История нетрадиционной ориентации. Легенды и мифы всемирной истории.

Глава 12 ПОСЛЕДНЯЯ ТАЙНА СИОНА

Собственно, для этого и придумывать ничего не надо: все уже придумано, найдено и перепробовано до нас, в эпоху утопического модерна. Нам, постмодернистам поневоле, достаточно лишь перетасовать мозаику. Читателю (а тот, кто читает не одну только Маринину, наверное, и сам не без писательского грешка) остается не слишком тяжкий труд свести ряд предположений в романтическую схему, наложить ее на имеющуюся фактологию и развернуть все в романическое панно.

И действительно, многие детали и нюансы, сами по себе не очень значительные, под определенным углом зрения приобретают совсем иной, подчас многослойный смысл. Итак, что говорят и о чем умалчивают источники?..

В ПВЛ, где нередко отсутствуют важнейшие сведения, нашлось все же место для «теории» (и опровержения оной) о Кие-«перевозчике»: «Если бы был Кий перевозчиком, то не ходил бы к Царьграду… говорят, что великих почестей удостоился от царя…» А ведь одно другому вовсе не помеха, если вспомнить, что «перевозчик» — это калька термина «навигатор», синонима верховного магистра Ордена Сиона — pastor et nauta — и тамплиеров (как Лоцман и Рулевой — эпитеты Ману).

И может быть, совсем не случайны такие выделенные летописцем моменты, как «кроткий и тихий» обычай отцов полян и их «великая стыдливость» (типичное «братство чистоты»). Сюда же дуальное (ма-нихейское) противопоставление полян древлянам, притом, что археологически никаких культурных различий между этими племенами не обнаружено. Насильственная (возможно, ритуальная) смерть Ас-кольда и Дира, последних магистров манихейского Ордена, не осталась неотомщенной — три последующих князя-язычника умерли также насильственной смертью вдалеке от дома…

Может быть, это слишком уж лихо для затравки, но сейчас мы немного сбавим обороты, постараемся избежать невероятных гипотез и обратимся к фактам.

Начало многих национальных историй, в том числе славянской, у авторов с раннего Средневековья до XVII в. представляет собой попытки возведения своих народов к библейским персонажам. Наиболее повторяющимися именами являются Гог и Магог, а также потомство Иафета и Гомера — Ашкеназ, Мосох, Рифат, Тогарма. И в этом случае мы неизбежно выходим на изначальное «родство» германских, скифо-сарматских и славянских народов. У Длугоша, Кранца, Меховского и Стрыйковского потомок Иафета, Вандал — родоначальник славян. А троянская, греческая, генеалогия конкурентна библейской, хотя обе они связаны для Европы с Востоком. Скифо-сарматская генеалогическая линия является здесь неким нейтральным связующим звеном между этими двумя тенденциями, кроме того, она хорошо соответствует логике географического рассмотрения исхода народов[112]. Любопытно, что в ряде этногенетических сюжетов вышедшие из Трои племена, прежде чем прийти в Европу, какое-то время проживали в Меотиде (Приазовье).

В древней «Истории франков» говорится: «Приам и Антенор погрузили оставшееся войско, двенадцать тысяч человек, на корабли и привели их с берегов Дона. Они прошли через болота Меотиды в чьей близости они, наконец, прибыли в Паннонию и выстроили город, которому дали, в память о своих предках, название Сикамбрия, там жили они много лет и стали большим народом… Они покинули Сикамбрию, прибыли к лежащим, на отдаленнейших [местах по] Рейну, городам Германии и со своими предводителями Маркомиром, сыном Приама, и Сунно, сыном Ан-тенора, поселились там… После смерти короля Фара-мунда избрали они королем с вьющимися волосами его сына Хлодиона в государстве его отца. С этого времени стали правилом короли с вьющимися [волосами]… Хлодион умер после 20-летнего правления, и Меровей, происходивший из того же рода, принял государство. По этому дельному королю короли франков и полупили имя Меровингов».

Как пишет Стефан Лебек («Происхождение франков V–IX века». М.: Скарабей, 1993, с. 101): «Миф о троянском происхождении франков… зрел в их умах с VI века, прежде чем появилось его письменное воплощение в хронике лже-Фредегера в середине VII века…» Но он «зрел» в умах не одних только франков.

Об исходе из Меотиды рассказывают также Нен-ний в «Истории бриттов», Снорри Стурлусон в «Круге Земном» и ряд других авторов. Современные апологеты троянского «следа» опираются на устойчивую тысячелетнюю традицию (правда, традицию мифа). При всей мифологизации сюжета, эта далекая от культурной ойкумены область, считавшаяся границей между Европой и Азией, — страна, откуда регулярно исходят или в которой живут исторические «варварские» племена; и она же — родина мифических народов, Гога и Магога, ванов и асов, амазонок, поляниц, великанов.

В «Круге Земном» Снорри пишет: «..длинный залив, что зовется Черное море. Он разделяет трети света. Та, что к востоку, зовется Азией, а ту, что к западу, некоторые называют Европой, а некоторые Энеей. К северу от Черного моря расположена Великая, или Холодная, Швеция… С севера с гор, что за пределами заселенных мест, течет по Швеции река, правильное название которой Танаис. Она называлась раньше Танаквисль, или Ванаквисль. Она впадает в Черное море. Местность у ее устья называлась тогда Страной Ванов, или Жилищем Ванов. Эта река разделяет трети света… Страна в Азии к востоку от Танаквисля называется Страной Асов, или Жилищем Асов, а столица страны называлась Асгард. Правителем там был тот, кто звался Одином… Так как Один был провидцем и колдуном, он знал, что его потомство будет населять северную окраину мира. Он посадил своих братьев Be и Вили правителями в Асгарде, а сам отправился в путь и с ним все дии и много другого народа. Он отправился сначала на запад в Гардарики, а затем на юг в Страну Саксов. У него было много сыновей. Он завладел землями по всей Стране Саксов и поставил там своих сыновей правителями. Затем он отправился на север, к морю…» Интересно, что, сравнивая обычаи ванов и асов, Снорри рассказывает, что у первых практиковались браки на близких родственниках, запрещенные у асов.

Этот сюжет весьма напоминает то, что писал об обычаях полян и древлян создатель ПВЛ.

Говоря о Меотиде, не следует, конечно, забывать о весьма слабых представлениях средневековых хронистов о реальной географии. Ср. схолию в хронике Адама Бременского: «Восточное море, море Варварское, море Скифское или Балтийское — это одно и то же море, которое Марциан и другие древние римляне называли Скифскими, или Меотийскими, болотами, гетскими пустынями или скифским берегом. А море это, начинаясь от Западного океана и пролегая между Данией и Норвегией, простирается на восток на неизвестное расстояние». И там же — «Полагаю, что древние знали вышеописанные воды под именами Скифских, или Меотийских болот, "гетских пустынь", а также "скифского берега, густо населенного множеством разнообразных варваров"»[113].

Но и в некоторых славянских легендарных историях первопредки приходят из Сарматии в область Дуная (Хорватия / Иллирия; Паннония; Норик), откуда, оставив Скифа и/или Бастарна, идут к северу (к горам Рипейским — историческая гора Ржип в Богемии[114]) Рус, Славен, Крок (Крак), Лех и Чех (детали разнятся). Правда, Сарматия здесь могла пониматься более широко, чем украинские степи; Мартин Вельский (опиравшийся здесь на взгляды Ваповского и Кромера) в третьем издании своей хроники (1564 г.) писал, что предки славян «заселяли обширную область между реками Волгою и Днепром… и жили в то время языческим обычаем, как ныне татары…».

Еще раз можно повторить сакраментальную фразу — «Свет с Востока!». Это самая древняя традиция из всех существующих, она зародилась еще в мифах первобытных народов, относивших происхождение первопредков к стороне солнечного восхода, и продолжилась уже на иных, более рациональных основаниях у греков, писателей Ближнего Востока и авторов средневековых хроник. «Теории» средневековых писателей особенно легко ПОНЯТЬ: ведь, помимо чисто литературной традиции, подобный тип этногенеза оправдывался вполне реальными, историческими событиями, и не в последнюю очередь — известиями о передвижениях скифов, сарматов, готов и тюркских народов на территории Восточной Европы…

В целом Причерноморье, Циркумпонтийская область, тысячелетиями служило связующим звеном между культурным Югом, с одной стороны, и Севером и Западом — с другой. Это касается культурных воздействий самого различного рода, в том числе информационного характера. Где-нибудь в Крыму или на Кавказе перемешивались не только народы, но и идеи, уже оттуда направляясь в более дальние регионы. На деле мы очень мало знаем о реальной ситуации в тех местах, особенно в эпохи Великого переселения народов.

Среди прочих загадок нашей истории немало вопросов остается по поводу начала русской письменности. Вспомним, что во время своей «хазарской» (а по мнению Ламанского и Карташева — русско-славянской) миссии Кирилл-Константин ознакомился у херсонского ученого «самарянина» с Евангелием и Псалтирью, написанными «русьскими» («роушькими») письменами[115]. Отсюда становится ясно, что еще до проявлений греческого прозелитизма русы испытывали активную религиозную экспансию (в первую очередь с Востока), и тут были возможны влияния любого толка.

Рад ученых говорит об обилии богомильских воззрений в древнерусской литературе и даже связывает с ними волхвов Северной Руси. Некоторое арианство исследователи отмечают в символе веры при крещении Владимира, а в «речи философа» (ПВЛ) — апокрифические и даже еретические элементы. На широком конфессиональном пространстве Юго-Восточной Европы сталкивались болгарские богомилы, готы-ариане, армяне-монофизиты, персы-маздакиты и персы-несториане, тюрки-караимы и близкие к ним евреи-ананиты, и прочая, и прочая.

Исследователь еретических влияний на древнерусское христианство М.А. Буданов (http://tower.vlink.ru/ говорит о наличии на Руси в X–XI вв. следов ариан-ской, богомильской, ирландской и других религиозных традиций. Арианские черты, по его мнению, могли быть занесены из Крыма, Среднего Подунавья или Болгарии. Буданов упоминает точку зрения латинского духовенства на глаголицу как на готское (ариан-ское) письмо. «В дальнейшем, — пишет он, — глаголицу восприняли богомилы и патарены, которые распространили ее в Западной Европе. Можно предположить, что глаголица имела хождение среди различных неортодоксальных общин в качестве тайнописи… В Моравии, где было создано "Житие Кирилла", русской называли именно глаголическую письменность… Новосоставленная кириллица была призвана вытеснить глаголицу и тем самым подорвать в славянской среде воздействие еретических воззрений».

