История двух беглецов. Повесть

Глава 9. ТАИНСТВЕННЫЙ КАПИТАН

Фургон уже давно укатил, в своей дежурке спрятался сержант. Данька мчался по аллее бульвара. Над ним шумели тополя, гудели провода, вскрикивали сонные птицы. И все эти звуки стучали у Даньки в висках, отливаясь в тревожные слова:

«На ветпункт!»

«На ветпункт!»

Данька обогнал старичка. Обогнал дяденьку, державшего спящую девочку на руках. Обогнал тётеньку, тащившую два толстых чемодана. И всё это мельком, боковым зрением, успел заметить Данька, пока бежал к метро, чтобы поспеть в него ещё до того, как впустят последних пассажиров и закроют на ночь.

Данька не опоздал. Он влетел в метро. Он скатился по лестнице. Он разменял двадцать копеек в автомате-менялке и подлетел к дремавшей возле турникета дежурной:

- Вы не скажете, как мне доехать до ветпункта?

Дежурная сонно осмотрела его помятую школьную форму, свела брови и стала думать.

- Нет такой остановки, - сказала она.

- Да… но… Ветпункт… Может быть, есть такое место?

- Я не справочное бюро, - сухо сказала она и подозрительно уставилась на перезревший синяк на лбу, с которого Данька недавно снял пластырь. - И куда это тебя черти носят на ночь глядя?

- Это моё личное дело, - гордо сказал Данька, оправляя на себе пиджак.

- Личное, так и поезжай как знаешь в свой медпункт, а то метро закроем…

- Не медпункт, а ветпункт…

- Кого это интересует ветпункт? - спросил пожилой моряк с толстой тростью, подходя к турникету.

- Медпункт ему какой-то надо, - сразу смягчилась дежурная. - Уже полночь, скоро закрываться будем. В какой такой медпункт, я и сама не знаю.

- Да не в медпункт, а ветпункт! - терпеливо поправил Данька.

- Ветпункт? - удивился моряк. - Это надо до центра, а там до Каширской, а потом ещё на автобусе не менее получаса…

- Дай-то бог к часу добраться до центра, а там ещё неизвестно, пустят ли пересесть, - сказала дежурная, на этот раз уже с полным сочувствием к Даньке.

- Большое спасибо! - крикнул Данька и бросил в щель пятачок.

Он ринулся вперёд, но ошибся стороной и получил удар заслонкой.

- Извините! - крикнул он и проскочил с другой стороны.

- Чумовой какой-то, - рассмеялась дежурная.

Данька помчался к середине платформы. Моряк устремился за ним. Он был в полной морской форме. На крупном носу сидели тяжёлые роговые очки, и глаза его за стёклами очков, огромные, как у филина, сияли радушием и готовностью помочь. Данька поневоле обернулся, увидел его добродушно-хищные глаза и сразу понял, что человек этот, так же как и он, Данька, является телепатом и что он, пожилой моряк, глядя Даньке в спину, заставил его обернуться. Больше того, заставил остановиться и подождать, то есть выполнить приказание - то самое, что Данька обычно проделывал над другими. Данька остановился, не в силах сдвинуться с места, пока человек, чуть прихрамывая, опираясь на палку с толстым набалдашником, шёл к нему.

Данька сопротивлялся… «Стоп! Замри передо мной, как лист перед травой! Кругом!» Однако напрасно - силы были неравны. Он даже забыл, куда и зачем едет. Испарился куда-то несчастный Мурзай. Рассеялся, как привидение, кожаный человек. Данька ни о чём таком даже не думал. Затаив дыхание, он ждал моряка. И моряк приближался. Глаза его за стёклами очков жадно увеличивались - это неудержимо разрасталось в нём любопытство. Когда он подошёл совсем близко, Данька уже не мог смотреть ему в глаза и уставился на трость с набалдашником, усеянную впаянными в неё иностранными буквами, якорями и цепями. Данька смекнул, что это капитан дальнего плавания, вышедший в отставку. А может, он ждёт открытия северной навигации, чтобы получить новое назначение. Или сдал корабль в ремонт и ждёт окончания, чтобы снова пойти в плавание. Так или иначе, это был капитан дальнего плавания. Данька был в этом совершенно уверен, потому что у капитана был крокодиловый портфель, в котором лежали морские карты и лоции. И возвращался капитан от своего помощника, обсудив подробности будущего плавания.

Бедный Мурзай! Его везли куда-то на ветпункт, а Данька предательски забыл о нём, зачарованный таинственным капитаном.

- Кажется, мы где-то с тобой виделись, - сказал моряк, приблизив к Даньке своё очкастое, обветренное всеми пассатами крупное лицо. - Что-то очень, знаешь, знакомо мне твоё лицо. Где же мы всё-таки виделись?

Данька вызывающе промолчал. - Не может быть! - живо возразил себе моряк. - Твоё лицо, ну ей же богу, я где-то уже видел. Постой, ты не был у меня дома? Я живу в Со-рокоустинском переулке, дом тринадцать, квартира тринадцать, на тринадцатом этаже…

- На… на тринадцатом?

