История Канады

Век Канады

Ни в одном другом документе первых лет XX в. дух этого времени не выражен сильнее, чем в романе Сары Джанет Дункан «Империалист» («The Imperialist», 1904). В этом романе конфликтуют идеальное представление о миссии Британской империи и месте в ней Канады, с одной стороны, и материализм индустриализирующейся страны — с другой[329]. Материализм и то, что канадцы считали своими интересами, восторжествовали, хотя по-прежнему продолжалось лицемерное воспевание «империализма». Пройдет менее десяти лет, и Стивен Ликок, величайший канадский сатирик, снова разыграет эту драму в своих великолепных произведениях «Веселые рассказы о маленьком городке» («Sunshine Sketches of a Little Town», 1912) и «Путешествие с праздным богачом по сельским местам» («Arcadian Adventures with the Idle Rich», 1914). Первая книга представляла собой теплое и остроумное выражение ностальгии по уходящей жизни в сельской местности и маленьких городках. Во второй резко критиковались силы, доминировавшие в новых крупных промышленных центрах, и их основные институты. Этими силами были стремление к прибыли, власти и своему месту в этом мире.

Журналист националистического толка и политик Анри Бурасса[330] усмотрел те же изменения в Квебеке. В качестве ответа на них он проповедовал новый национализм, который не только должен был бы стать противовесом империализму, но также сделал религиозные и культурные идеалы нормой общественной жизни. Однако окружавшая его со всех сторон преобразующая сила надвигавшегося капитализма повсеместно только усиливалась. В 1913 г. уроженец Франции Луи Эмон выпустил свой знаменитый гимн добродетелям сельского хозяйства и католицизма — великолепную пастораль «Мария Шапделен» («Maria Chapdelaine»)[331]. Эта красивая трогательная история была уже анахронизмом. Наступил век промышленности и урбанизма.

То, что некоторые угрюмо осуждали как материализм, другие приветствовали как рост, развитие и процветание, как разрыв с депрессивными 1890-ми гг. Премьер-министр Канады сэр Уилфрид Лорье, правительство которого руководило страной во время первого большого экономического подъема, уловил главный дух эпохи, провозгласив, что XIX в. принадлежал США, а XX в. будет веком Канады. Британский специалист по политэкономии Джон Хобсон[332], приехавший в Канаду в 1906 г., «пощупав стране пульс», сообщил, что «всего лишь за одно десятилетие она избавилась от робости, обретя безграничную уверенность и быстро растущую предприимчивость». С наблюдениями Хобсона полностью согласился Эрроль Бушетт[333], автор в высшей степени провокационной работы «Экономическая независимость Французской Канады» («L’Indépendаnce économique du Canada français», 1906), как, впрочем, и другие франкоканадские исследователи. Большинство из них подчеркивали озабоченность Бушетта тем фактом, что франкоканадцы следовали в русле имеющихся тенденций экономического развития, а отнюдь не направляли его. Бушетт писал: «Сегодня борьба за превосходство, которая идет между различными слоями нашего населения, а также среди народов нашего континента, разворачивается исключительно в экономической сфере».

История Канады первой половины XX в., как и история других индустриализирующихся стран, — это история общества, которое учится жить в обстановке перемен, обусловленных ростом экономики, и учится контролировать эти перемены. Экономический рост сопровождался социальными трениями и изменившимися отношениями между классами, полами и этническими группами. В Канаде возникли новые проблемы, связанные с интеграцией регионов в состав государства, с отношениями между франко- и англоканадцами, с определением того места, которое должны были занять в канадском обществе сотни тысяч новых иммигрантов. В этот период также постепенно возникает новая «модернистская» чувствительность в религии и культуре; кроме того, правительство все чаще, хотя и довольно неуверенно вмешивалось в экономическую, социальную и культурную жизнь страны. Первая часть того XX в., который «принадлежал канадцам», началась с имперской войны[334]; большой след в ней оставила Первая мировая война, а завершилась она Второй мировой войной. Оптимизм первых лет этого века сильно поубавился в связи с социальным кризисом, вызванным экономической депрессией 1930-х гг. Но даже война, во время которой произошел взрыв первой атомной бомбы, не смогла полностью рассеять сомнений в том, что в XX в. Канада все-таки получит свое.

Рост национальной экономики

В 1900–1912 гг. экономика Канады росла беспрецедентными темпами. Хотя в 1907 г. произошел небольшой спад, а в 1913 г. еще один спад, уже более сильный, потребности военного времени оживили экономическую активность, обеспечив рост и процветание вплоть до начала 1920-х гг. Финансирование этого предвоенного экономического подъема шло за счет сочетания крупномасштабных зарубежных инвестиций и успешной продажи за рубеж пшеницы — этой новой статьи экспорта Канады. Как ни это парадоксально звучит, становление индустриального урбанизированного общества в Канаде стало возможным благодаря успешному развитию аграрной экономики, основанной на производстве пшеницы. Экономическое процветание Канады в целом, без сомнения, зависело от ситуации в мировой экономике, которая обеспечивала источники инвестиционных поступлений и рынки для экспорта.

В числе изменений в международном экономическом климате, от которых Канада получила пользу, можно назвать рост интереса британских инвесторов к вывозу капитала в другие страны, увеличение спроса на канадские природные ресурсы и продовольственные товары в индустриальных странах, а также исчезновение фонда свободных земель (сельскохозяйственного фронтира) в США, что сделало Канаду более привлекательной для будущих поселенцев. Что касается инвестиций, то импорт капитала из Великобритании и других стран в Канаду вырос в 1901–1921 гг. в четыре раза, достигнув почти 5 млрд долл. Поскольку эти инвестиции, способствовавшие экономическому росту Канады, были произведены в то время, когда поднимались мировые цены, в особенности на сельскохозяйственную продукцию, и канадский экспорт превышал импорт, платежный баланс оставался под контролем, по крайней мере до 1913 г. Затем сокращение инвестиций из-за рубежа привело к экономическому спаду, серьезные последствия которого страна ощутила в 1914 г., однако после начала войны спрос на канадские товары снова вырос. Вместе с тем в послевоенные годы проявилась слабость канадской экономики, особенно ее зависимость от иностранного капитала и иностранных рынков.

В предвоенные годы увеличение зарубежных инвестиций в экономику Канады сопровождалось быстрым ростом спроса на канадскую продукцию за рубежом. И этот спрос совпал с изменениями в технологиях и транспорте, особенно со снижением ставок на океанский фрахт, что увеличило привлекательность канадских природных ресурсов и сельскохозяйственной продукции. Быстро расширяющаяся сеть железных дорог, новые технологии в горной промышленности, инновации в производстве оборудования для сельского хозяйства, а также выведение более твердых высокопродуктивных сортов зерна — все это способствовало выходу канадской продукции на мировой рынок, по мере того как возрастал спрос. Кроме того, растущее использование таких традиционных источников энергии, как уголь, и, что было гораздо важнее, освоение нового и богатого ресурса — гидроэлектроэнергии дали промышленным производителям возможность увеличить выпуск продукции и удовлетворить спрос растущего внутреннего рынка, защищенного высокими тарифами. Рост населения, увеличивавшегося за счет большого притока иммигрантов из Великобритании, континентальной Европы и США, обеспечивал страну мобильной, зачастую дешевой рабочей силой, армией жаждущих осваивать целину и готовым рынком для потребления отечественной продукции.

Возможно, самым поразительным фактом, характеризующим внешнюю торговлю Канады, было изменение структуры экспорта. В конце XIX в. главной статьей канадского экспорта была древесина, которую в основном поставляли лесопильни Онтарио, Квебека и Нью-Брансуика. Вслед за сыром из Онтарио и рыбой из Приморских провинций и Британской Колумбии список экспортных товаров пополняли крупный рогатый скот, ячмень, никель, уголь, фрукты и пушнина. К 1900 г. этот перечень уже изменился, так как ведущее место в нем заняла выращенная в прериях пшеница. Стоимость экспорта пшеницы и пшеничной муки выросла с 14 млн долл. в 1900 г. до 279 млн долл. в 1920 г. Главными покупателями этих сельскохозяйственных продуктов были Великобритания и континентальная Европа. Экспорт целлюлозы и бумаги, вывозимых в основном на рынок США, развивался медленнее, но и он резко вырос, когда в 1911 г. Соединенные Штаты отменили все пошлины. Теперь к экспорту пшеницы, пиломатериалов и рыбы прибавился растущий экспорт цветных металлов, преимущественно из Британской Колумбии и северной части Онтарио. Новой статьей вывоза, появившейся в результате инноваций в транспортной сфере, были автомобили. К 1920 г. Канада экспортировала легковые машины и грузовики на сумму 18 млн долл. Эти автомобили, как и другие экспортные промышленные товары, например резиновые и кожаные изделия, сельскохозяйственная техника, были изготовлены в Онтарио.

Все это свидетельствовало о том, что обещания отцов Конфедерации создать национальную экономику начали осуществляться. Центром этой экономики был Запад с его прериями, которые не только поставляли служившую «топливом» для экономики страны экспортную пшеницу, но также обеспечивали большую часть внутреннего рынка промышленной продукции. Более того, потребности Запада в транспорте выявили необходимость значительного расширения сети железных дорог. После 1903 г. железнодорожные компании «Кэнэдиэн Нозерн», «Гранд Транк Рейлуэй» и «Нэшнл Трансконтинентал» получили государственную финансовую поддержку для строительства новых веток. Протяженность канадских железнодорожных линий выросла с 29 тыс. км (18 тыс. миль) в 1900 г. до 63 тыс. км (39 тыс. миль) в 1920 г. Как показали последующие события, этот рост был избыточным и непродуманным. Впрочем, во время экономического подъема строительство железных дорог стимулировало добычу угля и железа, производство стали и железнодорожного подвижного состава. Вся эта деятельность способствовала появлению дополнительных производств в гаванях, строительству усовершенствованных каналов, расширению сети трамвайного сообщения и использованию других электрических транспортных средств, строительству дорог, общественных зданий и жилых домов. Какова бы ни была социальная и экономическая стоимость этого в значительной степени незапланированного и бесконтрольного бума в экономике, именно он послужил основой для материализма, оптимизма и национализма первых двух десятилетий ХХ в. А королевой того времени была пшеница.

Успешное использование сельскохозяйственного потенциала канадского Запада и его способности привлекать готовых рискнуть поселенцев зависело от успешности научного и технологического развития. Относительно короткий вегетационный период, который укорачивался по мере продвижения аграрного фронтира на север к реке Пис-Ривер, требовал выведения сортов пшеницы лучшего качества и с более коротким сроком вызревания. Сорт пшеницы «Ред Файф», выведенный в начале века, открыл список сортов, которые имели укороченный вегетационный период и повышенную урожайность. В 1911 г. появился сорт «Маркиз», а для выращивания в условиях северных прерий были выведены сорта «Гарнет» и «Риуорд». Выращивая пшеницу, нужно было постоянно бороться с ржавчиной[335], недостатком дождей и саранчой, и науке зачастую было не под силу преодолеть эти трудности.

С самых первых лет освоения прерий самой серьезной проблемой оставались скудость и ненадежность атмосферных осадков. Земли Треугольника Паллисера[336] на южных границах Саскачевана и Альберты можно было успешно обрабатывать только в условиях значительного количества осадков. В Альберте эта проблема была частично решена посредством ирригации, которую внедрили поселенцы-мормоны из США, тогда как другие земли были оставлены для разведения крупного рогатого скота.

В тех районах, где выращивали пшеницу, применяли «сухое земледелие», практиковавшееся на американском Западе и усовершенствованное учеными-агрономами из города Индиан-Хед в провинции Саскачеван. При этом способе для задержания влаги использовались парование, севооборот и неглубокая культивация. Для такого ведения сельского хозяйства были необходимы большие фермы, намного превышавшие те, которые существовали на востоке Канады, и модернизированная сельскохозяйственная техника, большое количество которой привозилось из США, а также поставлялось канадской компанией «Мэсси-Харрис». За плугами из закаленной стали и механическими жатками последовали паровые молотилки и — к началу Первой мировой войны — трактора, работавшие на бензине. Хотя растущая механизация сократила потребность в рабочей силе, сельское хозяйство по-прежнему оставалось производственной сферой, в которой было занято максимальное количество рабочих рук: в 1921 г. 37 % рабочей силы страны было занято в сельском хозяйстве, тогда как в промышленном производстве только 19 %.

Тем не менее выращивание пшеницы на западе страны — даже до 1921 г. — было в лучшем случае весьма ненадежным делом, а в худшем — рискованной игрой. Учитывая разные типы почв, экстремальные температуры и нерегулярное выпадение осадков, вряд ли стоит удивляться, что урожаи в Саскачеване составляли от 9 до 25 бушелей пшеницы с акра. В то время как пшеница первой категории «Северная» (Number 1 Northern) продавалась по высоким ценам, были годы, когда чуть ли не 90 % урожая этой культуры относилось к третьей категории (Number 3)[337]. К этому добавлялись колебания цен, установленных на так называемом свободном рынке в результате спекуляций на Виннипегской зерновой бирже. Фермер также зависел от произвольной, как ему казалось, системы ставок фрахта, прихотей железных дорог, произвола компаний, закупавших зерно, и не в последнюю очередь от действия протекционистских тарифов, увеличивавших цены на все, начиная с плугов и кончая одеждой для детей. То, что было в начале стоическими жалобами по поводу стихии или «Процентов», постепенно перешло в протестное движение аграриев, которое начнет активно расти после Первой мировой войны.

Хотя общий экономический рост в 1900–1921 гг. был налицо, он распределялся по регионам весьма неравномерно. Наиболее населенные провинции Онтарио и Квебек, в которых индустриальное развитие шло полным ходом уже в начале века, получали около 80 % новых инвестиций в промышленность и гидроэнергетику. Самые скромные объемы инвестиций в индустрию, что неудивительно, имели место в провинциях, расположенных в прериях. Однако и Приморские провинции, где уже существовали такие отрасли, как судостроение, производство текстиля и добыча угля, получали всего лишь 10 % вышеупомянутых инвестиций. Более того, такие хорошо развитые отрасли экономики Приморских провинций, как текстильная промышленность и добыча угля, все больше вовлекались в общенациональную экономику — сначала в результате инвестиций, а затем посредством поглощения их бизнесом Монреаля. По мере того как единые национальные ставки фрахта начали использоваться по всей стране, промышленникам Приморских провинций, находившимся на большом расстоянии от рынков сбыта своей продукции, стало все труднее бороться с растущей конкуренцией. Для экономики Новой Шотландии и Нью-Брансуика — провинций, которые не были в полной мере охвачены экономическим ростом в начале века, послевоенные годы были еще более тяжелыми. Поскольку угольная и сталелитейная отрасли промышленности испытывали трудности, в экономике Приморских провинций продолжался спад, начавшийся в середине XIX в. К 1920-м гг. жители этих провинций, так же как жители западных провинций, начали выражать глубокую неудовлетворенность тем, что национальная экономическая политика, как им казалось, благоприятствовала исключительно центральным провинциям.

Заселение новой Канады

Рост экономики в период, предшествовавший 1914 г., явился как причиной, так и следствием резкого увеличения населения Канады. В 1901 г. в стране проживало 5 371 315 человек; в последующие 10 лет рост населения на 34 % увеличил эту цифру до 7,2 млн человек, а к 1921 г. эта цифра выросла на 22 % и составила почти 8,8 млн человек. Как и экономический подъем, рост населения распределялся неравномерно по стране. Население Приморских провинций увеличилось лишь на 3 %, Британской Колумбии — на 9 %, прерий — на 49 %, Онтарио и Квебека — на 40 %. Хотя невозможно получить точные цифры, характеризующие движение населения в страну и из нее до 1921 г. (особенно из-за практически открытой границы между Канадой и США), очевидно, что Канада получила выгоду от притока в общей сложности приблизительно 1 млн человек. Это был невероятный скачок, однако не менее поразительным было этническое разнообразие этих людей.

Успех канадской иммиграционной политики после 1896 г. можно объяснить изменениями как в самой стране, так и за ее пределами. Так как большая часть дешевой пахотной земли в США к середине 1890-х гг. была занята, малонаселенные канадские прерии как магнит начали притягивать к себе людей, искавших новую жизнь. В число этих людей входило большое количество американцев, выгодно продавших свои фермы и отправившихся на север, для того чтобы наладить на этих дешевых землях прибыльное хозяйство для себя и своих детей. В предвоенные годы приблизительно одна треть всех поселенцев прибыла из районов, расположенных к югу от границы с США, — многие из них были канадцами, переехавшими на юг во время экономического спада конца XIX в. Их капитал и сельскохозяйственные машины, владение методом «сухого земледелия» и та легкость, с которой они адаптировались в знакомой им культурной среде, сделали этих новоприбывших американцев самыми успешными поселенцами, занятыми в сельском хозяйстве. Однако не все потенциальные поселенцы из США были радушно приняты в Канаде. Чернокожим американцам настойчиво и не без успеха рекомендовали воздержаться от переезда.

На международной арене успешной реализации канадской иммиграционной политики способствовали два фактора — рост цен на зерно и снижение ставок океанского фрахта, причем оба делали сельское хозяйство более прибыльным. Более того, увеличение количества приписанных к европейским портам судов для перевозки зерна дало им возможность на обратном пути охотно брать на борт иммигрантов. Условия перевозки трудно было назвать роскошными, зачастую на кораблях отсутствовали элементарные удобства и было грязно, но билет стоил дешево. С тех пор как набором иммигрантов стали заниматься в основном судовые компании, получавшие за каждого человека добавочное вознаграждение от правительства, «неиспользованные возможности» кораблей приобрели большое значение для заселения канадских прерий и привлечения рабочей силы в горнодобывающую и обрабатывающую промышленность, а также в строительство. В этой изменяющейся международной ситуации на сцену вышел уроженец канадского Запада Клиффорд Сифтон, полный решимости обратить неудачи иммиграционной политики предыдущих десятилетий в историю успеха.

Хотя Сифтон родился в Онтарио, юношей он переехал на Запад. Успешная карьера его отца в сочетании с собственными достижениями убедили его в том, что потенциал канадского Запада безграничен. Однако реализовать этот потенциал можно было только превратив покрытые травой прерии в возделанные поля, где росли зерновые. Для этого нужны были люди. Поработав в 1890-х гг. в правительстве провинции Манитоба, в 1896 г. Сифтон перешел в федеральный кабинет министров, став представителем Запада в кабинете «всех талантов» Уилфрида Лорье. В этом кабинете не было более энергичного, самостоятельно мыслящего или честолюбивого человека, чем Сифтон, кроме разве самого Лорье. Когда в 1905 г. Сифтон ушел из правительства, не сойдясь характером с Лорье, у него было несколько достижений, и самое главное из них — иммиграционная политика. Нельзя сказать, что Сифтон создал в этой сфере что-то новое, потому что он следовал общему курсу, выработанному его предшественниками. Его заслуга была скорее в том, что он вложил в это дело энергию и организаторские способности. Сосредоточив власть в своих руках, Сифтон набрал совсем новую группу чиновников, в большинстве своем либералов с Запада, которые были убеждены в том, что Канада, и особенно ее западная часть, является землей обетованной. Сифтон воспользовался Законом о гомстедах (1872), предлагавшим новым поселенцам 160 акров (65 га) целины с преимущественным правом на покупку еще четверти секции (640 акров) в обмен на регистрационный взнос в 10 долл.[338] После этого он разослал агентов и наводнил рекламой Великобританию, США и континентальную Европу.

Великобритания, традиционно служившая источником иммиграции, продолжала им оставаться: более трети всех тех, кто приехал в Канаду до 1914 г., были британцами. Однако эти люди имели существенно меньше земледельческого опыта, чем иммигранты из США или континентальной Европы. Это была самая разношерстная публика — от обедневших аристократов колонии Барра[339] в Саскачеване, попытавшихся в 1902 г. основать там маленькую Британию; детей-сирот, спонсируемых доктором Барнардо[340] и другими менее известными организациями; до представителей низших слоев среднего класса и рабочих, не хотевших жить в британском обществе с его резко очерченными классовыми границами. В то время как колония Барра была основана исходя из нереалистичных ожиданий ее лидеров, многие британские иммигранты стали успешными фермерами. Другая часть иммигрантов считала, что новая сельская жизнь предъявляет слишком высокие требования, фермы слишком изолированы друг от друга, а климат чересчур суров. Некоторые из них вернулись домой; очень небольшую часть депортировали из-за нарушений закона; третьи потянулись в небольшие городки и крупные центры, где нашли работу в промышленности или в качестве домашней прислуги. Хотя в некоторых объявлениях встречалась приписка «англичан на работу не берем», так как некоторые работодатели считали, что англичане слишком требовательны или высокомерны, большинство британцев вписалось в новое общество относительно легко. Британским иммигрантам, так же как и перебравшимся из США, помог ассимилироваться их культурный багаж, и они в числе первых вошли в костяк канадского общества.

Принципиально новым моментом иммиграционной политики Сифтона были скоординированные усилия по привлечению поселенцев из континентальной Европы, и особенно из Восточной Европы. Хотя до 1896 г. в Канаде имелись небольшие поселения меннонитов и исландцев, только в начале XX в. удалось найти и переправить в страну большое количество людей, не говорящих по-английски. В эту группу входили немцы, скандинавы, австрийцы, а также немногочисленные франкоговорящие переселенцы из Бельгии и Франции. Однако больше всего среди всех них выделялись люди, называвшиеся «русинами». Эти иммигранты, говорившие на славянских языках, были в большинстве своем крестьянами, известными как «люди в овчинных тулупах»; они происходили из польской части Австро-Венгерской империи и России. В конце концов, их большая часть стала называть себя «украинцами». Поощряемые агентами Сифтона, которым было поручено искать потенциальных поселенцев, имевших опыт ведения сельского хозяйства, крепкие спины и плодовитых жен, они поселились в довольно однородных по своему этническому составу общинах около Дофина (Манитоба) и Йорктона (Саскачеван), а также в районах вокруг Эдмонтона[341].

Этих людей привлекли «вНьн! землг», и хотя они часто выбирали участки в холмистой, покрытой лесом местности, потому что она была похожа на их родину, почва там порой бывала бедной и неплодородной. Из-за своей изначальной бедности эти иммигранты часто были вынуждены несколько первых лет работать не в сельском хозяйстве, а в горнодобывающей промышленности, на строительстве железных дорог, на лесозаготовках. Отсутствие квалификации, языковые проблемы и прежде всего нужда этих поселенцев в заработке привели к тому, что они часто становились наиболее эксплуатируемыми «людьми из бараков», работали по многу часов за низкую плату и жили далеко от своих жен и семей в холодных, порой кишащих насекомыми сараях. Другая часть этих иммигрантов, живших в одиночку или с семьями, перебивалась случайными заработками в быстро растущих городских районах, особенно на Западе. Там, в таких местах, как северная часть Виннипега, по другую сторону железнодорожной колеи на съемных квартирах и в бараках бок о бок жили новые иммигранты и «классические» бедняки. Эти люди изо всех сил старались заработать и скопить денег, чтобы купить орудия труда и запасы продовольствия, необходимые для того, чтобы приступить к созданию фермы. (По некоторым оценкам, для заведения самого скромного хозяйства — пары тягловых волов, дойной коровы, семян, плуга — нужно было иметь 250 долл., а для тех, кто хотел жить в чем-то получше землянки, эта цифра возрастала до 600— 1000 долл.). Эти трущобы вряд ли были лучше ночлежек: в них царили теснота, грязь, безработица, дешевый алкоголь и проституция. Эти условия лишь отчасти скрашивались деятельностью городских благотворительных организаций и тем фактом, что дети иммигрантов могли посещать школу.

Жизнь в сельских поселениях была более сносной, хотя и не менее напряженной. Здесь новые поселенцы могли положиться друг на друга в трудные времена. Они не чувствовали себя слишком одиноко в новой стране, потому что рядом были люди, говорившие с ними на одном языке. Хотя деятельность священников Русской православной церкви иногда могла вызывать озлобление и разногласия[342], религия или по крайней мере Церковь играла важную роль в облегчении жизни иммигрантов в новых условиях. Во многих общинах в прериях церковный купол в виде луковки вырисовывался на небе как духовный противовес резким геометрическим формам элеваторов, ставших символом земных амбиций человека прерий.

