История Канады

От моря до далеких морей

Восточная оконечность Североамериканского континента — это мыс Спир, вдающийся в Атлантический океан у Сент-Джонса, остров Ньюфаундленд. Расстояние отсюда до островов Королевы Шарлотты, расположенных на северо-западной оконечности Британской Колумбии, составляет 80° з.д. — т. е. почти четверть пути вокруг нашей планеты. В два раза меньше расстояние от северной точки острова Элсмир, расположенной под 83° с.ш., там, где кончается суша и горы упираются в Северный Ледовитый океан, до Пойнт-Пили[252] у озера Эри на 42° с.ш. Канада — это большая страна. Наше главное достижение, которое мы до конца не осознаем, заключается в том, что нам удалось получить такую большую часть земной поверхности, собрать ее воедино в политическом смысле и (более или менее) успешно удерживать ее.

В 1840 г. все население Британской Северной Америки — так тогда называлась современная Канада — составляло приблизительно 1,5 млн человек и было рассредоточено в семи колониях. Жители Ньюфаундленда численностью 60 тыс. человек были сосредоточены в восточной, похожей по своим очертаниям на омара части полуострова Авалон между мысом Пайн на юге и мысом Бонависта (который открыл в Северной Америке Жак Картье в 1534 г.) на севере. Население других колоний было приблизительно следующим: Новая Шотландия — 130 тыс., Нью-Брансуик — 100 тыс., Остров Принца Эдуарда — 45 тыс., Нижняя Канада (Квебек) — 650 тыс. и Верхняя Канада (Онтарио) — 450 тыс. человек. (Две последние колонии — «обе Канады» — были объединены в Провинцию Канада британским законом 1841 г.). Территории, расположенные к западу и северу от озера Верхнее, принадлежали КГЗ, как и бассейны всех рек, впадающих в Гудзонов залив. Эта компания, краткое название которой иногда шутливо расшифровывалось как Here before Christ[253] — «Мы были здесь еще до Рождества Христова», имела исключительное право на торговлю за Скалистыми горами — на территории, которая называлась Орегоном и Новой Каледонией и находилась тогда в совместном владении с американцами; она простиралась от границы мексиканской части Калифорнии под 42° с.ш. на юге и до 54°40′, где начиналась Русская Аляска[254]. Все коренное население на востоке, на западе и в Арктике составляло, по всей видимости, не более 300 тыс. человек.

Северный Ледовитый океан и его острова были теми пространствами, которые Канаде предстояло исследовать в первую очередь. К этому ее призывали такие названия, как пролив Дейвиса (Девисов пролив) и залив Фробишер, данные в честь первооткрывателей XVI в. Мартина Фробишера и Джона Дейвиса. В 1825–1827 гг. лейтенант Британского военноморского флота Джон Франклин обследовал около 1,6 тыс. км (1 тыс. миль) северного арктического побережья к востоку и западу от устья реки Маккензи. В 1845 г. он отправился на поиски Северо-Западного прохода, но обратно не вернулся. Исследователь умер на британской военном корабле «Эребус», скованном льдами к западу от острова Кинг-Уильям в 1847 г. В то время никто не знал, что с ним произошло. Попытки найти Франклина и членов его экспедиции, впервые предпринятые в 1848 г., продолжались до 1859 г., когда были обнаружены их записки. Позже, в 1984 г., была обнаружена первая поразительная находка — два замерзших и отлично сохранившихся тела членов команды Франклина[255].

Арктика была и доныне остается местом одновременно жестоким и величественным, где выживание зависело от способности адаптироваться, находчивости, мужества и везения (хорошего или плохого, каковым мог быть случай). Аборигенное население как на севере, так и на юге страны на протяжении нескольких тысяч лет прекрасно приспосабливалось к природе Канады. Новым белым жителям пришлось сделать то же самое.

Зимняя сказка

Даже на юге Канады существует своя зимняя сказка, впрочем, как и летняя. На всей территории страны, за исключением прибрежной полосы Британской Колумбии, ледостав, или, как говорят франкоканадцы, la prise des glaces[256], был одним из двух главных событий года. Другим таким событием был весенний ледоход. С ноября по апрель зима сковывала льдом реки и озера, лишала возможности двигаться лодкам, каноэ и баржам, прекращала сельскохозяйственные работы и частично приостанавливала даже бизнес. К середине ноября рабочий сезон заканчивался почти везде в сельской местности и кое-где в городах. Энергию тогда давала главным образом проточная вода, хотя к 1830-м гг. ситуация начала меняться благодаря паровым машинам. Вода приводила в движение большинство мельниц и лесопилок, которые закрывались с наступлением зимы, а вслед за ними переставали работать мельники и торговцы лесом. Когда замерзали реки и каналы, пароходы вытаскивали на берег, сплавщики уходили домой, строительство останавливалось, рабочих увольняли, фермеры пребывали в бездействии, устраивали праздники или делали и то и другое. Работа, которую эти оставшиеся не у дел люди могли получить в зимний сезон, в основном сводилась к рубке деревьев на лесозаготовках для сплава вниз по рекам в конце апреля, когда сходил лед. Лагеря дровосеков находились на реках Мирамиши и Сент-Джон в Нью-Брансуике, а также на реках Сен-Морис, Гатино и Оттава в Нижней Канаде.

Зима приносила с собой бедность, поскольку количество рабочих мест сильно сокращалось, а предметы первой необходимости — продовольствие, топливо и одежда — становились более важными для жизни и дороже. В городках это могло вызвать трудности; люди на фермах были лучше готовы к наступлению зимы. Они заполняли погреба бочками с яблоками, картофелем, турнепсом, морковью и капустой, заготавливали дрова и — по мере развития транспорта — закладывали уголь в угольные подвалы. Нужно было установить зимние ставни на окна, закрыть фундаменты дерном или ветками. К декабрю телеги и повозки убирались, давая дорогу саням с полостями из бизоньих шкур. И тогда можно было начинать наслаждаться зимой!

Это время года в Европе или на Западном побережье страны часто казалось мрачным, но для англо- и франкоканадцев на востоке Канады этот период был в основном радостным: светило солнце, сверкал снег и звенели колокольчики на санях. Гостья из Британии Анна Джеймсон писала в 1838 г., что зима была временем «балов в городах, танцев в фермерских домах, ухаживаний и свадеб…». Из окна своего дома в Торонто она наблюдала, как по улице проезжали самые разнообразные сани — сани, использовавшиеся как экипаж, грузовые сани или красивые прогулочные санки, поставленные на высокие полозья, которые быстро катили спортивного вида молодые щеголи или офицеры местного гарнизона. Больше всего миссис Джеймсон нравилось смотреть на сани, груженные древесиной, — кленовыми, березовыми, сосновыми и дубовыми бревнами, которые везли в город, чтобы положить в бесчисленные камины. По свидетельству этой дамы, высота саней с бревнами достигала шести или семи футов; на штабеле дров могла лежать пара мороженых оленьих туш с торчащими в разные стороны рогами, а на них сидел завернутый в одеяло возница; его меховая шапка была надвинута на уши, а длинный красный шарф придавал веселый вид. С этой высоты он управлял парой толстых волов, «из ноздрей которых в пронизывающем морозном воздухе клубился колечками пар, — вся эта повозка, в общем, была не менее живописна, чем фургоны с виноградом в Италии.»

Впрочем, зима не была сезоном, радовавшим купцов и бизнесменов. Только подумайте о капитале, лежащем на замерзшей мельнице мертвым грузом и не приносившем никакого дохода! Бизнесу, настоящему бизнесу требовались импорт и перевозки по воде, но чтобы доставить шерстяные ткани, фарфор, инструменты, одежду из хлопчатобумажной ткани, нужно было ждать весны. Река Св. Лаврентия замерзала выше Квебека; Монреаль в буквальном и переносном смысле стоял с ноября до мая. Инженер-строитель Томас Колтрин Кифер гневно писал об этом:

«Мир летит, летит все дальше колеями перемен»[257]

Представьте себе, что в конце ноября холодным, дождливым вечером вы едете в дилижансе из Фредериктона в Вудсток (Нью-Брансуик). Впереди подъем на холм. Усталые лошади медленно тянут экипаж вверх по длинной грязной дороге, делая порой только милю в час. А железнодорожный состав легко бы проехал это расстояние со скоростью от 50 до 65 км (30–40 миль) в час и ночью, и днем, не останавливаясь, для того чтобы вытянуть колеса из трясины, покормить сеном либо овсом лошадей или сменить их. Неудивительно, что поезда притягивали к себе канадцев с огромной силой, ведь составы двигались. Поезда избавили общество от кабальной зависимости от грязи и слякоти, даже более того, от зимнего рабства. Движение больше не зависело от животных или погодных условий. Регулярность, контроль, скорость, пунктуальность — эти замечательные буржуазные добродетели железных дорог обеспечивали бизнесменов тем, о чем они долго мечтали, а именно уверенностью в получении прибыли.

В Британской Северной Америке с ее лесами, изолированностью и огромными расстояниями транспорт играл ключевую роль почти во всем. Каноэ определили радиус деятельности франкоканадцев и их гибкость; благодаря каноэ смогла развить свою деятельность СЗК; к 1840 г. крепкая «Йоркская» лодка стала оплотом КГЗ. Транспорт помогал создавать торговлю, в некоторых отношениях он выполнял ее функции. Томас Колтрин Кифер называл железную дорогу «железным цивилизатором». У него есть интересное высказывание о том, что использование пара «оказало воздействие, сравнимое только с влиянием изобретения книгопечатания на человеческий разум».

Развитие техники и инженерного дела повлекло за собой новшества в различных сферах человеческой деятельности, например в биологии и медицине, но наиболее ощутимый эффект для общества имело создание паровой машины и телеграфа. Эти перемены происходили вначале медленно, затем — в течение второй половины XIX в. — быстрее, и к 1900 г. Канада была уже совсем другой страной. Специалист по социальной истории Эйза Бриггс назвал этот период в истории Великобритании «веком усовершенствований». Но то, что для Великобритании было скромным «усовершенствованием», для Канады стало революцией.

Более того, железные дороги представляли собой экономический фактор долгосрочного значения. Капиталовложения в них были огромными. Но хотя железные дороги поглотили колониальные денежные накопления, иными словами, капитал, этих инвестиций было недостаточно. Британская Северная Америка к тому времени импортировала значительные объемы капиталов из Великобритании. Они приходили в виде акций железнодорожных компаний, т. е. прав собственности; в виде облигаций, т. е. различных форм долговых обязательств железных дорог; сами правительства колоний не могли противостоять требованиям оказать помощь в железнодорожном строительстве. Эта поддержка часто оказывалась в форме предоставления гарантий железнодорожных облигаций, подобно гарантиям, предоставленным на определенных условиях Актом о гарантиях железнодорожных облигаций (Railway Guarantee Act), принятым в Провинции Канада в 1849 г. Каждый муниципалитет хотел, чтобы через его город проходила железная дорога, желательно магистральная линия, поэтому для того, чтобы убедить железнодорожные компании провести линию в нужном направлении, в ход шли муниципальные обязательства. Строительство железной дороги начиналось с того, что необходимо было получить официальное разрешение, и законодательные органы колоний, а позднее провинций выдали множество таких разрешений. Начиная с 1850 г. каждый год под грифом «частные законопроекты» принимались статуты со списками новых компаний, и на бумаге этих компаний было гораздо больше, чем тех, которые действительно делали топографическую съемку для дороги или укладывали рельсы, не говоря уже о тех, которые изготавливали товарные вагоны или локомотивы. Один железнодорожный инженер заметил: «Самая длинная поездка по железной дороге — это путь от [получения] разрешения до подвижного состава».

Первой канадской железной дорогой была линия между озером Шамплен и рекой Св. Лаврентия; она была всего 14 миль длиной и тянулась от Ла-Прери, что напротив Монреаля, до Сен-Жан-сюр-Ришельё. Когда в 1836 г. строительство этой дороги было закончено, она представляла собой полотно из неровных деревянных рельсов, стянутых железными скобами; работала эта дорога только с весны до осени. Но, несмотря на риск — скобы имели дурное свойство ломаться и цепляться за вагоны, — эта линия была рентабельной. Джону Молсону, основавшему в 1786 г. свою пивоварню (Molson’s Brewery)[258], принадлежало 20 % всех капиталовложений в эту дорогу, и фактически почти все инвестиции в нее сделали местные предприниматели. К 1851 г. линия озеро Шамплен — река Св. Лаврентия была уже оснащена железными рельсами, работала круглый год и продлена на юг, к границе с США, где она соединялась с Центральной железной дорогой штата Вермонт («Central Vermont»). К тому времени у нее уже появился серьезный конкурент — дорога, идущая от Монреаля к незамерзающему атлантическому порту Портленд (штат Мэн), — первая международная железнодорожная магистраль в мире. Эта дорога была построена на американские и монреальские деньги и проходила через Шербрук, в ходе ее строительства проявился предпринимательский талант жившего там Александра Тиллоха Голта[259]. Когда в 1853 г. строительство магистрали было завершено, отчасти по настоянию Голта она была включена в более крупный британский железнодорожный проект «Гранд Транк Рейлуэй» («Grand Trunk Railway»).

Великий бум в британском железнодорожном строительстве в 1840-х гг. стал возможен благодаря громадному объему частных сбережений, накопленных за предыдущие 50 лет в результате промышленной революции. Когда оказалось, что капитал, вложенный в железные дороги, может приносить прибыль, британцы стали искать новые инвестиционные возможности за границей — во Франции, в США и не в последней степени в Британской Северной Америке. Инженерное дело можно было экспортировать, так же как капитал. Британские инженеры предпочитали строить высококачественные дороги на тщательно обследованных участках, имевших полосы отчуждения; количество подъемов и поворотов должно было быть минимальным. Если для этого требовались дорогостоящие мосты, земляные работы и туннели, значит, так тому и быть. Это означало высокие первоначальные затраты, но в конечном итоге при хорошем дорожном полотне эксплуатационные расходы были низкими.

Однако условия строительства в Канаде сильно отличались от британских. Затраты на рабочую силу в Англии рассчитывались с учетом почти круглогодичного дешевого труда бригад. Похоже, никто не сообщил компании «Гранд Транк Рейлуэй», что в Канаде все строительные работы останавливаются в ноябре, что при строительстве на всех этапах нужно принимать во внимание сильные морозы, что производительность труда там была более низкой, а оплата — более высокой.

Компания столкнулась с большинством перечисленных выше проблем. Железная дорога, которую она строила, принадлежала британским собственникам; ее основные акционеры и подрядчики были британцами. Фактически эта железная дорога была детищем подрядчиков, стремившихся к освоению новых миров. Первоначальные затраты на дорогу были такими же высокими, как в Великобритании, а некоторые проблемы, связанные с рабочей силой и строительством, оказались типично канадскими. Однако дорога была построена. На участках между Монреалем и Торонто или между Торонто и Гуэлфом можно до сих пор увидеть старые каменные красивые здания станций; длинные широкие ограждения, обнесенные насыпью к востоку от Торонто и высокие мосты над глубокими долинами — к западу. Тем не менее через несколько лет «Гранд Транк Рейлуэй» понадобилась финансовая помощь акционеров, держателей облигаций и, что было неизбежно, помощь правительства Провинции Канада. Правительства, которые дают разрешение на строительство подобных линий, часто бросают вызов судьбе. Как только часть дороги построена, сразу же на правительства оказывается жесткое давление, с тем чтобы закончить строительство, даже с помощью поручительства, если это необходимо. Правительства и депутатов, составлявших большинство в ассамблее, можно было убедить санкционировать выдачу займа, иногда с помощью аргументов, иногда с помощью дарения пакетов акций, иногда посредством прямых взяток. Это грязная история. Британский инженер сэр Эдмунд Хорнби как-то сказал с сожалением: «Честное слово, не думаю, что канадцы ведут себя лучше турок, когда речь идет о контрактах, должностях, бесплатных железнодорожных билетах или даже о наличных деньгах». Правительство и оппозиция вели борьбу по поводу «Гранд Транк Рейлуэй», но, в конце концов, в июле 1862 г. Акт об урегулировании проблем «Гранд Транк Рейлуэй» (Grand Trunk Arrangement Act) положил конец спорам. Новый управляющий сэр Эдвард Уоткин отличался железной хваткой. Трудности компании на этом не закончились, но к 1880 г., когда магистраль дошла до Чикаго, ее будущее не вызывало сомнений.

В отличие от лондонских законодателей их коллеги в Британской Северной Америке не были джентльменами, занимавшимися обсуждением национальных проблем, живя главным образом на личные доходы. Без сомнения, многие члены парламента Провинции Канада были джентльменами, но большинство из них занимались предпринимательством. Как и в Англии, работа в парламенте была обязанностью по отношению к обществу, но в большинстве случаев это была дорогостоящая обязанность. Во время сессии парламента его члены находились далеко от дома, поэтому их дела неизбежно страдали. В 1848 г. генерал-губернатор Канады лорд Элгин[260] объяснял эту ситуацию следующим образом:

В Новой Шотландии и Нью-Брансуике строительство железных дорог проходило иначе. Правительства этих провинций не смогли убедить своих обладателей капиталов вкладывать средства в строительство, поскольку население там было слишком малочисленным, чтобы обеспечить в будущем достаточную прибыль. Но жители провинций, особенно отличавшееся политической активностью население южной части Нью-Брансуика, настойчиво требовали построить дорогу. Так как железнодорожных компаний, которые хотели бы заняться этим строительством, не нашлось, правительство Нью-Брансуика взяло дело в свои руки. В результате от Сент-Джона до Шедиака была проложена казенная линия длиной примерно в сотню миль, получившая восхитительное название «Европейская и Североамериканская железная дорога». В Новой Шотландии были построены две дороги — Галифакс — Труро и Галифакс — Виндзор, которые также финансировались и управлялись властями этой провинции.

Вскоре компания «Нова Скошиа Рейлуэй» («Nova Scotia Railway») вслед за другими железнодорожными компаниями обнаружила, что само существование дороги привело к изменениям, которые нельзя ни остановить, ни предотвратить. Железные дороги, как и скоростные шоссе позднее, создали свой собственный ритм, имевший непредсказуемые побочные действия. Начали исчезать маленькие таверны, которые стояли по сторонам старой грунтовой дороги между Галифаксом и Труро на расстоянии нескольких миль одна от другой и которые продавали овес для лошадей, пиво для путешественников и давали приют и тем и другим. Теперь же люди пользовались железными дорогами с их легкостью в управлении, скоростью и комфортом. В таких крупных городах, как Галифакс, Сент-Джон, Квебек, Монреаль, Торонто, Гамильтон, доступность железных дорог внесла заметные коррективы в жизненный уклад, ускорив происходившие в них перемены. В 1872 г. Джордж Браун, издававший в Торонто газету «Глоуб» («Globe»), продавал половину ее тиража за пределами этого города, а в 1876 г. специальные утренние поезда доставлял ее в Гамильтон, где она конкурировала с местными газетами. Железные дороги создавали совсем новые рынки и делали доступными многие новые вещи. В 1885 г. у министра почт сэра Александра Кемпбелла были все основания подвести итог последних сорока лет репликой: «Какие времена! Какие перемены!».

К 1900 г. мир путешествий, передвижения и торговли разительно изменился. В результате как в политике, так и в экономике появились новые способы мышления. То, что можно было соединить с помощью железных дорог, могло при соответствующих обстоятельствах быть соединено и политическим средствами. Концепции объединения Италии 1859–1860 гг. и объединения Германии 1867 г. были следствием появления железных дорог. Конечно, Гражданская война в США (1861–1865) была выиграна армиями северян, но их победа стала возможной благодаря железным дорогам, которые позволили Северу реализовать его преимущество в людских и материальных ресурсах.

Концепция Канадской конфедерации была частично выработана на основе тех достижений, которые принесли железные дороги. Законченная в 1876 г. Межколониальная железная дорога между Галифаксом и городом Квебек была той ценой, которую Нью-Брансуик и Новая Шотландия заплатили за вступление в Конфедерацию. Казначейство Острова Принца Эдуарда затратило столько средств на строительство своей железной дороги длиной 219 км (136 миль), что ему пришлось залезть в долги, которые в итоге и заставили эту провинцию «вкатиться» в состав Конфедерации! Линия, проложенная в 1890-х гг. на острове Ньюфаундленд между Сент-Джонсом на Восточном побережье и Порт-о-Баск на западе (ее длина составляла 800 км, или 500 миль), едва не разорила провинцию и строителей. К тому времени Канадской тихоокеанской железной дороги (КТЖД), строительство которой было завершено в 1885 г., уже начала приносить прибыль. Движение по ней было столь оживленным, что в 1903 г. Канада решила, что ей нужна уже не одна трансконтинентальная магистраль, а две. Иными словами, к 1900 г. разветвленная сеть железных дорог и электрических трамваев опутывала, подобно щупальцам осьминога, Галифакс и Сент-Джонс, Монреаль и Торонто, Виннипег, Калгари и Ванкувер, укрепляя их связи с внутренними районами страны.

О людях, власти и покровительстве

В 1840 г. колонии Британской Северной Америки все еще были разъединены и изолированы друг от друга. Их обособленный статус символизировали первые почтовые марки 1850-х гг. Каждая колония — Ньюфаундленд, Остров Принца Эдуарда, Новая Шотландия, Нью-Брансуик, Провинция Канада имела свою собственную марку, а в 1858 г. к ним присоединились Остров Ванкувер и Британская Колумбия. В каждой колонии имели своего губернатора, администрацию, таможню, и каждая колония была озабочена своими отношениями с Великобританией. В Новой Шотландии представительные органы существовали с 1758 г., на Острове Принца Эдуарда — с 1769 г. (с того времени, когда остров стал колонией), в Нью-Брансуике — с 1784 г., в обеих Канадах — с 1791 г., на острове Ньюфаундленд — с 1832 г. На ранних стадиях колониального управления эта система функционировала довольно успешно, хотя некоторые трения между избираемыми ассамблеями и назначаемыми советами, совмещавшими законодательные и исполнительные функции, были неизбежны. Однако по мере того как колонии разрастались и ассамблеи все более открыто критиковали злоупотребления исполнительной власти, управлять такими колониями становилось все труднее. Именно растущую напряженность между американскими колониями и Британией не удалось преодолеть в 1760-х гг. Однако сложность ситуации в Британской Северной Америке 1840-х гг. заключалась не столько в тирании британского правительства, сколько в господстве колониальной исполнительной власти, осуществляемой небольшой группой влиятельных чиновников. Губернаторы, назначаемые Лондоном, делали все, что могли; срок их службы обычно длился от пяти до семи лет, так что они приезжали и уезжали. Члены провинциальных исполнительных советов работали намного дольше. Губернатор Новой Шотландии Джозеф Хау решительно отмечал в 1839 г.:

В 1830-х гг. в Исполнительный совет Новой Шотландии входили члены пяти-шести семей и людей, связанных с ними брачными узами. Проблема состояла не в том, что эти олигархи были глупыми или неумелыми; наоборот, они работали даже слишком хорошо, заботясь о своих друзьях и родственниках и используя правительство в своих собственных целях, когда им это было нужно. Эти люди научились пополнять свои ряды, выдавая дочерей за способных молодых людей, ищущих должностей, продвижения по службе и покровительства. Лишь Ассамблея Нью-Брансуика имела какое-то подобие контроля над Исполнительным советом, что стало возможно благодаря тому квазиамериканскому способу управления, который лоялисты, поддерживавшие британцев во время Американской революции, привезли с собой из США после 1782–1783 гг. Ассамблеи других колоний ощущали, что им тоже следует контролировать исполнительные советы, усиливая опору на большинство депутатов в избираемых ассамблеях. В этом случае исполнительный совет можно распустить, если он будет вести себя слишком вызывающе. У губернаторов всегда была техническая возможность сделать это, но они редко использовали ее из-за трудностей, описанных Джозефом Хау.

Колониальные реформаторы считали свою борьбу за систему кабинета министров, т. е. за «ответственное правительство»[261], делом высоких принципов, попыткой применить партийную систему, которая создавалась в Великобритании в 1830-х гг., к колониальной практике 1840—1850-х гг. За развитием британской системы кабинета министров пристально наблюдали в Британской Северной Америке, в частности Джозеф Хау из Галифакса и Роберт Болдуин из Торонто. Не случайно именно Новая Шотландия и Провинция Канада отличались особым стремлением использовать в своих правительствах кабинетную систему. В этом движении были свои драматические моменты, трения, резкие споры из-за принципов. Тори утверждали, что реформаторы, которые боролись за ответственное правительство, делали это только для того, чтобы получить властные полномочия — контроль над бюджетом и назначениями, и все разговоры о контроле ассамблеи над исполнительной властью лишь маскировали их жадность.

