пользоваться у нас таким же почетом, как и он, пока был жив.

Гисл поблагодарил конунга за проявленную к нему монаршую милость. Он отправился вместе с Магнусом конунгом в Ирландию[1599] и был поставлен там главным над заложниками, которых Магнус конунг послал в Куннактир[1600] к Мюркьяртану, конунгу ирландцев[1601].

Был с ними в этой поездке один норвежец. Он заявил, что хорошо знает ирландский язык, и попросил дозволения приветствовать конунга, и Гисл ему разрешил.

Тогда он сказал, обращаясь к конунгу:

— Male diarik[1602].

А на нашем языке это означает: «Будь ты проклят, конунг!»

Тут один из людей короля сказал:

— Государь, — говорит он, — видно, этот человек — самый большой негодяй из всех норвежцев.

Конунг отвечает:

— Olgeira ragall[1603].

Это значит по-нашему: «Не изведана темная дорога».

Конунг хорошо с ними обходился. Потом Магнус конунг принялся воевать в Ирландии. Конунг сказал тогда:

— Теперь вы все должны были бы поплатиться своими жизнями, но мы не хотим убивать вас, хотя Магнус конунг и заслужил это. Каждый из вас может отправляться куда пожелает.

Гисл уехал в Исландию, и его считали большим человеком. Он жил там до самой старости. Его сына звали Эйнар, и о нем была сложена большая сага[1604].

Святой Йон Священник после этих событий недолго оставался с Магнусом конунгом. Конунг препоручил себя его молитвам, пожаловав ему подобающие дары, и они расстались с великой приязнью.

1

Эйнар сын Скули был человеком братьев Сигурда и Эйстейна[1645]. Они с Эйстейном конунгом были большими друзьями, и Эйстейн конунг попросил его сложить драпу об Олаве[1646]. Он сочинил ее, и когда он исполнял ее на севере в Трандхейме в церкви Христа, случилось великое чудо и церковь наполнилась дивным благоуханием. Люди говорят, что эти знамения были посланы самим конунгом, потому что песнь пришлась ему по душе. Эйстейн конунг очень ценил Эйнара.

Рассказывается, что однажды конунг Эйстейн сел за стол, а Эйнара все не было. Эйстейн конунг к тому времени сделал его своим окольничим[1647]. Дело было на севере в Трандхейме. Эйнар только что побывал в Нуннусетре на Бакки[1648].

Конунг сказал:

— Тебе, скальд, полагается штраф за то, что ты не явился к столу[1649], при том что ты — конунгов скальд. Мы не помиримся, если ты не сложишь вису прежде, чем я осушу этот кубок.

Эйнар сказал тогда вису:

Конунг был очень этим доволен.

2

Рассказывают, что как-то раз, когда Сигурд конунг был в Бьёргюне[1650], случилось так, что в городе находились двое скоморохов. Одного из них звали Ярлманн. Этот Ярлманн стащил козленка и съел его в пятницу. Конунг решил наказать его за это. Он повелел схватить Ярлманна и задать ему порку.

Эйнар подходит и говорит:

— Жестоко же вы намереваетесь обойтись с нашим приятелем Ярлманном.

Конунг сказал:

— Что ж, это в твоих руках. Сложи-ка вису, а пока ты ее не закончишь, его будут пороть.

Эйнар сказал:

— Ярлманну, верно, захочется, чтобы мне не пришлось долго подыскивать слова.

Ему отвесили пять ударов.

Тогда Эйнар сказал:

— Теперь виса готова.

3

Одним летом случилось, что в Бьёргюн приехала знатная женщина по имени Рагнхильд. Она была женой Паля сына Скофти[1652]. У нее был большой боевой корабль, и она плавала на нем так же величаво, как лендрманны. Она остановилась в городе.

А когда она собралась в обратный путь, конунг увидал ее отплытие и сказал:

— Кто из скальдов нынче с нами? — говорит конунг.

Там был Снорри сын Барда[1653]. Ему не удалось сразу подыскать нужные слова, и он не смог сложить стихи так быстро, как хотелось конунгу.

Тогда конунг сказал:

— Будь Эйнар с нами, дело обстояло бы иначе.

Тот тогда по оплошности отстал от конунговой свиты, и конунг спросил, в городе ли он, и послал за ним.

Когда он пришел к причалам, конунг сказал:

— Добро пожаловать, скальд! Ты только погляди, сколько великолепия в снаряжении этой женщины. Сложи-ка об этом вису и закончи ее прежде, чем корабль проплывет мимо Хольма[1654].

Эйнар отвечает:

— Без вознаграждения не пойдет.

Конунг спросил:

— И что же ты хочешь взамен?

Эйнар ответил:

— Ты и семеро твоих дружинников должны запомнить по одному стиху из висы, а ежели не сумеете, вы дадите мне столько кувшинов меда, сколько не запомнили стихов.

Конунг согласился.

Затем Эйнар сказал вису:

Тогда конунг сказал:

— Сдается мне, я запомнил: «Вдрызг взрывает волны» — и, да видит Бог, — «бриз межой прибрежной».

Никто из них так и не смог припомнить, что было между этим[1658].

Эйнар оставался потом в свите конунга, и у него были добрые отношения с его людьми.