История нетрадиционной ориентации. Легенды и мифы всемирной истории.

Глава 1 AIRYAN-VAEJO. АРИЙСКИЙ ПРОСТОР

История наша выглядит успокоительно объективной и вразумительной только на страницах школьных учебников и энциклопедий. Так, собственно, и должно быть: любовь к стилю ретро, страсть к историческому прошлому и не могут быть оправданы какой-либо выгодой. Это своего рода священная болезнь, и здесь резюме и выжимки справочников играют не столько информативную, сколько успокоительную роль. Однако в периоды социально-культурных перемен вялотекущее состояние сменяется обострениями, иногда принимающими вид эпидемии. В последние годы в спор узких специалистов все чаще вмешиваются любители и дилетанты, что легко объяснимо. История — это вам не математика и даже не физика, тут каждый имеет право на личное мнение. Отношение к хорошо изученным эпохам сталинского либо петровского правления обычно ограничивается выставлением им эмоциональных оценок. Иное дело — проблема возникновения человечества, индоевропейская тематика, начальная история Руси. Это гораздо более туманные области, и нет ничего удивительного, что они провоцируют появление самых разнообразных, подчас невероятных теорий.

Тут легче перечислить достоверные факты, нежели те, что вызывают сомнения и вокруг которых уже выстроено огромное количество исторических гипотез. В древней истории от ошибок не застрахованы и вполне серьезные авторы, а здравые мысли высказывают, порой, и любители. Современные дилетанты без труда находят предшественников, спорят или соглашаются друг с другом и ссылаются на фундаментальные исследования, находя там удобные для своих построений цитаты.

Очевидно, все дело в степени: следует по возможности отличать нормальное выдвижение рабочих гипотез от «идеи фикс» и поэтических озарений, подчас граничащих с паранойей или с провокациями постмодернистов[1]. Понятное желание «себя показать» здесь далеко не главное, главное все же сводится к проблеме «восстановления исторической справедливости». Вот где чувство личной неустроенности часто неотрывно от чувства национальной униженности. Возникают особые миры — миры особых историй и особых идеологий. «Русский»/«славянский» мир (он же — «антинорманнский»), «германский» (он же — «нордический»), «пантюркистский», «еврейский» — каждый из них требует полнейшего превосходства над прочими, непременного опровержения всех других идей и посрамления их носителей.

Маргинальная наука отмечена тотальностью обобщений и апокалиптическим ожиданием будущего торжества Истины. Нередко она интересна еще и своим специфическим литературным стилем, ярким психологизмом, личными пристрастиями своих творцов, их ненавистью или любовью к кому-то. С нашей стороны вовсе не следует видеть здесь призыва к «избиению младенцев» или к торжеству интеллектуально-разгрузочных дней, во всяком случае речь не только об этом.

Как пишет американский фантаст, философ и психолог Р.А. Уилсон, «из-за присущих нейрологии приматов рефлексов защиты территории, некоторая часть информации не просто игнорируется, но даже активно опровергается… Если мы осознаем в себе эту склонность и стараемся ей противостоять, то добровольно отыскиваем "чуждые" нам сигналы и, к примеру, как советовал Бертран Рассел, читаем периодические издания представителей оппозиционных туннелей реальности».

То есть нужно бы слышать, что говорят другие… Но можно ж того и не делать!

Сегодня не только книжные прилавки завалены подобного рода литературой, ничуть не меньше ее в Интернете. Мы здесь не будем подробно рассматривать скандальную теорию школы Носовского-Фоменко и их последователей ей, после долгого молчания критиков, уже посвящены серьезные статьи и целые книги-опровержения. С другой стороны, нельзя не отметить определенной системности этой теории и широкого (пускай чисто формального) использования научного аппарата. Возникает любопытный парадокс: сочетание научной формы с антинаучным содержанием. Но популярность «новым хронологам» принесла отнюдь не форма и не критика (подчас вполне справедливая) традиционных методологий, а капитальная переделка и переосмысление исторических анналов, шокирующая новизна как таковая. Подобную ситуацию, наверное, лучше сравнить не с научной, а с художественной революцией, в частности с явлением дадаизма, с поп-артом или с постмодернизмом. Что ж, публика платит за зрелище.