Тори, долго сохранявшие власть в Новой Шотландии и Провинции Канада, начали постепенно сдавать позиции и потерпели окончательное поражение на двух важных всеобщих выборах 1847 г. Правительства обеих колоний ушли в отставку в начале 1848 г., после того как предложено было вынести им вотум недоверия. Новые правительства, названные реформистскими, теперь заседали в палатах Исполнительного совета, делали назначения, осуществляли текущее руководство. Лорд Элгин отмечал:

Это все было прекрасно. Но система ограничений, о которых писал лорд Элгин, прошла суровую проверку в 1849 г., когда реформистское правительство провинции Канада приняло закон о возмещении убытков участникам восстания 1837 г. (Rebellion Losses Bill). Поддержанный большинством реформистов, многие из которых были франкоканадцами, он компенсировал утрату собственности тем, кто участвовал в военных действиях во время восстания. Однако правительство не провело четкой границы между обычными гражданами и активными участниками восстания. Тори были в ярости, так как считали, что правительство не должно платить гражданам за участие в бунте. Толпа разгневанных тори, преимущественно англоговорящих, собралась в Монреале (тогда это была столица Провинции Канада), напала на подписавшего этот законопроект губернатора лорда Элгина и бросилась поджигать комплекс парламентских зданий с помощью новых газовых ламп. Да, это был мир быстрых действий! Законопроект о возмещении убытков стал законом, но Монреаль уже больше никогда не был политической столицей. В 1850 г. правительство переехало в Торонто, затем в город Квебек. Хотя вышеупомянутый закон вызвал беспорядки, организованные тори в апреле 1849 г., эти волнения отчасти явились результатом спада в торговле, вызванного изменениями в британской экономической политике. Через год после перемещения капитала на запад в Торонто бизнес был восстановлен, и почерневшие от копоти стены старых зданий парламента в Монреале остались лишь воспоминанием.

Провинция Канада представляла собой странную колонию, объединявшую Верхнюю и Нижнюю Канады. Ее протяженность от полуострова Гаспе до города Сарния[262] была равна 1,6 тыс. км; объединяла эту колонию география — река Св. Лаврентия, ее эстуарий и земли около Великих озер, новая система каналов, а также еще более новая и постоянно растущая система железных дорог. Вместе с тем эта колония была также разобщена. Нижняя Канада, которая затем стала провинцией Квебек, сохраняла свой язык, гражданское право, систему образования, тесно связанную с Католической церковью. В Верхней Канаде (в будущей провинции Онтарио) все эти институты были совершенно другими. Большая часть населения Нижней Канады продолжала владеть землей по старым сеньориальным правилам, хотя ситуация менялась; в 1854–1855 гг. были приняты законы, направленные на ликвидацию прежней системы. Кроме того, Провинция Канада была колонией, которая потенциально могла стать федерацией, поскольку ее каждая часть имела равное представительство в общих органах законодательной власти. И это при том, что в 1841 г. население Нижней Канады было в полтора раза больше населения Верхней Канады; равное представительство в законодательной власти имело целью нивелировать численное преимущество франкоканадцев. В конце концов, достижению этой цели помешало создание Реформистской партии[263], когда Роберт Болдуин убедил Луи-Ипполита Лафонтена в том, что подобный союз будет служить интересам как франкоканадцев, так и англоканадцев.

Несмотря на различия, в некоторых делах обе Канады имели устойчивые общие интересы. Они касались торговли, транспорта и не в последнюю очередь развития политической системы, которая отвечала бы чаяниям жителей этой колонии и была сосредоточена на новой идее кабинетного правительства. Благодаря этой общности Провинция Канада превратилась к 1860-м гг. в самую мощную и зрелую колонию Британской Северной Америки.

Приличный наряд: обустройство и общество

Большинство канадцев — либо иммигранты, либо их потомки. К 1840 г. франкоканадцы жили здесь уже более двухсот лет — за это время сменилось семь поколений, — и их фольклорные традиции уходили к далеким истокам. Робер де Рокбрюн (1889–1978) помнил историю своего рода, рассказанную ему отцом, дедушкой и другими предками; например, из уст в уста передавалась история, произошедшая в 1690-х гг., — женитьба его предка французского офицера Ларока де Рокбрюна на Сюзанн-Катрин де Сен-Жорж — веселой пятнадцатилетней девушке из Монреаля. Отец Робера рассказывал ему о том, как в Квебеке их венчал епископ Лаваль, как при восходе луны они вернулись в Монреаль на каноэ и Рокбрюн бережно на руках нес спящую невесту. Эта история всегда нравилась маленькому Роберу, выросшему в Л’Ассомпсьоне в 1890-х гг. Это были его предки! Было и много других историй: участие его дедушки в восстании 1837 г. и последовавшая за этим женитьба на молодой красавице, которая помогла ему бежать от британских войск. Отец вынимал из сундука какой-нибудь бережно хранимый предмет одежды и рассказывал семейную историю, связанную с этим предметом. Многое в жизни франкоканадцев было основано на духовной близости, которую создавали их язык, воспоминания и семейная история, слитые воедино.

Другие группы иммигрантов прибывали из Англии, Шотландии и Ирландии. Почему их выбор пал на Канаду? Обычно их приезд был обусловлен весомыми материальными соображениями, нежели религиозными преследованиями. И как правило, это были люди определенного типа, которые часто приезжали к родственникам, уже хорошо обустроившимся на новом месте. Типичный иммигрант был молод, честолюбив и понимал, что дороги назад нет: на его старой родине общество и экономика были настолько консервативны, что там он не смог бы достичь успеха или изменить свой социальный статус. Среди иммигрантов часто встречались мужчины и женщины, перемещавшиеся из-за экономических трудностей, не столь серьезных, как бедность, но их финансовое положение было достаточно тяжелым, чтобы они решились на крайний шаг. Эти люди, как правило, смогли скопить небольшую сумму денег, которых хватало на переезд и на жизнь до первого урожая. Богачам на их прежней родине не было необходимости эмигрировать, а самые бедные просто не могли позволить себе переезд.

Но было в иммиграции этого периода и одно исключение — миграция ирландцев, связанная с голодом 1847–1848 гг. Переезд через Атлантический океан на скрипучих плохо построенных кораблях, которые в любом ином случае возвращались бы пустыми в Канаду, стоил очень дешево. Эти ирландские иммигранты были такими бедными, голодными и плохо приспособленными, что они создавали большие социальные проблемы везде, куда бы они ни высаживались на берег, будь то Нью-Йорк, Бостон, Сент-Джон, Квебек или Монреаль. Ирландцы иммигрировали от отчаяния. Но в большинстве своем это были способные, энергичные и жаждущие улучшения своего экономического положения люди, т. е. обладатели буржуазных добродетелей. Не уезжайте, советовал в 1821 г. один сведущий британец, если вы можете обеспечить себе стабильный, пусть даже и скромный доход в Британии. Не уезжайте, если вы не любите работать. Не уезжайте, если вы занимаетесь торговлей и не знаете фермерского дела. А если вы живете в нужде или боитесь в ней оказаться, поезжайте на Остров Принца Эдуарда.

Пересечение Атлантики в середине XIX в. было совсем не таким, как в середине XVIII в. Хотя большинство судов еще не было оборудовано дополнительными паровыми машинами, а условия содержания иммигрантов были довольно примитивными, в целом совершать подобные путешествия стало легче. Впрочем, нельзя отрицать, что даже в 1840-х гг. эти условия вряд ли можно было назвать здоровыми. Сотни пассажиров, среди которых были и дети, и восьмидесятилетние старики, теснились почти без света и воздуха; инфекционные болезни косили людей, еды не хватало (либо она была плохо приготовленной). Переход через Атлантический океан на корабле водоизмещением 700 т мог быть как благоприятным, так и опасным, как веселым, так и страшным. Зимой таких путешествий следовало избегать любой ценой, но и в другое время года случались сильные штормы, а это грозило большой опасностью. Суда могли просто исчезнуть, не оставив следа, что и происходило со многими из них. Джеймс Эффлик, тесть сэра Джона Томпсона, ставшего позднее премьер-министром Канады, был капитаном морского корабля из Галифакса; летом 1870 г. он, его команда и корабль, на котором они плыли, просто исчезли. Пассажирские пароходы, совершавшие регулярные рейсы, тоже пропадали: тем же летом затонул «Сити оф Корк». В феврале 1860 г. пароход «Хангэриэн» компании «Аллан Лайн», имевший дополнительную паровую машину, совершал регулярный рейс из Портленда, штат Мэн, в Ливерпуль. Во время ночной бури, когда он огибал юго-западную оконечность Новой Шотландии, его выбросило на берег у мыса Ледж; в результате погибло около ста человек. Пересекать Атлантический океан могли крепкие и решительные люди, не боявшиеся рисковать своими жизнями и жизнями своих детей во время длительного и зачастую опасного плавания.

Оставив позади океан, иммиграционную службу и карантин, прибывший в Новый Свет человек нуждался в какой-то денежной сумме, чтобы доехать до желаемого места назначения. До того как Канада присоединила земли Великого Запада, все, кроме лоялистов и вышедших в отставку британских офицеров, должны были покупать землю. Ее можно было получить бесплатно только после принятия в 1872 г. Закона о земельных участках (Dominion Lands Act)[264]. Иммигранту также было нужно содержать себя и семью до того, как он вырастит урожай. Конечно, это было нелегко, но возможно. Этого можно было добиться, если переселенцу повезет с участком, если он был готов работать и умел это делать. Опыт обращения с топором или плугом тоже был нелишним.

Многих преследовали неудачи, однако были и успешные истории, о которых рассказывают меньше, чем следует. Джеймс Кройл родился в Глазго в 1821 г. В начале 1845 г. он приехал с семьей в Квебек, имея в кармане семь соверенов (1 соверен был равен 1 ф. ст. или 20 шил.). Часть этих денег он потратил на то, чтобы вместе с семьей доехать до графства Гленгарри (Верхняя Канада), где жил брат его жены. Шурин одолжил Кройлу семена, скот и сельскохозяйственные орудия, а на оставшуюся от семи соверенов сумму Кройл закупил пропитание, чтобы прожить лето. После этого у него осталось пять шиллингов, и он начал работать. В 1845 г. Кройл собрал хороший урожай и вернул шурину семена и половину собранной сельскохозяйственной продукции. Продав другую половину, он закупил провизию на следующий год. Весной того же года Кройл взял в аренду небольшую ферму, выплачивая за нее 20 ф. ст. в год, и к концу сбора урожая 1848 г., когда истек срок аренды, у него уже были собственные орудия труда и скот. В 1849 г. он арендовал уже две соединенные между собой фермы за 33 ф. ст. в год. Осенью 1851 г. обе фермы были выставлены на продажу. У Кройла еще не было сбережений, но земля на этих фермах была хорошая, а его сыновья росли здоровыми и крепкими. Был созван семейный совет, на котором Кройл сказал сыновьям, что если они все будут работать, то смогут выплатить стоимость этих ферм. В конечном итоге, как заметил один историк, главной движущей силой на семейных фермах была семья самого фермера. Так, семья Кройла купила обе фермы за 300 ф. ст., которые выплачивались по 50 ф. ст. в год, плюс проценты по ставке, приблизительно 4–5 %. Сорок акров уже были расчищены, а из оставшейся земли Кройл и его сыновья расчищали по 6 акров в год. Таким образом, к 1861 г., т. е. через 16 лет после приезда этой семьи в Канаду, они сумели выплатить долг и расчистить участок площадью 100 акров (40 га). Их ферма к тому времени стоила 1 тыс. ф.ст. (Это были колониальные фунты стерлингов, так называемая «галифакская валюта», хотя Канада официально перешла на доллары примерно в 1858 г.) Два старших сына к тому времени ушли из семьи на свои собственные фермы, но Кройл и двое младших сыновей продолжали работать на его земле.

Поражает бережливость этой семьи, описанная Кройлом в мемуарах. Летом семья питалась беконом, говядиной и ветчиной, которые они коптили сами, яйцами от своих кур, сыром и сливочным маслом, изготовленными из молока собственных коров. В октябре они резали корову или молодого бычка; четверть туши получал кузнец, другую — сапожник, еще одну — портной, а последняя четверть доставалась им самим. Еще одно домашнее животное резали в декабре; тушу разделывали, замораживали и клали в бочки с соломой, где она хранилась до конца марта. Половину шкуры второго животного получал за свою работу дубильщик, а другая половина возвращалась Кройлу. Раз в году на ферму приходил сапожник и шил обувь для всей семьи. Животный жир вытапливали для того, чтобы из него изготовить свечи; из остатков жира, сваренного с золой, получали мыло. Женщины пряли шерстяную пряжу и ткали полотно, шили одеяла и покрывала, делали перины. Когда женился сын или выходила замуж дочь, Кройл продавал пару лошадей и одну-две коровы, чтобы, как он выражался, справить молодым «приличный наряд». Но он при этом нисколько не беднел, так как на свет все время появлялись новые телята и жеребята. Экономике сельского хозяйства нужны были телята, жеребята и дети!

Особенность этой экономики, по крайней мере на канадском Востоке, заключалась в том, что почти всегда удавалось получить урожай какой-нибудь культуры. Если было слишком сыро для пшеницы, удавалось собрать много картофеля и сена. Для фермеров Восточной Канады широкое разнообразие их продукции означало, что они могли производить почти все, что им было нужно, и зачастую даже с излишками. Разумеется, то, что было для семьи Кройла обыденными обязанностями, сегодня никто не делает — чего стоит настоящий тяжелый труд по расчистке земли (эти самые 6 акров год), т. е. рубка деревьев, их распил, сжигание кустарника и, наконец, корчевание пней, из-за которых болело сердце и спина! Если даже эти пни несколько лет гнили, их было исключительно трудно вытащить из земли. А кроме того, фермеры должны были выполнять свою обычную работу. Даже зимой домашние животные не давали отдохнуть — коров нужно было доить два раза в день; лошади, куры и свиньи требовали корма и ухода. Нужно было рубить и колоть дрова, ставить или чинить изгороди, варить варенье и делать соленья; прясть, ткать и шить одеяла — и делать тысячу других дел, которые откладывались на зиму, когда не надо было трудиться на открытом воздухе.

Основным развлечением в сельской местности были танцы, обычно кадриль, под аккомпанемент файфа[265] и скрипки (фидл); вариации были самые разнообразные — шотландские, ирландские, американские. Повсеместно в Онтарио и Квебеке пили виски, а в Атлантических провинциях — дешевый ром, который привозили на кораблях из Вест-Индии. Из чего бы ни делали виски — из подмороженной ржи, из подгнившей тыквы или, как того требовали правила, из осоложенного ячменя, — оно всегда было чистым и крепким. Когда виски поджигали, оно горело бледно-голубым пламенем. Порой алкогольные возлияния и фермерское дело плохо сочетались друг с другом. Многое в сельской местности делалось сообща, часто ради шуток и забавы, но не только. Однако для совместной работы по строительству амбара или дома нужна была хотя бы капелька трезвости. Писательница Сюзанна Муди, автор книги «Выживание в чаще, или Лесная жизнь в Канаде», особенно раздражалась, когда много народу собиралось для заготовки леса. «Шумят, бесчинствуют, напиваются» — так описывала она подобные сборища. Миссис Муди, английская дворянка, переехавшая в Канаду в 1832 г. вслед за мужем, знала об этом не понаслышке; как-то раз ей в течение трех дней пришлось кормить и поить тридцать двух мужчин, собравшихся для работы. Многие общественные мероприятия невозможно было провести без пунша.

Репетицию хора в Галифаксе и, без сомнения, в других местах, нужно было обязательно сдобрить порцией пунша, и находился знаток того, как смешать ром, лимонный сок и сахар для небольшого подкрепления в перерыве. Ведь когда поёшь, так хочется пить!

Мужское население повсеместно употребляло алкогольные напитки. В XVIII в., как, впрочем, и в XIX в., пьянство джентльменов не считалось зазорным. Сохранилось свидетельство двадцатидвухлетнего капитана военно-морского флота из Галифакса — в 1787 г. он и еще 20 джентльменов обедали у губернатора. Выпив 60 бутылок кларета и дюжину или две бутылок пива, те из них, кто еще мог держаться на ногах, двинулись вверх на холм к Цитадели, чтобы попытать счастья с девицами на Барракстрит.

Но в XIX в. борцы за трезвость нанесли удар любителям алкоголя. Начиная с 1830-х гг. появились движения за трезвость, которые пропагандировали замечательные свойства холодной воды. Фактически члены общества «Сыновья трезвости» убедили правительство Нью-Брансуика в виде эксперимента ввести «сухой закон». Он был принят в 1852 г., введен в действие 1 января 1853 г. и отменен в следующем году как совершенно невыполнимый. Другой вариант этого закона, который был отважно принят в 1855 г. и введен в действие 1 января 1856 г., заставил правительство уйти в отставку и тоже был отменен. После этого правительства Нью-Брансуика старались больше не возвращаться к данной проблеме. Другие колонии не пытались ее решить. Тем не менее в колониях в то время росло число протестантов, которые считали пьянство грехом. Движение за трезвость было популярно среди методистов и баптистов, а также среди пресвитериан; англикане оставались к нему равнодушны, а католики вообще его игнорировали. В конце концов, ведь именно святой Бенедикт[266] считал, что пинта вина в день не является чем-то греховным или опасным[267].

Не следует думать, что на заседаниях обществ трезвенников только звучали проповеди и демонстрировалось благочестие. Молодой человек или девушка, в семье которых отец пил, имели представление о том, что может сделать виски, и без лекций, предсказывавших алкоголикам адские муки. В этих обществах часто состояли молодые, энергичные и предприимчивые люди — какие угодно, но только не бесхарактерные; они давали деньги на проведение танцев, пикников, ужинов и прогулок на санях зимой. А во время катания на санях не было лучшего способа согреться, чем выпить виски. По мере того как эти институты развивались и совершенствовались, они порождали такие организации, как жилищные кооперативы и страховые компании. Деловые сообщества часто были результатом деятельности частных коллективов.

Однако как бы возвышенно эти сельские радости ни начинались, применительно к культуре фронтира действовало нечто вроде закона Грешема[268]: более примитивные обычаи вытесняли более цивилизованные. Все протестантские деноминации всеми силами старались сохранять устои цивилизации. Но люди, населявшие сельские районы Британской Северной Америки, бывали ограниченными, нетерпимыми и порой грубыми. Например, шаривари[269] — шумная шуточная серенада новобрачным — зачастую была безобидным и веселым обычаем, но если молодых не любили, она могла превратиться в большую неприятность.

Оранжистская и «зеленая» стороны ирландской жизни и политики, перенесенные на землю Канады, внесли свой вклад в досуговое насилие и групповые трения. Можно считать удачным то обстоятельство, что ирландские католики селились в городах, а ирландские протестанты больше тяготели к сельской местности. Но при этом марш оранжистов в Торонто или в другом месте мог легко (а после нескольких порций виски просто неизбежно) вылиться в хулиганские выходки протестантов. Особенно ценным оружием в таких стычках были топорища.

К 1840-м гг. количество дуэлей уменьшилось, но хотя они были вне закона, полностью еще не исчезли. Джентльмену было трудно отказаться от дуэли и сохранить при этом самоуважение или, что было еще важнее, уважение своих друзей. Об этих изменениях свидетельствует случай с Джозефом Хау из Галифакса. Когда Джон Халибёртон, сын главного судьи сэра Брентона Халибёртона, вызвал на дуэль редактора газеты Хау, которому было больше тридцати лет, тот не смог отказаться от дуэли. Ему нужно было либо рисковать жизнью, либо «проститься с карьерными перспективами». Поэтому дуэль состоялась рано утром в субботу 14 марта 1840 г. около башни Мартелло в Пойнт-Плезант. Дуэль проходила по обычному порядку — пистолеты для обоих, кофе для одного. Неизвестно, на каком расстоянии они стрелялись; пятьдесят шагов не было тогда редкостью, хотя сэр Люциус О’Триггер, ирландский дуэлянт из пьесы Ричарда Бринсли Шеридана «Соперники», заявлял, что «настоящей дистанцией для джентльмена»[270] нужно считать двадцать шагов! Джон Халибёртон стрелял первым и промахнулся. Хау, хороший стрелок (он вырос в лесной местности, расположенной вдоль Норт-Вест-Арм[271]), выстрелил в воздух. По его словам, он не собирался лишать жизни единственного сына пожилого человека. Самое лучшее в истории Хау — тот результат, который он получил в итоге: после этой дуэли у него всегда было право решать, примет он вызов или нет. Ему не надо было что-то объяснять или извиняться. Через полтора месяца Хау получил второй вызов, на сей раз от сэра Руперта Денниса Джорджа, секретаря провинции Новая Шотландия. Если бы не случай с Халибёртоном, Хау не смог бы отказаться от дуэли, а теперь он просто сказал «нет». Он не ссорился с сэром Рупертом по личным мотивам и не выстрелил бы в него, если бы согласился на дуэль. Хау также не хотел, чтобы застрелили его; как газетчик, он привык соизмерять способности человека и его вознаграждение. В результате над сэром Рупертом в Галифаксе просто посмеялись, и это было лучшим исходом дела.

Политика неизбежно была ареной столкновения местных пристрастий и сильных эмоций. В небольших городках соперничали гостиницы; в более крупных городах конкурировали газеты, в которых оппонентов открыто проклинали, обливали грязью, а членов своей партии всячески расхваливали. Семьи смаковали свои политические предпочтения и передавали их из поколения в поколение. В графстве Антигониш, Новая Шотландия, бытовала поговорка о том, что смешанные браки невозможны не только между католиками и протестантами, но также между консерваторами и либералами.

В те годы выборы проходили совсем не так, как сейчас. На избирательных участках было шумно, голосование было публичным и привлекало внимание общества. Избиратель-мужчина не голосовал тайно в четырех стенах. Он не прячась вставал и объявлял о своем выборе; зеваки, собравшиеся вокруг избирательного участка, приветствовали или осмеивали решение избирателя, либо выказывали смешанные чувства. Если использовать бытовавший тогда эвфемизм, такие выборы назывались мужественной британской системой открытого голосования. Иногда за этим следовало другое, менее мужественное, но также британское явление в виде битья противника по голове.

Читая подобные описания жизни общества Британской Северной Америки, можно предположить, что в нем царила грубость. Порой это было именно так, например в 1840-х гг., во время Войны Шинерс — конфликта между ирландцами и франкоканадскими лесорубами в Оттаве[272]. Однако эти вспышки происходили нерегулярно, в основном когда эмоции какой-нибудь группы зашкаливали или когда не срабатывал общественный контроль со стороны Церкви и общества. Так было в 1849 г., во время беспорядков, вызванных законопроектом о компенсации ущерба участникам восстания 1837 г., или во время бунтов Алессандро Гавацци[273] в городах Квебеке и Монреаль (1853), причиной которых стало недовольство католиков действиями священника-вероотступника, оклеветавшего Католическую церковь.

Система правоохранительных органов также была разработана обществом, и это было сделано гораздо тщательнее, чем можно было ожидать. Как и в Великобритании, правосудие в колониях было доверено главным образом мировому судье, который работал бесплатно. Хотя мировые судьи, назначаемые колониальными правительствами колоний, могли иметь любую профессию — фермера, жестянщика, рыбака, купца, это были, как правило, люди, обладающие некоторым авторитетом в обществе. Должность мирового судьи не предполагала глубоких знаний юриспруденции, обычно эти судьи не были юристами. В колониях бытовала старая поговорка, гласившая, что законники зарабатывали больше денег, защищая преступников, чем участвуя в их судебном преследовании. Мировой судья был также во многом продуктом того сообщества, в котором он жил, и в этом коренилась как сильная сторона данного института, так и — в некоторых частях Британской Северной Америки — слабая. Что можно было сделать с мировым судьей, на которого так сильно давила шайка местных хулиганов, что он боялся начать их судебное преследование или вынести им справедливый приговор, если они уже были осуждены? Поскольку мировые судьи получали гонорары, некоторые из них брали взятки и были не слишком достойными людьми. В рассказах о жизни в Новой Шотландии в 1830-х гг., собранных в книге «Часовщик, или Рассуждения и поступки Сэма Слика из Сликвилла» писателя Томаса Чандлера Халибёртона, есть персонаж судья Петтифог, который предстает в большей степени мошенником, чем служителем закона. Этот судья и его констебль Набб изображены такими отъявленными негодяями, каких редко удается встретить.

Грани смерти

Когда Канада была на 150 лет моложе, чем сейчас, такие реалии, как рождение, жизнь, болезни и смерть, были гораздо ближе людям, чем сегодня. Свет и мрак, тепло и холод, удобство и лишения, пресыщение и голод — об этих вещах мы сегодня вспоминаем лишь изредка, призывая на помощь свое воображение. Например, когда целый день прокатаемся на коньках по замерзшему озеру, а потом сядем у камина с чашкой чаю. Тогда жизненный простор был широким, но границы жизни — узкими. Ошибка во время рубки леса, небольшой порез ножом, сильная простуда могли иметь фатальные последствия. Прекрасным сентябрьским днем 1841 г. генерал-губернатор Канады лорд Сайденхэм ехал верхом по Кингстону. Внезапно его лошадь споткнулась и упала, и Сайденхэм получил серьезный перелом правой ноги. Через две недели генерал-губернатор умер от столбняка. В 1880 г. во владельца и редактора торонтской газеты «Глоуб» Джорджа Брауна выстрелил его бывший подчиненный, который был чем-то недоволен. Рана была поверхностной, но началась гангрена, и через семь недель Браун умер. Выступая в парламенте после этой внезапной и необъяснимой смерти своего коллеги, сэр Джон Александр Макдональд процитировал Эдмунда Бёрка[274]: «Мы сами — тени и гоняемся тоже за тенями».

