История евреев Советского Союза (1917-1939)

ОЧЕРК ПЯТНАДЦАТЫЙ

Становление коммунистической идеологии. Арест Любавичского ребе. Борьба с религией. Изменения в еврейских местечках 1930-х годов. Еврейский "дворик" в Витебске

1

С первых лет советской власти стала прокладывать себе дорогу коммунистическая идеология‚ навязываемая сверху партийными и государственными органами‚ поддерживаемая снизу искренне или от безвыходности‚ преодолевающая сопротивление тех‚ кто не желал лгать и поддаваться единообразию в мыслях и поступках. Единственным источником информации стали официальные газеты‚ которые публиковали материалы‚ угодные правителям. Налаживалось массовое производство портретов и скульптур вождей. Вырабатывались иные рефлексы‚ навязывался антидемократический способ мышления‚ прямолинейная, без полутонов, оценка высказываний и поступков: "наш" – "не наш"‚ "друг" – "враг"‚ "свой" – "чужой". Клеймили тех‚ кого уничтожали‚ и прославляли победителей‚ на чьей стороне была сила огромного государства. Провозглашали лозунги‚ призывавшие к ненависти и беспощадности: "Кто не с нами‚ тот против нас!"‚ "Если враг не сдается‚ его уничтожают!" Принудительно внедряли идеи коммунизма‚ того самого райского будущего‚ которое наступит во всем мире‚ когда восторжествует мировая революция и будут уничтожены на земном шаре кулаки с буржуями.

Н. Полетика‚ историк: "Скоро и я‚ и многие другие идеалистические и наивные караси поняли‚ что мы‚ в сущности‚ обломки... потерянного поколения‚ которое любило свободу и хотело жить в свободах социалистической демократии... Нашему поколению досталась тяжелая жизнь и тяжелая смерть‚ потому что наш век – век буржуазно-демократической революции – умер в России раньше нас".

Лозунги и призывы по радио‚ в газетах и неисчислимых агитационных брошюрах влияли на население‚ которое начинало мыслить этими штампами‚ применяя их на собраниях и в повседневной жизни. Из заявлений‚ писем‚ жалоб и доносов в центральные органы власти в первое десятилетие диктатуры можно углядеть начало того пути‚ который постепенно привел к удушению разума и свободы‚ к перерождению старого и появлению нового поколения‚ не знавшего – или не желавшего знать – иной жизни и иных убеждений.

Из письма неизвестного автора в Совнарком (декабрь 1917 года): "Больше двух партий у нас не должно быть. Должны быть только угнетаемые и угнетатели. Кроме того‚ свобода должна быть только для угнетаемых. Для угнетателей нужна палка. Только палкой введем справедливость на нашей земле".

Из письма крестьянина И. Демидова (Воронежская губерния‚ 1924 год): "Прочитавши несколько ваших газет... я вижу на факте‚ как мы‚ крестьяне и рабочие‚ победоносно строим лучшую жизнь... "О чем раньше мечтали‚ теперь мы на деле видим"‚ – говорят крестьяне..."

Из письма рабкора А. Богдановой (Ленинград‚ 1924 год):

Ясно видит стенгазета‚

В чем наш минус‚ в чем наш плюс.

Держит к ленинским заветам

Неуклонный‚ верный курс...

Из сочинения Т. Безуглова (Екатеринославская губерния‚ 1924 год): "Я замечаю‚ что гангрена охватила весь строй буржуазии Запада и Востока... Буржуазный способ жизни Запада и Востока заканчивает свое существование..."

Из письма сестры милосердия Н. Черняк (Ленинград‚ 1924 год):

Серп и молот на престоле‚

Ликует пахарь и кузнец‚

Свободно дышится на воле‚

А буржуям всем конец.

Из письма крестьянина Е. Любасева (Смоленская губерния‚ 1925 год): автор предлагал "десять заповедей советских" (взамен библейских)‚ среди которых имелись такие: "1) Я есть власть твоя‚ которая спасает тебя от гнета‚ кроме этой власти больше себе не ищи... 5) чти советскую власть лучше отца и матери‚ чтобы жилось хорошо детям‚ внукам и правнукам... 8) не укрывай от советской власти ни земли‚ ни скота‚ ни ее достояния... 9) не слушай клеветников на советскую власть и не защищай достойных наказания..." Автор письма рекомендовал и "две главных советских заповеди: 1) возлюби соввласть всем сердцем и душой... 2) возлюби трудящихся пролетариев всего мира‚ угнетенных и рабов..."

Из письма М. Калинину (Смоленская губерния‚ 1925 год): "Офицеров... министров и высших дворян с крупными помещиками... посадить в арестантские вагоны и доставить в Соловки... Чем скорее избавимся от сего навара царизма – тем лучше‚ немыслимо заниматься этой поганью... Покорный слуга СССР Н. Тихонов".

Из письма П. Еремеева И. Сталину (Каменец-Подольский‚ 1926 год): "Настоящим прошу обратить внимание‚ что дорогой наш вождь и учитель революции рабочих и крестьян товарищ Ленин скончался не по своей болезни‚ а от отравления яда... Вся старая гвардия гибнет от яду‚ яд приобретен у врагов наших – антанты капитала‚ которая стремится всеми силами уничтожить наилучших борцов революции".

Из письма учителя Н. Савельева и крестьянина Н. Жучкова И. Сталину (Подмосковье‚ 1927 год): "Мы желаем‚ чтобы ОГПУ с еще большей жестокостью усилило надзор в крупных промышленных центрах нашего Союза. По Москве и Ленинграду нужно очень часто проверять публику‚ где живет‚ что делает и так далее... Если Англия на нас пойдет‚ мы ее раздавим своей могучей силой".

Из письма П. Минькова И. Сталину (1927 год): "Мало быть вообще готовыми. Нужно быть начеку каждую минуту‚ в каждом месте‚ на каждом шагу. Нужно‚ чтобы эта готовность била в глаза и пугала наших врагов. Нужно создать гипноз страха".

Советская власть укрепляла свои позиции. Шла непрерывная промывка мозгов на всех уровнях‚ от младенцев до стариков. В сознание внедряли штампы – "всеобщее одобрение"‚ "по просьбе трудящихся"‚ "монолитное единство партии и народа"‚ "щупальца загнивающего капитализма", а также "трудности роста" и "удовлетворение постоянно растущих потребностей". Создавались образы внешних и внутренних врагов‚ закладывались ненависть и нетерпимость‚ принуждение и беспощадность ко всякому инакомыслию‚ чтобы закрепиться в сознании на многие десятилетия.

В 1932 году в Союзе воинствующих безбожников состояло пять с половиной миллионов человек‚ в 1935 году тринадцать миллионов‚ в 1937 – двадцать два миллиона. Из академического издания книги "Загадки": "К чему не приложь – обман и ложь; затменье уму и ведет во тьму" (отгадка – "религия"). Из частушек‚ рекомендованных к исполнению:

У кого на полке

Образа-иконки‚

А у комсомолочки

Книжечки на полочке...

Даже Лизки‚ Дуньки‚ Верки

Записались в пионерки;

Все забыли о попе‚

Держат курс на ВКП...

