Глава 6. Роль общественного сознания и формы идеологической борьбы

6.1. Общественное бытие и общественное сознание

Марксистская теория исторического процесса, подчёркивая определяющую роль материального бытия людей, даёт единственно научное объяснение происхождения и роли общественного сознания, его содержания и форм его развития. Марксистское объяснение происхождения и роли идей опровергло традиционные идеалистические теории господствующих классов, которые приписывали идеям самодовлеющую и определяющую роль в историческом процессе и «на историю в её целом и в отдельных частях — смотрели как на постоянное осуществление идей»[328].

Как же исторический материализм объясняет ход исторического процесса и какое место занимает в этом историческом процессе общественное сознание, в каких формах протекает идеологическая борьба?

На этот вопрос Маркс даёт классический ответ в знаменитой формулировке предисловия «К критике политической экономии»: «Совокупность производственных отношений образует экономическую структуру общества, реальное основание, на котором возвышается правовая и политическая надстройка, которому соответствуют формы общественного сознания. Способ производства материальной жизни обусловливает собой процесс социальной, политической и духовной жизни вообще. Не сознание людей определяет их бытие, но, напротив, общественное бытие определяет их сознание. С изменением экономического основания более или менее быстро преобразуется и вся громадная надстройка над ним. При рассмотрении таких революций следует всегда иметь в виду разницу между материальным переворотом в экономических условиях производства, которые можно определить с естественно-научной точностью, и юридическими, политическими, религиозными, художественными или философскими, — словом, идеологическими формами, в которых люди воспринимают в своём сознании этот конфликт и во имя которого они борются».

Дать марксистское, научное объяснение общественного сознания, объяснить развитие идеологических форм — это и значит: во-первых, вскрыть зависимость идеологий от общественного бытия и, во-вторых, понять, как именно отражается в них общественное бытие.

Зависимый характер общественного сознания от общественного бытия целиком вскрывается при материалистическом подходе к общественной жизни. Материализм исходит из основного различия между процессом производства материальной жизни людей, т. е. их материального бытия, с одной стороны, и отражением, осознанием этого бытия — с другой. «Бытие людей — это действительный процесс их жизни. Сознание не может быть не чем иным, как только сознанным бытием»[329].

Основное различие между материальными и идеологическими отношениями заключается в том, что материальные отношения людей складывались, создавались — по крайней мере до победы пролетарской революции — помимо их сознания и воли. «Общественные отношения, — говорит Ленин, — делятся на материальные и идеологические. Последние представляют собой лишь надстройку над первыми, складывающимися помимо воли и сознания человека»[330].

Различие идеологических отношений от материально-производственных, которые складываются помимо воли и сознания людей, не следует понимать упрощённо, т. е. так, что материальная производственная деятельность людей протекает без участия сознания. Всякое общественное действие людей совершается с участием сознания. Историю человеческого общества делают люди, наделённые сознанием, а не манекены. Сознание является неотъемлемой и необходимой частью общественной деятельности. «В головах людей непременно отражается всё то, что побуждает их к деятельности, но как отражается — это зависит от обстоятельств»[331].

Основной закон исторического процесса, выражающийся в том, что общественное бытие людей определяет их сознание, весьма часто упрощается, вульгаризуется, превращается в карикатуру на марксизм, главным образом со стороны буржуазных критиков марксизма и их вольных или невольных агентов, вульгарных материалистов. Это упрощение состоит в том, что под материальным общественным бытием, определяющим сознание, понимают непосредственные повседневные жизненные условия человека и ещё более упрощённо — интересы его желудка.

В связи с этим делается вывод, что героизм, самопожертвование, пренебрежение личными интересами, например героизм борцов крестьянских войн, деятелей французской революции, героизм и фанатизм учёных, шедших на костёр, пытки и нищету во имя истины (Джордано Бруно, Галилей, Спиноза)‚ — что всё это ни в какой мере необъяснимо из так понимаемого «материализма». Отсюда буржуазные критики заключают, что марксизм явно противоречит фактам!

Никогда классики марксизма не отрицали идеальных побуждений, в том числе и у буржуазных и мелкобуржуазных революционеров, борцов за науку и т. п. Задача исторического материализма заключается вовсе не в том, чтобы отрицать или признавать эти побуждения, а в том, чтобы их понять и объяснить.

Примером марксистского объяснения зависимости сознания от бытия может служить прекрасный анализ мелкобуржуазной природы идеологии Прудона, данный Марксом в письме к Анненкову.

«Мелкий буржуа в современном передовом обществе, — писал Маркс, — в силу самого своего положения, с одной стороны, делается социалистом, а с другой — экономистом, т. е. он ослеплён великолепием крупной буржуазии и сочувствует страданиям народа. В глубине своей души он гордится тем, что он беспартийный, что он нашёл истинное равновесие, которое имеет претензию отличаться от обычной посредственности. Такой мелкий буржуа обожествляет противоречие, потому что противоречие есть основа его существа».

Он сам не что иное, как общественное противоречие, воплощённое в действии. Он должен оправдать в теории то, чем он является на практике. Идеальные побудительные мотивы действуют в творчестве Прудона. Однако сознаёт ли он это или нет, но объективно его идеология есть классическое выражение противоречивого бытия мелкой буржуазии.

Для марксизма-ленинизма основное материалистическое положение об определяющей роли бытия не является какой-то абстрактной априорной формулой. Наоборот, сам этот закон материалистического познания вырос из процесса изменения капиталистической действительности революционной классовой практикой пролетариата. Материалистическая точка зрения о зависимой роли сознания и идеологии может быть правильно понята, лишь исходя из диалектико-материалистического взгляда. Диалектичность этого основного закона исторического процесса обусловлена неотделимостью его от революционной практики пролетариата, от всех остальных элементов марксистской теории, его органической связью с научным коммунизмом Маркса. «Коммунизм для нас не состояние, которое должно быть установлено, не идеал, с которым должна сообразоваться действительность‚— писали ещё в своей ранней работе Маркс и Энгельс. Мы называем коммунизмом реальное движение, которое уничтожает теперешнее состояние. Условия этого движения вытекают из имеющихся теперь налицо в действительности предпосылок»[332]. Материальные предпосылки капитализма определяют собой коммунистический идеал, а не наоборот (как думали социалисты-утописты), и сам этот идеал приобретает конкретный облик только в процессе реального движения, т. е. в процессе борьбы пролетариата.

Порождаемые условиями капитализма классовая борьба пролетариата и его классовое сознание говорят нам совершенно ясно о том, что общественное бытие определяет общественное сознание. Развитие марксизма особенно наглядно доказывает, что эта основная теоретическая истина марксизма непонятна без практики пролетарской борьбы. Вся история большевизма и его борьбы с уклонами выражает правильно понятую и на практике осуществляемую основную истину о зависимости общественного сознания от общественного бытия. Сознательность пролетариата не пассивное отражение спокойного бытия, а действенное познание, которое рождается в самой борьбе, «ибо, — указывает Ленин, — само это участие (т. е. участие в борьбе пролетариата. — Авт.) одним уже фактом своего появления поднимает и сознательность и организационные инстинкты»[333].

Ленинская борьба за роль партии и её организацию, за параграф 1-й устава партии на II съезде партии и т. д. — классическая иллюстрации того, как практически диалектически Ленин понимал и применял этот материалистический закон истории. Ленин знал, что без участия в работе партии понимание партийной программы и партийной теории не могло быть правильным и устойчивым.

Созданная как план первая хозяйственная пятилетка и победоносная борьба за её осуществление показала, как сознательно, на практике проводился пролетариатом понимание того, что общественное бытие, т. е. построение фундамента социализма, определят собой и влечёт расцвет так называемой «духовной культуры».

«Материализм вообще, — говорит Ленин, — признаёт объективно-реальное бытие (матерю), независимо от сознания, от ощущения и т. д. человечества. Материализм исторический признаёт общественное бытие независимым от общественного сознания человечества. Сознание и тут и там есть только отражение бытия, в лучшем случае приблизительно верное (адэкватное, идеально точное) его отражение»[334].

Здесь возникает вопрос: как следует понимать это отражение, «является ли оно точным, правильным отражением бытия?»

Отражение бытия в идеологиях, особенно в классовом обществе, далеко не всегда является точным и правильным отражением и познанием этого бытия. Религиозное сознание, религиозную идеологию никак нельзя признать верной, правильной копией действительного мира. Однако даже в наиболее мистических и фантастических религиозных представлениях можно и необходимо вскрыть их земное ядро — объективные отношения, породившие данное представление. Задача марксистского исследования заключается в том, чтобы в любой форме общественного сознания — религии, искусстве, науке — вскрыть только ей присущий, особый, специфический вид отражения материального бытия, притом различный у разных классов, чтобы из данных отношений реальной жизни вывести соответствующие им формы общественного сознания.

Всякая идея или система идей представляет собой специфическую область общественной жизни, не сводимую механически к тому материальному общественному бытию, которое породило данную идею и отражением которого она является. C другой стороны, идеологии представляют собой не какую-то самостоятельную область, оторванную от бытия людей, но, наоборот, «идея так же реальна, как объект, отражением которого в мозгу она является»[335]. Идея — не фикция, не голая выдумка, как бы фантастична она ни была, а реальное отражение процессов общественной жизни. Самую жизненность идеи обусловливает её содержание, т. е. отражение ею материальных общественных процессов.

Сознание всегда есть в той или иной форме отражение бытия, но способ этого отражения весьма различен у разных классов. Вот как например Ленин характеризует отражение в головах капиталистов их бытия: «Каждый отдельный производитель в мировом хозяйстве сознаёт, что он вносит какое-то изменение в технику производства, каждый хозяин сознаёт, что он обменивает какие-то продукты на другие, но эти производители и эти хозяева не сознают, что они изменяют этим общественное бытие»[336]. B отличие от буржуазного сознания, сознание и идеология пролетариата правильно отражают общественное бытие. «Врагов у нас много, — говорит Ленин, — но они разъединены или не знают, чего хотят… Мы знаем, чего мы хотим»[337].

B одном из своих писем Энгельс указывал, что критикам Маркса «нехватает диалектики» для правильного понимания взаимоотношений экономического базиса и надстроек, общественного бытия и общественного сознания.

Надстройка, в том числе и общественное сознание людей, идеологии представляют собой не пассивное следствие, не один лишь результат действия базиса. Они, раз возникнув, сами оказывают обратное влияние на этот базис. Сила, значение и роль обратного влияния надстроек и идеологии всегда связаны с данными историческими условиями; сила обратного воздействия идеологии усиливается или уменьшается в зависимости от того, в какой мере человеческая практика, революционная деятельность включается сознательно в процесс изменения общественной жизни на основе понимания её законов.

Так например введение нэпа означало материалистическое осознание нашей партией того факта, что при разрушенном империалистской и гражданской войнами хозяйстве и при наличии многомиллионных крестьянских разрозненных дворов нельзя непосредственно приступить к социалистическому строительству, а необходимо действовать обходным путём. Это означало глубокое сознание зависимости наших политических возможностей от материального бытия. Основанная на этом осознании практическая деятельность привела к тому, что ныне, в последний период нэпа, мы непосредственно строим социализм и уже завершили построение фундамента социалистической экономики.

Диалектическое понимание взаимодействия базиса, надстроек и идеологий ничего общего не имеет с так называемой теорией различных факторов, которая защищалась русской школой субъективной социологии. Силу обратного воздействия надстройки и идеологии приобретают не благодаря своей самостоятельности и своей кажущейся независимости от общественного бытия, а, наоборот, благодаря органической связи между бытием и сознанием и пониманию этой связи.

Хотя Плеханов подверг резкой критике теорию факторов, однако и в его понимании взаимодействия экономики и идеологий имеются ошибки и непоследовательность. В отличие от ленинского диалектического понимания этой проблемы, Плеханов недостаточно ясно понял, что обратное влияние общественного сознания, как и вообще надстроек, на базис бывает в корне различно, что оно бывает консервативное и революционное и что революционное воздействие идеологии невозможно без созревания его в борьбе революционных классов. Плеханов здесь вступает на путь социал-демократического хвостистского и по сути дела фаталистического понимания роли сознания и роли партии. Сознательность рабочего класса, по Плеханову, вырабатывается в результате спокойного созревания её, накопления опыта и т. д. «Спокойствие нашего пролетариата указывает лишь на то, что в его среде стихийность уступает место сознательности, а это составляет первое условие успеха революции»[338]. Плеханов здесь вторит Каутскому. «Ясность, — говорит Каутский, — удерживает поднимающиеся классы от преждевременных выступлений»[339]. Плеханов и Каутский развитие сознательности пролетариата, её роль и взаимодействие с породившим её бытием понимают «созерцательно», вне революционной практики, Ленин же всегда подчёркивал, в противовес Плеханову и Каутскому, что сознательность пролетариата неотделима от его революционной практики, что в ней лишь созревает и развивается пролетарское сознание. «Месяцы революционной диктатуры пролетариата и крестьянства, — указывал Ленин, — сделают больше, чем десятилетия мирной, отупляющей атмосферы политического застоя»[340].