Женщинам приходилось еще тяжелее. Рождение ребенка могло иметь ужасные последствия, ибо если роды происходили с осложнениями, могло случиться все, что угодно. Необычное строение таза, неправильное положение ребенка — эти и другие отклонения могли убить ребенка, мать или обоих. В каждой семье были свои трагедии. Детская смертность была исключительно высокой. В период между 1871 и 1883 гг. у Джона и Энни Томпсон родилось девять детей — четверо из них умерли в младенчестве, а пятый остался инвалидом из-за полиомиелита. Истории о смерти детей из романов Чарльза Диккенса кажутся нам сегодня слезливо-сентиментальными, но они отражали реальность, которой мало кому удавалось избежать. Смерть детей была темой многих популярных песен. На косе угрюмой старухи-смерти были надписи: дифтерия, коклюш, корь, тиф, оспа.

Однако характер этой трагической жатвы изменился или начинал меняться. Прививки от оспы уже делали, но они были рискованными, и большинство людей сопротивлялось вакцинации. К 1800-м гг. Эдвард Дженнер сделал замечательное открытие — прививку вакциной, содержащей коровью оспу. Простой эфир был впервые использован в медицинских целях в Бостоне в 1846 г., и его, так же как и хлороформ, применяли для анестезии в Великобритании и Британской Северной Америке. Доктор Эдвард Дэгги Уортингтон впервые использовал анестезию в Шербруке на востоке Канады в 1847 г. В 1853 г. королева Виктория родила сына Леопольда, и во время родов ей давали хлороформ. Об этом «благословенном хлороформе» она впоследствии вспоминала с благодарностью. У королевы были основания для этого, поскольку Леопольд был ее восьмым ребенком за 13 лет. Пример Виктории способствовал росту популярности анестезии среди ее подданных.

Впрочем, между изобретениями и их практическим применением, не говоря уже о принятии этих новшеств широкой публикой, часто проходил большой период времени, и для медицины эта тенденция была особенно характерна. Анестезия быстро стала распространенной практикой, тогда как предвзятое отношение к прививкам от оспы сохранялось долго. В 1870-е гг. обязательная вакцинация от оспы вызвала беспорядки в Монреале. В 1885 г. крупной эпидемией оспы были охвачены Монреаль и Оттава. Она не была последней: в 1902 г. эта болезнь опустошила Голт в провинции Онтарио, а в 1924 г. — Виндзор.

Что касается завезенной из Азии холеры, то защита от нее была слабее. Эта смертельная болезнь убивала быстро. Человек мог умереть от нее через 24 часа, после того как испытал первые приступы боли. В Европу холера пришла в 1831 г.; администрация колоний знала об этом, и карантинные пункты были установлены на острове Гросс-Иль на реке Св. Лаврентия ниже острова Орлеан, а также в бухтах Галифакса и Сент-Джона. В 1832 г. холера тем не менее пришла в город Квебек, Монреаль и порты Приморских провинций. В начале 1850-х гг. она снова вернулась, и отдельные вспышки продолжались до 1880-х гг. включительно. Эндемическим очагом этого заболевания является Индия, им заражались и продолжают заражаться через загрязненную питьевую воду. Эту проблему можно было решить посредством контроля чистоты питьевой воды и ее хлорирования, но обществу понадобилось время, чтобы это понять. Еще больше времени было нужно, чтобы создать общественные системы водоснабжения как необходимые препятствия заражению воды.

Докторам тоже нужно было учиться. В Британской Северной Америке университетам довольно рано были приданы медицинские школы. В 1829 г. так была организована Медицинская школа в Университете Мак-Гилл, а к 1850-м гг. другие медицинские школы также последовали этому примеру, стремясь сделать медицинское образование академическим, а не просто обучением врачебному ремеслу. Даже в самых удачных случаях подобные объединения существовали не без проблем. В Университете Куинз в Кингстоне и Университете Дальхаузи в Галифаксе всегда были напряженность и трения между самими университетами и их медицинскими школами. Функции этих учреждений были разными, но в конце концов они поняли, что зависят друг от друга.

Вероятно, самым поразительным последствием широкого применения простого эфира и хлороформа стала возможность проведения всевозможных операций, о которых нельзя было помыслить раньше. Первые операции с применением простого эфира часто бывали успешными, но пациенты умирали от инфекции. Требовалось время, чтобы понять важную вещь для операционной, а именно стерильные условия. Даже в 1870-х гг. хирурги оперировали без перчаток плохо вымытыми руками, держа скальпель в зубах, если руки были заняты. В 1867 г. была опубликована информация о выдающемся открытии Джозефа Листера, касающегося антисептики, т. е. стерильных условий во время хирургической операции и использовании карболовой кислоты для дезинфекции ран. Понадобилось десять лет, чтобы это новшество было признано. К 1890-м гг. уже большинство операций проходило успешно и заканчивалось благополучно.

Вероятно, самые значимые перемены в Канаде в течение шестидесяти лет с 1840 по 1900 г. произошли в медицине. Исключительно важным шагом было разрешение женщинам работать в больницах, и не только медицинскими сестрами, но и врачами. В 1860-х гг. Эмили Стоу, первую женщину-врача в Канаде, не приняли в Медицинскую школу Торонто. Она уехала изучать медицину в Нью-Йорк, а затем вернулась в Торонто, где с 1867 по 1880 г. занималась врачебной практикой, не имея лицензии. Наконец, в 1880 г. ей разрешили получить диплом врача. В 1883 г. был открыт Женский медицинский колледж Онтарио, а в 1886 г. перед женщинами капитулировал весь Университет Торонто.

Если почитать газеты того периода, то медицина предстанет очень странным миром. Каждая газета печатала огромное количество рекламных объявлений о чудесных лекарствах, которые якобы могли вылечить любые болезни, от обычной простуды до больного колена горничной или пневмонии. А если в бутылочке еще оставалось лекарство, его вполне можно было дать больной лошади. Например, лекарство «Реди Релиф» компании «Редуэй» излечивало больного от «боли, страданий, слабости и старческой немощи, приводя его в состояние радостного наслаждения обретенным здоровьем и силой». Причем действовало это средство так быстро, что благодарные пациенты считали столь скорое выздоровление волшебством. И они были недалеки от истины — содержание спирта в большей части лекарств составляло 90 %.

Реклама запатентованных лекарств не вызывала доверия, но если посмотреть на другие аспекты социальной жизни Канады XIX в., то и их освещение в газетах было весьма завлекательным и, без сомнения, не соответствующим действительности. Газеты могли — и они это делали — публиковать все, что им нравилось. Репутация торонтской газеты «Глоуб» держалась на злободневных и зачастую пристрастных репортажах; в своих статьях «От редактора» Джордж Браун, который был владельцем и редактором газеты, наслаждался свободой выставлять на осмеяние кого угодно; как правило, это были его политические противники. Публика относилась к этому терпимо, поскольку считала, что газеты должны поддерживать друзей и поносить недругов. Материалы в газетах того времени были похожи на современные карикатуры; даже когда мы знаем, что они преувеличивают, мы находим их забавными. А законы о клевете не отличались строгостью. Конечно, читать газеты викторианской Канады было не скучно. В них было все: ограбления, бунты, убийства, повешения, катастрофы (на море и на суше), войны (в Европе и Северной Америке), скандалы и месть. Описание бала, прошедшего в Шарлоттауне в 1884 г., было сделано в таких пышных выражениях, которые были присущи временам Римской империи:

Это восхитительное использование гипербол было прокомментировано следующим образом в одной газете, выходившей в Сент-Джоне: «Ну и отчаянные же парни работают в прессе Острова Принца Эдуарда!»

Газеты извлекали выгоду из политики, политики нуждались в газетах. У газет были свои принципы, но и то и другое можно было купить и продать. Впрочем, иногда их и продавать было не надо, ибо газетчики и тактика газет менялись очень круто. В 1854 г. Джон А. Макдональд потребовал, чтобы газета «Спектейтор» («Spectator»), выходившая в Гамильтоне, поддержала его, резкое изменив свою политическую направленность. Откровенно говоря, это было возмутительное требование, так как оно означало, что данной газете пришлось бы оказать поддержку местному политику, деятельность которого она критиковала в течение многих лет. «Это чертовски крутой поворот, — написал редактор газеты в ответном письме Макдональду, а потом преданно заверил: Однако я думаю, мы сделаем это». Газеты преодолевали и более сложные препятствия, участвуя в создании будущей Конфедерации.

Паровые пакетботы и Атлантика

К концу 1850-х гг. Провинция Канада и четыре Приморские колонии уже получили самоуправление, обрели четкую идею того, что они собой представляют, и у них появились честолюбивые замыслы относительно их возможного места в мире. При этом было неясно, где проходила граница между юрисдикцией Министерства по делам колоний в Лондоне, с одной стороны, и жадными, обеспокоенными и переменчивыми правительствами колоний в Сент-Джонсе, Шарлоттауне, Галифаксе, Фредериктоне, Торонто или городе Квебеке — с другой. Вполне очевидным, впрочем, был тот факт, что колонии жаждали больше власти и размер колонии здесь значения не имел — важны были проблемы, которые волновали жителей колоний. Вопросы отправления судопроизводства так же занимали местное население Острова Принца Эдуарда, как и жителей гораздо более крупной и могущественной Провинции Канада. В колониях в это время уже начали создавать свое законодательство, уточняя и проясняя старые, основанные на общем праве процедуры, касающиеся долгов и должников, вдовьего права и в целом прав женщин. Колонии настаивали на освобождении женщин от ограничений в контроле над движимым имуществом, т. е. над деньгами и ценными бумагами, которыми в соответствии с общим правом прочно владел муж. По мере того как увеличивалось население колоний и их благосостояние, строились железные дороги и налаживалась торговля, росла и самоуверенность колоний, чтобы не сказать дерзость, и стремление жить так, как они считали нужным.

Однако если вы, скажем, достигли должности премьер-министра Нью-Брансуика или Новой Шотландии, какой следующий пост вы могли бы занять? Уйти в отставку и стать судьей? Некоторые премьер-министры провинций так и поступали. Но когда премьер-министр Новой Шотландии Джозеф Хау потерпел поражение в 1853 г., он не смог стать судьей, потому что не был юристом. Его преемнику, члену Консервативной партии Чарльзу Тапперу также не удалось этого сделать, поскольку он был врачом. Сэмюэл Леонард Тилли — премьер-министр Нью-Брансуика — был аптекарем в Сент-Джоне. Хотя судейская коллегия и считалась достойным местом после завершения политической деятельности, работа судьей не была равноценной заменой для талантливых людей, достигших в колониях высшей государственной должности. Фрэнсис Хинкс, премьер-министр Провинции Канада, был банкиром, в 1855 г. он был назначен британским правительством губернатором острова Барбадос и позднее — губернатором Британской Гвианы. Однако к 1860-м гг. правительство Великобритании решило, что нужно прекратить назначать губернаторами колоний проигравших выборы колониальных политиков, каковы бы ни были их заслуги. Джозеф Хау мог бы стать одним из них в 1863 г., но вместо этого он получил должность в Имперской службе по охране рыбных ресурсов (Imperial Fisheries Protection Service), где жалованье было гораздо ниже. Политики в колониальном обществе того времени роптали по поводу ограничений и барьеров на карьерном поприще. Так же на это реагировали газеты и широкая публика.

Беспокойство колониальных политиков было напрямую связано с ростом их политических амбиций. Однако это было свойственно не только им. Сэр Эдвард Уоткин, возглавлявший тогда компанию «Гранд Транк Рейлуэй», начал думать, что новые политические объединения могли бы стимулировать железнодорожное строительство; такого же мнения придерживался и сэр Хью Аллен, владелец пароходной компании «Аллен Лайн» и «Монтриол Телеграф Компани» («Montreal Telegraph Company»).

В 1860-х гг. большие перемены произошли не только в системе железных дорог, но и в пароходном сообщении. «Ройял Уильям», оснащенный вспомогательным двигателем, был первым пароходом, который в 1833 г. пересек Атлантику на пути из Квебека и Пикту, Новая Шотландия, в Грейвсенд с семью пассажирами на борту и грузом угля из Пикту. Больше всего от этого достижения выиграл Сэмюэл Кунард. Он родился в Галифаксе в 1787 г. и заработал начальный капитал на китобойном промысле, лесозаготовках и добыче угля. Кунард инвестировал полученную прибыль в судоходство и складские помещения, а также в созданную в 1825 г. «Галифакс Бэнкинг Компани». Он ухватился за идею использовать вспомогательный паровой двигатель на парусных судах, так как это означало, что тогда эти суда — хотя бы частично — перестанут зависеть от ветра или погоды. Трудно было сразу обеспечить регулярность сообщения, его точность и скорость, так как покорить море было непросто; нельзя было полностью исключать и человеческие ошибки. Тем не менее знаменитая пароходная линия Кунарда, ставшая очень успешной, конечно, является его наиболее значительным достижением.

В 1839 г. Кунард представил на рассмотрение британскому правительству предложение организовать регулярное почтовое сообщение между Ливерпулем, Галифаксом и Бостоном. Получив субсидию в размере 55 тыс. ф.ст. в год на десять лет, он продолжал получать ее и по истечении данного срока, частично из-за того, что Королевскому военно-морскому флоту понравился внешний вид его судов и их скорость. Эта пассажирская линия начала функционировать одновременно с выпуском в Великобритании первой почтовой марки стоимостью в 1 пенни. Выйдя из Ливерпуля двенадцатью днями раньше, первое почтово-пассажирское судно «Британия» прибыло в Галифакс в два часа ночи 17 июля 1840 г. Обратите внимание на время — в два часа ночи парусное судно обычно останавливалось из-за сильной качки, чтобы продолжать движение после рассвета. Но «Британия» не собиралась ждать — она высадила пассажиров, выгрузила почту и сразу отправилась в Бостон, где пришвартовалась в десять часов вечера 19 июля. К 1855 г. Сэмюэл Кунард стал использовать на своей линии только железные пароходы, а в начале 1860-х гг. заменил гребные колеса гребными винтами. После своей смерти в 1865 г. он оставил немалое состояние. В 1866 г. один житель Новой Шотландии писал своему другу из Галифакса: «Мне не хватает нашего старого друга сэра Сэмюэла К. Полагаю, он оставил 600 000 ф. ст. <…> кругленькая сумма, которую он заработал с тех пор, как ты и я помним его почти нищим, — вот и все, что можно сказать о Пароходах за эти 20 лет…» И действительно, это все, что можно сказать о пароходах!

Не менее значительное место в истории Канады, чем деятельность Кунарда, занимает «Аллен Лайн». Эта шотландско-канадская судоходная компания была основана в 1819 г. В 1854 г. консорциум Аллена создал в Монреале «Монтриол Оушен Стимшип Компани», а в 1855 г. она также выиграла контракт на доставку почты в Британской империи. Как и компания Кунарда, «Аллен Лайн» процветала благодаря использованию нового типа судов и их оснащения. С 1850-х до 1909 г. канадцы путешествовали в основном на пароходах этой компании, затем она была продана КТЖД. На протяжении шестидесяти лет канадцы плавали на таких кораблях «Аллен Лайн», как «Кэнэдиэн» («Canadian»), «Индиэн» («Indian»), «Сармашиэн» («Samatian»), «Паризьен» («Parisian»), печально известный «Хангэриэн» («Hungarian»)[275], «Сардиниэн» («Sardinian»), «Буэнос Ейриэн» («Buenos Ayrean») (первый стальной пассажирский рейсовый пароход, пересекший Атлантику) и многих других. Эти пароходы отплывали летом из Монреаля, а зимой — из Портленда, штат Мэн. Однако предпринимательские способности Хью Аллена не ограничивались судоходством — он также занимался железными дорогами, банковским делом, страхованием и промышленным производством. В 1864 г. он основал в Монреале «Мерчантс Бэнк» («Merchants’ Bank»), который вскоре стал одним из наиболее агрессивных канадских банков. Аллен представлял собой квинтэссенцию монреальского финансиста, и его очень успешная деятельность способствовала становлению Монреаля как финансовой столицы Канады начиная с 1860-х гг.

Судовладельцы и правительство работали рука об руку. Успех «Аллен Лайн» стал возможным благодаря тому, что в 1853 г. по указу правительства Канады главный фарватер реки Св. Лаврентия на участке река Св. Лаврентия — озеро Сен-Пьер — был углублен на 16 футов. Правительство также приняло решение профинансировать установку и дальнейшее обслуживание нескольких маяков на подходе к заливу Св. Лаврентия. Самый важный маяк находился на мысе Рейс на южной оконечности острова Ньюфаундленд.

Через 25 лет после открытия первых трансатлантических пароходных линий по дну Атлантического океана был проложен подводный телеграфный кабель. Телеграфные компании появились в Канаде через два года после удачной прокладки первой телеграфной линии Сэмюэла Морзе между Вашингтоном и Балтимором в 1844 г. В 1847 г. Хью Аллен основал «Монтриол Телеграф Компани», которая вскоре соединила Монреаль с Портлендом, Торонто и Детройтом. Трансатлантический подводный кабель был естественным порождением судоходства и телеграфа. Первый кабель был проложен по морскому дну в 1858 г. из Ирландии в залив Тринити на острове Ньюфаундленд. Королева Виктория посылала сообщение президенту США Джеймсу Бьюкенену, прежде чем кабель перестал работать из-за того, что морская вода просочилась через изоляцию. Второй кабель, проложенный с помощью нового стального корабля-гиганта «Грейт Истерн», вышел на берег в бухте Хартс-Контент на острове Ньюфаундленд в июле 1866 г. Трансатлантический кабель и пароходы, так же как железные дороги, были символами того, насколько остальной мир стал ближе к Канадским берегам и насколько расстояния сократились благодаря мощи технологии.

Эта великолепная новая сеть телеграфных кабелей, новшества в сфере транспорта и конструкции судов подкрепляли политическое движение к созданию Конфедерации. Политики Британской Северной Америки были в полной мере знакомы с этими техническими новшествами и пользовались ими; они путешествовали на судах компаний Хью Аллена и Сэмюэла Кунарда, были клиентами «Мерчантс Бэнк», посылали сообщения в телеграфной компании Аллена. Движение за образование Конфедерации направлялось бизнес-сообществом Монреаля, но делалось это тихо и незаметно. Монреальская «Газетт» («Gazette»), в наибольшей степени выражавшая взгляды этого сообщества, была поборником нового движения к Конфедерации — объединению всех колоний Британской Северной Америки.

Новые изобретения и новые технологии порождали новые экспансионистские политические и социальные идеи. Хотя не все их разделяли, но те, кто читал газеты, должны были знать, что мир быстро меняется. Неудивительно, что еще в 1851 г. Джозеф Хау говорил о том дне, когда внимавшая его словам молодежь услышит паровозный гудок в ущельях Скалистых гор. В том же году Хау сделал неудачную попытку дать им возможность услышать этот гудок в районе Кобекид-Хиллс (Cobequid Hills), предложив правительствам Новой Шотландии и Нью-Брансуика, Провинции Канада, а также правительству Великобритании построить Межколониальную железную дорогу из Галифакса в Монреаль. Принимая во внимание эту неудачу, Хау нельзя упрекнуть в том, что он считал морские просторы за пределами Новой Шотландии более привлекательными, чем 1 тыс. км (600 миль) лесистой местности между Галифаксом и Монреалем, и что в своих устремлениях к образованию «федерации империи» он отдавал предпочтение пароходам, а не поездам.

Очень рискованная затея

В конечном итоге через вышеупомянутую 1 тыс. км лесистой местности были проложены рельсы. Конфедерация вскоре создала централизованную правовую и политическую структуру, но для ее окончательного воплощения в жизнь нужны были технологии строительства железных дорог. Порывистый романтик из Шербрука Александр Т. Голт, финансовый гений Конфедерации, был изначально тесно связан с железными дорогами; Жорж-Этьен Картье, экспансивный участник восстания 1837 г., занявшийся юриспруденцией и «поправевший», приобрел свой первый политический и юридический опыт, занимаясь финансами компании «Гранд Транк Рейлуэй». Этим же путем пошел и его более сговорчивый и гибкий коллега Джон А. Макдональд. Как и они, большинство отцов Конфедерации являлись юристами и бизнесменами, прекрасно осведомленными о новшествах 1860-х гг.

Конфедерация была во многих отношениях поразительным явлением. Можно перечислить причины ее создания, но так и не понять сути. В образовании Конфедерации, как и в образовании всех удачных политических структур, сыграли свою роль подходящее время, везение, сочетание нужных людей и событий. Люди в этом случае представляли несколько совершенно разных и отделенных друг от друга колоний.

Еще в 1858 г. в Провинции Канада существовало движение за Конфедерацию, отчасти вызванное крахом фондовых рынков в Нью-Йорке в 1857 г. и его экономическими последствиями, отчасти — внутренними проблемами самой Провинции Канада. Это была политика, принятая правительством Картье-Макдональда (Жорж-Этьен Картье занимал тогда пост премьер-министра), состоявшая в потребности найти что-то более существенное, чтобы избежать второстепенного скандала, связанного с его обязательствами сделать Оттаву новой столицей провинции. Но это первое движение к Конфедерации в 1858 г. не вызвало большого интереса в Атлантических колониях, поскольку они шли своим собственным курсом и достаточно успешно. В Лондоне британское правительство также отнеслось к этому движению прохладно, полагая, что нарушение политического равновесия в Провинции Канада — временное явление. Депрессия 1857–1858 гг. шла на убыль, и правительство провинции удержалось, приняв Оттаву в качестве будущей столицы. Для создания Конфедерации не было сделано почти ничего, но самая возможность этого была предана гласности и стала предметом обсуждения. И это уже было кое-что.

Консервативная партия Провинции Канада относилась к идее Конфедерации скорее со страхом. Прежде всего, ее создание было большим шагом, поскольку даже консерваторы неохотно признавали, что в состав Конфедерации придется включить Северо-Запад (территорию КГЗ, называвшуюся Землей Руперта). Консерваторы и некоторые реформаторы считали этот регион всего лишь огромным «белым слоном», огромной пустынной территорией, управление которой будет только поглощать значительные средства. Заселение Северо-Запада, по их мнению, могло произойти только спустя десятилетия.

Реформистская партия, которую не удовлетворяло тогдашнее положение Северо-Запада, проводила более напористую политику по отношению к нему. Реформистам было тяжело находиться в одной политической упряжке с франкоканадцами, и они были вполне уверены в том, что провинции необходимы изменения. Их не сильно волновала жизнь Атлантических колоний, но очень беспокоило «франкоканадское доминирование» в Провинции Канада. При этом реформисты не хотели полного разрыва с франкоканадским регионом на востоке Канады, так как железные дороги, каналы и порт Монреаля имели для них слишком большое значение. Они собирались создать что-то вроде общего рынка для двух частей провинции, с тем чтобы объединить основные коммуникации и транспорт, разделив и так не имевшие ничего общего культурные учреждения этих частей. В ноябре 1859 г. члены Реформистской партии собрались на большой съезд в Торонто, где скрытые сепаратистские настроения и стали явными.

Это был съезд Джорджа Брауна, и это была его партия. Браун был высоким, довольно грубоватым шотландцем с длинным лицом, напоминавшим бутылку виски «Джонни Уокер». Принадлежавший по своему вероисповеданию к Свободной пресвитерианской церкви[276], Браун негативно относился к католикам, и политика, которую он проводил, была антикатолической. Используя свою газету «Глоуб» (Торонто), он создал политическую партию преимущественно из фермеров-протестантов, проживавших в западной части провинции. Реформистская партия ставила перед собой две главные цели, которые в дальнейшем она преследовала все более и более активно.

Во-первых, эта партия требовала, чтобы западная часть Провинции Канада (Онтарио) получила такое представительство в ассамблее, которое бы пропорционально отражало ее долю населения. Браун настаивал, что нужно покончить с чудовищной системой равного представительства от обеих частей провинции, ибо население западной части на полмиллиона человек превышало население восточной части (Квебека). Иными словами, 0,5 млн протестантов были так же представлены в ассамблее, как треска где-то в районе полуострова Гаспе. Еще в 1840-х гг. принцип равного представительства работал против франкоканадцев, когда население востока Провинции Канада в полтора раза превышало численность населения запада. Теперь, к концу 1850-х гг., ситуация стала прямо противоположной, поэтому Джордж Браун и его партия требовали ввести представительство, соответствующее реальному количеству населения. Газета «Глоуб» выдвинула лозунг: «Представительство по населению!»[277]А поскольку население запада Канады продолжало увеличиваться быстрее населения ее востока, это требование Реформистской партии становилось все более настойчивым. Большинство политических лозунгов быстро исчезает естественным образом из обихода, но популярность данного лозунга росла с каждым годом.

