Исповедь любовницы Сталина

Год 1935

На новогоднем банкете в Кремле рядом со Сталиным сидела молоденькая балерина Ольга Лепешинская. Пряча улыбку в усы, он смотрел на нее, как голодный кот на сметану.

— Скоро станешь первой балериной, — громко проговорил захмелевший вождь. — К свадьбе получишь от нас хороший подарок. Скажи, Леля, что нужно тебе для счастливой жизни?

Скромно потупив глазки, умненькая Оля тихо сказала:

— У меня нет квартиры, где я могла бы заниматься и разучивать новые роли.

— Это не вопрос, — ответил «живой бог», — квартиру дадим.

В полночь они вместе ушли. Я перестала удивляться его поступкам. Сталин-власгелин мог позволить себе любую прихоть, даже самую фантастическую. Морозный воздух ледяными щупальцами безжалостно впивался во все частицы тела. Домой пошла пешком, меня нагнала машина, шофер дал сигнал, чтобы я остановилась. В окне увидела контуры висячих усов, потом их обладателя Буденного.

— Верочка, хотите с ветерком прокатиться?

На миг все опостылело, стало безразличным, нашла этдкая бесшабашная удаль. Крикнула:

— Гулять, так гулять. Все равно куда! Все равно зачем! Поехали!

— В Переделкино! — приказал Буденный шоферу. Дом бывшего командарма утопал в саду, кругом лес — сосна, ель, березки.

— Есть и пить будем? — спросил Семен Михайлович.

Ответила ему в тон:

— Будем пить, будем есть, в Новый Год все дозволено!

За столом прислуживали пожилые солдаты. Поймав мой недоуменный взгляд, С. М. сказал:

— Унтеры бывшие. Так и остались вековать со мной в армии. Переженились. У всех на свадьбах побывал, детей и внуков целую кучу наплодили, а меня вот не бросают, говорят, что я им вроде как родной батька. Верочка, отведайте огурчиков малосольных, грибочки собственного соления, икорочка зернистая, семга с лимончиком хорошо идет. Теперь можно и водочки выпить, вчера старый друг, бывший конармеец, директор ликеро-водочного завода три ящика привез. Разрешите после ужина баньку истопить? Если позволите, мы вам спинку натрем, вымоем вас на совесть!

Перед глазами возникла кремлевская баня, рослая мойщица Наташа Мокроусова, липкий Ягода.

— Спасибо, я ежедневно принимаю ванну.

— В. А., скажи прямо, не уклоняясь в сторону, ты не обидишься за откровенный, мужской разговор?

— Нет, С. М., не обижусь. Можете говорить все что угодно.

— Есть семья у меня. Жена человек хороший, обходительная, добрая, уважение ко мне имеет, слушается, ни в чем не перечит. Имею в Москве большую квартиру, набитую разным барахлом, дачка мне тоже принадлежит, да и положеньице у нас все-таки приличное, зарплату высокую получаю. И лет мне уже довольно много, двинул шестой десяток. Как тебя вижу, Верочка, закипает кровь, словно кипяток в чайнике, жилы натягиваются, в горле пересыхает, нет мочи сдержаться, уж больно хочу тебя отведать. Мужик я простой, малограмотный, по-ученому не обучен. Может, сговоримся? С бабой по суду разведусь, на то есть личная причина. Моссовет немедля другую квартиру даст, в этом деле подсобит Ворошилов определиться, он к тебе тоже уважение некоторое имеет. В театре служить перестанешь, горло-то не луженое, хватит драть его на потеху кобелям разным, они все равно в этом деле ни хрена не понимают, а только вид делают. В меха заморские тебя закутаю, мужики по хозяйству помогать будут, если что, я целую роту пригоню, в момент все сделают. Только слезно прошу, бабой в постели будь, когда припрет, задком к стенке не отворачивайся, позову — иди навстречу.

Свой монолог Буденный произнес с добродушным юмором.

— За откровенность спасибо. Вполне разделяю и понимаю ваши высокие чувства, ценю внимание и душевную доброту. Любой женщине приятно, когда ее любят. Но у меня, С. М., имеется муж и вы его прекрасно знаете — Дмитрий Гаврилович Мчелидзе-Южный. Он сегодня был в Кремле и с вами разговаривал. С. М. тяжело засопел, видно было, что он никогда не терялся.

— Давай так жить, станешь вроде как полюбовницей, хоть разок в недельку приезжай ко мне! В долгу не останемся, по всем статьям будешь довольна.

— Пора возвращаться домой, я устала. Уже совсем рассвело.

— Сколько дней будешь думать? — не унимался Буденный.

Шутя ответила:

— Месяц, а может быть, и два.

С. М. гаркнул:

— Парфен, ступай сюда! — Вошел усатый шофер. — Дамочку нашу в сохранности доставишь в Москву, повезешь, куда прикажет.

Когда оделась, он спросил:

— Целовать вас можно?

— Только в щечку.

Лихой кавалерист так обхватил меня лапищами, что все пуговицы, тесемки, ленточки, кнопки моментально разлетелись.

— Ох и сладкая же ты бабенка, дай только на тебя забраться! — произнес, он, облизываясь.

До машины С. М. пошел меня провожать в одной рубашке с расстегнутым воротом. Солдаты-унтеры отнесли в багажник три ящика, набитых разной снедью.

— Это гостинцы: огурчики, водочка, грибочки, икорочка, телятинка, конфетки шоколадные, авось не побрезгуешь, слопаешь в свободное от оперы время.

Дома на столе телеграмма-молния от Тухачевского с просьбой срочно позвонить. Не раздеваясь, набрала номер телефона его квартиры, он взволнованно спросил:

— Верочка, родная моя, куда вы пропали? Я сам не свой.

Засмеявшись, ответила:

— Вы все разбежались по домам, муж за какой-то грудастой ткачихой-орденоносцем приударил, а я была в гостях на даче у главного конармейца Буденного.

Через час приехал растерянный и перепуганный Тухачевский:

— Я могу узнать, для чего вам сдался усатый сумасброд?

— Мишенька, поверьте, что не к кому ревновать. На всякий пожарный случай в моем арсенале еще один запасной поклонник! А вы знаете, Семен Михайлович сделал вполне серьезное предложение, обещал закутать в заморские меха, заявил, что ему до смерти осточертела неповоротливая старая жена. Вы не сердитесь, я устала от этой мерзкой жизни.

М. Н. порывисто меня обнял. Нас обоих оглушил телефонный звонок. Не выпуская меня из объятий, Тухачевский схватил трубку. Я интуитивно попыталась ее вырвать, но безуспешно. М. Н. сухо спросил:

— Кто звонит? — Тухачевский с грустной улыбкой передал мне трубку. — У телефона Поскребышев, машина за вами вышла.

Я тихо проговорила:

— Мишенька, что вы наделали? Теперь начнется развязка.

— Не волнуйтесь, Верочка, вы тоже не из робкого десятка. Скажете, что я вручал вам значок «Почетный Красноармеец», которым вы награждены за военношефские концерты.

Счастливая, бросилась ему на шею:

— Мишенькая, вы умница.

Кунцевская дача. Меня попросили подождать в кабинете. От нечего делать раскрыла старый номер журнала «Новый мир», увлеклась повестью Бориса Пильняка. Незаметно вошел Сталин:

— Вы, товарищ Давыдова, становитесь политической проституткой! Почему не берете пример с Ольги Васильевны Лепешинской? Посмотрите, как она скромно себя ведет! А ей есть чем хвалиться!

Не выдержала, чуть не крикнула со злобой:

— Товарищ Сталин, что вы от меня хотите? Когда вы, наконец, перестанете меня поучать?

— Зачем спуталась с Тухачевским? Неужели он лучше меня?

Молча достала из сумочки номерной значок «Почетный Красноармеец», протянула его Сталину вместе с именным удостоверением.

— Молодец, Верочка! Скоро для военных будем делать большой праздник! — Сталин оживился. — У нас появятся собственные красные маршалы!

Вошла экономка:

— Товарищ Сталин, у телефона председатель Совнаркома Абхазии товарищ Лакоба.

— Соедините.

Я спросила:

— Мне выйти?

— Останьтесь!., товарищ Лакоба, здравствуйте! Говорит Сталин. В феврале мы вас будем слушать на бюро ЦК ВКП(б), прошу как следует подготовиться.

И. В. заметил у меня в руках журнал с произведением Пильняка.

— Вы читаете порочную повесть. За ее публикацию руководство журнала строго наказано. «Повесть непогашенной луны»—| злобная вещь. Писатель умышленно исказил историю, он пошел на поводу у белогвардейцев, которые спелись с троцкистами.

За обедом Сталин продолжил начатый разговор:

— В повести Пильняка отображен конфликт между Революцией — Красной Армии в лице Командарма Гаврилова (Фрунзе) и Центральным Комитетом, якобы мной, Сталиным. Все это гнусная ложь и разнузданная клевета. Ни я, ни члены ЦК не давали указания М. В. Фрунзе ложиться на операционный стол. Пильняк оболгал советскую действительность, а миротворец Горький его выручал несколько раз.

Дежурный секретарь сообщил, что приехал Горький.

— Алексея Максимовича примем, — благосклонно сказал Сталин.

— Он не один, — докладывала спустя минуту пожилая женщина, обладательница черных пронзительных глаз навыкате, носище широченный, приплюснутый, ноздри во время разговора раздуваются.

— С ними их сиятельство граф А. Л. Толстой, — торжественно произнесла мнимая старуха.

И. В. засмеялся. Толстой любил разыгрывать окружающих. И даже здесь, на даче Сталина, куда был вхож, он позволил себе эту забавную шутку. Писателям повезло, у И. В. было хорошее расположение духа.

— Мы как раз только что обсуждали творчество писателя Бориса Пильняка, — сказал И. В. — Мы считаем, что он на протяжении многих лет оказывает советской литературе медвежью услугу.

Высокий, сутулый Горький сел в кресло, с разрешения Сталина закурил.

— Алексей Максимович, позвольте предложить вам настоящий турецкий табак.

— Благодарю вас, — ответил Горький. — Привычек стараюсь не менять, не тот возраст.

Сталин метнул в его сторону недовольный взгляд.

— На меня, И. В., не следует обижаться, писателей ценить и уважать надобно, нас не так уж много на Руси осталось.

И. В. спросил Алексея Толстого:

— Прочитал ваш роман «Петр Первый». Когда собираетесь закончить?

— Теперь предстоит работа над третьей, завершающей книгой. Не знаю, стоит ли ее продолжать? — ско-кетничал специалист по петровской эпохе.

— «Петр Первый»— умный и правдивый роман, его с удовольствием прочитали товарищи Молотов, Ворошилов, Микоян, Буденный. — Сталин, дымя трубкой, прошелся по комнате, потом снова заговорил — Алексей Николаевич, есть у нас к вам двойная просьба от ЦК ВКП(б) и лично от меня.

Толстой глубокомысленно посмотрел на Сталина.

— Я внимательно вас слушаю, И. В.

— Сегодня нам нужна книга, всеобъемлющий роман или повесть о гражданской войне и победившей революции. Она должна быть основана на документальном материале. В таком произведении следует рассказать о борьбе рядовых Красной Армии под Царицыным, но не так, как это сделал Бабель с конармейским походом. Сумеете осилить такой пласт? Прежде чем обещать, Подумайте.

— Для такой ответственной работы потребуются исторические материалы, — сказал Толстой, — подлинные сводки, донесения, письма, телеграммы, кроме того, понадобятся беседы с непосредственными участниками событий. Мне надолго придется окунуться в атмосферу того далекого времени.

— Нам нравится ваш деловой подход. Будем считать вашу будущую книгу трудовым обязательством к 20-ле-тию Советской власти!

— И. В., ваша прозорливость удивительна, вы буквально прочли мои мысли, — пропел здоровяк Толстой.

Сталин вызвал экономку.

— К нам приехали гости. Битых два часа мы их кормим одной только болтовней.

— И. В., вы не велели вас беспокоить. Стол давно накрыт, на кухне все готово.

— В таком случае прошу всех к столу! — обратился Сталин к писателям.

Я вопросительно посмотрела на своего хозяина.

— В. А., вам нужно особое приглашение? Еда без женщин всегда сухая.

— В. А., — сказал Толстой, — мы с вами в последний раз сидели за одним столом на банкете в Ленинграде, с нами тогда еще был С. М. Киров.

Сталин сумрачно проговорил:

— Троцкисты, замешанные в убийстве товарища Кирова, расстреляны. Мы со всеми врагами будем беспощадно расправляться.

— Какое у вас чудесное мясо и удивительно приятное вино, — облизываясь, изрек А. Толстой.

И. В. от удовольствия покраснел. Он любил, когда «великие» люди хвалили его стол, кухню, сервировку и особенно его кавказское гостеприимство. Шумно рассаживались только что приехавшие постоянные собутыльники Сталина: Ворошилов, Молотов, Ежов, Каганович, Микоян и все, конечно, как всегда, без жен. Впервые близко увидела Молотова, этот человек без каких-либо эмоций наводил тоску. Микоян подсел к Горькому:

— Алексей Максимович, у меня в портфеле лежат две ваши книга — «Детство» и «В людях». Сегодня приобрел. Позвольте получить от вас автограф!

А. М. поморщился, он стеснялся таких просьб. Сталин, улыбаясь, сказал:

— Ты, Анастас, зачем у товарища Горького просишь автограф, он разве умирать собирается?

Все, кроме Горького, засмеялись, громче всех гоготал А. Н. Толстой. Сталин подошел к Ворошилову:

— Клим, мы обратились к А. Н. с просьбой написать роман или повесть о революционных событиях в Царицыне. Как ты смотришь на такое предложение?

— Можно только приветствовать. Наши военные архивы в распоряжении писателя.

Толстой поблагодарил. И. В. спросил Горького:

— А. М., как ваше здоровье? Вы в чем-нибудь нуждаетесь?

— Товарищ Сталин, по своему обыкновению, я приехал к вам с очередной просьбой.

Горький закашлялся, хитрый мужичишко ждал реакции:

— Говорите, мы вас слушаем, чем сумеем, поможем. Ведь вы у нас такой знаменитый, единственный в своем роде, если не считать потомственного графа, его сиятельства А. Н. Толстого. Остальные бумагомаратели и прихлебатели не в счет. Они пишут казенно, плоско и скучно. Я бы сказал, пресмыкательно.

Горький сделал вид, что не понимает намеков Сталина.

— И. В., грозовые тучи нависли над судьбой одаренного художника Бориса Пильняка. Поверьте моему слову, он необыкновенно талантлив. Ему надо помочь. Если персонально не вмешаетесь, то Б. Андреевич погибнет, умрет от голода, он умеет только писать, другого ремесла у него нет.

Позже, когда я познакомилась с Горьким, я заметила, что у него на лице чаще всего бывают два выражения. Одно — хмурое, тоскливо-враждебное. В такие минуты казалось, что на этом лице невозможна улыбка, что там и нет такого материала, из которого делаются улыбки. И другое выражение, всегда внезапное, всегда неожиданное: праздничное, застенчиво-умиленное. То есть, та самая улыбка, которая за секунду до этого казалась немыслимой. Впоследствии я заметила, что внезапные приливы влюбленности бывают у Алексея Максимовича чаще всего, когда говорит он о детях, о замечательных людях, о книгах.

— Товарищ Горький, почему вы такой сердобольный? — гневно, почти зло проговорил Сталин. — Раньше вы обращались с бесконечными просьбами к товарищу Ленину, морочили голову товарищу Дзержинскому, надоедали Луначарскому! Вы всегда за кого-то хлопочете, вам до всего есть дело. Человек вы пожилой, пора, наконец, остепениться.

— И. В., простите великодушно, это моя последняя просьба. Благодарю за прием, больше я к вам не приду. Если понадоблюсь, телефон мой у вас имеется.