2

В 1920 году духовным лидером любавичских хасидов стал рабби Йосеф Ицхак Шнеерсон‚ который жил тогда в Ростове-на-Дону. Деятели местной евсекции угрожали ему репрессиями; рабби Шнеерсон переехал в Ленинград и возглавил Раввинский комитет‚ в который входили главные раввины Москвы‚ Минска‚ Харькова. Энергия и организаторские способности сделали рабби Шнеерсона религиозным лидером того времени‚ и не случайно на конференции раввинов в Коростене его избрали почетным председателем. Раввинский комитет получал от Джойнта ежегодную материальную помощь для проведения "культурной работы"; деньги собирали и верующие евреи Советского Союза. Эти средства направляли на содержание нелегальных хедеров на территории СССР‚ где учились тысячи еврейских детей; в Москве‚ Ленинграде‚ Минске‚ Витебске были созданы иешивы‚ в которых по вечерам занималась молодежь.

Рабби Шнеерсона называли в ОГПУ "одним из столпов еврейского религиозного движения". В 1925 году он основал в городе Невель бейт-мидраш для подготовки раввинов и резников; его посланники разъезжали по городам‚ чтобы поддержать евреев и укрепить их в вере; в разные общины отправляли раввинов‚ меламедов‚ резников – взамен тех‚ кого арестовывали.

В 1927 году И. Сталин заявил: надо "довести до конца дело ликвидации реакционного духовенства"‚ – это неминуемо вело к трагическим событиям‚ которые наступили довольно скоро. Они описаны в воспоминаниях рабби Й. И. Шнеерсона "Записки об аресте"‚ дополнены свидетельствами очевидцев и хасидскими рассказами о "чуде освобождения" ребе, повторим с сокращениями эту историю, теперь уже в третьем лице‚ сохраняя‚ по возможности‚ стиль автора.

Лето 1927 года. Ленинград. Дом номер 22 на Моховой улице. В полночь в двенадцатой квартире неожиданно зазвонил звонок. Открыли дверь‚ и в квартиру стремительно ворвались вооруженные солдаты.

– Мы из ГПУ! Кто здесь Шнеерсон?

Группой командовал старший следователь Нахмансон‚ еврей из Невеля‚ его помощником был низенький‚ черноволосый Лулов из Риги. Два еврея-хасида пришли арестовывать Любавичского ребе‚ который был духовным наставником их родителей‚ предки которого были наставниками их предков. Произвели обыск‚ составили акт; ребе сложил вещи в маленький саквояж‚ передал его солдату‚ но тут подскочил Лулов и подхватил саквояж.

– Хасид остается хасидом‚ – зачастил он на идиш. – Мой дед носил свертки вашего отца‚ а я понесу ваши вещи.

Но ребе ему этого не позволил:

– Ваш дедушка был настоящий хасид и был достоин помогать моему отцу‚ когда тот шел по своим делам. Вы же уводите меня не по моей воле и хотите нести мои вещи? Такого удовольствия я вам не доставлю – именно потому‚ что хасид остается хасидом.

Машина проехала по ночному городу и въехала во двор дома на Шпалерной улице‚ где находилась следственная тюрьма. Ребе шел медленно по тюремному двору‚ у него болели ноги. На лестнице он напомнил Нахмансону‚ что тот разрешил ему повязывать в тюрьме тфилин и молиться.

– Забудьте здесь‚ что вы уважаемый всеми Шнеерсон‚ – грубо ответил Нахмансон. – Теперь вы самый обычный человек‚ которого накажут по всей тяжести преступлений!..

В большой комнате стояли длинные столы вдоль стен. За столами сидели секретарши с папиросами во рту и заполняли бумаги.

– Ваше социальное положение?

– Потомственный почетный гражданин.

– Род ваших занятий?

– Я занимаюсь исследованием‚ – ответил ребе. – Божественным исследованием‚ называемым хасидизм. А кроме того‚ изучением законов и предписаний еврейской религии.

– Как же я запишу все это? – перепугалась секретарша.

– А кто вас заставляет? Хотите – пишите‚ не хотите – не надо.

Секретарша заполнила анкету и взяла бланк‚ на котором было напечатано крупно: "Ярлык N..." Над многоточием она написала цифру‚ и арестант получил новое имя: "Ярлык N 26818".

По пути в камеру ребе попросил конвоира‚ чтобы разрешил ему повязать тфилин и помолиться. Конвоир в ответ сообщил‚ что жил когда-то в местечке‚ видел как евреи молятся‚ но сейчас это невозможно. Конвоир шел впереди‚ ребе – за ним. Он решил помолиться на ходу‚ успел повязать тфилин на руку‚ но получил сильный удар и покатился вниз по железным ступеням. Металлический бандаж‚ который он носил много лет‚ сломался при падении‚ и острый кусок железа вонзился в тело. С огромным трудом ребе поднимался по лестнице. Кровь шла не переставая. Боль была нестерпимой. Сверху кричал начальник отделения:

– Веселее‚ старикан‚ чего карабкаешься? Время дорого...

В комнате ребе обыскали. Он снова попросил разрешения помолиться‚ но ему опять отказали. И тогда ребе быстро повязал тфилин‚ прочитал "Шма‚ Исраэль" и начал молитву. В этот момент тюремщик повернулся к нему‚ вцепился в тфилин и заорал:

– Жидовская морда! В карцер посажу‚ изобью‚ изувечу...

Ребе успел закончить благословение: "...и царствуй над нами‚ Ты Сам‚ Всевышний‚ с любовью и милосердием"‚ – и его повели в камеру.

Духота. Тусклая лампочка. Железные койки‚ железный стол и железные двери‚ каменные глухие стены и невозможная теснота‚ при которой любое движение беспокоило соседа. Старожилы камеры встретили ребе приветливо‚ относились с уважением и помогали‚ чем могли. Через два дня его вызвали на первый допрос. Войдя в комнату‚ ребе сказал:

– Впервые вхожу в помещение‚ где собравшиеся даже не считают нужным привстать в знак уважения.

Следователь спросил‚ знает ли он‚ где находится. Ребе ответил:

– Конечно‚ знаю. В помещении‚ где по закону не следует устанавливать мезузу. Впрочем‚ есть и другие помещения подобного рода: например‚ конюшня или туалет.

На первом же допросе ребе заявил‚ что не будет отвечать ни на какие вопросы‚ пока ему не возвратят тфилин. Несмотря на крики и угрозы, он объявил голодовку‚ упрямо повторяя свое требование‚ и наконец следователи принесли тфилин в камеру. Допросы проходили каждый день‚ и однажды в комнату заглянул Нахмансон‚ который арестовал ребе.

– Мои родители‚ – сказал он‚ – были хасидами и долгое время оставались бездетными. И тогда отец поехал к Любавичскому ребе‚ получил от него благословение‚ Бог вспомнил о моей матери‚ и она родила сына. Этот сын стоит сейчас перед вами.

Следователи развеселились‚ а ребе в ответ на это рассказал о споре своего прадеда с одним ученым атеистом. Никакие доводы не смогли убедить атеиста‚ и тогда Цемах-Цедек‚ третий Любавичский ребе‚ сказал ему: "Ты пересмотришь свои взгляды‚ когда придет к тебе час мучений". Нахмансон выслушал это и замолчал...

На другой день после ареста рабби Шнеерсона в его квартире собрались руководители ленинградской общины. Политическая обстановка в стране была накалена. Великобритания разорвала отношения с СССР и предъявила резкий ультиматум. В стране была объявлена высшая боевая готовность для армии и флота. После убийства в Варшаве советского посла П. Войкова ОГПУ проводило массовые аресты. Крупный партийный деятель сказал дочери ребе: "Молись‚ чтобы твой отец остался в живых". А вскоре из Лениграда передали: за контрреволюцию‚ за организацию сети хедеров и иешив‚ за получение из-за границы денег для распространения религии: приговор – расстрел.