В то время как незнакомый язык и чуждые традиции украинцев и других иммигрантов европейского происхождения часто заставляли франко-и англоговорящих канадцев задаваться вопросом, на скольких языках будет говорить Канада в результате политики Сифтона, первой группой, вызвавшей наиболее злобные антииммигрантские настроения, стали духоборы[343] или по крайней мере небольшая их часть. В 1898 г. при помощи Льва Толстого и профессора Университета Торонто Джеймса Мейвора около 7,4 тыс. духоборов заключили с правительством доминиона соглашение о выделении им участка размером приблизительно 40 тыс. акров (16 тыс. га) земли в Саскачеване около Йорктона. Это соглашение включало признание того, что члены этой группы исходя из своих убеждений отказываются от несения военной службы. Хотя большинство духоборов были мирными, трудолюбивыми поселенцами, в 1902 г. произошел конфликт, который привел к возникновению радикальной секты. Эти верующие в Тысячелетнее Царство Христа отправились в долгое путешествие по направлению к Виннипегу, очевидно, в исступленных поисках «земли обетованной». Однако этот переход «Сынов свободы» («Свободники») закончился холодной зимой в прериях. Мир между фракциями этого сообщества был восстановлен, когда приехал недавно отпущенный из сибирской ссылки глава секты Петр Веригин. «Петр Господний», как его называли, мог контролировать своих последователей, но был не способен рассеять подозрения и враждебность, возникшие у многих жителей западной Канады из-за странствий «Сынов свободы». По мере заселения прерий недовольство духоборами росло, особенно среди тех, кто жаждал получить их обширные земли, принадлежащие общине. Когда в 1905 г. почти половина этих земель была конфискована, после того как по религиозным соображениям духоборы отказались принести воинскую присягу, радикально настроенные члены секты еще раз провели демонстрацию. Веригин смог принять и этот вызов, взяв несогласных под свой контроль. Он решил также, что нужно построить новое поселение, в этот раз на большом участке земли в долине реки Кутеней в Британской Колумбии. Там, уже после того как в середине 1920-х гг. Веригин умер, у «Сынов свободы» появились новые затруднения, но большая часть общины жила тихо и процветала.

Духоборы и украинцы были самыми заметными группами среди многочисленных новых этнических сообществ, представители которых решили обустроиться в Канаде. Когда эти группы начали прибывать, у руководства страны не было какой-либо определенной политики относительно будущего их культур, хотя в общем предполагалось, что они будут ассимилироваться и станут частью доминирующего британского большинства. Один из протестантских лидеров канадского Запада заявил: «Мы должны проследить за тем, чтобы цивилизация и идеалы ЮгоВосточной Европы не были перенесены на нашу девственную почву и не укоренились в ней». Процесс ассимиляции был частично добровольным, частично вынужденным. Главным инструментом адаптации к англоговорящему миру была система государственного образования, за исключением Квебека и тех районов других провинций, где проживало значительное франкоязычное меньшинство. Безусловно, приток людей, говорящих на многих языках, порождал стремление к языковому единообразию, которое угрожало франкоговорящим группам, живущим за пределами Квебека. Когда в 1905 г. были образованы провинции Саскачеван и Альберта, существование римско-католических школ и использование французского языка допускалось там весьма ограниченно; в 1918 г. все это вообще исчезло в результате нескольких школьных «реформ». И в Манитобе, где с 1897 г. было разрешено преподавание на многих языках, и в Онтарио, где в младших классах долгое время можно было обучать детей на французском языке, межэтнические трения времен Первой мировой войны привели к ликвидации этих привилегий. За исключением Квебека, Канада должна была стать англоговорящей страной.

В то время как школьная система сделала изучение английского языка обязательным, что большинство иммигрантов, возможно, воспринимало как ключ к социальной мобильности, существовали также учреждения на добровольных началах, которые своей деятельностью способствовали процессу ассимиляции. Важную роль играли основанные Протестантскими церквами миссионерские организации. Методисты, пресвитериане, англикане и Армия спасения — все они имели специальные отделения «внутренней миссии», которые популяризировали протестантизм и «канадинизм» среди «иностранцев». В 1908 г. издание методистов «Мишенари Аутлук» («Missionary Outlook») выразило мнение, широко распространенное среди англоканадских протестантов:

Националистические, протестантские и гуманистические инициативы соединились в стремлении «канадизировать» новых иммигрантов, будь то благотворительная организация «Фред Виктор» в центре Торонто, «Миссия всех народов» (All Peoples’ Mission)[344] на северной окраине Виннипега, Мемориальная больница Макдугалла в городе Пакан (провинция Альберта) или созданный для обучения людей из трудовых лагерей Колледж Фронтира (Frontier College)[345]. Это была трудная задача, и к началу войны в 1914 г. она была далека от решения. Главная причина состояла в том, что население Канады в то время было недостаточно большим, чтобы «переварить» ежегодно прибывавшие волны новых поселенцев.

Какими бы разнообразными ни были языки, на которых говорили канадцы в начале XX в., цвет кожи у них был почти одинаковым. Коренные народы были оттеснены в резервации; чернокожих не принимали, исключение составляли небольшие общины в Новой Шотландии, Монреале и на юге Онтарио; въезд китайцев, японцев и даже жителей Индии — страны, входившей в состав Британской империи, — был строго ограничен. Как выяснилось в ходе антиазиатских волнений в Ванкувере в 1907 г., присутствие даже небольшого числа азиатов вызывало большую враждебность со стороны белого населения. Поэтому и выходцы из Южной Европы были нежеланными гостями в стране, чье представление о себе самой зиждилось на принципе «истинный Север, сильный и свободный»[346]. Даже такой убежденный сторонник канадской этнической мозаики, как пастор Дж. Ш. Вудсворт[347], основатель «Миссии всех народов» в Виннипеге, считал необходимым проводить различие между желательными иммигрантами с севера Италии и «больными и преступными итальянцами с юга».

Тот факт, что лучше всего для описания новой Канады подходило слово «мозаика», а не «плавильный котел», не мог скрыть иерархического характера межэтнических отношений. Доминирующими группами были англичане и в меньшей степени французы. Эдмунд Брэдуин, который провел тщательное исследование положения «людей из ночлежек» в начале 1920-х гг., обнаружил наличие двух определенных этнических классов. Один класс состоял из «белых», т. е. родившихся в Канаде французов и англичан, англоговорящих иммигрантов и некоторых скандинавов; все они были квалифицированными работниками и получали хорошую зарплату. Второй класс составляли «иностранцы», которые «безропотно делали всякую грязную и тяжелую работу». Таким образом, классовые и этнические различия часто совпадали, тогда как в растущих крупных городах новые иммигранты были зачастую отделены от других групп, в особенности от англоговорящего среднего и рабочего класса. В большинстве крупных городов были районы, похожие на северную окраину Виннипега, «Уорд» в Торонто или «город у подножия холма» в Монреале — гетто для иностранных рабочих и их семей. Вот как один рабочий описывал типичное жилище в северной части Виннипега:

Жизнь новых поселенцев в Канаде часто могла быть лучше, чем у них на родине, но для многих она была такой только потому, что они продолжали верить в будущее.

Многоэтажный город, одноэтажный город

Быстрое заселение сельскохозяйственных земель на западных равнинах несколько оттеснило на задний план еще одно поразительное явление, характерное для правления Уилфрида Лорье, — бурный рост главных городов Канады. Именно этот фактор, а не заселение сельских районов имел важные и далеко идущие последствия для развития страны. В 1901 г. примерно 60 % населения Канады проживало в сельской местности; за два последующих десятилетия эта цифра снизилась на 10 %. Даже на аграрном Западе рост крупных городов был впечатляющим. В этот период выросли такие города, как Эдмонтон, Калгари, Реджайна и Саскатун. В 1901 г. население Эдмонтона составляло немногим больше 4 тыс. человек, а к 1921 г. оно превышало 58 тыс. человек. Виннипег, население которого увеличилось с 42 тыс. человек до почти 180 тыс. человек, рос более высокими темпами, чем любой сельскохозяйственный район Манитобы. Численность жителей Ванкувера увеличилась в пять раз. Монреаль и Торонто, два самых больших города страны, удвоили свое население. Хотя урбанизация Приморских провинций проходила гораздо медленнее, устойчивый рост демонстрировали Галифакс и Сент-Джон. Приток населения в города происходил из двух источников. Многие, особенно те, кто принимал участие в появлении стремительно растущих городов, приехали в страну недавно. Рост городов в Центральной Канаде также подпитывался новыми иммигрантами, но не менее важной была миграция в города населения из сельских районов. К 1911 г. Квебек и Онтарио стали преимущественно урбанизированными провинциями, и эту тенденцию ускорил промышленный рост военных лет.

Быстрое развитие городов открывало новые возможности для агентов по недвижимости, предъявляло новые требования к органам городского управления и создавало новые социальные проблемы. Хотя в таких старых городах, как Галифакс и Монреаль, богатые пригороды соседствовали с низкокачественным жильем для рабочего класса, давление со стороны новых горожан приводило к строительству жилья в пригородах, как, например, в районе Мезоннёв в Монреале, а также на западной и северной окраинах Торонто. Население Вердена, рабочего пригорода Монреаля, за первое десятилетие XX в. выросло с 1,9 до 12 тыс. человек. Между отдаленными окраинами и городскими фабриками и учреждениями начали ходить электрические трамваи. Все большая доступность дешевого электричества привела к широкому использованию освещения в домах и на промышленных предприятиях. Развитие телефонной связи также повышало экономическую эффективность работы и домашний комфорт. Один из посетивших Виннипег в 1906 г. писал: «[Город] изобилует всеми современными удобствами: трамваями, электричеством и т. д. Новый клуб “Манитоба”, где городские магнаты собираются на ленч, обладает всем мыслимым комфортом и “элегантностью”, а магазин, открытый торонтской компанией Итона[348], занимает целый квартал…». Господствовавший в этом столетии дух бурного развития охватил все крупные центры и многие города поменьше. Претензии на самые лучшие городские сооружения, на самые низкие налоги, на самую здоровую рабочую силу и на разные другие чудеса получали самое нескромное выражение. Патриоты Виннипега называли свой город «канадским Чикаго», тогда как патриоты Мезоннёва с не меньшей решимостью присвоили своему городу титул «канадского Питтсбурга»:

Прогресс подразумевал рост, и городские общины часто были готовы предоставлять налоговые льготы и субсидии, чтобы привлечь новые отрасли промышленности. Для городских руководителей, часть которых получала прямую выгоду от продажи незанятых земель, строительства фабрик или жилой застройки, дешевая энергия, трамвайные линии и увеличивающаяся численность рабочей силы были важнее доступного жилья, школ и парков. Поэтому по мере роста городов множились и социальные проблемы. Постоянно не хватало жилья, особенно такого, которое было бы по карману рабочим. Государственный чиновник сообщал в 1904 г., что в Торонто «не найти пригодного для проживания дома, который не был бы занят, и очень часто многими семьями». Подобная ситуация в разной степени имела место буквально в каждом крупном городе, несмотря на то что в 1901–1911 гг. в Канаде было построено 400 тыс. новых жилых зданий. Вот как объясняли ситуацию в 1913 г.:

Жилье было не единственной проблемой перенаселенных городских территорий. Канализация, чистота питьевой воды, здравоохранение, образование, парки, места проведения досуга — все эти проблемы требовали внимания. Отсутствие качественных очистных сооружений, потребление молока, не подвергавшегося пастеризации, и неэффективные программы здравоохранения способствовали высокой детской смертности и невероятному количеству смертей от инфекционных заболеваний. В Торонто в 1911 г. от заразных болезней умирали каждые 11 младенцев (в возрасте до года) из тысячи, а от болезней органов пищеварения — 44 из тысячи. Подобные цифры заставили доктора Хелен Макмёрчи констатировать в докладе о младенческой смертности: «…канадские крупные города все еще по большей части нецивилизованны — в них нет ни вымощенных должным образом улиц, ни хорошей канализации, ни пригодной для питья воды, ни оборудованных учреждений здравоохранения».

Эти и другие городские проблемы не проходили незамеченными теми, кого они непосредственно касались, хотя эти горожане зачастую не имели права голоса и почти не могли протестовать. Поняв, как страдают горожане и какой урон окружающей среде наносит хаотичная застройка, активная группа канадцев, принадлежащих к среднему классу, подняла свой голос с требованием реформ. Эти реформаторы, настаивавшие на том, чтобы были произведены изменения в органах городского управления социальными условиями, действовали из противоречивых побуждений поисков собственной выгоды и альтруизма. С одной стороны, те самые деловые и политические лидеры, которые возглавили кампанию за развитие городов, в конце концов, признали, что города без нормальной водоочистной системы и должных санитарных условий, без жилья соответствующего уровня, без доступных парков и школ никогда не смогут произвести на свет здоровую и довольную жизнью рабочую силу, необходимую для достижения экономического прогресса. В результате бизнесмены часто брали на себя инициативу, требуя, чтобы местные власти принимали меры для улучшения городских условий. Также предпринимались попытки запретить проституцию и нелегальную продажу алкоголя, хотя, как и в случае с другими реформами, успех этих начинаний зависел от конкретного города. Организовывались также кампании по искоренению коррупции среди городских чиновников и по осуществлению общественного контроля над некоторыми частными коммунальными предприятиями, как, например, трамвайными линиями и электростанциями. Стивен Ликок выразил дух реформ в деловой сфере в своей замечательной, полной иронии главе «Великая борьба за чистое правительство» из книги «Путешествие с праздным богачом по сельским местам».

Самым большим триумфом «городского популизма» в эти годы стала успешная кампания по созданию в Онтарио муниципальной системы распределения гидроэлектроэнергии. Эту кампанию возглавил Адам Бек — бывший промышленник, занимавшийся производством коробок для сигар, затем ставший политиком. Он создал коалицию из муниципальных руководителей, бизнесменов, сторонников общественной собственности, рабочих лидеров и священников, чтобы доказать, что такая естественная монополия, как электроснабжение, должна принадлежать всему сообществу, а не частным владельцам. А если этот чудодейственный «белый уголь» должен быть одинаково доступен всем жителям Онтарио для промышленных и домашних нужд, то он непременно должен находиться под государственным контролем. Эта общественная кампания начала приносить плоды в 1905 г., когда Бека включили в новое консервативное правительство провинции. Через пять лет общественная собственность стала реальностью. Хотя некоторые деловые круги, вытесненные из этой прибыльной сферы, резко критиковали «Онтарио Гидро»[349] как социалистический проект, большинство жителей провинции приняли его, поскольку он обеспечивал дешевой энергией всю развивавшуюся промышленность провинции.

Строительство Царства Божия на земле

Если бизнесмены вроде Адама Бека требовали реформ исходя из смешанных побуждений — «филантропия плюс пять процентов», по меткому выражению монреальского бизнесмена-реформатора Герберта Эймза, то в аморфном реформаторском движении были и другие деятели, чья мотивация была не менее сложной. Это были мужчины и женщины, миряне и клерикалы, реформистская риторика которых была основана на убеждении в том, что общество нужно судить по нормам христианской морали. Начиная с последних десятилетий XIX в. церковные лидеры Канады занимались решением двух проблем. С одной стороны, изменения, произошедшие в науке, философии и истории, особенно дарвинизм и историческая критика Библии, заставили разные Церкви занять оборонительную позицию. В то же время социальная несправедливость, вызванная индустриализацией, требовала, чтобы проповеди выражали более четкое социальное послание в целях сохранения паствы, особенно из числа рабочих. Перед лицом этих вызовов многие церковные лидеры, особенно протестанты, начали трансформировать христианское учение в «социальное Евангелие», которое в своей самой радикальной форме свело христианство к формуле, предусматривавшей построение Царства Божия на земле. Более умеренная форма этого течения подчеркивала острую необходимость коренным образом изменить общество с помощью социальных реформ. На основе этих общих идей появились требования обеспечить безопасные условия труда в промышленности, разработать законодательство, касающееся здравоохранения, запретить производство и продажу алкоголя, детский труд и проституцию, «канадизировать» иммигрантов, предоставить избирательные права женщинам, а также провести множество других реформ. Идеалы социального христианства вдохновляли Генри Харви Стюарта из Нью-Брансуика, Джеймса Симпсона из Торонто, членов Лиги политического равенства Манитобы (Manitoba Political Equality League), а также реформаторов практически всех частей протестантской Канады. Канадки, такие как суфражистка Нелли Маккланг[350], утверждали, что как только женщины получат право голоса, армия праведности пополнится новым батальоном. Она писала: «В церкви до сих пор доминируют мужчины, и религиозные догматы получают маскулинную интерпретацию. Я думаю, что протестантская религия многое потеряла, когда оставила идею о материнской ипостаси Господа».

Дух христианского реформизма изначально пронизывал женское движение в таких организациях конца XIX в., как «Женский христианский союз трезвости», «Христианская ассоциация молодых женщин» и «Национальный совет женщин Канады». Некоторые женщины, например доктор Эмили Стоу, которой пришлось получать образование в США, чтобы стать первой в Канаде женщиной-врачом, и ее дочь доктор Огаста Стоу-Галлен, начали требовать предоставления женщинам права голоса и равных с мужчинами прав в области образования еще в XIX в. Журналистка и воинствующая феминистка из Торонто Флора Макдональд Денисон, ведущая в Западной Канаде женщина-репортер сельской хроники Кора Хайнд, журналистки из Манитобы Лиллиан Б. Томас и ее сестра Фрэнсис Бейнон, а также писательница из Альберты Эмили Мёрфи, которая в 1916 г. стала первой во всей Британской империи женщиной — полицейским магистратом (муниципальным судьей), — все они считали, что женщины могут сыграть особенную роль в развитии канадского общества. Хотя их программа реформ была обширной, ее первым пунктом было получение равного права голоса. Эта цель была достигнута во время Первой мировой войны, и не последнюю роль в ее достижении сыграло то, что в военное время многие женщины стали работать. Первой провинцией, давшей канадкам право голоса в 1916 г., стала Манитоба, а затем ее примеру последовали все остальные провинции, за исключением Квебека. Часть женщин получила возможность проголосовать на федеральных выборах 1917 г.[351], а по новому избирательному закону 1918 г. избирательное право было предоставлено всем женщинам.

Женское движение Французской Канады также было основано на христианстве — в этом случае на постулатах социального католицизма, но это движение пошло другим путем. Поскольку руководство Католической церкви упорно сопротивлялось суфражистскому движению (и франкоканадские националисты осуждали его как «англосаксонское»), активистки вроде Мари Лакост Жерен-Лажуа сконцентрировали свои усилия на повышении правового статуса женщин и расширении их возможностей в сфере образования. В Квебеке, где именно Церковь предлагала альтернативу женщинам, предпочитавшим работу браку, монахини часто выступали бок о бок со своими мирскими сестрами в поддержку улучшения условий жизни женщин. Однако лишь в 1930-х гг. жительницы Французской Канады под руководством Терезы Касгрен начали объединять усилия, чтобы получить право голоса на провинциальном уровне. Эта цель была достигнута в 1940 г., хотя участвовать в федеральных выборах они могли с 1917 г.

Проблемы женщин были далеко не единственными из тех, что стояли перед Римско-католической церковью. С 1890-х гг. она пыталась выработать доктрину, которая отвечала бы потребностям нового индустриального общества. В начале ХХ в. в Квебеке, а также среди англоговорящих католиков возросло влияние проповедей папы Льва XIII, прозванного «папой рабочих». Его учение легло в основу идеалов националистического движения Анри Бурасса; им же руководствовались приходские священники во многих промышленных городах, поощрявшие создание католических профсоюзов и кредитных организаций. В христианском реформистском движении, «социальном Евангелии» и социальном католицизме непритворное сочувствие угнетенным сочеталось со стремлением защитить существующие институты и убеждения. В конце концов, лидеры делового мира преуспели больше церковных. Однако в краткосрочной перспективе неимущие получили больше от тех реформ, которые были инициированы приверженцами христианских идеалов, чем от тех, которые продвигала экономическая элита.

Рабочий класс Канады не хотел оставлять свою судьбу целиком в чужих руках. Главным средством самозащиты для него были профсоюзы. В то время как отдельные рабочие союзы существовали в Канаде с начала XIX в., в масштабе всей страны профсоюзное движение начало развиваться только в конце столетия: в 1880-е гг. в стране появились представители организации «Орден рыцарей труда»[352], а в 1890-х гг. — Американской федерации труда (АФТ)[353]. К началу ХХ в. около 20 тыс. канадских рабочих были членами профсоюзов, причем более 60 % из них состояли в АФТ. К 1902 г. отделение этой организации взяло под свой контроль Профессиональный и рабочий конгресс Канады (ПРКК), так что в независимых канадских профсоюзах и зарождающихся католических профсоюзах Квебека состояло лишь небольшое количество рабочих. Господство АФТ объяснялось нескольким факторами: возвращением в Канаду людей, которые были членами профсоюзов в США, притоком в страну американского капитала и бизнеса, а также желанием канадских рабочих иметь такие же условия, как в Соединенных Штатах. Однако борьба за то, чтобы объединить в профсоюзы канадских рабочих (даже квалифицированных), была длительной и трудной — большинство из них оставалось вне профсоюзов. Тем не менее забастовки были массовыми, зачастую ожесточенными и охватывали почти все отрасли промышленности: рабочих хлопчатобумажного производства в Валлифилде (провинция Квебек), шахтеров островов Кейп-Бретон и Ванкувер, железнодорожников «Гранд Транк Рейлуэй» и телефонисток «Белл Телефоун». В этой ситуации часто находились оправдания для использования ополчения, чтобы заставить рабочих вернуться на работу, а штрейкбрехерство было весьма распространенным явлением.

Правительство медленно реагировало на перемены. В 1900 г. было создано Министерство труда, функция которого состояла главным образом в сборе информации. Основная часть законодательных актов была принята в 1907 г., после того как годом раньше из-за забастовки на угольных шахтах Альберты начались серьезные перебои в поставках топлива в зимний период. Закон о рассмотрении споров в промышленности (Indusrtial Disputes Investigation Act), разработанный заместителем министра труда Уильямом Лайоном Маккензи Кингом[354], предусматривал как лучшие методы для поддержания мира в промышленности «период обдумывания» и согласительные процедуры. Учитывая тот факт, что профсоюзное движение тогда было слабым, можно предположить, что данный законодательный акт помог некоторым профсоюзам завоевать признание. В то же время ограничение забастовок, вероятно, не давало рабочим возможности добиваться повышения зарплаты и улучшения условий труда. Задачей Закона о рассмотрении деятельности картелей (Combines Investigation Act) 1910 г. было предотвращение усилившейся тенденции к слияниям в бизнесе, но этот закон оказался неэффективным. Правительство Лорье лишь неуверенно признавало необходимость расширения своего участия в тех социальных и экономических преобразованиях, которые уже происходили в Канаде.

Таким образом, в то время как в течение первого десятилетия XX в. численность рабочих быстро росла, в профсоюзах состояла относительно небольшая их часть. Большинство трудящихся получали зарплату, размер которой определялся только работодателями, и находились в условиях, которые они почти не могли контролировать. Если к этим факторам прибавить сезонный характер занятости во многих отраслях промышленности, отсутствие страхования на случай безработицы и бесплатной медицинской помощи, то вполне можно сказать, что рабочие часто жили на грани нищеты. В 1913 г. был сделан подробный расчет бюджета для семьи из пяти человек. В целом он составил чуть больше 1,2 тыс. долл. в год, что было намного больше годовой зарплаты неквалифицированного рабочего. Это объясняет, почему большое количество женщин и детей вынуждены были искать работу, за которую они получали меньше, чем мужчины. Именно наличие «дешевой» рабочей силы помогало снижать зарплату мужчинам. Это также означало, что дети рано бросали школу, чтобы пополнять семейный бюджет. Отсутствие образования навсегда обрекало их на низкооплачиваемую работу.

Несмотря на эти тяжелые условия или, возможно, из-за них рабочие редко оказывались восприимчивыми к предложениям осуществить радикальные изменения в социальной сфере. В большинстве крупных городов Канады имелись приверженцы различных форм социализма, от революционного марксистского до реформистского христианского. Но это были маленькие сектантские группы, зачастую боровшиеся друг с другом так же ожесточенно, как они боролись с враждебным им капитализмом. В силу этих причин более радикальные профсоюзные группы, например «Индустриальные рабочие мира» (ИРМ)[355] и Западная федерация шахтеров[356], оказывали некоторое влияние на рабочих, занятых самым тяжелым трудом, в частности шахтеров Британской Колумбии. Однако по большей части рабочие действовали спонтанно и просто старались выжить. Члены ПРКК часто обсуждали политические вопросы, но не предпринимали прямых политических действий. Вместо этого они предъявляли федеральному правительству ежегодный список требований, которые вежливо выслушивались, после чего все расходились в ожидании следующей встречи. В ПРКК доминировали представители профессий, требующих более высокой квалификации и лучше оплачиваемых, поэтому он все больше отдалялся от менее благополучного большинства рабочих. Однако постепенно нараставшее недовольство рабочих вылилось в радикальные действия только после окончания Первой мировой войны. И лишь в 1930-х гг. появилась серьезная организация, объединившая неквалифицированных рабочих.

