Исповедь любовницы Сталина

Год 1934

Народный комиссар тяжелой промышленности Серго Орджоникидзе для работников своего наркомата устроил большой прием. После торжественной части состоялся концерт артистов московских театров. Меня познакомили с оппозиционерами Ю. Л. Пятаковым, А. Б. Каменевым, Г. Е. Зиновьевым, Н. И. Бухариным. Я поразилась догматическому фанатизму Пятакова, который по уму и энергии не имел соперников. Прекрасно говорил Бухарин, он тактично отстаивал свои позиции. Николай Иванович хорошо знал русскую литературу и свободно оперировал цитатами. Каменев от выступления отказался. Неуклюжий, рыхлый Зиновьев все время ел, в перерывах пытался за мной ухаживать, потом отправился провожать, заплетающимся языком «дарил» комплименты:

— Люблю женщин вашего плана — высоких, крепких, с красивыми ногами. Лицо для меня не имеет принципиального значения, только ножки и кое-что еще…

На коммунистов и некоммунистов, оппозиционеров и сталинцев Зиновьев производил одинаковое впечатление пустого, малоспособного, наглого и трусливого ничтожества. Кроме Сталина, Зиновьев был единственным большевистским вождем, которого никак нельзя было назвать интеллигентом. Зиновьев был очень эффектным оратором, но в его речах было мало содержания. Тщеславный, властолюбивый, он сделал Ленинград своей вотчиной.

Когда подошли к моему дому, он темпераментно проговорил:

— Верочка, давайте, девочка, встретимся! Ей Богу, не буду назойлив. Стариной тряхнем, на всю ночь к цыганам завалимся. Я знаю места, где шик и красота, жалеть не будете, дайте мне номер своего телефона!

Сказала, что встретиться не смогу. Надувшись, словно индюк, он прогнусавил:

— Жизнь нам дана только на миг, поп>м трын-трава, мать — сыра Земля и чаще всего безматерчатый гроб, приобретенный на средства родственников, если, конечно, таковые имеются. Не хотите давать номер телефона — ваше дело! Все равно узнаю, позвоню и за вами заеду. Перед женщинами, которые входят в душу, не имею привычки отступать…

Сам того не ведая, Зиновьев предсказал себе жуткую судьбу. Ошибся он в одном: не было безматерчатого гроба и не было могилы…

Работая еще над образом Марфы, серьезно заинтересовалась богословием, философией, оккультными науками. Подружилась с монахом Нафанаилом, образованнейшим человеком. Он подарил мне Библию. Вместе с ним мы поехали на Новодевичье кладбище. У какой-то могилы увидела вооруженного красноармейца. Подумала, что памятник воздвигнут в честь безымянного героя гражданской войны. Оказалось, солдат охраняет Надежду Аллилуеву, жену Сталина, которую тот застрелил в 1932 г. Стало как-то не по себе. Добрый монах тихо сказал:

— В. А., пойдемте в божий храм, увидите, как на вашу душу снизойдет великое благоговение.

Нафанаил оказался прав, после службы почувствовала себя лучше. На извозчике поехали на Воробьевы Горы — самое высокое место в Москве. Вечером гуляли около Кремля, домой вернулась обновленная. Позвонил Сталин:

— Очень занят, через несколько дней откроется партийный съезд. На все дни заседаний вам, В. А., выписал гостевой билет.

— Спасибо, дорогой! Не переутомляйтесь, берегите себя, вы нужны не только мне.

Голос его потеплел.

— Рад, что именно вы мне это сказали.

Семнадцатый съезд партии на меня произвел гнетущее впечатление. В Кремле наблюдала ужасающую картину. Откормленные мужики из одной группы, как бешеные собаки, нападали на другую. Больше всего досталось оппозиционерам и, конечно, тем, кто прятался за их спины. Рядом со мной в ложе находился журналист Михаил Кольцов. Он, не отрываясь от блокнота, лихорадочно писал. Взглянув на меня близорукими, подслеповатыми глазами, Михаил Ефимович сказал:

— Напомните, пожалуйста: где я вас видел?

Я назвала себя.

— Товарищ Давыдова! Вера Александровна, дорогая, я же вас слушал в Большом театре, память стала изменять, ранний склероз! Я давно собираюсь написать о вас очерк для журнала «Огонек». Мы с женой в восторге от вашего необыкновенного голоса. Когда можно вам позвонить?

Мы обменялись номерами телефонов.

Михаил Кольцов, как и все присутствующие, с нетерпением ожидал выступления Сталина. Никто не знал, когда это произойдет. Только в последний день съезда председательствующий торжественно, с надрывом в голосе объявил, что слово имеет товарищ Иосиф Виссарионович Сталин. Делегаты и гости, соревнуясь друг с другом, истошно вопили:

— «Ура товарищу Сталину!», «Да здравствует товарищ Сталин, великий вождь пролетариата и знаменосец всех наших побед!», «С товарищем Сталиным вперед к новым завоеваниям Октября!», «Слава великому и непобедимому Сталину!»

Все эти возгласы тонули в грохоте аплодисментов. Президиум, стоя, приветствовал Сталина. И. В. уверенно направился к трибуне. Повернувшись ко мне, Кольцов радостно проговорил:

— Как хорошо, что у нас есть товарищ Сталин!

9 февраля по радиостанции им. Коминтерна передавали политический комментарий-памфлет М. Е. Кольцова «Разговор начистоту». Приведу абзац, который, записала в дневник: «Речь товарища И. В. Сталина — беспощадный приговор троцкистам всех мастей и оттенков, врагам советского народа. Я безмерно счастлив, что являюсь современником самого мудрого и самого великого человека на Земле — И. В. Сталина».

Съезд закончился 10 февраля 1934 года. Сталин-победитель устроил невиданный прием. Столы ломились от яств. Делегаты и гости — руководители учреждений и предприятий, заводов и фабрик — столовыми ложками уплетали икру, ведрами распивались вина, коньяки, водка. Весь вечер и всю ночь произносились высокопарные тосты… А в стране продолжался повсеместный голод. Миллионы умерших. Могильщики не успевали закапывать трупы. Люди умирали от холеры, язвы желудка, тифа, малярии, скарлатины, туберкулеза, дифтерии. Продукты в мизерном количестве отпускались по карточкам. Полуголодные, бесправные, полунищие граждане страны Советов работали, не покладая рук. Лавры их непосильного труда пожинали другие — горстка прихлебателей, номенклатурных нахлебников.

Заблестели первые солнечные лучи. Лень тягуче медленно расползлась по всему телу. Взяла томик Мопассана, остановилась на рассказе «Пышка». Не поздоровавшись, Сталин выпалил в телефонную трубку:

— Мы вас не видели целых сто лет!

— Я, И. В., была уверена, что вы успели про меня окончательно забыть!

— Товарищ Давыдова, для чего набиваете себе цену?

Не ожидала, что беседа может получить такой неприятный для меня оборот, пришлось сманеврировать:

— И. В., вы давно не звонили, я уже успела соскучиться и даже обидеться.

Через далекий телефонный провод уловила радостный вздох.

— Когда мы вас увидим? — отрывисто, нетерпеливо, почти крича, спросил живой Бог.

Заглянула в рабочий календарь, свободными оказались пятница, суббота, воскресенье.

— Из ограниченного бюджета времени постараюсь для вас выкроить несколько часов, — озабоченно проговорил Сталин. К счастью, на сей раз мы тепло простились.

Погода сопутствовала этой весенней встрече. Яркие солнечные майские дни убаюкивали душу. Думать о постороннем не хотелось, мысли настолько путались, что я ни на чем не могла сосредоточиться. Перед ужином за мной приехали.

Подмосковье прекрасно во все времена года. Дмитровское шоссе. Машина въезжает в ворота. Вышколенные, чистенькие и аккуратные часовые предупредительно отдают честь и в то же время внимательно рассматривают документы.

Тихий, старинный дом, дикий, слегка ухоженный парк, клумбы с ростками первых весенних цветов. Навстречу двинулись липы-исполины, нестареющие, медово-ароматные, вековые. Дача так же, как и кунцевская, обставлена скромно, без показного шика. Красоту и очарование придают ковры ручной работы.

Пожилая строгая женщина с тусклыми рыбьими глазами прошамкала, что И. В. скоро освободится. Насмешливо посмотрев на меня, она строго сказала:

— Старайтесь И. В. не задерживать, он очень устал.

Очередная экономка не имела понятия, для чего я появилась в этом доме.

— В. А., надеюсь, что вы разделите со мной трапезу? — участливо спросил вошедший Сталин.

— Если позволите, я с наслаждением выпью стакан крепкого чая.

— Мы для вас, В. А., приготовили сюрприз, — весело проговорил И. В., — нам из Грузии привезли фрукты, сочное мясо, вина самых лучших сортов. Сегодня мы будем кушать отличный шашлык.

— Но меня успели предупредить, что вы утомлены. Просили вас не задерживать.

— Кто имеет право распоряжаться в моем доме? — Сталин разозлился. Я уже была не рада, что проболталась. И. В. вопросительно посмотрел на меня. — Заботливые опекуны прислали новенькую дуру. Придется им сделать очередное внушение, а дуру выставить вон.

Мы прошли в столовую. И. В. закурил трубку. Дежурный сообщил, что приехали Киров, Микоян, Каганович, Молотов.

Киров ел быстро, пользовался одной тарелкой, одной ложкой, одной вилкой. Каганович лениво ковырял мясо. Микоян с мастерством фокусника орудовал столовыми приборами.

— Ты, Анастас, прирожденный аристократ, — улыбаясь в усы, сказал Сталин.

Кофе и чай с пирожными и ликером подавали в гостиной. Началась непринужденная беседа.

— Сергей Миронович, — проговорил Сталин, — поскорей заканчивай свои дела в Ленинграде и перебирайся в Москву. Квартиру сам выберешь, обставить поручим Микояну и Орджоникидзе, в этих вопросах они разбираются лучше меня.

На протяжении всех лет, что я знала Сталина, он неизменно подшучивал над Енукидзе, Микояном, Орджоникидзе, Ворошиловым, Буденным, Хрущевым, Мехлисом и редко над Берия.

— Я еще не видел решения ЦК ВКП(б), — твердо произнес Киров.

— Сергей Миронович, ты член Политбюро ЦК ВКП(б). Пора уже знать, что мы не отменяем принятые решения. Считайте, что этот вопрос решен и мы к нему больше не будем возвращаться.

В разговор вмешался Каганович:

— Сергей Миронович, у тебя большая семья?

— Жена, сестра и я.

— Большое искусство, товарищи, уметь делать хороших детей, — как бы про себя сказал Сталин. На его реплику никто не ответил. Несмотря на пресыщенную жизнь, у многих вождей, народных комиссаров и партийных деятелей детей не было.

Сталин предложил посмотреть новый фильм Чарли Чаплина «Огни большого города». Отказаться никто не посмел. Я устроилась отдельно от всех, в самом дальнем углу. И. В. все видел и все замечал.

— Не следует, товарищ Давыдова, пренебрегать мужским обществом.

Пришлось подчиниться, села рядом с ним. После просмотра вожди разъехались по домам, остался Киров. Воспользовавшись отсутствием Сталина, Сергей Миронович подошел ко мне:

— В. А., по поручению ленинградского областного комитета партии мы собираемся вас пригласить на гастроли в Ленинград. Для переговоров пришлю директора оперного театра.

Вошел Сталин, я повторила просьбу Кирова.

— Сергею Мироновичу, нашему другу, ни в чем нельзя отказать, — недвусмысленно заметил подозрительный и ревнивый И. В. Сталин.

Из дальнейших рассказов вы узнаете, как менялся и ожесточался характер Сталина, как подкрадывалась к нему зловещая старость со всеми парадоксами, прихотями, увяданием, противоречиями.

— Если ты будешь спать с Кировым, я без промедления отправлю тебя на тот свет, — прорычал Сталин. Я как девчонка заревела. — Не бойся, дурочка, с тобой и пошутить нельзя. Запомни: изменишь — пеняй на себя! — произнес он властно.

Проснулась в два часа. Прислуживала незнакомая женщина, новенькая. Назвалась Марией Филипповной. Как Сталин на все быстро реагировал! Дала себе зарок быть с ним осторожней. После завтрака вышла погулять.

— Вам нравится здесь? — спросил Сталин.

— Очень.

Он мечтательно вздохнул:

— Грузия лучше и чище Москвы. И мы, кавказцы, талантливей русских. Верочка, хотите поехать в Сочи?

— Когда?

— В сентябре или октябре.

— Разрешите дать ответ через недельку?

— Мы не торопимся, у нас есть время.

Мы сели в плетеные кресла.

— И. В., могу ли я быть с вами предельно откровенной?

— Мы расстанемся в тот момент, когда вас поймают на какой-либо лжи. Здесь некого остерегаться, говорите без предисловий.