Раввины объявили пост в своих общинах‚ синагоги были переполнены‚ евреи молились за жизнь арестованного и подписывали петицию‚ которая начиналась словами: "Освободите ребе!.." Из многих стран мира приходили письма и телеграммы протеста; правительство Германии официально запросило советского посла в Берлине‚ и тот ответил таким образом: "Я уверен‚ что советское правительство не заинтересовано в лишении свободы раввина Шнеерсона. Расцениваю эту историю как попытку одного из секторов партии – так называемой еврейской секции – свести счеты с энергичным религиозным деятелем". Председатель ленинградского ГПУ в любой момент мог отдать приказ о приведении приговора в исполнение‚ а на все письма в правительственные органы приходил стандартный ответ: "Раввин Шнеерсон арестован законно‚ как злостный преступник‚ и приговор остается в силе".

Через неделю после ареста ребе в комнате‚ где заседал комитет по его спасению‚ раздался телефонный звонок. Е. Пешкова кричала в трубку: "Слава Богу‚ расстрел отменили!" Пешкова возглавляла в те годы Политический Красный Крест‚ была знакома со многими членами правительства‚ – расстрел заменили заключением на Соловецких островах‚ и неожиданное помилование‚ поступившее из Москвы‚ вызвало переполох в ленинградском ГПУ. Тюремщики принесли в камеру присланные из дома субботние одежды и халы для встречи субботы‚ вернули отобранные книги‚ кипятили для ребе воду в отдельном баке‚ разрешили читать и писать за столом после отбоя. В темной камере не было часов‚ нельзя было понять‚ когда наступает время вечерней молитвы‚ и надзиратели – стуком в дверь – извещали ребе о часе молитвы. Уникальная‚ по-видимому‚ ситуация в истории советской тюрьмы: по коридору разносились слова на непонятном языке‚ сопровождаемые хасидской мелодией‚ а надзиратели не врывались в камеру‚ не прерывали недозволенное‚ молча слушая молитву вчерашнего смертника. И заключенные слушали тоже.

В последний момент Пешкова встретилась с председателем ОГПУ В. Менжинским‚ и тот изменил приговор: вместо Соловков – "выслать на три года в город Кострому". За несколько минут до отхода поезда ребе поднялся на ступеньки вагона и в присутствии сотрудников ГПУ сказал провожавшим его хасидам:

– Все народы мира должны знать: лишь тела наши были преданы изгнанию и порабощению чужим властям. Но души наши не были изгнаны и в порабощение властям не переданы... Мы должны помнить‚ что тюрьма и каторга временны‚ а Тора‚ Заветы и народ Израиля – вечны.

И опять в дело вмешалась Пешкова‚ которой удалось невероятное. Генеральный прокурор подписал полное помилование‚ и вскоре ребе вернулся из Костромы. Теперь он жил под Москвой‚ в Малаховке‚ но руководители евсекции по-прежнему требовали принятия решительных мер: "Почему не арестовывают раввина-мракобеса? Кто победитель: революция или Шнеерсон?.." Назревал новый арест. Выбора не было‚ и ребе решил уехать из страны‚ для чего потребовались усилия многих‚ в особенности еврейских лидеров Латвии. Тысячи евреев пришли в синагогу на последнее выступление своего наставника‚ которое совпало с праздником Симхат-Тора. В самый веселый день‚ когда радуются и танцуют‚ Любавичский ребе прощался со своими хасидами.

– Да поможет Всевышний устранить все трудности и препятствия на пути к изучению Торы... – сказал он. – Вам мой наказ: берегите время и строго соблюдайте расписание занятий. Нужно дорожить каждой секундой именно теперь‚ когда мгновения равны годам... потому что на этом пути один человек равен десяткам тысяч.

20 октября 1927 года рабби Йосеф Ицхак Шнеерсон‚ шестой Любавичский ребе‚ вместе со своей семьей и несколькими ближайшими последователями навсегда покинул Россию. Его влияние на верующих не уменьшилось; власти‚ понимая это‚ принимали карательные меры; в одном из официальных изданий даже появился лозунг: "Против ребе Шнеерсона – за Ленина!.."

После отъезда ребе Раввинский комитет продолжал недолгое время свою деятельность‚ и его руководители сообщали: "Атаки‚ которым подвергаются иешивы‚ как бы сильны они ни были‚ не сломили дух учащихся и их учителей... Когда евсекция начинает притеснять иешиву‚ она перемещается в другой город и‚ разбившись на несколько групп‚ продолжает занятия. После закрытия иешивы в Невеле ее ученики разъехались по разным городам и учатся – по десять – пятнадцать человек в группе".

3

К началу 1930-х годов кампания против религии возобновилась с новой силой. В Советском Союзе провозгласили антирелигиозную пятилетку‚ чтобы к 1 мая 1937 года закрыть в стране молитвенные дома всех религий и "изгнать само понятие Бога". Иудаизм не обошли стороной и объявили "центром‚ вокруг которого группируются разнородные антисоветские элементы‚ сионисты‚ бундовцы‚ нэпманы".

Здания синагог использовали "для общественных целей"‚ перестраивая в кинотеатры‚ фабрики‚ хлебопекарни‚ общежития, превращая в склады‚ овощехранилища, гаражи и мастерские. Закрыли Старую синагогу в Феодосии‚ старейшую на территории СССР‚ в которой молились до этого сотни лет‚ и забрали из нее свитки Торы. Закрыли многие синагоги Бердичева‚ а главную хоральную синагогу превратили в клуб "воинствующих безбожников". В Бердянске запретили молиться в караимской кенассе‚ изъяли свитки Торы‚ молитвенники‚ бронзовые подсвечники. В Кременчуге решили разместить в хоральной синагоге Дом Красной армии. В Проскурове Большую синагогу города превратили в спортивный зал. В здании синагоги Хабаровска разместился художественный музей‚ в синагоге Якутска открыли Дом пионеров, а в хоральной синагоге Киева – еврейский детский театр. В Орле закрыли два монастыря‚ несколько церквей и единственную синагогу здания оказались "излишними по территориальному расположению"‚ и власти не усмотрели необходимости в "исполнении религиозных потребностей". В Симферополе официальная причина оказалась иной: "ввиду требования трудящихся ликвидировать синагогу и использовать ее под столовую". В Старой синагоге Херсона разместили Дом санитарного просвещения. В здании хоральной синагоги Харькова расположился клуб имени Третьего Интернационала. В Тифлисе одну из синагог превратили в спортивный зал‚ а в другой разместился Дом культуры трудящихся евреев Грузии имени Л. Берия.

В 1931 году на Украине закрыли более ста синагог. В Белоруссии действовали до революции 704 синагоги; 633 из них закрыли‚ а оставшиеся поставили под контроль советских органов. К концу 1933 года на территории РСФСР ликвидировали 257 синагог 57% от общего количества, 28% православных церквей и 42% мусульманских мечетей. Из протокола заседания (1931 год): "Слушали: о закрытии шести церквей г. Пензы. Постановили: ликвидировать в г. Пензе синагогу и пять церквей..." В том же году ликвидировали в Пензе беспроцентную ссудную кассу еврейской общины для выдачи займов нуждающимся и закрыли еврейский дом для престарелых, существовавший на пожертвования, "как опасное проявление буржуазного национализма".