Либерализм Лорье

Сэр Уилфрид Лорье (был посвящен в рыцари во время «бриллиантового» юбилея королевы Виктории в 1897 г.) — человек, который провозгласил притязания Канады на XX в.[357], — был первым в истории страны премьер-министром франкоканадского происхождения. После десятилетий бесплодной борьбы в Квебеке его Либеральная партия наконец нашла формулу успеха — притягательность местного уроженца, хорошая организация и умеренность в политике. Утонченный и красивый, владевший французским и английским языками Лорье был всеобщим любимцем и в Английской Канаде. Если когда-то, защищая Луи Риэля, он казался слишком франкоканадцем, то теперь он превратился в «настоящего» канадца, желавшего погреться в лучах славы заходящего имперского солнца и не стремившегося слишком сильно настаивать на правах католиков и франкоязычных школ. Однако за обаятельной и элегантной внешностью (становившейся еще более элегантной, по мере того как серебрилась грива его волос) и красноречивой риторикой скрывались проницательный ум и железная воля.

В 1896 г. Лорье сформировал блестящий кабинет министров, состоявший из влиятельных представителей каждого региона. Он знал, что талант и честолюбие идут рука об руку, и был готов управлять умело и твердо. Ключом к успеху Уилфрида Лорье, как, впрочем, ранее и Джона А. Макдональда, была его способность привлечь в кабинет людей, имевших разные интересы, и заставить их работать в команде (естественно, речь шла только о мужчинах, так как до 1917 г. женщины не имели права голоса, не говоря уже о возможности стать министром). Особую важность для Лорье имела гармонизация интересов и настроений франко-и англоканадцев. По мере того как страна росла, эта задача усложнялась, так как региональные запросы добавились к межэтническим трениям, религиозному соперничеству и классовым конфликтам. В течение пятнадцати лет Лорье проявлял себя непревзойденным мастером своего дела в бурной политической борьбе. Однако к 1911 г. даже он не мог больше контролировать ситуацию.

В первые годы пребывания Лорье у власти главные проблемы управления были связаны с отношениями между франко- и англоканадцами. В своей предвыборной программе Лорье обещал, что «солнечный путь» поможет разрешить кризис, связанный с раздельными школами в Манитобе. Он надеялся, что в 1897 г. ему удалось уладить этот вопрос, но надежда оказалась тщетной. В 1905 г. произошел новый скандал по поводу того, в какой мере следовало законодательно гарантировать права католиков и франкоязычных граждан при создании провинций Саскачеван и Альберта. В результате этой борьбы этнические меньшинства на Западе страны получили лишь минимальную защиту, а Лорье потерял Сифтона, а также доверие многих англоканадцев и даже некоторых франкоканадцев.

Более неоднозначным, чем проблема прав меньшинств, оказался деликатный вопрос обязательств Канады как члена Британской империи. Англо-бурская война и противоречивая ситуация, сложившаяся вокруг участия в ней Канады, предвещали бурю. Хотя Анри Бурасса, внук Луи-Жозефа Папино (лидера повстанцев в 1837 г.), был избран в парламент в 1896 г. как сторонник Лорье, он отказался поддерживать компромиссную политику премьера относительно Южной Африки. Затем Бурасса решил предупредить канадцев, в особенности франкоканадцев, об опасности империализма. Не менее опасным он считал отказ Лорье дать четкое определение отношениям Канады с Великобританией. Выступая от имени группы молодых националистов из Канадской националистической лиги (La Ligue nationaliste canadienne), Бурасса выдвинулся в качестве главного выразителя интересов франкоязычных меньшинств, противника участия Канады в империалистических войнах и критика того, что он называл излишним урбанистическим и промышленным развитием Квебека. Уилфрид Лорье одновременно боялся этого грозного противника и восхищался им, зная, что Анри Бурасса выражал мнение франкоканадцев, по крайней мере в том, что касалось империи. Кроме того, тесная связь Бурасса с церковными лидерами Квебека рисовала в воображении Лорье угрозу оживления клерикального национализма, с которым он боролся до 1896 г.

В то время как жители Квебека поддерживали позицию Бурасса относительно того, что Канаде не следует участвовать в имперских войнах за пределами Северной Америки, англоканадцы связывали интересы своей страны с Британской империей. Поэтому многие англоканадцы жаждали национального самоутверждения посредством активного участия в имперских делах. Молодой Уильям Лайон Маккензи Кинг писал в разгар споров об англо-бурской войне: «Нет сомнения в том, что наступил век Империализма. Мы еще увидим в Вестминстере (лет этак через двадцать пять) своего рода Имперскую Ассамблею — величайшую из когда-либо известных в мире федераций». Лорье, личные симпатии которого, естественно, были на стороне франкоканадцев, знал, что единство страны и длительный успех его партии зависят от того, насколько ему удастся избежать проблем, вызывающих прямое столкновение франко-и англоканадцев. Поэтому он разработал стратегию, сочетавшую уклончивую риторику с решимостью избегать вовлечения в схемы, которые предполагали бы участие в общих проектах по защите империи или содержали хоть какие-нибудь намеки на выработку централизованной имперской политики. Таким образом, критики политики Уилфрида Лорье в Канаде были разочарованы ее двусмысленностью. Бурасса пренебрежительно называл Лорье «болтунишкой Уилфи», а некоторые англоканадцы считали, что ему больше походит прозвище «сэр Нетфрид»[358].

Сложность достижения консенсуса среди канадцев относительно места страны в Британской империи стала в полной мере очевидной, когда после 1909 г. усилилась напряженность между Великобританией и Германией. Великобритания, имевшая в это время превосходство на море и болезненно воспринимавшая вызов со стороны растущего флота кайзера Вильгельма II, решила надавить на доминионы, с тем чтобы заставить их принять большее участие в обороне. Это решение было достаточно разумным, поскольку в действительности доминионы получали выгоду от участия в имперской системе обороны. Для некоторых канадцев, включая большинство франкоканадцев, подходящий ответ был несложным: нужно создать объединенную, экономически сильную Канаду, и если это необходимо, усилить оборону собственной территории. Вклад Канады в имперскую безопасность будет состоять в обеспечении самообороны. Однако многие англоканадцы не соглашались с этой точкой зрения — для них наилучшей защитой империи была бы общая имперская военная система, в которую каждый доминион делал прямые вложения. К этому часто добавлялось утверждение, что Канада должна принимать участие в определении имперской политики.

Кризис 1909 г. в англо-германских отношениях заставил Лорье начать действовать. Под давлением оппозиции правительство внесло законопроект, предусматривавший создание в Канаде собственного небольшого военно-морского флота, который во время кризиса смог бы стать частью флота империи. Этот компромисс почти никого не удовлетворил. В Квебеке Анри Бурасса и его сторонники, число которых росло, осудили этот законопроект за то, что в случае его принятия канадские военные корабли и солдаты автоматически вовлекались бы в любые военные действия империи, а там было недалеко и до обязательного призыва на военную службу. В 1910 г. с помощью нескольких квебекских консерваторов Бурасса основал ежедневную газету «Ле Девуар» («Le Devoir»), цель которой состояла в том, чтобы сорвать планы Лорье относительно создания военно-морского флота. В большей части Английской Канады эти планы были раскритикованы как несущественные и запоздалые, а сам военно-морской флот — как слишком маленький, «игрушечный». Если империи грозил кризис, лучшим политическим решением была бы прямая финансовая помощь Британии для строительства новых дредноутов — боевых кораблей нового, только что появившегося тогда типа. Лидер Консервативной партии Роберт Борден придерживался того же мнения по этому вопросу, добавляя, что за данными чрезвычайными мерами должна последовать постоянная политика, включающая признание прав доминионов на участие в выработке общего политического курса империи. После ожесточенных дебатов законопроект о военно-морском флоте (Naval Bill) стал законом, но бурные эмоции и глубокие разногласия не исчезли. Напротив, они вскоре появились снова при обсуждении проблемы отношений с США.

Канадско-американские отношения в начале XX в. изменились к лучшему, а затем достигли критической фазы. Наиболее трудным вопросом, который должно было решить правительство Лорье, был многолетний спор по поводу границы между Канадой и Аляской. В 1903 г. для вынесения решения по этому вопросу была создана арбитражная комиссия, состоявшая из трех американцев, двух канадцев и одного представителя Великобритании. Учитывая, что «большая дубинка» президента Теодора Рузвельта была спрятана не очень хорошо[359], комиссия приняла решение в пользу США, при том что представитель Великобритании был на стороне последних. Этот результат привел в ярость канадцев, гнев которых был направлен как против Соединенных Штатов, так и против Великобритании. В последующие несколько лет отношения Канады с США несколько улучшились и были разрешены некоторые спорные вопросы (часть из них восходила еще к XIX в.). Однако осталось скрытое недоверие, которое могло снова стать явным в подходящей ситуации. Такой случай представился в 1911 г., когда правительство Лорье объявило о том, что с США достигнуто соглашение по вопросу о взаимной торговле.

Если из-за политики в области военно-морского флота правительство либералов можно было обвинить в недостаточной преданности империи, то новое торговое соглашение делало данное обвинение еще более убедительным, особенно для тех, кто полагал, что их экономические интересы оказались под угрозой. Инициатива еще одной попытки достичь соглашения о более свободной торговле исходила от США — тогда президент Уильям Говард Тафт пытался помешать растущим протекционистским настроениям. Представители Тафта предложили заключить широкое соглашение о свободной торговле. Канадцы, в какой-то степени застигнутые врасплох, согласились. Лорье и его министры рассматривали новое соглашение, обеспечивающее свободную торговлю природными ресурсами и более низкие тарифы на широкий ассортимент промышленных товаров, как решение нескольких политических проблем, а также как привлекательное экономическое предложение. Фермеры, населявшие прерии Запада, все больше выражали недовольство тарифной политикой Оттавы, которая приносила выгоду канадским промышленникам за их счет. Хотя взаимная торговля природными ресурсами с США не сильно уменьшала стоимость промышленных товаров, она по крайней мере предоставляла канадским фермерам более легкий доступ на американский рынок. Таким образом либералы надеялись покончить с жалобами фермеров. Кроме того, либералы полагали, что жаркие споры по поводу военно-морского флота несколько ослабеют после заключения торгового соглашения в той форме, которая с их точки зрения будет встречена с одобрением в каждом регионе страны.

Сначала этот расчет казался правильным. Соглашение о торговле застало консерваторов врасплох. Впрочем, получив поддержку премьер-министров некоторых провинций, особенно Джеймса Уитни из Онтарио, Роберт Борден быстро пришел в себя. Предложение заключить торговое соглашение с американцами было использовано им в борьбе против правительства как еще одно свидетельство «нелояльности» Канады империи. Поскольку оппозиция затягивала парламентские дебаты, Лорье решил, что он нашел популярную тему для политических дискуссий. Выборы были назначены на конец лета.

Как показал дальнейший ход событий, новое соглашение о торговле хотя и было встречено с энтузиазмом в некоторых районах Запада, не принесло Лорье ожидаемого успеха. Консерваторы сыграли на опасениях жителей промышленных областей страны, которые испугались, что это соглашение было только началом. Когда оно будет реализовано, модель торговли Запада с Востоком изменится настолько, что следующим неизбежным шагом будет свободная торговля промышленными товарами, а это приведет к наплыву на канадский рынок дешевых американских товаров, разрушению местного производства, росту безработицы и даже, может статься, к аннексии Канады Соединенными Штатами. Когда эти угрозы присоединились к нападкам на морскую политику либералов — данный вопрос занимал центральное место в ходе развернутой в Квебеке кампании, оппозиция перешла в наступление. В этом ей помогло неразумное поведение нескольких американских политиков, открыто говоривших о перспективах аннексии, так что либералам становилось все труднее сосредоточиваться на торговле, а не на преданности империи. Одна консервативная газета эмоционально вопрошала: «Следует ли нам оставить <…> надежды на славное будущее, которое манит нас к себе, на возможность стать крупнейшей страной Британской империи и самой мощной нацией в мире? Неужели мы сведем на нет жертвы Отцов [Конфедерации]?»

Под этим шквалом, обрушившимся на них, в том числе со стороны новой мощной организации Консервативной партии, частично состоящей из группы торонтских бизнесменов — бывших либералов под руководством Клиффорда Сифтона, осудившего проект соглашения о торговле и его авторов, либералы потерпели поражение. Члены этой группы, деловые интересы которых наконец были с лихвой удовлетворены в результате протекционистской политики, которую унаследовал и усилил Лорье, составляли основной костяк антилиберальной кампании. И хотя эта кампания играла на пробританских и антиамериканских настроениях в Английской Канаде, квебекская крепость Уилфрида Лорье также оказалась в осаде. Здесь консерваторы отдали большую часть кампании в руки Анри Бурасса, поддерживавшего группу «автономистов», упиравших на то, что политика Лорье относительно военно-морского флота предавала интересы Канады в угоду империи. Один националист заметил: «Пора уже жителям провинции Квебек доказать месье Лорье, что если они восхищались им, когда он хорошо служил интересам страны, то сегодня он изворачивается, сегодня он дурачит нас».

Стены крепости Квебек были разрушены во время сентябрьских выборов. В первый раз с 1891 г. оппозиция — альянс Борден — Бурасса — получила 40 % мест от этой провинции. Совершенно подавленные либералы полностью проиграли выборы в Онтарио. С помощью либералов-перебежчиков и мощной провинциальной партийной организации во главе с провинциальным премьером Уитни Борден получил там 85 % мест. Идею свободной торговли с США похоронили; план создания военно-морского флота Канады, выдвинутый Лорье, отложили в долгий ящик. Наконец, Роберта Бордена призвали сформировать правительство и решить те проблемы, которые обсуждались, но так и не были решены во время избирательной кампании.

Борден во время мира и войны

Новый премьер-министр Канады Роберт Борден заметно отличался от сэра Уилфрида Лорье. Успешный адвокат из Галифакса, Борден никогда не чувствовал себя уютно в бурлящем котле политики. Его поведение было чопорным и даже скованным; хотя он мог произнести эффектную речь, его стиль был более уместен для зала судебных заседаний, чем для предвыборных митингов. Бордену нелегко дались те десять лет, во время которых он стоял во главе оппозиции: ему пришлось пройти через поражения и интриги внутри партии. Однако он выстоял и за это время обеспечил свою партию предвыборной платформой, основными пунктами которой были модернизация государственной службы, усиление государственного регулирования в экономике и социальной сфере, а также проведение такой политики, которая обеспечила бы Канаде право голоса в процессе формирования имперского внешнеполитического курса.

Самым слабым местом Бордена был Квебек. Он плохо знал французский язык, и ему было сложно понять позицию франкоканадцев. Эта проблема усугублялась действиями группы разношерстных квебекских политиков, называвших себя консерваторами. Однако Бордену пришлось создавать кабинет министров из того материала, который был у него под рукой. Анри Бурасса, не выставлявший свою кандидатуру на выборах 1911 г., был недоступен, поэтому Борден должен был рассчитывать на менее значительные фигуры. Бурные события последующих нескольких лет показали, как дорого стоила Бордену его неспособность усилить свои позиции в Квебеке.

Как и Лорье, Борден с самого начала понял, что руководство страной — это постоянный поиск баланса. Однако проблемы, стоящие перед Борденом, были серьезнее проблем его предшественника, так как партия Бордена представляла собой неустойчивый альянс сторонников империи и франкоканадских националистов, выступавших против империи. По некоторым вопросам расхождение между ними было не столь важным. Можно было начать реформу государственной службы и сократить патронат. Продолжали прибывать новые иммигранты, и началось расследование провала политики привлечения франкоговорящих поселенцев. Также предпринимались попытки помочь фермерам Запада, остро переживавшим провал соглашения о свободной торговле. Для контроля за торговлей зерном был создан Совет уполномоченных по торговле зерном (Board of Grain Commissioners); в районе Великих озер построили новые терминальные элеваторы для хранения увеличивавшихся объемов поставок зерна. Эти и другие меры, такие как совершенствование почтовой службы в сельских районах, дополнительное финансирование строительства железных дорог и субсидии на строительство скоростных шоссе, свидетельствовали о некоторых достижениях новой администрации. Однако самая спорная проблема оставалась нерешенной. Что можно было сделать для имперской обороны, каким образом разрешить «кризис», который, как настаивали консерваторы, угрожал империи?

После закрытых консультаций с британским Адмиралтейством у Бордена появился план, который, как он полагал, удовлетворил бы потребности империи и обеспечил единство его партии. Законопроект о военноморской помощи (Naval Aid Bill) 1913 г., задуманный как временная мера для разрешения критической ситуации, предусматривал выделение Великобритании 35 млн долл. для строительства трех дредноутов. Кроме того, Борден настаивал на том, что нельзя проводить какую-либо определенную политику, пока не решен вопрос о предоставлении доминионам права участвовать в выработке политического курса империи. Однако этот компромисс — если он вообще был таковым — не смог обеспечить единства партии. Англоканадские консерваторы приветствовали новую политику, в Квебеке она была отвергнута. Законопроект был одобрен палатой общин после яростных и ожесточенных дебатов, но отклонен сенатом, в котором преобладали либералы. В то время как последние дни мира постепенно переходили в первые дни войны, оборонная политика Канады оставалась в тупике. Военно-морской флот страны состоял из двух далеко не новых легких крейсеров «Рейнбоу» и «Ниобея», один из которых отличился в 1914 г., предотвратив высадку иммигрантов-сикхов в Ванкувере[360], что сложно было назвать громкой победой.

Наконец в августе 1914 г. критическая ситуация, о которой так много говорилось и для разрешения которой так мало делалось, вылилась в общеевропейскую войну. Вскоре война распространилась буквально по всему миру, поскольку заморские империи европейских держав были как причинами, так и потенциальными трофеями данного конфликта. Канада как часть Британской империи вступила в войну автоматически. Хотя канадцы могли сами определять размер своего вклада в военные усилия, мало кто в англоязычной Канаде сомневался, что этот вклад должен быть безграничным. Как говорил сэр Уилфрид Лорье, для Канады, когда речь шла о нуждах империи, было естественным решительно сказать: «Готовы, всегда готовы!» С этим лозунгом согласился даже такой непреклонный критик империализма, как Анри Бурасса, хотя он и полагал, что размеры канадской помощи империи должны быть ограничены. Профсоюзы, лидеры которых храбро рассуждали о том, что войне нужно противостоять с помощью всеобщей забастовки, теперь были охвачены новым патриотическим пылом. Кучка фермерских лидеров и разношерстных радикалов, которые раньше предупреждали об угрозе «милитаризма», либо молчали, либо их голос не был слышен в обстановке мобилизации и комплектования армии.

Заручившись поддержкой страны, хотя бы внешне казавшейся единой в своей решимости победить Германию и Союз центральных держав в войне, которая, как думали многие, не будет долгой, правительство Роберта Бордена приступило к организации военной помощи империи.

Министру милиции и обороны Сэму Хьюзу было поручено заняться мобилизацией. К началу октября, спустя всего два месяца после начала войны, в Валькартье[361] собралось более 30 тыс. добровольцев, готовых отправиться в Британию. Хьюз обратился к ним со словами: «Солдаты! Мир смотрит на вас, как на чудо!» Может быть, так оно и было, но войска были плохо вооружены и недостаточно обучены, у них было больше энтузиазма, чем предусмотрительности. Эта слабость в дальнейшем характеризовала большинство инициатив, предпринимавшихся Канадой в годы войны, особенно если за них отвечал Хьюз, и привела через три года к серьезным проблемам с личным составом. Как только канадские войска прибыли в Великобританию, они прошли дополнительную подготовку и затем были отправлены на фронт, где быстро проявили себя. Благодаря безработице в Канаде и большому количеству недавних британских иммигрантов призывного возраста интенсивность мобилизации в течение 1914–1915 гг. оставалась высокой, и вскоре на фронте из двух дивизий был образован Канадский корпус. Несмотря на проблемы с вооружением — Хьюз упорно настаивал на использовании неудачной винтовки «Росса», — канадцы воевали храбро. К 1916 г., когда начался третий год «короткой» войны, потери возросли. Канадцы участвовали в боях при Сент-Элуа[362], при Курселетт[363], затем в кровопролитной битве на реке Сомме, где их потери составили около 35 тыс. человек. Чем ближе канадцы приближались к Ипру[364] и Вими[365], тем больше они вязли в грязи и подвергались сильным артиллерийским обстрелам и смертельным газовым атакам. Первоначально корпус находился под британским командованием, но после побед в боях при Ипре и Вими его командующим был назначен бригадный генерал Артур Карри[366].

К началу 1916 г. канадское правительство обязалось поставить под ружье 500 тыс. человек, не прибегая к призыву. Но это обязательство нельзя было выполнить только с помощью добровольцев. Поскольку канадцы продолжали нести большие потери, составившие только в Пашендельском сражении[367] 15 464 человека, вопрос о подкреплениях стоял очень остро. В самой Канаде призыв добровольцев очень резко сократился в связи с тем, что внутренний рынок труда поглощал все имеющиеся людские ресурсы — мужчин и женщин. Кроме того, некоторые канадцы, в особенности франкоканадцы, сочли, что Канада уже выполнила свой долг.

Война на внутреннем фронте велась энергично, хотя порой казалось, что обстановка там была столь же непростой и хаотичной, как на передовой. Естественно, она потребовала беспрецедентного вмешательства правительства в жизнь канадцев. «Враждебных иностранцев» заставили зарегистрироваться, а кроме того, их травили ура-патриоты. Действительно, по мере продолжения войны и возрастания потерь враждебность по отношению к «иностранцам» усиливалась — все это создавало соответствующую атмосферу для принятия в 1917 г. оппортунистского с точки зрения политики решения лишить этих людей права голоса.

Экономика военного времени требовала гораздо больше усилий, чем внутренняя безопасность. Финансы были нужны и в стране, и за ее пределами. Было напечатано большое количество новых денег (банкнот доминиона); были сделаны новые займы сначала в Лондоне, а затем в Нью-Йорке, а основную статью доходов правительства составляли увеличенные тарифы. В 1915 г. правительство обратилось к крупным и мелким канадским инвесторам и начало первую из нескольких успешных кампаний «Займы победы»[368]. В 1916 г. министр финансов залез в политически чувствительную сферу прямого налогообложения: был введен небольшой налог на прибыль предприятий, а в следующем году — подоходный налог. При этом подчеркивалось, что подоходный налог является временным явлением военного времени, чем-то вроде «воинской повинности для богатых». В экономике, находившейся с 1913 г. в состоянии застоя, потребности войны почти незамедлительно привели к инфляции. Быстрыми темпами росло производство, особенно снарядов и вооружения. Комитет по военным закупкам и Комитет по снарядам контролировали закупки военного снаряжения, хотя ни тот ни другой не смогли избежать фаворитизма и коррупции. Более эффективной оказалась деятельность Имперского управления по военному снаряжению (Imperial Munition Board) под руководством энергичного Джозефа Флейвелла (успешно занимавшегося поставками фасованного мяса). Все вышеперечисленные организации были только первыми примерами государственного вмешательства в рынок. Не менее важным было учреждение в 1917 г. Управления зерновых контролеров (Board of Grain Controllers), это был шаг, предпринятый в ответ на резкий взлет цен на канадские зерновые. Нужно было стабилизировать цены и взять под контроль распределение. Обе эти задачи были выполнены таким образом, что многие фермеры решили, что Управление зерновых контролеров, организованное для снижения цен во время инфляции, может, напротив, поддерживать их на высоком уровне в другое время. Кроме данных мер был также введен контроль над потреблением топлива и продовольствия с целью обеспечения их экономного использования и хранения.

