История русского языка в рассказах

Рассказ восьмой ОБ ИВАНЕ АНТОНОВИЧЕ КУВШИННОЕ РЫЛО И ЕГО ПРЕДКАХ

Одному из персонажей «Мертвых душ», взяточнику и казнокраду, Гоголь дает такую характеристику: «Иван Антонович, казалось, имел уже далеко за сорок лет, волос на нем был черный, густой; вся середина лица выступала у него вперед и пошла в нос, — словом, это было то лицо, которое называют в общежитье кувшинным рылом».

Вообще-то Гоголь сам бранных слов не употребляет. И вдруг — рыло. Слово, которое в современном словаре считается просторечным и даже бранным при обозначении человеческого лица. Однако на протяжении XIX века это значение слова не такая уж и редкость в литературном языке. Его употребляли Пушкин, Островский, Салтыков-Щедрин и другие писатели.

А вот в современной художественной литературе вы уж не встретите это слово во всей его красе: то ли совершенно неприличным стало, то ли грубее нашлись! Такова история этого слова в новейшей литературе.

Если же порыться в древних манускриптах, можно найти единственное и самое верное употребление этого слова, верное с точки зрения его происхождения. Например: ...повелел мниху (т. е. монаху) ископати рылом сад. В этом предложении рыло — ‘то, чем копают (роют) землю’: мотыга, лопата. Слово входит в целый ряд родственных имен среднего рода с суффиксом -л-, которые образованы от глагольных корней: ры-л-о — то, чем роют (от глагола рыть), точно так же, как кры-л-о — то, чем покрывают (от крыть) или соли-л-о — то, чем солят или в чем солят.

И т. д. Чтобы совсем быть точным, следует сказать, что и само значение корня ры-ти уже не совпадает с нашим литературным. Этот корень (ры-рой) родствен корню рея-mu и в свое время обозначал не ‘копать’ (например, углубляясь в почву), а ‘выбрасывать’, ‘развеивать что-нибудь’. Другими словами, рыть землю — это ‘не копать ее’, а ‘отбрасывать в процессе копания’. В северных говорах исконное значение слова сохранилось до сих пор, там говорят: рой сено ‘бросай сено’. Или, обращаясь к ребенку, играющему в мячик: Рой мячик, т. е. ‘брось его’.

Таково исконное значение слова рыло и единственное содержание его в течение длительного времени, до тех пор пока в языке разными способами и по разным причинам не появилось множества других слов с тем же значением (‘орудие рытья’), но с более конкретным и частным употреблением. Появилось слово лопата для обозначения конкретного, хорошо вам знакомого орудия труда. Затем в словарь вошли слова заступ, мотыга, кирка и т. д., и только рыло по-прежнему могло обозначать все, чем роют.

Вот эта-то широта значения, и притом наряду с существованием других слов конкретного обозначения определенных орудий труда, и оказалась опасной для дальнейшего употребления слова рыло. Сравнивая разные списки текстов, в которых можно встретить наше слово, мы легко обнаружим одну интересную закономерность. Оказывается, рыло употребляется только в тех редакциях текста, где вообще указаний на конкретные, частные особенности жизни героя (как правило, какого-нибудь святого) очень мало. Как в народной сказке, ничего конкретного и определенного! Автору важно указать, что его герой чем-то рыл землю, а чем именно — это было неважно, потому что могло прибеднить возвышенный образ героя. Скажешь: рыл лопатой — так ведь мало ли кто лопатой роет! Рыло — более важное, торжественное слово, и его вполне прилично применить по отношению к святому. И только в редакциях со многими особенностями бытовой, разговорной, близкой к современной автору крестьянской речи вместо слова рыло находим конкретное лопата, а еще чаще — мотыга.

Следовательно, и в Древней Руси слово рыло являлось уже стилистическим вариантом к более распространенным в простой речи словам конкретного значения. И это — вторая причина постепенного изменения слова рыло.

Как же изменялось его значение?

Если рыло — все, чем роют, то легко перенести значение слова с орудия труда на другой предмет по сходству в употреблении. Все, чем роет человек, — рыло. А все, чем роет, например, свинья, для которой рытье, можно сказать, является «профессиональным занятием»? Рыло?

Рыло.

Так получилось, что в конце концов в разговорной русской речи за нашим словом осталось только одно, и притом конкретное, значение: ‘свиной пятачок’.