Все ощутили страшную неловкость. Из-под пенсне Молотов просверлил писателя стеклянными, полупустыми глазами. Сильно заикаясь, он сказал:

— Уважаемый А. М., по просьбе И. В. я с карандашом в руках прочитал «Повесть непогашенной луны». Товарищ Сталин абсолютно прав, это же самый настоящий пасквиль!

Мы не можем иначе оценить художественное произведение, в котором умышленно искажается святое и непоколебимое значение Великой Октябрьской Социалистической революции. Работники кино Москвы и Ленинграда осаждают ЦК ВКП(б) и Совнарком с предложением экранизировать надуманные романы, повести и даже рассказы пресловутого Пильняка.

— А. М., а вам лично нравится повесть Пильняка, о которой только что говорил товарищ Молотов? — спросил писателя Сталин.

Горький, который на протяжении десятилетий оставался властителем дум миллионов людей, ответил с присущей ему прямотой:

— Пильняк — настоящий писатель, он — незаурядное явление в русской литературе. С ответственностью заявляю: он безоговорочно предан Советской власти.

— То, что вы нам сказали, мы примем к сведению. — Горький явно раздражал Сталина. — Какие у вас имеются к нам вопросы?

— Я себя не очень хорошо чувствую, врачи настоятельно советуют переменить климат. Они рекомендуют Италию, юг Франции, Швейцарию.

Сталин его перебил:

— А. М., мы, конечно, можем вас отпустить на лечение, но вы нужны России. Рабочий класс и крестьянство не могут обойтись без вас. Мы готовы создать вам любые условия на Кавказе, в Крыму, Подмосковье, одним словом, везде, где захотите постоянно поселиться.

А. Н. Толстой продолжал энергично уничтожать обильную еду и питье. Горький вторично поднялся:

— Пора домой, стараюсь по возможности соблюдать режим.

— Товарищ Горький, — проговорил мягко И. В., — подумайте над вопросом, который интересует Советское государство. Октябрьская революция испугала многих русских интеллигентов: ученых, писателей, музыкантов, артистов, художников, композиторов. Суровое время откинуло их за кордон, но они и там остались русскими людьми. Подготовьте, пожалуйста, письмо-обращение в редакцию газеты «Известия». Мы уверены, что эмигранты в своем большинстве прислушаются к вашему голосу. Их возвращению на родину мы не станем чинить препятствий, всех обеспечим квартирами, работой, за творческие успехи наградим орденами и денежными премиями. В. И. Ленин совершил непоправимую ошибку, что разрешил им выехать.

Горький сконфузился, на него было жалко смотреть, он заторопился:

— Прошу вас от такой просьбы меня уволить. Товарищ Сталин, человек я беспартийный и вашим псаломщиком никогда не буду.

— И. В. высказал просьбу советского правительства, — сказал Ворошилов.

Микоян из объемистого заграничного портфеля вынул две книги и с назойливым упрямством опять стал просить у Горького автограф.

— Великодушно извините, но я нынче не в настроении, как-нибудь в другой раз.

Горький неловко поклонился и направился к выходу. Наступила длительная пауза. Насытившись, А. Толстой ехидно проговорил:

— Если позволите, у меня имеется пикантнейший сюрпризец!

— Чем вы нас можете удивить? — спросил Сталин.

— Мне приходилось встречаться с писателем Чуковским.

И. В., поморщившись, сказал:

— Это который сочинил глупые стихи про говорящего крокодила?

— Совершенно верно! Товарищ Сталин, я потрясен вашей феноменальной памятью! Вы замечательный знаток русской и мировой литературы.

Сталин улыбнулся:

— Так что вы нам хотели рассказать?

— Корней Иванович встречался с Горьким, в моем архиве сохранился набросок его литературного этюда.

— Пойдемте в гостиную, — предложил Сталин, — нам туда принесут кофе, чай, вино.

Когда все расселись, Толстой начал читать: «Как хотите, — писал Чуковский в 1906 году, — а я не верю в его биографию. Сын мастерового? Босяк? Исходил Россию пешком? Не верю. По-моему, Горький — сын консисторского чиновника, он окончил Харьковский университет и теперь состоит ну хотя бы кандидатом на судебные должности. И до сих пор живет при родителях и в восемь часов пьет чай с молоком и бутербродами, в час завтракает, а в семь обедает. От спиртных напитком воздерживается: вредно. По воскресным дням посещает кинематограф. Ежедневно ходит в церковь. И такая аккуратная жизнь натурально отражается на его творениях…»

А. Н. Толстой победоносным взглядом оглядел присутствующих. Он был уверен, что его будут шумно благодарить. Сталин, вращая белками глаз, зло сказал:

— Товарищ Толстой, вы кого-нибудь уважаете? Нас потом тоже под разным соусом станете высмеивать?

А. Н. покраснел, ему явно было не по себе.

— И. В., я люблю вас больше, чем родного отца!

— Любить меня не надо, я не женщина. Требуется уважение и преданность общему делу. До свидания, товарищ Толстой, мы вас больше не задерживаем. Встретимся, когда будет написана книга.

— Вы дадите мне возможность с вами побеседовать? — униженно спросил Толстой.

— Для этой цели мы выделили вам в помощь товарища Ворошилова и в придачу товарища Буденного.

От табачного дыма закружилась голова. Я устала от бесконечных споров и длительных разговоров. Сталин заметил мое недомогание. Из маленькой фляжки он налил в стакан немного мутноватой жидкости.

— Выпейте залпом, запейте стаканом крепкого чая с коньяком и заешьте ломтиком лимона. Засекаю время, ровно через пять минут ваша мигрень пройдет.

И. В. оказался прав, головная боль моментально прошла.

— Сегодня, Верочка, — заметил Сталин, — ты вела себя хорошо, будь такой" всегда, иди ко мне! Скажи, тебе со мной хорошо? Я никому не задавал таких вопросов, даже покойницам-женам. Почему воды в рот набрала? Как поживает твой благоверный супруг?

— У нас две квартиры. У него своя жизнь, у меня — своя. Бывает, что я его не вижу по несколько дней, чаще всего мы встречаемся в театральном буфете.

— Мчедлидзе-Южный — человек необузданных страстей и неуравновешенного темперамента. Ему безразлично, с какой женщиной провести ночь.

— И. В., мы же с вами договорились не теребить старые раны.

— Какая вам разница, вы же с ним не живете? В общем, согласен, не стоит копаться в дерьме.

Сталин выпил стакан подогретого вина, закурил неизменную трубку, на плечи накинул теплый, на байке, халат, на ноги обул войлочные туфли.

— Верочка, для вас имеется немаловажное сообщение. В убийстве С. М. Кирова замешаны ответственные работники Ленинградского НКВД. В Москве арестованы гнусные свиньи Каменев и Зиновьев. Добренький, лысый, картавый, всепрощающий В. И. Ленин доверял этим проклятым отщепенцам, в бирюльки с ними поигрывал… Вышинский нам доложил, что следователи из военной и гражданской прокуратуры собирались вам устроить очную ставку с троцкистом Зиновьевым и бывшим секретарем Медведя — террористкой и проституткой Фуфтиной. С Зиновьевым вы встречались в гостинице «Европа». Григорий Евсеевич потчевал вас в отдельном номере, а Фуфтина — известная ленинградская б…ь, ее дочери вы на фотографии дали свой автограф… — Он вдруг сменил тему — На всех языках много пишут и говорят о жестокости Ленина. Разумеется, я не могу позволить себе глупую бестактность защиты его от лжи и клеветы. Я знаю, что клевета и ложь — узаконенный метод политики мещан, обычный прием борьбы против врага. Среди великих людей мира сего едва ли найдется хоть один, которого не попытались бы измазать грязью. Кроме того, у всех людей есть стремление не только принизить выдающегося человека до уровня своего понимания, но и попытаться свалить его под ноги себе, в ту липкую, ядовитую грязь, которую они, сотворив, наименовали «обыденной жизнью».

— О содержании нашей беседы с Зиновьевым знали товарищи Маленков и Ежов, меня никто не предупреждал, что Фуфтина — террористка.

— Вы обязаны обо всех происшествиях информировать руководство. Ну что с вами делать? Так и быть, уговорим следователей, чтобы вас больше не тормошили.

— Спасибо, И. В.! Разрешите мне дочитать повесть Пильняка, чтобы иметь о ней представление. В библиотеке Большого театра исчезли все номера журнала «Новый мир» с этой повестью.

— Не советую засорять мозги разными говном. Скажите, как вы относитесь к Горькому?

— Мечтаю прочесть с эстрады «Старуху Изергиль» — один из самых сильных трагических рассказов в русской литературе. Великолепен его роман «Фома Гордеев», сильное впечатление на меня произвели его биографические повести «Детство» и «В людях», люблю пьесы «Егор Булычев» и «Мещане».

— Все, что он пишет, вы принимаете за чистую монету? Безусловно: Горький — человек с большими странностями. Никак не пойму: чужой он или наш? Трудно его до конца раскусить. Мы пришли к выводу, что писателей нельзя больше пускать за границу, они оттуда привозят плохие примеры. В молодости я был в некоторых странах, и знаете, ничего хорошего там не увидел. Порядок отсутствует, нет дисциплины, процветают хаос и анархия, и сейчас в Европе царит самое настоящее безвластие. До революции русские писатели, ученые, артисты, художники ездили в Европу и Америку на деньги царской казны. У людей вера была, жили в другое время, веру глубоко прятали, ее чтили, берегли. А нынче что? Кругом одни враги — предатели, массовая преступность, кулаки в землю хлеб закапывают, троцкистские собаки среди бела дня выстрелом в спину убивают первого секретаря Ленинградского обкома, повсеместный алкоголизм, проституция. Только путем железной диктатуры мы постараемся ликвидировать пороки нашего общества. Важную роль в этом деле сыграет чистка в рядах партии.

Сталину позвонили по внутреннему телефону, он со злостью сорвал трубку с белого «аппарата:

— Кто беспокоит? Калинин? Впустите, пусть пройдет.

Спросила:

— Что мне делать?

— Привыкайте, Верочка, к нашему закулисному раю. Сейчас увидите старого дурака, верховного попугая. У него рыло давно в пуху, мы на все его шалости по доброте душевной смотрим сквозь пальцы. Старое чучело не может жить без девочек. Если вам интересно, потом доскажу.

При виде Сталина подслеповатый Калинин, словно новобранец, стал во фрунт.

— Садитесь, Михаил Иванович, что новенького? Почему такой срочный приезд?

— И. В., откуда такая красавица в вашем теремочке?

— У вас, Михаил Иванович, ранний склероз. Вы не узнали Веру Александровну Давыдову, красу и гордость нашу, солистку Большого театра?

— Как же! Как же! — залепетал уязвленный Калинин, обнюхивая меня во всех сторон. Потом по-старо-модному приложился к ручке. — Очень рад вас видеть, приходите в гости, запишите телефончики домашний и служебные. Для вас мы всегда дома.

И. В. откровенно над ним издевался:

— Сначала сделал вид, что не узнал, а теперь в гости приглашаешь?

— И. В., сегодня по радио три раза передавали постановление ВЦИКа относительно детской преступности.

— Через неделю на моем столе должна быть сводка, сколько арестовано по всей стране преступников-подро-сгков. Им следует давать большие сроки и чтобы непременно работали. В природе не существует детских преступлений, во всем виноваты родители. В оборот возьмите печать и радио, предложите снять художественные и документальные фильмы о перековке. Вот нам и партийное поручение!

Калинин уехал. Сталин вызвал прислугу:

— У нас, кажется, имеется форель с жареным картофелем? Через 10 минут можно будет ужинать. — И. В. развеселился. — В приемную ВЦИК зашла просительница, иногородняя женщина, некто Нелидова. Михаил Иванович, проходя по коридору, узрел ее дочь, девочку 15 лет. Сложный вопрос решил в пять минут. Мать и дочь устроил в самый лучший номер гостиницы «Метрополь». Вместо того, чтобы показать девочке Москву, он привез ее на свою дачу и там изнасиловал. Мать оказалась дальней родственницей военачальника Егорова. Чтобы замять скандал, Калинину пришлось заплатить большую неустойку. А на днях нам сообщили, что всю семью Нелидовых — 13 человек — переселили из Томбова в Верхоянский край. Мы вынуждены были с ним объясниться. Теперь Калинин — пожизненная безропотная овечка. Вот как трудятся ученики и последователи творца и знаменосца революции великого Ленина!

— Товарищ Сталин, я горда вашим доверием.

— Не верил бы — не делился с вами.

Меня пригласили на два спектакля в Киев. В ресторане на Крещатике случайно увидела Тухачевского. Он инспектировал Киевский военный округ. М. Н. отпустил шофера, сложней было избавиться от охраны. Тухачевский уговорил Верова и Полякова остаться в Киеве и ждать его телефонного звонка. Мы поехали к его дальней родственнице Виктории Борисовне Половневой. Она жила на окраине города. Весь день мы провели на воздухе. Я рассказала ему про арест Зиновьева и Каменева.

— Какие еще новости? — спросил, целуя меня в шею, Тухачевский.

— Сталин собирается присвоить военным маршальские звания.

— Когда ожидается указ?

— Не знаю.

— Мне маршала не дадут. Сталин против меня оттачивает клыки.

— Мишенька, идемте на пари! Вы ему очень нужны.

— Верочка, откуда у вас такие сведения?

— Слухами земля полнится.

— В. А., почему мы так редко видимся?

— Вы, Миша, меня разлюбили! Говорят, у вас в каждом городе имеются любовницы!

Тухачевский разозлился:

— Кто сказал? Назови фамилию мерзавца, я проучу его на твоих глазах. — М. Н. взял меня под руку. — Ты одна нужна, каждую ночь вижу тебя во сне. Все, что в молодости было, давно зачеркнуто.

Осторожно спросила:

— Мишенька, почему убили Кирова? Сергей Миронович — первая и не последняя жертва сталинского террора.

М. Н. помрачнел:

— Мне кажется, что ты не сумеешь меня продать?

— Бели сомневаешься, тогда лучше не говори:

— Не обижайся, времена наступили ужасные, смутные. Сталина я давно раскусил. Он маленький кривоногий деспот. Корчит из себя Наполеона. В юности неотесанный И. Джугашвили вступил в грузинскую националистическую меньшевистскую организацию «Месаме-Даси». С ними Сосо находился в добрых отношениях до 1917 г. Друзей по партии он без сожаления отдал на растерзание Вячеславу Менжинскому. Зиновьев и Каменев открыто выступали против Ленина и его «Апрельских тезисов». Они были против конфискации земель и национализации банков, оказывали всяческое сопротивление НЭПу. Теперь он пытается с ними рассчитаться. Не смотрите на меня удивленными глазами, так будет со всеми нами. И. В. боялся, что Киров займет его место. Скажите, пожалуйста, кто из диктаторов готов добровольно уступить свою власть? Все годы Киров поддерживал Ленина. На пленумах и закрытых совещаниях С. М., никого не боясь, требовал закрыть или по крайней мере сократить количество концентрационных лагерей. В 1921 году Киров, по инициативе Ленина, стал первым секретарем Центрального Комитета партии Азербайджана. Через пять лет Сталин рекомендовал его на пост руководителя Ленинградской партийной организации, где он заменил ставленника Зиновьева — Евдокимова. Таким образом, Киров стал полновластным хозяином Ленинграда и, не считаясь со Сталиным, многие важные вопросы решал самостоятельно. И. В. — малоспособный человек, ограниченный дилетант. Он стремится узурпировать власть и бесконтрольно руководить такой огромной страной. Безнравственностью и жестокостью он превзошел всех русских царей и римских императоров. Любовь народа, которой Сталин так долго и тщетно добивался, пришла теперь сама собой. Он спокойно ею наслаждается. После смерти Ленина, постепенно расправляясь с соперниками, он облегченно вздохнул. Он упивается любовью народа, подхалимы изобретают новые утонченные способы подогревать ее.

— Мишенька, вы человек какого нрава? Простите за откровенность, вы разве лучше их?

— О себе трудно говорить, многих людей, оказавших сопротивление революции, я приказал расстрелять.