Он также обращает внимание на то, что «орнаментика в славянских глаголических рукописях и русских народных изделиях прикладного искусства… повторяет зооморфические мотивы крымских археологических памятников того же времени, что и символы», а так называемые Корсунские книги, «скорее всего, вообще не были славянскими, а принадлежали неизвестному нам народу русов, проживавшему в одном из районов Северного Причерноморья…».

По поводу грамматики «неизвестного народа», как и влияния на Кирилла зооморфных орнаментов (прямо-таки всюду их искал и обрабатывал!), весьма сомневаюсь. Столь же сомнительны предположения о том, что Кирилл мог использовать германские либо какие-то иные руны (в том числе славянские черты ирезы). Последние хороши для кратких посвятительных надписей, для поэтических заклинаний, но не для того, чтобы излагать ими библейские книги. В качестве маргинального довеска упомянем еще о высказываниях наших старых знакомых, Гриневича и Чудинова.

О том, какой язык мог изучать Кирилл в Корсуни, Гриневич пишет: «такое обучение было возможно лишь в случае близости языка книг, найденных Кириллом, к языку самого Кирилла». Странная логика (впрочем, для Гриневича это как раз нормально).

Еще оригинальнее выгладит теория Чудинова, который, в соответствии с собственными взглядами на появление и строение древних алфавитов, переворачивает принятую хронологию и, фактически, не признает за Кириллом заслуги по созданию азбуки: «вопреки мнению большинства исследователей, видевших в глаголице в силу сложного начертания знаков признаки создания ее одним автором, а не черты эволюционного процесса… глаголица может быть понята как азбука, созданная как на основе заимствования (из слогового письма, германских рун, греческого алфавита и под влиянием кириллицы), так и в процессе развития на собственной основе».

Что тут можно сказать? Только то, что рассуждение это весьма вольное. Солидаризируюсь с очевидным мнением о сложности начертания глаголицы без всяких заметных («эволюционных») упрощений. Какое-либо «предваряющее» письмо должно было быть передано в уже опосредованном виде, т. е. в виде некой «протоглаголицы». И мешать в одну кучу возможные сходства различных алфавитов нельзя: например, коптское письмо прямо происходит из греческого, и какая-либо нужда в его привлечении необъяснима.

Также и зооморфные символы сначала должны были быть приведены в целостную идеографическую систему. Сомнительны все соотнесения глаголических букв с другими алфавитами: здесь явно не просматривается системы, а отдельные сходства могут быть случайны. Иначе говоря, авторская работа здесь вполне логично предполагается.

Но вопрос о вероятных истоках глаголицы и возможного этнокультурного определения корсунского «следа» остается открытым.

В целом есть сомнения в точности передачи и понимания сведений о «Корсунских книгах», и напротив, почти несомненным кажется наличие помех в информационной «цепочке» и правки полученных сведений. В «Толковой Палее» вопрос решается, согласно логике вероисповедания, фидеистически: «а грамота русскаа явилась Богом дана в Корсуне руску, от нея же научися философ Костянтин, отуду сложив, написав книгы рускым гласом, и еврейстей грамоте тогда же извыче от самарянина в Корсуни. То же муж русин бысть благоверен помыслом и добродетелью, в чистей вере един уединився и той един от руска языка явися преже крестьяный и не ведом ни-кимь же откуду есть бысть».

Готское и еврейское «направления» кажутся здесь наиболее перспективными и чаще прочих разрабатывались[116]. Однако, не отрицая в целом такого подхода, можно взглянуть на вопрос несколько под иным углом.

Интересна версия, высказанная еще А.И. Соболевским, а впоследствии развитая А.В. Исаченко, Д. Дзиф-фером и другими авторами: в двух известных списках «Жития Кирилла» в перечне народов вместо слова «соури» (сирийцы) читается «роуси», т. е. перепутаны «с» и «р». Исходя из этого наблюдения, Исаченко видит такую же простую ошибку переписчика и в слове «русьский». Дзиффер же делает вывод о сознательном искажении рукою русского редактора текста «Жития». А поскольку такое «искажение» присуще всем дошедшим до нас спискам, этот исследователь считает архетип «Жития» ранней восточнославянской переработкой.

Но можно предположить еще кое-что. «Роуськие письмена» — это не просто «сирские», в смысле «сирийские», а — генетически — от «сирены», мифологической поющей полуптицы, и, следовательно, имеется в виду особый, элитарный и тайный, для посвященных, волшебный, ангельский, адамов, «птичий язык». Он же, по черноризцу Храбру, праязык как таковой.

В таком случае это было бы первое, более древнее появление в славянском понятия и образа сирены, еще до того, как оно вторично (из-за маргинальнос-ти первого случая) попало в русский язык с Запада (а туда из латыни). Этому не противоречат и возможные языковые ассоциации с «сиреной»-свирелью или сирианом/сурянином/зырянином (см. в словарях Фасмера и Черных). Согласно черноризцу Храбру, первым из всех языков был сотворен Богом сирийский язык — «несть бо Бог сотворил жидовьска языка преже, ни римска, ни еллинска, но сирски имже и Адам, глагола»; на нем говорили и Адам, и все люди до Вавилонского столпотворения («О письменах»)[117]; в апокрифических «Вопросах, от скольких частей создан был Адам», утверждалось, что Бог «сурьянским языком хощет всему міру судити».

Этот сирский, или сурьянский, язык понимают не только ангелы, но и бесы (падшие ангелы). Преподобный Илларион, изгоняя беса, вопрошает его «сир-скы»; в другом эпизоде его же жития некий муж, одержимый бесом, «сирьскы отвечает» (см. «Житие преподобного Иллариона», входящее в Великие Минеи Четии). Святой Андрей Цареградский, Христа ради юродивый, «преврати язык… на сирьску речь, и нача седя повести деяти с ним сирьски, еликоже мыш-ляше и хотяше»… В источниках, говорящих именно о «грамоте» и «письменах», либо имелась в виду непо-нятность//рунообразность//вид как от птичьей лапы этого письма, либо, скорее, первоначальный смысл был не понят (т. е. понят фактически как ошибка в слове) и переделан в «роушьские».

Следует также учесть, что предварительное изучение (в Крыму) Кириллом «жидовского» языка и письмен логически безупречно совпадает с его миссией в иудейски ориентированную Хазарию. Но самое интересное здесь для нас в «Житии Кирилла» — это подчеркнутое составителем жития «чудо» изучения Кириллом трех языков — жидовского, самарянского его диалекта и русьского. Это или готский (как считал Ф. Дворник, забывая о том, что сам Кирилл называл готов готами), или язык русов-скандинавов (но у них еще не могло быть никаких книжных переводов библейских текстов!), или словенский (с тем же, как у скандинавов, историческим исключением, плюс еще тот факт, что Кирилл уже знал язык славян).

Вероятнее всего, в окончательной редакции протографа (составителем или, скорее, переписчиком) «русьский» уже идентифицировался со славянским, но так ли это было изначально?.. Если принять мнение о возможном влиянии на глаголицу, помимо византийского минускула (скорописи), самарянской разновидности письма, то возникает естественный вопрос: а не имела ли последняя наименования «сирийской», «сирской»? (В ПВЛ: Сурия = Сирия). «Сирский» язык активно использовался в эпоху раннего христианства, особенно в самой монофизитской Сирии. Р. Якобсон и А. Вайан отмечают исправленный «сурский»-сирийский, который логически дополняет изучение Кириллом семитских языков в Корсуни (согласно «Проложному Житию Кирилла», он владел греческим, римским, еврейским и сурским языками). Кстати, «адамов язык» в апокрифической традиции считался еврейским (он, якобы, не подвергся Божьей каре при вавилонском смешении).

Итак, помимо «рационального» исправления переписчиком «сирского» на «русьский», мы можем еще допустить непреднамеренную контаминацию и путаницу в источниках понимания сурского и сирского как языка сирийского и языка сирен. Последнее допущение в какой-то степени снимает вопрос о реальности искомого языка, частично переводя его в область возникшей некогда рефлексии на оригинальную форму созданной Кириллом глаголицы. А поскольку возникают определенные логические возражения против использования Кириллом любого из упомянутых исторических языков, то изначальная ситуация может быть понята как очередной литературный сюжет: «чудо формы» в нем погружено в контекст сакрального мифологического содержания, в символику божественного праязыка, прачеловека и волшебных созданий.[118]

Не остались в стороне от этих споров и наши любимые конспирологи.

Рене Генон в свое время тоже был «в курсе» южнославянских известий о праязыке и древней письменности, из чего пришел к выводу, что «адамическим языком» был «сириакский язык», который не имел ничего общего ни со страной, именуемой Сирия, ни с одним из более или менее древних языков, сохраненных человечеством до наших дней. Этот «сириакский язык» есть, согласно истолкованию его имени, язык «солнечного озарения». Т. е., по Генону, — Сурьи. Но Сурья есть санскритское имя Солнца, и это могло бы указывать, что его корень sur — один из тех, что обозначают свет, и сам он принадлежит к этому древнему языку. Речь идет, стало быть, о той изначальной Сирии, о которой Гомер говорит как об острове, расположенном «за пределами Огигии», что делает ее (Сирию) тождественной гиперборейской Туле, где совершается полный оборот Солнца.

Здесь все хорошо, кроме слишком уж «прыткого» объединения слов из разнородных языковых семейств, требующего, в свою очередь, доводов в пользу былой реальности языка ностратического (являющегося пока лишь теоретической конструкцией лингвистов), и уж после всего этого стоило давать «зеленый свет» происхождению семантики солнечного света из Гипербореи[119]. Впрочем, Генона, Вирта и их последователей тоже можно понять: ведь постулируемая ими реальность мифологических стран сама опирается на символику мифов и требующее обоснований языковое родство. Но в чем и прелесть логического круга: в нем ничего нельзя до конца доказать, однако нельзя и полностью опровергнуть. Поэтому столь притягательно это бесконечное «кружение», которое можно отнести к «искусству для искусства».

Естественно, что наши неопаганцы, смешивая древние символы и геноновские отождествления со своими собственными, «натягивают» всю эту мифологию на рош-рус-вендел-варяг-франкский остов в духе Классена-Венелина, где всё славянско. Нет настолько древней истории, которая могла бы укрыться от современной идеологии и политики. Владимир Карпец: «Вот какой "славянский" язык принес с собою Міровей-Винделик, вот на что восставали латинские магнаты, будущие Пипиниды-Каролинги, истинные создатели Римо-католичества и исконные враги "державы князя Рош", одновременно "Новой Франкии" и "Старой Руси"!»

