Исландские пряди

В отличие от исландских саг, многие из которых известны читателям по их переводам на русский язык, так называемые пряди — это главным образом произведения малой формы. Уже в эпоху Средневековья так стали именовать рассказы (в первую очередь это были истории об исландцах), которые вплетались в составленные в XIII-XIV вв. саги о правителях Норвегии, или, как их ныне принято называть, «королевские саги». Возможная причина возникновения такой практики заключалась в том, что саги эти создавались в Исландии и прежде всего были рассчитаны на исландскую аудиторию, в которой любые упоминания о соотечественниках, и в особенности сообщения об их успехе и возвышении за пределами страны, естественно, не могли не находить заинтересованных слушателей. Собственно, первейшая задача множества таких историй и состояла в прославлении исландцев. Ведь обычно в них повествовалось о людях, которым вследствие неких совершенных ими поступков (а чаще всего проступков) или благодаря их незаурядным талантам и достоинствам довелось привлечь к себе внимание правителей чужой страны и в итоге завоевать их признание и расположение.

Уже само древнеисландское слово þáttr «прядь» (множественное число — þœttir) проливает свет на особенности передачи и хранения этих рассказов, большинство из которых дошли до нас в качестве вставок в более пространные повествования. Из первоначального значения этого слова в исландском — «пряди, из которых сплетается канат» (древнеисландское þáttr состоит в отдаленном родстве со славянским ткать) довольно рано, судя по всему еще в дописьменное время, свидетельства чему можно найти в поэзии скальдов, развилось более широкое производное — «часть от (любого) целого». В результате в известных нам памятниках XIII-XIV вв. это наименование обычно применяется для обозначения частей литературного произведения — будь то часть песни, раздел или глава судебного уложения либо часть или даже одна из сюжетных нитей сагового повествования (söguþáttr). В XIV в. в одной из главных рукописей «королевских саг» («Книге с Плоского Острова») мы впервые находим более специализированное употребление этого наименования: название «пряди» закреплено в ней исключительно за вставными историями, интерполированными в текст жизнеописаний норвежских государей, среди которых оказывается и немалое число рассказов, обычно причисляемых к прядям. Однако поскольку словом þáttr в этой компиляции обозначается любое инородное вкрапление — вставка в сагу, это наименование явно не успело еще приобрести в ней того терминологического смысла, в котором оно начинает применяться в следующем столетии и которое по традиции вкладывается в него и поныне. Как свидетельствуют исландские рукописи, в XV в. слово þáttr впервые употребляется для обозначения отдельных, а вовсе не включенных в другие тексты рассказов, хотя и в это время, и позднее самостоятельные повествования вне зависимости от их характера и размера куда чаще по традиции именуются «сагами» (отсюда нередкое варьирование в заглавиях одних и тех же произведений). Судя по всему, превращение наименования «прядь» из сугубо формального обозначения интерполяций в другие тексты в термин, принадлежащий к сфере номенклатуры исландских повествовательных форм, впоследствии закрепившийся преимущественно за произведениями малой прозы, было обусловлено именно обычаем вставлять такие произведения в средневековые компиляции «королевских саг». Поскольку в последних они приводились под рубриками «Прядь (т.е. вставка) о таком-то» (например, «Þáttr Þorsteins uxafóts» — «Прядь о Торстейне Бычья Нога»), подобные заголовки приставали к ним, становясь их неотъемлемой частью, а затем воспроизводились при последующем копировании этих рассказов уже в качестве всецело самостоятельных историй, записываемых отдельно от некогда «приютивших» их саг (как это, к примеру, вполне могло произойти и с уже упомянутым рассказом о Торстейне: так, в рукописи AM 552 h 4to, датируемой последней четвертью XVII в., этот рассказ назван «прядью» — «Þáttur af Þorsteini uxafót Islending» — «Прядь об исландце Торстейне Бычья Нога», хотя в этом списке он приведен отдельно от каких бы то ни было саг). Соответственно изменялось и смысловое наполнение наименования «прядь», о чем красноречиво свидетельствует тот факт, что со временем его начинают переносить также и на рассказы, никогда не вплетавшиеся в другие тексты (примером чему может служить «Прядь о Пивном Капюшоне», в рукописях именуемая то «сагой», то «прядью»). Теперь историки исландской литературы употребляют термин «прядь» применительно к любым коротким повествованиям, независимо от той формы, в которой они дошли до наших дней — в качестве составных частей королевских жизнеописаний или же совершенно отдельных, самостоятельных рассказов, имевших собственную рукописную судьбу.

До сих пор не существует общепринятого представления о том, где проходит граница между небольшой сагой (smásaga) и прядью, как и не всегда легко удается отделить пряди, т. е. законченные самодостаточные рассказы, от эпизодов саг, иные из которых также могут обладать известной самостоятельностью и автономностью внутри повествования саги. Единственный признаваемый всеми исследователями критерий выделения прядей — малый объем — представляет собой слишком несовершенный «измерительный инструмент», чтобы его можно было использовать во всех случаях, тем более, что, как должен был заметить читатель этой книги, некоторые из присутствующих в ней прядей (например, «Прядь о Хеминге сыне Аслака», «Прядь об Эймунде сыне Хринга» или «Прядь о Торстейне Силе Хуторов») лишь с очень большой натяжкой могут быть охарактеризованы как произведения «малой формы». Конечно же, самыми надежными критериями отнесения того или иного произведения к какому-нибудь разряду могут быть лишь его жанровые признаки, иными словами, не сугубо внешние (как объем), но структурные и содержательные черты, объединяющие его с другими, в чем-то похожими на него произведениями. В нашем случае установление таких признаков затрудняется, однако, тем обстоятельством, что, подобно сагам, пряди не представляют из себя монолитной группы, в которой удалось бы выявить некие универсальные для них всех общеобязательные черты, но распадаются на отдельные подвиды и тематические группы, между которыми зачастую обнаруживается весьма мало сходства. Ниже мы попытаемся выявить наиболее существенные особенности, характерные для основных групп, или жанровых разновидностей, прядей. Однако первым делом нам предстоит обратиться к тем средневековым книгам, в которых сохранилось большинство собранных здесь рассказов.

I. ПРЯДИ В СОБРАНИЯХ «КОРОЛЕВСКИХ САГ»

Более половины приведенных здесь прядей были включены в одно из главных собраний «королевских саг» — уже упоминавшуюся «Книгу с Плоского Острова» («Flateyjarbók», GKS 1005 fol.). Это самая большая из средневековых исландских рукописей, иллюминированный фолиант, созданный в 1387-1394 гг. и первоначально состоявший из 202 разделенных на две колонки листов (т.е. 404 страниц); позднее, в XV в., к этой рукописи была добавлена «младшая» часть (23 листа), о чем будет сказано особо. Согласно прологу к «Книге с Плоского Острова», вернее сказать, описи, оставленной на обороте первого листа одним из ее составителей, священником Магнусом Торхалльссоном, владельцем этого собрания был родовитый исландец Йон Хаконарсон из Видадальстунги (Междуречья Ивовой Долины) на севере Исландии. Вслед за сообщением о заказчике в прологе приводится перечень вошедших в эту книгу текстов: «Вначале здесь говорится о том, как заселялась Норвегия, потом об Эйрике Путешественнике[2003], после этого (рассказывается сага) об Олаве конунге сыне Трюггви со всеми ее прядями. После нее следует сага о конунге Олаве Святом сыне Харальда со всеми ее прядями, а также с сагами об оркнейских ярлах; затем сага о Сверрире; затем сага о Хаконе Старом вместе с сагой о Магнусе конунге, его сыне; затем прядь об Эйнаре сыне Сокки из Гренландии[2004]; после этого о Хельги и Ульве Злом. Вслед за этим начинаются погодные записи от сотворения мира, и доводятся они до того, что происходит ныне в наших краях. (Рассказ) об Эйрике Путешественнике и саги об обоих Олавах были записаны священником Йоном сыном Торда, а все, что после этого, и то, что вначале, записал священник Магнус сын Торхалля, и (он) украсил все заставками...». Немного ниже (на л. 4г), в завершение рассказа «Как заселялась Норвегия» («Hversu Nóregr byggðisk»), сообщается, что книга эта была написана в то время, когда правителем Дании, Норвегии и Исландии был «Олав сын Хакона, по собственному его признанию, названный в честь святого Олава конунга сына Харальда», и что произошло это, «когда от рождества Господа нашего Иисуса Христа прошло .rn.ccc.lxxx. и .vij. лет», т.е. в 1387 г. Еще одна запись на первом листе рукописи, сделанная ее более поздним владельцем, объясняет происхождение названия «Книга с Плоского Острова»: она гласит, что Йоун Финнссон получил этот манускрипт в подарок от своего деда Йоуна Бьёртнссона, «бонда с Плоского Острова».

О заказчике книги, знатном и состоятельном исландце Йоне Хаконарсоне (ок. 1350 — ок. 1410/1415), за исключением того, что среди его предков по отцу были приближенные норвежских государей и что он состоял в родстве с могущественными Стурлунгами — к этому роду принадлежал прославленный историк и поэт Снорри Стурлусон (1178/1179-1241), — известно очень немногое. По имеющимся сведениям, помимо «Книги с Плоского Острова», по заказу Йона было создано еще одно большое собрание саг, «Vatnshyrna» («Книга с Оконечности Озера»), в которое среди прочих входили такие знаменитые произведения, как «Сага о людях из Лососьей Долины» и «Сага о людях с Песчаного Берега». В этой же книге, привезенной в Данию в конце XVII в. и погибшей в университетской библиотеке в Копенгагене во время опустошительного пожара 1728 г., была и одна из прядей, которую читатель найдет в настоящем собрании, — «Сон Одди Звездочета».

Как явствует из пролога, основную часть «Книги с Плоского Острова» образуют жизнеописания двух норвежских конунгов-миссионеров, Олава Трюггвасона (995- 1000) и Олава Харальдссона, или Олава Святого (1015-1028, ум. 1030). В книгу вошли наиболее пространные из посвященных им саг — так называемая «Большая сага об Олаве Трюггвасоне» и «Отдельная сага об Олаве Святом». Автором последней принято считать Снорри Стурлусона: сокращенная редакция этой саги включена в другой приписываемый ему труд — «Круг Земной», историю правителей Норвегии с древнейших времен до 1177 г. Однако и первое из этих сочинений, «Большая сага об Олаве Трюггвасоне», также имеет непосредственное отношение к Снорри Стурлусону, поскольку она представляет собой расширенную версию написанной им саги об этом конунге и тоже одной из составных частей «Круга Земного». В Средние века изготовление новых рукописных книг подразумевало довольно существенное преобразование, а подчас и частичное пересочинение (изменение, сокращение и дополнение) уже записанных ранее текстов. «Королевские саги» не являются здесь исключением. Так и не обретая, несмотря на их фиксацию на пергаменте, окончательной формы, они продолжали изменяться, сохраняя известную «текучесть» текста и в письменной традиции, которая постоянно требовала от них приспособления к вкусам заказчиков манускриптов, а также к меняющимся представлениям и задачам, стоявшим перед их новыми переписчиками, выступавшими скорее в роли редакторов, нежели писцов. В соответствии с обычной для того времени практикой в конце XIII или в начале XIV в. неизвестный компилятор, взяв за основу «Сагу об Олаве Трюггвасоне» Снорри Стурлусона, интерполировал в нее обширные заимствования из разнообразных источников, в том числе других версий жизнеописания этого конунга, и отредактировал ее, создав из нее, по сути дела, новое произведение. Среди вплетенных в «Большую сагу об Олаве Трюггвасоне» текстов мы находим не только пряди, но и саги, включаемые в нее частично или полностью: «Сагу о Халльфреде Трудном Скальде», «Сагу о фарерцах», «Сагу о крещении», а также отдельные фрагменты «Саги об Эйрике Рыжем», «Саги о людях из Лососьей Долины» и др. Что касается прядей, то в наиболее полной сохранившейся редакции этой саги в рукописи AM 61 fol. (1350-1375) присутствует восемь вставных рассказов: «Прядь о Торвальде Путешественнике», «Прядь о Рёгнвальде и Рауде», «Прядь об Эгмунде Битом и Гуннаре Пополам», «Прядь о Торвальде Тасальди», «Прядь о Свейне и Финне», «Прядь о Тидранди и Торхалле», «Прядь о Свади и Арноре Старухин Нос» и «Прядь об Эйндриди Широкостопом».

