История, рассказанная в полночь

Глава 6

Только-только забрезжил рассвет, только-только показался из-за горных вершин краешек солнца, а гоблин Куксон уже шагал по улице, припорошенной ночным снежком. Легкий морозец щипал за уши, пробирался за воротник, но Куксон, погруженный в раздумья, ничего не замечал. Предстояла ему весьма неприятная встреча, и многое бы гоблин отдал, чтобы встречи этой избежать, да вот незадача — не избежишь, потому как просить о помощи больше некого.

Всю ночь Куксон ворочался в постели, думал, прикидывал и так и этак, вставал, ходил по комнате, поглядывая на листок желтой бумаги со светящейся печатью — пропуск в тюрьму — да так ничего и не придумал.

Как только посветлело за окнами, Куксон оделся потеплее, по уши укутался в зеленый вязаный шарф, захватил нужные бумаги и отправился в путь. Путь этот лежал не в Ведомство по делам магии, а в противоположную сторону, на окраину Лангедака.

Дорога предстояла неблизкая, но оно и к лучшему: было время поразмышлять, подготовиться к разговору.

Прошел Куксон Торговой улицей, миновал пустую пока еще Сторожевую площадь, рассеянным кивком поприветствовал фею Скарабару, летавшую от фонаря к фонарю. Скарабара была фонарщицей — необычное ремесло для феи, хотя сама она так не считала и очень не любила, когда возле фонарей собирались толпы приезжих, поглазеть на фею-фонарщицу. Могла и что-нибудь тяжелое на головы зевакам уронить. Извинялась, конечно, потом, уверяла, что нечаянно.

Сразу за площадью начиналась улица Белошвеек. Здесь находились швейные мастерские и модные лавки. На все королевство славились искусные вышивальщицы из Лангедака, ведь почти все они были феями. Сюда, припрятав в кармане золотую монетку, наведывались тайком молодые девушки: ведь всем известно, что если уговорить мастерицу зашить волосок девушки в шов чужого свадебного платья и шепнуть имя суженого, то не пройдет и года, как быть и своей свадьбе!

Куксон свернул в переулок.

Уже половина неба полыхала рассветным огнем, из-за снежных вершин поднималось солнце.

Гоблин тяжело вздохнул. Что-то принесет сегодняшний день? Неужто, снова весть о чьей-то смерти?

Сразу полезли в голову разные мысли, одна другой неприятней. А тут еще и мимо трактира «Трилистник» пройти пришлось, куда он, Куксон, частенько захаживал.

С виду «Трилистник» от других трактиров ничем не отличается, дверь открыта настежь в любое время дня и ночи: отчего не зайти, не посидеть? Так-то оно так, но мало кто из людей мог похвастаться тем, что переступал его порог. Владелец трактира против людского племени ничего не имел, однако, порядок есть порядок!

Порядок же был таков: входить в «Трилистник» имели право только волшебные существа: огненные фениксы, что с незапамятных времен в Стеклянной Гильдии служат, феи, неунывающие щеголи-лепреконы, мрачноватые, себе на уме, кобольды, развеселые клуриконы и прочие. Человек же в трактир мог попасть лишь по приглашению кого-нибудь из волшебных существ, а они такими приглашениями не разбрасывались.

Гоблин мельком глянул в окно «Трилистника»: несмотря на ранний час в трактире уже были посетители. Неумирающие, сгрудившись возле стола, обсуждали что-то. Куксон догадывался, о чем они говорили.

Потянулись окраинные улочки. Гоблин Куксон шел, погрузившись в тревожные размышления, и так задумался, что, услышав чей-то негромкий голос, вздрогнул.

Микмак! И откуда появился, как подошел так неслышно, что гоблин его и не заметил и не услышал? Здоровается почтительно, а в белых, словно изо льда сделанных глазах, насмешка, будто знает зимний дух, что за мысли одолевают Куксона.

— Далеко ли направляешься, гоблин? — тихо спросил микмак.

Ничего не ответил Куксон, лишь кивнул сдержанно и дальше поспешил. Подумал невольно: ох, не к добру микмак встретился, не видать теперь удачи!

Куксон прошел еще немного, свернул в один переулок, потом — в другой и вот уж показалась высокая каменная стена и крепкие ворота, окованные железом.

По мере приближения, двигался гоблин Куксон все медленнее и медленнее, а потом и вовсе остановился.

Постоял, бормоча что-то себе под нос, повернул было назад, но тут же спохватился: остановился, выпрямился, одернул куртку и решительно зашагал к воротам.

