Исторический материализм

9.1. Социально-экономические корни и историческая эволюция оппортунизма к социал-фашизму

Главным препятствием на пути пролетариата к завоеванию власти и победе над капиталом является ныне социал-фашизм, наличие крупных, имеющих ещё большое влияние на рабочие массы социал-демократических партий — «буржуазных рабочих партий». Международная социал-демократия, II Интернационал и его секции‚ — главная социальная опора буржуазного господства; международная социал-демократия превратилась в агентуру международной буржуазии по подготовке к интервенции против первого в мире пролетарского государства.

II Интернационал никогда не представлял собою единого целого. В нём с самого начала его образования боролись две тенденции, два течения: революционное и оппортунистическое. «На деле однако основная работа II Интернационала велась по линии оппортунизма» (Сталин).

Оппортунизм в рабочем движении почти с самого начала существования (с 40-х годов XIX в.) получил своё теоретическое выражение в пересмотре (ревизии) рядом теоретиков социал-демократии всех важнейших составных частей учения Маркса — в ревизионизме. B конце XIX в. выявилась «целая полоса безраздельного господства оппортунизма II Интернационала» (Сталин).

Ленин дал наиболее глубокий анализ исторических причин развития ревизионизма и его социальной основы. «Неудивительно, — писал Ленин в 1908 г., — что учение Маркса, которое прямо служит просвещению и организации передового класса современного общества, указывает задачи этого класса и доказывает неизбежную — в силу экономического развития — замену современного строя новыми порядками, неудивительно, что это учение должно было с боя брать каждый свой шаг на жизненном пути… Но и среди учений, связанных с борьбой рабочего класса, распространённых преимущественно среди пролетариата, марксизм далеко и далеко не сразу упрочил своё положение. Первые полвека своего существования (с 40-х годов XIX в.) марксизм боролся с теориями, которые были в корне враждебны ему… Но когда марксизм вытеснил все сколько-нибудь цельные враждебные ему учения (из идеологии рабочего движения. — Авт.), то тенденции, которые выражались в этих учениях, стали искать себе иных путей. Изменились форма и повод борьбы, но борьба продолжалась. И вторые полвека существования марксизма начались (90-е годы прошлого столетия) с борьбы враждебного марксизму течения внутри марксизма». «Домарксистский социализм разбит, — заключает Ленин. — Он продолжает борьбу уже не на своей самостоятельной почве, а на общей почве марксизма как ревизионизма»[458]. Диалектика истории такова, — отмечает и в другом месте Ленин, — что «теоретическая победа марксизма заставляет врагов его переодеваться марксистами. Внутренне сгнивший либерализм пробует оживить себя в виде социалистического оппортунизма»[459].

Ревизионизм таким образом представлял собой чуждое и враждебное марксизму течение, стремившееся подорвать марксизм изнутри, выступавшее с этой целью «на общей почве марксизма», т. е. в форме внешне-марксистской фразеологии. Чем больше побеждал марксизм все прочие идеологические течения в рабочем движении и укреплялся в умах рабочего класса, тем всё более становилась необходимой для групп, враждебных марксизму, но желавших влиять на пролетариат, эта подделка, мимикрия «под марксизм», задачей которой было однако под флагом марксизма протащить враждебные революционному пролетарскому движению взгляды.

Совершенно очевидно, что враждебность ревизионизма подлинно революционному марксизму объяснялась его классовой основой, чуждой пролетариату. Ленин недаром видел в оппортунизме тот же «внутренне сгнивший либерализм», недаром он отмечал, что все возражения ревизионистов марксизму сводились к системе «давно известных либерально-буржуазных взглядов». «Неизбежность ревизионизма, — указывал он, — обусловливается его классовыми корнями в современном обществе»[460]. Эти классовые корни ревизионизма Ленин усматривал в неизбежном проникновении в рабочее движение мелкой буржуазии, которое имело место на всех ступенях развития капитализма и во всех странах и превратило ревизионизм в интернациональное явление.

«В чём, — спрашивал Ленин, — заключается его неизбежность в капиталистическом обществе? Почему он глубже, чем различия национальных особенностей и степеней развития капитализма? Потому что во всякой капиталистической стране рядом с пролетариатом всегда стоят широкие слои мелкой буржуазии, мелких хозяев. Капитализм родился и постоянно рождается из мелкого производства. Целый ряд „средних слоёв“ неминуемо вновь создаётся капитализмом (придаток фабрики, работа на дому, мелкие мастерские, разбросанные по всей стране, ввиду требований крупной, например велосипедной и автомобильной, индустрии и т. д.). Эти новые мелкие производители также неминуемо опять выбрасываются в ряды пролетариата. Совершенно естественно, что мелкобуржуазное мировоззрение снова и снова прорывается в рядах широких рабочих партий»[461].

Мелкобуржуазная сущность оппортунизма получила своё выражение в защите им сотрудничества классов, в отречении от идеи социалистической революции и от революционных методов борьбы. Основной характеристикой оппортунизма Ленин считал «приспособление к буржуазному национализму, забвение исторических преходящих границ национальностей или отечества, превращение в фетиш буржуазной легальности, отказ от классовой точки зрения и классовой борьбы из боязни оттолкнуть от себя широкие массы населения (читай: мелкобуржуазные) — таковы, — отмечал Ленин, — идейные основы оппортунизма»[462].

Такой же мелкобуржуазной характерной чертой оппортунизма являлась неопределённость, расплывчатость его и неуловимость его позиций. «Оппортунист, — говорил Ленин, — по своей природе уклоняется всегда от определённой, бесповоротной постановки вопроса, отыскивает равнодействующие, вьётся ужом между исключающими одна другую точками зрения. Старается „быть согласным“ и с той и с другой, сводя свои разногласия к поправочкам и сомнениям, к благим невинным пожеланиям и пр.»[463].

Другую историческую причину развития оппортунизма и ревизионизма Ленин видел в процессе обуржуазивания отдельных слоёв пролетариата, процессе, особенно характерном для империалистической эпохи, когда буржуазия имеет возможность из своих сверхприбылей подкупить рабочую аристократию и профбюрократию. Это обуржуазивание части пролетариата вело к прямому проникновению в его ряды буржуазной идеологии, хотя и последняя зачастую принимала внешние «марксистскообразные» формы. Чем теснее со времени империалистической войны в течение всего послевоенного периода становилась связь оппортунистической верхушки социал-демократии с буржуазным обществом и государством, тем всё в большей степени в теоретических воззрениях социал-демократии находило своё проявление откровенно-буржуазное мировоззрение: ревизионизм превратился в социал-фашизм.

Историческая колыбель оппортунизма — это Англия. В Англии капитализм раньше, чем в других странах, имел в своём распоряжении, благодаря своему монопольному положению, сверхприбыли для подкупа и развращения рабочих. Поэтому в Англии раньше, чем в других странах, создался привилегированный слой рабочей аристократии, привилегированный слой рабочих вождей, подкупленных буржуазией. Ещё в 1858 г. Энгельс писал Марксу по поводу английского оппортунизма: «Английский пролетариат фактически обуржуазивается, так что самая буржуазная из всех наций хочет, повидимому, довести дело в конце концов до того, чтобы иметь буржуазную аристократию и буржуазный пролетариат рядом с буржуазией».

Это обуржуазивание английской рабочей аристократии получило своё выражение в тред-юнионизме, в стремлении оторвать профсоюзное движение и экономическую борьбу пролетариата от политической борьбы, от борьбы за социализм. Английский социализм находил своё теоретическое выражение лишь в так называемом фабианстве — реформистски-интеллигентской группе, исповедывавшей эволюционный позитивизм Спенсера и христианский «социализм». В наши дни процесс постепенного сращения рабочей аристократии и профбюрократии в Англии с буржуазным государством получил своё завершение, выраженное в откровенно-буржуазной политике английской «рабочей» партии, в проповеди Макдональдами, Гендерсонами и Томасами «конструктивного» социализма.

В Германии уже во второй половине 60-х годов и первой половине 70-х годов шла ожесточённая борьба между лассальянцами и эйзенахцами. Сторонники и последователи Лассаля защищали соглашательство с господствующими классами ради отдельных политических подачек, а эйзенахцы стояли на позиции непримиримой классовой борьбы. Лишь после победы марксизма над лассальянством и другими идеологическими течениями внутри немецкого рабочего движения (над прудонизмом Мюльбергера, позитивизмом Дюринга) эти классово чуждые пролетариату течения начинают появляться в «марксистском» одеянии. Бывший марксист Эд. Бернштейн возглавляет это движение в 90-х годах и даёт ему его название, выступив с требованием ревизии теоретических основ учения Маркса.

В философии ревизионизм выступил против материализма, призывая вернуться назад к Канту, и против диалектики, подменяя её эклектикой и мещанской софистикой. «Диалектика, — заявлял Бернштейн, — предательница, она засада на пути к правильному суждению о вещах». Бернштейн и его последователи отрицали возможность научно обосновать социализм, отрицали превосходство крупного производства над мелким производством, особенно в сельском хозяйстве, доказывали возможность для мелких производителей удержаться и при капитализме. Они отрицали также неизбежность краха капитализма и роль экономических кризисов, отрицали факт растущего обнищания рабочего класса. Особенно резко выступал ревизионизм против теории классовой борьбы, которая-де немыслима и не нужна в демократическом обществе. В 1898 г. в своих «Проблемах социализма» Бернштейн писал: «Нужно, чтобы в социал-демократии оказалось достаточно мужества, чтобы избавиться от устарелой фразеологии и казаться тем, что она есть в действительности, т. е. демократически-социалистической партией реформ. Что же такое в настоящее время социал-демократия, как не партия, которая стремится к преобразованию общества в духе нашего учения посредством демократических и экономических реформ»[464].

B течение всего довоенного периода «бернштейнианство» получает в немецкой социал-демократии самое широкое развитие в лице откровенного реформистского правого крыла во главе с Фольмаром, Давидом и др.

9.2. Каутскианский центризм и люксембургианство

Наряду с откровенно ревизионистским течением, в немецкой и международной социал-демократии возникают также колеблющиеся в своих воззрениях промежуточные группировки, какими были каутскианский центризм и люксембургианство («левое» крыло социал-демократии).

Карл Каутский — виднейший теоретик современной немецкой и международной социал-демократии, никогда не занимал строго выдержанных позиций ортодоксального революционного марксизма. Ещё Маркс в одном из своих писем издевался над философской ограниченностью Каутского, а Ленин уже в 1901 г. отмечает «каучуковый» характер его формулировок. Рассматривая в «Государстве и революции» извращение и замалчивание Каутским марксистского учения о государстве и прослеживая с этой целью ранние и даже лучшие работы Каутского, Ленин ярко показывает, как из всей этой суммы ошибок, недомолвок и умолчаний Каутского вырос весь его беспринципный оппортунизм. Точно так же очень рано мы находим у Каутского попытки примирить марксизм с кантианством и с махизмом, протащить в марксизм буржуазную теорию равновесия и приспособления общества к природе‚ биологическое понимание Каутским социальных инстинктов и многие другие крупнейшие извращения диалектического и исторического материализма. Полемика, которую Каутский как представитель социал-демократической «ортодоксии» вынужден был после долгих колебаний начать с Бернштейном, носила крайне беспомощный и примиренческий по существу характер, причём Каутский сам скатывался на позиции Бернштейна в целом ряде принципиальных вопросов (в оценке диалектики, в отрицании обнищания пролетариата и т. д.). Явно меньшевистскую позицию занимал Каутский и в своей оценке дискуссии между русскими большевиками и меньшевиками в 1903–1904 гг. Во время революции 1905 г. Каутский под давлением «левых» социал-демократов несколько приблизился к большевистской оценке движущих сил и перспектив русской революции, занимая более правильные позиции, чем Плеханов. Однако в период последовавшей реакции Каутский вновь занял колеблющуюся полуменьшевистскую линию, на словах стремясь возвыситься и над правыми и над левыми социал-демократами и примирить тех и других, на деле же поддерживая оппортунистов в Германии и меньшевиков-ликвидаторов в России. К этому времени окончательно оформляется центристское течение в немецкой социал-демократии (Каутский, Ледебур, Гаазе и др.), характерное своим теоретическим и политическим эклектизмом, колебавшееся между правыми и левыми социал-демократами и в сущности являвшееся особой разновидностью меньшевизма, течение ещё более опасное, чем откровенный оппортунизм, благодаря своей «марксистской» фразеологии. Следует тут же отметить, что центризм представлял собой явление, характерное не только для Германии, но приобрёл международный характер: в частности, троцкизм представлял собой не что иное, как одну из русских разновидностей центризма.

Особое место занимали в довоенной немецкой социал-демократии и в международном рабочем движении так называемые левые социал-демократы (Р. Люксембург, Ф. Меринг и др.). Левых социал-демократов отличало большее понимание революционных перспектив рабочего движения: революционный характер носила позиция левых социал-демократов в период германской революции, когда они вошли в германское коммунистическое движение. Однако, считая Розу Люксембург «орлом» среди социал-демократических «кур», Ленин жестоко критиковал многочисленные оппортунистические ошибки Розы и других германских «левых». В своём «Накоплении капитала» Р. Люксембург открыто ревизует самые основы марксистского учения о капиталистическом воспроизводстве и даёт совершенно неверную характеристику империализма. Явно меньшевистскую позицию Р. Люксембург заняла в своей оценке спора по организационному вопросу между большевиками и меньшевиками, не сумев понять диалектическое взаимоотношение между стихийностью и сознательностью в рабочем движении и защищая меньшевистскую теорию стихийности. В период революции 1905 г. Роза не поняла её буржузано-демократического характера при гегемонии пролетариата и в в своей оценке роли крестьянства и отношения к нему пролетариата занимала линию, близкую к троцкизму. Взгляды Розы Люксембург на национальный вопрос были в корне противоположны ленинскому принципу «права наций на самоопределение» и приводили к фактической поддержке позиций злейших ликвидаторов и буржуазных национал-либералов. Явно оппортунистический характер носила и критика Розой политики большевиков уже после Октябрьской революции. Отдавая должное революционным заслугам Р. Люксембург, было бы поэтому совершенно неправильным отождествлять «люксембургианство» с большевизмом, видеть в «люксембургианстве» зародыши будущего германского большевизма и замазывать все эти оппортунистические извращения Розы.

Как это убедительно показал т. Сталин, такие попытки, равно как и заявления о том, что Ленин не вёл до войны борьбы с каутскианским центризмом и люксембургианством, представляют собой троцкистскую контрабанду, троцкистскую клевету на Ленина и ленинизм[465]. Левые социал-демократы и в теоретических основах своих воззрений и ряде важнейших политических вопросов были весьма близки к троцкизму.

Методологическими основами воззрений люксембургианства были механицизм и идеализм. Признавая на словах революционную диалектику, Роза Люксембург однако давала ей механистическое и субъективистское истолкование и применение. Выше уже отмечалось (гл. 3, 13), что, ревизуя марксову теорию расширенного капиталистического производства, Роза полагала необходимым исходить при объяснении накопления капитала не из внутренних закономерностей капиталистического производства, а из внешних соотношений капитализма с некапиталистической средой. «Накопление‚ — писала Роза, — является не только внутренним отношением между отраслями капиталистического хозяйства; оно прежде всего является отношением между капиталом и некапиталистической средой»… В накоплении капитала Роза Люксембург видела «процесс обмена веществ между капиталистическим и докапиталистическим способами производства», полагая, что без реализации капиталистической прибавочной стоимости через посредство «третьих лиц», т. е. мелкой буржуазии, крестьянства, немыслимо самое существование капитализма. Капитализм, по словам Розы, живёт разорением этих докапиталистических формаций: он «не может существовать без других хозяйственных форм как среды и питательной почвы». Уничтожая мелкое товарное производство в отсталых странах, колониях и т. д., капитализм автоматически сам готовит себе гибель! Из этой механистической установки Розы Люксембург вытекали, во-первых, её отрывающее экономическое развитие от политической борьбы представление об автоматическом крахе капитализма, который оказывается возможным по мере уничтожения им своей «питательной среды». Из этого вытекала далее меньшевистская недооценка Розой революционных возможностей крестьянства, возможностей его некапиталистического развития. C этой же теорией накопления Розы было связано и её ошибочное понимание империализма как политического выражения конкурентной борьбы капиталистов за остатки ещё не поделённой «некапиталистической мировой среды».

Основное противоречие капитализма — между общественным производством и частным присвоением — Роза стремится подменить «глубоким основным противоречием между производительной и потребительской способностью капиталистического общества»[466]. Роза забывает здесь о том, что потребление всецело определяется производством. Выдвигая потребление некапиталистических слоёв как основной рычаг развития капиталистического производства, она соскальзывает на позицию исторического идеализма. Этот идеализм, как характерную черту методологии Р. Люксембург, Ленин отмечал и в полемике с ней по национальному вопросу. Ленин подчёркивал субъективистский, софистический характер диалектики Розы и её рассуждений о неизбежности превращения национальной войны в империалистическую войну. «Только софист‚ — писал Ленин, — мог бы открыть разницу между империалистской и национальной войной на том основании, что одна может превратиться в другую. Диалектика не раз служила мостиком к софистике». И в другом месте он указывал Розе: «Надо исходить из объективного, надо взять взаимоотношение классов по данному пункту. Не делая этого, Роза Люксембург впадает как раз в тот грех метафизичности, абстрактности, общего места, огульности и пр., в которых она тщетно пытается обвинить своих противников»[467].

Таким образом очевидно, что самая механистическая, абстрактная, субъективистская методология люксембургианства была в корне противоположна материалистической диалектике ленинизма и подвергалась жестокой критике со стороны Ленина.