— За мной круглосуточно следят. Это унизительно. Около моего дома все время маячат тени, в Большом театре то же самое. Пошла в кино «Ударник»— рядом сидят сотрудники ГПУ и все время не спускают глаз. Прошу вас, отмените эту постыдную слежку. Вы же знаете, дорогой, что я вам верна.

— Постараемся удовлетворить вашу просьбу.

— Большое спасибо.

Сталин от удовольствия засопел.

— И. В., можно задать еще один сугубо личный вопрос, не относящийся к нашим взаимоотношениям?

— Говорите, я слушаю.

— Скажите, пожалуйста, В. И. Ленин (Ульянов) как революционер оказал на вас большое влияние?

— Ленин был человеком фанатичным, непреклонным, классическим авантюристом и неразборчивым в средствах. — Сталин оживился, я задела его самое уязвимое место. — Революцию он направил по неправильному руслу. Учиться у него было нечему. Я уже вам говорил, что мое мировоззрение формировалось в Тифлисской Православной Духовной семинарии. Когда появится настроение, расскажу вам про товарища Ленина более подробно. Сегодня теплый день, мы будем обедать в саду. Я устал от бесконечных разговоров, хочется побыть без людей.

Я спросила, кокетливо улыбаясь:

— Ко мне это тоже относится?

— Вы, Верочка, редкое исключение.

Не торопясь, пошли к дому. В тени у огромных лип уже суетились люди. Подбежал дежурный секретарь, угодливо изгибаясь, доложил:

— Приехал товарищ Серго Орджоникидзе, впускать?

— Скажите ему, что мы только что уехали в Москву.

После обильного обеда Сталин ушел к себе. Во время вечерней прогулки он сказал:

— Знаете, Верочка, люблю попариться в баньке с веничком березовым, чтобы дядька, русский богатырь, сильными руками-лапищами прошелся по всему телу. Хотите помыться в нашей баньке?

— Спасибо, я уже приняла ванну.

Сталин громко рассмеялся:

— Не беспокойтесь, мы будем мыться отдельно. На мужской половине вас никто не стеснит. В бане можно поддерживать любую температуру.

Мне приходилось бывать в городских банях Дальнего Востока, там они довольно примитивные. Одноэтажный деревянный сруб, ржавые краны, скользкие низкие скамейки, старые дырявые тазы, горячая вода один раз в неделю, по пятницам, чтобы счастливцу попасть в баню, надо выстоять в очереди несколько часов, женщины шли в баню со своими тазами.

С некоторой опаской вошла в сталинскую баню. В стены вмонтированы ковры, мягкие кресла, на окнах тяжелые шторы, внутренние шкафы для одежды, приятный свет, торшеры, столики для кофе и чая. Ко мне подошла высокая, рослая, белозубая женщина.

— Наташа, — сказала она просто, протягивая руку. — Хотите что-нибудь выпить?

— Боржоми, только не холодный.

— Сейчас принесу.

Через минуту я пила изумительный напиток и ела бутерброды с осетриной и семгой.

— Я вам помогу раздеться! — приветливо сказала Наташа.

Девушка подала резиновые тапочки, предупредительно открыла двери. Я оказалась в банном помещении, где так красиво переливались витражи на окнах и на стенах, разноцветный кафель.

— Сначала примите душ. Вы позволите включить пар?

— Нет! Боюсь простудить горло.

После душа Наташа уложила меня на широкую деревянную скамейку. Она ловко массажировала мое тело, а потом хорошо его отмыла.

— Какая вы красивая! Вашему телу и архитектурным линиям позавидует любая женщина. И грудь у вас изумительная, упругая, крепкая. Разрешите мне хоть разок ее поцеловать.

От сексуальных комплиментов стало не по себе.

— Наташенька, перестаньте говорить глупости!

— Простите, В. А., я не хотела вас обидеть.

От прикосновения березового веника закипела кровь. Потом Наташа сделала прическу, маникюр, педикюр, она была искуснейшим мастером. Мне захотелось ее отблагодарить.

— Что вы, что вы! Здесь не положено брать деньги.

— Запишите мой домашний телефон, постараюсь устроить для вас пропуск в Большой театр.

— С удовольствием пойду на спектакль с вашим участием.

В гостиной отдыхал Сталин, он был завален газетами, журналами, Книгами.

— С легким паром, В. А.! Как наша банька? Как вы теперь себя чувствуете?

— Очень Хорошо, И. В.! У вас изумительная баня.

— Как работает Наташа? — Сталин бросил на меня демонический взгляд, от которого душа ушла в пятки.

— Она мастер, у нее сильные руки. Мне впервые в жизни сделали настоящий медицинский массаж. — И. В. продолжал на меня смотреть немигающими глазами. — Разве что-нибудь случилось?

— Кто вас просил давать мойщице номер домашнего телефона, приглашать в театр? Что у вас с ней может быть общего? Поймите, В. А., люди служат нам верой и правдой. Кто нарушит эти священные заповеди, вышвыривается вон со всеми потрохами.

От бесконечных нравоучений сделалось тошно, я уже была не рада, что снова встретилась со Сталиным.

Возвращаюсь к студенческим годам. 1929-й. Заснеженно-вьюжный февраль. К нам на урок в Ленинградскую консерваторию пришел высокий человек с необыкновенным взглядом орлиных глаз. На этом уроке я пела, не жалея голоса. Мейерхольд внимательно наблюдал за мной.

— В. А., — сказал Вс. Эм. после репетиции, — мне нужно с вами очень серьезно поговорить, давайте вместе пообедаем?

Я растерялась. Неожиданное приглашение застало меня врасплох. У подъезда консерватории, развалясь в санях, дремал извозчик. Борода у него заиндевела, из-за густой щетины и сосулек почти не видно было малюсеньких поросячьих глаз.

— Ой, господин хороший, заждались мы вас на лютом, скрипучем морозе.

— Пожалуйста, не сердитесь, голубчик, я вас отблагодарю! — растерянно, как бы извиняясь, проговорил Вс. Эм.

— Знаем мы вас, все вы горазды обещать, пока до места не доставили, — гундосил старик, — а потом в кошельках начинаете рыться и никак рассчитаться не можете. Барин, сказ такой — деньги на бочку, а то не повезу!

Мейерхольд разозлился, глаза у него потемнели, он с трудом сдержал свой необузданный темперамент. Но, по-видимому, он хорошо заплатил, извозчик остался доволен.

— Куда, барин, везти прикажете?

— В гостиницу «Европейская».

— Вс. Эм., для такого ресторана я недостаточно элегантно одета.

— В. А., вашей внешности подойдет любой наряд. — Он заботливо укутал мои ноги теплым пледом.

В ресторане мы выбрали столик у окна, в хрустальной вазе красовались веточки мимозы.

— Понимаю ваше нетерпение все узнать, осмыслить, понять! Почему? Отчего? Зачем? Все в свое время, простите великодушно, немного проголодался.

Рядом со мной за одним столом сидел великий режиссер, новатор и преобразователь русского театра. Рассмотрела его как следует: худощавый, сутуловатый, выше среднего роста, чуть тронутые сединой вьющиеся волосы пепельного цвета, резкие черты смугловатого лица, тонкие губы, большой лоб, крупный орлиный нос и пристальный взгляд серо-голубых глаз.

Иронический склад ума, остро развитое чувство смешного постоянно ощущались при наших встречах, какие бы серьезные вопросы ни затрагивались в разговоре. Гораздо реже давал он почувствовать, как тяжко отзывались на нем трудности, которых так много он испытал. В стремительном движении вперед по путям своей творческой жизни Мейерхольд непрерывно менялся, оставаясь в то же время самим собой. Одной из постоянных, неизменных величин в процессе развития, одной из характернейших черт его человеческой и творческой личности была глубочайшая принципиальность, искреннейшая убежденность в правильности избираемых путей. Он стремился не сглаживать, а заострять углы. Страстностью и непримиримостью он наживал себе немало врагов, но эти же свойства влекли к нему сердца лучших людей искусства и передовой молодежи.

Особенно дорогим для Мейерхольда было имя К. С. Станиславского. Всегда, даже в то время, когда его расхождения с Художественным театром были особенно значительными, Мейерхольд с восхищением говорил о Станиславском.

Мейерхольд и Станиславский прекрасно знали, что творчески они гораздо ближе друг другу, чем это представлялось многим. Известно, что К. С. по-настоящему поддержал Вс. Эм. в тяжелый момент его жизни — в 1938 г. Когда Государственный театр им. Вс. Мейерхольда был закрыт, учитель привлек ученика к творческой работе в оперном театре своего имени.

Мейерхольд закурил. Стол сервировали вышколенные официанты под руководством старого театрала, милейшего метрдотеля Василия Ивановича Шуйского. Принесли напитки, закуски, мясные и рыбные блюда.

— В. А., вы Дюма читали? — спросил Вс. Эм.

— Из его романов мне больше всего нравятся «Королева Марго» и «Граф Монте-Кристо».

— В своем театре я собираюсь поставить «Даму с камелиями»— мелодраму А. Дюма-сына. На репетиции в консерватории я увидел, с какой непринужденной легкостью и грациозностью происходит ваше перевоплощение в Кармен. Вам понятна судьба народной героини, простой испанской девушки, которая умеет страстно любить и страстно ненавидеть. Знаете что, милейшая В. А., бросайте оперу, я сделаю из вас драматическую актрису! Вот увидите, с каким блеском вы сыграете Маргариту Готье.

— Я очень тронута столь заманчивым предложением, но у вас есть Зинаида Николаевна, вам нельзя смотреть на других женщин. Почему, Вс. Эм., вы хотите насести ей столь тяжкое и незаслуженное оскорбление? Разве она перед вами в чем-нибудь провинилась?

Мейерхольд потускнел. Потом он взял себя в руки, а через секунду снова вспыхнул:

— Нет! Простите меня, я не ошибся. Вы настоящая, земная. Да, Зинаиду Николаевну я люблю безгранично, она необыкновенный человек. Не могу понять, почему вам, прекрасной незнакомке, женщине, которую совсем не знаю, открываю самые заветные мысли и чувства свои? Теперь я понимаю, что вы, В. Л., созданы для высокой трагедии. Вашими постоянными сценическими собеседницами должны стать героини Шиллера, Шекспира, Ибсена и даже Островского.

— Вс. Эм., моя судьба — опера! Я навечно себя к ней приговорила.

— В таком случае мне хотелось бы, чтобы вы изредка приходили к нам в театр! — Он замялся, потом выпалил:

— Мы с Зинаидой Николаевной будем рады принять вас в нашем доме…

После переезда в Москву я стала бывать у Мейерхольдов. Они занимали прекрасную 4-комнатную квартиру. Хозяйкой и владычицей здесь была его жена, Зинаида Николаевна Райх. В их доме часто устраивались многолюдные приемы — концерты и литературные вечера. У них можно было встретить актеров, писателей, оперных певцов, солистов балета, композиторов, академиков, дипломатов, модных портных, ученых, военачальников, сотрудников НКВД. Бывали вечера, когда из ресторанов в полночь привозили шумных цыган. Веселье тогда продолжалось до самого утра. Все это делалось ради Зинаиды Николаевны.

…В редакцию малопопулярной газеты «Дело народа» в январе 1917 г. случайно забрел Мейерхольд. За столом сидела женщина необыкновенной красоты. Через три года секретарь редакции Зинаида Николаевна Райх оставила своего мужа С. Есенина, златокудрого поэта, и стала женой Вс. Эм. Мейерхольда.

Райх — смелая и находчивая, волевая и кокетливая, упрямая и щедрая. Ей импонировало, что известный режиссер стал ее мужем, а она его командармом.

Титанический труд вложил Вс. Эм., чтобы из такой посредственности вылепить актрису первого положения и буквально изваять блестящую аристократку, манерам которой подражали дамы высшего света Москвы и Ленинграда.

Оценила ли она столь глубокую преданность и старания Мастера, который ради нее оставил жену — Ольгу Михайловну Мунт, прекрасную и чуткую женщину, трех дочерей Марусю, Тоню, Ирину и для нее, Зинаиды Николаевны Райх, построил необыкновенный Театр, необыкновенную квартиру и создал дня нее необыкновенную жизнь? Мне говорили, что Райх была любовницей сердитого Агранова, что она прошла через руки Ягоды, длительное время дарила благосклонность инертному Рыкову.

Позвонила Зинаида Райх:

— Душенька, Верочка, приезжайте к нам в гости, только не раньше десяти часов вечера, останетесь довольны. Прощаюсь, страшно тороплюсь, как всегда масса неотложных дел. Вам огромный привет от Вс. Эм.

Гостей они любили встречать вместе.

— А вот и наш залетный соловей, — сказал хозяин дома, целуя мне руку, — прошу любить и жаловать: непревзойденная солистка Большого театра, будущая всемирная звезда Вера Александровна Давыдова.