Взялся за дело — делай, а там — будь что будет.

Коротко стукнул в окошко будки, где дежурные тролли сидели.

Окно распахнулось. Увидев важного чиновника из Ведомства магии, физиономия тролля Караха приняла почтительное выражение.

— Приветствую, почтенный Куксон! Всегда рады видеть вас в нашей тюрьме!

— Гм… — неопределенно промычал гоблин в ответ на этакое приветствие и протянул пропуск.

— По делам Гильдии к нам? С кем желаете встретиться?

— С начальником тюрьмы.

— Сию минуту доложим, — заверил Карах и бросил другому троллю, находившемуся в будке: — Что сидишь, дубина? Марш в Северное крыло, объяви, что прибыли из Ведомства!

Тролль исчез.

— Он у нас новенький, — извиняющимся тоном объяснил Карах, повернувшись к Куксону. — Всего вторую неделю на службе.

Зазвенели ключи, заскрежетал замок.

— Прошу, почтенный Куксон!

Тролль Карах с поклоном отворил неприметную дверь, предназначенную для особых посетителей, и гоблин Куксон с бьющимся сердцем ступил на территорию тюрьмы.

… В другое время, он нимало бы не волновался: дважды в год приходилось здесь бывать, по служебным надобностям, разумеется.

Территория острога от магии была надежно защищена: возле каждого входа прибита ветка горной рябины, двери в темницах — из остролиста, никаким колдовством их не откроешь! А, кроме того, для особых арестантов, которым рябина да остролист были нипочем, имелись камеры в Восточном крыле, охранявшиеся при помощи надежных заклинаний.

Два раза в год, в середине лета и в начале зимы, заклинания требовалось обновлять — для того-то Куксон и являлся в тюрьму, захватив с собой небольшой ларец с золотыми накладками. В присутствии начальника тюрьмы золотые треугольники впечатывались в двери камер, за которыми находились особо опасные магические узники: заклинания не давали возможность арестанту воспользоваться своей магией или чародейством.

Кто находился в камере, Куксон не знал и никогда о том не спрашивал. Из-за дверей не доносилось ни звука, ни шороха, так что не понять — есть там кто или нет.

Обычай защищать камеры магическим образом появился лет пятьдесят назад, после того, как один особо опасный преступник из сильфов ухитрился в первую же ночь бесследно исчезнуть из своей темницы, причем, дверь так и осталась запертой, решетки на окнах — целехонькими, а тролли, стоявшие на карауле, клялись, что ничего не слышали, никого не видели. Троллей на всякий случай казнили, как сообщников, но делу это не помогло: беглеца так и не поймали.

С тех пор и появились на дверях камер золотые треугольники, оплаченные городской казной.

Куксон неторопливо шел через просторный, вымощенный булыжником двор. Попался навстречу знакомый стряпчий из лепреконов, с пачкой бумаг под мышкой.

Раскланялись.

Стряпчие да маги из дознавателей в тюрьму частенько захаживали, тоже, разумеется, по служебной необходимости.

Куксон и рад был бы от визитов в острог избавиться, да возможности пока что не было: помощнику Граббсу такое не поручишь. Возможно, потом, лет через пятьдесят, когда Граббс с заклинаниями работать научится, ума-разума наберется, с алыми башмаками и щегольскими сюртуками распрощается, одеваться станет сдержанно и солидно, как и полагается гоблину, вот тогда, можно будет ему и сложные дела доверить. А пока — все самому делать приходится.

Гоблин Куксон окинул взглядом двор.

В тюрьме шла своя жизнь.

Прошмыгнул мимо хмурый кобольд с метлой на плече, прошли, позвякивая связками ключей, тролли- надзиратели. Начальник тюрьмы, помнится, очень их хвалил: боевая магия троллей особой утонченностью не отличалась, зато била наверняка. Заметил Куксон и еще кое-что: по переходам и галереям наверху стен, медленно прохаживались одноглазые колдуны бурубуру. Куксон насчитал пятерых: все похожие друг на друга, в одинаковых длинных синих одеяниях. Быстро к службе приступили, еще вчера Граббс по его, Куксона, указу назначения им передал.

Шестой бурубуру медленно шел вдоль тюремного двора, мимо зарешеченных дверей (начальник тюрьмы утверждал, что арестантам необходим свежий воздух, особенно зимой: полезно для здоровья) и при его приближении затихали в темницах голоса и узники провожали колдуна настороженными глазами.

