Исследование Апокалипсиса

Глава IV. Апокалипсис и тоталитарные идеологии

По своим идеям и ценностям, отношению к человеку, предлагаемым путям и способам решения наиболее важных проблем, по своему общему настрою Апокалипсис удивительно напоминает тоталитарные, в первую очередь коммунистические (большевистские) и национал-социалистические (гитлеровские) концепции и идеи, выраженные в программах, манифестациях, высказываниях вождей, их произведениях. Схожесть и идентичность подтверждается не только совпадением тех или иных выводов, положений, концепций, тоталитарных теорий в целом и Откровения, но и самой практикой: церкви — в жестоких преследованиях инакомыслящих, прежде всего инквизицией; тоталитарных режимов — в массовых и беспощадных репрессиях.

Следует выделить такие общие идеи:

1. Отрицание возможности сколько-нибудь постепенного, эволюционного развития общества, утверждение острой необходимости мгновенного, скачкообразного, революционного шага.

2. Неприятие любого инакомыслия, его резкое и безоговорочное осуждение, преследование и уничтожение носителей иных идей наряду с непоколебимой верой в собственную непогрешимость и владение конечной истиной.

3. Решимость идти даже на колоссальные человеческие жертвы ради достижения своих целей и воплощения своих идей.

4. Отношение к отдельной личности как к ничтожной песчинке, заслоненной всем человечеством.

Тоталитарное мышление по существу является апокалиптическим: то же видение сверхдальних перспектив и уверенное определение сверхдальних целей и задач, та же катастрофичность и крайность мышления и в целом мироощущения, призывы к суровому суду над противниками и отсутствием сомнений в праве вершить такой суд. Откровение как эсхатологическое сочинение с коммунизмом и нацизмом роднит и то, что все они устремлены в будущее, у них, образно говоря, нет настоящего. Если это утверждение звучит слишком резко, то можно сказать и по-другому: настоящее для них значимо лишь постольку, поскольку в нем начинает твориться будущее. Сила любого эсхатологического учения (коммунизм и нацизм не исключение) сконцентрирована в жизненно важных обещаниях, реальность, обоснованность и достоверность которых определенная и очень многочисленная часть общества, а именно толпа, проверить не только не может, но и не желает. Она в них слепо верит. Лидеры учения через толпу навязывают его всему обществу.

Здесь невозможно, конечно, дать соответствующий анализ всей коммунистической и национал-социалистической литературы, сочинений так называемых классиков и тем более всех тех, кто слепо копировал их и попросту кормился таким путем. Работы «классиков» были канонизированы подобно священным религиозным текстам, а ссылки на них были совершенно обязательными, какая-либо критика, естественно, исключалась. Однако трудно удержаться от соблазна сравнить Откровение Иоанна Богослова с коммунистической «Библией» — «Манифестом Коммунистической партии». Сравнение приводится в таблице, позволяющей наиболее ярко показать схожесть идеологий.

В «Манифесте…» угрозы еще несколько завуалированы, хотя утверждение, что законы, мораль и религия не более как буржуазные предрассудки, достаточно красноречиво само по себе, равно как и угроза того, что взлетит на воздух надстройка из слоев, образующих официальное общество, которое, кстати, всегда и везде образовывалось и образуется отнюдь не только богатыми, так называемыми эксплуататорскими классами. Но после того как коммунисты захватывали власть, их угрозы начинали носить совсем открытый характер. Например, у Ленина, который открыто призывал к террору и сделал его чуть не официальной политикой своего правительства.

Нет ничего удивительного в том, что в работах вождей национал-социализма, и, в первую очередь, Гитлера, в его высказываниях легко можно обнаружить неудивительные, конечно, совпадения с тем положением «Манифеста Коммунистической партии», который был приведен выше: «Законы, мораль, религия — все это для пролетария не более чем буржуазные предрассудки». Вот эти параллельные места.