Все это можно было бы не принимать всерьез, если бы реформисты Джорджа Брауна не состояли сплошь из протестантов. Протестанты западной части Канады были возмущены введением так называемой системы раздельного школьного обучения в 1850-х гг., позволявшей родителям посылать своих детей в государственные школы, в которых можно было выбирать религию. Эта система была заложена в первоначальном варианте конституции 1840 г., но немногие тогда обратили на это внимание. Раздельные школы, которых было довольно мало, управлялись весьма свободно, так что их количество начало уменьшаться. Однако в 1850 г. был принят новый закон, который решительно пресекал этот либерализм. В 1855 г. правительственное большинство, сильно зависящее от голосов франкоканадских избирателей, приняло постановление о расширении полномочий школьной системы, поддерживаемой католическим меньшинством. Этот факт в сочетании с недовольством в Англии тем, что с санкции папского престола были образованы новые католические епархии, заставил протестантов еще больше опасаться Католической церкви. Если бы католические раздельные школы на западе Канады были организованы по четким разумным принципам, то лишь очень немногие из методистов или пресвитериан могли бы увидеть в них что-то кроме беззакония и тирании. Этот новый закон обострил стремление западной части Канады иметь собственное правительство. Джордж Браун так сформулировал суть этого конфликта на заседании ассамблеи:

Решение этого вопроса, которое предложила Реформистская партия в 1859 г., заключалось в образовании федеративной Провинции Канада с единым правительством, выполняющим некоторые общие функции, и двумя местными правительствами (на востоке и на западе), выполняющими остальные функции. Даже реформисты признавали, что ввиду экономической взаимозависимости нужно будет сохранить некоторое подобие союза, хотя и децентрализованного.

Вторая цель реформистов была более долгосрочной, но не менее важной. Растущему населению запада Канады было необходимо жизненное пространство. К середине 1850-х гг. стало очевидно, что в этой части провинции уже не осталось хороших земель по умеренным ценам. Поселенцы устремлялись в регион Канадского щита, в малозаселенные районы графств Гастингс, Виктория, Симко, Грей и Брюс. В этих местах с их скалами, березами, белыми соснами, черникой и озерами хорошо отдыхать в летних коттеджах, как это до сих пор практикуется в Мускоке, на озере Бейс и в Пэрри-Саунд, но для фермерства данная местность не подходит. Браун и его партия подыскивали земли позади скал докембрийского щита и озера Верхнее, простиравшиеся до прерий долины реки Ред-Ривер. Реформисты считали, что нужно аннексировать пустынные прерии, принадлежавшие КГЗ. Опыт СЗК доказал, что хартия КГЗ не имела большого значения. Однако честолюбивые планы реформистов не заканчивались Скалистыми горами, за которыми на реке Фрейзер были обнаружены новые месторождения золота, породившие «золотую лихорадку» 1858 г. Орегонский договор о границах 1846 г. четко продвинул 49-ю параллель — границу между Британской Северной Америкой и США — к Тихому океану. К концу 1858 г. здесь на Западном побережье были образованы две колонии: Остров Ванкувер и материковая Британская Колумбия. На востоке национальное чувство не было еще окончательно сформировано, но оно росло и, в конце концов, достигло Тихого океана. Как писала газета «Глоуб» еще в 1854 г., «…у нас в планах империя…».

Обе главные цели Реформистской партии — отказ от системы раздельных школ и желание аннексировать территории КГЗ и Запада — вызывали протест у Либерально-консервативной партии Картье-Макдональда. Эта партия была образована в 1854 г. из двух, так как франкоканадцы в своих политических взглядах медленно сдвигались вправо. Этот сдвиг был неизбежен, по мере того как с учреждением ответственного правительства у франкоканадцев укреплялось ощущение безопасности их языка и национальных институтов, а религиозное возрождение делало их Церковь более сильной и активной. Во взглядах англоговорящих (и некоторых франкоговорящих) консерваторов на востоке Канады отражались интересы крупного бизнеса и средств сообщения Монреаля. Александр Т. Голт, который был родом из Шербрука, и Жорж-Этьен Картье, происходивший из Монреаля, к 1858 г. уже задумывались о преимуществах Конфедерации. Другие консерваторы были более равнодушны к этой идее, и они вздохнули с облегчением, когда после 1860 г. наступившее процветание ослабило кампанию за изменение политической структуры Канады. Сам Макдональд не очень-то ратовал за политические перемены, — а какому политику во власти это нужно? — но он всегда называл свою партию Либерально-консервативной. Как и многие консерваторы, Макдональд любил стабильность, однако ему также нравилась готовность либералов подхватывать идеи, время которых пришло. Несомненно, в вопросе «представительства по населению» позиция Макдональда была совершенно ясной, в противном случае франкоканадцы не проголосовали бы за его партию. Либерально-консервативная партия сильно зависела от голосов этих людей, поэтому для Макдональда и его либерал-консерваторов было важно сохранять статус-кво, по крайней мере на данный момент. И почему, собственно, франкоканадские католики должны были согласиться с избранием в парламент 82 протестантов с запада провинции, что следовало из принципа «представительство по населению», вместо существовавшего равного представительства по 65 мест?

В апреле 1861 г. прогремели первые залпы Гражданской войны в США. В течение нескольких месяцев напряжение росло, и внезапно британцы и янки оказались на грани войны. Газеты Нью-Йорка и Чикаго кичливо сообщали жителям Британской Северной Америки: «Как только кончится эта война, мы и с вами расправимся!» Поэтому британские колонии, особенно большая и уязвимая Провинция Канада, чувствовали себя как никогда одинокими и изолированными в североамериканском мире, становившемся все более враждебным.

Внутри Провинции Канада углублялись политические разногласия, а политическая власть разделялась настолько поровну, что это создавало тупик. В мае 1862 г. правительство консерваторов ушло в отставку, после того как выделило средства для укрепления канадской милиции. Следующее правительство было не лучше. Чтобы и его отправить в отставку, было достаточно изменения политического курса или ошибки администрации. Правительство Ташэ[278] — Макдональда было вынуждено сложить свои полномочия в июне 1864 г. в связи с тем, что министр финансов Александр Голт выделил несанкционированный заем в 100 тыс. долл. компании «Гранд Транк Рейлуэй». В 1861–1864 гг. выборы в Провинции Канада проходили дважды, и у власти побывало четыре правительства.

После отставки четвертого правительства 14 июня 1864 г. в городе Квебек — столица тогда еще не переехала в Оттаву — стали думать, что делать дальше. Можно было бы привести к власти пятое правительство, проведя, возможно, еще одни выборы. Но предыдущие выборы в 1863 г. мало что изменили, и никто не был уверен, что следующие выборы помогут скорректировать неустойчивое равновесие между партиями.

Внезапно эта проблема — тупик и разногласия между консерваторами и реформистами — была решена Джорджем Брауном. В 1864 г. он предложил компромисс, который был лучше, чем федерация только в одной Провинции Канада. Предложение Брауна заключалось в том, что и он сам, и его партия будут содействовать продвижению идеи создания Конфедерации — союза всех колоний Британской Северной Америки, включая Провинцию Канада. В этом случае внутренние проблемы этой провинции были бы решены путем превращения двух ее частей в две новые провинции. Это было масштабнее, лучше и, очевидно, более приемлемо для консерваторов — Джона А. Макдональда и Жоржа-Этьена Картье. Поворот на 180 градусов, совершенный Брауном, — его предложение сформировать коалиционное правительство с целью создания Конфедерации — был абсолютно сенсационным. Это обстоятельство заставило некоторых историков предположить, что настоящим инициатором создания Конфедерации был не мужчина, а женщина — Энн Нельсон Браун, новая жена Брауна.

Она была представительницей семьи Нельсон из Эдинбурга, владельцев достаточно известного издательства[279]. Она много путешествовала и была хорошо образованна, свободно говорила на немецком и французском языках. Джордж Браун познакомился с ней летом 1862 г., через пять недель сделал предложение, которое было принято, и женился в ноябре. Все было сделано стремительно! К июню 1864 г. у Брауна уже были обожаемые жена и ребенок, которыми он гордился. Многим из того, что мы сейчас знаем о создании Конфедерации, мы обязаны тем вдохновенным письмам, которые он писал из Квебека домой.

Конфедерация могла бы дать западу Канады «представительство по населению» в центральной палате общин и собственную идентичность в новой отдельной провинции. И то и другое находилось бы в юрисдикции новой нации Британской Северной Америки, что имело бы гораздо более патриотичный смысл, чем федеративная система в Провинции Канада. Сама по себе федерация в рамках только Провинции Канада не открывала ничего нового, а с образованием Конфедерации можно было говорить о формировании нации.

Выдающийся компромисс Джорджа Брауна получил поддержку и в конечном итоге был закреплен посредством создания политической коалиции, четко придерживавшейся данного принципа. «Великая коалиция», как ее стали называть, включала три из четырех главных политических групп провинции: Жорж-Этьен Картье представлял франкоканадских консерваторов, Джон А. Макдональд — англоканадских консерваторов и Джордж Браун — Реформистскую партию (четвертой группой была «Парти руж» [«Красные»], франкоканадская левоцентристская партия, имевшая разногласия с Католической церковью). Коалиционное правительство, сформированное в конце июня 1864 г., было более сплоченным и могущественным, чем какой-либо другой кабинет Провинции Канада за многие годы, и его политика, направленная на создание Конфедерации, получила поддержку 92 членов ассамблеи из 130 депутатов. Теперь это была настоящая власть, движущая сила, обеспечивающая все движение к Конфедерации.

Таким образом, Конфедерация возникла в основном благодаря политическим трудностям в Провинции Канада. Осознание этих трудностей и, вероятно, невозможность возврата к прежнему состоянию дел заставили местных политиков решительно двигаться вперед. Коалицию в составе Брауна, Макдональда и Картье поддерживала общественность, которая была убеждена, что, стремясь к созданию Конфедерации, политики действуют правильно. Несомненно, такая форма была решением канадских политических проблем, но она означала и нечто большее — она отражала формулу a mari usque ad mari («от моря до моря»). Житель Новой Шотландии, путешествовавший по западу Канады, написал в сентябре 1864 г.:

Этот аргумент проник через все границы между колониями.

Тем не менее, внутренние споры, происходившие в Провинции Канада, вряд ли оказывали заметное влияние на четыре Атлантические колонии. Они были самостоятельными, преуспевали, в них не было никаких разногласий, похожих на те, которые раздирали Провинцию Канада, и они хотели заниматься своими собственными делами. Так было в 1858 г. и — частично — в 1864 г. Остров Принца Эдуарда являлся колонией, которая меньше всего была готова принять перемены, ее жителям было вполне удобно жить, работая на своих фермах, собирая урожай картофеля, вылавливая омаров, гуляя по морскому побережью и издали наблюдая за жизнью на материке. К 1864 г. многие жители этой колонии никогда в своей жизни не пересекали пролив Нортамберленд[280]. Новая Шотландия по разным причинам также испытывала колебания относительно вступления в Конфедерацию. Процветание в этой колонии началось после того, как в 1854 г. был подписан Договор о взаимности (Reciprocity Treaty)[281], по которому США предоставили Новой Шотландии определенные уступки по импорту в обмен на возможность ловить рыбу у ее побережья. Суда жителей колонии выходили в море из Ярмута, Мейтленда, Эйвонпорта, Грейт-Виллиджа, Мэккана, Паррсборо; они бороздили все океаны планеты; многие жители Новой Шотландии были лучше знакомы с Йокогамой, Кантоном, Барбадосом и Фалмутом, чем с Оттавой. Ситуация в Сент-Джоне, колония Нью-Брансуик, была аналогичной, но и здесь были некоторые отличия — эта колония хотела иметь на своей территории конечную станцию железнодорожной магистрали, идущей из Монреаля, а также быть зимним портом последнего — одним словом, получить для себя ту роль, которая всего десятилетие назад досталась Портленду, штат Мэн. Из всех колоний остров Ньюфаундленд был наиболее отдален от вышеописанных событий — и по своему отношению к ним, и географически; местное население находилось максимально далеко от материка. Но в 1860-х гг. прибрежный лов рыбы приносил мало прибыли, и экономические трудности заставляли жителей колонии задумываться о том, что раньше им казалось невероятным.

Впрочем, у жителей Атлантических колоний был еще один важный, хотя и пассивный аргумент в пользу создания Конфедерации, который на Острове Принца Эдуарда называли «делом славы». Это была мысль о том, что несколько колоний Британской Северной Америки могли бы, подобно тому, как это сделали сто лет назад американцы, объединиться в одну страну, создать нацию, которая взяла бы на себя ответственность за огромную территорию к северу от границы с США и как-то обустроила эту территорию. Политики и газеты каждой из Атлантических колоний чувствовали силу данного аргумента, хотя в разных колониях его трактовали по-разному. Теперь Провинция Канада дала сильный и вполне реалистичный толчок к осуществлению этой идеи, витавшей в воздухе на протяжении жизни нескольких поколений.

Большое влияние на движение к Конфедерации и связанные с ним перемены оказала очень напряженная обстановка, вызванная Гражданской войной (1861–1865) в США. В Северной Америке никогда еще не было подобной войны — ни Американская революция, ни Война 1812 г. не были столь разрушительны. Если для объединения вам нужны доводы, говорил в своем выступлении в Монреале 20 октября 1864 г. известный оратор и националист Томас Д’Арси Макги, то они заключаются в одном слове — circumspice[282]. «Посмотрите вокруг себя в нынешний век потрясений, — продолжал он, — посмотрите на долины Вирджинии, холмы Джорджии, и эти причины станут вам ясны, как божий день». К югу от границы шла война, грохотали орудия, царила смерть. Колонии, которые уже почувствовали, что они могут совершать шаг к освобождению, неожиданно оказались в опасной ситуации. «Нам показали, — говорил в 1867 г. Макги, — что дни колониальной комедии, которую разыгрывало Правительство, закончились и канули в прошлое и политика в Новом Свете стала жесткой и почти трагической».

Гражданская война доказала жителям Британской Северной Америки, что федерации — даже такие, как Соединенные Штаты, — распадаются, если они недостаточно централизованы. Война также продемонстрировала, что как только американцы перестанут воевать друг с другом, их агрессия вполне может перекинуться на другие страны.

Несколько инцидентов, произошедших в ходе Гражданской войны, разожгли аппетиты янки. Наиболее неприятным из них стала ситуация с кораблем конфедератов «Алабама». Этот корабль был построен в Ливерпуле под самым носом у британского правительства якобы как торговое судно, но дипломатическому представительству США в Лондоне «Алабама» подозрительно напоминала военный корабль. Однажды это судно, которому даже не дали названия, ушло во Францию, где и было закончено его оснащение. Так началось двухгодичное смертоносное бесчинство «Алабамы»[283]. Когда в 1864 г. это судно было наконец потоплено в Бискайском заливе военными кораблями северян, сумма только прямых нанесенных им убытков составила 15 млн долл. Государственный департамент США и американские газеты утверждали, что случай с «Алабамой» продлил Гражданскую войну на два года: поскольку американское правительство тратило на войну по 2 млрд долл. в год, косвенные иски к Великобритании о возмещении убытков составили еще 2 млрд, и в конечном счете эта сумма оказалась равной 4 млрд долларов! Искренне Ваш!

Как весьма неделикатно намекнули американцы, этот счет можно было бы прекрасно оплатить с помощью Британской Северной Америки. И хотя у Великобритании не было реального намерения оставить нас, совсем другое дело было бы, если бы мы, колонисты, сами решили уйти. В основе политики лорда Пальмерстона[284], возглавлявшего либеральное британское правительство во время Гражданской войны в США, лежало убеждение в том, что хотя у Британской Северной Америки было много недостатков — эти колонии дорого обходятся и ими неудобно управлять, — их все-таки не нужно отдавать американцам. Эти колонии были наследием прошлого, и какими бы чертовски неудобными они ни были, у Великобритании были обязательства и перед ними, и перед собой. Но колонии, как и дети, вырастают. Тогда как Великобритания не хотела отдавать их американцам, в том, что колонисты возьмут будущее в свои руки, не было ничего плохого или ущемляющего гордость британцев. И кроме того, это обошлось бы гораздо дешевле.

Новым министром по делам колоний в правительстве Пальмерстона был Эдвард Кардуэлл, блестящий администратор со спокойным характером. Жесткость принимаемых им решений маскировалась его застенчивостью в парламенте. Пользуясь поддержкой своих коллег в кабинете министров и членов своей партии, Кардуэлл вел дела с присущей хорошим администраторам жесткостью: если у вас есть политический курс и вы в него верите, проводите его в жизнь, не отклоняясь. Таков был курс Кардуэлла по отношению к Конфедерации в период 1864–1866 гг.

В течение 1864 г. движение за Конфедерацию набирало силу. В конце лета этого года в Шарлоттауне была спешно проведена конференция по вопросу о союзе Приморских колоний. Этот союз был излюбленным проектом местных губернаторов, и за прошедшие годы он получил не только одобрение Министерства по делам колоний, но и несколько бессистемную поддержку колониальных премьер-министров. Узнав об этой конференции, руководители Провинции Канада поинтересовались, можно ли будет представить на ней более широкие предложения относительно союза всех колоний. Итак, 1 сентября 1864 г. канадцы сошли на берег в гавани Шарлоттауна, куда прибыли на корабле «Королева Виктория» («Queen Victoria»), чувствуя себя, как выразился Джордж Браун, словно Христофор Колумб. Идея канадцев привела в полный восторг делегатов от Новой Шотландии, Нью-Брансуика и даже некоторых от Острова Принца Эдуарда. Создать нацию! Через месяц намеченные в Шарлоттауне предложения по созданию союза были детально проработаны на Квебекской конференции. На обеих конференциях делегаты пили и танцевали не менее усердно, чем работали. К концу октября 1864 г. на свет появились официальные предложения по созданию Британского Североамериканского союза (British North American Union).

Британское правительство немедленно ознакомилось с ними. Эдвард Кардуэлл стремительно приступил к разработке концепции Конфедерации, которая, условно говоря, еще не успела остыть после балов, вечеринок и совещаний в Шарлоттауне и Квебеке. В конце ноября 1864 г., когда стало очевидно, что у этого проекта есть достаточная поддержка в колониях, Кардуэлл сделал Конфедерацию частью политического курса британского правительства. Он объявил об этом уже в декабре 1864 г., настояв на том, чтобы проект был принят губернаторами в Шарлоттауне, Сент-Джонсе, Фредериктоне и Галифаксе; он рассылал о нем депеши, заменил непокорного губернатора Новой Шотландии, шантажировал губернаторов Острова Принца Эдуарда и Ньюфаундленда, совершил даже нечто вроде coup d’état[285] в Нью-Брансуике. Если бы Кардуэллу ничего не помешало, Конфедерация была бы образована в 1865 г. и все колонии вошли в ее состав.

Однако на его пути встали местные выборы на Ньюфаундленде, Острове Принца Эдуарда и в Нью-Брансуике, где был поднят вопрос о Конфедерации. Эти выборы привели к тому, что на Ньюфаундленде данная идея была отложена, а в провинциях Остров Принца Эдуарда и Нью-Брансуик отвергнута вовсе. Эти результаты отразили сильное недовольство общественности той быстротой, с которой продвигалась идея Конфедерации. Большая преданность Великобритании со стороны местного населения и полное отсутствие железнодорожного сообщения с Квебеком или Монреалем привели к тому, что Приморские провинции и долину реки Св. Лаврентия все еще разделяло огромное расстояние. Кроме того, в отличие от жителей Провинции Канада избиратели Приморских провинций не считали, что дело Конфедерации не требует отлагательств. Какой бы привлекательной ни казалась эта идея, проводить ее в жизнь нужно было осмотрительно и без спешки. Многим жителям этих провинций не нравились условия создания союза.

Население Новой Шотландии здесь не было исключением. Этой колонии удалось избежать выборов в связи с тем, что правительство Чарльза Таппера было только что выбрано в 1863 г. и не надо было голосовать снова до 1867 г. Поскольку Таппер прекрасно понимал, что жители Новой Шотландии, вполне вероятно, могли и не поддержать идею Конфедерации, он не хотел рисковать, проводя повторные выборы, где бы поднимался этот вопрос. Таппер сделал все от него зависящее — дождался подходящего момента. В апреле 1866 г. из Фредериктона пришли вести о том, что на основании полученных Кардуэллом полномочий губернатор прекратил работу антиконфедеративного правительства и привел к власти правительство, которое поддерживало идею Конфедерации. Тогда Таппер начал действовать. В том же месяце он провел резолюцию в пользу Конфедерации через обе палаты законодательного собрания Новой Шотландии. Еще через два месяца избиратели Нью-Брансуика поддержали проконфедеративную позицию своего правительства. Даже если бы давление со стороны Кардуэлла не было настолько сильным, чтобы заставить жителей Ньюфаундленда или Острова Принца Эдуарда принять идею Конфедерации, он понимал, что наиболее важную роль играли колонии, расположенные на материке, и если бы они были за Конфедерацию, это бы решило дело.

Жителям Новой Шотландии не совсем нравились условия Конфедерации, но еще меньше им нравилось то, как Таппер манипулировал их согласием, не проводя выборы, хотя он и действовал в соответствии с конституцией. Делегация противников Конфедерации из Новой Шотландии приехала в Англию в 1866 г. и оставалась там почти год, пытаясь заблокировать принятие Британским парламентом закона, который впоследствии стал называться Актом о Британской Северной Америке. Но у них ничего не получилось. Британское правительство, Чарльз Таппер, Джон А. Макдональд и другие были убеждены в своей правоте и непреклонны. С помощью магии верховной власти Вестминстера три колонии — Канада, Новая Шотландия и Нью-Брансуик — превратились в новое образование — доминион Канада, в состав которого вошли четыре провинции: Онтарио, Квебек, Новая Шотландия и Нью-Брансуик.

Акт о Британской Северной Америке был подписан королевой Викторией 29 марта 1867 г. и обнародован в полдень 1 июля того же года. Жители Новой Шотландии, впрочем, как и некоторые жители Нью-Брансуика, были в отчаянии, они активно протестовали и возражали, но британское правительство не поддавалось. Что могли предпринять колонисты, чтобы противостоять долгосрочным политическим изменениям, проведенным Лондоном при молчаливом согласии местного правительства? Единственное, что могли сделать и сделали Джозеф Хау и другие противники Конфедерации, — это наказать на выборах тех, кто их предал. На выборах в доминионе и в провинциях в 1867 г. сторонники Конфедерации в Новой Шотландии потерпели сокрушительное поражение. Из 19 мест, принадлежавших Новой Шотландии в новой палате общин доминиона, 18 получили антиконфедераты, а из 38 мест в ассамблее этой провинции к ним перешло 36. Это было сделано весьма решительно! Джон А. Макдональд и другие были ослеплены уверенностью премьер-министра Новой Шотландии Чарльза Таппера, который был одним из тех людей, которые считают, что можно делать любые вещи, была бы наглость. Да, у него были свои методы, но о них еще долго и мучительно вспоминали в Новой Шотландии.

Сэр Джон А. Макдональд, теперь уже посвященный в рыцари и ставший премьер-министром Канады, редко демонстрировал большую находчивость и умение, нежели в переговорах относительно той сложной ситуации, в которой оказался новый доминион Канада и бывшая колония, а теперь новая провинция Новая Шотландия. Макдональд получил известие от Сэмюэла Леонарда Тилли (Нью-Брансуик), который лично посетил Новую Шотландию, о том, что невозможно было дольше игнорировать эту ситуацию (как того, похоже, хотел Чарльз Таппер). Как только Макдональд узнал об этом и как только Тилли стал настаивать, что ничего нельзя сделать, поскольку многое было упущено, когда Новой Шотландии позволили продолжать проводить свою линию, Макдональд взял это дело в свои руки. Он разрешил сложности политической ситуации в Новой Шотландии, находясь от нее на расстоянии тысячи миль, используя свою замечательную интуицию. Он смягчил условия образования союза и провел Хау в правительство доминиона в качестве гаранта этих условий.

Что касается Нью-Брансуика, то условия вхождения в Конфедерацию этой провинции были несколько лучше, чем условия Новой Шотландии. Более того, выборы по этому вопросу прошли там два раза в 1865 и 1866 гг., и таким образом Нью-Брансуик занял свое место в доминионе на основе народного мандата. На федеральных выборах в августе 1867 г. Нью-Брансуик обеспечил правительству Макдональда поддержку восьми из пятнадцати депутатов, избранных от этой провинции.

Когда в 1865 г. происходили основные дебаты по поводу Конфедерации, мнения франкоканадцев разделились поровну. На выборах 1867 г. сторонникам Макдональда, поддержку которому оказали католические епископы, удалось получить 47 из шестидесяти пяти мест от Квебека. Многим квебекцам начинала нравиться идея иметь свой собственный провинциальный центр власти и снова вернуть столицу в город Квебек. Оттава, рассуждали они, могла бы остаться отдаленной федеральной столицей.

Провинция Онтарио с самого начала выступала за Конфедерацию и была движущей силой ее создания. Правительство получило там 52 места из восьмидесяти двух.

Итак, в 1867 г. новое правительство сэра Джона А. Макдональда начало свою работу, опираясь в палате общин на рабочее большинство в 35 мест. Этого было достаточно для выполнения большей части намеченных задач, но недостаточно для самоуспокоения.