К ним могут быть добавлены также «Прядь о Норна-Гесте», «Прядь о Хельги сыне Торира» и «Первая прядь о Халльдоре сыне Снорри», приведенные лишь в более поздней рукописи той же саги AM 62 fol. (1375-1399). Помимо перечисленных, в «Большой саге об Олаве Трюггвасоне» обнаруживаются и «необъявленные» пряди, т.е. рассказы, в заголовках которых отсутствует указание на то, что они были вставлены в текст саги (см. коммент, к прядям). Это «Прядь о Торхалле Шишке», «Прядь о Сигурде из Городищенского Фьорда» и «Прядь об Альбане и Сунниве» (последняя частично входила уже в самую раннюю сагу об Олаве Трюггвасоне монаха Одда Сноррасона, упомянутую ниже).

Впоследствии, перерабатывая «Большую сагу об Олаве Трюггвасоне» для своего собрания, Ион Тордарсон дополнил ее эпизодами из наиболее ранней биографии этого правителя — «Саги об Олаве Трюггвасоне», написанной в конце XII в. исландским монахом Оддом Сноррасоном, а также множеством новых вставок как из текстов, ранее использованных его предшественником, так и из других саг и прочих сочинений, действие которых могло быть тем или иным образом связано с этим норвежским государем или даже только как-то соотноситься с периодом его правления (в том числе из «Саги о йомсвикингах», «Саги об оркнейцах», «Саги о гренландцах», «Книги о заселении страны» и др.). При этом он ввел в ее текст и целый ряд новых прядей: «Прядь о Торлейве Ярловом Скальде», «Прядь о Торстейне Бычья Нога», «Прядь о Сёрли», «Прядь о Хромунде Хромом», «Прядь о Торстейне Морозе» и «Прядь об Орме сыне Сторольва». В итоге выясняется, что лишь один из всего этого конгломерата разнообразных текстов, включенных в «Большую сагу об Олаве Трюггвасоне» в «Книге с Плоского Острова», присутствовал в исходном варианте биографии этого правителя, принадлежавшем перу Снорри Стурлусона, — это рассказ о Рауде Могучем, причем не исключено, что изначально он трактовался не как самостоятельное повествование, но как эпизод саги об Олаве[2005].

Этот же метод, несомненно, был использован составителем «Книги с Плоского Острова» и при работе над текстом жизнеописания святого покровителя Норвегии — Олава Харальдссона. Поскольку бывшая в распоряжении Йона Тордарсона редакция «Отдельной саги об Олаве Святом» не сохранилась, точно неизвестно, которые из прядей (сверх уже интерполированных в нее его предшественниками) были вплетены в эту сагу именно им. Как предполагают исследователи[2006], Йон добавил в «Отдельную сагу об Олаве Святом» следующие рассказы: «Прядь о Стюрбьёрне Воителе Шведов», «Прядь о Хрои Простаке», «Прядь об Эймунде сыне Хринга», «Прядь о Токи сыне Токи», «Прядь об Эйндриди и Эрлинге» и «Прядь о Вёльси», а также формально остающуюся за пределами текста саги «Прядь о Харальде Гренландце», которая была помещена им среди вставных повествований, образующих так называемую переходную часть между двумя королевскими биографиями (к ней принадлежат также «Прядь о Хауке Задаваке» и «Прядь об Олаве Альве Гейрстадира»). Кроме того, не исключено, что им же была вставлена в сагу и «Прядь о епископе Ислейве». Наряду с прядями Йон заимствует множество фрагментов из жизнеописания св. Олава, написанного священником Стюрмиром Карасоном (ок. 1170-1245), вплетает в нее «Сагу о названых братьях», части «Саги об оркнейцах» и др.

Как уже приходилось отмечать, все сделанные им и его предшественниками интерполяции в жизнеописания обоих Олавов (в «Большой саге об Олаве Трюггвасоне» в общей сложности они занимают около двух третей ее объема, а в «Отдельной саге об Олаве Святом» примерно 300 страниц из суммарных 520) Йон Тордарсон (как затем и Магнус Торхалльссон в процитированном выше прологе ко всей книге) именует в предпосланных их текстам рубриках «прядями», не проводя при этом никакого различия между собственно прядями, т. е. отдельными законченными рассказами, и частями вплетаемых наряду с ними в текст королевских биографий разнообразных саг. Таким образом, в «Книге с Плоского Острова» появление в заголовках наименования «прядь» сигнализирует не о родовой принадлежности или характере следующей затем истории, но исключительно о том, что перед нами вставка в текст саги — иными словами, некое инородное вкрапление, чье появление, в частности, означает временное отступление от основного повествования. В кратком предисловии, предваряющем рассказ о Торвальде Тасальди, составитель компиляции так обосновывает принцип «открытой композиции», которым он руководствовался, создавая свою версию «Большой саги об Олаве Трюггвасоне»: «Хотя может показаться, что многие записанные здесь рассказы и истории (rædur ok frasagnnir — букв.: речи, сказания. — Е.Г) прямо не относятся к саге об Олаве Трюггвасоне, не стоит этому удивляться. Ибо, подобно тому как воды из различных источников стекаются в один водоем, так и все эти истории разного происхождения имеют одну общую цель — проложить путь к тем событиям, в которых участвовали конунг Олав Трюггвасон или его люди»[2007]. Из сказанного следует, что редактор книги видел свою задачу в том, чтобы развернуть перед читателем широчайшее полотно событий, так или иначе связанных с главным героем саги или даже просто приключившихся в пору его правления, а потому любая история, имеющая хотя бы косвенное отношение к этому государю или его соратникам, могла, по его мнению, претендовать на то, чтобы ей было отведено место в королевском жизнеописании. В дальнейшем — в преамбуле к «Пряди об Асбьёрне Тюленебойце» в «Отдельной саге об Олаве Святом» — составитель книги вновь оправдывает включение в сагу о норвежском конунге большого количества изначально самостоятельных и посторонних ей рассказов: «И хотя здесь и приводится немало историй, которые, как может поначалу показаться, не имеют явного отношения к этой саге, тем не менее, все они еще до ее завершения приходят к одному и тому же, поскольку они служат прославлению святого Олава либо за творимые им чудеса, либо за его достославные деяния и подвиги, отвагу и бесстрашие, что и будет показано в последующих рассказах и историях»[2008].

Нетрудно заметить, что заявления составителя книги и в том и в другом случае имели своей целью оправдать включение в королевскую биографию множества посторонних ей историй, при этом ни в одном из приведенных автокомментариев ничего не сказано о назначении интерполированных вставных рассказов в сагах об обоих Олавах. В последнем случае отмечается, правда, что они служили прославлению святого короля за творимые им чудеса и подвиги, которые он совершил в пору своего правления, из чего можно заключить, что, по мнению редактора книги, вставляемые им истории дополняли сагу сообщениями о неких иных происшествиях и фактах, ничем, однако, принципиально не отличавшихся от уже изложенных в самой саге: ведь и в ней описывались деяния св. Олава и сотворенные им чудеса. Между тем решение вопроса о назначении вставных рассказов в тексте саг, включенных в «Книгу с Плоского Острова», способно пролить свет на замысел ее создателя, а возможно, и на обстоятельства появления этой компиляции.

В 80-е годы прошлого столетия исландский ученый Олавур Хатльдоурссон высказал предположение, затем подхваченное и другими исследователями, о том, что «Книга с Плоского Острова» предназначалась ее заказчиком, Йоном Хаконарсоном, для юного короля Норвегии и Дании Олава Хаконарсона (род. 1370) и что изначально она включала в себя лишь саги о двух его великих тезках и предшественниках на норвежском престоле — Олаве Трюггвасоне и Олаве Харальдссоне[2009]. Согласно данной гипотезе, подробные жизнеописания этих государей, которые изобиловали интерполяциями из «саг об исландцах», повествующих о его соотечественниках, по замыслу дарителя, должны были способствовать укреплению связи между Норвегией и Исландией и послужить молодому правителю к назиданию, дав ему образцы для подражания или же, наоборот, уберечь его от недолжного поведения, став для него предостережением. Особая воспитательная роль, как попытались в дальнейшем доказать другие исследователи[2010], отводилась при этом вставным рассказам, иначе говоря, собственно прядям, в которых нередко описывались взаимоотношения конунгов с их приближенными и посетителями, зачастую также исландцами. Предполагается, что функции многих из этих рассказов могли быть аналогичны тем, которые выполняли так называемые exempla, нравоучительные примеры, получившие распространение в средневековой латинской литературе, — они должны были включаться в «королевскую сагу» в морально-дидактических целях. Безвременная кончина семнадцатилетнего короля 3 августа 1387 г. не дала, однако, осуществиться планам дарителя и составителя книги. Со смертью Олава Хаконарсона пресеклась правившая в Норвегии династия, а спустя шесть месяцев, 2 февраля 1388 г., регентшей Норвегии была провозглашена его мать, датская королева Маргарета, и начался более чем четырехсотлетний период датского владычества. В Исландию весть о смерти короля должна была прийти лишь с возобновлением судоходства, весной 1388 г. Известно, что составитель «Книги с Плоского Острова», Йон Тордарсон, в том же году уехал в Норвегию и в течение последующих шести лет служил там священником в церкви Креста в Бергене: с этим, очевидно, и было связано появление второго редактора рукописи, Магнуса Торхалльссона, завершившего начатый Йоном труд в 1389-1394 гг. Как предположил Олавур Хатльдоурссон, отъезд Йона Тордарсона из Исландии скорее всего мог быть вызван тем, что после получения известия о смерти молодого короля работа над предназначавшимся ему в дар манускриптом приостановилась и сам Йон остался не у дел. Однако вскоре заказчик книги принял решение довести начатое дело до конца, ради чего и нанял другого священника, Магнуса Торхалльссона, перед которым была поставлена уже иная задача — изготовить фолиант для личного собрания Йона Хаконарсона. Именно вынужденным внезапным изменением концепции книги, как полагают исследователи, объясняется необычное соседство в одной рукописи жизнеописаний норвежских государей конца X — первой трети XI в. с историями о конунгах, правивших в конце XII — XIII в., — «Сагой о Сверрире» и «Сагой о Хаконе сыне Хакона», очевидно по просьбе заказчика добавленными в нее Магнусом Торхалльссоном. Желание Йона Хаконарсона иметь в своем собрании саги об этих правителях Норвегии, скорее всего, было продиктовано его семейной историей. Сверрир Сигурдарсон (1184-1202) и Хакон Хаконарсон (1217-1263) были предками тех государей, которым служили его собственные родичи, — известно, что дед Йона Хаконарсона, Гицур, был приближенным норвежского короля Хакона V сына Магнуса (1299-1319) и что король был крестным отца Йона, Хакона, в честь которого тот, по всей видимости, и был назван. В свете изложенного, по-видимому, получает объяснение также и весьма необычное — беспримерное в исландской рукописной традиции — парадное оформление «Книги с Плоского Острова». Хотя вся рукопись была иллюминирована Магнусом Торхалльссоном уже после кончины предполагаемого адресата книги, не может быть сомнений в том, что заставки и украшения были частью ее первоначального плана, поскольку первый писец, Йон Тордарсон, оставлял для них место на листах фолианта.

При том что гипотеза Олавура Хатльдоурссона завоевала немало сторонников, у нее нашлись и критики[2011]. Прежде всего указывалось на то, что в части манускрипта, который успел к 1387 г. записать первый компилятор книги, ни слова ни говорится о намерении поднести этот труд норвежскому королю, более того, в ней ни разу не упоминается даже имени молодого государя. Однако наиболее весомые аргументы в пользу того, что рукопись с самого начала предназначалась для ее исландского заказчика, дал анализ сделанных Йоном Тордарсоном интерполяций, а также преобразований, которые он произвел в текстах «Большой саги об Олаве Трюггвасоне» и «Отдельной саги об Олаве Святом». Что касается первой из этих саг, то было замечено, что компилятор включил в нее пряди, в которых рассказывалось о предках Йона Хаконарсона. Что же до второй саги, то в ней, как выясняется при ближайшем рассмотрении, был произведен ряд неожиданных сокращений, которые трудно объяснить в рамках изложенной гипотезы о норвежском адресате книги. Так, Йон Тордарсон целенаправленно изымал из заключительной части жизнеописания Олава Харальдссона все главы, в которых рассказывалось о преемниках этого конунга на норвежском престоле — его сыне Магнусе Добром (1035-1047), брате Харальде Суровом (1046—1066), а также о потомках последнего. Подобного рода редактирование текста «Отдельной саги об Олаве Святом» могло бы быть оправдано лишь в двух случаях: если компилятор планировал продолжить изложение истории правителей Норвегии, включив в свою книгу соответствующие саги, либо если адресат составляемой книги уже располагал другой рукописью, в которой содержались саги об этих конунгах. О том, что включение в компиляцию «Саги о Магнусе Добром», а тем самым, вероятнее всего, и прочих саг, повествующих о государях, правивших между 1035 г. (годом вступления на норвежский престол сына Олава Святого, Магнуса) и 1177 г. (годом вступления в борьбу за престол Сверрира), не входило в планы составителя «Книги с Плоского Острова», свидетельствуют некоторые особенности изложения «Отдельной саги об Олаве Святом», на которых мы не имеем возможности останавливаться в рамках данной статьи[2012]. Между тем, как было установлено, изъятые при переписке главы этого королевского жизнеописания находят весьма близкие текстуальные параллели в другом собрании саг о норвежских конунгах, которое как раз и было посвящено историческому периоду 1035-1177 гг. Речь идет о рукописи, именуемой «Hulda» (букв.: Тайная [книга], AM 66 fol.), к которой, как оказалось, тоже приложил руку Магнус Торхалльссон[2013]. Эта рукопись также была создана на севере Исландии, в бенедиктинском монастыре Мункатвера в Островном Фьорде, однако несколько раньше «Книги с Плоского Острова» — в 1350-1374 гг. Предполагается, что владельцем и этого манускрипта был Ион Хаконарсон[2014], и если это действительно так, то получают объяснение все трудноразрешимые загадки «Книги с Плоского Острова». Это и отсутствие в ней саг о государях, правивших в течение почти полутора столетий, которые отделяют гибель Олава Святого от восшествия на норвежский престол самозванца Сверрира, и последовательное устранение из «Отдельной саги об Олаве Святом» глав, посвященных преемникам Олава, — поскольку в распоряжении заказчика книги уже было собрание саг, повествующих об этом периоде истории Норвегии, естественно, отпадала необходимость повторно копировать тот же материал во вновь составляемой компиляции. Но из всего этого следует, что «Книга с Плоского Острова» изначально должна была предназначаться для домашней библиотеки ее заказчика, Иона Хаконарсона, а вовсе не для юного короля Олава IV...