Не лучше обстоит с утверждением, что Ленин якобы не боролся с довоенным центризмом Каутского. У Ленина мы действительно находим и положительные отзывы о Каутском, относящиеся главным образом к периоду революции 1905 г. Но эта положительная оценка Лениным Каутского имела место лишь тогда и постольку, когда и поскольку сам Каутский в отдельные периоды приближался к большевистскому пониманию русской революции. В то же время Ленин в целом ряде своих довоенных выступлений резко критиковал Каутского, лишь только тот обнаруживал свойственные ему колебания и свой меньшевизм. Так ещё в 1905 г. Ленин в письме к Бебелю критикует меньшевистскую позицию Каутского в его оценке разногласий по организационному вопросу между большевиками и меньшевиками, указывая, что Каутский пытается «ослабить темпы формальной организации, т. е. организации вообще». Ленин критикует меньшевистскую позицию Каутского по вопросу о лозунге «временного революционного правительства». B другом случае Ленин отмечает «путаницу» Каутского, который «договорился до чудовищных вещей», признав вместе с русскими ликвидаторами, что «партия умерла» и т. д.[468] Ленин выступал и против философских ошибок Каутского в оценке махизма. Поэтому глубоко ошибочной является позиция тех меньшевиствующих идеалистов, которые пытались провести резкую грань между «двумя Каутскими» — довоенным и послевоенным. Такие утверждения только льют воду на мельницу троцкистов (Корш и др.). Последние также пытаются отождествить довоенный большевизм с центризмом и этим поддержать версию о «перевооружении» Ленина!

Единственным последовательным выразителем революционных традиций Маркса — Энгельса и их продолжателем явился русский большевизм в лице Ленина. Ленин возглавил борьбу против международного ревизионизма и вёл ещё в недрах II Интернационала неустанную борьбу со всеми его оттенками и разновидностями (бернштейнианство, каутскианство, люксембургианство, троцкизм, русский меньшевизм и т. д.), вёл постоянно линию на раскол с оппортунизмом и центризмом, на откол от него лучших элементов рабочего движения. В этом и заключается важнейшее международное значение большевизма как прямого продолжения революционного коммунизма Маркса и Энгельса.

9.3. Оппортунизм в русской социал-демократии. Троцкизм в предреволюционный период

В своём известном письме в редакцию журнала «Пролетарская революция» т. Сталин подчеркнул всё огромное международное значение большевизма и той борьбы, которую Ленин вёл во II Интернационале со всеми разновидностями оппортунизма и его теоретического выражения в ревизии марксизма. В этом смысле исключительно важную роль для развития всего международного рабочего движения и его теоретических основ сыграла и та борьба, которую большевизм вынужден был вести с оппортунизмом внутри довоенной российской социал-демократии. Потому что вопросы русской революции были вместе с тем вопросами и мировой революции (Сталин).

«В русской социал-демократии, — отмечает Ленин, — ревизионизм c самого начала массового рабочего и массового социал-демократического движения 1895–1896 гг. имел влияние… „Экономизм“ 1895–1902 годов, меньшевизм 1903–1908 годов, ликвидаторство 1908–1914 годов есть не что иное, как русская форма или разновидность оппортунизма и ревизионизма»[469]. В другом месте Ленин в следующих словах характеризует важнейшие этапы этой борьбы большевизма с оппортунизмом в России.

«Экономизм» был оппортунистическим течением в русской с.-д. Его политическая сущность сводилась к программе: «рабочим — экономическая, либералам — „политическая борьба“». Его главной теоретической опорой был так называемый «легальный марксизм» или «струвизм», который «признавал» «марксизм», совершенно очищенный от бешеной революционности и приспособленный к потребностям либеральной буржуазии… Старая «Искра» (1900–1903) победоносно провела борьбу с «экономизмом» во имя принципов революционной социал-демократии…

Эпоха буржуазно-демократической революции породила новую борьбу течений социал-демократии, которая была прямым продолжением предыдущей. «Экономизм» видоизменился в «меньшевизм». В бурные 1905–1907 годы меньшевизм был оппортунистическим течением, которое поддерживали либеральные буржуа и которое проводило либерально-буржуазные тенденции в рабочем движении. Приспособление борьбы рабочего класса к либералам — в этом была его суть. Напротив, большевизм ставил «задачей социал-демократических рабочих поднимать на революционную борьбу демократическое крестьянство вопреки шатаниям и изменам либерализма».

Эпоха реакции в совершенно новой форме опять поставила на очередь дня вопрос об оппортунистической и революционной тактике социал-демократии. Главное русло меньшевизма, вопреки протестам многим лучших его представителей, породило течение ликвидаторов, отречение от борьбы за новую революцию в России, от нелегальной организации и работы‚ презрительные насмешки над «подпольем», лозунгом республики и т. д… «Отстаивая верность революционным заветам партии, поддерживая начавшийся подъём рабочего движения (после событий 1912 г. особенно), создавая легальную и нелегальную организации, печать и агитацию, „правдисты“ сплотили вокруг себя подавляющее большинство сознательного рабочего класса, тогда как „ликвидаторы“, действуя как политическая сила исключительно в лице группы „Нашей зари“, опирались на всестороннюю помощь либерально-буржуазных элементов»[470].

Но кроме борьбы большевизма с откровенным оппортунизмом, — указывает Ленин, — «большевизм вырос, сложился и закалился в долголетней борьбе против мелкобуржуазной революционности, которая смахивает на анархизм или кое-что от него заимствует». Здесь Ленин отмечает борьбу большевизма с социалистами-революционерами, а затем внутри большевистской партии с отзовизмом и ультиматизмом[471].

Эта борьба большевизма с различными отечественными проявлениями оппортунизма и ревизионизма справа и «слева» имела определённые методологические основы и переходила на методологическую почву. Ленин очень рано вскрыл кантианские основы «легального марксизма» («струвизма») и поставил вопрос об их разоблачении. Ленин неутомимо вскрывал в меньшевизме извращения философского материализма и уклон к кантианству (у Плеханова, Л. Аксельрод, Семковского, Деборина), махизм (у Валентинова, Юшкевича и др.), извращение диалектики и подмену её софистикой и эклектикой (у Плеханова, Мартова, Дана, Троцкого и др.), ревизию основ экономического учения Маркса (у Маслова, Плеханова), непонимание диалектики исторического процесса, либеральное понимание классовой борьбы и т. д. Ведя борьбу с «отзовистами» и «вперёдовцами», Ленин боролся одновременно с их махизмом (Богданов, Базаров и др.), «богостроительством» (Луначарский) и т. п.

Борьба, которую Ленин вёл с теоретическими ошибками и политическим оппортунизмом Плеханова, имела в этом смысле исключительно важное значение не только для русского, но и для мирового рабочего движения. Рассматривая Плеханова как меньшевика и жестоко критикуя его оппортунистические позиции (по вопросу о сознательности и стихийности, о характере русской революции, по аграрному вопросу и т. д.), Ленин в то же время видел в Плеханове лучшего представителя «меньшевиков-партийцев», «рабочих-меньшевиков», отмечал все случаи особой позиции Плеханова, отличной от меньшевизма, и на известном этапе считал целесообразным «объединение» с Плехановым для общей борьбы с ликвидаторами. По линии философской это нашло своё выражение в том, что Ленин ставил Плеханова, как диалектического материалиста, на много голов выше прочих меньшевиков и в то же время постоянно и неустанно вёл борьбу с философскими ошибками Плеханова, с его созерцательностью, иероглифизмом и т. д. Ленин подчёркивал всё огромное значение этой философской «разборки» не только для России, но и для всего европейского рабочего движения. Ленин отмечал также исторические особенности революционной России в её борьбе с оппортунизмом и особое значение этой борьбы, её богатейший опыт: «В течение около полувека, примерно с 40-х и до 90-х годов прошлого века, передовая мысль в России, под гнётом невиданного дикого и реакционного царизма, жадно искала правильной революционной теории, следя с удивительным усердием и тщательностью за всяким и каждым „последним словом“ Европы и Америки в этой области. Марксизм, как единственно правильную революционную теорию, Россия поистине выстрадала полувековой историей неслыханных мук и жертв, невиданного революционного героизма, невероятной энергии и беззаветности исканий, обучения, испытания на практике, разочарований, проверки, сопоставления опыта Европы. Благодаря вынужденной царизмом эмиграции революционная Россия обладала во второй половине XIX в. таким богатством интернациональных связей, такой превосходной осведомлённостью насчёт всемирных форм и теорий революционного движения, как ни одна страна в мире. C другой стороны, выросший на этой гранитной теоретической базе большевизм проделал пятнадцатилетнюю (1902–1917) практическую историю, которая по богатству опыта не имеет себе равной в свете»[472].

Ленин отмечает здесь одновременно и то обстоятельство, что русский большевизм впитал в себя весь опыт теоретической и практической борьбы всего мирового рабочего движения и тот богатейший опыт, который внесла в мировое рабочее движение практическая и теоретическая борьба русского большевизма. Русский большевизм не только непосредственно выступает во II Интернационале в защиту революционных позиций по вопросам международного рабочего движения (например выступления Ленина в защиту немецких «левых» с.-д., против Каутского по вопросу об английской рабочей партии, против Р. Люксембург по национальному вопросу и т. д.), но и вопросы борьбы большевизма с русским меньшевизмом приобретали международное значение, вызывали разногласия в руководящих органах II Интернационала, германской и польской с.-д. партий и содействовали организации и борьбе революционных элементов против оппортунистических (организационный вопрос, вопрос о движущих силах русской революции, проблема объединения русской с.-д.). Теоретический вес, которым пользовались в глазах западноевропейских «центристов» и оппортунистов оппортунистические элементы русской социал-демократии (Плеханов, Мартов, Троцкий, и ложное освещение ими положения в России во влиятельнейших теоретических органах с.-д. («Neue Zeit», «Vorwärts») также требовали пристального внимания со стороны большевиков к международному движению: как известно, беглые русские меньшевики и сейчас поддерживают теснейшую связь с международным социал-фашизмом, являясь источником его информации о Советской России!

В этом отношении важное значение имеет и та борьба, которую большевизм в течение всего довоенного периода вёл с троцкизмом. Теоретико-политический путь Троцкого в течение всех этих лет — путь центриста, путь непрестанных колебаний и политических «перелётов» от либералов к марксистам и обратно (Ленин). В немногие моменты только приближаясь к революционным позициям, Троцкий в огромном большинстве случаев защищает меньшевизм и ликвидаторство, прикрываясь «революционной» фразой и стремясь «примирить» и «объединить» все течения русской с.-д. на почве их мирного «соревнования».

Эта эклектическая линия троцкизма получила своё выражение уже в его ранней работе «Наши политические задачи». Троцкий обрушивается здесь на «политиков» и «якобинцев» — большевиков, которые, по словам Троцкого, отворачиваются от дистанции, лежащей между объективными и субъективными интересами рабочего класса, которые «не руководят пролетариатом, потому что сами исполняют его обязанности», которые «пытаются давить на другую общественную организацию отвлечённой силой классовых интересов, а не реальной силой пролетариата»: короче говоря, большевики «думают и решают» за пролетариат. В противоположность якобинцам-большевикам, Троцкий предлагал социал-демократам «быть только выразителями объективных тенденций», питать «несокрушимое доверие к исторической „воле“ пролетариата». Обвиняя большевиков в «организационном фетишизме», в «политической метафизике», в «политическом рационализме», Троцкий доказывал, что «не только общественному развитию в целом, но и отдельной партии нельзя предписать пути развития. Их можно только вывести из данных историей условий и расчищать путём неустанной критической работы». Взамен «организационного плана», Троцкий предлагал рассчитывать на «медленный, но неуклонный рост классового сознания». Троцкий указывал, что пролетариат «неспособен ещё давать уроки своей интеллигенции», что большевики «теоретически терроризируют» интеллигенцию: «Ортодоксализм предусматривает всё… Кто отрицает это, тот должен быть извергнут, кто сомневается, тот близок к отрицанию…» Троцкий предлагал поэтому «соревнование разных методов экономического и политического строительства», путём долгих «споров», путём «систематической борьбы различных течений внутри социализма»[473].

Уже здесь проявились все характерные черты троцкистской методологии. С одной стороны, идеалистический субъективизм и волюнтаризм, получивший своё выражение в интеллигентском анархизме Троцкого по отношению к партии и её решениям, в стремлении обеспечить свободу фракций и течений внутри партии, в противопоставлении «воли» пролетариата плану и рациональному предвидению партийной тактики. С другой стороны, здесь же ярко проявился меньшевистский механистический фатализм Троцкого, его непонимание соотношения между пролетариатом и партией, его защита меньшевистской «тактики-процесса» вместо «тактики-плана», его узкий эмпиризм, враждебный широким обобщениям.

Революция 1905 г. вызвала со стороны центриста Троцкого те же колебания в сторону революционных воззрений, какие она вызвала и у центриста Каутского: Троцкий солидаризировался со взглядами Каутского на нашу революцию в книжке «В защиту партии». Отметив это словесное «приближение» Троцкого к революционным позициям на Лондонском съезде 1907 г., Ленин счёл необходимым оговорить своё несогласие с троцкистской теорией «непрерывности революции», развивавшейся Троцким и Парвусом. Тогда же Ленин отметил всю беспринципность Троцкого, указав в частности, что проявленная Троцким по вопросу о думской фракции «боязнь признания ошибок» есть «непартийное нечто в нашей партии»[474].

Теория перманентной революции Троцкого в её применении к 1905 г., как указывал Ленин, представляла собой «игнорирование буржуазного характера революции, отсутствие ясной мысли по вопросу о переходе от этой революции к революции социалистической». Эта «оригинальная» теория «брала у большевиков призыв к решительной революционной борьбе пролетариата и к завоеванию им политической власти, а у меньшевиков — отрицание роли крестьянства». Как отмечал Ленин, эта теория на деле помогала «либеральным рабочим политикам России» (т. е. меньшевикам-ликвидаторам), которые под отрицанием роли крестьянства понимали «нежелание поднимать крестьянство на революцию».

И действительно, теория перманентной революции Троцкого, стремившегося быть «революционнее всех», представляла собой характерное для него соединение идеалистического авантюризма и явно механистической недооценки внутренних сил и возможностей нашей революции, упование на мировую революцию и в то же время непонимание противоречивых путей общего развития мировой революции и особой роли в этом общем развитии каждой отдельной революционной страны. «Предоставленный своим собственным силам, — писал Троцкий, — рабочий класс России будет неизбежно раздавлен контрреволюцией, когда крестьянство отвернётся от него. Ему ничего другого не останется, как связать судьбу своего политического господства, а следовательно, судьбу всей российской революции с судьбой социалистической революции в Европе… С государственной властью в руках, с контрреволюцией за спиной, с европейской реакцией перед собой, он бросит своим собратьям во всём мире старый призывный клич: „пролетарии всех стран, соединяйтесь“»[475]. Здесь за революционной фразой Троцкого так и выпирает весь с.-д. меньшевистский пессимизм, здесь проявилось его метание от фаталистической пассивности к авантюре. Здесь уже были заложены все методологические основы будущего троцкистского неверия в возможность построения социализма в одной стране. Эти взгляды получили своё дальнейшее развитие в троцкистском отрицании закона неравномерности развития капитализма при империализме и в его теории неизбежных «столкновений» пролетариата с крестьянством.

Во время борьбы большевизма с ликвидаторами Троцкий выступил в качестве «объединителя» и «примиренца», всё время плетясь за меньшевиками, но прикрываясь звонкой фразой. Вместе с Мартовым Троцкий с позиций меньшевизма «информировал» тогда европейских с.-д. об этой борьбе в заграничной печати, поднося марксистски подкрашенные либеральные взгляды. Философия истории Троцкого сводилась к тому, что в борьбе большевизма с ликвидаторством он видел «приспособление марксистской интеллигенции к классовому движению пролетариата», он находил в этой борьбе большевизма «сектантский дух, интеллигентский индивидуализм, идеологический фетишизм», «борьбу за влияние на политически незрелый пролетариат». Таким образом игнорируя классовый смысл происходящей борьбы, Троцкий идеалистически сводил её к борьбе личностей, вождей, интеллигентских групп. Здесь также проявился тот исторический идеализм Троцкого, который в дальнейшем нашёл своё выражение в идеалистической оценке Троцким Октябрьской революции и вопросов внутрипартийной борьбы в Российской коммунистической партии. Отметив этот неклассовый, нематериалистический подход Троцкого, Ленин попутно отмечает и связь этих воззрений с троцкистской теорией перманентной революции, с его недооценкой сил пролетариата. «Троцкий извращает большевизм, — писал Ленин, — ибо Троцкий никогда не мог усвоить себе сколько-нибудь определённых взглядов на роль пролетариата в русской революции»[476].

Центризм Троцкого нашёл своё выражение и в период империалистской войны, когда Троцкий защищал дискуссию «единства» с социал-оборонцами, когда он всячески замалчивал оппортунизм Каутского, когда, признавая на словах лозунг самоопределения наций, он не выдвигал требования самоопределения наций, угнетённых господствующей нацией. Ленин подчеркнул тогда «каутскианский» характер троцкизма. Защищая лозунг «Соединённых Штатов Европы», находившийся в полной гармонии с его непониманием неравномерности развития капитализма и с его теорией непрерывной революции как единовременного акта, Троцкий, как это уже тогда отметил Ленин, тем самым обосновывал «невозможность победы социализма в одной стране»[477].

Предреволюционный троцкизм таким образом представлял собой подготовку той же системы троцкистских воззрений, которые получили своё развёрнутое выражение в течение временного пребывания троцкистов в коммунистической партии и в мировом коммунистическом движении[478]. Ленин считал троцкизм особенно вредным: троцкисты и соглашатели «вреднее всякого ликвидатора, ибо убеждённые ликвидаторы прямо отмечают свои взгляды, a господа Троцкие обманывают рабочих, прикрывают зло»[479]. Превращение троцкизма в контрреволюционное течение подтвердило этот гениальный прогноз Ленина, неутомимо вёдшего борьбу с троцкизмом в продолжение всего предреволюционного периода развития большевизма.

Из всего этого можно судить, насколько соответствуют истине басни Троцкого об идейном «перевооружении» Ленина в Октябре и троцкистские измышления о тождестве довоенного троцкизма и ленинизма.

9.4. Послевоенная эволюция социал-демократии и социально-экономические корни современного социал-фашизма

Результатом мировой войны было сотрясение и расшатывание господства капитализма не только в странах побеждённых, но и в странах-победительницах. Пламя революции, охватив Европу, перебросилось в далёкие уголки Азии и Америки. Угнетённые многомиллионные массы сами взялись осуществить историческое решение Базельского манифеста II Интернационала о «превращении мировой войны в гражданскую». Победа Октябрьской революции явилась первым решающим ударом по мировому капитализму.