На запад, к Тихому океану

Макдональд сделал для разработки конституции 1867 г. больше, чем кто-либо другой. Чарльз Таппер и Сэмюэл Леонард Тилли были политиками провинциального масштаба, и ни один из них не был юристом; Александр Т. Голт был железнодорожным магнатом и бизнесменом. Жорж-Этьен Картье действительно имел опыт юридической практики, но в основном в области железных дорог и гражданского права, и этот опыт вряд ли мог пригодиться в последовательной и вдумчивой разработке конституции. Джордж Браун был газетчиком. Тридцать три отца Конфедерации имели весьма скромные познания в области управления и юриспруденции, не говоря уже о государственной службе. Макдональд сказал своему старому другу судье Джеймсу Роберту Гауэну из Барри в провинции Онтарио, которого знал еще со времен восстания 1837 г., что помочь ему никто не сможет и поэтому ему придется сделать все самому: «Мне практически никто не помогает. Ни у одного участника [квебекской] Конференции (кроме Голта из Министерства финансов), нет ни малейшего представления о том, как нужно писать конституцию. Все, что есть в этой конституции хорошего или плохого, мое». В конечном итоге вид нашей конституции является плодом гибкого и изобретательного ума Джона А. Макдональда.

Одним из первостепенных, фундаментальных вопросов стал вопрос о соотношении сил между федеральным и провинциальными правительствами. Как только слово «федеральный» прозвучало впервые, Макдональд должен был сразу понять, что оно может трактоваться по-разному и обозначать самые разные вещи. На одном конце шкалы была конституция, подобная принятой в Новой Зеландии в 1852 г., по которой провинции имели не намного больше власти, чем муниципалитеты; на другом — конституция, аналогичная первой американской конфедеративной конституции 1777–1789 гг.[286], по которой вся власть фактически принадлежала штатам. У Макдональда была одна четкая и определенная цель: не допустить того, что столь ярко проявилось в США в ходе Гражданской войны, — присущего любой федерации тяготения к внутреннему распаду. Причина этой тенденции коренилась в слишком слабом центре, поэтому Макдональд решил сосредоточить в Оттаве максимум контроля, а всем провинциям дать лишь тот минимум, который был действительно необходим.

Результатом этого решения было создание очень сильного центрального правительства, главенствовавшего над правительствами провинций. Это центральное правительство, призванное обеспечивать «мир, порядок и надлежащее управление», получило весь тот максимум власти, который могли дать разработчики проекта конституции из Министерства по делам колоний. Эта фраза была уже давно известна, хотя часто она звучала несколько иначе — «мир, благосостояние и надлежащее управление», и ее использовали каждый раз, когда Британский парламент хотел даровать широкие полномочия правительству какой-нибудь колонии. Но это было не все. Оттава назначала всех судей в стране вплоть до судов графств, оставив провинциям возможность назначать лишь магистратов (мировых судей). Кроме того, Оттава производила назначения лейтенант-губернаторов — официальных глав исполнительной власти всех провинций. Особо подчеркивалось, что кабинет министров федерального правительства наделялся правом отклонения, т. е. неограниченной властью отменить любой провинциальный закон, конституционный или нет, по любой причине. В своем известном меморандуме от 8 июня 1868 г., принятом всего лишь через год после создания Конфедерации, Макдональд сообщил провинциям, что в будущем им придется столкнуться с этим правом. Оттава гораздо чаще пользовалась этим «оружием», которое Великобритания, напротив, редко использовала против законодательной власти колоний. Макдональд видел в правительстве доминиона хозяина, а в правительствах провинций — его подчиненных. Возможно, он надеялся в конце концов низвести провинции до какого-то подобия муниципальных правительств, похожих на те, что существовали в Новой Зеландии. Некоторые из этих идей отразились в видении Макдональдом той роли, которую правительство доминиона должно играть на новом Северо-Западе, будущее которого обсуждалось в тот момент с КГЗ.

В течение пятнадцати месяцев со времени создания Конфедерации, пока Джон А. Макдональд обхаживал Джозефа Хау и избирателей Новой Шотландии, кабинет министров послал в Лондон Жоржа-Этьена Картье и Уильяма Макдугалла провести переговоры по вопросу об уступке прав собственности КГЗ на Землю Руперта. Оба эти министра в прошлом имели радикальные политические взгляды, оба были энергичными и самоуверенными. Картье был франкоканадцем по своему стилю, манерам и убеждениям, в 1830-х гг. он поддерживал участников восстания, но затем прекрасно приспособился к жесткому новому миру железных дорог и ценных бумаг, а в середине 1850-х гг. — к роли политика. Макдугалл был членом Реформистской партии из Онтарио, занимая более левую, радикальную, антикатолическую и антифранцузскую позицию, чем Джордж Браун. Макдугалл никогда бы не соединился с Картье, если бы не коалиция, в создании которой Браун сыграл важную роль в июне 1864 г. Теперь после создания Конфедерации Макдугалл был министром общественных работ в правительстве Макдональда.

Картье и Макдугалл сошлись, каждый по своим причинам, на том, что Канада должна получить от КГЗ права собственности на Землю Руперта. Она занимала очень большую территорию, границы которой хотя и были определены довольно точно, но не были нанесены на карту. По Земле Руперта протекали все реки, впадающие в Гудзонов залив. Эта территория включала западную часть сегодняшнего Квебека, большую часть северо-запада провинции Онтарио, всю Манитобу, большую часть Саскачевана и Альберты, а также частично восточные регионы Северо-Западных территорий. Вопрос для Канады заключался в цене. КГЗ хотела получить максимальную цену, и хотя она предпочитала продать эту территорию Канаде, та, судя по всему, не могла заплатить ни цену, близкую к запрашиваемой, ни рыночную стоимость этой территории. В 1867 г. США заплатили России 7,2 млн долл. наличными за Аляску, не зная точно, что на ней находится (и есть ли там что-то вообще). Компания не без основания полагала, что если Аляска стоила таких денег, то Земля Руперта, имеющая общую границу с США протяженностью в 700 миль, должна стоить гораздо больше. Называлась цифра в 40 млн долл., а шепотом говорили о том, что КГЗ хотела бы продать эту территорию американцам. Но какие бы соблазны ее ни искушали, британское правительство никогда бы этого не допустило.

После шестимесячных переговоров, которые КГЗ вела с большой неохотой, а британское правительство — весьма напористо, сделка состоялась. Канада должна была заплатить за всю Землю Руперта 1,5 млн долл. и отдать компании ¹⁄₂₀ часть плодородных земель. В начале переговоров компания хотела получить ⅒ часть этих земель, но Канада на это не пошла. Землю Руперта купило правительство доминиона, заплатив за нее с помощью имперской гарантии, и теперь это была территория доминиона, которая принадлежала ему до тех пор, пока она не была отчуждена, продана или отдана для субсидирования железных дорог. (То, что осталось от нее в 1930 г., перешло к трем западным провинциям.) Приобретение Земли Руперта было самой крупной сделкой с недвижимостью в нашей истории, и когда Ж.-Э. Картье с У. Макдугаллом вернулись в Канаду весной 1869 г., у них были основания собой гордиться.

Луи Риэль, отец Манитобы

Увлекшись переговорами в Лондоне, члены канадского кабинета министров не обратили внимания на не менее важные проблемы в районе реки Ред-Ривер. В Оттаве было легко предполагать, будто только что приобретенный Северо-Запад может управляться через Совет умеренным лейтенант-губернатором, заменившим КГЗ. Так бы оно и было, если бы не Луи Риэль, 25-летний метис с одной восьмой индейской крови и семью восьмых — франкоканадской. Этот умный, честолюбивый и тщеславный молодой человек был склонен к мечтам и фантазиям. Он вырос в колонии Ред-Ривер, а затем по совету архиепископа Сен-Бонифаса[287] Александра-Антонэна Ташэ[288], считавшего, что у мальчика есть большие способности, чтобы стать священником, получил образование в Монреале. Да, способности у Риэля были, но он употребил их не для служения Церкви, а для служения своему народу — франкоязычным метисам, которых немногочисленные англоканадцы-протестанты почти не понимали и часто недооценивали. Зимой и весной метисы жили на фермах франкоканадского типа, расположенных на большом удалении друг от друга узких участках земли вдоль реки Ред-Ривер и ее притоков. Летом и осенью они охотились на бизонов. Как и все охотники, метисы разработали собственные приемы охоты, и их отряды фактически представляли собой дисциплинированную легкую кавалерию. Уроженец Манитобы, выдающийся специалист по истории прерий У.Л. Мортон дает следующее описание летней охоты метисов:

Метисам не нравилась бесцеремонность канадцев из восточной части страны. В колонии Ред-Ривер они были шумными и агрессивными, а кроме того, канадское правительство в Оттаве уже отправило землемеров произвести межевание, и было очевидно, что его результаты не совпадут с традиционной конфигурацией прибрежных ферм метисов. Хотя канадское правительство четко заявляло о том, что права метисов на землю следует уважать, никто из лиц, облеченных властью, не мог дать гарантии, что эти права не будут нарушены.

Риэль знал свой народ и понимал, как им можно руководить. Второго ноября 1869 г. он вместе с конным отрядом метисов захватил Верхний форт Гэрри (Upper Fort Garry)[289], основной форпост КГЗ у слияния рек Ассинибойн и Ред-Ривер. Метисы удерживали его до тех пор, пока не заставили новый доминион Канада пойти с ними на переговоры. Результатом последних явилось создание в 1870 г. крошечной провинции Манитоба и предоставление особых прав метисам и франкоканадцам.

Таким образом, Луи Риэля можно считать отцом Манитобы, каким он в некотором смысле и был. Но он делал ошибки, и одна из них была довольно серьезной. Риэль знал своих людей, имел на них влияние и мог убедить их в чем-то, а они в свою очередь восхищались им, однако Риэль не знал, что такое власть и как ею пользоваться. Внезапный захват форта Гэрри в результате удачной вылазки вызвал большую напряженность и неразбериху. Франкоязычные метисы были не единственной группой смешанного происхождения, были еще англоязычные метисы, которых Риэль также хотел увлечь за собой. Однако франкоязычные метисы были лучше организованы и сплочены, и они выступили первыми. Их действия вызвали возмущение, прежде всего у жителей Онтарио, которые считали, что район реки Ред-Ривер должен естественным образом принадлежать им, по крайней мере в будущем. Риэлю стали угрожать, и хотя эти угрозы были скорее несерьезными, но как мог Риэль это знать? Он был расстроен, справедливо полагая, что против него возник тайный сговор. К концу февраля 1870 г., когда начались переговоры с Канадой и было достигнуто соглашение об отправке весной делегации в Оттаву, когда беспорядки начали стихать на Ред-Ривер, появилась еще одна угроза со стороны группы англоканадцев из Онтарио, обосновавшихся в Портаж-ла-Прери. Люди Риэля захватили их, когда они с оружием проходили через форт Гэрри (хотя, как выяснилось, они возвращались домой), поместили их в тюрьму этого поселения и в виде предостережения расстреляли самого агрессивного и шумного из них по приговору своего суда[290]. Это было весьма неблагоразумно. Кем бы ни был Томас Скотт — протестант, недавно иммигрировавший из Северной Ирландии и устраивавший скандалы в любом месте и по любому поводу, — нельзя расстреливать людей, пусть и по решению суда. Риэль так никогда не оправился от неприятностей, вызванных расстрелом Томаса Скотта. Делегатам от Манитобы, направлявшимся в Оттаву, пришлось проехать через Торонто инкогнито из-за того, что жители Онтарио пылали возмущением. Когда же делегаты прибыли в Оттаву, их арестовали по ордерам, выданным в Торонто и Оттаве, что вызвало большое смущение сэра Джона А. Макдональда. Их освободили при тайном участии премьер-министра, оплатившего счета адвокатов, но эти аресты свидетельствовали о том, что протестанты из Онтарио занимали твердую позицию, и Макдональду нужно было принимать этот факт всерьез.

Наконец 15 июля 1870 г. Манитоба, которая на карте едва ли превосходила по своим размерам почтовую марку — 225 км (140 миль) в ширину и 175 км (110 миль) в длину, — вошла в состав Конфедерации почти на тех самых условиях, о которых велись переговоры с Луи Риэлем. На запад для подъема флага была послана военная экспедиция, и это заставило Риэля скрыться. Несмотря на то что у милиции Онтарио не было официального приказа задержать его, она никогда бы не дала предводителю метисов уйти, если бы обнаружила его. В это время Риэль был признан виновным в убийстве Скотта. В 1875 г. генерал-губернатор Канады лорд Дафферин амнистировал его при условии высылки из страны на пять лет.

За колонией Ред-Ривер, в тех местах, которые теперь стали официально называться Северо-Западными территориями, широкие равнины простираются на запад, постепенно поднимаясь на высоту 750 м (2,5 тыс. футов) к обширным котловинам, находящимся в лугах южной части Альберты. Там Скалистые горы, наконец, «распрямляют свои плечи» и охватывают весь западный горизонт. На так называемых западных «равнинах» жили гордые племена ассинибойнов, кри, черноногих; большинство индейцев из этих племен имели лошадей, которые распространились из Мексики на север и к середине XVIII в. дошли до северных равнин. Равнинные племена охотились на бизонов, которые были для них всем. Американские торговцы из Форт-Бентона (штат Монтана) уже спаивали этих аборигенов, особенно черноногих, обитавших в южной части Альберты, дешевым и некачественным виски. Вскоре и Канаде предстояло столкнуться с этой трагической проблемой.

Колония «золотой лихорадки»

Ситуация в Британской Колумбии, ограниченной с одной стороны 49-й параллелью, а с другой — Аляской, купленной американцами (в марте 1867 г.), складывалась совершенно иначе. Ей нужно было принять непростое решение. «Золотая лихорадка», начавшаяся на реке Фрейзер в 1858 г., переместилась к северу в район Карибу[291], в Баркервилл — небольшой городок с дощатыми тротуарами, дощатыми домами и дощатым кладбищем. Теперь Баркервилл превратился в дощатый памятник «золотой лихорадке». Уже в 1865 г. золото в этом городке стало иссякать, золотоискатели уезжали, долг колонии увеличивался. Поэтому британское правительство решило, что ему не нужны две западные колонии — Остров Ванкувер и Британская Колумбия, у каждой из которых были свои собственные почтовые марки, чиновники и столицы. В ноябре 1866 г. их принудительно объединили в одну колонию с названием, как у материковой, но со столицей в Виктории. Однако с этим объединением несчастья Британской Колумбии не закончились, так как приобретение американцами Аляски создавало для жителей этой колонии серьезные трудности.

Выходов из данной ситуации было немного, и все они были неблагоприятными. В Британской Колумбии проживало, по всей вероятности, не более 11 тыс. белых поселенцев и 2620 аборигенов. Жители колонии ощущали, что живут в далекой глуши, в уютном уголке (cul-de-sac)[292] на благодатном побережье Тихого океана. Они были отрезаны от остального мира; чтобы послать письмо из Виктории в Оттаву, нужно было рядом с маркой Британской Колумбии наклеить американскую, иначе почтовая контора в США в городе Сан-Франциско, находившегося в 80 км (500 милях) южнее Британской Колумбии, не принимала письмо к отправке. Это было унизительно и несправедливо. Учитывая все эти обстоятельства, жители Британской Колумбии спрашивали себя, почему бы им не стать американцами. Некоторая часть населения Виктории была лояльна к Британской империи, но в целом в Британской Колумбии идея присоединения к Соединенным Штатам не казалась столь явно изменнической, как на востоке Канады. Она трезво обдумывалась как законная возможность. Однако население долины реки Фрейзер было настроено в пользу Конфедерации гораздо сильнее, чем жители Острова Ванкувер; несмотря на огромные расстояния и почти не разведанную континентальную территорию, доминион Канада был им все-таки ближе. В 1857–1860 гг. экспедиция сэра Джона Паллисера обследовала южную часть Саскачевана и Альберты, обнаружив новый перевал Кикинг-Хорс (Брыкающаяся Лошадь). Конечно, исследование местности не означает ее колонизацию; тем не менее приобретение Канадой территории КГЗ в 1869 г. давало законный аргумент «канадианистам» из континентальной части Британской Колумбии.

Но что мог новый доминион Канада предложить этому обширному первозданному краю с его горами и морским побережьем? Как оказалось, Канада смогла предложить ему довольно много — и даже больше, чем можно было здраво предположить. Летом 1870 г. делегаты Британской Колумбии выехали на восток, в Оттаву. Это был долгий путь пароходом из Виктории в Сан-Франциско, затем душным поездом по совсем новой трансконтинентальной магистрали «Сентрал Пасифик» — «Юнион Пасифик», проложенной только год назад через Омаху, Чикаго и Торонто. Джон А. Макдональд тогда был практически не у дел, так как в начале мая у него случился сильный приступ желчно-каменной болезни и он только начинал выздоравливать от казавшегося смертельным недуга. Всеми делами временно занимался Жорж-Этьен Картье. Британской Колумбии была нужна гарантия как минимум прокладки дороги для гужевого транспорта из Виннипега к заливу Беррарда. Однако Картье пошел дальше, кое-что зная о железных дорогах и о том, что их можно использовать как средство экспансии. Если американцы могли это сделать, то канадцам это тоже было под силу. В итоге Картье сказал делегатам Британской Колумбии: «Зачем вам вообще нужен проезжий тракт? Зимой он абсолютно непригоден, да и летом ездить по нему можно только очень медленно. Почему вы не попросите построить железную дорогу?» Делегаты не могли поверить: люди, с которыми они приехали договариваться, предложили им даже больше того, о чем они приехали просить! Конечно, это канадское предложение было принято с энтузиазмом. Съемка местности должна была начаться в течение двух лет после присоединения Британской Колумбии к Конфедерации (произошедшего 20 июля 1871 г.), а строительство дороги должно было завершиться через десять лет. Таким образом, Жорж-Этьен Картье связал канадское правительство обещанием построить дорогу к Западному побережью к 20 июля 1881 г. Консервативная фракция в Оттаве пришла в ужас от этого решения, но законопроект о Британской Колумбии был принят и этой фракцией, и всем парламентом при условии, что провинция не будет настаивать на соблюдении точных сроков. В конце концов, тогда ведь даже еще не начались топографические работы, и ближайшей железнодорожной станцией от залива Беррард был, вероятно, Барри в провинции Онтарио.

Канадский союз начал приобретать более узнаваемые очертания, после того как 1 июля 1873 г. к Конфедерации присоединился Остров Принца Эдуарда. Его жители торжествовали: после нескольких ловких манипуляций они получили бесплатную железную дорогу, гарантированное паромное сообщение с материком и в два раза больше денег на выплату их долга, чем другие провинции. Неудивительно, что когда 1 июля 1873 г. генерал-губернатор приехал с официальным визитом в Шарлоттаун для празднования этого события[293], он сказал, что, по убеждению жителей Острова Принца Эдуарда, не их присоединили к доминиону Канада, а доминион был присоединен к их провинции!

Создание союза в 1864–1873 гг. было дерзким предприятием, но его нужно было поддерживать. Межколониальная железная дорога из Галифакса в Квебек, строительство которой было предусмотрено Актом о Британской Северной Америке, была частично завершена; первый поезд был пущен по ней в июле 1876 г. Главный инженер дороги Сэндфорд Флеминг добился принятия решения возводить мосты из железа, а не из дерева. На другом конце страны строительство магистрали было всего лишь на стадии топографических изысканий. Флеминга назначили руководить и этим участком — это был огромный фронт работ. Масштаб строительства был потрясающим, и даже сейчас, спустя сто лет, магистраль производит внушительное впечатление. Американцы проложили трансконтинентальную железную дорогу в 1869 г., но различия между ней и канадской магистралью были огромными. Население США в 1870 г. составляло 39 млн человек, и только в Калифорнии такая магистраль обслуживала полмиллиона американцев. В Канаде в 1871 г. проживало 3,7 млн человек, и будущая тихоокеанская линия по завершении строительства должна была обслуживать 11 тыс. белых поселенцев, при том что аборигенные племена Британской Колумбии в расчет не принимались. Соединение разных регионов Канады посредством системы железных дорог, которая к 1885 г. должна была протянуться от Галифакса до Ванкувера, могло считаться значительным достижением для молодой страны, население которой даже в 1881 г. составляло лишь 4,3 млн человек.

Возможно, решение Картье о строительстве КТЖД было опрометчивым — так думали многие налогоплательщики в Онтарио. Тем не менее правительство Джона А. Макдональда прилагало большие усилия, и небезуспешно, чтобы решить серьезные проблемы, связанные с Северо-Западными территориями и Британской Колумбией. Совершенно очевидным было одно обстоятельство — невозможно было создать трансконтинентальную нацию, не имея физических средств для управления ею. A mari usque ad mare было нашей главной проблемой в империи и системе коммуникаций.

Палата общин — ее стиль и характерные особенности

Канада была большой страной, неудобной и сложной в управлении, и ее внутреннее устройство зиждилось на партиях и парламенте. Места в палате общин распределялись по следующему принципу: у Квебека было 65 мест (столько же он имел в старой канадской ассамблее до 1867 г.), и эта цифра, разделенная на количество его населения, давала определенное соотношение, применяемое и по отношению к другим провинциям. Что касается избирательного права, каждая провинция продолжала использовать свои выработанные в период, предшествовавший Конфедерации, критерии до 1885 г., когда были установлены единые правила для всего доминиона. Избирательное право в провинциях и в доминионе базировалось на некотором имущественном цензе. Он не всегда был очень высоким, но во всех провинциях считалось: для того чтобы голосовать, необходимо иметь собственность. Женщины не всегда были лишены избирательных прав — в колониальные времена при определенных обстоятельствах они могли голосовать в Новой Шотландии и Нижней Канаде — но это прекратилось еще до образования Конфедерации.

Как бы справедливо ни распределялись места в палате общин, налицо был один важный момент — у Запада было мало политической власти. Даже во время выборов 1900 г. только 17 депутатов палаты общин из 230 представляли районы западнее озера Верхнее. Это не было заговором жителей восточных районов, причина заключалась в элементарной демографии. До 1885 г. подавляющее большинство членов парламента, включая сэра Джона А. Макдональда, никогда не посещали мест, расположенных западнее Джорджиан-Бей на озере Гурон. Эктор-Луи Ланжевен был исключением, так как в качестве министра общественных работ он в 1871 г. совершил официальную поездку в Британскую Колумбию по магистралям «Юнион Пасифик» и «Сентрал Пасифик».

На всеобщих выборах 1872 г. правительство Джон А. Макдональда и Жорж-Этьена Картье столкнулось с определенными трудностями в некоторых избирательных округах. Сам Макдональд, похоже, чувствовал себя уверенно в Кингстоне, Ланжевен ощущал меньшую уверенность в Дорчестере, а для Картье восточная часть Монреаля была, несомненно, опасным округом. Однако под угрозой были не только персональные места в парламенте: как и франкоканадские лидеры, Макдональд был также озабочен положением во многих других избирательных округах. Члены парламента от Консервативной партии по всей провинции Онтарио были встревожены историей с Луи Риэлем; еще не улеглись страсти после убийства Скотта, и в 1871 г. правительство Онтарио предложило вознаграждение в 5 тыс. долл. тем, кто поймает его убийцу (или убийц). Строительство КТЖД тоже вызывало беспокойство, поскольку налоги жителей Онтарио тратились на дорогу, прокладываемую через непроходимые горы в место, где было ничтожно мало белого населения. По сравнению с 82 депутатами в 1867 г. на новых выборах провинция Онтарио избирала 88, и Макдональду это совсем не нравилось. Поэтому он дал указание своим сторонникам «тратить деньги» в любых сомнительных избирательных округах, убеждая избирателей голосовать за них. В конце концов, Макдональд сказал: «Наши друзья не поскупились на пожертвования». Так оно и было.

Большая часть денег на избирательную кампанию консерваторов 1872 г. поступила от сэра Хью Аллена, монреальского магната, владельца крупной судоходной компании и президента Канадской тихоокеанской железнодорожной компании, желавшего получить у правительства контракт на строительство КТЖД. Его судоходная линия нуждалась в хорошей железной дороге, которую он мог бы контролировать. Аллену требовалось правительство, а правительству был нужен Аллен. Сэр Хью потратил огромные деньги, пожертвовав Макдональду, Картье и Ланжевену около трети миллиона долларов. (Умножьте эту сумму в долларах середины XIX в. на двенадцать, и вы получите ее современный эквивалент.)

Макдональду все-таки удалось победить на выборах 1872 г., но не очень уверенно, несмотря на подкуп избирателей. По сравнению с выборами 1867 г. количество отданных за него голосов заметно убавилось. К тому же не оправдались его прогнозы относительно Онтарио — из 88 мест этой провинции оппозиционная Либеральная партия получила по крайней мере 46, а может быть, и больше. Реальное «рабочее» большинство, поддержкой которого располагал Макдональд в палате общин, зависело от обсуждения каждого конкретного вопроса.