— Неужели тебе не знакомы чувство жалости, раскаяния, угрызения совести? Не мучает ли тебя по ночам, что в любой момент может настигнуть возмездие?

— Во всех моих действиях всегда на первом месте стоит гражданский долг. В борьбе, если она справедлива, нет места сентиментальности.

— Ты — потомственный дворянин, помещик, офицер царской армии, родовой аристократ, тебе легко было изменить идеалам, строю, чувствам? Я задаю такие неоднозначные вопросы, потому что впервые в жизни полюбила по-настоящему, без остатка, навечно, навсегда.

Тухачевский расстегнул ворот рубашки, ему стало душно. Мы вышли за ограду сада, долго шли по тихому волшебному лесу. Неожиданно дорогу перебежал быстроногий заяц, на ходу он с любопытством посмотрел на нас.

— Верочка, ты спрашиваешь о самом страшном. Ты хочешь, чтобы я вывернул наизнанку душу, обнажил сердце? Мы встретились, стали близкими, но жизнь все равно нас разъединит. Ты это знаешь лучше меня. Я совершил роковую ошибку, за которую сполна придется платить. Что может быть у меня общего с неотесанными мужиками Ворошиловым и Буденным, которые путем вероломства приблизились к Сталину и теперь верховодят в Красной Армии? Я — образованный, интеллигентный человек, неплохо разбирающийся в стратегии, всецело зависим от настроения бездарного наркома. Трудно победить косность и юродство сталинского бюрократического аппарата. Моя жизнь, как киноматографическая лента, прокручена до самого конца.

— Мишенька, так что же нам делать?

— Набраться терпения и ждать конца…

К нам в театр на репетиции балетных спектаклей зачастил Калинин. Балерины его умиляли. Юные дианы, зная, что он все может, нахально преследовали правительственного старца. Михаил Иванович дарил девочкам шоколад импортный, духи заграничные, чулки, брошки и всех наперебой приглашал в гости. Некоторые создания, чтобы получить лишний подарочек, подходили к нему по несколько раз, шаловливо гладили его по морщинистым щекам, украдкой целовали в шейку. Председателя ВЦИК пленил гибкий стан 16-летней Белочки Уваровой. Воспитанница балетной школы стала прятаться от Калинина. В поисках обожаемой нимфы прыткий М. И. Калинин бегал по кулисам театра. Однажды из-за близорукости и плохого освещения он очутился в женском туалете, кто-то из озорства пустил на него струю горячей воды.

Александр Денисович Уваров, инженер-металлург, работал в техническом наркомате. Жена его Клеопатра Федоровна Суровцева — переводчицей в ВОКСе. Она в совершенстве владела многими европейскими языками. Их дочь Бела с 4-летнего возраста увлекалась танцами, а позже очень серьезно — хореографией. Девочка сама придумывала сложные композиции и сочиняла к ним музыку. Без разрешения родителей Бела Уварова позвонила балерине Гельцер. Посмотрев девочку, Екатерина Васильевна согласилась бесплатно с ней заниматься. За короткий срок она подготовила Белу в хореографическое училище. Прославленная балерина, не имеющая семьи, по-матерински привязалась к способной девочке. Не было дня, чтобы они не встретились. Художественное руководство Большого театра возлагало на Уварову большие надежды. Гельцер узнала о притязаниях Калинина, она добилась приема у председателя ВЦИКа. Без предисловий Е. В. настоятельно попросила Калинина оставить в покое свою ученицу. Маститый пролетарский вождь рассмеялся. Облил всемирно известную артистку нецензурной бранью, затем выгнал ее из кабинета. Через две недели Бела Уварова исчезла. Спустя месяц обезображенный труп девочки обнаружили в подмосковном лесу. Медицинская экспертиза подтвердила изнасилование. Белу похоронили на Ваганьковском кладбище в Москве. Началось расследование, следователь Борис Моршанский установил, что после вечерней репетиции неизвестные люди насильно втащили юную балерину в машину. Когда фотографию девочки показали прислуге на даче Калинина, они опознали Уварову. Дирекция Большого театра написала Сталину письмо. Случайно оно попало ему в руки. По его указанию была создана правительственная комиссия, в которую вошли Маленков, Ежов, Шкирятов, Поскребышев, Мехлис. Калинин пережил много неприятных минут, но товарищи по партии спасли старого насильника.

Видный журналист с обезьяньей внешностью Карл Радек, близкий к правительственным кругам, без памяти влюбился в певицу третьего положения Баклину. Параллельно со мной она репетировала партию Любавы в опере Римского-Корсакова «Садко». Премьера была назначена на 25 апреля. Руководители постановки режиссер Владимир Лосский и дирижер Александр Мелик-Пашаев сказали мне «по секрету», что, согласно распоряжению начальника Управления театрами, все премьерные спектакли будет петь Баклина. В театр приехал Маленков. Посетовала, что на премьере не придется петь Любаву, которой отдала два года творческой жизни. В первый раз самодовольный царедворец обратил на меня серьезное внимание, взглянул так, как обычно мужчина смотрит на понравившуюся ему женщину.

— В. А., как вы ко мне относитесь? — неожиданно спросил Маленков.

— Очень хорошо, Георгий Максимилианович.

— Вы позволите пригласить вас на день рождения?

— Только в том случае, если у вас не очень ревнивая жена.

— На этот счет, пожалуйста, не беспокойтесь. Попрошу вас после праздничного ужина исполнить несколько вещей из своего репертуара и тогда на вечные времена гарантирую вам мое доброе расположение.

— Г. М., я не могу понять, почему в театре так резко изменилось ко мне отношение?

— Постараюсь объяснить. Вчера вечером И. В. сказал мне, что наркомы и работники аппарата ЦК ВКП(б) собираются пойти на премьерный спектакль «Садко». По моему требованию привезли из типографии четырехлистную афишу. Не увидев вашей фамилии, мы огорчились и тут же забили тревогу. Оказалось, что к начальнику управления искусств пришел журналист-публицист Карл Бернгардович Радек. Для «Правды» он подготовил статью «Новые горизонты советского искусства», в которой безудержно хвалил работников, ведающих искусством. Рекламный пряник моментально сработал. В. А., не волнуйтесь, завтра появится новая афиша, с вашей фамилией. Вы довольны?

Пришлось поцеловать сияющего Маленкова.

Вся Москва привалила на «Садко». В спектакле заняты лучшие оперные силы Большого театра. Художник Федор Федоровский создал незабываемые декорации. Эпические картины древнего Новгорода гармонически сплелись с красочными картинами волшебного подводного царства.

Увертюра. Медленно поднимается занавес, немой восторг обескуражил зрителей. В который раз мне пришлось держать экзамен на артистическую зрелость. Прав был К. С. Станиславский, когда говорил, что оперный певец» имеет дело не с одним, а сразу с тремя искусствами: вокальным, музыкальным, сценическим. Спектакль произвел фурор. В центре внимания — Ни-кандр Ханаев, Вера Давыдова, Сергей Лемешев, Бронислава Златогорова, режиссура, дирижер, художник. Вызовы… Вызовы… Огромная сцена утопает в цветах. По традиции еще с царских времен исполнителей главных ролей пригласили в правительственную ложу. Заметила, что Сталин влюбленными глазами посмотрел на меня.

Маленкову купила в подарок две вышитые украинские рубашки. Я собиралась вызвать такси, но меня опередил предусмотрительный именинник. На машине мы быстро добрались до Серебряного бора — его дачной резиденции. В этом доме царствует насупленная жена Маленкова — Голубцова. Впоследствии эта партийная дама сделала головокружительную карьеру: ей без защиты диссертации присвоили звание доктора технических наук, она стала директором Московского энергетического института им. Молотова.

Из знакомых встретила сталинский костяк: Ворошилова, Кагановича, Микояна, Ежова, Калинина, Поскребышева, Орджоникидзе, Мехлиса, Буденного, Андреева, Шверника. На столе полыхают разноцветные свечи. Виновник торжества сравнительно молод, отказавшись от инженерства, он стал партийным работником.

— В. А., спасибо, что приехали, — радостно проговорил Маленков.

— Я тоже рада видеть вас в домашней обстановке.

— Давайте на несколько минут оставим гостей!

— В такой знаменательный для вас день я не очень расположена к серьезному разговору.

— Из чего вы взяли, что беседа должна быть непременно серьезной?

— Подсказала интуиция, она меня редко обманывает.

Он взял меня под руку и мы улизнули на веранду.

— В. А., — сказал Маленков, — в последнее время я много думаю о вас. Меня поражает, как странно складывается ваша судьба — женщины и актрисы?

— Я не совсем поняла то, что вы сказали.

— Если, хотите, это самое настоящее признание.

— Не надо, дорогой! Я одурела от бесконечных объяснений, мужских излияний, раскрываемых сердец.

Своим видом 34-летний Маленков напоминал неуклюжего, упитанного медвежонка Дульчи из московского зоопарка. Внешность его не располагала: лысеющий, начинающий полнеть блондин, обладатель маленьких блестящих глаз, на голове жидкий пробор, грубые бабьи черты. Он мог бы сыграть в кино рязанскую бабу.

— Говорю прямо, — что от вас не отстану, я не в состоянии побороть себя. Заверяю, что никто не будет знать о наших встречах. Мне говорили, что товарищ Сталин серьезно увлекся певицей, маленькой и некрасивой Златогоровой, она была у него три раза. Иногда, по старой памяти, он вызывает Лепешинскую, а на прошлой неделе его посетила Валерия Владимировна Барсова. А вы собираетесь хранить верность усатому чучелу?

— Г. М., я шокирована тем, что вы сказали. Давайте нашу беседу продолжим как-нибудь в моем доме, мне с вами надо о многом поговорить.

Маленков долго держал мою руку в своей, он очень тихо сказал:

— Сегодня у меня счастливый день, верю в то, что вы принесете мне счастье, которого я еще не имел.

Весь вечер около меня вертелись Ежов и Поскребышев. Обещая хранить тайну, оба кавалера потихоньку назначили свидание. Я исполнила пять романсов, арию Кармен повторила на бис. Под утро усталая вернулась домой. В боковом кармане пальто обнаружила конверт с деньгами. На папиросной бумаге напечатано всего несколько слов: «Причитающийся гонорар за участие в правительственном концерте — пятьсот рублей».

Позвонил Маленков:

— В. А., надеюсь, вы здоровы? Товарищ Сталин просит вас принять участие в закрытом концерте. Он произнесет речь перед выпускниками Военной академии.

В президиуме — цвет и гордость Красной Армии. В зале находились дипломированные командиры, окончившие с отличием Академию. Целый час они, соревнуясь друг с другом, отбивали ладони и драли глотки в честь «гениального вождя». Так же рьяно колотили ладони товарищи из президиума, которые совсем скоро получат клеймо «предателей», «изменников», «матерых шпионов», «диверсантов», а пока значились в ранге защитников Отечества. Сталин говорил долго и скучно, истины он не открыл, его речь свелась к одному: «бережно относиться к людям, командир для красноармейца больше, чем родной отец…»

Приехал Тухачевский, с ним зашел высокий, рыжий человек в очках.

— Знакомьтесь, — сказал М. Н., — мой друг и самый верный товарищ Борис Андреевич Пильняк.

С удивлением спросила:

— Тот самый Пильняк, который написал «Повесть непогашенной луны»?

Большой рот Пильняка растянулся в широкой, радостно-детской улыбке. Спросила:

— Есть хотите?

Пильняк ответил:

— Ничего не ел со вчерашнего дня.

— Можно разогреть суп?

— Давно не ел огненного супа, тащите на стол все, что есть: селедку, мясо в любом виде, рыбу, сметану, сыр, колбасу, творог, печенье, я готов сожрать весь мир вместе с очаровательной хозяйкой. Единственное условие: во время еды мне нельзя задавать вопросы, лучше оставить на десерт.

Пришлось разбудить прислугу, она спросонья ничего не могла понять. Мы вдвоем накрыли на стол. Вдруг кто-то постучал в двери. Заглянула в щелочку и обомлела — Ягода.

— Неужели мы, два здоровых мужика, — проговорил Пильняк, — не сумеем одолеть одного ублюдка? У меня на него давно руки чешутся. Миша, наган у тебя заряжен?

Тухачевский вынул из кармана револьвер и быстро его зарядил. Назойливый стук повторился.

— Верочка, открывайте! — скомандовал М. Н. — Не беспокойтесь, мы устроим засаду в спальне.

Ягода ворвался в квартиру:

— Мы за вами, товарищ Давыдова-Мчедлидзе-Южная. Вы дали слово встретиться со мной после премьеры оперы «Садко». Теперь вы убедились, насколько я терпелив? Идемте, машина ожидает у подъезда.

— Я плохо себя чувствую.

— Для Тухачевского здорова? Он навестил тебя сегодня с рыжим детиной. Собирайся, поехали, а то возьмем силой. Честное слово, я соскучился по твоим ласкам.

— Я никуда не поеду.

— Повезем связанную, для этого имеются веревки, канаты и даже кандалы.

Из спальни вышли Пильняк и Тухачевский. М. Н. подошел к Ягоде:

— Я за себя не ручаюсь. Пока не поздно, рекомендую убраться и навсегда забыть этот дом.

Ягода нагло усмехнулся:

— Тухачевский, ты, конечно, большой вояка, но со мной лучше не связывайтесь, а то придется коротать ночки в одном из лубянских подвальчиков. Не таких молодцов приходилось скручивать!!!

Борис Пильняк, словно танк, ринулся на Ягоду. Схватил его в широченные объятия, приподнял и с размаху швырнул на лестничную клетку. В это самое время М. Н. позвонил адъютанту Шилову, сообщил адрес и потребовал немедленно прислать усиленный наряд. Осторожный Ягода заранее предвидел создавшуюся обстановку, в подъезде появилась вооруженная группа чекистов. Я позвонила Маленкову, он одобрил действия М. Н., просил все время держать его в курсе событий. Инициатива перешла в руки Тухачевского и Пильняка. Краснойармейцам М. Н. удалось отбить два закрытых автомобиля и загнать туда обезоруженных чекистов.

Ягода со своим шофером собирался улизнуть, но его машину успели окружить, охранники наркома бежали. Через два часа мои гости вернулись и с удовольствием продолжили ужин.

— Я приказал отправить Ягоду и его ближайших друзей на гауптвахту, — смеясь, проговорил М. Н., — пусть посчитает мух в бетонированном подвале.

— Мишенька, вы играете с огнем, — сказала я, волнуясь, — смотрите как бы эта история не вышла всем нам боком.

Борис Пильняк подарил мне свои книги, он с удовольствием сделал на них дарственные надписи. Не выдержала, проговорилась, что его недолюбливает Сталин.

— Спасибо, что сказали, но я это знал. Ему не нравится мой стиль. По его просвещенному мнению, я нарушил каноны правописания, отказываюсь подражать любимцам вождя русским классикам Салтыкову-Щедрину, Глебу Успенскому и прочим, не учусь писать у дорогих современников М. Горького, жополиза А. Толстого, Серафимовича, Новикова-Прибоя.

— Борис Андреевич, вы, кажется, не очень скрытный человек? Вы легко и просто излагаете свои мысли. Почему вы решили стать писателем?

Пильняк на меня серьезно посмотрел:

— Надеюсь, что вами руководит не праздное любопытство?

— Верочка — сама искренность! — ответил за меня Тухаческий.

— Значит, пришло время знакомиться, — церемонно кланяясь и улыбаясь, проговорил Пильняк. — Я урожденный Вогау. Батюшка — доктор-ветеринар, выходец из немцев — колонистов Поволжья, Саратовской губернии. Матушка — из старинной купеческой семьи, училась в Москве, имеет педагогическое курсовое образование. Отец и мать темпераментные натуры, В 80—90-х годах примкнули к народническому движению. Им повезло, они случайно избежали каторги. Мне 40 лет, родился в Можайске. В организме бурлит кровь разных народов: со стороны отца немецкая и еврейская, со стороны матери славянская и монголо-татарская. Детство прошло в уездных городах. С нежностью вспоминаю природу', леса, тамошних крестьян, земскую интеллигенцию, среди которой было много прекрасных людей.