Среди гостей: Ягода, Агранов, Енукидзе, Бухарин, Рыков, Зиновьев, Микоян, Карл Радек, Михаил Кольцов, Лев Оборин, Максим Литвинов, Гарин, Шостакович, Шебалин, Ярослав Смеляков, Молчанов. Меня посадили рядом с Ягодой и Зиновьевым. Чокаясь бокалами с шампанским, Ягода тихо проговорил:

— Не ожидал вас встретить в этом доме! Тороплюсь сообщить новость: арестован ваш любимец артист Норцов, ведется следствие.

На нас стали обращать внимание. Ягода встал и громко произнес тост:

— В. А., пью за ваше драгоценное здоровье!

Мне сделалось дурно.

— Что от вас хочет Г. Г. Ягода? — спросил наблюдательный Мейерхольд.

— Без всяких причин арестован мой товарищ, солист Большого театра Норцов. — Утром позвоню Калинину, потом протелефонирую вам.

— Здесь находится Алексей Иванович Рыков, можно с ним поговорить, он достаточно влиятельный человек.

Ягода отвел меня в кабинет Мейерхольда:

— В. А., я давно вас не видел! Вы собираетесь со мной поссориться? А там продолжаете бывать? Мыться и париться в баньке, делать массажики, целоваться с молодой красивой женщиной?

Все это говорилось игривым тоном. Поражала его недальновидность. Неужели Ягода не понимал, что этот «интимный» разговор со всеми подробностями станет известен Сталину, Маленкову, Ежову? Возможно, он уверовал в то, что я испугалась и окончательно подчинилась его воле.

— Я отвезу вас домой, — властно сказал Ягода.

— Как раз сегодня мне хочется пройтись пешком.

— Тогда я вас провожу.

Назойливость начальника ГПУ меня раздражала, я не знала, как от него отделаться.

Мейерхольд играл с молодым человеком в шахматы, его партнера узнала по кудрявой шевелюре. Сотрудник Маленкова сделал вид, что меня не узнал.

К нам подошел Рыков:

— В. А., вот вам наш телефон, будем счастливы видеть вас у себя, мы принимаем по четвергам.

Не успела поблагодарить за приглашение, как подбежал полутрезвый, жующий на ходу Зиновьев:

— Верочка, почему вы все время ломаетесь? Одним можно, а другим нельзя? Это не честно, любая игра должна быть справедливой.

С ужасом от него отпрянула, подумала, что Зиновьев намекает на мою связь с Сталиным. Оказалось, что он приревновал меня сначала к Мейерхольду, потом к Ягоде и Рыкову. Вовремя подошел шахматист, партнер Вс. Эм. Он галантно подал мне пальто.

— В. А., разве вы забыли, что приглашены на день рождения к моей сестре Оксане? — сказал он, улыбаясь. — Я Игорь Фетисов.

Он не дал опомниться, как мы уже сидели в машине.

— До девяти часов утра не снимайте телефонную трубку, никому не открывайте двери, я соединю вас с товарищами, ответственными за вашу безопасность. На заднем сиденье чемодан с мужской одеждой, натяните на себя брюки и пальто, на всякий случай приклейте бороду, идиотская конспирация необходима.

Изобретательный Игорь оставил Ягоду с носом.

Но вернемся к хозяевам.

14 марта 1936 года посчастливилось побывать в Ленинградском лектории на знаменитом докладе-диспуте «Мейерхольд против мейерхольдовщины». Послушать и увидеть Мастера приехали актеры, писатели, режиссеры из различных городов страны. Он очень тепло говорил о своем учителе К. С. Станиславском, о преемственности традиций, о заветах, которые надо не только помнить, но и беречь.

Осенью, в дождливый сумрачный день, Вс. Эм. приехал из Парижа. Он восторженно говорил о встречах с Пабло Пикассо.

— Великий Пикассо согласился приехать в Москву и готов писать декорации для нашего «Гамлета», о котором я мечтаю столько лет.

Фортуна изменила Мейерхольду. В моем архиве хранится статья П. М. Керженцева, тогдашнего председателя Всесоюзного комитета по делам искусств при Совете Народных Комиссаров СССР, «Чужой театр» («Правда», 17 декабря, 1937). Эта статья явилась одним из многочисленных выстрелов в незащищенную спину Вс. Эм. Мейерхольда.

В субботу 7 января 1938 г. вся театральная Москва пришла в Его Театр. Шел 725-й спектакль — «Дама с камелиями». Артисты играли с колоссальным подъемом. Когда в последний раз прошелестел занавес, публика бросилась на сцену. Москва прощалась с Великим Театром XX века, Театром им. Вс. Мейерхольда.

Я была делегирована Большим театром на Всесоюзную конференцию режиссеров, которая проходила в Доме актера. Мы все были поражены выступлением бывшего прокурора, «великого» теоретика законов, зам. председателя Совета Народных Комиссаров Андрея Вышинского. Он, как всегда, говорил абстрактно, умело отклоняясь от основной темы. Затем выступил Рубен Симонов, актер и режиссер театра им. Е. Вахтангова. Он вылил на Мейерхольда «ушаты с помоями». Многие считали, что произойдет самобичевание. Вс. Эм. произнес мужественную речь, он до конца остался честным, неподкупным художником.

На другой день вместе с актерами Его Театра мы отправились в Брюсовский переулок. Двери открыла заплаканная домработница. Зинаиду Николаевну нельзя было узнать, за одну ночь она превратилась в беспомощную старуху.

Райх повалилась на ковер и беззвучно завыла:

— Вс. Эм. в полдень увели. Мы его больше не увидим, они его убьют!!!

А потом мы узнали о ее трагической смерти. Райх зверски изнасиловали, отрезали грудь, выкололи глаза, всю изрезали. Такая же участь постигла преданную домработницу, которая прожила у них много лет.

О великих мертвецах почему-то всегда вспоминают с любовью и всхлипыванием. После смерти Мастера о нем написаны тысячи печатных страниц, и наши современники, режиссеры театра и кино, и прочие аналитики без зазрения совести «щедро» обворовывают и присваивают идеи самобытного и неповторимого кудесника великого русского театра.

Разговор я Ягодой передала зашедшим ко мне назавтра Маленкову и Ежову.

— Скоро веревочка не шее проклятого фармацевта затянется тугим узлом, — пискливым тенорком пропел Николай Иванович Ежов, будущий народный комиссар внутренних дел. — В. А., записывайте, запоминайте даты, часы, адреса, номера телефонов, фамилии и имена, одним словом все, что будет говорить вам Ягода. Между прочим, скажите, какое впечатление на вас произвела Наташа, мойщица из кремлевской бани?

— По-моему, милая девушка, внимательная, услужливая, добросовестная.

Ежов засмеялся:

— Наташа Мокроусова — любовница Ягоды, мы еще не узнали, из какого колодца он ее вытащил. За один его взгляд эта преданная сучка готова пойти на любое преступление, некоторых слушком любвеобильных товарищей она задушила в своей кроватке. Мы давно ее приговорили к смертной казни.

От ужаса похолодела, в который раз забегали по спине мурашки. Слишком поздно спохватилась, в эту кровавую, затяжную игру я вошла без сопротивления и до конца дней своих обязана нести тяжкий крест.

Маленков заметил мое смятение.

— В. А., вам нечего бояться.

— Г. М., Ягода сказал, чтр арестован артист Пантелеймон Норцов.

— Два часа его продержали на Лубянке. По указанию Калинина вашего товарища выпустили. Он отделался легким испугом.

От радости поцеловала растаявших Маленкова и Ежова.

Без предварительного звонка приехал Зиновьев. Он принес духи, цветы, вышитую скатерть.

— Верочка, я заказал столик в ресторане.

Позвонил Маленков:

— У вас находится Зиновьев. Называйте меня Павлом Романовичем. Нам нужно, чтобы вы выяснили его отношение к товарищу Сталину…

— Хорошо, Павел Романович, — ответила ему в тон, — с удовольствием дам концерт для ученых Москвы. Я подготовила новую программу из романсов русских композиторов.

После нескольких рюмок водки Зиновьев опьянел.

— Верочка, вы мне очень импонируете, сжальтесь! Я, кажется, полюбил вас и, простите за откровенность, страстно жажду побыть с вами.

— Григорий Евсеевич, вы что, сошли с ума? Разве я давала вам для этого повод?

— В. А., для начала нашего знакомства позвольте сделать вам скромный подарок. — Он достал золотое ожерелье, покрытое дорогостоящими бриллиантами. — Отныне эта пикантная вещица принадлежит вам.

Я промолчала. Он обиженно надул пухлые губы:

— Что, недостаточно высокая плата? Любая певичка, любая балерина готова кинуться на шею первому встречному за подношение, которое ничего не стоит, а вы все время строите из себя недотрогу. — Зиновьев полез целоваться.

— Григорий Евсеевич, у меня есть муж, и вам не следует так себя вести, я могу серьезно обидеться.

— Простите, Верочка, впредь обещаю сдерживать свои эмоции. Возьмите ожерелье, оно вам пригодится, дарю от чистого сердца. В. А., вы чудо! Недаром вас преследует людоед Генрих Ягода, бойтесь его! Это он «по секрету» разболтал, что вы спите со Сталиным. Во все времена, что существует Вселенная, не было на земле страшнее чудовища, чем Иосиф Джугашвили.

Мы, большевики, считаем, что он, Сталин, отравил В. И. Ленина. Пройдут годы, промчатся десятилетия, если его не убьют, он до своего смертного часа останется повелителем Российской империи. Но рано или поздно смерть его будет ужасной, все народы мира будут проклинать…

В клубе ГПУ состоялся вечер, посвященный памяти Дзержинского. За столом президиума: Сталин, Молотов, Каганович, Ворошилов, Буденный, Калинин, Бухарин, Каменев, Косиор, Рудзутак, Чубарь, Енукидзе, Ягода, Гамарник, Шапошников, Егоров, Эйдеман, Тухачевский, Якир, Блюхер, Путна, Федько, Рыков, Фельдман, Орджоникидзе, Хрущев.

В артистическую уборную взглянуть на переодевающихся балерин забежал Ворошилов. Он познакомил меня с Тухачевским.

— В. А., поскольку наше знакомство все-таки, наконец, состоялось, — сказал Михаил Николаевич, — я хочу пригласить вас в гости. У нас на даче устраиваются литературно-художественные вечера. Если разрешите, мы за вами пришлем машину.

Покровско-Стрешнево — пригород Москвы. На даче Тухачевского уютно, просто, красиво. Обаятельная Нина Евгеньевна знакомит гостей. Обстановка на редкость непринужденная. После взаимных приветствий начался вечер самодеятельности.

Василий Иванович Качалов исполнил заключительный монолог из забытой трагедии Леонида Андреева «Анатэма». Эта драма шла в Московском художественном театре в 1909 году. Потом Качалов читал стихи Пушкина, Лермонтова, Блока, Есенина, Пастернака. Я спела несколько романсов. Пианист и композитор Александр Гольденвейзер рассказал несколько забавных эпизодов из жизни Л. Н. Толстого. Тухачевский мастерски сыграл труднейший скрипичный концерт Паганини. Затем экспромтом выступил писатель Иссак Бабель — старый друг Тухачевского. Давно я уже не чувствовала в своем сердце такой душевной легкости. Мне так хотелось, чтобы этот вечер не кончался.

После ужина гости вышли подышать вечерним воздухом. Маленькие разноцветные лампочки создавали загадочную интимность. Михаил Николаевич взял меня под руку. Интересный, подтянутый, выутюженный, он мне импонировал.

— В. А., надеюсь, что теперь вы будете у нас часто?

Я машинально кивнула головой.

— В начале будущей недели жена уезжает лечиться в Кисловодск. В. А., мне о вас много рассказывала очаровательная Екатерина Васильевна Гельцер. Я слышал одним ухом, что к вам неравнодушен Сталин. Это правда?

— Вы, М. Н., сразу все хотите знать? Вы что, мой исповедник? Любимый на века избранник?

— Простите, но я не хотел вам сделать больно.

В четверг Тухачевский позвонил:

— Как и следовало ожидать, Нина Евгеньевна уехала отдыхать, — проговорил он весело. — Целых полтора месяца я буду один. Когда я сумею вас увидеть? Заеду за вами сегодня после спектакля.

Меня словно по течению несло в открытое море. Я потеряла рассудок, я забыла про подводные рифы, свирепые штормы, водовороты, морские глубинные ямы. Забыла, что меня окружают «говорящие крокодилы». Мы условились, что автомобиль будет стоять в одном из проходных дворов. Когда я подошла к машине, М. Н. порывисто меня обнял:

— Родненькая, деточка, ненаглядная, спасибо тебе, что откликнулась на мой зов, мы поедем с тобой в Тарасовку.

Неказистая на первый взгляд дача поразила внутренним великолепием: старинная мебель екатерининских времен, гобелены, картины, фарфор, серебро, шкафы с книгами, коллекция скрипок и виолончелей, именное оружие, отделанное серебром.

Не дав опомниться, М. Н. сильными руками поднял меня. Радостно и тревожно в его объятиях. Каждая линия его тела казалась мне воплощением мужской красоты. При одном воспоминании о нем меня начинает бросать в дрожь, закипает кровь, по-молодому бьется сердце.