Идеологии доселе господствовавших эксплоататорских классов оказывали на бытие обратное воздействие, в консервативном, реакционном, задерживающем ход развития истории направлении (например религия и всякого рода косные традиции). «Раз возникнув‚ — говорит Энгельс, — религия всегда сохраняет известный запас представлений, унаследованных от прежних времён, так как во всех областях идеологии предание является великой консервативной силой»[341].

Основная причина консерватизма и консервативного влияния идеологий заключалась, во-первых, в том, что эти идеологии являются отражением общественного бытия людей и как отражение они способны сохранять своё существование на известный период и тогда, когда вызвавшее их к жизни бытие уже изменилось. Изменения и перевороты в экономике не совершаются одновременно c изменениями в надстройках. «С изменением экономического основания, — говорит Маркс, — более или менее быстро изменяется и вся громадная надстройка над ним»[342]. «Главные факторы экономической жизни, — говорит Энгельс, — к тому же обыкновенно действуют долгое время в тиши, прежде чем с внезапной силой прорваться наружу. Ясное понимание экономической истории данного периода никогда не даётся современникам сразу».

Во-вторых, причина консерватизма идеологии заключается в существовании класса, который сошёл с мировой арены как господствующий класс (например помещики при буржуазном строе), но однако не исчез полностью и живёт со своей старой идеологией, влияет консервативным образом на идеологию новых классов. Не следует забывать того, что все доселе господствующие классы были эксплоататорскими классами. Поэтому хотя например буржуазия вначале и вела борьбу с идеологией феодализма, в том числе с религией и религиозными предрассудками, однако, сделавшись господствующим классом, она использовала эту же религию, против которой она боролась, и приспособила её для обмана рабочего класса в буржуазном обществе. Кроме того буржуазия очень часто вступает в политические и идеологические компромиссы с остатками монархии и феодализма. Например в Англии сохраняются форма и идеология королевской власти, хотя экономика Англии гораздо выше республиканской Франции и хотя английский король имеет гораздо меньше прав, чем французский президент.

6.2. Общественное сознание, психика, идеология

Религиозные верования, буржуазное понятие свободы, сознание пролетариатом своих интересов — все эти явления, которые в той или другой форме проявляются в сознании отдельных людей, представляются им как предмет их собственного, индивидуального переживания. Почему же разные переживания, представления, идеи отдельных лиц в области политической, моральной, религиозной следует определять как общественное сознание людей?

Общественное сознание никакой самостоятельной, метафизической сущностью, как это думают многие буржуазные социологи, не обладает. Оно существует лишь в головах отдельных людей, а не в заоблачных сферах, и не в особой сфере коллективной психологии. Но общественное сознание — это в то же время не простая сумма индивидуальных сознаний. C одной стороны, общественное сознание существует лишь через индивидуальные сознания, с другой стороны, само индивидуальное сознание проявляет себя всегда лишь как общественное сознание. Без диалектического понимания общего, частного и единичного нельзя выяснить вопроса об индивидуальном и общественном сознании и соотношении между ними.

Общественное сознание возникает как результат отношений людей друг к другу в активной борьбе с природой. Общественное сознание людей возникло не потому, что каждый отдельно взятый человек как существо, одарённое якобы духовной природой, начал самостоятельно мыслить, представлять, чувствовать, сознавать, а потому, что общественная жизнь людей состоит из постоянных взаимоотношений и взаимодействий людей, прежде всего в процессе их материальной деятельности. Это постоянное общение людей, без которою нет общества, вызывает к жизни появление таких неотъемлемых свойств общественной жизни (на её уже ранних стадиях) как языки и сознание. «Язык так же древен, как сознание; язык — это практическое, существующее для других людей, а значит существующее также для самого реального сознания, и язык, подобно сознанию, возникает из потребности сношений с другими людьми… Моё отношение к моей среде есть моё сознание. Там, где существует какое-нибудь отношение, оно существует для меня; животное не относится ни к чему, для животного его отношение к другим не существует как отношение»[343]. Отношение людей возможно только в человеческом обществе, и оно порождает сознание людей как их общественное сознание.

В какие бы индивидуальные тона ни были окрашены чувства и представления отдельных людей, какой бы индивидуальной силой они ни обладали, сам факт чувствования и сознания их всегда бывает общественным и возможным только в обществе. «Сущность религии, — говорит Маркс, — Фейербах сводит к сущности человека. Но сущность человека не есть абстракт, присущий отдельному индивидууму. В своей действительности он есть совокупность общественных отношений»[344].

Значит ли это, что сознание общественное и сознание индивидуальное — явления тождественные? Они тождественны и в то же время различны. Поскольку содержание индивидуального сознания всегда общественно, постольку эти понятия тождественны. Однако общественное сознание очень многогранно и разнообразно, оно диференцируется прежде всего по линии содержания идей, представлений, эмоций различных общественных классов. Затем даже представители одного и того же класса в пределах единого классового сознания по-разному переживают, воспринимают те или другие стороны действительности. Химик Лавуазье, художник Давид и политик Робеспьер жили в одно и то же время, в одну и ту же эпоху Великой французской революции и были каждый в своей области выразителями классовых интересов буржуазии, однако у каждого из них круг его интересов, представлений и чувств отличался от другого своей особой направленностью, что не исключало конечно классовой общности их сознания.

Необходимо отметить, что основоположники марксизма говорят обычно об «общественном сознании» и идеологиях как его особых «формах». Плеханов же охотно употребляет термин «общественная психология», или «психика» (она фигурирует и в известной плехановской пятичленной формуле исторического материализма). «Идеологии», с точки зрения Плеханова, формируются, создаются на основе определённой общественной «психологии», которая, по Плеханову, не что иное, как господствующие в данный период настроения и представления людей, на почве которых и вырастают уже определённые идеологии.

Если бы вопрос был только вопросом терминологическим, вопросом словоупотребления, он не представлял бы особой сложности. Термин общественная «психология» или, правильнее, общественная «психика», распространившийся в последнюю треть прошлого века (с лёгкой руки буржуазного идеализма и эмпиризма), не означает по существу ничего другого, как то же общественное «сознание». Однако несомненно, что последнее обозначение и теоретически более правильно. Употребление термина «психика» открывает путь идеалистическому «учению» о «подсознательной» и даже «бессознательной психике» (учение идеалиста Бергсона, фрейдизм). Оно облегчило путь огромному влиянию реакционной теории Фрейда, согласно которой «подсознательное» и «бессознательное» будто бы играют решающую роль в человеческом сознании.

Но дело здесь не только в словоупотреблении. Недостаток и ошибочность плехановского различия общественной «психологии» и «идеологии» заключаются, во-первых, в том, что Плеханов в известной мере биологизирует, мыслит натуралистически само понятие общественной психологии, и, во-вторых, в том, что он недиалектически понимает соотношение между психологией и идеологией, причём первая ошибка Плеханова связана со второй.

Давая подчас хорошие образцы марксистского анализа искусства и литературы (например первобытных народов, буржуазного искусства и др.), Плеханов всегда подчёркивает, что общественная психология того или другого класса, как данная и уже возникшая, имеют один общий корень: «психологию данной эпохи, — это понять нетрудно, и в этом убедится всякий, кто хоть бегло ознакомится с фактами»[345]. Декларируя, что в основе идеологии лежит ещё особая область общественной психологии, Плеханов недостаточно вскрывает классовое идеологическое содержание обусловленного сознания. Над ним довлеет биологизм с вечными психологическими законами человеческой природы (закон «антитезы», подражания). Например смену аристократического направления буржуазным во французской драматической литературе XVII и XVIII вв. Плеханов объясняет действием психологического закона «антитезы» и этим конечно замазывает классовую антагонистичность этих литератур. Плеханов не понимает, что во внутренней противоречивости искусства (например в противоречиях творчества Толстого) проявляется сам классовый характер литературы и искусства, и для объяснения этих противоречий незачем прибегать к особым законам психологической антитезы.

Такое понимание Плехановым общественной психологии и идеологии вырывает между ними пропасть, не даёт возможности понять их взаимный переход, их развитие. Поэтому Плеханов и не сумел вскрыть противоречивый процесс борьбы и вызревания классовой идеологии внутри «психологии эпохи» — в борьбе её с другими классово враждебными идеологиями.

Если Плеханов не видит диалектического перехода между общественным сознанием и его идеологическими формами, то для т. Бухарина этот переход от психологии к идеологии представляется как механический, чисто количественный переход: «Общественная психология, — заявляет он, — есть некий резервуар для идеологии». Идеологии отличаются от общественной психологии «большей систематизированностью своих элементов, т. e. мыслей, чувств, ощущений, образов и т. д. Что систематизирует идеология? Она систематизирует то, что мало или совсем не систематизировано, т. е. общественную психологию. Идеологии — это сгустки общественной психологии»[346].

Бухаринская концепция, превращая идеологию в систематизированный «сгусток общественной психологии», которая сама будто бы не систематизирована, механистически упрощает всю проблему. Получается, что общественное сознание, психология, есть некая непроникнутая идеями сущность, находящаяся как бы рядом с идеологией. Тов. Бухарин не понимает единства «психологии» и идеологии, т. е. господствующей, руководящей роли идей во всей области общественного сознания.

Для подтверждения правильности своего определения общественной психологии как «сгустка» идеологии Бухарин приводит пример смутных ещё в классовом отношении чувств, настроений, воззрений пролетариата на заре рабочего движения; эти настроения лишь значительно позже созревают и приобретают идеологическую форму политической программы рабочего класса, приводят к образованию самостоятельного мировоззрения пролетариата. Правильно конечно, что рабочий класс не сразу ясно сознавал свои особые от буржуазии интересы и цели своей политической борьбы. Но неправильно было бы делать отсюда вывод (как это делает Бухарин), что в ранний период своей борьбы рабочий класс обладал только общественной «психологией» и лишь позже оказался на «идеологическом» уровне. Даже тогда, когда рабочий класс не приходит ещё к ясному сознанию своих классовых идей в экономической и политической борьбе, всё-таки его смутные желания, чувства, возмущения и протесты против существующего гнёта и эксплоатации представляют собой зародыши новой идеологии. В стихийности пролетарского движения Ленин видел зарождающуюся форму сознательности. С другой стороны, «стихийное рабочее движение, — говорил Ленин, — само по себе способно создать (и неизбежно создаёт) только тред-юнионизм, а тред-юнионистская политика рабочего класса есть именно буржуазная политика рабочего класса»[347]. Сознание рабочего класса на этой ступени ещё противоречиво, он легко подпадает под влияние господствующей буржуазной идеологии.

Пролетарская сознательность рождается не просто как «сгусток» общественной психологии, т. е. пролетарской стихийности (ибо сама эта стихийность пролетарского сознания говорит о господстве буржуазной идеологии), она рождается в борьбе с теми враждебными идеологическими идеями и настроениями, которые без этой борьбы могли бы подчинить себе состояние умов пролетариата. «Всякое умаление социалистической идеологии, — указывает Ленин, — всякое отстранение от неё означает тем самым усиление идеологии буржуазной… Толкуют о стихийности, но стихийное развитие рабочего движения идёт именно к подчинению его буржуазной идеологии»[348].

Выработке пролетариатом своей особой идеологии, своего мировоззрения, предшествовало определённое настроение умов рабочего класса, т. е. низшие ступени развития этой идеологии; однако эта пролетарская психология не есть какая-то бесформенная «психология», она насыщена внутренней борьбой между буржуазной и зарождающейся пролетарской идеологией, пока рабочий класс из «класса в себе» ещё не превратился в «класс для себя».

Маркс и Энгельс постоянно говорят, что идеологии — это формы общественного сознания. Диалектическое соотношение формы и содержания исключает признание какой-то бесформенной общественной психологии, так же как не существует бессодержательной формы её, т. е. идеологии. Или иначе говоря, общественная психология не существует как некое хаотическое, бесформенное «состояние умов», рядом со «сгустками», с «оформленными» идеологиями, как это получается по Бухарину. Форма не есть нечто внешнее по отношению к содержанию, она не как сгусток выжимается из своего содержания, она составляет внутреннюю структуру самого содержания и неотделима от него.

Противопоставление чувств, эмоций мыслям и идеям связано с неправильным, механическим противопоставлением общественной «психологии» и «идеологии». Ошибки Плеханова и Бухарина в этом вопросе послужили истоком для ошибок некоторых современных литературных горе-теоретиков. Воронский, Переверзев и др. утверждали, что писатель, поэт, художник создают своё произведение лишь на базе общественной психологии, т. е. на базе «непосредственных» впечатлений, ещё не оформившихся, не определившихся идеологически.

Резюмируем: общественное сознание или «психология» людей представляет собой не только систему идей и мыслей, но и связанные с ними чувства и настроения (например идеология пролетариата сопряжена с чувством ненависти к капиталистическому строю). В историческом развитии и созревании идеологии нового революционного класса его сознание проходит различные качественные ступени: от неясных построений и мыслей, рвущих с влиянием идеологии господствующего класса, вплоть до ясной и чёткой научной и политической формулировки классовых задач. Это отчётливо можно проследить на развитии классового сознания пролетариата от смутных идеологических зачатков вплоть до его высшей стадии — марксизма-ленинизма.

