История средних веков

1. Время императора Константина I

На первых страницах средневековой истории перед нами встает величественное явление. Новая религия, учение Христа, из гонимой делается терпимой, а потом и сама поражает последователей других религий. Эта победа христианства заметна в обеих столицах и городах Востока и Запада империи. Но в Риме, впрочем, даже при Константине I, на одного христианина приходилось двадцать язычников, ибо язычество имело великое прошлое. Хотя и при Феодосии I встречались ходатайства за установление жертвенника Победы, однако успех христианства был решительным. Новая религия не столько вела пропаганду, сколько распространялась сама собою в силу тех условий, которые она представляла для прогресса истории. Эти условия коренились в существе христианского учения, покоящегося на началах любви, милосердия, человечности, братства. При императоре Константине I крещение стало обязательным для людей, занимавших видное общественное положение. Язычниками остались только некоторые философы и еще невежественные поселяне в своих рagi, т. е. селах. На этом основании язычники получили презрительную кличку раgаni (поселяне, мужики). Их стали презирать. Языческие храмы Рима мало-помалу опустели; с упадком гражданской жизни опустели и театры и цирки. Но в Риме, как в городе, таилась могучая сила. Погибая, он восставал обновленным. Пало его языческое значение, он приобрел значение для христианства; в нем стали возникать многочисленные церкви. Император Константин не любил Рима за остатки гордого республиканского духа и основал новый Рим на месте прежней Византии, когда в 323 г победил и убил Лициния. По христианской легенде, эта мысль была внушена ему самим Богом.

Основание Константинополя. Нет в свете города с местоположением более выгодным и более живописным, чем Византия. Здесь первое поселение было основано Визасом из Мегары за шесть с половиной веков до нашей эры. Античная легенда приписала пифийскому оракулу выбор этого роскошного места, на которое «слепцы» долго не обращали внимания. Старая Византия — Византия Мегарская была разрушена в III столетии христианской эры, во время междоусобиц и варварских нашествий, раздиравших тогда Римскую империю. Константин задумал основать новую столицу непременно на востоке. Сначала он думал о Сардах, Солуне, Илионе и, наконец, остановился на разрушенной Византии. Там, где пролив, или Босфор Фракийский, сливается с водами Мраморного моря, он отделяет ветвь, которая врезается далеко в европейский берег. Этот длинный и узкий пролив называется Золотым Рогом из-за своей формы и красоты при вечернем солнце. На этом полуострове, омываемом с двух сторон Золотым Рогом и Мраморным морем, который вершиной опирается на Босфор, а широкой и длинной стеной ограждается от материка, расположен на семи холмах новый Рим, прозванный, еще при Константине, Константинополем. Ближе кетенам возвышается византийский акрополь, на вершине которого красовался дворец с колоннами из разноцветного мрамора, представлявший целый лабиринт; здесь вместо ларов и пенатов[3] были поставлены христианские часовни. Поблизости был форум и ипподром с прилегающими к ним храмами. Там, недалеко от дворца Константина-язычника, была заложена церковь, названная им храмом «мира». Эта, впоследствии христианская, церковь Св. Ирины была обращена в позднейшее время в турецкий арсенал; на форуме Августа, на триумфальной арке, сиял крест. Во дворце была также церковь Св. Апостолов, ныне старейшая турецкая мечеть Могамедиэ. Знаменитый храм Мудрости, или Св. Софии, был построен двумя столетиями позже. Тогда как в Риме продолжало существовать язычество, Константин сделал свою столицу столицей христианства, и она вполне заслужила это название. Даже статуи и памятники приноравливались к христианскому духу Но здесь же, наряду с христианским элементом, можно было наблюдать теократические начала, потому что все население было набрано с Востока. Здесь в государственных формах господствовал полный деспотизм. В новую столицу не проникали из Рима новые мысли, а с ними свобода действий. В мае 330 г. была освящена резиденция императора, епископами и жрецами одновременно.

Государственные преобразования при Диоклетиане и Константине I. Известно, что свой восточный характер империя обрела при Диоклетиане, Константин упрочил реформы своего предшественника, развив то, что сделал Диоклетиан. Империя была разделена на 4 префектуры, а префектуры на 14 диэцезов. 1) Префектура Восточная охватывала Азию, Египет и Фракию. 2) Префектура Иллирийская — Мизию, Македонию и Грецию, то есть весь Балканский полуостров от Савы и Дуная. 3) Префектура Италийская — Италию, часть Германии и Западную Африку. 4) Префектура Галльская — Галлию, Испанию и Британию. В префектурах главный начальник назывался префектом претории. Тогда государственная власть отделила гражданские обязанности от военных. Префект претории заведовал гражданской и полицейской властью, а кроме того совмещал с ней и судебную, наблюдая в то же время за торговлей и промыслами. Ему подчинялся викарий или претор, а викарию — ректор, управлявший провинцией. Эта система развила чиновничество с его самодурством и другими непохвальными качествами и упрочила деспотизм, хотя в память о старине выборные депутаты провинций ежегодно могли высказывать свои желания и просьбы о положении населения. Античная администрация часто требовала в одном лице совмещения различных достоинств и опиралась на выборное начало. Должностных лиц избирал народ прямо или косвенно; лишь немногие низшие чины назначались высшими; теперь же первых сановников назначал император. Особа императора все более и более покрывалась облаком величия; все повергалось ниц перед ним, дабы созерцать это новое божество, которое почти всегда достигало престола преступлением; но лучи этого божества освещали и сановников. Так изменился характер власти. Таким образом, в управлении создавались новые обычаи и новые приемы. Сановники, считая свою власть данной небом, управляют народом, не давая отчета и будучи ответственны только перед императором. Эти сановники вместе с императором царствуют над империей. Теперь императоры смотрят на своих подданных, как на стадо, приносящее доход, дающее запас денег, необходимых для содержания войска, императора и двора, таким образом создавался новый быт и новый характер управления 118 провинций империи.

Такая радикальная перемена сложилась в сущности, начиная с эпохи Диоклетиана, (с III в. Верховному властителю не было надобности именовать себя народным трибуном. Уже при императоре Клавдии II с римских монет сходят слова tribunitia potestate [власть трибуна], а в сущности только последняя и давала им верховную власть. Теперь власть обратилась к праву силы. Соответственно была изменена и финансовая система, введены новые поземельные налоги. Натуральные повинности были отменены. Для сбора поземельного налога вся территория каждые 15 лет делилась на равные участки, определявшиеся количеством голов и копыт; этот пятнадцатилетний период назывался индиктом, и для него определялись известные налоги. Способ взимания налогов был бесчеловечен и строг; обыкновенно не обращали внимания на то, что территория была опустошена неприятелями. За сбором приезжала целая армия чиновников. В начале каждого индикта являлись агенты, которые делали новую перепись. Если же при этом случалось, что владелец участка не мог заплатить налога, то за несостоятельного платил богатый, а господа за рабов. Горожане сами делались рабами, чтобы избежать податей и военной службы, так что по мере возрастания налогов возрастало и рабство. Крестьяне охотно записывались в зависимость к богатым землевладельцам и тогда уже не отправляли военной повинности и не платили податей. Такие-то поселяне, adscripti ad glebam [приписанные к земле], получили название колонов, а с варварского периода назывались вилланами — выражение презрительное, соответствующее, по позднейшей терминологии Московского государства, людям «подлым», низким. Но с возрастанием налогов увеличивалось число колонов и уменьшалось число свободных граждан. Из этих условий в средние века и развилось крепостное состояние. Что касается военной части, то она была преобразована Константином. Военные должности были отделены от гражданских: Гордость военная была унижена. Гражданские лица не только были приравнены к военным, но даже поставлены выше. В интересах верховной власти было разделить интересы общенародные и военные. Мало того, приток новых сил в войска уменьшился; число солдат в легионах было сокращено; вместо 6000 в каждом легионе оставили 1500. Это тяжело отразилось на положении поселян, они убегали к варварам. Зато и солдаты изнежились; их дисциплина была формальной, а не настоящей, не воинской. Следует отметить, что нижние чины армии в большинстве случаев были из варваров и тем более были чужды народу. Во времена республики легион получал полбу, со времени империи ему дают хлеб и мясо, а с конца III в. воины, кроме других съестных припасов, получают и вино. Конечно, все эти издержки падали на народ, который еще содержал столь же многочисленную гражданскую армию. В этой армии каждый гражданский чиновник имел свой чин по табели. Самые близкие чиновники к императору стали называться nobilisslmi [благороднейшие, выскороднейшие]; также титуловались принцы крови; придворные теперь именовались патрициями; сан консула сделался чином; далее шли illustri [светлейшие], spectabiles [великолепные], clarissimi [знатнейшие, яснейшие] и др. Но не заслуги давали чины, а произвол императора, который в любой момент какого-нибудь раба мог сделать «сиятельнейшим».

Экономические причины падения древнеримского общественного строя. Конечно, все эти гражданские и военные силы не могли придать прочности государству. Разумеется, империя была близка к падению сама по себе. Реформы, введенные Диоклетианом и Константином, могли только временно поддержать падающую империю; они не устранили главных причин падения. Никто не выразил точнее этого трепетного ожидания чего-то нового, чем Вергилий, который предчувствовал новый порядок тремя веками раньше. Magnus ab integro saeculorum nasciturordo, — говорит он в своей пророческой эклоге. Варвары должны были наследовать империи, а христианство — язычеству.

Необходимость перемены чувствовалась давно. Но в чем, собственно, будет состоять эта перемена? Приведут ли все эти преобразования к цели, или, будучи бесполезными, они останутся пустой формой?

Мы присутствуем при самых интересных моментах всемирной истории. Чтобы знать, почему эти преобразования не принесли желаемой пользы, надо вспомнить основы прежнего порядка. В прежнее время силу Римского государства составляли патриции с плебеями, но главным образом обусловливал могущество Рима поземельный надел. Чем больше был надел, тем больше силы приобретало государство. Каждый пролетарий был не гражданином, но орудием в руках других, вследствие чего плебс по мере лишения земель ослаблял государство. Обращение плебса в пролетариат подрывало не только значение плебса, но подрывало внутреннюю силу целого государства, а между тем ничто не могло защитить плебс от столь печальной судьбы. Чем больше увеличивались налоги, тем больше становилось безземельных. Трибуны недаром своими аграрными законами старались закрепить за плебсом прежние земли. В руках плебса прежде находилась власть избрания на высшие должности, а теперь избирали только те, которые владели обширными поместьями. После этого республика падает; она пала, в числе прочих причин, и потому, что уменьшилось число избирателей. Во всей Западной Африке, по словам Плиния, при нем было только шесть крупных землевладельцев, которых Нерон приказал убить, желая воспользоваться их имуществом, о чем умолчали Светоний и Тацит. Крупная земельная собственность была менее производительна, чем мелкая. Настала империя… Она только прикрыла зло, но не изменила порядок вещей. Чем больше увеличивались налоги, тем сильнее развивался неимущий класс. Дурные императоры конфисковывали имения богатых, а самих владельцев казнили; хорошие властители приводили дела в порядок, но развитие крупной собственности порождало общее обеднение.