Как уже было сказано, в отличие от «Книги с Плоского Острова», «Hulda» включает в себя саги о норвежских правителях от Магнуса Доброго до Магнуса Эрлингссона (1162-1184), те. посвященные следующему периоду в истории Норвегии, с 30-х годов XI в. до последней трети XII в. Содержащаяся в этой рукописи редакция «королевских саг» известна также из другой книги, которая, как и «Hulda», была записана на севере Исландии, но несколькими десятилетиями позднее, в начале XV в. Книга эта носит название «Hrokkinskinna» («Сморщенная Кожа», GKS 1010 fol.). Поскольку текст последней в основном дублирует текст «Hulda», не возникает сомнений, что обе эти рукописи восходят к одному и тому же утраченному «архетипу», в связи с чем представленная в них версия «королевских саг» обычно именуется «Hulda-Hrokkinskinna». Как принято считать, это собрание должно было появиться в последней трети XIII в. (по всей видимости, после 1280 г., но никак не позднее рубежа XIII-XIV вв.). Обе книги включают в себя полтора десятка прядей, главным образом унаследованных ими вместе с сагами, в которые они были интерполированы, из более раннего источника, однако кое-какие из этих вставных рассказов присутствуют исключительно в «Hulda-Hrokkinskinna» и не известны из других саг о тех же конунгах. Это «Прядь о Торгриме сыне Халли», «Прядь о Храфне сыне Гудрун» и «Прядь о Гисле сыне Иллуги». Кроме того, в XVI в. к основной части рукописи «Hrokkinskinna» (91 лист) были добавлены четыре листа, на которых был записан большой фрагмент «Пряди о Хеминге сыне Аслака».

Компиляция «Hulda-Hrokkinskinna» не является оригинальным собранием «королевских саг», но основывается на двух более ранних собраниях — «Гнилой Коже» («Morkinskinna», GKS 1009 fol., ок. 1275) и в особенности на «Круге Земном» («Heimskringla») Снорри Стурлусона. Тогда как знаменитый исторический труд Снорри вообще не включает в себя прядей (если не считать нескольких вполне встроенных в основное повествование вставных рассказов в «Саге об Олаве Святом), «Гнилая Кожа», напротив, представляет собой главное средоточие прядей, действие которых происходит в период, следующий за христианизацией Норвегии и правлением Олава Харальдссона. Именно в ней содержится большинство прядей, рассказывающих о преемниках Олава, Магнусе Добром и Харальде Суровом, а также о потомках последнего из этих конунгов. Это «Прядь о Торстейне сыне Халля с Побережья», «Прядь об Арноре Скальде Ярлов», «Прядь о Хрейдаре Дураке», «Вторая прядь о Халльдоре сыне Снорри», «Прядь о неразумном исландце», «Прядь об Аудуне с Западных Фьордов», «Прядь о Бранде Щедром», «Прядь об исландце-сказителе», «Прядь о Торварде Вороний Клюв», «Прядь о Халли Челноке», «Прядь о Стуве», «Прядь об Одде сыне Офейга» (все эти рассказы входят в «Сагу о Магнусе Добром и Харальде Суровом»); «Прядь об Иваре сыне Ингимунда», «Прядь о Торде Золотой Асы», «Прядь о Торарине Короткий Плащ» (три пряди, вплетенные в «Сагу о сыновьях Магнуса Голоногого»), а также «Прядь об Эйнаре сыне Скули» (в «Саге об Инги и его братьях»). Нельзя также не отметить, что среди включенных в эту книгу вставных рассказов мы находим целый ряд общепризнанных шедевров древнеисландской прозы, достаточно будет упомянуть одну только историю об Аудуне и белом медведе.

«Гнилая Кожа» сохранилась не полностью: до нас дошли лишь 37 листов из первоначальных 53-х, причем рукопись изобилует лакунами и не имеет ни начала, ни конца. О ее состоянии можно судить по главной саге книги, занимающей более половины всего манускрипта, — «Саге о Магнусе Добром и Харальде Суровом». Из 50 глав в ней полностью или частично отсутствуют 22 (главы 1-12, 26-30, 31-35), поэтому в современных изданиях эти и другие лакуны принято восполнять текстом близких к «Гнилой Коже» версий тех же саг (прежде всего «младшей» части «Книги с Плоского Острова»). В 1662 г. исландский епископ Брюньольв Свейнссон отправил рукопись королю Дании Фредерику III, и с тех пор она хранится в королевском собрании в Копенгагене (незадолго до этого, в 1656 г., Брюньольв же отослал датскому монарху «Книгу с Плоского Острова», которая возвратилась на родину лишь в 1971 г.). Свое название «Гнилая Кожа» рукопись получила в 1682 г., когда она попала в руки королевского историка исландского происхождения и переводчика древнеисландских текстов на датский язык Тормода Торфеуса (1636-1719), во многом несправедливо оценившего таким образом плачевное, как ему показалось, состояние старинного пергамента. Торфеус первым после Снорри Стурлусона написал пространную историю Норвегии с древнейших времен до 1387 г. («Historia Rerum Norvegicarum», 1711), доведя изложение до кончины последнего норвежского государя, причем при работе над этим сочинением в качестве одного из источников он использовал «Гнилую Кожу».

«Гнилая Кожа» — как нередко бывает, название рукописи было впоследствии перенесено на содержащийся в ней текст — наиболее раннее из ныне известных собраний «королевских саг» и, возможно, первая исландская книга, в которой подробно рассматривается целый исторический период. До этого на протяжении XII в. исландские и норвежские историки составляли либо биографии отдельных конунгов, как, например, жизнеописания Олава Трюггвасона, написанные в конце XII в. двумя монахами из монастыря Тингейрар, Оддом Сноррасоном и Гуннлаугом Лейвссоном, или появившаяся в то же время и дошедшая лишь фрагментарно «Древнейшая сага об Олаве Святом», либо краткие компендиумы, как, например, созданный ок. 1190 г. в Норвегии «Обзор саг о норвежских конунгах» («Ágrip af Noregs konunga sögum»), в котором охватывался большой период норвежской истории от середины IX в. — правления Харальда Прекрасноволосого — до середины XII в. В цикле саг, образующих «Гнилую Кожу», рассказывается о норвежских конунгах, правивших между 1030 и 1157 гг., хотя едва ли могут быть сомнения в том, что, как и в ряде других книг, посвященных тому же периоду и так или иначе связанных с этим собранием, события в нем первоначально доводились до 1177 г., однако последняя тетрадь единственной сохранившейся рукописи «Гнилой Кожи» была утрачена. При этом большинство исследователей согласны в том, что известная нам версия «Гнилой Кожи», датируемая последней четвертью XIII в., должна была восходить к более ранней редакции той же книги, которой заочно было присвоено название «Древнейшая “Гнилая Кожа”» и которая предположительно была записана в Исландии ок. 1220 г. Основанием для этого заключения послужило то обстоятельство, что имеющаяся в нашем распоряжении версия «Гнилой Кожи» содержит текстуальные (иногда почти буквальные) совпадения с другими собраниями саг, созданными в XIII в. и повествующими о норвежских конунгах, правивших между 1035 и 1177 гг. — «Кругом Земным» Снорри Стурлусона, написанным в 1225-1235 гг., и «Красивой Кожей» («Fagrskinna»), еще одним сборником «королевских саг», по-видимому появившимся в те же годы (самая ранняя рукопись этой книги датируется 1250 г.). Принято считать, что древнейшая не сохранившаяся версия «Гнилой Кожи» послужила одним из источников как для «Круга Земного», так и для «Красивой Кожи» и что эти собрания «королевских саг» в некоторых отношениях даже стоят ближе к утраченному «архетипу», чем известная нам редакция «Гнилой Кожи». Поскольку же ни одна из упомянутых книг в частях, посвященных истории Норвегии 1035-1177 гг., не содержит прядей и сходных с ними анекдотов, которыми изобилует текст известной нам «Гнилой Кожи», из этого обычно делают вывод, что все имеющиеся в ней вставные истории и анекдоты изначально отсутствовали и в «Древнейшей “Гнилой Коже”» и были интерполированы в это собрание лишь на более поздней стадии его рукописного бытования, в связи с чем они и представлены лишь в одной ветви рукописей, ведущих свое происхождение от названной книги, — помимо самой сохранившейся «Гнилой Кожи», это уже обсуждавшиеся ранее «Hulda» и «Hrokkinskinna», а также «младшая» (добавленная в XV в.) часть «Книги с Плоского Острова», о которой будет сказано ниже.

Есть достаточно свидетельств того, что, хотя мы никогда не встречаем наименование «прядь» (þáttr) в «Гнилой Коже», в изобилии встречающиеся в этой книге рассказы об исландцах по своему происхождению суть самостоятельные повествования, которые были вплетены в тексты записанных в ней саг. Прежде всего на это указывает существование других, отдельных от «королевской саги» редакций целого ряда вставных историй, приведенных в этой книге, причем сравнение разных версий одной и той же истории, как правило, приводит к выводу, что при включении в «Гнилую Кожу» она подверглась сокращению, иногда довольно существенному (в качестве примера можно сослаться на «Прядь о Халли Челноке»). В то же время вопрос о том, было ли включение прядей частью замысла самого автора этой книги, — иными словами, присутствовали ли они в книге изначально, или были впервые добавлены последующими ее переписчиками и редакторами, — представляется значительно более сложным. Так, исследователи обращали внимание на эпизодический стиль изложения «Гнилой Кожи»[2015], в которой, помимо явных вставных рассказов (собственно прядей), можно также выделить несколько десятков более или менее автономных эпизодов, подобно прядям, представляющих собой отступления от главной линии повествования (см. Дополнение 4). При этом, в отличие от «Книги с Плоского Острова», где в жизнеописания норвежских государей то и дело вплетались рассказы, в которых конунг — герой саги мог не появляться вовсе, существенной особенностью прядей, включенных в «Гнилую Кожу», является то, что в качестве одного из главных персонажей этих историй, наряду с исландцем, непременно выступает конунг, которому была посвящена сага. Все это скорее говорит в пользу того, что пряди (или по крайней мере некоторая их часть) присутствовали в этой книге изначально: кажется, что рассказчика саги куда больше интересует персона ее героя, чем тот событийный ряд, из которого складывается его жизнеописание. Можно согласиться с исландским ученым Арманом Якобссоном, посвятившим немало работ «Гнилой Коже» и недавно вместе с Тоурдуром Инги Гвюдйоунссоном осуществившим ее новое издание[2016], что основное назначение включаемых в эту книгу прядей и анекдотов состояло в том, чтобы дать читателю конкретные и наглядные примеры, раскрывающие характеры конунгов — героев входящих в нее саг, поскольку в этих историях неизменно проявлялись некие присущие им положительные или, напротив, отрицательные качества и свойства. Подтверждением этому может служить одна из историй, которую мы находим в «Саге о сыновьях Магнуса Голоногого» — «Прядь об Иваре сыне Ингимунда». Рассказ этот открывается красноречивым комментарием составителя саги, к тому же, что случается весьма нечасто в древнеисландской прозе, неожиданно переходящего к повествованию от первого лица: «Из того, о чем я сейчас расскажу, можно заключить, каким прекрасным человеком был Эйстейн конунг, как много он пекся о своих друзьях и насколько настойчив был он в поисках того, что могло стать причиной печали тех, кого он любил...» Подспудная тема прядей в «Гнилой Коже», как считает Арман Якобссон, при том что они всегда повествуют не о масштабных исторических событиях, но о частных и в большинстве своем, скорее всего, вымышленных происшествиях, — то, каким должен быть хороший правитель[2017].