Вот как слишком далеко идущие пожелания могут испортить хорошую, в общем-то, идею! Если излишний скепсис выплескивает с водой и ребенка, то неумеренная жажда творчества способна этого ребенка вовсе в воде утопить.

И каков же будет наш вывод из всего сказанного? А очень скромный: за выявленным здесь «сирским сюжетом» могут скрываться целые пласты неизвестной истории, неведомое количество недошедших до нас произведений культуры и не оставившие материальных следов невиданные идейные битвы…

История очень легко претворяется в миф, гораздо труднее увидеть за мифом реальность.

Что до культурных веяний с Востока, то и идеи, и вещи обычно приходят вместе с людьми. Свою важную роль сыграло присутствие в Крыму еврейских общин, какие-то идеи пришли на Запад вместе с германскими племенами (среди которых были также аланы и славяне), но наибольшее значение всегда имела международная торговля. С Ближнего Востока и Кавказа, от Тамани и Палестины, через Грецию и Балканы, по морям, рекам и трансъевропейским дорогам в Испанию и на юг Франции протянулись невидимые, но прочные культурные «нити». На этих путях сновали евреи, сирийцы, арабы, армяне, русы, готы, греки и итальянцы. Среди них были православные, ариане, несторианцы, мусульмане, манихеи, огнепоклонники и неисчислимое количество разного рода сект и «уклонов», но в целом большинство этой публики являлось самыми настоящими космополитами и, если хотите — либералами.

Юг Франции — Нарбоннская Галлия, Гасконь, Прованс, Лангедок, Септимания — это места необычайно пестрого этнического котла (кельты, выходцы из Рима, визиготы, бургунды, баски, кантабры, евреи, мавры, греки). Здесь скопилось наибольшее количество диалектов и других специфических отличий от Центральной Франции, в том числе немало городов, управлявшихся собственными городскими коммунами. Т. е. это был регион во всех отношениях наименее французский и совершенно не удивительно, что туда в свое время был направлен Крестовый поход. Но и самые первые христианские общины II в. (а не только еретическое движение катаров) возникли именно в области Массилии-Марселя. Нет сомнения, что еврейские купцы находились в первом ряду тех, кто был переносчиком культурных влияний в районе от Западного Средиземноморья до Сирии и Меотиды. (Между прочим, не удивительно, что именно в таком поликультурном месте, как Прованс, возникла поэзия трубадуров.)

Стефан Лебек («Происхождение франков. V–IX века», М.: Скарабей, 1993, с. 96) пишет: когда франкский король в 585 г. приехал в Орлеан, его, по сведениям современника событий Григория Турского, приветствовали на языке сирийцев, на латыни, «а в иных местах также на языке самих-евреев». (Здесь, правда, имеется некоторая неясность: дело в том, что сирийцы, игравшие в раннем Средневековье важную роль в международных культурных связях, говорили по-арамейски; Г. Турский вряд ли отличал иврит от арамейского и, видимо, под сирийским имел в виду все же арабский).

Также из книги Байджента и соавторов (указ. соч., СПб., 1993) мы узнаем о южно-французских катарах и евреях (см. выше о княжестве «Разес» и «ар-раза-нийа»), «которые в VI и VII вв. поддерживали самые сердечные отношения со своими вестготскими правителями, а те были тесно связаны с арианскими христианами, так что их равно называли и готами и евреями».

Но нет, не только «уклоны»! Иоанн Кассиан, анахорет-подвижник из Вифлеема и ученик Иоанна Златоуста, основал на Западе в 410 г. первый касси-анский монастырь, а в Марселе (Массилии) две семинарии: одну для женщин, другую — для мужчин. Он также учредил монастырский устав (традиции которого продолжил Св. Бенедикт), отстаивавший независимость от организованной епископальной церкви. Кассиан считался «скифом», так как родился на Нижнем Дунае, но, конечно, он уже не мог быть классическим скифом, скорее всего, он был готом или аланом (нельзя, конечно, полностью исключить возможность славянского его происхождения, но — не посчитайте меня русофобом — вероятность оного больно уж ничтожна).

На Западе мы находим немало топонимов с корнем рос-/рус-, и часть из них, безусловно, можно связать с русско-славянским присутствием, вот только неясно, какую. Но некоторые из подобных названий можно довольно легко объяснить с помощью местных реалий. Например, из франц. roc, rocher «скала», rose «розовый», rouss- «рыжий», roug- «красный», ruisseau «ручей»; др. — герм. hrods «славный», немец, ross «конь», rus «сажа, копоть», riister «вяз»; кельт, (вал-лийск.) ros «мыс, полуостров», rhos «болото», rose, rosh «долина между холмами»; среднеангл. rous «рыжеволосый».

В районе Пиренеев — местные названия Руссийон (Roussillon), Ruscino, Rousses (Руссы). Юг Франции — территория кельтского племени рутенов. Область Рустрингия в Западной Европе — это засвидетельствованный в переписке епископа Бонифация (VIII в.) латинизм, от rustica «языческий» (из rus «сельский»; а как быстро это становится городской, «руссоистской» идеологией!). Название «Руссильон» произошло от центра племени сардонов (сардов), населявших эту территорию, — Русцино (лат. Ruscfno) с тем же значением. Отсюда французское rustique «деревенский», rustre «неотесанный мужлан».

Но серьезные события часто не оставляют следов. Мы способны о чем-то догадываться, кое-что предполагать и всегда можем ошибиться, хотя иногда и ошибки помогают пониманию ситуации. Не имея прямых доказательств, мы зато обнаруживаем столь огромное количество фактов косвенных, такую массу различного рода намеков, аллюзий, многозначных деталей и тонких нюансов, что передать их со всеми подробностями не представляется возможным. Но поскольку я не собираюсь строить из этих материалов очередной готический роман, то, не задерживаясь долго на каждом сюжете, изложим их тезисно.

Итак, рискнем предположить, что манихейское, гностическое и арианское конфессиональные влияния, наряду с чисто христианскими веяниями, дали на славянской почве, «удобренной» наследием Ама-лов, всходы наподобие западного рыцарства. Причем произошло это, вероятнее всего, еще до того, как возникло на Западе движение катаров и прочих сект, и задолго до появления духовно-рыцарских орденов.

Начало мы полагаем от легендарного Кия и его братьев; допускаем реальность не столько самого Кия, западнославянского Крака (и Помпилиуша-Попеля), сколько тех вождей, кто жил и действовал в тех краях и в те времена. Ранее мы уже упоминали об Ас-кольде и Дире, но после их смерти кто-то должен был их заменить, и это не мог быть ни Вещий Олег, ни Игорь, ни Святослав, ни даже Владимир Красное Солнышко. «Рулевыми» являлись, конечно же, христиане, которые могли быть сколько угодно «еретичны», — со своей собственной точки зрения все еретики «православны».

Ряд оставшихся кандидатур не слишком широк, но весьма значителен в личностном плане — князь Мал, Малк Любечанин, Добрыня Нискинич. Несмотря на желание некоторых исследователей видеть в Малке древлянского князя Мала, с лингвистической точки зрения такой подход совершенно неверен: имя Малк можно рассматривать только как семитское малик — «царь». Тем не менее, оба этих лица можно объединить по другим признакам. О насильственной смерти или казни Мала ничего неизвестно, притом, что послов его казнили весьма изощренно, поэтому вполне логично предположение, что благородного («священной крови Амалов») пленника держали в любечском замке, а дочери «приора» стали княжескими женами. Что до нового имени, то его следует рассматривать как иудейское либо мусульманское переложение славянского термина «светлый князь» в Свет-малик (известный по книгам арабских историков).

С другой стороны, последний термин можно соотнести с именем Свенельда; в некоторых источниках засвидетельствовано имя рода Святолдичей. Све-нельд, как не раз говорилось, довольно загадочная фигура в русской истории. Представляется даже, что он-то и был главным правителем на Руси. Независимо от того, сколько людей насчитывалось в истории под этим именем (ср. еще Свенки и Сфенкел) и сколько прожил на свете сам Свенельд (для одного человека явно многовато), его вероятные потомки — Вышата, Путята и Ян Вышатич не только «отметились» в Начальной летописи, но и оказали непосредственное влияние при ее написании. Связь Святолдичей с Древлянской землей и с Добрыней также свидетельствует, что они не были посторонними для Амалов (во всяком случае, в матримониальном плане; и здесь они оказываются родственниками Рюриковичей). Соответственно ничто, происходившее в те годы на Руси, не могло происходить без их участия. Но, как мы можем судить по летописям, само это участие тщательно маскировалось.

Не так проста и ситуация с княгиней Ольгой. Мы сейчас не будем углубляться во все вопросы, с ней связанные, напомним лишь о неоднозначной истории ее отношений с греческой и латинской церквями на фоне также не совсем стандартных отношений с собственной родней. Кроме того, если мы можем с полной определенностью говорить о том, что Добрыня и Путята возглавили самый настоящий Крестовый поход на языческий Новгород, то с Ольгой все немного сложнее, хотя и нельзя не упомянуть о факте существования поселения Ольгин Крест в бассейне Нарвы[120].

В отличие от нашей проблемной истории, с западной все как-то более определенно. История первых духовно-рыцарских орденов и крестовых походов довольно хорошо известна, но мы коснемся лишь нескольких, может быть, не самых известных моментов. (По материалам сайтов http://nhistory.narod.ru/html/roman9.htm и http://www.rencorn.bryansk.org, с моими сокращениями, комментариями и дополнениями).

При патриархе Иерусалимском существовало Братство, носившее имя «сепулькриеров» — хранителей Святого Гроба. В качестве своего герба они использовали «иерусалимский крест» как символ «обличения заблудших и для утверждения православия». Вот на их основе и образовался «Орден Святого Гроба, что в Иерусалиме» (Ordo Eguestris S.Sepulcri Hierosolymitani), который был колыбелью всех орденов на Святой Земле. Первоисточники дали ему множество имен, это: «Братство всадников Богоматери Сиона», или «Братство всадников Усыпальницы Богоматери Иерусалимской», но самое известное они получили после того, как разделились в 1188 г. с тамплиерами. Первый «самостоятельный» Великий Магистр Ордена Сиона Жан де Гизор сменил название братства на «Приорат Сиона» — «Prieure de Sion», а герб — на золотого грифона…

В организационном отношении Генеральное собрание «Приората Сиона» состояло из 729 провинций, 27 комтурств (округов духовно-рыцарского ордена) и таких подразделений, как Курия и Ковчег. Каждое комтурство насчитывало 40 членов, провинция — 13. В Курии 13 ее членов подразделялись следующим образом: 9 коннетаблей, 3 сенешаля и рулевой (навигатор) — руководитель Курии. Сенешаль (франц. senechal, от франкского siniskalk, латинизир. siniskalkus — старший слуга) — королевский чиновник, глава судебно-административного округа (се-нешальства). В Курии — девять главнокомандующих королевскими войсками (девять рыцарей Святого Иоанна Крестителя), представлявших девять королевств, и чрезвычайная тройка (три принца Богоматери).

