Исторический материализм

7.1. Марксистско-ленинское понимание религии

Религия есть особое неправильное, фантастическое отражение в общественном сознании отношений людей друг к другу и отношений их к природе, которые на известных исторических ступенях складываются вне их сознательного контроля и под господством внешних, природных или общественных условий. Это отражение общественного бытия принимает поэтому форму веры в существование сверхестественного духовного мира, неземных могущественных сил, стоящих якобы над людьми: бога или богов, чертей, духов и т. п. В классовом обществе религия является орудием в руках эксплоататорских классов для защиты существующей эксплоатации и одурманивания эксплоатируемых классов.

«Религия есть не что иное, как фантастическое отражение в головах людей тех внешних сил, которые господствуют в их повседневном существовании, отражение, в котором земные силы принимают форму неземных, сверхестественных», — писал Энгельс в «Анти-Дюринге». То же мы читаем у Ленина в статье «Социализм и религия»: «Бессилие эксплоатируемых классов в борьбе с эксплоататорами так же неизбежно порождает веру в лучшую загробную жизнь, как бессилие дикаря в борьбе с природой порождает веру в богов, чертей, в чудеса и т. п.».

Вера в существование бога, в существование духовного мира, или, другими словами, анимистический элемент, есть неотъемлемый признак всякой религии[395]. Энгельс, возражая в «Людвиге Фейербахе» против фейербаховской попытки построить какую-то особую религию без анимистического содержания, писал: «Если возможна религия без бога, то возможна и алхимия без философского камня». Как средневековая алхимия невозможна было без философского камня, так невозможна и религия без веры в бога. В то же время именно благодаря своему анимистическому содержанию религии играют классовую, эксплоататорскую роль. «Религия — опиум для народа» («Религия есть опиум народа»[396]), — таково основное положение марксизма, которое подчёркивали и Маркс и Ленин. Ленин, который поднял марксистское изучение религии на новую высоту, раскрыв со всей беспощадностью гнуснейшую эксплоататорскую роль религии и указав методы борьбы с ней, неоднократно в своих статьях подчёркивал эксплоататорскую сущность идеи бога. Особенно чётко он ставит вопрос в этом отношении в письме к Максиму Горькому в декабре 1913 г. «Идея бога всегда усыпляла и притупляла „социальные чувства“, подменяя живое мертвечиной, будучи всегда идеей рабства (худшего, безысходного рабства). Никогда идея бога не „связывала личность с обществом“, а всегда связывала угнетённые классы с верой в божественность угнетателей» (подчёркнуто Лениным).

Марксизм-ленинизм, рассматривая религию как одну из идеологий, выводя её из определённых общественных отношений, подчёркивая её преходящий, исторический характер. Неправильное, искажённое отражение общественных отношений в идеологии происходит тогда, когда сами общественные отношения неправильны и искажены. Как писал Маркс в знаменитой главе «Капитала» о «товарном фетишизме и его тайне»: «Религиозное отражение действительного мира может вообще исчезнуть тогда, когда отношения практической повседневной жизни людей будут выражаться в прозрачных и разумных связях их между собою и с природой. Строй общественного жизненного процесса, т. е. материального процесса производства, сбросит с себя мистическое туманное покрывало лишь тогда, когда он станет продуктом свободно обобществившихся людей и будет находится под их сознательным и планомерным контролем»[397]. По мере того как новые социалистические отношения будут вытеснять старые общественные формы, будет исчезать и мистическое, религиозное отражение действительного мира.

Беспомощность и бессилие человеческого общества перед природой и общественными отношениями, бессилие и беспомощность эксплоатируемых классов в борьбе против эксплоататоров — вот что порождает и поддерживает религию[398]. Класс эксплоататоров находит в религии орудие для защиты эксплоатации и для одурманивания трудящихся. Использование религии как орудия защиты эксплоатации и одурманивания эксплоатируемых — вот что питает, помимо других общих причин, религиозные настроения и в эксплоататорских классах.

«Все и всякие угнетающие классы, — писал Ленин, — нуждаются для охраны своего господства в двух социальных функциях: в функции палача и в функции попа. Палач должен подавлять протест и возмущение угнетённых, поп должен рисовать им перспективы (это особенно удачно делать без ручательства за „осуществимость“ таких перспектив) — смягчения бедствий и жертв при сохранении классового господства, а тем самым примирять с этим господством, отваживать их от революционных действий, подрывать их революционные настроения, разрушать их революционную деятельность».

«Когда общество, — говорит Ленин и в другой статье, — устроено так, что ничтожное меньшинство пользуется богатством и властью, а масса постоянно терпит лишения и „тяжёлые обязанности“, то вполне естественно сочувствие эксплоататоров к религии, учащей „безропотно“ переносить земной ад ради небесного будто бы рая»[399].

Говоря о религии, совершенно необходимо иметь в виду оба указанных важнейших её отличительных признака, неразрывно связанных между собой: её классовое содержание, классовую эксплоататорскую роль и её мистическую форму, содержащийся в религии анимизм, веру в бога, в сверхестественные силы. Забывая о классовой роли религии, мы становимся на позиции буржуазных «свободомыслящих» и «просветителей». Если к тому же упустить из внимания веру в божество как важнейший признак религии и называть религией самые различные чувства и идеи, то легко стать на путь примирения с религией.

Религия складывается из трёх элементов — религиозных или мистических идей, из настроений или чувств и действий или обрядов. «Религию, — говорит по этому поводу Плеханов, — можно определить как более или менее стройную систему представлений, настроений и действий. Представления образуют мифологический элемент религии, настроения относятся к области религиозного чувства, а действия — к области религиозного поклонения или, как говорят иначе, культа». Плеханов далее показывает, что мифологический элемент в религии является по своему содержанию анимистическим, но что анимистические идеи сами по себе ещё не составляют религии. Только в соединении с известными действиями и чувствами они являются религией[400].

Необходимо отметить, что Плеханов, обстоятельно раскрыв формальную сторону религии, очень мало говорит об её классовой сущности. В этом отношении, как и в вопросах борьбы с религией, он не только не развивает дальше положений Маркса и Энгельса, как это сделал Ленин, но по существу дела стоит на просветительской точке зрения, подобно буржуазным свободомыслящим‚ боровшимся с религией, но не доводившим свою борьбу до признания её классовой роли.

Подход, далеко стоящий от марксизма, характерен для Плеханова в вопросе о первобытной религии и о религиях классового общества. Так например возникновение государственных религий Плеханов изображает в следующих чертах: раз возникло правительство, возникают известные отношения между правящими и управляемыми. За правящими признаётся обязанность заботиться о благосостоянии управляемых; за управляемыми признаётся обязанность подчиняться правителям. Кроме того там, где существуют определённые законы, естественно существуют также их профессиональные хранители: законодатели и судьи. И все эти отношения между людьми получают (почему?! — Авт.) своё фантастическое выражение в религии. Боги становятся небесными царями и небесными судьями.

В этих соображениях Плеханова ни слова не сказано о классовой роли религии, о развитии её в процессе классовой борьбы. Плеханов подходит к религии прежде всего и по преимуществу как неправильной теории о природе и обществе, забывая её классовую эксплоататорскую роль. Ленин в статье «Об отношениях рабочей партии и религии» писал:

«Все современные религии и церкви, все и всяческие религиозные организации марксизм рассматривает всегда как органы буржуазной реакции, служащие защите эксплоатации и одурманению рабочего класса». Плеханов же по поводу анкеты, предпринятой журналом «Социалистическое движение» по вопросу об отношении социалистических партий к клерикализму, переводит вопрос в другую плоскость. — «А теория — современный научный социализм, — говорит он, — отвергает религию как порождение ошибочного взгляда на природу и на общество и осуждает её как препятствие для всестороннего развития пролетариата»[401]. Это не марксистско-ленинская установка, а просветительский подход. Этот просветительский подход тесно связан со всем учением Плеханова о религии.