В Нижнем Новгороде окончил реальное училище. В 1920 г, получил диплом об окончании Московского коммерческого института. Писать начал рано. В первом произведении описал ночную степь при луне, то, как в одиночестве плачет филин. Начало литературной работы отношу к марту 1909 г. Мне исполнилось 14 лет, когда в литературном приложении при газете «Копейка» был напечатан мой первый лирический рассказ «Весной». Люблю путешествовать, видеть, познавать. За эти годы удалось посетить Германию, Англию, Францию, Японию. Сегодня, в день нашего знакомства, мне бы хотелось, чтобы оно было счастливым, вы получили от меня книги, которые я очень люблю.

— Тронута, Б. А. Позвольте задать один вопрос. Я прочитала в журнале «Новый мир» ваше письмо. Скажите откровенно, вы раскаиваетесь, что написали «Повесть непогашенной луны»?

— Когда впервые видишь человека, не полагается вести откровенный разговор. К вам, В. А., меня привел самый близкий мой друг Миша Тухачевский. У нас нет секретов, кроме интимных. Гнусные обстоятельства вынудили меня пойти на публичное покаяние. Через какое-то время я дам вам прочитать мои дневники. Большое место уделено там периоду, когда писалась злополучная повесть, от которой я никогда не отрекусь. В. А., — сказал Пильняк, — разрешите хотя бы изредка к вам наведываться?

Вмешался Тухачевский:

— В том случае, Боренька, если не будешь приставать к Верочке.

— Вопрос сложный, возможно, что у хозяйки дома появится физическое желание, тогда при всем уважении к тебе я не сумею отказаться от близости с таким необыкновенным существом! Давайте шутки оставим, есть серьезный разговор. Моя двоюродная сестра работает ст. машинисткой в союзной прокуратуре. Она случайно проговорилась, что создана какая-то секретная комиссия. Миша, ты должен зыяснить, что это за штучка!

— Шпиономания только начинается, — мрачно проговорил М. Н. — Главный конструктор — наш прославленный на все века учитель и вождь! Он — председатель, членами комиссии утверждены Ежов, Жданов, Шкарятов, Вышинский, Поскребышев.

Подавленные, долго молчали, очевидно, каждый думал о своей судьбе.

Несколько месяцев Пильняка продержали в каменном мешке психиатрической больницы, потом судили, обвинили в шпионаже и за это расстреляли. Он умер, прожив на свете всего лишь сорок три года. Судьба жены — Марии Алексеевны Соколовой-Вогау — неизвестна. Его интимный друг, Кира Андронникова, много лет провела на советской каторге. На протяжении 28 лет имя Пильняка в СССР было предано забвению. Только в 1964 г. с разрешения ЦК КПСС журнал «Москва» опубликовал главы из романа «Соляной амбар» и пятый том Краткой Литературной Энциклопедии посвятил его творчеству несколько строк. Напомню читателям, что еще в 1925 г. в журнале «ЛЕФ» № 3 литературовед-теоретик Виктор Шкловский в большой статье «О Пильняке» до основания разделал роман «Голый год» и обругал целый ряд его рассказов. Еще в те годы писатель был зажат в стальные тиски советского литературоведения. Несмотря на посмертную реабилитацию, почти все книги Б. А. Пильняка преданы забвению и изъяты из библиотек. Только в 1977 г. издательство «Художественная литература» выпустило «Избранное» Пильняка, в котором напечатаны роман «Голый год» и несколько рассказов. (Прим, автора.)

Поздняя ночь, духота неимоверная, окна во всей квартире открыты настежь. Не отрываясь, читаю роман Шолохова «Тихий Дон». С первых страниц меня поразили контрасты жизни и быта земли Войска Донского. Поголовное пьянство, дикость, неслыханное хулиганство, отец насилует дочь, мужья до потери сознания избивают своих жен. Казаки невежественны, верят в колдовство, заговоры, заклятья. Они имеют весьма туманные представления о внешнем мире и целях войн, в которых им приходится участвовать, но хорошо помнят рассказы о своих предках, поют прекрасные песни и поразительно чувствуют красоту природы. Они свято соблюдают традиции и бытовые обычаи, высокомерно третируя соседей: украинских, русских и белорусских мужиков. На Дону помнили имена Степана Разина, Емельяна Пугачева, Кондрата Булавина и гордились ими. Легенда о том, что и Ленин происходит из казаков, — вымысел Шолохова.

Композитор Иван Держинский предложил Большому театру осуществить постановку его оперы, которую он написал на сюжет романа «Тихий Дон». В работу мне дали главную женскую партию — Аксинью.

За мной приехал Алеша Бугров. Вместо старой жабообразной экономки, — новенькая, молоденькая, чистенькая, улыбчивая, одним словом — кровь с молоком. Протягивая руку, она скромно сказала:

— Зовите нас Валей, если хотите, можно и по отчеству Валентина Ивановна. — Голос у нее грудной, приятный, не назойливый.

— Очень рада, Валечка. Моя фамилия — Давыдова.

— Мы знаем, маленько подождите, перекусите, они сейчас придут.

Сталин любил создавать нервное состояние ожидающим его людям. Наконец он появился. Удивилась его ледяной вежливости.

— Валечка, — сказал он, — принесите фруктов и что-нибудь выпить холодненького. — Он тяжело опустился в кресло. — Для намеченных дел нам не хватает рабочего дня, приходится ночами сидеть за письменным столом. — Съев два апельсина и выпив стакан боржоми, пробурчал — Знаем про все ваши шашни! — Такое вступление ничего хорошего не предвещало. — На даче у С. Буденного была? — Он стал загибать пальцы. — С Тухачевским путаешься? С Ягодой спишь? С рыжим Пильняком живешь? С Маленковым встречаешься? Скажи, В. А., что нам с тобой делать? Почему стала ненасытной сучкой? Скажи: какое придумать для тебя наказание? Изолировать от цивилизованного общества, в тюрьму посадить? Все равно там ничему не научишься, я тоже сидел в тюрьмах и, как видишь, убеждения остались при мне. В исправительно-трудовой лагерь отправить, строить дороги или же корчевать лес — устанут руки, тогда начальство заставит грудью месить бетон, а по ночам тебя, вшивую и смрадную, в очередь будут пользовать уркаганы-блатари.

Я не на шутку испугалась угроз властелина-самодер-жца российского царства.

— Что молчишь? Значит, все правильно?

— И. В., мне надоело оправдываться, делайте со мной, что хотите, только оставьте в покое, я и так вся издергалась.

Сталин улыбнулся:

— Молодец, мне даже очень нравится, что ты не из робкого десятка, купить и продать тебя нельзя. — Он позвонил — в белом накрахмаленном фартучке вошла Вадечка. — Соберите нам что-нибудь поужинать.

Я от еды отказалась.

— Что, после наших слов пропал аппетит? Мы заметили, что с некоторых пор вы стали слишком взвинченной, нервной. Придется срочно отправить вас на отдых.

Я содрогнулась, ведь он все может: и посадить в тюрьму, и отправить в концентрационный лагерь, и на эшафот, и никто не заступится, нет на земле человека, который нашел бы в себе силы критиковать или указывать первому человеку в государстве.

— Верочка, не бойтесь нас! Мы решили отправить вас в Сухуми, Вас там хорошо примет наш друг, товарищ Лакоба. — Залпом выпила рюмку коньяка. — Молодец, В. А., кто умеет пить, тот умеет любить, — эти вещие слова принадлежат русскому демократу и гуманисту Александру Ивановичу Герцену. После обмена любезностями полагается заслуженный отдых! Идемте, вас ожидает сюрприз! — В спальне Сталин миниатюрным ключиком открыл дверцы’шкатулки, в руках он держал резную деревянную коробочку. — Это вам от меня за «Садко»— вы создали неповторимый образ прекрасной девушки Любавы.

— И. В., мне не совсем удобно принимать от вас такой бесценный дар!

Сталин насупился:

— За то, что на даче у Маленкова спела три песни или еще за что-то, он отвалил тебе 500 рублей?

Чтобы доставить ему удовольствие и замять назревающий скандал, я надела золотые, филигранной работы миниатюрные часики, золотое кольцо с бриллиантами и золотые сережки, отделанные драгоценными камнями, потом, прижавшись к нему, я его поцеловала: И. В. как будто успокоился.

— Спасибо, родной, вы все равно, с подарками или без них, для меня самый желанный из всех мужчин в мире, вы — мой избранник и король!

— Ты меня так никогда не называла. Хочу опять твоей ласки, прикосновения твоих рук. Ты давно не была у нас, вот почему я такой злой, неуравновешенный, нетерпеливый…

Верила, что не за горами то время, когда инициатива целиком перейдет в мои руки. После каждой встречи Сталин еще сильней ревновал, бесновался. В припадке бешеной злобы готов был стереть в порошок. Через многочисленных шпионов он получал обильную информацию, которая умело фальцифицировалась штатными царедворцами, вот почему каждый раз приходилось имитировать страсть.

— Верочка, постараюсь тебя больше не мучить.

Для пущей видимости я надулась:

— И. В., меня вы все время упрекаете, а у вас без конца бывают женщины! Я тоже кое-что знаю: вы не можете забыть Валерию Барсову, вам все еще нравится Ольга Лепешинская, вы стали близки с Брониславой Златогоровой, а теперь к этому списку прибавилась пухленькая Валечка! Вряд ли она вам нужна для мебели!

Сталин громко рассмеялся, обнажив вывернутые гнилые зубы, которые не хотел лечить: он смертельно боялся боли.

— Откуда такая осведомленность? Мужчинам на роду написано иметь как можно больше женщин. Напомню вам, что в письме Раевскому поэт Лермонтов писал: Если не ты, так другой мой друг — лучше быть первым, чем вторым… Верочка, я люблю тебя! Ты — мое солнце, ты — мой рассвет! Он стал жадно меня целовать. — Часто тебя не приглашаю, потому что берегусь. Жить без женщин трудно, но нельзя шутить с природой. Я тебе дам номер личного телефона. Никому не давай и звонками не злоупотребляй. В отпуск отправишься в Сухуми, отдохнешь на нашей даче у Лакобы. Потом, если захочешь, переедешь в отдельный особняк, более комфортабельный, чем в Сочи.

— И. В., тронута вашим вниманием и заботой. Вы должны понять, что моя жизнь сложилась трудно и в этом нельзя винить одну только обездоленную женщину. Я боюсь портить отношения с правительственными мужиками из вашего окружения, каждый из них обладает властью, каждый может посадить, наказать, ликвидировать, и вы даже не найдете моих останков.

Сталин засопел, он посмотрел на меня совершенно другими глазами:

— Назови фамилии. С каждым поговорю при закрытых дверях, с глазу на глаз.

Сыграла на его властолюбии:

— Если не боитесь, вызовите Ягоду. Он больше всех ко мне пристает и терроризирует.

— Этот негодяй давно породнился со смертью и кару он получит самую ужасную, мы из него вырвем душу.

Дача Тухачевского. Нина Евгеньевна приветливо со мной поздоровалась.

— В. А., мы как раз собираемся обедать. М. Н. будет минут через 20, он только что звонил. В ближайшее время мы собираемся на отдых в Сухуми, к нам должны присоединиться Борис Пильняк с красавицей Кирой Андронниковой, а также Исаак Эммануилович Бабель со своим новым увлечением. А вы куда собираетесь ехать, если, конечно, не секрет?

— Тоже в Сухуми. Но придется в конце июля на три дня вернуться в Москву: меня включили в программу правительственного концерта для делегатов VII Конгресса Коминтерна. Жаль разбивать отпуск, но ничего не поделаешь.

Стремительно ворвался М. Н., как любящий муж он поцеловал жену, обменялся с нею любезностями. Адъютант Шилов с шофером внесли огромные пакеты с продуктами.

— Я сегодня дока весь вечер, — с порога крикнул Тухачевский. Увидев меня, он радостно улыбнулся. — В. А., вы всегда вовремя, надеюсь, что вы с нами пообедаете?

Нина Евгеньевна умела устраивать обеды и ужины, которые славились на всю Москву.

— Мишенька, совсем забыла, — сказала она, — я на сегодня записана к зубному врачу.

— Очень хорошо, передай ему привет и запиши меня на один из ближайших вечеров. — Мы остались вдвоем. — Верочка, ты, конечно, хочешь все узнать про Ягоду?

— Да.

— Мои люди обыскали его с пристрастием, в потайном кармане обнаружили фотопленку и несколько фотографий. Оказывается, когда мы с тобой были в Загорске и Переяславле-Залесском, за нами следили. Эта сволочь проявила пленку. Я приказал ее изъять, взамен положили другую. Мы также нашли у него листочки белой бумаги, которые оказались рецептами ядов медленного отравления, написанные симпатическими чернилами. Я все передал Н. И. Ежову. Маленков обо всем осведомлен.

— Мишенька, я боюсь туч, обагренных кровью. -

Тухачевский развеселился:

— Нам не страшен серый волк! Между прочим, ты, Верочка, понравилась Борису Пильняку. Так просто он от тебя не отстанет, мальчик он настырный. Прощаясь со мной, он сказал: Такие женщины, как В. Л., созданы только для любви. После физического общения они вдохновляют на многие годы. Я не буду возражать, если он останется при своем мнении.

— Мишенька, надеюсь, что ты меня не ревнуешь?

Легла на кушетку. Тухачевский положил голову мне на колени. Пауза продолжалась больше часа.

— Верочка, я устал от двойственного положения, устал ревновать, дальше так продолжаться не может, давай вместе искать выход из создавшегося положения.

Крикнула:

— Перестаньте теребить душу! Я сама ничего не могу изменить. Отвезите меня домой, сегодня у нас ночная репетиция оперы «Тихий Дон», которая всем осточертела.

Тухачевский взмолился:

— Когда я вас снова увижу?

— Не знаю, я сама позвоню.

Режиссер Николай Смолич и дирижер Николаи Голованов представили участникам спектакля автора романа «Тихий Дон» писателя Шолохова. Худой, щуплый, кривоногий, маленький, он не произвел на нас должного впечатления.

— В романе, — сказала я, — казаки у вас рослые, красивые, плечистые.

От нанесенного оскорбления писатель вспыхнул, краска залила его лицо, шею, лоб.

— В семье не без урода, — пропел речитативом Ни-кандр Ханаев — исполнитель партии Григория Мелехова.

Шолохов рассердился:

— Почему издеваетесь надо мной? — чуть не плача, спросил он.

— Михаил Александрович, великое искусство — уметь понимать шутку, — проговорил Николай Семенович Голованов, талантливый дирижер и композитор.

Шолохов останавливал оркестр, вмешивался, сбивал артистов, давал бесконечные указания. Разъяренный Смолич крикнул с режиссерского пульта:

— Да кто вы такой? Знаете ли вы, Шолохов, что великий А. С. Пушкин был почти на всех репетициях «Моцарта и Сальери»? В спектакле играли замечательный Иван Сосницкий и посредственный Яков Брянский. Последний не понравился Пушкину. Спустя много лет он писал: «Брянский в трагедии никогда никого не тронул, а в комедии не рассмешил». И несмотря на это, Пушкин умел уважать актерский труд. Тихонько, боясь помешать актерам, он шепотом давал советы режиссеру. А вы, молодой человек, автор единственного незаконченного романа, пришли к нам, в Большой театр, портить настроение! Уходите. Немедленно уходите!

Шолохов запальчиво ответил:

— Я уйду, но запомните, товарищ режиссер, я, конечно, не Пушкин, а только писатель Шолохов, и вам с этим придется считаться, иначе вас все погонят метлой, как негодный элемент.

После этой тирады он демонстративно вышел из зала. Репетиция была сорвана, артисты долго не могли успокоиться.

Маленков ждал меня в машине. Он спросил:

— Где нам лучше всего поговорить без свидетелей?