Несмотря на упразднение еврейских общин‚ религиозные организации продолжали действовать в городах и местечках‚ регистрируясь под разными названиями и переходя после запрета на нелегальное положение. Они следили за сохранностью синагог и кладбищ‚ содержали раввинов и резников‚ надзирали за соблюдением кашрута, помогали больным и неимущим‚ хоронили умерших по религиозным законам. Издание религиозных книг было под запретом, а потому распространяли молитвенники и сборники раввинских проповедей, переписанные от руки, а также еврейские календари на каждый год, чтобы религиозные евреи могли узнать даты наступления праздников. В эти календари включали основные молитвы и поминальный "кадиш", которые дублировали русскими буквами, так как многие уже не могли читать на иврите. Появились странствующие проповедники‚ шойхеты – резники птицы и скота‚ переписчики свитков Торы‚ учителя в нелегальных хедерах и иешивах; раввины приезжали по приглашению‚ чтобы провести бракосочетание по еврейскому закону‚ а моэлы – совершить обряд обрезания новорожденного. Тайно преподавали Закон раввин Х. Брук в Бердичеве и раввин Н. Хайтман в Минске‚ а раввин А. Дрейзен из Витебска под видом крестьянина переезжал из города в город и обучал группы учеников.

Массовый переезд в большие города разобщал еврейское население‚ но остатки общинной жизни сохранялись. Чтобы проводить богослужение на частных квартирах‚ требовалось разрешение местных властей‚ однако не всякий решался на подобный шаг. Устраивали тайные молельни‚ куда сходились по одному‚ принимая меры предосторожности; использовали любые возможности и предлоги‚ чтобы не ходить на работу по субботам и праздникам. Религиозные евреи становились ремесленниками и брали работу на дом; Джойнт присылал для них чулочные‚ вязальные‚ оверлочные машины – таким способом они зарабатывали на жизнь и не нарушали религиозные предписания.

Евреи в подмосковных поселках говорили между собой на идиш‚ устраивали молельни в домах и избах‚ молились и по квартирам‚ переходя из семьи в семью; меламеды обучали детей‚ стараясь не привлекать к себе внимания. Люди среднего и старшего возраста соблюдали еврейские традиции‚ отмечали праздники‚ готовили те же блюда‚ что и их предки‚ даже если переставали молиться и ходить в синагоги. Для соблюдения кашрута покупали на рынке живую курицу и ехали за город к резнику‚ пересаживаясь с трамвая на пригородный поезд; на Хануку жарили традиционные "латкес" из картофеля‚ на Пурим пекли "гументаши" с маком‚ к празднику Песах выпекали мацу‚ изготавливали вино из изюма‚ к столу подавали бульон с "кнейдлах" – галушками из перемолотой мацы с гусиным жиром. Из воспоминаний жителя подмосковного поселка: на Суккот "помню‚ один раз вышли во двор старики с палками и простынями. Устроили навес из веток над головами и под этим навесом ели..." – "За три дня до праздника Песах мы снимали печку у нашей русской соседки: эта печка была самая большая. Хорошенько ее прокаливали. Потом приходили женщины и девушки из нескольких еврейских семей и брались за дело. Мацу пекли не каждый для себя‚ а на всех".

Еврейская жизнь сохранялась‚ теплилась‚ не желала умирать‚ особенно в небольших городах и местечках Украины и Белоруссии‚ в тех краях‚ где жили некогда великие цадики и раввины. В Меджибоже на Подолии негласно существовали погребальное братство и общество пособия больным; община сохранила в целости старинный бейт-мидраш – дом молитвы и учения основателя хасидизма Баал Шем-Това‚ в котором хранились его головной убор‚ посох и кресло; следили и за сохранностью места его погребения на местном кладбище‚ куда приезжали хасиды‚ чтобы помолиться у могилы своего учителя.

В Новозыбкове на Украине бейт-мидраш был постоянно заполнен: туда приходили молиться и изучать Закон; когда здание сгорело‚ община объявила всеобщий траур‚ и на похороны обгоревшего свитка Торы приехали раввины из других городов. "В Шаргороде были четыре молитвенных дома и большая хоральная синагога‚ сообщал очевидец, был и свой кантор Герш Кривошей. Когда он исполнял молитвы‚ в синагоге стояла мертвая тишина‚ и люди‚ затаив дыхание‚ слушали его чарующий голос..." "В Шаргороде справляли традиционные свадьбы: главным здесь был парикмахер Хаим Шнайдер и два его сына‚ которые при помощи барабанщика Бени-пукера веселили народ‚ играя на музыкальных инструментах..."

Из воспоминаний: "Я помню микву‚ куда иногда брала меня мама‚ помню дом над речкой‚ куда я носила субботний челнт и халу для бедной вдовы. Иногда‚ перед праздниками‚ мы с подругами потихоньку ходили собирать "цдаку" (пожертвование) для бедных‚ хотя такое занятие не значилось в кодексе чести советского пионера..." – " елигиозное воспитание‚ которое я с раннего детства получила дома‚ пришло в столкновение с тем‚ чему учила школа‚ и этот конфликт был непростым для ребенка. На ночь я читала молитву "Шма‚ Исраэль"‚ конечно‚ не понимая ни слова. Но как быть теперь‚ когда я стала октябренком‚ да еще членом СВБ (Союза воинствующих безбожников)? И я жарко молилась: "Боже‚ прости меня‚ но я ведь не имею права в Тебя верить. Я же октябренок! И молиться больше не буду".

Из года в год нападки на религию ужесточались. За исполнение элементарных обрядов и обычаев – вплоть до участия в пасхальном седере‚ в похоронах родителей по религиозному ритуалу и исполнении семидневного траура – могли взять на заметку‚ выгнать из партии и с работы; даже ношение бороды вызывало подозрение‚ предполагая тайное соблюдение традиций‚ с которыми беспощадно боролись. Из воспоминаний современника: "В 1929 год скончался мой отец. Нашлись люди, которые доложили руководителям евсекции, что я купил в кооперативе ткань для савана и участвовал в религиозном обряде при отпевании отца... На собрании одна учительница выступила с новым разоблачением: после похорон отца в течение семи траурных дней у меня на квартире ежедневно собирался "миньян", и я произносил заупокойную молитву "кадиш"..."

Притеснения набирали силу‚ но верующие продолжали сопротивляться. По разным городам существовали немногочисленные квартирные "миньяны"‚ разрешенные властями‚ однако почти все молились в одиночестве за закрытой дверью‚ опасаясь преследований. В городе Фрунзе‚ в Киргизии, синагоги не было‚ а потому "по субботам немногочисленные евреи собирались у кого-нибудь‚ молились‚ обменивались новостями и быстро расходились‚ опасаясь‚ как бы кто-нибудь не заметил и не донес "наверх"... Мацу пекли тайно‚ каждый у себя дома‚ и национальные праздники отмечали тоже с опаской: как бы чего не вышло. Обрезание мальчикам делали в глубочайшей тайне: родители трех-четырех младенцев договаривались о дне свершения обряда‚ собирали деньги‚ выписывали специалиста из Ташкента..." В 1931 году временно разрешили получение посылок с мацой из-за границы через магазины Торгсина ("Торговля с иностранцами"), но с непременным условием "выручить за эту операцию не менее одного миллиона рублей в иностранной валюте".