Однако ещё дальше отстоят от правильного марксистского понимания религии попытки рассматривать её, отвлекаясь не только от её классовой роли, но и от присущей ей анимистической идеи бога. Эти попытки ведут к защите религии, и увековечению религии как чего-то неизбежного и необходимого для человеческого общества. В таких случаях обычно берётся какая-либо одна сторона религии, какая-либо одна её черта. Имеются например буржуазные определения религии, которые рассматривают чувство как основной и определяющий момент религии. Немецкий пастор Шлейермахер, выступивший в начале XIX столетия в защиту религии, утверждал, что «истинная религия есть чувство и вкус к бесконечному». Шлейермахер даже утверждает, что каждое здоровое чувство есть по существу религиозное чувство, например чувство любви между супругами. В работе учёного, открывающего в частных явлениях общие законы, Шлейермахер опять видит стремление к вечному и бесконечному, т. е. открывает религию. Отсюда, разумеется, Шлейермахеру ничего не стоит заявить о вечности и неистребимости религии.

Такой же апологетический характер имеет и попытка Льва Толстого отождествить свою религию с моралью. Во всякой более или менее развитой религии мы находим элементы морали: религия направляет действия людей а какую-либо сторону, воспитывая в них определённые настроения. Но это отнюдь не значит, что мораль как таковая сама по себе составляет религию. Мораль может существовать и независимо от религии. Известные нормы поведения будут существовать и в коммунистическом обществе. Лев Толстой смотрит иначе; во всех религиях он пытается найти одно и то же нравственное учение, которое и считает основой религии. Отсюда он делает вывод о ценности и вечности религии.

Фейербах, критикуя старые религиозные идеи, пытался в то же время обосновать новую «религию без бога». Подобно Шлейермахеру, он видит в чувстве основу религии. Энгельс писал по этому поводу: «Фейербах вовсе не хочет упразднить религию; он хочет дополнить её». По учению Фейербаха, религия есть основанное на чувстве сердечное отношение между людьми — отношение, которое до сих пор старалось найти своё истинное содержание в фантастическом отражении действительности, а теперь непосредственно и прямо находит его в любви между «я» и «ты». Религия, очищенная и преобразованная, возводится таким путём в вечную категорию, поскольку отношения людей, основанные на взаимной склонности: любви, дружбе, сострадании и т. д., будут всегда существовать.

Иосиф Дицген, а позже за ним A. B. Луначарский пытались отождествить социализм с религией. Дицген, сам боровшийся с научной поповщиной, в то же время писал в «Религии и социал-демократии»: «До сих пор религия была уделом пролетариата. Теперь, наоборот, дело пролетариата приобретает характер религии, т. е. становится догмой, воспринимаемой верующими всем сердцем и всей душой». Религия, таким образом, идеализируется Дицгеном и попадает в разряд вечных категорий. Тов. Луначарский в эпоху реакции, после революции 1905 г., увлекался упадочными идеями «богоискательства», заявляя без всяких обиняков: «Итак мы утверждаем, что религия жива и будет вечно жить». Он считал, что марксисты должны «обожать» высшие потенции человечества — «всесознание, всеблаженство, всемогущество», видеть в них «бога». Учение о классовой борьбе пролетариата т. Луначарский потому рассматривал как религию, а не как науку; он стоял в те времена на позициях махизма, который отрицает объективный характер законов в природе и общественной жизни и стоит на точке зрения релятивизма, абсолютной относительности научных выводов. Луначарский писал о науке: «В сущности наука вообще не имеет в себе гарантий безусловности своих законов. Милль прав в этом отношении, говоря: Земля и через 10 лет и через 100 лет будет вращаться вокруг своей оси, — мы выражаем лишь величайшую степень вероятности»[402]. Поэтому и в социализм, по тогдашней теории Луначарского, можно лишь верить, можно верить в великие потенциальные силы человечества, но научно доказать победу социализма нельзя.

В настоящее время также нередки случаи, когда буржуазные учёные и белогвардейцы называют марксизм-ленинизм религией, а коммунистическую партию — религиозной сектой.

Энгельс решительно предостерегал против «этимологических фокусов» с расширением понятия религии. Ленин считал увлечение богоискательством и призывы к «социалистической религии» величайшей пошлостью. Грубую ошибку также делают те буржуазные мыслители, которые хотят видеть в науке религию будущего. Так Гюйо в своей книге «Безверие будущего» писал: «Мы можем сказать, что наука — это религия, которая возвращается к действительности, вновь находит свойственный ей путь, вновь находит, так сказать, себя самое» (с. 186). При таком отождествлении религию лишают самого основного её признака — веры в существование сверхестественного мира. Лишь марксистско-ленинское понимание религии является единственно научно-правильным и превращается поэтому в могущественное орудие в борьбе пролетариата против религии и церкви.

7.2. Диалектический материализм как философское обоснование атеизма

Философия материализма наносит сокрушительный удар религиозному мировоззрению. Материализм безусловно отрицает существование сверхестественного, духовного мира. Провозглашая вечность материи и её движения, материализм устраняет идею «сотворения» мира. Материализм раскрывает господствующие в природе и человеческом обществе законы причинности, что устраняет возможность каких бы то ни было чудес. В «Материализме и эмпириокритицизме» Ленин приводит рассуждения епископа Беркли по поводу материи. «На основании учения о материи или телесной субстанции‚ — говорит он (т. e. Беркли), — воздвигнуты были все безбожные построения атеизма и отрицание религии… Нет надобности рассказывать о том, каким великим другом атеистов во все времена была материальная субстанция. Все их чудовищные системы до того очевидны, до того необходимо зависят от неё, что раз будет удалён этот краеугольный камень, — и всё здание неминуемо развалится».

Но только диалектический материализм является до конца последовательной теорией атеизма, т. е. безбожия. Механический материализм не может дать правильной, завершённой теории атеизма; будучи не в силах разрешить ряд вопросов, он оставляет место для лазеек поповщине. История атеизма показывает, что защитники религии пытались опровергнуть правильность материализма, исходя из критики механистических установок некоторых атеистов.

Возьмём например проблему развития. Защитники религии в многообразии мира, в закономерности его явлений видят доказательство бытия бога. Существуют так называемые «доказательства» бытия бога: космологическое и телеологическое. Первое сводится к утверждению, что мир сам по себе не мог ниоткуда взяться и поэтому его сотворил бог; второе «доказательство» состоит из утверждения, что бог обязательно существует, так как в мире всё устроено прекрасно и целесообразно. Как же разрешается проблема развития в диалектическом материализме и механическом материализме? С точки зрения диалектического материализма многообразие мира есть результат сложного его развития с переходом одних качеств в другие, причём качества имеют свои специфические законы. Другую картину развития даёт механический материализм. Проблема перехода количества в качество и обратно, проблема «скачка» устраняется механическим материализмом. Всё сводится к механическому движению молекул, атомов, электронов, из этого движения надо суметь объяснить в конце концов и жизнь общества, так как весь мир по существу представляет одно качество.

При такой точке зрения нет необходимости в развитии, в эволюции как таковой, всё дело сводится к механическому соединению атомов. Это соединение может произойти как в одно мгновение, так и в течение веков, тысячелетий. Механический характер такого соединения не устраняется из-за продолжительности срока. Но в таком случае весь мир с его величайшим многообразием объясняется как результат какого-то случайного соединения материи. Так например великие материалисты древности, боровшиеся против религии, Демокрит и Эпикур стояли на механистической точке зрения по вопросу об образовании мира.

В XVIII столетии атеист Гольбах тоже выводил всё многообразие мира из механического движения материи, не указывая перехода одного качества в другое, и возникновения особых принципиально различных между собой форм движения. На той же в сущности точке зрения стоят и современные механисты — например тт. И. И. Степанов, Серебряков и др. Защитникам религии нетрудно бороться с подобной теорией особенно в свете новейших достижений естествознания. Для этой борьбы они вводят «разумное начало» в качестве устроители мира.