Перед буржуазией стояли две задачи:

1) восстановить свою расшатанную экономическую основу,

2) разгромить революционное выступление пролетариата и упрочить своё политическое господство.

Социал-демократические партии, перешедшие во время войны открыто на сторону буржуазии, сросшиеся каждая с буржуазным правительством и военным командованием своей национальной буржуазии, берутся за выполнение этих задач.

Теоретики II Интернационала, Каутский, Вандервельде, Реннер выдвигают в 1918 г. два основных тезиса, долженствующих теоретически обосновать спасение капитализма от пролетарской революции. Первый тезис состоит в том, что социальная революция невозможна на основе хозяйственной разрухи. Поэтому пролетариат обязан восстановить и укрепить капиталистическое хозяйство. Второй тезис социал-демократов говорит: между капитализмом и коммунистическим обществом лежит не период революционной диктатуры пролетариата, как это учили Маркс и Энгельс, а период демократической республики. Поэтому пролетариат должен напрячь все силы для того, чтобы укрепить буржуазно-демократическую республику, ибо лишь в её рамках и через демократические средства — парламент, избирательные права и т. д. — он может совершить «социальную революцию» и таким мирным демократическим путём притти к власти.

В своей аргументации и теоретических построениях Каутский, Вандервельде, Реннер, О. Бауэр и др. теоретики социал-демократии целиком порывают с марксистской философией, с диалектическим материализмом, противопоставляя ему идеализм и мещанскую софистику. Они открыто переходят на позиции Канта, рассуждая о «чистой демократии», о «свободном государстве», о «народном государстве» и т. п., совершенно отрывая демократическую форму от её буржуазного содержания. Они окончательно отвергают экономическое учение Маркса, его теорию классовой борьбы и проповедуют примирение классовых интересов, теорию «организованного капитализма» и «хозяйственной демократии».

Дело в том, что социально-экономический базис современной социал-демократии стал другим. Соотношение классовых сил стало другим, и сама классовая борьба находится на совершенно другом уровне. Эти обстоятельства обусловили развитие социал-шовинизма, перерастание его в социал-фашизм. Эти обстоятельства обусловливают новую ступень в развитии современного социал-фашизма, по сравнению со старым ревизионизмом 1892–1914 гг. Старый ревизионизм, довоенный, был идеологией мелкой буржуазии и рабочей аристократии, согласных мириться с господством капитала. Старый ревизионизм попросту отрицал историческую концентрацию капитала и восторженно твердил о превосходстве мелкого хозяйства над крупным: его политическим идеалом была «республика во главе с герцогом». Современный социал-фашизм пытается изображать современную капиталистическую концентрацию и всё развитие империализма как «социализм в становлении», и сам проводит с настойчивостью и максимальной последовательностью политику империализма.

После мировой войны выросли в небывалых размерах партийные и особенно профсоюзные с.-д. организации, которые под руководством социал-демократической партии стали превращаться в дополнительные органы капиталистического господства. До небывалых размеров выросли и хозяйственные организации партий II Интернационала с многомиллиардными оборотами и многолюдной армией хорошо оплачиваемых чиновников и служащих. Такова, к примеру, немецкая социал-демократическая партия со своей трёхсоттысячной армией чиновников и служащих государственных, коммунальных и других массовых организаций. Среди этой армии мы находим несколько десятков министров, несколько сот директоров и членов правлений капиталистических предприятий. Немецкая социал-демократия имеет ещё целый ряд крупнохозяйственных предприятий различного типа, начиная с строительных предприятий и кончая торговыми и банковскими, с ежегодными оборотами в десятки миллиардов. Целый ряд этих предприятий с своей стороны является акционерами крупнейших капиталистических трестов.

Таково же положение и в других с.-д. партиях. Такая картина поголовно во всех секциях II Интернационала. Аналогичным образом обстоит дело и c исполкомом II Интернационала, который, с одной стороны, тесно связан с Лигой наций, а c другой — через международное бюро труда — с международными финансовыми организациями.

Для того, чтобы картина социальных корней социал-фашизма была полна, необходимо ещё учитывать образование после войны нового типа «рабочей аристократии». Благодаря новым методам труда, капиталистической рационализации, применению женского и детского труда, база «рабочей аристократии» гораздо более сузилась по сравнению с довоенным уровнем. Зато изменился качественный характер этой «рабочей аристократии»: вместо прежнего высокооплачиваемого квалифицированного рабочего, составляющего «рабочую аристократию», теперь выступает на сцену более высокооплачиваемый наблюдательский персонал «подгонял», которые стоят у конвейера, в цеху, в мастерской и так распределены в производстве, что следят за каждым движением рабочего. Эти «подгонялы» гораздо ближе к капитализму, чем прежний высокооплачиваемый рабочий.

Эти обстоятельства определяют социальную структуру современных партий II Интернационала. В социал-демократические партии хлынули мелкобуржуазные массы. В отдельных странах, особенно в Германии и Франции, мы можем наблюдать вступление в социал-демократию и буржуазных элементов. Этот процесс ещё более углубляется и усиливается параллельно росту и укреплению коммунистического рабочего движения. Революционные рабочие постепенно уходят в лагерь коммунистов, их место в рядах с.-д. занимают мелкобуржуазные массы. Особенно бурно происходит процесс перерождения социал-демократического актива, который по мере превращения его в чиновников государственного аппарата буржуазного государства быстро обуржуазивается. Этот процесс изменения социальной базы выражается в том, что в партию социал-демократов вступают не новые молодые рабочие, а чиновники, мастера, служащие и т. д. Если возьмём, например, германскую с.-д. партию, то на 800 тыс. членов имеется свыше 40% мелкой буржуазии, 100% рабочие-специалисты, особенно высокооплачиваемые рабочие, включая сюда и мастеров.

Социал-демократия, таким образом, превратилась в левую буржуазную партию, охватывающую наряду с известными слоями отсталых и лучше оплачиваемых рабочих также и широкие массы мелкой и частично средней буржуазии. C фашизацией буржуазии и буржуазного государства социал-демократия, как левая буржуазная партия, также фашизируется. Она более, чем все другие партии капитала, способна быть проводником империалистической политики буржуазии, ибо благодаря своим прошлым традициям, благодаря обширным связям, ещё сохраняемым ею и поддерживаемым в рабочих массах посредством своих профсоюзных и массовых организаций, она больше всех приспособлена для обмана широких масс.

В условиях роста и укрепления коммунистических партий, роста и укрепления социализма в СССР, в условиях, когда капитализм больше уже не в состоянии обеспечить физическое существование общества, социал-демократия вынуждена выступать активно и жестоко, беспощадно подавлять всякое революционное движение рабочих. И это она делает с большим рвением, — она душит стачки, расстреливает рабочих, убивает коммунистов, бросает революционных рабочих в тюрьмы и вместе с фашистскими бандами готовится к истребительному походу против пролетарской революции в своей стране и мировой революции.

Социал-фашизм — это не только полный отказ, отрицание марксизма и переход на позиции империалистической буржуазии на практике и в теории, это — воинствующий антимарксизм, ещё частично маскирующийся «социалистической» и «марксистской» фразеологией.

Социал-фашизм усваивает самые реакционные стороны буржуазной идеалистической философии. В области философии социал-фашизм близко подходит и нередко переходит на позицию национал-фашистов, заключая союз со всяким мракобесием, со всякой метафизикой в борьбе против революционной диалектики.

Социал-фашизм — это социал-демократия, давно прошедшая уже стадию ревизии марксизма и ставшая «объективно-умеренным крылом фашизма» (Сталин), главной социальной опорой буржуазии. Это продукт, вытекающий из противоречивой сущности социал-демократии: стремления трудиться над спасением и укреплением капитализма и необходимости перед массами отрекаться от этого на словах.

9.5. Общая характеристика философии современного социал-фашизма

Современная социал-демократия, как главная опора буржуазии в рабочем движении, в области философии является проводником буржуазного влияния. Буржуазия, некогда сама боровшаяся под знаменем материализма, ныне со всей силой своей классовой ненависти борется против материализма, когда защитником и пропагандистом его стал разрушающий основы капитализма пролетариат. Современная социал-демократия в угоду буржуазии и в интересах её стремится стряхнуть с себя всякие следы материализма. Она клевещет на материализм, клеймит его, называя метафизикой, мистикой и даже фидеизмом. Так, например, М. Адлер в своей последней философской книге, изданной в конце 1930 г., прямо говорит, что именно материализм связан якобы со всякой мистикой и теологией, что материализм может быть оплотом фидеизма, так как материализм опирается, мол, на признание метафизической объективной реальности, которая может быть и идеалистическим абсолютом и божественной сущностью!!

Ключ к такой философской позиции социал-демократии лежит в социально-политической роли, которую она играет в современном капиталистическом обществе. Буржуазия потому так бешено ненавидит материализм, широким фронтом борется против него, что она прекрасно понимает, что распространение среди масс материалистического мировоззрения способствует осознанию массами всей исторической обоснованности их борьбы, осознанию ими действительных путей их освобождения от капитализма. Буржуа не был бы буржуа, если бы он в период заката своего класса всеми силами не боролся против материализма. Социал-фашист не был бы действительным защитником буржуазии, надёжной подпоркой разваливающегося капитализма, если бы он не стремился отвлечь рабочего от материализма, не пытался бы отравить его сознание при помощи идеалистического мировоззрения.

В качестве важнейшего исходного пункта философии социал-демократии является вопрос об отношении марксизма к Канту. Кант ещё с середины XIX в. стал излюбленным философом буржуазии. Его двойственность, его апелляция к опыту, требование исследовать эмпирически данный материал, поддержка и защита математических и естественных наук, с одной стороны, и с другой — открытое обоснование Кантом отрыва общества от природы и веры в бога как нельзя лучше соответствовали стремлениям буржуазии, заинтересованной для увеличения прибылей в развитии производительных сил и науки и в то же время в культивировании реакционного мировоззрения, в распространении идеалистических и мистических взглядов, особенно в области общественного познания.

Поворот к Канту во второй половине XIX столетия среди буржуазных философов нашёл своё отражение и в среде социал-демократов. Первый среди них, бросивший лозунг «назад к Канту», был ревизионист Бернштейн, который в 1898 г. в книге «Проблемы социализма» подверг систематической ревизии учение Маркса о классовой борьбе, о кризисах и обнищании рабочего класса, учение о революции. В этой же книге Бернштейн выступил с критикой философских основ марксизма с кантианских позиций. Тогда же лозунг «назад к Канту» был подхвачен и русскими критиками марксизма — Струве, Булгаковым и др. С тех пор попытки объединить Маркса с Кантом, дополнить первого вторым, «органически» увязать их не сходили со страниц ревизионистской и социал-фашистской печати.

С большой философской «эрудицией» развил и «обосновал» идею дополнения Маркса Кантом Форлендер, недавно умерший, но до последнего времени считающийся присяжным и официальным философом социал-демократии. Он на протяжении всей своей книги «Кант и Маркс» развивает мысль, что марксизму недостаёт этического обоснования социализма, что как раз это обоснование дано и развито Кантом. Социально-политический смысл этого этицизма видного социал-демократа совершенно ясен. Он состоит в том, чтоб заменить научную теорию социализма, основанную на изучении законов развития капитализма и его тенденций и научно определившую в лице пролетариата реальную силу для построения социализма, — буржуазной теорией этического социализма.

Смысл этой концепции в том, чтобы отвлечь рабочие массы от реальной борьбы за диктатуру пролетариата, за строительство социалистического общества, чтобы ослабить революционную энергию пролетариата, дезориентировать его туманными, мелкобуржуазными мечтаниями о вечной надклассовой «социалистической» справедливости, морали и т. д. Заменить революционную борьбу моральным самоусовершенствованием, оставить в неприкосновенности буржуазный строй с его эксплоатацией и угнетением — вот действительный смысл ревизионистской теории этического обоснования марксизма.

Из современных философствующих социал-фашистов к числу наиболее последовательных кантианцев принадлежит М. Адлер. Ограничив марксизм учением об обществе, Адлер считает, что Маркс в своей теории пользуется кантовским учением о формах сознания. Эту кантовскую теорию о чистых и неподвижных формах мышления «учёный» социал-демократ считает вечной, незыблемой, единственно-научной философией. Теорию чистого разума и его априорных форм, о которой сам творец её — Кант — сказал, что в ней он ограничил разум для того, чтобы дать место вере, — «левый» социал-фашист считает возможным объединить с материалистическим пониманием истории. Эта позиция Адлера обнаруживает всю беспросветную путаницу, всю теоретическую продажность виднейших теоретиков современной социал-демократии.

Здесь отчётливо проявились:

1) стремление превратить революционное материалистическое понимание истории в идеалистическую теорию, не отражающую действительного хода истории, а характеризующую лишь состояние нашего сознания;

2) желание материалистическую теорию общества, дающую пролетариату научную ориентировку в его борьбе за новый строй, превратить в учение о застывших формах исторического сознания, таких же бессодержательных, как и кантовские формы чистого разума, способных лишь дезориентировать пролетариат, толкнуть его на путь мистических религиозных исканий.

Так экономическая организация общества для Адлера есть только историческое выражение социальных свойств сознания, а классовая борьба в обществе лишь «выражение формальной закономерности „воли“», которая стремится к непротиворечивому единству! Чтобы показать, что Адлер сам из своей философии делает самые реакционные выводы, приведём его следующие слова: «Бог и бессмертие — не что иное, как практические знания, то есть необходимые направляющие линии нашей волящей природы, без которых мы должны находить жизнь непереносимой».

Таким образом Адлер в своей идеалистической философии не только теряет объективную почву борьбы против религии, не только объективно льёт воду на мельницу фидеизма и мракобесия, но и сознательно является защитником религии. Идеализм «есть ослабленный, утончённый фидеизм», — учил Ленин. Идеализм современной социал-демократии непосредственно смыкается с религией, с этим самым гнусным, самым реакционным явлением общественной жизни, одним из самых могучих средств господства эксплоататорских классов. Отношение социал-демократии к религии ещё с большей резкостью подчёркивает всю глубину падения с.-д. вождей, всю глубину их идейного разложения.

М. Адлер — кантианец. Но он не целиком согласен с Кантом. Он критикует его за признание существования вещи в себе вне нас. В своей последней книге Адлер особенно заостряет внимание на этой непоследовательности Канта, очищает его от всех материалистических элементов, обходит все моменты колебаний у Канта между материализмом и идеализмом и защищает Канта — идеалиста‚ метафизика и теолога, критикует его справа, с позиций субъективного идеализма, махизма. Признавать вещь в себе вне нас существующей, это, по мнению Адлера, метафизика. Если же вещи считать «конструкциями нашего мышления», «содержанием нашего сознания», тогда мы получим теорию «познавательно-критического идеализма», которую Адлер защищает, противопоставляя эту старую идеалистическую галиматью теории диалектического материализма. Мы видим, таким образом, что реакционные тенденции кантианствующего «марксизма» соответствуют таким же тенденциям в среде откровенно буржуазных неокантианцев. Неокантианство, возникшее как течение в эпоху реакции, после революции 1848 г., тем всегда и отличалось от философии самого Канта, что оно унаследовало от него самые реакционные черты, развивало самые отрицательные стороны его философии.

Неокантианство в эпоху загнивающего капитализма является особенно реакционным течением и в полной мере отражает собой процесс окончательного разложения и гниения буржуазной идеологии. Из общественных наук совершенно изгоняется причинное объяснение и заменяется телеологическим, т. е. все явления рассматриваются с точки зрения цели, причём под понятие цели подводятся всякие «этические оценки», «нравственные ценности» и даже религиозные, божественные догматы. Так, например, один из наиболее чтимых буржуазией современных философов — Макс Вебер, вышедший из школы неокантианцев, написал целых три тома на тему «Социология религии», в которых на основании обширных исторических «исследований» доказывается, что именно религия лежит в основе хозяйственной жизни.

Значительный уклон к кантианству представляют и философские воззрения Каутского. Определённую слабость к Канту Каутский проявлял с очень давних пор. Ещё в споре с Бернштейном Каутский заявил, что его очень мало беспокоит неокантианская ревизия философии марксизма и что, собственно говоря, он считает вполне возможным соединить социально-экономическое учение Маркса с философией Канта, либо с другой какой-нибудь философией. Что это заявление Каутского не случайно, что за этим скрывалась солидная доза кантианства в философских взглядах самого Каутского, стало ясно позже и проявилось особенно ярко в его «Материалистическом понимании истории».

Если отношение М. Адлера к Канту характерно идеалистической критикой Канта, то позиция Каутского в отношении Канта характеризуется её некритичностью, полным принятием основных положений кантовского дуализма, хотя Каутский пытается представить себя в роли критикующего Канта материалиста. Каутский оказался пленённым Кантом в вопросе о вещи в себе и её непознаваемости, но он хочет казаться материалистом. Он полагает, что отмежевался от Канта путём признания в вещах в себе кое-чего доступного познанию, а именно их различий между собой. Однако познание различий и связи вещей не даёт нам, по Каутскому, действительного знания самих этих вещей. Он говорит: «Ведь всё наше познание не есть познание вещей в себе, а лишь отражение их различий и тождеств».

Эта половинчатая критика Канта доказывает лишь, как глубоко сидит сам Каутский в идеалистическом болоте кантианства. Ведь если познание различий и связей вещей между собой не даёт нам знания самих вещей, тогда, значит, все наши знания субъективны, имеют свой источник лишь в чувственности и рассудке. Если вещи в себе недоступны ни нашему ощущению, ни нашему представлению, то тем самым уже подвергается сомнению само существование внешнего мира. Тогда вещь в себе, действительный материальный мир превращается в абстрактную мысль об этом внешнем мире, в бессодержательное понятие, пустышку, которая не играет никакой роли ни в теории, ни в практике.

У Канта признание вещи в себе являлось выражением его непоследовательности, у Каутского же все его заигрывания с материализмом имеют чисто маскировочное значение. Социал-фашистское нутро Каутского не терпит материализма, хотя в то же время он хочет казаться материалистом. Отсюда исключительная эклектика, бесконечное метание в разные стороны, апелляция к самым разнообразным философским системам. Трудно представить нечто более эклектическое, бесхребетное, бессистемное, чем философские воззрения крупнейшего теоретика современной социал-демократии. Но эта эклектика имеет определённую основу — идеализм и механицизм современной буржуазной философии.