Гоблин Куксон вошел под каменные своды галереи Северного крыла, скользнул взглядам по многочисленным приказам, висевшим на стенах: «Ночным надзирателям предписывается…», «Все посетители-маги обязаны сдавать браслеты на время посещения…», «Магам-создателям иллюзий и видений вход на территорию тюрьмы запрещен под страхом смертной…».

Неожиданно дверь в конце коридора распахнулась.

— Ба, почтенный Куксон! — загремел под каменными сводами чей-то голос. — Что-то вы в этом году раньше, чем обычно. Но я рад, рад, что вы к нам заглянули! Прошу в мою скромную обитель. Похвастался бы новыми картинами, да не могу: галерея давно не пополняется. Проклятые арестанты по-прежнему не желают сбегать! Право, не знаю, что с этим делать!

Гоблин Куксон перешагнул порог.

Начальник тюрьмы, почтенный Мадьягар, внешность имел черезвычайно приятную и располагающую: это был невысокий толстячок с круглым добродушным лицом. Ступал он мягко, неслышно, говорил негромко, доверительно, и в считанные минуты своей словесной паутиной обволакивал собеседника так, что тот с каждым его словом соглашался и только за дверью в себя приходил.

В Лангедаке Мадьягара слыл не только приятнейшим собеседником, но и тонким ценителем искусства. Особо любил живопись, даже создал у себя в тюрьме небольшую картинную галерею и частенько приглашал друзей-знакомых ею полюбоваться. Правда, сюжеты сих дивных полотен, на взгляд гоблина Куксона, отличались некоторым однообразием: все они изображали или побеги из тюрьмы или сцены погони за беглецами. Впрочем, без особой необходимости гоблин на картины старался не смотреть: уж очень натуралистично было все изображено. Имелись в коллекции и портреты пытавшихся бежать узников; одна рама, впрочем, пустовала: легендарного сильфа, сбежавшего в первую же ночь, так и не поймали, поэтому тюремный художник запечатлеть его не смог.

— Дражайший Куксон, вижу, вас тоже это беспокоит, — вздохнул Мадьягар, заметив, что гоблин бросил взгляд на увешанную картинами стену.

— Что?

— Картин-то не прибавляется! Слов нет, как меня это огорчает. Но что я могу поделать? Последний побег был десять лет назад!

Мадьягар прошелся вдоль стену и остановился возле одной рамы.

— До сих пор вспоминаю. Два арестант полгода копали подземный ход столовыми ложками. Полгода! Какое трудолюбие, какой энтузиазм! — восхитился он. — Я, разумеется, с первого дня знал о готовящемся побеге, тролли доложили, но расстраивать несчастных узников не стал: пусть себе копают. Даже распорядился выдать им железные ложки, вместо деревянных, чтобы дело быстрей шло. Приказал троллям пореже к ним в камеру заглядывать, не отвлекать, не пугать, а то вдруг передумают бежать!

Мадьягар склонил голову набок, любуясь полотном.

— Слава небесам, они не передумали. Мы им позволили убежать подальше, чтобы они поверили, что побег удался, и только потом пустились в погоню. Прихватили с собой, разумеется, тюремного живописца, чтобы он изобразил все достоверно. Приятно вспомнить! Провели целый день в лесу, на свежем воздухе… очень полезно для здоровья. Бодрит!

— Да-да, разумеется, — торопливо согласился гоблин.

— Любезнейший Куксон, отчего бы вам не встать вот сюда? Отсюда прекрасный вид на картину «Возвращение узников в тюрьму». Разве вы не хотите ею полюбоваться? Почему? Право, я могу подумать, что моя картинная галерея вам не нравится! Или, чего доброго, решу, что вы сочувствуете беглецам, а? — Мадьягар беззлобно рассмеялся. — Шучу, шучу! — успокоил он. — Мы тут любим пошутить. Шутим, бывало, и шутим… но, скажу откровенно, не всегда находим понимание среди арестантов.

Он сокрушенно покачал головой.

— Не знаю, почему? Взять меня, к примеру. Ведь я — добрейший человек, мухи не обижу! Отчего бы со мной не пошутить дружески, не поговорить? Но из некоторых арестантов слова не вытянешь, с троллей семь потов сойдет, пока они их уговорят на откровенный разговор!

Мадьягар перешел к следующей картине.

— Вот как раз такой момент изображен: беседа. Полюбуйтесь, драгоценный Куксон, оцените работу художника, он так старался! Времени у него было предостаточно: мои тролли вели уговоры около двух месяцев: уж очень несговорчивый арестант попался. Мы к нему — со всей душой, а он…

Мадьягар осуждающе покачал головой.

— Неблагодарный человек, вот все, что я могу сказать!