Возьмём далее механистическое разрешение проблемы взаимоотношения бытия и мышления. История материализма знает несколько способов механистического разрешения этой проблемы. Сущность их сводится опять-таки к отрицанию «качества», к отрицанию «скачка», к неумению понять такое единство противоположностей как единство бытия и мышления. Греческие материалисты Демокрит и Эпикур единство противоположностей свели к тождеству мышления с бытием. Мышление они рассматривают как результат движения атомов «духа», наиболее подвижных и лёгких, напоминающих собой атомы огня. Процесс познания они объясняют тем, что излучаемые предметами изображения попадают в человека и соответствующим образом действуют на «дух» и «душу». Сновидение есть результат действия этих же изображений. Следовательно можно сделать вывод: раз человек видит во сне богов, значит они действительно существуют. Так благодаря механистическому разрешению проблемы взаимоотношения бытия и мышления, Демокрит и Эпикур протягивали руку самой настоящей поповщине.

Возьмём, дальше, атеизм Спинозы. Там, где выпирает наружу механический материализм Спинозы, там усиливается значение теологических, богословских привесок его философии. Проблему мышления и протяжения Спиноза разрешает механистически. Выводя атрибуты из единой субстанции, Спиноза утверждает, что каждый атрибут — в том числе и мышление — в своём роде первичен и бесконечен, не может быть выведен или объяснён из другого. Категория скачка, переход количества в качество, единство противоположностей в спинозовском учении об атрибутах устраняется. Отсюда вывод о вечности и самостоятельности мышления, т. е. духовного мира.

Следуя идеализму Гегеля, и меньшевиствующий идеализм Деборина, разумеется, тоже не смог дать законченной системы атеизма. Деборинская школа не сумела гегелевскую идеалистическую диалектику перевернуть с головы на ноги, понять её материалистически. У Гегеля саморазвивающаяся идея содержит сама в себе все категории, как и подобает абсолютному разуму, т. е. господу богу, с которым Гегель отождествляет идею. Нельзя было просто без материалистической переработки принять гегелевский метод, как это сделали деборинцы. Отсюда формальный, идеалистический подход деборинцев к категориям, подчёркивание их саморазвития, т. е. постоянное абстрагирование их от действительности. Отсюда отождествление действительности бытия с идеями о бытии, что вносило в писание деборинцев дух поповщины, несмотря на материалистическую терминологию. Не преодолев материалистически гегелевской диалектики, деборинцы не могли разбить до конца механического материализма и не могли разумеется дать законченную систему атеизма. Только диалектический материализм, марксистско-ленинская философия, опирающаяся на все достижения научного знания, даёт логически завершённую систему атеизма, не оставляя ни одной лазейки для поповщины.

Что касается идеалистических философских систем, то все они благодаря своему анимистическому содержанию являются более или менее откровенной поповщиной и используются защитниками религии для апологетических целей. То же самое необходимо сказать и про агностицизм во всех его видах. Не разрешая основного вопроса о взаимоотношении мышления и бытия, пытаясь доказать принципиальную невозможность такого доказательства, агностицизм предоставляет решать этот вопрос вере, являющейся основным методом религиозного мышления. Агностицизм Канта в «Критике чистого разума» прекрасно уживается с его религией в «Критике практического разума». Махистская «экономия мышления» приводит также и махистов к воспеванию религии. В «Материализме и эмпириокритицизме» Ленин останавливается на борьбе И. Дицгена против «дипломированных лакеев поповщины»‚ против примиренческих шарлатанов со всеми кличками спиритуалистов, сенсуалистов, реалистов и т. д., и т. п.: «„Научная поповщина“ идеалистической философии есть простое преддверие к прямой поповщине‚ — писал он, — серьёзнейшим образом стремится подсобить религиозной поповщине». «В особенности область теории познания, непонимание человеческого духа является такой вшивой ямой, в которую кладёт яйца и та и другая поповщина»[403].

7.3. Происхождение и развитие религиозных верований

Диалектический материализм даёт не только философское обоснование атеизму, он не только опровергает бытие духовного мира, но и является вернейшим методологическим орудием в разрешении вопроса, как появилась самая вера в существование духовного мира. Марксистско-ленинская теория происхождения и развития религиозных верований среди всех других теорий является единственно правильной, логически законченной атеистической теорией. Теории происхождения религии, связанные с идеалистической философией, построенные на идеалистической методологии, неизбежно несут в себе идеалистические червоточины и открывают лазейки для поповщины.

В «Капитале» Маркс писал про староазиатское и античное общества: «Эти старые общественно-производственные организмы несравненно более просты и ясны по своему устройству, чем буржуазный… Условие их существования — низкая ступень развития производительных сил труда и соответственная связанность отношений людей в рамках процесса, созидающего их материальную жизнь, а вместе с тем связанности всех их отношений друг к другу и к природе. Эта реальная связанность отражается идеально в древних естественных и народных религиях».

Религия, как показывают праархеологические и этнографические данные, возникла ещё в доклассовом обществе, в эпоху первобытного коммунизма. «Реальная связанность», о которой говорит Маркс в связи с староазиатским и античным обществом, является отличительной чертой и у первобытного общества, где налицо беспомощность первобытного дикаря перед силами природы и гнёт естественно-родовых связей. Первобытная община в борьбе против природы и других общин связывает деятельность своих членов сотнями запретов (табу), регулирует каждый их шаг. Первобытная религия является фантастическим отражением этой «связанности» в форме веры в духов, поддерживает и закрепляет её. Таким образом в первобытном обществе, как и в позднейших экономических формациях, основой для возникновения религии являются социально-экономические отношения. Это не значит, что для всех моментов первобытной религии, например для тех или других магических обрядов, нужно искать обязательно объяснения в экономических причинах. Но все эти «первобытные глупости», как выражается Энгельс в письме к Конраду Шмидту[404], могли удержаться в системе идеологии только на почве первобытных общественных отношений. Они играли определённую социально-экономическую роль, поддерживая и закрепляя в первобытной общине «связанность» отношений людей друг к другу и к природе.

В какие же внешние формы выливалась первобытная религия.

Религиозные верования австралийцев, являющихся в настоящее время наиболее отсталым народом на земном шаре и имеющих тотемистическую организацию общества, представляют собой тотемизм, тесно связанный с анимизмом, с одухотворением всех предметов и с магией. Поскольку тотемистические верования являются идеологической надстройкой над довольно сложными уже экономическими отношениями и безусловно представляют собой явление более позднее, чем анимизм, мы можем сделать вывод, что именно анимизм и магия составляли первобытную форму религии. К этому выводу нас заставляют притти и археологические раскопки наиболее ранних погребений, свидетельствующих о наличии веры в существование после смерти. Анимистические представления и первобытная магия должны были возникнуть на базисе низкого экономического состояния первобытной общины, они явились отражением бессилия общины перед природой, отражением того гнёта, в котором держала первобытная община всех своих членов.

Внешних поводов для возникновения веры в существование душ и духов было много.

Такие явления, как сон, обморок, смерть, сновидения, и даже такие, как тень, отображение в воде — могли привести при известных условиях к идее о существовании «двойника», «души», духа. Но и эти все явления стали действовать в известном направлении только при определённом состоянии производительных сил, только на базисе определённых соцэкономических отношений. Первобытная религия, населявшая окружающий мир душами и духами, которые связывали якобы все отношения людей друг к другу и к природе, явилась таким образом фантастическим отражением реальной связанности людей в первобытной общине.