Иоанниты-госпитальеры — «Рыцарский орден госпитальеров святого Иоанна Иерусалимского», католический орден, основанный около 1070 г. купцами из Амальфи, которые построили больницу и приют для паломников в Святую землю. (Амальфи — итальянский порт на Средиземном море, в Средние века — независимый город, игравший большую роль в торговле с Востоком. Кстати, монахи-амальфийцы некогда построили и на Афоне свой монастырь.) Второе название, «госпитальеры», иоанниты получили по своим странноприимным домам. Позже слово «госпиталь» примет нынешнее, чисто медицинское значение, а первоначально оно восходило к латинскому «госпиталис» — «гость».

Иерусалимскому госпиталю присвоили имя патриарха Александрийского, жившего в VII в., - Св. Иоанна. Близ госпиталя (он находился между рынком и церковью Святого Гроба) жили обслуживавшие его монахи, взявшие на себя заботу о паломниках, прибывавших в Палестину. После завоевания Иерусалима крестоносцами эти монахи стали членами иоаннитского ордена. (Несмотря на все, засвидетельствованные очевидцами, кровавые события того времени, в Палестине, также как и на варяжских путях, нормальная жизнь не прерывалась, и торговля оставалась торговлей. Как писал в 1184 г. мусульманский хронист Ибн Джубайр, купцы между собой легко договариваются, платят пошлины и т. п., «воины заняты войной, народ же пребывает в мире».)

Орден Тампля основали девять рыцарей под руководством Гуго де Пэйна (Hugues de Payns), чье имя в документах ордена писалось как Hughes de Poganes. Таким образом, предполагают отечественные конспирологи, он был «из поганых», то есть из степняков (кочевников). Из тех самых библейских «Гогов, Ма-гогов и князей Роша, Мешеха и Фувала»… Короче, наш человек.

Это было бы, на мой взгляд, слишком удачным «попаданием» в нашу историю. И слишком легким. Если подойти к вопросу немного строже, то не сам Гуго, а дед его, Тибо де Пэйн, происходил из «гардильских мавров», т. е. историческая связь здесь, скорее, с сарацинской или еврейской стороной или, может быть, с вестготским арианством, либо, наконец, с лангобардами (некогда союзниками славян), т. е. речь, в первую очередь, должна идти о связи с традициями Средиземноморья и французского Юга. «Темный» термин — «гардыл-» — можно также сравнить со словами, приводимыми для объяснения имени Грааля: gradalis от гр. «кратер, чаша» или от лат. градуалис — «церковное пение». А из сохранившихся на юге современных топонимов я нашел только аббатство Ла-Гард-Дье на юге Франции, оз. Гарда в Северной Италии, р. Гардон, приток Роны, и Гардан — топоним в районе Марселя. При желании можно притянуть сюда тюрк. Горданлы — крымский топоним и личное имя Гардан, наконец, скандинавский термин Руси-Гардарики, но об этом позже.

Отец Гуго (1070–1136) — сир Монтиньи-Лагессо, граф и хозяин замка Пэйн в Шампани. В других источниках граф Гуго Шампанский — покровитель Г. де Пэйна. Однако если понимать второе его имя как производное от топонима, то «паганство» в названии далекого от Испании замка Пэйн сочетается, скорее, с дохристианской эпохой франков. И, разумеется, созвучие герм, имени Гуго/Хьюго с др. — ерр. Гог случайно, но ничто не мешало воспринимать его как закономерное.

В 1127 г. Гуго де Пэйн и некоторые его товарищи возвратились на Запад, где они были приняты с триумфом. В следующем году папа собирает совет в Труа, где находился двор графов Шампанских, сюзеренов Гуго, под духовным руководством Святого Бернара. На этом совете тамплиеры были официально признаны членами общества, одновременно военного и религиозного; по этому случаю Гуго де Пэйн получает звание «великого магистра». В 1146 г., во время правления папы Евгения III, на белом плаще тамплиеров появляется красный крест с раздвоенными «лапчатыми» концами, и во II Крестовом походе, возглавляемом французским королем Людовиком VII, они участвуют уже под этим символом. Алый крест, расположенный слева, над сердцем, папа утвердил в качестве их герба.

Официально орден Тампля был создан в 1118 г., но не исключено, что он возник на несколько лет раньше в виде Ордена Сиона. В документах XIII в. упоминалось также одно из названий Ордена Сиона — «Ормус»; М. Байджент, Р. Лей и Г. Линкольн (указ. соч.) неверно объясняют его, подгоняя к своей теории, хотя совершенно очевидно, что речь здесь должна идти об Ормузде (Ахурамазда) и, тем самым, омани-хейской философии дуализма (вышедшей из зороастризма с его противопоставлениями тьмы и светй, добра и зла, Ахримана и Ахурамазды).

Еретическое течение катаризма, как мы знаем, было разгромлено в течение XIII в. Но и Орден Храма, несмотря на все свое могущество и богатство (а во многом благодаря ему), был в конце концов убран как «игрок» с современной им политической и экономической арены. 1314 г. — Орден тамплиеров разгромлен королем Франции Филиппом Красивым, а его великий магистр Жак де Моле (родившийся, кстати, в год падения Монсегюра), вместе с Готфридом Шарни, сожжен как еретик. Одно из обвинений, предъявленных рыцарям Храма, — «тайное поклонение Образу»; возможно, речь идет об Образе с Плащаницы. Если все прочие инкриминируемые им реликвии и Сакральные тайны тамплиеры могли найти на Святой Земле в пору Крестовых походов, то Плащаница могла оказаться в их руках после взятия Константинополя.

По свидетельству епископа Вильгельма Тирского, в 1171 г. император Мануил Комнин показывал ему и королю Иерусалимскому, Амори I, Святую Плащаницу Христову, хранившуюся тогда в дворцовой базилике Буколеона в Константинополе. Иначе говоря, рыцари-крестоносцы не знать о существовании Плащаницы не могли. По некоторым сведениям, сама Плащаница была перевезена в Константинополь из Эдессы в 944 г. Интересно, что в том же году состоялся неудачный поход Игоря («Хулагу») на Константинополь, после которого был заключен мирный договор с Византией. Не желал ли Игорь заполучить как-либо это сокровище (он сам был, конечно, язычник, но при такой супруге, как Ольга, это значения уже не имеет)?..

Тут мы зададимся вопросом: а не было ли среди пропавших сокровищ катаров — Плащаницы (см. в гл. 5 о «свертке» из Монсегюра), похищенной из Константинополя в 1204 г.? Здесь еще важен факт появления тогда же в Константинополе торгового квартала марсельцев. Нет никаких сведений, чтобы кто-то из рыцарей хвалился тогда такой необычной находкой, так что это больше похоже на продуманное похищение (как сейчас принято говорить — «заказуху») и дальнейшее тайное хранение реликвии[121]. Потом, через тамплиеров (по слухам, укрывавших катаров), Плащаница могла попасть к Жоффруа де Шарни, чей тезка (или, скорее, предок) был сожжен вместе с Жаком Моле. В середине XIV в. Плащаница объявляется в деревушке Лирэй возле Труа (Франция) у графа Годфрида (Жоффруа) де Шарни. В 1453 г. Маргарита Шарни, наследница рода Годфрида, передала Плащаницу жене герцога Людовика Савойского Анне Лузиньян (представительницы рода кипрских королей, ведущего свой род от волшебницы Мелю-зины), которая приказала построить специально для ее хранения часовню в Чембери.

Маловероятно, чтобы в связи с Плащаницей у тамплиеров мог возникнуть культ поклонения Голове[122], хотя длинные волосы Образа, в глазах храмовников, могли действительно восприниматься как архетип в связи с легендой о Меровингах.

Судя по специфическому — «духовидческому» — отношению катаров к Христу, отрицавших значение воплощения, земных страстей и мук Господа, Плащаница как будто бы не должна была представлять для них особую ценность (критика собственных гипотез — вежливость историка). Хотя в целом еретичество манихейского толка[123] нельзя слишком уж противопоставлять средневековому мировоззрению: и на Западе, и на Востоке духовная оппозиция «Бог — Дьявол» была, можно сказать, повсеместной. А идейные причины, из-за которых убиваются миллионы людей, глядя со стороны, понять вообще невозможно (какую эпоху ни возьми).

Мы несколько отошли от русской тематики, хотя и недалеко, но будем все же избегать слишком вольных утверждений. Мнение научного обозревателя Веле Штылвелда («Москва была одним из комтурств тамплиеров, городом-убежищем»; http://www.statya.ru/) о рижских и московских следах тамплиеров и еще более смелые гипотезы о том, что даже возвышение Москвы произошло в XIV в. на деньги из вывезенных сокровищ тамплиеров, всерьез принять невозможно. Сюда же отнесем и конспирологию вокруг фигуры Андрея Боголюбского в сериале 1-го телеканала «Искатели» и художественную фантастику романов А. Синельникова и В. Сухачевского.

Ирма Хайнман, автор работы «Еврейская диаспора и Русь», заметила, что в некоторых былинах Днепр имеет название Сафат, или Израй-река (правда, неверно его этимологизирует, связывая с «Самбатас»). На самом деле название происходит от «Асафатовой долины» русской апокрифической литературы, т. е. — изначально — от Иосафатовой, где, согласно Книге пророка Иоиля, должен был состояться суд над народами («Иосафат» дословно — «Яхве-Судья»; такое же название было у караимского кладбища в Чуфут-Кале, и где-то в тех местах Св. Кирилл срубил дуб язычников).

Являлось ли появление такого названия результатом хазаро-иудейского влияния или более позднего, христианского? В любом случае такая семантика, дожившая до нового времени (от времени создания фольклора до времени его собирания фольклористами), свидетельствует об особом сакральном значении реки. Это не только река крещения (что еще отразилось в имени Иорданских озер у Оболони), но и река «страшного суда», река христианства, но с ветхозаветным, и даже с фольклорно-языческим смысловым наполнением.

