История нетрадиционной ориентации. Легенды и мифы всемирной истории.

Глава 11 РУССКИЙ ЛЕС

Трудности понимания большинства исторических проблем связаны не с тем, что невозможно найти логически удовлетворительных решений в каждом отдельном случае, а с тем, что таких — формально равноценных — решений слишком много. Парадокс заключается в том, что знание истинного положения дел весьма близко к нулю, тогда как количество мнений, трактовок, гипотез приближается к бесконечности. Но из того, что история во многом искусство и наука далеко не всегда знает, как было на самом деле, еще не вытекает, будто никакого «на самом деле» в принципе не существует и прав тот, чья гипотеза «красивее» других (красота тем более относительна и недолговечна). Мы вольны соглашаться или оспаривать любые теории, но если мы действительно стремимся что-то понять, а не только «пошуметь» и себя показать, то, наверное, лучший критерий, которым стоит воспользоваться в этом море вариантов и толкований, — отличать «возможно» от «хочется».

Рассмотрим кратко вопрос о происхождении славян.

Можно сколько угодно изощряться в поисках «славянского следа» в гуще древнеевропейских народностей (и/или археологических культур) — такую идею нельзя доказать с фактами в руках, а следовательно, нельзя и опровергнуть. Правда, в отличие от фанатиков-дилетантов, хорошо образованный человек способен придать подобному занятию вид научной теории. Академик Б.А. Рыбаков в своих трудах последовательно возводил пра- и протославян к пшеворской и зарубинецкой культурам (II в. до н. э. — II в. н. э.), к лужицкой, белогрудовской и чернолесской культурам (XIII–V вв. до н. э.) и к «скифам-пахарям» Геродота, далее, вглубь веков, следовали тшинецко-комаровская археологическая культура (XV–XII вв. до н. э.) и древнеевропейские культуры шаровых амфор и шнуровой керамики. Почему бы и нет, ведь все мы, в конце концов, дети праматери Евы?..

Однако, если излишне не увлекаться «искусством для искусства» в духе перечисления Ноздревым своих владений, то достоверной родоначальницей славянства была и остается культура Прага-Корчак (V в., с последующими дочерними культурами, ассимилировавшими часть иранцев, балтов, финнов и тюрков). Кажется бесспорным, что язык, как и народ, не возникает в один день «из ничего», но не менее очевидно и то, что в историческом масштабе (в пределах жизни двух-трех поколений) именно так и происходит. Система рождается из хаоса. В данном случае на фоне гуннской экспансии и крушения германских племенных союзов, в условиях региональной изоляции, через культурное противопоставление и саморефлексию формируется новое духовное, хозяйственное и языковое пространство[72]. Родственные (и не очень) племена и диалекты, этно- и лингвопотенции превращаются в исторический этнос со своим языком и культурой.

По-прежнему не стихают споры (имеющие не только научный, но и политический характер) вокруг этимонов рос- и рус-. Литература, посвященная этому вопросу, необозрима, но здесь нетрудно выделить и вполне удовлетворительные решения. Если очень кратко, то термин «рос» — это одно из стандартных (наряду со «скифами») обозначений северных варваров в византийской книжной традиции, вероятно восходящее к библейскому «рош»[73]. «Рус» — изначально, скорее всего, соционим, термин, обозначавший гребцов-воинов в среде варягов-викингов. Северогерманское rod/rud — в среде финноязычного населения Приладожья приобрело форму Ruotsi, а у последнего было заимствовано славянами в — лингвистически корректной — форме «русь» (ср. этнонимы чудь, сумь, корсь и др.)[74]. По моему мнению, и пресловутый «остров русов», Арса/Артания арабских авторов, лингвистически (с типичным восточным префиксом) соответствует финскому Ruotsi, при том, что семантика географического объекта близка руническому Holmgardr («островной город»).

«Что же касается русов, то есть остров, расположенный в море, и остров этот протяженностью три дня пути в длину и в ширину и весь покрыт лесом. Почва его такая влажная, что если поставить ногу, то она погрузится в землю по причине ее влажности. И есть у них царь, называемый хакан — ерус. Число жителей на этом острове 100 000. И эти люди постоянно нападают на кораблях на славян, захватывают славян, обращают в рабов, отвозят в Хазаран и Балкар и там продают… Торгуют они соболем и белкой и другими мехами… На острове много городов…» (аль-Гардизи).

«Русы. Их три группы. Одна группа их ближайшая к Булгару, и царь их сидит в городе, называемом Куй-аба, и он больше Булгара. И самая отдаленная из них группа, называемая ас-Славийа, и группа их, называемая ал-Арсанийа, и царь их сидит в Арсе… И вывозятся из Арсы черные соболя и олово…» (Ибн Хаукаль).

В двух словах не перечислишь все возможные ошибки, контаминации и аллюзии древних (да и современных!) авторов: скандинавское Holmgardr и славянское Холмгород, появление имени «Новгород» как минимум на столетие раньше самого Новгорода, болота Карелии и/или Финляндии, «плавни» Меоти-ды и Дона («Ойум» Иордана) и книжные известия об «острове Скан(д)за», он же — «Скантинавия», он же — «Роси» Бенуа де Сент-Мора.

Существовала еще местность «Росия», упомянутая в договоре 1169 г. греков с генуэзцами, чьей «архон-тессой» была супруга Олега «Гориславича» (деда героя «Слова о полку…»), Феофания Музалон. По мнению И.Г. Ковалевой, «Росия» — это др. — рус. город Кърчев (совр. Керчь), у арабских географов Таманский полуостров и г. Русийа разделялись рекой Русийа, за устье которой они принимали Керченский пролив. Ср. у аль-Идриси: «От города Матраха до города Русийа двадцать семь миль. Между жителями Матрахи и жителями Русийа идет постоянная война». (Об этнокультурных связях Крыма и Руси могут говорить и названия городов на территории последней — гг. Кърчев и Корческ на Волыни и более поздние гг. Коршев и Ка-рачев.) Полностью не исключена возможность связать с Кърчевым название Самкерц.

С «Арсанией», помимо терминов «ар-рахданийа» и «ас-тархан», можно сопоставить еще немало имен, допустив некоторую неточность при их передаче, в частности причерноморские топонимы у ал-Хорезми — Саурсана, Арсаса, Арусинийа, Растийанис. И это не все: известны р. Артан и г. Артанудж на северо-востоке Анатолии, куда с разрешения имп. Константина в 762 г. переселились 200 ООО балканских славян. Но, как видим, средневековые историки явно не ограничились географией хорошо известного им Причерноморья.