— Да-да, — выдавил Куксон, мельком взглянув на картину и внутренне содрогнувшись.

— И вот уже десять лет — ни одного побега. Верите ли: ни одного! Право, читаю сводки из других тюрем и черной завистью завидую! Арестанты у них времени даром не теряют: то стену разберут, то надзирателей подкупят, то подкоп выроют. А у меня?

Начальник тюрьмы заложил руки за спину и прошелся по кабинету.

— Вот сидит у нас в Западном крыле заключенный, из неумирающих. Срок — пожизненный. Чего бы, спрашивается, не подумать о побеге? Чем еще ему заниматься? Времени впереди — целая вечность, так проведи его с пользой! Почему бы не соорудить подкоп, не попытаться разобрать стену, не подкупить надзирателей, в конце концов?! Мои тролли уже устали вокруг да около ходить, спрашивают напрямую: что же ты, братец, не сбегаешь? А он им в ответ: я, говорит, наслышан о том, как вы тут с беглецами расправляетесь, так что и не надейтесь!

Мадьягар разочарованно пожал плечами.

— Не хотят идти навстречу, ответить добром на добро. Плевать им на то, что моя картинная галерея не пополняется, а тролли без дела сидят. Только себе и думают!

Он кивнул на несколько картин размером поменьше:

— А это портреты сообщников, извольте полюбоваться! Сами понимаете, бесценный Куксон, побеги редко происходят без пособников. С ними у нас особый разговор. Как-то раз даже некое лицо из самой Стеклянной Гильдии оказалось причастно, — доверительно сообщил Мадьягар. — Забавный такой был, все кричал, что он важный пост занимает и не позволит, чтобы с ним так обращались. Мои тролли очень веселились. Кстати, раньше у меня один тролль служил, так у него особый талант был к беседам с сообщниками!

— А… э… где же он сейчас? — промямлил гоблин.

— В отставку вышел и уехал из Лангедака. Но вы, любезный Куксон, не беспокойтесь: у меня, как вы изволите знать, колдуны бурубуру появились. Я их планирую по этой части пустить: с беглецами да пособниками беседовать. Уверен, они еще лучше, чем тролли, справятся. Жду не дождусь подходящего случая!

Мадьягар неспешно прошел к столу и опустился в кресло.

Куксон устроился напротив, спиной к прекрасным картинам.

— М-да… э-э-э… чудесно, чудесно. Гм, гм… почтенный Мадьягар, поговорим о цели моего…. гм… визита. Я потому заглянул раньше обычного, что в этом году, как вы, наверное, обратили внимание, и первый снег раньше выпал. Стало быть, праздник начала зимы вот-вот состоится, — гоблин раскрыл папку. — А заклинания полагается обновлять до зимнего праздника.

— Верно, верно, — Мадьягар взял протянутый лист с перечнем заклинаний. — Что с моей просьбой? Учтена?

— Его милость маг Хронофел не возражает. Заклинания для тюремного двора в этом году предлагаются следующие…

Беседа потекла как обычно: сначала детально обсудили заклинания, потом условились о дне, когда Куксон явится их накладывать, а после этого немного посовещались, как лучше составить отчет для городского казначея, известного своей въедливостью.

— К каждой цифре придирается, — пожаловался Мадьягар. — До того надоест, бывало, что я иной раз гляжу на него и думаю: эх, братец, попал бы ты ко мне в тюрьму! Я бы тебе непременно побег устроил, да так, что ты не устоял бы, обязательно сбежал бы!

Он мечтательно прикрыл глаза.

— А потом на самом видном месте и полотно бы повесил: «Городской казначей и попытка бегства». Чудесная картина могла бы получиться…

Гоблин Куксон, тоже немало претерпевший от придирок казначея (иной раз тот по два-три раза отчеты отклонял, требовал доработать), позволил себе немного пофантазировать на такую приятную тему, но тут же вспомнил про бурубуру и строго одернул себя. Казначей, конечно, не подарок, однако подобной участи не заслуживает.

Мадьягар снова взялся за список заклинаний, дочитал до конца и кивнул.

— Передайте мои благодарности его милости. Отличные заклятья, особенно те, что для Восточного крыла. Там у нас недавно появился новый заключенный, из лепреконов. Фальшивомонетчик, непревзойденный мастер своего дела!

Мадьягар подписал бумагу и протянул гоблину.

— Но вообразите себе: не хочет сбегать! Мои тролли уж и так и эдак его уговаривают: дескать, сбеги, братец, ты же лепрекон! Свободолюбие лепреконов в поговорку вошло, так хоть попытайся! А он — ни в какую.