Первый период существования человеческого общества безусловно был периодом безрелигиозным, не было тогда и анимистических представлений. Появление человека в сновидении воспринималось скорее всего как появление действительного человека. Отсутствовали факты частого и систематического наблюдения над смертельно ранеными животными, теряющими свою кровь. Это могло бы привести к вере, что в крови находится оживляющая сила, душа. Все эти факты стали действовать в направлении, способствовавшем возникновению идеи «души» на той ступени хозяйственного развития, когда появились стоянки, когда развитие примитивной техники дало возможность наряду с собирательством приступить к ведению охотничьего хозяйства. Сопоставление разложившегося на стоянке трупа сородича с появлением его в цветущем виде в сновидении могло привести к идее существования какого-то двойника, живущего и после смерти человека. Ряд других фактов приводил к мнению, что этот двойник при жизни человека обитает в нём самом, что сон, болезнь, обморок есть такое состояние, когда «душа» покидает тело. Затем по аналогии с человеком приписывались души и вообще всем предметам природы. Бессилие перед природой, жизнь полная опасности приводила к вере, что мир наполнен злыми духами, приносящими разные несчастья, болезни, смерть. Чукчи например верят, что злые духи «келет» (единственное число келе — «убийца») нападают на людей, подстерегая одиноких путников. Есть «келе кашля», есть «келе сифилиса» и т. п. По верованиям гольдов злые духи — «альба бусеу» — заманивают людей в глухие места в лесу, в омуты, похищают у людей души, напускают всевозможные болезни и т. д.

С развитием производительных сил всё более и более углубляется разделение труда по возрасту и полу; руководящие функции переходят к старшему поколению, хранителю уже накопленного к этому времени общиной хозяйственно-производственного опыта. Старики-деды — руководители производственного процесса, советчики, учителя подрастающего поколения. Таковыми должны быть и духи, которыми становятся души умерших дедов-предков. Духи-предки — невидимые блюстители традиций, обычаев и правил. Нарушение правил хозяйственно-производственного опыта приводило нередко к несчастью, к гибели. Это объясняется как месть со стороны духов-предков.

Как показывают данные этнографии, поколение стариков в современном австралийском обществе, имеющем тотемистическое устройство, пользуется большими правами и привилегиями по сравнению с поколением охотников, подростков и женщин.

Чтобы удержать такой порядок вещей ненарушенным, мало способов прямого воздействия. В австралийском обществе за нарушение запретов применяется смертная казнь или изгнание из общин, что собственно равносильно смертной казни, — на помощь приходит мир духов, мстительных и требовательных, незримо присутствующих, всё видящих и от которых следовательно нельзя скрыть нарушение законов и правил.

Кроме того, в первобытной религии мы находим магические действия. Под первобытной магией подразумеваются действия, которые основываются на убеждении, что подобное или сходное может вызвать подобное (магия сходства) или что действие над предметом, который находился в соприкосновении с другим предметом или является частью последнего, оказывает влияние на этот второй предмет (магия контакта). Магия называется отрицательной или негативной, когда на основании её запрещают совершать те или иные действия. Примерами положительной магии сходства может служить способ вызывания дождя у африканских негров. Старшина или колдун забирается на крышу хижины и льёт оттуда на землю воду, в полной уверенности, что таким же образом польётся с неба дождь, ибо сходное вызывает сходное.

Магия вырастала на той же почве социально-экономических отношений, как и анимизм. Вообще вся система магических действий и запретов является для дикарей величайшей школой муштровки благодаря которой сохраняется незыблемым установившийся порядок вещей. Негативная магия (табу), запрещающая женщинам и молодым охотникам употреблять в пищу многие виды добычи и т. п., идёт на пользу старшему поколению, которое поэтому заинтересовано в поддержании и закреплении этой системы магии в целом. Нет сомнения, что на выработку магии повлияла охотничья практика, с подражанием животным и птицам во время подкрадывания к ним. Например австралийцы, охотясь на эму, держали над своей головой на палке голову птицы. В магии человек не упрашивает духов, a заставляет действовать по своему желанию. Магия не знает ещё капризов и личной воли духов. Магия возникает в ту пору, когда первобытная община всецело владеет и подчиняет себе всех своих членов, в том числе и старшие поколения.

Мы изложили анимистическую теорию происхождения религии в свете марксизма-ленинизма. Буржуазные исследователи происхождения религии Тэйлор и Спенсер, как или последователи, вроде Вунта, Фрэзера, хотя дают нам богатый фактический материал по истории религии, но стоят на идеалистической точке зрения. Происхождение анимистических идей рисуется ими как результат умственного процесса, совершающеюся в голове «дикаря-философа».

Но серьёзнейшие ошибки и извращения в понимании анимистической теории мы находим также у Плеханова, Кунова, Степанова и Богданова.

Вопрос о происхождении анимизма Плеханов затрагивает в своей первой статье «О так называемых религиозных исканиях в России». Плеханов не даёт здесь подлинно-марксистского анализа. Он ничего не говорит о социально-экономических отношениях в первобытном обществе, об отношениях людей друг к другу в процессе производства. Плеханов ограничивается упоминанием о слабом развитии производительных сил, но не указывает, как это слабое состояние производительных сил определяет производственные отношения в первобытном обществе.

Плеханов нигде не говорит также и о том, какую социальную роль играла первоначальная религия. Плеханов в первой статье о религии пишет: «На известной стадии культурного развития анимистические представления и связанные с ними настроения срастаются с нравственностью, в широком смысле этого слова, т. е. с понятиями людей о своих взаимных обязанностях»[405]. По Плеханову получается, что на первых порах на анимистические представления не оказывала никакого влияния социально-экономическая жизнь первобытной общины. Они возникали, по Плеханову‚ в результате обдумываний и рассуждений дикаря, ради какого-то «чистого знания», ради удовлетворения его любознательности. Ход рассуждений Плеханова, как видим, идеалистический; так объяснял возникновение и развитие анимистических идей и Тэйлор. Плеханов пишет о первобытном человеке: «Его производительные силы мало развиты; его власть над природой ничтожна. В основе всех фантастических объяснений жизни природы лежит суждение по аналогии. Наблюдая свои собственные действия, человек видит, что им предшествуют соответствующие им желания, или, — чтобы употребить выражение более близкое к его образу мыслей, — что эти действия вызываются этими желаниями. Поэтому он думает, что и поразившие его явления природы были вызваны чьей-то волей. Предполагаемые существа, волей которых вызываются поражающие его явления природы, остаются недоступными для его внешних чувств. Поэтому он считает их подобными человеческой душе, которая, как мы уже знаем, невещественна в указанном выше смысле, и т. д.».

Кунов в своей книге «Возникновение религии и веры в бога» совершает ту же ошибку, что и Плеханов. Он ничего не говорит об экономической структуре первобытного общества, не затрагивает вопроса о том, какую роль в первобытном обществе играет религия. Возникновение анимизма Кунов связывает с охотничьим хозяйством таким образом: охотники, наблюдая смертельно раненое животное, видели, что с потерей крови из животного уходит жизнь; отсюда они делали вывод, что в крови помещается какая-то жизненная сила, душа. Сновидения, обмороки, эпилепсия и другие подобные явления укрепляли веру в существование душ. При таком объяснении, у Кунова, как и у Плеханова, религия отрывается от экономических отношений, превращается в теорию, не имеющую непосредственно касательства к экономической жизни первобытной общины.

На этих же позициях по существу стоял и т. Степанов. В его «Очерках развития религиозных верований» мы напрасно стали бы искать рассуждений o производственных отношениях первобытного общества. Ничего не говорится и о социальной роли анимизма. Что касается магии, то о ней вовсе умалчивается. И Кунов и т. Степанов в своих работах касаются хозяйственно-технических моментов, повлиявших на возникновение идеи «души». Кунов говорит об охоте, Степанов о стоянках, об охоте, о пользовании орудиями труда. Но ни тот, ни другой ничего не говорят о производственных отношениях, о самой общине, её экономической структуре. Механистический подход т. Степанова ярко сказывается в данном случае. Первобытное общество рассматривается не как определённое качественное своеобразие, органическое целое; берётся механически одна её сторона, хотя и весьма важная, именно техника способа производства. Эту же ошибку совершает Степанов и в вопросе о происхождении тотемизма, когда опять ничего не говорит о производственных отношениях.

