История русского языка в рассказах

Рассказ девятый О ТОМ, КАК ИСТОНЧАЮТСЯ СЛОВА И ТОЛСТЕЮТ СЛОВАРИ, А ТАКЖЕ О СУПРУГАХ И БЛАГОВОНИЯХ

Пути изменения слов причудливы и многоразличны.

Вы видели комариный танец в теплый июльский вечер? Никогда не знаешь, как и куда метнется парящее в облаке себе подобных ажурное существо — комар. Траектория полета определяется тысячью непредсказуемых условий.

Слова похожи на такое невесомое облачко. Они все вместе, но каждое и само по себе, во всем своем совершенстве: вот так оно произносится (это его фонетическая сторона), так оно образуется от других слов (это его словообразовательные отношения), так оно изменяется, присоединяясь к другим словам в предложении (это его грамматические формы). А вот так слово расцветает всеми гранями своих значений, если вокруг нет ни одного похожего или равного ему, или смиренно пригасит внутреннее свое свечение, если по соседству окажется более точное, более гибкое. Тогда мы говорим о лексическом значении слова, а шире — о семантических связях слов. Семантических — значит смысловых; термин семантика восходит к древнегреческому семантикос ‘обозначающее’. И верно, слово не отражает предмет непосредственно, оно только обозначает его условным символом.

Слова любого языка составляют сложную, разветвленную систему знаков.

Слово — двусторонний знак: оно имеет форму (которая изучается грамматикой и фонетикой) и значение (которым занимается семантика). Форма слова условна по отношению к его значению. Почему, в самом деле, мы произносим стол, чтобы обозначить понятие «стол» и тем самым представить реальный предмет — стол? Почему мы при этом не произносим другого набора звуков, например, подобно чехам и полякам, — стул, или, подобно украинцам, — стил? А потому, что для современного русского человека ряд звуков стол связан с обозначением понятия «стол», тогда как для обозначения того же понятия поляк пользуется рядом звуков стул, а украинец — рядом звуков стил.

Выходит, что связь звучания и значения слова весьма условна и сама по себе может изменяться. Так, кстати, и случилось в польском и украинском языках: общее славянское слово стол с течением времени в польском превратилось в стул, а в украинском — в стил. Звуковая форма слова изменилась, причем в каждом языке по-своему, а общее значение сохранилось.

Однако в каждом данном языке в данную историческую эпоху связь формы и значения слова является постоянной и обязательной для всех, кто на этом языке говорит.

Изменения в языке могут происходить по разным причинам. Изменяются разные стороны сложного целого — слова. Изменяется звучание слова, его морфологический состав, его место и ранг в сочетаниях с другими словами и в предложении, его значение.

Чаще всего значение слова сужается. Постепенно ограничивается число сочетаний, в которых это слово может выступать. Так происходит потому, что в языке постоянно отрабатываются средства наиболее точного, а следовательно, и однозначного выражения мысли.

Здесь мы снова обращаемся к древнерусским текстам и находим такие сочетания:

Имамъ же два супруга воловъ...

Вы в напастехъ утеха и в темници освобождение, супруго Борисе и Глебе!..

Повелевають нам гонити десять супругъ.

И волы в упряжке — супруги, и братья — тоже супруги. Странно, в современном русском языке это слово обозначает семейную пару, мужа и жену. Наши же тексты передают исконное значение слова: ‘пара в одной упряжке’. Два вола в одной упряжке, два брата, погибшие одновременно и за одно дело, наконец, двадцать упряжных животных, которых нужно пригнать из стада,— это все супруги. Соединены навечно каким-то чисто внешним образом.

Супругъ — того же корня, что и упряжка, эти корни различаются только чередованием звуков. Да и слова упряжка в то далекое время еще не было, как раз слово супругъ его и заменяло. Только тогда, когда из слова упряжъ возникло новое слово упряжка (а в говорах — супряга), супругу пришлось потесниться. Сохранилось только одно из переносных значений: супруги — ‘муж и жена’. Да и в этом значении мало кто употребляет это слово в речи, потому что со временем оно получило нежелательный оттенок — либо слишком торжественно, либо иронично. Не все, может быть, согласятся с этим, но слово все-таки на наших глазах «стареет», увядает, как цветок без воды. Все чаще и чаще говорят семейная пара или как-нибудь иначе, но только не супруги. Этого слова избегают.