В философских воззрениях Каутского помимо или, вернее, в органическом сочетании с кантианскими моментами очень сильны струи позитивизма и вульгарного механицизма. Это опять-таки не случайно, ибо ещё с прошлого столетия и посейчас у буржуазии в сильном почёте также философия позитивизма. Наиболее яркое выражение позитивизм Каутского получает тогда, когда он заявляет, что мы по существу объяснить явления окружающею мира не в состоянии, а можем их только описывать. Механицизм Каутского особенно отчётливо проявляется в его учении о приспособлении общества к природе, организма к внешней среде.

Современная буржуазная философия характерна не только позитивизмом или неокантианством. В ней видное место занимают теперь неогегельянство и волюнтаризм. Капиталистический класс, переходящий в области политики перед лицом непосредственного нарастания и развития мировой пролетарской революции к более активным, открытым и насильственным методам борьбы против этой революции — к фашизму, в области идеологии и философии также стремится к более действенным, более реакционно-последовательным взглядам. Этим требованиям больше всего соответствуют как раз неогегельянство и волюнтаризм. Обе эти тенденции современной буржуазной философии нашли своё отражение в философских взглядах социал-фашизма. Они нашли место и в философских воззрениях Каутского.

Родоначальником современного волюнтаризма, как известно, является немецкий философ Шопенгауэр (1788–1860). Его философия, о которой Энгельс сказал, что это — «приноровлённые к духовному развитию филистера плоские размышления», привлекла внимание буржуазии в эпоху реакции после революции 1848 г. «Мир как воля и представление» — так называется главное произведение этого философа. C тех пор как определённое течение в буржуазной философии волюнтаризм не сходит со сцены. В условиях загнивающего капитализма и развивающейся мировой революции волюнтаризм отражает и теоретически закрепляет фашизм, стремление современной буржуазии мобилизовать всю свою волю, все материальные и духовные силы для концентрированной, решительной остервенелой борьбы против пролетариата.

Теоретики социал-демократии не замедлили помочь буржуазии и в распространении идей волюнтаризма. У Каутского эта волюнтаристическая тенденция очень ярко выражена в следующих словах: «Не подлежит сомнению, что в последнем счёте наше воление определяется не нашим познанием, а дано до всякого познания, что оно на него само определяющим образом воздействует».

Смысл каутскианского волюнтаризма состоит в том, чтобы подорвать марксистско-ленинское учение о детерминизме, подкопать материалистическое обоснование неизбежности и необходимости пролетарской революции, обоснование революционной действенности пролетариата, мобилизации всей его воли и энергии на революцию, на решительную борьбу с капитализмом. Наконец смысл его состоит в том, чтобы теоретически объяснить, оправдать остервенелую активность фашизма. Так, у Каутского борьба против философии марксизма сопровождается открытой защитой и поддержкой самых реакционных тенденций буржуазной идеологии и политики.

Неогегельянство принадлежит к числу наиболее влиятельных течений современной буржуазной философии. В 1930 г. был организован даже «интернациональный гегелевский союз», председателем которого избран немецкий буржуазный профессор Рихард Кронер. Забытый Гегель вновь торжествует в стенах германских университетов.

Чем привлекает старый Гегель современную буржуазию? Историческая связь, которая существует между диалектикой Маркса и диалектикой Гегеля, на долгое время оттолкнула буржуазию от Гегеля. Во второй половине XIX столетия буржуазными теоретиками был написан целый ряд критических работ, направленных против Гегеля. И тем не менее, начиная с конца прошлого века (поворот в Англии и Скандинавии к Гегелю был отмечен ещё Энгельсом), Гегель начинает опять привлекать внимание буржуазных философов. Этот интерес идёт по линии гегелевского идеализма, по линии его метафизики, самых реакционных черт его философии. Именно c этой стороны выступает буржуазный и реакционный характер гегельянства, именно эта сторона и притягивает современную фашистскую буржуазию.

С.-д. теоретики и в данном вопросе выполняют социальный заказ буржуазии. Неогегельянские тенденции буржуазной философии находят свой отзвук в философских писаниях социал-демократов. Эклектический букет философии Каутского, составленный из многочисленных разновидностей идеализма, дополняется ещё одним реакционным цветком — неогегельянством. Так, сопоставляя развитие техники и производственных отношений в обществе, Каутский говорит: «Мы находим здесь диалектический процесс, во многом сходный с гегелевским. Как у одного, так и у другого из этих процессов в конце концов — дух, который развивает дальше общество, который сам себе ставит собственную антитезу и ищет потом синтез между тезисом и антитезисом и после его нахождения из синтеза образует новый тезис и т. д.». Таким образом гегелевский абсолютный дух снова и у Каутского оказался двигателем всемирной истории! Даже кантианец М. Адлер и тот считает своим долгом раскланяться перед идеализмом Гегеля.

Наряду с этой ярко выраженной тенденцией неогегельянства у Каутского, отчасти у Адлера, мы имеем группу ревизионистов, которые всю философскую ревизию марксизма проводят в основном с неогегельянских позиций. Это, во-первых, Марк Зигфрид — «левый» социал-демократ, Лукач и Корш (Корш бывший член германской компартии, теперь ренегат троцкистской складки, Лукач — член компартии, частично признаёт сейчас свои ошибки). И Лукач и Корш, идя в ногу со всеми критиками марксизма, ограничивают последний социальной теорией. И тот и другой стоят на точке зрения отождествления общественного объекта и субъекта, т. е. общественного производства и общественного сознания. Вместо объективно-революционной диалектики, эти теоретики проповедуют метафизику понятий и подменяют конкретную революционную борьбу пролетариата за новый экономический строй интеллигентской борьбой за новые формы сознания.

К сонму философствующих ревизионистов толка Корша и Лукача примыкает и Тальгеймер — бывший член германской компартии, состоящий теперь в брандлерианской группе, исключённой из Коминтерна и открыто вступившей в блок с социал-фашистами.

Философские взгляды Тальгеймера характеризуются эклектикой, приправленной большой дозой идеализма. Так, например, наряду с рядом материалистических положений Тальгеймер отходит от марксизма в таком существенном пункте, как вопрос о практике как критерии истины. Вместо марксистско-ленинского понимания практики как единственно правильного критерия истины Тальгеймер прибегает к самосознанию, которое будто бы уже само по себе даёт доказательство существования мира, отличного от моего сознания. Тальгеймер пишет: «Материалом диалектики служат категории мышления, которые „предполагают“ отдельные науки как известные и данные» («О предмете диалектики»). Это последнее положение доказывает всю пленённость Тальгеймера гегельянской диалектикой. Он целиком выбрасывает за борт колоссальную критическую работу, проделанную Марксом и Энгельсом по материалистической переработке гегелевской диалектики. Совершенно игнорируется ленинизм как новый этап в развитии диалектического материализма и все указания Ленина о действительных задачах марксизма в области философии, которые должны состоять «в диалектической обработке истории человеческой мысли, науки и техники»[480]. Вместо этого вся теоретическая работа замыкается Тальгеймером в схоластику понятий, одетых в диалектическую фразеологию, под покровом которых легче протащить буржуазную идеологию в ряды рабочего класса, гораздо удобнее вместе с социал-фашистами проводить политику спасения капитализма.

Наиболее ясно демонстрирует служебную роль неогегельянства в теориях современной социал-демократии и буржуазии такой маститый теоретик социал-фашизма как Кунов. Кунов прибегает к помощи Гегеля для оправдания своих теорий об общих основах государства, общих принципах национальности, права и т. д. Весь смысл возврата к Гегелю состоит именно в том, чтобы при помощи его абсолютного идеализма теоретически увековечить отношения буржуазного строя, возвести эти отношения во всеобщий принцип, освятить их и тем самым способствовать их практическому увековечению. При помощи абсолютного духа Гегеля можно конкретное буржуазное фашистское государство изобразить как вечное, капиталистическую Лигу наций как орудие вечного мира, капитализм как вечное средство прогресса и культуры.

Наряду с этой пригодностью философии Гегеля для цели защиты капитализма Гегель привлекателен для с.-д. и как маскировочное средство. Учителя марксизма достаточно ясно и много говорили о положительном влиянии гегелевской диалектики на них, и было бы странным, если бы современные ревизионисты не пытались подкраситься под марксизм с помощью Гегеля. Вот почему Каутский заигрывает с гегелевской диалектикой. В одном месте своей последней работы он прямо говорит, что в некоторых пунктах его понимание диалектики больше соприкасается с гегелевским, чем с энгельсовским. Но каждому революционному марксисту также совершенно ясно, что возврат от марксистско-ленинской диалектики к гегелевской есть реакционный шаг назад. Маркс ещё в своих первоначальных работах отмечал консервативную сторону гегелевской диалектики, поскольку она борьбу противоположностей не доводит до конца, а синтетически примиряет противоположности в абсолютном знании. Вот этот-то «синтетический» результат гегелевской диалектики и помогает социал-фашистским теоретикам, маскируясь гегелевской диалектикой, продолжать и углублять дальнейшую ревизию марксизма, его оппортунистическое извращение. Материалистическая диалектика, последовательно применяемая, ведёт к революции, идеалистическая диалектика неизбежно приводит к смазыванию противоречий, к их притуплению и тем самым к их сохранению в действительной жизни.

В этом своём увлечении гегелевской идеалистической диалектикой социал-фашизм получил неожиданный отклик и в пределах Советского союза. Особенно яркое проявление ревизия диалектического материализма, в основном, с гегельянских позиций, получила как уже известно, в лице меньшевиствующего идеализма деборинской группы в СССР. O социальных корнях и теоретических взглядах меньшевиствующего идеализма см. главу о борьбе на два фронта в области философии (часть 1-я).

Необходимо остановиться ещё на махистском крыле философствующих ревизионистов. Его возглавляет опять-таки «левый» социал-демократ, член австрийской партии, генеральный секретарь II Интернационала — Фридрих Адлер. В своих философских книгах и статьях он ратует за дополнение марксизма махизмом. Ф. Адлер ставит Маха — открытого субъективного идеалиста, реакционнейшего философа, о взглядах которого Ленин сказал, что это «течение, не только ютящееся под крылышком фидеизма, но и доходящее до фидеизма»‚ — ставит его рядом с Марксом. По словам Ф. Адлера, Мах будто бы выполнил ту самую работу в отношении естественных наук, которую Маркс сделал для общественных.

На такой же точке зрения стоит и виднейший современный теоретик социал-демократии, её гордость, теоретик, отодвинувший на задний план Каутского, Кунова и других, — Отто Бауэр. Его внимание больше привлекают теоретические вопросы, стоящие в более непосредственной связи с реальной политикой борьбы против пролетарской революции, борьбы за капитализм. Но тем не менее и он не мог отказаться от помощи буржуазии в защите её идеологии.

В сборнике, посвящённом 70-летию Каутского, Бауэр поместил обширную философскую статью. В ней он хочет быть самостоятельным и оригинальным. Он против какого-либо дополнения марксизма. И тем не менее махистские симпатии Бауэра проглядывают в этой статье с полной ясностью. В этой статье он отождествляет марксизм с махизмом. Он утверждает, что единая суть марксизма и махизма состоит в учении о процессе приспособления одних мыслей к другим и к фактам. Точно так же как махизм рассматривает историю естествознания как процесс поступательного приспособления мысли друг к другу и к естественным фактам, так и по мнению О. Бауэра марксизм требует изучения процесса приспособления мыслей к общественному состоянию и через него к определённым духовным потребностям. Все эти утверждения со всей ясностью показывают борьбу виднейшего теоретика социал-фашизма против философии марксизма и вскрывают защиту с его стороны идеализма наиболее реакционного типа. Эти же утверждения кроме того ещё раз обнаруживают всё тяготение социал-фашистских теоретиков к теории приспособления к фактам. Эта теория как нельзя лучше соответствует намерениям и практике социал-фашизма, его стремлению приспособить пролетариат к условиям капитализма, лечить капитализм, быть ему надёжной подпоркой. Марксизм есть теория революционного действия, требующая детальнейшего учёта фактов, конкретнейшего их изучения, но не для того, чтобы к ним приспособляться, а для революционного их изменения, для революционного разрушения капитализма и построения социализма.

Подводя итоги общей оценке философских основ современной социал-демократии, необходимо сказать следующее.

Эклектизм, мешанина из старых и новых буржуазных философских систем, — вот что прежде всего характеризует философскую позицию вождей социал-демократии. И это не случайно. На последовательную философию в эпоху загнивающего капитализма буржуазия неспособна. Тем более неспособна на неё современная социал-демократия в силу той социальной, политической роли, которую она выполняет.

Было бы неправильно, однако, ограничиться характеристикой философского ревизионизма как эклектизма и игнорировать ту идеалистическую и механистическую основу, на которой строится вся эта эклектическая постройка и те реакционные тенденции, которые очень чётко проявляются в философской эволюции социал-фашизма. Обрывки «марксистской» фразеологии, кусочки «материалистических» и «диалектических» фраз и полная бесповоротная защита модных, идеалистических и механистических взглядов современной буржуазии с определённо выраженной ориентацией на фашистскую философию — волюнтаризм, неогегельянство и махизм — вот что характерно для философских взглядов социал-фашизма. Наиболее общее для всех этих тенденций и потоков — идеализм в его наиболее реакционных формах, непосредственно смыкающийся с защитой и оправданием религии и всякой мистики. «Идеализм есть только утончённая, рафинированная форма фидеизма» (Ленин). Философская позиция социал-демократии есть прямое прислужничество реакционным элементам современного общества, есть защита, подкрепление и оправдание теоретических взглядов фашистской буржуазии, есть полный отказ от философии марксизма и решительная борьба против него.

Философские взгляды теоретиков социал-фашизма ещё раз показывают, как глубока пропасть, отделяющая их от марксизма, как прочно они стоят по ту сторону баррикад и как бесповоротен их отход от марксизма — теории и практики пролетариата.

9.6. Ревизия материалистических основ марксизма

Перу Макса Адлера принадлежит целый ряд книг по философии, ряд монографий, статей и брошюр. Борьба его против материализма особенно открыта и ясна и потому лучше всего начать именно с него.

Адлер начинает с объявления марксизма лишь учением о социальной жизни. Он категорически утверждает, что марксизм как социальная теории не нуждается ни в какой философии и органически не может быть связан с какой-либо из них. Это категорическое утверждение М. Адлера конечно не мешает ему пытаться соединять марксизм с любимым философом современной буржуазии и современной социал-демократии — Кантом. Марксизм не нуждается в философии. Но ему нужна логическая надстройка, и эту надстройку даёт вечная и незыблемая теория познания Канта.

Это обращение к Канту делает совершенно ясным смысл ограничения марксизма социальной теорией. Смысл в том, что М. Адлер не согласен с диалектическим материализмом — философией марксизма, последовательное применение которого к изучению законов общественной истории и экономики капитализма обеспечило создание теории научного коммунизма.

Марксизм не имеет своей философии — это старенькое положение давнишних критиков марксизма. Отрыв социально-экономического учения марксизма от его философских основ является первым шагом в борьбе против диалектического материализма и для современных теоретиков социал-демократии.

Этот отрыв характерен и для Каутского — теоретика‚ наиболее сохранившего защитную окраску марксистской фразеологии в вопросах философии. Каутский считает, что марксизм имеет свою философию и эта философия — материализм. Но нет такого пункта в теории марксизма, который в настоящее время не подвергался бы со стороны Каутского самым отъявленным ревизионистским нападкам. Философия марксизма — по Каутскому — материализм; Маркс и Энгельс — материалисты. Но «материалистическое понимание истории совместимо со всяким мировоззрением, пользующимся методом диалектического материализма или по меньшей мере не находящимся в непримиримом противоречии с ним», — говорит Каутский в своём последнем произведении «Материалистическое понимание истории», вышедшем в 1927 г.[481] «Нет никакой разницы в том — бороться ли за материалистическое понимание истории, называясь материалистом, или предпочитать имя реалиста, или мониста, позитивиста или сенсуалиста, эмпириста или эмпириокритика», — говорит там же Каутский.

Таким образом выходит, что связь исходу социально-экономическим учением марксизма и его философской основой совершенно случайная, не органическая, не необходимая. Значит марксизм не есть единое мировоззрение пролетариата, охватывающее все стороны жизни природы‚ общества и мышления, построенное на освоении всех достижений науки и проверенное дальнейшим её развитием и опытом мирового рабочего движения. Социал-фашисту Каутскому нужно разорвать марксизм на кусочки, чтобы легче и незаметней его разбить. Каутскому выгодно подорвать всеобщее значение марксизма, чтобы легче подкопать историческую и научную обоснованность его, чтобы низвести марксизм на степень одной из точек зрения наряду с другими, которую с учёным видом можно критиковать, дополнять, по разному истолковывать, чтобы цельную научную единственно правильную и революционную теорию марксизма превратить в «обрывки» теории, в «обветшалые догмы» (Сталин).

Итак, Каутский признаёт, что хотя марксистское учение об обществе и совместимо с различными философскими системами, всё же у Маркса и Энгельса оно связано с философским материализмом и потому, он, Каутский «предпочитает» материализм. Но тут же он начинает изворачиваться, виться ужом, напрягая все усилия, чтобы, признавши слово материализм, отказаться от него на деле, выхолостить из него всё содержание. Это прежде всего находит своё выражение в ограничении материализма Маркса и Энгельса лишь значением его как метода.

Характеризовать материализм, как это делает Каутский, лишь как метод — значит понимать его только как приём мышления, ничем необоснованный, субъективно выбранный. Марксистско-ленинское учение о материализме потому является таким плодотворным и единственно правильным методом, что оно в то же время есть и учение о законах и свойствах объективного внешнего мира. Материалистический метод марксизма непосредственно связан с признанием объективного существования мира помимо человеческого сознания, мира, отражающегося в этом сознании и определяющего его. В этом основной исходный пункт философского материализма. Каутский же хочет исчерпать материализм методом, лишь подходом к тому или другому явлению, и совершенно игнорирует всё научное обоснование этого метода, данное Марксом, Энгельсом и Лениным.

Таким образом ограничение философии марксизма методом — это форма, за которой скрывается у Каутского откровенная борьба против философии марксизма и стремление исказить, извратить, обуржуазить марксизм.