А. Богданов сделал попытку дать социальное обоснование анимизма, выступив с так называемой авторитарной теорией[406]. Тов. Бухарин, находящийся, как известно, под сильнейшим влиянием Богданова, заявляет в своей «Теории исторического материализма», что он присоединяется к богдановской теории. Авторитарная теория сводится в основном к утверждению, что анимизм возникает только при патриархально-родовом строе. Окружающий мир воспринимается людьми в процессе развития их «социально-организованного опыта», по аналогии с общественными отношениями, в которые вступают между собой, согласно теории Богданова, патриархи-распорядители, организаторы труда и исполнительская масса. Все предметы природы и люди мыслятся поэтому как исполнительская масса, роль же организаторов играют «души» всех вещей природы. Идеализм этой богдановской теории блестяще раскрыт Лениным в его «Материализме и эмпириокритицизме», который показал, что вера в леших, домовых, хотя является «общезначимым» «социально-согласованным опытом» широких масс, не соответствует объективной действительности, что такое объяснение не говорит о действительных общественных отношениях и об эксплоататорской роли религии. Этнография опровергает теорию Богданова фактами существования анимизма у народов до патриархально-родового строя, например у австралийцев, имеющих тотемистическую организацию общества.

Кроме тэйлоро-спенсеровской анимистической теории происхождения религии имеется ещё целый ряд других буржуазных теорий. B середине XIX столетия выступил английский учёный Макс Мюллер с натуралистической теорией, сущность которой сводится к утверждению, что объектом первоначального религиозного культа явились силы природы, что религия началась с поклонения солнцу. Данные этнографии показали несостоятельность этой теории: силы природы действительно становятся объектами обожествления, но на более поздней стадии экономического развития, чем первобытный коммунизм, а именно у народов земледельческих и пастушеских.

В последние десятилетия выдвигаются новые реакционные теории происхождения религии. Так отцы так называемой «прамонотеистической» теории, Андрью Лэнг, а вслед за ним патер Шмидт, ныне уже носящий красную кардинальскую шапку, утверждают, что первобытная религия есть чистейший монотеизм, вера в единого бога, «всезнающего, всемогущего творца и устроителя мира, носителя морального начала». Эта теория является замаскированным доказательством бытия бога. Близко к теории прамонотеизма стоит «преанимистическая» теория, утверждающая, что анимизму предшествовала вера в существование безличной силы. Безличная сила-де разлита всюду, она входит во все предметы: людей, животных, растения, камни и т. д., в одни предметы больше, в другие меньше. Легко видеть, что такая безличная сила мало чем отличается от безличного разума пантеистов, от безличного бога любви Толстого. Этнографические данные показывают, что существующая у некоторых первобытных племён вера в саму «силу» развивается из анимистических верований.

В нескольких словах остановимся ещё на теориях биологического порядка; эти теории выводят религию из «прирождённых» свойств человека.

Такова например психологическая сексуальная теория Фрейда, o которой уже упоминалось (гл. 3, 6)[407]. По Фрейду, религия вырастает на основе сдерживаемых человеческим обществом естественных инстинктов человека: инстинкта размножения, инстинкта разрушения и насилия, причём, может быть, даже второй инстинкт является разновидностью первого. Тем самым сам собою напрашивается вывод о вечности религии. Глава первобытной орды, как рассказывает Фрейд, изгонял из орды всех подрастающих самцов, чтобы жить одному с женщинами, но затем был убит молодыми самцами. Между последними начались из-за женщин постоянные драки, и тогда они установили, — как завет убитого отца, — не прикасаться к женщинам своего рода. Любовь и ненависть, питаемые к отцу, были перенесены на животных, являвшихся «тотемами». Эта сексуальная теория происхождения религии противоречит этнографическим данным. Фрейдовское утверждение о существовании когда-то человеческой орды из взрослого самца, десятка самок и детей также не находит подтверждения ни в этнографии, ни в праархеологии.

Теории биологического порядка на первый взгляд кажутся материалистическими, но по существу дела являются идеалистическими, потому что они собственно не имеют дела с обществом. Эти теории отправляются от психологии индивидуума, возникающей и развивающейся на основе какого-либо неизменного биологического свойства[408].

Мы не можем здесь подробно останавливаться на развитии культа животных — покровителей племени (тотемизм) и на переходе от поклонения этим животным-духам к культу предков. Отметим только, что вместе с развитием родового строя зависимость людей от главы рода получает своё отражение и в религии. С развитием земледелия и скотоводства духи-предки сперва заимствуют те или другие черты от явлений природы, а затем становятся богами природы. Зависимость от природы получает фантастическое отражение в том виде, что один дух по преимуществу начинает «заведывать» солнцем, другой — дождём и грозой, третий — ветром и т. д. Крестьянство, подавленное эксплоатацией феодалов и стихиями природы, создало себе целые «штаты» духов — спецов по агрономии и ветеринарии. Беспомощное положение русского крестьянства, эксплоатируемого веками дворянами-помещиками, выступавшего перед природой с примитивной прадедовской техникой, нашло фантастическое отражение в вере в существование различных святых: по ветеринарной части содействуют Фрол и Лавр — лошадники. Егорий-скотопас, Никита-гусятник и т. д. По агрономии — Наталья-овсянница, Никита-репорез, Никола-кочанный, Елена-длинные льны, Прасковья-трепальница и т. д.

Происходящее объединение племён в государственные организации, с возвышением одного какого-либо племени и роли завоевателя и объединителя, находит фантастическое отражение в соответствующих изменениях в мире духов. Боги племени-завоевателя становятся главными богами. Боги подчинённых племён получают роли второстепенных богов или низводятся на положение героев.

Но государственные религии древнего мира, как и все религии эксплоататорского строя, выполняли в то же время и другую функцию — они возводили на высоту божественного установления классовое неравенство, все ужасы рабства, эксплоатацию свободных трудящихся масс, их политическое бесправие.

Так классовое деление древнеиндийского общества, осуждавшее плебеев-судр и париев на вечную зависимость и кабалу, откровенно освящалось брахманизмом, учившим, что брахманы произошли из головы Брамы, войны — из его рук, каста вайсиев — из его бёдер, а судры — из его ног. К презренным же «париям» Брама не имеет никакого отношения, и потому они ниже стоят, чем животные, одно только прикосновение к ним уже оскверняет благородного человека. Древнегреческие князья-феодалы беспощадно эксплоатировали трудовое крестьянство, вели свою родословную непосредственно от богов и богинь. Они называли себя «лучшими» (aristoi), в то время как трудящиеся были «худыми» (kakoi). То же самое мы видим и в древнеегипетской религии. Про фараона говорили, что он тот же бог, что он «живёт от существа всякого бога, он пожирает его внутренности».

Для феодального общества средневековья типичен бог в виде короля-сюзерена, со свитой малых богов, ангельских сил и святых, бог, олицетворяющий собою феодальное неравенство и эксплоатацию, основанную на крепостном труде. Святость и ненарушимость принципа феодального неравенства подчёркивается тем, что сверхестественный мир так же строго делится по рангам, как и мир земной. Так например ангельские силы вокруг христианского средневекового бога разбиты на девять разрядов: серафимы, херувимы, ангелы власти, ангелы престола, архангелы-ангелы и т. д.

Уже государственные религии древнего мира содержали в себе зародыши монотеизма, единобожия. Одним из путей развития монотеистических идей явилось отражение в религии организации деспотических монархий древнего мира. Так победа Фив в древнем Египте над другими сильнейшими городами высоко превознесла бога Амона. Он считается уже предвечным творцом мира, он владыка богов. То же самое мы видим в древневавилонской религии. Победа Вавилона выдвигает на первое место вавилонского бога — Мардука.

Таким же отражением деспотической организации явился и еврейский бог — воинственный и мстительный Иегова.