Но даже если вышеприведенные толкования полностью истинны, они все равно далеко не всеобъемлющи и не отвечают на многие вопросы. Оставим в стороне возможности происхождения термина «русь» от названия реки Рось (Ръсь) или от города Старая Русса — первая гипотеза невероятна по лингвистическим соображениям, вторая сомнительна в хронологическом плане. Что до иранских (сармато-аланских) основ ruxs/roxs (с семантикой «светлый»), то здесь мы вступаем в область гаданий и малопродуктивной полемики: насколько они повлияли на этнонимику восточной и греческой литературы и каков реальный вклад самих названий и их носителей в эволюцию славянских племен?..

Существует и более экзотическая теория, развиваемая независимо друг от друга Омельяном При-цаком и Ирмой Хайнман. Они считают первыми носителями термина еврейских купцов («ар-разанийа» арабского автора IX в. Ибн Хордадбеха), которые вели трансъевропейскую торговлю и вместе с викингами организовали новое «государство» — торговую компанию «Русь»[75]. Только Прицак выводит название из кельтского rut (через посредничество германских диалектов — ruzzi, rugi и rus), а Хайнман — из иврита.

В работе «Еврейская диаспора и Русь» Хайнман, в частности, пишет (http://www.geocities.com): «еврей, отказавшийся от иудаизма в пользу язычества, в соответствии с термином, принятым в Торе и «Книге Маккавеев», назван «раша» или «рашия». Согласно предлагаемой гипотезе, «рашия» составили ядро сформировавшейся в Северном Причерноморье военно-торговой организации Русь, сыгравшей решающую роль в создании Киевского государства и давшей ему свое имя».

Несмотря на ряд остроумных догадок, основное ядро концепции выглядит легковесным. Во-первых, т. н. «ар-разанийа» более точно звучит как «ар-ра(х) — даниа» и вероятно, имеет иранскую семантику — «знающие путь» (ср. араб. рауьидон с тем же, только метафорическим значением в отношении «праведных халифов»). Еще одно созвучие можно увидеть в именовании хазарских военачальников Рас, Раж или Ас-Тархан у арабских и армянских писателей. Но главное то, что за несколько веков ни у одного из множества греческих, арабских и прочих древних историков, писавших об этом регионе, не возникло и тени идеи, подобной идее Хайнман и Прицака.

Неким дополнением к данной концепции является популярная теория Черноморской (Тмутараканской) Руси. К сожалению, нет никаких археологических свидетельств оседания славян и норманнов в Крыму и на Тамани до X в., другое дело, что Тмутаракань (виз. Таматарха, хазар. Самкерц, евр. Самкуш) была одним из основных транзитных пунктов на пути Киев-Константинополь-Синопа-Боспор Ким-мерийский-Дон-Итиль-Каспий. Именно там находился важнейший рынок, где русы сбывали рабов и награбленные товары.

И, тем не менее, возможности параллельного, южного происхождения (и исторического влияния) форманта рос до конца не исчерпаны. Упомянем следующие, до сих пор не приведенные к однозначному прочтению, названия: Rochouasco Альфреда Великого, росомоны (rosomoni) Иордана, город Малороса Анонима Равеннского, Руша на карте аль-Идриси, Росса, Россо, Росси на генуэзских картах Причерноморья, сюда же — топонимы Руссофар, Россока, Рус-скофулей. Впрочем, кое-какие определения напрашиваются: «народ Rochouasco» ближе всего к аланс-ким основам типа рухс-/рохс-/роке, ас и аорс\ генуэзские, сравнительно поздние, наименования не должны отрываться от «реки Россо», т. е. «Русской реки» арабских географов, под которой подразумевался, в первую очередь, Дон. Последние три топонима следует рассматривать в контексте с находившимся неподалеку от Россофара Varangolimen, т. е. «Варяжской гаванью», притом, что «far» в германских языках может означать место «перевоза», т. е. «порта россов» (либо родового поселения, как в ряде зап. — европейских топонимов с формантом фар(а)/фер).

Нетрудно заметить, что большинство топонимов от Рус-/рос- связано с водными путями от внутрибал-тийских берегов (шв. Рослаген, дат. Роскильде) к Северному Причерноморью.

Менее однозначным здесь кажется Русскофулей (вариант — Русскофиль-кале): второй формант явно связан с греческим топонимом Фулла (он же Кырк-Ор и Чуфут-кале), где в VII–X вв. проживали, в первую очередь, аланы (рухс?), греки, евреи и тюрки и куда — в рамках «хазарской миссии» — пришел с проповедью Св. Кирилл. В равной мере с этнофорным значением начальный формант может быть понят из греческогороско — «ущелье» или руске — «защитный» (ср. также грекокрымский топоним Мегафули, а с другой стороны — термин руси-полис — «защитник города»).

Самыми загадочными остаются названия росомонов и Малоросы[76]. Ввиду их наибольшей древности, наверное, стоит прислушаться к мнению Хакона Станга, связавшего эти имена с германскими племенами и с семантикой красного цвета (см. http:// stratum.ant.md). Хотя, надо сказать, семантика эта в представленном им своде выглядит столь всеобъемлющей, что невольно заставляет вспомнить латинское изречение — «Кто доказывает слишком много, тот ничего не доказывает». (Как особо важный момент отметим здесь процитированное Стангом высказывание аль-Масуди о русах: «Византийцы их зовут Ару-сия, что обозначает Красных».)

В принципе, «хронотопическая» близость росомо-нов и Малоросы вполне позволяет принять постулируемые связи обоих имен как с готами Германариха (IV в.), так и со значением «красноватый». Что до продуктивности подобных значений, то общеизвестен закон традиционной культуры, — чем древнее высказывание, тем оно сильнее воздействует на последующие, хотя для нас уже очевидно, что рассмотренные проблемы невозможно решить сведением всех случаев к единственному прототипу. Разумеется, все это еще слишком общие рассуждения, четкую этимологию привести здесь вряд ли будет возможно[77].

Готское (вернее — германское) культурное влияние на славян относится к наименее разработанным темам из древней истории. Коснемся здесь возможного отражения ее в «Слове о полку Игореве». Но начнем все-таки с рассказа Иордана.

Продолжай, по собственным словам, «сплетать историю происхождения готов» (ср. «свивая… славы» нашего памятника), Иордан пишет о короле Амале Винитарии: «он двинул войско в пределы антов… и распял короля их Божа с сыновьями его и с семьюдесятью старейшинами для устрашения, чтобы трупы распятых удвоили страх покоренных». Как и в случае с «росомонами», есть все основания подозревать автора в недопонимании источников и в неуклюжих попытках «рационально» объяснить недопонятое; не забудем, что Иордан замыкал информационную цепочку «устный эпос — Аблабий — Кассиодор».