6.3. Относительная самостоятельность идеологий

Вопрос об относительной самостоятельности идеологий может быть правильно понят лишь в том случае, если мы будем исходить из общественного разделения умственного и физического труда, характерного для классового общества. «Общество, — говорит Энгельс, — порождает известную общую функцию, без которой оно не может обойтись. Предназначенные для этого люди образуют отрасль разделения труда внутри общества. Вместе с тем они приобретают особые интересы также и в противоположность тем, кто их уполномочил, они становятся самостоятельными по отношению к ним»[349].

Классовые идеологии возникают в результате развития классов и классовой борьбы, которая влечёт за собою также и общественное разделение труда по линии умственного и физического труда. «Разделение труда, — указывает Маркс, — становится действительно разделением труда лишь тогда, когда наступает разделение материального и духовного труда». С этого момента сознание может действительно вообразить себе, что оно нечто иное, чем сознание существующей практики. C того момента, как сознание действительно начинает представлять что-нибудь, не представляя чего-нибудь действительно, с этого момента оно оказывается в состоянии освободиться от мира и перейти к образованию „чистой теории“, теологии, философии, морали и т. д.»[350]. B классовом обществе развитие этих идеологий как бы отрывается от порождающих их материальных причин, и идеологии фактически обособляются в относительно самостоятельные области. Это обособление не создаёт конечно действительной полной независимости сознания от бытия, но оно приводит к относительной самостоятельности в развитии идеологии. Всякая надстройка и идеология «в силу присущей ей или, вернее, однажды полученной, постепенно развивающейся самостоятельности» (Энгельс) получает свой относительно обособленный характер.

Изменения и перевороты в экономике совершаются, как мы уже отмечали, одновременно с изменением в надстройках и в идеологиях. Относительная самостоятельность идеологии проявляется в том, что например изменение и развитие философских систем и направлений, определяясь в конечном счёте уровнем развития экономического базиса, в то же время зависят и от достигнутого уже уровня развития самой философии, а также от политических и других идеологических особенностей страны и эпохи, в которых эта философия развивается. Эту относительную самостоятельность идеологии Энгельс иллюстрирует на примере развития философии следующим образом: «Как особая область разделения труда философия каждой эпохи располагает в качестве предпосылки определённым мыслительным материалом, материалом, который передан ей её предшественниками и из которого она исходит. От этого получается такое явление, что страны экономически отсталые могут играть в философии руководящую роль: Франция в XVIII в. по отношению к Англии, на философию которой французы опирались, а затем Германия по отношению к первым двум. Но как во Франции, так и в Германии философия и всеобщий расцвет литературы явились в ту эпоху результатом экономического развития».

Из сказанного Энгельсом вытекает, что все особенности, зигзаги развития и сам расцвет философии в Германии, в то время как Германия экономически была отсталой страной (начало XIX века: Кант, Гегель, Л. Фейербах), не могут быть выведены непосредственно лишь из одного экономического развития Германии. Без понимания того, что, раз возникнув, всякая идеология обладает известной относительной самостоятельностью, которая лишь в конечном счёте может быть объяснена экономическим развитием, — без этого нельзя понять своеобразия идеологического развития в классовом обществе. Для бесклассового социалистического общества вопрос этот представляется по-иному.

Отделение умственного труда от физического в классовом обществе и преобладающая отсюда относительная самостоятельность идеологий ведут к тому, что идеологии в классовом обществе, в сознании его идеологов превращаются в совершенно самостоятельные сущности.

Так например буржуазия боролась за победу буржуазного демократического строя потому, что этого требовали прежде всего интересы экономического развития самой буржуазии, однако в сознании используемых буржуазией масс трудящихся эта борьба представлялась как борьба за высшие политические, моральные и другие «идеалы». Поэтому-то Маркс и говорит в предисловии к «Критике политической экономии», что при рассмотрении революций необходимо видеть разницу между материальным переворотом в экономических условиях производства «и идеологическими формами, в которых люди воспринимают в своём сознании этот конфликт и во имя которых борются». Иллюзорная самостоятельность идеологий возникает потому, что истинные побудительные силы и причины, которые заставляют людей бороться за те или другие политические идеалы, остаются для них скрытыми. Это явление Энгельс характеризует как извращённое идеологическое мышление. «Идеология — это процесс, который совершает так называемый мыслитель, хотя и с сознанием, но с сознанием ложным. Истинные побудительные силы, которые приводят его в движение, остаются ему неизвестными… Так как это процесс мысли, то он выводит как содержание, так и форму его из чистого мышления… так как для него всякое человеческое действие кажется основанным в последнем счёте на мышлении, потому что совершается посредством мышления»[351].

Всякое общественное действие люди совершают с участием сознания, но в условиях классового общества этому сознанию зачастую извращённо, неправильно приписывается роль творца действительности. Видимость самостоятельности идеологии в сознании людей теснейшим образом связана с тем, что она рождается в классовом обществе. Классовое общество, и особенно капиталистическое, в чудовищных размерах углубляет и расширяет разделение умственного и физического труда. Капитализм, с одной стороны, создаёт многомиллионную армию людей (пролетариат), уделом которых является физический труд, или вернее даже, однотонные, однообразные функции труда. С другой стороны, тот же самый капитализм создаёт и всё более диференцирует многочисленные отрасли идеологического труда, порождает «чистых» идеологов, людей так называемого интеллигентного труда. Этот идеологический труд в капиталистическом обществе всё более и более по форме отрывается от своей материальной основы. Воспринимая свои идеи, свой мыслительный идеологический процесс как ни от каких классовых сил и явлений общественной жизни не зависящий, а наоборот, подчиняющий себе эту жизнь, идеологи тем самым приписывают классовым идеям общечеловеческий характер. Классовая роль идеологии господствующего класса в том именно и состоит, чтобы искажать, затуманивать истинный смысл происхождения своих идей, классовое выдавать за всеобщее, за человеческое.

То, что извращённость идеологического мышления отражает в себе классовый характер идеологии, Ленин ярко показывает на примере идеологического обмана и затушёвывания сущности империалистической войны. Объективное содержание войны есть продолжение политики «империализма», т. е. грабежа буржуазией «великих держав» других наций, «субъективная» же преобладающая идеология есть «национальные» фразы, распространяемые для одурачивания масс[352].

Иначе, не по-ленински, объясняет это же явление т. Деборин, обнаруживая чисто механистическое понимание соответствия классовых идеологий базису. «Первая задача марксиста‚ — пишет Деборин, — при этих условиях (т. е. условиях империалистической войны) сводилась к „снятию“ идеологической формы, разоблачению её лживости и выявлению подлинного содержания войны, что вместе с тем означало приведение общественного сознания, идеологии в то или другое соответствие с объективным содержанием, с общественным бытием»[353].

Деборинская ошибочная оценка идеологии империалистской войны не случайна, а связана со всей отмеченной уже выше его оппортунистической оценкой империализма. Деборинский внеклассовый подход к надстройкам и идеологии, требование механического их соответствия базису уже давно были разоблачены Лениным в его борьбе с меньшевиками.

Буржуазная идеология есть искажённое отображение общественного бытия, создающееся в интересах господствующего эксплоататорского класса, особенно в период его упадка. Однако отсюда нельзя делать вывод (как это иногда делают), что так как идеологии угнетающих классов извращённо, неправильно отражали действительность, то поэтому марксизм-ленинизм как правильно познающая мир теория не является идеологией.

Стать на такую точку зрения — значит, во-первых, забыть о том что хотя субъективно идеологии отрываются от бытия, однако в идеологии классового общества всё же своеобразно отражается и познаётся действительность, а не только извращается. Во-вторых, забывается, что под идеологией Маркс, Энгельс и Ленин понимал не только извращённое в познании людей отражение мира, характерное для классового общества, но что идеология — это во всяком обществе форма отражения и познания действительности. Поэтому неправильно отрицать пролетарскую идеологию на том лишь основании, что она правильно отражает и познаёт мир. В-третьих, эта точка зрения не принимает во внимание, что в известном смысле самый извращённый характер идеологического мышления правильно отражает противоречивый характер классовой действительности.

Классовая действительность, особенно в капиталистическом обществе, сложна и противоречива, и неотъемлемым свойством её противоречивости является извращённое сознание. Наиболее ярким примером такого извращённого сознания, без которого немыслим сам процесс товарно-производственных отношений в капиталистическом обществе, является товарный фетишизм.

«Здесь, — говорит Маркс, — продукты человеческого мозга представляются самостоятельным существами, одарёнными собственной жизнью, стоящими в определённых отношениях с людьми и друг с другом. Такую же роль в мире товаров играют продукты человеческих рук. Это я называю фетишизмом, который присущ продуктам труда, раз только они производятся как товары, и который следовательно не отделим от всякого товарного производства»[354].

Итак, с одной стороны, товарный фетишизм — это такое извращение в сознании людей реальных отношений, которое подобно религиозным фантазиям, но, с другой стороны, само это извращение — неотделимое свойство товарного производства. Нельзя отделить фетишистскую форму сознания от характера самого капиталистического производства. Также и буржуазные проповеди об общечеловеческом характере морали, буржуазная демократия — это не только высоко парящее в идеологиях людей извращение общественных отношений, но это в то же время необходимый сопутствующий элемент этих отношений и классового господства буржуазии. «Если во всей идеологии люди и их отношения кажутся поставленными на голову, как в камере-обскуре, то это тоже вытекает из исторического процесса их жизни, подобно тому как обратное изображение предметов на сетчатке вытекает из непосредственного физического процесса их жизни»[355].

Говоря об извращённом характере классовой идеологии, не следует также забывать, что всякий класс общества, в том числе и буржуазия, не могли существовать и господствовать без относительно правильного познания мира. Буржуазия как класс не могла бы создать своего экономического господства без развития естественных наук и техники, а эти последние немыслимы без правильного познания процессов природы. «…Исторически условна всякая идеология, — говорит Ленин, — но безусловно, что всякой научной идеологии (в отличие от религиозной) соответствует объективная истина, абсолютная природа»[356].

Однако то, что всякой научной идеологии (в отличие например от религиозной) соответствует объективная истина, не значит, что в классовом обществе научная идеология создаётся без всякого рода извращений, идеологических вывертов. В своём историческом развитии науки как естественные, так и особенно общественные отражают собой классовую борьбу и классовые тенденции к идеологическому извращению истины.

6.4. Классовый характер идеологии. Докапиталистические идеологии

Общественное бытие определяет общественное сознание, поэтому в классовом обществе всякая идеология носит классовый характер. «На различных формах собственности, на социальных условиях существования, — говорит Маркс, — поднимается целая надстройка различных и своеобразных чувств, иллюзий, понятий и мировоззрений. Весь класс творит и формирует всё это на почве своих материальных условий и соответственно общественных отношений»[357].

B ревизионистской литературе этот вопрос поднимается неясно и неправильно. Даже признавая классовый характер идеологий, забывают, что классовое сознание различных классов различным образом отражается в их идеологии и что поэтому классовое содержание в идеологиях, а также отношения различных идеологий одна к другой и к экономическому базису не одинаковы и даже противоположны. Особенно ярко выступает упрощённое понимание идеологий у Богданова, который явно идеалистически видит в идеологии «организующую форму» бытия, связанную с «организаторским» классом.

Богдановская теория идеологии оказала несомненно влияние и на бухаринское понимание роли идеологий. Для т. Бухарина идеологии превращаются «в условия равновесия, сдерживающие внутренние противоречия людских систем»[358]. Если идеологии — «условия равновесия», то исчезает существенное различие между буржуазной и пролетарской идеологией. Между тем самый характер, самый способ отражения в пролетарских идеологиях качественно другой, чем буржуазный, так как пролетарские идеологии способны правильно, без фетишизма и извращений отражать и познавать действительность. Именно это основное различие т. Бухарин своей постановкой вопроса и затемняет. В то же время, анализируя различного рода идеологии, науку, философию, т. Бухарин приходит к выводу, что развитие их «в последнем счёте зависит от технического развития общества, от уровня развития производительных сил»[359]. Энгельсовское «в последнем счёте» извращается здесь Бухариным, ибо уровень производительных сил отождествляется и сводится к уровню развития техники.

Подчёркивая одинаковую роль буржуазной и пролетарской идеологий как «условий равновесия» общества, их «соответствие» экономическому базису «и в последнем счёте их зависимость от технического развития общества», т. Бухарин забывает, что классовый характер идеологии часто проявляется не в механическом соответствии идеологии базису, а в противоречии между идеологией и её экономическим базисом, в противоречиях между обеими борющимися идеологиями. Кроме того бухаринское понимание идеологии как «условия равновесия» не даёт нам правильного представления о роли идеологии господствующего эксплоататорского класса как господствующей идеологии.

Анализ идеологий античного, феодального и буржуазного общества доказывает, что основные черты мировоззрения всех этих общественных формаций были классовым продуктом господствующих классов. «Что же доказывает история идей‚ — указывали Маркс и Энгельс ещё в „Коммунистическом манифесте“»‚ — если не то, что умственная деятельность преобразуется вместе с материальной? Господствующими идеями данного времени всегда были только идеи господствующего класса»[360].

