Испорченная реальность

Глава 6

Анна попросила У Дезире отгул на вечер, так что мы были свободны. Проблема в том, что вопрос «Что теперь?» не имел ответа. Я не знал, и Анна тоже.　

Мы прошли до станции «Норт-Сидней», но пока не спустились в подземку.　

— Я тебе помогу, — сказала она. — Это правильно. Иначе зачем ты мне снился? Только для этого.　

Она не ждала ответа.　

— Так чем я могу помочь?　

— Не знаю, — сказал я.　

— А кто-нибудь знает?　

— Не знаю.　

— Почему бы не начать с того, что ты уже выяснил? — предложила Анна. Идея была не хуже других.　

— Я знаю, что все изменилось, — сказал я. — У нас с Карен была квартира в Дарлинг-Харбор, но теперь там живет кто-то другой. Я был дома, когда все изменилось.　

— Изменилось все вокруг? Типа, внезапно стены стали голубыми, а не зелеными?　

— Вроде того.　

— Наверное, это ужасно.　

— Да уж.

Прежде чем тишина стала невыносимой, я переступил с ноги на ногу.　

— Потом я спустился вниз, к приятелю, Роджеру Мейсону.　

— Я его помню. Он перешел в какую-то фирму в Чайнатауне.　

— Да, кажется, так. Удивительно, что одно изменилось, а другое осталось прежним.　

— Он помог тебе?　

— Это его кроссовки.　

— Хорошо. Первым делом нам надо подыскать тебе нормальную одежду. Ты, наверное, замерзаешь.　

— Сейчас не так уж холодно.　

— К вечеру будет. Пойдем. Под этой улицей целый торговый центр. Я уверена, мы тебе что-нибудь найдем.　

Мы и нашли. Сперва туфли. Эти оказались впору, хотя и кроссовки Роджера были не плохими. Носки, от которых ногам сразу полегчало. Даже трусы, хотя их странно было покупать с коллегой, особенно если учесть, что она расплачивалась своей «Визой». Пара джинсов, две футболки (она настояла, чтобы у меня была свежая на завтра) и куртка. Я решил, что это слишком, но Анна не стала меня слушать.　

И наконец, рюкзак в магазинчике у супермаркета. Насколько я помнил, это место закрылось больше года назад. Еще Анна купила по бутылке воды каждому и большую упаковку моих любимых шоколадных конфет. Она знала об этом в моей реальности и, наверное, видела во сне в своей.　

Чем больше я думал об этом, тем меньше что-то понимал. Голова болела все сильней. У нее в сумочке был панадол, но это не помогло. Боль оказалась иной.　

В других обстоятельствах я был бы доволен. Шопинг не занятие для парней, но он мог быть увлекательным, если ходить по магазинам с нужным человеком. С Анной это оказалось легко. Она могла бы остановиться перед магазинчиком одежды с табличкой, обещавшей семидесятипроцентную скидку, или посмотреть ассортимент в «Спортивной девчонке», «Ведьмовстве» или других стоках, но она заботилась обо мне. Это немного расстраивало. Я рассказал, что знал о ней, как она переехала в Австралию из Лондона шесть лет назад из-за парня. Как он сбежал со своим тренером в Мельбурн. Как она шутила над тем, что не может найти хорошего парня, после того как ушел следующий бойфренд.　

Мы нашли некоторые различия. В моих воспоминаниях она была первым сотрудником, которого я натаскивал, придя в отдел год назад. Она возразила, что в «Кроунком» почти три года и никогда не работала в «Биллинг» на Миллер-стрит. У нее не было наставника, и она училась всему сама. Натаскивала Мика — мою замену (альтернативу), когда он пришел в отдел. В тот же день, что и я.　

— Скажи, — спросил я, — Мик женат?　

— О боже, нет, — ответила она. — Он меняет женщин как перчатки.　

— Может, у него была подружка по имени Карен?　

— Он бы мне не сказал.　

Любое упоминание настоящей жизни, Карен (о Тимми я даже не заикался), расстраивало ее. Она сразу же говорила о быстрокрылых ласточках, о Томе Бейкере — лучшем Докторе Кто — или, если была настроена более серьезно, о Марии, королеве шотландской, о том, как ее короновали в пять лет. Я не возражал и не пытался упоминать прошлое слишком часто, но просто не мог думать ни о чем другом. Только о Карен и Тимми. О жене и сыне. О моей семье. Моей жизни. Все пропало, было украдено или потеряно.　

Анна была единственной ниточкой, связывавшей меня с прошлым.　

Покончив с покупками, она сказала:　

— Нужно куда-нибудь обратиться, чтобы все разрешить.　

— Куда? — спросил я. — Думаешь, в библиотеке есть книги про потерянную жизнь?　

Она хитро улыбнулась:　

— Вообще-то, я подумала кое о чем другом.　