Причины же того, что мы не находим прядей в «Круге Земном», по всей видимости, следует искать не в характере источников, которыми располагал Снорри, но в его нежелании прибегать к подобного рода рассказам при изложении истории правителей Норвегии. Исследователи «Гнилой Кожи» давно уже обратили внимание на то, что изображение Харальда Сурового в посвященной ему части «Саги о Магнусе Добром и Харальде Суровом», где он характеризуется как самый мудрый, проницательный и изобретательный человек во всех Северных Странах, заметно расходится с тем, как этот же конунг представлен в многочисленных прядях, в которых он обычно выступает в качестве антагониста героев-исландцев. Тогда как позиция рассказчика саги по отношению к Харальду скорее положительна или, во всяком случае, сдержанно лояльна[2018], в соседствующих с главами саги прядях он зачастую предстает не с лучшей стороны и то и дело оказывается в моральном или интеллектуальном проигрыше перед героем-исландцем (ср., например, «Вторую прядь о Халльдоре сыне Снорри», «Прядь о Бранде Щедром» или «Прядь о Торварде Вороний Клюв»). На фоне более объективного повествования саги включенные в «Гнилую Кожу» пряди вообще заметно выделяются своей тенденциозностью и, как может показаться современному историку, осведомленному о трениях между Исландией и Норвегией в период окончательного оформления и записи этих рассказов, — даже «антироялистской» направленностью[2019]. Отсутствие прядей в «Круге Земном» вполне может объясняться именно этим обстоятельством. По всей видимости, автор «Гнилой Кожи», составленной в те времена, когда норвежские государи, используя в своих интересах усобицы между представителями влиятельных исландских семейств, еще только искали пути к тому, чтобы покончить с более чем трехсотлетним народовластием исландцев и подчинить себе население острова (что в конце концов и произошло в 1262-1264 гг.), принадлежал к антинорвежскому лагерю и, вставляя в свою книгу пряди, говорившие о превосходстве исландцев над норвежцами, заявлял таким образом свою патриотическую позицию. В противоположность ему Снорри Стурлусон также, скорее всего, из политических соображений и в расчете на норвежских читателей не стал включать пряди в свой исторический труд. Указания на то, что эти рассказы могли быть ему известны, содержатся в авторских комментариях в «Саге о Харальде Суровом». Так, вполне вероятно, что под «рассказами, не подтвержденными свидетелями», которые Снорри, по его собственному признанию, счел необходимым отвергнуть при составлении этой саги, подразумеваются «пряди об исландцах». Не исключено, что и весь комментарий Снорри, касающийся отбора материала для жизнеописания Харальда Сурового в «Круге Земном», был продиктован не столько намерением обосновать достоверность своего сочинения, сколько стремлением сгладить впечатление от иных эпизодов из книги его предшественника — автора «Гнилой Кожи», в которых этот конунг представал в откровенно неприглядном свете, и «наладить отношения между Исландией и Норвегией»[2020] (ср.: «Но гораздо больше его подвигов осталось незаписано. Это вызвано незнанием нашим, а также тем, что мы не хотим помещать в книге рассказы, не подтвержденные свидетелями. Хотя мы слышали немало речей и встречали всякие упоминания, нам кажется лучшим впоследствии добавить о них, чем быть вынужденным изымать. Много рассказов о Харальде конунге содержится в песнях, которые исландцы исполняли перед ним самим или перед его сыновьями. Поэтому он был великим их другом. Он вообще очень дружил со всеми людьми из нашей страны»[2021]). Поводом для этого отступления вполне могла послужить так называемая «Вторая прядь о Халльдоре сыне Снорри», присутствовавшая в «Гнилой Коже», в которой сообщалось о постоянных неладах между родовитым исландцем Халльдором, старым другом и соратником Харальда Сурового, в прошлом служившим вместе с ним в варяжской дружине византийского императора, и этим норвежским конунгом, чьи несправедливость и самодурство и спровоцировали этот разлад. Вероятно, не случайно, что сразу же вслед за сообщением о том, как Харальд благоволил к исландцам, жаловал им подарки и оказывал населению Исландии помощь, когда в их стране случился неурожай и голод, Снорри вдруг переходит к развернутой характеристике Халльдора (своего предка). При этом он почти дословно воспроизводит подробное описание внешности и характера Халльдора, известное лишь из эпилога к той редакции пряди об этом исландце, которая сохранилась в «Hulda-Hrokkinskinna», и, стало быть, вероятнее всего, присутствовавшее уже в «Древнейшей “Гнилой Коже”». Приводя лишь заключительный пассаж опущенной им вставной истории, автор «Круга Земного» представляет дело так, будто вся вина за их с конунгом ссору целиком возлагалась на тяжелый и неуживчивый нрав Халльдора, тогда как в пряди подробно описывается, как Харальд Суровый то и дело провоцировал исландца, ущемляя его гордость и самолюбие. Таким образом, у нас есть достаточно оснований полагать, что, освещая этот период в истории Норвегии, Снорри сознательно опускал пряди, поскольку они не вписывались в его концепцию королевского жизнеописания.

Возвратимся, однако, к «Книге с Плоского Острова». Как было упомянуто вначале, во второй половине XV в., очевидно, по заказу тогдашнего владельца фолианта, Торлейва Бьёрнссона из Рейкхолара на севере Исландии, в него были вставлены 23 листа, на которых была записана «Сага о Магнусе Добром и Харальде Суровом», известная из «Гнилой Кожи», и кроме того — в виде отдельного приложения к этой саге — пять сопровождающих ее прядей («Прядь о Хеминге сыне Аслака», «Прядь об Аудуне с Западных Фьордов», «Прядь о Халли Челноке», «Первая прядь о Халльдоре сыне Снорри» и «Прядь о Торстейне Любопытном»); завершают вставку еще два рассказа: «Прядь о Торстейне Палаточнике» и «Прядь о Кровавом Эгиле». Что касается саги, то, по всей видимости, она была скопирована с более ранней рукописи второй половины XIV в., от которой уцелели лишь два небольших фрагмента. Судя по всему, в отличие от известной нам редакции «Гнилой Кожи», эта несохранившаяся рукопись также содержала не все саги о конунгах, правивших между 1035 и 1177 гг., но только «Сагу о Магнусе Добром и Харальде Суровом». При всех изменениях, произведенных переписчиком саги при включении ее в «Книгу с Плоского Острова» (главным образом они касались стиля изложения и заключались в замене архаичных слов и выражений, а также в упрощении и модернизации синтаксиса), эта ее редакция в целом весьма близка к той, которую мы находим в сохранившейся рукописи «Гнилой Кожи», местами, однако, она обнаруживает несовпадения с последней, напротив демонстрируя прямые соответствия с «Hulda-Hrokkinskinna». Принято поэтому считать, что включенная в «Книгу с Плоского Острова» версия «Саги о Магнусе Добром и Харальде Суровом» восходит к тому же рукописному изводу, что и «Hulda-Hrokkinskinna», и, стало быть, принадлежит к другой группе рукописей, ведущих свое происхождение от «Древнейшей “Гнилой Кожи”», нежели известная нам «Гнилая Кожа».

Одной из наиболее существенных особенностей редакции «Саги о Магнусе Добром и Харальде Суровом» в «Книге с Плоского Острова» является то, что в нее вошло вполовину меньше прядей. Сага включает в себя следующие шесть рассказов: «Прядь о Торстейне сыне Халля с Побережья», «Прядь об Арноре Скальде Ярлов», «Прядь о неразумном исландце», «Прядь о Торварде Вороний Клюв», «Прядь о Стуве» и «Прядь об Одде сыне Офейга». Несколько прядей, присутствующих как в «Гнилой Коже», так и в «Hulda-Hrokkinskinna», переписчик перенес в уже упомянутое приложение к саге («Прядь об Аудуне с Западных Фьордов» и «Прядь о Халли Челноке»). Это изменение было, по-видимому, вызвано его решением привести более полные версии тех же историй, которые, очевидно, были известны ему из иных источников, однако прочие пряди, данные в приложении, отсутствуют в других редакциях саги о Харальде Суровом (за исключением «Пряди о Хеминге сыне Аслака», добавленной к «Hrokkinskinna» уже после создания этой рукописи; см. выше)[2022]. При этом две последние пряди, которыми завершается приложение, — «Прядь о Торстейне Палаточнике» и «Прядь о Кровавом Эгиле» — вообще не имеют отношения к государям, которым посвящена сага: действие первой из них происходит во времена правления короля-объединителя Норвегии, Харальда Прекрасноволосого (конец IX — 40-е годы X в.), вторая же повествует о событиях в Дании в 1080-1086 гг., когда конунгом Норвегии был сын Харальда Сурового, Олав Тихий, однако речь в ней идет не о нем, а о датском конунге Кнуте Святом. Почему составитель младшей части книги добавил эти две пряди к рассказам, сопровождающим «Сагу о Магнусе Добром и Харальде Суровом», остается загадкой. Единственное возможное объяснение — это то, что он вообще не рассматривал их в качестве приложения к саге, но видел в них совершенно отдельные и не связанные с ней повествования. Чем бы ни руководствовался компилятор, соединяя вместе столь различные истории, само это обстоятельство, как и исключение из младшей части «Книги с Плоского Острова» целого ряда рассказов, вплетенных в другие редакции «Саги о Магнусе Добром и Харальде Суровом», лишний раз подтверждает автономное положение прядей в текстах «королевских саг».

II. ОСНОВНЫЕ ЖАНРОВЫЕ РАЗНОВИДНОСТИ ПРЯДЕЙ

Какая бы роль ни отводилась прядям в тех книгах, в которые их включали компиляторы XIII-XIV вв., по всей видимости по примеру своих средневековых европейских предшественников склонные использовать вставные рассказы в моральнодидактических целях (т.е. в качестве своего рода exempla), как уже приходилось говорить, в большинстве своем пряди изначально представляли собой такие же самостоятельные и законченные произведения, какими были саги. И какие бы аналогии ни напрашивались порой между прядью и новеллой (или ее литературным предшественником — анекдотом), не вызывает никаких сомнений и то, что прядь — такая же исконная и своеобычная древнеисландская прозаическая форма, как и сага, причем, подобно последней, она не демонстрирует жанровой гомогенности. И тем не менее, при всем разнообразии и зачастую несхожести тем и сюжетов историй, представленных в этой книге, если и не все, то большинство известных нам прядей могут быть отнесены к тому или иному типу повествований.

Прежде всего нельзя не заметить, что не менее двух третей всех собранных здесь рассказов это так называемые пряди об исландцах. Последние, однако, вовсе не образуют однородной группы, но очевидным образом распадаются на два основных подвида: пряди, в которых описываются события, происходившие в Исландии в основном в «век саг»[2023] (930-1030), и пряди, главное действие которых разворачивалось за пределами страны — в Норвегии или в сопредельных с ней скандинавских королевствах во времена правления обоих Олавов, Магнуса Доброго и Харальда Сурового, а также прочих конунгов, занимавших норвежский престол в период с конца X до конца XII в. Если первая из этих групп весьма неоднородна по своему составу и сравнительно невелика — в нее входит примерно полтора десятка историй, лишь треть из которых были вплетены в королевское жизнеописание (в «Большую сагу об Олаве Трюггвасоне»), тогда как остальные сохранились в рукописных собраниях, вообще не имеющих отношения к сагам о норвежских государях, — то во второй, напротив, удается выявить наиболее гомогенный в жанровом отношении и к тому же самый многочисленный вид прядей: к нему принадлежит более тридцати приведенных здесь историй, в том числе почти все рассказы, включенные в «Гнилую Кожу» и в родственную ей «Hulda-Hrokkinskinna». Обыкновенно, говоря о «прядях об исландцах», в первую очередь имеют в виду именно повествования об исландцах на чужбине, а превалирующий среди них тип историй получил название «прядей о поездках из страны» (útanferðar þœttir)[2024]. В этих историях рассказывается о взаимоотношениях заезжих исландцев с сильными мира сего, чаще всего с правителями Норвегии, — из-за этого их также именуют иногда «прядями о короле и исландце» (King-and-Icelander þœttir), причем, как правило, речь в них идет о конфликте (или, если воспользоваться термином, предложенным американским ученым Дж. Харрисом, впервые в общих чертах описавшим эту разновидность прядей[2025], — «отчуждении») между героем-исландцем и конунгом или замещающим его знатным человеком, в большинстве случаев заканчивающемся их примирением и возвышением или вознаграждением главного героя.