Еще одной, хотя и далеко не новой проблемой были финансовые трудности слишком разветвленной железнодорожной сети, во время войны они достигли критических пропорций. Возможно, никогда еще железные дороги не имели такого значения, как в этот период, так как без них невозможно было перевозить людей и военное имущество, в которых так нуждалась армия. В то время как это увеличило доходы от перевозок, выросли также и затраты, особенно на новый подвижной состав. К концу 1915 г. компании «Кэнэдиэн Нозерн» и «Гранд Транк Пасифик» буквально оказались на грани банкротства. Для правительства Бордена это явилось серьезным испытанием, поскольку консерваторы уже давно критиковали эти «либеральные» железные дороги. Более того, правительство знало, что могущественная компания «Кэнэдиэн Пасифик Рейлуэй» была решительно настроена против помощи, оказываемой ее соперникам. Однако банкротства этих компаний нельзя было допустить в связи с тем, что это поставило бы под угрозу связанные с ними учреждения, например Коммерческий банк. В 1916 г. данным компаниям было предоставлено временное финансирование и была назначена комиссия по расследованию. Впрочем, эти меры не способствовали решению проблемы, и перед лицом еще одного кризиса правительство инициировало перевод компаний в общественную собственность, подчинив «Гранд Транк Пасифик», «Кэнэдиэн Нозерн» и «Нэшнл Трансконтинентал» назначенному правительством совету попечителей. Затем в этом же году все эти компании стали собственностью правительства, а акционеры получили слишком большую с точки зрения многих канадцев компенсацию за собственность, которая и так уже была щедро субсидирована за счет налогоплательщиков. Хотя на этом проблемы правительства, связанные с железными дорогами, не закончились, с помощью вышеупомянутых мер была заложена основа Канадской национальной железнодорожной системы. Эти действия были продиктованы потребностями военного времени, но далеко не все канадцы приветствовали их, а правительство Бордена больше критиковали, чем ему доверяли. Деловые круги Монреаля долго не могли забыть того, что с их точки зрения представляло собой фаворитизм в пользу финансовых интересов Торонто.

Оживление экономики в военное время дало канадцам больше возможностей получить работу, хотя зимой 1914/15 г. безработица оставалась высокой. Однако к осени 1915 г. ситуация изменилась, зарплаты начали расти, как, впрочем, и стоимость жизни. Поскольку рабочей силы требовалось все больше, все больше женщин начинало трудиться в промышленности, включая те тысячи канадок, которые были заняты на фабриках по производству оружия и боеприпасов в последние годы войны. Стало очевидно, что на фермах, в учреждениях, на транспорте и во многих других сферах женщины могут эффективно заменять мужчин, которые доминировали в промышленности до войны и которых теперь стало не хватать. Политика правительства в области рабочей силы была довольно невнятной. Предпринимались некоторые усилия по установлению стандарта справедливой зарплаты в государственных контрактах, хотя Джозеф Флейвелл был против его использования в контрактах, заключенных Имперским управлением по военному снаряжению. Была введена обязательная регистрация рабочей силы, а летом 1918 г. признано право создавать профсоюзы и заключать коллективные договоры, однако проведение забастовок и локаутов запрещалось. Рабочие получали некоторую выгоду от рынка труда военного времени, на котором спрос превышал предложение, однако большую часть их заработков съедала инфляция. Ограничения забастовок, а также тот факт, что многим работодателям доставались огромные барыши от военных контрактов, привели к тому, что во многих крупных городах к концу войны среди рабочих начало нарастать беспокойство.

Новый виток конфликта культур

Хотя Канада начала войну как единая и уверенная в себе нация, потребности и переживания военного времени усилили этнические, классовые и региональные трения, наметившиеся еще в предвоенные годы. Из-за разногласий по поводу школ для меньшинств и отношений с Британской империей неизбежно возник в военные годы более ожесточенный спор между франко- и англоканадцами, спор, разделивший страну сильнее, чем когда бы то ни было со дня казни Луи Риэля в 1885 г.

Этот конфликт возобновился по двум причинам. С 1913 г. в Онтарио усиливались серьезные разногласия по поводу прав франкоязычных канадцев на образование. В этом же году Министерство образования этой провинции выпустило циркуляр, известный как «Правило 17» («Regulation 17»), целью которого было урезать права франкоговорящих жителей Онтарио на получение образования на их родном языке. В своем стремлении улучшить качество образования в их школах, и в частности поднять уровень обучения английскому языку, правительство Онтарио затронуло очень чувствительный вопрос. Быстрый рост франкоязычного населения Онтарио усилил страхи местных оранжистов, видевших в этом угрозу для их протестантской провинции. В то же время по иронии судьбы англоговорящие католики стали выражать озабоченность тем, что французский язык скоро будет основным языком их Церкви. Объединившись, эти две обычно враждовавшие друг с другом группы стали оказывать давление на правительство Онтарио, чтобы ограничить использование французского языка в школах провинции. Оранжист Ховард Фергюсон, который стал премьер-министром провинции в 1920-е гг., выразил мнение этих групп, заявив, что «двуязычная система способствует изоляции рас. Она внедряет в юные умы идею расовых различий и препятствует смешению различных элементов, составляющих население страны. <…> Опыт Соединенных Штатов, где национальная школьная система признает только один язык, наглядно доказывает мудрость этой системы». Франкоканадцы провинций Онтарио и Квебек гневно отвергли точку зрения Фергюсона.

Спор о школах Онтарио уже сам по себе был достаточно серьезной проблемой, но в накаленной атмосфере военного времени он превратился в трагедию. К 1915 г. отношения между франко- и англоканадцами становились все более напряженными из-за взаимных обвинений по вопросу поступления на военную службу, что привело к обострению дискуссии о том, насколько велик вклад в войну франкоканадцев. Уровень риторики достиг опасной высоты, когда националисты вроде Анри Бурасса стали заявлять о том, что настоящая война происходит не в Европе, а в Онтарио, где «боши»[369] угрожают правам меньшинств. По мере того как повышался градус дискуссии, в нее втягивались федеральные политики. Когда Борден, сопротивляясь давлению со стороны своих сторонников из Квебека, отказался поддержать своих соратников по Консервативной партии из Онтарио, в начале 1916 г. либералы вынесли этот вопрос на рассмотрение парламента. В голосовании по вопросу о том, следует ли призвать власти Онтарио соблюдать законные права проживающих в провинции меньшинств, обе политические партии разделились по лингвистическому признаку: квебекские консерваторы поддержали это предложение, а западные либералы порвали со своей партией. Хотя в конечном итоге суды вынесли постановление, отклоняющее иск франкоговорящих жителей Онтарио, а папа римский призвал канадских католиков не накалять обстановку, дело было уже сделано. Страна разделилась на два лагеря, и вскоре разногласия усилились еще больше.

Как только затихли споры о языке, началась полемика по поводу зачисления на военную службу. К началу 1916 г. количество набранных в армию добровольцев резко сократилось. Первый всплеск патриотического энтузиазма прошел. Внутренняя потребность в рабочей силе возросла, а безработица исчезла. Сыновья фермеров, которые всегда шли на военную службу менее охотно, чем их городские собратья, были нужны на фермах, чтобы производить продовольствие, столь необходимое армии союзных держав. Но даже если принять во внимание все эти факторы, было очевидно, что Квебек заметно отставал по числу поступивших на военную службу. Франкоканадцы никогда не разделяли энтузиазма своих англоговорящих соотечественников относительно войны; у них не было эмоциональной привязанности к Великобритании, да и со светской Францией их мало что связывало. Они соглашались с тем, что, являясь частью империи, необходимо участвовать в войне, но это участие должно было быть добровольным. К этому нужно добавить языковой фактор. Французский язык не только подвергался нападкам в Онтарио, он, кроме того, имел низкий статус в вооруженных силах, где, за исключением одного наспех сформированного батальона, господствовал английский. На английском языке говорил командный состав, в котором почти не было франкоговорящих офицеров. Естественно, у франкоканадцев было меньше стимулов участвовать в войне, чем у англоканадцев.

Каковы бы ни были причины сокращения набора в армию, факт растущих потерь на фронтах отрицать было нельзя. Что могло сделать правительство Бордена? Совершенно очевидно, что речи не было о том, чтобы уменьшить обязательства Канады перед Великобританией. В течение войны Борден настаивал на полноценном участии в ней Канады и на том, что Канаде следует иметь голос в определении общей политики. Чтобы эти притязания воспринимались всерьез, всерьез нужно было и участвовать в войне. Однако в то же время Борден неоднократно обещал, что набор в армию будет добровольным. К весне 1917 г., когда до окончания войны было еще далеко, он был вынужден как-то решать эту трудную проблему, порожденную его противоречивой политикой.

Война требовала выработки новой политики набора в армию, а трудная ситуация внутри страны требовала, чтобы в соответствии с этой новой политикой военная служба стала обязательной. К 1916 г. популярность правительства консерваторов резко снизилась. Консерваторов обвиняли в скандалах и злоупотреблениях, в том, что в военной экономике участвовали «полковники от политики», а также в том, что Центральная Канада, особенно Онтарио, получала преимущества в распределении военных заказов. Все больше становилось критиков, утверждавших, что война ведется недостаточно энергично. Казалось, «политика» взяла верх над «патриотизмом». Многие полагали, что решить проблему можно с помощью коалиционного правительства, которое отставит политику в сторону и выиграет войну. Такое правительство могло бы также ускорить реформы, например ввести «сухой закон», дать избирательные права женщинам, отменить патронат.

Падение популярности консерваторов становилось все более очевидным: после 1914 г. ни в одной провинции, где проходили выборы и где у власти находились консерваторы, им не удалось переизбраться. В 1916 г. либералы согласились с тем, что работа парламента будет продлена на один год, однако они не собирались соглашаться с этим вторично, и таким образом в 1917 г. федеральные выборы стали реальностью. Консерваторы могли победить на них только при условии проведения радикальных кадровых перестановок и изменения политического курса. К началу 1917 г. Роберт Борден пришел к мысли, что решить имеющиеся политические проблемы и проблемы, связанные с набором в армию, можно с помощью создания коалиционного правительства. Всеобщая воинская повинность для службы за пределами Канады была абсолютно необходима; коалиция вывела бы этот вопрос из-под огня яростных дискуссий, а консерваторы сохранили бы себе места в правительстве рядом с либералами. Камнем преткновения стал сэр Уилфрид Лорье, отвергавший идею коалиции по той причине, что он не мог согласиться с всеобщей воинской повинностью. Лорье был убежден, что если ее ввести, Квебек просто отойдет к Бурасса. Возможно, он также был уверен, что либералы смогут вернуться к власти, пользуясь непопулярностью консерваторов и действуя сообща. Однако в рядах его партии не было единства — на многих англоговорящих либералов оказывалось сильное давление, чтобы заставить их поддержать всеобщую воинскую повинность. Их желание поддержать коалицию без Лорье и без Квебека заметно усилилось после одобрения двух важных изменений в законодательство о выборах. Закон об избирателях-военнослужащих (Military Voters Act)[370] предусматривал голосование военных как внутри страны, так и за ее пределами, причем там, где военнослужащие не могли определить своей принадлежности к какому-либо избирательному округу, им разрешалось голосовать «за» или «против» правительства, при этом их голоса распределялись чиновниками избирательных комиссий. Закон о выборах военного времени (Wartime Elections Act) лишал избирательных прав жителей Канады, подпадавших под весьма широкое определение прибывших из «враждебных» стран после 1902 г.; также согласно этому акту право голоса получали женщины, имевшие родственников, находившихся на военной службе. Ситуация явно благоприятствовала тем кандидатам, которые поддерживали всеобщую воинскую повинность. Англоговорящие либералы бросились под знамена коалиции, оставив позади Лорье и Квебек. Последним шагом, способствовавшим обеспечению нужного результата на выборах, было обещание правительства освободить от обязательной военной службы сыновей фермеров.

Результат зимних выборов, проходивших на фоне ожесточенной борьбы, был практически предрешен. В англоговорящей Канаде полную победу с помощью голосов военных одержали юнионисты — так называли себя кандидаты коалиции. Квебек остался верен Лорье, в поддержку которого агитировал даже его старый противник Бурасса. Страна была расколота, несмотря на то что распределение голосов избирателей было не столь асимметричным, как разделение мест в парламенте. В начале 1918 г. в Квебеке периодически происходили волнения, и в некоторые беспокойные районы были введены войска[371]. В провинциальной легислатуре стали обсуждать двусмысленную сформулированную сецессионистскую резолюцию, однако она была снята еще до голосования. По мере того как война подходила к концу, спокойствие восстанавливалось, но горечь не уходила. Затем весной 1918 г., когда произошло крупномасштабное наступление немцев на Западном фронте, было отменено освобождение сыновей фермеров от воинской службы. Это было сделано как раз тогда, когда они были больше всего нужны для работы в сельском хозяйстве, — еще одна обида, ожидавшая отмщения после войны. В конце концов, было набрано почти все предусмотренное количество новобранцев, Компьенское перемирие, заключенное 11 ноября 1918 г., означало, что лишь немногие из них приняли участие в боевых действиях. Таким образом, введение всеобщей воинской повинности мало что дало на фронте, тогда как политические последствия этого шага были огромными.

1917 год ознаменовался разногласиями в сфере культуры и политическим подъемом. Этот год завершился катастрофой, в которой было что-то символическое. Утром 6 декабря в гавани Галифакса бельгийский вспомогательный корабль «Имо» столкнулся с французским военным транспортом «Монблан». Взрывной столб в милю высотой разрушил промышленный район Галифакса площадью более 2,25 кв. миль. За взрывом последовала огромная приливная волна и сильнейший пожар, поглотившие административные здания, жилые районы и систему дорог. Около 1,6 тыс. жителей Галифакса погибли, приблизительно 9 тыс. человек было ранено и более 25 тыс. потеряли свои дома или понесли большой ущерб от разрушений. Общий урон оценивался в 35 млн долл. Под угрозой новых взрывов на военных складах главной верфи был эвакуирован почти весь город, и только несколько месяцев спустя жизнь в Галифаксе вошла в прежнее русло.

Эта катастрофа, произошедшая на территории их страны, как ничто иное, показала канадцам, какой разрушительной силой обладает современное вооружение. Писатель Джон Хью Макленнан[372], переживший взрыв в Галифаксе в десятилетнем возрасте, навсегда вписал эти трагические события в историю канадской литературы, запечатлев их в своем первом романе «Барометр поднимается» («Barometer Rising», 1941).

Итоги войны

Годы войны доказали, что сэр Роберт Борден, получивший рыцарское звание в 1914 г., был эффективным лидером. Его правительство в целом успешно руководило военными усилиями, учитывая масштабы войны и неопытность канадцев в таких делах. Юнионистское правительство провело ряд реформ, которых так долго ждали, особенно в Английской Канаде, — введение «сухого закона», предоставление избирательных прав женщинам, а также реформу государственной службы. Однако главные достижения Бордена относились к международным делам. Во время войны он постоянно настаивал на том, чтобы Великобритания признала роль Канады и других доминионов, позволив им участвовать в принятии решений по вопросам, непосредственно касавшимся военной политики. Вначале британцы чинили этому препятствия. Но когда в 1916 г. премьер-министром Великобритании стал Дэвид Ллойд Джордж, он пригласил представителей доминионов в Лондон, имея на то свои собственные причины. Там в 1917 г. состоялась встреча Имперского военного кабинета, в состав которого вошли премьер-министры доминионов. В том же году на Имперской конференции была принята резолюция, составленная Робертом Борденом и Яном Христианом Смэтсом[373] из Южной Африки, согласно которой формирование имперской политики после войны должно было проходить на основе «постоянных консультаций» с доминионами. Хотя данная резолюция была довольно расплывчатой, она представляла собой шаг к усилению роли Канады в выработке внешнеполитического курса. Еще один шаг был сделан, когда Борден присоединился к британской делегации на Парижской мирной конференции 1919 г. и Канада подписала Версальский мирный договор, ознаменовавший окончание войны с Германией. За этим логически последовало членство в новой Лиге Наций, хотя никто толком не знал, как можно совместить единство империи, «постоянные консультации» и представительство каждого доминиона.

Длительное пребывание Бордена на Парижской мирной конференции и явная утрата им интереса к внутренней политике означали, что составлять планы по демобилизации и послевоенному восстановлению должны были его соратники. Им также нужно было попытаться перестроить Консервативную партию. Задачи были грандиозными. Была разработана схема выдачи земельных участков демобилизованным солдатам, назначены пенсии, и солдаты стали постепенно возвращаться к мирной жизни, нередко вытесняя женщин, занятых в промышленности и на других работах во время войны. Присутствие этих демобилизованных солдат, у которых часто не было определенных занятий, способствовало росту в течение месяцев социальной напряженности во многих частях страны сразу после заключения Перемирия.

Волнения и недовольство были особенно характерны для рабочей среды: наслушавшись в военное время речей о том, что конфликт в итоге приведет к улучшению ситуации в Канаде, рабочие теперь с нетерпением ждали выполнения этого обещания. Многие из них полагали, что, несмотря на рост зарплаты во время войны, их жизнь вряд ли стала лучше из-за инфляции. Другие вспоминали о жестокой безработице предвоенных лет, многие были недовольны запретом забастовок. И конечно же, рабочие хотели внести свой вклад в строительство того дивного нового мира[374], о котором так много говорили реформаторы всех мастей. Их мотивы могли быть различными, но обычно они не шли дальше увеличения зарплаты и улучшения условий труда, однако весной 1919 г. рабочие по всей стране были полны решимости заявить о себе.

Хотя в то время забастовки происходили повсюду — от Ванкувера до Галифакса и в некоторых городах радикалы говорили о всеобщей забастовке и даже о революции, самая впечатляющая демонстрация рабочей солидарности имела место в Виннипеге с 15 мая по 25 июня. Буквально все трудящиеся этого города откликнулись на призыв Виннипегского профессионального и рабочего совета к всеобщей забастовке, чтобы поддержать рабочих металлургических заводов, работодатели которых отказывались признавать их профсоюз и повышать им зарплату. Работодатели Виннипега и поддерживавшие их представители среднего класса объединились в Комитет граждан, во главе рабочих стоял Забастовочный комитет; эмоции и страсти накалялись. На фоне революции в России руководители забастовки свободно рассуждали о «революции», а их противники злобно бормотали что-то о «Советах и большевиках», «грубых восточноевропейцах» и иностранных агитаторах[375]. Постепенно эта драма приближалась к жестокой развязке.

Федеральные, провинциальные и муниципальные правительства пришли к выводу, что забастовка представляет угрозу для существующего строя. Чтобы ликвидировать эту угрозу, полиция и войска, прикрываясь Законом о мятеже (Riot Act), разгоняли мирные демонстрации. Естественно, не обошлось без жертв; были произведены аресты, несколько «иностранцев» было депортировано. Забастовка прекратилась. Хотя некоторых руководителей забастовки, включая таких активных сторонников социальных реформ, как Джон Ш. Вудсворт и Абрахам А. Хипс, посадили в тюрьму, вынести им обвинение в подрывных и революционных действиях не удалось. Несмотря на то что забастовка не принесла никаких конкретных результатов, она все-таки убедила рабочий класс Виннипега в необходимости политической деятельности, и на последующих провинциальных и федеральных выборах рабочие смогли провести своих представителей в парламент. Их присутствие там показало, что политика в Канаде изменилась коренным образом.

Неоднозначная культура века урбанизации

Если Стивен Ликок в своих сатирических рассказах уловил дух страны, переходившей из аграрной стадии в урбанистическую, то многие другие писатели и художники Канады выступали против этих перемен. В Квебеке художественная проза и поэзия продолжали разрабатывать хорошо известные темы сельских добродетелей и декаданса городской жизни. Французскому писателю Луи Эмону удалось выразить это лучше других, и франкоканадские писатели последовали за ним, восхваляя сельские и религиозные ценности в то самое время, когда в провинции Квебек происходили большие перемены. Поэзия и во Французской, и в Английской Канаде только что освободилась от влияния романтизма XIX в. Поэт Арчибальд Лампман, автор стихотворения «Город смерти» («The City of the End of Things»), в котором он предупреждал о бедах империализма, безвременно скончался в 1899 г. Дункан Кемпбелл Скотт, единственный из последователей Лампмана, шел в ногу с новым веком, это особенно ощущалось в его стихотворениях о трагедии индейцев. Популярностью пользовалась поэзия Блисса Кармана и сэра Чарльза Дж. Д. Робертса, романтический оптимизм которого часто превращался в сентиментальность; многих читателей и слушателей также привлекали идиллии Полин Джонсон, дочери англоканадки и индейца племени мохоук. Широкое признание завоевали моралистические истории Нелли Маккланг, рассказы о животных Эрнеста Сетон-Томпсона, и прежде всего романы Ральфа Коннора (литературный псевдоним священника Чарльза У. Гордона), написанные в духе воинствующего христианства и проникнутые патриотическими настроениями. Роман «Энн из Грин Гейблз» («Anne of Green Gables»)[376] Люси Мод Монтгомери, опубликованный в 1908 г., сразу получил известность, так же как и многие из его семи продолжений. Что касается франкоязычной литературы, то Жан Шарбонно и Альбер Лозо продолжали в своей поэзии романтическую традицию. Только в трагической фигуре Эмиля Неллигана, чьи произведения перекликаются со стихами Бодлера и Рембо, присутствовал символизм, характерный для поэзии того времени.

В живописи Канада также в значительной степени оставалась вдали от тех важных тенденций, которые должны были вскоре стать главенствующими в современном искусстве. Очаровательные полотна на пасторальные темы Горацио Уокера, Хомера Уотсона, Мориса Каллена и Кларенса Ганьона свидетельствовали о том, что новые течения обходили стороной канадскую живопись. Гений Озиаса Ледюка, проявившийся как в росписи церквей, так и — гораздо сильнее — в натюрмортах, оставался почти незамеченным. Постимпрессионистские пейзажи Джеймса У. Морриса, жившего и работавшего в добровольном изгнании во Франции, не вызывали большого интереса. Однако после 1910 г. в канадской живописи появились признаки тех новых тенденций, которые будут доминировать в послевоенные годы. Том Томсон, А.Я. Джексон и Лорен Харрис нашли новый образ канадской природы. На смену пасторальному романтизму предыдущего поколения пришли яркие краски и причудливые формы. Эти художники считали, что для изображения природы смелой и сильной новой нации нужно как раз такое смелое и сильное искусство. Тем не менее на их картинах возникали главным образом места, которые находились далеко от новых городских и промышленных центров. Их привлекали залив Джорджиан-Бей, Алгонкинский провинциальный парк[377] и Алгома[378]. Подобно тому как сотни преуспевающих горожан каждое лето устремлялись на север, где они селились в лагерях и коттеджах, чтобы совершить пешие прогулки, пойти в горы и поплавать под парусом вдали от напряженной городской жизни, эти новые художники видели квинтэссенцию духа новой Канады в дикой природе. Новое общество казалось им слишком беспокойным и материалистичным. В 1910 г. А.Я. Джексон так выразил свою тревогу по поводу кардинальных изменений, происходивших тогда в Канаде:

Художники, привнесшие в канадскую живопись значительную модернистскую тенденцию и отошедшие от копирования действительности, испытывали тоску по прошлому и тем не менее оставались патриотами. Возможно, именно это объясняет, почему живопись этого направления после короткой борьбы с традиционными вкусами быстро заняла ведущее положение в канадском изобразительном искусстве.

До Первой мировой войны научные, медицинские и технологические исследования проводились в основном в университетах. Исследования в области сельского хозяйства велись с 1880-х гг. на экспериментальных станциях, а созданная в 1909 г. Комиссия по сохранению людских и природных ресурсов (Conservation Commission) осуществляла надзор в самых разных сферах, от выращивания устриц и возобновления лесонасаждений до городского планирования. Однако война убедила политиков в том, что значимость науки и технологий такова, что они требуют более централизованного и скоординированного подхода. Это привело к созданию в 1916 г. Национального научноисследовательского совета (ННИС — National Research Council). Это федеральное учреждение несло ответственность за материальнопроизводственное снабжение и финансирование научных разработок в университетах. И только в 1928 г. Генри Маршаллу Тори (президенту этого совета в 1923–1935 гг.) удалось добиться создания в Оттаве национальной лаборатории, где состоявшие в ее штате ученые могли проводить фундаментальные и прикладные исследования.

И тем не менее самое значительно достижение Канады в области науки свершилось не в рамках ННИС, а в плохо оборудованных лабораториях медицинского факультета Университета Торонто. Это было открытие инсулина, сделанное в 1921–1922 гг. группой ученых в составе Фредерика Бантинга, Чарльза Беста, Джеймса Б. Коллипа и Дж. Дж. Р. Мак-леода[379]. Идея использования инсулина как средства контроля уровня сахара в крови принадлежала Бантингу, и в 1923 г. он вместе с доктором Маклеодом получил Нобелевскую премию по физиологии и медицине. Но поскольку Бантинг не признавал тот вклад, который сделали в это открытие Маклеод и Коллип, он решил разделить полученные деньги с Бестом. Пройдет много времени, прежде чем Канада снова достигнет подобного международного признания в области науки.