Сказала, что все равно. Мы поехали на Воробьевы горы. Охранники Рокотов и Бояринцев неотступно следовали за нами, правую руку оба держали в кармане. Потом узнала, что пистолеты у них всегда были заряжены.

— В. А., — сказал Маленков, — арестованы Зиновьев и Каменев, не за горами падение и арест Ягоды. Если понадобится, вы согласитесь выступить свидетелем в закрытом судебном заседании? Речь мы вам подготовим, я уже для вас кое-что сделал. Пока я жив, вы будете дополнительно получать еще одну зарплату. Распространяться об этом не стоит.

— Г. М., дайте мне время подумать.

— Вы чем-то расстроены?

— На сегодняшней репетиции присутствовал А. Шолохов. В марте будущего года намечена премьера оперы «Тихий Дон». Он нам мешает. От этой встречи остался неприятный осадок.

— Что у вас там произошло?

Пересказала ему весь инцидент:

— Он испортил настроение режиссуре, артистам, оркестру,

Маленков перебил:

— Шолохов — мужичишко цепкий, скользкий, как угорь, наши товарищи давно уже им интересуются, за ним водятся серьезные грешки. Он написал И. В. о сложных проблемах, связанных с коллективизацией. Этот романист стоит за кулачество. Со временем мы ему шею тоже свернем.

Когда подъехали к моему дому, Маленков вкрадчиво спросил:

— Вы свободны в выходной день?

— Еще не знаю.

— Приезжайте к нам на дачу с ночевкой! Мы хорошо проведем время.

Пришло заказное письмо, на почтовом штемпеле неразборчиво: «Ачинск. Красноярский край». Крупными буквами выведено: «Москва, Большой театр, Красная Площадь, вручить в собственные руки артистке Вере Александровне Давыдовой». Осторожно распечатала треугольник и начала читать.

«Многоуважаемая В. А., если Вы меня еще не забыли, то Вам кланяется в пояс знакомый Ваш Гриня Пухов. С Оки нас переселили на Север. Здесь мы замерзаем. От холода стынут руки. Кругом дремучий лес, а дров не имеем. Отец совсем плох, он почти не встает и все время просит кушать. Раньше мы работали в колхозе, на своем дворе имели двух коров, три кабана, 25 кур, одну козочку, одну лошадь. Завистливые людишки пошли в Сельсовет. По злобе на колхозном сходе нас назвали «кулаками-единоличниками». На другой день в хату пришли милиционеры, они составили акт, не разобравшись, мы сдуру его подписали. Согласно акту, наше хозяйство, нажитое потом и кровью, целиком отписывалось в пользу государства. На сборы нам дали два часа. Трое суток везли до Москвы в телячьих вагонах. А потом в таких же, но без нар, только с решетками, два месяца до города Красноярска. Затем без передыха по тракту на грузовых машинах в Ачинск. Сначала не хотели давать работу. Живи, как знаешь. Устроился чистить уборные, на тележке, которую сам смастерил, вручную возил разное говно. Через полгода за усердие перевели в рабочие. Это называется «повышение». Руки мои испоганены волдырями и незаживающими болячками. Сестренку взял к себе в услужение местный атаман, самый главный начальник Бурмистров Митрофан Иванович. Говорят, что ему давно минуло 60, Нюрке, сестренке, еще нет 16. Боимся, как бы она от него не отяжелела. Девочка жаловалась, что на второй день он стал к ней приставать. Маму послали на фабрику уборщицей. Добротную одежду пришлось продать. Документы отобрали, взамен выдали единую справку. А на кой мне эта бумажка? Что с ней делать? Для сортира на раз и то не годится. Эх, Вероника, не пришелся тебе по душе обыкновенный деревенский парень! А помнишь наши посиделки, ночные костры при звездах? Как провожал тебя, просил слезно не полюбовницей стать, а женой! Каждую неделю ходим в милицию отмечаться, а еще в НКВД. Сколько придется пробыть в этом тухлом крае, не ведаю. Шофер один за четвертинку обещал окольными путями переправить наше письмецо к вам».

Была у Маленкова.

…Библиотека набита книгами, чего здесь только нет! Борис Савинков и священник-провокатор Гапон, Федор Сологуб и Ахматова, Гамсун, Замятин, Лагерлеф, Мережковский, Северянин, Гиппиус, Шмелев, Пруст, Андре Жид… Не заметила, как галопом пронеслись два часа. В халате вошел Маленков. После отдыха его бледное, серое лицо покрылось красноватыми капельками нездорового румянца. Как тут не вспомнить гоголевских старосветских помещиков Пульхерию Ивановну и Афанасия Ивановича?! Спросила:

— Г. М., вы предоставите мне возможность пользоваться вашей библиотекой?

— Читать книги можно только в этом доме. Некоторые произведения запрещены для широкого пользования. Идемте, В. А., я покажу вам коллекцию редкого фарфора, скромную галерею картин, любопытные изделия из хрусталя.

Чета Маленковых, как и многие члены правительства, уделяла большое внимание оформлению рам, произведения живописи интересовали их меньше. Через некоторое время вкусы у них изменятся, в «скромных» галереях Маленкова появятся шедевры XVII–XIX веков, у Микояна — старые иконы, редчайшие работы французских и голландских мастеров, оригинальный саксонский фарфор, великолепные античные статуи, у Ворошилова — бронза, богемское стекло и множество его собственных портретов, у Кагановича — картины различных школ, чеканка из серебра, золота, меди, Молотов собирал марки, монеты, интересовался тяжеловесным, топорным искусством. У всех были шикарные библиотеки, вождям все доставлялось бесплатно. Квартиры и свои «поместья» они украшали «собственностью», которая некогда принадлежала «бывшим» людям… Из буфета Маленков достал изящную фарфоровую сахарницу.

— Английская вещица XVII века. Она вам нравится?

— Очень.

— Возьмите на память.

Маленков открыл двери комнаты отдыха, отделанной в восточном стиле. Мы сели в кресла, сумрачная женщина принесла на серебряном подносе кофе, чай, пиро-ги, сладости, вина, фрукты, бутылки «Боржоми».

— В. А., — спросил Маленков, — вы кого-нибудь по-настоящему любите?

— Почему я должна отвечать на такой странный вопрос?

— Хочу предотвратить крушение ваших иллюзий.

— Пожалуйства, более конкретно.

— Над вашим разумом превалирует экспансивность.

— Не понимаю, что вы сказали.

— Дайте мне слово хранить молчание, даже если ваше тело будут колоть иголками. Вы обязаны молчать.

— Говорите, я даю слово молчать.

— Немедленно прекратите всякое общение с Тухачевским.

— Г. М., чьи интересы вы защищаете?

— Я оберегаю вас. Когда вы бываете у товарища Сталина, я до крови грызу ногти. Верочка, я готов служить вам денно и нощно. Это не пустые слова, а душевный вопль, крик скорби. Вы видели мою жену Голубцову, простите, но разве можно назвать ее женщиной? Все ее существо поглощено политикой и обогащением, больше ее ничто не интересует.

— Очевидно, одно дополняет другое.

— Совершенно верно. Мне известно, что многие товарищи из нашего окружения пытаются за вами ухаживать и делают заманчивые предложения. Позвольте мне изредка вас навещать? На эту дачу и на московскую квартиру пока приезжать рискованно. Все станет проще, как только мы расправимся с Ягодой.

— Г. М., я всегда рада вас видеть.

В Сухуми меня встретил крепкий, складный, широкоплечий человек. Черные, тронутые ранней сединой волосы, маленькие «а-ля-Чарли Чаплин» усики, большие, широко раскрытые, упрямые черные глаза — типичный кавказец. Догадалась, что это и есть «хозяин» солнечной Абхазии Нестор Аполлонович Лакоба. Говорил он рокочущим басом. Вот его первые слова, обращенные ко мне:

— Отвезу вас в самое спокойное место. Если там не понравится, без промедления отправим в Москву. Нет на земле лучшего края, чем наша Абхазия.

Угостила Лакобу московским шоколадом «Золотой ярлык».

— На Кавказе, девушка, — сказал он, — мужчины едят мясо, зелень, пьют вино и темпераментно ухаживают за красивыми женщинами, а еще любят и умеют танцевать. В. А., в Абхазии нет оперного театра, надеюсь, вы не откажетесь дать в Сухуми два концерта?

— Нестор Аполлонович, вам это нужно?

Лакоба замялся:

— Меня об этом попросил товарищ Маленков.

— Я устала от работы, хочу отдохнуть.

Мы подъехали к дому, который скрывали неприступные горы и вековые деревья.

— Посмотрите, какая кругом неописуемая красота!

— Я очарована.

— В. А., вы когда-нибудь бывали в гостях у абхазцев?

— Нет.

— Скоро поедем обедать.

У Лакобы красивый, элегантный дом в центре Сухуми. Огромные столы буквой П накрыты в саду. Командует парадом красивая черноокая Назия, его жена. Ей помогают родственницы, друзья, знакомые. Гостей набралось более 700 человек. Я не могла понять, что происходит, все объяснила Нателла, племянница Лако-бы:

— Так у нас принято встречать самых близких друзей. Сегодня день рождения старшего дяди Вахтанга: ему исполняется 90 лет. Если захочешь, завтра придешь на скачки, посмотришь, какой он джигит и какой замечательный танцор. Кто его перепляшет, получит в подарок старинный серебряный кубок. Ты, Вера, тоже можешь попытать счастья.

Гости чинно рассаживались. Лакобу единогласно выбрали тамадой.

— Мы отмечаем 90-летие, — сказал он, — человека, которого знает, чтит и любит вся наша Абхазия. Дядя Вахтанг научил грамоте несколько поколений абхазцев и на покой уходить не собирается.

Юбиляр сидел за отдельным столом на небольшом возвышении в окружении почтенных родственников. В сундук, окованный железом, аккуратно складывались подарки: будильники, кинжалы, настенные часы, седла, теплые свитера, коробки папирос, чайные и обеденные сервизы, хромовые сапоги, войлочные туфли, пачки чая, коробки шоколадных конфет, флаконы с одеколоном и духами, туалетное мыло, книги, альбомы, простыни, нательное белье и даже футбольные мячи. Как только сундук наполнялся, приносили новый.

На огромных блюдах поплыли зажаренные бараны, индейки, куры, домашняя колбаса, всевозможная зелень, овощи, фрукты, сладости, орешки. Пир продолжался три дня, и люди не чувствовали усталости.

В Москве я разучила две абхазские песни, спела их под аккомпонемент оркестра народных инструментов. Дядя Вахтанг преподнес мне роскошный кубок и старинный абхазский национальный халат:

— Береги кубок, он принесет тебе счастье, триста пятьдесят лет он служил нашей семье. В твоем доме он должен стоять на самом почетном месте.

Такой огненно-темпераментной лезгинки я никогда не видела. Описать это ошеломляющее зрелище невозможно. Танцевали буквально все: дети и глубокие старики, гибкие стройные юноши с тростниковой талией и шоколадным загаром, красивые, с темными горящими глазами цвета спелых маслин абхазки. Лихо несся тамада вечера, хозяин Абхазии, гордый и уверенный в себе Нестор Лакоба.

Меня познакомили с этим изумительным краем. С Лакобой побывала в Ново-Афонском монастыре. Нестор Апполонович хорошо знал историю и фольклор своей маленькой страны. Мы сидели в уютном ресторане на озере Рида, пили волшебное абхазское вино, ели сочный шашлык и золотистую, нежную форель. Лакоба неторопливо рассказывал; ему хотелось, чтобы мое сердце и душа прониклись уважением и любовью к его абхазской земле.

— Народ наш древний, — задумчиво говорил Лакоба, — еще в первом тысячелетии до нашей эры Абхазию населяли абазги — предки абхазцев. Во втором и первом веках до нашей эры страна находилась в подчинении Понтийского царства, потом ее завоевали римляне. К концу первого века н. э. здесь возникли мелкие княжества апсилов, абазгов, санигов. Контроль над ними осуществляли сановники Римской империи. Только в конце VIII века сформировалось абхазское царство. В те времена Абхазия была независимой богатой страной. Мы никому не мешали, не устраивали пиратских набегов, не собирались завоевывать чужие земли. Маленькая Абхазия не давала покоя грузинским князьям. Они силой заставили нас «объединиться». Началась искусственная ассимиляция, беспощадный бич времени. Но абхазцы не забыли родной язык, свою письменность, культуру, обычаи. В XVII веке на абхазскую землю пришли турки. Началась охота за молодыми рабынями, которые поставлялись в султанские гаремы. Абхазские и грузинские князья вынуждены были обратиться за помощью к русскому царю. Сегодня Абхазия принадлежит России и Грузии. Мы не имеем самостоятельности. До 1930 г. я был председателем марионеточного совнаркома, с 1930 г. и по сей день числюсь председателем ЦИК республики. Ни один серьезный вопрос я не могу решить без курирующей Грузии и без согласования с ЦК ВКП(б) — нашего старшего брата. Нет ничего хуже автономии.

Пыталась перевести беседу на более отвлеченную тему, Лакоба тут же разгадал мой маневр:

— Я никого не боюсь. От судьбы нельзя спрятаться. О вашем приезде Маленков дал правительственную телеграмму, потом позвонил. Прошу вас не краснеть, я знаю, В. А., что к вам неравнодушен И. В. Сталин. Он мой большой друг. Вначале мы думали ограничиться официальным приемом, но когда увидел ваши глаза, решение переменил. Сердца кавказцев вы покорили чарующим исполнением абхазских песен, вы сумели распознать нашу душу. Мы комплиментами не разбрасываемся. Я говорю то, что думаю…

Таким он и остался в памяти — сильным, мужественным, влюбчивым. Ему понравилась подруга писателя Бориса Пильняка Кира Андронникова, он открыто стал за ней ухаживать. Однажды ночью Лакоба приехал на дачу Совнаркома, пьяный стал ломиться в комнату Пильняка. Киры и Бориса не было дома. Нестор Аполлонович выломал плечом двери. Прибежал перепуганный директор с пятью милиционерами. Лакоба приказал к утру все исправить. Киру он нашел на пляже:

— Бросай своего писателя, оставайся в моей Абхазии, дворец выстрою! Для тебя ничего не пожалею! Соглашайся, дура!

— Куда вы денете трепетную Назию, чудесного джи-гита-сына, а что будет с вашим положением в обществе? — сказала темпераментному председателю ЦИК Абхазии интеллигентная, хорошо воспитанная Андронникова.

— Лучше беспокойся о своей судьбе, для отвода глаз мы тебя на полгода отправим в горы, ни одна живая душа, никакое НКВД с ищейками не найдет тебя. Как только страсти улягутся, выпишем новый абхазский паспорт, переменим имя, придумаем другую фамилию. В газетах напишем, что ты утонула в море или погибла во время горного обвала, здесь такие случаи бывают.

Сославшись на нездоровье, перепуганная Кира удрала в Москву. Впоследствии она дорого заплатила за беседы с Лакобой…

Вот что мне рассказал Г. М. Маленков после расстрела Н. А. Лакобы.

«Сильное впечатление на Сталина произвела жена Лакобы, застенчивая красавица Назия. И. В. хорошо знал кавказские обычаи и, несмотря на строгость нравов, в присутствии «однополчан» Молотова, Кагановича, Орджоникидзе, самого Лакобы стал делать ей комплименты. Смутившись, Назия вышла. В тот памятный вечер она больше не появлялась. Рассердившись, Сталин громко сказал: «Если ты, Лакоба, не можешь воспитать собственную жену, значит ты плохой, никудышный руководитель. Массы за тобой не пойдут. Женщина должна радоваться, когда на нее смотрят мужчины…»

Растерянные и подавленные Лакоба с женой вернулись в Сухуми. И. В. не успокоился, он приказал Поскребышеву срочно вызвать Лакобу в Москву. Пригласил его на обед. Назию он демонстративно посадил рядом с собой. Лакобе это не понравилось. Строго взглянув на жену, Нестор Аполлонович проговорил:

— Ты, Назия, пришла в этот дом с мужем и за столом обязана сидеть только с ним.