Мы спустились на станцию. Анна купила мне билет в один конец до Ньютауна[12]. Сама воспользовалась проездным. Мы ехали к ее подруге-экстрасенсу.

Я никогда не верил в самопровозглашенных экстрасенсов. Конечно думал о том, что существовали люди с потрясающими способностями, гнувшие ложки, читавшие мысли, предсказывавшие будущее. Эта вера уживалась во мне с верой в буку и еще в сотню необъяснимых вещей. Как бы то ни было, во мне, даже в детстве, хватало скепсиса чтобы не воспринимать чужие утверждения всерьез.　

Кто-то мог с легкостью вас «прочитать»: «О да, вы умны, но скромны, с хорошим чувством юмора, добры и щедры, но эти качества не настолько сильны, чтобы довести вас до неприятностей. По сути, вы прекрасный человек, такой, каким вас задумал Господь, когда создавал матушку-землю, и поздравляю: у вас прекрасное отношение к жизни. К несчастью, я вижу темные полосы, трудности. Здесь замешана девушка, я думаю, или парень... кто-то разбил вам сердце?» Вас сводили к банальностям. Кто станет описывать себя как плохого, злого или желчного человека? «Вы что-то ищете». Черт. Я прихожу к вам, задаю вопросы. Зачем мне, по-вашему, здесь быть?　

Конечно, возможность сверхъестественного всегда привлекала меня, отчасти поэтому я и любил магические шоу. Однажды даже был на выступлении Дэвида Копперфильда, еще до того, как переехал в Австралию, до встречи с Карен. Я гадал, кто сидел на моем месте в этой реальности.　

Я не стал возражать против поездки, потому что Анна верила своей подруге, которую я никогда не видел. Надеялся, что мне удастся что-то сделать, найти ответы. Как еще можно было вернуть себе жизнь?　

Чтобы добраться до Ньютауна, нам пришлось пересесть на «Централ», перейти по платформе — с восемнадцатого на девятнадцатый путь. В поезде мы молчали. Я смотрел в окно — во тьму туннеля (когда мы проехали под мостом), искал лица и фигуры. Замирал на каждой остановке, пока мы не выехали на свет — прямо перед «Централ». Боялся, что на нас накинутся призраки.

Увидел одного. Ошибки быть не могло. Он смотрел на меня с платформы, из темного уголка на станции «Виньярд». Не шевелился, только встретил взглядом наш поезд и уставился в салон, когда двери разошлись. Я ожидал нападения и не расслабился, пока двери со свистом не сошлись. Поезд отошел от платформы. Конечно, подумал я, он предупредит своих друзей (возможно, телепатически, почему нет?) и они войдут на «Таун-Холл».　

Там я вроде бы заметил еще одного, закутанного во мрак — бледное лицо, выглядывающее из тьмы в конце первой платформы (у таблички «Берегись поезда»), но поезд в тот миг тронулся, и это могла быть просто игра теней, или размытая реклама, или просто граффити.　

Анна положила руку мне на плечо и прошептала:　

— Все будет хорошо.　

Больше мы не говорили — лишь когда ждали второго поезда на «Централ», Анна взяла меня за руку, подошла слишком близко и сказала:　

— Не о чем волноваться.　

Я так не думал.　

Небо затянули облака. Темнело. Скоро опустится ночь. Я знал, что такой мрак — раздолье для призраков.　

Анна, наверное, меня не поняла.　

— Я не причиню тебе вред, — сказала она. — Не стану тебе мешать. Обещаю.　

— Я знаю.　

Она сжала мою руку. Подъехал поезд.　

Я всегда воображал ясновидящих за занавесками из бусин, одетых в развевающиеся шелка и бархат, с густо накрашенными глазами, длиннющими ресницами и ногтями, способными устрашить Фредди Крюгера. Ну и с бородавкой на носу — она, вероятно, была воспоминанием о «Волшебнике страны Оз». К моей чести, я не думал о летающих обезьянах. Только ясновидящий мог бы угадать мою реакцию на этих тварей. В целом это была мешанина странных образов, слепленных вместе в уголках моего разума. Сюда можно было добавить много лаванды и благовоний, кучу свечей, хрустальный шар и потрепанную колоду Таро — это бы меня сразу отпугнуло. Из-за такой картинки мне и не хотелось в них верить. Что они пытались доказать?　

У подруги Анны, Вороны — это имя описывало цвет ее волос, — было кое-что из моего воображаемого списка и много всего другого. Серебряные кольца на половине пальцев, в брови, носу и пупке, не скрытом обрезанной футболкой, напоминали скорей о стриптизерше в выходной. Джинсы не были мешковатыми и не липли к ногам. Волосы оказались крашеными, а глаза — фиолетовыми, вероятно из-за линз. В ней не было ничего мистического и неземного.　

