История средних веков

1. Происхождение феодальной системы

Изложив в нескольких очерках обстоятельства вторжения варваров в Римскую империю, мы должны познакомиться с новыми сторонами быта, внесенными в историю так называемыми новыми людьми, т. е. варварами. Начнем с очерка аллодиальной и ленной, или феодальной, системы.

Мы знаем проявление начал варварства в фактах политической жизни. Теперь взглянем на существенные идеи этих германских народностей, видоизменивших римскую жизнь. Посмотрим, что они внесли в историю.

Несомненно, что варварство по-своему направило историю, определив политические учреждения Западной Европы. Современникам казалось, что варварская масса нападает на римские провинции и что из этой безобразной силы ничего не образуется, кроме хаоса. Но из этого хаоса, после пятивекового брожения, появились упорядоченные общественные формы, не имевшие ничего общего с древним миром. Следовательно, в самом варварстве было нечто своеобразное; оно обладало могучей созидательной силой. Поэтому надо изучать его с того времени, когда варвары не вышли еще из своих лесов и когда они были совершенно чужды влиянию римской цивилизации.

Волость. У германцев не существовало в первое время ни идеи государственного единства, ни стройной политической организации. Политическое устройство у них было чисто общинным. Основой этого единства, его элементарной политической единицей, была волость (gau, pagus), состоявшая из нескольких малых общин. Волость всегда была окружена лесом или другими природными границами. Первоначально у германцев не существовало наследственной частной собственности. Члены общины часто менялись своими участками, подобно нашим крестьянам. Из общинной собственности совершается, стечением веков, переходом частной поземельной собственности. Верховная власть принадлежала волостному собранию (gauding), в котором могли участвовать все полноправные члены общины. Это собрание ведало всеми ее делами. Оно решало вопросы о войне и мире; в нем сосредоточивалась и законодательная, и судебная власть. Исполнительная власть и председательство в суде поручалось волостным старшинам, которые избирались пожизненно волостным собранием. В общем строе заметна аналогия с поземельным устройством русских крестьян. Во время войны избирались герцоги, то есть люди, ведущие войско (Heer-zog); ополчение состояло из всех свободных людей волости. Только у немногих германских племен встречается наследственная королевская власть; у большинства германцев она появляется слишком поздно.

Все население волости разделялось на свободных и несвободных. Свободные — все владеющие поземельными участками, все полноправные жители. Только они имеют право носить оружие; только они составляют ополчение; только они имеют голос в волостном собрании. Таким образом, понятие о поземельной собственности сочеталось с понятием свободы; одно обусловливало другое: владеть поземельной собственностью значило быть свободным, и наоборот.

Адалинги. Но среди свободных отличались некоторые благородные роды, пользовавшиеся особенным почетом, так как в них предполагалось или божественное происхождение, или родство с героями, прославленными в германских сагах, с героями, близкими их богам. Но в сущности превосходство этих благородных родов (адалингов) над другими, менее громкими, заключалось не в особенных правах, а только в лучшем качестве земельных участков. Адалинги ограничивали королевскую власть, которая и вышла собственно из их среды; но знатные роды не нарушали демократического строя общины.

Несвободные. Несвободные жили при дворах и на землях владельцев. Вместе с землей, на которой они жили, несвободные принадлежали владельцу и в нем признавали единственного повелителя. Они не имели голоса в общине. Перед судом и везде, где было нужно, за них говорил и действовал их господин. Это отношение называлось mundium. Для этих несвободных не существовало общего народного права; они подлежали только действию своих местных распорядков права. Это право определяло отношение господина к несвободным людям.

Все несвободные в свою очередь подразделялись на два разряда: 1) рабы (кнехты), в собственном смысле слова, без всякой самостоятельности и собственности, бывшие чем-то вроде движимого имущества господина; 2) люди оброчные, т. е. поселенные господином на его земле и не имевшие собственного хозяйства и усадьбы, обрабатывавшие свои участки исполу; сверх того они исправляли и другие материальные повинности. По своему быту они походили на наших холопов прежнего времени; они могли сперва свободно переходить от одного господина к другому; но потом, подобно им, как бы приросли к земле, и были закрепощены. Они не были de jure личными рабами, но не могли сойти с земли господина, а потому de facto вполне от него зависели.

Таким образом, германцы представляют из себя множество помещиков-землевладельцев, живших со своими рабами и земледельцами на собственных участках и управлявшихся законами. Всякая власть опиралась на землю. В пределах своего участка помещик действовал, в силу обычного права» полностью самостоятельно.

Право кунингов. Короли выбирались из числа самых крупных землевладельцев, что совпадало со знатностью рода. По возведении в сан они также увеличивали свои земельные участки. Соединение поземельной собственности с правом всякой, а тем более верховной власти есть коренное и основное германское понятие; оно целиком переходит в феодальное право. От характера собственности и владения зависит большая или меньшая степень свободы собственника. Только такая собственность, на которой не лежит никакой повинности или налога, никаких обязательств, делает человека полностью свободным.

Возникновение королевской власти не изменило ни поземельных отношений волости, ни права, соединенного с землевладением. Некоторая перемена в общественных отношениях появляется уже тогда, когда германцы осели на римской почве. Но в первый период завоевания существенным принципом остается наклонность германцев к раздроблению быта и неспособность к большой и сложной политической организации — плод рассеянного землевладения. Известно, что свои вторжения в пределы Римской империи германцы делали массами, с семьями, причем двигались со всеми рабами и несвободными людьми. Дружины, окружающие особу короля, не были многочисленны, вопреки мнению Эйхгорна и Гизо, которые отстаивают дружинную систему.

С покорением римских провинций германские кунинги господствуют над всем племенем, сохраняя прежние отношения к свободным родам. Последние имеют над собой несвободных, а также часть покоренных. Овладев известной областью, германцы берут третью долю, иногда половину, а иногда две трети земли себе. Таким образом, количество несвободных должно возрастать, потому что увеличивалось покоренными. Но редко где стирался национальный элемент; это случилось только в Северной Галлии, где были ничтожные римские колонии, а кельтское население было очень велико. Тут прежние владельцы были уничтожены массой или обращены в оброчных. Но чем южнее, тем меньше было франков; они как будто боялись идти далее и селились ближе к своим прежним владениям. В Аквитании и Южной Галлии их почти не было, поэтому там в большой чистоте сохранился латинский язык. Вообще германцы не столько отнимали земли, сколько селились на пустых местах или в доменах римского императора. Надо также отметить, что в оброчников германцы обращали только мелких землевладельцев, а крупные оставались неприкосновенными.

Аллод. На новых землях германцы не сохраняют общинного строя; всякое предание о нем исчезает; всякий заботится о себе. Свободные люди, некогда связанные общинной собственностью, они теперь рассеялись по всей стране. Забыта идея общины; у каждого имеется свой кусок земли, который он имеет право передать своим детям; он получает его по жребию или же по праву первого захвата. Так как жребий назывался на старонемецком языке Lod, потом Allod, то и эти участки стали называться аллодами, а сама система аллодиальной. Земли же, принадлежавшие римской казне (фискальные), всецело предоставлялись в управление кунингу, но притом так, что за заслуги он мог воспользоваться значительной частью фискальных земель.

Кунинг, при более представительной обстановке, должен был и жить пышнее; поэтому ему и давалась значительная часть при дележе земли. Кунинг номинально считался наместником императора, ибо не дерзал окончательно отринуть его авторитет.

Власть кунинга, таким образом, была двоякой— над германцами в аллодиальных землях и над местным населением в землях фискальных. В землях своих сподвижников он имел старые герцогские права, т. е. права военного вождя; в землях же фискальных он — неограниченный администратор, а иногда даже и законодатель. Таким образом, характер королевской власти должен был измениться. Она невольно заражается тем элементом самовластия, которому до тех пор оставалась чужда в диких лесах старины. Там германский кунинг прежде всего занимался своим хозяйством, обработкой полей. Здесь же ему надо было входить в интересы городов; вместе стем он стал во главе довольно сложного управления. Явилась целая наука об управлении — наука, мало ему известная. Надо было входить в интересы духовенства, свободного населения, управлять горожанами и делать многое другое.

Общинный союз, таким образом, разрушился, и вместо него возник союз государственный. Все свободные люди стали подчиненными королю, как мы будем теперь называть кунинга, должны были приносить ему присягу в верности и обязывались этим: 1) нести общие государственные повинности, т. е. все аллодиальные владельцы обязаны по призыву участвовать в народном ополчении, вооружаясь за свой счет, и 2)делать подарки королю в известное время. Королю можно было легко усилиться. В его руках была личная собственность в виде самых наибольших участков из бывших императорских доменов, которая делала его самым крупным землевладельцем и упрочивала его авторитет. Усиление власти королей во многом зависело, наконец, от условий духовных, ибо всякую верховную власть христианство приняло за правило освящать. При известной идее и честолюбивых замыслах, в способных руках, власть варварских кунингов обещала быть очень сильной и подавляющей в каждой провинции, но этого не случилось; причиной было изменение взаимных отношений между королем и дружиной. Излишне объяснять, что такое дружина. Это люди, которые всего ближе стояли к кунингу, были его помощниками в управлении, находились впереди войска на войне; за все это они требовали хорошего вознаграждения. Прежде они получали подарки оружием, лошадьми и другим; теперь, когда король разбогател, дружина потребовала земель. Земель у их короля было много и в непосредственном владении, а еще более в распоряжении, поэтому он мог щедро раздавать их дружине. Большая часть дружинников, получив от короля земли, селилась на них; только немногие оставались при особе короля. За свою службу дружинники получали много, даже очень много. Их владения были обширнее других аллодиальных владений. Они могли безбоязненно передавать эти земли и по наследству.