Кажется немного странным, что имя Винитарий — Vuinitharius — означает «воина венетов», по этой причине некоторые ученые, дабы соблюсти «логичность» (т. е. вполне в духе Иордана), предпочитали толковать его как «Победителя»/«Потрошителя» венетов. Но и с «антами» дело обстоит не так просто. Анты, современники Иордана (VI в.), — это уже славяне, точнее, славянизированные потомки так называемой черняховской культуры, последняя же — изначально скифо-сарматская с сильным наслоением пшеворской и вельбарской археологических культур, в которых значительная военно-организационная составляющая принадлежала германцам. Большинство исследователей сходится во мнении, что этимология «антов» иранская и означает «окраинные, пограничные жители» (равнозначно «украинцам», прус, «галиндам» и герм, «маркоманнам»), но это сегодняшнее понимание, а в ту эпоху, у бесписьменных народов, имена играли не только формальную этноопределяющую роль.

Прославившиеся своими завоеваниями народы в глазах потомков выглядели героями-великанами: готы, гунны, вандалы, авары. Немецкое Hũne, гунн, означало — «великан», аналогичное значение у др. — англ. Ent, ант; сюда же — болг. диалект, елини (т. е. эллины), слав, обры, армян. огузы\ в менгрельском алан — «герой», киммерийцы стали означать в кавказских языках «богатырей, гигантов» (ос. gumeri, груз, gmiri; ср. рус. кумир), древний парфянин — это среднеперс. (=пехлевийский) пахлаван, «герой», тадж. партавон, казах, пелуан, «богатырь» и т. д. (также, с переносом семантики на каменные надгробия и изваяния, рус. болван и тюрк, балбал). То, что готы в своем «Drang nach Osten» победили неких спалов (соотносимых со слав, «исполинами»)[78], венетов и антов, первоначально могло иметь не столько исторический, сколько героико-эпический смысл.

В драматическом распятии Божа (Boz) вряд ли стоит искать нечто принципиально отличающееся от романтической казни Сунильды. Е.Ч. Скржинская и О.Н. Трубачев читают имя как славянское «Вождь» (хотя формально ближе было бы — «Бог»), но еще академик Шахматов связал его с Бусом «Слова». Соглашаясь с последним, можно отметить, что автор «Слова» гораздо лучше понимал, о чем пишет, нежели Иордан.

Учтем два важных момента: во-первых, форма «бусови» — это издательская конъюнктура первоначального «босуви», а во-вторых, у латинских и греческих авторов эпохи Иордана чередование B/V/U в начале написания иноязычных имен не редкость. «Босый волк» и «босуви враны» непременные спутники Одина-Водана (готский Wodz, букв. «Неистовый»)[79], который, кстати, принес самого себя в жертву на Мировом древе согласно германскому мифу, а «время Босово», которое поют «готские красные девы», — это время побед на территории Асгарда (мира асов-богов близ рек «Танаквисль», Дон-Танаис и «Данп», Днепр), откуда Один привел свой народ в Скандинавию[80].

Эстетика «Слова» при всей своей уникальности в русской литературе естественно вписывается в эстетику мирового и, в частности, западноевропейского эпоса[81]. Но вернемся к Босу/Бусу и рассмотрим еще ряд вариантов. Привязка имени к тюркскому boz «серый» (откуда рус. бусый, то же; возможно, его «народное» переосмысление в выражении босый волк, т. е. босой; ср. укр. босий «белоногий») все же не дает ничего, кроме дополнительной путаницы и взаимных отсылок по кругу (см. М. Фасмер, I).

Более интересным должно показаться сближение с киевской топонимикой: приток Лыбеди — Бусовка, здесь же Бусова гора и Бусово поле. Историк В. Янович («День» № 54, 23.03.2002; http://www.day.kiev.ua/rus) считает, что на этом месте с готских времен находились крепость Самбатас и древняя верфь, где славяне помогали готам строить корабли-«бусы». Но и признание полного фиаско науки в данном вопросе не позволяет принять такую фантастическую гипотезу. Помимо того, что термин восходит к др. — сканд. bussa «большое судно» (т. е. к более позднему периоду), примеры подобных названий неизвестны. Другое дело, значительное количество сходных славянских топонимов: Bus, Busa, Busy, Buskiej, Buskiewicz, Bushora, Busov, Busovaca, Busal, Busko и другие (не меньше и топонимов на «Bos»; где-то это другая огласовка, а где-то другой корень).

Здесь возможен различный генезис, например, от слав, бусел «аист» (польск. bus, укр. бусько), или влияние герм, booth «палатка», busch «куст; чаща», busen «залив; устье» и т. п., но скандинавизмы отпадают, а антропонимичность плохо просматривается. В данном случае проще всего принять терминологию «Божьего поля / волка / града / горы» и т. п. (с моментом табуированности или инокультурности конкретного имени), и, несомненно, что уже в древние времена так и понимали многие названия сами носители языка… Но, несомненно и то, что здесь имел место случай обобщения и упрощения семантики названий и имен неодинакового происхождения.

В целом, перед нами весьма сложная смысловая языковая картина, которую никак нельзя объяснить с помощью единственной этимологии. Очевидно лишь то, что эта номинация, наряду с другими, — итог освоения соседних территорий (в эпоху тотальной славянской экспансии из региона культуры Прага-Корчак), а не частный случай истории Киева.

Впрочем, и в локальной истории можно иногда разглядеть черты истории мировой. И Киев тут не исключение. Эта географическая область в разные времена оказывалась на краю многих культур. Здесь находилась северная окраина трипольской культуры (средиземноморской расы), разделявшая лесных жителей Древней Европы и праиндоевропейскую днепро-донецкую культуру, здесь проходила условная граница между прабалтами и иранцами, между балтийскими племенами раннего средневековья и скифо-сарматской, по происхождению, Черняховской культурой.

Наконец, еще до образования Киевской Руси сюда дотянулся восточный край культуры Прага-Корчак, а несколько веков спустя здесь была крайняя западная область хазарского данничества. Одним словом — «анты».