Квартира тоже выглядела нормально. В глаза не бросались принты с драконами, перья или книги по прорицанию. На полке стояли Торо, Дюма, Толстой и Вольтер. Самое безумное, что там было, — Брэдбери. Ни Кроули, ни Юнга, ни сатанинской библии, ни энциклопедии кристаллов или «Демонолатрии». Не было даже Эдгара Аллана По. Ни черная, ни радужная, квартира Вороны могла бы быть и моей. Честно говоря, наиболее оккультным в этой девушке было ее имя.　

Она встретила нас у дверей, провела внутрь и спросила, налить ли нам вина, или мы обойдемся водой. Анна выбрала вино.　

— Красное или белое? — спросила Ворона.　

Анна посмотрела на меня, улыбнулась, словно знала, чего я хотел, и сказала Вороне:　

— Красное, пожалуйста. Обоим.　

Ворона оставила нас в гостиной. Телевизор напротив окна, диван и кресло, журнальный столик с номерами «Кто», «Бит» и «Лучших техников фотошопа», приятная репродукция Baн Гога на стене — один из его автопортретов.　

— Видишь, — сказала Анна, присаживаясь в кресло, — здесь ты в безопасности.　

— Конечно, — ответил я.　

— Садись.　

Я последовал ее примеру. Ворона вернулась из кухни с тремя бокалами, болтавшимися вверх тормашками у нее между пальцев, и бутылкой — в другой руке.

— Красного всем, сказала она и, поставив бутылку на обложку «Мужского стиля», опустилась в кресло, так что я оказался между ними.　

— Я тут подумала... — начала Анна, но Ворона шикнула на нее.　

— Позволь мне сперва побыть хорошей хозяйкой, — сказала она, подмигнула ей и посмотрела на меня. Протянула мне первый бокал.　

— Не думаю, что мы встречались. Я Ворона.　

— Кевин, — сказал я.　

— Приятно познакомиться. — Она наполнила второй бокал и протянула его Анне: — Дай вину подышать пару минут.　

— Спасибо, — сказала Анна.　

— А потом, — Ворона налила себе бокал и вернула бутылку на журнал, — поговорим о мерзком деле, из-за которого вы пришли.　

— Мерзком? — спросила Анна.　

Ворона пожала плечами, отбросила прядь волос со лба, поерзав на диване:　

— Ночью будет дождь. Терпеть его не могу.　

— Теперь все время дожди, — сказал я.　

— Правда? — спросила она. — Я живу сегодняшним днем. Вчера не имеет значения.　

— Это какое-то послание? — спросил я.　

— А ты этого хочешь?

— Как по мне, звучит неплохо, — сказала Анна. Но она уже не была частью беседы. Ворона смотрела на меня, только на меня, и я не мог отвести глаз. Она была загадочной, и опасной, и блестящей, на ум приходили и другие странные слова, которыми пытаешься описать нечто, что не можешь ни вспомнить, ни забыть.　

— Вообще-то нет, — ответил я. — Ты умеешь читать мысли?　

— Нет, это работает не так.　

— А как? — спросил я.　

— Скучней, чем ты думаешь, — сказала она и отпила вина. — Чудесный аромат, не находишь?　

— Я не разбираюсь в вине, — признался я.　

— Но тебе нравится?

— Да.　

— Тогда согласись, и мы все станем немного счастливей.　

Она посмотрела на Анну.　

— Ты не познакомила нас как следует. Это человек, о котором ты рассказывала?　

— Когда?..　

— Сон про лодку, — объяснила Ворона. С капитаном Креном.　

— Фантастика, — сказала Анна.　

Ворона просияла и снова откинулась на спинку кресла. Она беспрестанно двигалась, словно могла умереть, если остановится. Она не коснулась меня даже пальцем, когда протянула бокал, но часть меня ждала ее прикосновения. Она была черной дырой, понял я. Сбежать от нее невозможно.　

— Я просто умею слушать, — сказала она Анне и обернулась ко мне: — Нет, я не читаю мысли. И нет, будущее тоже не предсказываю. Все не так. Если я возьму тебя за руку... — мой желудок свело от этого предположения, — я ни черта не прочитаю. У меня есть предчувствия. Ощущения. Прямо сейчас, Анна нервничает. Думает, что я смогу тебе помочь и что хочет этого. Только на самом деле ей этого не хочется и она ужасно смущена. Ты... — Она помедлила, внезапно склонила голову к плечу и застыла. Вот только глаза все равно скользили по мне, впитывая информацию, узнавая секреты.　

— Нет, — сказала Ворона. — Боюсь, толку от меня будет мало.　

— Почему? — спросила Анна.　

Ворона пожала плечами. Снова откинулась на спинку кресла. Отхлебнула вина, еще немного, опустошила бокал. Вздохнула, посмотрела мне в глаза:　

— Ты ненастоящий.　

