Испытание Тьмой

Разбитые грезы. Реальный мир

«Господи, и пригрезится же такое… Вот что бывает, когда спать ложишься не раньше середины ночи, и так несколько недель подряд. Не создан человек для такого, нет.

Ну а что делать, когда полный день — работа, а вечером приходится то по дому чего-то делать, то по работе чего-то заканчивать? Поневоле начнешь полуночничать. Хвала предкам, пока здоровье позволяет.»

Но все же интересно, нельзя не признаться. С точки зрения любой науки — истории там, философии, теологии и прочая — все это полный и несомненный бред. Даже не мистика, там хоть что-то на логике нормального мира основано. Но ТАКОЕ? Испытания, Стражи, Пути, Знаки, формулы как-их-там… Нет, ну ладно бы только это — знакомые слова, могли сами по себе всплыть в памяти и встать на соответствующие места: кто ж его знает, это подсознание, какой «логикой» оно руководствуется. Но откуда берутся в этих снах стихи?

Вот, опять: не успел подумать, а они уж тут как тут…

«Ну скажите на милость, КТО это сочиняет?! Кто и зачем?»

Всевидящее мироздание, к которому обращен вопрос, как и следовало ожидать, не дает ответа.

Был бы собственный талант стихотворца, оно бы понятно. Так ведь нет его! Все рифмы и ритмы, сочиненные за всю сознательную жизнь, ограничивались вырезанной на школьной скамье похабщиной, за которую некогда так всыпали горячих, что сие навеки отвратило от мысли заняться стихосложением и гравюрой. Поэзия всегда ассоциировалась с широким кожаным ремнем и рвущей болью пониже спины.

Однако ни эти строки, ни те, что приходили во сне, такого ощущения не вызывали. Странно, но факт. Это запомнилось отчетливо.

Запомнилось…

Ну почему, за какие такие грехи это наказание? Лечь и попробовать выспаться, что ли, — так ведь снова придет этот сон, и наутро окружающий мир снова покажется тенью, нелепой выдумкой; и снова начнутся предположения: что тут произошло, пока Акинак отсутствовал…

Нет, это никакие не галлюцинации и не наваждения! Это прямо рок какой-то!

Рок…

Нет, с этим решительно надо кончать! И так глаза уже ввалились настолько, что уже кажется, будто черные круги вокруг них не появились за последние недели, а существовали с момента рождения. И так уже при виде церкви пробирает дрожь, а проповеди, ранее навевавшие здоровый и крепкий сон, теперь повергают в совершенно беспричинную ненависть…

Хочется лишь одного: чтобы все это закончилось! Хочется только покоя!

Первые лучи рассветного солнца, отражаясь от натертого до блеска паркета, бросают блики на висящий в углу клинок, который то ли прадед, то ли еще кто-то из предков спер из какого-то разграбленного музея. И в детстве, и позднее довольно часто держал в руках этот короткий меч (никудышный баланс, совершенно тупой и, вполне возможно, развалится от одной попытки взмахнуть им, не говоря уж об ударе) — и никогда не ощущал ничего особенного.

Тем не менее вдруг захотелось подойти и коснуться старой костяной рукояти. И конечно же, ладонь словно прилипает к эфесу; где-то внутри возникает уверенность в том, что так все и должно быть.

Четким, заученным движением меч выскальзывает из ветхих, облупившихся ножен, и без всякого удивления обнаруживается, что металл лезвия блестит чистой бронзовой полировкой, и края заточены так, что хоть брейся…

— Нет!

Меч убирается в ножны и возвращается на место.

Слишком резкое движение вырывает из стены проржавевший крюк, и каким-то образом выскользнувший из ножен меч, упав острием вниз и ударившись об угол каминной решетки… словно стеклянный, разбивается на множество осколков! Последние со звоном рассыпаются по полу — и в этой беспорядочной россыпи угадываются строгие рифмованные строки:

И в этот миг наваждения уходят окончательно. Разум вновь чист, сны остались в прошлом, и осталась твердая уверенность в том, что более они не вернутся никогда.

И тут же, как то всегда свойственно человеку, появляется острое ощущение безвозвратной потери и горечь сожаления…