Вот что пишет о происхождении украинской народности Т.Н. Алексеева («Антропологический состав восточнославянских народов и проблема их происхождения»//«Этногенез финноугорских народов по данным антропологии». М.: Наука, 1974): «Украинцы… связаны в своем генезисе со средневековыми тиверцами, уличами и древлянами… В то же время, учитывая их антропологическое сходство с полянами, можно сделать заключение, что в сложении физического облика украинского народа принимали участие элементы дославянского субстрата… поляне представляют собой непосредственных потомков черняховцев, которые… обнаруживают антропологическую преемственность со скифами лесной полосы». Значение германского фактора в формировании Черняховской культуры подробно рассмотрено в работах петербургского профессора М.Б. Щукина (см. http://stratum.ant.md),[82] а смысловая (как минимум) перекличка между парами древляне — поляне и тервинги — гревтунги вроде бы никем не подвергалась сомнению.]

«Славный род Амалов», о котором писал Иордан, угадывается в древлянском князе Мале и в Малуше-Малфриде (готск. Amalafrida). Нестор в своем возвеличивании Рюриковичей «замазывает» среди прочего и этот момент, хотя вполне логичной кажется ситуация, что первые Рюриковичи — крохотный «остров» норманнов в славянском «море» — вынуждены были крепить свою легитимность путем браков с местной «реликтовой» династией (сигналом к чему послужило убийство Игоря)[83]. Значению (на мой взгляд, непомерно завышенному) древлянской династии в русской истории посвятил целую книгу историк А.М. Членов («По следам Добрыни». М., 1986). Членов пишет: «Он стоит на красном граните, древний Коростень… Я гляжу на него из Шатрища — оттуда же, откуда глядел на него некогда противник Мала, которого древляне называли князем-волком. Два гигантских холма из красного гранита встают как неприступные бастионы по обе стороны реки Уж. Высотой они метров по шестьдесят. Тысячу лет назад вершины этих гранитных бастионов были увенчаны деревянными крепостями… Местные краеведы производят название города от древнего слова "корста", среди значений которого были "камень", "гранит". В переводе на современный язык "Коростень" звучит примерно как "Гранитоград". Гордое имя! И дано оно не случайно — крепче и лучше гранита не было тогда во всей Русской державе. Коростеньцы гордятся своим гранитом и сегодня — ведь им облицован Мавзолей В.И. Ленина в Москве»

(http://1000years.uazone.net/dobryn.htm).

Да, бездна красочных ассоциаций! Гиперреальный символизм нашей истории запросто перевесит всю виртуальность толкинизма и вагнерианства.

Сам Членов избегает германских этимологий[84] и упоминания об Амалах не потому, что не слышал о них, а дабы не снижать «славянский» (здесь — антинорманнский) пафос своей книги. Хотя следует признать, что на столь скудном языковом материале невозможно обнаружить в русской передаче специфику скандинавских либо восточногерманских терминов.

Последнее замечание относится и к киевским властителям, Аскольду и Диру, загадочность которых — во многом результат идеологической ангажированности первых летописцев. Принято считать их варягами — «бояре» Рюрика, но «не родственники его», как подчеркивает Нестор, «и не княжеского рода». Замысел нашего летописца понятен, хотя столь же тенденциозен мог быть и поляк Ян Длугош, утверждавший, что после смерти Кия, Щека и Хорива, наследуя по прямой линии, их сыновья и племянники много лет господствовали у русских, пока наследование не перешло к двум родным братьям, Аскольду и Диру[85]. В «Законах Эдуарда Исповедника» в рамках событий XI в. упоминается «король Русии» — Малесколъд, что можно понять как перенос на свою современность каких-то более старых славянских известий, но для нас здесь важно само словосочетание, косвенно подтверждающее мнение Длугоша в контексте славяно-германских связей.

Имена «братьев», в принципе, могут принадлежать любым германоязычным народностям, их первоначальные этимоны неясны: Hös-koldr, As-hildr, As-skjoldr, Ask-aldr; Dyry («Дорогой»), Deor («Зберь»), рун. ÐiR («кнехт»), а также венг. Дьер или даже флексия в «Асколдр».

Не меньше путаницы с восточной номенклатурой: Феофан упоминает послов царя гермихионов Аскила (563 г.), с VIII в. известен народ (страна)[86] аскл/агикап/ эсгель, родственный булгарам и граничащий с мадьярами, наконец, это царь Аскал (Ашкал), подчинявшийся царю волжских булгар Алмушу. Последнее имя — это также имя венгерского вождя, отца Арпада, но в любом случае арабские и венгерские источники согласны в одном: степные мадьяры властвовали над славянами[87]. Не имеет общепризнанной этимологии название реки Оскол, притока Сев. Донца (можно, конечно, предложить что-нибудь вроде тюрк, дс «родина» + кел/гил «дом»), но весьма вероятно его влияние на гидронимы соседнего региона — Ворскла/Воръосколъ, Ворсклица, Ворсколец (при чуваш, вар «дол, река» и пе-ченеж Варух, обозначавшем Днепр, Борысфен).

Прибавим к этому известие аль-Масуди — в главе, посвященной славянам, — о мощном царстве ад-Дира с городами и армией. О чем можно говорить с полной уверенностью, так это о существовании в одно время с летописным Аскольдом археологически засвидетельствованного «мощного царства» салтово-ма-яцкой культуры, основное население которого составляли аланы и болгары (район простирался от Кубани до истоков Сев. Донца и считался частью хазарского каганата)[88].

Хазарский период оставил свой след и в ономастике, хотя не всегда возможно отделить эпоху дан-ничества от более поздней и более заметной эпохи инфильтрации хазарских общин (надо думать, не только еврейских или тюрков-караимов) в европейские страны (см. работы А. Кестлера и Д. Соболева)[89]. Приведем здесь только два загадочных (каждое в своем роде) имени — реку Пейсах (правый приток реки Тетерев) и крепость Самбатас (Σαμβατας), о которой писал К. Багрянородный[90]. В первом случае велико искушение связать название реки с именем хазарского полководца Песаха[91], который, по сообщению так называемого Кембриджского Анонима, отбил у русов захваченный ими Самкерц/Тмутаракань и в отместку принудил русского князя Х-л-гу напасть на Константинополь (известный поход Игоря 941 г.; см. А.П. Новосельцев. «Хазарское государство и его роль в истории Восточной Европы и Кавказа», гл. 5; http://gumilevica.kulichki.net).