— Да, печально, — сочувственно промямлил гоблин.

— Еще как печально. Но я, любезнейший Куксон, не теряю надежды и жду! Чувствую, что этот арестант нас еще порадует, — со значением проговорил Мадьягар. — У меня нюх на такое, я не ошибаюсь! Через год, через месяц, но захочет он сбежать… и уж тогда…

Собеседник Куксона поднялся из-за стола, подошел к окну и посмотрел на тюремный двор так, словно хотел проникнуть взглядом в каждую камеру:

— А, может, через пару дней? — негромко спросил Мадьягара сам себя. Глаза его хищно блеснули.

— Может, уже прямо сейчас он думает, решается?

Решайся же, дурачина, беги!

Гоблину Куксону ни с того ни с сего Мадьягар вдруг представился зловещим пауком, сидящим в центре сплетенной им паутины. Сидит паук, подергивает нити, поджидает, когда в его силки угодит жертва…

Куксон тряхнул головой, отгоняя неприятные видения, собрал бумаги и поднялся.

— Что ж, почтенный Мадьягар, — промолвил гоблин. — Скоро пожалую к вам с заклинаниями. До начала зимних праздников успеем!

Мадьягар проводил его до дверей, побалагурил немного, пошутил, и распрощался.

…Оказавшись за дверью, гоблин Куксон одернул куртку, взял папку под мышку, сам себе поклялся сделать все, что задумал (для себя нипочем бы не стал, но ради друзей еще и не на такое решишься) и скорым шагом направился к выходу из галереи.

Разговор с Мадьягаром — ничего особенного, привычное дело. Самое-то неприятное только предстояло…

Возле выхода встретился тролль-надзиратель, со связкой ключей в руках. Гоблин Куксон раньше его не встречал, видно, тот был из новеньких, а тролль Куксона узнал и почтительно поклонился.

Гоблин остановился.

— Вот что, — важно промолвил он, открывая папку. — Ты в каком крыле служишь? В Южном? А мне как раз туда и надо, по делам Гильдии. Проводи-ка меня.

Куксон вынул из папки заранее приготовленный лист бумаги.

— Требуется уточнить кое-что… для отчета в казначейство.

Тролль с уважением покосился на бумагу, украшенную огромным количеством печатей и подписей (Куксон накануне весь вечер шлепал на листок печать за печатью, знал, что полуграмотные тролли к документам с печатями относятся с благоговением), поклонился еще раз и пробурчал:

— Благоволите следовать за мной.

Куксон благоволил.

Конечно, в Восточное или Западное крыло ходу посторонним не было, чтобы туда попасть разрешение начальника тюрьмы требовалось, да и заходить туда дозволялось лишь в сопровождении двух надзирателей. Но в Южном крыле содержались обычные арестанты: воры, убийцы да разбойники, на которых особых магических заклинаний не тратили, хватало и рябиновых веток возле дверей камер. Посетителей туда допускали, так что в визите гоблина Куксона ничего особенного не было.

Выглядело Южное крыло так: коридор-галерея с чередой одинаковых, до половины зарешеченных дверей, с одной стороны, а с другой — каменные перила тянутся, за ними — тюремный двор. Пол в галерее вымощен гранитными плитами, в дальнем конце — дежурная будка, где ночные надзиратели сидят.

Гоблин Куксон и тролль вошли под низкие своды арки. В галерее обнаружился посетитель: возле одной из дальних камер стоял молодой маг-дознаватель и через зарешеченное окошко тихим терпеливым голосом терзал заключенного.

Куксон только головой покачал: дознаватели — они все такие: спокойные да вежливые, но упаси небо к ним в руки попасть! Всю душу из тебя вынут: сначала беседами, а потом и к другим способам перейдут.

Пройдя несколько шагов, Куксон бросил сопровождающему:

— Благодарю. Дальше я сам.

— Желаете побеседовать в присутствии надзирателя? — пробурчал тролль. — Могу остаться или вызвать дежурного. Некоторые посетители разговаривают только при надзирателе, — пояснил он.

Куксон отказался.

— У меня разговор недолгий, буквально пара слов. В надзирателе надобности нет.

Дождавшись, когда тролль уйдет, гоблин постоял немного, решаясь (право, предпочел бы с драконом пообщаться, да никогда не наведывались драконы в Лангедак), потом приблизился к камере (на двери номер намалеван: триста двадцать пять) и окликнул:

— Эй!