Как понимают материализм социал-фашисты? Опять-таки более прямо и открыто обнаруживает своё враждебное отношение к материализму М. Адлер. «Что такое материализм?» — спрашивает он. «Это ответ на вопрос о сущности мира, о его смысле в себе — короче, онтологическое и потому в полной мере метафизическое представление». Всё в этой фразе от начала до конца лживо и неправильно. Не материализм, а схоластика ставила вопрос о сущности мира, не материализм, а идеалистическая метафизика искала смысла мира в себе. Всё это буржуазная клевета на материализм, которую так охотно повторяет М. Адлер.

Материалистическая философия действительно разрешает вопрос о законах и свойствах, внешнего по отношению к нашему сознанию, мира, и в решении этого вопроса материализм опирается на достижения современного естествознания. Вот почему Энгельс и Ленин говорили, что материализм с каждым новым открытием науки меняет свои формы. Философский материализм — это учение о том, что существует объективный мир вне нашего сознания, что этот объективный материальный мир определяет наше сознание, отображается и копируется этим последним. В этом суть материализма. Это не метафизика, как хочет изобразить М. Адлер, а единственная прочная основа, с которой только и можно бороться против всякой метафизики, наряжена ли она в словесную шелуху позитивизма или эмпириокритицизма, интуитивизма или непосредственно религиозной мистики. Это единственная почва, с которой только и можно бороться за развитие науки, за покорение природы, за свержение капитализма и освобождение пролетариата от господства буржуазии. Именно потому, что Адлер в политике стоит на точке зрения защиты буржуазии, в настоящих условиях целиком реакционного класса, неспособного уже бороться за развитие техники и науки, всеми силами сопротивляющегося революционному преобразованию общества, — именно поэтому социал-фашист Адлер против материализма.

В своём учебнике по философии М. Адлер посвящает целую главу критике материализма Ленина. Всю свою ненависть к материализму, и в особенности к последовательному и революционному материализму, представителем которого и является Ленин, концентрировал М. Адлер именно в этой главе. Если работы Плеханова по философии М. Адлер в своей более ранней книге «Марксистские проблемы» характеризовал как блестящие, то на ленинскую работу (речь идёт о книге Ленина «Материализм и эмпириокритицизм») Адлер набрасывается с пеной у рта. Ленинскую теорию отражения он называет «старым хламом, давно похороненным ещё критической философией», необоснованной и бессмысленной, наивной и обывательской теорией. Присмотримся ближе к тем аргументам против этой теории, которые изрекает Адлер.

Адлер пишет: «Если Ленин говорит, что человеку, который ощущает красное, вместе с тем дана объективная реальность, то можно на это сказать — без сомнения ему таковая дана, но только в его сознании, или лучше сказать — как составная часть сознания»[482]. Таким образом, по Адлеру, ничего не существует вне нашего сознания, весь окружающий мир, вся природа, общество с его борьбой классов — всё это лишь часть нашего сознания и существует лишь в сознании. Против действительно обоснованной всем развитием науки, общественной жизни и производства, каждодневно проверяемой практикой людей, против этой теории Адлер вытаскивает старый хлам субъективного идеализма, что якобы без субъекта нет объекта, без сознания нет материи.

Вся бессмысленность и ненаучность той позиции, с которой борется против материализма претендующий на исключительную научность М. Адлер, во всей своей неприглядности выступает, когда он пытается отбить ленинскую атаку против субъективного идеализма Маха, Богданова и др. Ленин в книге «Материализм и эмпириокритицизм» предложил всем защитникам положения «без субъекта нет объекта» ответить — как быть с выводами науки о существовании земли до человека, до всякого живого существа на земле.

Ещё тогда целый ряд новейших философов пытались выбраться из этого противоречия с естествознанием всякими теориями о сознании эмбриона (зародыша), о «потенциальном центральном члене» и т. д. М. Адлер понимает всю остроту этого ленинского аргумента и потому не может его обойти. Адлер «учёный» теоретик. Он, конечно, на науку, он признаёт, что земля существовала до человека, но видите ли он сторонник лишь того, что земля не существует раньше сознания, так как только через понятие времени мы можем констатировать существование земли до человека!!

Эмпириокритики возражали против материалистического взгляда, что сознание есть продукт мозга. Ленин вскрыл всю абсурдность и ненаучность их позиции. М. Адлер высказывает своё «просвещённое мнение» и по этому вопросу. Мысль человеческая, как психологический процесс, конечно, невозможна без мозга, но видите ли «сознание как основная духовная собственная закономерность» без мозга не только возможна, но иначе и не может быть понята, так как мозг сам есть лишь содержание сознания, его мысленное определение. Вот и разберись кто может! Природа существовала до человека, но природа лишь часть сознания, мысль не может быть без мозга, но сам мозг есть содержание сознания… Отказ от материализма, от теории, что мир существует вне человеческого сознания и в ощущениях и в представлениях человека лишь отражается, отказ от этого положения, несмотря ни на какие оговорки, неизбежно приводит к идеализму, к противоречию с наукой, к защите реакционных взглядов и в теории и в политике.

Из этого краткого разбора со всей очевидностью вытекает враждебное отношение этих теоретиков к материалистической основе марксизма, непризнание и извращение её, открытая и прикрытая, но совершенно явная и решительная борьба против материализма. Вся истории философии есть история борьбы идеализма и материализма. Борьба с.-д. теоретиков против материализма обнаруживает всю полноту отхода её от марксизма по всем линиям и решительный переход на позицию буржуазии в вопросах мировоззрения.

9.7. Ревизионистское и социал-фашистское извращение материалистической диалектики

Многочисленные буржуазные лакеи на философском участке напрягают все усилия, чтобы представить материалистическую диалектику в наиболее неприглядном виде, оклеветать её, исказить, вырвать её с корнем и отбросить как никчёмную.

Философский отряд социал-фашистов в полной мере, как и в других вопросах теории и практики, вторит в этом вопросе идеологам буржуазии. Маркс и Энгельс громко заявляли о своей приверженности диалектике, выступали с её защитой. Поэтому теоретики ревизионизма не могут никогда прямо отказаться от этой «души» марксизма. Социальный заказ буржуазии — идейно развратить пролетариат, обессилить его — они могут выполнять, лишь особенно искусно извращая материалистическую диалектику, особенно тонко, незаметно, по кусочкам разлагая эту революционную суть марксизма, опошляя и умерщвляя её.

Нет ни одного из философствующих социал-фашистов, который бы в той или иной мере не принимал диалектики, не заигрывал бы с ней. Но зато нет ни одного из них, который не выставил бы целого ряда возражений, «сомнений», своих собственных убеждений, отличных от марксо-энгельсовских в отношении этой диалектики. Прямо отказаться от неё нельзя, но признать её такой, какой она есть, ещё хуже. И потому вокруг диалектики начинается настоящая мышиная возня.

Каутский — за диалектику. Он приемлет её. Но Каутский «сомневается» в приложимости диалектики ко всем областям жизни. М. Адлер откровеннее. Он даже не сомневается, a утвердительно говорит, что диалектика присуща лишь мышлению и что именно в этом ограничении диалектики субъективным мысленным процессом якобы и состоит существо марксовой «перестановки» гегелевской диалектики с головы на ноги.

Эмпириокритик Богданов, тоже считавший себя марксистом, точно также возражал против всеобщности диалектических законов: «Диалектика не есть нечто универсальное, она не может стать всеобщим методом познания. Она частный случай организационных процессов, которые могут итти также иными путями», — говорил Богданов в «Философии живого опыта».

Нарушение принципа всеобщности диалектики, как уже известно, имеется и у Плеханова, поскольку и он не сумел распространить диалектику на теорию познания. И, наконец, тенденцию к ограничению диалектики Ленин отметил и у Бухарина, поскольку последний называл диалектику лишь точкой зрения, противопоставляя её исторической точке зрения. Так философские идеи социал-фашизма получают свой отклик в механицизме и правом оппортунизме в пределах Советского союза.

Попытка ограничить диалектику есть не что иное, как прикрытая борьба против неё, как желание превратить цельную теорию марксизма в обрывки, кусочки теории, стремление обезвредить диалектику. Если удастся доказать, что диалектика есть лишь частный случай разнообразной закономерности явлений, то тем легче будет отмахнуться от неё в самых жгучих вопросах политики, тем легче будет оправдать и обосновать свой отказ от революции, от защиты интересов пролетариата.

Вопрос о всеобщности диалектики — не второстепенный, а принципиальный вопрос марксизма. Отказываться от всеобщности материалистической диалектики значит подкапываться под её научные основы, под её объективность и неизбежно скатываться к субъективному — идеалистическому её истолкованию.

Если диалектическое движение сознания не есть отражение диалектики движения в объективном материальном мире, если оно не имеет своего источника в объективном мире, то диалектика приобретает лишь идеалистическое значение как движение духа самого по себе. Так, ограничивая всеобщность материалистической диалектики, с.-д. теоретики протаскивают идеализм, с позиций которого гораздо легче притупить революционное остриё материалистической диалектики, обезвредив её в интересах буржуазии.

Центральным пунктом материалистической диалектики является учение о законе единства противоположностей и их борьбе. Вот почему весь огонь своей критики философии марксизма ревизионисты сосредоточивают на опровержении противоречивого характера развития.

Остановимся вначале на более открытой и ясной позиции M. Адлера по этому вопросу. Ограничив значение диалектики в марксизме методом, М. Адлер совершенно отбрасывает вопрос о принадлежности диалектических законов самой материальной действительности. Как изучение материальных свойств самой действительности, так и рассмотрение объективных противоречий и других законов развития этой действительности Адлер считает метафизикой, наивной, обывательской, а не научной постановкой вопроса. Он изрекает как общепризнанную истину, что представления современной науки о молекулярном и эфирном движении есть лишь средство мысли теоретически овладеть явлениями природы, но ничего объективного они не отражают.

Но может быть Адлер признаёт диалектику хотя бы как учение о законах нашего мышления? Но и этого нет у «левого» социал-демократа. Так он разбирает известное диалектическое положение, что даже простейшая форма движения материи — механическое движение — есть уже противоречие. Он несогласен с этим. Не говоря уже о том, что он рассматривает и в данном случае опять-таки только понятие движения, а не отражение в этом понятии действительного противоречивого движения, но и в самом понятии Адлер видит лишь кажущееся противоречие, которое легко может быть устранено. По Адлеру, необходимо и понятие времени и понятие пространства разделить на бесконечно малые величины, и тогда можно будет сказать, что движущееся тело находится каждый раз в каждой данной бесконечно малой точке пространства. Так легко посрамлённой кажется ему диалектика и как закон противоречивого развития объективного мира и как логика противоречий!

Интеллект Адлера не терпит противоречий. В самом действительном мире для Адлера этих противоречий совсем нет. В мышлении есть лишь кажущиеся противоречия и при малейшем усилии человеческого мышления проанализировать свои понятия эти противоречия рассеиваются как дым. Так легко разделывается с коренным вопросом марксистского мировоззрения «левый» социал-демократ Макс Адлер, падкий на революционные фразы в политике даже вплоть до лозунга социальной революции! Он и в политике исходит из того, что противоречия между пролетариатом и буржуазией лишь кажущиеся, возникшие лишь благодаря неправильной точке зрения, неправильности мышления, и потому проблему социальной революции надеется разрешить через «демократию».

Каутский значительно искуснее изощряется в борьбе против диалектики. Каутский знает, что Маркс и Энгельс говорят о диалектических законах природы, общества и мышления, потому и он говорит о диалектике органической, неорганической и общественной жизни, хотя принцип объективности диалектики в марксизме Каутским уже раньше был подмочен его борьбой против материализма.

Как же понимает Каутский центральный пункт материалистической диалектики? Суть диалектики он видит в разрешении вопроса о соотношении среды и организма, причём изменение этого соотношения с точки зрения марксизма будто бы укладывается в схему триады, исходным пунктом которой служит приспособление организма к среде. Каутский прямо возражает против энгельсовского, будто бы отличного от марксовского, представления о борьбе внутренних противоречий в каждом явлении как основном источнике всякого движения, развития, переходов. Каутский целиком отбрасывает марксистско-ленинское учение о самодвижении, навеянное по его мнению схоластикой Гегеля, который движение объяснял всегда только из одного фактора, а именно, духа, полагающего своё собственное отрицание. Всё это якобы схоластическое и идеалистическое учение о внутренних противоречиях Каутский заменяет якобы материалистическим и реальным процессом, приспособления организма, «я», к внешней среде.

При ближайшем рассмотрении эти откровения Каутского оказываются старенькой, затасканной уже буржуазными позитивистами (Спенсер и др.), на тысячи ладов повторённой всякими эмпириокритиками и эмпириомонистами, популяризированной в СССР т. Бухариным, всем известной теорией равновесия. Приспособленность организма в среде как исходный пункт движения и есть состояние равновесия между ними. Противоречия между средой и организмом есть нарушения этого равновесия. И, наконец, новое высшее приспособление того же организма к окружающей среде есть восстановление нарушенного равновесия на высшей основе.

И вот эту-то старенькую теорию равновесия, облачённую в диалектическую фразеологию — тезиса и антитезиса и синтеза или отрицания отрицания — Каутский называет диалектикой.

Антидиалектичность и механистичность этой теории равновесия уже ясна из предшествующих глав нашего учебника. Здесь мы считаем необходимым остановиться несколько на причинах привлекательности этой теории для буржуазии и её ярых защитников — вождей современной социал-демократии.

Сам Каутский совершенно ясно обнаруживает классовый смысл этой теории, называя процесс взаимоотношения организма и среды процессом приспособления организма к среде. Таким образом не борьба за революционную переделку окружающей среды как природной, так и общественной, а пассивное приспособление к ней, угодливое изменение организмом как животным, так и общественным его собственных свойств, органов, учреждений — логический и практический вывод из этой теории. Не революционное преодоление всех препятствий, стоящих на пути данного развития общественного организма, не борьба за овладение этой средой и её подчинение, а наоборот — полная отдача себя во власть этой среды, полное рабское подчинение ей — вот следствия практического осуществления этой теории.

Партия, руководствующаяся теорией приспособления, не может быть партией революционного пролетариата, партией социальной революции. Такая партия неспособна организовать пролетариат на штурм капитализма, но вполне пригодна, чтобы выполнять роль врача этого капитализма, чтобы отвлекать рабочих от борьбы против буржуазии, чтобы организовывать полное порабощение пролетариата этим капитализмом.

Все политические теории современного социал-фашизма, как-то: теория организованного капитализма, теория врастания капитализма в социализм через демократию, и, наконец, одна из новейших теорий — теория «меньшего зла», — все они своими методологическими корнями уходят в философскую теорию приспособления, которая по существу и является теоретическим обобщением ренегатской, предательской политики современной социал-демократии. Философия Каутского наиболее последовательно теоретически оформляет, возводит в принцип, вводит в мировоззрение приспособленческую суть этой партии. Вся суть её сводится к тому, чтобы в политике интересы пролетарские приспособить к буржуазным, в теории — революционный марксизм так обкарнать, так обрубить, так фальсифицировать, чтобы в этом извращённом виде поставить его на службу буржуазии.

Теория приспособления снимает вопрос о внутренних противоречиях. В приложении к обществу это означает отказ от классовой борьбы, от революционных задач пролетариата. Отрицание внутренних противоречий неизбежно приводит к притуплению всяких противоречий, к полной отмене их, поскольку теряется внутренний стимул к борьбе, вся железная необходимость её. По отношению к внешним противоречиям можно сманеврировать, к ним можно приспособиться, их можно изжить. Здесь методологические основы теории организованного капитализма, по которой внутренние противоречия переносятся на арену международных отношений, т. е. капитализм каждой страны становится внутренне организованным и борьба проявляется лишь во внешних отношениях между отдельными странами и государствами, и которая венчается социал-фашистскими теоретиками теорией ультраимпериализма, теорией единого мирового треста и всеобщей договорённости капиталистов. Этот вывод, до которого не дошёл Бухарин и все правые защитники теории организованного капитализма в Коминтерне, этот вывод методологически целиком увязывается с механистической теорией, отрицающей внутренние противоречия в каждом явлении и усматривающей источник движения данного явления, закон его развития в его отношениях со средой.

Механицизм — теория притупления всяких противоречий, теория постепенного изживания и полной отмены их, теория приспособления, а не революционной борьбы — в этом ключ к пониманию того, чем так привлекательна она для буржуазии, почему так заинтересованы в ней и так усердно её пропагандируют социал-фашистские защитники буржуазии, почему эта теория находит своих сторонников в среде правых и «левых» оппортунистов.

Для оценки ревизионистского отношения к материалистической диалектике характерно понимание этими теоретиками диалектического закона отрицания отрицания. И Каутский, и Адлер, и Богданов и другие критики марксизма трактуют этот закон как триаду. C их точки зрения триада и есть суть диалектики. Каутский отбрасывает энгельсовское понимание отрицания, поскольку Энгельс рассматривает его как самоотрицание данного явления, как процесс перехода его в свою собственную противоположность в силу борьбы внутренних сил, тенденций, противоречий. Каутский за отрицание отрицания, но за такое, которое явилось бы результатом взаимодействия двух факторов — индивидуума и среды.

М. Адлер тоже более или менее доброжелательно относится к закону отрицания отрицания и даже считает своим долгом «помочь» марксизму научно обосновать этот закон, прибегая для этой цели к помощи таких столпов «современной науки», как буржуазный социолог Спенсер и буржуазный философ Вундт.

Чем объяснить такую благосклонность ревизионистов всех мастей к этому закону диалектики? Конечно сам по себе этот закон — по-марксистски понятый — не даёт никаких оснований для ревизионистского извращения материалистической диалектики.

Но если мы присмотримся ближе к толкованию этого закона ревизионистами, то мы совершенно ясно обнаружим весь антимарксистский смысл этого толкования. Это находит своё выражение во-первых, в том, что, сведя суть материалистической диалектики к триаде, с.-д. теоретики облегчают себе задачу борьбы против диалектики Маркса, как, якобы, схоластической, надуманной, догматической, схематической теории.