Другое не менее печальное явление представляет судьба городов. Города при республике, как и при империи, сохранили свое самоуправление, свою администрацию: они избирали куриалов и декурионов, которые составляли курию, соответствующую нашей думе. Эта курия была ответственна за подати. Сами куриалы взимали налоги, какие хотели, причем правительство не спрашивало, может ли город внести назначенную сумму казне. За недобор эти зажиточные граждане отвечали своим имуществом. Вот почему они постепенно беднели. Они старались отказываться от чести быть куриалами, но императорские эдикты не позволяли им уклоняться от этой обязанности. Богатые поневоле притесняли бедных до тех пор, пока сами не обращались в таковых же. Деньги, собранные для податей, они отдавали правительству, употребляя излишек на нужды города. При Константине существование этих зажиточных граждан стало совсем невыносимо. Тогда настало такое время, когда свобода перестала быть желанным благом. Приходилось отказываться от прав, от состояния, делаясь императорским чиновником. И землевладельцам, и горожанам их права стали в тягость. Многие прибегают к покровительству могущественных лиц, как к якорю спасения. Вот экономические причины, обусловившие падение империи и изменение учреждений.

Спрашивается — изменились ли эти причины при Константине? Реформы Константина не продлили существования западной части государства; они не могли придать жизни Западной империи, ибо здесь они представляли аномалию в сравнении с прежним порядком. С каждым годом сила римских императоров становится все слабее, а варвары кажутся грознее. Наконец варвары как бы внедрились в империю. Вообще Римская империя не была чем-либо самостоятельным в истории. Эта эпоха была промежуточной пятивековой станцией между античной республикой и феодализмом. Древняя республика была известного рода системой со своим плебсом, патрициатом, распределением собственности. Феодализм также был системой с иерархическим распределением сеньоров, с сервами, новыми способами землевладения. Империя же не дала своей системы и потому существовала только до той поры, пока продолжалась дезорганизация, проявившаяся до нее. Вот почему реформы Константина не могли преуспеть на Западе, хотя они дали лишних десять веков Византийской империи, укрепив здесь принцип неограниченного самодержавия, развив его, в чем собственно и заключается историческое значение Византии — но все это потому, что на Восток не с такой стремительностью наступали варвары.

Христианство при Константине I. Таким образом, ослаблению Римской империи, а особенно ее западной части, содействовали две главные причины. Эти причины заключаются, во-первых, в изменении форм поземельной собственности, равно как в изменении условий и положения землевладельцев и горожан, и, во-вторых, в восточном характере абсолютной власти. То и другое противоречило основам античного государства. Обе причины вели к одному, причем абсолютная власть ускорила всеобщее расстройство, а не задержала его, как можно было ожидать. Опасность была сильнее в той части, которой больше грозили варвары. Когда новые германские дружины переплывали Рейн и начинали грозить Италии, перейдя Норические[4] Альпы, то положение провинций становилось безнадежнее. Чем слабее делалась империя, тем более усиливались способы нападения варваров. Когда силы Запада достаточно ослабели, а силы варваров достаточно усилились, плотина прорвалась и империя перестала существовать.

Но какую роль в этой борьбе играло христианство, которое таким чудесным и блестящим образом распространилось по империи?

Сначала христианство стояло в стороне. Оно не содействовало борьбе, стараясь только ослабить ее кризисы, одинаково просвещая учением любви и всепрощения и римлян, и варваров. Христианство в эту пору не обладало еще политическим значением. Когда Римская империя пала и почва ее покрылась тысячами обломков, христианское духовенство продолжало давать и побежденным и победителям один закон; то был закон взаимной любви. Не играя политической роли, христианство отделило свое дело отдела империи. Оно мечтало о небесном и мало интересовалось земным. Когда империя погибала под давлением решительного нашествия варваров, христианство всплыло на обломках разрушения и, соединившись с варварами, обратило их в свою религию. Западное христианское духовенство поставило пап радом с королями, а потом само вошло в сферу феодализма. Но в то же время оно содействовало независимости духовной власти от светской, хотя не отказывалось от выгодных услуг последней. Это было уже заметно во времена Константина. Христианству было не до империи, потому что оно встретило в своей среде внутренних врагов, с которыми вступило в борьбу. Оно находило их в язычестве и в тех, кто позволял себе гностицизм, это соглашение колеблющегося разума с непостижимым, но основным догматом.

Здесь мы наталкиваемся на вопрос, почему язычество ослабело и уступило. Если бы мы захотели взглянуть в литературные источники этой эпохи, то увидели бы, что язычество господствовало над массой и в частной, и в общественной жизни, что оно продолжало жить духовными интересами, проявляя себя во влиятельных литературных произведениях. Оракулы по-прежнему занимали свое место в политическом строе. Известно, что во II и III вв. язычество вошло в соглашение с древней греческой философией; оно брало материалы для своего обновления где только могло и искало опоры даже в христианстве. Нравственно-религиозные поучения Максима Тирского, Златоуста, Деномакса и других возвещались под влиянием христианства. В IV в. мы наблюдаем, в числе прочих, весьма интересное движение. Язычество собирается с силами; оно не хочет без боя уступить место христианству. Конечно, оно уже не могло получить прежнего всеохватного значения. Тем не менее, образовалась языческая религия новой формации, по традициям и основам сходная с античной. Это новое интеллектуальное движение в области языческой религии, проявившееся совершенно в ином взгляде на древнюю мифологию, столкнулось с христианством и обусловило самый ход борьбы с ним. Это направление состояло в аллегорическом толковании древних мифов. Старые поэты, такие, как Гесиод и Гомер, пользовались величайшим почетом. Их читали, но понимали иносказательно. Теперь все мифологические подробности получили серьезный, даже священный смысл. На эти подробности, говорили тогда, нужно смотреть не прямо; в них надо видеть особые сокровенные стороны, из них следует заимствовать нравственные основы. Тот век, с какой бы стороны мы на него не смотрели, представляет сильное стремление к религиозному обновлению. Науки и литературы в нашем смысле, т. е. светской, в то время не существовало; все сосредоточивалось на объяснении религиозных вопросов. Христианство, помимо своей божественной сущности, преуспело и оттого, что необходимость религиозного обновления чувствовалась всеми. Верующий язычник имел такую религию, которая не удовлетворяла его нравственное чувство. У тогдашнего язычника недоставало твердой нравственной опоры, чем было так сильно христианство со своей возвышенной моралью. Язычнику также была необходима поддержка, которую он тщетно искал в своей религии и не находил. В этом-то и заключалась существенная причина победы одного культа над другим, победы христианства над язычеством. Поучения греческих философов могли влиять только на высший класс, образованных людей, между тем как христианская нравственность была руководящим началом для всех; она одинаково связывала между собою и христианина, и язычника; перед ней были равны великий и малый, самый последний из рабов и богатейший оптимат, невежда и образованный. Нравственность не всегда порождает высокую умственную культуру; тогда как умственное развитие более или менее обусловливает известную нравственную высоту. Таким образом, для деятельности христианства почва была подготовлена предварительной умственной культурой. Потому победа религиозных чувств в христианстве становилась высоким прогрессивным явлением. Облегчаемое нравственной работой, христианство в свою очередь облегчало ее.

Ереси в христианстве. Если христианство могло восторжествовать над эллинизмом, то оно могло также победить и иудейство. Но вместе с тем христианство, побеждая язычников, внутри себя образовало много ересей. Эти ереси, явившиеся в IV в., обуревавшие тогдашнюю церковь, сложились под влиянием философских систем эллинизма и иудейства. Кроме того, большую роль играло учение Мани — это извращение персидского мистицизма, отголосок мыслей Зороастра. Учение это проповедовало борьбу двух начал в мире: духовного и телесного, доброго и злого, Бога и Сатаны. Это учение обладало немалым значением в средние века и породило много ересей.

Нам нужно несколько подробнее познакомиться с манихейством и начать с того момента, когда оно только что стало зарождаться.

Манихейство. Корень этого учения находится в степях средней Азии. Родившись в Индии, в начале III в., Мани провел большую часть жизни среди магов Персии, неоплатоников и гностиков Александрии. Из далекого Востока этот страстный эклектик, полуязычник, полухристианин, полубрамин, принес с собою в Европу понятие о борьбе двух начал, демонов добра и зла. Он готов был верить в Ормузда и Аримана, как искренне верил в каббалу и магию. Посвятив себя всецело поприщу и славе творца новой религии, он отказался от торговых дел, от своих богатств и весь отдался христианскому богословию, греческой науке и еврейской каббале. Также заметно влияние на его систему Эмпедокла и Пифагора. Но более всего Мани сосредоточился на изучении христианства. Вообразив себя призванным свыше очистить испорченное христианство, он назвался «παυάκλητος», т. е. «утешителем». Книги евреев и Евангелие христиан он судил с высоты собственной теософии. Он отвергал Ветхий Завет целиком, как творение божества второстепенного; Новый же подверг критике и, многое отбросив, составил собственное Евангелие, которое после выдавал за посланное с неба. Он не всегда верил откровению, а всегда предпочитал философию античных мудрецов. Из своей колыбели, из пределов Индии и Китая, Мани вынес пантеизм, который был так присущ всем гностическим сектам. Он говорил, что не только причина и цель всего существования в Боге, но равным образом и Бог пребывает везде. Все души равны между собой, а Бог присутствует в них всех. Такое одухотворение присуще не только людям, но и животным; даже растения не лишены его. Но старый азиатский дуализм несколько омрачал это благородное воззрение Платона.

Повсюду на земле, толковал Мани, нельзя не видеть преобладания или добра, или зла; примирение — это вымысел, в действительности его не существует. Добрые и злые существа уже враждебны по самой своей природе, с самого дня своего рождения. Так как в добрых и злых явлениях, физических и моральных, нет ничего общего, то они поэтому должны происходить от двух различных корней, быть созданием двух божеств, двух великих духов, доброго и злого, собственно Бога и Сатаны, ему враждебного. У каждого из них есть свой подвластный ему мир; оба они внутренне независимы, вечны и враждебны между собою, враги по самой природе своей. Князь тьмы творит Адама; Бог света дает ему разум. Адам принадлежит одинаково двум богам; оба начала ведут в нем свою вечную борьбу. Очищение, освобождение от привязанностей земных, чистота и святость жизни — вот цель бытия. Видимый мир, как и первый человек, исполнен поэтому тех же противоположных элементов; в нем все степени истечения существ; из него постоянно должна извлекаться материя. Между тем, когда грехи в мире увеличились и наслаждения рода человеческого стали обильны, Бог света, ревнуя о торжестве своего царства, решился сам идти на спасение рода человеческого. Тело его было лишь видимым, призрачным. Христом, Мессиею он назвался, чтобы исполнить давнишние ожидания евреев. Князь тьмы, напуганный торжеством побед нового Освободителя, устроил так, что евреи распяли его. Смерть Христа, хотя только призрачная, послужила символом освобождения всех душ. Освобождение от привязанностей земных, чистота и святость — цель бытия, поэтому душа человеческая, не очистившаяся полностью, помраченная земными удовольствиями, переходит в другое тело, дабы опять посвятить себя очищению, совершенствованию. Тогда уже, после этого нового переселения и блуждания по другим телам, душа продолжает очищаться в царстве луны, в озере, в течение пятнадцати дней; это небесное крещение водою. Затем душа очищается в царстве солнца и, как бы промытая и прожженная, допускается к созерцанию Бога; это небесное крещение огнем. Тогда наступает великое бесконечное царство духовное; душа достигает верха блаженства; она свободна от тела. Все души призваны со временем занять свое место в царстве добра после известной борьбы; демоны же тогда будут заключены в свои жилища. Когда все люди очистятся, тогда вся материя, лишенная всякого света и постороннего влияния, будет превращена огнем в мертвую массу и начнется блаженное царство духа. Воскресения мертвых Мани не признавал и твердо придерживался воззрений дуализма.