— Что ты имеешь в виду? — спросила Анна.

— Не знаю. Это просто впечатление. Я тебя вижу, но тебя как будто здесь нет. Тебя не просто трудно читать, на тебя трудно смотреть. Если сосредоточусь и притворюсь, что ты реальней, чем на самом деле, у меня перед глазами вспыхивают искры, но я еще не готова к менопаузе и не представляю, что еще они могут значить.

—Что ж, — сказал я, ставя полупустой бокал на столик, — спасибо, что попыталась.　

— Не говори так, — сказала Ворона и на этот раз коснулась меня.　

Ее пальцы легли мне на предплечье, легкие, нежные, быстрые, но мы оба почувствовали разряд. Оба отшатнулись. Она снова осторожно дотронулась до моей руки и, понизив голос почти до шепота, сказала.　

— Я буду плохой хозяйкой, если ты не допьешь вино. — Она подмигнула Анне. — Черт, давайте прикончим бутылку.　

Плеснула в мой бокал, налила в свой.　

Я не отказывался. От шока я перестал чувствовать исходящее от нее притяжение. Мой разум снова принадлежал мне. Какие бы чары ни окружали ее, они развеялись.　

— В любом случае, — сказала она, — мне не терпится узнать, что случилось. Не каждый день девушка встречает грезу во плоти. — Она хихикнула, посмотрела на Анну: — То есть это прозвучало как-то не так. Я уверена только в одном. — Ее глаза метнулись ко мне: — Нужно задавать вопросы.　

— А это поможет?

Она пожала плечами:　

— Вреда ведь не будет.　

— А если будет? — спросил я.　

— Мне кажется, тебе уже больно, — сказала Ворона. — И я ничего не могу с этим поделать.　

Она снова положила руку на колено Анне:　

— И ты тоже, девочка. Мне очень жаль.　

Анна слабо улыбнулась. Ничего не сказала.　

— Итак, — продолжила Ворона, снова откидываясь назад и забросив руку на спинку кресла, — давайте посмотрим, что можно узнать. Я начну. Кто ты, Кевин?　

Я не знал, что она имела в виду.　

Она улыбнулась и сказала:　

— Или это и есть самый главный вопрос? Это мы и пытаемся выяснить?

Я не сразу нашел слова, и Анна ответила.　

— Да. Именно. Он помнит прошлое, и я помню, но воспоминания не совпадают.　

— Хотите узнать, чьи реальны? — спросила Ворона.　

— Верно.　

— Это просто, — ответила Ворона, снова посмотрев на меня. Что было в ее глазах? Печаль?　

— Твои, Анна. Твои настоящие. Пусть Кевину кажется, что он помнит, но его воспоминания не вписываются. Не в этот мир.　

Я пытаюсь быть совершенно честным. Идти напрямик. Выкладываю ей все и могу сказать, что рискую многим.　

— Я ждал, — говорю я Иезавели, — но мне нужно знать. Зачем ты мне помогаешь?　

— А ты как думаешь?　

— Так не честно, — говорю я. — Это я задаю вопросы.　

— Вообще-то, ты топчешься на месте, пытаясь решить загадки вселенной.　

Она пожимает плечами:　

— Ты думаешь, что все выяснил, но это не так, никому — ни тебе, ни другим — это не под силу. Слишком сложно.　

— Это достаточно просто. То, что я хочу сделать.　

— И что тогда со мной будет?　

Я думаю об этом несколько мгновений. Хочу вернуться в реальность, которую знал. Хочу так сильно, что удивлен, как она до сих пор не изменилась. Возможно, мои желания соперничают с чьими-то еще. Что, если это Карен? Неужели она хочет жить в этой версии реальности так сильно, что я ей больше не нужен, что она не помнит меня?　

Я отвлекаюсь. Если я заставлю реальность сдвинуться, как это отразится на остальных? Все окажутся в новой действительности. Жизнь будет такой, какой я ее знал. Все счастливы. Тимми плачет в спальне, я иду посмотреть, дверь заперта, и никакой маньяк с пистолетом не лежит в постели, которой не должно быть в моей спальне.　

Разве это чем-то отличается от обычного сдвига реальности?　

— Тебя это не коснется, — говорю я.　

Иезавель улыбается. Она уже доела улитку и вытирает руки о джинсы:　

— Еще как коснется. Ты не видишь последствий. Такой узколобый, что не понимаешь, что может случиться.　

— Так объясни. Что может случиться?　

— Ходят шепотки. Ты их наверняка слышал, но я не знаю никого, кто попытался бы их проверить. Если пробовали и проиграли, то никто не признался. Если преуспели... откуда нам знать?　

— Шепотки... Об убийстве источника.　

— Да.　