На первый взгляд может показаться, что история пятитысячелетней давности, к примеру, весьма далека от злобы сегодняшнего дня. Не скажите, это как посмотреть. Известная исследовательница эпохи бронзы Мария Гимбутас (1921–1994) считает, что европейцам до вторжения индоевропейских кочевников около 5 тыс. лет назад с территории современной России и Украины сексуальная эксплуатация женщины была не свойственна. Более того, Европа до вторжения индоевропейцев не знала войн, разрушенных городищ и тендерного (полового) «доминирования». Там еще поклонялись не воинственной индоевропейской троице (боги неба, грома и преисподней), а Великой Богине, изображения которой («палеолитические венеры») встречаются по всей Европе, начиная с прихода туда (около 35 тыс. лет назад) кроманьонцев. Соответственно, тогда же происходит и сдвиг общественных ценностей в сторону развития все более эффективных техник разрушения. Это сопровождается фундаментальными идеологическими сдвигами. Главный «сдвиг» — это сознание, которое приписывается воину, жившему в древней Европе.

В случае с Марией Гимбутас еще нельзя говорить о «сознании женщины» в исторической науке, это еще не философия феминизма в ее чистом виде, тут недостает эмоций и обвинительного уклона. Но вот вам развитие темы. По мнению Риан Айслер («Чаша и клинок»):

«… Прервав длительное ровное развитие, направляемое партнерской моделью общества, они принесли с собой совершенно иную систему общественного строя. В ее основе лежало возвеличивание силы, скорей отбирающей, нежели дающей жизнь. Это была сила, чьим символом стал "мужской" Клинок, которому, как свидетельствуют раннекурганные пещерные рисунки, буквально поклонялись индоевропейцы. Ибо в их обществе господства, управляемом богами — и мужчинами-воителями, это была высшая сила. С появлением на доисторическом горизонте этих захватчиков — а не потому, что, как иногда говорят, мужчины постепенно обнаружили свою немалую роль в продолжении рода, — Богиня и женщина были снижены до положения жены или наложницы. Постепенно мужское господство, военные действия и порабощение женщин и более мягких, более "женственных" мужчин стало нормой».

Что ж, вызов принят. Публицист Игорь Джадан продолжает и комментирует тему в статье «Сумерки богинь» (www.russ.ru/politics):

«Таким образом, первым классом собственников были мужчины-воители, а первой собственностью — женщины и "женственные мужчины"… В свете этого, совершенно очевидно, прогрессивного поворота истерические всхлипы Риан Айслер по поводу утраченного "золотого века" немного напоминают ностальгию по Советскому Союзу: что с того, что общество было в то время менее агрессивным и более гуманным, если оно не смогло найти адекватный ответ на возникшие угрозы, народ потерял волю к борьбе за выживание, а правящий класс не сумел защитить даже самого себя?! Перед нами пример того, как стремление осуществить культурную трансформацию для закрепления новых общественных отношений может изменить всю эстетическую вертикаль и, по сути, впервые в истории человечества построить некое искусственное культурно-идеологическое новообразование — "сакральную вертикаль", сильно отличающуюся от вертикали эстетической. Сакральная вертикаль, несмотря на свою искусственность и часто нелепость, сумела доказать на практике свою высокую конкурентоспособность».