Лишь в процессе классовой борьбы угнетённого класса против господствующего класса вырастает новая идеология этого класса, при помощи которой он ведёт борьбу против угнетающего его класса. Так пролетариат в своей борьбе против буржуазии создал свою пролетарскую марксистскую идеологию.

Почему же мысли господствующего класса могут быть господствующими мыслями и в рядах угнетённых классов? Потому, — отвечает Маркс, — что «класс, являющийся господствующей материальной силой общества, является в то же время его господствующей духовной силой (подчёркнуто Марксом. — Авт.). Класс, могущий распоряжаться средствами материального производства‚ располагает в то же время благодаря этому средствами духовного производства. Так, благодаря этому он господствует в то же время в общем над мыслями тех, у которых нет средств для духовного производства. Господствующие мысли представляют не что иное, как идеальное выражение господствующих материальных отношений»[361]. Господствующий характер мыслей господствующего класса выражается далее в том, что господствующий класс, будучи меньшинством, всегда старается представить свои мысли в качестве всеобщих и обязательных — общечеловеческих (что особенно характерно для буржуазной идеологии). Господствующий класс пытается объективировать свои идеи, он придаёт им самостоятельное значение, так, чтобы можно было сказать, «что в эпоху господства аристократии господствовали понятия: честь, верность и т. д. В эпоху господства буржуазии понятия: свобода, равенство и т. д.»[362].

Приписывание понятиям абсолютной истинности, всеобщности, соответствия их человеческой природе особенно характерно для буржуазной идеологии. Вернее, классовое содержание буржуазной идеологии наиболее ярко себя проявляет в надклассовой форме. Эта якобы надклассовая и «общезначимая» форма буржуазной идеологии, как и всякой другой идеологии господствующего класса, играет различную роль в разные периоды существования данного класса. Буржуазия в борьбе против феодализма, против средневековой тьмы и невежества, господства религиозной мистики, выдвигала идеи просвещения, развития науки, выдвигала лозунги политической свободы. Поскольку в период борьбы за власть буржуазия была относительно революционным классом, её идеи частично соответствовали интересам большинства общества. «Революционный класс, — писали по этому поводу Маркс и Энгельс, — уже по одному тому, что он противостоит некоторому классу, выступает не как класс, а как представитель всего общества… Это возможно для него, ибо первоначальные его интересы действительно ещё сильно связаны с общими интересами прочих негосподствующих классов, не сумевших под давлением обстановки прошлого развиться в виде особенных интересов особого класса»[363].

Буржуазные идеи того времени были передовыми идеями, двигавшими человечество вперёд, что конечно не исключает того, что они были классовыми идеями самой буржуазии. Совершенно иную роль играет изображение буржуазией своей идеологии как «надклассовой», когда буржуазия превратилась в реакционный класс, особенно в период упадка, загнивания капитализма. Идеология буржуазии становится формой борьбы с идеологией нового класса — пролетариата, борьбы, достигшей в наше время наибольшей непримиримости и остроты.

Однако ещё до развития буржуазной идеологии история классового общества выдвигает целый ряд классовых идеологий, соответствовавших определённым классовым формациям и способствовавших укреплению господства эксплоататорских классов. Ранней классовой общественной формацией, выработавшей уже определённое мировоззрение и богатую культуру, является рабовладельческая общественная формация.

Экономические и политические особенности античного мира наложили особый отпечаток и на всё мировоззрение древних греков и римлян. В эту эпоху человечество гигантскими шагами продвинулось вперёд в смысле огромного подъёма культуры. Религиозное мировоззрение формально сохраняет свою силу, но по существу уступает первенство искусству, философии и науке (древняя Греция), политической идеологии и праву (Рим). Развитие предприимчивого класса свободных торговцев, ремесленников, мореплавателей — всё это коренным образом изменяет сознание людей, расширяет его горизонты, ослабляет путы религиозного мировоззрения, влечёт за собой коренное изменение способов мышления, представления и чувства людей, развивает свободомыслие, индивидуалистические черты их идеологии. В силу этого древняя Греция явилась колыбелью материалистической философии (Демокрит, Эпикур) и родиной наук. До сих пор большинство научных терминов и самих наук носят греческие и частично латинские названия. Как философия, так и искусство древних греков, особенно в раннем периоде своего роста, проникнуты первичными формами материализма и диалектики. Среди быстрой смены и движения способов производства, среди бурного возникновения и падения колоний, городов, «тираний» и республик, в связи с процессом развития товарного производства и обмена, греки верно и впервые схватили мир как движущееся целое. «Этот первоначальный наивный, но по существу правильный взгляд на мир, — говорит Энгельс, — был присущ древнегреческой философии и впервые выражен Гераклитом: всё существует и в то же время не существует, так как всё течёт, всё постоянно изменяется, всё находится в постоянном процессе возникновения и исчезновения»[364].

В тесной связи с развитием классовой борьбы в древней Греции зарождается не только ранний материализм, но и идеалистическая философия (Платон). Период упадка греческой культуры, период паразитизма и загнивания господствующего класса на базе всё более и более мощного развития рабского труда влечёт за собой рост идеализма. В конце концов этот процесс завершился возникновением и победой христианской религии.

Если, с одной стороны, античный идеализм идеологически подготовлял христианство, то, с другой стороны, античный материализм, античное искусство, древнеримское право и государство послужили материалом для последующего развития мировоззрения буржуазии в эпоху развития торгового капитала. Новое классовое содержание буржуазного мировоззрения вливалось сначала в старые меха, в старые идеологические формы. Так называемая эпоха ренессанса и гуманизма (XV и XVI вв.), когда развитие товарного производства разрушало старые феодальные отношения, вся была проникнута духом подражания и преклонения перед культурой античного мира. Этот факт свидетельствует также о том, что, несмотря на коренное различие этих исторических периодов, они имели общее в характере общественных отношений классового господства и эксплоатации и в выражающей на этой почве духовной культуре.

Мировоззрение и культура феодализма представляют собой полную противоположность античному обществу, означают регресс по сравнению с культурой античного мира: застой в развитии наук, полное подчинение философии и искусства религии. «Для этого времени, — говорит Энгельс, — наука была по отношению к церкви лишь смиренной служанкой, которой не позволялось переступать установленные верой границы, коротко говоря — она была всем, только не наукой»[365].

На заре буржуазного общества внутри феодализма борьба крестьянства и нарождающейся буржуазии, являясь по существу сугубо политической борьбой, выступала в формах религиозной борьбы за господство различных религиозных догматов (борьба Гуса, Лютера, Кальвина и вообще вся эпоха так называемой религиозной реформации, религиозные лозунги крестьянской войны, крестьянских бунтов и восстаний средних веков).

И только эпоха Великой французской революции освободила борьбу против феодализма от религиозной формы и облачения.

6.5. Основные черты буржуазного мировоззрения

6.5.1. Буржуазный демократизм и фашизм

Буржуазия в борьбе с феодализмом создаёт свои собственные черты мышления. Огромная пестрота и разнообразие форм идеологий характерны для буржуазного общества, отражают собой, во-первых, консервативное влияние идеологий (например религии) прежних господствующих классов, сохранивших частично своё существование и при капитализме; во-вторых, эта пестрота отражает собою борьбу различных классовых групп внутри самой буржуазии (мелкой, средней, крупной промышленной, финансовой и т. д.); в-третьих, она отражает собой большую подвижность, изменчивость и богатство способов и форм капиталистической экономики. «Постоянные перевороты в производстве, непрерывные потрясения всех общественных отношений, вечное движение и вечная неуверенность отличают буржуазную эпоху от всех предшествовавших»[366].

Экономический индивидуализм капиталистического общества находит соответствующее себе отражение в индивидуализме буржуазного мышления. Буржуазный индивидуализм — это в то же время своеобразная форма выражения различных противоречивых интересов разнообразных групп буржуазии. Общественные законы противостоят буржуазии как чуждые ей и непонятные. Выражением стихийности общественных законов капиталистического общества является политическая «свобода», «свобода» личности вообще, свободная конкуренция, проявляющаяся не только в области экономической, но и не менее ярко в области так называемой духовной культуры. Противопоставление личного, индивидуального общественному и непонимание их единства — основной лейтмотив буржуазной философии, искусства, литературы. Товарный фетишизм, гениально раскрытый Марксом, — основа всего идеологического фетишизма буржуазии, для которой основной загадкой и фетишем является её общественная жизнь, законы капиталистического общества.

Политическая идеология буржуазии — буржуазный демократизм нашёл своё наиболее классическое выражение в идеологии поднимающейся французской буржуазии. Демократизм, т. е. борьба за политическую «свободу и равенство», характерен для буржуазии в её борьбе с феодализмом. Однако в разных странах эта борьба прошла различную эволюцию и привела в большему или меньшему приспособлению буржуазией в своих интересах пережитков феодального строя (например в Англии их сохранялось очень много). В последнюю же эпоху своего развития, т. е. в эпоху империализма и пролетарской революции, идеология буржуазии принимает новую форму — фашизма. Имеются государства, создавшие законченную идеологию фашизма (например Италия), и такие страны, как Германия, в которых идеология фашизма, т. е. открытой буржуазной диктатуры, ещё своеобразно сочетается с остатками буржуазного демократизма и социал-фашизма.

Марксистский анализ истории буржуазной демократии вскрывает, что эта идеология потому соответствовала классовому бытию буржуазии, что буржуазия, будучи «третьим сословием» внутри сословного общества, не могла уничтожить сковывающих её пут, не уничтожив старых сословных юридических форм, не борясь за политическую свободу. Буржуазный политический демократизм, основанный на господстве частной собственности, означает фактически диктатуру буржуазии и свободу эксплоатации рабочей силы и означает вместе с тем форму обмана угнетённого класса при помощи демократических иллюзий.

Итак буржуазная демократия, с одной стороны, представляет «громадный исторический прогресс по сравнению с феодализмом» (Ленин), что пролетариат должен максимально использовать, — ни на минуту не забывая, с другой стороны, буржуазного характера этой демократии, её исторической условности и ограниченности, не разделяя суеверий и веры в «государство», не забывая, что государство и при самой демократической республике, а не только при монархии, есть не что иное, как «машина для подавления одного класса другим»[367].

Ленинская диалектика в борьбе с обманом буржуазной демократии в том и заключается, что Ленин понимал историческое прогрессивное значение буржуазной демократии и её идеологии, значение использования буржуазного парламентаризма в классовой борьбе пролетариата (борьба Ленина против русских «отзовистов») и вместе с тем в отличие от оппортунистов всех видов Ленин неустанно разоблачал обман буржуазно-демократических иллюзий.

Крупная буржуазия и её непосредственные политики хорошо знают цену своим словам и фразам. «Крупный буржуа прошёл огонь, воду и медные трубы, он знает, что демократическая республика, как и всякая другая форма государства при капитализме, есть не что иное, как машина для подавления пролетариата»[368].

Мелкая буржуазия и мелкобуржуазная интеллигенция часто дальше стоят от «острой классовой борьбы, от биржи, от настоящей политики» (Ленин). Поэтому мелкий буржуа по своему экономическому положению, по всем условиям своей жизни меньше способен усвоить эту истину, дольше держится иллюзий насчёт того, будто демократическая республика означает «чистую демократию», «свободное народное государство», внеклассовое или надклассовое народовластие, чистое проявление народной воли[369]. Мелкая буржуазия обладает сознанием наиболее поддающимся иллюзиям капиталистической демократической идеологии. Больше того, она сама творит эти иллюзии, тем самым активно помогая буржуазии в её демократическом обмане масс.

Социал-демократия также укрепляет в сознании масс иллюзии буржуазного демократизма, выполняя тем роль самых активных помощников буржуазии. «Благодаря ей (демократии), — говорит например Каутский‚ — становится возможной мирная форма этой (т. е. пролетарской) революции, без кровопролития, без насилий. В условиях демократии сама революция не проявляется столь неожиданно и не плодит много новых бойцов и новых программ, как это бывает при буржуазных революциях».

Практика фашистского государства в период загнивающего капитализма нашла также своё идеологическое отражение в новых политических и социологических взглядах буржуазии. Однако это не значит, что фашизм как идеология открытой диктатуры буржуазии, в отличие от надклассовых иллюзий буржуазной демократии, совершенно открыто провозглашает диктатуру буржуазии. Эта идеология погибающей буржуазии, как и всякая её идеология, наряду с открытым террором провозглашает новые политические лозунги, во имя которых якобы проводится диктатура и террор. «Заменить классовое сознание, — говорит фашист Ф. Морионо‚ — сознанием национальным, доказать рабочим, что в их интересах обратиться от группового эгоизма в пользу национальной солидарности, — вот задача фашистского синдикализма». Фашизм открыто провозглашает несостоятельность либерально-буржуазных методов действия и необходимость сильной государственной диктатуры и террора, но делает это якобы во имя наций, государства и даже «социализма».