Двадцатые годы — десятилетие иллюзий

1920-е годы в Канаде, так же как и везде, были периодом оптимизма и надежд, закончившимся крушением иллюзий и экономическим кризисом. Причинами этого кризиса были политическая нестабильность и неравномерное экономическое развитие в течение первого послевоенного десятилетия. И все же именно в это десятилетие страна обрела новое место на международной арене и в мире культуры.

Порожденный войной большой спрос на канадскую продукцию способствовал подъему, продолжавшемуся в большинстве отраслей и в 1920-х гг. Сравнительно дешевые кредиты, ставшие доступными сразу после войны, и потребительская лихорадка, во время которой канадцы скупали товары, являвшиеся во время войны дефицитом, породили высокую инфляцию. Но этот пузырь быстро лопнул. К 1922 г. объем национальной экономики значительно сократился, а безработица резко выросла. Падение цен особенно сильно ощущалось в сельскохозяйственном секторе, где цены на пшеницу, например, в период с 1920 по 1922 г. упали на 60 %. Резко снизились также цены на пиломатериалы, рыбу, железо и сталь. Больше всего от этого пострадали Приморские провинции и прерии.

В некоторых районах Приморских провинций, особенно в Галифаксе, военные годы были отмечены небывалым процветанием, хотя и весь регион в целом получал выгоду от возобновившейся экспортной торговли. Даже трагический взрыв в Галифаксе имел свою позитивную сторону, так как он привел к росту строительной активности. Однако после 1920 г. текущие показатели буквально во всех сферах производства резко снизились, и эта кризисная тенденция продолжалась до 1925 г. Особенно сильно сократились продажи угля и железа, что привело к высокой безработице на острове Кейп-Бретон. В 1920-х гг. там постоянно случались конфликты с забастовками, локаутами, штрейкбрехерством и привлечением милиции для предотвращения насилия. В Атлантических провинциях, как нигде в Канаде, экономическая реорганизация была очень трудной; на долю этих провинций не выпало даже тех эпизодических периодов процветания, которые случались в других частях страны. Увеличение стоимости фрахта морских перевозок, слияние Межколониальной железной дороги с Канадской национальной железной дорогой («Кэнэдиэн Нэшнл») и перемещение части железнодорожной инфраструктуры из Приморских провинций в Центральную Канаду — все это имело пагубное влияние на восточные провинции. Доступ на зарубежные рынки сократился, а изменения в транспортной системе сделали доступ в Центральную Канаду более дорогостоящим. В этих жестких экономических условиях развернулось бурное движение за «права Приморских провинций», которое стало главным в их политической жизни в 1920-е гг.

В первые послевоенные годы экономическая ситуация в провинциях, расположенных в прериях и ставших перед Первой мировой войной центром экономического подъема, была очень неустойчивой. После войны цены на пшеницу резко упали, но это падение было отчасти компенсировано выросшими урожаями; в то же время сельскохозяйственные издержки быстро выросли. Покупательная способность фермеров в первой половине 1920-х гг. снизилась на 50 %, но затем она снова выросла, и до катастрофы 1929 г. сельское хозяйство оставалось вполне прибыльным. В течение этого периода фермеры несли на себе груз фиксированных цен, что сделало их чрезвычайно уязвимыми, когда рынки обвалились: финансирование строительства дорог, школ и других насущных потребностей в плохо развитых районах требовало высоких налогов; после прекращения почти бесплатного распределения участков[380] поселенцам цены на землю стали расти, трактора, сепараторы и молотилки стоили очень дорого. В 1926–1931 гг. количество тракторов на фермах прерий увеличилось с 50 до 82 тыс., уборочных комбайнов — с нуля до 9 тыс. и грузовиков — с 6 до 22 тыс. штук. Эти машины были не просто удобными — они были необходимы, так как с их помощью можно было обрабатывать большую территорию и, следовательно, получать более высокую прибыль. Этому же способствовали новые, более урожайные сорта пшеницы, а открытие пароходного сообщения по Панамскому каналу обеспечивало более дешевые перевозки. Но увеличение парка сельскохозяйственных машин и укрупнение ферм часто означало увеличение затрат и долгов.

Эти накапливавшиеся проблемы были отчасти замаскированы очевидным процветанием конца 1920-х гг. Сельское хозяйство прерий внесло свой вклад в этот экономический подъем, поскольку в мире вырос спрос на зерновые и доля Канады на этом рынке возросла. Нужно также учитывать тот факт, что Европа и Советский Союз очень медленно выходили на довоенный уровень производства сельскохозяйственной продукции. В эти годы расширился ареал сельскохозяйственного производства и возобновилась иммиграция, дойдя до реки Пис-Ривер и других районов на севере Альберты и Британской Колумбии. В экономике прерий также произошла некоторая диверсификация: в Манитобе и Британской Колумбии начали строить гидроэлектростанции, в Альберте приступили к добыче сырой нефти. Возобновилось железнодорожное строительство, включая завершение вызвавшей много споров ветки до Гудзонова залива. Однако основой жизни прерий оставалось сельское хозяйство.

Ставшие промышленными центрами провинций Онтарио и Квебек значительно выиграли от роста спроса в военные годы. После войны этот рост продолжался. В списке ведущих статей экспорта после пшеницы и муки шли газетная бумага и древесная масса, цветные металлы и золото, существенная часть которых поставлялась из недавно заселенных районов двух центральных провинций, а также из Британской Колумбии. Кроме того, объем выпускаемой продукции увеличила обрабатывающая промышленность Центральной Канады — здесь лидировали целлюлоза и бумага, пиломатериалы, сельскохозяйственная техника, прокатные станы и сталеплавильные печи, хотя к 1929 г. также существенно возросла роль производства цветных металлов, металлопроката и электротоваров. По-прежнему большое значение имело производство автомобилей, резины и фасованного мяса. В основе промышленного роста в Центральной Канаде лежали низкие цены на энергоносители, что сделало возможным производство алюминия в районе реки Сагеней[381] и никеля в городе Садбери (провинция Онтарио). Как и раньше, Квебек сильно зависел от тех отраслей промышленности, в которых использовались большие объемы сырья, а также от тех, которые требовали значительных трудовых ресурсов, таких как текстильная и кожевенная промышленность. В отличие от Квебека промышленность Онтарио становилась все более специализированной и разнообразной, осваивая производство автомобилей и запасных частей к ним, электрических приборов и инструментов.

Экономический рост 1920-х гг., особенно во второй половине этого десятилетия, вновь сопровождался развитием городов и ростом их населения. По данным переписи 1921 г., за 10 лет население Канады выросло почти на 22 %, достигнув цифры 8 787 749 человек. Еще через 10 лет произошел очередной скачок на 18 %, и население страны перевалило за 10 млн человек. Впрочем, население главных городов росло еще быстрее: Монреаля — на 38 %, Торонто — на 32 %, Ванкувера — на 48 % и Виннипега — на 24 %. Тот факт, что население Виннипега отставало в своем росте от населения Ванкувера, говорит о многом. Не менее важным был и рост центра автомобильной промышленности — города Виндзора в южной части Онтарио, его население в 1920-х гг. увеличилось на 56 %. В противоположность этому города Приморских провинций практически не росли, что являлось отражением экономического застоя в регионе.

Таким образом, экономика всех регионов страны, за исключением Приморских провинций, вступила в послевоенный период без каких-либо крупных потрясений. Однако в некоторых секторах ощущались серьезные проблемы, вызванные большим долгом и зависимостью от зачастую непредсказуемого международного рынка. Действительно, именно в открытости канадской экономики коренились как ее сильные стороны, так и ее слабости. Эти качества — открытость и изменчивая природа — проявились в 1926 г., когда Соединенные Штаты заменили Великобританию в качестве крупнейшего иностранного инвестора Канады. Менее заметным был переход от долгов по облигациям в железнодорожном транспорте и промышленном производстве к прямым инвестициям в горнодобывающую промышленность, производство целлюлозы и бумаги, бензина, а также в другие отрасли, сопряженные с высоким риском при добыче природных ресурсов. Долг по облигациям представлял собой подлежащий выплате заем, прямые инвестиции означали собственность. Канада не стала менее зависимой от иностранных денег, чем это было в прошлом, но изменившиеся условия инвестирования постепенно все больше и больше втягивали этот британский доминион в сферу влияния Соединенных Штатов.

Необычная политика

Конец Первой мировой войны существенно изменил политическую жизнь Канады. И юнионисты, и либералы стояли перед необходимостью перегруппировки и реорганизации своих сил. В начале 1919 г. скончался сэр Уилфрид Лорье. Он оставил партию, раздираемую противоречиями военного времени, и не оставил очевидного преемника. Чтобы обрести его, либералы созвали свой первый в истории страны съезд по выбору лидера партии. В августе делегаты собрались в Оттаве и выбрали молодого Уильяма Лайона Маккензи Кинга, предпочтя его пожилому У.С. Филдингу. У.Л. Маккензи Кинг был солидарен с Лорье по вопросу всеобщей воинской повинности, а Филдинг — нет, и квебекские делегаты это запомнили. Казалось, Маккензи Кинг принадлежал к поколению нового века — он имел докторскую степень по политической экономии, сделал успешную карьеру на государственной службе, был специалистом в области урегулирования трудовых конфликтов в промышленности. Политический опыт Маккензи Кинга был небольшим — он проработал менее трех лет в последнем кабинете Лорье и несколько лет находился на организационной работе. Но у него было острое политическое чутье, безмерные амбиции и мощное ощущение своего предназначения. Маккензи Кинг верил, что у него есть божественное призвание к политическому лидерству, и никогда не забывал, что приходится внуком Уильяму Лайону Маккензи, лидеру инсургентов 1837 г. Всегда осторожный и скромный, Маккензи Кинг в результате своего христианского воспитания и общения с сэром Уилфридом Лорье усвоил, что ключом к успеху в канадской политике являются примирение и компромисс. Чтобы умиротворить хаотичный мир политики 1920-х гг., этому знатоку проблем в сфере трудовых отношений понадобились все его способности, особенно когда его главной заботой стали скорее фермеры, а не рабочие.

В первые послевоенные годы новый лидер появился и у юнионистов. Как только Роберт Борден после некоторых колебаний принял наконец решение уйти в отставку, его преемником на совещании юнионистов был избран Артур Мейген. Он резко отличался от лидера либералов Маккензи Кинга. Этот адвокат из Манитобы был самым лучшим заместителем Бордена, он готовил и защищал некоторые наиболее противоречивые проекты юнионистского правительства[382]. Мейген был очень искусным спорщиком, мастером насмешек, человеком, который вряд ли знал, что такое примирение. Он тоже был честолюбивым и не менее уверенным в своей правоте, чем Маккензи Кинг, хотя говорил об этом намного больше последнего. Мейген презирал нового лидера Либеральной партии, которого знал со времени учебы в Университете Торонто, и это чувство было взаимным.

Маккензи Кинг и Мейген столкнулись с одним и тем же вызовом — растущей воинственностью фермерского движения. Уже в 1919 г., после отказа юнионистского правительства произвести некоторые снижения тарифов, ряд юнионистов из западных районов порвали с правительством. Этой группой руководил уроженец Манитобы Томас А. Крерар, работавший в компании производителей зерна «Грейн Гроуэрс Грейн Компани» («Grain Growers’ Grain Company»), а в 1917 г. ставший членом юнионистского кабинета. Крерар не был радикалом, но он был убежден, что протекционистский тариф был для фермеров неоправданно тяжелым бременем, и поэтому политический курс партии нужно перестроить, нацелив его на решение проблемы тарифа. Фермеров призвали сплотиться под знаменами провозглашенной в 1918 г. Канадским советом по сельскому хозяйству (Canadian Council of Agriculture) «новой национальной политики». Именно этот почти спонтанный протест фермеров против обеих старых партий вознес Крерара на место лидера нового движения — Национальной прогрессивной партии (НПП)[383]. В 1919 г. организация «Объединенные фермеры Онтарио» пришла к власти в своей провинции с помощью ряда членов Независимой рабочей партии Онтарио (Independent Labour Pary of Ontario). Вскоре этому примеру последовала Альберта, а фермеры Саскачевана и Манитобы успешно контролировали работу своих провинциальных правительств. Теперь нужно было достичь баланса сил в Оттаве.

Когда в 1921 г. было объявлено о проведении выборов, избирателям надо было выбирать не между двумя, а между тремя партиями. Премьер-министр Артур Мейген и Томас А. Крерар надеялись провести избирательную кампанию под лозунгом тарифного вопроса. Мнения членов Либеральной партии по данной проблеме разделились, и У.Л. Маккензи Кинг решил атаковать правительство по общим итогам его деятельности, в то же время пытаясь соблазнить фермеров расплывчатыми обещаниями позаботиться об их интересах. Он также пообещал жителям Приморских провинций заняться их накопившимися экономическими проблемами, если либералам удастся вернуться к власти.

Результаты выборов оказались удивительными. Было ясно, что юнионистское правительство потерпело поражение, однако в остальном ясности не было вообще. Тогда как либералы получили самое большое количество мест — 116, от прогрессистов было избрано 64 депутата, а число юнионистов сократилось до 50. От прогрессистов в федеральный парламент была впервые избрана женщина — Агнес Макфайл. Туда также вернулись два депутата от рабочих партий[384]. В течение последующих четырех лет Либеральная партия Маккензи Кинга правила ни шатко ни валко, опираясь на поддержку большей части прогрессистов. В угоду фермерам были немного снижены торговые пошлины и восстановлены преференциальные грузовые тарифы, предусмотренные Соглашением о прогоне через перевал Кроуснест 1897 г.[385], которые отменялись на время войны. Однако самым большим преимуществом У.Л. Маккензи Кинга были бестактность Артура Мейгена и противоречия, которые начали возникать в рядах членов НПП. Лидер консерваторов почти одинаково безжалостно нападал как на политиков, представлявших фермерское движение, так и на либералов, и это обстоятельство еще больше ослабляло позицию его партии в аграрных районах. В то же время стала очевидной разобщенность прогрессистов и отсутствие у них единой позиции относительно роли их партии в политике. Одно крыло прогрессистов, возглавляемое Томасом А. Крераром и концентрировавшееся в Манитобе, представляли «спешащие либералы», стремившиеся навязать либералам из Оттавы свои взгляды относительно необходимости понижения тарифов, с тем чтобы вернуться в Либеральную партию. Второе крыло под руководством Генри Уайза Вуда из «Объединенных фермеров Альберты» было одинаково недовольно и либералами, и консерваторами, настаивая на том, чтобы члены парламента несли ответственность только перед своими избирателями. Эти так называемые прогрессисты Альберты отвергали Крерара в качестве лидера партии. Вышеупомянутые противоречия позволили У.Л. Маккензи Кингу проводить свой курс в бурных водах парламентской политики, даже не имея явного большинства.

Однако его успех в парламенте не произвел большого впечатления на электорат. Поскольку либеральное правительство Маккензи Кинга не смогло удовлетворить потребности избирателей Приморских провинций, последние быстро в нем разочаровались. «Движение за права Приморских провинций» («Maritime Rights Movement») — двухпартийная коалиция бизнесменов, политиков и даже некоторых рабочих лидеров — решило выступить на стороне консерваторов. Позиции последней укрепились и в Онтарио, где фермерско-лейбористское правительство[386] оказалось слишком неопытным и разобщенным, чтобы действовать эффективно. Даже на Западе, где противоречия среди прогрессистов и экономическое процветание ослабили протестное движение фермеров, партия Артура Мейгена имела преимущество. Только в провинции Квебек, где либералы постоянно напоминали франкоканадцам о позиции Мейгена по вопросу всеобщей воинской повинности, положение партии Маккензи Кинга было прочным. Таким образом, на выборах 1925 г. Мейген получил больше всех мест в парламенте, хотя и не большинство.

В этот момент началось острейшее соревнование политической воли и стратегий, и в этом поединке мог быть только один победитель. Хотя У.Л. Маккензи Кинг проиграл на выборах, он вполне легитимно решил не уходить в отставку, а обратиться к парламенту. Он полагал, что с поддержкой прогрессистов, пусть их ряды и поредели, он сможет удержаться у власти. Затем в прессу просочилась информация о скандале и злоупотреблениях в работе Таможенного управления: квебекские либералы получали деньги от контрабандистов, занимавшихся ввозом спиртных напитков в США, где царил «сухой закон». Члены НПП, которые давно ратовали за политическую честность, уже не могли поддерживать такое коррумпированное правительство.

Однако до того, как предложение о вотуме недоверия было поставлено на голосование, Маккензи Кинг попросил распустить парламент и назначить новые выборы. Генерал-губернатор лорд Бинг отклонил эту просьбу, настаивая на том, чтобы Мейгену, представлявшему самую крупную фракцию, дали возможность сформировать правительство. Тогда Маккензи Кинг не совсем оправданно заявил, что действия генерал-губернатора «не соответствуют конституции». Тут же Мейген ухватился за возможность вернуться к власти. Он действовал правильно, но, возможно, неумно.

Последующие события доказали, что либерал Маккензи Кинг был умелым стратегом и что на прогрессистов никому нельзя полагаться даже в таком вопросе, как соблюдение дисциплины во время парламентского заседания. В конце концов, правительство Мейгена сокрушило скорее невезение, чем что-либо еще: решающим в ходе голосования стал поданный против правительства бюллетень, который опустил в урну один не до конца проснувшийся прогрессист. Ему вообще не следовало голосовать, так как он и его отсутствующий коллега-консерватор были участниками соглашения о неучастии в голосовании, по которому оба договорились не голосовать. В ходе последовавших за этим неизбежных выборов Маккензи Кинг сделал широко разрекламированное заявление о том, что «конституционный кризис» был вызван действиями Бинга и Мейгена и что по-настоящему важным вопросом является самоуправление Канады. Мейген попытался проигнорировать заявление Маккензи Кинга, но слишком поздно понял, что почти полный провал НПП означал победу либералов. На выборах 1926 г. Маккензи Кинг получил свое первое большинство, которое базировалось на твердой поддержке Квебека, полном триумфе в прериях, а также на важной победе в Онтарио и Приморских провинциях.

Бунт прогрессистов начался громко, а закончился тихо. Национальная экономическая политика подверглась лишь незначительным изменениям, но когда после 1925 г. в сельском хозяйстве снова начался подъем, это приглушило недовольство фермеров. Более того, они продолжали контролировать правительства провинций и с помощью кооперативного движения приступили к организации своих экономических институтов. В течение нескольких лет жизнь в прериях была вполне благополучной, и население этого региона поверило в либералов. Однако жители канадского Запада узнали, что такое политические беспорядки, и по крайней мере некоторым из этих людей бунтарский опыт понравился. Не все жители западных провинций смогли снова интегрироваться в «традиционные партии»; радикальная «Ginger Group»[387] продолжала существовать и после 1926 г., и именно эта группа стала ядром нового мятежа, как только закончилось иллюзорное процветание конца 1920-х гг.

Не столь впечатляющий, как мятеж фермеров, мятеж Приморских провинций был подавлен почти так же легко, как и первый, и с минимальными затратами. Местные жители не устраивали беспорядков — они решили действовать через существующие партии, надеясь заключить выгодную сделку. Как либералы, так и консерваторы предлагали бунтующим свою помощь во время выборов, но после победы за их словами редко следовали поступки. Требования жителей Приморских провинций — защита их сталелитейной промышленности и восстановление преференциальных фрахтовых ставок — шли вразрез с интересами жителей Центральной и Западной Канады. Наконец, в 1927 г. новое либеральное правительство У.Л. Маккензи Кинга назначило королевскую комиссию[388] для изучения проблем Приморских провинций. В докладе этой комиссии предлагалось несколько увеличить федеральные субсидии данным провинциям и провести некоторое снижение фрахтовой ставки. Проблему тарифов комиссия обошла. Некоторые ее рекомендации, включая незначительные изменения ставок, увеличение субсидий и предоставление федеральной помощи для развития портов Маккензи Кинг выполнил. Эти второстепенные меры вряд ли могли решить основные структурные проблемы экономики Приморских провинций, но их оказалось вполне достаточно, чтобы усмирить мятежников. Одна газета в Новой Шотландии прокомментировала эти события язвительно и точно: «Была применена анестезия в виде Доклада Королевской Комиссии».

К концу 1920-х гг. Маккензи Кинг успешно завершил период своего политического ученичества. Честолюбие, профессиональные качества, удача и верность Квебека помогли ему одолеть всех соперников. В 1927 г. Артур Мейген ушел в отставку. Возглавляемая Дж. Ш. Вудсвортом крошечная Независимая лейбористская партия, образованная под влиянием послевоенных стачек рабочего класса, ушла в тень. Даже женское движение, члены которого были полны энтузиазма после окончания Первой мировой войны, добилось очень немногого и не оправдало надежд своих лидеров. Избрание отдельных женщин в государственные или муниципальные учреждения было лишь символическим достижением. Некоторые старые активистки продолжали борьбу, в частности против той статьи конституции, которая запрещала назначение женщин в сенат. Когда в 1929 г. суды наконец решили, что женщины тоже «лица» и поэтому они имеют право заседать в сенате[389], Маккензи Кинг сделал все возможное, чтобы извлечь выгоду из этой ситуации. Однако в «Красную палату»[390] парламента были допущены не закаленные бойцы суфражистского движения Нелли Маккланг или Эмили Мёрфи. (Он посчитал Мёрфи «слишком мужеподобной и, возможно, слишком скандально известной».) Маккензи Кинг выбрал лояльную и достойную сторонницу либералов Кэрин Уилсон.

Религия: новая и старая

Если классовые, региональные и гендерные протестные движения, характерные для первых послевоенных лет, к концу десятилетия, казалось, затихли, то одна из наиболее важных реформ военного времени — «сухой закон» — тоже потеряла актуальность. В его основе лежали пуританский морализм, подлинная забота о проблемах, вызванных чрезмерным употреблением спиртных напитков, желание англосаксов «канадизировать» иностранцев, потребность работодателей в дисциплинированной рабочей силе и, наконец, вера в то, что только трезвая страна может победить в войне. Этот закон не был особенно успешным. Провинция Квебек, которая никогда не была слишком рьяной сторонницей запрета на алкоголь, отказалась от него первой и сразу же получила значительный приток «туристических» долларов. Вскоре по стопам Квебека пошла и Британская Колумбия. В других провинциях «сухой закон» продержался дольше, но нелегальные торговые точки по продаже спиртного процветали, а врачи обнаружили, что у них растет количество пациентов, заболевания которых нужно лечить с помощью алкоголя. Постепенно в каждой провинции противники «сухого закона» укрепили свои позиции, просто и наглядно показывая, что он не работает. Инспектор из Новой Шотландии сообщал в 1925 г.: «Такое большое количество алкоголя поступает в провинцию контрабандой, перевозится в автомобилях и распространяется бутлегерами, что закрытие баров и притонов, где незаконно торгуют спиртными напитками, не очень сильно влияет на общее потребление алкоголя». Однако альтернативой «сухому закону» было не возвращение к свободному рынку, а другая мера. И сторонники этого закона, и его противники сошлись на том, что нужно ввести правительственное регулирование и контроль над продажей спиртных напитков; это решение должно было увеличить доходы государства. К 1930 г. «сухой закон» действовал только на Острове Принца Эдуарда. Вопрос о том, выросла ли алкогольная зависимость при новом порядке, оставался спорным. Однако зависимость провинциальных правительств от доходов от продажи алкоголя, несомненно, росла. По иронии судьбы те реформаторы, которые ратовали за прекращение торговли спиртными напитками как за одну из социальных реформ, теперь поняли, что благодаря таким продажам финансировалось проведение других реформ. Таким образом, зло превратилось в добро.