Звучит вполне актуально и, в принципе, не выходит за пределы нормальной научной полемики. Правда, сама проблема происхождения индоевропейских народов остается за скобками, как будто с нею все ясно… а это ведь не совсем так. Несмотря на неисчислимое и все растущее количество научных трудов и достоверно установленных фактов, число проблем, «темных мест» и «белых пятен» практически не уменьшается. Здесь незнание наше бесконечно, а знание смутно и ненадежно, подвержено постоянной переоценке. В связи с этим не стоит удивляться появлению (или — возрождению) теорий о происхождении ариев из Арктогеи-Гипербореи или из Тибета, а также появлению многих других не менее оригинальных идей… Вот, к примеру, что пишет историк Светлана Жарникова в своей статье, опубликованной в Интернете на сайте http://vedarya.org/yazich/zharnikova.htm:

«По нашему глубокому убеждению, не следует так упорно замалчивать гипотезу индийского историка Б. Тилака о вероятности наиболее древнего объединения предков арьев… в родоплеменные и племенные союзы именно в приполярных областях. Не только возможность, но полную вероятность этого факта он убедительно доказывает множеством описаний арктической природы, сохранившихся в памятниках древнеиндийской литературы»[2].

На местном уровне такие теории легко обрастают новыми любопытными подробностями, как, например, у томского краеведа Н.С. Новгородова, выводящего из Гипербореи, на полуострове Таймыр, едва ли Не все известные древние народы (http://hyperbor/narod/ru/www/graal/htm)[3].

Мы еще вернемся к этой и к подобным теориям, но сначала рассмотрим, по возможности кратко и не претендуя на истину в последней инстанции, как обстоят дела с научными теориями о происхождении индоевропейцев.

Парадокс, но если бы значительная часть известного лингвистического материала индоевропейских (ИЕ) языков до нас не дошла, то нам намного проще было бы определить вероятное место родины праиндоевропейцев. Информационная картина праиндоевропейского (ПИЕ) ареала, согласно строгой языковой реконструкции, включает в себя ссылки на самые различные трудносовместимые времена, регионы и формы хозяйственной деятельности. В этой модели присутствуют север и юг, лед, снег и жара; пихта, ель, сосна, виноград и шелковица; медведь, волк, рысь и бобр, но также — лев, слон, обезьяна, леопард, шакал и краб. В ней сочетаются скотоводство и земледелие, охота и рыболовство, все типы ремесел и судоплавание, признаки оседлости (город, свиноводство) и кочевничества (овца, лошадь, упряжь, колесница). При такой глобальной общности странным кажется отсутствие единого религиозного пантеона и ряда ключевых терминов. Против модели изначального ареального праединства говорит также чрезвычайная разнородность внешних данных ариев и обрядов погребения.

Даже если мы обратимся к более узкому в пространстве и более позднему во времени ареалу….Например, к области древнейшей ИЕ ветви хеттолувийских языков (Малая Азия), то и здесь картина не станет яснее. При явном наличии — уже! — разделения праязыка на диалекты мы — все еще — не находим там целого пласта известных общих понятий и форм. Удивляет отсутствие некоторых основных наименований родства, элементов сельскохозяйственной и сакрально-ритуальной лексики. Ссылки Вяч. Вс. Иванова на якобы местную табуированность понятийного ИЕ фонда не кажутся достаточным объяснением. Есть и другие трудности: сложности определения антропологического облика хеттолувийцев и их погребальных обрядов, да и часть местного понятийно-лексического фонда определена была весьма условно.

Основные географические претенденты на место ИЕ прародины таковы: степи Северного Причерноморья и Приуралья (М. Гимбутас, Э. Грантовский), Балкано-Карпатье (В.И. Абаев, И. Дьяконов, Б. Горнунг и др.), Малая Азия и Ближний Восток (В.В. Иванов, Т.В. Гамкрелидзе, Г. Матюшин)[4]. Каждая из гипотез имеет свои сильные стороны, но также наталкивается на непреодолимые противоречия. Реальная антропологическая картина ИЕ расселения от Рейна до Волги представлена средиземноморским, «узколицым», европеоидным типом (преобладает)[5], палеоевропеоидным (кроманьоидным), арменоидным, нордическим и даже лапоноидным типами, что сразу снимает установку на происхождение от одной небольшой группы похожих друг на друга предков… Основной спор сводится к подстановке какой-либо археологической культуры к реконструированному ПИЕ языку.