Такова была манихейская философская система, эта дуалистическая церковь, которая просуществовала все средние века.

Манихейство было особенной религией, как бы параллельной христианству, исходившей только из материалов, знакомых христианству, но создавшая чуждые ему фантазмы.

Хотя в 274 г. Мани, основатель секты, погиб мучительной смертью от рук персидского царя, осужденный магами, однако манихейство стало настолько широким на Востоке, что еще до открытого распространения христианства оно стало появляться то подвидом иудейства, то подвидом христианства, то подвидом сделки с язычеством. Церковные обряды и ортодоксальные приемы способствовали распространению манихейства. Манихейцы принимали и крещение и причащение, но только как простые обряды, в память о словах Спасителя: «Аз есмь источник воды живой». Для своих последователей Мани являлся то Зороастром, то Буддой, то Митрой, то, наконец, Христом. Как мы увидим, влиянию его мыслей трудно будет определить пределы. Могущество его духа проявляется тем решительнее, тем ярче, что целая система была плодом лишь личных и исключительных его соображений. Дуализм видоизменялся и развивался в разные эпохи путем самостоятельного творчества, но в первой своей манихейской форме, притом самой влиятельной, он был во всяком случае делом одного ума.

Присциллианство. В то время как идеи Мани получили обширное применение на Востоке, на Западе, в особенности в Аквитании, утвердились идеи его ученика Присциллиана. Испанец родом, будущий аквилейский епископ, Присциллиан учился в школах Мемфиса и Киренаики. В противоположность Мани он всегда хотел исходить из христианских понятий, хотя, желая уяснить их, он не подчинялся ни теориям гностицизма и манихейства, ни учению Савеллия в догмате о Троице. Особенно он развил учение о загробной жизни на звездном небе. Строгая жизнь, воздержание от мяса и вина, посты, молитва и целомудрие — все это привлекало к Присциллиану массу последователей, жаждавших совершенствования. Вообще еретики, в этот век разложения Западной империи, представляли корпорацию более образованную, более крепкую своей нравственной силой. К ним часто обращались лучшие умы того времени. Многие риторы, поэты, ученые, весьма знаменитые женщины, наконец, священники, епископы принадлежали к этой секте, блиставшей дарованиями и красноречием своих основателей. Их распространение было до того широко, что скоро пришлось действовать против последователей Присциллиана мерами строгости и соборами. В Сарагосе, в 380 г., учение Присциллиана было осуждено и семь его учеников были сожжены по приказанию императора Максима, что тогда было делом новым и подало пример для последующих сожжений еретиков.

Борьба с еретиками в IV в. Христианское духовенство, пользуясь покровительством Константина, с первых же дней своей самостоятельности приобрело особенную склонность часто прибегать в светскому мечу против еретиков и отпадших от церкви. К этому побуждали его быстрые успехи арианства. Если бы историк захотел определить, где нужно искать начало этих гонений, то он встретился бы с большим затруднением и скорее всего указал бы, что его следует искать в восточном влиянии. Сам Константин, хотя и сочувствовал христианству, однако из политических соображений и расчетов долго одинаково безразлично относился к христианству и язычеству. Когда он призывал к терпимости православных епископов, то ставил им в пример терпимость языческих философов. Известно, что Константин, вмешиваясь в христианские распри, вступая в споры о Троице, оставался в то же время язычником и крестился только за несколько недель до смерти. Почти до самой своей кончины он считался pontifex maximus, dominus и даже deus, а первые два выражения были отчеканены, по его приказанию, на римских монетах. На колонне, им же поставленной в Византии, были изображено солнце с головой Константина, вокруг чела которого в виде сияния были прибиты гвозди от креста Спасителя. Монограмма с именем Христа уже украшала военные орлы и знамена; гвоздь из креста Спасителя император носил, как святыню, на своем шлеме, однако статуе повелителя по-прежнему воздавалось языческое поклонение. Вообще, долгое время колебание в религиозных вопросах составляло отличительную черту характера Константина и его двора. Но, мало-помалу, христианские пресвитеры, указывая на беспорядки, происходившие в восточной церкви, обращали его внимание к христианству и привлекали на свою сторону. Христианскому духовенству сперва не было важно, искренен л и император по отношению к христианству или нет; ему нужны были только его администраторы, его войско для дальнейшего распространения святой веры. Сначала несогласия в церкви не были ощутимы. Христианские мученики, пострадавшие за веру, были для христиан предметом подражания. Но явился вопрос: как быть с теми, которые во время Диоклетианова гонения отреклись от истинной церкви, и могут ли они снова быть приняты в церковь? Римский епископ Новат разрешил этот вопрос в отрицательном смысле еще в III в. Наконец затронули догматические основы. Явилась ересь Савеллия. Вследствие этого стали спорить о сущности Христа, о тысячелетнем царствии Его на земле, о вторичном крещении. Но настоящая опасность для церкви была еще впереди. В 320 г. заговорил священник Арий.

Арианство. Тот дух ненависти к расколу, дух нетерпимости к другим вероисповеданиям, который проявился в христианстве в IV в., не мог быть заимствован у прежних религиозных условий язычества. Известно, с какой свободой относилось официальное государственное язычество в другим религиям; римские боги были дружны со всеми культами, за исключением христианского, к которому государственная религия питала инстинктивную ненависть. В этом случае язычество точно угадывало опасность, грозившую подорвать в корне самое его существование. Следует отметить, что христианство распространилось первоначально на Востоке, в жарких странах — в Сирии, Египте, Палестине, — где духовенством руководил энтузиазм, который не успевал обдумывать все последствия. Страсти Востока, его увлечения, нетерпимость, ему свойственная, коснулись и религии. Новая религия, со своими высокими доселе незнакомыми принципами, охватывала все существо этих страстных людей, этих неофитов, которые из-за нее терпели некогда ужаснейшие мучения, когда были гонимы и слабы. Эти чувства вызывали к мести, к разрушению языческих алтарей, к преследованию жрецов, а отсюда было уже недалеко до нетерпимости ко всяким уклонениям от христианского же верования большинства. Между тем, в Африке, на руинах Александрийских философских школ, естественным образом появились попытки критики новой религии, восстановления ее догматов. Там издавна относились с любовью к философским приемам в религии. В Александрии были особые кафедры для объяснения Священного Писания. Одну из них занимал священник Арий, высокий, худой, монах по виду, аскет по жизни, философ по образованию, всегда серьезный, человек замечательно твердого характера. Он не был любим, но тем не менее пользовался большим влиянием на паству и духовенство. Его считали кандидатом на епископское место в Александрии, но этому препятствовало весьма серьезное обстоятельство.

В учении Ария были много остатков древней философии, а это не согласовалось с обязанностями епископа, призванного не рассуждать, а охранять неприкосновенность церковных догматов. Кроме того, Арий славился снисходительностью ко многим уклонениям от религиозных истин и препятствовал преследованию сектантов. За это Арий, будучи еще диаконом, был изгнан из города по приказанию Александрийского епископа Св. Петра, который мученически погиб во время гонения Диоклетиана. Преемник Петра, Ахилл, простил Ария, дозволил ему возвратиться и дал ему сан пресвитера. Многие думали, что Арий будет поставлен епископом Александрийским после Ахилла. Но когда на епископскую кафедру Александрии был избран другой кандидат, Александр, то в душе Ария вспыхнуло негодование и он стал искать громкой славы, домогаясь известности основателя секты. Слава ересиарха манила его. Он вступил в препирательство со своим епископом в скользком и трудном, хотя и существенно важном вопросе о происхождении Сына. В одной из своих проповедей, епископ Александрии упомянул о том, что Сын Божий имеет ту же сущность, как и Бог Отец. Арий стал учить, что Сын создан и сотворен и потому-де не имеет той же сущности, как Отец. Александр призвал Ария и старался разубедить его, по старания его были тщетны. После беседы с епископом Арий стал еще непреклоннее. Он быстро приобрел сторонников и насчитывал за собою не только массу светских лиц, но еще трех пресвитеров и двенадцать диаконов.

Новое учение стало быстро распространяться по Ливии и Египту. Александр обратился к соборам, из которых один не пришел ни к какому заключению, а два другие осудили Ария и его ересь. Осужденный Арий отдал свое вероисповедание на суд всей церкви. Христианство тогда было уже терпимой религией, даже торжествующей, хотя не официальной государственной. Восток взволновался и разделился. Арий приобрел еще защитников своего учения в лице нескольких влиятельных епископов. Такое положение дел продлилось бы долго, если бы не вмешательство и не поддержка со стороны светской власти. Дело Ария стало не только делом христианской общины, но и делом Римской империи. Христианская Александрия разделилась на две части — христиан православных и ариан. Епископ Александр предъявил целый том писем от частных лиц, своих единомышленников; Арий же хвастал, что обладает столькими же документами. Христиане спорили в домах и на площадях о едино-сущности Сына с Отцом. Язычники осмеивали споры христиан, выставляя их в комическом виде на театральной сцене.

Понятно, что такие обстоятельства могли вызвать вооруженное столкновение язычников с христианами. Вот почему Константин, опасаясь беспорядков и нуждаясь в единодушии христиан для своих политических видов, решился прекратить спор, тогда как в первые годы своего царствования он нерешительно относился к раздорам, раздиравшим христианскую церковь. Евсевий, епископ Кесарийский, оставил нам историю времен Константина и его биографию, в которой мы находим много важного для истории арианства. Надо, однако, помнить, что историк сам долго склонялся на сторону Ария. В биографии Константина находятся, в числе прочих, документы об отношениях светской власти к духовенству, которому издавна покровительствовал император, сознавая его силу, признав в нем особое сословие — клир, наградив недвижимым имуществом, правом собственного суда по религиозным и брачным делам, освободив от налогов, муниципальных обязанностей и военной службы, одним словом, поставив христианское духовенство в привилегированное положение.

Константин смотрел сначала на эти раздоры глазами философа и считал основание религиозных несогласий ничтожным. «Узнав причину этих раздоров, — писал он епископу Александру, — я удостоверился, что она неважна и недостойна возбуждать столько разногласия. Я принимаю на себя обязанность посредника и примирителя. Если бы причина спора была серьезной и значительной, то я и тогда бы надеялся прекратить его, обратясь за решением к людям благочестивым и разумным. Тем более могу надеяться на успех примирения, когда причина столь ничтожна». Император по-своему глядел надело. Примечательно то обстоятельство, что церковь принимала к сведению и придавала значение мнениям императора-язычника. «Ты, Александр, — продолжает Константин, — напрасно предложил пресвитерам неуместные вопросы, а ты, Арий, высказал мнение, которое не следовало бы иметь, а если таковое имеешь, то хранить при себе. Вы должны сделать взаимные уступки. Ни тот ни другой из вас не желает сделаться основателем новой религии. По сути вы согласны. Сделайте же уступки. Вы не должны разделять народа христианского столь тщетным спором. Возьмите пример с философов. Их школы не разделяются вопросами второстепенными, в которых последователи их не совершенно согласны. Тем более так должно быть в вашей церкви». Новые церковные историки — Неандер, Гизелер, Гетте, англичанин Мильман — полагают, что этот рескрипт был написан под влиянием Евсевия, епископа Кесарийского, но рескрипт этот мог выйти из-под пера императора и помимо Евсевия. Евсевий, хотя и был в дружественных отношениях со многими из ариан, но тем не менее не одобрял распри и резко негодовал на ту и другую сторону.