Понятно, что, живя вдали от кунинга, они мало имели с ним связи; в следующем поколении связь эта совершенно прекращалась.

Короли, приняв католичество, щедро дарили огромные имущества церквам и монастырям. Путем таких дарственных записей, посмертных завещаний и обработки пустых мест в руках церкви скопились богатые церковные имущества.

Бенефиции и лены. Таим образом, рядом с мелкими аллодиальными владениями мы видим большие королевские и монастырские поместья, владения дружинников, этих в будущем «знатных» людей. При этом королевские домены почти всегда равняются сумме всех аллодиальных владений. Следует отметить, что тогда земля представляла главную или почти единственную ценность; монета исчезла, металлы хранились в церквах и кладовых. Платить было нечем, даже жалованье король выдавал землей. Давать вместо денег землю было единственным способом для найма военных людей, ибо германцы, осев на новых привольных землях, не всегда шли на войну за своим королем. Когда король, в благодарность за услуги, давал дружиннику землю, то эта земля делалась только личной собственностью последнего, Король сначала не давал земли в наследственное владение. Это была пожизненная награда за услуги, род нашего старинного московского «кормления». За это дружинник обязывался королю военной службой. Получивший такую землю, называвшуюся beneficium, приносил особую присягу, отличную от присяги всех прочих аллодиальных владельцев. Этой присягой он обязывался следовать всякому призыву короля, служить ему в войне и мире. Таким образом, появляются уже не аллодиальные владения, а бенефициальные. Здесь, вместо государственных, политических отношений, узакониваются частные отношения, как бы договорные. Получивший бенефицию сохраняет ее до тех пор, пока остается верен королю. Король может отнять дарованную землю в случае измены, непослушания и т. п.; в наследство эта земля не переходила, если новый владелец не давал новой присяги. Равным образом, если умирал король, то владелец должен был приносить присягу новому королю, который мог и отнять землю. Следовательно, бенефиция есть королевское достояние, отданное в пожизненное владение с обязательством военной или придворной службы. Ясно, что не бенефициальные владения вызывают военную и придворную службу, а напротив, служба дает право на бенефицию.

В природе всякого владения лежит естественная наклонность к удержанию этого владения в потомстве, к наследственному праву. Так и владельцы бенефиций старались обращать домены в потомственные владения, не отказываясь от лежащих на них обязанностей. Короли противились этому. Сильные отбирали в свой фиск владения умерших, но слабые примирялись с фактом. Наконец уступки вошли в обычай. Короли, нуждаясь в военных людях, соглашались оставлять отцовские бенефиции за сыновьями, но с тем, чтобы они приносили новую присягу с теми же обязательствами. Дети их снова клянутся соблюдать к королю отношения отцов. По мере развития наследственной и обязательной военной службы она делается из личной вещественной и переносится на землю. Владение землей необходимо влечет за собой военную службу. Теперь даже простые воины за личную службу получают небольшие участки.

Таким образом, бенефициальная система переходит в дарственную. Так как «дарить» на древненемецком языке leihen, а дар Lehn, то сама система называется ленной. Но она в то же время и присяжная. «Владение» на древненемецком od, а «верность» — fе; присяга на владение feod; потому система эта называется также феодальной, а сами владельцы — феодалами.

Наряду с этим продолжают существовать аллоды, но ненадолго — они дробятся, переходят из рук в руки; феоды же неотчуждаемы и наследственны. По самому качеству такой род владения был привлекательнее и должен преобладать, за ним будущее.

Господство ленной, или феодальной, системы. Когда дружинникам позволялось передавать в наследство свои бенефиции детям, под условием присяги королю, то бенефиция переименовывалась в лен, или феод. Мы уже не будем иметь более дела с бенефициями, хотя этот термин еще встретится. Но аллоды, т. е. жеребьевые участки, продолжали существовать в подавляющем большинстве. Рождался вопрос — какая форма владения одолеет: прежняя аллодиальная или новая ленная. Старые аллоды были родовой и неотъемлемой собственностью; они были делимы; их можно было продавать и отчуждать. Зато новые лены, по самой своей природе, по характеру лежавших на них личных обязанностей, не могли быть делимы и отчуждаемы. Мы увидим, что именно в силу этого последнего выгодного для владельцев обстоятельства ленный строй постепенно восторжествовал над аллодиальным.

В ленном владении можно видеть существенно важную сторону. Известно, что король в своих долинах пользовался не только собственной землей и ее доходами, не только местными жителями, так называемыми трибутариями, не только людьми, на ней поселенными, но и другими разнообразными статьями доходов. Например, он мог даровать своим дружинникам известную часть налога с предоставляемого участка; он мог предоставить все налоги или подати с участка; наконец, он мог дать дружинникам только, например, право суда. Если бы у короля для раздачи дружинникам не хватило земли, то никто не препятствовал ему поступать таким образом, т. е. отдавать в лен какие-нибудь другие доходы. Таким образом возникло понятие о возможности смешения права и государственного и частного, т. е. хозяйства государственного с хозяйством частным, ленным. В этом обстоятельстве особенность всей средневековой истории. Она долго не могла отличать личное хозяйство от хозяйства государственного. Король, а за ним всякий крупный феодал никак не мог разделить эти две области.

Частное лицо могло получить в дар от короля, с обязательством одной лишь присяги, известную функцию государственной власти и эксплуатировать ее доходным образом. Причина в том, что, когда король получал домены, по завоевании известной провинции, он не мог удержаться от соблазна постепенно объявить своим доходом, своей личной собственностью все, некогда принадлежавшее римской государственной казне. Имея право раздавать в награду части своих доменов, он считал себя вправе посягнуть и на общественное, государственное достояние, ибо в пределах государства он был неограниченным властителем. Только германцы, его соплеменники, не признавали этой неограниченной власти. Вот тогда-то, т. е. приобретя опыт управления римским населением, поняв по-своему римское государственное право, германские кунинги сочли своей частной собственностью и все государственные права: судебную власть, законодательство, подати и вообще все права верховной власти. Кунинг видел в них свои имущественные права, а если это было так, то кто ему мешал отчуждать, уступать другим и даже продавать эти права, подобно земле. Так происходило потому, что в одном городе было несколько господ, из которых один пользовался своими долями налогов, другой сбором с дорог (viaticum), с мостов (pontaticum), с ворот (portaticum); а третий, например, пользовался правом суда, статьей доходной, потому что суд был сопряжен с вирой, с уплатой части ее как денежной пени (fredium).

Но каким образом раздробились до крайности средневековые лены, как они рассыпались на мелочные права? Это объясняется следующим обстоятельством. По примеру короля большие поземельные владельцы стали также выделять из своих земель участки, раздавая их в виде ленов свободным людям, добровольно поступавшим к ним на службу. Служить знатному человеку тогда не считалось унизительным. Даже несвободная прислуга помещика, т. е. дворня, считала свое занятие благородным и гордилась перед крепостными. Те же из дворовых, которые составляли военную силу владельца, постепенно вышли из несвободного классу и получили право на поземельное владение. Сверх того многие бывшие аллодиальные владельцы, обеднев или лишившись своих аллодиальных участков, доставшихся их предкам еще при завоевании, теперь поступали на службу к богатым феодалам. Последние раздавали им свои участки на тех же условиях, как и сами получали от короля, т. е. под обязательством личной военной службы; эти подначальные владения также становились наследственными. Если лен переходил в другие руки, то новый владелец удерживал при себе всех ленников прежнего владельца. У бенефициалов, т. е. владеющих бенефициями, появлялись, таким образом, как бы подбенефициалы. Эта передача в третьи руки (король, ленник, ленник ленника) называлась inféodât io. Все эти ленники через своих непосредственных сеньоров служили в сущности королю, ибо если король нуждался в войске, то он взывал к прямым ленникам, а те к своим и т. д.

Но быть ближе к королю, служить непосредственно ему было выгодно и доходно. Потому одновременно мы замечаем следующее явление. Аллодиальные владельцы, видя большие преимущества феодалов, видя их участие в военных делах и добыче, переименовывали свои аллоды в феоды. Для этого стоило только явиться к королю, принести ему присягу, исполнить какой-нибудь формальный обряд, занестись в список ленников, и дело кончалось. Этим способом ленники выгадывали очень много: они избавлялись от насилия, от разбоя других феодалов, ибо совершить насилие над ними, оскорбить, отнять у них собственность значило бы оскорбить самого короля.

Но следующие поколения не прибегали и к этому обряду. Незаметно, как бы сами собой, аллоды перешли в лены; их просто привыкли считать таковыми. Таким образом, свободная, независимая, аллодиальная собственность сама собой принимала характер зависимой, условной, собственности. Король не хотел иметь дела ни с кем иным, как только с ленниками. Потому аллодиальные владения, владельцы которых не принимали присяги королю, невольно обращались в ленные.