— Я твоя подопытная свинка, — рассуждаю я. — Если это правда, ты хочешь быть свидетелем. Хочешь увидеть сдвиг и сравнить его с прежними. А потом...　

— А потом, — заканчивает она, — я пойду за отцом.　

Я сажусь. Я стоял слишком долго, ноги болят, голова болит. Я больше не могу смотреть на людей прямым взглядом — только на таких, как Иезавель, как одноглазый, как призраки. Неважно, в каком состоянии диван, — все лучше, чем стоять. Он удобнее, чем выглядит. Я проваливаюсь в подушки, и на задворках сознания вспыхивает мысль: я в нем утону, никогда не смогу встать.　

— Когда мне было пять, — говорит она, садясь рядом, — случилась авария. Вел мой отец. Другой машины не было. Он напился, был постоянно пьян, а я спала на заднем сиденье.　

Она не плачет, слезы кончились, но я вижу чувства в ее глазах. Их достаточно, чтобы занервничать.　

— Он въехал в здание.　

Я не могу сдержаться:　

— Ох.　

— Ох, — повторяет она. — С тех пор он в инвалидной коляске.

— А что насчет тебя?　

— Со мной все было в порядке. По крайней мере, я помню что была в порядке. Мой отец помнит по-другому. В его новой реальности... есть плита в Роквуде с моим именем.　

— О боже...　

— Он знает, что я здесь. Думает, я призрак. Платит за жилье. Чувствует вину.　

Мне нечего сказать, так что я кусаю улитку и отвожу взгляд.　

— Я не теряла семью, — говорит она. — Но я потеряла жизнь.　

Она тяжело вздыхает.　

— Я хочу вернуть ее. Может, это прозвучит бесчувственно и расчетливо, но, если ты докажешь, что я могу вернуть свою жизнь, я сделаю это... А если ты ошибешься... — Она не заканчивает предложение. Вместо этого достает новую плюшку из пакета. Еды немного, но она сытная, и через некоторое время Иезавель встает.　

— Я привела тебя не на обед, — говорит она, идя в спальню. Достает из-под кровати чемодан, открывает, отбрасывает несколько вещей в сторону и, наконец, достает то, что нужно.　

— Это тебе пригодится.　

Пистолет — это слабо сказано. Ствол, огромный, как пушка Грязного Гарри, угольно-черный, смотрится в ее ручке пугающе. Это не один из изящных пистолетиков, с которыми ходят девушки в фильмах, его не спрятать в декольте или у бедра — такое не спрячешь, и точка. Она протягивает его мне, как дар, но я слишком напуган, чтобы его взять.　

— Это «магнум»...　

— Я не хочу знать...　

— Но ты идешь...　

— Я понимаю, на что иду, — говорю я и беру пистолет. Он тяжелый. Холодный. — Просто не хочу знать, вот и все.　

Я поднимаю оружие, взвешиваю — моя рука кажется лапкой карлика — и отдаю ей:　

— Не могу таскать его с собой целый день.

— Конечно.

— Нужно найти Карен.　

— Интернет, — предлагает Иезавель.　

— Дальше по улице есть кафе, так?　

Она убирает пистолет в чемодан, закрывает его, засовывает под кровать.　

— Так.　

Я встаю, поворачиваюсь к двери. До нее рукой подать, как и до всего в этой квартирке. Дверь, стол, телевизор, кровать, плита с двумя конфорками — все в шаге от этой так называемой гостиной. Но теперь дверь открыта, и призрак на пороге не светится от счастья.　

Доставать пистолет нет времени. Призраки вплывают в квартиру. Проникают сквозь окна, слишком маленькие для обычных людей. Появляются в комнате, текут мимо того, что стоит у двери. Он один остается неподвижным, не сводит с меня глаз, пока другие хватают Иезавель за руки, окружают. Они так близко, что задевают меня серыми лохмотьями. Я чувствую запах их пепельного грима.　

Они ничего не говорят, не издают ни звука. Иезавель протестует, хрипит, пытается вырваться, но недолго.　

Ее маленькое жилище в мгновение ока наполняется призраками. Они толпятся, толкаются, лохмотья трепещут, словно от ветра. Иезавель сбили с ног. Она извивается, борется, но две тени висят на каждой ее ноге, на каждой руке. Они поднимают ее над головами. Я не могу пошевелиться, чтобы не прикоснуться к ним, и просто смотрю. Они рвут на ней одежду, избивают ее, жестоко, немилосердно.　

Словно из ниоткуда встает шепот, сперва неразборчивый, потом четкий. Слова разнятся: очищение, шанс.　

Иезавель, истекающую кровью, извивающуюся от отчаянья и ярости, несут к призраку у двери. Кладут на живот. Призрак хватает ее за волосы, запрокидывает ей голову, чтобы она на них посмотрела.