В деле примирения спорящих сторон принял участие римский пресвитер, а потом епископ кордуанский Осий. Факт этот важен ввиду того, что впоследствии папы и защитники папской системы усматривали в нем предпочтение, отдававшееся Римскому епископу уже в то время. Осий отвез рескрипт императора в Александрию; ему же поручено было принять дисциплинарные меры, вызванные положением дел.

Александрийский Собор по приезде Осия и получении письма императора счел нужным отлучить Ария, который удалился в Палестину и там продолжал распространять свое учение. Император, видя, что несогласия в христианстве продолжаются, что оно не перестает делиться, все более и более принимает участия вде-лах церковных. Император-язычник, глава языческой церкви, берет на себя право созывать собрание христианского духовенства.

Первый вселенский собор. В 325 г. в Никее, в Вифинии в пределах Малой Азии, состоялся собор, на котором присутствовало 318 епископов, и «нельзя было определить числа пресвитеров и диаконов». Сюда же явился сам император. Никея была центром восточной части империи; Византия пока еще не была объявлена столицей. Евсевий, Геласий из Казаков, Афанасий Александрийский оставили нам трактаты о Никейском соборе. Кроме свидетельств Евсевия и Афанасия, мы располагаем также относящимся к тому времени «церковными историями» Сократа, Созомена и Феодорита, которые говорят, что собор этот украшали не только святители, но и чудотворцы[5]. Члены Никейс кого собора представляли собою сонм мучеников; у одного были отрублены обе руки, у другого сожжены ноги, у того вырваны оба глаза, у иного обрезаны веки. Это был как бы синклит подвижников, истерзанных и изможденных страдальцев за веру Христову, которые своими язвами служили живым упреком для язычников. Но ни присутствие императора, ни святителей православной церкви не помешало греческим философам явиться в Никею и до открытия собора вступать в споры с христианскими пресвитерами и епископами. Христианские историки признают, что пастыри церкви православной с трудом защищались против эллинской риторики. Не желая и не будучи в состоянии бороться на поприще диалектики и философии с софистами, пресвитеры покончили с ними довольно лаконически. Они сказали: «Ни Христос, ни апостолы не учили нас ни философии, ни диалектике; они преподали нам простое и понятное учение, которому мы и следуем».

Сперва Константин потребовал у епископов, как председатель, объяснения, но потом отказался быть их судьей, предоставив это дело собору, на заседаниях которого присутствовал. Католические историки стараются доказать, что на соборе председательствовал Осий, в качестве легата Римского епископа. Однако председателей было несколько, но старшим из них был Евстафий, епископ Антиохийский. Известно, что собор 325 г. осудил Ария и его учение и изложил символ веры, которому до настоящего времени с буквальной точностью следует восточная церковь. Ересиарх отказался подписать постановление собора и был сослан с запрещением когда-либо возвращаться в Александрию. Но партия Ария не пала, ибо против него было употреблено насилие; в глазах своих последователей он был мучеником за веру. Ссылка Ария возбудила вражду между христианами и сектантами, число которых стало стремительно возрастать. Целые народы стали следовать арианству. Несмотря на поддержку светского меча, православие еще долго боролось с арианством. В 326 г. Константин посетил Рим, который тогда был еще столицей и средоточием языческого мира. Столица встретила императора холодно; холодность эта перешла скоро в открытую ненависть. Император хотел употребить против этого силу, но в это время он услыхал от своей жены Фаусты о мнимом заговоре, во главе которого будто стоял его сын Крисп. Не разобрав дела, император приказал казнить Криспа. Когда же Елена, мать Константина, разъяснила ему, что никакого заговора в действительности не существовало, но что все это интриги развратной Фаусты, то последняя была задушена в бане горячими парами. Тогда, как бы желая умилостивить дотоле неведомого ему христианского Бога, Константин начинает строить храмы. Так им была построена в Риме церковь Св. Петра на том месте, где позже, в XVI в., был заложен знаменитый собор; тогда же была сооружена церковь Св. Павла, а также Св. Агнессы над катакомбами, где до сих пор находится много нетронутых могил христианских мучеников.

В этом посещении Рима Константином кроются факты весьма важные в истории гегемонии пап. Мы остановимся на двух из них: во-первых — на дарственной записи и во-вторых — на факте крещения Константина, о котором говорят подложные акты, приписываемые Св. Сильвестру.

Подложные римские документы. По римско-католическим преданиям, Константин в 326 г. не только снабдил собственностью храмы, которые он сам построил, но и дал право неограниченной власти Римскому епископу над Римом и Италией. Понятно, что защитить, доказать эти положения весьма трудно; они противоречат сами себе. В этом дарственном акте не согласуются даже хронологические данные; в нем нет внешней вероятности. Документ от 311 или 313 г. В нем, например, Римский епископ называется папой и отцом отцов, верховным первосвященником, papa universalis., между тем известно, что это название возникло гораздо позже; в нем упоминается о патриархе Византийском, тогда как Византия была основана в 330 г., а патриархат Византийский явился не ранее 381 г.; в нем упоминается о Никейском соборе, бывшем в 325 г., тогда как самый акт помечен 313 г. Далее говорится, что Константин отдал Рим и весь запад Римскому епископу, между тем известно, что то и другое было отдано императором сыну своему Константину II и, конечно, он не мог завещать два раза одно и тоже разным лицам. Из того факта, что в записи говорится о божественной силе папы, о его власти над христианским миром, можно заключить, что акт этот написан в VIII в. Что касается крещения Константина в Риме, то это также невероятно, ибо известно, что император не решался креститься до последних дней своей жизни, всесторонне изучая новую веру В Риме, около Латеранского собора, показывают даже купель Константина, т. н. баптистерию, безусловную выдумку. Кроме того, весь акт изложен дурным латинским слогом со множеством ошибок. Это стараются объяснить тем, что первоначально акт был написан на греческом языке, а потом переведен на латинский. Но несомненно, что никогда Константин не издавал официальных документов по-гречески. Очевидно, что акт этот сочинен впоследствии.

Распространение арианства. В Азии и в Египте продолжало развиваться арианство, борьба с которым становилась все труднее и труднее. Даже среди родственников и придворных Константина было много ариан. Вражда, несмотря на увещевания императора, с каждым днем увеличивалась, и дело доходило даже до грязных скандалов. Иногда женщины являлись на собор и обличали епископов в прелюбодеянии, чтобы тем подорвать их авторитет. Так было, например, с Афанасием Александрийским, который был сослан императором в бельгийский Трир в угоду арианам. Сам же Арий Иерусалимским епископом был принят в церковь. Теперь и на Западе был возбужден арианский вопрос. В Константинополе Арий надменно оправдывается перед императором. Уже назначен был день состязания между никейцами и арианами к великому соблазну церкви. Внезапная смерть Ария на улице помешала этому, но не прекратила вражды.

Последние меры Константина по отношению к христианству; его крещение и кончина в 337 г. Если верить арианским толкам, Записанным современниками, то Константин имел намерение созвать новый собор, отменить символ веры и отдать победу арианам, но умер, лишь случайно не исполнив этого мнимого намерения. По другим противоположным и более верным в глазах критики сведениям, Константин, ввиду внезапной смерти Ария, глубоко потрясенный, склонился еще более на сторону христианства, он предвидел, что христиане, приобретавшие тысячи прозелитов, одолеют, и встал решительно на сторону последователей Христа, руководясь соображениями высшей мудрости. Церковные раздоры надоели императору. Сперва он хотел угодить той или другой стороне, но желание водворить порядок взяло верх и повело к тому, что он обнажил светский меч в делах церковных. Незадолго до смерти он издал суровый эдикт против еретиков, отлученных римской церковью. Еретики поэтому эдикту лишались возможности пользоваться правами, предоставленными церкви христианской; им было запрещено собираться в публичных местах; их возбранялось допускать к муниципальным должностям; книги у них были отобраны, а церкви закрыты. Но примечательно, что в этом эдикте не говорится об арианах; это показывает, что император надеялся на обращение последних. В то время, находясь под влиянием христианских идей, окружив себя епископами, допуская разрушение и закрытие языческих храмов, повелев строить церкви в Палестине, приказав праздновать воскресный день, Константин хотел водворить в империи христианскую чистоту нравов, хотя бы с внешней стороны, связав всех в одно общество. Христианство было великой созидающей силой; оно, можно сказать, создало семью, запрещая разводы, вселяя в детей уважение к родителям. Константин старался ввести эти христианские понятия в римскую античную семью, как бы предполагая возможность уничтожения последней. Он ограничил разводы, которые тогда распространились до такой степени, что супружеские узы, считаясь формальными, не существовали в действительности. Он издал указ, которым ограничил разводы, и тем выразил уважение в христианству, взяв при издании закона в руководство христианское учение, порицающее развод. По этому закону женщина могла требовать развода с мужем только тогда, если уличала мужа в отравлении, в убийстве или же разрытии могилы, что составляло в то время довольно распространенное преступление. Если же она разводилась с мужем по другим причинам, менее важным, то лишалась своего имения, которое предоставлялось в собственность мужа, а сама отправлялась в изгнание. Муж в свою очередь мог также требовать развода с женой тогда, когда уличал ее в прелюбодеянии и разврате; иначе он мог развестись только с условием возвращения приданого и обязательства не вступать в новый брак. Хотя положения эти были не вполне согласны с евангельским учением о нерасторжимости брака, однако они все-таки сближали общество с христианским воззрением и заставляли выше ценить брачные узы.

Когда сам император перед смертью, уже больной, около Троицына дня 337 г., принял, наконец, христианство в Никомедии от рук епископа Евсевия, то оно сделалось господствующей религией; весь двор, все приближенные целыми семействами последовали примеру государя и крестились. «Теперь нет больше колебаний», — произнес император при крещении, и по его слову бесповоротно направились духовные судьбы исторического мира. Он умер на 65-м году жизни. Его память чтили одинаково и христиане, и язычники. Последние оказали ему божеские почести, а церковь превознесла его как основателя христианской империи, чествуя наименованием Великого и Равноапостольного.

2. Первые преемники Константина и упрочение христианства

Император Константин I оставил уже христианских наследников. После смерти его империя разделилась между тремя сыновьями: старшему сыну, носившему отцовское имя Константин, был отдан Запад, т. е. Галлия, Испания, Мавритания и Британия; Констанций получил Восток и Египет, а самый младший Констант — Италию, Иллирию и Африку. Но перед этим разделом два племянника Константина, Далмаций и Аннибалиан, которые управляли отдельными провинциями, погибли от рук солдат. При этом были задушены пятеро племянников покойного императора. Два сына Далмация были пощажены. То были Галл и Юлиан, которые укрылись под церковным алтарем. Их воспитывал Евсевий, епископ Кесарийский, который возвел их обоих в звание чтецов церковных. Одному из них, а именно Юлиану, предстояла громкая, но печальная будущность.

Борьба между сыновьями Константина. Настало время раздоров, преступлений и убийств при императорских дворах, и церкви пришлось умиротворять эти дикие страсти. Но все три императора не отличались высокими достоинствами. Замечено, что достойными наследниками римских императоров редко бывали их дети, а чаще лица, избираемые и усыновляемые императорами. Старший сын, которому было двадцать лет, больше других напоминал отца храбростью, стойкостью, хотя значительно уступал ему в политических и государственных талантах. Констанций был орудием в руках своих приближенных и друзей, которые льстили его самолюбию и этим портили его характер. Из братьев младший Констант полностью посвятил себя удовольствиям. Они были убежденными христианами того ил и другого направления. Раздоры христианской церкви послужили причиной раздоров между братьями. Несмотря на это, христианство осуществило величайшее завоевание. В его истории свершился акт огромного значения. В 341 г. на Востоке Констанций прекратил существование язычества декретом: cessetsuperstitio, sacrificorum aboleatur insania, «да престанет суеверие, да прекратится жертвенное безумство»… Это был окончательный поворот к новому порядку.