Коммендации. Этому содействовало движение сверху. Но была еще одна причина, коренившаяся в самом свойстве имущественных отношений того времени. Шло параллельное движение снизу, как бы вторившее первому. Это движение возникало вследствие обычая так называемой «коммендации». Надо остановиться на этом явлении. Мы упоминали когда-то о мундиуме. Это слово в нынешнем немецком языке звучит в Vormund — опекун. Под этим словом с V в. понималось право и обязанность главы семейства защищать и охранять всех его членов и ходатайствовать за них перед судом. В мундиуме, таким образом, понятие о праве соединилось с понятием об обязанности. Этот семейный обычай перешел на отношение владельца к его подначальным, т. е. к лицам, живущим на его земле, к его слугам. Всякий, обладавший правом мундиума, пользовался следующими выгодами: 1) за опекаемое лицо он получал от суда денежную виру за убийство, за увечье или оскорбление кого-либо из лиц, состоящих под его опекой; 2) он получал известную сумму, pretium, в случае выхода замуж девицы, состоящей под его опекой; 3) он пользовался имуществом опекаемых им малолетних лиц; 4) он наследовал имущество лиц, находившихся под его мундиумом, если у них не было прямых наследников. Короче, немецкий мундиум — это римский патронат.

В смутные времена общегерманского периода, во время переселения, в эпоху личного произвола и беспрерывной борьбы элементов, мундиум должен был получить сильное развитие, потому что, при недостатке других гарантий, он хотя бы сколько-нибудь удовлетворял естественным стремлениям каждого общества к порядку, к внутренней безопасности и законному быту.

Свободные, а тем более несвободные, нуждавшиеся в защите своей личности и имущества, люди слабые, естественно, избирали себе могущественного покровителя и поступали под его опеку или покровительство. Этот обычай добровольно отдавать себя под сильную руку называется commendatio или recommendatio. Потому commendare se in mundium alicujus, commendare se alicui — это значит по сущности идти в опеку, идти под покровительство. И большая часть свободных, но малосостоятельных и бедных с удовольствием шла под такое патронатство. Заметим, что это пожертвование своей личностью вовсе не уничтожало личной свободы, а только несколько сдерживало ее в общегосударственных вопросах. Коммендация влекла за собой повиновение, известную услугу и обязанность со стороны опекаемых и непременно присягу, обещание верности, — promissio fidelitatis. Так как самым сильным лицом в германском обществе был король, то понятно, что наибольшее число лиц находились под опекой короля. Сюда принадлежали все вдовы, старики, малолетние, иностранцы. Все эти лица пользовались некоторыми преимуществами и предпочтением в судебном отношении. В случае обиды и за всякое против них совершенное преступление часть денежной пени (ftedium) поступала в казну короля. Так как быть поблизости короля, состоять под его опекой считалось очень лестным, то даже сильные люди прибегали к коммендации, становились под руку короля (in manu regis); такие люди назывались fideles и antrustiones. Таким образом, выражение in mundeburdio regis (находиться под опекой короля) заменяется в сущности выражением in truste dominica — «быть под господской властью». Слова: antrustio, trustis происходят от древнеготского Traust, Treue — «верность» или от Trust, Trosz — «свита».

Вассалы. Впоследствии, с X в., вместо commendatio стало употребляться всем известное слово vassaticum, а вместо antrustiones стали говорить vassi, или вассалы. Вассалами стали называться те лица, которые приносили присягу на верность непосредственно перед королем, вследствие чего находились под его особым покровительством. Взамен этого вассалы обязуются к разного рода услугам. Таким образом, вассалитет коренится в mundium. Правовым понятием, предшествовавшим вассалитету, было старинное представление опеки. Смысл того, другого и третьего выражений, которые употреблялись в разное время, один и тот же. Вассалом короля посредством коммендации мог быть всякий, не только знатный и свободный, даже litus (низший из германцев, из народа, Leute), tributarius (т. е. плативший подати, крестьянин). Тем чаще сами вассалы, majores homines, имели вокруг себя подначальных вассалов (minores termines) из лиц несвободного состояния.

Таким образом, система отношений расширяется, подобно тому как экономические отношения вследствие влияния новых имущественных законов улучшаются. Теперь закон гарантирует права даже тех лиц, которые прежде были несвободны. Именно тогда тысячи аллодиальных участков обратились в феодальные, и одной из существенных причин этого движения, шедшего изнутри, было желание стать в вассальные отношения к сеньору, ибо это было выгодно, так как давало много гарантий. Таким образом, появляются феоды, не только данные самим королем, но feodae oblatae, т. е. поднесенные королю помимо его непосредственной инициативы.

Так выработались вассальные и феодальные отношения в Западной Европе. Мы заметили, что положение вассалов давало много выгод и много гарантий. Но какие же были это выгоды и гарантии? Довольно вспомнить то, что жизнь королевского антрустиона по вире ценилась в три раза дороже, чем жизнь свободного франка. Это преимущество в полной мере распространилось на вассалов. Но еще важнее было то, что король назначал всех должностных лиц исключительно из своих вассалов еще со времен Карла Великого. Следует отметить, что вассалитет в некоторой степени отличался от ленной системы в первое время развития социальных форм.

Отношения вассалов с сюзеренами. Вначале и коммендации и вассатикум обуславливались чисто личными отношениями. Тогда вассальные отношения еще не соединялись с условием непременного обладания землей. Но впоследствии коммендации распространились и на землю. Если аллодиальный владелец, доселе свободный, хотел служить государству, он должен был, поступая под покровительство короля и делаясь его личным вассалом, отдать королю под присягой свою землю. Король, ударив его мечом по плечу, тотчас этим самым обрядом отдавал ему обратно поднесенную землю в пожизненное владение целиком, уверенный в том, что новый вассал будет исполнять верой и правдой свои обязанности. Понятно, что очень многие обращались вместо короля с предложением своей земли к знатным владельцам, ибо и в их руках было много земли и они также могли защитить своего вассала от разбоя и насилия. Необходимым последствием сильного распространения коммендаций и вассальных отношений было постепенное уменьшение числа независимых людей и самостоятельных собственников. К Х в. такие люди совершенно исчезают. Вассальные отношения крепкими тисками охватывали все общество, и мы вместо самостоятельных лиц видим уже ряд высших и низших зависимых состояний. Параллельно с этим исчезает и свободная поземельная собственность. Да и помимо того крупная ленная, вассальная собственность должна была вытеснить мелкие, постепенно дробившиеся аллодиальные участки. То, что мелкие собственники не выдерживают конкуренции — весьма обычное явление. Тем естественнее это было тогда, когда понятие о праве только еще складывалось, когда редко можно было найти крепкую гарантию, когда насилие было общим правилом.

Но бывали такие случаи, когда к королю или сеньору являлись мелкопоместные владельцы и отдавали ему свою землю; очень часто выходило, что ни король, ни даже феодал не принимали их на вассальных условиях. Ничтожность услуг мелкого владельца не стоила той ответственности, какую должен был взять на себя сеньор. Тогда с мелкого владельца требовали нечто большее, подвергая его денежному оброку, или цензу. Так, помимо вассальных возникали и другие отношения. Эти люди, ничтожная собственность которых была игнорируема, назывались цензуалами[50]. Цензуалы рады были сохранить только личную свободу, ибо иначе сама их личность была бы поглощена крупными феодалами, разбойниками. Цензуалы немногим отличались от несвободных оброчников, над которыми господин имел неограниченную власть. Этот класс в свою очередь пополнялся теми, кто, не имея поземельной собственности или лишившись ее, охотно селился на землях больших владельцев, обязываясь платить оброк деньгами или натурой. Так аллоды постепенно заменились ленами и цензуалами во всех провинциях, покоренных варварами. Из всех провинций Римской империи, на которых поселились германцы, внося свои новые формы и идеи, только в Южной Галлии сохранились аллодиальные мелкие собственники, до окончания Альбигойских войн идо покорения Лангедока французами, т. е. до второй половины XIII в. Это происходило потому, что в южной Галлии действовало римское право и преобладали галло-римские понятия, а германское влияние было ничтожно. Во всех остальных германских государствах образовались крупные владения сеньоров, состоявшие, следовательно, из бенефиций самого сеньора, из феодов его подвассалов, из участков цензуалов, трибутариев и рабов (mansi ingenuiles, mansi Utiles, mansi serviles). Все, жившие в пределах территории, считались людьми сеньора: одни — вассалами, другие оброчниками, третьи были его рабами; два последних класса слились впоследствии в крепостных. В своих владениях эти крупные территориальные владельцы имели право верховной власти, предоставленной ему королем. Круг деятельности сеньора был, таким образом, довольно обширен. Сам сеньор был обыкновенно королевским вассалом, но, как очень редкое исключение, встречались и самостоятельные аллодиальные владельцы, которые не хотели признать новых отношений и не шли на поклон к королю. Это были непременно славнейшие, богатейшие владельцы, которые не имели причины бояться королей. Так как королевские вассалы имели непосредственное сношение со своими людьми и только они могли выставлять военную силу, то, естественно, что они часто поднимали ее и пользовались ею для своих целей и в собственных интересах, часто даже против короля. Во всяком случае все сношения короля с массой народа были заграждены стеной сеньоров. Делая постановления касательно всего государства, предпринимая общие меры, король должен был прежде всего обращаться к сеньорам; только при их посредстве, при их содействии эти общие меры могли приводиться в исполнение. Элементы прежнего народного ополчения перешли этим долгим путем в частные руки, в зависимость от сеньоров.