Как показывает анализ поддающихся выявлению повторяющихся сюжетных элементов в строении «прядей о поездках из страны»[2026], при всем бросающемся в глаза сходстве историй, образующих данную группу (по утверждению Дж. Харриса, все они складываются из шести нарративных компонентов: Введение, Путешествие / Приезд в Норвегию, Отчуждение, Примирение, Отъезд / Путешествие в Исландию, Заключение), эти пряди, тем не менее, демонстрируют немалое разнообразие и, в свою очередь, подразделяются на ряд жанровых модификаций в зависимости от тех обстоятельств, которые приводят к возникновению изображаемых в них конфликтов между правителем и исландцем. Иначе говоря, прослеживается прямая связь между причинами, порождающими центральные коллизии таких рассказов и дальнейшими перспективами построения их сюжетов. Однако прежде чем перейти к описанию основных разновидностей «прядей о поездках из страны», нам потребуется хотя бы ненадолго отвлечься от вопросов собственно литературных — обсуждения конструктивных особенностей тех или иных повествовательных форм — и обратиться к тем социокультурным представлениям, которые воплотились в произведениях такого рода.

Как и в так называемых родовых (или «семейных») сагах, типичные конфликты, с которыми мы сталкиваемся в этих прядях, были в конечном счете предопределены неписаным этическим императивом древнескандинавского общества, согласно которому любые посягательства на жизнь, имущество или достоинство его свободных членов, хозяев-«бондов», не должны были оставаться безнаказанными. Уклонение от исполнения долга мести за убитого сородича или воздаяния обидчику за нанесенное им оскорбление расценивалось как проявление малодушия и трусости и вызывало безусловное осуждение среди соотечественников, внимательно следивших за поведением своих земляков не только на родине, но и за ее пределами. Всякий, кому случалось своим недостойным поведением покрыть себя позором вдали от дома, не мог рассчитывать на то, что весть об этом рано или поздно не достигнет Исландии, где его бесчестье станет известным всем и ляжет пятном не только на него самого, но и на его родичей. Нельзя при этом не заметить, что в большинстве своем исландцы — герои прядей вовсе не нуждались в принуждении «посредством стыда», и обычно их устремления, как и совершаемые ими отважные поступки, находятся в полном согласии с принятыми в их обществе представлениями о чести и долге (исключение составляет лишь Эгмунд, персонаж «Пряди об Эгмунде Битом и Гуннаре Пополам», который, конечно же, неслучайно оказывается сыном отпущенного на свободу раба). Больше того, подобно героям «семейных саг», отправляясь, по исстари заведенному обычаю, в заморские путешествия, герои прядей покидали свою страну движимые честолюбивыми помыслами — они уходили в плавание ради того, чтобы испытать свое везение и преумножить удачу и после этого возвратиться домой, оправдав ожидания родичей и соседей (неслучайно мы так часто встречаем во вводных характеристиках персонажей и саг, и прядей эпитет «многообещающий»). Конечной целью такого путешествия (своего рода «инициации» героя) было снискать себе на чужбине добрую славу, признание и богатство и как следствие этого заслужить уважение своих соплеменников и завоевать положение в исландском обществе, которое в первую очередь достигалось личными качествами и заслугами, а не просто даровалось от рождения, предопределяясь древностью рода или знатностью происхождения. И здесь мы подходим к первому важному отличию «прядей о поездках из страны» от «саг об исландцах». Оно состоит в том, что тогда как в сагах обычно описываются распри между представителями именитых и влиятельных семейств, главные герои прядей очень часто не могут похвастаться ни родовитостью, ни достатком (таковы, например, и Аудун с Западных Фьордов, и Торстейн с Восточных Фьордов, и Торд Золотой Асы) и сплошь и рядом, очевидно, являются вымышленными персонажами. Это люди, «сделавшие себя сами», полагающиеся исключительно на собственные способности и предприимчивость. Ставя в центр повествования безвестного бедняка или даже простака (как тут не вспомнить Хрейдара Дурака!) и проводя его через испытания, в ходе которых он, рискуя всем, обнаруживает достоинства и похвальные свойства, выгодно отличающие его от государевых дружинников, а порой и от самого конунга, пряди всемерно подчеркивают конечный успех самостоятельного человека, которым он прежде всего обязан собственным усилиям. Ведь чем скромнее его «стартовая позиция» при первом появлении перед читателем, тем заметнее и внушительнее его достижения и возвышение, которого он добивается к развязке рассказа.

И здесь пора упомянуть о другой важной особенности «прядей о поездках из страны»: как правило, это истории со счастливым концом, что не в последнюю очередь связано с составом участников описываемых в них коллизий. При том что, подобно персонажам «саг об исландцах», главные герои таких рассказов постоянно попадают в ситуации, в которых они вынуждены отстаивать свое личное достоинство и честь, им приходится иметь дело с совсем другими противниками, чем у себя на родине. В самом деле, саги повествуют о распрях между соотечественниками — свободными и равными членами исландского общества эпохи «народоправства», где антагонисты самостоятельно меряются друг с другом силами, прибегая то к оружию, то к закону, исполнение которого было возложено на них же самих, но при этом за отсутствием верховного правителя и репрессивного «аппарата» никогда не сталкиваются с карающей дланью государства. Действие же прядей происходит в Норвегии или соседних с ней скандинавских королевствах, где в качестве непременного контрагента героя-исландца выступает человек, в чьей власти он находится и чей социальный статус неизмеримо выше его собственного, — в большинстве случаев им оказывается сам всесильный правитель страны. Конфронтация с могущественным оппонентом не только заостряет ситуацию и делает ее более опасной (очевидно, что герой пряди рискует значительно больше, чем герой саги, и в силу естественного преимущества его облеченного властью противника его шансы сохранить жизнь весьма невелики), в то же время парадоксальным образом она таит в себе возможность благополучного финала. В противоположность трагически неразрешимым коллизиям «семейных саг», в которых зачастую единственным достойным выходом для героя остается его доблестная гибель, в пряди конфликт героя с его более знатным оппонентом может быть покончен миром без ущерба для его чести и даже привести к его возвышению, поскольку исландцу незазорно было принять прощение от государя и сделаться «его человеком», после того как тот сменит гнев на милость.

Вернемся, однако, к на время оставленному нами вопросу об основных разновидностях «прядей о поездках из страны». Как уже приходилось говорить, сюжетное строение таких рассказов во многом зависит от того, что вызывало конфликт между их главными персонажами. Так, выясняется, что в историях, в которых причиной ссоры между героем и конунгом (либо его могущественным заместителем) становится убийство приближенного правителя, совершенное приезжим исландцем, может быть обнаружен определенный набор воспроизводимых из рассказа в рассказ конструктивных элементов. Начнем с того, что в тех прядях, где герой действует спонтанно, на стадии зарождения конфликта непременно появляется однозначно отрицательный, «зловредный» антагонист. Это он провоцирует исландца враждебными выпадами в его адрес и в конце концов вынуждает его схватиться за оружие, причем этот мотив, как правило, сочетается с «промедлением»: вместо того чтобы сразу расквитаться с обидчиком, исландец из благородных побуждений (или из благодушия, как Хрейдар Дурак; в этой пряди зловредного «провокатора» замещает группа бесцеремонных дружинников, издевающихся над героем) до известного момента избегает ответного насилия — например, из признательности благоволящей к нему хозяйке дома, которая в дальнейшем становится его помощницей (ср. «Первую прядь о Халльдоре сыне Снорри» и «Прядь о Храфне сыне Гудрун»). В прядях же, где убийство приближенного конунга совершается из мести за ранее причиненный ущерб, набор повторяющихся мотивов оказывается уже иным: готовясь отомстить, герой прикладывает усилия к тому, чтобы остаться неузнанным, для этого он изменяет свою внешность, выдавая себя за другого, а осуществив месть, иногда пытается скрыться (ср. «Прядь об Эгмунде Битом и Гуннаре Пополам», «Прядь о Гисле сыне Иллуги», а также имеющую сходное устройство «Прядь об Асбьёрне Тюленебойце»). Аналогичным образом целый ряд устойчивых мотивов и их различных комбинаций появляется в этих прядях и на наступающей вслед за тем стадии разрешения конфликта — примирения. Отметим лишь некоторые из них: герой схвачен, заключен в оковы и ожидает казни (ср. «Прядь о Гисле сыне Иллуги», «Прядь о Торгриме сыне Халли», «Прядь о Тормоде», «Прядь об Асбьёрне Тюленебойце»); герой добровольно отдается под власть правителя (ср. «Прядь о Гисле сыне Иллуги», «Прядь о Храфне сыне Гудрун», «Прядь о Хрейдаре Дураке», «Прядь о Тормоде»); герой получает помощь влиятельных людей (ср. «Прядь о Гисле сыне Иллуги», «Прядь о Стейне сыне Скафти», «Прядь о Тормоде», «Прядь об Асбьёрне Тюленебойце») — причем помощь может исходить и от другого конунга (как в рассказе о Хрейдаре) или, что случается чаще, от святого (как в рассказах о Гисле, Халльдоре, Храфне и Гуннаре Пополам), кроме того, герой может поначалу столкнуться с отказом в помощи, а затем получить ее от помощника «поневоле» (как это происходит с Храфном и Стейном); помощники оказывают давление на конунга или угрожают ему военной силой (ср. «Прядь о Гисле сыне Иллуги», «Первую прядь о Халльдоре сыне Снорри» и «Прядь об Асбьёрне Тюленебойце»; в «Пряди о Храфне сыне Гудрун» этот мотив используется «от противного» — как отказ предполагаемых помощников от попытки принудить конунга простить героя); судебное разбирательство или допрос героя государем (ср. «Прядь о Гисле сыне Иллуги», «Первую прядь о Халльдоре сыне Снорри», «Прядь о Храфне сыне Гудрун», «Прядь о Торгриме сыне Халли», «Прядь о Тормоде»); герой «выкупает» свою голову стихотворным приношением государю (ср. «Прядь о Гисле сыне Иллуги», «Прядь о Храфне сыне Гудрун», «Прядь о Торгриме сыне Халли», модифицированный вариант этого мотива присутствует также в «Пряди о Тормоде»); конунг проникается симпатией к герою (ср. «Прядь о Гисле сыне Иллуги», «Прядь о Храфне сыне Гудрун», «Прядь о Торгриме сыне Халли», «Прядь о Тормоде»); условием прощения героя становится выполнение им службы за убитого (ср. «Прядь о Гисле сыне Иллуги», «Прядь о Тормоде» и «Прядь об Асбьёрне Тюленебойце»). Как можно заметить, выделенные здесь повторяющиеся мотивы не носят общеобязательного характера: отдельные рассказы сближаются по некоторым из этих «параметров» с разными историями, в свою очередь обнаруживающими определенные точки пересечения с другими прядями, входящими в эту группу; иногда же сходство тех или иных историй оказывается более последовательным. Кроме того, выясняется, что выстраиваемые из тех же структурных элементов сюжетные конструкции могут использоваться и при создании рассказов, герои которых не являются исландцами (ср. «Прядь об Асбьёрне Тюленебойце»). Это, конечно же, говорит о влиятельности «прядей о поездках из страны» как самого распространенного и поэтому притягательного в жанровом отношении типа прядей, подтверждения чему нам еще не раз предстоит находить и в дальнейшем.