В начале 1930-х годов в Москве существовало нелегальное погребальное братство‚ члены которого хоронили евреев по религиозному обряду‚ произносили по покойному "кадиш" – поминальную молитву в течение последующих одиннадцати месяцев‚ устанавливали памятники на могилах на собранные средства‚ отмечали годовщины смерти‚ помогали вдовам и детям; раз в году члены погребального братства произносили специальную молитву‚ прося у покойных прощения‚ так как не имели возможности в полной мере воздать им должные почести.

С помощью Джойнта организовывали в Москве промышленные артели по производству мебели и швейных изделий. Эти артели перевыполняли план‚ завоевывали красные знамена в социалистическом соревновании и получали премии; там находили работу верующие евреи‚ которые не желали нарушать субботу. Из свидетельства очевидца: в одну из артелей приехал инспектор "и, как назло‚ в субботу утром. Конечно‚ ни в правлении‚ ни на производстве никого не было. По подсказке местных жителей он застал почти все руководство в частном доме‚ где после утренней молитвы люди сидели за столом‚ делали "кидуш" (благословение). Назревал скандал... Многие сразу же выехали из Москвы в Ташкент‚ в Самарканд и другие города. Ведь это был печально известный 1937 год!.."

В 1937 году в газете "Эмес" с возмущением писали о "несознательных" родителях‚ которые в дни еврейских праздников не пускали в школы своих детей‚ о изготовлении мацы на Песах, о секретаре партячейки‚ который делал обрезание сыновьям. В том же году запретили еврейским религиозным общинам выпекать мацу; ленинградские евреи послали письма И. Сталину‚ В. Молотову и М. Калинину‚ назвав это подлинным бедствием‚ не имеющим "прецедентов в истории евреев", но запрет не отменили. Государственные пекарни выпекали мацу‚ которая была некашерной‚ и верующие евреи не смогли традиционно отметить праздник Песах.

Представитель Витебского обкома партии докладывал в 1939 году: в белорусском местечке Колышки "до сих пор функционирует синагога, которую посещают до сорока пяти евреев. В дни еврейской Пасхи все еврейское население употребляет мацу, празднует этот праздник. Характерно, что в выпечке мацы участвовали школьники старших классов..." "В сельсовет явилась группа стариков... с просьбой дать разрешение на существование религиозного погребального общества... Хотя разрешение сельсоветом не было дано, эта группа... устроила похороны старушки Гуревич..."

"Да не станет насмехаться грядущее поколение над скромностью деяний и малостью трудов наших. Для тех условий – тяжелых и невыносимых‚ в которых мы жили‚ велики и громадны были эти дела. Во времена горести не отчаивались мы‚ совершалась работа малая‚ но непрерывная – из нее‚ из нее соткано полотно жизни‚ибо дела незначительные сливаются в огромные и создают бытие человеческое... Да не будут потомки пренебрегать самой малой работой – и удостоятся тогда дел великих..." (Моше Мордехай Певзнер‚ еврейский летописец)

4

В 1930-е годы менялся облик городков и местечек Украины и Белоруссии; там появились мебельные‚ бумажные‚ суконные‚ кирпичные‚ деревообрабатывающие фабрики‚ хлебозаводы и мясокомбинаты‚ цеха по переработке овощей и фруктов, которые притягивали к себе окрестное население. В местечках скапливалось большое количество рабочих‚ для которых строили новые кварталы домов‚ улицы заливали асфальтом или мостили булыжником‚ возводили здания почты‚ школы‚ клуба‚ гостиницы и больницы‚ открывали магазины по торговле продуктами и промышленными товарами‚ проводили электричество и радиосеть. Стандартная архитектура новых зданий с непременным памятником Ленину соседствовала со старыми домишками на запущенных улочках окраин‚ которые получили современные названия – Советская‚ Ленинская‚ имени Красной армии‚ а то и улица Фердинанда Лассаля‚ Розы Люксембург или Карла Либкнехта. Городки и местечки Украины и Белоруссии становились неотличимы от прочих населенных пунктов Советского Союза‚ где возводили однотипные здания‚ а улицы получали те же самые названия.

Безликость пришла на смену прежнему облику еврейского местечка; пионеры с комсомольцами распевали на идиш с клубных сцен:

Умерло все старое –

Да будет оно благословенно.

Даже холодные компрессы

Поздно уже класть...

На улицах местечек появились громкоговорители‚ радио входило в дома‚ а вместе с ним – официальная идеология на русском‚ украинском‚ белорусском языках или на идиш. Из сообщений по радио и статей в газетах местечковые жители узнавали об очередных достижениях в промышленности и сельском хозяйстве страны‚ о борьбе с вредителями и враждебными троцкистскими группировками‚ о буржуазии Запада‚ под гнетом которой мучались и голодали многомиллионные массы рабочих и крестьян. Молодежь уже не изучала Тору и Талмуд‚ не знала или не желала знать основ еврейской традиционной жизни; новые веяния увлекали сладостными мечтами о светлом будущем‚ когда все будут равными и счастливыми: "Мы наш, мы новый мир построим..."; новая идеология освобождала от прежней морали‚ от влияния религии и опеки родителей‚ принося ощущение мнимой свободы. Дети салютовали под пионерское приветствие: "Будь готов!" – "Всегда готов!"

Подростки изготавливали самодельные плакаты "Да здравствует комсомол!" и "Лордам по мордам!"‚ выходили на демонстрации под портретами вождей‚ собирали деньги на эскадрилью "Наш ответ Чемберлену" и каждому‚ кто жертвовал хоть копейку‚ выдавали значок – самолет с кулаком вместо пропеллера. Юноши и девушки пели на марше: "Красная армия‚ смело вперед‚ нас товарищ Троцкий в бой ведет..."‚ "Ленин, и Троцкий, и Луначарский – они основали союз пролетарский..."; затем песни о Троцком изъяли из употребления и взамен стали петь о "красном командире" Ворошилове‚ о "мудром и великом" Сталине. Популярны были песни и более проникновенного характера‚ исполняемые в минорном тоне, – для молодежи‚ склонной к задумчивости и меланхолии:

Мы идем на смену старым‚

Утомившимся борцам‚

Мировым зажечь пожаром

Пролетарские сердца...

Прежняя‚ веками сложившаяся в еврейской среде тяга к учению обратилась в желание поступить в институт или техникум‚ получить образование и нужную стране специальность. Это увеличивало отток молодежи из местечек: юноши и девушки отправлялись в окрестные города или в столицы‚ чтобы со временем стать инженерами‚ учителями‚ учеными‚ офицерами Красной армии. По организованному набору КОМЗЕТа были направлены в школы фабрично-заводского ученичества более тридцати тысяч еврейских юношей и девушек‚ которые после овладения специальностью разъехались по индустриальным центрам Украины‚ Урала‚ Дальнего Востока. Еврейская семья – в прошлом оплот общинной жизни – начала потихоньку распадаться. Дети уходили в города‚ взрослые оставались в местечках‚ и когда сыновья или дочери приезжали навестить родителей‚ они ощущали образовавшийся разрыв в мышлении и образе жизни. Отношение к религии‚ соблюдение обычаев или борьба с ними приводили к конфликтам в семьях‚ раздорам с родными и соседями‚ к яростным спорам в защиту или отрицание традиций. Подростки вступали в Общество воинствующих безбожников‚ выпускали стенгазеты и устраивали спектакли с антирелигиозной пропагандой; дети разъясняли родителям вред всякой религии – "опиума для народа"‚ требовали снять мезузы с дверей‚ прекратить соблюдение обычаев; в газетах и по радио сообщали об очередном публичном отречении от религиозных предписаний.