Общий ход развития увлекал в будущем и королевскую власть в сферу вассальных отношений. С королем будут сноситься только непосредственные вассалы. Он, понятно, старался приобрести их как можно более и для личных, и для государственных целей. Вне вассального союза король не будет иметь никакого значения и силы. Все его значение опирается на его непосредственные домены, но главным образом на количество подчинившихся ему вассалов. Теперь он не имеет возможности препятствовать наследственности феодов. Вместе с этим прежнее государство, основанное на подданничестве, переходите государство вассальное, в союз формаций, соединенных между собою иерархией высших и низших степеней. Таким образом, по существу монархическая власть падает. Карлу Великому удалось на короткое время воскресить ее в полном блеске и создать ту обширную империю, которая напоминала Римскую. Но этот блеск продолжался недолго. После его смерти империя вновь разделилась на части. Самый принцип феодализма находился в противоречии с крепким и слишком обширным государством. Он подрывал достоинство и самостоятельность неограниченной власти.

2. Обычное право древних германцев

Политические формы порождаются внешними обстоятельствами, теми или иными историческими событиями. Только право народа, его законы создаются им самим. Даже законодательство, данное извне, прививалось только тогда, когда народ был подготовлен к нему своим предшествующим развитием. Потому без знания права нет знания истории. Само развитие исторической науки подтверждает это положение. История стала на прочных основах только тогда, когда ввела в свой состав правовую область, как существенное проявление народных инстинктов, народных настроений, народных желаний.

Эта правовая сторона особенно важна при изучении средних веков. Пертци Вайтцв Германии, Герард (Жерар) во Франции (в своей «Lа Polyptique d’Irmenon») составили себе славу, работая над юридическими средневековыми памятниками. Они-то и пролили особенно много нового света на средневековую историю.

Когда говорят о положительном праве, то подразумевают его форму, его содержание, т. е. памятник и самый смысл. Сперва, конечно, появляется право, которое уже впоследствии облекается в форму юридического памятника; эти памятники варварского периода называются Leges Barbarorum. Они прежде не имели письменных редакций. В лесах Германии, когда не было письменности, не было литературных стремлений, существовало право обычное, переходившее от отца к сыну. Только после более или менее прочного утверждения своего владычества в провинциях Западной Римской империи варвары составили себе первые письменные кодексы, большей частью на латинском языке.

Следует отличать право обычное от права письменного. Германское право всегда оставалось обычным правом по своему содержанию, потому что оно шло из народа, было его созданием; постепенно приноравливаясь к народным потребностям, оно прислушивалось к народному голосу. Римское же право, составленное по старым римским традициям, было письменным, законченным и неподвижным по своему характеру. Иногда оба законодательства уживались вместе. Так было в Галлии. Северная часть нынешней Франции до Луары называлась в средние века pays du droit des coutumes, т. e. страной обычного права, а другая — pays du droit écrit, страной письменного права; в одной всегда господствовало право германское, а в другой, южной, римское. Основой германского права были варварские законы; они имели много кодексов. Не только каждый народ имел свои законодательства, но даже в одном народе были разные правовые представления. Тогда можно было видеть беседующими пять человек, из которых каждый жил по своим законам и судился по-своему. Это варварское право было сначала не местным, но личным. Такой личный характер законов не мешал, разумеется, до некоторой степени, и выработке в них известных особенностей.

Leges barbarorum и кодексы бургундский и вестготский. Со временем, с переходом Германии в Империю, образовались письменные кодексы. Замечательнейшие из них: Бургундский (в королевстве Бургундском, в Юго-Восточной Галлии), Вестготский (в Южной Галлии), Рипуарский (в Северо-Восточной Галлии) и Салический (в Северной Галлии). Затем следуют менее важные кодексы позднейшей редакции: Саксонский, Алеманнский и Лангобардский. Мы остановимся на первых четырех кодексах.

Бургундский законник дошел до нас в редакции Гундобольда, бургундского короля, жившего в начале VI в. Эта редакция называется «lex Gumbata, lex Gundobalda, loi Gombette»[51].

Вестготский законник появился несколько позже, в середине VII в. Этот кодекс оказал непосредственное влияние на Испанию, куда вестготы удалились, изгнанные из Галлии. Там этот кодекс вводился почти насильственно. В вестготском кодексе две части: первая часть, почти совершенно заимствованная из римских законов, введена вестготами при Аларихе II; эта часть, конечно, стройная, ясная, как все бывшее плодом работы или хотя бы сотрудничества римских юристов. Во второй, чисто германской части видна сбивчивость, запутанность, потому что редакторы не могли подобрать подходящих терминов для тевтонских юридических представлений. Первая часть этого кодекса была составлена пожеланию Алариха в 505 г. для многочисленных галло-римских подданных. Она носит следующие названия: lex Romana Visigothorum, breviarium Alaricianum, breviarum Aniani по имени государственного канцлера Анния, который подписал каждый экземпляр сборника. Когда Аларих ввел этот кодекс, то, разумеется, он должен был уничтожить кодекс Феодосия, оказавшийся тогда уже излишним. Все германские кунинги впоследствии пользовались кодексом Алариха при составлении свода законов и, таким образом, невольно соединили свое национальное германское право с правом побежденных.

Салическая правда. Третий сборник, весьма важный, дало Салическое законодательство[52]. Относительно самого сборника одни думали, что он был написан первоначально на латинском языке; другие же доказывали, что оригинал на древненемецком. Первое мнение теперь стало общепринятым. Действительно, мы не знаем письменных памятников у германцев раньше распространения между ними христианства, а рунами законы никогда и нигде не писались. Что касается рукописных вариантов, то это объясняется записыванием перевода поддиктовку германцев, когда, естественно, трудно было составителю быстро подобрать подходящий термин. Первая редакция Салического сборника принадлежит Хлодвигу, но шестьдесят пять глав относятся к арианскому периоду его правления, ибо они составлены до 490 г., а двенадцать следующих — к католическому. Первоначальная редакция Салического сборника была сделана в областях Фландрии и Брабанта.

Сборник рипуарских франков был составлен позднее Салического сборника; он сделан в Австразии Теодорихом, сыном Хлодвига. Затем Хильдеберт и Хлотарь уничтожили и в этом сборнике остатки язычества, а Дагоберт I в середине VII в. дал окончательную редакцию. Эта редакция единственная, и у нее нет вариантов. Рипуарские франки крепко держались своих законов. Когда они решились признать Хлодвига своим королем, то включили условие, чтобы он оставил им их правовые особенности. Мы увидим, впрочем, что много общего в законодательствах у франков салических и рипуарских. Говоря о законах франков, нельзя не упомянуть еще об одном юридическом памятнике, открытом в последнее время[53].

Формулы Маркульфа. Это законодательный сборник племени хамавов, живших на правом берегу нижнего Рейна. Этот сборник, уже позднейший, составлен в начале IX в. при Карле Великом. Затем, уже гораздо позже, в VIII и IX столетиях явились сборники: Фризский, Саксонский, Алеманнский и Лангобардский. Все они не представляют особенного интереса с внешней стороны. При обзоре внешней стороны памятников нужно упомянуть о так называемых формулах Маркульфа. Под словом «формула» имеется в виду внешняя, бумажная сторона делопроизводства. Формулы — это образцы деловых бумаг; это законодательство в его действии. Для нас эти формулы важны не с внешней стороны, а собственно тем, что в них можно встретить и то, что пропущено законниками. Монах Маркульф, по происхождению франк, хорошо знавший древние обычаи, по просьбе парижского епископа Ландерика, составил в 660 г. сборник формул для разных бумаг. Он разделил его на две части, исходя из того, где производится дело, в королевском ли дворце, перед королем или перед графом и его асессорами. Первый отдел занимают chartae regales, второй — chartae pagenses. Теперь, кроме Маркульфовой, открыто много формул, в библиотеках: Венской, Парижской и др., относящихся к этому же времени и также объясняющих германское законодательство. Не стоит и говорить, что все это написано по-латыни, потому что германской письменности тогда еще не существовало.

Содержание древнегерманского права. Теперь обратимся к содержанию древнего варварского законодательства. Остановимся прежде всего на праве семейном.

Германская семья опиралась на имущественную связь мужа и жены. Взамен приданого, которое приносила жена своему мужу, она, в свою очередь, требовала от будущего мужа Morgengabe, т. е. утреннего дара, который часто равнялся ее приданому. При этих основах семья должна была держаться крепко, потому что, в случае развода, одна сторона непременно лишалась не только своего дара, но и своей собственности. Как у всех древних народов, так и у германцев, брак носил первое время характер насильственный. Сперва практиковалось похищение, затем покупка жен; обряд этой покупки долго сохранялся как напоминание прежнего обычая во многих германских кодексах. В Салическом кодексе плата за жену назначалась в один солид; то же встречаем в Бургундском кодексе. Вдова стоила в три раза дороже. Это показывает, что браки со вдовами были реже, а в первое время даже наказывались, ибо по основам германского права всякая жена могла вступать только в один брак, так как она имеет «одно тело и одну душу». Подобную же теорию брака мы встречаем у славянских народов. И в первое время, и в позднейшее германское законодательство хочет скрепить узы брака, который оно ставило весьма высоко, возбраняя разводы без уважительных причин. Муж мог остудить свою жену в трех случаях: за измену, колдовство и поругание могилы; иначе брак не расторгался. Но бывали случаи, как видно из самого законодательства, что муж бросал жену и без этих причин, без явного доказательства ее неверности и преступлений. В таком случае он должен был отдать ей все свое имущество, а впоследствии ограничивался только тем, что отдавал ей лишь Morgengabe, ее утренний дар; затем он мог опять жениться. Но жена, бросившая своего мужа и тем задевшая его честь, наказывалась очень жестоко; ее живую топили в грязи.