В следующей — весьма немногочисленной — группе прядей конфликт (или «отчуждение») также возникает по вине героя, а именно вследствие нарушения исландцем королевского запрета. Истории этого типа («Прядь об Эгиле сыне Халля с Побережья», «Прядь о Торстейне Морозе», «Прядь о Торстейне Любопытном») имеют сходное композиционное устройство. Их общая особенность — своеобразная «рамочная конструкция», образуемая автономным вставным повествованием, целиком посвященным рассказу об испытаниях, через которые герою-исландцу приходится пройти в результате ослушания государя (в случае Эгиля, как и Торстейна Любопытного, это — выполнение трудного задания), и его обрамлением, где описываются взаимоотношения героя с конунгом. При этом обрамленный эпизод непременно демонстрирует ряд характерных черт: во-первых, это иное место действия, отличное от того, где происходят события главного рассказа; во-вторых, это иной состав персонажей; в-третьих, это враждебный характер взаимодействия исландца по крайней мере с частью персонажей обрамленного эпизода: в каждой из прядей, принадлежащих к этому типу, жизнь героя подвергается опасности. Во всех случаях история завершается благотворной переменой в судьбе героя, наступающей вследствие поступков, которые он совершил в рамках обрамленного эпизода: по возвращении наградой ему становится не только прощение, но и милость государя. Аналогичным образом устроена и «Прядь о Тородде сыне Снорри», где в основе конфронтации между Олавом Святым и родовитым исландцем также лежит королевский запрет, — подобно сыновьям других знатных бондов, прибывших в Норвегию из Исландии, Тородд оказывается заложником: ему не разрешено ни передвигаться по стране, ни покидать ее пределы. Однако герой, хотя и не скрывает своего недовольства тем, что лишен возможности поступать по-своему, все же не идет против воли государя. Отправляясь в путь выполнять опасное поручение, Тородд лишь откликается на предложение конунга стать его посланцем, причем и здесь трудное задание становится условием примирения, и дело заканчивается тем, что герой получает разрешение уехать восвояси и они с конунгом расстаются друзьями. (В этой связи могут быть упомянуты и еще две истории: «Прядь о Торстейне сыне Халля с Побережья» и «Прядь об Одде сыне Офейга», в которых причина конфликта, казалось бы, та же — нарушение исландцем установленного конунгом запрета, причем в обеих речь идет о несоблюдении героем правил ведения торговли, однако ни в одной из них мы не находим описанной здесь композиционной схемы. Возможно, это объясняется тем, что, как и в «Пряди о Тородде сыне Снорри», ссора между правителем и героем-исландцем возникает в этих прядях не по ходу действия, но задается сложившейся ранее исходной ситуацией, которая излагается во вступлении к рассказу или, как в «Пряди об Одде сыне Офейга», в предварительном эпизоде. Однако и эти пряди обнаруживают ряд черт, типичных для историй об исландцах на чужбине, в частности нельзя не отметить в них роль помощников, принимающих деятельное участие в судьбе обоих героев и, в свою очередь, вступающих из-за них в конфликт с конунгом.)

В других «прядях о поездках из страны» ответственность за возникновение «отчуждения» между конунгом и исландцем возлагается не на самого героя, но на других действующих лиц. Так, в «Пряди о Торвальде Тасальди», «Пряди о Торарине сыне Невьольва» и в первой части «Пряди о Торгриме сыне Халли» причиной конфликта становится оговор врагов, приписывающих герою в действительности не совершенные им провинности или ставящих под сомнение его лояльность правителю. Объединяющие эту группу черты сходства прежде всего прослеживаются в составе наветчиков (обычно соседей исландца по застолью при государевом дворе), причинах, толкающих их оговорить героя, а также в ряде обстоятельств, сопровождающих их враждебные действия; кроме того, подобно сказкам, в прядях непременно присутствует мотив воздаяния клеветникам. Однако наиболее заметная группа здесь — это истории, в которых конфликт провоцирует сам конунг (или опять-таки его знатный «заместитель»), совершающий несправедливость в отношении исландца (ср. «Прядь о Торлейве Ярловом Скальде», «Прядь о Халли Челноке», «Вторую прядь о Халльдоре сыне Снорри», «Прядь о Бранде Щедром», «Прядь о Торварде Вороний Клюв» и «Прядь о Торде Золотой Асы»). Рассказы этого типа отличаются наибольшим сюжетным разнообразием, но тем не менее кое-что объединяет и их, и это — конечное унижение могущественного антагониста героя-исландца. В результате в финале таких прядей, как правило, не происходит примирения сторон и конфликт остается неразрешенным. Исключением является лишь «Прядь о Бранде Щедром»: подвергнув испытанию щедрость великодушного Бранда и получив в ответ его молчаливый укор, Харальд Суровый убеждается в превосходстве исландца, после чего принимает его с почетом и награждает богатыми дарами. Однако обращает на себя внимание то обстоятельство, что, в отличие от историй, в которых виновником возникновения конфликта был исландец, в этой пряди заключительный акт (примирение) все же остается за рамками сценического действия, и мы узнаем о нем только из сообщения рассказчика. В большинстве же прядей, где конфликт между главными героями был спровоцирован самовластными или несправедливыми действиями могущественного антагониста, он не только оставался неразрешенным, но обыкновенно получал продолжение. Следующими его фазами были унижение отказавшегося признать свою неправоту знатного противника и предпринимаемые им ответные попытки отомстить обидчику, в ряде случаев увенчивающиеся успехом (как месть ярла Хакона из Хладира в рассказе о Торлейве Ярловом Скальде или знатного землевладельца Ингимара в рассказе о Торде Золотой Асы), а в других бесплодные (как месть конунга Харальда Сурового в рассказе о Халльдоре или сборщика финской дани Эйнара Мухи в одном из эпизодов «Пряди о Халли Челноке»).

Хотя большая часть «прядей о поездках из страны» может быть отнесена к тому или иному из описанных здесь основных типов, за пределами этой классификации все же остаются истории, которые не принадлежат ни к одному из них. Например, «Прядь о епископе Ислейве», чей начальный эпизод, действие которого происходит в Норвегии, посвящен не столько будущему первому епископу Исландии, сколько Бранду Щедрому, герою уже упоминавшейся пряди. В нем рассказывается о том, как этот известный своим великодушием исландец, рискуя вызвать неудовольствие Олава Святого, дабы одеть неимущего священника, расстался с пожалованным ему королевским подарком — драгоценным плащом, но в конце концов получил одобрение конунга, который с первого же взгляда оценил выдающиеся достоинства Ислейва и пожелал сам выступить в роли дарителя, возместив Бранду стоимость утраченного им дара; вторая часть пряди выдержана в жанре жизнеописания и повествует о событиях, происходивших в бытность Ислейва в Исландии и не связанных с этим начальным эпизодом. Помимо рассказа об Ислейве, это, вероятно, самая знаменитая из «прядей об исландцах» — «Прядь об Аудуне с Западных Фьордов», герой которой также идет на большой риск, отказываясь продать конунгу Харальду Суровому белого медведя: напомним, что конфликт между ярлом Хаконом Могучим и Торлейвом Ярловым Скальдом произошел именно из-за отказа последнего продать ярлу привезенные в Норвегию товары. В истории об Аудуне норвежский конунг, однако, отпускает исландца с миром, так что обычная для прядей этого типа ситуация «отчуждение-примирение» остается нереализованной, а вместо нее герой рассказа проводится через серию испытаний и в результате приобретает богатство и славу «очень удачливого человека». Это также «Прядь о Торстейне с Восточных Фьордов», в которой ничто не омрачает добрых отношений между конунгом и выручившим его в трудную минуту исландцем. Герой этого рассказа, однако, последовательно противопоставляется государевым дружинникам, которые высмеивают его, видя в нем не благородного смельчака, но лишь неотесанного мужлана-чужака. Тема эта вообще не редкость в прядях (в частности, мы находим ее в рассказе об Аудуне), но именно здесь она выдвигается на первый план и используется для прославления исландца. Это также «Прядь об исландце-сказителе», герой которой осмеливается изо дня в день рассказывать в присутствии Харальда Сурового сагу о нем же самом, после чего получает одобрение конунга и приглашение остаться при его дворе. И, наконец, это несколько рассказов, объединяемых лишь тем, что их герои — скальды: «Прядь об Оттаре Черном», «Прядь о Стуве» и «Прядь об Иваре сыне Ингимунда». В первой из этих историй идет речь о ссоре между конунгом и исландцем, из-за которой жизнь скальда висит на волоске: Оттар нарушил закон и вызвал гнев и ревность Олава Святого, сложив любовную песнь о шведской принцессе Астрид, ставшей затем женой конунга, за что по приезде в Норвегию был брошен в темницу дожидаться казни. Хотя завязка этой истории и необычна, следующее за тем разрешение конфликта в основном строится по схеме, являющейся традиционной для прядей, где причиной конфронтации между главными персонажами было убийство приближенного конунга: по совету помощника, своего родича и любимого скальда Олава Святого Сигвата, Оттар изменяет сочиненную ранее песнь о конунговой жене, а также складывает за три ночи панегирик в честь конунга, прилюдным исполнением которого и «выкупает» свою голову. Примирение завершается тем, что скальд остается при норвежском дворе. В двух других прядях мы не находим конфликта между правителем и исландцем. «Прядь о Стуве» рассказывает об испытаниях, которым подвергается скальд, задавшийся целью завоевать расположение и признание Харальда Сурового — известного ценителя как остроумной беседы, так и поэтического искусства. Доказав конунгу, с которым его случайно свела судьба, свои достоинства собеседника, знатока и исполнителя поэзии скальдов и стихотворца, Стув в завершение рассказа получает то, к чему стремился, — место в королевской дружине. «Прядь об Иваре сыне Ингимунда» — возможно, самая необычная из «прядей о поездках из страны», поскольку главным героем ее является не столько исландец Ивар, сколько его патрон, норвежский конунг XII в. Эйстейн Магнуссон, всеми средствами пытающийся излечить своего опечаленного утратой невесты любимца от его душевного недуга.

Помимо уже упомянутых нескольких «прядей о поездках из страны», героями которых были скальды, принято выделять в особую группу и так называемые пряди о скальдах («Прядь об Арноре Скальде Ярлов», «Прядь об Эйнаре сыне Скули», «Прядь о Торарине Короткий Плащ», «Прядь о скальде Мани»). Обычно к ним относят содержащиеся в «королевских сагах» краткие анекдоты об исландских поэтах — приближенных или посетителях правителей Норвегии, главной же темой таких историй неизменно оказывается поэтическое мастерство. Скальд предстает в них как искусный стихотворец-панегирист (ср. «Прядь об Арноре Скальде Ярлов») либо импровизатор, умело складывающий стихи на заданную ему конунгом тему, причем нередко от него требуется не просто «сказать вису» по какому-то поводу, но еще и успеть сочинить и произнести ее в кратчайшие сроки или до определенного момента (ср. «Прядь об Эйнаре сыне Скули»). Можно не сомневаться в том, что каждый из таких анекдотов представлял для средневековой аудитории самостоятельный интерес и потому мог рассказываться совершенно отдельно от сохранивших их для нас «королевских саг», однако нет полной уверенности в том, что, подобно другим разновидностям прядей, по своему происхождению это были независимые истории, вставленные затем в саги о тех конунгах, которых эти скальды воспевали в своих стихах. Не исключено, что «пряди о скальдах» были порождением саг о норвежских конунгах, — иными словами, что они присутствовали в них изначально и лишь впоследствии начали приобретать самостоятельность и выделяться из них в качестве отдельных рассказов, возможно, под влиянием других типов «прядей об исландцах». Так, нельзя не заметить, что «Прядь о Халли Челноке», сокращенная редакция которой включена в «Гнилую Кожу», а другая, куда более пространная, приводится в качестве автономного рассказа в приложении к «Саге о Магнусе Добром и Харальде Суровом» в младшей части «Книги с Плоского Острова», по большей части состоит из разрозненных анекдотов, аналогичных тем, которые принято называть «прядями о скальдах»; вместе с тем, некоторые ее эпизоды выстраиваются в связное повествование, а отдельные из них, как уже было сказано, демонстрируют характерные черты «прядей о поездках из страны». Все это, конечно же, говорит как о проницаемости границ между разными типами рассказов, так и о жанровой притягательности «прядей о поездках из страны» как самой многочисленной группы прядей: сочиняя очередную историю о покидавшем страну исландце, средневековый автор в традициях своего времени опирался на известные ему более ранние образцы и во многом строил рассказ по имеющимся лекалам.