— В. А., я все обдумал. Только одно ваше слово — и я разведусь с женой. Нина Евгеньевна, только между нами, перенесла сложную операцию, она тактичная и понимает, что мне нужна здоровая женщина.

Невозможно передать обыденными словами то ощущение высокой радости, которое я испытала от общения с М. Н. Тухачевским. Пришло долгожданное блаженство, мы забыли о бренности жизни — времени, еде, питье, мир для нас кончился.

— Если бы моя власть, запер бы тебя в теремок и приходил бы только ночью.

А потом, когда мы, обнявшись, лежали в сиреневом саду, он говорил о детстве, солдатской юности, гражданской войне, революции.

— Я родился в родовом имении на Смоленщине. Отец мой — помещик, умер в первый год мировой войны. Мы — Тухачевские — потомственные дворяне. С XVII века предки наши, кроме отца, были военные. Отцу моему, Николаю Николаевичу, сватали богатейших невест, дочерей окрестных помещиков. Именитые фабриканты и заводовлад ельцы Петербурга, Киева, Москвы мечтали с ним породниться, но все их старания были напрасны. Сердцем и душой он полюбил обыкновенную крестьянку Мавру Петровну. Боялась молодая крестьянка связать судьбу свою с помещичьим сынком, отговаривала она отца от неравного брака. Николай Николаевич уговорил нареченную, и они поженились. Никогда он ее ни в чем не упрекал. По мере сил старался выполнить любое ее желание, брак их был возвышенно-радостным. Рано овдовев, мать отказалась вторично выйти замуж.

До самозабвения в нашем доме любили музыку. Бабушка со стороны отца в юности брала уроки у Рубинштейна. К нам в деревню часто наведывался Жиляев, ученик и последователь русского композитора Танеева.

Гимназию я закончил в Пензе. Со мной учился Коля Волков, театральный критик, исследователь творчества Вс. Мейерхольда. В Москве я занимался в Александровском военном училище, оттуда попал на фронт, несколько раз бежал из плена. Немцы отвезли меня в Верхнюю Баварию, заперли в старинную крепость Иншлыптадт. Мне, как и многим беглецам, пришлось дни и ночи коротать в полуподвальном каменном мешке. Эту крепость немцы построили в 1827 г., со всех сторон она была окружена глубочайшим рвом, наполненным до самого верха ледяной водой. Форт ограждался высокими рядами колючей проволоки. Кормили нас сносно, немцы заботились о здоровье военнопленных младших и старших чинов. Три раза в месяц, 10, 20, 30, нам привозили женщин легкого поведения. Для некоторых русских временные подруги становились женами, и они навсегда остались в Германии. В плену я познакомился с французским офицером-аристократом Шарлем де Галлем. Долговязому, честолюбивому французу я предсказал блестящую военную карьеру. В знак солидарности иы обменялись талисманами: я подарил ему золотой нательный крестик, он мне — серебряный с двумя бриллиантами. Там же завязалась дружба с обрусевшим немцем Константином Краузе, будущим писателем — К. А. Фединым. В нынешние времена он воздерживается говорить о своем немецком происхождении.

Верочка, у каждого человека имеется свой роковой день. У меня — 7 февраля 1920 года, когда я поссорился с командармом Первой Конной Армии Семеном Буденным. Этот вояка и его друг-побратим луганский слесарь Клим Ворошилов считают, что только они отстояли революцию. В их компанию затесался еще анархист Василий Чапаев, теперь из него делают народного героя, полководца всех времен и народов. Михаил Васильевич Фрунзе, человек, которого я уважаю, как-то спросил Чапаева:

— Ты, Василий Иванович, стоишь за какой Интернационал? Второй или Третий?

Он ответил:

— Стою за тот, за который стоит т. В. И. Ленин!

После обеда Михаил Николаевич спросил:

— Вы не устали, Верочка, меня слушать?

— Вы — прекрасный рассказчик. У меня перед глазами все время стоят образы живых людей.

— Счастлив, что вас увлекла моя беседа, с вашего разрешения буду продолжать. Исаак Бабель приходил читать свои дневниковые записи. В память навсегда врезалась его фраза: «Буденновцы несут коммунизм, бабка плачет». Эту запись он сделал 14 июля 1920 г. Я как-то сказал Буденному: «Семен Михайлович, вся твоя армия создана из отбросов человеческого общества — мародеров, насильников, убийц и прочих негодяев». Этот давний разговор стал известен Сталину. В 20-е и 30-е годы в журналах и газетах появились рассказы Бабеля, иногда он их подписывал псевдонимами. Его «Конармия» впервые вышла отдельной книжкой в Госиздате в 1926 г.

Тухачевский достал из письменного стола «Конармию» и небольшую книжечку «Конец святого Ипатия». Прочла дарственные надписи: «Другу и товарищу М. Н. Тухачевскому. И. Бабель», «Ценю Вашу дружбу, дорогой друг, Михаил Николаевич! Ваш Исаак Бабель».

— Буденный и Ворошилов ополчились против писателя. В 1924 году в журнале «Октябрь» Буденный опубликовал позорную статью «Бабизм Бабеля из «Красной Нови». Рассказы Исаака Эммануиловича он назвал «клеветой на Конармию». Потом началась полемика между Буденным и Горьким. 30 сентября 1928 года М. Горький напечатал в «Правде» статью «Как я учился писать», в которой дал отповедь Буденному. Неугомонный кавалерист, с легкой руки Ворошилова, полез в амбицию и 26 октября в той же «Правде» грубо ответил писателю. Тогда А. М. Горький вторично взялся за перо:

«Читатель внимательный, я не нахожу в книге Бабеля ничего «карикатурно-пасквильного», а наоборот, его книга возбудила у меня к бойцам «Конармии» и любовь и уважение, показав мне их действительно героями, — бесстрашные, они глубоко чувствуют величие своей борьбы. Бабель «украсил» своих героев лучше, правдивее, чем Гоголь запорожцев». И далее: «Бабель способен. Нас вовсе не так много, чтобы мы могли беззаботно отталкивать от себя талантливых и полезных людей. Вы не правы, т. Буденный! Вы ошибаетесь. И вы забыли, что к вашим суждениям прислушиваются не только десятки тысяч ваших бойцов. Для правильной и полезной критики необходимо, чтоб критик был объективен и внимателен к молодым литературным силам».

В спор полез бывший пулеметчик Первой Конной, балтийский моряк, этакий твердолобый «братишечка» Всеволод Вишневский, автор пьесы «Первая Конная». Все его пьесы несценичны, исключение составляет «Оптимистическая трагедия». Мне говорил Александр Таиров, режиссер Московского камерного театра, что он не встречал более трудного драматурга, чем Вишневский. Горький показал мне письмо Вс. Вишневского, адресованное ему. С его разрешения я снял копию.

«Моя книга — рядового буденновца, до известной степени ответ Бабелю… Несчастье Бабеля в том, что он не боец. Он был изумлен, когда попал к нам, и это странно-болезненное впечатление интеллигента о нас отразилось в «Конармии».

Не то, не то дал Бабель! Многого не увидел. Дал лишь кусочек: Конармия, измученная в боях на Польском фронте. Да и то не всю ее, а осколки.

Верьте бойцу — не такой была наша Конная, как показал Бабель.

23.03.30» г.»

— Я, Верочка, записался на прием к Сталину, он принял меня в Кремле. На беседе присутствовали Н. Аллилуева, Стасова, Луначарский, Д. Бедный, Ем. Ярославский. Из портфеля я вынул объемистую папку, шутливо названную «Дело И. Э. Бабеля».

— А мы, товарищ Тухачевский, думали, что у вас имеются более важные проблемы, чем какой-то писака Бабель! — сухо проговорил И. В. Сталин. — Обороноспособность страны вас, очевидно, меньше занимает! Когда у нас окажется свободное время, мы с товарищем Луначарским разберемся относительно творчества товарища Бабеля.

— Согласен с вами. И. В., я сниму копии с документов и потом перешлю их вам.

Сталин не полез в амбицию, к счастью, ему заморочил голову надоедливый баснописец Демьян Бедный. Через месяц меня снова вызвали в Кремль.

— Товарищ Тухачевский, — проговорил Сталин, дымя трубкой, — возможно, вы знаете фамилию того, кто оказал нам медвежью услугу? 1 сентября 1920 г. решением Политбюро ЦК ВКП(б) я был освобожден от должности члена Реввоенсовета Юго-Западного фронта. Товарищи Ворошилов и Буденный утверждают, что это вы послали жалобу товарищу Ленину, в которой назвали меня «псевдовоякой»?

Ответил, что такого письма никогда не писал. И. В. побагровел:

— Михаил Николаевич, мы не собираемся сводить с вами личные счеты, но, если вы солгали, вас никто не спасет.

Убедился, что И. В. обладает способностью запоминать все, что ему неприятно. Уверен, что он все равно мне отомстит за товарищей Ворошилова и Буденного, за то, что не дал в обиду тихого, любознательного еврея Иссака Бабеля.

— Мишенька, родной мой! Мне страшно за вас! Не зная меня, вы за несколько часов открыли целую гамму своих чувств, мыслей, наизнанку вывернули обнаженное, кровоточащее нутро.

— В. А., вы для меня больше, чем жизнь!

— Мишенька, заклинаю вас, будьте осторожны и осмотрительны. Вы, знаете, что я все время на виду: Ягода, Киров, Зиновьев, мой муж… Теперь к этому боевому списку прибавился Рыков. Они все — мои поклонники.

Про Сталина не сказала.

— Спасибо, Верочка, что доверились.

Вечером Тухачевский отвез меня домой. Не успела открыть двери, как позвонил Сталин:

— Не могу понять, В. А., для чего вам сдался Рыков?

Рассмеявшись, сказала, что он дал номер домашнего телефона и просил прийти к нему в гости.

— К Рыкову можете идти, он старый импотент.

Погода в Москве портилась, непрерывно шли проливные дожди. Центр и окраины столицы были залиты непроходимыми лужами. Предприимчивые мальчишки сколотили из досок импровизированные переходы-мостики. С каждого проходящего взималась «пошлина» от 15 до 20 копеек. Горе было тому, кто не хотел платить, таких «клиентов» без особых церемоний мальчишки сталкивали в грязные лужи.

Я занималась с концертмейстером, когда позвонили из комендатуры театра. Дежурный сказал, что меня спрашивает какой-то деревенский парень по фамилии Мухов. Глуховатый дежурный перепутал фамилию. Оказалось, что из Поленова приехал Гриня Пухов. В полутемном коридоре он сидел на краешке узкой потертой скамейки, между ногами у него стоял перевязанный веревками самодельный деревянный чемодан.

— Здравствуйте, Вероника! Вот мы и свиделись! Как здоровьечко ваше драгоценное?

— Гриня, я освобожусь через два часа, потом поедем ко мне обедать, а вечером пойдем в театр, ты услышишь оперу «Кармен».

— А милиция нас не прогонит? — спросил он смущенно. — В Москве она у вас больно уж сердитая.

Дежурный добродушно ответил:

— Сиди смирно, не озорничай, не сори подсолнухом, ноги оботри как следует, тогда до конца моей смены тебя никто не тронет.

Гриня Пухов впервые приехал в Москву. Его все поражало, удивляло, волновало. В подъезде он побоялся зайти в лифт, наивно спросил:

— А лифт энтот как ероплан может по небу летать? Вот возьмет и унесет нас на небо. Что тогда делать станем? А как назад вертаться?

Разубеждать его трудно, еще сложней объяснять.

— Мы отродясь не мылись в ванне и не знаем, как там орудовать.

Пустила горячую и холодную воду, дала ему полотенце, мыло, мочалку.

За обедом Гриня спросил:

— Вероника, скажи, счастье у тебя есть?

На такой вопрос ответить не смогла, не хотелось обманывать взрослого ребенка.

— Все-таки у нас в деревне лучше, краше, тише, — мечтательно произнес Гриня Пухов. — Нет такого городского уродства.

— Гриня, ты надолго в Москву приехал?

Мой кавалер покраснел, стал пунцовым, от обиды надулся, его прямо распирало.

— Ежели мы вам мешаем, то можем сразу убраться восвояси. Деньжата у нас имеются, слава Богу, на харч хватит, побираться не пойдем. Господь не допустит.

— Глупенький, я спросила, чтобы знать, как распределить твое время. Я собираюсь показать себе самые красивые места в Москве.

Успокоившись, Гриня ответил:

— Гостить будем дней пять, потом отправимся в Звенигород, небось слыхала о таком городе? На двенадцать дней выдали бесплатную путевку, премию получил за хорошую работу, в стенной газете меня ударником назвали. Так что, В. А., не пужайтесь, нахлебником не станем, да и переночевать есть ще, сродственница в деревне Расторгуево отыскалась, двоюродная сестра моей матери.