Таково естественное движение всякого слова, сохранившего одно-единственное, самое-самое узкое значение, которое вдруг оказывается и не самым важным.

Исчезло в современных отношениях противопоставление отца и матери всем прочим членам семьи — домочадцам, и язык чутко отреагировал на это изменение: слово, старое и хорошее слово осталось не у дел. Изменилось наше отношение к нему. И в словарях оно получило помету устар. — ‘устаревшее’.

А вот еще одно слово, совсем из другого семейства, — укроп. Древние греки укропом и петрушкой венчали своих героев и поэтов, мы кладем эти травки в суп. А как относились к укропу древние русичи?

Древние русичи под укропом понимали нечто иное.

В сказании конца XI века говорится о том, что, когда монахи налили в чашу укропа, в ней вдруг оказалась жаба, конечно уже сваренная в такой воде. Очень таинственная история — но только по отношению к жабе. С укропом же все ясно. Укроп — это кипяченая вода, кипяток. Естественно, как бы жаба ни очутилась в кипятке, она должна была свариться. Кропить, кропать, накрапывать — родственники старого укропа. Исконное значение корня можно было бы объяснить так: стремительное выбрасывание чего-то густого и мокрого. Кипящая вода выбрасывает пузырьки, «кропки» — вот и укропъ. Наш современный укроп тоже выбрасывает кропки — множество мелких остро пахнущих цветков, которые собираются в кружева соцветий. По этому сходству с древнерусским укропом трава и получила свое название, как только проникла на Русь. И тогда стало неудобно одним и тем же словом называть и травку и кипяток. Появляется новое слово, образованное от глагола кыпети. В летописи под 1382 годом говорится об осажденных врагом горожанах: Граждане же воду въ котлахъ варяще, кыпятню, и льяху на врагов варъ. Современный кипяток с уменьшительно-ласкательным суффиксом -ок — появился немного позже. Но еще и в XVII веке укропом по старинке могли называть кипящую воду.

В другом отрывке, на этот раз из летописи XVI века, мы встречаемся со словом, тоже образованным при помощи суффикса: ...поставил ключницу хлебную камену.

Ключница. Это слово не раз встречалось нам в романах прошлого века. Дядя Онегина «лет сорок с ключницей бранился...» Да, но знакомая нам ключница (или ключник) — это ‘тот, кто ведал продовольственными запасами семьи, дома, эконом’. А в отрывке из летописи ключница имеет совсем иное значение: ‘помещение для хранения зерна, амбар’.

Оказывается, было два слова, которые звучали совершенно одинаково, но имели различный смысл. Оба обязаны своим происхождением слову ключ.

Остановимся сначала на истории ключницы — ‘амбара’.

Значение вновь образованного слова всегда определяется значением производящего слова. Но как только слово станет самостоятельным, отделится от родительского, войдет в семью родственных по значению и по форме, его сразу же поставят на место, на его собственное место.

Производное от слова ключ первоначально имело очень широкое значение — ‘всякое помещение, запираемое на ключ’. Впоследствии же, постепенно отстраняясь от родительского слова, теснимое другими словами того же типа (а их было много: храмина, дом, изба, гридница, комара, хижа и другие), наше производное стало обозначать только ‘амбар’.

Но рядом существовало еще одно слово ключница, обозначавшее человека, ответственного за сохранение самой главной средневековой пищи — хлеба. Мать князя Владимира Красно Солнышко, например, была ключницей княгини Ольги. Было известное неудобство в том, что и амбар, и женщина, хранящая от него ключ, одинаково ключницы. И потому с появлением татарского амбар ключнице пришлось еще раз потесниться. С этого времени ключница только женщина, которой можно доверить ключи от амбара.

Дальнейшая судьба ключницы напоминает судьбу супруга: слово постепенно выходит из употребления. Мы встречаем его в книгах и можем объяснить его значение, но в жизни нашей оно нам не особенно нужно.

Так, вступая в сложные отношения с системой близких по значению слов, максимально конкретное по своему значению слово постепенно стирается, подобно старой монете, побывавшей во многих руках, и уходит из языка.