Переняв новую идеологию и образ жизни‚ многие тем не менее сохраняли прежние традиции‚ делали обрезания сыновьям‚ совершали благословение над свечами при наступлении субботы‚ всей семьей усаживались за праздничную трапезу‚ и женщины подавали на стол форшмак из селедки‚ тертую редьку с луком и гусиным жиром‚ гефилте фиш – фаршированную рыбу‚ кугл – запеканку‚ челнт – мясо с фасолью и картошкой‚ фаршированную куриную шейку‚ кисло-сладкое мясо с черносливом‚ цимес из тушеной моркови‚ локшн – вермишель домашнего приготовления‚ прочие традиционные блюда еврейской кухни. Идиш еще сохранялся в семье‚ но перестал быть языком общения на работе‚ в клубе‚ на почте и в магазине. Религиозные евреи уже не могли содержать раввина и кантора на свои средства‚ однако кое-где раввины оставались‚ зарабатывая на жизнь случайной работой. В местечках сохранялись и резники или же приезжали перед праздниками‚ чтобы обеспечить кашерным мясом. Порой устраивали "столы для бедных"‚ как в прежние времена‚ и нуждающиеся евреи сходились туда в обеденное время.

Поселяясь в городах‚ евреи вступали в смешанные браки и даже при браке еврея с еврейкой ограничивались регистрацией в государственном учреждении. В местечках подобный процесс шел медленнее; несмотря на огромные изменения, местечко оставалось хранилищем еврейских традиций и языка идиш. Родители требовали от детей‚ чтобы свадьба состоялась по религиозному закону, и приглашали раввина из города. Смешанный брак в семье у верующих евреев рассматривался как трагедия. В местечке Хащеватом девушка из религиозной семьи вышла замуж за украинца Степана: "Все сбежались‚ как на пожар. Всем не терпелось посмотреть на набожного еврея‚ дочь которого выкрестилась... Все тревожились за своих дочерей – как бы уберечь их от подобного..." Отец девушки семь дней исполнял траур по дочери‚ как по покойнице‚ а затем не пожелал видеть ее мужа и родившегося внука – это случилось в 1937 году.

М. Калинин‚ из выступления: "Если бы я был старый раввин‚ болеющий душой за еврейскую нацию‚ я бы предал проклятию всех евреев‚ едущих в Москву на советские должности‚ ибо они потеряны для своей нации. В Москве евреи смешивают свою кровь с русской кровью‚ и они для еврейской нации со второго‚ максимум с третьего поколения потеряны‚ они превращаются в обычных русификаторов".

5

Евреи переезжали из местечек в провинциальные города Украины и Белоруссии‚ приобретали профессии‚ меняли условия быта‚ взгляды с убеждениями‚ и остатки прежней традиционной жизни постепенно размывались под напором новых веяний. Перескажем с сокращениями воспоминания Ц. Сегаль о еврейской жизни в городе Витебске в 1930-е годы.

"Когда я вспоминаю город моего детства‚ мне прежде всего видится наш витебский двор. Он был не очень многолюден‚ в двух деревянных домах и небольшом флигеле размещались шесть-семь семей. Летними вечерами женщины выходили во двор с одеялами и стелили их рядком возле сараев. Около них резвились дети‚ иногда присаживались и мужья. Здесь был своеобразный клуб‚ место общения. Сюда первыми поступали дворовые и уличные новости‚ здесь горячо обсуждались житейские ситуации‚ давались очные и заочные советы‚ выносились приговоры. Милые мои соседи: Яхнины‚ Лаговиры‚ Фляпаны‚ Русины‚ Беленькие – мир людей без привилегий и претензий; именно здесь‚ среди вас‚ я получила свои первые жизненные уроки!

Окна нашей квартиры выходили во двор‚ и мой папа "обеспечивал" развлекательную часть нашего отдыха. Он выставлял на окно патефон и "крутил" пластинки. Сидя на траве‚ мы упивались пением Вадима Козина и Петра Лещенко‚ сопереживали Ляле Черной и Изабелле Юрьевой‚ подпевали Леониду Утесову и Клавдии Шульженко. Звучали в нашем дворе и еврейские песни в исполнении Шульмана‚ Эпельбаума‚ Тамары Ханум – но‚ если честно‚ они не очень волновали. Сейчас думаю: почему? Может быть‚ потому‚ что всем хотелось вырасти из местечковой среды‚ а эти песни не пускали? Может быть...

В нашем дворе систематически‚ по какому-то своему "графику"‚ появлялись нищие. Они тоже были евреи‚ к ним относились с сочувствием и подавать считали своей обязанностью. Нищих знали по именам‚ и если они долго не являлись‚ это все замечали. Были они‚ помню‚ вежливыми‚ неприхотливыми‚ но держались с достоинством. Слово "побирушки" к ним не подходило. Постоянным "клиентом" нашего двора был нищий Меер – человек без возраста‚ неопрятно одетый‚ давно не мытый. У него была чахлая бороденка‚ неизменный картуз с обломившимся козырьком и полотняная сумка‚ куда он складывал хлеб. Он шаркающей походкой входил во двор‚ с полуулыбкой здоровался: "Золт ир гобн а гутен тог" ("Пусть у вас будет хороший день"), и тихонько садился на скамеечку во дворе. Съев тарелку супа‚ которую ему выносили‚ он благодарил‚ но не сразу уходил: "Я посижу еще‚ мне некуда спешить", – и сидел до сумерек‚ мурлыча себе под нос.

Неожиданно сама Америка появилась в нашем дворе. Американская тетя пробыла у нас недолго‚ но несколько дней ее пребывания буквально "перепахали" сознание обитателей двора. Прежде всего тетя из Америки‚ побывав в нашей дворовой уборной‚ пришла в неописуемый ужас и спросила‚ нет ли поблизости нормального туалета‚ она даже готова платить за каждое посещение. Весь двор напряженно размышлял‚ куда бы ее направить‚ и пришлось "бедной" тете ходить каждый день в "цивилизованный" туалет на вокзале. Ночевала она у нас‚ в постели‚ которую уступили ей мои родители‚ так как дворовый коллектив решил‚ что у нас самая красивая квартира и самая ухоженная постель. Это дало нам возможность увидеть невиданные доселе вещи: шелковую ночную сорочку с кружевами‚ немыслимой красоты утренний халат‚ предметы дамского туалета. Эти диковинки приводили в изумление не только детей‚ но и взрослых‚ ходивших на "экскурсию" в нашу спальню во время утреннего похода тети на вокзал.

Американская тетя побудила наш двор взглянуть иначе на свою жизнь и долго обсуждать ту‚ другую жизнь‚ о которой мы знали лишь то‚ что там властвуют волчьи законы: рай – для богатеев‚ ад – для простых людей. Когда же мы узнали‚ что американская тетя вовсе не буржуйка‚ а обыкновенный "собачий парикмахер"‚ зарабатывающий на жизнь честным трудом‚ мы и вовсе растерялись. Все в нашем дворе тоже честно трудились‚ а жили бедно – правда‚ с надеждой на светлое будущее‚ которого не было у "загнивающей Америки".