- Ну да, на тринадцатом.

- Н-н-не… не был, - промямлил Данька.

- Ах я рассеянный склеротик! У меня столько ребят бывает, что я совершенно, совершенно, понимаешь, перестаю различать их. Прости меня, если ошибся, - старость, склероз, ложные представления - сенильная кон-фа-бу-ля-ция, как выражается мой друг медик. Всеобщее, так сказать, ослабление жизненных функций.

Капитан так искренне жаловался на таинственную конфабуляцию, на слабеющую свою память, на про-грес-си-ру-ющую рассеянность, что Даньке стало тоскливо от этих угрожающих слов и от души захотелось помочь ему.

- Так вы же видели меня на контроле!

- На каком контроле?

- При входе в метро.

- Ах, при входе в метро! - обрадовался капитан и вскинул очки на носу. - Это не ты ли спрашивал насчёт ветпункта? Ну вот, я же говорил, что мы где-то виделись, а ты не признаёшься! - И захохотал, нестерпимо сияя своими хищно-любопытными глазами добродушного старого филина. И хохотал он как-то не по-людски, а ухал, как филин. Ухнет, отдохнёт немного и снова ухнет. - У меня, знаешь ли, удивительно цепкая зрительная память. Стоит мне хотя бы однажды увидеть человека, я запоминаю его потом на всю жизнь. Вот какая история со мной приключилась однажды. Не возражаешь, если я расскажу тебе? Прихожу я на заседание Географического общества. Прихожу надо сказать, с опозданием. Протискиваюсь на своё обычное место в тринадцатом ряду…

- Тринадцатом? - переспросил Данька.

- Ну да, тринадцатом… Так вот… о чём это я?Да, оглядываюсь по сторонам - заседание уже в полном разгаре, - и что же я вижу? Передо мной сидит мой школьный товарищ Витька Маслов, с которым я не виделся ровно тридцать девять лет…

- Тридцать девять? - удивился Данька, произведя мгновенно операцию с делением на три и получив опять таинственное «тринадцать».

- Тридцать девять, именно тридцать девять - и ни одним годом меньше. И представь себе - сразу же узнал его. По ушам. Прошло тридцать девять лет, а уши - невероятно, но факт! - а уши те же. В общем, смотрю - сидит Витька Маслов, Маслюк, как мы его называли, седой, конечно, постарел, а так, представь, не очень изменился: уши всё те же, та же родинка на шее, как сейчас помню, и эта ещё привычка плечом щёку потирать, словно она у него чешется, на голове бархатная шапочка - профессор, судя по всему, а из-под шапочки седые кудерьки. А была ведь когда-то чёрная грива! А заседание идёт, как я тебе уже сказал. Ну, однако, я терпел-терпел и не вытерпел - двинул я его слегка в плечо. Он, естественно, оглянулся. Я подмигиваю: «Маслюк? Неужто не узнаёшь? Ай-яй-яй!» Не узнал, но это и понятно - тридцать девять лет…

- Тридцать девять? - уточнил Данька.

- Тридцать девять. - Капитан подозрительно уставился на Даньку. - Может быть, не веришь?

- Нет, почему же…

- Так отчего же ты меня сбиваешь?

- Извините.

- Так на чём же это я остановился?

- А на том, как вы его двинули…

- Ага, двинул, значит, и шепчу: «Маслюк? Неужто не узнаёшь? Ай-яй-яй! Не узнал, но это и понятно - трид…» - Капитан исподлобья глянул на Даньку, ожидая, что тот опять перебьёт, но Данька сдержался, и моряк продолжал: - Все стали оборачиваться - что ещё за Маслюк объявился? Уж не зовут ли его в президиум? Витька слегка покраснел, пожал плечами и отвернулся. Тут выступает очередной оратор, а я ничего уже не слышу, не понимаю, о чём идёт речь, - так взволновала меня встреча со школьным товарищем. Еле дождался перерыва. Все ринулись в буфет, и я, понимаешь, в толчее не сразу нашёл его. А уж потом, когда пары кружились по фойе, вижу - уши знакомые, идёт Маслюк с какой-то дамой. Я это незаметно подкрадываюсь, размахиваюсь и двигаю изо всех сил в плечо: «Прячешься от меня, Маслюк?» Ну, признаться, маленько не рассчитал, с головы его слетела шапочка, он бросился поднимать её, а я заграбастал его в объятия и кричу на весь зал: «Друзей не признаёшь? Зазнался? Я ж тебя, чёртову перечницу, и через тысячу лет узнаю, никуда ты от меня не спрячешься, факт!» А он высвободился, отряхнул свою шапочку, натянул на седые кудерьки и сконфуженно так улыбается: «Простите, говорит, вы, очевидно, меня с кем-то путаете. Простите!» - и взял свою даму под руку и увёл её вниз. И, представляешь, больше я его не видел! Сбежал, не досидев до конца!