Но решающую роль в выработке идей об едином боге сыграло товарное хозяйство с стихийными силами его рынка. Слепая стихия рынка господствует над людьми. Неощущаемая физически, роковая и грозная власть товарного производства над обществом, его создавшим, получает отражение в виде веры в абстрактного, безличного бога, всеобъемлющего, всевидящего и всемогущего. Замаскированному характеру тягчайшей эксплоатации и рабства в капиталистическом обществе в виде свободного труда, «демократическим свободам» соответствует религиозное учение о равенстве всех людей перед господом.

Эти особенности религии капиталистического общества тонко отметил Маркс. Он писал в «Капитале»: «Для общества товаропроизводителей характерно общественно-производственное отношение, которое состоит в том, что продукты труда являются здесь для них товарами, т. е. стоимостями, и что отдельные частные работы приравниваются здесь друг к другу в этой единообразной форме как одинаковый человеческий труд, — для такого общества наиболее подходящей формой религии является христианство c его культом абстрактного человека, в особенности в своих буржуазных разновидностях, каковы протестантизм, деизм и т. д.». Об этом же самом говорит Энгельс в «Анти-Дюринге»: «На дальнейшей ступени развития вся совокупность естественных и общественных таинственных сил переносится на одного всемогущего бога, который в свою очередь является лишь отражением абстрактного человека».

Это отражение абстрактного человека нашло наиболее полное выражение в христианстве. Но, говоря о последнем, необходимо помнить, что христианство само в соответствии с изменениями в социально-экономических отношениях принимало ту или другую свою разновидную форму. Есть существенные различия между первоначальным христианством, средневековыми его формами, каковыми являются католичество и православие, и позднее нарождающимися буржуазными разновидностями христианства, в виде например протестантизма или деизма.

Но эти различия разумеется не мешают играть христианским религиям, подобно всякой другой религии, гнуснейшую роль защиты и оправдания эксплоатации. «Первоначальное христианство в основном является религией распадающегося рабского хозяйства, — писал Энгельс в „Некрологе Бруно Бауэра“». — «Во всех классах должно было находиться известное количество людей, отчаявшихся в материальном освобождении и искавших себе возмещение в духовном освобождении — утешения в сознании, которое спасало их от полного отчаяния». Среди этих людей, страстно тосковавших по утешению, страстно желавших бежать от этого действительного мира в мир идеальный, большинство вербовалось из рабов. Во время этого-то всеобщего экономического, политического, умственного и морального разложения и выступило христианство. Раннее христианство, распространявшееся прежде всего среди низших слоёв народа, античного пролетариата и рабов, по которым сильно ударил экономический кризис, явилось идеологией упадка, беспомощности и отчаяния. Призывая верующих к небесному царству, христианство оставляло нетронутым царство земное, наоборот, оно приучало в страданиях и тягостях жизни, зависевших от порядка земного царства, видеть средство к спасению. В фантастическом образе страдальца-бога, добровольно принимавшего смерть и торжествующего только после смерти, отразилась беспомощность угнетённых классов греко-римского общества эпохи распада рабского хозяйства, не сумевших выступить на борьбу против существующих порядков с действительно революционными мерами.

Каутский в своих работах «Происхождение христианства» и «Предшественники социализма» идеализировал христианство и религию, приписывая первоначальному христианству революционный характер и считая, что всё зло в христианстве происходит только от церкви, клира. Такое разграничение роли религии и церкви типично для социал-демократии и является примирением с религией как с таковой. Христианство, проповедывавшее свободу духа, вело к закрепощению тела, освящало рабство, насилие и эксплоатацию. Вот почему там, где широко развились товарные отношения, христианство в руках эксплоататоров явилось испытаннейшим орудием закабаления и одурманивания трудящихся масс[409].

Такие же корни в классовой структуре общества можно проследить и на происхождении двух других наиболее распространённых наравне с христианством религий: буддизме и исламе. Буддизм, с его отрицанием всякой борьбы и вообще жизни как источника разочарований и страдания, явился в первоначальной своей форме выражением распада индусского феодального общества и развития торгового капитала, происходивших в IV–V вв. до нашей эры.

Буддийская религия со своим учением об отказе от классовой борьбы отражала настроения и трудящихся масс, бессильных бороться против гнёта эксплоатации. Буддийская «нирвана» затушёвывает классовую борьбу, освящая как высший идеал беспомощность и покорность. Вот почему в настоящее время буддизм в таких капиталистических странах Востока, как например Япония, пользуется щедрой поддержкой со стороны правящего класса.

Ислам, третья наиболее распространённая религия, явился идеологическим выражением тех социально-экономических переворотов, которые происходили в Аравии в VI в. Объединительные тенденции торгового капитала нашли идеологическое выражение в новой религии, выдвигавшей веру в единого бога вместо племенных богов-первопредков. Торговый капитал подчинил и закабалил как бедуинов-кочевников, так и соседние народы. Аллаху были приданы черты верховного купца: «Бог купил у верующих жизнь их и имущество их, платя им за них раем». Ислам стоит вечно на страже эксплоататорского строя. Коран поучает: «Не засматривайся очами твоими на те блага, какими наделяем мы некоторые семейства из них, на этот цвет дальней жизни» (XX, 131).

Как и всякая другая религия, ислам защищает эксплоататорский строй, освящает старые устои быта и жизни и потому используется сейчас врагами пролетариата в качестве испытанного орудия борьбы против социалистического строительства, против пятилетки.

Из вышесказанного видно, что «идея бога», — как писал Ленин Горькому, действительно всегда «связывала угнетённые массы верой в божественность угнетателей», закрепляла придавленность трудящихся масс, примиряла их с гнётом и эксплоатацией, гасила классовую борьбу. Но в то же время в истории известны факты, когда освободительные и революционные движения совершались под флагом религии. Об этом Ленин в том же письме к Горькому писал: «Было время в истории, когда, несмотря на такое происхождение и на такое действительное значение идеи бога, борьба демократии и пролетариата шла в форме борьбы одной религиозной идеи против другой, но и это время давно прошло. Теперь в Европе и в России, всякая, даже самая утончённая, самая благонамеренная защита или оправдание идеи бога есть оправдание реакции» (подчёркнуто Лениным).

Почему и как это происходило? Борьба буржуазной демократии против феодализма была борьбой одного эксплоататорского класса против другого. Поскольку религия феодального общества освящала и закрепляла феодальные порядки, революционная буржуазия принуждена была обратиться к критике религии, несмотря на то, что религия освящала принципы частной собственности и эксплоатации. Эта критика приводила некоторых идеологов буржуазии к атеистическим выводам. Но классовые интересы заставляли новый эксплоататорский класс держаться за религию как за орудие эксплоатации. В этом отношении просветительская философия Вольтера типична и характерна для всех периодов классовой борьбы капитала с феодализмом. Ненависть Вольтера к католической церкви, столь ярко выраженная в возгласе «ecrasez I’infâme» («раздавите гадину»), прекрасно уживалась с его воинственным отношением к атеизму, подрывавшему всякую религию. Вольтер не скрывал, что религия является самой прочной уздой для народа.

Новые эксплоататорские классы боролись за такой порядок мира, который не устранял корней религии, а наоборот, укреплял их. Вот почему чаще всего борьба буржуазной демократии с феодализмом, вызывавшая критику феодальной религии, сама велась в форме религиозной борьбы. Благодаря господству религиозного мышления в обществе критика существующих социально-экономических порядков и религии, поддерживающей эти порядки, велась также в религиозной форме, в форме борьбы за лучшую религию.

Были в истории факты, когда и нарождающийся пролетариат вёл классовую борьбу под флагом религии. И в настоящее время отсталые слои пролетариата пытаются вести её в форме христианского социализма, участия в христианских профсоюзах и т. п. Все эти факты говорят о слабости и отсутствии классовой сознательности у пролетариата или у отдельных его прослоек, говорят о том, что пролетариат в данном случае находится под влиянием классово чуждой идеологии. В результате получается, что религиозные лозунги и установки дезорганизуют трудящиеся массы, отвлекают их от действительной классовой борьбы и по существу дела играют не революционную, а контрреволюционную роль.