С именем «Самбатас» мы вновь оказываемся в ситуации, когда значительное количество правдоподобных (но не более того) этимологий, скорее, запутывает, чем помогает найти приемлемое решение. В академической среде наиболее популярной издавна является отсылка к славянскому гидрониму Сувид/Суводь («водоворот»), однако наличие в топонимике фонетически близких вариантов делает искомую семантику еще более смутной. Это такие названия, как Субодь/Суботь, Сабатиновка, Соботин, Собота, Собутка[92], Шабац и т. п. Трубачев, высказываясь за семантику «слияния вод», тут же приводит другую этимологию: so-bodb «со + колоть». Весьма сомнительно. В начале составного имени естественным кажется формант «само-». Из германских соответствий достойно упоминания sam-bad (bath) как возможная калька славянского «соводье», «собрание вод» (не слишком убедительны sam-bat «собрание челнов» и sand-bakkass «отмель»). Но что-то подобное возможно на любом и.-е. языке[93].

Еще в 1898 г. Ф. Вестберг выдвинул гипотезу, связавшую Самбатас с названием легендарной реки Самбатион[94]. Киев изначально был многонациональным, полиэтничным городом и оставался таковым, по крайней мере, до татаро-монгольского нашествия. Средневековые источники свидетельствуют о присутствии в Киеве еврейской, армянской и мусульманской общин, не считая алан, варягов и тюрков, поэтому любая этноязыковая концепция имеет формальное право на существование. И каждый исследователь использует это право по-своему.

В связи с перекличками между армянской легендой о трех братьях, изложенной Зенобием Глаком[95], и преданием ПВЛ привлекалось для сравнения и арм. имя Смбат, хотя, учитывая его иранские корни[96], можно предположить здесь любые этнокультурные варианты, вплоть до какого-нибудь виртуального инженера-строителя из Хорезма. На первый взгляд интереснее выглядит тюркско-хазарская парадигма: sam-bat с семантикой «высокого князя» или что-то наподобие этого. До нас дошли имена реальных вождей, основанные на последнем форманте, — хионит Грумбат, болгарин Батбай, печенег Бата(н), наконец, Бату-хан, но если бы в тюркских языках сохранилось историческое значение этого слова, то не было бы и споров среди ученых[97].

Что можно к этому добавить? Не становясь ни на чью сторону, рискнул бы посоветовать заинтересовавшимся данным вопросом рассмотреть проблему в свете венгерской и румынской топонимики. Там мы найдем такие названия, как Zomba, Sombozero, Bata, Simbata, и, наиболее интересное — Szombathely, где «hely» означает «место». В рамках подобной модели особое историческое значение приобретает Угорское урочище. Именно сюда прибыл Олег, именно здесь был захоронен Аскольд, и здесь фактически произошла смена власти над Киевом[98]. Вероятно, «Угорская гора» по формальным соображениям была связана летописцем с прохождением «мимо» Киева венгров (см. коммент. Лихачева — «ПВЛ». СПб.: Наука, 1996, с. 411), а реально там мог находиться западный форпост Хазарии в лице представлявшего последнюю «салтово-маяцкого» и мадьярского военно-административного аппарата.

Но вернемся на Север. Есть такие вопросы, спор о которых не только не утихает со временем, но лишь обостряется. От Нестора до наших дней ведется — с переменным успехом — битва за родословную Рюрика. Норманисты, во всеоружии строгой лингвистики и археологических данных, убедительно показали варяжский характер Приладожской Руси. В стане их противников нет такого единства: иранские, славянские, кельтские, балтские, континентально германские и, наконец, еврейские «окончательные решения» противоречат друг другу, и адепты оных сходятся только в высоте патриотического «градуса» и в плоскости эмоциональной ненависти к «атлантизму».

Как и во все иные времена, речь идет о том, кто больше Родину любит и что он под нею понимает. Если попытаться вникнуть в суть разногласий, то можно заметить, что спор часто ведется даже не о словах, а о неких скрытых подтекстах, о тонких гранях ментального восприятия в рамках «свой-чужой». В этом плане наука наглядно отражает духовную и политическую ситуацию современной ей жизни. Не смогла она избежать и пресловутой теории заговора. Шибко умных нигде не любят, а уж абстрактные и холодные, напичканные терминологией умствования и вовсе подозрительны.

Однако в последнее время у антинорманистов появилось «второе дыхание». Помимо того, что они морально «изъязвили» все положения своих противников, они еще ввели в дискуссию кучу новых гипотез, трактовок и сведения источников, которыми пренебрегли норманисты. Нельзя сказать, что источники такие уж новые: их, так или иначе, касались уже Татищев и Байер; более того — кажется, что в концептуальном плане вся эта полемика вернулась в эпоху баталий немцев-академиков с Михайло Ломоносовым, а по некоторым моментам и вообще в Средневековье. Но такой «огнелед» наверное неизбежен, когда душевный порыв одних сталкивается с ученым высокомерием других.

Никем, в принципе, не оспаривается тезис о языковом и антропологическом родстве северных и западных, прибалтийских славян[99], но если норманисты обычно этим и ограничиваются, то их противники настаивают на увязке данных фактов с легендой о происхождении Рюрика из племени ободритов, с новгородскими летописями и с мекленбургскими генеалогиями.

Из новгородских летописей, в частности Иоакимовой, дошедшей до нас в пересказе Татищева, мы узнаем следующую этногенетическую легенду происхождения северных славян («словен»): «Князь Славен, оставив во Фракии и Иллирии около моря по Дунаю сына Бастарна, пошел к полуночи и град великий создал, во свое имя Славенск нарек [в примечании Татищев предполагает, что это все же не Новгород, как сказано в источнике, а Ладога]… После устроения Великого града умер князь Славен, а после него властвовали сыновья его и внуки много сот лет». Были среди его потомков покоривший близлежащие народы князь Вандал и сыновья последнего Избор, Владимир и Столпосвят, князь Буривой и сын его — Гостомысл. При нем изгнали варягов, но после смерти сыновей Гостомысла возникла династийная проблема, проблема «наряда».

Тут ему «привиделся сон, как из чрева средней дочери его, Умилы, произрастает дерево… и покрывает весь град Великий… Гостомысл же, предчувствуя конец жизни своей, созвал всех старейшин земли от славян, руси, чуди, веси, мери, кривичей и дреговичей, поведал им сновидение и послал избранных в варяги просить князя. И пришел после смерти Гостомысла Рюрик с двумя братья и их сородичами». [Здесь, добавляет Татищев, об их разделении, кончине и пр. согласно с Нестором, только без лет.]