Для Грини достала пропуск в артистическую ложу. Во время действия он, не отрываясь, смотрел на сцену, бурно на все реагируя. То и дело бросал восхищенные реплики: «Ай да Вероника», «Вот дивчина дает, так дает! Ну и голосище! У нас в деревне, да и на всей Оке, даже в самом Серпухове ни одна молодуха такой луженой глотки не имеет!», «Не баба — сущая царица! Ей бы Кремлем управлять да людишек в руках держать, чтоб не озорничали. Весь русский народ с татарвой плешивой за ней куды хошь пойдет!..».

Оставила Гриню ночевать, постелили ему в кабинете. Как на зло, вездесущий Сталин недовольно спросил по телефону:

— На каком основании частную гостиницу в квартире открыли? Кто разрешил деревенских, неотесаных мужиков на постой пускать?

— И. В., миленький, спасибо, что позвонили, это из Поленова хозяйский сын приехал, у которого я на даче в прошлом году жила, я вам про него говорила.

— Чтоб его ноги завтра не было! В воскресенье утром мы должны вас увидеть.

— В этот день у нас в театре идет утренний спектакль с моим участием.

— Тогда машину пришлем в пять часов.

Грине показала Москву. Город окаянно-громадный, длиннющий, словно кишка, которой поливают улицы. Порядка настоящего нет, везде толчея, в лавках непро-ворот. Третьяковская галерея ему очень понравилась, часа полтора он простоял у картины Иванова «Явление Христа народу». Поинтересовался, сколько она может стоить. Его наивность умиляла. Обедать пошли в ресторан. За соседним столиком увидела Тупырина, за мной снова следили, настроение испортилось, обидно было, что Сталин не сдержал слово.

Гриня Пухов уезжал из Москвы грустный:

— Нас не надо пужаться. Мы слышали ваш доподлинный разговор с товарищем И. В. Сталиным, понимаем, что вам не ровня, тягаться нам не по силам. Простите, что немного побеспокоили. Больше докучать не станем. Ежели захотите молочка парного откушать, свеженькой рыбки поесть, приезжайте тогда к нам на Оку, всегда желанной гостьей будете. А если что, то и хозяюшкой. Мы, Вероника, от своих слов никогда не отступимся…

Кунцевская дача. Десятки автомобилей. Кругом все оцеплено. Пешая и конная милиция. Гостей видимо-невидимо. Кроме вождей, писатели, ученые, артисты, художники, композиторы, кинематографисты, колхозники, спортсмены, рабочие. За приглашенными неумело ухаживают Полина Молотова, Дора Андреева, Мария Каганович, Екатерина Ворошилова, Ашхен Микоян, Елена Стасова. Когда под руки ввели в зал физиолога Ивана Павлова, селекционера Ивана Мичурина, химика Николая Зелинского, все встали и начали аплодировать. Сталин предложил тост за процветание советской науки. Перекрестившись, Иван Петрович Павлов выпил рюмку водки. Сидевший рядом с ним президент российского государства Калилин попросил ученого сказать несколько слов.

— Господа, простите, оговорился, товарищи, — проговорил надтреснутым голосом Павлов, — недавно мне пошел 80-й год. — Снова все встали, и опять аплодисменты. — Тост за науку хороший и важный. Мне сказали, что за нашим праздничным столом важно восседает начальник ГПУ Генрих Ягода. Мне хочется взглянуть на это чудовище, душителя отечественной науки, изверга рода человеческого.

Никто не ожидал такого смелого выступления. Поднялся невообразимый шум. Все повернулись к Ягоде. Сталин подошел к Павлову:

— Продолжайте, Иван Петрович, мы вас слушаем, — сказал он спокойно.

— Три дня тому назад к нам в институт приехали незваные работники ГПУ, я был занят в лаборатории. Со мной работал американский ученый, биолог Стенли Гурри. Все наши кабинеты были перевернуты вверх дном. Мои помощники Ковалевский, Бардина, Фиртич, Липптейн, Ковалюк увезены в закрытых автомобилях. Мы стали наводить справки, но пока все безрезультатно. Товарищи, побойтесь Бога! Он все видит и не прощает подлости!

— Иван Петрович, — перебил академика Сталин, — даю вам слово: сегодня ваши сотрудники будут дома. Товарищу Ягоде мы объявим всенародное порицание.

Затем И. В. обратился к Калинину:

— Михаил Иванович, вам поручается проследить за освобождением незаконно похищенных работников Ивана Петровича Павлова.

Калинин радостно кивнул головой. В разгар банкета Сталин попросил слово.

— Пришло время, — сказал он, — упразднить скомпрометировавшие себя органы ОГПУ. Мы решили обойтись без них. Как вы, товарищи, смотрите на такое предложение?

Стоя аплодировали обреченные: Тухачевский, Гамарник, Путна, Фельдман, Егоров, Якир, Блюхер, Каменев, Рудзутак, Чубарь, Косиор, Ежов, Рыков, Бухарин, Орджоникидзе, Пятаков, Косарев, Постышев, Агранов. Им дружно вторили остальные.

Московский конферансье, в прошлом врач-терапевт, Михаил Гаркави представил собравшимся молодую балерину, солистку Большого театра Ольгу Лепешинскую. Заметила, как у Сталина заблестели и забегали глазки. Потом пела коротконогая Валерия Барсова. Несмотря на сорок два года, она прекрасно выглядела. И. В., не отрываясь, в паузах смотрел на ее декольте. В этот момент наши взгляды скрестились.

— Уступаю сцену, — прокричал Гаркави, — удивительной Кармен — Вере Давыдовой!

Ворошилов и Тухачевский преподнесли мне букеты чудесных цветов. В полночь гости разъехались. Ворошилов предложил мне свою машину, но его успел опередить Тухачевский.

— Совсем нехорошо получается, — смеясь заметил Сталин, — наши храбрые вояки одну даму поделить не могут. Если состоится дуэль, уверен, что никто из присутствующих не захочет пойти в секунданты!

Впервые И. В. был безразличен к моему уходу. Была уверена, что в эту ночь его посетит стареющая Барсова или юная Лелечка Лепешинская. Боялась и радовалась неожиданному освобождению.

— Клим, ты едешь домой? — зевая, спросила своего супруга ширококостная Екатерина Ворошилова.

— Ну ладно, поехали, — пробурчал он сердито.

Я пошла с Тухачевским. Сталин на меня не взглянул. С бешеной скоростью мы мчались по тихим, сонно-пустынным улицам. Город спал после трудового дня. По проселочной дороге въехали в лес. Из багажника Михаил Николаевич достал верблюжьи одеяла. Теплый воздух скользил по нашим лицам. Одинокие птицы ревностно охраняли покой, глядя на нас с высоты древесных вершин, они нам завидовали.

— Верочка, ты всегда будешь моей женщиной? — с грустью в голосе спросил М. Н. Ответом был долгий поцелуй. — Давайте на несколько дней отправимся в старинный русский городок Перяславль-Залесский! Там у меня имеется друг, с ним поедем на рыбалку, он не станет докучать лишними вопросами.

— Что я скажу в театре?

— Достанем справку, что вы лечили горло в стационарном отделении военного госпиталя. Там есть свои люди.

Барсову невозможно узнать, она превратилась в мегеру. Любая ее прихоть тут же исполнялась. Получила роскошную квартиру. Фаворитка Сталина пригласила меня на новоселье. Ей лишний раз хотелось взглянуть на отставную любовницу вождя. Я нарочно приехала с Норцовым. Мы танцевали, пели, веселились. Вдруг позвонили из Кремля. Раскрасневшаяся и возбужденная Барсова кинулась к телефону. Сказали, что в ближайшую субботу я должна принять участие в кремлевском правительственном концерте. От злости Барсова искусала до крови сливовые, бантиком свернутые губы.

— Душечка, — прошипела она сквозь вставные золотые зубы, — мне кое-что известно о ваших похождениях! Не советую вламываться в наглухо заколоченную дверь, все равно у вас ничего не выйдет. Только по секрету, сугубо между нами, он на коленях умолял стать его женой…

Я засмеялась, истерика душила до такой степени, что остановиться было невозможно. Меня понесло. В унисон стали смеяться гости Барсовой, хотя никто из них не слышал нашего «дружеского» разговора.

Дирекция театра разрешила взять отпуск на четыре дня с условием, что я представлю в отдел справку о необходимости больничного режима.

Утром в целях конспирации пошла на рынок. У цирка меня поджидал Тухачевский. Целый день мы провели в Загорске.

— Раньше этот город назывался Сергиев, — сказал М. Н., — основали его в 1337 году. Почему-то в этом городе я всегда испытываю необыкновенное волнение.

Ночью в Загорске шел проливной дождь. Большие распластанные лужи напоминали лазоревое море. Солнце ярко освещало причудливую, серо-розовую церковь, стоящую недалеко от рынка.

Башни и храмы в Лавре разностильные, потому они придают ей такое очарование. Больше всего Лавра похожа на крепость с западной стороны, где на склоне сохранились каменные укрепления, в тех местах она неприступна.

— А какие оригинальные названия имеют башни Лавры! — с умиленностью ребенка воскликнул Тухачевский. — Пятницкая, Пивная, Уточья, Луковая…

Загорская пестрота и великолепие напоминали нам одну из прекраснейших русских баллад. Толпами, как на праздник, шли на богомолье женщины, мужчины, старухи, дети. Женщины в белых выглаженных платочках. Мужчины в чесучевых пиджаках, в смазанных сапогах, подстриженные в скобку, до синевы выбритые. От многих за версту несло подсолнечным маслом и дешевым одеколоном. Торжественно, словно крестный ход, сомкнутыми рядами двигались нищие: бездомные и безрукие, одноногие и безногие на самодельных колясочках. На костылях и протезах, с отвратительными язвами и опухолями, больные и зловонные… Запомнился старик с пепельно-серой гривой давно не мытых, слипшихся волос, вместо бороды у него веником висела раздвоенная баранья шкурка. Михаил Николаевич подошел к нищему.

— Извините, но я вас где-то встречал.

Старик вздрогнул. Слезливыми, потухшими глазами он посмотрел на нас.

— Я, Мишка, тебя сразу признал, только вида не хотел показывать. Мы теперь находимся на разных социальных ступеньках: я внизу, в темном смердящем подвале, на самой нижней, а ты, Мишка, забрался на самый верх. — Нищий выпрямился, в его голосе появились властность и непримиримость. — Да, братец, мы тоже из Смоленской губернии, рядом с вами живали, неужто запамятовал? Родион Милованов. Заводики у нас свои были, сахарок гнали, мыльцо варили самое элегантное для дамских ручек. Вспомни, храбрый воин, как за дочкой моей, Анюткой, бегал! Как стреляться из-за нее собирался! Большевики треклятые все забрали, дочка за голозадого чекиста замуж пошла, меня нынче знать не хочет, вот и с самой революции, будь она трижды проклята, побираюсь, ни угла нет, ни кола. Всю Русь пешим шагом исколесил, везде слезы, нищета, голь проклятая! Матушка-Земля стоном стонет, а кто плач ее услышит, тому вначале задницу откусят, потом горло перегрызут.

— Родион Филиппович, могу ли я вам чем-нибудь помочь?

— Нет, Миша, жизнь моя пропащая, что ни дашь, все с товарищами, такими же горемыками, пропью. Лучше ступай своей дорогой…

Подавленные, мы долго смотрели вслед нищему помещику.

— Пойдемте в храм, — попросил М. Н., — хочу помолиться за наше, Верочка, счастье.

К вечеру приехали в Перяславль-Залесский. Ферапонт Елисеевич Дугин принял нас ласково. Мне понравился его чистенький домик. Окна с узорными, как будто вышитыми, кружевными наличниками выходили на Плещеево озеро, где по ночам наш хозяин бреднями ловил рыбу.

— Браток, — сказал М. Н., — мы у тебя поживем денька три?

— Михалыч, сколько надобно, столько и живите.

— Елисеевич, смотри не проболтайся, что мы приехали.

— Ладно уж, будя-то учить, не впервой гостей-то отменных принимать, — добродушно ответил кряжистый Дугин.

— Как обещал, привез в подарок ситец, хромовые сапоги, которым нет износа, керосинку, примус, крючки и, конечно, водочку, — проговорил М. Н., протягивая ему чемодан с вещами.

Старик от удовольствия осклабился:

— Значит, опять, Михалыч, я твой должник?

— Ничего, сочтемся!

Дугин заглянул мне в глаза:

— Для тебя, красавица, мы сейчас баньку истопим, нашенскую, деревенскую.

Вскипел самовар. Еду мы привезли с собой. Дугин нажарил сковородку картошки с салом, сварил чудесную уху. Мы с наслаждением распили бутылку водки. Баня нас разморила. Мы быстро, обнявшись, уснули. Очевидно, впервые за много лет мне ничего не снилось. После завтрака отправились на прогулку. Тухачевскому не терпелось выговориться.