7.4. Буржуазный и пролетарский атеизм

Атеизм — мировоззрение‚ отрицающее существование сверхестественного мира, — также имеет в качестве своей причины экономические отношения. Атеистические идеи и системы развивались в процессе классовой борьбы. Так атеистические идеи древнего греческого мира явились идеологическим выражением той борьбы за власть, которую вёл торговый капитал древности с землевладельческой феодальной знатью.

Английский материализм и атеизм XVII в., как указывал Энгельс, был аристократического происхождения, являлся выражением борьбы высшей аристократии против верующей буржуазии, одерживавшей победы. Но в основном атеизм нового времени вырос на почве борьбы нового, идущего к власти капиталистического класса против феодального мира. Однако буржуазный атеизм как идеология нового эксплоататорского класса не мог дать последовательную атеистическую систему; он носит на себе черты половинчатости и компромисса.

Энгельс в «Очерках критики политической экономии» вскрывает социально-экономические причины половинчатости и непоследовательности буржуазного атеизма: «XVIII в., — писал Энгельс, — век революции, революционизировал и экономию, но подобно тому, как все революции этого столетия были односторонни и увязали в противоречиях, подобно тому, как абстрактному спиритуализму был противопоставлен абстрактный материализм, монархии — республика, божественному праву — общественный договор, так и экономической революции не удалось выйти за пределы этого противоречия. Всюду остались те же предпосылки, материализм не тронул христианского презрения и унижения человека и только вместо христианского бога противопоставил человеку как абсолют природу; политика и не подумала исследовать предпосылки государства как такового; экономии не приходило в голову поставить вопрос о правомерности частной собственности».

Буржуазный атеизм нового времени носит узко просветительный характер. Буржуазный атеизм не выходит из идеалистического круга представлений о происхождении религии, её корнях и способах борьбы с нею. Религия есть обман жрецов, использовавших невежество народных масс, — такова отправная установка буржуазного атеизма в его практической деятельности. Ленин писал в статье «Об отношении рабочей партии к религии» o буржуазном атеизме: «Почему держится религия в отсталых слоях городского пролетариата, в широких слоях полупролетариата, а также в массе крестьянства? По невежеству народа, отвечает буржуазный атеист, радикал, или буржуазный материалист. Следовательно, долой религию, да здравствует атеизм. Распространение атеистических взглядов есть главная наша задача. Марксист говорит: неправда. Такой взгляд есть поверхностное, буржуазно-ограниченное культурничество».

Идеалистическая по существу система буржуазного атеизма может привести и приводит к чисто административным мерам борьбы против религии. Поскольку буржуазный атеизм рассматривает, что обман, мошенничество жрецов над невежественными массами, будучи закреплено законодательством, создаёт религиозную систему, то борьба с религией рисуется весьма в упрощённом виде. Взамен законов, закрепляющих религию, необходимо издать пару-другую законов, запрещающих её, — и всё будет кончено. Так был издан в эпоху Великой французской революции мелкобуржуазными политиками, действовавшими в духе указанной теории, декрет о замене феодальной католической религии новой, буржуазной религией разума. Первый параграф декрета Конвента 18 флореаля II года о культе верховного существа гласил: «Французский народ признаёт существование верховного существа и бессмертие души».

Анархические проекты «запрещения» религии ведут теоретическое происхождение от этого же круга идей. Левые загибы в антирелигиозной борьбе, имевшие место и у нас в эпоху строительства социализма, ничего общего не имеют с учением марксизма-ленинизма о борьбе с религией и, наоборот, сродни теориям буржуазного атеизма.

Тем не менее французские атеисты XVIII в. Гольбах, Гельвеций, Дидро и др. дали в своих произведениях убийственную критику религиозного мировоззрения и в частности христианства. Энгельс, затем Ленин в статье «Социализм и религия» и в письме в редакцию журнала «Под знаменем марксизма» указывают на необходимость использования в современной антирелигиозной борьбе пролетариата боевую атеистическую литературу французских материалистов.

В отличие от буржуазного атеизма, половинчатого и компромиссного, изъеденного червоточиной идеализма, — марксизм-ленинизм является последовательной до конца теорией пролетарского атеизма. Рассматривая в существовании самой капиталистической системы основную причину существования религии в настоящее время, марксизм-ленинизм борьбу против религии подчиняет классовой борьбе пролетариата против капитала.

«Борьбу с религией, — формулирует эту точку зрения Ленин, — нельзя ограничивать абстрактно-идеологической проповедью, нельзя сводить к такой проповеди. Эту борьбу надо поставить в связь с конкретной практикой классового движения, направленного к устранению социальных корней религии». Эта основная принципиальная установка ленинизма в вопросе борьбы против религии является дальнейшим развитием и углублением, на основе практики рабочего движения, положений, высказанных ещё Марксом в «К критике гегелевской философии права». «Упразднение религии, как призрачного счастья народа, — писал Маркс, — есть требование его действительного счастья. Требование отказаться от иллюзий в своём положении есть требование отказаться от положения, которое нуждается в иллюзиях. Критика религии есть следовательно в зародыше критика той юдоли плача, священным ореолом которой является религия. Критика сорвала воображаемые цветы с цепей не затем, чтобы человек носил трезвые, безнадёжные цепи, а затем, чтобы он сбросил цепи и срывал живые цветы. Критика религии разочаровывает человека, чтобы он мыслил, действовал, развивал свою действительность как разочарованный, образумившийся человек; чтобы он двигался вокруг себя самого и своего действительного солнца».

Марксизм-ленинизм есть теории воинствующего атеизма. Революционный пролетариат, борющийся за победу социализма, не может не вести борьбы против религии, ибо, как писал Ленин, идея бога закрепляет классовую придавленность, усыпляет классовую борьбу. Вот почему «по отношению к партии социалистического пролетариата религия не есть частное дело. Партия наша есть союз сознательных, передовых борцов за освобождение рабочего класса. Такой союз не может и не должен безразлично относиться к бессознательности, темноте или мракобесничеству в виде религиозных верований»[410].

Но, требуя развёртывания антирелигиозной борьбы, марксизм-ленинизм, в отличие от буржуазного атеизма, решительно выступает против чисто административных способов борьбы с религией.

Ленин писал в статье «Об отношении рабочей партии к религии»: «В 1877 г. в „Анти-Дюринге“, беспощадно травя малейшие уступки Дюринга-философа идеализму и религии, Энгельс не менее решительно осуждает якобы революционную идею Дюринга о запрещении религии в социалистическом обществе. Объявить подобную войну религии значит, — говорит Энгельс, — „перебисмаркить самого Бисмарка“, т. е. повторить глупость бисмарковской борьбы с клерикалами (пресловутая „борьба за культуру“, Kulturkampf, т. е. борьба Бисмарка в 1870-х годах против германской партии католиков, партии „центра“, путём полицейских преследований католицизма). Обвиняя стремившегося быть ультрареволюционным Дюринга в желании повторить в иной форме ту же глупость Бисмарка, Энгельс требовал от рабочей партии уменья работать над делом организации и просвещения пролетариата, делом, ведущим к отмиранию религии, a не бросаться в „авантюры политической войны c религией“». Это отношение марксизма-ленинизма к вопросу о формах борьбы против религии нашло своё выражение и в программе ВКП(б), которая, говоря о необходимости организации самой широкой научно-просветительной, антирелигиозной пропаганды, подчёркивает‚ что «при этом необходимо заботливо избегать всякого оскорбления чувств верующих, ведущего лишь к закреплению религиозного фанатизма».