Никто из классиков марксизма никогда не защищал гегелевскую триаду как закон материалистической диалектики. Но, извращая марксистское понимание закона отрицания отрицания, оппортунисты выдёргивают одну сторону. Эта сторона состоит в том, что заключительным моментом триады является синтез, который превращается ими в не противоречивое единство, в абсолютное равновесие. Синтез, который исключает противоречия, и есть то, чем привлекает такая «триада» всех ревизионистов, так как это положение служит прекрасным средством для теоретического оправдания политики притупления классовых интересов, политики борьбы против революции. Если такая триада с её заключительным аккордом-синтезом является всеобщим диалектическим законом всей жизни, то возможно синтетически объединить пролетариат и буржуазию в демократическом государстве, возможно через это последнее изжить классовые противоречия, уравновесить классовые интересы.

Итак, материалистическая диалектика со стороны философствующих ревизионистов подвергается жестокому нападению, особенно чудовищному извращению. Весь огонь нападения на диалектику ведётся в одном направлении — изгнать из марксизма теорию борьбы противоречий во всех явлениях природы, общества и мышления, и заменить её безжизненной, ненаучной, оппортунистической теорией приспособления; отбросить теорию непримиримости противоречий, развитие и обострение их до антагонизма, до крайности, до непримиримости, и заменить её теорией примиряющего синтеза, теорией притупления противоречий и их равновесия; вытравить из марксизма революционную теорию внутренних противоречий, которая при последовательном проведении в политике требует борьбы за революцию, изуродовать, обтесать, подстричь эту теорию по образцу своей реформистско-фашистской предательской политики. Таков коренной смысл всех ревизионистских писаний о диалектике.

9.8. Ревизионизм, социал-фашизм и исторический материализм

По отношению ревизионистов и социал-фашистов к вопросам исторического материализма ещё легче обнаружить весь антимарксистский и антипролетарский характер социал-демократических теорий, так как эти вопросы непосредственным образом связаны с политикой, борьбой классов, с повседневной деятельностью партий.

За последние годы мы имели выступление трёх теоретиков социал-демократии — Каутского, Кунова и Макса Адлера, — с объёмистыми книгами, где более или менее систематически изложены исторические взгляды современного ревизионизма. Эти книги, как и вообще все «теоретические» писания социал-демократов, от первой страницы до последней насыщены определённой «партийностью», они защищают в теории — линию антимарксистскую, буржуазную, реакционную. Именно о современных с.-д. теоретиках можно сказать, перефразируя слова Дицгена по поводу немецких профессоров философии, что для них историческая теория, как и философия, не наука, а средство борьбы против марксизма, против пролетариата и его революции. С теоретической стороны исторические, как и философские, взгляды современного ревизионизма представляют собой смесь буржуазных идей механистического и позитивистского, неогегельянского и неокантианского толка.

Одной из основных тенденций, характеризующих исторические взгляды Каутского, является натурализм вообще и особенно биологизм. Вот, что говорит сам Каутский о путях своего теоретического развития: «Они (Маркс и Энгельс) исходили из Гегеля, а я из Дарвина. Последний занимал меня раньше, чем Маркс, развитие организмов раньше, чем развитие экономики, борьба видов и рас за существование раньше, чем классовая борьба»[483]. Теперь, на старости лет, Каутский решил вернуться к своему исходному пункту. Марксистскую теорию исторического материализма, научно вскрывающую действительные законы общественной истории, он заменяет пустой игрой в биологические понятия о приспособлении организма к среде, о естественных прирождённых свойствах и инстинктах человека, как забота о потомстве, потребность в украшениях, половое чувство и т. д. Центральной задачей своего исследования «по материалистическому пониманию истории» Каутский считал нахождение общего закона, которому подчинено развитие людей, животных и растений. Каутский считает, что он развил дальше идейное наследство Маркса и Энгельса, найдя этот общий закон. Свой «ценный вклад» в марксистскую науку Каутский формулирует следующим образом: «Общий закон… заключается в том, что каждое изменение обществ, а также видов, можно свести к изменению в окружающей среде. Где эта среда остаётся постоянной, там не изменяются и живущие в ней организмы и организации. Новые формы организмов и общественных организаций сводятся к приспособлению к изменившейся среде»[484].

Во-первых Каутский напрасно приписывает себе честь этого «открытия». Элементы натурализма, попытки объяснить общественные явления по аналогии с естественными были уже у французских материалистов, поскольку они апеллировали к естественной природе человека. С середины XIX столетия учения, уподобляющие общественную жизнь человека естественной жизни организмов, усердно пропагандировались буржуазными социологами (Конт, Спенсер) и их многочисленными последователями. И, наконец, даже в современной буржуазной социологии Каутский не единственный представитель социально-дарвинистского направления. Целый ряд профессоров развивают мысль о законе естественного отбора в обществе с тем, чтобы оправдать и увековечить буржуазный строй с его конкуренцией, с его борьбой за существование и выживание экономически более сильных общественных организмов и учреждений. Фашистское крыло буржуазных теоретиков также прибегает к различным натуралистическим теориям общественного развития, чтобы теоретически обосновать необходимость активных насильственных реакционнейших действий буржуазии против пролетариата. Фашистские теоретики проводят мысль о прирождённых расовых и национальных свойствах. Согласно их теории одним народам самой природой уготована роль угнетателей и поработителей, другим — роль колониальных рабов. Вот к каким реакционным теориям приводят разговоры о прирождённых свойствах и инстинктах человека.

Во-вторых, вся ненаучность и теоретическая никчёмность и бесплодность результатов таких попыток объяснять общественную жизнь при помощи биологии была давно доказана и разоблачена Марксом и позднее Лениным в его «Материализме и эмпириокритицизме». «Нужно согласиться, что это очень убедительный метод… для напыщенного, притворяющегося научным, высокопарного невежества и лености мысли»‚ — писал Маркс в письме к Кугельману по поводу некоего г. Ланге, тоже «открывшего» всеобщий закон истории — закон борьбы за существование. «Можно ли себе представить что-нибудь более бесплодное, мёртвое, схоластичное, чем подобное нанизывание биологических и энергетических словечек, ровно ничего не дающих и не могущих дать в области общественных наук», — писал Ленин в «Материализме и эмпириокритицизме»[485] по поводу рассуждений Богданова о «положительном и отрицательном общественном подборе». «Подводить общественные законы под естественно-научные понятия биологии и энергетики — мёртвое и схоластическое занятие, оно ни на иоту не подвигает по пути научного познания действительных законов общественной жизни, а наоборот — закрывает этот путь, подменяя науку — пустой энергетической и биологической словесностью» (Ленин).

Итак защита старых, уже избитых из-за давнего употребления, буржуазных, реакционных, ненаучных взглядов — вот чем характеризуется уже в исходном пункте историческая «теория» Каутского.

Тенденция к натурализму свойственна не только Каутскому в среде с.-д. теоретиков. Генрих Кунов, написавший в последние годы объёмистую книгу под заглавием: «Марксова теория исторического процесса общества и государства», также становится на точку зрения этих реакционных, буржуазных теорий. Эта тенденция у него ясно сказывается при трактовке им марксистского определения производительных сил. Он натурализует производительные силы: все естественные условия, с его точки зрения, входят целиком в производительные силы, формы хозяйства зависят от географической обстановки и определяются этой последней.

Бухаринская теория равновесия в применении к обществу также оперирует естественно-научными понятиями «энергия», «равновесие», «трудовые затраты» и т. д. Мы уже отмечали ленинскую критику «социальной энергетики» Богданова. И если мы, наконец, вспомним, что и у Плеханова имеется определённая переоценка роли географической среды в общественном развитии, то для нас станет совершенно ясным наличие определённой связи между политическим оппортунизмом и натуралистическо-механистическим извращением исторического материализма.

Цель всех этих биологических, географических и энергетических фраз одна — изгнать из исторической теории Маркса учение об исторически-определённом характере общественного производства, на котором покоится вся теория классовой борьбы и революции; цель в том, чтобы при объяснении таких общественных явлений, как классы, партии, государства, нации, игнорировать социально-экономическую характеристику их, данную Марксом и Энгельсом; цель в том, чтобы отвлечь пролетариат от борьбы за социалистический строй общественного производства, отвлечь от борьбы за революционное сметение всех политических преград, стоящих на пути к осуществлению самых основных, самых коренных и глубоких задач пролетариата — замены капиталистической организации общественного производства социалистической. Извратить историческую теорию марксизма, обуржуазить её, сделать её пригодной для оправдания и пропаганды буржуазной политики социал-фашизма — таков смысл затушёвывания при помощи натуралистических понятий учения об экономических формациях в историческом материализме.

Для этих целей ревизионисты всех мастей пользуются не только методологией механицизма. Идеализм — это испытанное всеми реакционными классами средство в их борьбе против материализма — широко используется с.-д. теоретиками в их социологических построениях. Наиболее последовательный защитник идеализма в исторической теории социал-фашизма — известный уже нам М. Адлер.

Мы уже раньше выяснили, что, по Адлеру, марксизм есть лишь учение об обществе. При ближайшем ознакомлении с этим адлеровским «марксизмом» обнаруживается, что Адлер защищает ничем не прикрытую кантианскую идеалистическую метафизику. Чтобы не задерживаться на этом вопросе, приведём несколько цитат: «Зависимость идеального от материального теперь уже не представляет больше затруднений, так как дело идёт о зависимости одного рода психического от другого рода»[486]. «Это материальное больше уже не есть вещное, но нечто человеческое и как таковое необходимо уже нечто духовное»[487]. Материальное и духовное тождественны между собой. Одно и другое, «экономика и идеология… две ступени одной и той же духовной связи» и таким образом величайшее открытие Маркса, что «способ производства материальной жизни обусловливает собой процесс жизни социальной, политической и духовной вообще» — у Адлера трактуется так, что один вид сознания определяет другой его вид.

Попытки вытравить материалистическое содержание из марксистского учения о базисе общественной жизни имеются у Каутского и у Кунова. И тот и другой идеализирует и производительные силы и производственные отношения. У Каутского процесс развития производительных сил отождествляется с духовным процессом познания природы. «Если уже материальные производительные силы — в значительной мере духовного характера, то это тем более относится к производственным отношениям…»‚ говорит, Каутский в своей последней книге[488]. Идеалистический характер такого искажения материалистического понимания истории совершенно ясен и несомненен.

При изучении теоретических взглядов международного социал-фашизма становится совершенно ясным, что идеализм не случайно стал подобного рода формой ревизии марксизма и в условиях диктатуры пролетариата. Идеализм и в философии и в социологии международная социал-демократия широко применяет в целях извращения марксистской теории. Меньшевиствующий идеализм наряду с механицизмом продолжает эту ревизионистскую работу в стране диктатуры пролетариата.

Буржуазный смысл и механистических и идеалистических извращений исторического материализма раскрывается в полной мере при первом прикосновении социал-фашистских теоретиков к таким сугубо политическим проблемам, как классы, государство и революция.

Каутский, стоящий в практике классовой борьбы на стороне буржуазии, стремящийся повернуть рабочее движение в сторону буржуазной политики, защищает точку зрения примирения классовых интересов за счёт всё большего порабощения пролетариата. Каутский как теоретик ревизует марксистское учение о происхождении классов из внутренних законов экономического развития первобытного общества и заменяет его теорией возникновения классов путём завоеваний одного народа другим — Каутский ревизует марксистское определение классов, в котором чётко формулирована зависимость существования классов и их роли от экономического строя общественного производства, и заменяет его распределительной теорией классов. И то и другое теоретическое положение служит одним политическим целям — смазать, затушевать всю непримиримую противоположность классовых интересов пролетариата и буржуазии, отвлечь пролетариат от задач борьбы за новый способ производства и ограничить его классовую борьбу областью распределения, т. е. сделать её реформистской, приемлемой и неопасной для буржуазии. Если классы не возникли с железной необходимостью из развития экономического базиса первобытного общества, а из чисто побочных обстоятельств, то и классы современного общества могут быть изжиты, постепенно устранены различными экономическими и политическими реформами, второстепенными мероприятиями. Так прожжённый буржуазный политик мобилизует весь свой научный аппарат, все накопленные знания и заставляет их служить своей предательской политике: спасать капитализм от пролетарской революции.

Каутский как политик защищает буржуазное государство, борется против страны пролетарской диктатуры и против коммунистов всех стран. Каутский как теоретик откровенно ревизует марксистское учение о государстве. Как и классы, государство, по Каутскому, возникло не из экономического развития общества, а в результате голого военного насилия. Каутский при определении государства стремится оторвать политику от экономики, сделать его независимым от экономического базиса и противопоставить его последнему. Ярким образцом антимарксистской теории государства могут служить следующие слова: «Современное демократическое государство отличается тем от прежних видов государства, что это использование государственного аппарата в целях эксплоатирующих классов не относится к его существу, не связано неразрывно с ним. Если оно становится органом эксплоатирующего меньшинства, то это объясняется не свойствами государства, а свойствами трудящихся классов, их раздроблённостью, невежеством, несамостоятельностью или неспособностью к борьбе, являющимися в свою очередь результатом условий, в которых они живут»[489]. И таких мест бесконечно много. Значит современное государство в капиталистических странах по существу не является буржуазным, эксплоататорским. Его реакционная роль и откровенное насилие над пролетариатом не объясняется экономическим господством капиталистов, которое может быть сброшено лишь пролетарской революцией, — в буржуазном характере современного государства повинен сам пролетариат, не научившийся ещё использовывать всех благодеяний демократии! Так «марксист» Каутский выбрасывает за борт все остатки марксистского багажа и бесповоротно становится на позиции фетишизма буржуазного государства. Так теоретик Каутский служит Каутскому-политику.

Кунов так же, как и Каутский, затушёвывает противоположность интересов пролетариата и буржуазии, игнорируя при определении класса такой основной признак класса, как отношение к средствам производства. Всё это делается для того, чтобы при помощи таких буржуазных фетишей, как «национальное» и «государственное» «чувство», вытравить из марксизма понятие классовой борьбы, классовости буржуазного государства, понятие диктатуры пролетариата. Кунов признаёт, что классовые антагонизмы могут зайти так далеко, что класс может выступить против своей нации, но «это только может быть, но отнюдь не должно быть». Для доказательства надклассовости буржуазного государства Кунов прибегает к гегелевскому объективному идеализму, к учению Гегеля о государстве как «высшем организме», как абсолютной идее, вечной и нерушимой.

Макс Адлер, как мы видели, ревизует учение исторического материализма об экономическом базисе и классовой борьбе на откровенно идеалистический манер. «Как экономическое обобществление есть лишь — по его мнению — историческое выражение трансцендентально-социальной способности сознания, так и классовая борьба есть такое же выражение формальной закономерности воли»[490]. Экономический базис общества лишь форма сознания; равным образом развитие классовой борьбы определяется формальными закономерностями воли, — и борьбой воль исчерпывается всё содержание классовой борьбы. Отсюда конечно очень лёгок переход к призыву пролетариата изменить экономический базис путём парламентской говорильни, умерить классовую борьбу путём демократической болтовни.

Как в политике, так и в теории социал-фашистские теоретики, и в первую голову Каутский, борются против диктатуры пролетариата. Их «теоретические исследования» направлены на то, чтобы доказать, что Маркс слова «диктатура пролетариата» обронил случайно, что диктатура в Советской России показывает незрелость пролетариата для борьбы за своё освобождение и лишь современное буржуазное демократическое государство есть всеспасательное средство и от всех зол капитализма и от всех ужасов пролетарской диктатуры.

И Каутский, и Кунов, и Отто Бауэр, и Макс Адлер, и Карл Реннер, и другие теоретики современного социал-фашизма — все они сходятся в оценке диктатуры пролетариата и буржуазной демократии. Здесь нет теоретических разногласий. Разнообразятся лишь приёмы теоретического обоснования буржуазной политики социал-демократии.

Метафизика и схоластика социально-исторических взглядов социал-фашизма особенно ярко выступают при разрешении ими проблемы революции. В предыдущих главах нашего учебника уже выяснено марксистско-ленинское содержание учения о революции. Согласно этому учению, экономической основой революции является конфликт производительных сил и производственных отношений. Это положение находится в непосредственной связи с учением диалектического материализма о всеобщности диалектического закона единства и борьбы противоположностей. Социал-фашисты усердно извращают учение марксизма о революции. В теоретических работах наибольшее внимание этому вопросу уделяет и Каутский.

В книге: «Материалистическое понимание истории» Каутский посвящает целый раздел своим собственным комментариям к марксову предисловию «К критике политической экономии». Оговорив необходимость «периодической ревизии марксизма», Каутский делает к этому марксову предисловию несколько «поправок», касающихся именно вопроса социальной революции. Прежде всего, он отрицает всеобщность закона социальной революции и ограничивает его действие в обществе периодом с начала развития промышленного капитализма. Все предшествующие общественные формы развивались не благодаря социальной революции, а в результате полученного толчка извне, в результате вооружения варваров.

Вторая «поправка» ограничивает действие другого положения Маркса, согласно которому «ни одна общественная формация не погибнет раньше, чем не разовьёт все производительные силы, для которых она представляет достаточный простор». Каутский считает необходимым «поправить» Маркса в данном вопросе, так как, с его точки зрения, капитализм способен бесконечно развивать производительные силы: капиталистические производственные отношения никогда не становятся оковами развития производительных сил, наоборот, «промышленный капитализм приводит ко всё более и более бурному развитию производительных сил». Это последнее положение Каутского, как известно, поддерживается всеми теоретиками современной социал-демократии. Отто Бауэр в своей последней книжке, вышедшей в 1931 г., также пророчит капитализму длительные годы пышного развития, также воспевает его способности к бесконечному техническому прогрессу. Вся политическая установка современной социал-демократии на лечение капитализма, на помощь ему, целиком основывается на этом теоретическом положении, согласно которому при капитализме нет конфликта между производительными силами и производственными отношениями.