«Мы должны преобразовать совестливость в жестокость. Только так мы можем изгнать из нашего народа мягкотелость и сентиментальное филистерство. У нас нет времени на прекрасные чувства»[92].

«Демократия — это яд, который разъедает тело любой нации. Действие этого яда тем смертельнее, чем сильнее и здоровее нация. Старые демократические государства с течением времени привыкли к этому яду и поэтому могут влачить свое существование еще несколько столетий. Но для Германии, для юной неиспорченной нации, действие этого яда было смертоносным. Это как сифилис»[93].

«Мы находимся в конце эпохи разума. Дух сделался самовластным и стал болезнью жизни. Наша революция — это не просто политический и социальный переворот; мы стоим перед гигантским переворотом моральных понятий и духовной ориентации людей… Скрижали с горы Синай уже недействительны. Совесть — жидовская выдумка. Что-то вроде обрезания, окорачивание человеческой сущности»[94]. И т. д.

Поэтому у Гитлера были все основания говорить так: «Я не просто борюсь с учением Маркса. Я еще и выполняю его заветы. Его истинные желания и все, что есть верного в его учении, если выбросить оттуда всякую еврейскую талмудистскую догматику… Я многому научился у марксистов. И я признаю это без колебаний. Но я не учился их занудному обществоведению, историческому материализму и всякой там предельной полезности. Я учился их методам. Я всерьез взглянул на то, за что робко ухватились эти мелочные секретарские душонки. И в этом суть национал-социализма»[95].

Прав был М. Бубер, что, по Марксу, во всякой морали находят свое идеальное выражение условия существования правящих классов, и, пока существует классовая борьба, всякое различие между добром и злом является не более чем ее функцией, а всякая жизненная норма представляет собой не что иное, как выражение господства или оружие его осуществления, причем это распространяется не только на сменяющие друг друга моральные содержания, но и на моральные оценки как таковые[96]. Естественно, что такое отношение к морали представляет широчайшие возможности для ее самого циничного попирания, совершения самых жестоких преступлений.

Марксистско-ленинский коммунизм представляет собой вульгарную форму древних хилиазмических пророчеств, религию человекобожия. Являясь выражением духовного оскудения и упрощения, этот коммунизм оказался рационалистическим, переведенным с языка космологии и теологии на язык политической экономии и так называемой теории борьбы классов, переложением иудео-христианского хилиазма, а поэтому все его основные узлы получили экономическое и грубоматериалистическое истолкование. Избранный народ, носитель мессианской идеи, был заменен пролетариатом, который наделен совершенно исключительными функциями — в этой теории, разумеется. В ней же роль сатаны (дьявола, вообще зла) отведены капиталистам и всем богатым людям. Предмессианским мукам и скорбям соответствует прогрессирующее и всеобщее объединение широких народных масс. Апокалиптическому концу времен и наступлению царства христова предшествовали убийства людей и их неимоверные страдания, но они ведь существовали только в фантазиях автора (авторов) Откровения. Массовые же казни и мучения людей после начала реализации хилиамическо-коммунистической программы имели место в весьма суровой действительности.

Эквивалент слова божьего (священных текстов) в коммунизме был найден достаточно просто: им стало учение основоположников, «открытые» ими «законы» развития истории, общества, экономики, природы и т. д. Булгаков с горечью писал: «Необыкновенное притупление чувства мировой трагедии, обусловленное страшно поверхностным, механически-экономическим пониманием жизни сравнительно с религиозной углубленностью и обострением чувства трагедии у иудейских апокалиптиков, здесь прямо поражает». Надо сказать, что чувство трагедии, которое заставляет критически взглянуть на будущее и пути его достижения, у иудейских апокалиптиков действительно было. Но это нельзя утверждать в отношении христианского апокалиптика, у которого массовая гибель людей и глобальные природные катаклизмы не вызывают такого чувства.