Ревностные реформаторы-протестанты, с энтузиазмом поддерживавшие «сухой закон» и другие универсальные средства от всех зол в своем стремлении построить Царство Божие на земле, должно быть, приходили в смятение от грехов своих соотечественников. Впрочем, к 1920-м гг. многие либеральные протестанты могли возрадоваться от успешного осуществления другого важного проекта — объединения Церквей. В июне 1925 г. методисты, конгрегационалисты и большинство пресвитериан основали Объединенную церковь Канады (ОЦК — United Church of Canada). До этого в течение двух десятилетий верующие доказывали, что если нужно удовлетворить религиозные потребности новой страны, наладить службу в разбросанных конгрегациях, «канадизировать» иммигрантов и морально очистить общество, то протестантам следует хотя бы выступать единым фронтом. Когда соглашение было наконец достигнуто, некоторые пресвитериане сочли, что спешка взяла верх над здравым смыслом, а желание увеличить армию верующих стало важнее чистоты доктрины. Эти пресвитериане не присоединились к ОЦК. Тем не менее новая Церковь, ведомая доктором Джорджем К. Пиджином, начала свою деятельность, имея в своем составе около 2 млн верующих, тогда как Римско-католическая церковь насчитывала в то время 4 млн приверженцев. Следующими по величине деноминациями были англикане и не изменившие своей вере пресвитериане. Как и многие другие феномены 1920-х гг., новая Церковь скорее подытоживала прошлое, нежели была новым начинанием.

В провинции Квебек также новое и старое, религиозное и светское смешивалось не лучшим образом в процессе социального и интеллектуального брожения 1920-х гг. Как и везде, к концу десятилетия это брожение постепенно сходило на нет. В 1917 г. казалось, что Квебек совершенно отделен от остальной Канады. Четче всего это настроение выразила небольшая, но влиятельная группа молодых священников, адвокатов и журналистов, составлявших традиционную элиту провинции. В 1917 г. они основали ежемесячный журнал «Аксьон франсез» («L’action française»). Лидером этой группы был аббат Лионель Гру, священник и историк, который считал историческую науку почти теологией. Гру видел в истории источник для создания доктрины, которая приведет франкоканадцев к раю земному, где они будут свободны от господства англоканадцев. Этот тезис стал темой специального выпуска данного журнала, вышедшего под заголовком «Наше политическое будущее» («Notre avenir politique»), и позднее воплотился в сюжете романа «Зов расы» («L’Appel de la race»), который Гру под псевдонимом выпустил в 1922 г. Хотя Гру и его соратники отрицали, что они активно выступают за отделение провинции Квебек от Канады, они настаивали на том, что франкоканадцы должны быть готовы — обучены во всех отношениях — к этому событию, которое однажды станет реальностью как часть замысла Господа. Гру, который в прошлом был протеже Анри Бурасса, вскоре обнаружил, что он расходится в своих взглядах с редактором «Ле Девуар». Бурасса был глубоко разочарован событиями военного времени, но никогда не терял надежды на то, что его представление о бикультурной, независимой Канаде однажды станет реальностью. Бурасса осуждал сторонников позиции журнала «Аксьон франсез» за то, что они смешивали религию и национализм; он призывал своих соотечественников вместо поддержки «крайнего» национализма организовать общеканадскую кампанию за то, чтобы Канада никогда больше не оказалась втянутой в войну, которую ведет Великобритания.

Идеи Гру практически не выходили за пределы клерикальных и интеллектуальных кругов Монреаля. Было трудно убедить франкоканадцев, что их будущее находится в опасности, когда квебекские политики под руководством Эрнеста Лапуанта[391] пользовались столь очевидным влиянием в правящей Либеральной партии Оттавы. Когда в 1927 г. отмечалась 60-я годовщина образования Конфедерации, Гру был вынужден признать, что хотя Канада и являлась «вялым гигантом», сильно зараженным «микробами распада», ее все еще можно было оживить и реформировать. Его националистическое движение, по крайней мере на тот момент, теряло свою популярность. Одной из причин этого было экономическое процветание, но не менее важным фактом было то обстоятельство, что в осуществление националистической программы Анри Бурасса включился Маккензи Кинг, получив таким образом одобрение буквально всех франкоканадцев.

«Люди сумерек»

Материальное богатство, рост которого в начале XX в. был столь впечатляющим, распределялось далеко не равномерно. Индейцы совершенно не участвовали в этом процессе. Их доля в населении сокращалась, и они все больше маргинализировались, становясь людьми без будущего. В начале века индейские племена, жившие в южных регионах страны, были уже покорены, с ними были заключены договоры, а сами они были загнаны в резервации как лица, находящиеся под опекой Отдела по делам индейцев Министерства внутренних дел Канады. Главная цель чиновников этого бюрократического органа заключалась в том, чтобы помочь коренным народам ассимилироваться в белом обществе, когда они будут к этому готовы. Подготовка включала получение образования и приобретение навыков работы в сельском хозяйстве или другой отрасли. Образование находилось преимущественно в руках миссионеров, которые также играли решающую роль в процессе ассимиляции, стремясь заменить традиционные верования аборигенных народов христианством. Сущность этой политики была ясно сформулирована в 1921 г. в директиве, разосланной руководителем Отдела по делам индейцев своим подчиненным: «Я <…> предписываю вам употребить все свои усилия на то, чтобы отговорить индейцев от чрезмерных занятий танцами. Вам следует препятствовать любым танцам, поскольку они являются пустой тратой времени, отвлекающей индейцев от серьезного труда, наносящей вред их здоровью или побуждающей их к лености или праздности».

Были запрещены такие традиционные индейские ритуалы, как любимая племенами прерий Пляска Солнца и потлач — красочное празднество раздачи даров у племен Северо-Западного побережья. Детей отрывали от их семей и отсылали в школы при миссиях, расположенные в совершенно незнакомых им местах. Мужчин заставляли бросить трапперство и охоту и начать заниматься сельским хозяйством, что многие группы индейцев считали женской работой. В результате индейцы были деморализованы, они чувствовали себя отчужденными от своего привычного уклада. Те из них, кто ушел из резерваций в города, редко могли избежать алкоголизма и проституции.

Политика правительства в этом вопросе редко была успешной, хотя некоторым группам коренных народов удалось войти в современное общество. Поскольку бюджеты Отдела по делам индейцев всегда были небольшими и их часто урезали, те немногие компенсации, которые были обещаны индейцам в договорах, часто являлись мизерными. Автохтонное население продолжали косить болезни, особенно туберкулез. Хотя индейцам запрещалось покупать алкоголь, они все равно потребляли его в смертельно опасных дозах. В большинстве резерваций царила бедность. В начале века миссионер сообщал: «Новый образ жизни в резервации, где люди живут в грязных и душных домах, провоцирует заболевания, праздность, которой способствуют подачки правительства, безделье. У индейцев нет хорошей зимней одежды, они едят плохо приготовленную пищу; их угнетают мысли о том, что они исчезают как раса». Спустя 30 лет главный антрополог Национального музея и исследователь туземных народов Даймонд Дженнесс, всегда сочувственно относившийся к индейцам, предсказал их скорое исчезновение. Его книга «Индейцы Канады» («The Indians of Canada») стала классикой. Дженнесс писал: «Некоторые из них проживут еще несколько лет, а другие, например эскимосы[392], могут продержаться еще несколько столетий».

Учитывая, что численность индейцев Америки постоянно сокращалась, пессимизм относительно его будущего имел полные основания. В то же время умеренный оптимизм Дженнесса относительно инуитов был основан на его личных наблюдениях. Он и Вильялмур Стефанссон[393] были первыми белыми людьми, которых увидели обитатели залива Коронейшн в канадской Арктике, когда в 1914 г. туда прибыла научная экспедиция. Эта экспедиция установила, что европейские ценности не оказали никакого влияния на традиционный образ жизни инуитов. В 1928 г. Дженнесс опубликовал свой трогательный отчет о тех долгих холодных месяцах, которые он провел среди добрых людей этого северного края. Его проникнутые чувствами воспоминания, озаглавленные «Люди сумерек» («The People of Twilight»), завершались вопросом, ответа на который он, очевидно, страшился: «Были ли мы предвестниками яркого рассвета или только носителями дурных предзнаменований, обещающих несчастья?»

И все-таки к 1920-м гг. появились признаки того, что некоторые лидеры коренных народов начали осознавать стоявшую перед ними угрозу. В конце Первой мировой войны лейтенант Ф.О. Лофт, вождь мохоуков из Онтарио, служивший, как и многие его соплеменники, в канадских экспедиционных силах, отправился в Лондон, пытаясь привлечь внимание британского правительства к трудностям своего народа. Не достигнув этой цели, Лофт вернулся домой и приступил к созданию Лиги индейцев Канады (League of Indians of Canada). В этой зачастую неблагодарной работе было много неудач, но в последующие десятилетия ее продолжали такие люди, как преподобный Эдвард Ахенакью, индеец племени кри из Саскачевана, ставший англиканским священником, вождь Джо Тейлор, тоже из Саскачевана, и др. Аналогично на СевероЗападном побережье (в Британской Колумбии) были организованы группы самообороны и протестных действий, которые противостояли попыткам провинциальных властей по своей прихоти урезать земли, остававшиеся у туземцев. Здесь индейцев также вели за собой миссионеры и новообращенные христиане. Лидерами организации «Братство индейцев Британской Колумбии» стали преподобный Питер Реджинальд Келли, методист из племени хайда, и Эндрю Полл из племени сквамиш, воспитанный под влиянием отцов-облатов[394]. Главная цель этой организации состояла в том, чтобы защищать земли индейцев, а также их права на охоту и рыболовство от посягательств белых поселенцев, шахтеров и лесорубов.

Образование этих новых организаций являлось признаком возрождения индейцев. Но это было только начало, робкий луч света в темном царстве болезней, лишений, унижений и враждебности. В своей радиопьесе «Проклятие Ванкувера» («The Damnation of Vancouver», 1952) Эрл Берни вложил эти слова в уста вождя племени салишей, который красноречиво обрисовал судьбу индейцев:

Канадский национализм и Британское Содружество Наций

К 11 ноября 1918 г. канадцы были по горло сыты военными действиями за пределами своей страны. Для франкоканадцев это утверждение справедливо вдвойне. И тем не менее к концу войны Канада взяла на себя новые обязательства как член международного сообщества. Прежде всего, она имела статус полноправного члена Лиги Наций. Вскоре стало очевидно, что для последующих правительств Канады членство в международных организациях всегда было подтверждением ее статуса. Сначала Роберт Борден в 1919 г., а затем сенатор Рауль Дандюран[395], выступавший перед правительством либералов Маккензи Кинга в 1922 г., дали ясно понять, что Канада «жила в доме с жаропрочными стенами далеко от легковоспламеняющихся материалов», и поэтому она не должна была обязательно следовать принципу коллективной безопасности. Высокопарные чувства и даже хитро сформулированные декларации, исполненные добродетели, — это одно, а конкретные действия — совсем другое. Как и их южные соседи, дремлющие в изоляции, большинство канадцев, казалось, хотели вернуться к «нормальной» жизни.

Это же желание лежало в основе стремления Канады добиться самоуправления, оставаясь членом Британской империи и Британского Содружества Наций. В 1919 г. условия членства Канады в составе империи оставались такими же запутанными, как в 1914 г., и вряд ли кто из канадцев был удовлетворен этой ситуацией. На пути к самоопределению страны по-прежнему стояли предвоенные барьеры. Однако там, где Лорье медлил, Маккензи Кингу приходилось действовать. Как и подобает консерватору, Артур Мейген попытался пойти по пути Роберта Бордена, поддерживая курс на типично имперскую внешнюю политику, сформулированную как процесс «постоянных консультаций». На Вашингтонской морской конференции, проходившей в 1921–1922 гг., эта политика сработала неплохо, но только из-за того, что Великобритания приняла позицию Канады и разорвала союз с Японией вопреки рекомендациям тихоокеанских доминионов. США хотели, чтобы этот союз прекратил свое существование, а для Мейгена хорошие отношения с американцами были первоочередной задачей. Тем не менее Вашингтон стал концом, а не началом.

Для Маккензи Кинга главной целью его внешней и внутренней политики было не единство империи, а спокойная обстановка в самой Канаде. Эта стратегия стала очевидной во время первого срока его полномочий. В 1922 г. революционное правительство Турции денонсировало мирный договор[396], заключенный его предшественником, и пригрозило оккупировать принадлежавшую грекам территорию Чанак[397] в Малой Азии. Премьер-министр Великобритании Дэвид Ллойд Джордж обратился к Канаде за помощью в урегулировании этого конфликта. Маккензи Кинг был в ярости, поскольку Ллойд Джордж сделал это публично. Канадец ответил, что он не может принимать никаких обязательств без одобрения парламента, который в это время находился на каникулах. В 1923 г. Маккензи Кинг смог еще больше укрепить свою позицию, настаивая в ходе Имперской конференции, что ее резолюции становятся обязательными только после одобрения парламентом каждого доминиона. После этого нужно было всего лишь прояснить некоторые юридические детали; договор с США о рыбной ловле Канада подписала без британского участия; была начата подготовка к созданию канадского посольства в Вашингтоне. В 1926 г. в Декларации Бальфура[398] Великобритания и доминионы были названы равными партнерами в рамках Британского Содружества Наций. Окончательное конституционное определение данного статуса было дано в Вестминстерском статуте 1931 г., когда Маккензи Кинг находился в оппозиции. Канада теперь полностью контролировала свою внешнюю и внутреннюю политику, хотя нужно было еще разработать процедуру изменения Акта о Британской Северной Америке, и вплоть до 1949 г. Верховный суд призывал Судебный комитет Тайного совета Великобритании это сделать.

Большинство этих действий были, несомненно, достижениями в процессе продвижения страны к обретению парламентского суверенитета. Однако если посмотреть глубже, сущность политики Маккензи Кинга относительно Британской империи, так же как и его внешней политики, сводилась к неприятию прежних обязательств и постоянным настоятельным требованиям того, чтобы «в данных обстоятельствах этот вопрос решил парламент». Он считал, что большая часть канадцев устала от внешнего вмешательства в свою жизнь. Кроме того, Маккензи Кинг знал, что внешняя политика вызвала в рядах его соотечественников глубокий раскол. А разногласия внутри Канады вели к ослаблению Либеральной партии, что, в свою очередь, могло привести к ее поражению, подобному поражению 1917 г. Поэтому Маккензи Кинг осторожно, но решительно проводил курс на почти полную изоляцию страны. Продолжая выражать свою искреннюю привязанность к Британскому Содружеству Наций, он ловкостью добился того, что Канада смогла сама полностью определить свои обязательства по отношению к этой организации. В то время как канадские националисты приветствовали эти шаги, нельзя не признать, что результатом политики Маккензи Кинга было значительное ослабление Британского Содружества Наций как инструмента коллективной безопасности. Впрочем, именно этого и хотели большинство канадцев, и особенно франкоканадцев. Эрнест Лапуант, могущественный представитель Квебека в правительстве Маккензи Кинга, полагал, что такая политика обязательно обеспечит либералам успех в его провинции.

Продолжая идти по пути к полному самоуправлению Канады внутри Британского Содружества Наций, Маккензи Кинг пользовался установками политической платформы, разработанной Анри Бурасса два десятилетия назад. Поэтому неудивительно, что к концу 1920-х гг. националистическое движение Квебека почти полностью прекратило свои выступления. Однако не менее интересно и то, что политика Маккензи Кинга-Бурасса удовлетворяла большинство англоканадцев. Правда, консерваторы Онтарио еще иногда возмущались тем, что Маккензи Кинг предал империю, или отдельные интернационалисты вроде Джона У. Дафо, журналиста «Виннипег Фри Пресс» («Winnipeg Free Press»), обвиняли Маккензи Кинга в том, что отход от Великобритании и изоляция не будут способствовать сохранению мира. Однако большинство канадцев предпочитали верить, что люди, живущие в домах с жаропрочными стенами, не нуждаются в страховании.

Культура и национализм

Если культурный национализм аббата Гру, получивший выражение в романах, поэзии и исторических сочинениях его последователей, имел политический подтекст, то же самое можно сказать и о культурной продукции Английской Канады. Картины «Группы семи»[399] были проникнуты все возраставшим национальным чувством. Художники этой группы и их поклонники настаивали на том, что Канада является североамериканской нацией, и поэтому искусство страны должно отражать природу этого континента, а не копировать унаследованные традиции. Один из поклонников «Группы семи» писал: «Чтобы Канада могла всецело выразить свою национальную принадлежность посредством искусства, ей нужно полностью порвать с европейской традицией». Далее тот же автор пояснял, что необходима «глубокая любовь к природе страны».

Хотя мифология, связанная с историей «Группы семи», делает акцент на борьбе этих художников за ее признание, в действительности успех пришел к ним довольно рано. К тому времени, когда в 1924 г. в Уэмбли в Англии, открылась престижная выставка[400], в канадской части которой доминировали работы «Группы семи», их живопись уже была принята Национальной галереей как «национальное» искусство. Это было «североамериканское» искусство, отвечавшее настроениям страны, которая устала от войны в Европе и обратила свои взоры на себя. Тот факт, что другие художники, например Дэвид Милн и Озиас Ледюк, были не менее талантливы, чем члены «Группы семи», не привлекал к ним такого же внимания. Александер Я. Джексон, Лорен Харрис и другие художники этой группы, изображавшие канадскую природу смелыми мазками и яркими красками, несомненно, затронули какой-то чувствительный нерв национальной души, и, возможно, впервые благодаря им живопись заняла главное место в культуре страны. Когда в 1930-х гг. к этой группе присоединилась Эмили Карр, даже она, при том что ее живопись редко пользовалась успехом, заимствовала что-то из их новой национальной эстетики. Вероятно, Милн немного завидовал им, но, описывая энтузиазм своих соотечественников относительно «Группы семи», он почти попал в точку:

Патриотическое продвижение только что созданной Ассоциации канадских авторов, осознанный «канадизм» журналов «Маклинз» («Maclean’s») и «Кэнэдиэн Форум» («Canadain Forum»), «Группа семи» — все это было частью Канады Маккензи Кинга. До некоторой степени все эти люди разделяли иллюзорный оптимизм конца 1920-х гг. Благодаря изменениям в массовой культуре, обусловленным новыми технологиями, атмосфера 1920-х гг. становилась более свободной и Канада сильнее ощущала себя частью Северной Америки.

В те годы мощное влияние на жизнь канадцев оказывали автомобили, радио и кинематограф. Автомобилями, которые сначала были диковинкой, а затем превратились в символ статуса для богатых, некоторые канадцы владели еще до Первой мировой войны. Но в 1920-х гг. они стали широко доступными ввиду массового производства и снижавшихся цен. В 1911 г. в Канаде было зарегистрировано 20 тыс. автомобилей, в 1920 г. этот показатель вырос до 400 тыс., а в 1930 г. он превысил 1 млн. В первые послевоенные годы многие легковые автомобили были произведены в Канаде такими компаниями, как «Маклафлин’з оф Ошава», но к концу десятилетия автомобильная промышленность, в которой тогда было занято 13 тыс. рабочих, почти полностью интегрировалась в автомобильную промышленность США — в компании «Форд», «Дженерал Моторс» и «Крайслер». Не менее важным фактором влияния автомобиля на канадское общество было строительство хороших дорог на деньги налогоплательщиков. Будущее канадских дорог было заложено в Законе об автомагистралях Канады (The Canada Highway Act) 1919 г.; к 1930 г. в стране было построено около 130 тыс. км (80 тыс. миль) дорог с твердым покрытием и сотни тысяч километров гравийных и грунтовых дорог.

После войны в обиход вошло радио. В 1913 г. в эфире прозвучало первое правительственное сообщение о принятии новых законов, а в 1920 г. — первая программа из Монреаля. Вскоре было основано несколько частных радиостанций, зачастую ассоциированных с газетами; иногда частные радиостанции становились голосом религиозных организаций. И все-таки к концу 1920-х гг. большинство канадцев слушали радиопередачи американских радиостанций. Это обстоятельство, а также проблема религиозно ориентированных радиостанций заставили правительство образовать в 1928 г. королевскую комиссию, задачей которой было всестороннее исследование прав собственности и лицензирования в сфере радиовещания. Доклад комиссии, опубликованный в 1930 г., вызвал удивление у многих канадцев, поскольку комиссия выступила в защиту системы общественной собственности, отличавшейся от американской системы с ее зависимостью от коммерческого радио, а также всячески содействовала созданию канадских программ.

К тому времени, когда проблема радио была изучена, канадская киноиндустрия практически исчезла. Эта индустрия, поначалу воспринимавшаяся как новый американский вид массового развлечения, появилась в Канаде в начале 1920-х гг. И все-таки к середине десятилетия она перестала существовать. Из-за недостаточного финансирования, небольших кассовых сборов и проблем с доступом к входившим в американские киносети кинотеатрам, канадская киноиндустрия так и не вышла из зачаточного состояния. Поэтому успешные и честолюбивые канадские актеры, актрисы и кинорежиссеры быстро проторили путь в Голливуд, а на канадских зрителей хлынул поток фильмов, сделанных в Калифорнии. Как федеральное правительство, так и некоторые провинции попытались противодействовать тому, что некоторые считали опасной угрозой канадской культуре. Но попытки использовать фильмы для пропаганды патриотизма были довольно слабыми. Только в 1939 г., когда был создан Национальный совет кинематографии Канады (National Film Board of Canada), начала проводиться более систематическая политика по созданию канадских фильмов. Однако деятельность данного совета сводилась в основном к созданию документальных фильмов, а для поддержки производства художественных фильмов почти ничего не делалось.

Таким образом, в новых областях массовой культуры, где дорогостоящие технологии требовали либо государственной помощи, либо огромных рынков, Канада все больше подпадала под влияние Соединенных Штатов. Частичным исключением было радио, но даже созданная в 1936 г. Канадская радиовещательная корпорация (Си-би-си — «Радио Канада») допускала трансляцию коммерческих программ, включая программы из США. Значительное влияние радио на жизнь канадцев, особенно в политике, стало в полной мере очевидным не раньше конца 1930-х гг.

Тридцатые годы — пузырь лопнул

Крах Нью-йоркской фондовой биржи в октябре 1929 г. наглядно продемонстрировал, что неустойчивое процветание послевоенных лет закончилось. Экономика Канады начала свое падение, перешедшее в самую серьезную депрессию за всю историю страны — кризис, который глубоко отразился на жизни двух поколений канадцев. Как и везде, в Канаде считали, что этот спад долго не продлится, что он вызван внезапным отклонением в работе сложного механизма современного капитализма. Как президенты компаний, так и политики, не говоря уже о большинстве других канадцев, были согласны с президентом компании «Кэнэдиэн Пасифик Рейлуэй» Эдвардом У. Битти, который проанализировав экономические проблемы страны 1929 г., сделал следующий вывод: «Фактическое положение дел, вероятно, заключается в том, что когда временные неблагоприятные факторы исчерпают себя, экономика Канады будет иметь гораздо более прочное основание и откроется путь к более энергичному и более сбалансированному движению вперед по сравнению с предыдущими периодами». То, что в 1930 г. казалось «временным», к 1935 г. стало постоянным. Простая и в то же время трагическая правда состояла в том, что никто не представлял себе глубину кризиса, с которым столкнулась Канада и весь индустриальный мир. Кризис в стране был особенно острым, потому что он поразил и промышленный, и аграрный сектора экономики; в промышленности сократились инвестиции и спрос, а сельское хозяйство столкнулось с сокращением рынков и природными катаклизмами. Уже удар по одному сектору мог вызвать значительные разрушения, но вместе они привели к нокауту.

В сельском хозяйстве главной проблемой первых лет Великой депрессии было сокращение иностранных рынков сбыта канадских зерновых, особенно пшеницы. Во время Первой мировой войны и в первые послевоенные годы североамериканские хлеборобы увеличили поставки зерна в Европу. Однако к концу 1920-х гг. большинство европейских стран стали поднимать тарифы, чтобы спасти своих фермеров. А к 1928–1929 гг. пшеницу снова начал экспортировать Советский Союз. Как только стала проявляться протекционистская тенденция и цены на пшеницу упали, рынки сбыта канадских зерновых сократились.