В XVII и XVIII веках такое значение слова — единственное, да и современные нам словари только его считают единственно литературным: рыло — ‘передняя крайняя часть носа некоторых животных, приспособленная для рытья’. Сказано по-научному длинно, но ясно. Только тут говорится не об одной свинье — о всяком животном того же рода. Но все-таки сначала рыло присвоили свинье, тут уж ничего не попишешь. Даже ироническую пословицу сложили: И по рылу знать, что не простых свиней, очень употребительную и попавшую в художественную литературу, например, у Н. С. Лескова:

«— Вон какой! — произнес под ухом Розанова Помада.

— Да, и по рылу видать, что не из простых свиней, — заметил Розанов».

По сравнению с пословицей тут есть небольшое новшество. В главном предложении модернизирован глагол — вместо старого знать теперь употреблено видать, потому что глагол знать в этом смысле уже вышел из употребления (ср.: Я, знать, не нужен, что равно Я, видно, не нужен). В придаточном предложении появился предлог из, который подчеркивает значение следующего родительного падежа.

В начале XIX века уже определенно рыло — выдающаяся передняя часть морды не только свиньи, но и всякого животного, способного что-то рыть носом. Чтобы убедиться в этом, достаточно вспомнить две басни И. А. Крылова. В одной из них

В другой басне Волк кричит Ягненку:

Теперь и ягненок получает рыло. Это справедливо: в данном случае его подозревают в том, что он роет песок и ил. Роет носом.

Носом или мордой? Новое распутье.

Действительно, как только четкое и определенное значение слова по признаку сходства распространяется на другие сочетания, сразу же появляется возможность нового толкования старого значения или попросту изменения значения.

Пока рыло — ‘нос свиньи’, все остается на своих местах. Но как только рылом начинают называть кончик носа у любого другого животного, дело незаметно для говорящих, но решительно изменяется.

Изменяется, во-первых, потому, что не у всякого животного собственно нос выделяется из всей морды. Видит кот молоко, да рыло коротко. Рыло здесь — это уже вся кошачья морда.

Изменяется, во-вторых, потому, что можно ведь пойти и еще дальше, назвать рылом кончик носа и весь нос не только у животного, но и у человека. Какой-нибудь выразительный кончик носа очень даже хорошо назвать рылом. По крайней мере, ясно, о чем речь.

Ну, и уж совсем просто рылом назвать не только кончик носа, а весь нос целиком, как это и сделано у Гоголя. Когда Гоголь представляет нам своего Ивана Антоновича и называет его Кувшинным рылом, мы сразу понимаем, что все лицо чиновника выдавлено в один нос. Единственной деталью писатель рисует тип, но какой деталью!

На первых порах морда и рыло еще различаются. Об этом можно судить, например, по пословице: Разобью тебе морду и рыло, да и скажу, что так было. А вот в другой пословице такой ясности нет: Отворотил рыло — да и мимо. Здесь говорится совсем о другом рыле — о морде в целом. В обеих пословицах речь, собственно, идет о человеке, поэтому и морда в данном случае — это грубый синоним к слову лицо. Произошло отождествление рыла и лица человека точно тем же путем, что и в совпадении рыло — морда применительно к животному.

В современном русском литературном языке рыло — бранное обозначение человеческого лица в целом. Рылом не вышел — ‘некрасив лицом’. В рассказе А. Чапыгина «Последний путь» рядом находим авторскую характеристику героя и высказывание о нем другого персонажа. Сравните-ка. Сам автор говорит: «Впереди всех шел Васька с хитрым безбородым, бабьим лицом...» А вот как называет такое лицо один из спутников: «Врет, точеное рыло!» То, что автор описывает обстоятельно и деликатно, грубый мастеровой передает четко и кратко. Из такого разностилевого сопоставления нам и становится ясно, что рыло здесь — все лицо, необычное и потому вызывающее явное неодобрение: что за мужик без бороды!

Хотя такое значение слова рыло и считается грубым, оно все же остается в границах литературного языка. Это просто один из стилистических вариантов литературной речи, прежде всего потому, что большинству русских народных говоров такое значение слова вообще неизвестно. На севере рылом называют подбородок, место, откуда растет борода (а, в свою очередь, подбородком справедливо считают нижнюю часть лица, под бородой и вплоть до кадыка). В говоре это совершенно приличное слово, и с ним могут обратиться к самому уважаемому человеку. На юге это же слово обычно употребляется для обозначения широко раскрытого или изуродованного рта. О таком рте и присловье сложили: Рыло порото по самое ухо — ласточкин роток! Иван Бунин, по рождению южанин, в одном своем произведении, стилизованном под народную речь, писал об Иване Дураке: «...а он опять играет песню «Ой, вы, очи, мои ясные очи», на печке лежит и песню кричит во всё рыло». Не носом же он пел, в самом деле; во всяком случае, не одним же кончиком носа! И на юге наше слово не является грубым — оно, как и на севере, но только в ином значении, употребляется для выражения какого-то особого понятия в известных обстоятельствах.