В углу камеры мелькнула тень, скользнула к решетке и обратилась в молодого человека: высокого, темноволосого. Пребывание в остроге уже наложило на него свой отпечаток, но в упрямых серых глазах все еще угадывался несгибаемый характер и воля, неукротимый нрав.

Тролли-надзиратели, вне сомнения, неоднократно пытались сломить дух арестанта камеры номер триста двадцать пять, но Куксон подозревал, что из этой схватки победителями они не вышли. Гоблин подавил вздох: чувствовал, что разговор будет не из легких.

И не ошибся, конечно.

— Куксон?!

В голосе арестанта слышалось удивление и еще что-то такое, отчего гоблин мигом почувствовал себя не в своей тарелке. Он стащил с головы колпак и вытер лоб. Вроде морозец на улице, а что-то испариной пробило.

— Э… гм… это я, да. Приветствую, как говорится. Заходил вот к начальнику тюрьмы по делам, — Куксон замялся: приготовленные слова вылетели из головы.

— Решил и меня заодно навестить? С первым снегом поздравить, что ли?

— Нет, я… я не то чтобы навестить, — стараясь не обращать внимания на явственную издевку в голосе арестанта, пробормотал гоблин. — Я… поговорить бы надо.

— Поговорить? Тебе — со мной?

Куксон пожал плечами. Арестант хмыкнул.

— Что ж, давай поговорим. Только взгляни-ка сначала на знак над дверью камеры.

Куксон и смотреть не стал, знал, что там было выжжено: изображение змеи.

— Видишь?

— Вижу, вижу. Я…гм… послушай, Синджей…

— Знаешь, что означает? Пожизненный срок. Не помнишь, кто постарался, чтобы я его получил?

Хоть и клялся гоблин Куксон сам себе, что будет спокоен и сдержан, но не вышло.

— Я тут не при чем! — выпалил он. — Ты здесь за дело оказался и не хуже меня это знаешь!

— За дело?

Куксон с размаху нахлобучил колпак на голову.

— Да, да! И нечего на меня так смотреть! Я к тебе по крайней необходимости пришел! Кабы не это, ноги моей тут бы не было!

— И какая же у тебя необходимость? — с издевкой поинтересовался арестант.

Гоблин оглянулся по сторонам: надзирателей поблизости не видно.

— Посоветоваться хочу, — сквозь зубы пробормотал он. — А кроме тебя не с кем.

— Посоветоваться? Никак решил еще кого-то за решетку отправить?

Гоблин стиснул зубы.

— Да ты дослушай, — процедил он, сердитыми глазами уставившись на арестанта. — Дело-то серьезное, как раз по твоей части!

Синджей смерил гоблина холодным взглядом.

— Я, Куксон, серьезных дел больше не веду. Спасибо тебе за это.

Гоблин сделал глубокий вздох, пытаясь успокоиться.

Так и подмывало ответить, как следует, но вспомнил он про неумирающих Лангедака, про друзей, про Грогера, про угрозу Хронофела сжечь «Омелу» — и сдержался.

Начал рассказывать: быстро, вполголоса, то и дело оглядываясь, чтобы никто не услышал.

— В Лангедаке кто-то убивает неумирающих. Мы думали, что это тульпа: уж очень похоже. Но потом сомнения у нас возникли: а вдруг не тульпа это? Вдруг скраг пожаловал, а то и багбур объявился? А вдруг это… — Куксон впился взглядом в человека напротив. — Беглый призрак? Но как узнать?

Он сделал многозначительную паузу и продолжил.

— Расспросить бы кого-нибудь знающего, да вот незадача какая: магов-охотников сейчас в Лангедаке нет…

Синджей чуть прищурил глаза, Куксон запнулся и поправился:

— Кроме тебя, конечно, но ты же… — гоблин покосился на знак змеи, что красовался над дверью камеры. — Вроде, как э-э-э… немного занят… отошел от дел…

— Благодаря тебе, Куксон, — снова напомнил арестант.

— Я послал письмо Бриссу, но он далеко, пока доберется, много неумирающих погибнет. Вот я и надумал: расскажу тебе подробно, а ты и определишь, кто это. А главное…

Он потоптался возле решетки.

— Главное, подскажешь, как неумирающим защититься, пока Брисс не приедет. Что сделать можно? От городских-то магов толку нет, сам знаешь. Только ты и можешь дельный совет дать…

Синджей отошел вглубь камеры.

— Ну, что молчишь? — с досадой воскликнул гоблин, не дождавшись ответа. — Это же по твоей части!

Куксон с досадой потеребил кисточку колпака: вот ведь чувствовал, что никакого толку от разговора не будет!