Тенденция к протекционизму не ограничивалась сельскохозяйственной продукцией. Поскольку практически все страны пытались противостоять экономическому кризису, защищая свой внутренний рынок, в сложившейся ситуации сильно пострадали страны с развитым экспортом. Введение в 1930 г. тарифа Смута-Хоули в США было одной из нескольких мер, которые привели к резкому уменьшению канадского экспорта, составлявшего в докризисный период более одной трети национального дохода страны. Когда сократились экспортные рынки зерна, целлюлозы и бумаги, полезных ископаемых и промышленных товаров, люди потеряли работу, а ведение сельского хозяйства стало практически бессмысленным. Бушель пшеницы первой категории сорта «Северная» в 1928 г. продавался по цене 1,03 долл., а через четыре года его цена снизилась до 0,29 долл. Валовая стоимость продукции целлюлозно-бумажной промышленности и цветной металлургии в этот период сократилась более чем вдвое. Хотя промышленное производство меньше зависело от иностранных потребителей, сокращение покупательной способности означало, что эта сфера экономики тоже замедлила темпы развития. Изготовление сельскохозяйственной техники, автомобильная и сталелитейная промышленность — все эти отрасли также сократили объемы производства, не делая новых вложений и увольняя рабочих. К лету 1930 г. работы не имело более 390 тыс. человек, ранее занятых в промышленности, что составляло около 13 % всей рабочей силы страны. К 1933 г. безработица удвоилась (26 %), а к началу Второй мировой войны она снова опустилась до уровня 1930 г.

Между тем эти данные не учитывают сельских тружеников. Еще одним последствием разрушительной Великой депрессии стало сокращение доходов. В 1928–1933 гг. ежегодный доход на душу населения в Канаде сократился на 48 %, с 471 до 247 долл. В Саскачеване это падение было самым сильным — на 72 %, с 478 до 135 долл., затем следовала Альберта — 61 %, Манитоба — 49 % и Британская Колумбия — 47 %. В Онтарио, где ранее был зафиксирован самый высокий доход на душу населения, это падение составило 44 %, а на Острове Принца Эдуарда, в Квебеке, Нью-Брансуике и Новой Шотландии — провинциях, где всегда были самые низкие показатели, — эта цифра колебалась от 49 до 36 %. По всем экономическим показателям годы Великой депрессии нанесли наибольший урон безработным и большинству фермеров прерий, хотя ситуация могла варьироваться в зависимости от региона.

Сильнее всего кризис поразил пшеничный пояс Канады: вслед за сокращением рынков там разразилась настоящая катастрофа. Когда цены на пшеницу упали почти до 30 центов за бушель, фермеры обнаружили, что не могут расплачиваться по долговым обязательствам, накопившимся у них за предыдущие десятилетия. В исследовании, проведенном в 1934 г. в Университете Саскачевана, сообщалось: «Для выплаты процента по имевшемуся на тот момент долгу фермеров Саскачевана нужно было около ⅘ всей пшеницы урожая 1933 г., которая выставлялась на продажу, а для уплаты налогов фермерам необходимо было продать ⅔ этой пшеницы». Даже если удавалось собрать урожай, рыночные цены были настолько низкими, что не покрывали издержек производства. В 1937 г. в Саскачеване урожая вообще не было, и две трети сельского населения провинции были вынуждены обратиться за государственной помощью или, как это тогда называлось, за пособием по безработице. Более 95 % сельских муниципалитетов оказались на грани банкротства. Фактически к этому году серьезные опасения вызывала платежеспособность всей провинции.

Причиной неурожая было солнце, ветры и саранча. Засуха, поразившая прерии в середине 1930-х гг., оказалась беспрецедентной. Ранее непригодная для выращивания зерна почва стала подходящей для этого после нескольких лет с нормальным уровнем атмосферных осадков. Теперь же ветер унес эти земли — или по крайней мере верхний плодородный слой — к заборам и зданиям, смешав его с чертополохом и перекати-полем — единственными растениями, которые могли вырасти на этой сухой земле. Когда стихал ветер и начинало нещадно палить багровое солнце, на горизонте появлялись тучи саранчи, которая накрывала равнины в поисках последнего колоска пшеницы или травы. Саранча особенно свирепствовала в 1937 г., когда, кроме всего прочего, урожай был испорчен градом и пыльными бурями. Один журналист писал в своих воспоминаниях о том, как проходили последние недели перед сбором урожая:

Вынужденные жить на пособия по безработице, которые провинция не могла платить, фермеры прерий выстраивались в очереди за 10 долл. и мешком муки весом 98 фунтов, полагавшимися на семью из пяти человек. Хотя в конце 1930-х гг. эта норма немного выросла, в то же время ужесточились условия выдачи продуктов. И конечно, пособия по безработице не спасали людей от непредвиденной нужды и трагедий. Об этом, а также об унижениях, которые испытывали те, кто помогал осваивать новую страну и теперь оказался на грани катастрофы, консерватору Р.Б. Беннетту, премьер-министру в 1930–1935 гг., писали в сотнях писем. В 1933 г. один фермер из Альберты писал:

Поскольку в то время социального обеспечения еще практически не существовало — в 1927 г. была разработана схема выплаты небольших пенсий по старости, однако для безработных, больных или нуждающихся ничего сделано не было, фермеры и городские рабочие были брошены на милость частных и общественных организаций. Многие мужчины от безделья начали разъезжать по всей стране в товарных вагонах в поисках работы, пропитания или пособия по безработице. Пытаясь обеспечить эти перемещающиеся по стране группы работой и хотя бы как-то их контролировать, правительство Беннетта организовало в Британской Колумбии трудовые лагеря. К началу 1935 г. недовольство людей в этих лагерях достигло такой степени, что около 1,8 тыс. из них под руководством Союза рабочих трудовых лагерей (Relief Camp Workers’ Union) и при финансовой поддержке коммунистов двинулись в «поход на Оттаву», чтобы продемонстрировать протест против правительства, которое не желало заниматься проблемой безработицы. Они уже достигли Реджайны, когда премьер-министр Беннетт согласился встретиться с их лидерами. Однако эта встреча вылилась всего лишь в обмен оскорблениями. Затем 1 июля появилась Королевская канадская конная полиция (КККП), которая арестовала лидеров безработных. В беспорядках, которые последовали за этим, один полицейский был убит и многие ранены. «Поход» был остановлен, но проблема осталась.

В сущности, волнения, хотя и не такие масштабные, как мятеж в Реджайне, происходили в каждом городе. Городская полиция Торонто усердно проверяла любые сведения о подозрительных действиях, особенно если в них участвовали университетские профессора. Встревоженные власти часто действовали поспешно, объясняя необходимость контроля растущей коммунистической угрозой. Арест и тюремное заключение главных лидеров Коммунистической партии Канады в 1931 г. и последовавшее за этим покушение на руководителя партии Тима Бака в тюрьме Кингстона[401] только укрепили подозрение в том, что «железная пята», по выражению премьер-министра Беннетта, была единственно возможным ответом правительства на социальное недовольство, порожденное Великой депрессией.

Впрочем, в эти беспокойные годы происходили и другие события, не связанные с подстрекательством коммунистов, на которые правительство реагировало враждебно. Почти в каждой провинции попытки создать рабочие союзы, особенно среди неквалифицированных рабочих, или организованные профсоюзами забастовки вызывали сопротивление у работодателей, которых часто поддерживало правительство. Жестокие конфликты происходили на угольных шахтах на острове Кейп-Бретон. В 1931 г. забастовка на шахтах Эстевана в провинции Саскачеван привела к кровопролитию, когда КККП стала стрелять в вышедших на марш забастовщиков. Почти такая же непримиримая борьба развернулась на шахтах Британской Колумбии, текстильных фабриках Квебека и на лесозаготовках и заводах Нью-Брансуика. Однако конфликтом, получившим самую широкую огласку, пожалуй, стал конфликт в одной из новых отраслей промышленности, где новый профсоюз попытался настоять на своих правах. Это случилось в 1937 г. в являвшейся центром автомобильной промышленности Ошаве в провинции Онтарио, когда базирующийся в США Конгресс производственных профсоюзов (КПП) начал кампанию за объединение неквалифицированных рабочих в профсоюз. О репутации КПП и его руководителя Джона Л. Льюиса, особенно о том, что относилось к организации так называемых «сидячих» забастовок, в Онтарио было известно раньше, чем туда прибыли его представители. Лидеры делового мира Онтарио и их единомышленник премьер-министр Митчелл Фредерик Хепберн были полны решимости не допускать КПП в свою провинцию. Хотя в 1934 г. Хепберн был избран как поборник реформ, к новому профсоюзному движению он не испытывал ничего, кроме враждебности. Когда дочерняя организация КПП «Объединенные рабочие-автомобилестроители» (United Automobile Workers) начала записывать рабочих компании «Дженерал Моторс» в профсоюз и затем призвала к забастовке, чтобы добиться его признания, Хепберн объявил, что Конгрессу в Онтарио не место. Когда же Оттава ответила отказом на его призыв ввести КККП для разгрома забастовки, Хепберн организовал свою собственную полицию «сыновья Митча»[402]. Впрочем, компания поняла, что компромисс будет лучшим выходом из сложившейся ситуации, чем ожесточенная борьба, и соглашение было подписано. В итоге, однако, Хепберн укрепил свою позицию во власти благодаря тому, что яростно сопротивлялся деятельности КПП в Онтарио.

Тем не менее, несмотря на волнения рабочих и враждебность бизнеса и правительства профсоюзам, 1930-е гг. не были отмечены большим количеством забастовок и локаутов. Просто безработица в эти годы была слишком высокой, и трудящиеся слишком слабо защищены, чтобы предпринимать радикальные действия, которые могли обернуться потерей их плохо оплачиваемых рабочих мест. Кроме того, рабочих мало привлекали радикальные политические движения, например коммунизм. Некоторые сельские и городские труженики выражали свое недовольство на выборах, либо голосуя против стоявшего у власти правительства, либо оказывая поддержку той или иной новой политической партии. Уже само появление этих фракций свидетельствовало о том, что экономическая и структурная традиционность старых партий уже больше не удовлетворяла значительную часть избирателей.

Политическая жизнь в период волнений

К концу 1929 г., по мере развития Великой депрессии, казалось, что либеральная партия под руководством У.Л. Маккензи Кинга прочно утвердилась во власти. Ни правительство, ни консервативная оппозиция во главе с Р.Б. Беннеттом не считали, что экономический спад требовал принятия каких-то особых мер. Обе стороны предлагали изменить тарифы. Следуя своей традиции, либералы выдвинули предложение скорректировать тарифы, снизив пошлины на одни товары и подняв их на другие. Кроме того, министр финансов Чарльз Эйвери Даннинг заложил в бюджет резервные средства. Справляться с социальными проблемами, вызванными экономическим коллапсом, провинции должны были самостоятельно. Беннетт же в соответствии с традицией своей партии утверждал, что более высокие тарифные стены нужны для сохранения канадского рынка для канадцев, до тех пор пока другие страны, особенно США, не понизят свои тарифы.

С точки зрения Маккензи Кинга, тарифы были той проблемой, с которой можно было выходить на выборы. Борьба на выборах 1930 г. проходила главным образом вокруг этого, хотя неудачное замечание Маккензи Кинга о том, что его правительство не даст и пяти центов провинциальной администрации, состоящей из консерваторов, было эффективно использовано оппозицией. К удивлению большинства канадцев, выборы убедительно выиграл Р.Б. Беннетт.

Новый консервативный премьер-министр — выходец из Нью-Брансуика, сделавший состояние, работая корпоративным юристом в Западной Канаде, — был исключительно энергичным человеком. Высокий суровый холостяк, методист по своим религиозным убеждениям, Беннетт с трудом наделял полномочиями и демонстрировал уважение к тем, кто расходился с ним во взглядах. В частной жизни Беннетт был добрым и отзывчивым — он часто помогал собственными средствами тем, кто обращался лично к нему, но к бедным слоям населения у него было отношение человека, обязанного всем только себе самому, и поэтому он считал, что лучше надеяться на себя, чем на государственное денежное пособие. Его громогласные обличения реальных и воображаемых радикалов вскоре заслужили ему нелюбовь тех канадцев, которым в их бедственном положении было нужно что-то большее, чем проповеди. На многих карикатурах толстяк Беннетт с его жесткими воротничками и цилиндром отождествлялся с образом разжиревшего капиталиста.

В течение первых четырех лет пребывания у власти Беннетт пытался восстановить процветание, используя традиционные экономические методы. Он поднял тарифы до беспрецедентного уровня, заявляя, что это необходимо для того, чтобы «взломать» мировые рынки. Затем в 1932 г. Беннетт предложил созвать в Оттаве Имперскую экономическую конференцию. Он надеялся, что Британия и доминионы согласятся создать имперскую зону свободной торговли, защищенную от остального мира. Великобритания, которая имела особые торговые интересы, выходившие далеко за пределы империи, сочла это предложение неприемлемым, а громкие слова Беннетта оскорбительными. Хотя некоторые изменения тарифных ставок были приняты, в целом конференция была неудачной, особенно потому, что она поддержала протекционистские тенденции, направленные на подавление международной торговли. По мере углубления Великой депрессии Беннетт, не отходя от своих убеждений в том, что в экономических вопросах правительство должно руководствоваться принципом свободного предпринимательства, все-таки увеличил финансирование провинций для выплаты пособий по безработице. Кроме того, правительство Беннетта выделило средства на разработку законодательства об учреждении Банка Канады, который стал бы дополнительным важным инструментом в фискальной и денежной политике центрального правительства. Еще одной попыткой консерваторов справиться с безработицей стала организация трудовых лагерей в Британской Колумбии. Однако к 1934 г. в связи с ростом волнений в стране, падающей популярностью правительства и отсутствием каких-либо признаков ослабления Великой депрессии Беннетту пришлось пересмотреть свой подход к экономической и социальной политике.

Недовольство деятельностью его правительства принимало разные формы. Внутри страны недовольство вызывала разница между оптовыми ценами для больших и малых фирм, что давало некоторым крупным компаниям огромные прибыли и создавало серьезные трудности множеству небольших предприятий. Кампанию против разброса цен возглавил член кабинета министров Беннетта Генри Герберт Стивенс. В 1934 г. его назначили председателем королевской комиссии по изучению данного вопроса. Комиссии удалось собрать немало свидетельств того, что основной вред исходит от крупнейших предприятий розничной торговли и производителей страны. Вскоре Стивенс начал открыто критиковать эти фирмы. Под давлением бизнесменов рассерженный премьер-министр заставил Стивенса уйти в отставку[403]. Это событие стало одним из многих признаков растущих разногласий в стане консерваторов, которые уже вылились в ряд поражений этой партии на провинциальном уровне.

Кроме того, в Канаде появились новые нетрадиционные политические движения. Одним из них стала Федерация кооперативного содружества (Co-operative Commonwealth Federation), которую скоро стали называть просто ФКС. Эта коалиция фермеров, рабочих лидеров и представителей интеллигенции, организованная в 1932 г. в Калгари, в следующем году обзавелась зловеще звучащей программой. «Манифест Реджайны», составленный группой радикальных университетских профессоров, призывал осуществить ряд мер, которые заставили бы правительство нести ответственность за социальное и экономическое планирование. «Манифест» обещал страхование на случай потери работы и болезни, создание государственного жилого фонда, поддержку цен на сельскохозяйственную продукцию и принятие законов по защите фермеров от кредиторов. Однако ярче всего социалистическая позиция новой партии проявилась в поддержке передачи в государственную собственность главных отраслей промышленности и финансовых институтов. Своим первым лидером партия выбрала ветерана — радикала Дж. Ш. Вудсворта, члена парламента от Северного Виннипега с 1921 г. Основатели ФКС надеялись, что ее электорат расширится за счет поддержки различных групп фермеров и рабочих, однако последние проявили осторожность. На заре своей деятельности партия была сплоченной, но росла медленно.

Полную противоположность ФКС составляло стремительно растущее движение «Социальный кредит» («Social Credit»). В отличие от ФКС, которая пользовалась поддержкой как в Центральной, так и в Западной Канаде, «Социальный кредит» являлся исключительно западной инициативой — точнее, она исходила из Альберты. Политические принципы движения были разработаны английским инженером майором К.Х. Дугласом, который утверждал, что причиной экономических кризисов является не перепроизводство, а недостаточное потребление, обусловленное нехваткой наличных денег и кредитов. Этот недостаток можно было компенсировать посредством «социального дивиденда», который способствовал бы увеличению покупательной способности и возрождению экономики. Подобная инфляционная теория, естественно, привлекла фермеров, имевших большие долговые обязательства и в силу этого считавших, что нужно увеличить денежную массу. В начале 1930-х гг. идеи «Социального кредита» начали распространяться среди членов «Объединенных фермеров Альберты», но политические лидеры этой организации, стоявшие у власти с 1921 г., остались верными той же самой денежной политике, что и старые партии.

То, что отвергло руководство «Объединенных фермеров Альберты», нашло поддержку у Уильяма Эберхарта, школьного учителя из Калгари, переквалифицировавшегося в радиопроповедника. С начала 1930-х гг. «Библейский Билл» Эберхарт стал использовать новую технологию, чтобы доносить свои ортодоксальные протестантские послания до растущей аудитории слушателей из прерий. Те бедствия, которые породила Великая депрессия, особенно трудное положение безработных выпускников школы, которых обучал Эберхарт, заставили его задуматься о социальных и экономических проблемах. Простая по своей сути экономическая концепция движения «Социальный кредит», похоже, предлагала такое же апокалиптическоерешение, как и библейские послания Эберхарта. Вскоре в своих воскресных радиопередачах он начал смешивать религию с экономикой — именно это десятилетиями делали проповедники «социального Евангелия» для населения прерийных провинций. К 1935 г. правительство «Объединенных фермеров Альберты» столкнулось с растущим, пользовавшимся популярностью движением под предводительством политического новичка, который отказывался избираться в законодательный орган, утверждая, что его идеи стоят вне партий. На прошедших в том же году провинциальных выборах сторонники Эберхарта легко победили, пообещав искоренить бедность благодаря политике «Социального кредита». Эберхарта попросили сформировать правительство, и позднее он получил депутатский мандат на дополнительных выборах.

Как только новый премьер-министр пришел к власти, он обнаружил, что общие фразы из его посланий довольно сложно трансформировать в конкретные действия. Одна из важнейших проблем касалась конституции, так как федеральное правительство контролировало фискальные и денежные полномочия, необходимые для осуществления идей «Социального кредита». Вначале Эберхарт тянул время, но затем он провел в жизнь несколько мер, обеспечивавших «социальный дивиденд», ограничивавших банковскую деятельность и взимание долгов и регулировавших свободу прессы. В 1938 г. Верховный суд признал почти все эти меры неконституционными. После этого Эберхарт начал настаивать на том, чтобы движение «Социальный кредит» стало бороться за власть в Оттаве, пока он работает над созданием честного, эффективного и в общем довольно консервативного правительства в Альберте. После того как в 1940-х гг. в Ледюке были найдены большие запасы нефти, жители Альберты были обеспечены «социальным дивидендом», который должен был обеспечить им даже большее благополучие, чем обещанное доктриной майора Дугласа, что существенно облегчило управление провинцией преемникам Эберхарта.

Наконец, новая политическая партия появилась и в Квебеке. Национальный союз представлял собой коалицию консерваторов и тех молодых либералов, кто разочаровался в консервативных установках либералов Ташро[404]. Морис Дюплесси, член Консервативной партии с большим стажем, был прекрасным организатором и оратором. Молодые либералы, назвавшие себя «Национальное либеральное действие», создали программу, которая будучи одновременно и прогрессивной, и националистической, своей главной задачей ставила удовлетворение нужд горожан и призывала взять под контроль электрический «трест» провинции. Вместо этого Дюплесси предпочел сконцентрировать внимание на свидетельствах о широкомасштабной коррупции среди либералов, находившихся у власти в провинции в течение сорока пяти лет. Благодаря умелому использованию этой информации, а также недовольству жителей Квебека, вызванному экономическим кризисом, Дюплесси и его коалиция пришли к власти в 1936 г. Он быстро подрезал крылышки своим союзникам-реформистам, ввел ряд мер по оказанию помощи бедствующим фермерам и укрепил свою политическую базу. Приняв Закон о висячем замке (Padlock Law), он снискал расположение руководителей Римско-католической церкви. По этому закону можно было закрывать здания, которые, по мнению Дюплесси, использовались для «подрывной» деятельности. Он получил поддержку националистов, громко защищая автономию Квебека от настоящих и воображаемых посягательств со стороны федеральных властей. Национальный союз Дюплесси превратился в консервативный во всем, кроме названия.

К 1935 г., когда стало совершенно очевидно, что Великая депрессия закончится не скоро, а федеральным консерваторам перестала улыбаться удача, премьер-министр Беннетт понял, что его политика нуждается в крутых переменах. Примером ему служил Новый курс Франклина Делано Рузвельта[405]. Не проконсультировавшись со своим кабинетом, премьер-министр решил обратиться к народу по радио и в нескольких обращениях изложил главные положения своего собственного Нового курса. Он утверждал, что эти реформы были необходимым ответом на «шум и грохот разваливающегося капитализма». Кабинет министров, оппозиционные партии и рядовые канадцы были поражены этим переходом на другие позиции, произошедшим, по мнению многих, в тот момент, когда было уже слишком поздно. Затем Беннетт выступил в парламенте, представив там свой пакет спешно разработанных законопроектов. В них было предусмотрено введение страхования по безработице, установление минимального уровня зарплаты и максимальной продолжительности рабочего дня, принятие новых законов о честной конкуренции, а также учреждение зернового совета для регулирования цен на пшеницу. Эти предложения почти не встретили возражений у членов оппозиционных партий, которые стремились провести ставшие уже неизбежными выборы. Однако в ходе выборов 1935 г. обнаружилось, что подготовленные в последний момент реформы Беннетта запоздали. Правительство потерпело сокрушительное поражение. Либералы обеспечили себе солидное большинство мест, но распределение голосов было иным — в процентах они получили не больше того, что имели в 1930 г., когда потерпели поражение. Избиратели, ушедшие от Беннетта, по большей части голосовали за новые партии. Поэтому представители «Социального кредита», ФКС и даже Партия реконструкции Г.Г. Стивенса получили места. Хотя официально на выборах победил Маккензи Кинг, положение его Либеральной партии, очевидно, было не очень прочным.

Новое правительство либералов мало что предложило тем, кто голосовал за перемены. Законы, предусмотренные «новым курсом» Беннетта, были переданы на рассмотрение Верховного суда, который признал большинство из них антиконституционными. В области социальной политики не было принято ни одной законодательной инициативы. Было ратифицировано торговое соглашение с США, переговоры по которому начали еще консерваторы. В остальном правительство, казалось, не хотело делать ничего для того, чтобы изменить обязательства фискальной ортодоксии или конституционные ограничения, и в результате оказалось в беспомощном положении. Однако в 1937 г. произошел еще один экономический спад; множество людей и предприятий стали банкротами, и Маккензи Кинг пришел к выводу, что нужно по крайней мере создать видимость какой-то деятельности. Он назначил королевскую комиссию.

Королевская комиссия по расследованию отношений между доминионом и провинциями, более известная как комиссия Роуэлла — Сируа, имела мандат на проверку распределения конституционных полномочий и финансовых мер в федеральной системе. Принятые с 1920-х гг. правовые решения оставили провинциям тяжелые обязательства в социальной сфере и предоставили федеральному правительству доступ к самым большим источникам дохода. Задача комиссии заключалась в том, чтобы найти новое конституционное равновесие, которое обеспечивало бы распределение доходов и обязательств в соответствии с потребностями индустриального общества. Работа комиссии не везде была встречена с энтузиазмом: премьер-министры Хепберн, Дюплесси и Эберхарт громко противились ее деятельности, тогда как премьер-министры других провинций были обеспокоены потенциально централистским направлением работы комиссии. В 1940 г. ее основные рекомендации, включавшие введение федеральной ответственности за страхование по безработице и учреждение системы федеральных выравнивающих дотаций провинциям, были отвергнуты большинством провинций во главе с Онтарио. Однако к этому времени начало еще одной мировой войны сделало перераспределение доходов между федеральным центром и провинциями необходимостью, по крайней мере ad hoc[406]. Причем в тот момент Маккензи Кинг уже получил одобрение провинций на принятие конституционной поправки, дававшей Оттаве полномочия ввести в действие законодательные акты по страхованию безработных.

Кроме того, правительство Маккензи Кинга осторожно продвигалось к более активному вмешательству в управление экономикой страны. Главные государственные чиновники — Оскар Д. Скелтон, Клиффорд Кларк и некоторые молодые либералы — настаивали на том, чтобы теория антициклического регулирования британского экономиста Джона Мейнарда Кейнса работала и на практике. Это означало, что нужно было отказаться от преследования освященной веками цели иметь сбалансированный бюджет и перейти к финансовому дефициту в качестве стимулирующего средства. Если бы покупательная способность потребителей увеличилась, безработные вернулись бы на рабочие места благодаря спросу на товары и услуги. К 1938 г. федеральное правительство финансировало ряд проектов по созданию новых рабочих мест, поддерживало дорогостоящую программу по обучению молодежи и предоставляло значительные субсидии на жилищное строительство и другие строительные проекты.