Вира. Все наказания, которые обозначены очень обстоятельно в варварских кодексах, сводятся непосредственно к денежной пене. Эта пеня не так тяжела за обиды, но тяжела за убийства. Во всех Leges barbarorum не только свободные люди оценивались различно, смотря по происхождению, но даже несвободные имели разную цену, смотря по их способностям. Особенно эта разница проводится в Бургундском кодексе; например, за смерть простого, неученого раба владелец получал тридцать солидов; но если его раб был приучен к золотых дел мастерству, то владелец требовал за убийство его сто пятьдесят солидов. В вестготском сборнике мы не находим древнейших германских представлений, потому что этот сборник переведен с памятников римского законодательства. Национальное германское представление уцелело в вестготском сборнике только во взглядах на семью. Похищение женщины и связь с ней влекли за собою рабство похитителя и двести ударов кнутом. Только уступка половины состояния похитителя избавляла от постыдного наказания, и то в том случае, если он не успел опозорить похищенную женщину. Если похищенная выразит желание выйти замуж за похитителя, то оба они наказывались смертью. Похитителя всякий мог убить безнаказанно. Также строги были законы против насилия и разврата. Жених или муж обольщенной могли безнаказанно убить соблазнителя; родственники оскорбленной имели право обратить его в своего раба.

Во всей относительной чистоте германское право сохранилось в салическом кодексе, т. е. в кодексе Северо-Восточной Галлии. Разводу франков вообще не допускался ни в каком случае; жена по евангельскому закону, гласит кодекс, может иметь только одного мужа, ибо она имеет только одно тело и одну душу. У салических франков сохранилось упоминание о покупке жен в виде обряда. Женщина покупалась у отца за один золотой, а цена вдовы была в три раза выше обыкновенной. Ввиду значения семьи или рода всякая обида, нанесенная отдельному липу, оплачивалась всем родом. Отсюда происходит наследственная родовая месть. Не только нисходящее потомство, но и боковые линии принимали участие во всем, что касалось чести каждого из членов рода.

Плата за преступление называлась Wehrgeld, в латинском переводе — compositio. Compositio было старым обычаем в Германии; о нем упоминает еще Тацит. Но виру нельзя смешивать с денежным штрафом. Последний есть наказание, налагаемое государством; первая же не что иное, как сделка между обидчиком и родом, к которому обиженный принадлежал. В этой сделке государство не участвует, оно старается только о ее осуществлении. Вира делилась обыкновенно на две неравные части, носящие соответствующие названия. Большая часть шла обиженному и называлась faida; меньшая называлась fredum и принадлежала фиску, правительству, содействовавшему миру и гарантировавшему его. Но если оскорбленный не желал получить денежного вознаграждения, он мог требовать личного удовлетворения вместо денег. Когда преступление совершалось, то обиженный или его семья требовали обидчика к суду; если он не являлся, то подвергался изгнанию. Правом мести пользовались лишь свободные; за несвободных мстил, т. е. получал деньги, их господин. Сами они не могли требовать ни мести, ни штрафа. Нередко неимущего присуждали не к изгнанию, не к телесному наказанию, а к большому штрафу; тогда, не имея возможности заплатить штраф, он должен был совершить позорный обряд. Его четыре раза водили на базар в толпу народа, и если не являлся покупатель, то его убивали. Так как весь род получал виру, то и уплата этой виры возлагалась на целый род. На этом основании гражданское законодательство уменьшало для каждого свободу распоряжаться своим имуществом. Отец семейства не мог распоряжаться своей землей, отчуждать ее без согласия своих детей и родственников. Желающий выйти из рода, отказаться от него, имел для этого полную возможность. Для этого следовало лично заявить на собрании о таком желании, сломать четыре прута над головой, бросить куски и объявить об отречении и от всех прав и обязательств, соединявшихся с родом.

Цена за одно и то же преступление у германских народов была разной. Она зависела: 1) от племени, к которому принадлежал обиженный; 2) от его положения в обществе; 3) от времени и отчасти места, где совершено преступление и 4) от пола и возраста обиженного. Так, например, римлянин ценился вдвое дешевле франка; несвободный — вдвое дешевле свободного, а раб — втрое дешевле римлянина. Самой высокой была плата за убийство беременной женщины, потому что здесь государство теряло будущего гражданина или гражданку, а именно вира в семьсот золотых солидов; затем за убийство антрустиона, притом если последний принадлежал в франкскому племени, платилось шестьсот солидов, если же к римскому — только триста. Убийство свободного франка оценивалось в двести солидов; убийство свободного галло-римлянина, а также лита — сто солидов. За убийство раба была установлена разная цена, смотря по ремеслу или занятию убитого, от тридцати пяти до семидесяти пяти солидов.

Весьма точно и систематично были установлены цены за оскорбление или увечье женщины. Так, за простое пожатие пальца или кисти руки свободной женщины положено пятнадцать солидов; за пожатие той же руки несколько выше, около локтя — тридцать пять солидов; за прикосновение к телу женщины — сорок пять солидов; за оскорбление словом более ста солидов; за похищение, сопряженное с насилием, двести солидов или двести ударов кнута; за удар, нанесенный беременной женщине в живот, шестьсот солидов.

Вероятно, войны с Римом невыгодно отозвались на нравственности германцев и они потеряли чувство прежнего уважения к женщине, если потребовались особые наказания.

3. Арабы и Мухаммед

Историческая роль мусульманства. В то время, как Западная Римская империя перестала существовать даже по имени, когда в ее провинциях крепко утвердились новые народы, когда греческая императорская власть слабо боролась с лангобардами в Италии, когда над Меровингами нависла новая сила в лице их мэров, или майордомов, когда из глубины Германии выходят последние независимые дружины, когда восточные императоры умирают один за другим, не оставляя после себя ничего, кроме новых раздоров и партий, кроме трупов убитых и изуродованных предшественников, одним словом, когда весь западный исторический мир был видимо и до крайности разъединен, — тогда, в первой половине VII в., на отдаленном Востоке зародилась новая объединяющая религиозная и политическая сила.

То было мусульманство.

Из приведенного сопоставления можно сделать вывод, что новая религия возникла в самое тяжелое для Европы время и потому предрекала великую опасность для христианства, которое приобрело в ней могучего соперника. Эта сила, осуществившая великие завоевания, была особенно могуча потому, что была идеальна в своей основе. Во всяком случае, мусульманство обратило к себе сотни миллионов людей, которые, без этого, приняли бы христианство. Мусульманство само в себе несло живучесть; иначе оно не могло бы сохранить по настоящее время вековую прочность и делать новые завоевания среди христианства даже в более позднее время.

Но эта сила, тем не менее, не могла быть исторически-творческой: мусульманство было удовлетворительно как религия, но, однажды допустив насилие над иноверными, оно лишило себя возможности развития, и потому в истории человечества получило только отрицательное значение. Хотя мусульманство и теперь исповедуют многие десятки миллионов, но его история закончилась в первые века его существования и само по себе оно не дало жизненной идеи. Профессор Дальман, говоря об историческом значении мусульманства, определил его историю с отрицательной стороны. Как бы то ни было, но мусульманство запечатлело себя в истории, потому что влияло на ход исторической жизни Европы, вызывая ее на борьбу с собою. Следовательно, само по себе оно не вызывало движения, а лишь прилагалось так или иначе в истории христианства, относительно которого историческая заслуга мусульманства состояла в том, что оно способствовало более или менее объединению христианского мира.

Но были годы, когда мусульманство как бы порывалось к самодеятельной жизни, когда оно выработало своеобразную цивилизацию и делило ее с Европой, когда оно хотело примкнуть к классической традиции, завещанной Грецией, — но уже это одно ясно показывает, что в самом себе мусульманский просветительный дух не заключал движения и саморазвития, что для выполнения исторической цели он должен был заключить союз и исходить из чуждых ему языческих античных начал.

Всем известно, что мусульманство вышло из Аравии, этой страны «Востока» по Библии. Корень географического наименования этой обширной, безлесной и бесплодной пустыни надо искать в древнееврейском слове, которое знали Псалмопевец и пророки[54] и которое значит пустыня, степь, сухая земля[55]. Местные жители называют Аравию «Белед-эль-Араб» — страной арабов; персы и турки именуют ее Арабистаном. Название «араб» издавна применялось к номадам, кочевавшим в северной части полуострова между Палестиной и Красным морем и прибывшим с Юга. В климатических и топографических условиях и в прежней религии этой страны следует искать причины, обусловившие силу и характер новой религии.

Природа Аравии. Природа Аравии заранее должна была определить первые религиозные воззрения ее обитателей. Издревле, еще «во времена неведения», как говорит арабский летописец, в Аравии, под влиянием местных климатических условий, создалась духовная вера сабеизма, звездопочитания. Обряды этой веры проявлялись в поклонении светилам и звездам. На безоблачном и прозрачно-голубом небе Аравии особенно ярко светят звезды; они невольно притягивают в себе человека, который в объятиях этой знойной природы чувствует себя ее невольной жертвой.