Стоит мне пошевелиться, и призраки смыкаются вокруг все плотней, чья-то рука опускается мне на плечо, другая на предплечье, еще одна — на горло: не душит, предупреждает. Они оттесняют меня назад, хотя места в квартирке совсем немного. Теперь я едва вижу Иезавель — только проблески плоти, струйки крови, обрывки ткани.　

Шепот — спор — прекращается, все движение, кроме плеска свободных одежд, замирает. Призраки смотрят на своего лидера — первого, того, что стоит в дверях, но он просто глядит на меня. Им нужен ответ, решение, но не жизнь этой девушки. Она ни при чем. Призраки здесь из-за меня.　

Шок прошел, гнев сменяется страхом. Отчаянным, беспомощным. Оказавшись у них в руках, я не вижу и проблеска жалости.　

Его взгляд падает на Иезавель. Голос у него хриплый, он может только шептать. Мне больно его слушать: словно ведут по доске гвоздем, словно белый шум, словно конец света.　

— Тебе есть что сказать?　

Не желая сдаваться, Иезавель пытается вырваться, пошевелиться, но серая нога опускается между ее лопаток.　

— Может, тебе? — говорит он, стрельнув в меня глазами. — Говори от ее имени. Что скажешь?　

Я плюю в него. Несмотря на расстояние и море серых тел между нами, попадаю прямо ему в лицо. Невероятно горжусь собой. Большего мне и не надо.　

Призрак кивает, стирает слюну с носа и со щек и говорит:　

— Очищение.　

— Нет! — кричит Иезавель.　

Ножи выскальзывают из ножен, дюжина или больше, я все еще не могу сосчитать. Они не колют — режут: снимают кожу. Начинают с ее голеней, поднимаются к пояснице, бегут по спине — тысячей маленьких ран. Торят путь так, чтобы я видел. Иезавель дергается, чтобы уклониться от одного лезвия, и встречается с другим, их слишком много, серые тела струятся вокруг нее, и каждый нож целует плоть, пробует кровь. Один срезает кожу с большого пальца ноги. Другой делает то же самое с ее рукой. Порезы глубокие, пальцы, удерживающие меня, постоянно меняются, но все так же сильны. Я не могу пошевелиться. Едва понимаю, что пытаюсь.　

Они бьют меня под колени, и я падаю на пол. Теперь я не представляю угрозы.　

Иезавель переворачивается на спину, но лучше не становится. Призраки терзают плоть, испещряют кожу маленькими ранками и длинными порезами — на груди, на щеках, один выковыривает глаз.　

Я больше не могу это видеть. Зажмурившись, слушаю ее крики. Они длятся часы или дни, все, как один, хриплые и ужасающие. Я не могу помочь, и это меня убивает. Не могу пошевелиться, не могу открыть глаза, не могу вырваться из их хватки. Не могу, не могу, не могу! Эти слова становятся мантрой, самой жизнью, и будут звучать в моем мозгу, пока я не умру.　

Даже после того, как Иезавель затихает, они продолжают резать. Мне не нужно видеть раны, я слышу их: свист лезвий, хлюпанье расходящейся кожи, треск костей, внезапный вскрик, ведь она еще не мертва, пока нет, просто хочет этого.　

В один миг все останавливается.　

— Открой глаза, — командует глава призраков.　

Я медленно подчиняюсь. Иезавель корчится у его ног, свернувшись, как выкидыш, дрожа, безмолвно рыдая, прикрыв руками лицо. Она вся в крови, кожи почти не осталось. Я вижу кости, но отвожу глаза. Плоть висит на теле лохмотьями.　

Глава призраков ухмыляется мне, зубы у него серые от гнили и отравы:　

— Она очищена.　

Я бросаюсь на него. Вырываюсь из вцепившихся в меня рук, вскакиваю с колен, лечу по воздуху как снаряд, скрючив пальцы, как когти. Вижу только его глаза у меня под пальцами, только горло в моих руках.　

Я не продвигаюсь и на два фута. Они наваливаются на меня, отовсюду, прижимают к земле. Я падаю у ног Иезавели. Кожа на ее ступнях висит лентами. Воздух из легких вышибло. Я пытаюсь вздохнуть.

Шепот начался снова. На этот раз они не спорят, не говорят о шансе. Только очищение, очищение, очищение. Снова и снова, голос там, голос здесь, ни гармонии, ни мелодии, ни даже тени напева, просто повтор, просто злоба, просто очищение.　

Ворона ушла за новой бутылкой вина. Анна смущенно ерзала в кресле. Я откинулся назад, не зная, как продолжать разговор, что еще говорить. Ненастоящий. Мои воспоминания были фальшивкой. Так сказала могущественная ясновидящая с крашеными черными волосами.　