Сестра отца Ида уехала из местечка в Бобруйск‚ устроилась официанткой в командирскую столовую и вскоре вышла замуж за летчика Сергея Костина. За гоя! И без того больную бабушку это совсем подкосило. Она вызвала Иду для разговора: "Ты что‚ хочешь моей смерти?" – "А что я такого сделала? Он хороший‚ и я его люблю". – "Она его любит! А среди евреев нет уже хороших?" – "Я не нашла". – "Ну‚ все! Все евреи попрятались от нашей Иды! И она не нашла! Вот‚ Ицик‚ – обратилась бабушка к деду. – Надо было больше ломать спину‚ чтобы вырастить для гоев этих безмозглых кобыл". И чтобы не повторилась эта история с другими "кобылами"‚ их посылали в Витебск под покровительство старшего брата.

Папа помогал им устраиваться на работу‚ а еврейских женихов они сами находили‚ без всякой помощи‚ легко и быстро: папины сестры были видными. Жениться и выходить замуж за своих соплеменников в нашей среде было тогда незыблемой традицией; смешанные браки были еще редкостью в довоенном Витебске... Хочу добавить‚ что женская полнота в то время считалась эталоном красоты и достоинства. Помню‚ как сетовала соседская старушка‚ что одному из ее сыновей не повезло с женой: у Моисея‚ Моти‚ Гриши жены как жены – полные‚ представительные‚ а у Миши не на что посмотреть: "а цукрохене", кожа да кости.

Мацу пекли в нашем доме. Пекарней становилась большая столовая в квартире Яхниных и кухня‚ в которой по этому случаю растапливали русскую печь. Процесс выпечки мацы был настоящим праздником для всех. Для этой работы обычно приглашали несколько женщин из бедных. Тут их нельзя было узнать: тщательно вымытые‚ одетые в чистые платья‚ в белых фартуках и белых косынках‚ – они не были похожи на тех‚ кто приходил в наш дом за подаянием. Чувствовали они себя за общим‚ угодным Богу делом уверенно и благостно‚ много говорили и смеялись. Я хорошо запомнила процедуру выпечки мацы‚ но не помню‚ чтобы кто-либо в нашем дворе отмечал Пасху по правилам; не помню ни одной хупы‚ ни одной бармицвы‚ ни одной субботней трапезы. Но многие вековые привычки еще держались‚ их поддерживало неосмысленное убеждение: так надо‚ потому что так поступали отцы‚ деды‚ прадеды. Только обряд обрезания строго держался до самой войны.

Этому обряду подвергли и моего младшего братишку Яшу‚ хотя законы религии в нашей семье совершенно не соблюдались. Верующих в нашем дворе не было‚ но даже у моего папы‚ бывшего комсомольца‚ хранился на дне сундука талес. Верующих не было‚ но когда мы‚ дети‚ под влиянием антирелигиозной пропаганды вертелись около стариков и злорадно кричали: "Бога нет! Бога нет!" – то получали от соседей затрещину‚ и родители эту меру приветствовали.

В моем довоенном детстве еще писали письма на идиш. Именно такие письма мы получали от тети из Слуцка. Я разглядывала буквы-раковинки‚ и мне страшно хотелось проникнуть в их загадочный смысл. В них было что-то таинственное и необычное‚ как в сказках "Тысячи и одной ночи". Когда я приставала к маме‚ чтобы она научила меня читать эти буквы‚ мама со смехом отмахивалась: "Зачем это тебе? Это никогда в жизни не пригодится". Мама была абсолютно уверена‚ что еврейство растворится в многонациональной советской среде‚ и не скрывала‚ что она бы одобрила этот путь. И поэтому‚ когда пришла пора моего ученичества‚ мама‚ не колеблясь‚ повела меня в русскую школу‚ хотя еврейская была гораздо ближе‚ и мне хотелось в нее..."

6

Р. Зайчик‚ свидетель того времени (из воспоминаний‚ написанных в 1990-е годы):

"Мой отец – раввин реб Авроом Зайчик‚ сын раввина реб Бецалеля Гакоэна – родился в еврейском местечке Смиловичи Игуменского уезда Минской губернии‚ где его отец – мой дедушка – рав реб Бецалель‚ сын рава реб Цви Зеэва Гакоэна‚ почти шестьдесят лет был раввином... Броха‚ моя будущая мать‚ была дочерью известного раввина Александра-Сендера Элиягу Бухмана из местечка Юревичи Речицкого уезда Минской губернии... Броха была единственной дочерью‚ признанной красавицей и редкостным для девушек и женщин знатоком иудаизма. Она знала переводы и толкования молитв‚ знала наизусть Танах‚ разбиралась в комментариях к нему‚ изучала Талмуд...

Отец был раввином в Юревичах до 1922 года. Его знали во всех городах и местечках от Киева до Минска‚ на раввинский суд к нему стояли в очереди. Отец много работал‚ писал комментарии по религиозным проблемам... С 1922 по 1929 год он был раввином в Смиловичах и‚ продолжая дело своего отца‚ пользовался большим авторитетом по всей округе. Но гонения на верующих начались и там. И отец решил переехать в Москву‚ чтобы скрыться от бдительного ока большевистских властей... Буквально через неделю после отъезда отца в Смиловичах были арестованы все‚ кто имел отношение к духовенству...

Мой отец организовал в Москве объединение "Ахим" ("Братья"). В тот период семейные связи распадались‚ дети были вынуждены покидать родителей‚ даже делать вид‚ что отказываются от них; многие оставались без родителей‚ погибших от войны‚ погромов‚ лишений и репрессий. Организация "Ахим" объединила молодежь‚ в основном одиночек... приобщила к религии (или дала возможность не отойти от нее)‚ обеспечила круг человеческого общения‚ психологическую поддержку‚ в какой-то степени придала уверенность в завтрашнем дне... В 1934 году отцу было предложено место московского раввина‚ но он отказался‚ учитывая политическую обстановку тех лет.

Времена резко менялись к худшему. Наступал зловещий 1937 год... Жизнь превратилась в сплошной кошмар. Долгие ночи напролет отец просиживал без сна в темноте‚ у окна дома на окраине Москвы‚ где мы жили. Как только где-то проходил автомобиль‚ он говорил‚ обращаясь к моей матери: "Броха‚ это за мной..." Страшно стало хранить еврейские – особенно религиозного содержания – книги. Частично отец раздал их‚ частично хранили в чуланах‚ даже в погребах‚ ибо многие боялись держать их дома... О рукописях я уже не говорю. Они представляли наибольшую опасность. Отец все дни просматривал их и со слезами на глазах бросал в огонь. Было сожжено огромное количество рукописей... Так отец жил три года. Все это отразилось на его здоровье‚ он тяжело заболел и был призван ко Всевышнему 14 швата 5700 года (24 января 1940 г.)...

Моя жизнь сложилась трудно: я попал‚ можно сказать‚ "меж теснин"‚ прожил в страхе долгие-долгие годы. Но мне многое довелось увидеть‚ во многом принять участие... Мой сын – единственный внук моих родителей – профессор рав реб Бецалель Гакоэн (он назван именем моего дедушки) взялся за книги предков‚ – эти "головни‚ спасенные из огня" в прямом смысле слова‚ – многое собрал‚ пересмотрел‚ привел в порядок. В его планах использовать их и написать об этом‚ в том числе и о сохранившихся рукописях моего отца. И Всевышний да будет ему в помощь!.."

***

Хасидский цадик рабби Шломо Бенцион Тверский из Чернобыля бежал в Киев от погромов Гражданской войны‚ переехал затем в США‚ но в 1929 году вернулся на Украину к своим последователям. В его киевской квартире была устроена синагога; ежедневно цадик принимал посетителей‚ по субботам хасиды приходили к нему на трапезу‚ а на проводах субботы пели и танцевали. Это было время преследования религии‚ однако ежемесячно рабби Шломо Бенцион выходил на улицу вместе со своими хасидами и приветствовал наступление нового месяца; во время праздника Суккот на его балконе строили сукку.