6.5.2. Буржуазная мораль

Те же черты классового, буржуазного мировоззрения характеризуют и буржуазную нравственность. Классы в процессе своего развития выдвигают определённые нормы поведения, взаимоотношений людей и идеологическое выражение этих норм — «мораль» или «нравственность». В классовом обществе мораль выражает собою различные классовые интересы.

Свои взгляды, понятия господствующий класс пытается представить в виде всеобщих, обязательных. Эту общеобязательность он пытается приписать также и морали как идеологическому выражению поведения людей. Феодальная мораль открыто, в связи с сословным делением общества, закрепляла и утверждала неравные отношения и обязанности феодала и крестьянина. Абсолютный характер такой морали придавала религия: так должно быть этого хочет бог, создавший неравенство на земле и уничтожающий его на небе.

Мораль капиталистического общества глубоко связана с религией; буржуазия не отказывается от религиозного освящения своей морали, особенно в период упадка. Однако наряду с этим буржуазия вырабатывает и свои особенные, характерные для неё нравственные принципы и взгляды. Так же как и в политической идеологии и в морали, буржуазия провозглашает идеальные, вечные, обязательные для всех людей нормы нравственного поведения. Практически осуществляя классовую «мораль», т. е. преследуя свои интересы, буржуазия старается приписать морали всеобщий характер.

Наиболее ярко буржуазный характер морали проявляется в разрыве нравственного идеала и действительности: чем более беспощаден, откровенен, циничен классовый гнёт, эксплоатация, тем пышнее, красивее фразы о вечных нравственных истинах, долге и т. д., другими словами, классовая сущность буржуазной морали проявляется именно в том, что она насквозь лицемерна. Буржуазная мораль нашла своего гениального выразителя в лице Канта. С точки зрения кантовской морали, люди применяют те или другие совершенные моральные нормы поведения, придерживаются нравственных взглядов, производят нравственные оценки своего собственного поведения и поведения других лиц потому, что существует некое вечное, совершенное, находящееся по ту сторону опыта мерило этих несовершенных поступков и взглядов — категорический императив, вечный долг и идеал. В жизни люди могут и должны приближаться к вечному нравственному идеалу, но никогда его не достигнут: область идеала и действительности разорвана, хотя действительность подчинена идеалу. Человеческая совесть, её угрызения — его практическое проявление и выражение действующего и живущего в человеке вечного нравственного долга. Таким образом Кант в своей философии обосновывает лицемерный обман буржуазной морали: «всеобщность» и «общечеловечность» на словах, классовые действия на практике. «Чем дальше идёт вперёд цивилизация, — говорит Энгельс, — тем больше она вынуждается прикрывать плащом любви с необходимостью порождаемые ею ненормальные и отрицательные явления, прикрашивать их или лживо отрицать их, одним словом — вводить в практику условное лицемерие».

Изучая изменчивость классовых норм и их зависимость от классовой борьбы и классовых интересов, марксизм доказывает, что не существовало и не может существовать никаких вечных, незыблемых моральных норм и законов. Пролетариат обязан разоблачать их как буржуазный обман и лицемерие.

Ясная, последовательная марксистско-ленинская постановка вопроса о морали, срывающая фетишистскую оболочку с буржуазной морали, неприемлема для «марксистов» II Интернационала. Ревизионизм и социал-фашизм провозгласили необходимость соединения марксизма с кантовской философией и с кантовской моралью. В настоящее время к кантовской морали примыкает большинство идеологов социал-фашизма: Макс Адлер, Каутский, Форлендер, — этим лишний раз доказывая своё не только политическое, но и идеологическое подчинение буржуазному мировоззрению.

Под сильным влиянием кантовского понимания морали находятся и такие теоретики, как Г. Плеханов и особенно его ученица Л. Аксельрод. Плеханов отождествляет с марксизмом биологическое учение Дарвина о происхождении чувства прекрасного и чувства нравственного. Плеханов по существу стоит на той точке зрения, что в психологической природе человека изначала заложена способность к эстетическим и этическим чувствам, причём в процессе общественного развития, под влиянием развития производительных сил и классового строения общества, эти взгляды меняются. По словам Плеханова, «заложенные в человеческой природе возможности эстетических и этических норм и чувств изменяются в действительности под влиянием условий окружающей его среды, и ими (т. е. условиями) объясняется то, что данный общественный человек (т. е. данное общество, данный народ, данный класс) имеет эти эстетические вкусы и понятия, а не другие». Приписывая человеческой природе прирождённую способность к этическим и эстетическим чувствам, Плеханов, с одной стороны, подаёт руку дарвиновскому биологизму в объяснении общественных явлений, с другой стороны — кантовскому нравственному «категорическому императиву».

Плехановскую точку зрения о происхождении нравственности, определённо смыкающуюся с кантовской, ещё более углубляет в кантовском направлении Л. Аксельрод в своей теории «общечеловеческих простых законов права и нравственности». Вслед за Плехановым Аксельрод считает, что наряду с классовой моралью, классовыми нормами, существуют ещё некоторые простые общечеловеческие нормы, относящиеся к области «простых правил» поведения и общежития людей. «Несмотря на классовую этику, — говорит Аксельрод, — и на относительный характер права и нравственности, человечество выработало за свою долгую общественно-историческую жизнь общие нормы взаимного существования… Без признания и подчинения этим простым законам права и нравственности немыслимо человеческое существование»[370]. Простые законы права и нравственности привели Плеханова и Аксельрод к классически буржуазной, лицемерной, ничего общего с марксизмом, ни с пролетариатом не имеющей шовинистической оценке фактов империалистической войны. «Своим вторжением в нейтральную Бельгию, — писала Аксельрод, — Германия нарушила общеобязательные законы права и нравственности, признаваемые не только всем цивилизованным человечеством но и некоторыми группами дикарей»[371].

Возможность такой постановки вопроса о некоторых общих чертах всей человеческой морали давно уже предвидел Энгельс, дав на неё ответ с точки зрения именно классового анализа этой морали. «С того момента, как развилась частная собственность, — говорил Энгельс, — на движимость, у всех обществ, построенных на началах этой частной собственности, должна была быть общей нравственная заповедь: не укради. Но разве заповедь делается благодаря этому вечной, моральной заповедью? Нисколько. Как бы высмеяли в обществе, где устранимы все поводы к краже, где красть могут только душевнобольные, как бы высмеяли там морального проповедника, который решился бы торжественно возвестить вечную истину — не укради»[372].

От ошибок в вопросах этики не свободны и меньшевиствующие идеалисты и особенно т. Деборин. В этих ошибках Деборин мало оригинален. Он повторяет Каутского и Плеханова, отводя слишком много места некоему «социально-нравственному инстинкту, чувству, побуждениям»[373]. A социальный инстинкт или социальное чувство Деборин так же, как Плеханов и Каутский, выводит от животных, ведущих стадную жизнь. «Совесть, долг, — определяет Деборин, — вообще нравственное сознание — это не что иное, как выражение развившейся на протяжении тысячелетий социальной связи между людьми данного племени, рода, класса, общества на основе коллективного труда»[374]. Этим положением т. Деборин не даёт до конца последовательного, классового объяснения морали, ибо социальная связь и солидарность — это не всеобщая, а классовая, т. е. различная: следовательно не может быть и речи о развитии «вообще» чувства долга и совести на протяжении тысячелетий. На примере деборинского разъяснения вопросов этики видно, как механистически биологическая точка зрения в вопросах морали не только не противоречит, но дружески подаёт руку и кантовскому категорическому императиву и гегелезирующему идеализму в этике.

Явно механистические ошибки по вопросу о нравственности допущены т. Бухариным. Эти ошибки соответствуют его механистической «теории равновесия». Классовый характер всякой морали для т. Бухарина выражается не в том, что она представляет собою интересы господствующего класса, а главным образом в том, что моральные нормы суть условия равновесия данного общества. «В общем и целом можно сказать, что эти правила намечают линию поведения, при которой сохраняется данное общество или класс, или группа, где минутные интересы отдельного человека подчиняются интересам группы. Эти нормы суть таким образом условия равновесия, сдерживающие внутренние противоречия людских систем»[375]. Ясно, что такой «уравновешивающей» постановкой вопроса т. Бухарин по существу смазывает классовый смысл всякой морали, как это делают и Плеханов и Деборин.

В отличие от буржуазной и всякой иной эксплоататорской морали, пролетарская мораль не освящает частной собственности и не относится с лицемерием к вопросу о сохранении жизни своего классового врага, особенно в период острой революционной борьбы. Пролетариат не стоит на точке зрения абстрактной нравственной целесообразности или нецелесообразности. Для пролетарской морали не существует никаких абсолютных норм поведения и законов самих по себе вне зависимости их от конкретной исторической обстановки и классовой борьбы пролетариата. Пролетарская классовая мораль, так же как и борьба пролетариата, тем выше всякой другой морали, что она ведёт к бесклассовому коммунистическому обществу, уничтожающему всякую эксплоатацию человека человеком. Но путь к этому обществу трудный и суровый, и никакие простые законы нравственности, как бы этого ни хотела Аксельрод‚ не могут определить этого пути. Наоборот, само нравственное поведение подчинено интересам классовой борьбы пролетариата. «На свете, — говорит Ленин, — ещё слишком много осталось такого, что должно быть уничтожено огнём и железом для освобождения рабочего класса, и если в массах нарастают злоба и отчаяние, если налицо революционная ситуация, — готовься создать новые организации и пустить в ход столь полезные орудия смерти и разрушения против своего правительства и своей буржуазии»[376]. Поэтому ни Маркс ни Ленин не сочиняли никаких абстрактных нравственных рецептов, видя в них лишь обман и надувательство рабочего класса. Вместо этого Ленин открыто говорил, что «наша нравственность подчинена вполне интересам классовой борьбы пролетариата, наша нравственность выводится из интересов классовой борьбы пролетариата»[377].

6.5.3. Буржуазная наука

В период борьбы буржуазии за власть, бурного роста капиталистического общества происходит расцвет техники и науки, особенно естественной.

Особенностью науки как вида идеологии является то, что она познаёт мир путём понятий. Отражение мира, которое даётся в науке, отличается от всякой другой формы общественного сознания тем, что оно наиболее правильно и адекватно в обобщающей форме отражает свой предмет. Научное познание мира достигается в процессе практического воздействия людей на природу и общество, т. е. в развитии их материально-производительной деятельности.

Наука — это не система идей, понятий, созданных человечеством в результате чистых размышлений и созерцаний мира. Наоборот, больше чем какая-либо другая идеология, наука возникла в процессе практической трудовой деятельности людей, в борьбе человека с природой, в тесной связи с развитием производства. Нет и не может существовать правильной научной теории, которая не вырастала бы из практики материальной производительной деятельности человеческого общества, которая сама не включала бы эту практику. Даже наука, понимаемая в узком смысле слова, т. е. сам процесс научных открытий законов, гипотез невозможен без практики, без опытов, без лабораторий и соответствующей научной технике аппаратуры и т. д. Но практику, из которой рождается наука, нужно понимать шире, не только как непосредственную опытно-лабораторную научную практику. Науки, особенно естественные, как мы уже указывали, развивались в теснейшей связи и взаимодействии с техникой. «Если у общества появляется техническая потребность, — писал Энгельс, — то это оказывает науке гораздо больше помощи, чем 10 университетов… В Германии, к сожалению, привыкли писать историю наук так, как будто бы науки свалились прямо с неба»[378].

Технический и экономический рост бурно толкал вперёд развитие науки. Промышленный переворот, машинное производство невозможны были бы без развития естественных наук. В этом смысле сами естественные науки, особенно механика, физика, химия, составляют часть этого промышленного переворота, развиваются рука об руку с техническим прогрессом.

Несмотря на этот явно исторический характер науки, буржуазные учёные утверждают, что наука является надклассовой, общечеловеческой идеологией. Разве целый ряд научных открытий и достижений, — спрашивают они, — не служит и пролетариату, так же как и буржуазии, как например применение электричества, радио, телефона и т. д.? Конечно научные открытия и перевороты, так же как и технические, используются не только господствующим классом, хотя главная доля благ и удобств, определяемых этими открытиями, достаётся буржуазии. Однако правильность и объективность науки не делают её внеклассовой. Классовый буржуазный характер науки состоит прежде всего в том, что необходимость промышленного развития буржуазии вызвала к жизни физику, механику, химию — вернее, классовые интересы буржуазии определяли необходимость развития естественных наук. Буржуазия не могла господствовать, не создан естественных наук. Классовый характер науки подтверждается также и тем фактом, что величайшие идеологи буржуазии оказались беспомощными перед объяснением общественных явлений. Ни французские материалисты, ни Гегель, ни Фейербах, ни социолог Огюст Конт, ни буржуазные экономисты Рикардо и Смит не в состоянии были понять внутренней противоречивости капиталистического общества, его переходящего характера, не в состоянии были как идеологи буржуазии подписать смертный приговор капиталистическому обществу, ибо правильно, объективно и научно понять процесс общественной жизни — это значит видеть гибель капитализма. Такую теорию мог создать только пролетариат в марксизме-ленинизме.