После выборов сэр Хью Аллен в виде вознаграждения получил контракт на строительство КТЖД при условии, что он избегнет контроля со стороны американцев в совете директоров. Макдональд не подозревал, что для того чтобы убедить правительство дать ему контракт, Аллен использовал деньги американцев, поэтому избавиться от их присутствия в совете директоров оказалось делом трудным, и все это, в конце концов, закончилось шантажом. Либералы устроила скандал 2 апреля 1873 г. В том же месяце Макдональд, который заявил, что он не замешан в данном деле, поскольку никакой личной выгоды не получил, послал комитету официальный запрос о расследовании этого скандала. В тот момент сторонники Макдональда в палате общин обладали перевесом в 31 голос. Однако партийная дисциплина тогда не отличалась строгостью, и на это большинство, конечно, нельзя было рассчитывать. Вскоре оно уменьшилось. При том что всего в палате общин было 200 мест, перевес в пользу Макдональда очень быстро сократился до восьми. Возможно, Макдональд надеялся, что его поддержат шесть новых членов парламента от Острова Принца Эдуарда, но когда они прибыли осенью 1873 г., скандал, связанный с КТЖД, был в полном разгаре. Письма и телеграммы Макдональда, посланные им сэру Хью Аллену в 1872 г., были украдены либералами и опубликованы. В этих посланиях было много пикантных подробностей: «Мне нужно еще десять тысяч. Не подводите меня». Письма, напечатанные в газетах, поддерживавших либералов, заставили даже самых убежденных сторонников консерваторов содрогнуться или молить небеса о том, чтобы все это оказалось неправдой. Однако это была правда. Сторонников Макдональда вряд ли могло успокоить его заявление о том, он просто не может вспомнить о некоторых событиях и инцидентах. Последнее, вероятно, могло иметь место: как и у многих его современников, у Макдональда иногда случались запои, но сей факт только усугублял ситуацию.

Когда в октябре 1873 г. парламент собрался на очередную сессию, его новые члены от Острова Принца Эдуарда покинули Джона А. Макдональда и перешли в основном на сторону либералов в надежде получить места в кабинете министров. Правительство полагало, что ему хватит перевеса в один голос, чтобы удержаться, но 5 ноября 1873 г. ему все же пришлось уйти в отставку. Генерал-губернатор лорд Дафферин поручил лидеру оппозиции сформировать правительство.

И Александр Маккензи это сделал. Это был невысокий живой подрядчик шотландского происхождения из Сарнии в провинции Онтарио, который в возрасте четырнадцати лет начал работать каменщиком. Он совсем не был таким угрюмым, каким его иногда изображали; у него было чувство юмора, однако ему не хватало образования; кроме того, достигнув всего тяжелым трудом и суровой честностью, Маккензи был довольно медлительным и подчас упрямым и неподатливым. Либеральная партия была весьма разношерстным сборищем, состоящим из реформистов Онтарио, либералов Приморских провинций и членов «Парти руж» («Красных») Квебека. Как только Маккензи обрел почву под ногами, он назначил всеобщие выборы на 22 февраля 1874 г., сделав скандал по поводу КТЖД дороги главной темой повестки дня. Вместе с членами своей Либеральной партии Маккензи стремился нанести консерваторам сокрушительное поражение, и им это удалось. Канадские избиратели повернулись лицом к Маккензи, и либералы получили в палате общин перевес в 71 место (из 206). Поражение консерваторов было окончательным.

В палате общин не заседали робкие или слабые люди. Чарльзу Тапперу и другим удавалось выстраивать сильные аргументы при обсуждении «слабых» вопросов, но в палате общин любили подбавить ложку дегтя в любую бочку меда. Депутаты скептически относились к проводившимся там дебатам, не доверяли риторике, красноречию или эмоциям, если последние не проявлялись непосредственно в ходе дискуссий.

Новый член парламента, который пытался произнести «запоминающуюся речь», часто обнаруживал, что во время нее зал пустел, а его прекрасные фразы и метафоры могли бы стать предметом шуток в курительной комнате. Палата общин была шумным местом, особенно если учесть наличие двух парламентских баров. Как свидетельствует Уилфрид Лорье, в 1870-е гг. во время вечерних заседаний половина членов парламента была в изрядном подпитии.

Высокий, стройный и элегантный Лорье был похож на поэта, каковым он и был на самом деле. Он впервые стал членом палаты общин в 1874 г., затем в 1877–1878 гг. недолго поработал министром и в 1887 г. занял место лидера оппозиции. С самого начала Лорье проявил в парламенте свою хватку. Он не возражал против проведения острых дебатов, так как обладал необходимой твердостью, но из-за своей врожденной утонченности не выносил грязи, пререканий и оскорблений. Лорье больше всего любил действовать в рамках повестки дня, и такие процедуры удавались ему лучше, чем спонтанная пикировка в зале заседаний парламента. Обладая глубоким театральным чутьем, Лорье был настоящим актером. Иногда говорили, что его речи так отточены, потому что он их тщательно репетировал.

Сэр Джон А. Макдональд был во многих отношениях наиболее интригующей фигурой среди всех политических деятелей данного периода. Когда он выступал в парламенте, его всегда слушали, хотя его нельзя было назвать парламентским оратором в обычном смысле. Макдональд редко отвечал аргументом на аргумент противника. Его речи были речами человека, соизмерявшего аудиторию и предмет, о котором он говорил, нащупывающего дорогу, подобно человеку, переходящему ручей по камням. Макдональд мог набрасываться на оппозицию, когда считал нужным, но его нападки обычно имели форму поучительных рассказов (как бы предназначенных для развлечения его сторонников), взятых из огромного количества прочитанных им романов, биографий и исторических сочинений. Конечно, он не отличался красотой — его когда-то густые вьющиеся волосы теперь уже сохранились только на затылке, а большой нос становился все крупнее пропорционально возрасту и количеству поглощенного виски. У Макдональда был глубокий грудной и одновременно мягкий голос, слегка сиплый из-за многолетнего увлечения спиртным. У него была прекрасная память на имена и лица, память, которая стала в это время легендой. Все эти качества привели Макдональда к тому, что его последователи оставались верными ему до конца. И он знал это, никогда не забывая, что в основе его популярности лежала власть, однако он действительно любил людей. С Макдональдом нельзя было обращаться слишком грубо, но он с бесконечным терпением переносил разные выходки.

И все-таки, когда в 1890 г. член кабинета министров Чарльз Таппер-младший (настоящий сын своего отца) захотел чего-то добиться от Макдональда, тот написал на бесцеремонном послании своего самоуверенного коллеги: «Дорогой Чарли, занимайся своими грязными делишками сам».

Парламент был таким же — резким, язвительным, комичным и весьма неотесанным. Иногда в нем кипели страсти, а в некоторых случаях швыряться друг в друга «синими книгами»[294] и другими бумагами стало парламентской традицией. Таппер однажды пожаловался, что в него попали каким-то тяжелым предметом, а оппозиция ответила, что это был всего лишь проект дополнений к бюджету. В комитетах время от времени случались и драки. Во время личного голосования те, кто голосовал «за», выстраивались в линию по одной стороне, а голосовавшие «против» — по другую, и члены парламента развлекались, перетягивая или перетаскивая какого-нибудь парламентария с одной стороны на другую. Александр Маккензи, несмотря на свой небольшой рост, один раз выбрал для этой цели более крупного Картье, но жертва сопротивлялась так энергично, что Маккензи пришлось убежать, чтобы не оказаться на чужой стороне. Порой парламент заседал под пение, мяуканье и кукареканье присутствующих. В 1878 г. после большой февральской попойки в парламенте еженедельный сатирический журнал «Кэнэдиэн Иллюстрейтед Ньюс» («Canadian Illustrated News») порекомендовал выпустить специальное издание Хансарда[295] отчетов о заседаниях парламента для городских извозчиков, чтобы научить их произносить обличительные речи должным образом.

Сэр Ричард Картрайт, занимавший в 1873–1878 гг. пост министра финансов, мог изобличать своих оппонентов из Консервативной партии жесткими и ехидными речами. Он обожал придираться к консерваторам, особенно в период восемнадцатилетнего (1878–1896) пребывания этой партии у власти. В 1890 г. сатирический журнал «Грип» («Grip» — «Тиски») опубликовал карикатуру на Картрайта, изобразив его в виде рыцаря на коне и со щитом, на котором была надпись «Blue Ruin»[296]. На карикатуре некто спрашивал политика: «Но, сэр Ричард, почему вы не позволите нам взглянуть на обратную сторону щита?» На что Синий рыцарь отвечал: «У него нет никакой обратной стороны!»

Национальная политика и канадская промышленная революция

Дела у правительства Александра Маккензи обстояли не блестяще. Совладать с «избалованным ребенком Конфедерации» (Британской Колумбией), решать проблемы Тихоокеанской железной дороги, завершать другую магистраль — Межколониальную — и, что не менее важно, принимать правильные решения в условиях экономического спада 1874–1878 гг. было непросто. Либеральная партия проигрывала одни дополнительные выборы за другими, и ее преимущество в парламенте сократилось с 71 до 42. Возрождение Консервативной партии произошло не только благодаря Макдональду, но и из-за неспособности либерального правительства справиться со спадом 1870-х гг. и его последствиями для экономики Канады. Вероятно, смягчить эти последствия не было возможности — такова была позиция министра финансов сэра Ричарда Картрайта. Однако то, что он, по его собственным словам, не мог ничего сделать и был в этом убежден («У нас не больше сил, чем у роя мух, пытающихся сдвинуть колесо»), сослужило Либеральной партии недобрую услугу на выборах.

Группа монреальских промышленников убедила сэра Джона А. Макдональда принять идею протекционистской системы повышенных тарифов, и два лета подряд — в 1876 и 1877 гг. он продвигал ее там, где был на высоте своих талантов — на политических пикниках. По своей сути либеральные лидеры были сторонниками свободной торговли (фритредеры), верившими, что правительства не могут переделать экономические законы. И это несмотря на то, что американцы свободно переделывали эти законы, чтобы защитить свою промышленность; система высоких тарифов существовала в США со времен Гражданской войны. Маккензи и Картрайт считали, что тарифы были необходимы в Канаде не для защиты, а только потому, что они были основным источником доходов правительства доминиона — 77 % доходов шли от тарифов. (Даже в 1900 г. тарифы составили 73 % федеральных доходов.)

Мнения членов Либеральной партии по поводу тарифов разделились. На одном конце этого спектра были лидеры-фритредеры, на другом — либералы, которые поддерживали идею так называемой дополнительной тарифной защиты в размере, например, 20 %, где тариф начинал защищать канадских производителей от конкуренции иностранных (в большинстве своем американских) промышленников. Их позиция может быть названа соответствующей настроениям представителей крупных городов, например Эдварда Блейка, адвоката из Торонто, который был лидером либералов в 1880–1887 гг. Но в 1870-е гг. Блейк то входил в правительство, то выходил из него, поэтому более авторитетным было мнение Маккензи и Картрайта, которые хотели ввести только фискальный тариф, а именно тариф, низкий настолько, насколько это позволяли потребности правительства в налоговых поступлениях.

В 1870-х гг. эту проблему обостряла продажа американцами товаров себе в убыток (то, что мы сегодня называем демпингом). Из-за экономического спада рынки США сильно сократились, поэтому американские производители начали продавать свою продукцию в Канаде зачастую по цене ниже себестоимости, просто чтобы сбыть товар. В 1876 г. Эдвард Герни, который занимался производством печей в Гамильтоне, сообщил комитету палаты общин, что его конкуренты из Буффало поставляли печи в Канаду по цене ниже той, которая была у канадских производителей. Это делалось не только для того, чтобы избавиться от лишней продукции, но и для того, чтобы выдавить Герни из бизнеса. В феврале 1876 г. журнал «Грип» напечатал карикатуру с изображением закрывшейся канадской фабрики — перед ней дядя Сэм избивал толстой тростью (олицетворявшей американский протекционистский тариф) лежащую без сознания канадскую промышленность, «тарифная» трость которой была тонкой, маленькой и бесполезной. Рядом стоял без дела премьер-министр Александр Маккензи, одетый в полицейскую форму и с дубинкой в руке. Он задавался вопросом: «Почему я колеблюсь?» У карикатуриста журнала не было сомнений в том, что нужно было делать. Под карикатурой шла подпись крупными буквами: «РАЗЫСКИВАЕТСЯ ЗАЩИТА!!»

Иметь страну или не иметь ничего

Защита еще только становившейся на ноги канадской промышленности, производившей шерстяные и хлопчатобумажные ткани, изделия из железа и стали, обувь, печи, была не просто экономической проблемой, но и философской, дебатировавшейся тогда и сейчас. Этот сюжет был одним из немногих, по которому мнения двух главных политических партий Канады разделились. Макдональд, в общем-то, не преследовал никаких философских целей, так как он без всяких сомнений был сторонником свободной торговли, но у него было хорошее политическое чутье, и благодаря этому он медленно, даже против собственной воли пришел к идее протекционного тарифа. Возможно, Макдональда убедил Чарльз Таппер, который развил эту идею на основе своего новошотландского опыта, названного им Национальной политикой. В мае 1877 г. журнал «Грип» обобщил это следующим образом:

Случилось так, что всеобщее мнение склонилось к протекционистскому тарифу (как бы конкретно его ни называли). Джон А. Макдональд поддержал эту идею, а Александр Маккензи — нет. Такие решения гораздо легче принимать, когда ты находишься в оппозиции и тебе нечего терять. В результате всеобщих выборов в сентябре 1878 г. Макдональд вернулся к власти, получив значительное большинство, численно равное тому, которое он проиграл в 1874 г. Члены Либеральной партии не могли этого пережить. Некоторые из них не могли принять и новую Национальную политику (НП), которая с подачи Макдональда стала постоянной характеристикой экономической и политической жизни Канады. Главная идея этой политики состояла в том, чтобы стимулировать развитие канадской промышленности посредством тарифной структуры. Для этого нужно было ввозить дешевое сырье — хлопок, шерсть, нерафинированный сахар или мелассу — и ввести высокие ввозные пошлины (от 20 до 30 %) на товары, которые уже могла производить канадская промышленность, а именно одежду из хлопчатобумажных или шерстяных тканей, очищенный сахар, гвозди, шурупы, машины и механизмы.

Еще одним принципом НП было постоянство, с которой она проводилась. Ни один промышленник не вложил бы 100 тыс. долл. в завод, если бы у него не было уверенности, что тарифная защита будет действовать еще некоторое время. Возможно, для становления молодой промышленности достаточно было двадцати пяти лет. Каким бы ни был этот срок, Макдональд и правительство консерваторов настаивали на важности «постоянства». Либералы, которые безуспешно боролись с НП в парламенте и на трех всеобщих выборах (1882, 1887, 1891), вероятно, сражались также с промышленниками, считавшими, что их бизнес зависел от переизбрания Консервативной партии. Было это так или нет, но вполне очевидно, что Либеральная партия начала получать реальную поддержку от бизнеса только после 1893 г. К этому времени Лорье и либеральная партия отошли от идеи свободной торговли, и консерватор сэр Джон Томпсон довольно резко обрушился на семейство Мэсси[297] и других, получавших слишком большие доходы от тарифной защиты.

Фабрики — главные бенефициары новых тарифов — работали и раньше, однако только с введением НП они стали важной частью канадской жизни. Некоторым современникам казалось, что промышленность Канады возникла почти в одночасье, во время промышленного бума начала 1880-х гг. Тогда появились целые новые отрасли, производящие столовые приборы, настольные и настенные часы, фетровые шляпы, столовую посуду, изделия из шерстяных и хлопчатобумажных тканей. Первый рулон набивной хлопчатобумажной ткани в Канаде был изготовлен в июле 1884 г. на фабрике, мощность которой позволяла выпускать 27 тыс. м (13 тыс. ярдов) в день. Рос потребительский спрос, расширялась сеть сбыта.

Истории о жизни и труде

Высокая производительность, несомненно, способствовала процветанию и повышению благосостояния страны. В 1840–1900 гг. вырос уровень жизни, измерявшийся количеством того, что можно было купить на 1 долл.; в 1900 г. на эти деньги можно было купить на 25 % больше, чем в начале данного периода. Вместе с тем в 1900 г. доллары, возможно, было труднее заработать, но об этом сложно судить. Конечно, рабочий, живущий в городе, был более экономически зависимым, чем если бы он работал на ферме. Ему приходилось покупать товары и услуги у кого-то другого. Когда люди переезжали с ферм в города, они предполагали, что их жизнь в городе будет лучше. Но этот процесс, похоже, был неоднозначным: квартирная плата в городах была высокой, и иногда семья, переехавшая в город, оказывалась в ловушке из-за неблагоприятной экономической ситуации и уже не могла вернуться назад. И все-таки не вызывает сомнений тот факт, что производительность фабрик была во много раз выше. Возьмем, например, обувь. В 1840-х гг. за день сапожник мог сшить две пары обуви, а в 1880-х гг. рабочий на новой швейной машине мог фактически сделать сотню. На самом деле он изготавливал отдельные элементы для тысячи пар, а другие девять рабочих делали остальные. Выпуск продукции резко возрастал, цены падали.

В техническом оснащении также произошли заметные перемены. Превращение ремесленника 1840-х гг. в фабричного рабочего 1880-х гг. привело к тому, что многие операции стали более однообразными. Естественно, гордость ремесленника была уязвлена работой на фабрике, поскольку для нее уже больше не требовались квалифицированные и опытные мастера, познававшие свое ремесло в течение пятнадцати или двадцати лет. Большая часть операций могла производиться неквалифицированной рабочей силой — мальчиками и девочками. Этот труд был гораздо дешевле. Детский труд — труд мальчиков младше двенадцати лет и девочек младше четырнадцати — был запрещен как в Онтарио, так и в Квебеке в 1880-х гг., но этот закон было невозможно провести в жизнь. В Новой Шотландии на работу нанимали мальчиков начиная с десяти лет, и они не должны были работать больше шестидесяти часов в неделю, пока им не исполнится двенадцать лет! Детский труд не был изобретением проклятых капиталистов, он был результатом сговора родителей и работодателей. Ребенка нужно было чему-то обучить, родителям были нужны деньги, заработанные ребенком, а работодателям нужна рабочая сила. Эти факторы не делают детский труд менее предосудительным, но виноваты в этом были обе стороны. К тому же городская семья была ответвлением фермерской семьи, так что детям приходилось работать по многу часов как в городе, так и на ферме.

Рассмотрим случай четырнадцатилетнего Теофиля Каррона, работавшего по найму на производстве сигар. В возрасте одиннадцати лет, скорее всего, по инициативе отца или матери его отдали в ученики по нотариальному договору ученичества. Через три года Теофиль начал работать по найму, и со временем он должен был превратиться в квалифицированного рабочего на сигарном производстве. Таких молодых рабочих было трудно контролировать, и фабричные мастера не особенно с ними церемонились. При малейшем нарушении дисциплины юных учеников сажали в фабричную тюрьму. Можно предположить, что если бы рабочие не хотели принимать эти условия, они бы этого не делали. У них была возможность уйти, но это было не так легко, как кажется. Можно запасать зерно или деньги, но рабочую силу нельзя запасти, как нельзя было положить на полку голод и забыть о нем. В этой сделке у рабочей силы и капитала были разные возможности. Рабочим нужно было работать, чтобы питаться. Капитал просто сидел, дьявольски усмехаясь и извлекая деньги из них самих.

С болезнями дела обстояли еще хуже. Если вы заболевали на ферме, то всегда находился кто-то, кто мог ухаживать за вами и делать вашу работу. Если же это происходило в городе и из-за болезни вы не могли работать, то заработать деньги вы уже не могли. От неожиданного удара судьбы или невезения не было никакой защиты. Несмотря на это, рабочие продолжали приезжать с ферм в города, соглашаясь поменять плохо оплачиваемую рутинную работу на ферме на более тяжелый и обязательный труд на фабрике, за который они тем не менее получали зарплату наличными и выходной в воскресенье. Эти перемены не были легкими. В таких фабричных городках, как Мэрисвилл, провинция Нью-Брансуик (к северу-востоку от Фредериктона), каждое утро рабочие вставали по гудку фабрики по производству хлопчатобумажных тканей. Так же по гудку они шли на работу, ели свой ланч, пили чай и после десятичасового рабочего дня приходили домой. На ферме нужно было постоянно ухаживать за домашними животными, но при всех ограничениях и зависимости от урожая фермер в определенной степени был сам себе хозяином. На фабрике все шло в установленном порядке, который вы не могли изменить. Выросший в сельской местности поэт Арчибальд Лампман возненавидел многие стороны жизни в новых крупных городах 1880-х гг.:

Зимой зарплата неизбежно сокращалась, поскольку традиционно это был мертвый сезон, как на фермах, так и в городах. Долгое время рабочих увольняли во время холодов даже после того, как появились железные дороги. Если много людей искали работу, работодатели могли сокращать жалованье. В то самое время, когда деньги были особенно нужны на покупку одежды для семьи, дров или угля для отопления, заработки становились меньше. В сельской местности зимы были временем общения и досуга, а в крупных городах и временем тяжелых испытаний. Кроме того, рабочий класс, как, впрочем, и средний, был почти не защищен от невезения, беды, болезней или несчастных случаев. Одна бедная семья из Монреаля задолжала 11 долл. за продовольствие. (Тогда бакалейщику платили ежемесячно или один раз в квартал.) После того как они выплатили 7 долл., заболела жена и муж попросил об отсрочке в выплате оставшихся 4 долл. Но отсрочка не была предоставлена, возможно, из-за жестоких адвокатов, которые иногда брали себе комиссионные за взыскание просроченного долга. Суд постановил взыскать с семьи 4 долл. плюс 15 долл. за судебные издержки. На зарплату рабочего был наложен арест, и в отчаянии он покончил с собой.

Профсоюзы пытались обеспечить хоть какую-то коллективную защиту от таких неприятных моментов, как сокращение заработной платы или слишком продолжительный рабочий день. Их успех зависел от средств достижения цели. Лучше всего и раньше всех это удалось тем квалифицированным специалистам, навыки которых смогли уцелеть во время механизации или были частью этого процесса, например типографским рабочим и машинистам поездов. Менее успешными были работники физического труда — у рабочего класса, как и у любого другого, была своя иерархия. Профсоюзы квалифицированных рабочих не всегда стремились таскать каштаны из огня ради своих менее квалифицированных собратьев. Один профсоюз попытался — и на какое-то время весьма успешно — заделать эту брешь, создав «Благородный и святой орден рыцарей труда Северной Америки». В него входили представители всех профессий, даже мелкие бизнесмены. Эта организация не только боролась против сокращения зарплаты или увеличения рабочего дня, но и добивалась своего официального признания. И кое-чего «рыцари труда» добились. Одним из первых конфликтов, который они разрешили, был связан с компанией трамвайных линий Торонто (1886). Президент компании сенатор Фрэнк Смит заявил, что ни один член профсоюза не будет принят на работу. Началась забастовка, и когда конфликт был урегулирован, работники получили право быть членами профсоюза.

Можно сказать, что проблемы рабочих, профсоюзов, тяжелого труда в крупных городах составляли восточный, индустриальный аспект НП Джона А. Макдональда; она была эффективной, деятельной, но сопряженной с социальными проблемами. Канадские большие города росли быстро: в 1871–1891 гг. население Монреаля удвоилось. Если население города возрастает вдвое, то нагрузка на его учреждения, пожарную охрану, очистные сооружения, поддержание правопорядка, жилищный фонд увеличивается в четыре раза. На западе Канады, в Виннипеге, эта нагрузка была значительно больше — его население выросло с 240 человек в 1871 г. до 25 тыс. — в 1891 г. Впрочем, ситуация на Западе тогда в этой сфере, как и во многих иных, была совершенно другой.

Страна огромных расстояний

Трудно понять канадский Запад, не побывав там, — он был и остается совершенно особым миром. Там все другое — ветра, огромные расстояния, зимы, лето. А западные прерии полны разнообразия — они буквально ошеломляют ослепительным прозрачным светом, который никогда не заволакивает мгла. В необъятном небе движется, по выражению Уоллеса Эрла Стегнера[298], флотилия облаков, днища которой, похоже, задевают землю. По этим бескрайним пространствам гуляет ветер — чистый ветер, несущий запах трав, и он затягивает вас, как быстрая река затягивает форель.

На канадском Западе были свои проблемы: на фермах в прериях не хватало плодовых деревьев, и порой так хотелось воды и тени. В период освоения этих территорий там по крайней мере всегда было мясо — мясо из неизменной кастрюли на печке, такой же постоянной, как закопченный чайник у рыбаков острова Ньюфаундленд или Новой Шотландии, в котором находилась густая жидкость — чай «кожаной» консистенции. Жителю восточных районов, приехавшему в Бэттлфорд (Саскачеван) в 1870—1880-х гг., не хватало фруктового изобилия восточных ферм: груш, яблок, вишни, персиков из района Ниагары или больших желтых яблок сорта «Гравенштейн» из долины реки Аннаполис. Однако вся экономика этого региона была другой. Фермы на Востоке никогда не были полностью самодостаточными, хотя они и были близки к этому. При том, что ежегодно на Востоке выпадало около 30 дюймов осадков, какая-нибудь культура там всегда давала урожай. Но в прериях основной упор мог делаться только на зерно: на ячмень и овес — там, где было достаточно влаги, и повсеместно — на пшеницу.