На первый взгляд все вроде складно, но не зря сомневался Татищев в соотнесении «Града Великого» с Новгородом. Уже в следующем столетии (в первой половине XIX в.) путешественник и будущий член Французской академии Ксавье Мармье записал в городе Мекленбурге такую легенду: в VIII в. у князя ободритов Годлава (Godlav) было три сына — Rurik, «Кроткий», Siwar, «Победоносный» и Truwar, «Верный». Путешествуя по разным странам и сражаясь, они оказались в стонущей от врагов Руссии, свергли ее угнетателей и по просьбе народа остались править; Рюрик — в Новгороде, Сивар — в Плескове, Т]рувор — в Белоозере. После смерти братьев Рюрик стал родоначальником династии, правившей до 1598 г.[100]

Легенда эта была записана явно уже не со слов «народных сказителей», но в аристократических салонах, давно связанных с российской аристократией, и кажется загадкой, почему Татищев прошел мимо данного варианта сюжета. В.И. Меркулов, ученик антинорманиста А.Г. Кузьмина (правда, слегка специфического — не чуждого южногерманских и прокельтских симпатий), в своих статьях (на сайте http://www.hrono.ru/statii/statii.html) подробно исследует мекленбургскую версию вместе с историей ее возрождения.

Оказывается, «в 1716 году мекленбургский герцог Карл Леопольд женился на дочери царя Ивана Алексеевича Екатерине, после чего обе родословные стали выводить из вендо-ободритских генеалогий. Проректор мекленбургской гимназии Ф.Томас в буквальном смысле находил в местных генеалогиях "русские" корни. Он использовал манускрипт 1687 года, автором которого был уже умерший нотариус мекленбургского придворного суда И.Ф. фон Хемнитц». В «Генеалогии мекленбургских герцогов» Фридриха Хемнитца (1717) Рюрик и его братья — сыновья венедско-ободритского князя Готлейба или Годлайба, плененного и убитого ютским королем Готофридом. Из-за малолетства оных власть перешла к дядьям Рюрика — Славомиру и Трасику [Дражко, Драговит], которым наследовали Годомысл и Табемысл»; «в генеалогиях, собранных Иоганном Хюбнером (1725), Рюрик с семейством — это ответвление герульских, вандальских и венедских князей, к которым принадлежал и Боривой и его сын Гостомысл»; «после смерти Годлиба в 808 году у его сыновей Рюрика, Сивара и Трувора не оставалось никаких прав на главный престол, они были вынуждены отправиться в далекий провинциальный Новгород. Хюбнер датирует это событие 840 годом…». (В «Ксантенских анналах» Гостомысл упоминается как погибший в 844 г. в битве с франками, а под 845-м говорится о «короле язычников» Рорике).

Это постулируемое древними авторами родство вандалов и славян «на ура» принимается современными антинорманистами. Некоторые притом не чураются и невинных подтасовок: так, известный «асовед» и «влесолюб» Дмитрий Гаврилов ссылается на авторитет Татищева, в свою очередь указавшего на суждение Стрыйковского о данном родстве. Как это похоже на милую детскую шалость (авось, взрослые не заметят!): ведь тут же, во фразе, следующей за цитатой из поляка, Татищев пишет — «это видится несколько вероятно, но, внятно рассмотрев, обличается, что никоего основания не имеет». (Курсив мой. — В.Л.)[101]

Цитированный нами В. Меркулов, в отличие от г-на Гаврилова, и даже от своего учителя А.Г. Кузьмина[102], обращается с фактами много осторожнее и из ряда вон выходящих идей себе не позволяет. Более того, он не побоялся процитировать скептическое высказывание норманиста Готлиба Зигфрида Байера о том, что «Бернард Латом и Фридерик Хеминиций и последователи их… как за подлинное положили. И понеже они сыскали, что Рурик жил около 840 года по рождении Христовом, то потому и принцев процветавших у Вагров и Абодритов сыскивали. И понеже у Витислава короля два сына были, один Трасик, которого дети ведомы были, другой Годелайб, которого дети неизвестны, то оному Рурика, Трувора и Синава приписали».

Тем не менее возникает вопрос, а что, собственно, всем этим доказывается? Не знаю, насколько точным является прочтение Хемнитцем, Хюбнером, Томасом и Меркуловым мекленбургских и прочих генеалогических манускриптов, но лично для меня осталось совершенно неясным, где и когда, в документах какого времени появились имена трех братьев и какого они могли быть роду-племени? И как можно относиться к уверенности Томаса, что «обе династические ветви [вандалов и вендов] восходят к королю вендов Ариберту I, который был женат на Вундане, дочери короля Сарматии»?[103]

Зато мы теперь хорошо понимаем справедливое сомнение Татищева в историческом присутствии Новгорода в данном сюжете. О Новгороде, как о поселении с соответствующей городу инфраструктурой, нельзя говорить ранее, чем с X в., а более раннее Рюриково городище, и даже Ладога, известная с VIII в., тоже вряд ли могут претендовать на ранг «столицы» Русского каганата[104]. Другой вопрос — само название Новгорода, отсылающее нас, по контрасту, к имени западнославянского Старгорода, и, наконец — Велиград, полностью отвечающий названию «града великого», устроенного Славеном, и ас-Славийи арабских писателей.

Велиград — он же Мекленбург (от «микла» — великий»), он же — Рерик. Имя Рюрика хорошо вписывается в данный контекст, следует только учесть, что, хотя имя его не уникально, все-таки исторический персонаж — там и тогда — известен нам только один. Это датский конунг Рюрик Ютландский (прозванный «язвой христианства»), а вот омонимичное название города, возводимое к славянскому «ререг, рарог» («сокол»), может быть еще объяснено из др. — исл. reyrr «тростник», так как, по Й. Херрману, город находился в старой озерной котловине, заросшей тростником.

Нельзя исключить, что В. Меркулов и прав, когда пытается вывести имена «призванных братьев» из славянского, — мы знаем массу случаев подобных транскрипций и двуязычности. Лучше всего это подойдет к Трувору, его имя можно сравнить с эпическим сербским Триборе, он же — бог Триглав. В обрядовых песнях из собрания М. Милоевича мы находим «силна Бора», «Сива Жива», Радигост, Гостослав, но в целом все это очень гадательно[105], тогда как германская основа с формальной точки зрения выглядит вполне убедительно.

Не менее убедителен и скепсис Г. Байера, особенно если мы примем во внимание существование «бродячих» сюжетов[106] и легендарность самих генеалогий, как германских, так и славянских, которые так или иначе восходят к именам богов и эпических предков.

Но запутанность этногенетической истории покажется еще выше, если мы вспомним о различного рода «пересечениях» германских и славянских племен от эпохи так называемого германо-балто-славян-ского единства и до эпохи Великого переселения народов; С чем все же надо согласиться, так это с тем, что на южное побережье Балтики славяне пришли уже после германцев, кельтов и собственно венедов/ венетов, в которых изначально следует видеть древних индоевропейцев. О.Н. Трубачев придерживался мнения о венедах как о «третьем этносе» региона, не германцах и не славянах.