На похоронах рабби Шломо Бенциона в 1939 году хасиды несли тело цадика по киевским улицам от его дома до кладбища; похоронная процессия была многолюдна и останавливала движение транспорта; над его могилой хасиды построили склеп.

***

В 1934 году раввином хоральной синагоги Ленинграда стал рав Менахем Мендл Глускин из Минска. Не было никакой возможности получить государственное жилье для раввина-лишенца; он ютился с детьми по разным углам и через два года умер в подвальном помещении‚ в проходной комнате чужой квартиры‚ из окна которой были видны ноги прохожих. Из воспоминаний дочери: "Тело его перевезли в хоральную синагогу и положили на полу перед амвоном. Тут же проходила панихида. Лермонтовский проспект перед синагогой был заполнен народом. Гроб взяли на плечи молодые хасиды и несли его через весь город. Шествие походило на первомайскую демонстрацию. Так шли до самого Московского вокзала и только там... положили гроб на открытую грузовую машину и повезли на Преображенское кладбище..."

***

Во время Первой мировой войны пятый Любавичский ребе Шалом Дов-Бер Шнеерсон переехал в Ростов-на-Дону‚ а свою библиотеку – многие сотни книг – сдал на хранение на частный склад. После революции склад национализировали‚ и книги поступили в Румянцевский музей в Москве. Шестой Любавичский ребе Йосеф Ицхак Шнеерсон потребовал вернуть библиотеку‚ но это ему не удалось. Ребе уехал из России‚ его последователи пытались получить книги‚ но им постоянно отказывали в просьбе.

Подобная участь постигла и библиотеку редчайших еврейских изданий барона Д. Гинцбурга‚ собранную до революции: восемь тысяч книг и две тысячи рукописей‚ самая древняя из которых датируется 914 годом. Летом 1917 года группа российских евреев приобрела у вдовы барона всю коллекцию‚ чтобы переправить ее в Национальную библиотеку в Иерусалиме, но после октябрьского переворота коллекцию национализировали. Многие попытки вернуть ее в Иерусалим не увенчались успехом: советские власти под разными предлогами уклонялись от выдачи книг и рукописей‚ хотя им и представляли необходимые документы о законном владельце. После образования государства Израиль и установления дипломатических отношений с СССР часть рукописей и некоторые книги сфотографировали‚ снимки послали в Иерусалим‚ однако уникальная коллекция барона Гинцбурга по сей день находится в запасниках Ленинской библиотеки в Москве.

Из газеты "Рассвет" (Париж, 1930 год): "В Нью-Йорк доставлены из советской России ценные еврейские книги, конфискованные в синагогах. Книги прибыли в адрес Амторга (неофициальное советское торгпредство), который распродает их коллекционерам..."

***

К 1939 году в Москве действовали Большая синагога в Спасоглинищевском переулке возле Солянки и синагога в Марьиной Роще. При Большой синагоге существовал бейт-мидраш‚ где занимались пожилые люди и несколько юношей; погребальное братство хоронило усопших на еврейском кладбище в Дорогомилово‚ возле Москвы-реки‚ однако по плану реконструкции столицы Дорогомиловское кладбище предназначили под застройку. Родственникам предложили перезахоронить останки близких в пригороде‚ на еврейском кладбище в Вострякове. Кое-кто сумел перенести прах‚ на новые холмики воткнули временные таблички с номерами – но вскоре началась война‚ на территории кладбища обучали новобранцев‚ которые и затоптали могилы с табличками. После войны евреи ходили по разгромленному Дорогомиловскому кладбищу посреди разбросанных плит, в поисках могил отцов-братьев. Впоследствии на том месте построили жилые дома; памятники с Дорогомиловского кладбища навалом лежали в Вострякове‚ с них стесывали старые надписи и выбивали фамилии иных усопших.

Во многих городах уже не было мест на еврейских кладбищах‚ однако власти не выделяли отдельные участки земли под новые захоронения‚ заставляя погребать на "смешанных" кладбищах. Еврейские кладбища закрывали и уничтожали вплоть до последних десятилетий двадцатого века – в Минске‚ Кишиневе‚ Львове‚ Бердичеве‚ Вильнюсе. В 1951 году в Томске ликвидировали все захоронения на старом еврейском кладбище и застроили территорию; подобное произошло и в Нижнем Новгороде. В середине 1950-х годов распахали еврейское кладбище в Гродно‚ а камни с могил использовали для сооружения памятника В. Ленину. В 1960-х годах ликвидировали Лукьяновское еврейское кладбище в Киеве; в 1970-е годы уничтожили старое еврейское кладбище в Одессе‚ существовавшее с конца восемнадцатого века, на нем были похоронены писатель Менделе Мойхер Сфорим‚ поэт Семен Фруг‚ многие религиозные и общественные деятели.

***

В семнадцатом веке раввином города Острога на Украине был рав Шмуэль Эдельс‚ глава иешивы‚ комментатор Талмуда и литургический поэт, один из крупнейших религиозных авторитетов того времени. Он прославился своей добротой и стремлением помогать людям; на косяке входной двери в его дом был написан стих из Книги Иова: "Странник не ночевал на улице, и двери мои открывал я путнику..." Легенды о добрых делах и чудесах рава Эдельса передавали из уст в уста; памятник на его могиле сохранялся триста лет, к нему приходили верующие евреи и молились возле погребения знаменитого ученого.

В 1967 году старое еврейское кладбище Острога было уничтожено. Солдаты‚ больные психиатрической больницы, прочие добровольцы завалили и разбили памятники на мелкие осколки‚ которые пошли на мощение дорожек. Памятник с могилы рава Эдельса установили во дворе городского музея‚ как экспонат семнадцатого века‚ но вскоре‚ по указанию местных властей‚ его уничтожили. На территории еврейского кладбища создали парк "Юбилейный" – с танцплощадкой‚ увеселительными заведениями‚ возможно‚ даже с "комнатой смеха".

В 1990 году из Израиля привезли мраморную плиту и установили на месте предполагаемого захоронения рава Эдельса‚ но неизвестные лица ее разбили; из Израиля привезли еще одну плиту‚ которую защитили металлической оградой. В 1992 году парк ликвидировали‚ территорию кладбища передали еврейской общине города‚ однако определить места конкретных захоронений прошлых веков уже невозможно. На мраморной плите у входа на уничтоженное кладбище высечены слова на идиш и украинском языке: "Здесь покоятся останки тех‚ кто с пятнадцатого столетия своим трудом‚ умом и талантом способствовал расцвету культуры и экономики края".

***

В годы репрессий хасиды Ленинграда тайно собирались на праздники в доме ребе Авраама Плоткина, и он говорил им: "В старое время лошадей "призывали" в армию, а после нескольких лет службы списывали и продавали крестьянам. Лошадей ожидал тяжелый труд, недостаток корма, и вскоре ничего не оставалось от былой красоты и осанки. Но заслышав звуки военной трубы и цокот копыт, клячи преображались и словно говорили своим видом: "И мы когда-то служили в кавалерии..." Так и мы, некормленные, замученные жестоким хозяином, едва заслышим звуки трубы хасидского праздника, как выпрямляем согнутую спину и снова чувствуем себя частью гордого и веселого хасидского племени".