Молодая женщина подчинилась. Подняв бокал с вином, И. В. сказал:

— С тобой, Лакоба, чокаться не станем, ты — недобрый гость. Мы не желаем тебя знать!

Лакоба изо всех сил сдерживался, но при последних словах И. В. схватился за оружие. К нему бросилась с отчаянным криком перепуганная Назия. Она спасла жизнь Сталину и тем самым предотвратила преждевременную гибель любимого человека. Побледневший Сталин прошептал:

— Из-за сущей чепухи вышел у нас ненужный спор…

Лакобу арестовали. К нему применялись чудовищные, самые изощренные пытки. Я читала протоколы допросов. Старший следователь по особо важным делам Шейнин писал: «Н. А. Лакоба сознался в том, что был завербован английской разведкой и что является резидентом в Закавказье». Когда-то Сталин считал его своим другом, одним из самых верных приверженцев. Добрые отношения перешли в лютую ненависть. И. В. присутствовал на допросах Лакобы. Я слышала его требование:

— На коленях, собака, проси прощения. Сознаешься в преступлениях, назовешь сообщников — будешь жить. Ты знаешь, я не люблю повторять одно н то же.

Мужеству абхазца позавидовали даже следователи. В основном трусливые люди, они видели все на своем веку. «Если подсудимый молчит, значит, у него имеется желание остаться без языка». Лакоба плюнул в лицо Сталину, сказал ему:

— Ты, Джугашвили, хуже вонючей свиньи, ты ненасытный шакал, я проклинаю тебя и весь твой поганый род!…

Медленно отчеканивая каждое слово; Сталин тихо прошипел:

— Вырвите негодяю язык, отправьте в одиночку, лечить его не надо, кормить запрещаю, наденьте кандалы, ручные и ножные, пить давайте в любом количестве только соленую воду. Ежедневно приносите самую изысканную пищу, пусть смотрит и облизывается. Расстрелять Лакобу успеем, убежать от нас нельзя, пусть постепенно околевает.

По приказу Сталина в Москву привезли под конвоем Назию с сыном. Жена Лакобы отказалась дарить благосклонность И. В. За это ее держали 2 месяца под следствием. 60 дней не давали спать: в камере, где она содержалась, круглые сутки горел яркий свет. От Назии требовали письменного признания, что они вместе с мужем выполняли задания английской разведки. Молодую женщину били, пытали, обнаженную кололи английскими булавками. В камеру к ней втолкнули сына, седой мальчик из окровавленного рта выплевывал зубы. В тот день ему исполнилось 14 лет. Сына Лакобы расстреляли на глазах у матери. Назия умерла под пытками…

Н. А. Лакоба и его семья посмертно реабилитированы. В Сухуми, столице Абхазии, имеется улица, названная его именем. В самом центре города, рядом с Ботаническим садом, возвышается памятник с высеченными словами «Несгибаемому болыпевику-ленинцу Нестору Аполлоновичу Лакобе».

На скачках первое место занял правнук дяди Вахтанга, юбиляр пришел третьим. Меня попросили вручить призы. На трибуне увидела Тухачевского с Ниной Евгеньевной, Бориса Пильняка, Киру Андронникову, поэта Александра Безыменского, которого всегда избегала.

Ночью позвонил Сталин, сказал, что освободится только в первых числах августа. Какое счастье! Месяц я могла самостоятельно распоряжаться своим временем. Сопровождающие Алеша Бугров и Арсентьев остались в Москве, я не знала, что бйи арестованы.

Пильняк с юмором относился к ухаживаниям Лакобы. Экстравагантная Кира устраивала ему душераздирающие сцены. И несмотря на это, он готов был развестись с женой и даже дети не были помехой. В их отношения пытался вмешаться занудный большевик Безыменский. Борис не мог сдержаться и ответил ему в моем присутствии:

— Александр Ильич, в жизни вы пресмыкательное существо, в поэзии — жалкий, назойливый червь. А почему вы лезете в чужие дела? Мы разберемся без сопливых, лучше напишите пьесу-драму «Пиф-паф, ой-ой, убегает зайчик мой», и чтобы непременно стрельба была.

Глотая обильную слюну, Безыменский плаксиво изрек:

— С вами, Пильняк, я больше не знаком, за публичное оскорбление мы заставим вас ответить. Найдем управу и накинем стальной намордник.

Тухачевский помирил Киру с Пильняком, накануне отъезда они, держась за руки, мирно прогуливались по набережной. Кира Андронникова нежно простилась с Борей. На ступеньках вагона она сказала:

— Верочка, я оставляю Борю, своего большого ребенка, на ваше попечение, берегите его, уж больно он неустойчивый.

С ее отъездом Пильняк оживился. Он любил, знал и понимал природу, чувствовал ее, распознавал запахи, без компаса ориентировался в лесу^

Мы пошли к морю, напрокат взяли лодку. Нежное обаяние теплой ночи, захватило нас. Борис нарушил молчание:

— Верочка, хорошо все-таки жить на свете, плыть, мечтать, возле себя ощущать молодую красивую женщину! — он лежал с закрытыми глазами. — Я люблю смотреть, когда грудь, словно парус, натягивает ваше платье.

Пильняку можно простить любой комплимент. Мы лежим рядышком. Слабое покачивание лодки уютно нас баюкает. Легкие ночные звуки не мешают наслаждаться покоем. Почувствовала, как растет во мне умиление, радость бытия, захотелось распахнуть сердце для любви, отдать свои мысли, тело, жизнь…

— Я хочу вас, Верочка! трудно здоровому мужчине сдержать порыв, когда около него словно на подносе желанная женщина. — Пильняк вплотную придвинулся, его сильные руки коснулись моего тела.

— Боренька, не стоит нарушать идиллию и неповторимость сегодняшней ночи! Лучше что-нибудь расскажите! Вы так много знаете.

Здесь уместно привести устные, никогда не публиковавшиеся рассказы Бориса Пильняка.

«Я начал собирать материал о народниках, меня заинтересовала жизнь Плеханова (Бельтова). Георгий Валентинович — один из немногих бескомпромиссных русских интеллигентов, человек с энциклопедическими знаниями. В эмиграции он прожил целую эпоху — 38 лет, а умирать отправился в Россию, вероятно, трудно русскому человеку жить на чужбине. В Питере он пробыл недолго, поезда туда ходили с большими интервалами. На попутной грузовой машине я поехал в Петроград. Паломничество к Плеханову было несусветное. Со мной он говорил два часа, мысли и взгляды свои скрывать не умел и не хотел.

— Удивлен, что задаете глубоко осмысленные вопросы, — сказал Г. В.. — Я ведь отстал от России и совсем не знаю современных писателей, рожденных нашим смутным временем.

К моим прошлым привязанностям прибавилась еще одна: полюбилась крохотная книжечка стихов Анны Ахматовой «Четки». Послал ей благодарственное письмо, но не знаю, дошло ли. Почти все стихи из этого сборника знаю наизусть. У меня случайно оказалась только что вышедшая вторая книжка Ахматовой «Белая стая». Не задумываясь, подарил ее Плеханову.

— Весьма тронут, не хочу оставаться вашим пожизненным должником, завтра приходите пораньше, я приготовлю для вас любимые работы, написанные мною между 1906–1911 г.г.

Пришел в назначенный час, у Плеханова врачи, они настоятельно просят его не беспокоить. Г. В. меня узнал, попросил немного подождать.

— Заходите, пожалуйста, очень рад, что пришли. Налейте себе горячего чаю, кажется, на столике остались сухарики, немного меда, ломтик лимона. Не обессудьте, к сожалению, из провизии ничего больше нет, наступили ужасные времена, кончатся ли они когда-нибудь?

Осунувшийся, изнуренный болезнью, Плеханов голодал. Извинившись, я бегом помчался на рынок. На барахолке продал фамильные драгоценности: серебряный портсигар, бабушкино золотое кольцо, часы. У окрестных крестьян купил масло, яйца, молоко, творог, хлеб и немного мяса.

— Сегодня, Борис Андреевич, вы для меня сделали гораздо больше, чем Ленин, — с горькой укоризной проговорил Г. В., — и все вместе взятые товарищи большевики. Прошу вас о нашем разговоре нигде не упоминать, нынче время злобно-крутое. Войны и революции не считаются с жертвами. Вот вам на память мой скромный труд, книги «Генрик Ибсен», «Евангелие от дека-денса», «А. И. Герцен и крестьянское право». Александра Ивановича Герцена весьма почитаю, считаю его умнейшим писателем, замечательным мыслителем-фи-лософом, он намного выше стоит Горького, не переношу его придуманных героев. А. М. Горький личность сложная и довольно противоречивая, вот увидите, нрав писателя будет меняться по курсу…

Больной Плеханов уехал лечиться в Финляндию, в Териоки, через год его не стало. Георгия Валентиновича похоронили без особого шума на Волховом кладбище в Петрограде. Луначарский не нашел времени приехать на похороны.

Георгий Плеханов — сын помещика. Окончил военную гимназию, затем учился в горном институте. Богатые родственники обещали ему доходное место. 20-летний молодой человек принял активное участие в открытой политической демонстрации в защиту Чернышевского, стал народником, он энергично работает в организациях «Земля и Воля» и «Черный передел». В январе 1880 г. уезжает за границу. В эмиграции расцветает его всеобъемлющий талант философа, публициста, историка, писателя, журналиста. Он знакомится с Лениным, двойственность и догматизм которого быстро распознает.»

Борис Андреевич увлекся, только под утро мы вернулись на дачу. Его рассказ подробно записала в толстую клеенчатую тетрадь. Пильняка увидела во время ужина, мы с ним сидели за одним столом. Вид у него растерянно-взволнованный:

— Верочка, — спросил он, виновато улыбаясь, — вы не сердитесь за вчерашний вечер?

— Нет, Боренька, такие ночи оставляют в памяти глубокий рубец.

Из кармана замшевой куртки он достал письмо.

— Мария Павловна Чехова приглашает в Ялту. Хотите составить мне компанию?

Я вопросительно посмотрела на Пильняка.

— Мария Павловна изумительная женщина, она родная сестра А. П. Чехова. Во имя подвижнической любви к брату совершенно отказалась от личной жизни. Она пережила неудавшийся роман с художником Исааком Левитаном…

Лакоба устроил нам каюты «люкс» на пароходе «Красный Октябрь».

— Не понимаю, — сказал Пильняк, — и вряд ли пойму, почему «Октябрь» красный? Почему «красные» и «белые», а не «синие» и «черные»? Ни один учебник истории не освещает вразумительно этот вопрос, новые поколения не сумеют разгадать сложнейшую шараду эпохи.

Когда мы устроились, спросила, какое на него впечатление произвели роман Шолохова «Тихий Дон» и сам автор.

— Совершенно различные вещи — писатель и его роман. Я часто задумываюсь над тем, что он пишет и как он пишет. С годами стиль писателя вырабатывается, но не улучшается, профессионализм в литературе — это еще не все. Стилистика письма остается прежней. Л. Н. Толстой «Детство» начал писать в 19 лет, «Войну и мир» в 26 лет, «Анну Коренину» в 45, «Воскресенье» в 61 год, свой лучший роман «Хаджи Мурат» он закончил на 76-м году жизни. Стиль у Толстого не менялся, почерк его можно всегда узнать.

«Лазоревая степь» («Донские рассказы») — первая книга Шолохова. Душу она не взвинтила, рассказы весьма посредственные и не очень грамотные. Я отказался рецензировать. Прошло три года, литературный журнал «Октябрь» преподнес нам две книги великолепной прозы, которую смело можно назвать классической. Со всех концов России, куда проникает печатное слово, откликнулись тысячи благодарных читателей. В литературу пришел ясный, солнечный день. Десятки восторженных рецензий пели хвалу и дифирамбы автору романа «Тихий Дон». Шолохов стал знаменитым писателем, ему предложили переехать в Москву, он отказался и по сей день живет в станице. А. Н. Толстой не мог понять, как из рядового, обыкновенного середнячка вырос титан. Горький, характерно покручивая усы, сказал нам, писателям: Федину, Леонову, Шкловскому, Фадееву: «Учитесь у Шолохова!» Потом, улыбаясь, проговорил: «За мою литературную жизнь такая метаморфоза происходит впервые».

Метаморфоза? Да! Но как ее объяснить? Поиски ответа, в ходе которых было много встреч с разными людьми, в конце концов привели меня в станицу Ново-корсунскую. На окраине, в развалившемся домике, одиноко доживала свой век вдова станичного атамана Крюкова. Вот что она рассказала:

«…Сын наш Федор Дмитриевич родился в станице Глазуновской 14 февраля 1870 г. Он окончил историко-филологический институт, потом 12 лет учительствовал. В 1906 году Воинство Донское избрало сына в депутаты Государственной Думы. Народ ему доверял, любил и уважал за простоту характера, за внимание к людям. С детства Федя заинтересовался историей Донского Казачества. В старшем возрасте начал собирать материал для будущей книги. В летние месяцы ездил по Дону. В толстые, переплетеные тетради записывал то, что ему говорили старики, в прошлом лихие казаки. Федя собирал легенды, сказки, пословицы, песни, прибаутки, народный говор, одним словом, все, что было связано с Доном и с нашей казачьей судьбой. Сынок с тетрадями не расставался. В гражданскую войну Федора ранили, его товарищи мне написали, что он умер от тифа. Я не слышала его последних слов. Одно письмо выучила на память, слишком часто перечитываю: «Дорогая мамочка! Вы знаете, что война не праздник. Здесь много крови и еще больше неоправданных смертей. Ликует воронье! Мамочка, война хуже ссылки, там никого не убивают! Смерти я не боюсь, хотелось оставить людям Книгу о судьбе Донского Казачества. Случайно встретился с М. Шолоховым. Я дал ему Ваш адрес. Если судьба когда-нибудь вас сведет, примите его как своего. Мне нравится его скромность, о себе говорит скупо, умеет слушать и держать язык за зубами. Он не начитан, парень хитроватый, себе на уме. У него узкие глаза-щелочки и поджатые губы. Обо всем судит поверхностно. Российских поэтов Пушкина и Лермонтова знает слабо. Толстого Л. Н. почти не читал, говорит, что не было времени, с Гоголем не знаком, Короленко для него алгебраическая формула. После войны собирается учительствовать. Что может дать такой учитель? Прививать детям юродство? Шолохов проговорился, что его дед выходец из Рязанской губернии, что рос он на богатом хуторе. В поисках хлеба мать с сыном перебрались на Дон. Значит, он не нашего племени.

Мамочка, я вас очень люблю и почитаю. Каждое утро произношу слова молитвы. Прощайте, мамочка. Нет, до свидания. С глубоким уважением Ваш сын Федор Крюков».

Потрясенная, я молча слушала. Пильняк продолжал:

— Крюкова перекрестилась. По умершему сыну в церкви заказали панихиду, местный священник отказался взять деньги. В дом Крюковой пришел Шолохов, не торопясь, степенно, по-стариковски отхлебывал из блюдечка чай, сахарок грыз вприкуску, с аппетитом уплетал баранки с медом, единственное угощение, которое было. Поинтересовался здоровьем хозяйки, посетовал, но слез не пролил, что умер его «товарищ и лучший друг». Крюкова спросила: «Скажите, Миша, вы когда-нибудь видели у Феди переплетенные тетради, исписанные мелким почерком?»— «Конечно видел, он носил их в полевой сумке, иногда делал в них записи, делился со мною заветной мечтой написать книгу о казаках, о Доне, о нашей широкой земле». — «М. Л., куда, по-вашему, могли деться тетради сына?»

Лицо Шолохова, уши, руки покрылись круглыми красными пятнами. Ему стало не по себе. «Откуда мне знать? Возможно, сумку вместе с Федей закопали в братскую могилу? А может, кто и подобрал, бумага завсегда нужна для курева и по всяким разным надобностям». — «Миша, вы узнали бы сумку сына?» — «Как не узнать». Из комода Крюкова достала потрепанную полевую сумку с вышитыми инициалами сына. «Мне прислали ее вместе с извещением о смерти Федора».