В отличие от пролетарских партий III Интернационала социал-демократические партии отказываются от какой-либо борьбы с религией, провозглашал её «частным делом» по отношению к партии. В новой программе социал-фашизма говорится: «Религия есть частное дело, дело внутреннего убеждения‚ до которого нет касательства ни партии, ни государству».

Социал-фашистские вожди, заключая конкордаты с папой римским и лютеранскими князьями церкви, действуя в коалиции с католической партией — «центром», пытаются обосновать «научно» свой отход от марксизма в вопросе об отношении к религии.

Так например Отто Бауэр пытается доказать, что исторический материализм, на основе которого социал-демократы якобы построили свою программу, вовсе не связан органически с философией марксизма, диалектическим материализмом, и стало быть, с атеизмом.

Взглядов исторического материализма, по Отто Бауэру, может придерживаться и глубоко религиозный человек. Отсюда делается вывод, что борьба с религией вовсе не обязательна и не необходима для партии[411]. На путь явного примирения с религией становится в своих последних работах «левый» Макс Адлер, а германский социал-фашист Золльман, приобретший известность антисоветскими выступлениями, заявил в 1927 г., на совместном собрании социал-демократов и церковников в Виттенберге, что «только тогда социализм будет непобедим, когда холодная как лёд, кристаллическая постройка марксистского здания будет взогрета священным огнём христианской и религиозной силы».

7.5. Строительство социализма и борьба с религией

В настоящий момент, когда идёт ожесточённая классовая борьба двух миров: мира загнивающего капитала и мира строящегося социализма, особенно ярко видна контрреволюционная роль всех религий, всех и всяческих религиозных организаций. В капиталистических странах, охваченных небывалым, всё растущим кризисом, религия используется империалистами для борьбы против революционного движения пролетариата, против коммунистических партий, против СССР. Церковники принимают самое близкое и непосредственное участие в подготовке к войне против СССР. С высот амвонов и церковных кафедр во время богослужений, со страниц религиозной периодической и непериодической печати без конца изливаются потоки гнуснейшей клеветы на СССР.

Несмотря на провал последнего «крестового похода» папы римского против Страны советов, церковники организуют до сих пор ещё митинги и собрания по поводу совершающегося якобы преследования религии в СССР, они принимают непосредственное участие в распространении клеветы о демпинге, принудительном труде и т. п. Всё это делается с целью запугать «ужасами коммунизма» широкие массы верующих, придушить имеющиеся в широких слоях населения симпатии к СССР, отвлечь трудящихся и особенно миллионы безработных от революционного движения.

В то же время церковь рука об руку с фашизмом и социал-фашизмом ведёт наступление на рабочий класс. Церковь благословляет фашистский террор и сама непосредственно в нём участвует. Кардинал Зейпель в качестве главы австрийского правительства расстреливал в июльские дни 1927 г. в Вене рабочие массы не хуже Носке и Зеверинга. Как же могло быть иначе, когда «благочестивый отец» заявляет открыто, что «бесчеловечна всякая теория, стремящаяся к преобразованию мира посредством уничтожения отношений труда и капитала», «христианину чужды такие доктрины, так как христианин во всём должен видеть перст божий»[412].

Церковь вооружает отсталые массы верующих против коммунистических партий, Красного профинтерна, против революционных массовых организаций пролетариата. Особенно в настоящий период, когда насчитываются десятки миллионов безработных, когда революционный подъём трудящихся масс растёт всё больше, церковь принимает все меры для поддержки господства капитала. Сказка о страдавшем Христе должна притушить протест голодных рабочих. Папа римский убеждал по радио бедняков не пренебрегать «приобретением духовного богатства, которое даётся гораздо легче, чем богатство земное».

Такую же контрреволюционную роль играет религия и в стране строящегося социализма. Ликвидируемый класс кулаков, остатки бывших эксплоататорских классов, разные «бывшие» люди — все они ведут контрреволюционную работу, чаще всего прикрываясь религией и используя её как орудие контрреволюции. Религиозные организации нередко являются штабами контрреволюционных заговоров, нити которых, как показали процессы меньшевиков и «промпартии»‚ тянутся за границу к главному штабу мировой контрреволюции.

Религиозные организации являются агитпропами врагов социализма. Распространением слухов о приближающейся кончине мира, распространением «божьих» писем, угрожающих колхозникам, фабрикацией чудес с обновлением икон, с исцелением больных — церковники и сектантские проповедники, являющиеся агентами кулачества, пытаются затормозить коллективное строительство, пытаются срывать посевные, уборочные, хлебозаготовительные и другие кампании.

Вот например, что писало кулачьё в одном таком «божьем» письме», распространявшемся в Рованецком районе, в Донбассе: «Я — господь бог ваш и говорю вам: настал момент, когда дьявол запутывает народ в сети своим — колхозы. Тот, кто не соблазнится колхозами, — спасётся; всех же колхозников уничтожу в ближайшие дни. A также уничтожу тех, кто не будет носить крестов на груди своей».

Религия бьёт сильно и по производительности труда на предприятиях. Там, где слабо ведётся антирелигиозная работа, увеличиваются обычно прогулы во время так называемых «рождества» и «пасхи». Имеются такие предприятия, на которых прогулы во время «пасхи» 1931 г. достигали 40% всех рабочих. Наоборот, там, где хорошо поставлена антирелигиозная работа, рабочие выходили на работу полностью на сто процентов. Приведённые примеры и многие другие факты показывают, что антирелигиозная работа имеет выдающееся производственное значение, является одним из ударных участков борьбы за социалистическое строительство.

Религия, освящающая старые устои жизни, старый быт, рабское положение женщины в семье, представляет собою величайший тормоз в борьбе за культурную революцию, за распространение среди миллионов трудящихся действительных научных знаний. Вот почему необходимо развернуть антирелигиозную работу в самых широких размерах.

Успешное проведение в жизнь пятилетки, внедрение планового начала в общественное хозяйство, успехи в деле сознательного регулирования общественного хозяйства — всё это воспитывает в человеке члена социалистического общества, всё это обусловливает ломку старого, рабского мировоззрения, обусловливает отход от религии миллионов. Только в стране, где власть завоёвана трудящимися и где они строят новую жизнь, возможен такой грандиозный размах атеистического движения. Это сказывается, разумеется, в первую очередь на работе Союза воинствующих безбожников.

Но всё это отнюдь не означает, что с религией всё уже покончено и что не надо поэтому вести никакой антирелигиозной пропаганды. Такая установка на самотёк — не марксистско-ленинская установка, это есть не что иное, как правооппортунистическая недооценка значения борьбы с религией. Религия отомрёт лишь при развёрнутом социализме, после того как окончательно будут уничтожены её социально-экономические основы. Религия в реконструктивный период ещё не умерла, потому что ведётся ещё ожесточённая классовая борьба. B своей борьбе против власти советов враги социализма, используя религию как орудие контрреволюции, принимают все меры к тому, чтобы задержать падение религии. Корни религии в реконструктивный период — в несоциалистических элементах производства, в старом, непеределанном быту. Среди отдельных рабочих религия по преимуществу держится как пережиток. Недостаток общего образования, неумение дать материалистические ответы на вопросы о происхождении мира, земли, жизни и т. п. — всё это может удерживать отдельных трудящихся в плену поповщины.

В то же время необходимо иметь в виду диференциацию рабочих, иметь в виду новые слои рабочих, которые притекают из деревни, не только коллективизированной, но и из индивидуального сектора, принося с собой мелкособственнические настроения и религиозные предрассудки.

XVI партийный съезд подчеркнул в своих решениях, что партия и пролетариат должны закрепить и расширить успехи, достигнутые на фронте борьбы с религиозными предрассудками. Беспощадно борясь против оппортунистического отношения к антирелигиозной борьбе, предотвращая всякие левые загибы в ней, трудящиеся должны ещё шире развернуть борьбу против религии, потому что борьба против религии есть борьба за построение социалистического общества, за большевистские темпы в работе, за качество, есть борьба за нового человека.