Подобно христианской апокалиптике, марксизм остро чувствует все то зло, которое содержится в истории, а поэтому его философия и психология дышат катастрофизмами. Тем не менее он преображает пессимизм, казалось бы, неизбежно вытекающий из знания истории, в высший оптимизм, уверенно предсказывая окончательное торжество идеального общества. При этом марксизм как секуляризованная религия не может не надеяться на историческое чудо, хотя и тщетно пытается опереться на логику истории. Марксистский апокалипсис по-детски, подчас даже не пытаясь скрыть это, заимствует у религии ее символы и фантазии, концепции и идеи, прежде всего о вечном и трансцендентном. Его утопические фантазии с их земным натурализмом по существу оказываются идеологическим самодовольством, а кратковременные успехи ложно выдаются за гарантию конечных достижений. Кажущийся рационализм марксизма, особенно в его эсхатологической части, на деле оборачивается мистицизмом, а историческое, конкретное бытие обессмысливается, потому что его преходящие и относительные формы называются недостойными по сравнению с «великой» конечной целью.

Марксистские пророчества дают еще одно интересное подтверждение того, что подлинная вера в них возвышает человека, дает ему возможность подняться над культурой и историей своего народа. Но при этом, как ни печально, он получает возможность попирать и даже отрицать их. В первую очередь, это относится к религии, разрушая которую марксизм тем самым делал попытку избавиться от собственного религиозного груза, уничтожить свою мифологическую начинку. Национал-социализм тоже весьма отрицательно относился к религии, по тем же причинам, что и марксизм.

Н. А. Бердяев и ряд других мыслителей отмечали несомненное влияние Ницше на фашизм и национал-социализм, на современный апофеоз могущественных вождей, на выработку жестокого, лишенного сострадания типа молодежи. Сам Ницше, по мнению Бердяева, одинокий аристократический мыслитель, наверное, в ужасе отвернулся бы от социальных последствий своей проповеди. Ницше совсем не любил идеи пангерманизма, не был немецким националистом и, вероятно, испытал бы содрогание отвращения от современного плебейского духа, лишенного всякого благородства. Влияние Маркса на коммунизм гораздо более по видимости прямое, но русская коммунистическая революция, наверное, очень изумила бы Маркса, ибо совершенно противоречит его учению и даже опровергает его. Сейчас Маркс и Ницше влияют в направлении дегуманизации общества и культуры. И эта дегуманизация есть вместе с тем дехристианизация[97].

Возможно, Ницше и Маркс были бы поражены практическими результатами своих теорий, особенно если бы стали свидетелями гибели миллионов ни в чем не повинных людей. Однако следует заметить, что взгляды Ницше, использованные гитлеровским нацизмом, коренным образом отличаются от учения Маркса, которое было именно учением, а не совокупностью отдельных мыслей, достаточно стройным и аргументированным учением, основатель которого постоянно убеждал и призывал к его претворению в жизнь. Марксу не следовало особенно поражаться и изумляться, его (с Энгельсом) «Манифест Коммунистической партии» содержит ничем не скрытые угрозы и призывы к насилию. Русская революция, вопреки мнению Бердяева, совсем не противоречит его учению и не опровергает его. Мыслитель такого масштаба, как Маркс, не мог не понимать, что уничтожение существующего общества и вековечной морали не может обойтись без массовых жертв. Он ведь не призывал к ликвидации несправедливых, на его взгляд, общественных отношений эволюционным путем, с помощью переговоров, компромиссов, выборов и т. д., а именно к насильственному ниспровержению таких отношений, а значит, и уничтожению тех групп, на которых они держались, т. е. людей. Маркс утверждал, что конфликт между личностью и обществом существовал лишь потому, что был конфликт между классами. Когда исчезнут классы, класс эксплуататоров и классовая борьба, то никакого конфликта между личностью и обществом не будет. На деле же общество и коммунистический монстр — государство полностью поработили человека и тем самым полностью отделили его от себя.