Метафизический, формально логический метод мышления буржуазии накладывает определённый отпечаток и на развитие естественных наук. Он оказывает вредное влияние на результаты научно-исследовательских работ — на физику, химию, биологию. В эпоху империализма обнаруживается кризис буржуазного естествознания, что гениально было показано Лениным в его «Материализме и эмпириокритицизме». Это влияние метафизически идеалистического метода мышления на развитие естественных наук можно проследить например в современном физическом идеализме, на развитии биологии и т. д.

Буржуазия очень много разглагольствует о незыблемости своей науки о природе, пытаясь затемнить тем самым её классовый смысл. На удочку этих разглагольствований о науке попадаются и многие из «марксистов». Так, в рядах наших механистов очень сильна тенденция — каменной стеной отделить общественные теории и философию от естественных наук, представив первые как антинаучные, и вторые, естественные науки как научные и сами по себе диалектические и материалистические, которые в силу этого но нуждаются ни в какой особой диалектическо-материалистической философии. Такое антидиалектическое, механическое представление о буржуазной науке несомненно означает переход на буржуазные позиции. К этим позициям скатываются Аксельрод, Тимирязев, Варьяш и др. Механистическое понимание современного буржуазного естествознания в корне противоречит классовой оценке этой науки.

6.5.4. Буржуазное искусство и литература

Для того чтобы понять классовый характер искусства и литературы, созданных буржуазией, важно уяснить, в чём состоит своеобразие искусства как идеологии в отличие от науки, философии и т. д. Если наука познаёт мир в понятиях, то искусство отражает, познаёт мир в образах. Характер образов и форм выражений искусства очень многогранен. Искусство может дать их в форме живописи, скульптуры, танца, музыки и наконец выразить словом. Несмотря однако на это различие между наукой и искусством, последнее в образной форме (форме образного мышления) тоже отражает и познаёт мир. В образах оно своеобразно обобщает различные явления действительности, вскрывает сущность этих явлений, её противоречия и тенденции развития.

Однако в нашей литературе мы не всегда имеем по этому вопросу ясность и чёткость. Так например т. Бухарин считает, что искусство «это есть систематизация чувств (курсив автора) в образах». «Понятна и непосредственная роль искусства как средства обобществления этих чувств, их передачи, их распространения в обществе». Поэтому т. Бухарин вполне соглашается с Толстым, что искусство есть средство эмоционального «заражения». В этом своём определении искусства т. Бухарин неправильно метафизически отрывает чувства людей от их мыслей и представлений, ибо не существует чувств, не связанных с определённым их идейным содержанием. Гётевский «Фауст» или «Война и мир» Толстого при их чтении вызывают в читателе определённые чувства, ибо сами они выражают их в образах. Но в то же время это глубоко идеологически насыщенные произведения, в которых проводятся определённые философские и политические взгляды, выражается своеобразное познание общественной жизни. И хотя Толстой считал, что искусство прежде всего заражает эмоционально, но его собственное творчество опровергает его же формулу, ибо его произведения не только заражали эмоционально, или вернее — в той лишь мере заражали эмоционально, в какой служили особой формой познания, в какой выражали определённые политические и философские взгляды. Понимание искусства как «систематизации чувств» по существу смыкается с буржуазным пониманием искусства, оно наруку ему, ибо буржуазия пытается представить искусство в виде особенного священного храма, далёкого от идеологии, политики, философии, классовой борьбы.

«Углублением» бухаринской теории искусства и литературы является теория Воронского о «непосредственном» видении мира художником. Самый характер буржуазного искусства опровергает эту точку зрения, ибо оно глубоко политично. Классовый характер буржуазной теории искусства и литературы в том и состоит, чтобы китайской стеной (конечно на словах) отгораживать искусство от жизни, выдвигать лозунг: «Искусство для искусства», представлять его как область чистых возвышенных эмоций. В области литературных буржуазных теорий эта тенденция является выражением классового лицемерия буржуазии.

Развитие буржуазного искусства и литературы прекрасно подтверждает и иллюстрирует то, что искусство является своеобразным мышлением в образах. Искусство и литература восходящей революционной буржуазии глубоко насыщены идеями, они не отходят от действительности, от политических идей, но именно выражают их художественной кистью и словом. Этот действенно-идейный характер буржуазной литературы проявляется уже в периоде так называемого литературно-художественного «классицизма» в драматической литературе XVII в., представленный Корнелем, Расином и Мольером. В это время по содержанию буржуазная идеология начинает уже вытеснять феодальную, не создавая ещё своих собственных форм.

На смену классицизму и псевдоклассицизму приходит буржуазный романтизм XVIII и первой половины XIX вв. (Шиллер, Гёте, Байрон, Гюго), а затем реализм в литературе (Бальзак, Флобер, Золя, Диккенс). Здесь господство капитализма, рост мощи буржуазии, а вместе с тем и противоречий буржуазного общества, его пошлости, его позитивизма, его ползучий эмпиризм — находят своё наиболее живое всестороннее выражение. Несмотря на материалистическую тенденцию, величайшие реалисты буржуазии (Бальзак, Золя), оставались во власти традиционных метафизических методов мышления и восприятия действительности, оставались во власти поисков абстрактной истины, добра, зла и т. д., созерцательно-материалистического отношения к жизни, и если даже силой своего художественного таланта и гениальной проницательности они и выходили иногда за пределы подобного отношения к жизни, то этим вступали в противоречие сами с собою. Поэтому творчество наиболее гениальных представителей буржуазной литературы в наибольшей степени внутренне противоречиво.

Это наиболее характерное классовое свойство буржуазной литературы и искусства прекрасно вскрыто Энгельсом на примере творчества Гёте и Лениным на примере творчества Толстого.

«В Гёте, — говорит Энгельс, — проходит беспрестанная борьба между гениальным поэтом, которому противно убожество окружающей его среды, и рассудительным сыном франкфуртского муниципального советника или веймарским министром, который видит себя вынужденным заключать с обществом перемирие и свыкнуться с ним. Таким образом Гёте то велик, то мелочен, он то гордый, насмешливый, презирающий весь мир гений, то осторожный, невзыскательный, узкий филистер». Поразительное внутреннее противоречие, свойственное также гениальному реалисту Толстому, вскрывает Ленин: «Противоречия в произведениях, взглядах, учениях, школе Толстого действительно кричащи. C одной стороны, гениальный художник, давший не только несравненные картины русской жизни, но и первоклассные произведения мировой литературы, с другой стороны — помещик, юродствующий во Христе. С одной стороны, замечательно сильный, непосредственный и искренний протест против общественной лжи и фальши, с другой стороны, „толстовец“, т. е. истасканный истеричный хлюпик, называемый русским интеллигентом… С одной стороны, беспощадная критика капиталистической эксплоатации, разоблачение правительственных насилий, комедий суда и государственного управления, вскрытие всей глубины противоречий между ростом богатства и завоеваниями цивилизации и ростом нищеты, одичалости и мучений рабочих масс, с другой стороны — юродивая проповедь „непротивления злу“ „насилием“»[379]. Внутренняя противоречивость, невозможность разрешить и примирить эти противоречия в буржуазной и мелкобуржуазной литературе, особенно в творчестве её наиболее великих художников, проявлялась именно потому, что великий художник лучше, глубже, дальше видит эксплоатацию, гнусность своего собственного строя и в то же время, сам являясь продуктом этого строя, выразителем идей господствующего класса, не в состоянии понять правильно самого зла эксплоатации и не в состоянии правильно видеть путей её уничтожения.

В настоящий период упадка и кризиса всего капиталистического общества и всей его культуры буржуазия не в состоянии уже выдвигать революционные объективно-положительные идеи, которые бы могли оплодотворить буржуазное искусство. Буржуазное искусство так же, как и весь строй, загнивает и клонится к гибели. Это ярче всего выражается в отходе буржуазного искусства от действительности, который тем самым лучше всего разоблачает буржуазную действительность. Лозунг: «Искусство для искусства», эстетизм, экспрессионизм, развитие «бессодержательных» форм искусства (особенно в живописи, музыке и поэзии), процветание декадентства, символизма, футуризма, мистицизма и прочих «измов» буржуазного искусства, — в основном все эти упадочнические литературные течения выражают собою попытку буржуазии укрыться, отойти, не видеть действительности, которая, если в неё ближе всмотреться, предвещает ей гибель. Подальше от содержания, идей, больше виртуозности и любования беспредметной формой — в этом лейтмотив современного упадочнического буржуазного искусства и литературы. Но эта якобы беспредметная форма буржуазного искусства очень наглядно и предметно иллюстрирует вырождение буржуазии, а тем самым и её идеологию.

6.6. Марксизм-ленинизм — идеология пролетариата и его роль в социалистической системе

Из анализа развития идеологий в капиталистическом обществе можно сделать следующий основной вывод: господствующие классы, в частности буржуазия, не в состоянии были ни понять, ни познать законов общественной жизни. Наоборот, они были заинтересованы в затемнении этих законов.

Пролетариат как класс самой историей воспитывается для революционной переделки всего капиталистического строя, поэтому он не только заинтересован, но и способен правильно понять и познать истинные законы общественной жизни. Такое правильное понимание законов общественной жизни даёт марксизм.

Отличительная черта марксистской идеологии в отличие от всех прежних идеологий состоит прежде всего в правильном отражении основных законов общественной жизни. Но само это понимание законов общественной жизни требовало коренного изменения методов мышления, оно возможно было на базе только диалектического материализма. Марксизм впервые создаёт науку об обществе благодаря революционному перевороту в методах мышления. Марксизм как идеология пролетариата представляет собой органически связанное единство политического, философского, экономического и т. д. учений, т. е. единую теорию, последовательную и монолитную. Ещё в «Немецкой идеологии» Маркс и Энгельс показали, что истина коммунизма вырастает из законов развития самой действительности. Научность марксизма заключается прежде всего в понимании зависимости всех теорий, в том числе и самого марксизма от общественного бытия людей, т. е. научность его заключается в его материалистичности. Однако материализм марксизма не пассивно-созерцательный объективизм, а революционно-диалектический. Правильно материалистически познавать и отражать действительность можно только в процессе её практического изменения. Объективное познание в марксизме неотделимо от классовости, от партийности его теории. Диалектический материализм утверждает, что не может быть никакого правильного познания современного общества без активной борьбы против него за осуществление социализма, т. е. без пролетарской партийности. Теория пролетариата является огромной силой исторического процесса, потому что она овладевает массами (Маркс), овладевать же массами она может лишь в революционной борьбе самих этих масс. «А что касается до призыва массы к действию… — говорит Ленин, — призвать не в общем, а в конкретном смысле слова можно только на месте действия, призвать может тот, кто и сам сейчас идёт»[380]. Марксизм доказал, что необходимой предпосылкой и необходимым составным моментом революционного изменения мира является правильность нашей идеологии.

Революционная научная теория пролетариата является не только отражением действительности, но и орудием её изменения. Ленин в замечании к «Науке логики» Гегеля говорит: «Мысль о превращении идеального в реальное глубока».

Опошление марксизма со стороны теоретиков II Интернационала состояло именно в том, что они целиком скатились на буржуазную точку зрения фаталистического, механистического понимания законов капиталистического общества, открытых Марксом. Это извращение идёт по линии полного забвения марксовой диалектики. Ленинский этап в развитии марксизма характеризуется тем, что Ленин и на практике, и в теории развивал марксизм в направлении диалектического понимания единства объективной закономерности общественной жизни с революционной практикой, изменяющей эти законы.

Ясное материалистическое понимание путей и средств, какими претворяются в действительность революционные возможности и революционное действие на основе этого понимания, — вот в чём состоит революционная научная роль пролетарской идеологии. «Обыватель‚ — говорит Ленин, — удовлетворяется той бесспорной, святой и пустой истиной, что нельзя знать наперёд — будет революция или нет. Марксист не удовлетворяется этим; он говорит: „Наша пропаганда и пропаганда всех социалистических рабочих входит одним из определителей того — будет революция или нет“»[381]. Таким обывателям уподоблялись меньшевики, социал-демократы, выхолостившие революционную душу из марксизма, его диалектику и превратившие марксизм в сборник мёртвых догм. «Марксизм учит, — говорил Каутский‚ — что на известной ступени капиталистического развития социализм наступает с необходимостью закона природы. Но отсюда неизбежно следует и то, что на более ранней ступени развития социализм невозможен»[382]. Не говоря уже о том, что «высокая» или более «низкая» ступень капитализма понимается Каутским фаталистически, но что особенно опошляет, извращает революционную сущность марксизма — явное непонимание той роли, которую играет революционное сознание пролетариата в процессе развития его практики. «С полной точностью определить перед боем, — говорит Ленин, — чьи силы „уже переросли“ силы врага — никогда нельзя. Только педанты могут мечтать об этом. В понятии „переросших“ силы врага сил входит ясное сознание задач борющихся»[383]. В противовес социал-фашистам Ленин ясно и чётко указывает, что в понятие зрелости, закономерности и возможности революции и строительства социализма включается революционное сознание пролетариата, рождающееся в процессе борьбы. «Советский строй, — говорит Сталин, — даёт колоссальные возможности для полной победы социализма, но возможность не есть ещё действительность; чтобы превратить возможность в действительность необходим целый ряд условий, в числе которых линия партии и правильное проведение этой линии играют далеко не последнюю роль»[384].