— Что ты за человек такой, — сердито буркнул гоблин. — Даже и слушать не желаешь!

Куксон и глазом моргнуть не успел, как Синджей оказался возле решетки. Взялся обеими руками за ржавые прутья и сказал так спокойно, что у гоблина мурашки по спине поползли: столько ярости было в этом тихом голосе:

— Куксон.

— Ну что, что?

— Это ведь по твоей милости я оказался за решеткой. На совете Судейской Гильдии твой голос был решающим, я это хорошо помню. Ты подписал приказ о моем пожизненном заключении, а потом…

Куксон задохнулся от возмущения.

— Молчать я не собирался, высказал то, что думал! А о твоем пожизненном заключении мне ничего известно не было, я и приказ-то совсем другой подписывал! А потом его милость маг Хронофел лично распорядился приказ переписать и срок другой проставить! И этот новый документ я и в глаза не видел!

Чистую правду сказал, между прочим, да только Синджей ему не поверил, это по глазам видно было.

— Может, ты и на заседании Судейской Гильдии не выступал? Не расписывал судейским, какие злодеяния я совершил?

Терпение Куксона лопнуло.

Он топнул ногой, подскочил к решетке и выпалил:

— Ты убил семь человек, Синджей! У нас тут, знаешь ли, не Пустынные земли, где можно мирных людей убивать безнаказанно!

— Они все уже были хогленами! — зашипел в ответ Синджей. — Ты это не хуже меня знал!

— Это не доказано! Даже если так, тебе следовало вызвать дознавателей, они с этим разбираться должны! Не было у тебя полномочий самосуд устраивать!

— За то время, пока дознаватели добрались бы до деревни, хоглены обратили бы всех остальных жителей!

— Глупости, это были простые крестьяне! — сверкая желтыми глазами, кипятился Куксон. — А женщина? Ты пытался убить ни в чем не повинную женщину! Мало ей было того, что на нее напали хоглены и она чудом уцелела, так еще и ты!

— Она уже была заражена, — рявкнул Синджей. — Она перерождалась в людоеда! Пойми же, Куксон, она вас обманула! Ее рассказы о том, как она сбежала из логова хогленов — это все ложь!

— С чего ты взял?!

— С того, что никто, никто не может вырваться из лап хогленов! Уцелеть может только тот, кого они отпустят сами! И если хоглены отпустили ее, то лишь потому, что она уже была их крови!

— Чушь! — во весь голос воскликнул гоблин. — Я ее видел своими собственными глазами! Я разговаривал с ней! Она не хоглен, а обычный человек! И она правильно сделала, что подала на тебя жалобу его милости магу Хронофелу! А он эту жалобу рассмотрел и вынес тебе приговор! А ты чего ждал?! Да за такие дела…

— Из-за тебя и твоего болвана Хронофела хоглен до сих пор разгуливает на свободе!

— Не смей так выражаться о главе Гильдии! — позеленев от злости, выкрикнул Куксон.

Расшумелись оба не на шутку, на всю галерею слышно было.

Ну, кое-кто и услышал.

Синджей вдруг осекся, глядя за спину Куксона, умолк и стиснул решетку так, что костяшки пальцев побелели.

Куксон обернулся: так и есть!

Один из колдунов бурубуру, прохаживающийся по двору, остановился, взглянул в сторону галереи Южного крыла и направился к входу. Приближался неторопливо, пристально глядя на человека за решеткой, на ходу стягивая перчатку с руки.

Куксон, хоть и знал, что не к нему идет одноглазый колдун, но все равно похолодел.

— Нет, — остановил он бурубуру, когда тот подошел. — Этот человек больше шуметь не будет, и впредь беседовать со мной станет только шепотом. Ступай прочь!

Бурубуру остановился, не сводя единственного глаза с арестанта, и в какой-то момент мелькнула у Куксона паническая мысль, что колдун ослушается приказа и все-таки коснется человека. Но бурубуру, помедлив, надел перчатку, поклонился Куксону и отошел, не проронив ни слова.

Синджей выдохнул сквозь зубы и разжал пальцы, стискивающие решетку.

Куксон стянул колпак и вытер вспотевший лоб.

Умеют проклятые колдуны нагнать страху!

— Ладно, забудем о прошлом, — примирительно начал гоблин. — Что было, то было! А сегодня я к тебе пришел, чтобы ты мне помог. И ты должен…

Синджей перебил его.

— Проваливай отсюда, Куксон, — бросил он шепотом. — Я тебе ничего не должен. Убирайся, чтобы духу твоего не было! Мозгов у тебя, видно, как у лягушки, если ты решил, что я тебе помогать буду!