В западных районах урожай нужно убирать очень быстро. Представьте себе 160 акров (65 га) полностью созревшей пшеницы, которую нужно скосить без промедления, пока ее не погубит дождь, град или мороз. Это означает, что нужно встать до рассвета и лечь спать полумертвым от усталости, когда солнце уже село; на следующий день тоже самое. Женщины работали так же много, как мужчины, — вставали в пять утра, чтобы приготовить обильный завтрак; тут же приходили мужчины и быстро съедали все подчистую; после этого нужно было быстро помыть посуду и начать варить картофель (и готовить все остальное), что требовалось для обеда, а затем браться за приготовление ужина.

Уборка урожая также требовала, чтобы лошади, а позднее уборочная техника были в хорошем состоянии. О поломке жатки или сноповязалки во время жатвы не могло идти и речи. Компания «Мэсси — Харрис»[299] и другие канадские производители выпускали качественную технику, но цены на нее были защищены 25 %-ным тарифом, предусмотренным НП. Этот тариф не пропускал на канадский рынок более дешевую сельскохозяйственную технику США (благодаря производству более крупных партий американцы могли выпускать похожие модели по более низкой цене), поэтому некоторые западные фермеры начали думать, что восточные производители используют данную ситуацию в своих интересах. Собственно, суть уборки урожая сводилась к тому, чтобы превратить в наличные деньги 160 акров зерновых культур. Фермер был бизнесменом. Он превращал свой урожай в одежду, упряжь, пиломатериалы, механизмы и даже иногда в сбережения. Поэтому инстинктивно он думал о том, как доставить продукцию на рынок, о расстояниях, о стоимости транспортировки и ценах на «северную пшеницу номер один» в Виннипеге. Некоторым сопутствовала удача. Что бы из всего этого вышло, если бы неудач было больше, чем успешных историй? Джон Фрейзер приехал из шотландского Эдинбурга в Брендон, провинция Манитоба, в 1881 г., имея при себе 2 тыс. долл., и купил участок хорошего чернозема площадью полсекции[300] у КТЖД. Через два года 40 акров (16 га) земли были засеяны пшеницей (при урожае от 20 до 30 бушелей с акра), 20 акров — овсом и еще 20 — ячменем; теперь эта земля стоила 4,5 тыс. долл. На корм скоту зимой шло сено, скошенное в прериях.

Джону Фрейзеру повезло больше, чем другим фермерам. Ему в значительной степени удалось избежать заморозков, обрушившихся на Саскачеван и Альберту в сентябре 1883 г. Кроме того, лето 1884 г. было в Саскачеване дождливым, а в Манитобе оно было неплохим. Климат в прериях может быть таким разным! В иные годы в Южном Саскачеване может стоять засуха, а в Манитобе и Северной Альберте собирают хороший урожай. Иногда два неурожайных года подряд могли привести, как это случилось в 1883 и 1884 гг. в долине реки Саскачеван, к политическому и социальному возмущению.

Сразу же нужно отметить, что с учетом всего вышесказанного заселение канадских прерий проходило мирно, и это было значительным достижением. У нас не было и десятой доли тех неприятностей, которые испытывали американцы. Это во многом произошло благодаря тому, как мы это сделали — сначала мы устанавливали закон и порядок, а уже потом пускали поселенцев.

Восстание Луи Риэля на реке Ред-Ривер в 1869–1870 гг. показало Оттаве, что Западу нужно не только военное присутствие. В первую очередь необходимы были договоры с индейцами, и в период между 1871 и 1877 гг. был заключен ряд важных таких договоров. Однако важнее всего был контроль, и не столько за коренным населением, сколько за белыми поселенцами. Они потенциально и по своей численности, и по своему влиянию вызывали больше опасений, по крайней мере об этом говорил канадцам американский опыт. Когда 25 июня 1876 г. индейцы племени сиу захватили врасплох генерала Джорджа Армстронга Кастера у реки Литл-Бигхорн, штат Монтана (так называемый «последний рубеж Кастера»), он оказался там из-за большого наплыва белых старателей, ищущих золото[301]. Эта территория принадлежала племени сиу, а старатели вторглись в нее. В 1876 г. американцы потратили на войну с коренным народами 20 млн долл. Весь федеральный бюджет Канады был меньше этой суммы; борьба с индейцами была бы катастрофой не только с гуманитарной, но и с финансовой точки зрения. Канаде нужен был мир. Канадским эквивалентом «последнего рубежа Кастера» был Договор № 6, или Договор форта Карлтон и форта Питт, заключенный в августе-сентябре 1876 г. с равнинными и лесными кри, проживавшими в долине реки Норт-Саскачеван. Когда год спустя министр внутренних дел Канады Дэвид Миллз приехал в Вашингтон, его американский коллега Карл Шурц спросил: «Как вы справляетесь со своими белыми поселенцами?» Хотя ответ Миллза в точности неизвестен, суть его сводилась к тому, что канадское правительство начало освоение Запада, прежде всего заключив договоры с индейцами, сделав тщательную и точную топографическую съемку местности, а также прибегнув к помощи Северо-Западной конной полиции (СЗКП) — именно в такой последовательности. Каждый из перечисленных выше факторов дополнял другой, а все вместе они уже были налицо до того, как стали прибывать поселенцы.

СЗКП была учреждена в 1873 г. сэром Джоном Александром Макдональдом по настойчивой рекомендации чиновников Северо-Запада, и в частности Александра Морриса, лейтенант-губернатора Манитобы и Северо-Западных территорий в 1872–1877 гг. Ничего подобного этой полиции, совершенно необычной по своим функциям и структуре, на востоке Канады не было. Существовавшая там система полицейских органов, заимствованная у Великобритании и структурированная в соответствии с британским правосудием, функционировала неплохо. В восточных регионах правосудие было исключительно местным, а право — в буквальном смысле общим. В случае реальных социальных кризисов вызывали милицию (ополчение), но это происходило довольно редко.

Однако правовая система, действующая на востоке Канады, не работала в разношерстных и примитивных сообществах к западу от озера Верхнее. У КГЗ было свое собственное право, но, как показал захват форта Гэрри Луи Риэлем, к 1869 г. она уже совсем развалилась. В те периоды, когда на реке Ред-Ривер стояли британские войска, например в 1846–1848 и в 1857–1861 гг., проблем там не возникало. Но как только эта территория превратилась в провинцию Манитоба, там, конечно, нужно было создать собственную систему правоохранительных органов, что, собственно, и составляло главную заботу Александра Морриса и Джона А. Макдональда относительно управления Северо-Западными территориями.

Идея создания СЗКП пришла к Макдональду внезапно. Эта структура обладала такими полномочиями и дисциплиной, каких не было в британской системе, за исключением, может быть, ирландской полиции (королевских ирландских констеблей). Блестящая идея одеть полицейских в алые норфолкские мундиры принадлежала не Макдональду, а командующему канадской милицией полковнику Патрику Робертсону-Россу.

(Изначально части британской регулярной армии носили форму такого же цвета.) Когда Уоллес Стегнер впервые увидел конного полицейского в Уэйберне (Саскачеван), ему было пять лет:

СЗКП выполняла одновременно военные и правоохранительные функции и имела больше общего с французскими жандармами (gendarmes), находящимися в ведении центрального правительства, чем с британскими полицейскими, но в отличие от тех и других она выполняла еще и судебные функции. Констебли СЗКП задерживали преступников, а офицеры осуществляли следствие. Сочетание таких внушительных полномочий было довольно опасным: все зависело от беспристрастности и честности офицеров и их подчиненных. Джон А. Макдональд оправдывал радикальный отход от английских правовых традиций необходимостью обеспечить правосудие на отдаленном фронтире. Он также полагал, что СЗКП — явление временное, и как только будут организованы администрации провинций, надобность в ней отпадет. На деле же она действовала так успешно, что и Альберта, и Саскачеван, ставшие канадскими провинциями в 1905 г., обратились к Уилфриду Лорье с просьбой оставить ее на их территориях. Она не только осталась там, но и пришла во все другие провинции, кроме двух (Онтарио и Квебека), хотя и без судебных полномочий.

Даже в начале 1880-х гг. недовольство жителей Саскачевана, в результате которого Луи Риэль вернулся в Канаду и произошло Саскачеванское восстание[303] марта — мая 1885 г., было не столько реакцией на действия конной полиции, сколько реакцией на решения правительства, находившегося так далеко. Путь от Реджайны или Принс-Альберта до Оттавы был длинным. Некоторые жалобы жителей Саскачевана казались не особенно серьезными. Могли ли метисы претендовать на землю, как другие получатели гомстедов? Да, могли (например, популярный лидер метисов Габриэль Дюмон так и поступил), но при условии, что у них не было земли в Манитобе. Могли ли метисы сохранить свои узкие участки, выходящие к рекам, в соответствии со старой традицией? Это было неудобно в административном смысле и вообще не приветствовалось. Однако метисы не считали свои претензии на землю несущественными. Оба вышеупомянутых вопроса были крайне важными для их жизни. Поскольку метисы не имели адекватного представительства в Оттаве, им оставалось только посылать прошения, письма и петиции. В течение многих лет эти послания приходили в Оттаву, но Министерство внутренних дел отвечало на них медленно, а принимало какие-то меры еще медленнее. В результате метисы чувствовали себя так, как лет за пятнадцать с половиной до этого на реке Ред-Ривер — обездоленными, уязвимыми людьми, окруженными врагами. Кроме того, у метисов были и другие, не менее важные поводы для недовольства, но канадское правительство мало что могло сделать для решения этих проблем. Раньше метисы работали носильщиками и перевозчиками грузов для КГЗ, но после того как было налажено пароходное сообщение по реке Саскачеван и построена новая КТЖД, эти услуги уже не были нужны, а к фермерству метисы склонности не имели. К 1884 г., когда бизоны были почти полностью истреблены, в Саскачеване начались голод и волнения.

Впрочем, если метисы оказались просто в трудном положении, то положение равнинных индейцев было катастрофическим. С конца 1870-х гг. поголовье стад бизонов неуклонно сокращалось. Причиной тому была непрекращающаяся охота с ружьями; не осознавая ее разрушительных действий, индейцы тщетно искали стада, которые когда-то были их единственным средством существования. Договоры с властями также не приносили аборигенам большой пользы. В широком смысле договоры обеспечивали их землями пропорционально количеству населения — по 128 акров (53 га) на душу, предусматривали ежегодную выплату номинальной денежной суммы в счет погашения долга, раздачу медалей и военной униформы вождям племен, помощь в ведении фермерского и сельского хозяйства, обеспечение прав на рыбную ловлю и охоту, которыми аборигены исконно занимались. Заключение договоров требовало времени на переговоры и затем на перевод текста на язык данного племени. Перевод осложнялся двумя обстоятельствами — тем, как белые канадцы понимали право, и лингвистическими трудностями. Индейцы почти всегда понимали договоры не так, как белые. Они считали, что согласились поделиться землей с белыми, так же как они делят с ними один воздух и один солнечный свет. Индейцы никогда не видели городов и не имели понятия, что по договору белые получают на их землю неограниченное право собственности. Только когда индейцы увидели дома, фермы, изгороди, а также КТЖД, медленно продвигавшуюся на запад летом 1882–1883 гг., они начали понимать, от чего они отказались.

Белое население долины реки Саскачеван также было недовольно: маршрут КТЖД был изменен. Первоначально предполагалось, что она пойдет на северо-запад от Виннипега к Эдмонтону, и с учетом этого раскупались участки, прилегавшие к проектируемой магистрали. Неожиданно в 1882 г. новая компания, достраивавшая эту линию, все изменила, пустив маршрут строго на юг через Реджайну и Калгари. В результате спекулянты оказались в дураках, а фермеры были разочарованы — часто это были одни и те же люди. Когда к этому факту добавились сильные морозы 1883 г. и дождливая погода во время сбора урожая 1884 г., белое население начало активно протестовать или по крайней мере попыталось это сделать. Проблема состояла в том, что в Оттаве никто не мог поднять голос в их защиту: у них не было своих депутатов в парламенте. Их единственным представительным органом был Совет Северо-Западных территорий в Реджайне, тогда как самыми важными вопросами — землями и правилами их пользования — полностью ведало Министерство внутренних дел, чиновники которого работали в Оттаве и Виннипеге. Это министерство вело дела довольно посредственно, особенно после того как в 1883 г. Джон А. Макдональд перестал им заниматься. Штаты министерства были раздуты, служившие в Оттаве и в регионах чиновники работали малоэффективно, им не хватало опыта, или зачастую туда назначали бывших политиков, которым была нужна «непыльная» работа.

Летом 1884 г. англоговорящие полукровки и метисы Саскачевана объединили свои усилия, чтобы вернуть Луи Риэля из штата Монтана для помощи в решении их проблем. Политическую (и, в конце концов, военную) поддержку Риэлю оказывали в основном метисы и в меньшей степени индейцы. Но после окончания пятилетнего изгнания его также приветствовали белые поселенцы города Принс-Альберт. От Риэля ожидали, что он как-то поможет исправить ситуацию с земельными претензиями, но его главное оружие — петиция, которую он подготовил для федерального правительства, похоже, никакой цели не достигло. Через несколько месяцев друзья Риэля начали упрекать его в бездействии. Испытывать выдержку Риэля было опасно. В январе 1885 г., после шестимесячного пребывания в долине реки Саскачеван он перешел к более радикальным религиозным и политическим акциям. Однако из-за этого он, во-первых, потерял поддержку Католической церкви, поскольку объявил себя «Пророком Нового Света», а во-вторых — поддержку белых жителей Принс-Альберта, так как решился на вооруженное восстание. Девятнадцатого марта Риэль и его вооруженные соратники захватили приходскую церковь в Батоше, сформировали временное правительство и потребовали сдачи форта Карлтон.

Риэль полагал, что шантаж с применением оружия, который так хорошо сработал в 1869–1870 гг. в Манитобе, может оказаться эффективным и в Саскачеване в 1885 г. Однако сэр Джон А. Макдональд не собирался поддаваться на это во второй раз и тем более второй раз уступать Риэлю. Такая позиция была в значительной мере обусловлена тем, что к тому времени строительство КТЖД было уже почти закончено. В 1869 г. Луи Риэль был хозяином Манитобы, и подступиться к нему Макдональд мог только путем изнурительных переговоров. Но в 1885 г. в распоряжении Макдональда и канадского правительства имелись войска, которые выгрузились на станции К’Аппель спустя всего 11 дней после первой перестрелки у селения Дак-Лейк 26 марта. Риэль попытался повести за собой индейцев, и после захвата им форта Карлтон это казалось возможным. Но хотя потеря этого населенного пункта существенно осложнила положение властей, так как повлекла за собой утрату правительственного контроля над Северным Саскачеваном, Риэлю не хватило умения и связей для проведения такой искусной операции, как организация индейской войны.

Восстание в дистрикте Саскачеван не сильно затронуло дистрикты Ассинибойа и Альберта. Да, в начале апреля 1885 г. население Калгари испытало некоторое беспокойство, когда пришли новости о восстании в долине реки Саскачеван, но этот страх почти исчез после прибытия из Монреаля солдат — франкоканадцев 65-го стрелкового батальона. На железнодорожной станции Калгари их приветствовали с распростертыми объятиями:

Жители Калгари особенно опасались индейцев племени черноногих, живших в 100–110 км (60–70 миль) к юго-востоку. Но индейцев успокоили обещания и льстивые речи от имени правительства доминиона, которые произносил миссионер отец Лакомб, получивший от индейцев прозвище Человек Доброго Сердца.

Несмотря на небольшую численность метисов Саскачевана, они оказали милиции упорное сопротивление. Во главе метисов стоял Габриэль Дюмон, известный своими выдающимися военными способностями. Он знал прерии, их климатические условия и ландшафт как свои пять пальцев, и если бы он имел полную свободу действий, метисы добились бы еще большего успеха. Однако даже при этом сражение при Фиш-Крик, в котором Дюмон остановил отряды милиции под командованием генерала Фредерика Добсона Миддлтона, было довольно тяжелым.

Индейцы племени кри захватили в селении Фрог-Лейк 12 человек — белых и англоязычных полукровок. Агент по делам индейцев Томас Куинн, сам имевший смешанное происхождение, был слишком самоуверен: он даже отослал обратно отряд СЗКП, так как считал, что пользуется уважением аборигенов. Второго апреля кри застрелили девять человек, включая Куинна и двух католических священников; в живых остались только две женщины и служащий КГЗ. Что касается Риэля, то за все время он вообще не сделал ни одного выстрела; он вел своих соратников, держа в руках распятие и говоря: «Стреляйте во имя Отца! Стреляйте во имя Сына! Стреляйте во имя Святого Духа!». Когда Риэля схватили, правительство должно было решить, какое обвинение ему предъявить. Соратники Риэля, метисы и индейцы, конечно, совершали убийства, но он сам не убил ни одного человека. Его вина состояла в том, что он поднял само восстание. В конце концов, его обвинили в государственной измене, применив старинный Статут[304]Эдуарда III от 1352 г. Джону А. Макдональду был известен этот Статут, так как он использовался Короной, когда сам Макдональд был молодым адвокатом и принимал участие в судебных заседаниях; тогда он считал, что в этом статуте много недостатков.

Но в 1885 г. Луи Риэль был признан виновным и приговорен к смертной казни. Некоторые считали его душевнобольным; сам Риэль отрицал этот факт, но возникли сомнения, и чтобы разобраться в этом, правительство Макдональда назначило специальную комиссию. В итоге было вынесено решение, что Риэль психически здоров. И это было неудивительно. Когда в 1881 г. Чарльз (Шарль) Гито совершил убийство президента США Джеймса Гарфилда, его признали психически здоровым, хотя у него были более очевидные симптомы душевной болезни, чем у Риэля. По стандартам XX в. и Риэля, и Гито признали бы невменяемыми. Фактически суд присяжных рекомендовал помиловать Риэля, и при рассмотрении приговора кабинету министров пришлось принять эту рекомендацию во внимание. Однако в конечном счете приговор остался в силе. Шестнадцатого ноября 1885 г. Риэль был повешен в Реджайне; спустя 11 дней такой же казни были подвергнуты индейцы, участвовавшие в резне в селении Фрог-Лейк.

Казнь Риэля вызвала бурю негодования в Квебеке. Министры, представлявшие Квебек в кабинете Макдональда, намекали на то, что приговор будет смягчен. Газеты пытались надавить на Макдональда, чтобы он вмешался, но он не поддался. Макдональд повесил бы любого, кто сделал то, что сделал Риэль, независимо от его имени и происхождения. Джон Томпсон из Новой Шотландии, только что назначенный тогда министром юстиции, объяснил парламенту, что тех, кто подстрекает аборигенов к военным действиям, ждет точно такое же наказание, как то, которое получили индейцы, участвовавшие в восстании.

Ранчо и железные дороги

Запад быстро оправился от последствий Северо-Западного восстания, особенно это касалось дистрикта Альберта, который был затронут им не слишком сильно. Одним из наиболее ярких символов этого восстановления стало развитие скотоводства. Оно началось в 1880 г., когда в Северной Атлантике появились суда-рефрижераторы, позволявшие перевозить замороженное мясо. Но в Альберте крупное скотоводство стало развиваться только после того, как в 1884 г. начался экспорт живого крупного рогатого скота в Великобританию.

СЗКП появилась в южной части Альберты осенью 1874 г., совершив трудный переход из Манитобы. Полиция выгоняла американских торговцев виски (или скорее они сами убирались восвояси), которые уже споили индейцев племени черноногих. К началу 1880-х гг. бизоны уже были истреблены, и их место мог занять крупный рогатый скот. Оттава тогда разрешила аренду земли, и крупное скотоводство стало быстро развиваться в сильновсхолмленной области к западу и югу от Калгари. Этому способствовало и наличие больших выгонов, сдававшихся в аренду. Хороший новорожденный теленок герефордской породы[305] стоил тогда 5 долл., и его можно было вырастить на бесплатной, питательной, высушенной на солнце траве Альберты так, что через три-четыре года он стоил уже в десять раз дороже. В 1884 г. Канада экспортировала 54 тыс. голов живого крупного рогатого скота в Англию, а к 1900 г. эта цифра удвоилась, так как большое количество скота стало также экспортироваться в США.

Люди, которые работали в Альберте на ранчо, приехали главным образом с востока Канады, а не из США, как иногда предполагается. Это были опытные профессионалы. Специалист по истории Запада Дэвид Брин пишет: «Власть на канадском Западе осуществлялась не теми, у кого были шестизарядные револьверы, а теми, кто носил хорошо сшитые жилеты и часто сиживал в удобных креслах клубов “Сент-Джеймс”[306] и “Ридо”[307]». В самом начале в Альберту приглашали американских специалистов-скотоводов, но к 1880 г. ковбои были канадцами или британцами. На канадских пастбищах было принято соблюдать закон и порядок; на принятое в США на фронтире использование оружия в качестве весомого аргумента в спорах здесь смотрели как на нежелательное (и незаконное) явление, пришедшее с территории, расположенной к югу от 49-й параллели.

Разведение крупного скота стало эффективным во многом благодаря новой КТЖД. Ее строительство было большим достижением, и канадцы вполне справедливо приветствовали ее завершение; даже сегодня эта дорога производит впечатление на тех, кто едет по ней из Калгари до Ванкувера. Прокладка магистрали является одной из величайших канадских историй успеха, но как во многих подобных историях, не все в ней так однозначно. Руководители строительства сильно рисковали, и не только в финансовом смысле, но и в смысле своей карьеры. КТЖД должна была быть первоклассной дорогой, иначе ее нельзя было бы использовать зимой, поэтому сэр Джордж Стивен, сэр Дональд Смит, сэр Уильям Ван Хорн и другие поставили на карту свои деньги и репутацию. В итоге к 1900 г. магистраль уже приносила прибыль им и акционерам. Общеизвестно, что последний стыковочный костыль был забит в железнодорожное полотно туманным днем 7 ноября 1885 г. в местечке Крейгелахи (СCraigellachie), находящемся в 80 км (50 милях) от Ревелстока (провинция Британская Колумбия). Возможно, более важным был первый трансконтинентальный пассажирский поезд, он отправился из Монреаля вечером в понедельник 28 июня 1886 г. и прибыл на Тихоокеанское побережье в Порт-Муди, Британская Колумбия, в полдень в воскресенье 4 июля. Все путешествие заняло пять с половиной суток.

Не менее важным, по крайней мере для развития Ванкувера, было появление в 1891 г. океанских лайнеров, в названиях которых содержалось слово «императрица»[308] и которые могли пересекать Тихий океан. В октябре 1889 г. КТЖД заказала в Великобритании три корабля, для того чтобы наладить регулярное ежемесячное сообщение с Японией и Китаем. Первый корабль «Эмпресс оф Индиа» («Императрица Индии») пришвартовался в Ванкувере 28 апреля 1891 г. Это судно водоизмещением 6 тыс. т было одним из самых крупных в тихоокеанском пароходстве. Оно вышло из Ливерпуля 8 февраля и проследовало через Суэцкий канал, имея на борту более сотни пассажиров в каютах первого класса, — это путешествие было тогда чем-то вроде круиза вокруг света. Для Канады открытие пароходного сообщения в Тихом океане имело большое значение: эти «Императрицы» с их белыми корпусами и длинными элегантными клиперскими носами, сих скоростью в 16 узлов и пунктуальностью на протяжении последующих четырнадцати лет определяли самосознание Ванкувера и его понимание своего места в мире.

История Британской Колумбии также была полна драматических изменений. В 1870-х гг. эта провинция была «избалованным ребенком Конфедерации», но после 1886 г. ее скорее можно было назвать «Большим Потлачем». По переписи 1901 г. там проживало 180 тыс. человек, т. е. в 10 раз больше, чем в 1871 г. Ванкувер был международным морским портом, а вся провинция была известна богатейшими запасами полезных ископаемых: угля, серебра, цинка, свинца и золота. Как и при любом другом развитии, здесь проявился ряд негативных последствий: большой разрыв в благосостоянии между богатыми людьми и простыми рабочими, а также плохие условия работы на рудниках в последующие годы вызвали несколько ожесточенных забастовок и дали Британской Колумбии прочное чувство классового самосознания. Конечно, эта провинция действительно изобиловала контрастами. Она в чем-то напоминала сам Ванкувер, где на одном конце Гренвиллстрит располагались доки, куда заходили океанские лайнеры-«Императрицы», а на другом — за мостом через пролив Фолс-Крик находилась вырубка с пнями, за ней начинался настоящий лес.

Тропа 1898 года

В Тихоокеанском регионе у Канады было не меньше проблем, чем в южной части Британской Колумбии. В 1892 г. сэр Джон Томпсон (премьер-министр страны в 1892–1894 гг.), обеспокоенный отсутствием точной границы с Аляской, поднял этот вопрос в Вашингтоне. Государственный секретарь США дал согласие на проведение совместной топографической съемки, результаты которой были обнародованы в докладе в 1895 г. На протяжении двух третей своей длины граница с Аляской не вызывала никаких проблем — ее северный участок просто шел по линии 141-го меридиана. Трудности начинались там, где граница поворачивала на юг и восток вдоль узкого длинного выступа территории (Panhadle)[309] от горы Св. Ильи (второй по высоте горы Канады — 5,5 тыс. м, или 18 тыс. футов). Канада и США не могли договориться по вопросу о том, принадлежала американцам вершина 160-километрового (100-мильного) Линн-Канала[310] или нет. Канада считала его своим, но американцы удерживали его, также как это делали русские до продажи Аляски в 1867 г.