На Аравийском полуострове природа сильно отличается в разных местах. Прибрежная полоса Красного моря считалась и может считаться раем земным; — это страна фимиама и благовония, счастливая Аравия. Здесь роскошная растительность; здесь сахарный тростник, кофейное дерево, финики, бананы, померанцы, виноградные лозы, индейские смоквы красуются рядом с пальмами всевозможных оттенков. Но далее на востоке, внутри полуострова, картина меняется; это бесплодная каменистая степь, где население со своими табунами коней жмется по оазисам, где с трудом пробираются караваны. Здесь, точно из горнила, вырывается горячее дыхание самума и движущиеся песчаные столбы касаются чуть не до облаков своими верхушками. Блестящее поэтическое воображение арабов соединило с этими песчаными столбами представление о гении пустыни, об ангелах смерти, которые сметают все с лица земли. В пустынной части Аравии температура очень различна: ночью бывает страшный холод, а дневной жар часто доходит до 40°. В счастливой Аравии климат умеренный; здесь правильное орошение, тогда как в Аравии каменистой рек нет, потому что дожди идут редко и засухи преобладают почти три четверти года. Кочующее население бесплодной Аравии издревле было разъединено этой страшной степью. Каждый род ютился около родового вождя; родовая жизнь породила родовую месть. Взор нигде не мог остановиться на этой несчастной стране, лишенной прочных поселений, но звездам, которые светились на ее небосклоне, усердно и горячо молились немногочисленные ее кочевники, питавшиеся верблюжьим молоком.

Сабеизм. Чтобы понять происхождение и характер мусульманства, нужно знать тот культ сабеизма, из которого вышло мусульманство и к которому оно не раз возвращалось. Слово сабеизм происходит от еврейского «Саба», т. е. звезды, так как эта вера приписывает звездам доброе и злое влияние на судьбу человека. Говорят, что первыми стали исповедовать сабеизм ассирийские пастухи; во всяком случае эта религия древнее египетской. Может быть, Тэйлор прав, говоря, что звездам служили еще до потопа. Сам Авраам знал эту веру; она была принята его потомками, детьми Израиля, но была возбранена в скрижалях завета, данных Моисею среди громов и молний Синайской горы. Сначала эта религия была чиста и идеальна; она проповедовала веру в единого Бога, учение о наградах и наказаниях в будущем мире и необходимость вести жизнь добродетельную и святую, чтобы достигнуть вечного блаженства. Уважение сабеян к Верховному Существу было так глубоко, что они никогда не произносили его имени и дерзали приблизиться к нему лишь через посредство духов и ангелов. Они предполагали, что духи эти обитают на небесных телах и оживляют их наподобие того, как душа оживляет человеческое тело, в котором она пребывает. Духи поставлены в своей определенной сфере, чтобы надзирать за миром и управлять им, служа Всевышнему. Следовательно, сперва поклонники звезд обращались к ходатаям их, а потом перенесли всю божественную силу на них самих.

Таким образом, мало-помалу сабейская религия потеряла свою первоначальную простоту и стала затемняться идолопоклонством. Сабеяне начали поклоняться звездам, как настоящим богам. Признавая прежде на них обиталище ангелов и не имея понятия о том, что ja кое Верховное Существо, они с ангелов перенесли поклонение на сами звезды. Мало того, в священных пальмовых рощах они ставили изваянные изображения, посвященные небесным светилам, и затем стали сооружать храмы в честь этих светил. У арабов сабеизм смешался с диким суеверием и упал, более, чем у кого-нибудь, до грубого идолопоклонства. Потребовались кровавые жертвы, для чего преимущественно избирали новорожденных девочек, которых сжигали живьем, так как женщины считались бесполезными и отягощающими в этой бродячей и кочевой жизни, исполненной всяких лишений.

Но первоначальная религия Аравийского полуострова не ограничилась одним сабеизмом: рядом с сабейской верой здесь впоследствии приютилась религия магов из Персии. Это было поклонение огню. Источник той и другой религии, сабеизма и зороастризма, был одним и тем же. Все исходило из поклонения и обожания светящей силы. В первой своей форме и зороастризм был чистой, духовной верой. Он признавал единое высшее существо, которое своим творческим словом создало Ормузда и Аримана, две враждебные и вечно борющиеся силы добра и зла. Маги не имели ни храмов, ни жертвенников. Они чтили также Солнце, как источник света и тепла, но воплощением его на земле признавали огонь и потому по ночам постоянно зажигали огни на видных местах, преимущественно на вершинах гор. Зороастр среди этих огнепоклонников впервые ввел в употребление храмы, где священный огонь, будто сошедший с неба, беспрерывно поддерживался жрецами. Затем маги стали преимущественно поклоняться огню, как истинному Богу, и ненавидеть тьму, как обиталище сатаны. В своей фанатической ревности они хватали неверующих и предавали пламени, желая тем умилостивить свое огненное божество.

Таким образом, в начале VI в., в Аравии повсюду господствовало идолопоклонство в форме сабеизма и зороастризма. Только иудеи и христиане принесли с собой в Аравию чисто духовное учение. В Аравии их было немало. Евреи пришли туда после разрушения Иерусалима. Известно, что апостол Павел лично проповедовал в Аравии. Затем многие христианские отшельники поселились на этом полуострове, спасаясь от гонений Византийского правительства и от раздоров, терзавших тогда христианскую церковь; христиане обратили многие кочевья арабов в истинную веру. Таким образом, ранняя история Аравии представляет собой борьбу различных родов и вместе с тем борьбу религий, среди последователей которых преобладает идолопоклонство. Никто не мог покорить арабов, этих сынов пустыни, но разъединенные арабы со своей стороны никому не грозили опасностью.

Характеристика Мухаммеда. Мухаммед, родившийся в апреле 569 г. в городе Мекке, поставил себе целью вернуть арабов к прежнему, неизвращенному поклонению незримому Верховному Существу и затем объединить силой веры свой разрозненный народ. Следовательно, Мухаммед имел идеалы в прошлом. Он хотел очистить древнюю религию предков, но в его духе всегда преобладали скорее религиозные стремления, чем политические. Происходя из знатного рода племени курейшитов, он был крайне беден. Само его рождение, по поэтическим арабским легендам, сопровождалось знамениями и чудесами, как рождение всякого великого пророка и основателя религии. Его мать не испытала болей при родах. Небесный огонь озарил окрестность, и младенец уже возговорил в первые минуты по своем рождении: «Нет Бога, кроме Бога, и я пророк Его». В ту же самую ночь священный огонь Зороастра, который горел тысячи лет, внезапно погас и все идолы в мире упали. Демоны, которые, скрываясь на звездах, оказывают оттуда зловредное влияние на сынов человеческих, были изгнаны чистыми ангелами и, вместе со своим главой Иблисом, или Люцифером, низвержены в море. Само имя, данное младенцу, должно было говорить о его будущем величии. По преданию, не только овцы, завидя его, радостно блеяли, но и сама Луна почтительно поклонилась ему. Оставляя в стороне эти легенды, теперь следует поставить вопрос, насколько Мухаммед был одарен высокими порывами.

Он был поэт по натуре, но тело его было крайне болезненно. Он страдал припадками падучей болезни; он не раз говорил, что боится сойти сума от страшного нервного потрясения, которое им овладевало. Поэтому христианские историки несправедливо называют его обманщиком и лицемером. Все, что он говорил, было не обманом, а искренним убеждением его души, на которое влияло его болезненно нервное настроение. Известно, что в ХIII в. была распространена знаменитая книга, которую справедливо преследовало католическое духовенство главным образом потому, что в_% ней основателям религии приписываются слишком низменные цели. В их числе значился и Мухаммед. Она приобрела известность странным образом среди францисканских монахов. Этот памфлет — «De tribus impostoribus» («О трех обманщиках») появился, вероятно, среди итальянских еретиков[56]; в 1598 г. книга была тайно напечатана неизвестно где; теперь ее осталось не более трех экземпляров. В настоящее время было бы уже странно смотреть на Мухаммеда, сточки зрения памфлетиста. Все его убеждения были искренни, и вся его жизнь подтверждает это.

В новой исторической науке ясно поставлен вопрос о том, что проповедь Мухаммеда обусловливалась его телесной организацией. На Мухаммеда еще с юношеских лет находили минуты высокого экстаза. Причиной этого были порывы его поэтической души, которую не удовлетворяли господствовавшие суеверия, которая возмущалась извращением старой религии. С другой стороны, на его учение влияла суровая аскетическая жизнь, на которую Мухаммед рано обрек себя, сперва по необходимости, а потом по призванию. Он лишился отца еще в младенчестве, а матери на шестом году. Он росу родных, которые плохо заботились о нем. Все его наследственное имущество состояло из пяти верблюдов, нескольких овец и одной рабыни. Ему приходилось наниматься в Мекке городским пастухом. Совершая путешествия в Сирию, он познакомился с христианским отшельником, имя которого в точности неизвестно; его называют то Георгием, то Сергием. Этот отшельник просветил христианским учением ум Мухаммеда. Женитьба на богатой вдове, Хадидже, поправила его средства, но не исцелила от галлюцинаций и иллюзий.

Физиология теперь обстоятельно выясняет причину непроизвольных иллюзий и галлюцинаций; эти доводы, резюмированные, например, Дрэпером, вполне приложимы к Мухаммеду. Когда сила непосредственной чувствительности становится слабее сил образов, уже запечатленных в мозгу, последние начинают преобладать, результатом чего являются всевозможные видения и призраки. Чем больше человек ослабляет свои органы чувств, тем живее бывает галлюцинация, тем глубже иллюзия. Эти образы, как бы сами собой возникающие, называются в физиологии обратным видением, или мозговым зрением. Их несправедливо считают сверхъестественными; это — явления не психические, а результат нервной деятельности; человек не отвечает за них.