Словно загнанный зверь, Шолохов стал озираться по сторонам. Вдова станичного атамана спросила: «Где находится могила сына? Скажи, куда ты дел тетради Федора Крюкова? Умоляю, верни мне их, я отблагодарю, отдам все, что есть у меня. Я хочу иметь единственную память о своем ребенке. Для чего тебе его записи? Материнское сердце нельзя обмануть, оно подсказывает, что ты от меня что-то скрываешь!» Шолохов ушел не простившись. «Прошло несколько страшных, невыносимых лет, — продолжала Крюкова. — Не стану говорить, как я их вынесла. Тоска по сыну, боль и горечь преждевременной утраты подтачивали силы. Лучше бы мне не дожить до того кошмарного дня — 15 января 1928 года. Соседи принесли истрепанный журнал «Октябрь». Не поверила своим глазам, думала, что такое может во сне только присниться. Под своей фамилией Шолохов начал печатать книгу моего сына, которую назвал «Тихий Дон». Он. почти ничего не изменил, даже некоторые имена действующих лиц оставил прежними. В конце года закончилось печатание второй книги. Я поехала в Москву, в редакции со мной разговаривали сухо, приняли за сумасшедшую. Написала письмо Калинину, ответа от него так и не дождалась. В станице Вешенской Шолохов отказался меня принять, прислал записку: «За деньгами надо обращаться в отдел социальной помощи». Осенила мысль, что тетради Мишка мог забрать только у мертвого сына, значит, в последние часы жизни он был около моего Федора. Снова отправилась в столицу, писатель Вересаев и журналист-народник политкаторжанин Иосиф Генкин отвели меня к адвокату. Выслушав нас, он сказал: «Голубушка, возможно, вы и правы, но у нас с вами нет вещественных доказательств. Дальнейшая борьба бесполезна, вы только себя поставите в дурацкое положение. Юристы словам не верят, мы признаем только документы. Я бессилен вам помочь и уверен, что никто не поможет…»

Мне написали, что Крюкова отравилась…

Ночью пароход подошел к Ялте. Нас встретили Мария Павловна Чехова, Ольга Леонардовна Книппер-Чехова, Владимир Иванович Немирович-Данченко, который до конца своих дней с нежностью относился к порхающей вдове. Мария Павловна отвела нам две маленькие, чистенькие комнатки. Чтобы ее не стеснять, я утром сняла комнату рядом с их усадьбой.

Немирович-Данченко стал уговаривать Пильняка сочинить для Художественного театра пьесу.

— Вы, Борис Андреевич, личность сугубо одаренная, нам нужна от вас умная, современная пьеса. Под нее могу отвалить приличный аванс.

— Писать современную пьесу необычайно трудно, напишу, потрачу уйму времени, а потом братья-борзописцы типа безыменских или билль-белоцерковских начнут дружно прорабатывать, копаться в биографиях героев, искать вывихи, трещины, промахи. Чехову, Леониду Андрееву, Горькому и даже Блоку было намного легче, их никто не третировал, цензура почти не вмешивалась.

— Мне рассказал Василий Иванович Качалов, как вы со Станиславским умели ее лихо обходить. Любой жандарм принимал с восторженным умилением из надушенных ручек хорошеньких актрис заветную контрамарочку на два лица.

— Меня уже один раз казнили без кавычек за «Повесть непогашенной луны».

Наступило неловкое молчание. Немирович-Данченко быстро нашелся:

— В таком случае, придумайте что-нибудь безотносительно-абстрактное.

— С удовольствием напишу пьесу из жизни западной интеллигенции.

— Обыкновенное копание Вас не устроит, мы по горло сыты мелодрамами, нужны острые ситуации и драматургический конфликт.

— Тогда обратитесь к присяжным драматургам — Безыменскому, Киршону, Треневу, Файко, Погодину.

Немирович-Данченко выписал Пильняку постоянный пропуск в Художественный театр.

— Посмотрите наши спектакли, придет мыслишка, заходите. Я собираю автографы умных писателей, ваши книги у меня имеются, в октябре непременно с вами свяжусь.

— А я, Владимир Иванович, собираю автографы умных режиссеров, — отпарировал находчивый Пильняк.

Подружилась с Марией Павловной Чеховой. Добрая, хлебосольная, всех, кто встречался на ее пути, она окружала материнской заботой. Поздний вечер. Высыпали яркие звезды. Легкий ветерок колышет густую траву, далеко несет волшебный аромат цветов. С Борисом Пильняком отдыхаем на знаменитой Чеховской скамейке.

— Вот кто не умел фальшивить, — сказал Борис Пильняк. — Чехов всегда один, в любом обществе — один. В поисках возвышенного он как одержимый метался по свету. Он исходил Рим, бродил по украинским селам, ездил на Сахалин. Антон Павлович не мог жить без людей. На этой самой скамейке, Верочка, он провел множество грустных вечеров.

— А мне, Боря, почему-то вспомнилась «Чайка», Нина Заречная, уютный зал Художественного театра, Арбатские переулки, Москва.

— «Чайку» люблю больше всех чеховских пьес, образ героини, Нины Заречной навеян Ликой Мизиновой. Говорят, что ее одновременно любили Левитан и Чехов. Лика была подруга М. Павловны, они вместе учительствовали в гимназии. А. П. Чехов умел глубоко прятать свои чувства. Хотите, я вас познакомлю с писательницей Лидией Алексеевной Авиловой, женщиной удивительной и неповторимой. Будучи замужем, имея троих детей, она полюбила Чехова. Вначале он ответил ей взаимностью, но из-за чрезмерной щепетильности не решился разбить жизнь налаженной, в его понимании, семьи.

— Чехов был счастлив с Ольгой Леонардовной Книп-пер? С ней он нашел Нравственный покой?

— Нет, он мечтал о детях, о большой дружной семье. Книппер — неугомонная бабочка, она часто меняла свои привязанности. Актриса рядовая, женщина капризная, властная, самолюбивая, популярность и всевозможные блага пришли к ней из-за имени Чехова. Сколько раз А. П. Чехов посылал в Москву телеграммы, умоляя ее приехать в Ялту, скрасить его одиночество. Книппер отделывалась записочками и «нежными» посланиями: «Люблю… Целую… Не могу… Очень занята… Пришли милый, деньги…»

Закончилась первая часть отпуска. Б. Пильняк проводил меня до Симферополя. Потом — Москва.

В первый же вечер посыпались телефонные звонки: в гости приглашал журналист Карл Радек, полутрезвый Рыков напомнил свой адрес и дни приема, настаивал на свидании Маленков, назойливый Семен Буденный интересовался, когда я выполню свое обещание и приеду к нему «погулять» на дачу, Ворошилов просил дать концерт для пограничников. Калинин обиделся, почему я его до сих пор не навестила… Апофеоз — звонок Сталина:

— Хвалю, — сказал он ласково, — что сдержали слово, вовермя вернулись в Москву. Завтра за вами заедет товарищ Поскребышев.

Утром позвонил секретарь Сталина:

— В. А., разрешите приехать на часик раньше условленного времени?

Выхода другого не было, день все равно пропал.

Тихий, еле слышный стук в двери. Поскребышев неловко протянул букет цветов.

— У вас очень красиво, я в первый раз захожу в аристократическую квартиру.

Предложила кофе, гость ответил по-деревенски:

— Чай мы больше уважаем.

Молча изучаем друг друга.

— Александр Николаевич, вы хотели сказать что-то важное?

Поскребышев замялся:

— В. А., мы с вами почти не знакомы.

Про себя подумала: «Новый поклонник свалился на мою шею!»

— Ваши сопровождающие Бугров и Арсентьев арестованы органами НКВД. На предварительном следствии они сознались, что занимались шпионажем. И. В. Сталин поручил мне заниматься вашей безопасностью, не возражаете?

— Это ваше дело.

— Теперь вы начнете получать литерное снабжение, если что понадобится из одежды, обуви, мебели, бытовых предметов — один телефонный звонок и все в момент организуем.

Спросила:

— Кто-нибудь из артистов Большого театра пользуется такими благами?

— На такой лобовой вопрос отвечать не полагается. В. А., мы имеем к вам просьбу личного порядка. Дозвольте в. свободные часы захаживать к вам в гости? Мешать не будем. Просто так, есть охота лишний раз на вас посмотреть.

— Я очень занята, но изредка можете приходить, буду рада.

От удовольствия А. Н. крякнул по-мужски.

Дача Сталина. Цепким колючим взглядом недобрых глаз посмотрел на меня Власик.

— А вы, дамочка, не меняетесь, все хорошеете! Позвольте вашу сумочку. Профилактически, осмотр! Мы вам верим, но ничего не поделаешь — таков порядок!

Кругом враги, каждый день готовит нам неожиданные сюрпризы.

И. В. ждал меня в гостиной.

— Наконец-то, Верочка, я тебя увидел! Сам не знаю, зачем одну тебя отпустил?

— Не жалейте, я нужна вам сильная и здоровая!

— И еще красивая, — добавил Сталин.-*- Идемте обедать, разговаривать, смотреть новые фильмы.

Пухленькая, теперь уже на долгае годы неизменная Валечка угостила нас вкусным обедом. За столом Сталин спросил:

— Лакоба — страшный бабник. Он к тебе приставал? У него такая красивая и симпатичная жена, а он, мерзавец, от нее гуляет. Вся Абхазия над ним потешается, вот кобель проклятый! Плохой он руководитель, менять его придется. Верочка, нам сообщили, что тебе не дает покоя немец Пильняк? Товарищ Молотов предложил выселить его в Германию. К нам, в ЦК ВКП(б), на него поступила серьезная жалоба от писателя-боль-шевика Безыменского. Мы еще не разобрались, для чего он ездил на такой долгий срок в Англию, Германию, Японию. Общественность его строго предупредила, а он продолжает писать заумные книги, которые тлетворно действуют на советскую молодежь. Не раз клялся, мерзавец, обещал исправиться. Он категорически отказывается реагировать на замечания старших товарищей. А ты с ним на пароходе в Ялту ездила! Лакоба за это ответит…

— И. В., вы все время меня ревнуете, обижаете, когда я уезжаю. А вам можно спать с Валерией Барсовой, Ольгой Лепешинской, Брониславой Златогоровой, с Валечкой?

Мне повезло, у Сталина было хорошее настроение, он так смеялся, что я не могла его остановить.

— Чтобы облегчить ваши страдания, товарищ Давыдова, мы решили вам кое-что сообщить! Мы не собираемся жениться, на мои капризы личного порядка не стоит обращать внимание. Я уже вам говорил, что на свете нет такого человека, который мог бы меня переделать, этого не сумеет сделать даже В. И. Ленин. Верочка, я к вам привязался, гордитесь и радуйтесь. Запрещаю вести со мной разговоры на подобную тему, иначе у нас произойдет окончательный разрыв с неприятными для вас последствиями.

Извинилась. Закурив трубку, Сталин спросил:

— Только откровенно, Верочка, хотите стать моей женой?

— Вы сами себе противоречите! Вы только что сказали, что жениться не собираетесь.

— Мы рады, что вы, наконец, нас поняли.

— И. В., Лакоба принял меня очень хорошо, по-братски. Борис Пильняк — мой добрый товарищ. — Все, что я говорила, Сталин пропустил мимо ушей.

— Скоро начнется Конгресс Коминтерна, кроме концертных выступлений мы собираемся поручить вам одно важное дело. Надо умело прощупать взгляды и настроения делегатов, мы снабдим вас необходимыми пропусками. После первого концерта вас узнают. Женщины — сентиментальны, вам, актрисе, они быстро раскроют души. В. А., считайте себя мобилизованной на правительственное задание.

— Постараюсь все сделать, буду рада, если вы останетесь довольны.

— Возможно, делегаты выразят желание побывать у вас дома — смело приглашайте их в гости. Покажите им Москву, центральные улицы, пойдите с ними в театры, музеи, на выставки, в мавзолей Ленина. Их сердца и души должны проникнуться еще большим уважением к Советскому Союзу и к нашей большевистской партии.

В Кремле торжественно открылся VII Конгресс Коминтерна. Делегаты и гости, стоя, приветствовали Сталина. Сенсацию произвело выступление Георгия Димитрова, героя Лейпцигского процесса. Второй докладчик итальянец Пальмиро Тольятти мне не понравился, я почувствовала в нем безвольное существо. Он немного знал русский язык и мог объясняться без переводчика. После концерта он пришел за кулисы с корзиной цветов. Тольятти изъявил желание познакомиться с русскими артистами.

— Вам, госпожа Давыдова, — сказал он мне, — надо совершенствовать свое вокальное мастерство в Италии.

Он подарил мне лакированные открытки с видами Неаполя, Флоренции, Генуи, Рима, золотые часы и две чудесные ручки.

Я говорила комплименты и, конечно, немного растерялась. Меня подбодрил Хрущев. Тольятти обратился с просьбой:

— Госпожа Вера Давыдова, разрешите нам, итальянским коммунистам, побывать у вас в гостях?

— Пожалуйста, я с удовольствием вас приму.

На ужин приехали Тольятти, две пожилые итальянки, Маленков, Хрущев, Ежов, Поскребышев, Стецкий, работники иностранных отделов ЦК ВКП(б), НКВД, которые хорошо владели италянским языком. От коньяка и водки гости развеселились. Хрущев и Тольятти вместе танцевали, зрелище неописуемое, великолепное клоунское антрэ. На кухню, где готовилось кофе, приплелся пьяный Пальмиро Тольятти. Заплетающимся языком, путая русские и итальянские слова, он сказал:

— Вы, мадам Давыдова, весьма красивая и очень аппетитная женщина! Можно за вами ухаживать? Я буду делать дорогие, персональные подарки, вы не пожалеете.

Не помню, что ответила, кажется, отделалась шуткой. Наши товарищи умышленно спаивали руководителя итальянских коммунистов и секретаря исполкома Коминтерна. Неожиданно беседа перешла на острые темы.

— Лев Троцкий собирается с женой поселиться в Италии, — сказал Тольятти.

— Для чего он вам сдался? — злобно проговорил Хрущев. — В вашей партии сразу же произойдет раскол. Троцкий — политическая проститутка. Этого интригана нельзя пускать ни в одну цивилизованную страну, я задушил бы его собственными руками. — Поросячьи глазки Хрущева налились кровью, он притворился, что перепил.

— Министерство иностранных дел Италии, — вновь заговорил итальянский гость, — сообщило, что господин Троцкий, как любой гражданин свободного мира, имеет право приехать в нашу страну, университеты пригласили Льва Давидовича прочитать цикл лекций. Я его слушал — он превосходный оратор.

Хитрый Маленков тихо проговорил:

— Мы собрались в этом частном доме не для политических дискуссий. Я предлагаю пить кофе, отдыхать, слушать музыку.

Шатающийся Тольятти пригласил меня на вальс. Танцуя, он наступал на ноги, прижимался, говорил сусальные комплименты. Товарищи из ЦК сделали множество любительских снимков. Какую роль они сыграли, я расскажу позже. Хрущев по-хозяйски распоряжался в моей квартире, Маленков сдерживался, чтобы его не оскорбить. Никита Сергеевич Хрущев попросил меня показать ему квартиру. В спальне он глухо сказал:

— У вас чудесная, уютная квартира!

При этих словах он многозначительно взглянул на меня и сразу же дал свои телефоны.

— В. А., я хочу с вами встретиться!

Снова волшебный город Сухуми.

— Чертовски устал, — сказал за обедом Сталин, — будем, Верочка, набираться сил. Хорошо, что удалось вытащить на чистую воду итальяшку-макаронника Тольятти. Вы оказали нам неоценимую услугу.

И. В. совершенно разучился ходить пешком, он не умел лазать по горам, не любил двигаться, был равнодушен к прелестям природы. Монахам из Ново-Афонского монастыря Сталин пожертвовал крупную сумму денег. Когда его окружили молящиеся старцы, он спросил:

— Меня знаете?