Как считает историк Хенсель, венеты подверглись латинизации в северной Италии, кельтизации — перед 500 г. до н. э. в Западной Европе, германизации в это же время, а таюке иллиризации и фракизации на Балканах и славянизации на землях между Одрой и Вислой. Славяне в бассейне Одры столкнулись с германцами, и те продолжали называть своих восточных соседей венедами (вендами). Здесь Хенсель не учел лишь момента возможного участия венедов/венетов в формировании самих этих народностей, как их древнеевропейской (и может быть, не только индоевропейской) основы. А из предлагавшихся этимоло-гий имени «венеды» вполне логичным мне кажется значение «сородичи».

С разных сторон на венедскую землю (лужицкой, затем пшеворской археологической культуры) приходили германцы, славяне, балты, и все они стали частью определеннойл/метакультуры — Циркумбалтийской.

Можно спорить о деталях, но все же небольшой историко-географический приоритет проглядывается у германцев: руги Тацита (не позднее рубежа нашей эры), сюда же — норвежская область Рогаланд, запад-ношведский Ранрике, и даже — при всем явном славянстве лютичей — нельзя не упомянуть скандинавское имя племенилиотида (см. у Иордана), которому соответствует шведский топоним Лютгуд (с вероятной семантикой liut «народ»); наконец, даже имя славянского праотца Крака/Крока, может быть, имеет параллель в названии шведского кургана Vendil Kraka (могила Оттара 525 г.), либо датского героя Хрольва Краки. И раз уж само море Балтийское называлось «Венедским», неудивительны сходные названия на его берегах и схожие имена в эпосе местных народов (Вандаларий, Хорвендил).

Многим хотелось бы простых решений, но возможны ли здесь «простые» решения? На присутствие в Северной Руси «находников» из Скандинавии, и — шире — из Циркумбалтийской области, указывают многие факты. По данным современной археологии, наиболее весомые находки скандинавских древностей первой половины IX в. обнаружены именно на Севере — в Приладожье и Приильменье. Кирпичников, занимавшийся раскопками в Ладоге, замечает, что совершенно сходные участки земли с мастерскими по изготовлению изделий из бронзы, янтаря и кости были обнаружены археологами в датском городе Рибе. Этому нисколько не противоречат элементы западнославянской культуры в тех же районах, в том числе и из области ономастики: река Ильменау {приток Эльбы) и озеро Ильмень, Деревская пятина в Новгороде, притом что на Ильменау жили древане.

Сложности остаются, и вряд ли мы когда-либо узнаем ответы на все вопросы. Чем, например, объяснить настойчивое отнесение княгини Ольги к Пскову или, точнее, к Плескову? Может быть, с этим связано ее «западное» происхождение? Недаром ее называли «королевой ругов»? Сравни еще болгарскую Плиску, западнославянскую реку Плиса (совр. Плейсе) и местное население — plisni. Среди династийных проблем — Вещий Олег, «урманин» (норвежец), скорее всего искусственно привязанный к Рюрику, и возможность существования как минимум двух Игорей и двух Олегов.

В то же время вряд ли стоит придумывать себе дополнительные трудности. Я имею в виду, в первую очередь, варягов и русь. Время легендарного «призвания» варягов — это время реального освоения военно-торговых путей из Балтики в заморские южные земли, «из варяг в греки» и «в арабы» (Сёркланд, Земля Сорочииская). Ладога с VIII в. — главный транзитный пункт, связывающий оба этих пути с прибалтийскими странами и Севером Европы.

Противники скандинавского происхождения руси ссылаются на то, что такого «племени» в истории северных народов не зафиксировано. Правильно. Так же, как изначально не существовало племени викингов, норманнов, аскеманнов, аль-маджусов или «племени» пиратов. Да и могла ли — там и тогда — некая народность подчинить себе международную торговлю, не имея даже государственного устройства? Ответ очевиден. Поэтому термин «русь», они же «варяги», мог быть только соционимом, и, следовательно, за ним скрывались воины, мореплаватели и купцы различных национальностей, объединенные одной, вполне функциональной и исторически обоснованной целью. И Нестор здесь выразился достаточно определенно — «сице бо звахоу Варягы Русью».

Заметно, кстати, что топонимы, образованные от этих терминов (а также от более первичного «варанг»[107]), в основном расположены вдоль упомянутых водных путей, от Черноморского Понта и вплоть до берегов Англии и Франции[108].

Западные славяне были такими же воинами и пиратами, как и скандинавы. Но все же, как мы знаем из истории, последние «отметились» в плане дальних военных походов немного более ярко, и нет ничего удивительного, что полиэтничная русь, «под чутким скандинавским руководством», захватила торговые водные «артерии», по которым на юг отправляли меха, мед, воск и рабов, а на север шли партии с предметами роскоши и — главное — с серебром… Дирхемы! Дирхемы! Дирхемы!..

При непрекращавшейся экспансии саксов, франков, данов и бесконечных внутриславянских войнах вести о свободных землях на Востоке, да еще близ «серебряного пути», должны были сильно воздействовать на активное славянское население. И вот словено-свеонская интернациональная орда «солдат удачи», под покровительством своих дружинных богов Перуна и Велеса[109], прочно захватывает земли балтофинских племен, находящихся по большей части еще в первобытном состоянии. Хотя, несмотря на неизбежную борьбу за первенство, чему есть недвусмысленные археологические свидетельства, есть свидетельства и того, что некоторые северные финские племена сменили районы местожительства, приблизившись к Ладоге. Этносы вполне приспособились друг к другу именно на социальной почве. Та же работорговля не могла осуществляться без участия местных племенных элит: элиты всегда торгуют своим народом.

Вероятный приход словен «с моря» имеет еще одно подтверждение. Если присмотреться к археологической карте Приильменья, на которой отмечены словенские сопки, открывается интересный факт: хорошо заметно их распространение от устья Волхова у Ладоги на юг к Ильменю и далее — вширь по малым рекам. Трудно представить себе обратную картину их распространения, наподобие кинокадров с разбитой чашкой, вновь собирающейся из осколков.

Словене, пришедшие со скандинавами, надолго сохранили и вечевую традицию «свободных бондов», и экспансионистский запал ушкуйников (ср. образ Васьки Буслаева, имеющий свою параллель в «Саге о Боси»).