Она вернулась, налила нам по новой, хотя пила в основном сама. Анна молчала, пока ее подруги не было, а у меня почти не осталось слов. Я едва мог смотреть на нее. Просто поднял бокал и уставился на него.　

— Еще вопросы, — сказала Ворона, коснувшись моего бедра. — Может, все еще не слишком плохо. Ты точно здесь, хотя для Анны всего лишь сон.　

— Ты ранишь мое эго, — заметил я.　

— Вообще-то, я очень хороша в этом, — сказала Ворона. — Но не будем отвлекаться.　

Она обернулась к Анне:　

— Я сегодня отпросилась с работы. Думаю, это окажется куда интересней кучки пожилых женатиков, мечтающих, чтобы их половинки выглядели как я.　

— Как... — Анна осеклась, взглянула на меня, начала снова: — Как Кевин вообще здесь очутился?　

Ворона потянулась, покачала головой:　

— Понятия не имею.　

— А твои книги? — спросила Анна.　

— У меня их куча, — ответила Ворона. — Но о таком в них ни слова, можешь мне поверить.

— И как, если его воспоминания нереальны, он нашел меня? — продолжила Анна.　

Ворона посмотрела на меня:　

— Это вопрос для Ромео. Давай спросим. С чего ты решил пойти к Анне?　

— Я не шел к Анне, — сказал я. — То есть не именно к ней. Я шел на работу. И отправился туда не сразу. Я... я пропадаю тут уже полдня.　

— Ты не помнишь, где я живу? — спросила Анна.　

— Я никогда у тебя не был.

— Мы постоянно устраиваем вечеринки у меня дома, — сказала Анна. — Поверить не могу, что ни разу тебя не приглашала.　

Я покачал головой.　

— Это неправильно, — заметила Анна. — Почему твои воспоминания отличаются от моих?　

— Я помню тебя там, — ответил я. — Но здесь много перемен. Некоторые совсем незначительны.　

Я обернулся к Вороне, словно она могла нас рассудить, обладала знанием и мудростью.　

— Кое-что изменилось в корне.　

— Например?　

— Ресторан, — сказал я. — Я не видел ни Маризы, ни Лео.　

— Может, у них выходной.　

— Все казалось неправильным, — объяснил я. — Это не «Чудесная жизнь». Мы почти не связаны. Они жарили стейки задолго до того, как я стал к ним ходить.

Девушки не знали этого местечка, но поняли, о чем я. Вещи изменились, причем такие, на которые я не мог повлиять. Если это правда, а то, что я помню — ложь, то где тогда мои настоящие воспоминания? Кто я такой?　

Я не мог додумать эту мысль. Отбросил ее. От этого она стала реальней.　

— Новые вопросы, — сказала Ворона. — Все просто чудесно.　

— Что, черт побери, чудесно? — спросил я. — Мы ничего не знаем, просто треплемся.

— Мы раскрываем тайны? — сказала Анна, скорее спрашивая, чем утверждая.　

— Нет тут никаких тайн.　

— Конечно, есть, — заметила Ворона. — Может, не у нас, но ты точно что-то скрываешь.　

— Что такого, по-твоему, я знаю?　

— Честно? — спросила Ворона. — Думаю, ты знаешь, кто ты, но не больше. Где-то между знанием и незнанием есть дверь и есть ключ, но ты его прячешь.　

— Это бессмыслица.　

— Внутри, — на сей раз она коснулась моей груди, прямо над сердцем, — внутри ты знаешь, что с тобой случилось, знаешь, где должен быть, знаешь, почему попал сюда и что нужно делать.　

— И что же?　

— Я не могу залезть тебе в душу.　

— Я могу, — резко сказала Анна. Мы обернулись к ней. Пальцы Вороны все еще лежали у меня на груди. — По крайней мере, в твою голову. Ты меня знаешь. Знаешь вещи, которых не можешь знать, и другие — несуществующие.　

— Но не неправильные, — добавила Ворона.　

— Скажи, Анна, — попросил я, — что мне делать?　

Она покраснела, отвернулась и шепотом произнесла:　

— Исполнить мои мечты.

Ворона откинулась на спинку кресла, смеясь, как мне показалось, совсем невесело.　

— Я лучше пойду, — сказал я, поднимаясь, чуть не уронив свой бокал.　

Анна тоже вскочила, схватила меня за руку:　

— Не надо.　

— Отпусти его, — сказала Ворона, оказываясь рядом со мной. Поддев пальцем мой подбородок, она повернула мне голову.　

— Мы всё о нем узнаем, и он вернется. — Она поцеловала меня в щеку и отступила, освобождая путь к двери.　

— Ворона, — сказала Анна.

— Анна.　