Именно такими болезненными иллюзиями страдал Мухаммед. Человека, именовавшего себя посланником неба, посещали сверхъестественные видения; он слышал однажды, как тайный голос назвал его пророком. Это было в минуты самого сурового аскетизма, когда он в пустыне, в палатке, размышлял о незримом высшем существе. Ему в сумерках показалось, что в палатку вошел архангел Гавриил. Жена Хадиджа, бывшая с ним, заметив волнение на его лице, старалась его успокоить, а в сущности сама поселила в нем неотвязную мысль о его божественном призвании. Она первая преклонилась передним, признав себя первой верующей.

Через три года таких адептов было сорок. В числе их были: Али, его зять, только что женившийся на его дочери, Абу-Бекр, Осман, — все будущие халифы.

Все эти адепты признавали единое высшее существо, а Мухаммеда его пророком.

Ислам. Новая вера в сущности сперва стремилась к реставрации сабейской религии. Даже железный камень Каабы, которому издревле поклонялись арабы и который по одним преданиям был принесен Гавриилом, по другим — был найден им самим, по третьим — упал из рая, — даже и этот камень сохранил свое значение. Мухаммед, несмотря на то, что противился всякому вещественному изображению Божества, не лишил этот камень его религиозного значения, потому что с ним были связаны предания об Аврааме и Измаиле, родоначальниках племени. Этот знаменитый камень до сих пор служит предметом поклонения правоверных; он укреплен в южном углу священной мечети в Мекке.

Мухаммеда в первое время жестоко преследовали за его проповедь. Род корейшитов прикрыл его своим влиянием. Но вскоре ему пришлось спасаться от гонителей, когда умер Абу-Талеб, глава рода корейшитов. Даже чудеса не действовали. Мухаммед объявил, что он носился на крылатом коне в Иерусалим, а оттуда к престолу Бога, где лицезрел первых пророков: Авраама, Моисея и Иисуса. Его осмеяли и хотели убить. Он в ночь на 16 июня 622 г. бежал в Медину, где построил первую мечеть, откуда пошло мусульманство.

Решение Мухаммеда пропагандировать свое учение относится к 623 г. н. э. Он не действовал наступательно и десяти лет, но за это время в Аравии совершилось много великих событий. Она радикально изменилась не только в своем религиозном, но и политическом быте. Уже одно это заставляет признать идеальную силу мусульманства.

По всей вероятности, Мухаммед был безграмотен. Арабское предание, записанное у Абул Феды, говорит, что он достиг таланта чтения и письма внезапно, по вдохновению свыше. Во всяком случае, пророк распространял свое учение изустно; только после приближенные записывали его изречения на пальмовых листьях, на коре, на коже, редактируя эти поучения, которые от арабского слова «караа», что значит «читал», получили название Корана (с прибавкою члена «аль», потому Аль-коран значит книга по преимуществу, книга для чтения). Само слово ислам, что значит покорность Богу, происходит от салама, что значит «предался». Христиане отсюда образовали исламизм, арабы же произвели мослим, муслим. Мусульманин будет тот, кто «предался Богу». В двойственном числе это слово образует муслиман, во множественном муслимун; но в европейских языках множественное число из единственного образуется по своим, а не по семитическим лингвистическим формам, и отсюда вместо муслимен, французы говорят — musulmans, русские — мусульмане.

Самому Мухаммеду после бегства пришлось неоднократно упрочивать веру и словом, и мечом. Он усилил свое небольшое братство евреями; тут наблюдаются первые колебания в деятельности пророка, его неустойчивость. Ради привлечения христиан введен продолжительный пост; священным местом избран Иерусалим. Но когда евреи скоро отклонились от новой проповеди, то Мекка заменила место Иерусалима, и вместо христианского поста назначен Рамазан; тридцать дней посвящались посту и чувственному воздержанию, но пост соблюдался только от восхода до заката солнца. Недельным праздником была определена пятница, в отличие от еврейской субботы и христианского воскресенья. Молитва должна была совершаться пять раз в день. По изречению Мухаммеда, молитва ведет людей до половины пути к Богу, пост доводит до его порога, а милостыня и добрые дела ставят прямо перед лицом Бога. Таким образом, добрые дела положены в основу спасения. Всем известно, как широко Мухаммед пользовался Ветхим Заветом и Евангелием. Но дойдя до своего откровения путем аскетизма, он не считал нужным поддерживать ислам умерщвлением плоти. Напротив, он допускает многоженство, рекомендуя до четырех жен, хотя известно, что он сам пользовался своим правом весьма щедро, имея до девяти жен. Коран питает высокое уважение к Христу, как к Пророку, величайшему из посланных до Мухаммеда. Христос был послан по Корану для исправления закона, но всякая мысль о его божественности, тайна его смерти, воплощения, воскресения признается учением нечестивым, а христианское учение о Троице оскорбляющим единство Божие. И то и другое, т. е. тайну воплощения и учение о Троице, Коран считает заблуждением; такое мнение приняли некоторые арабские секты христиан, например несториане. Они также не допускали поклонения святым и не признавали икон. Того же придерживался и Мухаммед, борясь с идолослужением соплеменников, запрещая всякое живописное изображение живых существ. Мухаммед обыкновенно говорил, что ангелы не войдут в тот дом, где есть эти изображения, тот, кто их рисует, обречен на искание души для созданных им изображений. Известно, что это сильно повлияло на искусство мусульман, вызвав у них развитие замечательной архитектуры, но совершенно устранив живопись.

Заповедь Христа о милосердии нашла себе место и в Коране: «Не желай другим того, чего сам не желаешь себе; не будь несправедлив; обращай долг в милостыню; голодного накорми; больного посети; узника освободи, если он заключен невинно». По существу это есть известная Проповедь Спасителя, повествуемая евангелистом Матфеем (XXV, 42,43) и перефразированная в Коране. Наставления этические развиты образно: «Бог противится гордому; будь скромен в поступи и в речах, ибо самый неприятный голос есть голос осла».

Парабола и блестящие сравнения, как бисер, нанизывают Коран, который поистине можно было бы назвать вдохновенной книгой, если бы в нем не встречалась нетерпимость. Запутанность, пестроту, беспорядочность изложения следует приписать Мухаммеду, который не только не писал и не составлял Коран, но даже и не редактировал составленного после него. После его кончины все разрозненные сентенции и листки Абу-Бекр передал секретарю Зейду-ибн-Талебу, который вносил, что хотел, полагаясь на память, небрежно, без системы. Третий халиф Осман пересмотрел различные рукописи и составил один ал-коран (т. е. книгу), уничтожив все другие.

Догма Корана. Ислам, учение о спасении, содержит шесть основных догматов: 1) учение о Боге, 2) учение об ангелах, 3) значение самого Корана 4) учение о пророках, 5) о страшном суде и 6) о предопределении.

Само происхождение Корана достаточно объясняет то условное доверие, которое можно оказывать этой книге, как священной и как принадлежащей Мухаммеду. Он мог давать одни и те же наставления или рассказывать одну и ту же притчу в разные времена, разным лицам, разными словами, а в Коран она заносилась в известной редакции, конечно, условной. Многие откровения, которые он передавал как принадлежавшие другим пророкам, его предшественникам, могли выдаваться потом другими за откровения, полученные им самим. К тому же существует догадка, что Абу-Бекр в первые дни своего халифата мог многое вставить в Коран из политических соображений, рассчитывая упрочить господство ислама. Если Абдалла ибн Саад при жизни Мухаммеда подделывал Коран разными искажениями и вставками, то можно себе представить, какой простор открывался для этих подделок впоследствии. Сам Мухаммед пережил два противоположных внутренних фазиса. Сперва он был проповедником учения о любви, кротости, самопожертвовании, долготерпении. Это было до бегства в Медину. Успехи и соблазны власти сделали из него иного человека. Он становится мстительным к тем, которые до сих пор его угнетали, и честолюбивым в распространении своего господства. В его учении — противоречия, а в действиях — беспорядочность и непостоянство. Сам Бог Корана мстителен, жесток, карает грешников (III, 3; V, 26; XIV, 48). Он не направляет грешников на истинный путь (У 5). Бог сам сотворил людей для ада (VII, 178), в то же время все подчинив безусловному предопределению, всему указав судьбу (XII, 14). Бога следует страшиться; сами ангелы боятся Его. О любви человека к Богу Коран не учит. Неправоверные не суть ближние, не суть люди; с ними не должно иметь дружбы; их можно убивать (IV, 102,103; V, 56). Он учит мстить за обиды и ненавидеть врагов (II, 160), человек может нарушать свои обещания. Это темные и в то же время своеобразные стороны Корана.

Учение об ангелах переиначивает христианское учение: Гавриил — ангел откровения, который записывает решения Господа; Михаил — ангел воитель, руководитель правоверных в сражениях за веру; Азраил — ангел смерти, а Израфил тремя трубными звуками, от которых потрясется земля, возгласит воскресение людей для страшного суда. Еще был ангел Азазил, но он оказался гордым и мятежным; за то был проклят, изгнан из рая и стал называться сатаной. Мстя за унижение, он творит сынам человеческим всякое зло и вселяет в них непокорность и нечестие. Низшие ангелы называются Моакибат; ко всякому смертному, на каждый день, приставлены два таких ангела — справа и слева. К вечеру они улетают на небо с донесением, а на следующий день их место занимают двое других ангелов. Всякое доброе дело ангел справа записывает десять раз для поощрения смертного, а ангел слева, в случае, если человек согрешит, записывает грех не ранее, как через семь часов, в продолжение которых человеку предоставляется возможность искупить свой грех. Кроме ангелов, есть другие духовные существа; называются джиннами, или гениями; созданные из огня, они смертны и подчинены дьяволу. Они делятся у шиитов на дэвов и пери. Дэвы — страшные великаны; пери — кроткие существа женского пола. Крылатые прекрасные женщины, кроме ангелов-гениев, защищают людей. Это богини судьбы. Они всегда с готовностью являются на помощь смертным.