Но отчуждением личности, как известно, дело не ограничилось. Ленинско-сталинское государство развязало невиданный в истории массовый террор против своих же граждан. Это было то, что во всем мире называлось апокалиптическими ужасами.

Вот почему так опасно явно намечающееся в современной России непомерное усиление государства в ущерб демократии и гражданским институтам. Причем именно для России это особенно опасно, поскольку, с одной стороны, в ней сохраняется крайне вредный опыт недавнего тоталитарного государства, а с другой — практически полностью отсутствуют традиции демократии, привычки и потребности в демократических ценностях. Негативный опыт еще прочно хранится в психологии народа и отдельных социальных групп. В антидемократическом ожесточении государства слишком многие продолжают видеть способ решения многих насущных проблем и, прежде всего наведения порядка в стране.

Религиозная нетерпимость, присущая христианству, о которой говорилось выше, особенно наглядно проявляется в Апокалипсисе, достаточно вспомнить послания семи церквам и другие места этой книги, где изрыгаются проклятия и угрозы всем инакомыслящим. То же самое можно наблюдать в коммунизме, фашизме и национал-социализме, в идеологии и практике которых легко обнаружить универсальное, абсолютное обезличивание людей. Все должны мыслить одинаково, иметь одни и те же суждения, даже внешне, как в Китае и Северной Корее, выглядеть как все. Личная оригинальность не просто порицается, она может стоить головы. Такая универсализация наносит сокрушительный удар по ярким индивидуальностям, наиболее творческим людям, в целом по духовной и художественной культуре общества, которое превращается в покорное стадо, которым, правда, легко управлять. Можно сказать, что происходит возвращение к первобытному образованию, которое жило под знаком коллектива, а личность не поднялась над ним и не осознала границ, которые отделяют ее от него.

Бердяев полагал, что расовая (нацистская) теория с христианской и просто с человеческой точек зрения гораздо хуже, чем классовая теория, в ней дегуманизация гораздо глубже. В классовой теории марксизма человек из обреченных на гибель буржуазных классов может все-таки спастись через изменение сознания, он может усваивать марксистскую идеологию, стать коммунистом или даже народным комиссаром. В расовой теории спасения нет. Если ты еврей или негр, то никакое изменение сознания, никакие верования и убеждения тебя не спасут, ты погиб. Если еврей становится христианином, то это его не спасет. И если он становится национал-социалистом, не спасет. Истинным германским «арийцем» также нельзя сделаться, как нельзя сделаться евреем, им можно только родиться. Фатум крови довлеет над человеком. Это есть абсолютный детерминизм и фанатизм[98].

С этим можно согласиться лишь отчасти. Действительно, в коммунистическом СССР некоторые представители дворянства, купечества и деловых кругов путем обмана или рабского приспособления и даже предательства, после многих проверок и покаяний могли уцелеть, а отдельные даже допускались в правящую номенклатуру. Но это были только исключения, которым никто не мог гарантировать безопасность точно также, как и представителям самых что ни на есть трудящихся классов. Не будем забывать, что в СССР репрессии против своего народа были намного более масштабными и жестокими, чем в гитлеровской Германии.

Взор апокалиптика, иудейского или христианского, созерцающего сверхдальние миры и мыслящего сверхглобальными категориями, тем не менее не замутнен ими. Апокалиптик тверд, спокоен и уверен, он неподвластен никаким сомнениям и колебаниям, поскольку убежден в божественном промысле, который правит историей. А в ней практически не остается места для свободной личности, которая без остатка подчинена высшей воле; отсюда и та легкость, с которой расправляются с людьми. Божество, конечно, не идентифицируется с ними, на то оно и божество, тем более что в конце времен обещает им вечное блаженство.