Причем число различных археологических культур Юго-Восточной Европы явно превышает количество сопоставляемых с ними ИЕ языков; возможность для вольных интерпретаций здесь не ограничена. Немало и иных трудностей. Так, в области географического расселения индоевропейцев находилась цепочка балкано-карпатских культур (Варна, Эзеро, Караново, Старчево), которые не знали лошади, «вождизма», боевых топоров и военной экспансии, резко отличались антропологически (средиземноморский тип) и стилем хозяйства (развитые металлургия, земледелие, керамика) от степных соседей. (Правда, считать эти культуры слишком «феминистическими» трудно: мешает особая развитость у них кузнечного дела).

Схожая ситуация с культурами «золотого энеолита», Триполья и Майкопа, не являвшимися прямыми родственниками «ямников» или сменивших «ямников» народов. Возникает естественный вопрос: возможно ли эти культуры с многотысячелетней традицией свести к нулевому ИЕ субстрату?[6] С одной стороны, трудно поверить, что языки (в частности, имена и терминология), тысячелетиями там развивавшиеся, могли быть бесследно уничтожены, с другой — приходится смириться с тем фактом, что практически никаких надежных неиндоевропейских языковых следов из этого региона до нас не дошло.

Следование принципу «или-или» и привязка известного языка к некой конкретной археологической культуре заводят исследователя в безысходный тупик. Хуже того, многие теории происхождения ПИЕ нередко можно объяснить личными — идеологическими и местными патриотическими — пристрастиями их авторов. Кажется вполне правдоподобным, что индоарии и иранцы по происхождению и/или языку могли быть близки кругу срубно-андроновских культур (подробнее об этом можно прочесть в работах Е.Е. Кузьминой), и уж совершенно бесспорно происхождение из срубной культуры скифов и родственных им племен. Но это едва ли не единственное бесспорное наблюдение.

Прямолинейные отождествления, скажем, ямной, или катакомбной, культуры с индоиранским единством изначально спекулятивны, умозрительны. Тем самым автоматически игнорируются многие другие (возможно, родственные им) археологические культуры на территории «Ариан Вэджа»: многоваликовая, полтавкинская, абашевская, петровская, федоровская, алакульская и т. д.

Реальная история индоевропеизации Евразии была чрезвычайно сложной. Климатические изменения, технологические новации и демографический взрыв создавали условия для регулярных и активных передвижений народов. А в периоды относительного затишья миграций на этнически переоформленной территории проявлялась картина языковой непрерывности, описанная в свое время Н.С. Трубецким[7]. Бесспорное военно-политическое превосходство условных «индоариев» над оседлыми племенами выражалось и в примате ИЕ диалектов над местными языками. Несколько грубо это можно сравнить с современной экспансией англо-американской культуры. С другой стороны, сколько могло быть их, Ариев? «Арии» как таковые (опять же выделяемые условно, т. к. сами они являлись итогом долгого смешанного развития) практически полностью растворились среди туземного населения. Рыжеволосые и голубоглазые кшатрии, наподобие «светлоликого» и «блестящего» Арджуны «Махабхараты», уже в эпоху, сложения этого эпоса (две тысячи лет назад) имели весьма отдаленное и чисто символическое отношение к реальной расовой ситуации в древней Индии.

Г.Н. Матюшин («У истоков цивилизации». М.: Просвещение, 1992) приводит косвенные археологические свидетельства в пользу теории малоазиатского генезиса, в первую очередь это пути распространения из Закаспия к Уралу геометрических микролитов и следы постепенного одомашнивания овцы. Однако микролиты (распространившиеся на большей части Евразии) в качестве единственно надежного признака индоевропейцев — чересчур шаткая основа. Представим себе, какова истинная сложность этой проблемы на фоне тысячелетних миграций и культурных перемен, если даже в компактной области Двуречья мы имеем цепочку формально дочерних цивилизаций Убейда, Шумера и Аккада, абсолютно различных по своему этническому и лингвистическому происхождению.