Между тем свидетельства влияния на другие типы повествований, оказываемого «прядями о поездках из страны», можно найти и за пределами группы историй, рассказывающих об исландцах на чужбине. Помимо уже упоминавшейся «Пряди об Асбьёрне Тюленебойце», первая часть которой во всех узловых моментах и даже во множестве деталей воспроизводит традиционную схему рассказа, где конфликт между конунгом и героем-исландцем был вызван убийством приближенного государя (неслучайно, невзирая на то что главный персонаж этой пряди норвежец, Дж. Харрис счел возможным отнести ее к «прядям о поездках из страны»), необходимо остановиться в этой связи еще на двух весьма показательных историях. Это «Прядь об Эйндриди и Эрлинге» и «Прядь о Хеминге сыне Ас лака». Хотя в первой из этих историй в роли главных действующих лиц выступают уже не заезжий исландец и его противник, всесильный властитель страны, но равные по своему происхождению и общественному положению могущественные представители норвежской знати, и здесь, по крайней мере отчасти, рассказ строится по модели, характерной именно для «прядей об исландцах». Не вняв заверениям своего гостя, что тот не состоял в недозволенных отношениях с его дочерью, но поверив неназванному клеветнику (о том, что кто-то солгал, возведя на главного героя напраслину, читатель узнает из стихов, которые тот произносит), Эрлинг, в чьей власти оказывается прибывший к нему Эйндриди, вынуждает последнего доказывать свою невиновность, подвергнувшись унизительному испытанию — ордалии. Поведение Эрлинга по отношению к Эйндриди, таким образом, аналогично поведению конунга или замещающего его знатного лица в целом ряде «прядей о поездках из страны», в которых могущественный человек совершает несправедливость по отношению к герою-исландцу. Но наиболее примечательна та часть истории об Эйндриди и Эрлинге, которая повествует о том, каким образом был урегулирован этот конфликт. Выше уже говорилось, что в рассказах, центральными персонажами которых были исландец и король, такого рода коллизии редко завершались примирением — оно наступало лишь в случае признания знатным антагонистом своей неправоты. Куда чаще, однако, конфликт оставался неразрешенным и получал продолжение, выливаясь в унижение знатного оппонента и предпринимаемую им попытку ответной мести. В отличие от большинства подобных историй, в «Пряди об Эйндриди и Эрлинге» конфликт получает свое разрешение, избегая стадии дальнейшего усугубления, и герои достигают согласия. Однако это происходит иначе, чем в рассказах об исландцах, и на то есть важные причины. Дело в том, что равенство знатных оппонентов делает невозможным применение традиционной для «прядей о поездках из страны» модели примирения, подразумевающей «вертикальные» социальные связи. Тогда как конунг или иной представитель знати мог проявить милость по отношению к провинившемуся герою-исландцу или загладить собственную вину перед ним, предоставив ему ту или иную почетную компенсацию — в виде ценных даров, которые человек менее знатный, ничуть не умаляя своего достоинства, мог принять от того, кто был выше его по происхождению и положению, либо женитьбы на родовитой невесте, которую конунг готов был ему сосватать, либо места в королевской дружине, — ничто из этого обычного набора средств не могло бы стать возмещением бесчестья, которому Эрлинг подверг Эйндриди. Как следует из рассказа — и причиной тому полное равенство конфликтующих сторон, — Эрлингу нечего было предложить Эйндриди в качестве условий почетного примирения, которые могли бы удовлетворить его самолюбие, кроме собственного добровольного унижения. В результате, по совету сына, он был вынужден пойти на беспрецедентный шаг, предложив Эйндриди свою дочь, которую тот и взял в жены. Используя традиционный для «прядей об исландцах» сюжет, ядром которого был конфликт между главными персонажами и его разрешение, «Прядь об Эйндриди и Эрлинге» показывает, тем самым, какую трансформацию такой сюжет претерпевал, будучи перенесенным в существенно новый для него контекст, где речь шла о достижении примирения уже не между стоящими на разных ступенях социальной лестницы простолюдином-исландцем и правителем Норвегии, но между равными и знатными представителями древнескандинавского общества.

Сюжет второго из упомянутых рассказов, «Пряди о Хеминге сыне Аслака», восходит к одному из вариантов древнегерманской легенды о метком лучнике, известной отечественному читателю в первую очередь по таким ее позднейшим переработкам, как драма Ф. Шиллера «Вильгельм Телль» или английские баллады о Робине Гуде. Обращает на себя внимание уже то обстоятельство, что в пряди противником героя, юного витязя Хеминга, становится норвежский конунг Харальд Суровый, несомненно самый частый персонаж историй об исландцах на чужбине. Как и в целом ряде «прядей о поездках из страны», в истории о Хеминге конфликт между главными героями провоцируется конунгом, невзлюбившим Хеминга за одержанный им верх в спортивных состязаниях, причем, подобно большинству рассказов, где в основе коллизии лежит несправедливость правителя, их конфликт так и остается неразрешенным: больше того, рассказчик пряди трактует гибель Харальда Сурового в Англии как результат мести Хеминга, наводящего на своего обидчика стрелу английского короля Харальда сына Гудини (Харольда сына Годвина). Еще одна характерная черта «прядей о поездках из страны», которую мы находим в рассказе о Хеминге, — нередко используемое в этой разновидности рассказов противопоставление двух государей: гонителя и покровителя исландца (ср., например, «Прядь о Хрейдаре Дураке» и «Прядь о Храфне сыне Гудрун»). Здесь, как и в рассказе о Храфне, в роли защитника и избавителя героя выступает брат Харальда Сурового и «вечный король Норвегии» (perpetuus rex Norvegiæ, как его называли со второй половины XII в.) — св. Олав, спасающий Хеминга от, казалось бы, неминуемой гибели. Но, пожалуй, самым заметным свидетельством притяжения «Пряди о Хеминге» к наиболее многочисленной группе рассказов об исландцах служит состав действующих лиц этой истории, среди которых мы встречаем известных персонажей «прядей о поездках из страны» — Халльдора сына Снорри, Торарина сына Невьольва (этому исландцу также принадлежит одна из важных ролей в «Пряди об Асбьёрне Тюленебойце») и Одда сына Офейга. Последний выступает в «Пряди о Хеминге» в качестве помощника героя и даже впадает из-за него в немилость и изгоняется из страны. Присутствие в рассказе о Хеминге этих героев «прядей об исландцах» — несомненно, сигнализирует о вовлечении его в орбиту доминирующего типа прядей.

Еще одна относительно многочисленная категория рассказов — это так называемые пряди о крещении. Хотя принадлежащие к ней истории и не образуют монолитной группы, все они так или иначе посвящены теме торжества христианства над язычеством и перехода к «новому обычаю». Подавляющая часть таких прядей сохранилась в составе «Большой саги об Олаве Трюггвасоне», в которой вообще превалируют истории христианского содержания. И это, конечно же, не случайно: не кто иной, как конунг-миссионер Олав Трюггвасон, который не только первым начал обращать в новую веру своих соотечественников-норвежцев, но и добился законодательного введения христианства в Исландии (1000 г.), почитался исландцами как неканонизированный святой креститель их страны. Разумеется, тему христианизации не обходят стороной и пряди, персонажем которых был второй норвежский конунг-миссионер, Олав Харальдссон, или Олав Святой (ср. «Прядь о Токи сыне Токи», «Прядь о Вёльси», а также «Прядь об Эгиле сыне Халля с Побережья»). И все же внимательный читатель не может не заметить, что в большинстве посвященных ему в «Книге с Плоского Острова» вставных историй этот правитель предстает в ипостаси светского (причем подчас весьма грозного) государя, и лишь в очень немногих из них прямо или косвенно затрагивается тема его будущей святости. Прежде всего, это рассказы, помещенные в переходной части между двумя главными сагами наст, собрания, т.е. непосредственно не включенные в жизнеописание Олава Святого, а предпосланные ему, — «Прядь о Харальде Гренландце» и «Прядь об Олаве Альве Гейрстадира».

Зачастую в «прядях о крещении» рассказывается об обращении неких «трудных» подданных — людей, которые, несмотря на посылаемые им приглашения, упорствовали в своем нежелании по собственной воле явиться к государю и принять крещение. Это могли быть как ярые язычники-идолопоклонники, вроде Рауда, героя «Пряди о Рёгнвальде и Рауде», — владельцы капищ и большие почитатели древних богов, обычно изображаемые усердными «жертвователями» (blótmaðr mikill), так и стихийные безбожники, вроде Эйндриди Широкостопого, согласно употребляемой в таких случаях устойчивой формуле, верившие только «в собственную силу и мощь» (á mátt sinn ok megin) и привыкшие во всем полагаться исключительно на самих себя. Тогда как попытки убедить первых отказаться от обычая предков не всегда увенчивались успехом и иные из них предпочитали принять смерть, но сохранить верность языческим богам (ср. «Прядь о Рауде Могучем»), вторые рано или поздно непременно становились добрыми христианами. Подобные герои-атеисты нередко появляются и в так называемых сагах о древних временах, действие которых происходит задолго до наступления эпохи «смены обычаев» (siðaskipti), как исландцы именовали христианизацию. Так, в саге о прославленном легендарном герое, датском конунге Хрольве Жердинке, и его двенадцати витязях (см. о них в «Пряди о Токи сыне Токи») сообщается, что ни сам этот конунг, ни его воины никогда не приносили жертв богам и верили только «в свою силу и мощь», поскольку в те времена (VI в.) в Северных Странах еще не исповедовали христианство и, стало быть, «они не ведали своего создателя».

В научной литературе высказывалось мнение, что получившая немалое распространение в древнеисландской прозе тема безбожия и в самом деле могла отражать религиозные представления эпохи викингов (конец VIII — начало XI в.) — времени далеких заморских походов и колонизации новых земель, в результате которых обрывались старые социальные связи и традиции культа[2027]. Нельзя не вспомнить в этой связи заявление одного из таких постранствовавших по миру безбожников, Барда Толстого, персонажа «Пряди о Торвальде Тасальди», который сообщает посланцу Олава Трюггвасона, что ему довелось побывать во множестве земель и повидать на своем веку «как великанов, так и черных людей», но никто из них не смог одолеть его, а потому он «издавна привык верить только в собственную силу и мощь». И тем не менее можно не сомневаться в ученом происхождении этой темы в древнескандинавской литературе[2028]: не будем забывать, что саги и пряди записывались в XIII-XIV вв. авторами-христианами, которые, при всей объективности и беспристрастности сагового повествования, зачастую не скрывали своего враждебного отношения к языческим богам, в Средневековье считавшимся демонами. Неудивительно, что, идеализируя славных героев прошлого, они стремились исключить их из числа язычников, объявляя об их отказе от поклонения «вырезанным богам» (skurð goð) — идолам.

В части «прядей о крещении» тема торжества христианства принимает форму столкновения короля-миссионера с сопротивляющимися переходу в проповедуемую им новую веру язычниками (или безбожниками), над которыми он в конце концов одерживает верх, вынуждая их креститься. Описание способов, с помощью которых конунгу удавалось убедить этих людей в преимуществе «истинной веры» и таким образом склонить их принять ее, и образовывало сюжет каждой такой истории. Как следует из подобных рассказов, самый действенный метод убеждения неверных состоял в демонстрации того, чей бог сильнее, т.е. обладает большим могуществом. Это могло выясняться как в схватке христианина с идолами (ср. «Прядь о Рёгнвальде и Рауде»), так и путем состязания конфликтующих сторон в силе и сноровке, в ходе которого неизменно обнаруживалось физическое превосходство приверженцев «Белого Христа» (ср. «Прядь об Эйндриди Широкостопом»). Именно последние всегда выходили победителями в единоборстве с ничуть не уступавшими им в личной мощи или ловкости противниками-язычниками, над которыми они одерживали верх исключительно благодаря поддержке свыше. Помимо собственно «прядей о крещении», такую же коллизию мы находим и в тяготеющей к рассказам этого типа «Пряди о Торвальде Тасальди»: в ней конунга замещает его посланец-исландец, который с помощью данного ему Олавом Трюггвасоном священного амулета одолевает в единоборстве могучего «атеиста» Барда, после чего тот соглашается принять крещение. Еще одна заметная особенность этой разновидности прядей состоит в том, что конфликт религиозный нередко соединяется в них с разладом внутрисемейным, обычно между старшим и младшим поколениями сородичей (например, отца с сыном), тогда как их последующее обращение сопровождается примирением[2029]. В той или иной форме о противоречиях между членами одной семьи, чаще всего вызванных их отношением к язычеству и к новой вере, идет речь в «Пряди о Свейне и Финне», «Пряди о Хельги и Ульве», «Пряди о Вёльси», «Пряди о Рёгнвальде и Рауде», «Пряди о Торвальде Путешественнике», а также в «Пряди об Эгиле сыне Халля с Побережья» — одной из историй об исландцах, которая, как и упомянутая ранее «Прядь о Торвальде Тасальди», совмещает в себе черты, присущие «прядям о поездках из страны» и «прядям о крещении». Нельзя, кроме того, не заметить, что мотив сверхъестественного вмешательства, который в «прядях о крещении» завершается обращением неверных, встречается также и во многих других рассказах. Помимо уже упоминавшихся выше «прядей о поездках из страны», где конфликт исландца с его знатным противником в целом ряде случаев разрешался вследствие заступничества святого, сюда относятся истории, в которых, благодаря помощи свыше (нередко опять-таки исходящей от святого короля), герой избегает гибели или одерживает верх в столкновении с демонами или чудовищами. Это и «Прядь об Эгмунде Битом и Гуннаре Пополам», и «Прядь о Торстейне Морозе», и «Прядь о Торстейне Любопытном», и пряди, речь о которых пойдет впереди: так называемые героические биографии — «Прядь об Орме сыне Сторольва» и «Прядь о Торстейне Бычья Нога», а также рассказы о путешествиях в иные земли — «Прядь о Хельги сыне Торира» и «Прядь о Торстейне Силе Хуторов».