Итак содержание и первой и второй «поправки» Каутским Маркса сводится к отказу от учения о социальной революции как о законе развития всякого классового общества, к откровенному выбрасыванию за борт марксистского учения о социальных революциях, их необходимости и неизбежности в силу именно внутренних экономических законов развития классовых обществ и законов массовой борьбы. По Каутскому, до появления промышленного капитализма все классовые формации, будучи антагонистичными, создавая оковы для развития производительных сил, не приводили к социальным революциям и не через них получали толчок к дальнейшему развитию. История знает лишь буржуазные и пролетарские социальные революции. Но ведь — согласно второй «поправке» Каутского к Марксу — капитализм не задерживает развития производительных сил, не создаёт ему никаких преград. Значит пролетарская революция не определяется никакой внутренней необходимостью развития капитализма, его противоречиями, его загниванием. Капитализм способен бесконечно развивать производительные силы, никакой тенденции к обнищанию рабочих нет: наоборот, капитализм «сокращает рабочее время, улучшает жилищные условия» (O. Бауэр), повышает материальный и культурный уровень рабочих. Спрашивается — зачем и кому нужна пролетарская революция и в чем её экономическая и политическая необходимость?

Но, как известно, уже со стороны ленинской критики ревизионизма II Интернационала, всё дело в том, что Каутский и все другие вожди социал-демократии выбрасывают всё социально-политическое содержание пролетарской революции, ведут практическую и теоретическую борьбу против диктатуры пролетариата. Политическая демократия, достигаемая постепенным, мирным, парламентским путём, при полной неприкосновенности хозяйственных основ капитализма, — к этому должна свестись пролетарская революция, как её изображают все «теоретические светила» современной социал-демократии. Этой буржуазно-лакейской теорией они подменяют марксистско-ленинское учение о пролетарской революции как о глубочайшем революционном перевороте в области экономического базиса, перевороте, необходимо связанном с революционным захватом политической власти, с насилием над буржуазией, с её экспроприацией и с революционным, неограниченным никакими законами подавлением всякой контрреволюции. Ясно, что Каутский и в теории революции выступает как классовый враг пролетариата: облачившись в тогу учёного теоретика, он продолжает теоретическим оружием вести ту же самую решительную борьбу против пролетарской революции, которую он вместе со своими коллегами по партии ведёт на практике.

Согласно каутскианской теории революции, лишь для буржуазной революции верен закон Маркса. Лишь буржуазная революция явилась результатом коллизии производительных сил и феодальных отношений собственности. Капитализм же открыл новую эру в истории. Но эта сторона вопроса лишь ещё раз наглядно подтверждает весь буржуазный апологетизм теории Каутского. Ведь именно так объясняли и оправдывали свою революцию буржуазные историки эпохи реставраций и именно так в теории они боролись против классовой борьбы пролетариата и его революцией. По словам этих открыто буржуазных историков, буржуазия вела борьбу с феодализмом в интересах всего общества, и буржуазная революция принесла всему народу свободу, равенство и братство. По Каутскому, капитализм вывел общество из тупика и открыл эпоху бесконечного развития производства, и уже в рамках капитализма пролетариат и весь народ через демократическое государство получают все возможности и используют их, чтобы стать свободными и равными. Ясно, что Каутский целиком повторяет буржуазные идеи, направленные на восхваление буржуазии, на закрепление и сохранение капитализма, на борьбу против пролетариата.

Итак, взгляды ревизионизма в исторической теории можно характеризовать следующим образом:

Не исторический материализм, а идеалистическое понимание истории защищают и пропагандируют с.-д. теоретики. Материализм исторических взглядов Маркса, Энгельса и Ленина состоит в признании существования помимо общественного сознания и независимо от него общественно-исторически определённого материального производства, определяющего собой все другие стороны общественной жизни. Все социал-фашистские теории без исключения, излагая марксистское учение об экономическом базисе и трактуя целый ряд вопросов общественного развития, как классы, государство, революция, нация, выхолащивают всякое материалистическое содержание из исторического материализма, заменяя его идеализмом.

Не диалектическое понимание исторического процесса, а метафизику и схоластику в исторической науке проповедуют «учёные» вожди социал-демократии. Учение о противоречиях в развитии экономического базиса и классовых противоречиях, которые на протяжении всей истории (за исключением эпохи первобытного коммунизма) развивались до непримиримого антагонизма и приводили к социальной революции, — это учение составляет суть диалектики общественного развития в классовом, эксплоататорском обществе. Социал-фашизм отбрасывает это учение марксизма, механистически и схоластически извращает его.

И наконец, не пролетарское и революционное понимание общественного развития, а буржуазное и реакционное проповедуют эти вожди. Признание того, что классовая борьба необходимо ведёт к диктатуре пролетариата и что сама эта диктатура — переходный период к бесклассовому обществу, — есть то, что отличает пролетарского революционера и действительного марксиста от оппортуниста и ренегата в условиях капитализма. И в теории и на практике социал-демократы целиком отбрасывают учение Маркса. Их теоретическая борьба против этих идей марксизма-ленинизма и их практическая борьба против первого пролетарского государства ярко обрисовывают их роль практических и теоретических защитников капитализма и предателей рабочего класса.

9.9. Экономические и политические воззрения современного социал-фашизма

Все указанные выше извращения современным социал-фашизмом философских основ марксизма и его исторической теории находятся в неразрывной связи с их взглядами на буржуазную демократию и на характер капиталистической экономики.

Сущность воззрений социал-фашизма на буржуазное государство была наиболее отчётливо выражена Каутским, Вандервельде и др., выступившими в защиту буржуазной демократии против пролетарской диктатуры. Каутский всячески доказывал, что современная буржуазная демократия перестала уже быть классовым буржуазным государством, по мере того как пролетариат завоёвывает большинство в парламенте. По мнению Каутского, под диктатурой пролетариата Маркс разумел «демократическую республику».

«Если пролетариат составляет большинство в условиях буржуазной демократии, то тогда мы не имеем уже больше буржуазное государство, а диктатуру пролетариата, — поучает Каутский. — Совершенно не нужно насильственное свержение буржуазии; завоёвывание „диктатуры пролетариата“ происходит очень просто, демократично и спокойно. Достаточно лишь получить „большинство“ в парламенте — и диктатура пролетариата готова без варварских большевистских приёмов. Но в этом случае — продолжает поучать Каутский — должно существовать полное равноправие между „большинством“ и „меньшинством“. Права каждого меньшинства охраняются». Разоблачая Каутского и других, Ленин показал, что по существу за этой теорией, теорией равенства «большинства» и «меньшинства» скрывается не только теория равенства эксплоататоров и эксплоатируемых, но и теоретическое оправдание капиталистической эксплоатации вообще, которое точно так же строится на формальном «равноправии» капиталиста и продающего свой труд рабочего.

Эти теории явились потом основными элементами для обоснования всей дальнейшей политики и тактики послевоенной социал-демократии. На этой теоретической основе строятся и выводятся теории «политической и хозяйственной демократии» или, как это называет Отто Бауэр, теории «функциональной демократии» как главного пути к социализму. Эти тезисы являлись теоретической основой для организации социал-фашизмом разгрома и подавления революционного рабочего движения. Под видом защиты демократии и с лозунгом «демократия» международная социал-демократия потопила в крови немецкую, венгерскую, австрийскую пролетарские революции, ведёт борьбу с коммунистами, организует интервенцию против СССР.

На позиции Каутского стоят и «левые» во II Интернационале. Макс Адлер весьма учёно доказывает, что «политическая демократия» тождественна диктатуре буржуазии, «социальная демократия» соответствует социализму. Вслед за Каутским он говорит, что «демократическая республика, в рамках которой буржуазия располагает большинством в парламенте, есть диктатура буржуазии». Демократическая же республика, в которой пролетариат завоевал демократическим путём большинство — это диктатура пролетариата! Отто Бауэр, виднейший теоретик «левых» социал-демократов на Линцском съезде в 1926 г., в своём программном докладе, заявил: «Мы сегодня составляем программу не с намерением выяснить себе, что думал Маркс в 1875 г. — Мы должны вглядеться в мир, каков он есть сейчас… Предположим, что пролетариат завоёвывает власть средствами демократии, что нам тогда делать, уничтожить ли демократию — об этом не может быть никакой речи».

Таким образом и «левые» в своей ревизии Маркса в вопросе о буржуазной демократии и диктатуре пролетариата полностью опираются на Каутского, развивая и конкретизируя его антимарксистское учение. Бауэр, также как и Каутский, Гильфердинг и др., аргументирует «изменившимся положением», тем, что мы живём в совершенно иную эпоху, чем та, в которой жил Маркс. Капитализм теперь в «корне» — заявляют они — отличен от капитализма времени Маркса. Поэтому теперь к социализму ведёт другой путь, «чем во времена Маркса». Отто Бауэр, как и все «левые», в отличие от правых социал-демократов, настаивает на том, что они — «левые» марксисты, что они горой стоят за Маркса, но за Маркса, доведённого до уровня австрийского или немецкого мещанина. «Нам нужен Маркс, — восклицает Отто Бауэр, — преодолевающий Маркса»!!

Защита буржуазной демократии связывается у теоретиков социал-фашизма с их отрицанием классовой борьбы как средства достижении социалистического общества. Эти взгляды получили особенно яркое выражение в австро-марксизме, у того же O. Бауэра, в его теории «гильдейского социализма».

Опорой австро-марксизма всегда была своеобразная форма сотрудничества с буржуазией, которую австро-марксисты прикрывали «левыми» революционными фразами. На деле австрийская социал-демократия и до войны была лишь партией «буржуазного прогресса», которая боролась за «лучшее управление на капиталистическим государством», против «национальной измены» других буржуазных партий. И особое свойство австро-марксизма заключается в его умении приспособляться к любым условиям. Не случайно виднейшие теоретики австро-марксизма преклоняются перед философией «приспособления» — махизмом. До 1927 г. австро-марксистам удавалось вести за собой одновременно часть массы промышленного пролетариата и городской мелкой буржуазии. Вместе с расстрелами и убийствами рабочих 15 и 17 июля 1927 г. на улицах Вены был расстрелян и предательский австро-марксизм.

Австро-марксисты и сейчас много говорят о «социализме», «коллективизме», говорят о классовой борьбе и даже о диктатуре пролетариата! Но вместе с тем австро-марксисты откровеннее всех других секций II Интернационала на практике выступают за чисто «духовную борьбу».

Ещё в 1920 г. в своей работе «Большевизм или социал-демократия» Отто Бауэр доказывал, что в отличие от большевизма, который является социализмом лишь идеологов рабочего движения, «гильдейский социализм» — это социализм самого рабочего движения.

«Гильдейский социализм», проповедуемый несколькими бывшими английскими фабианцами, отрицает всякую классовую борьбу, он фетишизирует принципы «свободы личности» и буржуазную демократию. «Гильдейцы» считают, что при буржуазной демократии «личность» получает самую большую свободу. «Гильдейцы» проповедуют «культурное», «духовное», и «политическое» равенство. Лишь против материального равенства пролетариата с капиталистами «гильдейцы» ведут ожесточённую борьбу. Они считают всякую борьбу за материальное равенство оппортунизмом и реформизмом.

Австро-марксисты‚ особенно «левые», очень умело пользуются этой философией «гильдейского социализма». Бауэр устанавливает несколько ступеней в развитии рабочего класса, начиная от «рабочего скота» или «рабочего раба» как низшей ступени в развитии рабочего класса до высшей ступени, когда рабочий класс поднимается к «рабочей личности». На низшей ступени или стадии, — поучает профессор Бауэр, — «движущая сила социализма — восстание против хозяйственного неравенства». «Рабочие скоты» стремятся захватить власть, дабы награбить награбленное. A для этого нужна «деспотическая диктатура пролетариата, которая беспощадно подавляет всякое сопротивление, мешающее уравнять пользование имуществом и доходами». Отто Бауэр имеет здесь в виду СССР. В СССР — диктатура пролетариата, и это, по его мнению, соответствует низшей ступени развития рабочего класса. Но — продолжает Отто Бауэр — там, где пролетариат прошёл долгий период политической демократии, т. е. живёт в условиях буржуазно-демократической республики, как, скажем, в Австрии, Англии, Германии и т. д., — там в условиях «политической демократии» социализм произрастает из другого корня, в условиях политической демократии рабочие имеют все возможности «вырасти в свободные сознательные личности».

«Рабочая личность» стремится к «свободе», причём это стремление к «свободе» есть стремление не к «материальному» равнению, а к «духовному». Это стремление к «духовному» равенству является сильнейшей движущей силой её мышления и поведения. Не диктатура пролетариата является её целью — или, как Бауэр говорит, — не деспотический социализм, а такой общественный строй, который обеспечивает «каждому индивидууму широкую сферу свободной деятельности». Таким общественным строем Бауэр считает демократическую республику, т. е. буржуазную демократию.

II Интернационал всегда подменял интересы пролетариата интересами верхушки «рабочей аристократии» и десятков тысяч чиновников и служащих партийных, профсоюзных, кооперативных и других хозяйственных предприятий социал-демократичесих организаций. Теория «личностей» и «рабочих скотов» Отто Бауэра это по существу и есть буржуазная теория, идеализирующая противопоставление «рабочей аристократии» всему остальному рабочему классу.

В своих воззрениях на экономику современного капитализма, социал-фашизм также спекулирует на изменившихся «условиях». По существу же Отто Бауэр здесь выставляет те же аргументы. Правые открытые социал-фашисты — Тарнов и др. — в оценке капиталистической экономики против Маркса ещё совсем недавно выдвигали… теорию американского миллиардера Форда. Они говорили, что марксова политэкономия соответствовала английскому периоду капитализма с его кризисами, эксплоатацией и обнищанием пролетариата. Современный же этап капитализма не знает ни кризисов, ни обнищания пролетариата. Сегодняшний этап капитализма соответствует американскому «просперити», при котором наряду с расцветом капитализма идёт постоянное повышение материального уровня рабочих. Теоретиком этого периода, по их мнению, является даже не Маркс, а Форд!

В учебниках для партийных и профсоюзных школ германской и австрийской социал-демократии совершенно отрицается наличие эксплоатации при капиталистическом способе производства. «Только тот‚ — говорится в учебниках, — кто участвует в производственном процессе, пусть в качестве рабочего, пусть в качестве собственника средств производства, или в качестве владельца земли, получает первичный доход». Под «первичный доход» подводится и зарплата и прибыль и рента. Это положение является общепризнанным во II Интернационале. В «Форвертс» от января 1931 г. даётся такая установка: «Достигнутый доход принадлежит тем, кто его создал, так как оба поставщика — рабочей силы и поставщики средств производства — создали экономический доход, они обязаны разделить его между собой».

Это по положение выдвигается социал-фашистами для обоснования их теории «хозяйственной демократии». Отсюда они выводят положение‚ что отношения между капиталистами и рабочими необходимо рассматривать исключительно в сфере распределения, а не в сфере производства. Иными словами, капиталистический способ производства признаётся вполне хорошим, плох лишь способ распределения, но посредством «политической и хозяйственной демократии» эти плохие стороны капитализма можно устранить.

Выдвигая теорию «хозяйственной демократии» или теорию «гармонии классов», современные социал-демократические теоретики стремятся доказать, что при современном капиталистическом обществе положение Маркса о превращении наёмного рабочего в наёмного раба не выдерживает никакой критики. В учебниках партийных и профсоюзных школ прямо так и говорится, что «тот, кто придерживается положения Маркса о превращении наёмного рабочего в наёмного раба в нашу эпоху, тот ничего не понял у Маркса».

Во время относительной стабилизации капитализма Гильфердинг провозгласил теорию организованного капитализма. Развивая мысль Каутского об ультраимпериализме как новой возможной стадии в развитии капитализма, Гильфердинг считал, что мы уже находимся на такой ступени его развития, при которой исчезает капиталистическая анархия и когда переход и социализму происходит путём усиления участия пролетариата в контроле над капиталистическим предприятием. В учебниках социал-демократии по политэкономии ставился серьёзно вопрос о методах устранения кризисных явлений капиталистического хозяйства. Гильфердинг противопоставлял марксизму — научному социализму — «конструктивный социализм» Макдональда и «гильдейский социализм» фабианцев. Каутский в это же время провозглашал вечность капиталистического способа производства. В главной, заключительной работе своей жизни «Материалистическое понимание истории» Каутский открыто занимается апологетикой капитализма, он доказывает, что «экономическая теория не имеет аргументов, которые поставили бы под вопрос жизненные силы капитализма». Капиталистический способ производства — провозглашает Каутский — «самый лучший, рациональный и единственно возможный метод развития производительных сил».

Старые реформистские лозунги о «врастании в социализм», «осуществлении социализма по частям» снова воскресают и получают в это время свою всеобщую формулировку, выражающуюся в том, что «хозяйственная демократия» и «политическая демократия» — основные пути перевода или «трансформации» капитализма в социализм. Экономические законы современного капиталистического хозяйства суть законы революционизирующегося общества, которое трансформируется от капитализма к социализму — гордо заявляли теоретики II Интернационала, когда мировой кризис уже был в полном разгаре.

В то же время в теоретических воззрениях социал-демократии обнаруживалось всё большее сращивание социал-фашизма с откровенным фашизмом.

В самом деле, что иное представляет собой фашистское «кооперативное государство» во главе с господствующим в нём «национальным духом», как не тот же несколько видоизменённый социал-фашистский «организованный капитализм» с его чистой демократией. Конечно фашисты и социал-фашисты с разных концов приходят к этому «идеалу» общества и государства, но оказываются в самом непосредственном соседстве. Или же, с другой стороны, что иное представляет собой так называемая «хозяйственная демократия» или «функциональная демократия», как не ту же теорию фашизма об одинаковых государственных функциях капиталиста и рабочего, о «равенстве капиталиста и рабочего», об их одинаковых «функциональных ролях». Национал-фашизмом делается вывод, что капиталисты во имя «идеи государства» получают право эксплоатировать, а рабочий во имя этом же «идеи государства» и «национального духа» должен подчиняться, должен предоставить себя для вечной эксплоатации. Социал-фашисты по существу говорят то же самое, что и фашисты, облекая это лишь в более «привлекательную» форму «демократической фразеологии».

Отметим ещё одну сторону связи социал-фашизма с фашизмом. Как известно, одна из характерных черт фашизма — это огосударствление профсоюзов. Они становятся органами буржуазного государства, задачи которых — это «регулирование трудовых отношений» и «ликвидация мелких конфликтов между рабочими и предпринимателями». Иными словами, задача их — создать такие условия, которые бы больше всего способствовали капиталистической эксплоатации. Но это та же задача, которая ставится перед профсоюзами социал-демократическими теоретиками. Гильфердинг даёт например следующую характеристику профсоюзам:

«Организация производителей чувствует себя подлинной носительницей государства, особенно её бюрократии, чувствует себя неразрывным органом государства, равнозначащей государственной бюрократии, даже более важной, чем последняя, ибо без её помощи неразрешимы производственные проблемы».