На Западе продолжали действовать прежние политические и церковные условия, но официально они просуществовали не менее пятнадцати лет. Тогда в каждом доме были раздоры; они происходили между христианами и язычниками, но еще более обострялись между самими христианами. Отец держался никейского вероисповедания, сын арианского, а мать следовала какой-либо другой христианской секте. Только один молодой император Константин II оказался истинным и верным христианином. Он возвратил Афанасия из ссылки, в которой тот томился в бельгийском городе Трире. Ариане, конечно, сильно вознегодовали, но до времени затаили свою месть к католикам.

Единовластие Констанция и реакция арианства (351–361). Они усилились, когда Константин был убит в борьбе с Константом и когда Констанций, повелитель Востока, открыто принял арианство. Константин П еще мог бы удержать католицизм на Западе, куда с трудом проникало арианство, благодаря решительной и энергичной оппозиции римских епископов. Но Констант, победив старшего брата Константина, захватил весь Запад. К несчастью, Констант погиб в борьбе с франками и с Магненцием, который, убив императора, провозгласил сам себя императором Италии, Африки и Британии. Это был дурной прецедент. Но варвар недолго был императором Запада.

Понятно, что империя, пока была сильна, должна оказывать сопротивление варварству. Констанций выступил против Магненция, разбил его в 351 г. недалеко от Дуная и Савы при городе Мурсе, нынешнем Эссеке, на территории нынешней Словении, где дрались целые армии Востока и Запада. Затем он преследовал и в следующем году настиг его в Галлии, на берегах Дюрансы, где Магненций погиб. Констанций стал, таким образом, единодержавным императором. Тогда он эдиктом объявил язычество уничтоженным повсюду в пределах Империи и в 353 году, в начале своего единодержавия, назначил смертную казнь за принесение языческих жертв богам; но для Рима пришлось сделать исключение. Следствием крутых мер Констанция было то, что толпы язычников обращались в христианство поневоле и без сердечного убеждения в истинности его. Постепенно язычники удалялись из городов в свои pagi, отчего получили название pagani, что собственно значит «сельчане, крестьяне». Известно, в каком смысле это слово перешло в русский язык. Но император, хотя и христианин, был сторонником арианства. Надо заметить, что он многим был обязан одному талантливому священнику, который наставлял его в ереси. Благодаря императору, авторитету его личности арианство крепко привилось среди императорского двора и в императорском семействе. Император посылает арианского священника в Александрию, но его народ не принимает; несмотря на возмущение, административная власть водворяет его и арианский епископ всходит по трупам на Александрийскую кафедру. Афанасий выступил на защиту православия и борется в Египте и Африке. В отчаянии он обращается к Римскому епископу Юлию, который созвал собор для разбора обвинений, взводимых на Афанасия его врагами и для решения вопроса о том, должен ли Запад оставаться в общении с ними и с арианским епископом Александром. Этот собор послужил новым поводом для римско-католической гордости, хотя тогдашний папа Юлий и не думал возвышать свою власть, а тем менее претендовал быть всеобщим судьей.

В то время церковь не имела ни малейшего понятия о верховной единоличной власти над собой. Единственным церковным судилищем в каждой провинции считался собор. Сперва эта власть была просто почетной, но, по постановлению следующего собора в 345 г. в Сардиках, было предоставлено римскому епископу решить спорный вопрос, т. е, или утвердить первое решение римского собора, или передать дело на обсуждение епископов смежной провинции. Этого постановления достаточно для прежних и нынешних защитников папской гегемонии. Действительные причины возвышения пап объясняются, таким образом, сами по себе, что будет видно из дальнейшего изложения.

Возвышение римской церкви. Обособление константинопольской церкви поставило на Западе высоко римскую церковь, как столичную, как освященную трудами Св. Апостолов. На Востоке святыни и воспоминания были рассеяны во множестве, но не так было на Западе. Понятно, что на Западе взоры христиан не отделялись от Рима еще в то время, как христианская церковь жила общей жизнью. Восток был чужд Западу. Вообще на Востоке привыкли равнодушно смотреть на Рим, не думая придавать какое-либо значение римскому епископу. Афанасий, восточный епископ, обращаясь к суду римского епископа, сам того не замечал, что этим усиливался авторитет папы. Он не думал, что римский епископ воспользуется этим незначительным фактом для того, чтобы упрочить за своей епархией главенство и право верховного церковного судилища и что на нем римская церковь будет основывать свои мировые претензии. Сам по себе римский престол был богаче других благодаря пожертвованиям, щедро приносимым со стороны богатых граждан. Из-за этого престола дрались партии, и люди умирали сотнями, обагряя пороги храмов. Гладиаторы, наездники и всякий сброд вместе с монахами принимали участие в выборах епископа. Понятно, что римский епископ и клир не служили образцом нравственности, когда церковь окончательно восторжествовала при Констанцие. Но к счастью римской церкви, там вовремя явилось монашество и своей конкуренцией побудило духовенство несколько исправиться, составив из себя корпорацию, одушевленную одним духом.

Иероним, основатель западного монашества, прибыл из Константинополя в Рим в 382 г. Он видел разногласия тамошнего духовенства; он открыто заявлял, что духовенство безнравственно; он же требовал от духовных лиц девственности, если они хотят сохранить свое влияние на общество. Тогда из духовных лиц одни оставались безбрачными, а другие вступали в брак, лишаясь из-за этого хорошей церковной карьеры. Наконец в Риме составляется убеждение, что нужно иметь одного главу, к которому можно было бы обращаться для решения спорных вопросов. Эта самая идея, распространившаяся в обществе, более всего способствовала гегемонии пап. Восточная система решения богословских вопросов соборами считалась на Западе неудобной. Действительно, что можно было разобрать в арианском вопросе, когда в IV столетии было 30 соборов против Ария, 15 за него и 17 склонилось на ту и на другую сторону. Отсутствие единого главы, отсутствие авторитетною разрешителя споров было причиной того, что варвары, желавшие принять христианство, не знали, где истина, принять ли веру никейскую или арианскую. Вместе с тем давление византийского двора на местные епископские кафедры привело к тому, что этот престол стал предметом раздоров и кровавых междоусобиц. Так, новый ересиарх Македоний силой захватил византийскую епархию, пройдя по трем тысячам трупов на ее ступени в 360 г. Между тем, Македоний не только говорил, подобно Арию, что Сын ниже Отца, но и отвергал божественность Святого Духа. Своей жестокостью он навлек на себя ненависть Констанция и был свергнут, но как могли считать на Западе авторитетной руководительницей ту церковь, главный пастырь которой ссылал православных[6], разрушал их храмы, выступал на них с оружием. Поднятый вопрос о Святом Духе занял умы так же, как раньше вопрос о Сыне Божием. Православное учение о Св. Духе защищали Василий Великий, Григорий Нисский и Григорий Богослов. Запада не коснулись препирания по этому вопросу.

Таким образом, принцип римского единовластия мог сам собою упрочиться на Западе: в подложных актах в римских интересах надобности не было; они только дискредитировали дело; рост папства объясняется, таким образом, сам по себе…

Монашество и отшельничество в восточных церквах. Наряду с этим мы наблюдаем на Востоке другое явление. Из-за преобладания монашества, подвижничества и под влиянием восточного мистицизма, склонности к созерцанию здесь христианство было понято больше с отрицательной стороны. Страстный человек на Востоке от наслаждения жизнью быстро переходит к покаянию и аскетизму. Здесь христианство скоро стало поэзией могилы, религией страданий, полнейшего отречения от мира, монашества, аскетизма. Великие учителя православной восточной церкви, такие, как Василий Великий и его брат Григорий из Ниссы, проповедывали, например, презрение ко всем заветам искусства, с которыми неразлучно сроднился Древний Рим. Для них только природа, только вселенная с ее звездами, этими «цветами ночи», заслуживала поклонения; все остальное, ей подражающее, было ничтожно; этим принципом порицалось искусство. «Когда ты увидишь перед собою блестящее здание, — говорит Иоанн Златоуст, — когда будет привлекать тебя зрелище великолепной колоннады, скорее воззри на свод небесный и широкие поля, где пасутся стада по берегу озера. Как не презирать созданий искусства, дивясь в сердечной тишине на восходящее солнце, только что пролившее на землю свой золотой свет».

Первое христианское искусство. Климент Александрийский хотел только высоко поставить христианство, когда запрещал всякое почитание божества чем-либо вещественным под тем предлогом, что таковое может только унизить значение Бога. При таком взгляде, конечно, искусство не могло не только развиваться, но даже существовать. Но если сам Иисус Христос изображал Царство Божие в притчах, то этим не возбранялось увековечение событий в образах. Всякое напоминание о Господе, говорили отцы восточной церкви в своем опасении идолопоклонства, будет так слабо, так. ничтожно, что оно может только унизить то, что хочет представить. А между тем, устоять совершенно против вторжения античного искусства не могла и восточная церковь. Она старалась отнять у искусства красоту, но на Западе не имели такого отвращения к античным памятникам; там пользовались ими для своих целей. В этом отличие западного понимания религии от восточного.

В римских катакомбах, которые идут далее за город, под старой городской стеной, можно встретить священные изображения событий и сцен III–V вв. Это древнейшие памятники христианского искусства, которые, с одной стороны, показывают, как христиане смотрели на религию, а с другой, как они мирились с язычеством. Там начали с символических приемов. Сперва делали изображения из сцен Ветхого, а затем — Нового Завета. Так, олень значит стремление к Богу, агнец — это Иисус Христос, лоза с виноградной ветвью — Тайная Вечеря, корабль — церковь. Крест издавна был символом Распятого; он тогда был или равносторонний 4-, или т. Вся природа объяснялась в символах учения об искуплении и спасении. Так как Иоанн именует Христа светом мира, а древность представляла себе божество преимущественно в виде Солнца, одолевающего ночь и зиму, то природное прилагалось к духовному. Черты лица Иисуса Христа сперва пытались взять от Аполлона. Рождество Христово с 360 г. стали праздновать вдень зимнего солнцеворота; на 25 декабря было назначено празднование потому, что Благовещение ранее праздновалось 25 марта, вместе с первым днем года, днем сотворения Мира. Богородицу стали изображать лишь в V в., так как с этого времени установился ее культ, ни, по церковному преданию, евангелист Лука сам написал две иконы Божией Матери. Следовательно, образовательное искусство нашло для себя простор. Но иной была судьба драматического искусства. G ним христианство не могло примириться. Потому сцена на Востоке и Западе заслужила единодушное проклятие со стороны христианских учителей. Это было вполне понятно, так как здесь тиранили христианских мучеников, а там осмеивали их в театрах.

Все должно было измениться в обществе под влиянием христианства. Оно шло вперед, совершая теперь новые завоевания среди варваров.