А тут все гораздо сложнее. С территории Ближнего Востока шло расселение хомо сапиенс сапиенс: на север веками, вслед за отступающим ледником, шли палеолитические, а затем мезолитические охотники. Еще более активная культурная экспансия началась с эпохи земледелия и скотоводства — так называемой производящей экономики (не без участия самих носителей этих навыков). Эти пути, вероятно, накладывались на уже сложившиеся более ранние исторические внутриевразийские связи.

Исследователи отмечают определенную культурную близость населения от Прибалтики до Волго-Камья в III–II тыс. до н. э.[8], а еще ранее — в VI тыс. до н. э.; а симметричные микролитические трапеции с вогнутыми ретушированными краями были распространены от Северной Франции до Средней Волги[9]. Выявлены также традиционные обменные связи вдоль Черноморского побережья Кавказа в мезолите, сходство культур Северного Прикаспия и натуфийского типа индустрии Зарзи в Палестине (там же, с. 104–105), а последних — с комплексами Юго-Восточного Прикаспия, с Ираном, Южным Зауральем, Устюртом, культурами Джейтун в Средней Азии и таджикским мезолитом (там же, с. 154–158, 166).

Смотрим дальше. Технологии обработки камня и одомашненные животные медленно, но верно проникают вдоль Средиземного моря на запад. Еще до начала эпохи земледелия, к VI тыс. до н. э., в Западной Европе появилась овца, и потом 2,5 тыс. лет овцеводство распространялось оттуда к северу. К V тыс. достигла юга Франции т. н. культура «импрессо». Население средиземноморского антропологического типа основывает земледельческо-скотоводческие культуры новокаменного века на Балканах. Их дочерние культуры доходят до Днепровского Правобережья (трипольцы) и Нидерландов (культура линейно-ленточной керамики V тыс. до н. э.). Наверняка, были и обратные влияния: достаточно упомянуть о дольменах и каменных лабиринтах, отмеченных по окружности вдоль всей береговой Европы. Вот сложная, лишь частично известная, картина распространения культуры из материнских очагов. Она не противоречит сходному зарождению и последующему распространению праязыков, но и не может служить ее обоснованием[10].

Как отмечено Мунчаевым («Эпоха бронзы Кавказа и Ср. Азии» // Археология. М., 1994, с. 225), южный импорт на Северный Кавказ мог отправляться по Черному морю, а обратно шел груз золота и других металлов. Подобным взаимоотношениям еще далеко до практики «культура за сырье» у греко-римской, христианской и западной цивилизаций, но начало было положено. Однако овладев навыками производящей экономики, северные народы перестали быть лишь бедными аборигенами слабозаселенных земель. Они освоили то, чего не было у культурных южан: научились ездить верхом. Как пишет Н.Я. Мерперт («Древний Восток: этнокультурные связи». М.: Наука, 1988, с. 27), потомки создателей культур воронковидных кубков, Лендьел, шнуровой керамики, шаровидных амфор, а также ряда других, восприняв производственный уклад и выработав его новые формы, «стали теперь доминировать во взаимодействии с раннеземледельческими племенами южной зоны, переживавшими в конце энеолита определенный внутренний кризис». Именно этот период следует считать фоном и «питательной почвой» появления индоевропейцев на исторической арене.

Иначе говоря, перед нами не простое «родословное древо», а сложнейшая картина деления и синтеза динамики, которая может быть спроецирована также и на развитие языка. Не моногенез — развитие из одного центра. Даже не развитие из нескольких центров — полигенез, а взаимозависимость центров, их взаимное влияние! Культурное перемешивание в каждом отдельном компоненте[11] с одновременным культурным выравниванием на огромных территориях. Локальная ландшафтно-хозяйственная дифференциация на фоне объединительных, интеграционных, процессов крупных регионов и племенных союзов.