Я вышел. Из двери, вниз по коридору, на улицу — прошел полпути по Кинг-стрит (направлялся к станции) и понял, что забыл сумку, которую купила мне Анна. Но был не готов вернуться. Пока нет. Как и сказала Ворона, я вернусь. Я знал, где живет одна и работает другая. Неважно, что я об этом думал, Анна была самой крепкой связью с моей прошлой жизнью.　

Но Ворона пробудила во мне чувство, что я не могу верить своим воспоминаниям.　

Я не знал, куда идти, и просто хотел сбежать. Это показалось мне хорошей идеей. Уйти от всех и вся, забыть о своей жизни или руинах, в которые она превратилась. Я мог купить бутылку, сесть на углу и просить милостыню у добрых прохожих, а к ночи забиться в какой-нибудь уголок Сиднея.　

Но там жили призраки. С ними нельзя было связываться.　

На станции я потратил последние деньги на билет в город.　

Анна оказалась совсем не такой, как я думал. Черт, да я даже не ожидал, что буду с ней разговаривать. Хотел увидеть своего босса, Дезире, но она прошла мимо и за ланчем совсем меня не узнала.　

Мир сошел с ума. Или я. Я начал привыкать к этой возможности. Сколько еще свободы нужно человеку? Я мог не подчиняться даже требованиям рассудка. Меня не удерживали ни законы, ни правила, ни руководства, только мой собственный разум, а он был, мягко говоря, нездоров. Чтобы исцелиться, пришлось бы вернуться. К себе.　

Мне не верилось, что путь назад был. Время текло вперед и никогда — вспять. Но, учитывая то, что я уже видел, вернуться в прошлое казалось возможным. Вот только куда? К Карен и Тимми, чтобы снова их потерять? Или в вариант Анны, где я существовал только в ее снах?

Анна была милой. Даже красивой. В другое время, в другом месте она бы обворожила меня. Но пока у меня есть Карен, я не поддамся искушению.　

Беда в том, что ее уже не было.　

Я вообще не знал, что у меня осталось, кроме возвращающейся мигрени. Чистая одежда, шум в голове от вина, три доллара двадцать центов и ни единой зацепки.　

Когда прибыл поезд, я вошел в салон. Он останавливался на станциях, пассажиры появлялись и исчезали. Их стало гораздо больше. Наверное, дело шло к пяти или к шести. Время не имело значения, когда пространство было настолько искажено.　

Вот оно. Я исказил пространство. Летя со скоростью света, перемещаясь из одной точки Вселенной в другую, я заблудился и сломал перегородку между мирами. Я не помню, что родился в научно-фантастическом фильме, но сейчас точно оказался в одном из них. Я проглотил красную таблетку вместо синей. Выпил зелье. Украл чашу с двумя ручками у неправильного дракона. По глупости подцепил антиматериального клеща. Потерял семью и себя. Я гадал, говорила ли в другом мире Карен полицейским, где она в последний раз меня видела, настаивала ли, что я не мог далеко уйти. Ведь я ушел босым, куда я мог податься? Был ли похищен? Пропал ли? Они должны были что-то предпринять. Куда, куда же исчез ее бедный муж?　

Я счел, что мне повезло. Когда поезд подошел к «Централ», я понял, что говорил про себя. Если кто-то и услышал мои мысли, то ничего не сказал.　

Я пересек платформу. Стал ждать следующий поезд. Я не знал, куда поеду, не был уверен, что сяду. Не присоединился к толпе, спускавшейся по ступеням с платформы. Почему?　

От страха. Я боялся призраков.　

Начался дождь. Снова. Он лил, пока Ворона рассказывала свои мистические истории. Не задевал меня на платформе, но я видел, как капли падали на пути, на цементный край, заставляя людей отступать от желтой линии. В каждой жизни должен случиться дождь. Кто это сказал? Я не мог вспомнить. Был слишком смущен и разочарован для отчаянья, иначе бросился бы под поезд.　

Этого я, конечно, не сделал. Не мог сдаться. Мне просто нужно было выбрать направление.　

Куда бы я ни поехал, рисковал встретить призраков. Зачем откладывать? Когда прибыл поезд на «Гаун-Холл», я спустился по лестнице, миновал выложенные белой плиткой залы, приложил билет к турникету и оказался на станции перед парком Белмор. Чтобы попасть в сам парк, пришлось пересечь несколько полос. Наконец я оказался на месте, ночью, под дождем. Сотни голубей слетались к старику в синей парке — урвать хлебных крошек. Если бы она оказалась серой, я бы не стал к нему приближаться.　

Тропинки бежали сквозь парк к Хэй-стрит, но на полпути я остановился. Сел на скамейку. Смотрел на голубей, сорок, людей, идущих под зонтиками, пару детей, перекидывающихся мячом для регби. Я хотел есть, внезапно осознал я, просто умирал от голода. Из головы еще не выветрился хмель.　

Я не хотел засыпать — просто закрыть глаза.