Летом 1896 г., через год после начала споров об участке границы в Юго-Восточной Аляске, на реке Юкон было обнаружено золото. Месторождение оказалось довольно крупным, особенно на ручье Бонанза-Крик, рядом с рекой Клондайк. К 1897 г. новость об этом распространилась по всему миру, и к 1898 г. старатели хлынули в эти места, в основном через Дайи и Скагуэй, являвшиеся де-факто американскими портами и расположенными у вершины Линн-Канала, откуда на север вели тропы через перевалы Чилкут и Уайт. В том же 1898 г. СЗКП взяла под контроль перевалы на подступах к Юкону, следя за тем, чтобы у золотоискателей, переходивших на канадскую территорию, было достаточно еды, одежды и снаряжения. Фактически она поддерживала порядок во время «золотой лихорадки». Роберт Сервис[311], тогда молодой банковский служащий, работавший в Канадском коммерческом банке в Уайтхорсе и Доусон-Сити, был свидетелем «золотой лихорадки» и развлекал себя и друзей, вспоминая о ней в таких балладах, как «Охота Дэна Макгру», «Кремация Сэма Макги» и «Закон Юкона», а также в «Песнях старателя» (1907 г.). Его баллады были очень реалистичны:

Арктика представляла весьма серьезный вызов. Суверенитет Канады над арктическими пространствами был провозглашен британским Указом-в-Совете[312] 1 сентября 1889 г. и подтвержден британским статутом 1895 г. Канада стала наследницей остававшихся в Арктике территорий Великобритании точно так же, как это случилось с другими ее владениями в Северной Америке. Канада не была готова или способна полностью взвалить на свои плечи это бремя, но она разделила регион на дистрикты Унгава, Франклин, Маккензи и Юкон. XX век подвергнет пределы арктического суверенитета Канады испытанию на прочность.

К 1900 г. контакты с инуитами стали почти постоянными. Белые люди — китобои — впервые появились среди них в XVI в., но настоящая катастрофа для инуитов началась в XIX в., когда принесенные белыми болезни (самой заразной из них была оспа) выкосили огромное количество аборигенов. Китобои и первопроходцы везли с собой на обмен такие товары, как топоры, ножи и ружья, появление которых привело к упадку замечательных технологий инуитов, основанных на использовании местных материалов. Многие вещи и приспособления инуитов — настоящие технологические шедевры. Это купольные дома из снега, отделяемые наконечники гарпунов, каяки и многое другое. Вторжение белых в культуру инуитов уже началось. Однако в 1900 г. путь от иглу в безлесной части Баффиновой земли до ферм и лесов юга Канады был еще очень долгим.

Большие корабли и телефон: 1890-е годы

Здания, строившиеся в Ванкувере в середине 1890-х гг., имели водопровод и канализацию — эти новшества появились в 1860— 1870-х гг. Даже в старом Галифаксе, расположенном в скалистой местности, в конце 1870-х гг. установили канализационную систему, хотя стоило это весьма дорого. Однако ни в Галифаксе, ни в Ванкувере не существовало иного способа стока нечистот, кроме спуска их в ближайший большой водоем, т. е. в океан с его приливами и отливами. В новых домах Ванкувера и Галифакса, как и в городах, расположенных между ними, появлялись такие новинки, как телефон и электричество. Канада начала свой долгий и счастливый роман с удивительным изобретением Александра Грехэма Белла в начале 1880-х гг. Телефон был создан в Брантфорде, провинция Онтарио, и хотя, по признанию Белла, единственным местом, в котором имелись технические и финансовые возможности для внедрения его в производство, были США, этим изобретением воспользовались по обе стороны границы. Первая телефонная книга (со сведениями о двухстах абонентах) появилась в Оттаве в 1882 г.

Электричество стало распространяться в 1880-е гг. Сначала это могли себе позволить только вокзалы и общественные здания, но к 1900 г. и в крупных и в небольших городах электрическое освещение стало скорее правилом, чем исключением. Электричество проводилось не только в новые дома представителей среднего и высшего классов, но и в старые здания. И по мере того как распространялись телефония и электричество, на улицах увеличивалось количество проводов и фонарных столбов. Уже в 1860-е гг. канадские улицы выглядели практически по-европейски. Из-за отсутствия дорожного покрытия они бывали грязными весной, пыльными летом и осенью, и на них постоянно пахло конским навозом, однако кроме этого все остальное было в порядке. К 1890-м гг. ситуация сильно изменилась. Телеграфные линии стали первым нововведением; когда в 1850-е гг. первые столбы появились в Галифаксе, жители вышли ночью с топорами и свалили их. Тем не менее, по мере того как распространялась телефонизация и электрификация, росло и количество фонарных столбов; к 1890-м гг. центры Торонто, Монреаля, Ванкувера и Галифакса выглядели ужасно из-за массы опорных устройств и проводов.

Еще одним символом перемен были велосипеды. Современный безопасный велосипед 1890-х гг. уже почти ничем не отличался от велосипеда 1950-х гг.: он был снабжен новыми пневматическими шинами фирмы «Данлоп», имел колеса одинакового диаметра, и на нем мог ездить кто угодно. Через несколько лет велосипеды произвели социальную революцию. В отличие от лошади велосипед можно было оставить в любом месте, и он не оставлял навоза. Велосипед был бесшумным, удобным, быстрым и стоил меньше, чем лошадь. Молодые и не очень молодые мужчины и женщины освоили велосипеды с большим энтузиазмом. Хотя подобные важные изменения не всегда признавались современниками, поскольку трудно зафиксировать момент изменения общества, после появления велосипедов мир уже не мог стать прежним.

Аналогичные изменения произошли после того, как исчезли морские парусные суда и связанные с ними отрасли экономики. Еще в 1920-е гг. в атлантических портах можно было увидеть огромные оснащенные транспорты, но к тому времени из-за низких фрахтовых ставок и большой страховки на перевозимые ими грузы эти суда были оттеснены на задний план. Золотым веком этих высоких кораблей с четырехугольными парусами, построенных из мягкой древесины, были 1870— 1880-е гг.; самые большие и лучшие из них были построены в начале 1890-х гг., хотя тогда эта отрасль уже начала приходить в упадок. Портами их приписки были Ярмут, Сент-Джон и Галифакс, но построены они были в доках рядом с заливом Фанди, в верхней части бухты Шигнекто или в заливе Майнас, в Сент-Мартинсе, Маккане, Паррсборо, Грейт-Виллидж, Мейтленде, Эйвонпорте, а затем их оснастка производилась уже в более крупных доках.

Старые морские парусники представляли собой великолепное зрелище, даже занятые на их постройке разнорабочие не могли ими не восхищаться. Представьте себе пасмурный день в глубоких южных широтах (50° ю.ш.) с холодным ветром, дующим со всех сторон. На восток, по направлению к мысу Горн, плывет, рассекая иссиня-зеленые волны, большое тяжело груженное трехмачтовое судно с черными бортами. Корабль идет почти под всеми парусами и, проходя мимо британского судна, поднимает еще один брамсель, затем убирая его обратно на манер военного корабля. Это «синий нос», т. е. корабль из Новой Шотландии, его линии безупречно чисты, его паруса установлены по ветру, и он идет на максимальной скорости. Старый сигнальщик с британского судна так отозвался о работе на «синем носу». «Эти корабли — просто плавучий ад для лодырей, бродяг и солдат, сэр, — говорил он своему хозяину и помощнику, — стоит только зазеваться… как матросы отколошматят тебя и заставят работать без продыху. Но если ты моряк и знаешь свое дело, то нет корабля лучше, чем этот. Работать нужно много, но хорошо кормят и хорошо относятся, если ты выполняешь свою работу». Этот человек говорил о судне «Уильям Д. Лоуренс», оно было построено в Мейтленде и сошло со стапелей в 1874 г. Корабль приносил прибыль своим владельцам, но в 1883 г., когда он устарел, его продали норвежцам, и там он был еще на ходу даже в 1890 г.

Проблема этих «синих носов» — кораблей из мягкой древесины — заключалась в том, что после десятилетия усиленной эксплуатации они начинали течь, а к 1890-м гг. с ними уже стали конкурировать парусные суда с железным корпусом. Этим огромным баркам с металлическим корпусом не нужен был длительный ремонт, так как они не текли после десяти лет плавания, страховые ставки на них были ниже, а водоизмещение — больше. Постепенно из мягкой древесины строилось все меньше кораблей. Почти таким же большим, как «Уильям Д. Лоуренс», было судно «Кэнэда», построенное в 1891 г. в Кингспорте около Уолфвилла. В 1895 г. он совершил рейс из Рио-де-Жанейро в австралийский Сидней за 54 дня. Через 25 лет этот корабль превратился в перевозящую гипс баржу, которую позорно таскали на буксире из залива Майнас в Нью-Йорк. Такова была судьба судов из мягкой древесины. Единственное, что оставалось деревянным кораблям, как и матросам, когда-то плававшим на них, — это вспоминать о прошлой славе:

Новая Шотландия горевала по этим уходящим морским парусным кораблям. Однако не все жители этой провинции тяжело переживали перемены — часть из них вполне преуспевала, благодаря НП с ее системой протекционистских тарифов. В 1880-х гг. промышленность Новой Шотландии бурно развивалась в новых растущих небольших городах — Амхерсте, Труро, Нью-Глазго, Пикту и Сидни, возникших вдоль железных дорог благодаря НП. Однако постепенно начала заявлять о себе конкуренция со стороны центральной Канады. Символом начинающихся перемен стало перенесение в 1900 г. главного офиса «Бэнк оф Нова Скошиа» из Галифакса в Монреаль, поскольку в Новой Шотландии было слишком много ограничений. После Первой мировой войны здесь осталось лишь несколько отраслей промышленности.

Изменения в политической жизни в 1890-е гг. были более очевидными и резкими. Шестого июня 1891 г. скончался сэр Джон А. Макдональд, выиграв свои последние выборы в марте того же года под знаменем НП. Когда он ушел из жизни, стране стало не хватать его обаяния, она испытывала гордость от его достижений и легкую печаль от доставшихся ей от Макдональда методов. Как сказал сэр Джон Томпсон, он являлся отцом своей страны; не было ни одного члена Консервативной партии, который не отдал бы ему своего сердца. Лишь немногие знали, какой трудной была жизнь Джона А. Макдональда, казавшаяся такой насыщенной проектами и достижениями. Еще меньше людей знало, добавил Томпсон, каким мягким и добрым по натуре был этот человек. Тем не менее Консервативную партию смущали проявления слишком большой доброты Макдональда, его привычка ручаться за министров, как только он начинал доверять им. К 1890 гг. сэр Эктор-Луи Ланжевен был старшим министром и даже одно время считался будущим преемником Макдональда, когда над ним начали сгущаться тучи назревающего скандала, известного как скандал Макгриви — Ланжевена. Эктор-Луи Ланжевен был министром общественных работ, а Томас Макгриви — членом парламента от Квебека и его другом, действовавшим как посредник между правительством и подрядчиками. Последние должны были делать взносы в партийный «смазочный фонд»[313] Макгриви и взамен получать выгодные контракты. После этого стало очевидно, что преемником Макдональда будет сэр Джон Томпсон, но он был новообращенным католиком, а в Канаде еще не было премьер-министра, исповедующего католицизм.

Партия, обеспокоенная этим обстоятельством, выбрала в качестве лидера сенатора сэра Джона Эббота. Эббот и Томпсон были полны решимости как следует «почистить» Консервативную партию независимо от того, нравится ей это или нет. Ланжевена заставили уйти в отставку, что помогло правительству выстоять в ходе исключительно важного голосовании в палате общин 26 сентября 1891 г., при этом соотношение голосов составило 101: 86. Когда же Эббот через год ушел в отставку по причине плохого здоровья, стало ясно, что другой кандидатуры на пост премьер-министра, кроме Томпсона, нет.

Постепенно Консервативная партия начала «обретать свою прежнюю форму». К тому небольшому преимуществу, которое она имела в 1891 г., прибавились победы на дополнительных выборах, проводившихся в 1892 г. в нескольких округах, — эти выборы были навязаны Либеральной партией, надеявшейся, как оказалось тщетно, получить выгоду от скандала с Ланжевеном. К 1893 г. Томпсон и другие члены Консервативной партии имели в парламенте достаточное большинство, составлявшее около шестидесяти голосов. Несмотря на ожесточенные религиозные трения между католиками и протестантами, столь типичные для конца 1880 и 1890-х гг., терпение, ум и здравый смысл Томпсона помогли стране обрести новое ощущение себя.

Однако в декабре 1894 г. он внезапно умер в Виндзорском замке через час после того, как был приведен королевой Викторией к присяге в качестве члена Тайного совета Британской империи. Через две недели после его смерти Судебный комитет Тайного совета в Лондоне принял решение, которое потребовало от склонного к колебаниям нового правительства Маккензи Боуэлла того, что было для него страшнее чаши с ядом, — действий. Причем решать надо было запутанный, трудный, вызывавший бурю эмоций вопрос о школьном обучении в Манитобе.

Решения этой проблемы, по крайней мере такого, которое бы удовлетворяло обе стороны, не существовало. С одной стороны, нужно было учитывать позицию правительства провинции Манитоба с его неистовыми протестантскими настроениями, а с другой — позицию Римско-католической церкви, которую представлял архиепископ Сен-Бонифаса Александр-Антонэн Ташэ (в прошлом наставник Риэля) и его более радикально настроенный преемник Аделяр Ланжевен. Сам по себе вопрос не был сложным и заключался в следующем: должно ли право на отдельные школы, предоставленное католикам Манитобы в 1870 г., сохраняться спустя двадцать лет? Являлись ли конституционные права постоянными или их можно было аннулировать последующим законодательным актом? В 1890 г. протестанты Манитобы полагали, что большинство могло отменять прежние решения и какие бы права ни были даны в 1870 г., в 1890 г. большинство может аннулировать их. Обе стороны занимали совершенно непримиримые позиции. Решить эту проблему было невозможно, как невозможно извлечь квадратный корень из минус единицы, — и ни одна из сторон не хотела пойти на компромисс. Поэтому по обоюдному согласию этот вопрос был передан на рассмотрение суда; депутаты обеих партий федерального парламента считали, что туда нужно обратиться как можно скорее и это самое лучшее решение. К сожалению, в конце концов, суды вынесли противоречивые решения, особенно это касалось решения суда последней инстанции — Судебного комитета Тайного совета в Лондоне. Это решение гласило, что, во-первых, Манитоба имела право отменять законы, касающиеся католических школ; во-вторых, за католиками Манитобы признавалось право подать апелляционную жалобу правительству доминиона, с тем чтобы восстановить аннулированные таким образом законы. Это было удивительное решение, как будто специально призванное перессорить оба правительства — Манитобы и Канады. Провести его в жизнь было не под силу ни одному премьер-министру, не говоря уже о таком слабом, тщеславном и заурядном старике, каким был сэр Маккензи Боуэлл. В конечном итоге на выборах 23 июня 1896 г. правительство доминиона лишилось поддержки сначала в Манитобе, а затем и в масштабах всей Канады. Боуэлл и его сторонники проиграли Уилфриду Лорье, который сравнивал себя с путником из басни Эзопа[314]: он заставит Манитобу пойти на компромисс с помощью здравого смысла. Однако сделать это, как оказалось, было трудно даже Лорье.

То, что объединяло и до сих пор объединяет канадцев, не менее важно, чем то, по поводу чего их мнения расходятся. Как показал вопрос школьного образования в Манитобе, англо- и франкоканадцы воспринимают себя совершенно по-разному, и эти расхождения во взглядах нельзя игнорировать.

Действительно, в конце XIX в. четыре или пять поколений отделяло франкоканадцев от Завоевания 1760 г., однако для народной памяти это не очень большой срок. В 1880-х гг. поэт и драматург Луи-Оноре Фрешетт вспоминал, как в 1855 г., когда ему было пять лет, они с отцом смотрели на «Ла Каприсьёз» — первый французский военный корабль, который вошел в реку Св. Лаврентия впервые почти за сто лет. Показывая на развевавшийся на гафеле французский флаг, отец говорил со слезами на глазах: «Это твой флаг, мой сын! Вот откуда ты родом!»

К 1890-м гг. это чувство принадлежности к Франции выросло и преумножилось, как и само франкоканадское население. Песня «О, Канада» Каликсá Лавалле была написана в 1880 г.; в ней говорилось о Канаде как о земле предков, о ее славной истории, о ее благородных жертвах и о том, как и то и другое будет способствовать защите очагов и прав франкоканадцев[315].

Национализм англоканадцев был иным, менее последовательным, более разнообразным, но уже отнюдь не зачаточным. В стихотворении «Канада» (1890) молодой Чарльз Робертс[316], которым уже многие тогда восхищались как поэтом, выразил свое нетерпение и раздражение из-за отсутствия какого-либо символа Канады; Робертс негодовал оттого, что у его соотечественников нет ясного ощущения себя канадцами.

Франкоканадские националисты с «О, Канада» и англоканадские националисты с «Канадой» не могли сойтись, по крайней мере пока, так как эти стихи были написаны на двух языках, на основе двух разных традиций и исходя из совершенно разного восприятия того, чем Канаде следует быть. Англоканадцы не верили в то время, что могла существовать нация, говорящая на двух языках. Конечно, такие страны были, например жители Швейцарии говорили на трех языках[317]. Однако в конце XIX в. идея двуязычия шла вразрез с популярным тогда тезисом об отождествлении расы с языком и об идентификации их обоих с национальностью. Канада еще не задумывалась о двуязычии. Канадцы еще недостаточно хорошо понимали, чего они хотят и в каком направлении движутся. Многие канадцы были националистами, но они еще не четко осознавали, куда направить свои патриотические устремления.

Некоторые канадцы связывали свои националистические чувства с блеском Британской империи, и в этом случае канадский национализм получал гораздо более широкую перспективу. Руководствуясь именно этими соображениями, министр почт Уильям Малок из Торонто организовал в 1898 г. выпуск крупной почтовой марки, на которой была изображена карта мира в проекции Герарда Меркатора, где территория Британской империи была закрашена красным цветом. По нижнему полю марки шла надпись: «Мы владеем большей Империей, чем когда-либо». После празднования 60-летнего юбилея правления королевы Виктории мало кто из англоканадцев избежал соблазна поддаться сентиментальным чувствам и желанию отождествить себя с империей, но, как это часто бывает с переполняющими людей чувствами, их трудно было превратить во что-то практическое.

Независимость от Великобритании была еще одной возможностью, но осуществить ее было труднее, чем казалось. Поскольку США занимали агрессивную позицию по большинству дипломатических вопросов, очевидно, стремясь к расширению своей территории, Канада все еще нуждалась в поддержке Великобритании, что бы об этом ни думали отдельные канадцы. Никто не отрицает, говорил в 1893 г. сэр Джон Томпсон, что в конечном итоге мы будем великим и независимым народом, но прежде чем мы сможем это сделать, нам нужно стать сильнее. США — «исключительно мощная страна, даже когда не воюет, и американцы всегда агрессивно преследуют свои интересы», поэтому говорить о независимости от Великобритании в 1893 г. было «или абсурдом, или государственной изменой».

Это был выпад против небольшой, но заставлявшей прислушиваться к себе группы членов Либеральной партии из Онтарио, Квебека и других провинций, которые искренне хотели присоединения Канады к США. В период 1892–1894 гг. эта группа взбудоражила общественное мнение. В 1870—1880-х гг. приблизительно 0,5 млн франкоканадцев уже переехали в Новую Англию. В 1893 г. лидер либеральной оппозиции в законодательном собрании Квебека Оноре Мерсье считал, что Квебек будет жить лучше, если он будет американским штатом, а не канадской провинцией. Однако большинство квебекских либералов не разделяло эту точку зрения. Луи Жеттэ, судья Верховного суда Квебека, был твердо убежден, что франкоканадцы находятся в большей безопасности, оставаясь в составе Канады. Он выразил эту мысль с определенной долей иронии: «Чтобы остаться французами, нам нужно сделать только одно — остаться англичанами».

Однако что бы американцы ни думали о Канаде, им все еще была по душе мечта Уолта Уитмена[318] увидеть флаг США развевающимся над территорией Северной Америки от Рио-Гранде до Северного полюса. К 1890-м гг. у американцев «развился аппетит», появилась склонность к экспансии. В январе 1893 г. Сэнфорд Баллард Доул[319] произвел «ананасовый» государственный переворот на Гавайях, свергнув королеву Лилиуокалани и затем преподнеся эти острова Вашингтону. В марте того же года тогдашнему президенту США Гроверу Кливленду хватило порядочности отказаться от этого дара. Президент Уильям Мак-Кинли (1897–1901) отличался менее твердым характером, и в 1898 г. он включил Гавайи в состав США. Тогда же под давлением требований освободить Кубу от Испании, бесхарактерный президент был втянут в никому не нужную войну шовинистически настроенной американской прессой[320].

Основные конфликты между Канадой и США были частично разрешены с помощью арбитража. Первым из них был сыгравший заметную роль Вашингтонский договор 1871 г. В этом случае сэр Джон А. Макдональд искусно защитил интересы Канады от американцев, которые хотели получить как можно больше, и от британцев, которые, похоже, были готовы отдать США столько территории Канады, сколько было нужно, чтобы сгладить британско-американские противоречия. Журнал «Грип» («Grip») опубликовал откровенный разговор между Джоном Булем и дядей Джонатаном[321] о Крошке Канаде, изображенной в образе маленького мальчика, с которым, как явствует из этой беседы, мало кто считался:

Американская авантюра на Кубе в 1898 г. заставила канадцев насторожиться. В те годы считалось, что военные авантюры хороши для морального состояния нации, для ее мышц и для силы ее духа. Поэтому когда в октябре 1899 г. разразилась война в Южной Африке[322], многие англоканадцы испытали страстное желание показать миру, на что способна Канада. Франкоканадцы, напротив, не хотели участвовать в этой войне, потому что — и это не явилось неожиданностью — они больше симпатизировали религиозным бурам с их крестьянским образом жизни, нежели шумным агрессивным английским горнорабочим, которых буры называли «уитлендерами»[323].

Англо-бурская война расколола — и весьма сильно — кабинет министров сэра Уилфрида Лорье, элегантного мужественного франкоканадца. Он был премьер-министром и главой первого (после 1878 г.) либерального правительства, победив сэра Чарльза Таппера и Консервативную партию на всеобщих выборах 23 июня 1896 г. В 1897 г. в Лондоне, во время празднования «бриллиантового» юбилея[324] правления королевы Виктории, Лорье был посвящен в рыцари. Теперь имперская слава этого замечательного события трансформировалась в имперскую войну.

Под влиянием торонтской газеты «Глоуб» и монреальской «Монтриол Дейли Стар» («Montreal Daily Star») англоканадцы стремились отправиться воевать в Африку. В конце концов, ввиду требований англоканадцев официально сформировать подразделения для заморской службы Лорье вынужден был пойти на компромисс. Было решено, что официального подразделения не будет, но добровольцы могут ехать в Африку за счет канадского правительства. В этом случае они будут получать плату от британской армии и находиться под ее контролем.

В 1884 г. сэр Джон А. Макдональд не соглашался пойти на такие экстремистские авантюры: 15 лет спустя это было непросто и для Лорье. Эта война свидетельствовала о переменах, произошедших в мире, который стал меньше благодаря транспортным системам, коммуникациям, электричеству и новостям. В 1899 г. Южная Африка стала ближе, чем в 1884 г. Хартум[325]. Это был мир, тщеславие которого росло вместе с мечтами об империи, о славе наций; Россия лелеяла свой панславизм; Франция и Великобритания соперничали — кто бы мог подумать — в Судане, уже не говоря о Западной Африке, Индокитае и южной части Тихого океана; Германия с неистовым стремлением нувориша стремилась к созданию собственной империи. В каждом языке ощущалось эхо выражения «Германия превыше всего». Поэтому и англоканадцы могли распевать вместе с британцами:

Однако этот порыв вряд ли мог найти отклик во Французской Канаде, где в какой-то степени уважали британский флаг, но были равнодушны к славе Англии. Эта двусмысленность прекрасно отражена в стихотворении «Английское знамя» («Le Drapeau anglais»), написанном Луи-Оноре Фрешеттом в 1880-х гг.:

Главное, чего достигла Канада за 60 лет, прошедших с 1840 до 1900 г., — возможности быть канадцем, т. е. фактически Канада стала страной.

И все-таки должно было пройти еще какое-то время, прежде чем слова «канадский» и «Канада» могли обрести четкий и имеющий отклик смысл. Лорье было нетрудно быть англо- и франкоканадцем, так как он легко переходил с одного языка на другой. Впрочем, иногда франкоканадцы обвиняли его в том, что он слишком английский, а англоканадцы — в том, что он чересчур французский. Это была плата, которую он охотно заплатил за то, чтобы осуществить свою мечту: если не сделать XX в. действительно веком Канады[327], то хотя бы создать в XX в. настоящую Канаду.