Взор коммунистического апокалиптика тоже ясен и лучезарен, он тоже не подвержен сомнениям. Непоколебимы его последователи, особенно из числа бедных и необеспеченных слоев населения, которым мысль о будущем процветании всегда согревала их незатейливые и доверчивые сердца.

Автору (авторам) Апокалипсиса история представляется как процесс, ведущий к строго определенной цели на самом краю исторического горизонта. Все, что происходит в рамках этого процесса, имманентно по отношению к нему. Впрочем, говорить здесь о горизонте не следовало бы, поскольку горизонт, как известно, все время отступает, если пытаться приблизиться к нему. Апокалиптический же (равно как и коммунистический) не отодвигается от путника, вот только когда он придет к нему, неизвестно. Но это не смущает путника-апокалиптика, для которого хилиазмическая потребность является настолько определяющей, что вытесняет и подавляет все остальные, но обеспечивает ему ценность восприятия жизни. Он теряет ощущение времени, оно становится для него незначащим, и он весь отдается вечности. Поэтому такой спутник является мифологом-творцом и потребителем мифов — ведь миф всегда (или почти всегда) уходит в вечность. Однако если время для него ничто, то он не движется, а топчется на месте.

Хилиазм как тысячелетнее царство с торжеством всеобщего благоденствия по окончании времен представляет собой сугубо мифологическую категорию — апокалиптическую или коммунистическую. Хилиазм не может быть устранен не из христианской апокалиптики, не из коммунистических учений, и в их рамках он выступает как форма абсолютного восприятия истории и ее единственный ориентир. Все человечество должно двигаться к нему, и только к нему. Вот почему есть все основания рассматривать коммунистическое учение как чрезвычайно завуалированную разновидность религии, но именно по этой причине коммунизм резко враждебен к религии: ведь ему очень хочется отмежеваться от нее, тем самым доказывая свою реалистичность.

Хотя мессия в Апокалипсисе уже не призывается, он все-таки оказывается в центре идей и событий Откровения. Надо сказать, что и в дохристианской иудейской апокалиптике он тоже появлялся, но в иудаизме он не мог занять того места, которое впоследствии в христианстве им было получено. В различных апокалиптических иудейских представлениях он выступал иногда в качестве коллективного образа, человека, царя или героя. Он активно помогает своему народу, освобождает его и карает его врагов, утверждает могущественное царство с Иерусалимом в качестве столицы, даже присутствует при воскрешении из мертвых и на Страшном суде соединяет с Богом. Как мы видим, иудейский мессия творит и земные, и божественные дела, христианский же в Апокалипсисе занят практически только вторыми. В этой книге, если не принимать во внимание послания семи церквам, он целиком погружен в неземные заботы, созидая новые миры, в которых не будет места болезням, страданиям и смерти, хотя именно они, по Апокалипсису, являются непременным условием наступления царства божьего. Коммунистическое учение тоже призывало к лишениям и страданиям ради светлого будущего.

В коммунизме мессия тоже имеется. Обычно считают, что им был назначен пролетариат, которому, кстати, отнюдь не стала принадлежать государственная власть после октябрьского переворота. Подлинным мессией в коммунизме, точнее — отцом-мессией, был Маркс, а в России сыном-мессией — Ленин.

Нельзя не обратить внимание на то, что христианство в Иудее и других средиземноморских странах, коммунизм в России и нацизм в Германии развивались и укреплялись в довольно сходных обстоятельствах политической нестабильности и острых социальных конфликтов, особенно болезненных для низших классов. Хотя, конечно, христианство развивалось медленнее, медленнее завоевывало руководящие политические и идеологические позиции, что, наверное, для тех лет неудивительно. Но сходство этим не исчерпывается.