Неизвестно, является ли название «Сафет» только случайным созвучием с предыдущим именем? Палестинский замок Сафет рыцари Храма получили в 1169 г. Так как он находился в стратегическом месте — преграждал подступ к Акре, замок постоянно подвергался осаде. При одной из таких осад замок пал и был полностью разрушен. Епископ Марсельский, Бенедикт, посещавший Святую Землю, слезно просил магистра Ордена Храма Армана Перигорского восстановить замок Сафет. Замок Сафет был взят Саладином в декабре 1188 г. после ожесточенной осады. Орден восстановил крепость летом 1240-го, но повторно замок был взят мусульманами летом 1266 г.

Тамплиеры в Иерусалиме обосновались в аббатстве Нотрдам-дю-Мон-де-Сион. («Сионъ» также один из синонимов Богоматери в сербской апокри-фике, а синоним Иисуса — «Параклет», Утешитель, как и прозвание Мани.)

Но, как мы убедились ранее, древлянская крепость на утесе Искоростень не уступала по своему значению и грандиозности любым рыцарским цитаделям. Лысая гора в Киеве некоторыми учеными определяется как летописная Хоревица, и вполне вероятно происхождение названия от библейской горы Хорив, что подчеркивает ее сакральную сущность. На горе открыты следы постоянного местопребывания скандинавской дружины, причем значительная часть артефактов говорит о смешении скандинавских культурных признаков с восточными, позволяющими предположить их происхождение из Дербента (Бердаа) в результате похода русов 945 г. (Ср. с этим былинный поход Ильи Муромца и Добрыни по морю Хвалынскому.)

Но Палестина и Западная Европа — не единственные места, где стояли твердыни рыцарей-монахов. До наших дней сохранились руины замка (Сафет?) в поселке Среднее на Западной Украине, построенного тамплиерами в конце XII в. Средненский замок состоял из одной четырехугольной башни-донжона, построенной по примеру приграничных римских оборонительных башен вдоль Рейна и Дуная. Высота средненской башни достигала 20 метров (в 3 яруса), а толщина стен — 2,6 метра. Вход был расположен на уровне второго яруса, около восточной стены на полу сохранился квадратный фундамент, на котором стояла постройка цилиндрической формы небольших размеров. То есть мандала.

Ранние фундаменты христианских храмов представляли собой восьмиугольную основу или делались в форме ковчега (ср. Монсегюр), иногда принимающего антропоморфные очертания[124]. Довольно часты восьмиугольные («краеугольные») основы в инсигниях, крестах и храмовых постройках и на Востоке, и на Западе (восемь золотых пластинок и полукружий в венце Каролингов, восьмиугольник дворцовой капеллы в Аахене, представлявшей собой образ «Небесного Иерусалима» и т. п.).

Восьмиконечный крест (обычно с подножием или ступенями — «степенями») символически воплощал в себе Крест Константинов. Он непосредственно представлял собой «эмблему православия». Русские воинские знамена с восьмиконечным степенным крестом нередко встречаются в иконографии. В самой Византии знамя с изображением Константинова креста возглавляло священные знамена империи.

В истории с Андреем Первозванным, установившим крест на киевских горах, а затем посетившим Северную Русь, можно усмотреть не только христианскую легенду, но и возможность существования каких-то иных, не дошедших до нас апокрифических сведений. Как передает слова апостола Нестор, «…на сихъ горах восияеть благодать Божья… и церкви мно-ги Богъ въздвигнути имать». При таком раскладе можно понять название Самбатас как Сан-Бадас — «Священная Купель»/«Св. Источник». Что до креста, воздвигнутого здесь апостолом, то в нем уже можно предположить тот самый знаменитый «косой» крест, хотя речь о нем могла зайти только после казни апостола, распятого, по легенде, на кресте такой странной формы. Эта форма, однако, легко объясняется через некоторые детали, сопровождающие базисный «крестовый» символизм.

Изображение «жемчужины» под степенным крестом происходит от идеи «Головы Адама» в основании Голгофы, включая сюда изображение черепа с перекрещенными костями (косой крест). С чем также коррелирует и символика Константинова лабарума, военного знамени с монограммой имени Христа. Все это можно дополнить еще более древним языческим мотивом смерти от черепа («лба») коня (легенда об Олеге)[125].

Если установление первых каменных крестов (и возникновение топонима Ольгин Крест) на Севере Руси можно отнести к эпохе христианизации язычников, то многогранный символизм языческих крестов уводит нас несколько в иную сторону.

По одной из легенд, «праотец» Крак был родственником Славена, с которым он разделился еще на Дунае. Этимологически его имя отсылает нас к семантике конька крыши или некоего специфически изогнутого изделия. Родственно герм, (и слав, производному) крюк, сходно этимологизируется и прозвище эпического датского героя Хрольва Краки — Хрольв Жердинка, и кривич, потомок Кривайтиса. Сюда же — нем. Krucke «клюка» и лат. crux «крест». (Менее ясно со сканд. Вендил Краком, толкуемым в древности как Вендил-Ворон[126]). Мифологическая семантика, связанная с этим, отражена в традициях домостроительства, где к названиям верха двускатной крыши дома относятся такие термины, как белорус, кроква, рус. конёк, князёк, сканд. ans «коньковый брус» (возможно, родственное термину «яс «Бог»). В некоторых областях Германии коньки крыш имели названия Хенгист и Хорса (ср. имена завоевателей Британии); в белорусской традиции печной столб назывался дзед, коневой столб, конь,

В то же время мифологическая семантика печи содержала в себе и «темное», опасное начало: в средневековых славянских жилищах печь находилась по диагонали напротив восточного «красного» угла и олицетворяла закат, запад или север. В украинском обрядовом фольклоре солнце называлось «кроковее колесо» (т. е. «круговое»); в сочетании с этим контекстом в Кроке можно видеть не только особый символ, наподобие андреевского креста или сакрального изогнутого посоха, но и особую динамику — свас-тикообразного движения (ср. с этим календарные обряды «перехода» со скатыванием горящего колеса). Что до фольклорного имени «змея Крагавея» с горы Вавель (на которой был выстроен Краков), то имена змея и змееборца нередко родственны в эпосе разных народов[127].

В аспекте «сакральной географии» отметим в Приднепровье такие не совсем «прозрачные» названия, как города Рим, Римов, Корсунь и Халепъ (от города Алеппо или от рода библейского Халева, «держателя» св. г. Хеврона).

Связи Руси с Палестиной могли возникнуть задолго до Владимирова Крещения, но первые достоверные сведения о русских хождениях в Святую Землю относятся к XI в. Нестор в «Житии Феодосия Печер-ского» упоминает о желании своего героя пойти в Иерусалим вместе с группой странников, регулярно совершающих такие путешествия. Известно также, что в 1062 г. (т. е. еще за 37 лет до I Крестового похода!) в Палестине побывал Дмитриевский игумен Варлаам. Но самым известным паломничеством стало «хожение» (1106–1108) игумена Даниила с группой новгородцев и киевлян (и «инии мнози»), оставившего нам замечательный путеводитель по Святой Земле.

Даниил так описывает Голгофу и основные святыни Иерусалима: «Посреди этого камня на самом верху высечена скважина круглая, локоть вглубь, а в ширину менее пяди. Здесь был сооружен крест. Внутри под этим камнем лежит голова Адама. Во время распятия Христа… камень потрескался, дал трещину, над головою Адама. И этой трещиной кровь и вода из ребер Христа омочила голову Адама и омыла все грехи рода человеческого. И есть расщелина на этом камне до сегодняшнего дня, на левой стороне от распятья, как знамение честное». «Ниже распятия, где голова Адама, создана небольшая церковь, изящно украшена мозаикой, вымощена красивым мрамором… Это называется Крапиево место, оно же и Лобное место. А вверху, где распятие, зовется Голгофой».

«Ныне Сион-гора за пределами городских стен, на юг от Иерусалима. На Сионской горе был дом Иоанна Богослова, и на этом месте была создана большая церковь». «Гроб Господен и распятие находятся на ровном месте, и взгорье идет на запад от гроба и распятия», «..далее от распятия Христа, примерно на полтораста сажен к западу от распятия, название места тому Спудий, которое переводится "Тщание Богородично". На этом месте ныне монастырь стоит и церковь во имя Богородицы, со стрельчатым верхом». «От Голгофы до столпа Давида и до его дома двести саженей…. В этом столпе Давид пророк Псалтырь составил и написал. Дивный этот столп, из великих камней сложен высоко очень, на четыре угла создан, весь прочен, в основании крепок, в середине здания воды много. Железных дверей пятеро и ступеней двести… Крепко он устроен для обороны. Это здание — глава всему городу».

Из Иерусалима Даниил отправился дальше по святым местам. «В горах, — пишет он, — нападают сарацины, нет возможности пройти малым группам. Мне же пришлось путешествовать с доброй дружиной и удалось без ущерба пройти через это страшное место». «Пошел иерусалимский князь Балдуин I со своими крестоносцами на войну к Дамаску», Балдуин «с радостью великой повелел мне пойти с собой и нарядил меня к своей личной охране».

В те годы граф Балдуин, младший брат Готфрида Бульонского, стал первым королем Иерусалимского королевства под именем Балдуина I. Возможное отражение в фольклоре, который использовал Пушкин: Балда (Балдуин) на поповской (папской) службе победил чертей (сарацин) и забрал их сокровища (сокровища Храма Соломона)?..

И странные мысли начинают вдруг возникать. Ратуют сегодня за некую «х'арийскую» родину убогие кощунники, строящие из себя сверхчеловеков, и учат жить на свой спесиво-патриотический нервический лад. Не вредно иногда перечитать такие произведения, как «Хожение игумена Даниила». Вот вам реальный (а на сегодня, можно сказать, — идеальный) тип русского человека. Никакой ксенофобии, чувства зависти и неполноценности, ни преклонения перед Западом, ни его проклинания. Абсолютное чувство собственного достоинства при искреннем же смирении и самоуничижении перед людьми и перед Богом. Духовная красота и несомненная сила (игумен наш переплывал Иордан, по шесть часов взбирался на отвесную гору). Интеллектуальное любопытство и эстетический интерес к окружающему (всюду отмечал меры и расстояния — от межгородских дорог до глубины Иордана и величины гроба Господня).