Уходит, да не всегда. Иногда, казалось бы, и ушло, да вдруг и возвратится, сменив свое значение на прямо противоположное. Конечно, не само по себе, а опять-таки под влиянием всех ему подобных слов, в их системе. Посмотрим несколько случаев такого изменения.

Во всех родственных русскому языках сочетание сосать соску может быть понято одинаково: младенец, издавая чмокающие звуки, втягивает в рот молоко. Сосать молоко — втягивать его губами в рот. А доить молоко? Ну, доить молоко — значит выцеживать его из вымени. В словаре, во всяком случае, именно так и сказано. В современном словаре.

А вот во всех родственных русскому древних языках слово доить обозначало то же, что и сосать. Сосать соску, доить соску — все равно. Правда, есть одно но: о тогдашних сосках нам ничего неизвестно. Младенцы сосали и доили грудь. И древних текстов с этими глаголами сохранилось довольно много. Однако некоторые из них весьма странны, непонятны, вот такой, например: «Женщина доит дитя молоком». Это значение (‘кормить ребенка грудью’) появилось в результате столкновения с глаголом сосать: в самом деле, два слова обозначали один и тот же процесс, но участниками этого процесса были двое: и кормящая мать, и младенец. Между словами произошло распределение обязанностей: доить — ‘кормить’, сосать — ‘кормиться’. В южных славянских языках такое соотношение слов сохранилось до сих пор, а вот в русском оно снова изменилось. Молочное животноводство потребовало своих обозначений и терминов, и слово доить перешло в другую группу лексики, получило знакомое нам современное значение. Вполне возможно, что некоторое время слово доить употреблялось в различных значениях, поскольку исходный его смысл годился для всех случаев. И лишь затем, подчиняясь законам развития слов и их значений, оно сохранило только современное значение.

Как видите, не так уж просто уйти слову из языка, даже если оно оказалось лишним в системе близких по значению.

Существует много средств задержать исчезновение слова, сохранить. На всякий случай. Хотя бы и на задворках лексикона, хотя бы со стилистической пометой, но сохранить.

О слове вонь в современных словарях говорится: разговорное, значит оно ‘дурной запах’. И стилистическая помета есть, и суженное значение, только ‘дурной запах’. Если вы внимательно прочли этот рассказ, уже и без меня легко догадаетесь: коль скоро слово получило узкое значение и загнано в стилистический угол, значит, скорее всего, когда-то оно имело чересчур широкое значение и употреблялось всеми и всегда. Конечно, так оно и было.

Это слово — родственник таким, как болгарское воня ‘вонь’, сербское и украинское вонь ‘запах’, чешское вуне ‘благоухание’. Да еще в русском языке сохранилось заимствованное из церковнославянского языка слово благовоние. Как его перевести? «Приятный дурной запах»? У славян исконное значение слова вонь — ‘запах’, любой запах. Но когда под влиянием церковнославянского языка ‘хороший запах’, ‘аромат’ стал связываться с новым, первоначально искусственным (но искусным!) образованием благовоние — вот тогда за исконно славянским словом вонь и стало постепенно закрепляться значение противоположного характера, т. е. ‘плохой, дурной запах’. Положение обязывает: раз уж ‘хороший запах’ имеет свое название, остается сохранить за собою хотя бы значение ‘дурной запах’, пока вовсе из словаря не попросили!

В других славянских языках положение то же: вот в сербском, например, не укрепилось слово благовоние, а для обозначения дурного запаха имелось общеславянское слово смрад. Поэтому там старое славянское слово вонь сохранило свое общее значение ‘запах’. При изучении родственных языков это самое трудное: слова звучат одинаково, а значат подчас прямо противоположное.

История этого слова в русском языке прошла несколько этапов. В самых древних текстах, XII века, воня всегда обозначает ‘запах вообще’: «откуда же сладость в овощи и добры вони — ничто же не воняет (кроме самого овоща)». Выделенные слова имеют значение ‘запах’, даже ‘добрый запах’. Нужно специально добавить слово добрый, чтобы передать конкретное значение хорошего запаха.