Иное происхождение у псковско-смоленских и полоцких кривичей: они тоже явно пришли с Запада, но сухопутным путем, вместе с балтами (на балто-финскую территорию). Исторически их можно связать с прибалтийскими вендами из устья Немана, а само их имя имеет прямое отношение к балтскому жреческому роду Криве-Кривайтиса. Таким образом, с южных берегов Балтийского моря на восток двинулись две волны славян: кривичи, построившие Смоленск, Полоцк, Витебск, Псков, и словене, создавшие Новгород; не считая радимичей и вятичей, которые «пришли от ляхов».

Итак, Русь сама себя «призвала», и «призывала» не один раз, от «воеводы» Бравлина до Олега Вещего. Первая половина IX в. — эпоха «ярости норманнов». 830-е гг. — опустошение Фрисландии, 841 г. — сожжен город Руан, 842 г. — разгром Квентовика (Кале), 843 г. — опустошение Нанта, 844 г. — нападения на Лиссабон и Севилью, 845 г. — взятие Гамбурга и Парижа, около 860 г., или немного раньше, сожжена Ладога (ср. летописное «изгнание варягов»; из чего, кстати, можно сделать вывод, что создатели ПВЛ могут ошибаться, по-своему трактовать и «фильтровать» факты, но они не лгут). Однако, несмотря на разрыв в несколько лет, трансторговый путь не мог быть заброшен или отдан на усмотрение местным племенам.

В результате этих процессов возникла некая специфическая цивилизация — поверх континентальных народов и гособразований — своего рода талас-сократил, объединившая в одном экономическом интересе скандинавов, балтов, финнов, славян, волжских булгар, хазар, евреев[110], арабов и западных европейцев. В такой ситуации Киев не мог больше оставаться в роли периферийного западного данника хазар или их степных союзников. Но и степняки, далекие от морского и торгового образа жизни, должны были уступить славянские земли тем, кто в них больше нуждался. Уступить, что называется, прогрессу. Эпоха культурной изоляции и провинциализма для Киева закончилась.

Далее заработала объективная историческая логика. На одном торговом пути нечего делать двум государственным образованиям. Ладога, Новгород, Северная Русь, а с другой стороны Русь Киевская были обречены на единство. (В таком контексте можно использовать и не до конца корректный термин Прицака — «торговая компания Русь».) В этом же геополитическом ключе решилась и «широтная» проблема конкуренции Киева и Коростеня: несмотря на то, что Коростень изначально был явно сильнее, он был обречен ввиду своего маргинального положения на днепровском пути.

Однако «континентальные» реалии Восточной Европы не только никуда не делись, но и набирали силу. С VIII в. потепление климата и усиление влажности привели к более интенсивному освоению пашенных земель, вызвали демографический взрыв, дальнейшее расселение земледельческих народов и возникновение новых городов на былых охотничьих территориях. Русь явно перерастала рамки транзитного образования. Ранние варяги ославянились, поздние становились служилым войском, наемниками, купцами, чиновниками и полностью ассимилировались[111].

Святослав, со своими космополитическими планами и языческими взглядами, шел против течения истории и, независимо от личной доблести, обречен был на гибель. Видимо, первым это понял «старый» Свенельд, сумевший сохранить себя и свой род при нескольких поколениях великих князей. Кстати, понятное стремление летописцев-идеологов придать правящей династии необходимый («виртуальный») международный блеск и статус как раз и доказывает отсутствие у нее, как и у всякой пиратской вольницы, «голубой крови» и реальных прав на аристократическое положение. И то, что сами династы ясно отдавали себе в этом отчет, объясняет (и акцентирует) их матримониальные связи с побежденными, но «славными» Амалами.

Итак, мы остановились на том, что талассократия («Море») была «преодолена» континентализмом («Сушей»). На этом фоне экспансия новых степных народов (печенегов, торков и половцев) сыграла немаловажную роль в смене геополитической парадигмы на Руси, оторвав ее от непосредственного выхода к южным морям. Но сама идея талассократии не была забыта, став элементом литературного дискурса. Наиболее ярко она выражена в «Слове о полку…», где автор вдохновенно воспевает былые «жирные времена» и мелкий, хищнический, по сути, поход князя Игоря, из-за идеи, которую автор вкладывает в это событие. Разгромить «Поле», «поискать града Тьмутороканя… испити шеломомь Дону», вновь заставить служить себе «земли незнаемы».

В данном контексте можно еще раз вспомнить о «готских девах» и предложить еще одно прочтение. Именно девы, т. е. подруги, невесты, наложницы русов, звенят подаренным златом. Степняки разорвали связь Руси с Причерноморьем и Приазовьем, и девы теперь «лелеют месть Шаруканю». Действительно, злато теперь достается половчанкам — и в результате грабительских походов самих половцев, и в качестве платы за военные союзы, и, наконец, в качестве приданого. Да и сами степняки уже властвуют над территорией, на которой когда-то царили аланы и русы, готы и амазонки…

Из всех консервативных романтиков автор «Слова» самый проникновенный, и на его стороне была своя правда: лишенная «морской идеи», Русь сразу перестала быть функционально единой, перешла в состояние бесконечных внутренних дрязг (оборотная сторона свободы). Впрочем, элита сохранила худшие, пиратские черты талассократии, только проявлялись они уже на собственном, «континентальном» народе, поэтому же, чисто психологически, ничто не мешало ей не только воевать со Степью, но и объединяться с нею. Объединяться в главном — в дележе добычи.

Мы едва коснулись малой толики «темных мест» и «белых пятен» начальной истории: немало еще можно было бы высказать предположений о крещении Руси при Аскольде, о «дромите (т. е. налетчике) Росе» византийских хронистов, о смерти Вещего Олега «от коня» и о его же «смерти за морем». К этому же списку загадок и догадок отнесем историю с воеводой Бравлиным, странную роль, сыгранную в княжьих биографиях «дядьки» Свенельда, ухитрившегося «потерять» всех своих сюзеренов, и многое другое, но в заключение хочется отойти от утомительного академизма и — шагая в ногу со временем — позволить себе немного фантазии. Прожектерства в актуальном стиле ретро. Вреда для серьезной науки здесь нет: как пишет уже цитированный ранее Р.А. Уилсон, реальность все равно не исчерпывается никакими моделями, и лучше смотреть на мир через разные туннели реальности, чем торчать всю жизнь в гипнотическом оцепенении у одного окна.

В любом случае мы останемся в выигрыше, особенно если будем соблюдать меру в гипотезах и не перестанем при этом опираться на реальные факты.