История мира

Глава пятьдесят восьмая ПРОМЫШЛЕННАЯ РЕВОЛЮЦИЯ

Многие историки смешивают вместе то, что мы назвали механической революцией — понятие абсолютно новое, появившееся благодаря развитию организованной науки, являющееся таким же прогрессивным нововведением, как изобретение землепашества или открытия металлов — с чем-то иным, совершенно отличным в своих началах, с тем, что имеет связь с предшествующими историческими фактами, а именно — с финансовым и социальным развитием, которое мы называем промышленной революцией. Оба процесса шли одновременно, воздействуя друг на друга, но по сути своей и по происхождению были совершенно различными. В некотором смысле промышленная революция свершилась бы даже тогда, если бы не было ни угля, ни пара, ни машин; но в таком случае она шла бы, в большей степени, по линии социальных и финансовых перемен последних лет римской республики. Она стала бы повторением истории лишенных земли вольных землепашцев, наемного труда, крупных помещиков и крупных финансистов; словом — это был бы социально губительный финансовый процесс. Даже сама фабричная система существовала задолго до машин и покорением новых источников энергии. Фабрика вовсе не является производной от машины, но лишь последствием «разделения труда». Работники, которые трудились под нагайкой, и которых нещадно эксплуатировали, производили такие вещи как галантерея, картонные коробочки и предметы мебели, они разрисовывали карты, иллюстрировали книжки и т. д. еще до того, как для промышленных целей начали применять водяное колесо. Фабрики существовали в Риме еще во времена Августа. Новые книжки, к примеру, диктовались целому ряду копиистов в книжных мастерских. Если кто внимательно читает Дефо и политические памфлеты Филдинга, тот знает, что уже в конце XVII века в Англии умели запирать бедняков в специальных помещениях, где они зарабатывали себе на жизнь совместным трудом. Предсказание такого явления мы обнаруживаем даже в «Утопии» Томаса Мора (1516 г.). Все это были последствия общественных отношений, а никак не развития механики.

Вплоть до средины XVIII века социальная и экономическая история западной Европы идет торным путем, по которому шла римская держава в течение трех столетий до Христа. Но, в результате отсутствия политического единства западной Европы, благодаря нападкам на монархию, благодаря росту самостоятельности народных масс, а может быть, благодаря тому, что западноевропейское мышление более склонно к механическим идеям и изобретениям — этот процесс пошел в новом направлении. Христианство популяризировало в европейском мире понятие человеческой солидарности, политическая власть не была здесь столь концентрированной, а стремящиеся к обогащению энергичные люди уже не думали о рабстве или же наемном труде, но всю свое внимание обратили к механической энергии и к машине.

Механическая революция была чем-то совершенно новым в истории человечества; она совершенно не заботилась о том, какие социальные, политические, экономические и промышленные последствия вызовет. Но вот уже промышленная революция, подобно многим другим человеческим идеям и деяниям, уже подчинялась и до сих пор еще подчиняется глубочайшим переменам, параллельно переменам в условиях жизни человека, которые были вызваны революцией механической. Принципиальное различие между накоплением богатств, разорением мелких землевладельцев и мелких предпринимателей, между периодом громадных финансовых капиталов в последние века римской республики и очень похожим на него капитализмом XVIII и XIX веков — лежит в совершенно различном характере труда, изменившемся в результате механической революции. Древний мир основывался на работе человеческих рук; в принципе, все зависело от мышц ничего не понимающего, порабощенного человека, которому в помощь придали тягловое животное. Туда, где требовалось поднять какую-нибудь тяжесть, посылали человека; где следовало снести какую-нибудь скалу, посылали человека; вместе с волами землю пахал человек; вместо пароходов у римлян имелись галеры с рядами нечеловечески уставших гребцов. Громадный процент населения ранних цивилизаций занимался исключительно механическим трудом. С появлением машин поначалу ничто не говорило о завершении этой бессмысленной эксплуатации людских сил. Громаднейшие массы народа гнали для копания каналов и укладки железнодорожного полотна. Очень выросло количество шахтеров. Но в еще более значительной мере возросло облегчение труда и производство товаров. На протяжении XIX века все более явственной становилась логика новой ситуации. Теперь уже люди не рассматривались и не требовались только лишь в качестве неразумной энергии. Теперь весь механический человеческий труд был доверен машине, которая выполняла его значительно легче и быстрее. Человек нужен был теперь лишь там, где была нужна сознательная мысль и воля. Теперь уже люди использовались только в качестве людей. Человек-вол, на котором основывались все предшествующие цивилизации, создание, осужденное на вековечное послушание и подчинение, у которого мозг был совершенно излишним придатком, перестал быть необходимым для счастья человечества.

Эта революция охватила не только что выросшие ветви промышленного производства, как, например, металлургия, но и старинные, как сельское хозяйство или горное дело. Машины справлялись с пахотой, севом или сбором урожая гораздо быстрее, чем дюжина самых трудолюбивых работников. Римская цивилизация строилась на дешевых и лишенных достоинства людских существах; современная же цивилизация восстанавливалась на основе дешевой механической силы. В течение сотни лет эта сила сделалась еще более дешевой, зато труд становился все более дорогим. Если поначалу машины не применялись в горной промышленности, то происходило это лишь затем, что люди пока что были гораздо дешевле машин.

И вот теперь в людях происходит перемена, имеющая первостепенное значение. Богачи и повелители древности заботились лишь о том, чтобы иметь как можно больше рабочих рук. В XIX же веке стоящие у власти разумные люди осознали, что простой человек обязан быть чем-то большим, чем неразумная рабочая сила. Его необходимо было воспитать, хотя бы ради цели достижения «промышленного умения». Человек должен был понять, что происходит вокруг него. С момента принятия христианства уровень народного просвещения в Европе значительно вырос, точно так же и в Азии, куда добрался ислам, ведь следовало постараться о том, чтобы верующие хоть что-нибудь поняли в своем вероучении, которое должно было привести их к спасению, чтобы они хоть как-то читать свои священные книги. Споры христианских сект, из которых каждая пыталась заполучить как можно большее число сторонников, распахали почву под посев народного образования. Так, например, в Англии, в тридцатых и сороковых годах XIX века, различнейшие секты, желая оказывать влияние на подрастающее поколение, создали ряд конкурирующих организаций для воспитания и образования детей: школы «народной» церкви, школы «британских» диссидентов, даже начальные римско-католические школы. Во второй половине XIX века народное просвещение во всем мире западноевропейской цивилизации добилось значительного прогресса. Этого нельзя было сказать про образование высших классов — несомненно, там тоже наблюдался определенный прогресс, но относительно ничтожный — и таким образом пропасть, до сих пор делившая образованных людей от безграмотной людской массы, постепенно уменьшалась. На тылах этого исторического процесса стояла механическая революция, на первый взгляд вроде бы и не связанная с общественными отношениями, но, тем не менее, стремящаяся к повальному искоренению безграмотности.

Народные массы древнего Рима никогда не осознавали происходящей рядом с ними экономической революции: они не замечали происходящих в их жизни перемен с такой ясностью, с какой ее видим теперь мы. Зато в XIX веке народные массы прекрасно осознавали приход промышленной революции, видя в ней определенный процесс, который касался их уже непосредственно — ведь они уже умели читать, могли свободно рассматривать и обсуждать происходящие события, имели возможность получать о них достаточно быстрые и исчерпывающие известия; эти люди, живя в мире, видели такие вещи, которые до них никакое общество не замечало.