История двух беглецов. Повесть

Глава 2. ЗАГАДКИ, КОТОРЫЕ НЕ РАЗРЕШИЛ БЫ САМ МАЙОР ПРОНИН

Автандил Степанович наугад вытаскивал из портфеля листок с контрольной работой и махал им в воздухе.

- Чью же мы работку вытащили? - спрашивал он, переводя свои блестящие, слегка выпученные глаза с одного ученика на другого. - Кто узнаёт свои иероглифы?

Но никто не признавался. Никто не узнавал своих иероглифов. Автандил Степанович подносил листок к глазам и уточнял:

- А между прочим, чья это пятёрочка?

И тогда в классе поднимался шум. Все вдруг узнавали свои иероглифы.

- Моя!

- Моя!

- Нет, моя!

- А кто это там скромно молчит на последней парте? Ты почему, Файзулин, молчишь? Передайте, пожалуйста, Файзулину.

Листок летел по воздуху, переплывая из рук в руки, на предпоследнюю парту, где уже волновался счастливый Юрка Файзулин.

- Берите пример, - говорил Автандил Степанович. - Отца у него нет, трое маленьких сестричек, двор помогает убирать. И у него ещё хватает времени хорошо учиться. Большой из него будет человек! Образцовый человек!

Образцовый человек Юрка грозил кому-то кулаком, потому что его листок с контрольной исчез под партами. Он не дождался, пока листок выплывет, сам нырнул под парту и вылез, держа в руках измятый листок, на котором красовалась красная пятёрка с двумя восклицательными знаками. Простых пятёрок у Автандила Степановича не бывало: с одним восклицательным знаком пятёрка ставилась за правильное решение задачи. Второй восклицательный знак - за оформление (почерк, чистота). А если появлялся третий восклицательный, значит, помимо прочих достоинств, такое решение не приходило в голову самому Автандилу Степановичу. Он хвалил тогда ученика сверх меры - называл его Лобачевским, образцовым человеком, с которого всем надо брать пример. Остальных стыдил и даже себя укорял - вспоминал, как сидел в шестом классе два года подряд, и критиковал своих родителей, которые мало драли его.

Ребята гордились своим математиком, одним из лучших в районе. Недаром почти все его ученики поступали в институты.

Томясь от наслаждения, Сашка Диоген отщипывал в глубине портфеля кусочки ноздреватого сыра, оглядывал со всех сторон, потом, делая вид, что работает ластиком, будто стирал им кляксы в тетради. И незаметно проглатывал, с недоумением оглядываясь по сторонам, словно удивляясь, куда исчез ластик. Потом он снова нырял в портфель, отколупывал сыр и повторял свой номер под смех соседей. Свой листок с двойкой он давно уже получил и забыл о нём.

Данька смотрел в окно. За бойлерной, скрытые от милиции, дворников и бдительных пенсионеров, добровольно следивших за порядком, судились любители выпить. В другое время здесь находили убежище также расшибалочники, начинающие курильщики и поклонники азартных игр. Но Данька, глядя на бойлерную, думал не о них.

Он глядел на плоскую крышу бойлерной, над которой в это время пролетал вертолёт, и думал о том, на какое расстояние можно передавать мысли. В том, что мысли передаются по воздуху, он не сомневался. Он был уверен, что и сам сможет передавать их, если потренироваться как следует, а главное - найти человека, который сумел бы принимать их. Но вот какое расстояние является предельным? И может ли, например, вертолётчик принять на лету мысль, посланную снизу? Какую мысль? А очень простую. Например, чтобы сесть на крышу бойлерной. Ведь крыша всё равно пустует, а лучшей посадочной площадки не сыщешь. На крышах домов нет места - они опутаны антеннами, а здесь чистая площадка, на которую спокойно может опуститься вертолёт. И он, Данька, внизу махал бы флажком, приказывая вертолёту снизиться.

«Майна! - Данька показал, куда сворачивать, а вертолётчик из окошка кивнул, давая знать, что сигнал принял. - Ещё майна!»