Коммунизм в России и нацизм в Германии смогли добиться того, что их политические режимы, партии и правительства полностью отождествлялись населением с Родиной, соответственно с Россией (СССР) и Германией. Человек, несогласный с режимом и критиковавший его, автоматически всегда расценивался как враг Родины и неизменно оказывался вне жизни. Такой же порядок стремился установить и Апокалипсис: каждый, кто выступал против его идеологии, рисковал тем, что Бог отнимет у него «участие в книге жизни». Эта крайняя нетерпимость христианства к любым другим религиозным идеологиям тогда, в римском обществе, и позже вызывала неизменное осуждение всех свободомыслящих людей.

Очень роднит Апокалипсис с коммунизмом и нацизмом фигура мессии, но именно в ее апокалиптическом обличье — грозного и жестокого владыки, который не остановится перед массовыми жертвами. Такие мессии — носители того типа характера, который принято называть даже не авторитарным, а тираническим, который постоянно проявляет стремление к власти и подавлению других. Люди с подобным характером очень страдают, если нет объекта, на который они могут обрушить свою власть, и они имеют все права наслаждаться ею. Ленин и Гитлер, а позже Сталин стали активно выступать в роли спасителей, которые создают для человечества и прежде всего для своих народов новую жизнь. Гитлер даже называл себя господствующей апостольской натурой.

Апокалипсис не устает утверждать, что все происходящие на его страницах действия бога-отца и агнца только на пользу людям, которые, конечно, окружены врагами и нуждаются в защите. Боги как раз и могли ее обеспечить. Абсолютно то же самое вещали окутанные паранойяльным туманом коммунистические и нацистские вожди, напыщенно утверждавшие, что их действия служат прежде всего высшим интересам цивилизации. Свою агрессию эти лидеры всегда оправдывали тем, что они защищаются от нападений и беспощадности своих врагов. Сам же главный объект заботы — человек — ничего из себя не представляет, он — ничто и должен признать свое ничтожество и смириться с этим. Он обязан раствориться в высшей силе и ощутить гордость от причастности к ней. Гитлер, объясняя свое понимание идеализма, писал, что только идеализм принуждает людей к добровольному признанию прерогатив принуждающей силы и тем самым превращает их в пылинки мирового порядка, образующего и формирующего вселенную.

Гитлер рассматривал самоотверженность и полный отказ от собственного «Я» как единственно приемлемый тип поведения, поэтому обучение покорности и терпимости объявлялось главной целью воспитания.

Поскольку в Апокалипсисе человек ничто (то же самое повторяют нацизм и ортодоксальный марксизм), история полностью сосредотачивается в божьих руках, мир может развиваться только в силу сверхъестественного воздействия (в ортодоксальном марксизме-ленинизме — идей его основоположников, которым (идеям и основоположникам) придаются магические возможности. Эсхатология оказывается центральным нервом и того, и другого учения. Зачарованный эсхатологическими образами хилиазма, человек обретает великие надежды, не отдавая себе отчета в том, что ослеплен утопиями и вымогает чудо.

Насилие — бог коммунизма и нацизма, без него они не представляют себе ни собственного господства, ни достижения декларируемых ими целей. То же самое полностью относимо к идеологии, проповедуемой Апокалипсисом, при этом я утверждаю, что Апокалипсис это именно проповедовал и к этому призывал, насилием и угрозами эта книга пропитана от начала и до конца, буквально до последних строк. Эта проповедь была услышана и воспринята, она положила начало тому длительному периоду в истории западной цивилизации, когда христианство из преследуемой религии надолго превратилась в преследующую.

Природа насилия в коммунизме и нацизме по сравнению с его проповедью в Откровении различна, особенно если иметь в виду источники. В коммунизме и нацизме безудержная агрессия во многом стала следствием непонимания социальных процессов в мировой истории и способов решения актуальных социальных проблем. В призывах к насилию нет ничего романтичного, но законспирированная террористическая деятельность и возможность безграничной власти над людьми и произвола смогли мобилизовать себе на службу множество людей, в том числе молодых и весьма активных. Коммунонацистская агрессия стала также порождением ошибочного понимания человеческой природы, которую пытались изменить таким путем. Насилие мыслилось как прагматический и в целом правильный и повседневный путь к достижению целей.