Материалистическое понимание идеологии пролетариата означает проведение той же борьбы на два фронта, которую партия ведёт в области политической борьбы и на всех участках фронта теории марксизма-ленинизма как против «левого» фантазёрства, авантюризма утопистов, против фразёрства «левых» оппортунистов, отрывающих свои революционные планы и идеи от реальных исторических возможностей, так и против оппортунизма, фатализма, хвостизма (наиболее ярким представителем чего является социал-демократия, а её подголоском в наших условиях — теория правого уклона), который искажает, извращает марксизм.

Опираясь на марксизм-ленинизм как свою идеологию, победивший в Стране советов пролетариат изменяет действительность. B период диктатуры пролетариата и социалистического строительства развитие общества совершается под сознательным и планомерным руководством партии, вооружённой этой теорией. Скачок человечества из царства необходимости в царство свободы на деле совершается уже сейчас, ибо общественные законы противостоят нам не как чуждые, таинственные силы, а как силы, правильно познанные и подчиняемые сознательной воле партии пролетариата. B этом коренное различие между пролетарской и буржуазной идеологией.

6.7. Строительство пролетарской культуры и задачи культурной революции

Построение социалистического общества возможно только на базе высоких технических и культурных завоеваний. Это общество более высокой техники и культуры может построить только пролетариат.

В капиталистическом обществе пролетариат поставлен в варварские условия жизни. Внутри капиталистического общества пролетариат в силу этого не может создать новой пролетарской культуры. Каким же образом пролетариат может выработать свою пролетарскую культуру в качестве предпосылки будущей коммунистической культуры, если эта культура не может созреть внутри капиталистического общества так, как например созрели элементы буржуазной культуры внутри феодального общества?

Маркс и Энгельс неоднократно подчёркивали, что пролетарская революция нужна пролетариату не только потому, что иначе нельзя свергнуть и уничтожить буржуазию, «но и потому, что свергающий класс может только в революции очиститься от всей грязи старого общества и стать способным создать новое общество»[385]. Пролетарская революция и диктатура пролетариата являются таким периодом, в который пролетариат не только уничтожает остатки прежних классов, но и создаёт материальные и культурные предпосылки для бесклассового общества, ибо в этот период пролетариат, наиболее радикально переделывая мир, тем самым переделывает свою собственную природу. Только захват пролетариатом политической власти ставит в порядок дня культурную революцию. Меньшевики и в этом вопросе, совершенно игнорируют ту диалектико-материалистическую истину, что в конечном счёте сама революционная практика решает и вопрос о культурной зрелости, и потому она является решающим показателем этой зрелости. «Только в опыте, — говорит Ленин, — революционных движений, несвоевременных, частных, раздроблённых и потому неудачных, массы приобретает опыт, научатся, соберут силы»[386]. Отсюда Ленин делает и другой вывод, что в дни революционных выступлений массы приобретают гораздо большую культурную зрелость, чем в десятилетия мирного застоя. Рассматривая конкретно поставленный Сухановым вопрос о культурной зрелости пролетариата как предпосылке пролетарской революции, Ленин отвечает: «Если для создания социализма требуется определённый уровень культуры (хотя никто не может сказать, каков этот „уровень культуры“), то почему нам нельзя начать сначала завоеванием революционным путём предпосылок для этого определённого уровня, а потом уже, на основе рабоче-крестьянской власти и советского строя, двинуться догонять другие народы»[387]. Итак основная и решающая предпосылка для создания культуры создаётся пролетариатом не в капиталистическом обществе, которое отрешает его от всякой культуры или заражает разлагающим влиянием своей культуры, а самим фактом пролетарской революции и диктатуры пролетариата. Думать, что предпосылки новой культуры и коренное изменение людей, взрощённых капитализмом, могут как-то сами собой созреть вне революционной борьбы пролетариата, значит разрешать вопрос о пролетарской культуре, оставаясь на позициях буржуазной культуры, т. е. не разрешать его вовсе. Или же это значит говорить об искусственном создании пролетарской культуры где-нибудь в лабораториях и оранжереях, как это предлагали Богданов и Бухарин.

«Тем и отличается марксизм, — говорит Ленин, — от старого утопического социализма, что последний хотел построить новое общество не из тех массовых представителей человеческого материала, которые создаются кровавым, грязным, грабительским лавочническим капитализмом, а из разведённых в особых парниках и теплицах особо добродетельных людей. Эта смешная мысль теперь всем смешна и всеми оставлена, но не все хотят и умеют продумать, как это можно и должно строить коммунизм из массового человеческого материала, испорченного веками и тысячелетиями рабства, крепостничества, капитализма, мелкого раздроблённого хозяйничания, войной всех против всех из-за местечка на рынке, из-за более высокой цены на продукты или за труд»[388].

Завоевание власти пролетариатом в том смысле является решающей предпосылкой создания пролетарской культуры, что, во-первых, оно даёт возможность путём уничтожения экономической мощи эксплоататорских классов уничтожить их идеологическую силу и влияние на пролетариат и, во-вторых, создаёт новые материальные возможности и предпосылки для создания самой пролетарской культуры.

Как конкретно после победы пролетарской революции протекает борьба за создание пролетарской культуры? Победив политически и экономически буржуазию, пролетариат тем самым ещё не побеждает идеологических форм её господства. Если экономические корни господства буржуазии, в лице например кулачества‚ не уничтожаются до конца и сразу, а выкорчёвываются постепенно лишь в период диктатуры пролетариата, то в области культурной, идеологической — как в области более консервативной — господство и влияние буржуазии сказывается ещё сильнее. Поэтому идеология и культура эксплоататорских классов, сила влияния этой культуры, её сопротивления пролетарской диктатуре — это реальная сила, реальный фронт классовой борьбы, в различных формах и с различной силой активности проявляющий себя на всём протяжении периода диктатуры пролетариата. «Сила привычки миллионов, — говорил Ленин, — самая страшная сила»: именно эта сила сознательно активизировалась буржуазией и направляла своё остриё против диктатуры пролетариата.

Укрепление мелкобуржуазной и буржуазной идеологии и даже известный рост её особенно сильно сказался в первый период нэпа, когда ещё имело место относительное развитие капиталистических элементов города и деревни. Эти элементы нашли своё отражение и на идеологическом фронте классовой борьбы — в идеологии сменовеховщины, устряловщины, т. е. явно буржуазных идеологиях. Их установки выражались в следующем: советская власть ведёт к передовому, культурному капитализму‚ давайте помогать ей в этом, противодействуя её социалистическим начинаниям. В этот период было ещё очень сильно влияние буржуазных теорий у нас, в особенности в области естественных наук. Классовый враг, используя сложную обстановку классовой борьбы в период нэпа, недостаток пролетарских кадров на идеологическом фронте, повёл открытое идеологическое наступление против диктатуры пролетариата (прошлая практика идеологического «творчества» наших академий наук — русской, украинской белорусской в первые годы нэпа — лучшее доказательство этому). Однако период нэпа означал не только относительное экономическое усиление капиталистических элементов, рост и усиление буржуазной идеологии, использующей нашу культурную отсталость. Вместе с тем период нэпа означал наступление социалистического сектора хозяйства, а, стало быть, и рост ленинизма в практике и теории, всё более широкое развитие и проникновение марксизма во все науки, в которых марксистско-ленинская теория постепенно завоёвывает полную гегемонию.

Это положение видоизменяет формы борьбы классового врага на идеологическом фронте, особенно в последний период нэпа, в период решительного социалистического наступления по всему фронту на классового врага, в период обострённой классовой борьбы. Утончённые формы непосредственного вредительства в экономической и политической области в этот период своеобразно сочетались с вредительством в научной области: под маской марксистской фразеологии произрастала рубинщина в политэкономии, кондратьевщина на аграрном фронте. Враждебное классовое влияние в «марксистском» одеянии проявлялось также в литературоведческих теориях Переверзева, Воронского и др. Наиболее характерными проявлениями влияния буржуазной идеологии в самых различных областях теории, в особенности философии, были механицизм и меньшевиствующий идеализм.

Характерным признаком остатков буржуазного влияния на нашу идеологию является отрыв теории от практики, весьма ярко выразившийся в том, что совершенно не разрабатывались проблемы советской экономики, игнорировались проблемы теории и практики пролетарского литературного движения, проблемы ленинизма, современные боевые проблемы исторического материализма. Этот отрыв сам выражал практику, но практику, чуждую пролетариату. Так например переверзианское опошление марксизма шло по линии грубого механистического, по существу фаталистического понимания отражения в литературе классового бытия. Переверзев в литературе весьма последовательно выражал меньшевистское мировоззрение. Вместе с тем у того же Переверзева вульгарный материализм соединяется с идеализмом; литературное и вообще художественное творчество осуществляется, по Переверзеву, лишь на основе классовой психологии, которая отделена у него от идеологии. Мы уже указывали, критикуя воззрения Плеханова, что при этом противопоставлении идеологии психологии последняя превращается в подсознательную область в духе бергсоновской или фрейдистской идеалистической теории. Такое идеалистическое понимание художественного творчества особенно сильно выпячивает Воронский, смыкаясь в этом с Переверзевым, в своей теории «непосредственного видения» мира, непосредственных впечатлений художника и поэта, — теории, по существу разоружающей пролетарскую литературу перед лицом буржуазных влияний, ибо она отрицает в её создании активную роль пролетарской идеологии.

Идеологический фронт развивается не как мирное, гладкое, культурное строительство, а как фронт ожесточённой классовой борьбы, в котором враг подчас прибегает к весьма изощрённым облачённым в «марксистскую» фразеологию приёмам, требующим особой бдительности со стороны пролетариата.

Вопрос о пролетарской культуре, о путях её развития есть, с одной стороны, вопрос об отношении пролетариата к наследству буржуазной культуры и, с другой стороны, вопрос о социалистической сущности пролетарской культуры. А этот последний вопрос включает в себя также и такую проблему, как переделка в процессе социалистического строительства и культурной революции миллионов рабочих и крестьян в сознательных строителей социализма. Вопрос о пролетарской культуре — это по существу вопрос о развитии всей совокупности форм пролетарского общественного сознания.

Не удивительно, что по вопросу о строительстве пролетарской культуры у нас создалось много антимарксистских и антиленинских теорий. Два крайних антимарксистских полюса в этом вопросе представляют богдановско-бухаринская и троцкистская точки зрения, а между ними, или вернее эклектическим соединением этих точек зрения, являются взгляды меньшевиствующего идеализма на культурную революцию.

Богдановская теория пролетарской культуры связана со всей его идеалистической теорией идеологии и культуры. «Культура, — говорит Богданов, — сводится к совокупности методов и средств организации социальной жизни людей»[389]. Организационные функции культуры и идеологии Богданов отрывает от материального бытия людей.

Идеология и так называемая духовная культура в целом не обладают никакой организующей ролью, если их рассматривать вне зависимости от определяющей роли базиса и классовой борьбы. Культура умирающей буржуазии мечется в неразрешимых противоречиях и ярко выражает собой анархию, крах капиталистического общества. Богданов же в соответствии со своими организационными схемами «феодальной» и «буржуазной культуры», совершенно абстрактно надумывает схему пролетарской культуры. В основу её Богданов кладёт коллективизм, о свойствах которого Богданов говорит вне всякой зависимости от конкретной обстановки классовой борьбы и диктатуры пролетариата. Одним словом, поскольку всякая культура «организует» общественную жизнь людей и каждый класс обладает культурой, пролетариату также необходимо выработать особую культуру по некоторым готовым абстрактным коллективистическим принципам и при её помощи «организовать» жизнь пролетариата.

Эта богдановская теория «пролетарской культуры» идеалистична, схематична, а тем самым и утопична: предлагается особым добродетельным людям, выращенным в особых парниках богдановских идей, создавать пролетарскую культуру. Богданов не понимает, что сама культура пролетариата является своеобразным фронтом классово политической борьбы пролетариата. Согласно его схеме она превращается в узкое буржуазное культурничество. Вот почему такое понимание пролетарской культуры — вне исторического её развития и вне классовой борьбы — было легко воспринято механицизмом и правым оппортунизмом в лице Бухарина.