— В прошлом году, — сказал М. Н., — Сталин собрал высший камандный состав Красной армии. Он нам рассказал, каким замечательным человеком был русский царь, князь Всея Руси Иван Васильевич Грозный. Мне довелось прочитать большое количество книг по истории России. Иван Грозный считал себя не только самодержцем, но и' выразителем дум России. Только он один, Грозный, за всех все решал и за всех думал. И в то же время он был очень одинок. В худшие дни свои Иван Грозный удалялся в самые отдаленные монастыри. Жены его рано умирали. В те времена разрешалось официально жениться три раза. Патриарх дал согласие на четвертый брак, и он тоже оказался для царя Ивана трагическим. Сталин показал нам Соборную Грамоту об утверждении Ивана Грозного царем. Этот редчайший документ написан на пергаменте и скреплен свинцовыми печатями: уже тогда боялись подделки. Под грамотами стоит подпись Константинопольского Патриарха Иосифа, греческих митрополитов, епископов и других членов Собора и высшего духовенства. Иван Грозный враждовал с двоюродным братом Владимиром Стариц-ким, который, как и Иван, был внуком царя Ивана Третьего. Его мать Ефросинья Старицкая поддерживала притязания сына на российский престол. По приказу Грозного ее сослали в Горицкий женский монастырь. После пыток старуху утопили в Сиверском озере, к шее привязали тяжелый камень…

Мы вошли в ворота Данилово-Троицкого монастыря, гуляли по заросшим, давно не чищенным тропинкам. Устав, присели на полусгнившую лавочку. Миша как бы про себя проговорил:

— А Сталин разве не такой? Он себя еще покажет! Я прошел сквозь штормы человеческих потрясений. И. В. ненавидйт тех, кто имеет у народа малейшую популярность. Властолюбивые и никчемные Ворошилов и Буденный без мыла лезут в передовые стратеги. Эти аналитики в крови потопят своих конкурентов.

Мы прижались друг к другу, Тухачевский стал читать стихотворения Фета, Тютчева, Баратынского…

Приближался долгожданный, выстраданный отпуск. Приехал Тупырин:

— Возьмите пакет, велено передать лично в руки, увидимся в Сочи, я вас там встречу. У вас двухместное купе в международном вагоне, ресторан оплачен. В конверте — билет и крупная сумма денег.

Как только Тупырин уехал, позвонил Поскребышев:

— У телефона товарищ Сталин!

— Вы, товарищ Давыдова, — сказал И. В., — что-то совсем перестали на нас обращать внимание! Нехорошо забывать старых друзей!

— Была нездорова, лечила горло.

— В таком случае — мы с вами квиты! Я тоже был болен, пошаливали зубы. Мы скоро увидимся, до свидания!

Полина Сергеевна встретила меня так, словно мы с ней только вчера расстались. В дальнейшем я убедилась, что она прошла блестящую «актерскую» школу, именуемую человековедением.

— Голубушка, дорогая Верочка Александровна, как я рада вас видеть живехонькой и здоровенькой! Без вас мы все очень скучали!

Море почти не шевелилось, изредка у самого берега всплеснет спросонок волна и тут же стихнет, испугавшись собственного всплеска. Вдоль берега пошла навстречу солнцу, потом зарылась в песок и сразу заснула. Сквозь сон почувствовала, что кто-то за мной наблюдает. Открыла глаза — в плетеной качалке сидел в белом костюме улыбающийся Киров.

— В. А., а вы, оказывается, любите поспать!

От растерянности забыла поздороваться. Спросила:

— Сергей Миронович, как вы сюда попали?

Киров добродушно ответил:

— Я приехал ночью. Товарищ Сталин обещал быть завтра. Почему вы не купаетесь?

В одну секунду он скинул костюм. Коренастый, загорелый, сильный, подошел ко мне. Взявшись за руки, мы побежали к морю. Воздух был еще свежий, и небо, стесненное горами, казалось равниной.

— Редко удается ездить к морю, — сказал он после того, как мы вышли из воды. — Смотрите, на горизонте появилась первая звездочка, какая она яркая! По-моему, это Сатурн.

— Я тоже люблю звезды! И утренние, и вечерние, и большие летние, горящие низко в небе, вот как эта, и осенние, когда они уже высоки и их очень много. Хорошо идти тогда под звездами через тихий, спящий город и видеть, что в мире полно этих самых звезд, как будто насквозь просверлена темная и тихая вода.

— В. А., а вы, оказывается, романтик! Прекрасно, когда человек умеет мечтать!

Почувствовав голод, мы вернулись в дом. Полина Сергеевна пожурила нас, что так долго были на море. После ужина Киров пригласил меня на эстрадный концерт. Перед началом второго отделения на сцену поднялся сухощавый человек с бледным лицом — директор театра. Волнуясь, он торжественно произнес:

— Дорогие товарищи зрители! Сегодня у нас в гостях находится выдающийся деятель большевистской партии и советского государства первый секретарь Ленинградского обкома ВКП(б) товарищ Сергей Миронович Киров. Ура товарищу Кирову!

Глаза у С. М. потемнели, складки морщин на лице сузились, лицо стало жестким. Мы зашли в кабинет директора.

— Кто вас просил меня рекламировать и устраивать этот идиотский, никому не нужный спектакль?

Директор стал оправдываться, что-то лепетать. Озлобленный Киров ушел из театра. Ночью спустились к морю. С. М. рассказал о себе. Спросила, почему у него нет детей.

— В этом мое несчастье, — сказал он задумчиво.

Молча возвращались. Утром он уехал. Через два дня приехал осунувшийся Сталин. За обедом спросил:

— Как вам отдыхается? Скучаете?

— И. В., вы все делаете для того, чтобы я вас забыла.

Он метнул в мою сторону недоверчивый взгляд.

— Когда любят по-настоящему, то не забывают.

Ночью, словно метеор, ворвался ко мне бешеный, страстный, ненасытный.

— Все равно ты будешь моей! — кричал он гортанно. — Я тебе уже говорил, что ты лучше других женщин. Ты досконально научилась меня понимать, а вот Борисова другой человек.

— Я слышала, И. В., что вы собираетесь на ней жениться?

Сталин надулся, у него смешно зашевелились кошачьи усы.

— Почему такой дурацкий вопрос задаете? Вам со мной больше не о чем говорить?

Терять было нечего, решила все рассказать:

— Валерия Владимировна Барисова пригласила меня на новоселье. По секрету сказала, что вы на коленях просили у нее руки.

— Спасибо за информацию, придется ее как следует проучить. Вот к чему приводит неряшливый бабский язык.

Утром за Сталиным приехали Киров и Маленков.

— Поеду в воинские части, — сказал он.

Целую неделю была одна. На пляж прибежала перепуганная насмерть Полина Сергеевна.

— Верочка, на товарища Сталина совершено покушение, взорваны два автомобиля, в руку ранен товарищ Маленков. Какое счастье, что меня там не было! Мы ходим по жизни и не знаем и даже не можем представить, сколько величайших трагедий, прекрасных человеческих поступков, сколько горя, сколько героизма, подлости и отчаяния происходило и происходит на любом клочке земли, где мы живем…

Во время сбора труппы Большого театра Борсова сделала вид, что меня не узнала. Вечером за мной приехали из союзной прокуратуры, отнеслась к этому вызову спокойно. Битых два часа проторчала в кабинете Вышинского. Он спросил, кого я подозреваю в покушении на жизнь Сталина. Угостил чаем с вареньем и очень вкусным французским ликером. Вкрадчиво проговорил:

— В. А., как понять, почему террористические акты на товарища Сталина, как правило, совершаются именно в тот момент, когда вы вместе отдыхаете? Не правда ли, довольно странное совпадение?

С Ленинградским оперным театром подписала контракт на шесть спектаклей. Киров прислал на мой домашний адрес телеграмму: «С нетерпением ждем ваших гастролей». В Ленинграде меня устроили в гостинице «Астория». Вечером за мной приехала красивая, голубоглазая женщина.

— В. А., я имела удовольствие слушать вас в Большом театре. Моя фамилия Лазуркина. Вы приглашены к Сергею Мироновичу Кирову…

Семья Кировых занимал 4-комнатную, скромно обставленную квартиру. В кабинете С. М. от пола до потолка стояли вместительные книжные шкафы.

— Собираю приключения и поэзию, — сказал Киров.

С его женой, высокой блондинкой, мы расцеловались, я ее раньше немного знала. Писатель Михаил Зощенко держал в руках томик стихотворений Мережковского. Его «русалочья» жена Вера, громко смеясь, рассказывала последние театральные анекдоты.

— Михаил Михайлович, порадуйте нас каким-нибудь оригинальным произведением, — попросила жена Кирова.

— В Ленинграде, на Мойке, — сказал Зощенко, — я случайно разговорился с одной женщиной. Она поведала мне о своей жизни, связанной с необыкновенными приключениями, уголовным прошлым, каждодневными тревогами. Товарищи называли ее Лялька-Пятьдесят. И вот эта самая Лялька давно остепенилась, имеет хорошего, достойного мужа, прекрасных детей. Она работает кассиршей в Елисеевском магазине на Невском. Сын учится в музыкальной школе, мечтает стать пианистом.

— Сергей Миронович, — спросила Кирова Лазурки-на, — я слышала, что вы собираетесь переехать в Москву?

— Восьмого декабря я должен приступить к своим новым обязанностям секретаря ЦК ВКП(б), на сей раз не «номинальным», — ответил, грустно улыбаясь, Киров.

По случаю отъезда из Ленинграда Киров устроил в Смольном большой прием. Он легко и красиво танцевал. Кружась в танце, С. М. разговорился:

— В. А., вы не можете себе представить, как я рад, что буду жить в Москве. Теперь мы сумеем чаще видеться.

— Это признание?

— Если хотите — да, причем настоящее и самое откровенное. Как ни странно, но вы, Верочка, давно уже стали для меня самым дорогим человеком. Знаю, что на нашем пути стоит И. В., но я его не боюсь!!

— С. М., у вас довольно симпатичная жена!

— А у вас, В. А., довольно симпатичный муж. Могу сообщить новость: ваш благоверный переводится на постоянную работу в Большой театр.

Этим сообщением я была ошарашена, ко всем моим огорчениям прибавлялось еще одно. Только мужа мне не хватало!

— Завтрашний день у вас свободен? — внезапно спросил С. М. — Давайте куда-нибудь махнем!

Я согласилась. Мы поехали на Восточный берег Финского залива, в Сестрорецк. Кирова сопровождала охрана. Мороз обжигал, согрелись в загородном доме, где к нашему приезду было все приготовлено, охрана нам не докучала. После обеда я стала просматривать последние номера журнала «Красная новь», Киров попытался меня обнять:

— Верочка, я ничего не могу с собой поделать, я люблю вас. Мечтаю, чтобы вы родили мне кучу сыновей. В крайнем случае, не откажусь от дочерей!

— С. М., не надо продолжать. Только откровенно, как на духу: вы Сталина любите?

— Вопрос сугубо личный, позвольте на него не отвечать. Скажите, Верочка, если его не будет и я стану первым секретарем ЦК ВКП(б), хотя к этому не стремлюсь, вы тогда согласитесь стать моей женой?

Опять то же самое: Сталин, Ягода, Ворошилов, Зиновьев, Тухачевский, Рыков, Киров… Неужели на мою бренную голову не снизойдет свыше обыкновенный, человеческий покой?!

Киров прочел мои мысли:

— Вы красивая, поэтому все хотят вас, и кроме того, вы слишком уж на виду.

Из недр груди вырвалось:

— Так что же мне делать? Как выбраться из этого проклятого омута? Разве я виновата, что вы, пресыщенные мужики, лезете ко мне со своими потными объятиями и без конца предлагаете руку и сердце?

С. М. помрачнел. Я прилегла отдохнуть, думы не отпускали от себя. За вечерним чаем спросила Кирова:

— С. М., разве в Ленинграде нет красивых, достойных женщин?

— В марте мне исполнится сорок восемь лет. Жена, к сожалению, не может иметь детей. Мы соединились в юности, тогда были совершенно другие интересы, нас обуревал вихрь революционных идей. Вас, В. А., впервые увидел в консерватории на студенческом концерте, с тех пор я думаю о вас. Я немного опоздал, вас перехватил Сталин. Как вы к нему относитесь? — Киров внимательно посмотреть на меня. — Он плохой человек: жестокий, чванливый, злой, мстительный и весьма ограниченный. Пока мы вынуждены его терпеть, но все равно уберем, сместим со всех постов. Верочка, это наш с вами первый и самый главный секрет, смотрите не проболтайтесь! У этого негодяя везде имеются уши.

А что будет, если я вас поцелую? — С трудом оторвала его от себя. — Верочка, не могу больше без вас жить.

— Я уже один раз вам сказала, что притязания ваши, С. М., останутся без внимания.

Ночью приехали в спящий Ленинград. Голубоватые сумерки простирались над Невой.

30 ноября последний спектакль «Аида». За кулисы пришел Киров. Он познакомил меня с громадным бородатым мужчиной.

— Прошу любить и жаловать, наш грозный Филипп Дмитриевич Медведь, начальник областного управления НКВД. Мы понемногу все его побаиваемся, — полушутя-полусерьезно проговорил С. М.