Как только появляется степное скотоводство и подвижные группы населения, на широкой территории резко усилились контакты и взаимные влияния[12]. Степняки неминуемо должны были создать в своей среде определенное понятийно-терминологическое «эсперанто» и базовую торгово-хозяйствен-ную лексику. ПИЕ языком-основой, в принципе, мог стать любой стадиально примитивный общинно-родовой язык. То есть специфически индоевропейского в нем вряд ли было намного больше, чем в ином, сходном по строю и концептуальному развитию, родовом наречии[13].

Наверное, можно предположить изначальное, типологически сходное, понятийно-языковое пространство, на фоне которого развивалось культурно-языковое «койне»[14]. Искомый ПИЕ язык вовсе не обязательно следует представлять как некую реальную систему. Пожалуй, правильнее будет понимать его как трудноуловимую, но сильную мутацию и одновременно как связку между двумя стадиально различными языковыми состояниями.

И что после всего этого прикажете делать с научным мифом о голубоглазых воинственных ариях, сформировавшихся на Северном полюсе?.. Вообще-то, современному исследователю, прежде чем оперировать «фактами» древнего эпоса и фольклора в качестве исторических доказательств, не повредило бы пройти небольшой предварительный курс по изучению основ самого фольклора. Не помешал бы и курс древней истории и традиционной культуры. Научная литература на эти темы огромна и разнообразна. Укажем хотя бы на работы А.Ф. Лосева, В.Я. Проппа, К. Леви-Строса, В. Тернера, А.Е. Лукьянова, Б. Путилова, Е.М. Мелетинского, БЛ. Рифтина, П.А. Гринцера, Е.С. Котляра, Ф.Б.Я. Кёйпера, Н.А. Криничной и многих других, не менее важных авторов.

Другой вопрос, кому это нужно… Насколько легче и интереснее выводить из двух-трех привлекших своей экзотикой деталей теории, переворачивающие надоедливые хрестоматийные представления!..

Разумеется, дело не объясняется только страстью ко всему новому и необычному. Эта страсть пересекается с иными, более традиционными и общественно значимыми страстями. Сотрудник отдела археологии Уфимского центра РАН Рамиль Исмагилов ухитрился доказать тюркскую основу скифской этногеографии Геродота[15]. Академик М. Закиев, Ф. Ну-рутдинов, Р. Набиев и другие специалисты находят татарские корни уже у шумеров, древних греков, исландцев и легко читают этрусские и минойские надписи по-татарски[16]. А исторический сочинитель Мурат Аджи (М. Аджиев) прославился бесстрашным приписыванием степному кыпчакскому этносу практически всех достижений европейской и христианской истории и культуры[17]. Но все это еще пустяки по сравнению с «битвами» за Древнюю Русь, к которым мы сейчас перейдем. Для «разогрева» немного лирики. Вот признание Александра Асова, толкователя, популяризатора и продолжателя «Велесовой книги» (http://civil.max.ru):

«Эта Русь не существует на карте, и тем не менее она — реальна… Мы — гости, пришедшие из прошлого в современность…. я вижу длинную череду моих предков… они были православными священниками, а раньше, видимо — волхвами. Они дали мне тело и душу. Мне — человеку двадцатого века, Александру Игоревичу Барашкову, тело и душу — Буса Кресеня, жившего в седьмом веке… Тайный же смысл этого Знания был понятен и в прошлом, и в настоящем лишь — посвященным… Силы Тьмы, Нави, приложили огромные усилия для того, чтобы уничтожить это Знание… Здание Вед… было разрушено — и ныне лежит в руинах. Сегодня крайне важно — осторожно, не спеша приступить к реставрации Вед…»