Свою утопию пролетарской культуры в наших условиях Богданов пытался осуществить в организации так называемого пролеткульта, против идей которого очень резко выступил Ленин. Ленин критиковал и разоблачал богдановские и бухаринские идеи пролетарской культуры по двум линиям: во-первых, потому что богдановское понимание пролетарской культуры неисторично. Оно выбрасывает за борт значение буржуазной культуры для пролетариата. Оно забывает, что пролетариату, возможно преодолеть буржуазную культуру только в процессе завоевания её достижений, только в процессе критической учёбы. «Без ясного понимания того, что только точным знанием культуры, созданной всем развитием человечества и только переработкой её можно строить пролетарскую культуру — без такого понимания нам этой задачи не разрешить»[390]. Во-вторых, ленинская критика Богданова и Бухарина в вопросах культуры подчёркивает, что пролетарская культура не представляет собой узкого «культурничания», что она не может подчиняться надуманным схемам, а конкретно вырастает из практики революционной переделки пролетариатом капиталистического общества, — является фронтом классовой борьбы в период диктатуры пролетариата. Такое понимание пролетарской культуры нашло своё выражение в программе Коммунистического интернационала, принятой VI конгрессом Коминтерна. «Рабочий класс лишь в переходный период, лишь после завоевания им государственной власти, лишь разрушая буржуазную монополию образования и овладевая всей наукой, лишь на опыте величайшей строительной работы — переделывает свою собственную природу. Для массового порождения коммунистического сознания и для дела самого социализма необходимо массовое изменение людей, которое возможно только в практическом движении, в революции».

Если богдановская теория пролетарской культуры состоит в идеалистическом понимании этой культуры, то троцкистская постановка заключается в полном отрицании пролетарской культуры на том основании, «что прежде чем пролетариат выйдет из стадии культурного ученичества, он перестанет быть пролетариатом»[391]. Задачу пролетариата Троцкий видел лишь в том, чтобы «государственно овладеть элементами старой культуры». Несмотря на кажущуюся диаметральную противоположность в выводах обеих теорий, методологически их точки зрения родственны. Богданов и Троцкий свои теории создают вне учёта и понимания этапов роста пролетарской культуры в период диктатуры пролетариата: у первого — надуманное схематичное построение пролетарской культуры, у второго — её надуманное отрицание, неразрывно связанное с троцкистским отрицанием возможности для пролетариата строить социализм. Обе теории означают неверие в творческую инициативу пролетариата, исходят из забвения классовой борьбы в период диктатуры пролетариата, не понимают, как в практике социалистического строительства рождается и развивается эта культура. Соцсоревнование, ударничество, новое отношение к труду как «делу чести, делу славы, делу доблести и геройства» (Сталин) — это явления, которые выросли из творчества самих масс, которые составляют элемент пролетарской культуры.

Пролетарская культура не отделена китайской стеной от будущей коммунистической культуры, так же как вообще вся классовая борьба пролетариата есть его борьба за построение социализма. Однако пролетариат после завоевания власти строит свою пролетарскую, социалистическую культуру не в мирной обстановке, а в условиях ожесточённой классовой борьбы. Пролетариат критически перерабатывает весь опыт человеческой культуры, создаёт элементы нового социалистического сознания в борьбе с «силой привычки миллионов», с различными проявлениями буржуазного влияния и вредительства на культурном фронте. Отрицать социалистический характер культурной революции в условиях диктатуры пролетариата — это значит, во-первых, отрицать инициативу и творчество пролетарских масс в борьбе за социализм, и, во-вторых, это значит отрицать, что это творчество в период диктатуры пролетариата проявляется в классовой борьбе и направлено на построение социалистического общества. Троцкистская точка зрения по вопросу о культуре тесно связана с теорией перманентной революции Троцкого. Правый оппортунизм, не видящий действительных путей и средств создания пролетарской культуры, в конечном счёте означает капитулянтство на деле перед буржуазной культурой. Архи-«левая» троцкистская постановка вопроса, отрицающая пролетарскую культуру во имя социалистической культуры будущего, на деле совпадает с правым капитулянтством перед буржуазией по вопросу о культуре и с правооппортунистическим замазыванием классовой борьбы.

Меньшевиствующий идеализм в своих взглядах на культурную революцию и строительство пролетарской культуры (Деборин, Луппол) соединяет в себе богдановские и троцкистские взгляды по вопросу о пролетарской культуре. Тов. Деборин посвятил ряд статей вопросу о культурной революции и пролетарской культуре («Революция и культура», «Марксизм и культура»). Основной характеристикой этих статей являются абстрактные — в духе Богданова — рассуждения о «коллективистическом» духе пролетарской культуры. Деборина роднит с троцкистской постановкой вопроса полное отсутствие конкретного классового анализа создаваемой пролетариатом культуры в различные периоды диктатуры пролетариата. У т. Деборина нет и конкретной постановки проблем культурной революции. Вся проблема пролетарской культуры сводится у т. Деборина к такого рода абстрактным положениям: «самую культуру остаётся ещё создать, разумеется она будет создаваться вместе с техническим переворотом, с изменением основы общественного строя. Фундамент новой культуры образует социалистический способ производства, общество без классов и государственной власти»[392]. Из поля зрения т. Деборина совершенно выпадает диктатура пролетариата, классовая борьба и её роль в создании пролетарской культуры.

Ошибки т. Луппола по вопросу о пролетарской культуре делают ещё более сильный крен в сторону троцкистского понимания культуры. Луппол, однобоко, недиалектически восприняв ленинскую критику богдановщины по вопросу о пролетарской культуре, приходит к полному отрицанию пролетарской культуры: «логически и социологически правильным и отчётливым будет противопоставление культуры капиталистической и коммунистической». В основе этих выводов несомненно лежит непонимание того, что пролетарская культура — это не внешний привесок к диктатуре пролетариата, а её необходимая форма, создающаяся в процессе жестокой классовой борьбы.

Пролетарская культура развивается на наших глазах, критически воспринимая и преодолевая достижения буржуазной культуры и тем самым создавая начала новой социалистической культуры. Фактически одна сторона этого процесса неотделима от другой. Завоевания капиталистической техники, естественных наук пролетариат берёт в наследство от буржуазной культуры, критически перерабатывая их. Пролетариат разоблачает и отбрасывает весь идеологический обман, классовые иллюзии, фетишизм и лицемерие буржуазного мышления и буржуазной культуры, строя свою идеологию на правильном понимании процессов общественной жизни и своей собственной деятельности. Наше право например не провозглашает себя надклассовым, общечеловеческим, а открыто заявляет o своей классовой роли и открыто проводит её в жизнь. То же самое выражает политическая идеология пролетариата, пролетарская мораль и т. д.

Ясное, правильное, не затемнённое никакими иллюзиями и вывертами понимание действительности в пролетарской идеологии возможно лишь путём сознательного диалектико-материалистического мышления. Пролетарская культура имеет уже ряд крупных завоеваний на всех участках идеологического фронта, хотя и имеет место ещё известное отставание нашей теоретической работы на некоторых участках от социалистической практики. Это отставание может быть ликвидировано лишь путём неутомимой и непримиримой борьбы за диалектический материализм. Самокритика нужна здесь без всяких оговорок. Всякие теории о пролетарской психологии, пролетарских «непосредственных впечатлениях», на базе которых надо-де создавать пролетарскую литературу и мораль, означают не что иное, как сдачу позиций перед стихией буржуазной культуры.

Культурная революция в условиях диктатуры пролетариата не означает, что пролетариат попросту догоняет и перегоняет буржуазию в культурном отношении «вообще». Наша культурная революция создаёт новое содержание и качество культуры, новый характер взаимоотношений между базисом и надстройкой, ибо правильное практическое познание действительности в пролетарских идеологиях теснейшим образом связано с плановым, т. е. сознательным (впервые в истории) руководством развития этой действительности. План в области хозяйственной, технической и культурной (хозяйственная и культурная пятилетка) приобретает всё большее значение, коренным образом отличая нашу экономику и нашу культуру от анархического товарно-фетишистского рыночного характера буржуазной экономики и культуры. Возможность планово руководить материальным базисом социалистического строительства и развитие культуры опровергают меньшевистский и правооппортунистический фатализм и приспособленчество в понимании законов общественной действительности.

Одной из основных черт этой новой культуры является также и то, что впервые в истории человечества развитие духовной культуры ведёт не к усилению (как это было до сих пор), но в конечном счёте приведёт нас к уничтожению разделения между умственным и физическим трудом, приведёт к исчезновению однобоких, узких, искалеченных в духовном отношении этим разделением людей. Проведение всеобщего начального политехнического образования, бурный рост рабочего образования, курсов, техникумов и даже втузов непосредственно при предприятиях, коренным образом ломает узкие рамки лишь школьного образования, уничтожает словесную школу от низшей до высшей, тем самым означает подготовку будущего уничтожения различия умственного и физического труда.

Диалектика культурной революции, совершаемой пролетариатом, в том именно и состоит, что «пролетариат, самый низший слой современного общества»[393] может завоевать лучшие достижения прежних культур и создать свою более высокую пролетарскую культуру лишь путём культурного подъёма самых широких трудовых масс, тем самым создавая впервые социалистическую культуру. «Бесконечно лживо‚ — говорит Ленин, — обычное буржуазное представление, будто социализм есть нечто мёртвое, застывшее… На самом деле только в социализме начнётся быстрое, настоящее, действительное массовое, при участии большинства населения… движение вперёд во всех областях общественной и личной жизни».

Наряду с массовостью новая социалистическая дисциплина и коммунистическое отношение к труду являются одним из основных признаков новой строящейся жизни и пролетарской культуры: о её росте говорят соцсоревнование и ударничество, мощно развивающиеся в нашем строительстве. Чем шире размах нашего строительства, тем в большей мере ясным становится, что решающим в успехах и победах этого строительства является дисциплинированный ударный труд, энтузиазм и ответственность массы, всего рабочего класса, создаваемые каждой ударной бригадой. Из области хозяйственной бригадный коллективный труд проникает у нас в область теоретической работы‚ уничтожая и разрушая произвол, индивидуализм и анархию буржуазного духовного творчества. Однако пролетарские формы труда ни в какой мере не означают умаления роли индивидуальной ответственности, творчества и инициативы, наоборот, в гораздо большей мере усиливают её. Строительство пролетариатом новой жизни на практике конкретно разрешает неразрешимую в капиталистическом обществе проблему вечной борьбы и вражды личного и общественного.

Та борьба, которую ведут партия, печать, пролетарская общественность с обезличкой и уравниловкой, и представляет новое пролетарское отношение к труду, выяснение в нём роли личного и общественного; а это составляет неотъемлемый элемент пролетарской культуры.

Строительство пролетарской культуры позволяет дать единственно правильный ответ на вопрос о том отношении, которое должно существовать между пролетарским, интернациональным содержанием культуры и её национальными формами. Лозунг национальной культуры имеет реакционное значение при господстве буржуазии. Совершенно иной смысл получает этот лозунг при диктатуре пролетариата. Ленин и Сталин не рассматривают пролетарскую и социалистическую культуру как культуру, лишённую национальных форм. Нации не исчезают, не отмирают сразу и в социалистическом обществе. Поэтому, — говорит т. Сталин, — «период диктатуры пролетариата и строительства социализма в СССР есть период расцвета национальных культур, социалистических по содержанию и национальных по форме. Расцвет национальных по форме и социалистических по содержанию культур в условиях диктатуры пролетариата в одной стране для слияния их в одну общую социалистическую (и по форме и по содержанию) культуру, с одним общим языком, когда пролетариат победит во всём мире и социализм войдёт в быт, — в этом именно и состоит диалектичность ленинской постановки вопроса о национальной культуре»[394].

B связи с вступлением в период социализма, когда пролетариат завершил построение фундамента социалистического общества, борьба за марксизм-ленинизм на всех наших идеологических фронтах, борьба за партийность нашей идеологии приобретает особенное значение. Директивы XVII партконференции к составлению второй пятилетки ставят перед нами задачу «преодоления пережитков капитализма в экономике и сознании людей, превращение всего трудящегося населения страны в сознательных и активных строителей бесклассового социалистического общества». Задача культурной революции находится в неразрывной связи с задачами технической реконструкции и уничтожения классов. Овладение техникой и решительное поднятие культурного уровня всей массы трудящихся — необходимая предпосылка успехов социализма.

Буржуазия пытается представить нашу идеологическую и культурную борьбу как политический и теоретический деспотизм, как нарушение элементарной свободы мысли, как большевистскую кастовость. Она не понимает монолитности и единства пролетарского мировоззрения, она не хочет признать, что теоретическая свобода означает в капиталистическом обществе теоретическую путаницу и лицемерие, господство выгодных для буржуазии иллюзий, которыми буржуазия обманывает массы.

B последнее время даже некоторые буржуазные идеологи начинают понимать превосходство единого пролетарского мировоззрения в отличие от безнадёжной «свободной путаницы буржуазных идеологий». Это нашло своё отражение например в отзыве о выступлениях советских учёных участника международного конгресса науки и техники (происходившего в Лондоне в июне — июле 1931 г.) профессора Берлана. «Русские, — пишет Берлан, — явились фалангой единственно вооружённой марксистской диалектикой, не они не встретили организованной оппозиции, a вместо неё лишь недисциплинированную толпу, неподготовленную и вооружённую плохо подобранными индивидуальными философиями».

Пролетариат есть класс, который по твёрдому плану сознательно творит жизнь на основе марксистско-ленинской теории. Никакого либеральничанья в области идеологии он здесь не терпит. Какие бы крики о марксистской «деспотии» ни произносились — настоящая кровавая и бесстыдная деспотия буржуазного обмана будет уничтожена.

Загрузка...