А в текстах XVII века уже все перемешано. Вот в одном из них буквально рядом: с одной стороны, «яко воздуху наполнится от воня мускусныя» — это приятный запах, тогдашние духи; с другой же стороны, описание дикой свиньи: «вепрь бо смрадом воняя и весь сквернен». Само сочетание с существительным смрад указывает на новое, теперь более обычное значение слова воняти ‘дурно пахнуть’. Тем не менее речь здесь идет не о вони, а о смраде.

Вонь в современном нам значении скорее всего является производным от глагола вонять, т. е. даже и по своему происхождению вторично. Изменение в правилах сочетаемости глагола привело к изменению в его значении: воняти мускусом — воняти смрадом — легкий сдвиг в сторону, небольшая вольность, может быть, поэтическая метафора в конце концов привела к печальному финалу, хотя финал этот и был подсказан местом слова в цепи родственных слов.

На этом примере вы видите условия, в которых происходит изменение значения. Система значений всех родственных слов всего лишь не препятствует изменению одного слова в ту или другую сторону. Само же изменение всегда имеет множество возможностей: значение может сдвинуться в ту сторону и в другую сторону, и туда, и сюда. Как позволит текст и подтекст. Как получится — красиво или неудачно? Понравится ли? Соединится ли слово в новом значении с другими словами или нет?

Изменения касаются не просто отдельных слов — отдельное слово никогда само по себе не стало бы изменяться и вообще не могло бы измениться. Слово — это ведь условный знак. Изменяется не отдельный знак, а сразу целые группы знаков, связанных общей системой. В самом деле, если в древности слово доить входило в одну группу, а теперь, слегка изменив свое значение и правила сочетания с другими словами, связано совсем с иной группой слов русского языка, ясно, что прежнее, древнее соотношение слов распалось, видоизменилось, стало другим.

В современном словаре мы находим много слов, которые кажутся одинокими в словарном море, случайными сочетаниями звуков, которыми к тому же и редко пользуются. Вот одно из них — кляп.

Хорошее и звонкое слово, но часто ли оно нам нужно? Слово короткое, но в толковом словаре русского языка объясняется длинно: ‘кусок дерева или тряпка, насильно всовываемая в рот для предупреждения крика или кусания’. Вот как: кусок дерева в рот, чтобы не кусался. Ну, понятно, при этом нужно руки связать, чтобы не пытался выдернуть кляп, и за волосы держать. Но словарь этих подробностей уже не отмечает. Оно и понятно: словарь, а не инструкция. А нам и того меньше нужно, всего лишь опорные части словарного описания: ‘кусок дерева... насильно.., в отверстие... закрыть (согнув)...’

Если вы внимательно всмотритесь в этот пунктирный набросок, то за ним, за его многоточиями вы увидите сложную историю слова, его прежние значения, его постепенное и неуклонное движение к современному короткому кляп, потому что, если слово остается в одиночестве, постепенно растеряв все свое обширное семейство, в нем, свернувшись пружиной, сохраняются до лучших времен все возможные в прошлом значения и оттенки. И когда понадобится, эта пружина может развернуться новым соцветием слов. Если подобные корни вы назовете лексическими консерватами (все-таки лучше, чем «консервы») — это будет точно.

Вот каким образом эта пружина свертывалась. Есть какие-то связи между корнями -кляп- и -кляч-. Во многих славянских языках (и в русском также) они дают одинаковую россыпь значений. Например, наша кляча по-польски звучит кленпа (похоже на кляпа). Общее значение слов с этими корнями — ‘согнутый (насильно)’, это значение можно заметить и в диалектных русских словах. Илья Муромец, если вы помните, одного из своих противников повстречал у тое у березы у покляпыя — ‘у согнутой, искривленной березы’. Та же самая кляпа, она же и кляча.

В говорах, а еще больше в старых памятниках, есть и более близкие родственники кляпа: кляпец ‘ловушка, западня’ — то же самое: ‘кусок дерева... в отверстие... закрыть...’. Кляпыш — ‘деревянная пуговица на древних кафтанах’ с тем же самым общим значением корня. Раньше кляпышем называли еще плод миндаля, он похож на такую деревянную пуговицу. А кляпиной называли кривое дерево. И т. д.

Так изменяются слова — истончаются до предела, уходят из языка, подобно тому как уходят из речи обычные для этих слов контексты. Устаревая, значения слова одно за другим медленно, но верно устраняются.