И подлинные личности всегда заметят друг друга: Балдуин, «увидев меня… подозвал к себе с любовью и спросил: "Что хочешь, игумен русский?" Он хорошо знал меня и очень любил, был он человеком добродетельным, очень скромным и ничуть не гордился».

То был пик русской культуры, в эпоху от правления Ярослава Мудрого до Даниила Галицкого. Немного, кажется. Ну, а сколько длилась елизаветинская эпоха? Скажете — феодальная раздробленность? Но «раздробленность» не помешала итальянскому Ренессансу. Несмотря на усобицы, страна строилась, осваивала свои внутренние территории, создавала новую литературу и «нового человека»: при отсутствии бурсы и обязаловки — повально грамотный народ. И не было крепостного права, коллективизации, инквизиции, самодержавия, опричнины (полицейского произвола) и массовых репрессий, не было бегства в города и обезлюживания деревень.

Уже потом, при московско-ордынском правлении, сама нация изменилась и все покатилось совсем в другую сторону.

Если внимательно вчитаться в исторические источники, то можно убедиться, что никаких серьезных и глубоких, никаких неотвратимых причин доя будущего возвышения Москвы не было. Она, в буквальном смысле, возникла из ничего. Другое дело, что в принципе все возникает «из ничего» — и жизнь, и вселенная, и популярность, и ссоры. Кто в начале 1917 г. мог бы поверить в грядущую диктатуру Ленина, а тем более — некоего Джугашвили? Указали бы тогдашним мудрецам, типа Плеханова, Кропоткина, Милюкова, на скромного рябого грузина как на будущего Отца народов… То-то смеху бы было!.. А подобных случаев можно привести еще много. Но в этом и великая привлекательность истории как формы искусства — она полностью непредсказуема ни в будущее, ни даже в прошлое.

А что мы знаем о прошлом? Вряд ли до нас дошла даже сотая часть произведений средневековой литературы — и устной, и письменной. «Слово о полку…» не могло появиться в безвоздушном пространстве. Можно предположить, что пропали целые жанры. Не исключено, что дошедшие до нашего времени былины — это определенная форма литературной деградации — «низкий» жанр массовой литературы, пересказы и осколки затонувшей эпической «атлантиды». Возможно, что и у нас некогда были артуровские («владимировские») циклы и стихотворные рыцарские романы, наподобие «Парсифаля». И, кстати, когда говорят об элементах так называемого «двоеверия» в «Слове», не учитывают того, что для автора языческий пласт мог быть чистой «эстетикой», необходимой частью куртуазного стиля и книжной культуры.

Что ж, оперируем тем, что имеем… Главным «манифестом» крестоносного и паломнического («каличь-его») движения на Руси можно считать мифологию из Голубиной книги с ее сюжетом «хождения» калик к святым местам. «Голубиная» означает — Глубинная, т. е. Потаенная, апокриф; апокрифы повлияли на создание «духовных стихов», которые также были связаны с каликами. Смысл Книги разъясняется Давидом князю Владимиру, что привязывает ее уже к былинному циклу.

О «Сионе-реке» и о конце мира — см. у А.Н. Афанасьева («Древо жизни». М.: Современник, 1982, с. 167) цитированный народный апокалиптический стих: «Протечет Сион-река огненная, От востока река течет до запада». Это, конечно, чисто мифологическая символика, так как в географическом плане восточная (от Иерусалима) Иосафатова долина (по которой текла река Кедрон) соединялась на западе с Енномо-вой долиной (она же — Геенна Огненная), которая, в свою очередь, окружала на юго-западе гору Сион (называемую И. Флавием «верхним городом»). Кстати, река Саббатион находилась совсем в других местах, на границе Сирии и Ливана, и к Иосафатовой долине отношения не имела.

В былинах не раз подчеркивается особая сакраль-ность, не исключающая апокалиптического (а иногда хтонически-сексуального) подтекста, Днепра-Сафата-Пучай-Израй реки. Мать Добрыни (Алеши), «честна вдова Амелъфа», постоянно предостерегает сына от купания в ее водах, наряду с просьбой избегать гор Со-рочинских, Маринки и Змея: «тая река свирепая», «струечка быстра, быдто огонь секет… дым столбом валит, да со пламенью». Разумеется, без нарушения этих запретов не состоялся бы богатырский сюжет.

Былина «Михайло Потык» дает нам самое прямое и недвусмысленное представление о реальности русских крестоносцев: «едь-ко ты, Добрыня, за синё море, Кори-тко ты языки там неверный». Илья Муромец тоже поехал «корить языки» к царю Вахрамею земли Сарацынской. Ср. фразу из клятвы рыцарей ордена Храма: «В любое время дня и ночи, когда будет получен приказ, клянусь переплыть все море, чтобы сражаться против неверных королей и князей…» Согласно одной из былин, Добрыня отсутствовал за морем 12 лет.

Пиры богатырей за столом Владимира легко можно сравнить с пирами рыцарей короля Артура (сюда же классический сюжет добывания богатырем невесты для своего сюзерена). Пиры (с пари и хвастовством), «полякование» в чистом поле и поединки с «выкликанием поединщика» (по всем турнирным правилам — с «здоровканьем», разъездом-съезжанием, преломлением копий, сменой оружия и т. п.) — типичное времяпрепровождение богатырей. Здесь мы имеем синтез восточных элементов (что, в основном, касается снаряжения) и западных (этикет). Сами богатыри также нередко называются «поляницами». Среди их поединков с «нахвальщиками» особо отметим стычки с хазарским Жидовином-богатырем из земли Жидовской (ср. Жидовские ворота в Киеве и имена богатырей Владимира — Самсона и Исака Петровича). Любопытно также, что сюжет боя Ильи с Жидовином аналогичен его боям с неузнанным сыном-сокольником от поляницы Златыгорки, с самой поляницей («красна девица» «казакует») и с татарчонком (здесь отсылка к «степному» Востоку, хотя мотив древний и есть у и.-е. народов).

Классический состав, как и в кельтском эпосе, — 12 богатырей под руководством Ильи Муромца или Самсона Самойловича (иногда — Колывановича, хотя Колыван — это рефлекс финской культуры). Кстати, у Самсона библейского сила была в волосах — ср. легенду о кудрявых и длинноволосых Меровингах. То же находим и у скифов, одно из самоназваний которых, сколоты, означало «остриженных», т. е. инициированную молодежь, «молодшую» дружину[129].

Илья Муромец — 13-й богатырь и любимый крестник Самсона. Это интересное число: от 3 до 13 человек обычно составляла обрядовая дружина болгарских русальцев, 13 куполов — характерная черта архитектуры некоторых русских соборов, ср. также летописное известие о пожаре в новгородской Св. Софии «о 13 верхах». Причем в былинах (и в целом в фольклоре) заметно стремление взять некое «рациональное» четное количество — 2,12,40 — и «диалек-тизировать» его, иррационализировать, перевести в нечетную, «живую» динамику — 3,13,41. А на Западе с середины XII в. особая коллегия из 13 выборщиков избирала Великого магистра Храма, и он занимал свой пост пожизненно. Сходная организация сложилась и в других рыцарских орденах.

В некоторых сюжетах богатыри находятся в ссоре с Владимиром и вообще не кажутся прямыми его слугами; тем не менее он их может посадить в погреб, а об услугах он чаще просит, и не всегда успешно (мотив героя, выпущенного из темницы, чтобы отразить врагов, нередок и в западном эпосе, хотя в русской истории имеется реальный сюжет с Всеславом, посаженным в поруб в год пришествия половцев). В былине о Камском побоище Илья говорит Владимиру, чтоб тот убирался к своей княгине Апраксенье и ею распоряжался.

Дочь царя Вахрамея, Марья Лебедь Белая, называет Михайлу Потыка «богатырем русьским», а сама она — «веры поганой». Михайло именует Илью и Доб-рыню — «братьица крестовые». Измена Марьи сюжетно перекликается с польским и германским эпосом, с историей Мелюзины и с более стадиально ранней русской сказкой о Царевне-лягушке. В последних сюжетах хтоничность и «двумирность» персонажей имеет, скорей, положительный оттенок. Несколько более акцентированная доля женского коварства заметна в былинах о Михаиле Козарине и о Добрыне: Добрыня появляется на свадьбе жены, получившей известие о его смерти в крестовом походе, где он «стоял три года под Царь-градом, три года под Иерусалимом».

У Ильи Муромца, по некоторым былинам, жена-по-ляница — баба Алатырка (Златыгорка); все это часть большого классического «дискурса». Хтонические женские образы — амазонки, жены готов, валькирии и вилы-самодивы, поляницы, Джиневра, Мелюзина, Усоныпа, Царь-девица, Настасья-королевична, Марья Лебедь Белая, Марья/Маринка Лиходеевна/Дивовна/Кайдаловна («еретица» и «блядь»), Шанпанская королева (вспомним замок Пэйн в Шампани), Кипрская королевна (Кипр, где правила династия Лузиньянов). Все это соотносится С классическим мотивом о двойственной и «хтонической» природе женщины. (Параллельный вариант — беременность от хтонического мужского персонажа с рождением героя типа Меровея, Марка Кралевича, Вольги и др.). А вообще, богатыри, если и женаты, то чисто формально; реально они живут вне семьи, а их любовно-сватовские дела неудачны и даже довольно трагичны (что резко отличает их от классических сказочных героев, чьи подвиги завершаются свадьбой; богатыри чаще сами сваты).

Иногда в былинах описываются преступления богатырей, включая даже разорение церквей (Добрыня много «бесповинных душ» погубил). И в Орден Храма вступали рыцари, ранее отлученные от церкви за святотатство, убийство и супружеские измены, что было сказано Бернардом Клерво (и упомянуто Г. де Пэйном) в трактате «о новом воинстве» — «Tractatus de nova militia» (ср. ниже об Алеше Поповиче). Об образе и качестве жизни в некоторых православных монастырях также хорошо известно из святоотеческой литературы: как писал митрополит Иоанн И, прямо в монастырях «во пирах пити, целующеся с женами без смотрения мнихом и бельцем». Противоположную сторону, хотя и маргинальную, выражали некоторые секты, такие как стригольники, обличавшие грехи иерархов и официальной церкви, а в землях Западной Руси организовывались при церквах так называемые духовные братства, которые курировали общинную жизнь как мирян, так и клира.