В другой — очень небольшой — группе рассказов победа христианства над язычеством происходит бесконфликтно и не требует деятельного вмешательства конунга-миссионера. В «Пряди о Норна-Гесте» и «Пряди о Токи сыне Токи» преимущество новой веры доказывается имплицитно — самим выбором места последнего пристанища, сделанным героем из стародавних времен, который под конец своей небывало долгой и полной удивительных встреч жизни является к Олаву Трюггвасону или к Олаву Харальдссону, дабы увенчать свои длящиеся не один век странствия знакомством с конунгом-христианином и вскоре после добровольного крещения мирно завершить свой земной путь. Точно так же и в «Пряди о Сёрли», при всей несхожести ее сюжета с историями о долгожителях, Норна-Гесте и Токи, рассказывается о встрече дружинника святого короля с посланцем из легендарного героического прошлого, который открывает ему, как избавить его соратников и противников от мучительного бессмертия и необходимости изо дня в день участвовать в нескончаемой битве Хьяднингов, поскольку лишь доброму христианину под силу разрушить заклятье, наложенное на сражающихся героев древности злокозненными богами. При том, что очевидное христианское содержание этих историй, каждая из которых на свой лад подводит черту под отошедшей в прошлое языческой эпохой и знаменует торжество нового обычая, позволяет отнести их к «прядям о крещении», все они в то же время могут рассматриваться и как «пряди о древних временах» (каковыми их иногда и именуют). В самом деле: ведь в них пересказываются эпические сказания или повествуется о прославленных героях, живших в отдаленные времена, что, по всей видимости, в первую очередь и привлекало к ним средневековую аудиторию. Существенно, однако, что во всех этих прядях изложение эпических преданий не является самоцелью, но служит способом противопоставления настоящего прошлому и утверждения христианских ценностей. Встреча прошлого с настоящим — одна из главных тем и выпадающей из этого ряда «Пряди об Альбане и Сунниве»[2030]. В ней рассказывается об обретении мощей святых мучеников — прибывших в языческие времена на норвежский остров Селья правоверных ирландцев, которые при приближении к их укрытию враждебного войска нечестивого ярла Хакона были погребены по воле Господа в пещере и чьи нетленные останки были обнаружены и сделались объектом поклонения лишь в начале правления первого христианского короля Норвегии Олава Трюггвасона.

Несколько особняком в ряду «прядей о крещении» стоят рассказы о введении христианства в Исландии. Среди них мы также находим историю, в которой идет речь о столкновении старого и нового обычая, — «Прядь о Тидранди и Торхалле». Однако, в отличие от обсуждавшихся ранее прядей, описанное в ней происшествие — убийство Тидранди, любимого сына родовитого исландца Халля с Побережья, вскоре после этого перешедшего в правую веру, языческими дисами (духами-покровителями людей), которые проведали о своей грядущей «отставке», — имело место еще до наступления эпохи христианизации. Другие рассказы повествуют о первых миссионерах, проповедовавших новую веру жителям страны («Прядь о Торвальде Путешественнике»), а также об отдельных исландцах, пожелавших принять крещение и ставших добрыми христианами («Прядь о Свади и Арноре Старухин Нос» и «Прядь о Торхалле Шишке»).

При том что действие большинства «прядей об исландцах» происходит либо за морем, либо внутри страны, в нескольких историях, также рассказывающих о приключениях исландцев на чужбине и их взаимоотношениях с правителями Норвегии, начальный (исландский) период биографии главного героя не укладывается в лаконичное «введение», призванное всего лишь обрисовать обстоятельства, заставившие его покинуть Исландию, как это чаще всего бывает в «прядях о поездках из страны» (исключение составляет лишь «Прядь о Храфне сыне Гудрун»), но описывается с тем же вниманием и с той же мерой подробности, с какой излагаются все последующие заморские эпизоды рассказа. Это уже упоминавшиеся в связи с присутствующими в них христианскими мотивами «героические биографии» — «Прядь об Орме сыне Сторольва» и «Прядь о Торстейне Бычья Нога». В нарративном отношении обе эти пряди (первая из которых в части эпизодов, вероятно, послужила прообразом для второй; см. комментарии) обнаруживают все признаки повествований, созданных в постклассическую эпоху исландского сагописания, которая начинается на рубеже XIII и XIV вв. Появляющиеся в этот период «саги об исландцах», а с ними и отдельные пряди тяготеют к жанру жизнеописания и, как правило, лишены единого сюжетного стержня, но представляют собой цепь эпизодов, объединенных лишь фигурой главного героя — человека, наделенного необычайной богатырской силой, чьи удивительные приключения и подвиги они и описывают. Авторы таких произведений проявляют заметную склонность к чрезмерному, постоянно прибегая к гиперболизации, и охотно вводят в свой рассказ сверхъестественное и фантастическое. Наблюдающийся в них отход от реалистических традиций классической саги в немалой степени должен был вызываться влиянием со стороны расцветающего в XIV в. жанра «саг о древних временах» — изобилующих сказочной фантастикой героических историй о подвигах легендарных предков исландских первопоселенцев, к которым возводили свой род многие именитые жители страны (в рассказе об Орме Силаче прослеживаются, кроме того, и прямые текстуальные связи с некоторыми сагами этого типа). Поскольку, подобно героям таких саг, Орм и Торстейн совершали свои самые славные подвиги, одерживая победы над великанами и чудовищами, обе пряди относят иногда к жанру повествований о древних временах, хотя их главными персонажами были исландцы, а описываемые события происходили в Норвегии во времена правления Олава Трюггвасона.

С именем этого же конунга связаны и два рассказа на весьма популярную в Средние века тему посещения диковинных «иных земель» — «Прядь о Хельги сыне Торира» и «Прядь о Торстейне Силе Хуторов». В обеих преобладают фантастические мотивы, сближающие эти истории с повествованиями о древних временах, к которым их обычно причисляют. Хотя в обеих прядях рассказывается об одном и том же легендарном персонаже, также известном из нескольких «саг о древних временах», могущественном правителе некой отдаленной страны, Гудмунде с Гласисвеллир, к которому попадают герои этих историй, он предстает в них в существенно различном свете: в «Пряди о Хельги», где сильна тема греха и воздаяния, — как коварный колдун-соблазнитель, заклятый враг христианского короля, в рассказе же о Торстейне, напротив, как благородный язычник, с благодарностью принимающий помощь христианина — дружинника Олава Трюггвасона и уповающий на «удачу» самого конунга-крестителя. На примере этих историй, вобравших в себя, с одной стороны, исконные скандинавские мифологические и фольклорные, а с другой стороны, заимствованные кельтские мотивы, можно наблюдать, каким глубоким и сложным трансформациям подвергался этот традиционный материал под пером христианских авторов конца XIII — XIV в. Помимо названных прядей, в жанровом отношении примыкающих к легендарным «сагам о древних временах», в той или иной мере сказочная фантастика присутствует в целом ряде историй самого разного содержания. Это и «Прядь о Торлейве Ярловом Скальде», в которой описывается разрушительное действие хулительных стихов (нида); и «Прядь об Эгмунде Битом и Гуннаре Пополам», в которой герой вступает в единоборство с демоном, выдающим себя за Фрейра; и «Прядь о Хауке Задаваке», в которой рассказывается о разъезжающем в повозке неведомом языческом божестве Лютире; и «Прядь об Олаве Альве Гейрстадира», персонаж которой общается с курганным жителем; и «Прядь о Стюрбьёрне Воителе Шведов», в которой исход знаменитого сражения на Полях Фюри решает сам верховный скандинавский бог Один; и «Прядь о Торстейне Палаточнике», в которой новорожденный младенец в стихах обращается к своим родителям с просьбой сохранить ему жизнь; и «Прядь о Брандкросси», в которой рассказывается о чудесном исчезновении быка; и «Прядь о горном жителе», в которой описывается встреча с декламирующим скальдическую песнь загадочным обитателем пещеры, и др.

Как уже приходилось говорить в начале этого раздела, пряди, действие которых происходит в Исландии, весьма неоднородны по своему составу. Между тем, помимо историй, повествующих о христианизации страны, среди них можно выделить еще две группы рассказов. Первая — это «пряди о распрях». Некоторые из этих историй (ср. «Прядь о Пивном Капюшоне») весьма непросто отделить от «семейных саг», поскольку предметом изображения и тех и других являются возникавшие по разным поводам конфликты между жителями Исландии. В других, как в «Пряди о Хромунде Хромом» и «Пряди о Гуннаре Убийце Тидранди», в качестве враждующих сторон выступают местные жители и приехавшие в страну норвежцы (причем ситуация, описанная в последней из этих историй, вполне может рассматриваться как «зеркальное» отражение коллизии, типичной для «прядей о поездках из страны»; см. комментарии), однако и эти рассказы тематически очень близки к «сагам об исландцах». В связи с тем что вопрос о жанровой атрибуции всех упомянутых рассказов остается спорным, в разных изданиях они именуются то «прядями», то «сагами».

Однако к «прядям о распрях» относится и еще одна группа представленных здесь рассказов, а именно «дополнительные» эпизоды некоторых «саг об исландцах», по тем или иным причинам не вошедшие в их основные редакции. Это и «Прядь о Болли», которая, будучи вполне самостоятельным и законченным в нарративном отношении рассказом, вполне может рассматриваться как продолжение «Саги о людях из Лососьей Долины», и примыкающая к «Саге о названых братьях» «Прядь о Торарине Дерзком», и «Прядь о Брандкросси», которая была добавлена в качестве пролога к «Саге о сыновьях Дроплауг». Все эти истории хотя и образовывали своего рода маргиналии известных «семейных саг», тем не менее не принадлежали к ним изначально и могут восприниматься как отдельные от них рассказы, представляющие самостоятельный интерес для читателя, — именно по этой причине они и были включены в настоящее собрание. Вполне вероятно, что их появление рядом с той или иной сагой, а, всего вернее, вслед за ней, объясняется популярностью соответствующих героев, рассказы о которых продолжали возникать и бытовать в устной традиции (или, что тоже не исключено, сочиняться их авторами) уже после создания посвященных им саг. Между тем некоторые из таких дополнительных эпизодов (примером могут служить «Пряди о названых братьях»[2031], примыкающие к одноименной саге) не обладают перечисленными свойствами, а потому не могут восприниматься вне контекста тех произведений, с которыми они были связаны, отчего они и не вошли в предлагаемую книгу[2032].

Вторая и последняя группа прядей, также повествующих о событиях, которые имели место в Исландии, это рассказы о сновидениях (draumþœttir) — «Сон Торстейна сына Халля с Побережья», «Прядь о могильном жителе» и «Сон Одди Звездочета». Лишь в первом из этих рассказов действие происходит почти что в «век саг» (в середине XI в.), причем его герой, родовитый исландец, появляется и в других произведениях, в том числе в роли главного персонажа в одной из «прядей о поездках из страны», тогда как действие прочих историй относится к более позднему времени (XII — начало XIII в.). Отчетам о сновидениях отводится весьма важное место в сагах, где сны персонажей используются в качестве особого нарративного приема, — как правило, они выполняют здесь роль предупреждения, предвосхищая грядущие потрясения или иные значительные события. Не редкость они и в прядях, где их функцией может быть не только иносказательное пророчествование о будущем (нельзя не упомянуть в этой связи «Прядь о Раудульве», сюжетным ядром которой является сон Олава Святого о долгой череде его наследников — правителей, которым предстоит сменять друг друга на норвежском престоле). В прядях они, помимо этого, не раз применяются как прием, призванный произвести неожиданный поворот в действии и привести к благотворной перемене в судьбе героя (таковы, например, сон Магнуса Доброго в «Пряди о Храфне сыне Гудрун» и сон Торстейна в «Пряди о Торарине сыне Невьольва»). Среди прядей, образующих небольшую группу собственно историй о сновидениях, только в рассказе о Торстейне сыне Халля с Побережья сон выполняет функцию предвосхищения — ночные посетительницы героя предупреждают его о неминуемой гибели от рук раба. В истории о могильном жителе сон оказывается единственным «пространством», в котором герой рассказа может повстречаться с владельцем присвоенного им меча; в результате в ночном видении главного персонажа пряди получает завершение его конфликт с мертвым воином, начавшийся наяву. Что же касается последней из перечисленных прядей, «Сна Одди Звездочета», то назначение сновидения в ней, как и вообще смысл этой необыкновенной истории, представляет неразрешимую загадку (о попытках разгадать ее см. комментарии). Перед нами не имеющий параллелей рассказ, с героем которого во сне происходит серия беспрецедентных метаморфоз: поначалу ему снится некий рассказчик, развлекающий собравшихся сказочной «сагой о древних временах», а затем он и сам превращается в одного из главных персонажей снящейся ему саги, просыпается и после недолгого бодрствования вновь возвращается в свое на время прерванное сновидение, с тем чтобы продолжить «существовать» в нем в прежнем качестве, причем по возвращении оказывается на том же самом месте и даже в той же позе, в которой он покинул свой сон... Этим странным рассказом, своим прихотливым обращением с реальностью скорее напоминающим модернистскую прозу XX столетия, чем литературное произведение Средневековья, и заканчивается предлагаемое читателю собрание.