Обращаясь ко мне, Медведь сказал:

— Если понадоблюсь, я всегда готов оказать услугу друзьям товарища Кирова.

На банкете рядом со мной сидели Киров, Медведь и прожорливый романист, потомственный граф Алексей Толстой, который всех смешил.

— Вам, Алексей Николаевич, можно позавидовать, — сказал Киров, — вы умеете смачно рассказывать, сочно писать и с аппетитом уничтожать хорошо приготовленную пищу, за столом вам нет равных!

Толстой посмотрел вокруг себя:

— Сергей Миронович, вы глубоко ошибаетесь, имеются конкуренты — неустрашимый товарищ Медведь, который два часа без перерыва ест, глушит водку, коньяк, пиво. Все без предварительного разбора!..

Общество рассмеялось. Медведь не обратил внимания на злую шутку.

Днем 1 декабря занималась в филармонии с концертмейстером. Неожиданно услыхала невероятный шум, крик, плач. Мимо меня пронесся бледный директор, за ним рысцой, как угорелые, бежали дирижеры, артисты, служители. Спросила зареванную гардеробщицу, старенькую тетю Лизу:

— Почему такой переполох? Что случилось?

— Кирова-батюшку, благодетеля нашего Сергея Мироновича, фашисты проклятые убили. Говорят, что это сделали подосланные немцами троцкисты!

Куда идти? У кого узнать правду? Что мне делать?.. Мне кажется, что самое трудное в смерти для тех, кто остался жить дальше, заключалось в том, что они не успели сказать умершему то главное, что чувствовали и думали о нем.

Вышла на улицу. Город лихорадило. Торопливо бежали утомленно-сосредоточенные люди. Одиноко стояли переполненные замороженные трамваи и автобусы. Набрала номер телефона квартиры Кирова — молчание; позвонила в его приемную — снова молчание. Мне хотелось связаться с Дорой Абрамовной Лазуркиной — опять молчание. Стала звонить в театр, филармонию, знакомым — никто не отвечает. Словно все вымерли. Мне необходимо было с кем-то говорить, все равно о чем, но только говорить и не быть одной. Поехала на Московский вокзал, в здание никого не пускают, оно оцеплено военными и войсками особого назначения. Вход только по специальным пропускам. Вернулась в гостиницу. На письменном столе записка с просьбой срочно позвонить в обком партии.

Весь день 2 декабря металась по опустевшему и в то же время напряженному Ленинграду. Попыталась связаться с кинорежиссером Евгением Червяковым, но он находится в киноэкспедиции. Легла в холодную, неуютную постель, медленно отстукивают часы. Утро встретило небывалым морозом. Жизнь большого города была парализована. Недавние мои. размышления, рожденные беспокойной молодостью, потускнели. Почва уходила из-под ног. Невозможность найти устойчивое отношение к тому, что происходило вокруг, смущала меня. Происходящее казалось неверным, ненужной жестокостью, туманным и грозным, как небо, покрытое свитками багровых туч. Одно было ясно — жизнь расквиталась с прошлым и прорывается к новым устоям. Кое-как дотащилась до Смольного. Распорядители по чьему-то указанию надели мне на руку черную повязку с красной каймой. Вместе с другими «избранными» поднялась на второй этаж. Киров в гробу, словно живой. Море заплаканных лиц. Горы цветов, пирамиды венков от учреждений, ведомств, заводов, фабрик, школ, институтов, садов, милиции… Одна делегация сменяет другую. В глубине зала сидит жена покойного, рядом с ней — сестра Кирова. Их посеревшие лица залиты слезами. Симфонический оркестр под управлением Евгения Мра-винского играет «Реквием» Моцарта. В настороженно-глухой тишине отчетливо звучат голоса Софьи Преображенской и Николая Печковского. Не помню, как вышла из Смольного. Ледяной хрипящий ветер сорвал шапочку, унес ее, но я не ощутила холода. Идти пешком в гостиницу не было сил, трамваи и автобусы шли переполненные, они не останавливались. Меня нагнала легковая машина. Шофер спросил:

— Если не ошибаюсь, вы артистка Вера Александровна Давыдова?

— Да, что вам нужно?

— Мне поручено отвезти вас в гостиницу.

Я не стала сопротивляться. Шофер открыл дверцу машины. Из туфель-лодочек вытащила замерзшие, обледенелые ноги, стала их растирать, омертвевшие пальцы ничего не чувствовали.

Вместо гостиницы «Астория» меня привезли в незнакомое здание. Сопровождающий показал часовым свое удостоверение. В приемной молоденькая, подстриженная «под мальчика» секретарша сказала:

— Филипп Дмитриевич уже про вас спрашивал.

— Доложите, что гражданка Давыдова доставлена. Я только что взял ее у Смольного.

Секретарша с любопытством взглянула на меня:

— Вот не ожидала вас здесь встретить! — затараторила она. — Вера Александровна, моя дочь собирает автографы знаменитых людей. У меня в сумочке имеется ваша фотокарточка, вы — в роли «Кармен», на днях купила, подпишите, пожалуйста, дочери. Я вас очень прошу! Доченька будет так рада, девочку зовут Лениной, а фамилия наша Фуфтины. Девочка родилась в день смерти Ленина, и цыганка нагадала, что Лениноч-ка непременно будет счастливой.

На фотографии сделала надпись: «Ленине Фуфтиной — на счастье! 2 декабря 1934 года. Вера Давыдова».

Меня попросили пройти в кабинет. За письменным столом в глубоком черном кресле восседал высоченный, чернобородый Медведь. Фамилия явно соответствовала его облику.

— Садитесь, гражданка Давыдова, — прогудел он трубным голосом. — Вот мы с вами и встретились, ничего не поделаешь, тесен мир. Несколько дней вам придется у нас погостить. Рекомендую на досуге вспомнить о беседах и разговорах, которые вы вели с товарищем Кировым.

— Перестаньте ломать комедию! Разве я стреляла в Кирова?

Медведь рассмеялся, глаза его расширились, отвислые губы стали еще краснее. Мне показалось, что с них стекают капельки крови.

— У нас имеется санкция прокурора задержать вас. Мы еще не установили, какое непосредственное участие вы принимали в убийстве Сергея Мироновича Кирова.

Медведь позвонид, вошел вооруженный конвоир.

— Подследственную отправьте в камеру!

По узкой скользкой лестнице меня отвели в подвал внутренней тюрьмы знаменитого Большого дома. Отлогие стены в изморози, пол в липком мазуте. Двери камеры окованы железом и покрыты слоем густой ржавчины. Заскрипели засовы. Маленькая, тщедушная надзирательница завопила:

— А ну, курва, раздевайся догола! Я вам, барынька-артисточка, другую одежонку приготовила, нашенскую, арестантскую. Ну, я долго буду ждать?!

— Хорошо, я переоденусь, только прошу вас, пожалуйста, отвернитесь и перестаньте кричать.

— Ты лучше скажи, стерва, за что тебя посадили? За проституцию, вымогательство или за убийство? Ишь, краля какая попалась! Стесняется! Неужто я дырки такой не видала? У меня и похлеще есть, хочешь, покажу и денег за это не спрошу? На — смотри!

Надзирательница давилась утробным смехом. Впервые в жизни я почувствовала к женщине отвращение.

— Вон отсюда, негодяйка, ничтожество проклятое! Какое ты имеешь право так разговаривать? Ты что, с ума сошла?

Надзирательница недоуменно вытаращила глаза. Вряд ли в этих замусоленных стенах кто-либо посмел говорить что-нибудь подобное.

— Немедленно доложите своему начальству, что я, артистка Вера Александровна Давыдова, солистка Большого театра, наотрез отказываюсь надевать на себя арестантское тряпье! Ну, живо поворачивайся!

Изрыгнув ругательства, надзирательница пошла докладывать. На это время она заперла меня в темный чулан. Черепашьими шагами тянулась ночь, утром меня повели на оправку в туалет. При виде вонючей уборной замутило, надзирательница внимательно следила за каждым моим движением. От «завтрака» отказалась, взяла только кусочек черствого хлеба, положила на койку, огромная серая крыса с жадностью схватила его и умчалась в щель. В 12 часов принесли «обед» — жидкую похлебку, кашу с протухшей рыбой, кипяток, черный хлеб. Защелкал затвор, надзирательница открыла камеру. Солдат-конвоир повел меня тем же путем. Снова смрадная лестница. Через двор повели в светлое помещение, от свежего воздуха закружилась голова. Не обращая внимания на мой вид, секретарь Фуфтина снова затараторила:

— Моя дочка, Лениночка, просто счастлива, оказывается, у нее имеется голос. Я непременно вам ее покажу. В. А., вы должны прослушать девочку, школьные педагоги сказали, что у нее колоратурное сопрано. Лениночка думает только об опере!

Я потеряла сознание. Перепуганная секретарша принесла стакан крепкого кофе и бутерброд с холодным мясом. Есть я не могла, меня рвало. Вызванный врач сделал два укола. Очнувшись, увидела Сталина, Молотова, Ворошилова, Ягоду, Вышинского, Агранова. За отдельным столиком восседали высохшие стенографистки. Сталин спросил:

— Расскажите как можно подробней о своих связях с товарищем Кировым?

— Один раз была у него дома в гостях, затем видела С. М. в оперном театре на банкете. На машине с ним ездила на прогулку в Сестрорецк и в тот же день вернулись в Ленинград. Нас сопровождала охрана товарища Кирова на трех машинах.

— Вспомните, о чем беседовал с вами товарищ Киров! — слегка заикаясь, проговорил Молотов.

Не стала предавать мертвого Кирова, уверена, что это меня спасло.

В кабинет вошли Жданов, Косарев, Заковский, Ежов. На всякий случай они со мной поздоровались. Я спокойно ответила на вопрос Вячеслава Михайловича Молотова:

— Сергей Миронович Киров говорил о детстве, о том, как пришел в революцию, о последнем ноябрьском пленуме, о предстоящей работе в Москве, вспоминал Закавказье, с большим уважением он отзывался о товарище Сталине и членах Политбюро.

Вмешался Яков Агранов:

— Сейчас мы вам устроим очную ставку.

В кабинет под конвоем ввели блондина.

— Припомните, где и когда вы видели в последний раз этого человека! — елейным, петушиным голосом сказал Ежов.

— Я вижу его впервые.

Потом мне сказали, что это был бывший работник Ленинградского обкома партии Леонид Васильевич Николаев, троцкист, убивший Кирова. Во время допроса Ягода молча, не отрываясь, сверлил меня своими крысиными глазами.

Секретарша напоила меня чаем с лимоном, принесла несколько вкусных бутербродов. С такой жадностью я никогда не ела.

— В. А., — сказал маленький, пыжащийся Ворошилов, — к нашей великой радости, вы свободны. Скорбим, что так получилось. — Билет на московский поезд вам заказан. Моя машина отвезет вас в гостиницу, я уже отдал приказание.

Сталин мне не сказал ни одного слова, он был угрюм и задумчив.

Поразила одна странная деталь: с первого по пятое декабря Сталин безвыездно находился в Ленинграде, он лично руководил следствием. Второго декабря в «Правде» была напечатана его статья, посвященная памяти Кирова. Третьего декабря в пять часов вечера он выступал в Большом театре перед интеллигенцией Москвы с сообщением о злодейском убийстве Кирова. Как могло случиться, что в одни и те же часы Сталин одновременно находился в Москве и Ленинграде? Когда на предварительном следствии И. В. задал единственный вопрос, по крошечным зеленоватым бегающим глазкам мне показалось, что это не он, а кто-то другой мастерски играет его зловещую роль…

Шестого декабря вернулась в Москву. Не успела прийти в себя, как начальник личной охраны Сталина представил мне новых телохранителей — сопровождающих Бугрова и Арсентьева. Тупырина больше не видела…

19 декабря я пела для рабочих Московского электролампового завода. Очень устала, почти каждый номер приходилось бисировать. Шоферу такси назвала домашний адрес. В машине я всегда сажусь на заднее сиденье. Удивилась, что в такси окна завешены плотными занавесками. Кто-То дотронулся до моего колена холодной рукой, я испуганно вскрикнула:

— В машине грабители! Товарищ шофер, быстро езжайте в милицию!

В ответ раздался хриплый смех.

— В. А., как вам не стыдно! Пора уже, наконец, перестать бояться близких друзей!

Узнала Ягоду.

— Генрих Григорьевич, когда вы перестанете меня преследовать?

Силы изменили, я расплакалась. Ягода расстегнул мою шубку.

— Верочка, я люблю вас! Честное слово, люблю и ревную ко всем сволочам, особенно к усатым. Про вас знаю буквально все! И про встречи со Сталиным, о приставаниях Зиновьева, и про роман с воякой Тухачевским, и как с покойным Юфовым ездили в Сестро-рецк! А меня избегаете! Не верите в силу Ягоды? С. М. Киров — только начало.

— Умоляю вас, не говорите больше ни слова, мне страшно! Клянусь вам, у меня с ним ничего не было, мы остались друзьями.