Нет сомнений, что русские богатыри участвовали в военно-монашеской деятельности крестоносцев в Палестине, но, может быть, и в более поздние годы: например, в виде «языков», национальных отрядов внутри иоаннитов под руководством выбранных «столпов». Хотя упоминания о русском «языке» до нас не дошло, но он мог входить в другое национальное (а реально — смешанное) подразделение. Известно, в частности, что англичане предоставляли Ордену так называемое туркополье (легкую кавалерию из числа наемников; у тамплиеров в туркополье входили ремесленники и рядовые воины). Интересно, что столица острова Родос, позднего прибежища госпитальеров, делилась на две неравные части: меньшая, коллахиум, т. е. коллегиум, являлась районом рыцарей.

Конечно, нельзя воспринимать былинных богатырей списанными с конкретных исторических персонажей, но это и не означает, что подобных героев вовсе не было. Найти исторические переклички можно: Илиас Русский, Добрыня Нискинич (родственник Владимира), ростовский храбр Александр Попович, кн. Всеслав, Марко Кралевич и сербские юнаки, но все же былинные образы — это, в первую очередь, образы, т. е. образцы, идеальные эпические типы.

К наиболее архаичным былинным сюжетам относятся истории о Святогоре. Здесь можно отметить связь Святогора и Ильи (как его спутника) с горами Святыми, Араратскими, Сарацинскими, горой Пала-вонской и Елеонской (ареал от Кавказа до Палестины), там же, по былине, его могила (положение живого во гроб). Отец Святогора — «древний, темный», живет на этих горах; ср. со «Старцем горы», главой ассасинов — шейх аль-Джебель. Сюда же — старый богатырь, ослепленный ягой, живущий на горе Сиянс-кой, куда, провалившись под землю, попадает Иван-царевич в сказке «Тарх Тархович» (Рыбаков связывал его со скифским Таргитаем). Образ жены Святогора родственен сюжету о «спящей красавице в гноище», ср., в частности, североевропейский сюжет — спящая (в коросте) дева (потом — красавица) и Один.

Изначально Илья Муромец — типичный фольклорный «сидень» на печке (в сказках, и не только русских, существовал устойчивый образ сиротки и богатыря-запечника). Двя калики, посещающие Илью, коррелируют с тамплиерами на одном коне, а по уставу Б. Клерво, крестовые братья даже есть должны из одной миски. Известно также, что катарские проповедники путешествовали всегда попарно и носили особое облачение. В ряде былин (в частности, в былине о походе на Царьград) богатыри меняют свое «светлое платье» на каличье, у которых, на удивление, оказывается довольно богатая одежда и специфическое снаряжение — шляпа сорочинская и посох со свинцом {шляпа и колпак — это, на самом деле, шерстяные валяные шапки без полей и разной высоты). Любопытно, что в былине об Илье, от Аграфены Крюковой, калики («святые отцы») советуют ему взять снаряжение и оружие восточного типа («мурзамецкое», «бурзамац-кое» копье и т. п., и даже шляпу — «сарачиньскую»); и в поле богатыри живут только в степных шатрах. Среди богатырей упоминаются такие «нетипичные» герои, как богатырь Щита и богатырь Белая Палица (с палицей, украшенной драгоценными каменьями); в сказках упоминается Белый богатырь и слепой Белый Полянин, враг Бабы-Яги. Схож с этим и известный парадокс из европейской истории — «бедные рыцари Христа» были самыми богатыми в Европе.

Замечательную фразу находим в пересказе былинного сюжета у Афанасьева: Илья — «Нищие братия! Взойдите ко мне во храмину». Термин далеко не случайный; в другой былине — жалоба, что «поганые» бьют «собратиев».

Нередко в былинах подчеркивается, что калики, «курсирующие» между Русью и Святой Землей, сильнее богатырей («могучий Иванишшо»). Былина «Калика-богатырь» повествует, как последний, заменив собою Алешу Поповича, выступает в бою «середочкой», а Добрыня и Илья — по левую и правую руку от него. У калики сакральный костыль из «рыбьего зуба», поднимающий его — по-шамански — под небеса.

В словаре Фасмера о калике сказано: калика — «странник, нищий, поющий духовные песни». Этимология калики, в общем-то, хорошо известна, но все же не определена окончательно: от калека (греч.) или лат. калига (из него др. — рус.) — «башмак, солдатский сапог» (кстати, ср. неродственное, но сходное, gallicae — «галльский», как называли деревянные крестьянские башмаки), и, собственно, так в Средние века это слово и понимали. Можно еще указать на калишка — «стопка водки» от лат. (вероятно, через герм, посредство) calix «чаша» (и тогда — они «чашники» Грааля?); или на лат. коллегиум (здесь смысловой акцент лежит на группе); или на др. — рус. калогерЬу калугерь из гр. «монах» (хотя последний термин был слишком хорошо известен в литературе, чтобы его исказить по причине недопонимания). Наконец, не столько этимологическое родство, сколько родство смысловое, уходящее в древнюю обрядовую семантику: ритуал сжигания рождественского полена, бадняка, колодка, коляды имеет параллель в схожем обряде на юге Франции (см. выше о связях Востока и Запада). Как пишет А. Потебня («Слово и миф». М., 1989, с. 381), считавший этот обряд славянским наследием: «накануне Рождества около Марселя» местные крестьяне, перед тем как положить в очаг, поливают вином рождественское полено плодового дерева, «которое зовется Calignaou».

Каликам приписывается зычный голос, как у Соловья-разбойника или Змея, может быть дабы подчеркнуть их иномирное качество. В южнославянском эпосе, кстати, описывается так называемый ор калугерский, представлявший из себя боевой танец с саблей, применявшийся в реальном бою (ситуация прямо-таки шао-линьская!). В историческом плане этому соответствовали русальские дружины, сохранившиеся на Балканах до нового времени. Участники дружины объединялись между собой в неразлучные пары, одевались особым образом и носили обнаженные мечи. Все они, кроме двух главарей, алебардщика и «разбойника», а также двух стражников, в обычных обстоятельствах хранили строгое молчание, не крестились, никого не приветствовали, при хождении и прыганьи каждый член пары должен бьш попасть в то место, куда ступил его товарищ. В обязанности дружин входили обрядовые танцы с мечами, собирание пожертвований, убийство волков и ритуалы «лечения» тяжелобольных (скрещиванье над ними своего оружия). При неледанных встречах меяеду разными дружинами одна из них либо покорялась другой либо вступала в кровавую схватку. Заканчивались хождения русальцев в праздник Крещения, когда они снимали в церкви свои шапки и сменяли мечи на зажженные свечи (см. Толстой Н.И. «Язык и народная культура». М — ИНДРИК, 1995).

Из этого же ритуально-мифологического круга исходят образы многих эпических персонажей, руководителей специфических — нередко чисто молодежных — военно-обрядовых групп (консорциев и даже субэтносов), в том числе былинный образ Вольги/ Волха Всеславьича, а отчасти и «Дикая охота» Одина/ Вотана. Так что и крестоносное движение, и манихей-ского толка «уклоны» попадали на мифологически предуготовленную почву.

На Западе «каличье движение» получило еще большее развитие, но этих странствующих и нищенствующих монахов, называвших себя «братьями» и «забавниками Божьими», церковь ассимилировала с помощью объединения их в ордена францисканцев, кармелитов и др.

Безусловно, приднепровский Орден «крестовых братьев» гораздо старше западных. Калики выглядят здесь как «внутренний круг» ордена, лишь в самых крайних случаях принимающий участие в сражениях.

Теперь еще несколько описательных моментов. Из Греции — тяжелая сорочинская шляпа Добрыни: так как в некоторых былинах греческие («царь градские») богатыри — татары, то, видимо, речь тут идет о временах турецкого владычества[130]. К известной западной поговорке «пьет, как тамплиер» добавим слова, которые Алеша Попович говорит своему оруженосцу («паробку»): «А мы с тобой, Екимушка, упьянчивы». Православие богатырей тоже особое — «ученое»: «крест кладут по-писаному, Поклон ведут по-ученому», т. е. как бы выстраивая крест из центральной точки — на все четыре стороны; получается некая тетрактида — динамика деления/созидания мира. Двусоставное черно-белое знамя тамплиеров можно соотнести с манихейским мировоззрением; а вообще, черный, белый и красный цвета — типичные цвета рыцарства, но и в русской былине герой наблюдает развевающиеся в поле белое, черное и красное знамена.

В одном из былинных текстов Алеша прямо выставляется как «пес-рыцарь»: Добрыня таскает его за «желты кудри» — «Дивую я псу милитеньскому!..». Позднелат. milites «рыцари», «Milites templi» — рыцари храма, также название «воинство Христово» — обычный церковный термин, но на средневековом Западе он еще означал некую служилую социальную аристократическую группу, вассалов «1-го уровня» в окружении графов. Вот уж все это никак не похоже на случайно возникшую абракадабру! (все цитаты по: «Былины». Сост. В.И. Калугин. М.: Современник, 1986)[131].

Интересно также сравнить жестовый символ поднятой к небу правой руки, — этот типичный рыцарский жест изображен на одном сохранившемся богомильском надгробии (левая — на поясе); ср. слова из былины («Данила Игнатьевич»), где Богородица дает совет богатырю, как избавиться от железных немецких оков: «Здынь-ко правую ручку выше головы, / Левую ручку ниже пояса». Ср. также восточноевропейский образ Ангела-Хранителя: белые одежды, левая рука на мече, в правой — красный крест или белое знамя с красным крестом. Исследователи, отмечающие обилие богомильских элементов в древнерусской литературе, объясняют их исключительно влиянием болгарской, Охридской, автокефальной патриархии, хотя, как мне кажется, корни лежат гораздо глубже.

Говоря об Илье Муромце, стоит рассмотреть возможные связи с соответствующими западными сюжетами об Илиасе Русском и некоторых других, как исторических, так и литературных, героях. Н.В. Филин в историческом альманахе «Армагеддон» опубликовал на эту тему большую работу (2000; http://histline.narod.ru/index.htm). Он объясняет «происхождение прозвища Олафа… из имени Олег, известного в былинах в форме "Волья" и сравнивает его с именем "Элигас-Илиас Русский" из поэмы "Ортнит" и "Тидрек-саги"», которое также «носил легендарный основатель династии Жеротинов, русский князь Олег, последний король Моравии [ум. в 967 г.]. Если предположить, что Бурицлав саги — не Болеслав Польский, как считает большинство исследователей, а Болеслав Чешский, а Олий Русский — Олег Муравлении, то все встает на свои места… М.Г. Халанским была предложена гипотеза о происхождении имени муром-ско-го богатыря из скандинавского Helgi через трансформацию этого имени через формы Helgi — Олий, Елья — Илья».