3. Юлиан и последняя реакция язычества

В своем шествии вперед торжествующее христианство только раз встретило решительное и энергичное сопротивление со стороны язычества. Подразумеваю здесь оппозицию официальную, организованную, оказанную христианству со стороны самого правительства. Это сопротивление было слишком кратковременным, почти мимолетным. Оно имело место только потому, что христианство было разделено тогда на два одинаково могущественные исповедания, боровшиеся между собою и потому бессильные оказать дружный отпор язычеству. Я говорю об эпохе Юлиана, которого церковные историки прозвали отступником.

Характеристика Юлиана. Есть личности, которые в известные моменты вмещают в себя настроение всего общества, выражают тайные мысли большинства или лучших людей. Они могут ошибаться; их действия могут пройти бесследно, но тем не менее их личность принадлежит истории. К числу таких личностей относится Юлиан. Язычество не могло сдаться без борьбы, оно не могло само уничтожиться по одному приказанию сверху. В нем, правда,^же не было силы прежних идей и богатого содержания, но все-таки оно могло оказать сопротивление, хотя бесследное и мимолетное. Тогдашнее язычество приняло философский характер и придало своей религии символический смысл. Это была уже не обрядная, а философская религия, исходившая изучения Платона, и потому последователи ее могли в то же время называться неоплатониками, т. е. новыми сторонниками Платона. Все мыслящие язычники были люди по-своему религиозные. Само слово «философ», «эллин» означало тогда, на языке христианина, язычника. Следовательно, язычество тогда было распространено в рядах людей интеллигентных, к числу которых принадлежал Юлиан, внук Константина, бывший чтец на клиросе, обязанный христианскому алтарю спасением жизни, воспитанник христианского епископа. Он, однако, не ужился с христианскими условиями. Он получил образование двоякого рода; им руководили и христиане, и язычники; но влияние последних взяли верх. Тому, конечно, есть причина. Юлиан был склонен к занятиям наукой. Она дала ему все; в ней он находил утешение от преследований, от несчастий, которые грозили ему и которые обрушились уже на его старшего брата, Галла. Галл раньше Юлиана был наименован Цезарем; он управлял Востоком в качестве соправителя Констанция, когда его вызвали ко двору, где и убили. Подозрительный Констанций хотел погубить и Юлиана. До него доходили слухи, слухи справедливые, о языческом настроении юноши. Но в судьбе Юлиана приняла участие-жена Констанция, императрица Евсевия. Она не только защитила его, но и уговорила императора дать ему возможность закончить свое научное и философское образование в Афинах. Только там могло в душе Юлиана упрочиться чувство, самое искреннее, самое страстное, какое он имел, — ненависть к христианству Эта ненависть, конечно, поселилась в душе Юлиана не сама по себе; она носилась среди небольшого кружка фанатиков паганизма [язычества]. Мы не можем сомневаться в этой страстной ненависти Юлиана к христианству, говорит историк Альбер де Брольи. Это чувство выражалось у него в различных формах, в его ученых и литературных произведениях. Играть комедию, притворяться, нельзя было так долго, да в этом и не было ему никакой пользы. Когда в порыве набожности Юлиан восклицал: «Я люблю богов, я дрожу перед ними, я боюсь и уважаю их», — в его голосе было слышно волнение, которому притворство не сумело бы подражать. Остается согласиться, что язычество тогда не вполне умерло, если такой образованный человек, как Юлиан, мог заблуждаться и дорожить баснями, над которыми смеялся уже Цицерон. Но возникает вопрос — какое это было место? какой характер имело современное ему язычество? Дело в том, что тогдашний эллинизм не был в тесном союзе с прогрессивным движением, присущим более или менее каждому общественному строю. Внешний характер язычества был давно осмеян. Оно было сильно не мифологией, не нравственным кодексом, которого в нем не было; оно держалось обрядностью и мрачным суеверием. В то время, когда люди перестали верить в Юпитера, Марса и Венеру, у того же Плиния, который смеялся над богами, в его «Истории», мы встречаем обширное поле для всяких сверхъестественных верований. Понятно, что только в свете науки отодвигаются назад темные силы, а до того самые сильные умы увлекаются предрассудками и привлекательными тайнами неба и земли. Не особенно легковерный Август рассказывал, что в тот день, когда он едва не погиб от восстания легионов, он надел по несчастью левую сандалию раньше правой. Тот же Август, который не видел в затмении ничего чудесного, поздравлял себя с кометой, явившейся вдень празднования его игр. Юлиан, живший почти четырьмя веками позже, не ушел в своих верованиях дальше, потому что наука за это время не сделала серьезных успехов. Зато греческая религия, усвоив философский характер, стала свежее и плодотворнее. Точка зрения на многобожие изменилась в период от Августа до Юлиана. Люди перестали верить в официальную прежнюю религию, предмет благоговения толпы; но философия, соединяясь с религией, привлекла к ней и высокие умы. Юлиан в одном из своих сочинений, направленных против христианства, сам указывает причину, почему он никогда не мог примириться с учением Христа. Он не мог постигнуть, как единый Бог управляет миром без свиты вспомогательных богов; эту свиту язычество находило в политеизме, в котором выражались разные силы духовного мира. Такое колебание, такое недоумение Юлиана весьма понятно, но из его почти единичной оппозиции вместе с тем ясно, что он шел против духа времени, против истории.

В жизни замечательных людей как в пределах политической их деятельности, таки в проявлениях умственной сферы, следует наблюдать две стороны: внешнюю, которой они действовали на других, и внутреннюю, которая обусловливала и порождала эти действия. По отношению к Юлиану пока остановимся на стороне внутренней.

Юлианом руководили два чувства. Одно заключалось в сердечном убеждении в необходимости восстановить античных богов на разных ступенях теогонии. Другое побуждение заключалось в негодовании, которое Юлиан чувствовал против христианских императоров, запятнанных кровью его родственников, державших самого его в страшном стеснении и постоянно грозивших ему гибелью. Он не задумывался, удовлетворяет ли его личное настроение духу времени, и потому все его лучшие усилия не принесли желаемой пользы и исторических результатов. Греческая философия не прояснила, а только затмила его духовный взор. В своей задаче Юлиан имел предшественника — Марка Аврелия. Между ними было много сходства. Марк Аврелий тоже был философом на престоле. Один был стоик, другой неоплатоник. Оба они приносили с собою, как казалось, терпимость и свободу убеждений; но на деле тот и другой энергично преследовали чужую веру, религию христиан. Первый остановился, когда узнал некоторые подробности; второй, зная о христианах больше, вступил на путь, который привел бы его к варварскому насилию, если бы судьба дала ему несколько лишних лет. Философия, таким образом, не помешала гонениям и истреблениям. Но деятельность обоих прошла бесследно. Следовательно, ни стоицизм, ни неоплатонизм не удовлетворяли современности. Первое учение было неподвижно, второе шло назад к язычеству. Язычество не могло улучшить быт варварских народов, стремившихся к слиянию с Римом. Интересно было бы видеть германцев, принявших эллинскую мифологию. Могли ли бы они усвоить эту религию, променяли ли бы они на нее свою родную веру с той же легкостью, с какой променяли ее потом на христианство?[7] Попытка политеизма переродиться не привела к историческим результатам, потому что он был заглушен самым могучим и живучим растением, каким было христианство.

Мы нарочно потому так долго распространялись об этих фактах, что знаменитые писатели не только прошлого, но и настоящего времени полагают, что христианство своими успехами и победами обязано причинам случайным, что язычество жило бы дольше и что христианство восторжествовало над ним силой. С этой целью такие историки должны особенно высоко ставить Юлиана. Его не совсем точно назвали отступником. Его внутреннее развитие шло прямым путем, без отклонений. Юлиану не было нужды делаться отступником, потому что он никогда не был подлинным христианином. Литтре совершенно справедливо замечает по этому поводу, что никто не называет отступниками Генриха IV Наваррского или принца Конде, которые, устрашась Варфоломеевской ночи, приняли католичество, а потом снова перешли в протестантство. Для того, чтобы быть вероотступником, нужно исповедовать первую свою религию искренне, а не для вида, как это делал Юлиан. Конечно, сфера его деятельности и влияния были обширнее, чем двух упомянутых личностей. Он также тщательно скрывал свои верования и принуждал себя к исполнению чуждых ему обрядов. Он так ловко и осторожно держался, что подозрительный двор арианского императора не мог раскрыть его эллинских языческих симпатий ни в Афинах, ни в столице.

Юлиан в Лютеции. В 355 г. Констанций должен был отправиться в поход против персов. Надо было поручить кому-нибудь управление Западом, и Юлиана пришлось тогда объявить цезарем. Он учредил свою резиденцию в Lutetia Parisiorum, нынешнем Париже. Это был небольшой городок с амфитеатром и древними памятниками; там Юлиан соорудил себе великолепный дворец и термы (теперь musée de Clugny), развалины которых еще можно видеть на бульваре Сен-Мишель. Там новый цезарь сблизился с местным префектом Саллюстием, который тоже был в душе язычником, но, однако, своей опытностью сдерживал юношеское увлечение Юлиана. Саллюстию и Юлиану приходилось разбирать непрестанные столкновения между католиками и арианами, что еще более укрепляло их языческое настроение. Бенедиктинцы, составители литературной истории Франции[8], говорят, что Саллюстий был Периклом для Юлиана, но что он с большей терпимостью относился к христианам. Для Констанция показалась подозрительной дружба Саллюстия с цезарем Галлии, и через два года он отозвал Саллюстия во Фракию. Юлиан написал трогательное письмо на разлуку с другом; в нем видно его любящее сердце. Он ждал императорской власти для того, чтобы возвратить к себе любимых людей и дать торжество эллинскому политеизму. Эта власть далась ему скорее, чем он ожидал, но еще раньше он успел прославиться своими военными успехами и административными реформами. Прибыв в Галлию, он из кабинетного ученого скоро стал отличным полководцем и администратором. Это был уже не философ, а государственный человек. Такая быстрая перемена показывает в Юлиане даровитость и богатство натуры. У него не было военного опыта, но в борьбе с германцами он имел успех вследствие своих природных качеств, главным образом, благодаря терпению и расчетливости.

Тогда германцы становились очень смелы; они часто с громадными силами осмеливались переходить через Рейн. Они стали соединяться в большие союзы, из которых особенно страшен был тогда союз алеманнов. То была агломерация рейнских племен, которые беспокоили римлян больше всего. Союз занимал территорию по всему среднему Рейну до Майна. Дальше, по нижнему Рейну, расположился союз франков. Эти федерации стремились разорить Галлию и овладеть ею. Юлиан разбил алеманнов при Страсбурге и даже пленил их вождя; потом, перейдя Рейн, он обратился против франков. Борьба с алеманнами не кончилась; Юлиан оставил ее в наследие своим преемникам. Он занимал у них укрепления, одно за другим, и на время остановил германский напор, внушив варварам уважение к римскому оружию. Неизвестно, мог ли он достичь прочных результатов, если бы в его распоряжении были большие военные средства; в этом можно сомневаться, как показали события.

Вдруг в 360 г. Юлиан получает приказание отправить часть своих войск на Восток, на помощь императору. Констанций, видимо, подозревал Юлиана. Цезарь с неохотой отправлял войска, да и сами легионы еще более неохотно шли на Восток. Перед отправлением эти войска взбунтовались перед дворцом Цезаря. Они потребовали своего любимого вождя, посадили его на щит, пронесли через улицы Лютеции и тем самым провозгласили его императором; прочие галльские войска поддерживали их. Юлиану нельзя было отказаться; иначе он погубил бы и себя и преданных ему людей. Юлиан известил Констанция о событиях в Лютеции, но тот потребовал полной покорности. Обстоятельства сложились так, что Юлиану пришлось объявить войну Констанцию. Он уже подходил к границам Фракии. Констанций выступил против него но, во время похода, внезапно скончался.