Куксон сравнение с лягушкой мимо ушей пропустил, а ведь оно для гоблинов самое обидное. Попытался снова разговор повернуть в нужное русло.

— Да не мне помогать, а другим! Выслушай меня и посоветуй, как неумирающим защититься? Фирр Даррик, Граганьяра… ты же их знаешь! Как им до приезда Брисса протянуть?! Хоть два слова скажи! Неужели это действительно беглый призрак? Ты о призраках-то все знаешь, они ведь с тобой разговаривают!

Он с досадой фыркнул.

— Хотя о чем ты с ними говорить-то? Призраки, они и есть призраки…

Синджей прошелся из угла в угол: два шага туда, два шага обратно.

— Есть о чем. Спрашиваю, почему они не могут уйти, — бросил он, размышляя о чем-то. — Почти всегда их держит на земле какое-то незаконченное дело, что-то очень важное…какая-то большая несправедливость или обида. И пока справедливость не восстановлена, беглый призрак не может обрести покой.

— Да тебе-то какое дело до их покоя? — раздраженно буркнул Куксон. — Ты же все равно их убиваешь!

— Нельзя без этого: сами они остановиться не в силах, будут и дальше убивать. Но я всегда даю им обещание закончить их дела на земле.

Гоблин Куксон даже ногой топнул.

— Зачем давать клятвы призракам?!

— Затем, что они когда-то были людьми, — просто ответил Синджей.

Куксон задумался, потирая лоб. Все-таки трудно гоблину человека понять! Ну, были призраки людьми — и что?! Приносить клятвы, завершать их земные дела — зачем? Можно ведь и без этого обойтись…

— Глупости… — проворчал он. — Столько хлопот — и ради чего?

— Последнюю клятву я дал тому, — продолжал Синджей, останавливаясь напротив гоблина. — Чью семью убили и съели хоглены. Я говорил тебе об этом, помнишь?

— Помню, помню, — отмахнулся Куксон. — Он был деревенским лавочником, кажется?

— Да. Хоглены и его убили, но он был так одержим местью, что сделался беглым призраком. Я долго его выслеживал. А когда отыскал…

Сиджей умолк. Куксон ждал.

— Он рассказал все: и о хогленах и том, что произошло.

Гоблин почесал за ухом.

— Да, да, очень интересная история, — сварливым голосом бросил он. — А тебе не приходило в голову, что он мог…

— Брось, Куксон, духи врать не могут. Хоглены съели его жену и маленьких детей, было от чего делаться беглым призраком!

Куксон с досадой вздохнул.

— И ты поклялся отомстить? Уничтожить хоглена, восстановить справедливость?

— Поклялся, но из-за тебя и Хронофела не сдержал клятву. Призрак все еще не обрел покой, а хоглен-людоед все еще жив!

— Та женщина — не хоглен!

Снджей покачал головой и отошел от решетки.

— Бесполезно с тобой говорить. Ты дальше своего носа ничего видеть не желаешь!

Гоблин Куксон даже задохнулся от возмущения.

— Почему это я дальше своего носа ничего не вижу?! Да я…

— Заткнись. Скажи лучше: не знаешь, где она сейчас, та женщина?

Куксон раздраженно передернул плечами.

— Слышал, что уехала куда-то, — нехотя ответил он. — Да тролль с ней! Ты скажи, что с беглым призраком делать? А если это не он, то кто? Тульпа? Багбур? Ох, только бы не он! Ну, что молчишь? Есть какие-то предположения, мысли?

— Уехала? — Синджей впился взглядом в гоблина. — Значит, живет в другом месте, где ее никто не знает. Охотится на людей, конечно же… а я сижу за решеткой и не могу до нее дотянуться!

— Опять ты за свое!

— Хоглен не будет жить в одиночку, так что она, наверное, уже обратила еще кого-то, — не слушая Куксона, сосредоточенно рассуждал Синджей. — Может, и не одного…

— Хватит про хоглена! — в сердцах воскликнул гоблин. — Ты меня послушай! Ты должен нам помочь, обязан!

Синджей бросил на него хмурый взгляд.

— Тебе, Куксон, я ничем не обязан. Нужна помощь — посоветуйся с Хронофелом. Не ты ли утверждал как-то, что глава Гильдии самый искусный маг из ныне живущих? Вот и иди к нему. Проваливай!

Этого Куксон снести не мог. Кипя от злости, натянул он колпак, плюнул и помчался в сторону ворот.