Ягода рассмеялся:

— Кому-нибудь проболтаетесь — сам расстреляю! Можешь доносить, все равно никто не поверит, подумают, что ты сошла с ума. С толстой бабой-Маленковым и карликом-недоноском Ежовым у нас будет особый счет! Мы из них веревки вить будем, кожу сдерем, сделаем кошельки и вам, Верочка, с червонцами преподнесем. Хороший сувенирчик — доброе воспоминание о сердечных бурях! Верочка, держись за меня, мы вместе все преодолеем!

Мы ехали минут сорок.

— Кажется, нас благополучно доставили на место? — весело спросил Ягода.

К нему подбежали немецкие овчарки Малышка и Тигр. Худой мужчина в солдатской форме принес остывший ужин. Ягода крикнул:

— Приведите Булыгу! — Прибежал испуганный солдат. — Ты кого, мерзавец, угощаешь холодной, прокисшей едой?

Солдат растерянно заморгал глазами. Ягода вынул из кармана плетку со стальным наконечником, не торопясь размахнулся. Обливаясь кровью, Булыга дико закричал.

— Повтори, негодяй, кого ты вздумал кормить этим дерьмом, — не унимался садист в чине народного комиссара внутренних дел.

Последовал еще один страшный удар. Скорчившись от боли, солдат упал. Когда его унесли, я спросила Ягоду:

— Вы специально для меня устроили спектакль с мордобитием?

— Как вы угадали, моя госпожа? Иногда низменные инстинкты полезно демонстрировать!

Появилась рослая красивая женщина. Она ловко накрыла на стол. Ягода фамильярно хлопнул ее по заду. Женщина улыбнулась, как видно, прикосновение его руки доставило ей удовольствие. Это была Наташа — мойщица из кремлевской бани.

Я сказала:

— Генрих Григорьевич, завтра в 11 часов утра в театре ответственная репетиция, ожидается приезд товарища Маленкова и сотрудников ЦК ВКП(б).

— Не волнуйтесь, привезем вовремя, идите отдыхать, — рукой он показал на дверь, — там ваша комната.

На меня нашел столбняк, я не могла сдвинуться с места, онемели руки и ноги. Ягода рявкнул:

— Еще раз повторить? — Он нарочно стал щелкать плеткой по голенищам ярко начищенных сапог. — В этом доме я привык говорить только один раз!

В комнате низкая широкая тахта, подушки, одеяла, мягкие кресла. В эту минуту я снова в который раз прокляла свою жизнь. Подумала о смерти, как о самом сладком лакомстве. К сожалению, смерть не приходит к нам, когда ее умоляют прийти, она подкрадывается внезапно.

Наташа, нагая, легла поверх одеяла.

— В. А., берите с меня пример. Идите ко мне, я вас согрею.

— Вы что, окончательно потеряли рассудок?

— Сейчас придет хозяин, он не любит ждать. Бывали случаи, когда очаровательнейших и молодых женщин за непослушание отдавали на потеху голодным солдатам. Сначала к ним выстраивалась очередь, а потом их выбрасывали на отдаленной московской окраине. Я помогу вам раздеться. Мне так хочется взглянуть на ваше волшебное тело.

Наташа Мокроусова легко соскочила с тахты. Она насильно меня раздела. Я закричала, она левой рукой зажала мой рот, правой ладонью ударила по шее, потом толкнула на тахту и с диким ревом бросилась на меня,

— Верочка, какая вы сладкая! Не вырывайтесь, дайте мне возможность ощутить ваше тело, поцелуйте меня в губы, только как следует, представьте себе, что я мужчина.

В белых трусах вбежал волосатый Ягода:

— Ну, ягодки, пришло время веселиться.

Наташа, не обращая на меня внимания, прильнула к Ягоде. На нервной почве у меня заболел живот. После душа стало легче. За мной пришла Наташа. Ягода, обнаженный, сидел на тахте.

— Мы немного с Верочкой побалуемся, а ты иди свари кофе.

Я стояла как вкопанная, Ягода с силой швырнул меня на тахту.

— Ну, иди ко мне!..

Наташа пришла в ванную:

— Я вам сделаю массаж, приведу вас в порядок, потом перекусите и пойдете домой. Если, В. А., проболтаетесь, что были у нас в гостях, задушим в вашей же домашней кроватке.

Завтракали в гостиной, запивая мясо коньяком^ Ягода сказал:

— Я счастлив, Верочка, что подарили мне один из драгоценнейших вечеров, надеюсь, что не последний! Я собираюсь пригласить вас на экскурсию по историческим местам в Загорск и Перяславль-Залесский, Наташенька поедет с нами, а в шоферы пригласим товарища Тухачевского Михаила Николаевича, в качестве компаньонки его жену Нину Евгеньевну.

Ягода сделал многозначительную паузу. От сильного кашля я захлебнулась. Наташа расстегнула мне кофточку, открыла окна, подала стакан с ломтиками нарезанного лимона.

— Хотите взглянуть на фотографии, — с сарказмом продолжал мой мучитель, — где вы на коленях сидите у драгоценного вояки? Станете себя плохо вести, — отошлем фотографии товарищу Сталину. Он охотно коллекционирует такие вещи!

— Умоляю вас, перестаньте терзать мою душу, зачем я вам сдалась? В нашем театре много имеется красивых женщин: балерин и певиц.

— Спасибо за информацию, пока мне нужны только вы!

— А Наташа?

— Она моя рабыня, я вытащил ее из петли. Много будете знать — быстро состаритесь. Теперь вы поняли, что вам со мной выгодно дружить?

Пересиливая себя, сказала:,

— Да, Генрих Григорьевич, вы правы.

Мой новый телохранитель Алеша Бугров числился для отвода глаз рабочим бутафорского цеха Большого театра. В буфете мы сели за один столик.

— Что случилось? Вы нездоровы? — спросил Алеша. — Необходима срочная встреча с дядей Колей. Будьте осторожны, за вами следят люди Ягоды.

Одетая прошла в фойе. Служитель открыл двери центрального подъезда. У одной из колонн меня ждали Бугров и Арсентьев. По их знаку подъехала машина. В здании ЦК ВКП(б) спустились в бетонированный подвал. Там в одной из комнат находились Маленков, Ежов, Поскребышев, Власик.

— Вы, товарищ Давыдова, хотели с нами встретиться? — тенорком пропел «дядя Коля» — Ежов.

— Товарищи, вам грозит смертельная опасность, — сказала я. Мужчины меня вплотную обступили, лица их испуганно вытянулись. — После выступления на Электроламповом заводе…

— Это мы знаем, — перебил Маленков, — вам подменили машину. Говорите, что дальше было. Не торопитесь, нужны подробности.

— В машине такси находился Ягода, он привез меня в загородный дом, стояла кромешная тьм$, ехали минут сорок, к нам подбежали две немецкие овчарки. Мы прошли в дом, Ягода плеткой с металлическим наконечником ударил по лицу красноармейца Булыгу за тр мто тот подал холодный ужин. Затем появилась красавица Наташа, которая по «совместительству» работает мойщицей в кремлевской бане. Сейчас трогать ее нельзя, они могут догадаться, что это моя работа. Простите, но мне стыдно говорить о дальнейшем.

— В. А., мы ваши самые верные друзья, — мягко проговорил Маленков. — Мы отвечаем за вашу жизнь перед товарищем Сталиным.

— Ягода приказал пройти в комнату, оказавшуюся спальней. Он предупредил, что это не последняя наша встреча. Говорил, что в первую очередь расправится с вами, а потом разделается с товарищем Сталиным. Проговорился, что Сергей Миронович Киров убит его людьми. — Я зарыдала, опустилась на колени. — Спасите меня! У вас в руках сила, армия, оружие, а он, пигмей, угрожает, повелевает, терзает морально и физически любимую женщину товарища Сталина, первого секретаря ЦК ВКП(б). Если моя жизнь ничего не стоит, я готова принять из ваших рук яд!

— В. А., пожалуйста, без дешевой патетики, — проговорил озадаченный Маленков.

— Ну и ситуация! — сказал Ежов. — Товарищи, какие будут предложения или рекомендации по данному вопросу?

— Наташу Мокроусову переведем на другую работу, скажем, рабочей по кухне. Во время вечерней уборки ее нечаянно обварят кипятком, — спокойно сказал рябой Поскребышев. — Затем больную барышню полечим укольчиками, пташка сама заговорит, а если не поможет, будем жечь, колоть, выбьем зубы, выломаем суставы, в камеру подпустим пчел с клопами.

— На эту операцию дается три дня, — проговорил Маленков. — Ответственными назначаются Поскребышев, Ежов, Власик. Предлагаю к этой работе подключить товарища Мехлиса, он все рвется в открытый бой, пусть проявит инициативу!

— Разрешите огласить справочку?

Высокий, сутулый Поскребышев начал читать:

— «Варвара Петровна Кирюшкина имеет клички и прозвища Наталья Мокроусова, Ольга Пожарова, Мария Карпенко, Алефтина Родимцева, Раиса Красная, Ирина Зернова, Рада Голенищева, Ванда Пошонько, Стелла Недзевицкая, Нина Пелыпенская. Родилась в 1910 г. в Николаеве. Мать — содержательница портовых публичных домов. Эмигрировала в Турцию. Жила в Стамбуле и Константинополе. Отец убит под Перекопом. После окончания школы девушка поступила ученицей в аптеку братьев греков Каратаветоглы, с обоими стала сожительствовать. Братьев ограбила, аптеку подожгла. В Одессе, на Дерибасовской улице, в подвале дома 19 открыла притон. Занималась контрабандой. Нелегально ездила промышлять в Турцию, Югославию, Чехословакию, Грецию, Румынию. В совершенстве знает немецкий и французский. Выполняла щекотливые поручения. За продажу собачьего мяса в Поволжье арестовывалась. Из Никольско-Уссурийской тюрьмы совершила побег. В Омске вышла замуж за бывшего полковника царской армии, рыботорговца Елисея Кондратовича Карпова. Мужа убила, труп разрубила на части, аккуратно сложила в бочку от соленых огурцов, которую закопала в яме под погребом. Похитила ценности, именное оружие, деньги, бриллианты, золото. Дом подожгла. Вторично была арестована в Тамбове. Убила конвоира-красноармейца Евстигнея Петровича Простоволосова. Появилась в Ленинграде, скупала и перепродавала меха. В Архангельске бежала с этапа. В Москве купила фальшивый паспорт. На Сухаревском рынке продавала наркотические средства. Красивой женщиной, Варварой Кирюшкиной, увлекся пролетарский поэт Демьян Бедный (Придворов). По его рекомендации энергичную женщину приняли в хозяйственное управление Московского Кремля. Так она очутилась в банщицах, ее случайно опознали. На Лубянке произошла «историческая» встреча с Ягодой. Народный комиссар внутренних дел предполагал свою наложницу устроить домашней работницей в семью Кировых после их переезда в Москву»… Но, как видите, Генрих Григорьевич успел предупредить события.

— Товарищ Сталин, — проговорил Маленков, — ничего не должен знать. У дома В. А. снова придется установить круглосуточное дежурство. Ягоде надо срочно подсунуть красивую дородную молодую девку, но чтобы она работала на нас.

Сталин пригласил меня с мужем встречать Новый год. За праздничным столом — народные комиссары, военная знать, ответственные работники ЦК ВКП(б), Коминтерна, старые большевики, артисты, ученые, писатели, престарелые академики в ермолках, не понимавшие, зачем их сюда привезли.

Меня познакомили с Хрущевым и автором романа «Тихий Дон» писателем Михаилом Шолоховым, невзрачным, кривоногим мужичишкой. Ягода приехал с некрасивой, угловатой женой. Как ни в чем не бывало подошел ко мне. Жену свою он оставил на попечение Хрущева.

— В. А., Наташеньку, подружку нашу, какие-то сволочи кипящими щами обварили, целый котел на нее вылили. Вторую неделю бедная мучается, говорят, что безнадежна, врачи к ней никого не подпускают. Верочка, когда мы встретимся? Мне очень хочется с вами снова полежать.

— После премьеры оперы «Садко».

— Постараюсь набраться терпения.

Морозная ночь, серебристые ели во дворе Кремля покрыты хлопьями снега. Кремль ярко освещен. Где-то над звездами в огромном круге показалась луна. Хочется выть. Кто в состоянии понять боль и тоску одинокой и безропотной души?

Мое отсутствие заметили. В сопровождении карлика Ежова вернулась в Георгиевский зал. Вальсировала с мужем, Тухачевским, Ворошиловым.

Михаил Николаевич спросил:

— Верочка, я давно вас не видел, разрешите приехать к вам в гости?

Прошептала:

— Любимый, буду счастлива принять вас вместе с женой в любое время.

— Идите к нам, В. А.! — крикнул захмелевший командир Первой Конной Семен Михайлович Буденный. — У нас весело! Будем пить настоящее французское шампанское!

Ворошилов на него злобно посмотрел.