Император Юлиан (361–363). Других претендентов на престол, кроме Юлиана, не было, и он без протеста был признан императором в 361 г. Понятно, он не желал более скрывать своих чувств, враждебных христианству. Четыре года тому назад в Галлии закон грозил смертной казнью за жертвоприношения, а теперь их совершал торжественно и собственноручно молодой император. Кроме осуждения за роковую историческую ошибку, Юлиан заслужил справедливый упрек за мстительные преследования своих врагов и врагов его убитого брата. Прогнав от двора христианских духовных, Юлиан не сумел окружить себя лучшими людьми языческого мира. Вокруг него собрались остряки, шуты, пустые болтуны и софисты. Правда, он не позволял приближенным участвовать в управлении и не подпал под их влияние. Но дух старины отлетел безвозвратно. Юлиан напрасно старался внушить, как нужно было держаться этой старины. Своего друга префекта Саллюстия он пригласил к себе в товарищи по консульству, чего на практике уже не делалось уже сто лет. Юлиан скоро провозгласил веротерпимость и равенство вероисповеданий, причем рассчитывал, что христианство само собой сокрушится от внутренней борьбы, от раздора между арианством и ортодоксальной верой. Но ариане и ортодоксальные христиане, вернувшись теперь из изгнания, боялись спорить друг с другом, одинаково презирая императора. Последовавший затем указ о запрещении христианам посещать школы грамматиков и риторов был также бесполезен. Юлиан рассчитывал этим лишать христиан образования, но грамматики и риторы за деньги продолжали учить и христиан. Сам Юлиан искусственно оживлял дух язычества; он заимствовал у христиан их филантропические учреждения, которые, конечно, противоречили язычеству.

Юлиан хотел послужить империи на восточных границах, он необдуманно начал персидский поход, который отличался фантастичностью замысла и в который не верил он сам. Юлиан точно искал смерти. Она была ему предсказана на Востоке, о чем рассказывает современный ему историк Аммиан Марцеллин. Отправляясь в поход, он рассчитывал, в союзе с царем Армении, обещавшим ему помощь, взять Селевкию; но для этого сначала было нужно взять Ктесифон, который был соединен мостом с Селевкией. С трудом его армия дотянулась до Тигра и перешла его, но вместо того, чтобы взять город, она углубилась в степи. Обещанная армянская помощь все не являлась, а между тем персидский царь со своими конными полчищами оцепил римскую армию. Легионы возмутились, отказались дальше идти и требовали отступления; император с прискорбием должен был исполнить их желание. Он искусно вел отступление, но в одной из мелких стычек был смертельно ранен.

Прощаясь с друзьями, уже в последней агонии, он говорил, что умирает с радостью, рассчитываясь с природой, которая дала ему тело и жизнь. «Я не сделал ничего, — говорил он, — что заставило бы меня раскаиваться и воспоминание о чем побудило бы меня краснеть, — ни в изгнании, ни тогда, когда правил империей. Я сохранил власть незапятнанной, служа интересам и благу народа». Когда его слуха достигли рыдания и стоны приближенных, он просил не сожалеть о нем, а радоваться, что римский император возвращается к небу и светилам. Он просил назвать то место, где он пал. Ему ответили, что это местечко — Фригия. Император судорожно вздрогнул и сказал: «Мне всегда предсказывали, что я умру во Фригии!» Как бы пораженный, он перестал метаться на своем ложе и спокойно испустил дух.

Он умер, как истый сын язычества.

4. Усиление христианской идеи после Юлиана

Иовиан (363–364). Попытка Юлиана задержать смерть язычества не была исторической и вместе с тем не соответствовала общественному настроению того времени. Подтверждением того служат обстоятельства, последовавшие непосредственно за смертью Юлиана. Так как он не оставил после себя преемника, то легионы провозгласили нового императора из среды своих полководцев. Выбор пал на Иовиана, христианина, который был хотя императором менее года, но который, несмотря на ограниченность своих способностей, все-таки дал прежнее официальное устройство и господство христианам. Следовательно, кратковременное усилие Юлиана пропало даром. Иовиану пришлось заключить постыдный мир с персами, за что осуждали его современные ему историки. Действительно, римлянам никогда не приходилось подписывать столь унизительных условий. Несколько городов на восточной границе, начинавших уже признавать римское господство, было уступлено персам. Армянский царь, союзник римлян, тоже был выдан; римской армии пришлось сложить оружие; армяне должны были принять персидских послов, посланных следить за исполнением мирного трактата. После такого поношения Иовиану не пришлось даже показаться на улицах Константинополя; он умер, не доехав до столицы.

Валентиниан 1 на Западе (364–375). Его преемником был суровый деспот Валентиниан I — человек способный и одаренный. Он передал управление восточной половиной империи своему жестокому и неспособному брату Валенту, который по настоя — нию своей жены принял арианство. Теперь империя разделилась не только в политическом отношении, но и в религиозном. Восток стал сферой арианства, а Запад — ортодоксальной веры. Разделение власти содействовало усилению римского престола, а также и значения духовенства. Это сделал Валентиниан с целью возвысить Запад, которым он должен был править. Подтверждением этой мысли может служить следующий факт. Когда епископ города Арля, не явившись на суд римского первосвященника по его требованию, решился вступить с ним в борьбу, то Валентиниан велел объявить следующее: «Хотя приговоры такого великого лица, как римский епископ, и не нуждаются в подтверждении императора, но пусть все епископы знают, что приговоры римского первосвященника имеют одинаковую силу с правительственными указами и что со всяким, кто отважится явиться к суду папы, поступят по закону». Хотя этот эдикт и не был распространен на Востоке, тем не менее защита папской гегемонии находила в нем для себя достаточное легальное основание. Следует, впрочем, отметить, что этот эдикт, изданный Валентинианом как бы ради временных выгод, был внушен императору его любовью к порядку и страстью к регламентации. Он хотел, передав духовную власть папе, строго разграничить дела, подлежащие светской и духовной власти, не подозревая, конечно, дальнейших последствий.

Гонения на язычество и философию. Известно, что Валентиниан не давал пощады никому и не жалел смертных приговоров, будучи суров к язычникам, в чем походил на своего брата, действовавшего в пользу арианства. Таким образом, Валентиниан явился орудием падающего язычества. Когда христианство вновь и окончательно восторжествовало на Востоке и на Западе, были подтверждены законы 343 и 357 годов. Идолопоклонство было поставлено наравне с государственной изменой. Поклонение языческим богам считалось чародейством, а занятия философией — чернокнижием, так как одной из функций жречества было предсказание будущего. Таким образом, всякие занятия философией отождествлялись с идолопоклонством.

Такое отношение к философам отразилось на духе средних веков. Преследования, направленные против язычества, поражали остатки философии. Христиане же опирались на начала своей веры, которая в то время всецело удовлетворяла идеям, носившимся в обществе. Тогда возвысились люди, не получившие широкого образования, которыми руководила одна вера. Понятно, что обязанные своим положением и успехами церкви, они не могли терпеть рядом с собой присутствия философов. Всякое прегрешение казалось им преступлением, а всякое знание представлялось в их глазах чернокнижием. Тогда легко было все свалить на чародеев, и если кто-либо губил другого, то прибавлял, что его враг предан чародейству. Христиане говорили про язычников, что они, предсказывая по халдейскому обычаю, гадают по линиям на руке, по звездам, луне, воде, по вырезанным на камнях халдейским талисманам. С этого времени средневековое духовенство на Западе относилось враждебно к знанию. Должно заметить, что оно не считало нужным просить помощи у старой науки. Даже решено было стереть с лица земли всех философов. Эта общественная ненависть была ужасна. Страх проник даже в христианские семейства до такой степени, что каждую рукопись, какую могли только захватить, сжигали, боясь, чтобы какое-нибудь выражение не погубило бы семью. Таким образом были сожжены целые сотни рукописей, целые библиотеки.

Тогда среди христианских учителей никто не возвысил своего голоса в защиту свободной мысли. Талантливые богословы не только не защищали, но старались погубить всякий остаток знания. Страсти после юлианской реакции слишком кипели, не дозволяя обращаться к разуму. Повторяем, что гонение на так называемое чернокнижие, т. е. на литературу, было общим явлением как на Западе, так и на Востоке, на котором ортодоксальные христиане преследовались чуть ли не наравне с язычниками, так как сам император был арианином. А Валент был в полной власти у окружающих его ариан. То было беспокойное время внутри государства. Изнутри ариане, а извне варвары, как бы по общему согласию, которого на самом деле не было, с разных сторон наступали на империю.

Сам Валентиниан боролся с алеманнами; его полководец Феодосий, родом из Испании, боролся с бриттами, усмирив которых, должен был броситься в Африку, где свирепствовали кочевые дикие народы. При тогдашних обстоятельствах только один Феодосий, будучи чужеземцем, мог справиться с опасностями, обладая выдающимися талантами полководца. Между тем, в благодарность за свои усилия усмирить врагов империи, он был казнен в Карфагене в 367 г. подозрительным императором. Границы Запада теперь вновь были открыты по-прежнему. Заслуги Феодосия выдвинули вперед сына его, носившего то же имя и наследовавшего таланты своего отца. Когда Валентиниан I умер в 375 г. от припадка гнева, завещав престол Грациану, то последний еде-лал соправителем своим малолетнего брата Валентиниана II, а ближайшим советником его — Феодосия, который хотел завладеть всей империей без ограничения власти. То было время великого переселения народов. Напор гуннов из Азии всколебал остготов, а те толкнули вестготов к римским границам по Дунаю. Не касаясь пока этих событий, бросим взгляд на восточную половину империи.

Валент I на Востоке (364–378). Валент, восточный император, окруженный своими богословами, не мог справиться с вестготами, не желая даже и защищаться против своих единоверцев, которые просили или, точнее, требовали позволения поселиться в римских пределах, на что и получили разрешение. Поселившись на территории империи, они, возмущенные вымогательствами императорских чиновников, овладели Фракией. Валент, думая усмирить вестготов, сам погиб в 378 г. в битве в окрестностях Адрианополя. Он сгорел в хижине, которую подожгли готы, отыскивая его. Спаслась едва ли третья часть армии; здесь бились германцы с германцами, а ариане с арианами. Готы победили, римляне рассеялись в паническом страхе по всей Фракии до самого Константинополя.

Феодосий I (379–385) и развитие нетерпимости. Только искусство молодого Феодосия могло одолеть вестготов, и то лишь спустя семь лет. Побежденные вестготы должны были поселиться на Западе в указанном месте. С ними наступил конец арианству. Феодосий как бы с боя овладел титулом восточного императора. С 383 г., после смерти Грациана, считают западным императором Валентиниана II, но действительным повелителем империи был уже Феодосий, женатый на сестре императора. Когда франк Арбогаст в 392 г. убил Валентиниана II и, опираясь на языческую партию, назначил императором Евгения, то Феодосий подчинил Западную Римскую империю и, за два года до своей смерти, стал считаться полным единодержавным императором обеих половин империи. Таким образом, всякие попытки Юлиана, а затем Арбогаста и Евгения поддержать язычество не имели серьезных последствий. Будучи искренним последователем никейского символа веры, император Феодосий, прозванный современниками и некоторыми церковными историками «великим», со всем увлечением, свойственным его натуре, преследовал арианство. Действительно, при нем кончилось господство ариан на Востоке.