Так выясняется, что неприличным, неудобным слово становится лишь тогда, когда попадает в соседство с другими, более распространенными и более удобными. Все относительно, и вполне можно представить, что, наоборот, слово лицо стало бы неприличным, а слово рыло — очень даже хорошим и вполне литературным.

Теперь на примере того же слова (рыло) мы можем отметить еще одну важную особенность в изменениях слов. Оказывается, значения слов не просто «перетекают» из одного в другое, более широкое по смыслу или, наоборот, более узкое. Каждый раз подобное изменение в значении определяется положением слова в ряду других, близких к нему по значению, новых или старых. Если в тесно набитом пассажирами автобусе вы толкнете соседа, ваш удар почувствует и далекий от вас пассажир — очень слабо, но все-таки почувствует. С изменениями слов, конечно, несколько сложнее, но принцип все тот же: изменилось значение одного слова — изменению подлежат и значения его соседей.

Но и это еще не все. Сравнение слова рыло в литературном языке и в говорах показывает, что только в литературном языке оно имеет два значения и одно из них — не совсем литературное! Вот что приходится учитывать при изучении истории слов в литературном языке: не только внутреннее движение значений, но и возможности стилистического использования старых, тех, которые сохранились от давно прошедших времен.

Рыло было вполне пристойным обозначением человеческого носа, пожалуй, чуть ли не до Пушкина. Почему?

Потому что тогда было, по существу, два литературных языка — русский и церковнославянский, которые противопоставлялись очень многими словами; например, в одном употреблялись слова: лоб, глаз, щека, шея и т. д., а в другом соответственно: чело, око, ланита, выя. В условиях, когда оба языка были друг другу четко противопоставлены (и, более того, всегда, в любом тексте, осознавались как самостоятельные языки), — в таких условиях и общие обоим языкам слова должны были как-то разделиться, стать на сторону одного из них — русского или церковнославянского. В обоих литературных языках было слово нос — оно и оставалось во втором из наших рядов, в церковнославянском: чело, око... нос. А в ряду русских слов постепенно распространилось, хотя и не вытесняя окончательно слова нос, уже знакомое нам слово — рыло: лоб, глаз... рыло.

Впоследствии, после реформ Ломоносова и Пушкина в области литературного языка, произошло слияние двух литературных языков, а слова, прежде принадлежавшие разным литературным языкам, остались все. Они обозначали одно и то же понятие (выя — это шея, щека — это ланита и т. д.), и потому по уже известной нам логике развития одни из них должны были исчезнуть, а другие — остаться. Если определенную часть лица мы называем щекой, зачем тогда нам еще и слово ланита?

Однако логика развития литературного языка оказывается совсем иной, чем это имеет место в развитии народного языка. У литературного языка свои законы изменения, потому что литературный «язык» стоит ближе к речи, чем к языку.

Одним из законов литературного языка является необходимость широкого развития слов — синонимов. Одно слово хорошо в обычной речи, цель которой — какое-то сообщение; другое потребуется, если нужно передать ваше неодобрительное отношение к чему-то; третье нужно, чтобы по тому же конкретному поводу выразить восхищение, не прибегая для этого к специальной интонации или знакам препинания. А значение во всех случаях у всех таких слов одно и то же: идти — ступать — шествовать и тут же — переться.

Вот почему в своем развитии литературный язык очень осмотрительно сортирует весь свой наличный запас слов, не выбрасывает без особой нужды ни одного из них: вдруг кому-нибудь пригодится! Какие-то слова становятся стилистически нейтральными, мы употребляем их в обычной речи; из нашего ряда в русском литературном языке такими стали русские слова лоб, глаз, щека, шея. Церковнославянские же слова очень долго были вариантами этих русских и употреблялись в поэтической или торжественной речи как средство стилистического выделения:

И сладкая слеза ланиту орошает. (Батюшков.)

Но только цвет ее чела

Был страшно бледен. (Лермонтов.)

Взглянет он тебе в очи и полонит твою душу. (Горький.)