Гитлеровский план уничтожения целых народов, которых он считал неполноценными, ненужными и даже вредными для процветания германской нации и ее гегемонии во всем мире, к несчастью, частично был претворен в жизнь. Его тысячелетний рейх, построенный на костях миллионов, в сущности мало отличался от того, что планировали коммунисты (не только российские, но и, например, камбоджийские) или автор (авторы) Апокалипсиса. «Новый дивный мир» предназначался, соответственно, избранному германскому народу, строителям коммунизма (пролетариату во главе с коммунистической партией) или исповедовавшим истинную религию. Всем другим там места не было.

Гитлер говорил: «Мы обязаны истреблять народы, так же точно, как мы обязаны систематически заботиться о немецком населении. Следует разработать технику истребления народов. Вы спросите: что значит «истреблять народы»? Подразумеваю ли я под этим истребление целых наций? Конечно. Что-то в этом роде, все к тому идет. Природа жестока, и нам тоже позволено быть жестокими. Если я брошу немцев в стальную бурю грядущей войны, не жалея драгоценной немецкой крови, которая прольется в этих битвах, то я тем более имею право истребить миллионы неполноценных, плодящихся подобно насекомым — не уничтожая их, а всего лишь систематически препятствуя их природной плодовитости. Например, на многие годы «отделив женщин от мужчин»[99]. Как известно, он использовал не этот способ, а физическое уничтожение.

Следует подчеркнуть, что Гитлер и национал-социалистическая идеология в целом тоже предавались эсхатологическим пророчествам такого же масштаба, как и марксизм, пытались заглянуть в сверхдальнее будущее человечества. Они не ограничивались сравнительно ближним временем, но от этого их программы не становились менее людоедскими. Тем не менее мы найдем у Гитлера финальные пророчества, причем, что знаменательно, со ссылками на марксизм и в апокалиптических выражениях. Так, он говорил: «Мы — Движение. Ни одно выражение не выразит нашу сущность лучше. Марксизм учит, что мир изменяется в результате глобальных катаклизмов. Тысячелетний Рейх сошел с небес, как небесный Иерусалим. После этого всемирная история должна прекратиться. Развития больше нет. Повсюду воцарился порядок. Пастырь пасет своих овец. Вселенная закончилась. Но мы знаем, что не существует конечного состояния, не существует вечности, есть только вечные превращения»[100].

Россия, как и большинство бывших советских республик, до сих пор была значительно меньше подвержена религиозным апокалиптическим метаниям, чем западные страны и особенно США. Возможно, это имеет место потому, что коммунистический апокалипсис бесконечные десятилетия у нас вполне успешно заменял новозаветный. Но с крахом советской империи мистические идеи Конца света вполне могут занять пустующее место в идеологической нише, и глашатаи последнего дня уже взялись за дело. Об иммунитете от этой напасти никто еще не думает. Между тем потребность знать, что будет с миром в конечном итоге, относится к числу наиболее значимых, хотя и неосознаваемых. Постоянно раздающиеся в России сетования по поводу утраты идеологических ориентиров достаточно внятно сигнализируют об актуализации названной потребности.

Апокалиптическое видение мира, как уже неоднократно говорилось выше, не является исключительным атрибутом христианства, оно присуще и другим религиям, в том числе исламу и иудаизму. Но именно апокалиптическая символика и смыслы Иоанна Богослова пронизывают православное сознание в такой степени, что способны придавать отечественной истории и общественной жизни самые неожиданные обороты. Когда Маркс, Ленин, Сталин, Гитлер провозглашали наступление «нового дивного мира», требовали истребления врагов и действительно уничтожали их, они лишь говорили на светском языке, но, в сущности, провозглашали идеи древних людей, закрепленные в последней библейской книге. Поэтому их лозунги находили широкое и быстрое признание.