Капитан прижал трость к груди и громко расхохотался. Смеялся он до слёз, весь так и вздрагивал, ухал и гудел, как старенький паровик, и, глядя на него, смеялся и Данька. И даже редкие пассажиры, ждавшие поезда, тоже улыбались.

Самое удивительное - пока он рассказывал, остановился и уехал поезд, подобрав пассажиров, а Данька даже и не заметил этого. Не говоря о том, что так и не вспомнил про Мурзая.

- Вот какая у меня память! - вытирая слёзы платочком, сказал капитан. - А ты говоришь, что я плохо помню!

Капитан успокоился, заглянул Даньке в глаза и смущённо спросил:

- Тебе не скучно со мной? А то ведь я старый болтун…

- Да нет, очень даже интересно.

- Интересно-то, может, интересно, но, верно, ни одному слову не веришь?

- Нет, почему же…

- Ну, спасибо на добром слове. Будем знакомы: Юрий Александрович.

Представиться Данька не успел, потому что в это время как раз подошёл второй поезд, и на этот раз он заметил его и сразу вспомнил про Мурзая. Капитан и Данька вскочили в вагон, и капитан, положив рядом с собой портфель и опираясь руками в набалдашник, как ни в чём не бывало начал новую историю о том, как однажды руку его зажало пневматическими дверями вагона, а он не мог и не хотел выдернуть её, потому что держал авоську с хрупким стеклом. Так они врозь и проехали целую остановку: он - в вагоне, а хрупкое стекло - за дверью вагона. Обо всём этом и ещё о другом капитан рассказывал не умолкая. Но на этот раз Данька уже не забывал про Мурзая и, чуть прикрыв глаза, видел мчащийся фургон и даже слышал, как eмy казалось, жалобный вой собак. Поезд подходил уже к центру, где надо было делать пересадку. Данька нервничал и вглядывался в окно, чтобы узнать, какую станцию они проезжают. И тут он услышал прямо над ухом вкрадчивый голос:

- Если не секрет, конечно, зачем тебе ветпункт так поздно? Насколько я понимаю, ты там никогда не бывал, если не знаешь, как туда добираться. А ведь сейчас время позднее - доберёшься ли? Какие там у тебя, собственно, Даня, дела?

Дела? Почему он спрашивает о делах? С чего это вдруг ему понадобилось узнать, куда и зачем он едет? И потом, откуда он знает его имя? Разве Данька успел назваться ему? Данька оторопело посмотрел на капитана и понял вдруг, что никакой он не капитан дальнего плавания и даже просто не капитан, а похититель детей. Есть такие - заговорят зубы, уведут с собой и запрут в кладовке, а потом с родителей денежки затребуют: так, мол, и так, несите тыщу рублей, а то не видать вам вашего ребёнка как своих ушей.

Как дважды два-четыре, Даньке было теперь ясно, что эта палка-набалдашник с наклейками, и эта фуражка с «крабом», и эти огромные роговые очки и крокодиловый портфель - всё это было маской, личиной детского похитителя, не разоблачённого потому, что он так ловко маскировался под капитана дальнего плавания. И самым достоверным доказательством его притворства были странности поведения. Например, его жалобы на плохую память (излюбленный приём для отвода глаз!), очень тонко подстроенная ловкость, с которой он свёл с Данькой знакомство, и какой-то в высшей степени подозрительный рассказ о Викторе Маслове. И откуда же капитан узнал Данькино имя? Вот что больше всего озадачило Даньку.

Все эти промелькнувшие подозрения, естественно, взволновали и страшно возмутили Даньку. Воровать детей ещё можно где-нибудь в Америке, но у нас - нелепость, которая, что называется, ни в какие ворота не лезет. Но нельзя было подавать вида, что он, Данька, о чём-то догадывается. Он взял себя в руки и скомандовал машинисту поезда: «Немедленно, остановите!» И поезд - в этом не было ничего странного - остановился. - Твоя остановка следующая, - сказал капитан и внезапно встал. - А мне сходить сейчас. Очень приятно было познакомиться. Сорокоустинский, дом тринадцать, квартира… Квартиру назвать он не успел и выскочил из вагона. И так вот исчез. Как и не было его. Будто приснился. Или будто сам Данька выдумал его. Вот ведь какие истории случаются поздней ночью, когда все уже спят, а ты едешь бог знает куда…

Сидя в автобусе, который шёл к ветпункту, Данька сперва думал про капитана. Однако подозрения на его счёт вскоре стали рассеиваться, уступая место новым тревогам. Он думал о ветпункте, где усыпляют бездомных собак, а это значит, что и Мурзая могут усыпить.

Даньке стало тоскливо как никогда. Он вдруг почувствовал, что как бы сам становится Мурза-ем, и даже представил, как его швыряют в камеру, впускают туда газ, и собаки расползаются по углам и засыпают. Данька тоже засыпал, но ещё видел в глазок, как за дверью суетился кожаный человек, подгоняя к камере новую партию собак…