В таких текстах, где следовало передать возвышенность минуты, ее трагичность или потрясение героя, поэты часто использовали слова, отстраненные от повседневной жизни, торжественные и звонкие. И Горький-романтик не прошел мимо такой лексики. Именно такими словами могла описывать старуха Изергиль красавца цыгана. Особенно выразительны подобные высокие слова в тех текстах, где они употреблены подряд, где их много. Они как бы поддерживают друг друга среди слов-чужаков, и тогда чужаки сами получают возвышенный, торжественный тон. Смотрите, у Пушкина:

Да, именно так: мгновенным пламенем горят ланиты у Ратмира, а не он покраснел или (стилистически еще ниже) он взопрел, и даже не он вспыхнул, что по своему значению как раз и соответствует мгновенным пламенем горят. Все другие варианты выражения в окружении высоких слов воспринимались бы либо иронически, либо неверно. Нет, не случайно в своем анализе каждый конкретный текст лингвисты называют контекстом — окружением. Из песни слова не выкинешь!

Постепенно многие церковнославянские слова исчезли из языка. По словарям можно проследить, какие из них утрачены раньше, какие позже. Значение некоторых известно теперь только ученым (например, перси ‘грудь’, выя). Другие понятны и вам, хотя в своей речи вы редко их употребляете (очи, чело). Такие слова могут употребляться в художественной речи как торжественный вариант обычного слова. Нарядное, праздничное слово. Парадное.

Рассмотренный только что тип изменения слов — особый тип; при таком изменении слово остается тем же самым и по значению, и по звучанию, оно практически не изменяется, оно лишь меняет свою стилистическую характеристику и свое место в системе близких по значению слов. Такое изменение больше всего характерно для литературного языка.

Однако вернемся к рылу. Понятно взаимное отталкивание двух словесных рядов — высокого чело, око, ланита... и нормального (ученые называют его нейтральным) ряда лоб, глаз, щека... Однако почему в русском литературном языке, в основу которого положен все-таки русский ряд слов, нейтральным не стало и рыло? Да потому, что и нос, и лицо были словами, общими и для русского, и для церковнославянского языка. А все общие слова, если вы. помните, Ломоносов включил в свой «средний штиль» — тот самый «штиль», который и стал впоследствии основой для литературного языка.

И вот тут-то рылу не повезло. По своему употреблению в разных контекстах оно было более редким, нежели нос. Потому оно и стало стилистическим вариантом, но только не торжественной речи, конечно, а бытовой. Слово ведь пришло не из церковнославянского языка. В церковнославянском языке рыло — орудие копания; оно не развивало новых, переносных значений. Значение рыло ‘нос’ в литературный язык пришло с другой стороны, оно развилось в разговорной русской речи.

У Ломоносова слова таким образом и распределялись по «штилям». В высоком, например, — лик (церковнославянское), в среднем — лицо (общее для обоих языков), в низком — рыло (русское).

И еще одна деталь: в качестве собственно литературного победил в русском языке «средний штиль». Во-первых, потому, что в него включались общие слова, которые стилистически были максимально нейтральными. А во вторых... Смотрите: в высоком — выя, а в среднем этому слову соответствует шея; в низком — рыло, а в среднем этому слову соответствует лицо или нос. Но в высоком нет специального слова для обозначения носа, точно так же как в низком шея всегда шея. Только средний штиль соединил в себе нейтральные по краскам слова, которые нужны для передачи всех необходимых понятий. Вот по этим-то двум причинам он и стал основным вариантом современного русского литературного языка.

Так печально закончились попытки вполне приличного слова рыло пробиться в литературный словарь. Не пустили соседи.

Каждый отдельный пример изменения слова способен дать материал для новых и новых, все более уточняющих суть дела выводов. Что ни слово — своя судьба. Однако в самых общих принципах эти изменения совпадают. А такие принципы и есть законы изменения. Не только в русском, но и в других языках они, в общем, схожи.

Стилистические изменения слов в большей степени зависят от воли отдельного человека, писателя или ученого, чем семантические (смысловые). Особенно много таких изменений было на раннем этапе развития русского литературного языка, до Пушкина. Богатый выбор слов предоставлял писателям широкие возможности, и они такими возможностями свободно пользовались. В произведениях XVIII века, особенно в комедиях и пародиях, встречаются такие слова и выражения, которые после Пушкина никто не осмелился бы признать литературными. И в наши дни идет стилистическое изменение отдельных слов, однако этот процесс не связан уже с внутренними закономерностями изменения самой системы слов, часто является вопросом моды, влияния и подражания.