Все это, конечно, гадательно. Какое-то влияние исторического Олега Моравского на великорусский эпос мне лично представляется маловероятным и недоказанным. Но есть у Филина и более интересные рассуждения (http://histline.narod.ru/il06.htm):

«Былина о Вольге Всеславиче и немецкие сказания об Ilias'e von Ruizen восходят к одному источнику — старинным дружинным песням об Олеге Вещем, женитьбе Игоря и походах руссов в хазарские области Тавриды». Филин, через Гйлярова и Халанского, ссылается на сведения, что «жена же ему Ольга, родом плесковитин-ка, дщи князя Тьмуторокана». (Здесь, как уже говорилось ранее, возможны разные толкования: в первой своей части — см. выше — это реальный след реакции на топоним в Нарвском бассейне — Ольгин Крест, а во второй части это с полным основанием можно сравнить с классическим былинно-фольклорным мотивом «невесты героя, как дочери змея или басурманского царя».)

В поэме «Ортнит» Илиас из Руси — дядя и наставник короля Ортнита, правителя Гарды в Ломбардии. Вместе с Ортнитом и его отцом, духом-карликом Аль-берихом, Йлиас совершает военную экспедицию в сарацинские земли против языческого царя Махореля.

Причиной похода стало желание Ортнита заполучить в жены дочь Махореля[132].

Общим местом былины о Вольге Всеславиче и сюжета поэмы «Ортнит» является поход дружины Воль-ги в дальние страны («Царство Индейское»).

В чем прав Халанский, цитируемый Филиным: «Олег летописных преданий добывает для Игоря невесту Ольгу, руководит им в походах, т. е. играет ту же роль, что и Илиас из Руси, при правителе Гарты Орт-ните». Сюда же — Элигас(т) нидерландской поэмы, несправедливо обвиненный Карлом рыцарь, вынужденный заниматься разбоем[133].

Еще А.Н. Веселовский отметил имя Илиаса Русского в норвежской версии саги о Дитрихе Бернском, чей прототип остгот Теодорих Великий был арианином и происходил из рода Амалов (завоеватель Италии, ум. в 526 г.; а в эпосе роль Дитриха сходна с ролью кн. Владимира). Илиас из Руси присутствует и в норвежской «Саге о Тидреке» (созданной около 1250 г., примерно тогда же, что и средневерхненемецкий «Ортнит/д»), там он — сын русского князя Гертнита, владевшего Русью, Польшей, Венгрией, землей вилькинов (т. е. виль-цев-лютичей) и частью Греции. «У конунга Гертнита, — повествует сага, — было два сына от жены, старший звался Озантриксом, младший Вальдемаром, а третий сын, которого он имел от наложницы, звался Илиа-сом» (и у него самого был сын по имени Хертнид).

Вероятно, здесь произошло наложение имени Илиаса на Владимира, «робичича» от Малуши-Амал-фриды. Поздние легенды о церквостроительстве Ильи также перекликаются с деятельностью Владимира (но в нашем сюжете это объяснимо его «тамп-лиерской» деятельностью). Привязка к Гардарикам и Holm-gard в норвежской саге понятна и очевидна, однако многие моменты в германских сюжетах все равно восходят к более ранним временам Великого переселения народов первых веков н. э. (а общемифологические мотивы вообще насчитывают тысячи лет бытования), поэтому южные, «готские» связи также не должны исключаться из рассмотрения[134].

Филин, вслед за Веселовским, упоминает, что «немецкий исследователь Карл Мюлленгоф доказал, что имя "вилькинов" и их короля Вилькина происходит от названия племенного союза балтийских славян "вильцев", а исторической основой сюжета о войнах Тидрека с Озантриксом, королем вилькинов, являются столкновения балтийских славян с саксами». Филин пытается все эти сведения привязать к Великой Моравии и к Олегу Моравскому, хотя можно было бы вспомнить сходства сюжетов об Илье с иранскими сюжетами о Рустаме и с немецкими о Тейтлейфе. Как отмечают исследователи (см. Филин http://histline.narod.ru/il01.htm), «не "Муромцем", а "Моровлиным" и "Муравлениным" называется Илья в двух письменных источниках XVI в., содержащих наиболее ранние записи имени нашего героя». Естественно, Филин видит здесь Моравию, вряд ли все же игравшую столь значительную роль в русской литературе и в русском сознании, если не считать связи с Моравией создателей славянской азбуки (но с чем они только не были связаны!).

По мнению В.Ф. Миллера, Муром в былинах явился позднейшей заменой г. Моровска бывшего Черниговского княжества. «Не Муром и Великороссия, не Чернигов и Карачев, а Киев и западнорусские области могут быть признаны наиболее вероятным местом первоначальной локализации предания об Илье, — пишет Филин. — В совокупности все варианты прозвания Ильи Муромца: "Мурамец", "Моровлин", "Муравлении", "Муравец" имеют однозначное лексическое значение: "Моравский", "выходец из Моравии"».

Я здесь со многими деталями согласен, но вывод делаю совершенно иной. Имя «Муравленина» следует отнести, на мой взгляд, не к частному историческому случаю, но — как и в большинстве подобных ситуаций — к «вечным» ценностям и к символике традиционного мифосознания. Тайна, как всегда, лежит на поверхности и нужно очень глубоко смотреть, чтобы ее не заметить. Илья, как мы знаем, типичный фольклорный герой, независимо от того, существовали ли реальные герои с таким именем или нет. А «печка муравленая» (т. е. обмурованная, облицованная) — это весьма характерный — для народных песен — и символически «нагруженный» термин.

На языковом уровне здесь спорят (и дополняют друг друга) две, даже целых три смысловые тенденции. Во-первых, европейские производные от латинского murus «стена», в том числе и наше «(об)муро-вать» (славянское мур — «каменная стена», лужиц, мурья «стена», нижегор. мурья «печная труба»). Во-вторых, от и.-е. тег- «тереть», давшего в различных дочерних языках понятия «грязь», «марать(ся)», «пачкать(ся)», «черный», «сажа», «зола», «измельчать что-то в труху» и т. п. Ср. сербохорв. мура «грязь», мрляти «пачкать», мрва «крошка», (но — мюрити — «разогревать печь»), болг. мрьвъ «зола», мърва «горячий пепел», мърляв «грязный», чеш. моиг «сажа», сюда же — др.-в.-н. marawi / muruwi «рыхлый», англосакс, mearo «мягкий, нежный», кимр. merw «вялый, дряблый». Здесь появляется еще одна линия — слабости, болезненности: словац. мрветь «болеть», южнослав. термины типа мрляв со значением «слабый, хилый», «медленно работающий», «копуша» и т. п. С этим перекликаются производные от «мор», «моровой», «смерть», дающие также понятия со значением «мрачного», «темного» (в том числе чеш. и др. — рус. мурин — «мавр»; ср. выше о Г. де Пэйне) и, как ни странно, — «большого» и «сильного» (чеш. morovy — «большой, толстый», но и «моровой, заразный»).

На этой «богатой почве» сходятся самые разные древние смыслы, относящиеся к сакральной «медлительности» змеиной породы, к шаманской болезненности, к скрытой волшебной силе, потенции, что прячется в молчаливом «незнайке-неумойке», сирот-ке-запечнике, ползающем в золе очага, путаясь в собственных волосах и соплях. Все это можно отнести и к мифологической подоснове Меровингов, несмотря на известные этимологии, связывавшие их с понятием «великий» либо «морской». Последние толковани я, можно сказать, чересчур «примитивные», «лобовые» для такого непростого сюжета; ведь по генеалогической линии Меровей не был первым родоначальником франков, и даже подвиги его неизвестны, т. е. здесь сыграло роль значение самого имени. Имя (в данном случае — миф) оказалось важнее его исторического обладателя; и это верно не только в ситуации с Меровингами.

Тут можно еще упомянуть имя южнославянского героя Гойко Мрлявчевича и целую серию фольклорных сироток, «сидней», золушек-падчериц (не смешивать с именем Марьи Моревны, имеющем «заморское» смысловое содержание!), включая таких известных в Средние века героев, как Попель и Тейтлейф. Германский эпический герой Дитлейб (сканд. Тейтлейф), соратник еще более знаменитого эпического Дитриха (исторического Теодориха), в детстве был лежебокой, валявшимся целыми днями в золе очага. Со всеми подобными персонажами связана семантика плодородия, рода как основы социума, а также богатства и счастья; ср. украинское выражение — «у печурце родився».

Возможные связи славянских героев с Меровингами имеют, конечно, не «династийные» (времен разделения в сарматских степях), а более глубокие смысловые мифологические истоки. Само прозвище Ме-ровингов — «ленивые короли» — отсылает нас к теме хтонической природы, о чем уже говорилось. Возможно, сюда же относится и случай с племенем ван-далов-асдингов: в другом написании — хаздинги, т. е. «длинноволосые», «имеющие женскую прическу». (Контрастирует с этим лангобардская легенда о женщинах, изобразивших перед врагами мужские бороды из своих локонов.) А может быть, и этноним фризы связан не с семантикой «свободный», как обычно считалось, а с frisle — от frisiaz — «курчавый». И вообще, столь устойчивая и не подвластная времени мода, как ношение бород, усов и/или длинных волос, есть вещь, заложенная уже в подсознании, явление «мета-культурное».

Возвращаясь в заключение к проблеме древнерусского военно-духовного «сионизма» и итожа все приведенные выше моменты, поставим естественный вопрос: а не многовато ли «случайных» созвучий и совпадений?

Что же касается так называемых «священных загадок» о Христовом потомстве и сакральном царстве, то такого образованного и свободного русского человека, как игумен Даниил, вряд ли это могло заинтересовать по двум причинам: во-первых, он не сомневался в реальности захоронения праха и «головы» Марии Магдалины в городе Эфесе, а во-вторых, не сумел бы он понять и оценить прелести глобалист-ской идеи о священной мирской автократии — в виде ли доброго царя-батюшки или в форме злобной «мировой закулисы»…

Вот такая миленькая ересь. Пусть не столь хлесткая, как у некоторых современных авторов, но кто в наше время способен отделить истину от апокрифа? Как пишет все тот же незабвенный Р.А. Уилсон, «мы сами создаем то, что можем сказать о вселенной», хотя «всегда должны помнить, что говорим о наших семантических структурах, а не о мире. Меню — это не еда». Но какой же русский не любит духовной «fast food»?

И более того: cogito ergo Rus!