Итак с развитием и ростом революционного подъёма и активности революционных масс, с обострением классовой борьбы, грани между социал-фашизмом и национал-фашизмом всё больше стираются, ибо у них одна цель — защитить и спасти капитализм от пролетарской революции и увековечить капиталистическую эксплоатацию. Они выполняют эти задачи по-разному, соответственно с теми требованиями и нуждами, которые обусловлены конкретным положением вещей.

Интересно, в заключение, отметить, что на тот же социал-фашистский путь защиты буржуазной демократии и капиталистической экономики становятся и ренегаты от коммунизма — правые оппортунисты — брандлерианцы и «левые» троцкисты — этот передовой отряд контрреволюционной буржуазии.

В своей международной платформе, опубликованной в 1931 г.‚ брандлерианцы пишут: «До тех пор, пока коммунисты не откажутся от теории социал-фашизма, не удастся действительно побороть реакционной буржуазно-демократической политики социал-демократических вождей и по-настоящему бороться против действительного фашизма». Итак, брандлерианцы отрицают, что социал-демократия фашизируется, что социал-демократические вожди и профбюрократия открыто и скрыто активно содействуют проведению грабительской политики буржуазии, содействуют проведению фашистской диктатуры. Брандлерианцы предлагают заключить союз с социал-демократией, с её бюрократической верхушкой, а не социал-демократическими рабочими для совместной борьбы с фашизмом. За лозунгами брандлерианцев «о контроле рабочих над производством» без насильственной революции, без диктатуры пролетариата, за лозунгами их, что «рабоче-крестьянское правительство» в условиях капитализма этап к диктатуре пролетариата — по существу кроется та же социал-фашистская теория государства и то же социал-фашистское отношение к пролетарской революции. Оба эти лозунга брандлерианцев означают не что иное, как подмену «насильственной революции» «мирным врастанием в социализм», подмену диктатуры пролетариата коалиционным правительством.

«Рабоче-крестьянское правительство, — заявляют Тальгеймер и другие, — не синоним диктатуры пролетариата, а подготовка этой диктатуры в рамках капиталистического государства».

Союз брандлерианцев с социал-фашистами, т. е. партийной и профсоюзной социал-демократической бюрократией, особенно наглядно проявляется в травле коммунистов, в клевете и очернении революционного выступления пролетариата, в клевете на СССР и на социалистическое строительство.

Мировой экономический кризис и подъём революционной активности рабочих масс привели к полному банкротству не только троцкизма, но и брандлерианства. Троцкисты давно уже перешли полностью на сторону открытых врагов коммунизма, открытых врагов СССР. Троцкий уже давно стал сотрудником и прислужником империалистической буржуазии. Нет ни одной страны, где бы троцкисты насчитывали значительное число сторонников среди рабочих. Их печатные органы один за другим закрываются. В последнее время та же участь постигла и немецкую разновидность троцкистов (Урбанс).

Брандлерианцы, которые были более нужны социал-фашистам в качестве подсобной помощи в своей борьбе против коммунизма, Коминтерна и СССР, также потерпели полный крах. Заключив полный открытый союз с «левыми» социал-фашистами, они так же, как и последние, капитулировали перед официальным социал-фашистским руководством.

9.10. Мировой экономический кризис и социал-фашизм. Социал-фашизм и СССР

Современный экономический кризис, возникший на почве общего кризиса капитализма в послевоенный период, чрезвычайно ускорил и вскрыл всё развитие противоречий капитализма. Со всей ясностью обнаружилась полная несостоятельность капиталистической системы и капиталистического способа производства. Кризис привёл и сокращению производства и к невиданной в истории капитализма безработице, захватившей многие десятки миллионов рабочих.

Всё это происходит в то время, когда в СССР ускоренными темпами завершена постройка экономического фундамента социализма, когда один за другим вырастают на территории СССР гиганты индустрии и сельского хозяйства. Естественно, что рабочий класс в капиталистических странах и все эксплоатируемые и угнетённые всё больше и больше обращают свои взоры на СССР как на единственно возможный выход из нищеты, голода и угнетения. Естественно, что растёт активность и подъём революционного рабочего движения. Растёт политическое и организационное влияние коммунистических партий, мобилизующих и подготовляющих индустриальный пролетариат городов и трудящихся деревень к насильственному свержению господства капитала и установлению диктатуры пролетариата.

При таком положении вещей на глазах социал-фашистов рушатся все их теоретические построения. Нельзя уже больше говорить рабочим массам о наступившем новом бескризисном этапе капитализма. Рушилась теория не только «хозяйственной демократии», теория «гармонии классов», но вся теория «политической демократии» и завоевания власти «демократическим путём». Мировой экономический кризис не мог принести для социал-фашистских теорий ничего, кроме позорного разоблачения. Вместе с началом нового кризиса капитализма начался новый кризис социал-демократии, — кризис, выразившийся:

1) в полном банкротстве теории «организованного капитализма» Гильфердинга вместе с его теорией «империализм — становление социализма»,

2) в таком же полном банкротстве теории «американского этапа капитализма», якобы не знающего кризисов, при котором рабочий класс постоянно улучшает и повышает свой жизненный уровень.

Потерпела крах теория «постепенного завоевания власти» и «постепенного врастания в социализм». С другой стороны, кризис полностью оправдал марксистско-ленинское учение об империализме как последней фазе капитализма, подтвердил, что империализм несёт голод, нищету, новые войны трудящимся массам города и деревни. Кризис также подтвердил марксистско-ленинское учение o непримиримости классов и классовом характере буржуазной демократии и буржуазного государства. Экономический кризис подтвердил, наконец, марксистско-ленинское положение, что единственный выход из нищеты, голода и разорения — насильственное свержение капитала и установление диктатуры пролетариата.

Социал-фашисты, саморазоблачаясь и разоблачаемые компартией, всё же быстро нашли новые формы и методы обмана рабочих масс. Ещё в ноябре 1930 г. теоретики социал-фашистов пытались доказывать, что «явления, которые мы ныне переживаем, суть типичные явления кризиса в конъюнктурном цикле капиталистическо-хозяйственной системы» (Нафтали). Социал-фашисты ставят себе задачу представить мировой кризис как временное явление в таком виде, чтобы он отвлекал рабочие массы от постановки вопросов об общем кризисе капитализма. В Германии, Австрии и Англии они одинаково выставляют перед рабочими требования: «Необходимо напрячь все силы для смягчения и преодоления нынешнего экономического кризиса». Во имя «будущего социализма» социал-фашисты предлагают рабочим пока что согласиться на снижение зарплаты, на увеличение косвенных и прямых налогов и на уничтожение социального страхования; они выдвигают наряду с выше приведённой теорией ещё и другую, более ухищрённую: это теория «меньшего зла». Ведь путь в социализм‚ — уверяют социал-фашисты, — ведёт через «хозяйственную и политическую демократию». По этому пути мы двигались и должны двигаться далее — поучают рабочих теоретики социал-фашизма. Но теперь этой демократии угрожает опасность, поэтому не в кризисе дело, кризис это временное, переходное явление. C помощью «демократии» мы, мол, не только сможем изжить экономический кризис, но очень скоро продвинуться по пути к социализму. Каутский и все теоретики II Интернационала доказывают, что основная задача — это сохранить демократию, что буржуазная демократия — меньшее зло по сравнению с открытым фашизмом и «большевистской диктатурой».

В то же время социал-фашисты использовывают кризис ещё и для того, чтобы идеологически обрабатывать широкие массы рабочих и крестьян против СССР. «Каждый новый завод, каждая новая дымящаяся труба на территории СССР умножают безработицу»‚ — писали и говорили социал-фашисты.

«Вся контрреволюционная, антирабочая политика международной социал-демократии находит своё завершение в подготовке блокады и военной интервенции против первого в мире пролетарского государства»[491]. Процесс «союзного бюро» русских меньшевиков (социал-демократов) вскрыл всю гнусную двурушническую контрреволюционную роль социал-демократии. Процесс выяснил, что наряду с поворотом мировой буржуазии к военной интервенционистской политике против СССР проделали поворот в сторону интервенции и партии II Интернационала, сознающие, что победа социализма в СССР окончательно подорвёт их влияние в рабочих массах капиталистических стран. На этом деле разоблачили себя не только открытые социал-фашисты типа Зеверинга, Гржезинского, но и Каутский и так называемые «левые» во главе с Отто Бауэром. Зеверинг, Гржезинский, Ренодель, Вандервельде и Каутский открыто требуют военной интервенции против Советского союза, требуют свержения диктатуры пролетариата и восстановления капитализма. Зеверинг и Каутский считают также, что мировой кризис вызван наличием большевизма, т. е. наличием Союза ССР, и видят единственный выход из кризиса в свержении диктатуры пролетариата. «К сожалению, — пишет Каутский, — пока господствует большевизм, ёмкость русского рынка должна будет оставаться совершенно ничтожной. Победа демократии (т. е. капитализма. — Авт.) в России не только откроет мировой промышленности русский рынок, но она будет в чрезвычайной степени способствовать быстрому расширению этого рынка». Тут же Каутский обращается к рабочим, доказывая им выгодность свержения диктатуры пролетариата и восстановления капитала в СССР. «Последствия такого переворота уменьшат нищету, безработицу в Европе и в Америке». Для того, чтобы свергнуть диктатуру пролетариата, Каутский готов не только сотрудничать с немецкими фашистами и белогвардейцами, но он призывает кулаков и вредителей к выступлению против советской власти: «Каждое восстание против советской власти и против диктатуры пролетариата есть прогрессивный шаг», — восклицает Каутский.

Небезынтересно проследить отношение австро-марксистов и «левых» социал-демократов к СССР. Сначала они не верили в победу пролетариата и старались отговориться от неё. «Всё равно, — заявил Бауэр в 1917 г., — если даже русская революция преодолеет все опасности, то её результатом не может быть что-либо иное, как буржуазная демократия».

В дальнейшем австро-марксисты также взяли курс на интервенцию. Они наряду с правыми социал-фашистами повели идеологическую подготовку среди рабочих масс против СССР. В 1925 г. Отто Бауэр выдвигает такую формулу борьбы против СССР: «Мы должны бороться против большевизма, — заключает он, — так как его внешняя политика направлена в конечном счёте на войну».

Сейчас «левые» вынуждены на словах сделать для одурачивания рабочих известный поворот в своих выступлениях против СССР. Они стали признавать успехи пятилетки, стали поговаривать о социалистическом строительстве в СССР, и это тем чаще, чем шире и глубже происходило революционизирование широких масс, шире и глубже начался процесс брожения внутри самой социал-демократии. Но, признавая успехи социалистического строительства в печати и на собраниях, они говорят о «нищенском и голодном положении» русского пролетариата, о тех громадных жертвах, которые приносит русский пролетариат. Для Западной Европы, доказывали они, нужен иной путь развития, нужно укрепление капитализма.

Таким образом и в теории и на практике «левые» австро-марксисты, как и правые во II Интернационале, ни на минуту не приостановили свою антисоветскую подготовку и свою травлю против СССР. Как никогда правильным и верным является положение в резолюции последнего XI пленума ИККИ, что международная социал-демократия, включая и «левых», превратилась в ударную бригаду мирового капитализма, готовящую войну против Советского союза.

9.11. Революционный марксизм-ленинизм в борьбе с ревизионизмом и социал-фашизмом

Борьба революционного марксизма против ревизионизма последовательно проводилась ещё в недрах II Интернационала в довоенный период.

В области философии эта борьба была направлена прежде всего против неокантианства, за диалектический материализм. Ни Каутский, ни Плеханов, игравшие в этот период видную роль в теоретической дискуссии, не оказались способными разоблачить до конца кантианство как классовую буржуазную идеологию. Помимо того они сами считали возможным известный компромисс с кантианством и не делали из своих философских позиций соответствующих выводов для революционной политики пролетариата. Как позже указал Ленин, Плеханов вёл борьбу с кантианским ревизионизмом больше «по-фейербаховски», «по-бюхнеровски», чем «по-гегелевски», т. е. критиковал кантианцев с позиции созерцательного материализма. Лишь Ленин, ранее всех осознавший необходимость критики кантианства, занял строго последовательную революционно-марксистскую позицию в своих теоретических работах и выступлениях, направленных против всех видов ревизионизма. Когда II Интернационал позорно распался, потерпел позорный крах, только большевики с Лениным высоко подняли знамя революционного марксизма. Большевики во главе с Лениным и до войны вели беспощадную борьбу против всех видов ревизионизма.

Поэтому, когда началась мировая война, для большевиков-ленинцев было ясно, что наступила новая эпоха в истории человечества, эпоха пролетарской революции, пролетарской диктатуры. Вот почему большевики-ленинцы считали, что борьба с социал-оборонцами должна быть борьбой за организацию пролетарской революции. «Необходимо, — говорил Ленин, — вести борьбу непосредственно в духе предстоящей социальной революции»[492]. B другом месте Ленин поясняет, что отвергнуть «защиту отечества» означает отрицать все основы современного буржуазного общества не только в теории, не только вообще, а на практике, непосредственно. «Разве, — продолжает Ленин, — неясно, что это можно делать лишь при том условии, если мы не просто перешли к самому твёрдому теоретическому убеждению в том, что капитализм уже вполне созрел для превращения его в социализм». Этого мало. «Необходимо ещё, — доказывает далее Ленин, — признать этот социалистический переворот осуществимым практически непосредственно, немедленно»[493]. Только тот, кто в этом духе ведёт борьбу против «защиты отечества», выполняет обязанности революционного марксиста.

Ещё в 1916 г. Ленин, обращаясь к социал-шовинистам, говорил: «Победа революционной социал-демократии в мировом масштабе абсолютно неизбежна, но она идёт и пойдёт, происходит и произойдёт только против вас, будет победой над вами». Это заявление Ленина было гениальным предвидением‚ на которое были способны только Маркс, Энгельс и Ленин. 1917 и 1918 гг. принесли революционному марксизму победы над русским и международным оппортунизмом.

Начиная со времени образования III Коммунистического интернационала борьба революционного марксизма-ленинизма с международным социал-шовинизмом и социал-фашизмом неустанно подвигается вперёд. Эту борьбу проводит как Коминтерн в целом, так и отдельные его секции. Программа Коминтерна является в этом отношении важнейшим теоретическим документом, характеризующим новую историческую ступень в развитии мирового коммунизма. Борьба с социал-демократией и анархо-синдикализмом за чистоту и революционную направленность профессионального рабочего движения (Профинтерн), борьба за трудящиеся массы крестьянства (Крестинтерн), борьба за кадры молодёжи (КИМ), разоблачение социал-демократических теорий «хозяйственной демократии» и «организованного капитализма», разоблачение и разгром троцкизма, «масловщины» и т. п., борьба с правым оппортунизмом, с брандлерианцами, тактика единого фронта, разоблачение социал-демократии, как «умеренного крыла фашизма» (Сталин), разоблачение социал-интервентских планов Каутских и др. — все эти этапы и моменты борьбы Коминтерна и его секций имеют исключительно важное методологическое значение для дальнейшего развития марксистско-ленинской теории.

Кроме борьбы с течениями, стоящими вне рядов III Интернационала, его секциям пришлось вести борьбу для очистки собственных рядов от остатков социал-демократического и анархо-синдикалистского оппортунизма, проникнувших туда в первые годы бурного подъёма революции. Эта послевоенная борьба с ревизионизмом и социал-фашизмом прошла также целый ряд этапов. К X пленуму ИККИ остатки оппортунизма внутри Коммунистического интернационала и его секций были разгромлены. Коммунистические партии и их центральные комитеты были очищены от троцкистов и брандлерианцев, которые к этому времени превратились не только в открытых ликвидаторов, но и в пособников врагов коммунистического движения и СССР. Партии были в основном очищены от правых и «левых» уклонистов. И там и тут ещё остались отдельные скрытые брандлерианцы и троцкисты, правые и «левые» оппортунисты, скрывающиеся под формальным признанием генеральной линии Коминтерна и выжидающие удобного случая, чтобы выступить против КИ. Поэтому, как и раньше, борьба против правых и «левых» оппортунистов, борьба на два фронта не снимается и на дальнейшем этапе. XI пленум ИККИ также указывает, что борьба против основной и главной опасности в рядах КИ, борьба против правого оппортунизма остаётся как и раньше главной задачей компартий. Вместе с тем необходима не менее энергичная борьба против «левого» оппортунизма, который, так же как и правый оппортунизм, является лишь одной из разновидностей ревизионизма в рабочем движении, «ревизионизмом слева», по выражению Ленина. Как показал недавно т. Сталин в своём письме в редакцию журнала «Пролетарская революция», разбитый троцкизм предпринимает новые вылазки против ленинизма. Троцкистские контрабандисты, пользуясь проявлением к ним гнилого либерализма со стороны отдельных руководящих партийных работников, протаскивают троцкистские идеи о «перевооружении» ленинизма, о тождестве большевизма с люксембургианством и т. д. в работы по истории большевизма, по философии и т. д. Решительное разоблачение троцкистской контрабанды и борьба с либерально-примиренческим к ней отношением являются поэтому также одной из важнейших задач, стоящих перед международным коммунизмом.

Вместе с этой борьбой против социал-фашизма и ревизионизма вне и внутри рядов Коммунистического интернационала крепнет и растёт коммунистическое движение. Авторитет и влияние революционного марксизма-ленинизма выросли не только среди городского пролетариата, но и среди трудящихся деревни всего мира.

В колониях, во всех уголках земного шара выросли отряды коммунизма, которые ведут беспощадную борьбу с угнетателями за победу пролетарской революции, за установление диктатуры пролетариата, за построение социализма в СССР. Коммунисты всюду ведут борьбу за окончательный разгром социал-демократии, как главной социальной опоры буржуазии. Шаг за шагом закрепляется победа революционного марксизма-ленинизма над социал-фашизмом — победа III Интернационала над II Интернационалом. Коммунистический интернационал — Интернационал революционного марксизма, созданный Лениным и руководимый сейчас т. Сталиным, работает с успешностью над выполнением заветов Маркса, Энгельса и Ленина.