Данька в это время взобрался по лестнице на крышу бойлерной. Вертолёт опускался, быстро увеличиваясь в размерах. Данька оттеснился к краю, чтобы не попасть под колёса вертолёта, но сделал неосторожный шаг и упал. К счастью, он успел ухватиться рукой за выступ крыши. И вот, когда силы стали его покидать и он уже подумал о том, что внизу валяются кучи стекловаты и что если повезёт, то, может быть, он свалится в эту кучу, в это самое время он увидел блестящие, слегка выпученные глаза вертолётчика и услышал странные слова:

- А вам что поставить, генацвале Соколов?

Добродушно-каверзные усы Автандила Степановича топорщились над Данькой. Учитель держал листок, зажатый мизинцем и большим пальцем, дул на него то с одной стороны, то с другой, словно фокусник, который убеждал зрителей, что всё без обмана. В самом деле, листок был чист с одной стороны, почти чист с другой, потому что, кроме условий задачи, как уже знает читатель, Данька туда ничего не вписал.

- Так что же, какую отметку поставить вам, Соколов, за образцовую работу, сделанную без единой помарки?

Данька зачарованно следил за плавающим в воздухе листком, словно и в самом деле ожидал фокуса - из чистого листка вдруг выпорхнет голубь, а может быть, листок превратится в тарелку, наполненную мыльной водой, и Автандил Степанович, взяв соломинку в рот, станет пускать в воздух мыльные пузыри…

- Только вот какая заковыка: я не мог найти ответ на задачу. - Автандил Степанович вытащил из бокового кармана лупу и стал водить ею по бумаге. Ребята замерли, ожидая новой потехи. - Может, объясните нам, какими тайными чернилами вы записали решение задачи?

Автандил Степанович сунул увеличительное стекло в карман, сел за стол и стал задумчиво разглядывать свои волосатые кулаки - огромные кулаки бывшего борца: когда-то он выступал даже в спортивных чемпионатах, да и сейчас иногда, когда ребята начинали скучать или кто-нибудь засыпал на уроке, он подкрадывался к ученику, цепко брал его за руку, выводил к доске и, ко всеобщему удовольствию, приводил его в состояние полной бодрости, показывая - понарошке, конечно, - как он захватывал мёртвым кольцом бывшего чемпиона области Замыхайлова, ныне начальника пожарной охраны.

- Ну ладно, выходи, дружок, к доске. Возьми мел, перепиши условия и покажи, как надо решить задачку. А то что же мне, скажи на милость, поставить тебе за такую чистую работу?

Читатели, наверно, не удивятся, как удивились Автандил Степанович и весь класс, когда Данька, дробя на доске мел, очень спокойно записал решение задачи. Сперва один вариант, а потом другой.

- Час от часу не легче! - покачал головой Автандил Степанович. - Тут бы сам майор Пронин спасовал. Может, объяснишь всё-таки, чем ты занимался во время контрольной?

Данька молчал.

- Ну, тогда, может, объяснишь происхождение вот этих знаков отличия?

…Мы забыли сказать, что лицо Даньки украшали три пластыря. Лоб, щёки и подбородок, бледные от природы, сейчас казались бледнее обычного из-за пластырей, что уже давно обратило на себя внимание класса.

- Значит, играем в загадки?

Автандил Степанович прямо-таки страдал от любопытства, но Данька ничем помочь ему не мог - не станет же он рассказывать о братьях Махоркиных, о том, как Венька мучил рыжую девочку, а он, Данька, весь урок промаялся, слушая плач во дворе! Данька потупил глаза, чтобы не видеть обиженно сникших усов учителя.

- Ну что ж, - нахмурился Автандил Степанович, - не хочешь говорить - не надо. Тогда, может, твоя мама расскажет о том, что с тобою творится. Очень рассеянный стал ты в последнее время. Кстати, твоя родительница что-то давно не показывалась в школе. Скажи ей, что я буду ждать её… - Автандил Степанович глянул на часы, - в девятнадцать ноль-ноль в учительской…

Данька покорно кивнул.

- Она собирается сама прийти к вам сегодня, - сказал он, нежно поглаживая пластырь на лбу. - Она хотела даже пораньше…

- Раз так, - сказал Автандил Степанович, вдумчиво вглядываясь в Данькин пластырь, - передвинем радостную встречу. Пускай приходит в семнадцать. Но только приходите вместе…

Раздался звонок. В класс заглянула рыжая девочка с бантиком в косичках и с руками, измазанными зелёнкой. На лбу её светился загадочный пластырь. Она стояла в открытых дверях, уставясь на Даньку…