— Нет! — ответили хором монахи.

— Вы когда-нибудь слышали о Сталине?

— Нет, не слышали.

— Тогда молитесь за его душу.

Под сводами старинного монастыря отчетливо послышался хриплый голос:

— Хорошо, милый человек, будем молиться за раба Божьего Сталина, за грехи его малые и большие, только скажи, как звать его, чтобы мы не ошиблись в своих молитвах.

Немного подумав, Сталин назвал свое имя и отчество. Насупился монах, обладатель пергаментного лица.

— Церковь никому не отказывает в молитвах. К преступникам, совершившим умышленное зло, она допускает духовных отцов, приговоренные к смерти имеют право исповедаться. До этого скорбного часа я никогда не видел И. Сталина. Ты должен знать, человек, что молва обгоняет ветер. Люди говорят, жестокость Сталина безгранична! Скажи мне, это правда? Не бойся, я хочу тебе помочь.

Сталин молча склонил голову перед старцем. Не женское дело слушать разговоры мужчин, строго сказал монах. Два часа я ждала И. В.

Весь день он был сумрачен, очевидно, вспомнилось детство, проведенное в молитвах, ночных бдениях, бесконечных поклонах. Вечером Сталин сказал:

— Мы должны вернуть народу законное право молиться, несправедливо лишать людей веры. Русский народ не может жить без Бога.

Доложили, что по срочному делу прибыл первый секретарь Московского городского комитета партии Н. С. Хрущев. Сталин крикнул:

— Вот настырный мужик!

Секретарь замялся. И. В. разозлился, стал вращать белками глаз.

— Почему воды в рот набрали? Мы что, кусаемся?

— Товарищ Хрущев просит, чтобы вы его как можно скорей приняли.

— Вы уже об этом сказали, зачем повторяетесь? Пусть возвращается в Москву.

— Товарищ Хрущев настаивает на приеме.

— Хорошо, пусть войдет.

Хрущев сделал вид, что он со мной не знаком.

— Почему притворяетесь, разве вы не знаете солистку Большого, театра В. А. Давыдову? На днях с Тольятти у нее пол в квартире отбили. Товарищ Хрущев, мы на Политбюро большинством голосов решили перевести вас в солисты балета!

Хрущев покраснел:

— Товарищ Сталин, я плохой солист.

— Что вам нужно? — резко повысив голос, спросил Сталин.

— Я должен говорить только с вами, без посторонних лиц.

— Мы, Никита Сергеевич, находимся не в служебной обстановке, для вас имеется пять минут.

— Нашелся человек, который согласен заняться ликвидацией Троцкого. За свой труд он хочет иметь пожизненную гарантированную пенсию в долларах.

Сталин развеселился:

— За такое дело представим вас, товарищ Хрущев, к награждению орденом Ленина. Старайтесь не оставлять следов, подумайте, как ликвидировать потом убийцу Троцкого, его близких. Это отродье не имеет права ходить по земле.

— Разрешите второй вопрос? — темпераментно проговорил Хрущев. — Я распорядился закрыть в Москве и в Московской области 79 действующих церквей, а наиболее активных служителей культа мы отдадим под суд.

— Вы, Хрущев, анархист! Батька Махно любил бы вас как родного сына.

Н. С. надолго запомнил «комплимент» Сталина.

— Церковников трогать нельзя! Посмотрите, как отличился наш «пролетарский поэт» Демьян Бедный. Кто разрешил ему измываться над Священным Писанием? В срочном порядке надо изъять из обращения его книгу «Библия для верующих и неверующих».

Хрущев осторожно:

— Под следствием в Московском городском суде находится 51 служитель культа!

— Немедленно отдайте распоряжение, чтобы всех выпустили. Вы свободны, я вас больше не задерживаю.

Мы сидели на веранде, когда Сталин спросил:

— В. А., вы довольны своей судьбой?

— Да, И. В. За все большое спасибо. Я счастлива, что мы встретились.

— Мне показалось, что вы понравились поросенку Хрущеву. В скором времени он обещает стать сверхупитанным боровом. Он большой ловелас и не дает спуска красивым женщинам. И еще он любит заглядывать в бутылки со спиртным.

— Разве я в этом виновата?

— Размазня Тольятти тоже расточал вам комплименты?

— Он пригласил меня в Италию заниматься вокальным мастерством у профессоров консерватории.

— И вы растаяли, словно первый снег под лучами кипящего солнца?

— Нет, что вы, я промолчала.

— Молчание — знак согласия.

— Не всегда, И. В.

— Сегодня вечером у нас в гостях будет монах из Ново-Афонского монастыря, мы должны его хорошо принять.

— И. В., скажите, пожалуйста, вы в бога верите?

— Без бога, Верочка, нельзя жить. Он всегда с нами. До самой смерти великий атеист Ленин хранил маленький золотой нательный крестик, подаренный ему матерью.

Машина привезла сумрачного монаха с лицом аскета. Дормидонт Градополов подарил Сталину роскошную Библию в сафьяновом переплете и с серебряными застежками. В еде и питье монах был сдержан. Сталин спросил его:

— У вас есть просьбы?

— Государство обложило святую обитель непомерно высоким налогом. Доходов у нас нет, паломников мало, видать, деньги перевелись у народа.

И. В. промолчал, смотрел на него в упор. Монах, стоя, поблагодарил за угощение. На другой день, во время завтрака, Сталин сказал:

— Вчера произошло несчастье, гость наш, монах, приказал долго жить, его задавила грузовая машина. Жалко старика, выпьем, чтобь? земля была ему пухом.

Сталин вызвал Лакобу и потребовал отменить монастырские налоги.

— У тебя, Нестор Аполлонович, умная голова на плечах. Запланированные средства постарайся найти в другом месте. В Абхазии развелись частники: парикмахеры, часовщики, на каждом углу рестораны, шашлычные, кофейни, бары. С них разрешаю драть три шкуры, но церковников оставь в покое.

Зазвонил второй телефон.

— В. А., возьмите трубку, узнайте, кто спрашивает, — сказал И. В.

— Не знаю, что ответить: вас просит по личному делу солистка Большого театра Ольга Лепешинская.

Сталин подошел к аппарату, зло выхватил трубку:

— Товарищ Лепешинская, — прошипел он, — кто разрешил вам сюда звонить? — И. В. швырнул трубку на рычаг аппарата. — Нет нам покоя на белом свете. Верочка, давайте махнем в Сочи! — заговорщицки предложил Сталин. Он вызвал секретаря. — Приготовьте машину! Позвоните капитану яхты, принесите сводку погоды, через 30 минут мы уезжаем в Сочи, там будет спокойней.

— Товарищ Сталин! Судам разрешено плавать, — без запинки ответил вышколенный секретарь.

— Собирайтесь, Верочка!

— И. В., мы вернемся в Сухуми?

— Видно будет.

В Сочи нас ожидала усиленная охрана на пяти машинах и Полина Сергеевна.

— С приездом, дорогие гости, — сказала она, протягивая букет только что срезанных цветов.

Мы с П. С. расцеловались. После ужина смотрели американские фильмы. В три часа ночи пришел Сталин. Спросила его:

— И. В., от кого могла Лепешинская узнать ваш личный ялтинский номер телефона?

— Если женщина не ревнует, значит, не любит, только по принуждению выполняет свои обязанности по отношению к мужчине.

— Вы не ответили на мой вопрос!

— Думаю, что номер телефона она узнала у Лакобы, с которым успела подружиться в Москве.

Со стороны можно было подумать, что мы любящие муж и жена.

— Верочка, — глухо проговорил Сталин, — честно говоря, я собирался оставить вас в покое. Но, знаешь, когда долго не вижу твоего лица, твоих манящих глаз, ты мне снишься. Все больше убеждаюсь, что без тебя не сумею жить.

Благодарю Господа, что помог распознать ЕГО коварство. Сталин может приласкать и убить, страстно целовать и на другой день замучить в застенках Лубянки или Бутырок. Я, конечно, не поверила, что монах случайно оказался под колесами грузовика.

— Верочка, ты даешь мне счастье! — вопил Ста-' лин. — Ты мой эликсир! Я всегда буду возвращаться к тебе, — рычал И. В. в экстазе.

Принесли правительственную телеграмму о болезни Горького.

— Никогда мы не поймем этого сварливого старика и очень вредного теленка, — сказал И. В. беззлобно. — То он с нами, то против нас. Он по любому поводу и без всякого повода готов проливать крокодиловы слезы.

— Но Горький в России самый любимый писатель! — сказала я.

— Поэтому и терпим, — со вздохом озабоченно процедил Сталин.

Приехали Микоян и Орджоникидзе.

— Привез коньяк, шампанское, скумбрию, шоколад, икру, конфеты, селедку иваси, — хвастливо сообщил Анастас Микоян.

— Заболел Горький, — сказал Сталин. — Придется вместо Италии отправить его на лечение в Горки.

— Почему в Горки? Можно найти место у Кремлевской стены! — сострил Серго Орджоникидзе, который знал истинное отношение И. В. к Алексею Максимовичу.

Все громко засмеялись, Сталин предложил выпить.

— Я провел неделю в Ленинграде, — отрапортовал Микоян. — На обратном пути ко мне в вагон попросился наш общий любимец журналист Кольцов. Он рассказал любопытную историю.

— Говори, охотно послушаем, — миролюбиво разрешил Сталин.

— Горький, скромный пролетарский писатель, всехда жил изысканно, на широкую ногу, ни в чем себе не отказывая. Он любил аристократическое общество, его всегда окружали молодые, красивые актрисы. В большой просторной петроградской квартире на Кронверкском проспекте целыми днями толпились люди. У писателя экономкой служила бывшая княгиня, элегантная дама средних лет. К ней в Ленинград и зачастил Кольцов. Несмотря на то что старуха давно уже нище не работала, Алексей Максимович посылал одинокой женщине ежемесячное пособие.

— Ты зачем ко мне пожаловал, господин хороший? — спросила старуха вездесущего журналиста.

— Побеседовать.

— Милый человек, без водочки разве может состояться серьезный разговор? Ступай, принеси бутылочку беленькой и крепенькой.

Через 10 минут Михаил Ефимович вернулся с бутылкой.

— Голубчик, неужели ты думаешь, что я с тобой, незнакомым гражданином, буду пить? Приходи завтра к обеду.

На другой день Кольцов принес еще одну бутылочку.

— Сразу видно, что умеешь держать слово. Сегодня пятница, с утра болит голова, приходи завтра утром, только не забудь захватить две бутылочки беленькой и непременно коньячку, давно его не пила, даже вкус забыла. Захвати ветчинки, сыра голландского.

— Утром в субботу пришел к старухе, — продолжает Кольцов, — бывшая княгиня с жадностью смотрит на портфель, показываю бутылки, пакеты с провизией, старая княгиня оживилась, хандра с нее тут же мигом слетела.

— Говори, что тебя интересует? Небось про А. М. Горького? Он в моде нынче. Запомни, сынок, мода — как молодость, приходит и уходит. Записывай все, что скажу, только на меня не ссылайся, даже под крестом не стану подтверждать: помирать надобно в своей кроватке.

Старуха оживилась, раскраснелась, глаза по-молодо-му загорелись. В конце концов за три бутылки водки она отдала Кольцову' записную книжку Горького. Каким путем та к ней попала, никто не знает.

— Украла, стерва, — ядовито заметил Сталин.

— В записной книжке, — смаковал Микоян, — фамилии, имена, адреса и номера телефонов женщин, которые прошли через постель великого пролетарского писателя. На последней странице стояла внушительная цифра, подведен итог.

Мужики осклабились.

— Такому жеребцу можно только позавидовать, — громко проговорил Орджоникидзе.

— Зачем завидовать, бери с него пример и действуй так же напористо, — засмеявшись, сказал И. В. — Мы должны иметь записную книжку Горького, тогда он будет у нас в руках со всеми вонючими потрохами.

— Поздно, — ответил Микоян, — Кольцов возвратил ее писателю.

— Болван! — резюмировал Сталин.

Когда остались вдвоем, я сказала И. В.:

— Мне очень хочется побывать на вашей родине, в Гори.

— Там нечего делать, — отрезал он. Затем после длительной паузы — Придется подсказать ленинградским товарищам, чтобы старую экономку-княгиню изолировали от общества. Верочка, как вы считаете, наше решение правильно?

В первый раз он просил у меня совета.

— Зачем ее трогать? Она старенькая и больная, уставшая от жизни женщина.

— Разве старые люди все хорошие?

Черное море. Пляж. Катание на яхте. Массажи. Сталин и его ненасытные, звериные объятия. Завтраки, обеды, ужины. Просмотр заграничных фильмов. Бесконечные гости. Светская болтовня с Полиной Сергеевной. Быстро пронесся этот отпускной калейдоскоп.

М. Н. Тухачевскому присвоили звание маршала. Торжественный банкет состоялся в ресторане «Метрополь»: тосты, речи, восхваления. Ворошилов преподнес ему именные золотые часы. Сталин прислал поздравительную телеграмму. Обласканный, новоиспеченный маршал забыл о моем предупреждении: тщеславие взяло верх. Первый тост поднял «За первого гражданина страны Советов, дорогого и любимого вождя всех народов товарища И. В. Сталина», второй — «За красного командарма ленинско-сталинской гвардии Клима Ворошилова», третий — «За непобедимую красную кавалерию, замечательного полководца товарища Семена Буденного!» Меня он не заметил, позвонил только после того, как прошел угар.

— Верочка, родненькая, спасибо за подарок, мне очень понравились запонки, галстук, рубашки и золотая булавка. Когда мы увидимся?

Разговор прервала на полуслове.

Поздно вечером постучался Маленков.

— В. А., вы хорошо поработали в дни Конгресса Коминтерна, — он протянул плотный конверт. — Здесь три тысячи рублей. Берите, не стесняйтесь. С товарищем Сталиным согласовано. За мной закрепили домик в Болшево. Я очень хочу встретить вместе с вами Новый год.

— Я тоже хочу, но что мы скажем товарищу Сталину?

— Нужно согласие, все остальное я беру на себя.

— Г. М., но с одним условием: чтобы потом не было неприятностей!

— В знак дружбы примите, В. А., от меня золотое кольцо. Дай Бог, чтобы в лучшие дни оно стало обручальным…

В театре на репетициях снова появился Шолохов. Он перестал вмешиваться, делал артистам комплименты, дарил духи, шоколад, конфеты. Всех участников спектакля пригласил Новый год встречать у него в станице. Он демонстративно ухаживал за Ольгой Лепешинской.

Нам показали экранизацию романа «Тихий Дон», постановка 1931 г. В роли Аксиньи снялась прекрасная артистка Эмма Цесарская.

Я сблизилась и подружилась с Екатериной Павловной Пешковой. Она попросила меня спеть для А. М. Горького. С удовольствием выполнила ее просьбу. Весь вечер в их доме на Малой Никитской звучали русские романсы и арии из опер русских композиторов. Растроганный писатель вспомнил Ф. И. Шаляпина, назвал его «забубенным другом», «несмышленой головушкой».

— Обиделся на меня Федя за одно письмо, не понял, что власть строки продиктовала.

— А. М., вам нельзя расстраиваться, — сказала я.

Горький, как маленький ребенок, заливался слезами.

Когда Екатерина Павловна отправилась на кухню хлопотать насчет ужина, я тихо, чтобы никто не слышал, спросила:

— Журналист Михаил Кольцов возвратил вам записную книжку синего цвета?

Писатель насторожился:

— Кто мог вспомнить о ее бренном существовании?

— Ни о чем не спрашивайте, сожгите ее! О ваших записных книжках известно в ЦК ВКП(б)…

— Господь с вами, не бойтесь, говорите нормальным голосом, я не имею привычки выдавать людей. Спасибо, что сказали. Некоторых моих записных книжек больше не существует.

Сталин простудился, он заболел воспалением легких. Это дало возможность встретить Новый год с Маленковым. Дружба с ним спасла меня от многих бед…