Новоиспеченный министр финансов[407] писал в 1939 г.: «В наши дни, если народ в целом и бизнес в частности не будут тратить, это должно сделать правительство. <…> Время полного laisser-faire и принципа “каждый за себя” ушло навсегда». Через несколько месяцев новая мировая война заставила правительство начать действовать с небывалой энергией и пойти на беспрецедентные затраты. Вместе с тем было покончено с лишениями, безработицей и человеческим отчаянием.

Возвращение международной анархии

В 1930-е гг. канадцы, как и жители других стран индустриального мира, были почти полностью поглощены своими внутренними экономическими проблемами. Тенденция к отходу от международных обязательств, сильно ощущавшаяся уже в предыдущем десятилетии, просто усилилась, и к середине 1930-х гг. те, кто поддерживал коллективную безопасность, составляли незначительное меньшинство. На каждого Джона У. Дафо, регулярно призывавшего к поддержке Лиги Наций со страниц газеты «Виннипег Фри Пресс», приходилось несколько Дж. Ш. Вудсвортов или Анри Бурасса, считавших, что Канада должна занимать нейтральную позицию в любом будущем европейском конфликте. Беннетт (возможно) и Маккензи Кинг (безусловно) были ближе к нейтралистской позиции, нежели к тем, кто поддерживал коллективную безопасность, и в этом смысле они точно уловили настроение жителей страны. Соответственно, Канада играла незначительную, совсем не героическую роль в международных конфликтах, обозначивших сползание к новой мировой войне.

Хотя внешне консервативное правительство Беннетта поддерживало империю, Канада следовала тому курсу международной политики, который был заложен в 1920-х гг. В 1931 г. был принят Вестминстерский статут, ставший последним, «замковым» камнем канадского самоуправления. На заседаниях Лиги Наций в Женеве назначенные консерваторами делегаты произносили те же самые уклончивые фразы, что и их предшественники-либералы. Поскольку вне зависимости от того, какая партия была у власти, внешней политикой из-за кулис руководил заместитель Государственного секретаря по внешним делам и убежденный изоляционист О.Д. Скелтон, это постоянство вряд ли могло кого-то удивить[408].

Когда в 1931 г. Япония захватила Маньчжурию, Канада заявила, что не будет поддерживать какое-либо активное противодействие этому. Зловещее восхождение Гитлера к власти в 1933 г. не вызвало почти никакой реакции; новое либеральное правительство также не было готово действовать иначе. Когда делегат Канады в Женеве поддержал нефтяные санкции против возглавляемой Муссолини Италии в ответ на оккупацию Эфиопии, его заставили отказаться от своего заявления. Маккензи Кинг полностью поддерживал политику умиротворения, принятую европейскими державами в ответ на растущую агрессивность Гитлера. Когда летом 1936 г. в Испании началась Гражданская война, правительство Маккензи Кинга не обратило внимания на то, что явно представляло собой генеральную репетицию новой мировой войны. В Испании генерал Франко при поддержке Гитлера оспаривал законность поддерживаемого коммунистами республиканского правительства. Несмотря на нейтралитет правительства, приблизительно 1,3 тыс. канадцев из батальона Маккензи — Папино отправились добровольцами на Гражданскую войну, чтобы сражаться за демократию в Испании. Среди них находился радикально настроенный доктор из Монреаля Норман Бетьюн, организовавший передвижную станцию переливания крови для помощи раненым бойцам терпевшей поражения республиканской армии. Из Испании Бетьюн поехал в Китай, где отдал свои силы и жизнь войскам Мао Цзэдуна, боровшимся за свержение авторитарного правительства генерала Чан Кайши.

На позицию Маккензи Кинга по отношению к Гражданской войне в Испании влияли симпатии к Франко многих католиков Квебека, а также его собственная наивность относительно намерений Гитлера. Полагая, что нацистский диктатор был всего лишь «простым немецким крестьянином», заботившимся только о благосостоянии своей страны, канадский премьер-министр надеялся, что аппетит Германии будет скоро удовлетворен. Это самообольщение усилилось во время визита, который Маккензи Кинг нанес Гитлеру в 1937 г.

Мало кто расходился с ним в оценке Гитлера. Когда же Маккензи Кинг, раньше критиковавший общую имперскую внешнюю политику, полностью согласился с курсом премьер-министра Невилла Чемберлена, стремившегося в начале 1938 г. в Мюнхене умиротворить Гитлера ценой демократической Чехословакии, его позиция почти не вызвала критики. Единственный голос против подала газета «Виннипег Фри Пресс», задавшая вопрос: «Чему вы радуетесь?»

Маккензи Кинг и те, кто его поддерживал, оправдывали политику умиротворения двумя обстоятельствами. Во-первых, говорили они, после Первой мировой войны Германия была наказана слишком сурово, и нужно немного исправить ее положение. Возможно, авторитарная власть Гитлера и его агрессивная тактика вызывают сомнения, но стабильную Германию желательно иметь в качестве противовеса власти Сталина в Советском Союзе. Лучше нацисты, чем коммунисты. Этот аргумент выдвигался с особенным пылом в католических кругах Квебека. Газета «Аксьон католик» («L’Action catholique») утверждала в 1933 г.: «Более двух миллионов русских уже пали жертвами деятельности Ленина, и эпоха олигархии “красных” еще не закончилась. В словах Гитлера и Муссолини есть определенная доля здравого смысла — лучше бить самим, чем быть битыми, и они бьют».

Национальное единство было второй причиной, по которой правительство Маккензи Кинга поддерживало политику умиротворения. Каким бы ни было отношение к этому вопросу квебекцев, множество остальных канадцев одинаково относилось к фашизму (фашистское движение в Канаде было очень небольшим) и нацизму — они не хотели еще одной войны. Квебекцы полагали, что война будет просто означать то, что Канаде опять придется подчиниться Великобритании, а это, как и в Первой мировой войне, приведет к введению всеобщей воинской повинности для службы в армии за пределами страны. Призрак 1917 г. всегда витал в Квебеке, особенно с тех пор как политики-либералы сочли это привидение полезным для выступления против слабой Консервативной партии во время выборов.

Таким образом, по мере того как коллапс международного порядка почти неотвратимо приближался, Маккензи Кинг как хороший генерал продолжал сражаться на предыдущей войне. Он сохранил целостность страны — и избежал трудностей, возникших в 1917 г., и почти полного уничтожения Либеральной партии, — отказавшись от вовлечения Канады в любые военные действия, которые могли бы быть истолкованы как желание опять сражаться. Его правительство даже отказалось принять тех беженцев-евреев, которые спасаясь бегством от неминуемой смерти в нацистских концентрационных лагерях, искали убежища в Канаде. Старая формула «парламент решит в свете существующих обстоятельств» неоднократно вытаскивалась на всеобщее обозрение в качестве суррогата внешней политики. И все же Маккензи Кинг никогда в действительности не сомневался в том, что если в Европе вновь разразится война, то Канада опять будет в нее вовлечена. Надеясь на сохранение мира вопреки всему, он умело подвел свою страну и свою партию к тому, что когда грянул ужасный сентябрьский день 1939 г.[409], Канада вступила в войну единой.

Вторжение Гитлера в Польшу доказало раз и навсегда, что ни умиротворить немецкого диктатора, ни доверять ему нельзя. Великобритания объявила войну. Верный своему слову, Маккензи Кинг отдал решение на откуп парламенту, и спустя семь дней Канада тоже объявила войну. Однако в отличие от 1914 г. участие Канады в этой войне с самого начала имело четко определенные пределы. Маккензи Кинг и Эрнест Лапуант, выступавший от имени франкоканадских либералов еще более решительно, заявили, что война будет вестись на основе добровольного зачисления на службу. Всеобщей воинской повинности для службы за пределами страны не будет. И все-таки Канада вступила в мировую войну во второй раз за 25 лет. Политика умиротворения сохранила в стране единство, но не предотвратила войны. Именно это имел в виду мрачный Джон У. Дафо, писавший в конце 1939 г.:

И снова мировая война

Канадцы вступили в войну с Гитлером в более сумрачном настроении, чем в 1914 г. Жизнь в предвоенные годы была слишком тяжелой, чтобы поддаться патриотизму предыдущего поколения. Канадцы помнили ужасы Первой мировой войны. Под влиянием этих настроений в первые месяцы военных действий правительство Маккензи Кинга запланировало ограниченные военные усилия — в условиях «странной войны», когда ничего толком не происходило, это казалось вполне уместным. Однако это самодовольство прошло, когда в 1940 г. началась Битва за Британию, пала Франция, а Дюнкерк был эвакуирован. Началась настоящая война, и исход ее был в высшей степени неопределенным.

Тем не менее, прежде чем правительство Маккензи Кинга смогло сконцентрировать все свое внимание на военных действиях, ему нужно было сначала решить ряд проблем внутри страны. Некоторые противники премьер-министра увидели в войне возможность убрать его, а он, в свою очередь, увидел в ней шанс раз и навсегда решить судьбу двух своих провинциальных мучителей — Мориса Дюплесси и Митчелла Хепберна.

В октябре 1939 г. Дюплесси распустил законодательное собрание своей провинции и назначил выборы под лозунгом защиты автономии Квебека и противостоянию той угрозе для нее, которая исходила от Оттавы в условиях военного времени. Кампания федеральных либералов под руководством Эрнеста Лапуанта шла в провинции полным ходом. Их целью было победить Дюплесси, а их оружием не только масштабная кампания, но и угроза Лапуанта и других федеральных министров-квебекцев уйти в отставку, если Дюплесси вернется. В таком случае франкоканадцы остались бы в Оттаве без защиты. И снова Лапуант повторил свое обещание не вводить всеобщую воинскую повинность. Квебекские избиратели отнеслись к призыву Лапуанта с сочувствием, отвергнув (хотя и временно, как показали события) Национальный союз в пользу провинциальных либералов. Эрнест Лапуант одержал решительную победу, хотя, как выяснилось, жить ему оставалось совсем немного.

Вторая проблема, которую было нужно решить внутри страны, была связана с Онтарио. Там в начале 1940-х гг. закоренелый противник Маккензи Кинга Митчелл Хепберн получил одобрение консерваторов провести резолюцию о том, что федеральное правительство не прилагало достаточно энергичных военных усилий. Это было зашифрованное послание с призывом к всеобщей воинской повинности. По крайней мере именно так интерпретировал его Маккензи Кинг. Проявив несвойственную ему решительность, он нанес ответный удар, распустив парламент и назначив выборы в военное время. Вновь обратившись к примеру юнионистской коалиции 1917 г., консерваторы выступили за создание «национального правительства»; либералы ответили темой национального единства и, что особенно было важно для Квебека, повторили обещание не вводить всеобщую воинскую повинность. Маккензи Кинг снова торжествовал победу, а оппозиционные партии были усмирены. Никогда еще принадлежащий к Либеральной партии премьер-министр не занимал такой сильной позиции, как в декабре 1940 г. Теперь можно было отставить политику в сторону и начать переводить страну на военные рельсы. По крайней мере так ему казалось.

Главными пунктами повестки дня были набор в армию и планирование военного производства. В Канаде опять заработали фабрики и быстро исчезла безработица. Вскоре стала ощущаться нехватка трудоспособных мужчин и женщин, так как стоявшие прежде фабрики начали выпускать пулеметы BREN, боевые самолеты, танки и корабли. Дефляционная экономика быстро превратилась в инфляционную, и товары, некогда наполнявшие рынок, стали дефицитными. Было введено нормированное распределение сахара, мяса и бензина; зарплаты и цены замораживались. Возможно, самым поразительным фактом было значительное увеличение количества женщин, начавших работать, так же как это было в предыдущую войну. К «клепальщице Роузи»[410] с заводов по производству военного снаряжения присоединились ее сестры буквально из каждого сектора производства и сферы услуг, никогда еще зарплата работниц не была такой высокой. Профсоюзы, находившиеся в 1930-х гг. в полной стагнации, теперь процветали как из-за нехватки рабочей силы, так и из-за того, что в новом рабочем законодательстве были признаны права на переговоры между предпринимателями и профсоюзами о заключении коллективного договора. К 1945 г. количество рабочих, состоявших в профсоюзах Канады, удвоилось, и в значительной степени это произошло за счет женщин.

К 1941 г. более 250 тыс. мужчин и около 2 тыс. женщин пошли в армию. Когда в 1945 г. наконец была достигнута победа, службу в вооруженных силах прошло более 1 млн канадцев. Почти 750 тыс. мужчин и женщин поступили на военную службу в армию, более 230 тыс. мужчин и 17 тыс. женщин — в Королевские канадские военно-воздушные силы и почти 100 тыс. мужчин и 6,5 тыс. женщин — в Королевский канадский военно-морской флот. Потери были очень тяжелыми, особенно в армии и военно-воздушных силах. Хотя общее количество потерь было ниже, чем в Первую мировую войну, тем не менее Канада потеряла в войне с Гитлером 42 042 человека.

С начала Второй мировой войны было очевидно, что ее исход будет зависеть от того, сохранят ли США нейтралитет. До нападения Японии на Пёрл-Харбор 7 декабря 1941 г. Канада потратила много дипломатической энергии на то, чтобы уговорить своего южного соседа оказать дружескую поддержку союзникам. Президент Ф.Д. Рузвельт и его ближайшие советники никогда не сомневались в том, что дело союзников было делом американцев, и оборона Северной Америки требовала сотрудничества с Канадой. Эти принципы легли в основу Огденсбергского соглашения 1940 г., по условиям которого был учрежден Постоянный объединенный совет обороны (ПОСО — Permanent Joint Board of Defence). За этим соглашением последовала Декларация в Гайд-Парке[411], в соответствии с которой были достигнуты финансовые договоренности, позволившие Канаде выделить средства на военные материалы, поступавшие в Великобританию по соглашению о ленд-лизе между США и Великобританией. Оба эти шага имели значение для успешного хода войны; кроме того, они обозначили переход Канады из британской сферы влияния в американскую.

В течение первых лет войны канадская армия оставалась в Великобритании, готовясь защищать этот остров от угрозы вторжения. Как только угроза миновала, началось «настоящее» дело, которого так жаждали засидевшиеся дома канадцы. Прежде всего, это была Гонконгская трагедия, куда канадские войска были посланы в тщетной попытке защитить эту территорию от японцев[412]. (В Канаде вскоре после нападения на Пёрл-Харбор канадские граждане японского происхождения были выселены из своих домов на Западном побережье, их имущество было конфисковано, а сами они помещены в лагеря во внутренних районах страны.) Осенью 1942 г. Вторая канадская пехотная дивизия понесла огромные потери во время неудачного десанта в Дьеппе. Затем Сицилия и тяжелое продвижение на север по итальянскому «сапогу», закончившееся падением Рима летом 1944 г. И наконец, сыгравшее очень важную роль вторжение во Францию Первой канадской армии под командованием генерала Г.Д.Г. Крерара. Но цена, которую заплатила Канада, была неожиданно высокой. По мере того как список потерь удлинялся, а просьбы о подкреплениях становились все более настойчивыми, призрак всеобщей воинской повинности начал опять преследовать Маккензи Кинга. Политические войны возобновились.

Всеобщая воинская повинность, введенная в два приема

Маккензи Кинг полагал или по крайней мере надеялся, что вопрос о всеобщей воинской повинности был похоронен соглашением между всеми партиями в начале войны и лучшим политическим шагом была поддержка добровольного зачисления на военную службу. Однако к началу 1942 г. консенсус был нарушен. Артур Мейген оставил свое место в сенате, чтобы после пятнадцатилетнего перерыва вновь стать лидером Консервативной партии. Пользуясь растущей поддержкой в Английской Канаде, он взял курс на всеобщую воинскую повинность. Маккензи Кинг решил, что единственный способ избавиться от соперника — это провести национальный плебисцит по вопросу освобождения правительства от его обещания не вводить всеобщую воинскую повинность. Этот план встретил некоторое сопротивление со стороны квебекских министров, но заменивший Эрнеста Лапуанта Луи-Стефан Сен-Лоран высказался в его пользу. В Английской Канаде поддержка этого предложения была единодушной, но тем сильнее была оппозиция со стороны франкоканадцев, почувствовавших, что их предали. Результат первого кризиса был как раз таким, какого боялся Маккензи Кинг, — в зависимости от принадлежности к той или иной культуре страна разделилась ровно пополам. Вспоминая об этих событиях, он признавался в своем дневнике:

Обладавший хорошим историческим чутьем Маккензи Кинг еще не разыграл свою последнюю карту. Хотя его правительство было освобождено от обязательства не вводить всеобщую воинскую повинность, премьер-министр утверждал, что время для того, чтобы отказываться от добровольной службы в армии, еще не пришло. В кабинете министров Маккензи Кинга было некоторое недовольство: министр национальной обороны Дж. Л. Ролстон попытался уйти в отставку, но его заявление не было принято. Премьер-министр добивался своего, проводя политику, представлявшую собой шедевр обдуманной двусмысленности: «Всеобщая воинская повинность не является необходимостью, но она будет введена, если это станет необходимо». Что подразумевалось под словом «необходимо», не уточнялось.

Для некоторых «необходимый» означало вполне очевидное положение вещей: если добровольный набор в армию не может дать требуемого количества подкреплений, нужно провести принудительный набор. К осени 1944 г. военные были убеждены, что они достигли цели. Министр национальной обороны дал согласие. Однако для Маккензи Кинга первоочередной задачей было достижение «национального единства» и единства Либеральной партии. Если бы он принял совет Ролстона, он потерял бы своих избирателей в Квебеке. И Маккензи Кинг решил, что нужно сделать последнюю попытку обеспечения добровольного набора в армию. Ролстон выразил несогласие, и тогда премьер-министр безжалостно отправил его в отставку. Вместо Ролстона был назначен пользовавшийся популярностью генерал Э. Макнотон, который не считал, что возможности добровольного набора в армию исчерпаны. Он готов был попробовать еще раз.

Однако Макнотон тоже потерпел неудачу, поскольку канадцы отказывались добровольно идти в армию. Тогда Маккензи Кинг убедил себя, что необходимо совершить поворот на 180 градусов, ибо если не объявить о введении всеобщей воинской повинности, некоторые военные могли бы поставить под сомнение авторитет гражданского правительства. Премьер-министр продемонстрировал франкоканадцам свою преданность, уволив Ролстона, и теперь надеялся, что они, в свою очередь, его поддержат. Сен-Лоран, который никогда не связывал себя обязательством не вводить всеобщую воинскую повинность, принял позицию своего начальника. Последовало решение направить на фронт тех, кого мобилизовали для несения службы внутри страны. К концу войны было отправлено только 2,5 тыс. человек. Второй кризис, связанный со всеобщей воинской повинностью, как, впрочем, и первый в 1942 г., был разрешен благодаря политическому таланту Маккензи Кинга и его везению. Разделив ненавистное лекарство на две порции, премьер-министр разбавил его таким образом, чтобы избежать повторения 1917 г. Ему удалось сохранить единство страны, хотя некоторые во Французской и в Английской Канаде разочаровались в нем. Наградой Маккензи Кингу было переизбрание в 1945 г.

Тем не менее его победа на выборах 1945 г. была скорее подтверждением его заслуг в военное время. Кроме того, Маккензи Кинг был переизбран также из-за того, что его правительство решило провести подготовку к послевоенному периоду путем принятия социальных и экономических мер, которые, как предполагалось, предотвратят повторение Великой депрессии. Нужно было укрепить начатую в предвоенные годы политику осторожного претворения в жизнь базовых положений теории антициклического регулирования Кейнса. В 1940 г. к плану пенсий по старости 1927 г. добавили программу страхования по безработице. В 1944 г. была введена система семейных пособий, в соответствии с которой матери ежемесячно получали пособие по уходу за детьми. Так был заложен твердый фундамент для государства всеобщего благоденствия. Поощрение жилищного строительства, меры по обеспечению демобилизованных ветеранов войны работой и увеличение федеральной помощи здравоохранению — все это означало более активное вовлечение федерального правительства в социальную и экономическую политику страны.

Однако за вновь обретенным стремлением либералов к проведению политики социального обеспечения стояло нечто большее, чем новое экономическое мышление. Либералы, несомненно, опасались, что значительный рост поддержки ФКС приведет, как и после Первой мировой войны, к очередному распаду их партии. В 1943 г. ФКС получила достаточное количество мест, чтобы стать официальной оппозицией в Онтарио. В следующем году в Саскачеване эта партия под руководством энергичного и обладающего богатым воображением преподобного Томаса (Томми) Дугласа образовала первое социалистическое правительство в Северной Америке. Опросы общественного мнения выявили растущее влияние этой партии на федеральном уровне. Тогда Маккензи Кинг и его партия решили устранить эту угрозу слева, взяв на вооружение некоторые наиболее популярные положения курса ФКС. Как показали выборы 1945 г., эта тактика оказалась успешной. По мере того как страна продвигалась от войны к миру, Маккензи Кинг по-прежнему оставался хозяином канадской политики.

Канадская культура достигает совершеннолетия

В первой половине XX в. в материальном и культурном мире канадцев произошли глубокие изменения. Культура канадского общества, которое было преимущественно урбанистическим, становилась все более североамериканской и городской. Романы Фредерика Филипа Гроува, написанные в первые десятилетия XX в., поднимали проблемы сельского общества; в 1944 г. он опубликовал свой роман «Хозяин мельницы» («The Master of the Mill»). Это была история классового конфликта, знакомая тем, кто боролся за существование в 1930-х гг. Морли Каллаган в своем творчестве рассматривал социальные и духовные противоречия городского существования, используя более сложную повествовательную технику. Джон Хью Макленнан сначала в романе «Барометр поднимается» (1941), где описывался катастрофический взрыв в Галифаксе в 1917 г., а затем в романе «Два одиночества» («Two Solitudes», 1945), повествующем об отношениях между франко- и англоканадцами, стремился писать на ярко выраженную канадскую тематику. В Квебеке также постепенно исчезали старые гимны сельским ценностям. Идиллический миф был разрушен в романе Ринге «Тридцать арпанов» («Trente arpents», 1938), а Габриэль Руа в своем прекрасном романе «Счастье по случаю» («Bonheure d’occasion», 1945) исследовала человеческое измерение существования франкоканадского городского общества. Появились и новые поэты. На смену старому патриотическому романтизму как Английской, так и Французской Канады, пришел модернизм. В Квебеке поэтическим лидером стал Э. де Сен-Дени Гарно, а в англоязычной канадской поэзии новые тенденции проявились в творчестве таких поэтов, как Э.Дж. Пратт, Эрл Берни и Дороти Ливси. В стихотворении «Лаврентийский щит» («Laurentian Shield», 1946) Ф.Р. Скотт следующим образом выразил свои надежды на новое духовное начало:

Господство «Группы семи», прочно утвердившейся в канадской живописи к концу 1920-х гг., постепенно уступало дорогу новой технике и новым темам следующего десятилетия. В живописи Миллера Г. Бриттена и Параскевы Кларк ощущались отзвуки социальных бедствий периода Великой депрессии. Лорен Харрис перешел к абстракционизму, тогда как Джон Лайман и Гудридж Робертс показали, что можно писать канадские пейзажи и натюрморты не в таких однообразных тонах и резких формах, как это делали художники «Группы семи» и многие их подражатели. Лемуан Фитцджеральд и Карл Ф. Шефер обратились к местным и региональным темам, не претендуя при этом на то, что они выражают национальную эстетику.

Но наиболее радикальные новые тенденции были заметны в творчестве квебекских художников. Именно там сюрреалист Поль-Эмиль Бордюа, бывший ранее мастером по церковным интерьерам, собрал вокруг себя группу молодых последователей, включая Жан-Поля Риопеля и Фернана Ледюка, которых стали называть «автоматистами». Эти абстракционисты смело смотрели в лицо будущему и призывали стереть из памяти прошлое. Они соединили достижения художественных школ Парижа и Нью-Йорка необыкновенным и оригинальным образом. В своем манифесте 1948 г., озаглавленном «Глобальный отказ» («Refus global»), эти художники требовали радикальной переделки франкоканадского общества и полной свободы творческого воображения. Однако в мире, где канадцам и жителям других стран пришлось столкнуться с разрушительной силой, выпущенной на волю в августе 1945 г. при расщеплении атома в Хиросиме и Нагасаки, даже Бордюа и его друзья не могли понять до конца значение своего собственного тезиса: «Наши мечты простираются дальше всяких пределов».