Трудно сказать, что было более ненавистно для Феодосия: арианство или язычество.

Дело церкви он сделал делом государства. Это была неосторожная политика. Он в 391 и 392 гг. издал драконовские законы против язычников и еретиков и раздражил народные страсти против совершенно бессильных остатков язычества. Рассматривание внутренностей животных с 391 г. было объявлено преступлением. Всякое случайное пребывание в языческом храме влекло за собою громадный штраф. Даже если в частном доме происходило воскурение богам, то дом передавали государственной казне. Феодосий велел разрушать языческие храмы и отнимать их имущество. Весталки, которых до сих пор щадили, были распущены. Последние олимпийские игры были отпразднованы в 393 г. и затем запрещены навсегда. Эта суровая политика продолжалась по отношению к язычникам и в дальнейшем. Языческие храмы и их собственность были конфискованы, жрецы изгнаны; затем все язычники были вскоре лишены права занимать административные и судебные должности. Все это было сделано круто, без постепенности. Таковы законы о секуляризации языческих храмов, изданные в 407, 408, 412, 415, 416 и 417 годах.

В свою очередь, законы Феодосия, направленные против еретиков, в интересах ортодоксального христианства, были очень строги; назначены были особые лица вроде инквизиторов, которые были и шпионами, и судьями. Еретики, которые не следовали учению епископов римского или александрийского, лишались права располагать своей собственностью. Тогда еще не установилось окончательно празднование Пасхи, вследствие чего некоторые праздновали ее вместе с евреями. На Никейском же соборе было постановлено тщательно избегать совпадения христианской Пасхи с еврейской. Феодосий всех тех, которые вздумали бы праздновать христианскую Пасху вместе с еврейской, объявлял еретиками и только тех, которые вполне следовали правилам Никейского собора, приказал называть католиками. Желая упрочить христианство, он другой рукой наносил жестокие удары свободе мысли. Благодаря такой решительной политике в деле распространения христианства последовала задержка в ходе человеческой мысли, поставившая на Западе религию во враждебные отношения с разумом и прогрессом. Чисто научные вопросы подвергались оценке богословов, суждение которых считалось окончательным, безапелляционным, следствием чего был застой в науке и философии.

Первые церковные писатели, породившие мистическое направление в обществе, при всех своих талантах, презирая внешний мир, игнорируя его изучение, в то же время всякую философию продолжали считать лишней, пустой и ложной. Они поставили ее в непосредственную зависимость от богословия. Начало этому направлению было положено при императоре Феодосии. Учение о шарообразности земли, которое господствовало в греческой науке, осмеивалось ими. Они говорили: «Все, что не было указано в Библии, для христиан не существует, а всякое другое знание бесполезно и даже греховно». Понятно, что богословы прикладывали все усилия, чтобы заставить христиан сосредоточиться только на однихдогматах и на церковной литературе. Гражданская власть искренне поддерживала это. Весь умственный капитал решено было собрать в одну богословскую систему и так передать последующему поколению. Трудно сказать, что стало предлогом и целью в деле преследования книг и вообще язычества.

Гонения на язычников. Примером того, каким беспощадным было гонение на язычников, может служить событие, случившееся в Александрии. Александрия была богатым и роскошным городом, сравнимым с Римом и Константинополем. Ее гавани были еще полны кораблей. Посреди города на площади возвышался роскошный мавзолей Александра Великого. То был город синагог, гимназий, музеев, храмов. Его населяли христиане, евреи, язычники, которые могли бы жить дружно между собою. Искоренение язычников в Александрии сопровождалось страшной катастрофой. Следует отметить, что Александрия имела богатое собрание древностей и великолепный музей. И то и другое со времен Клеопатры находилось при храме Сераписа. Это был красивейший храм на свете, ненавистный для христианского духовенства. Он был расположен на горе, на которую вело 100 ступеней, он блистал разноцветным мрамором и соблазнял богатством. Духовенство и епископ Феофил в 320 г. решились его уничтожить. В храме были инструменты, бронзовые круги, которыми Эратосфен когда-то измерял окружность Луны, а Тимохарис определял движение Венеры. Христианам внушали мысль, что это инструменты кудесников. Епископ, кроме того, распустил слух, что под сводами храма совершаются отвратительные вещи, что будто там жрецы соблазняют богатых и красивых женщин. Жрецы защищались от обвинения и, когда увидели, что на них нападают, стали ловили христиан и насильно заставлять их приносить жертвы. Когда же в дело вмешалась светская власть, они сами сдались. Феодосий в наказание велел разрушить храм, сравнять его с землей и жестоко наказать виновных, предоставив эту расправу епископу. Тот начал с библиотеки. Потом, разрушив храм, отобрал золото и серебро. На месте храма Сераписа была сооружена христианская церковь. У епископа были христианские вооруженные отряды, которыми он пользовался для избиения евреев. По указу императора число евреев в Александрии было ограничено шестьюстами душами. При таких беспорядках жизнь евреев была в опасности. Однажды, когда их стала защищать светская власть, епископ вызвал пятьсот отшельников, которые чуть не убили самого префекта.

То, что христиане в Александрии проявляли совершенную нетерпимость, доказывает следующий факт. В Александрии была ученая женщина Ипатия, которая, имея собственную школу, преподавала там философию, математику и другие науки. Христианское духовенство не могло выносить присутствия рядом с ними язычницы, в академию которой стремилась вся интеллигенция города. Раз, когда она подъехала к своей школе, христиане стащили ее с колесницы, отвели в церковь и там убили; потом обнажили, терзали тело раковинами, отодрали кожу от костей и, наконец, останки бросили в огонь. Подобные сцены, конечно, происходили и в других местах. Христианство начало действовать наступательно, когда получило силу и могущество и когда враждебные ему элементы не представляли серьезной опасности. Такого рода фактами знаменуется движение христианской идеи в четвертом столетии.

Состояние римского общества в конце IV в. Наряду с этим явлением мы наблюдаем полную дезорганизацию в общественном и нравственном строе римлян IV в. Христианство не могло улучшить экономическую жизнь и не было в состоянии повлиять на нравственность массы. О том, каково было римское общество того времени, сообщает достовернейший свидетель Лактанций, христианский писатель IV в. Его слова рисуют нам несостоятельность реформ Константина, с помощью которых тот хотел возродить Римское государство, смертельную борьбу между алчной казной и народом, тягостное положение, в котором находился тогда каждый гражданин империи. Сочинение Лактанция рассказывает о тех мелких мучениях и страданиях, которые делали жизнь ужасной и знаменовали близкую катастрофу «Я не знаю, — говорит Лактанций, — сколько должностных лиц и чиновников под именем magistri rationales [старших казначеев] обрушивалось на все города провинций. Эти помощники префектов пускают в ход насилия не только часто повторяющиеся, но и постоянные; конфискации же имуществ они соединяют всегда с невыносимыми оскорблениями». Число сборщиков стало так велико в сравнении с теми, кому приходилось платить, что у земледельцев не хватало сил выплачивать подати. Поля бросались необработанными, превращались в пустыни. Необработанная земля покрывалась лесами, страна разорялась и пустела. Особенно опустели провинции на рубеже IV и V веков, когда бич ценза проник в провинции и города. Цензоры явились наказанием неба в глазах народа; они описывали число деревьев, число виноградных кореньев, записывали число животных, поголовно переписывали людей. Для сличения показаний они употребляли палки и прибегали к пытке, вынуждали у раба показания против господина, у жены против мужа, у сына против отца; не было снисхождения ни к старости, ни к болезни, ни к полу, ни к возрасту. За недостатком свидетелей они заставляли свои жертвы показывать против самих себя, и все это делалось для того, чтобы взять больше податей. Для того же они прибавляли лета детям и уменьшали годы стариков. Казалось, происходило нашествие неприятелей на города. Цензоры действовали так, чтобы все разорить и разнести. Не довольствуясь этим, правительство посылало новых цензоров, которые, чтобы не показаться бездеятельными, требовали новых податей, между тем количество скота уменьшалось, люди умирали, а цензоры требовали податей и за мертвых. Таково было положение массы народа, громадного большинства из рабов и поселян. Иногда сельчане, выведенные из терпенья, восставали с оружием в руках; но восстания эти подавлялись военной силой. Так было с галльскими багаудами, земледельцами, восставшими под предводительством двоих христиан. Замечательно то, что христианские писатели того времени, например Сальвиан, сожалеют, что восстание это не удалось.

Вообще важно определить, какое влияние имело христианство на облегчение тягостного положения массы населения. Заключало ли оно в себе условия, облегчающие это положение, или христиане относились равнодушно к этой «злобе дня»?

Сочинение Сальвиана, марсельского священника, жившего в V в., «De gubematione Dei» дает в этом отношении богатый материал для истории душевной, так сказать, интимной жизни тогдашнего общества. Из сочинения этого видно, что язычники всю ответственность за несчастья возлагали на христиан. Сальвиан в своем сочинении предлагает современникам оглянуться на самих себя. Он не щадит и христианское духовенство, решительно предпочитая во всех отношениях быт варваров быту римскому. Этим он как бы произносит смертельный приговор умирающей империи. «У нас, — говорит Сальвиан, — только тот в безопасности, кто имеет силу подвергать опасности других: должностные лица гордятся прозванием тирана, ибо оно дает и силу и почести». На вопрос, что делает христианское духовенство, Сальвиан отвечает: «Одни из них хранят молчание, а другие лучше сделали бы, если бы действительно молчали. Они боятся открыто высказывать горькие истины потому, что бесчестные люди преследуют пастырей за их проповеди. Потому-то молчат те, которые могли бы говорить. Между тем бедствия растут, вдовы стонут, сироты угнетены до того, что многие из них, будучи из богатых и знатных фамилий, получив хорошее образование, бегут к врагам римлян, к германцам: они ищут у варваров гуманности, чтобы не переносить дома римской бесчеловечности. Хотя они чужды варварам и по нравам и по языку, но им легче свыкнуться с их бытом, чем жить у себя дома. Они предпочитают жить людьми свободными, считаясь рабами, чем быть рабами, считаясь свободными. Общее и единственное желание всех римлян состоит в том, чтобы не подпасть под римские законы, а жить с варварами: мы же еще удивлялись, что не можем победить варваров, когда сами римляне предпочитают быть с ними, а не с нами». Сальвиан замечает, что римляне все убежали бы, если бы могли захватить свои пожитки и хижины.

Итак, римляне сами желали вторжения варваров.

В таких условиях не могло быть речи о воздействии римлян на варваров. Сами современник? считают это дело немыслимым, неосуществимым, хотя несомненно, что отдельные попытки в этом направлении встречались. «Мы, римляне, — продолжает Сальвиан, — заботимся об обращении готов и вандалов; но сами мы не только не лучше их, но даже не можем и равняться с ними. У нас каждый гражданин ненавидит другого. Кто у нас искренне расположен к другому? А между тем почти все варвары составляют одно племя и связаны если не родством, не местом, то властью одного кунинга или князя. У нас же даже родственники не чтут уз родства. Большая часть людей заражена неслыханным доселе злом и пороками. Никто не считает себя счастливым, пока не видит другого несчастным».

Это было скорбное, но искреннее признание в устах римлянина. Для уничтожения этого зла, исцелить которое было бессильно даже христианство, необходимы были другие экономические и общественные условия.

Попытаемся отыскать их у так называемых новых людей, у варваров.