Переходим к третьему вопросу — значению Корана. Эта книга также важна для мусульман, как Евангелие для христиане. Сам перевод этой книги нужно лобызать; нечистыми руками к ней нельзя прикасаться; в силу того же благоговейного чувства нельзя Коран держать ниже пояса. Мусульмане клянутся Кораном и гадают на нем. Хотя Коран есть произведение энтузиаста, но тем не менее это удивительный памятник самостоятельных законов, приноровленных к обычаям и потребностям знойного тропического климата. Что касается учения о пророках, то таких называют до двенадцати тысяч, но верховных пророков всего шесть: Адам, Ной, Авраам, Моисей, Иисус и Мухаммед.

Замечательно подробно развито учение о возмездии в загробной жизни, представление о страшном суде. Душу умершего правоверного встречает Азраил в эфирном бесконечном пространстве. Два ангела — Мункар и Накир — являются в могилу для допроса души, которая соединяется на это время с телом и остается в таком виде, пока производится испытание. Умершего ангелы заставляют почтительно встать и испытывают его вопросами о единстве Cora, о призвании Мухаммеда и о его деяниях. Все это тщательно записывается. Если ответы удовлетворительны, то душа тихо вылетает изо рта, а тело остается в недвижном покое; если же нет, то ангелам приходится тихонько бить умершего по лбу железными палками, пока из него не выйдет душа, напутствуемая стонами и мучительными конвульсиями. Для удобства такого дознания мусульман хоронят в пещерах или в могилах со сводами, причем труп становится почти в вертикальном положении, дабы не затруднять покойника переворачиваться или выпрямляться; для того его завертывают в широкий саван. В силу этого у мусульман не дозволено погребение в гробах, что тщательно соблюдается при самых неблагоприятных условиях. До воскресения душа пребывает среди духов; такое состояние души — переходное. Святые люди и пророки сразу наслаждаются этой жизнью. Души простых людей порхают около могил до страшного суда. Поэтому могилы должны чествоваться и украшаться деревьями. Страшный суд настанет после третьей трубы Израфила.

Со всей обстоятельностью, которой позавидовал бы сам Данте, толкователи Корана изображают ступени ада и услады рая. Ад (Джегеннум) имеет семь ярусов, из которых первый, очищающий ад, предназначается для мусульман; второй — Ляза, палящий огонь, для христиан; третий — Хутама, сильный огонь, для евреев; четвертый — Сайр, пламенный огонь, для сабеев; пятый — Сакар, жгучий огонь, для магов; шестой — Джахим, знойно-жаркий огонь, для идолопоклонников; седьмой — Гавиа (Hâvia), бездна, для лицемеров. Мусульманин всегда спасется; по учению некоторых толкователей Корана, правоверный, даже согрешая, никак не попадет в геенну, это место для неверующих; по толкованию других, для грешников-мусульман наказанием служит скитание после смерти по земле от девятисот до двухсот тысяч лет. Чистилище, Аль-араф специально предназначено для детей, лунатиков, идиотов, для безвредных и в то же время бесполезных людей, у которых в жизни добро равнялось злу Что касается Мухаммедова рая, Дженнет, украшенного всеми прелестями южного воображения, то впечатление, которое он долженствовал производить на мусульман, было чисто чувственное, доступное пониманию араба, жителя юга. Каждому правоверному там предназначаются черноглазые гурии, которые вечно возвращают свою девственность. Так как призванные в рай должны наслаждаться чувственно, то там не может быть старости; возрасты сглаживаются, а зрелый возраст человека (тридцать лет) берется за норму.

Шестой догмат, учение о предопределении, создал в сущности главный успех мусульманству. Благодаря предопределению мусульмане могли, не задумываясь, жертвовать своей жизнью. Смерть на поле битвы готовила мученику рай со всеми его прелестями, а победа при жизни сулила возможность воспользоваться чужими богатствами. Свободная человеческая воля была бессильна отвратить грех или несчастье: все на свете предопределено.

Успехи Мухаммеда. Мухаммед начал проповедовать, будучи сорока лет от роду. Никогда не изменял он своему образу мыслей. Он не думал о светском честолюбии. Получив власть, он из Медины делает беспощадные нападения на меккских корейшитов. Два города, таким образом, вступили в мелкую вражду, Которая проявлялась в разбойнических набегах как с той, так и с другой стороны. Мединцы были бедны и в сражениях храбры; корей шиты были богатыми торговцами, изнеженными и рано или поздно должны были потерпеть поражение. В первом столкновении Мухаммед одержал верх, но потом несколько раз оказался побежденным и был вынужден заключить с Меккой перемирие в 628 г. Но это было только началом борьбы; конец же был в пользу Мухаммеда. Еще раньше он решился наказать жителей еврейской общины. Это наказание было ужасно. В первый раз он вышел из себя и перебил всех мужчин, а женщин и детей обратил в рабство. Таким образом, нетерпимость сказалась в самом Мухаммеде; если уже он сам не был способен устоять, то, естественно, не устояли и его противники. Раз испробовав силу, Мухаммед решился применять ее ко всем. Хоеров, шах Персидский, к которому Мухаммед обратился с предложением принять его учение слишком рано, разорвал его письмо. Наместник Египта, получив такое же предложение, казнил посла, привезшего грамоту. Между тем Мухаммед мог располагать уже тремя тысячами людей, которых он посылает на Египет, но неудачно. Не ожидая окончания срока перемирия с Меккой, Мухаммед нападает на этот город. Он овладел Меккой в 630 г., но велел казнить только четырех граждан. Идолопоклонство было уничтожено, но Кааба оставалась священным местом. Только тогда восторжествовал Мухаммед, и его учение стало распространяться между арабами. Перед смертью Мухаммед думал о походе на Византию, но это было пока не по его военным силам и средствам.

Во всяком случае ему содействовали не победы, а его увлечение, его экстаз, проповедь. Что он не был воином, это вне всякого сомнения. Мы видим, что удачи его следовали за неудачами и наоборот. То, что он не имел воинственного духа, объясняется образом его жизни. Известно, что всего приятнее он проводил свое время в кругу жен, к которым он являлся с расчесанными волосами, предварительно разгладив свою бороду Он не скрывал, что две вещи на свете его восхищают: женщины и благовония. В нем не было воинственного закала и сильного духа его преемников; сам он равнодушно относился к своим военным успехам. Они не возбуждали в нем ни гордости, ни тщеславия. Дух его стремился унестись выше земного; его занимали только слова проповеди; даже на высоте власти он сохранил первоначальную простоту. Он избегал пышности в одежде, не любил почестей, в чем следовал другим пророкам. Он служил идее веры и с полным убеждением считал себя свыше призванным пророком. Эта вера была искренней и объясняется исключительно экзальтацией пророка, его болезненным организмом, его нервными припадками.

Что Мухаммед не искал власти, видно из того, что он никогда не пытался утвердить ее за своим семейством. Он не заботился о богатстве, щедро раздавал, что имел, и оставил после смерти меньше, чем получил от отца. Он отпустил рабов и рабынь, а все средства свои роздал бедным. Он умер бедняком, почти нищим. После него остался верблюд, несколько овец да оружие с куском земли. Вот все достояние человека, одно имя которого приводило в трепет соседние страны. Прекрасно выражается одна арабская легенда, что Аллах давал ему ключи ко всем сокровищам мира, но он не взял их. Несмотря на свои человеческие слабости, он выдержал свое призвание до конца. Он не считал нужным говорить, что стоит выше своей паствы; напротив, до последней минуты он сознавал, что недостоин созерцать блаженство рядом с Высшим Существом. Замечательно, что он до конца хотел быть простым человеком. Чувствуя близость смерти, Мухаммед не имел надобности притворяться.

В мечети, перед смертью, он просил прощения в проступках, соглашаясь лучше перенести наказание в этом мире, чем в вечности. Он дал три прощальных приказания: 1) изгонять идолослужение, 2) предоставлять всем, обращенным в ислам, одинаковые права и 3) непрестанно молиться. Когда его взор помутился и он лишился сознания, то язык его продолжал предвкушать сладчайшее свидание в раю с пророками. Его бред дышал искренним религиозным благоговением. С Кромвелем было то же самое в течение всей его жизни и в минуту смерти. И тот и другой страдали одинаково галлюцинациями от свойства нервной системы, склонностью к помешательству и тому подобными болезнями фанатиков.

Мухаммед умер в 63 года, 8 июня 632 г., в день своего рождения, на одиннадцатом году (хиджры) после бегства в Медину. Этих одиннадцати лет было достаточно, чтобы вызвать великое борение за веру, за политическое преобладание Востока над Западом. Для объяснения успехов ислама следует кратко ознакомиться с содержанием этого учения.

Распространение мусульманства в VII и VIII столетиях. Благодаря догмату о предопределении учение Мухаммед а должно было впоследствии порождать могущественных завоевателей. Свобод пая воля была бессильна отвратить счастье и несчастье; подвиг и грех — все было заранее предопределено Аллахом. Смерти избе жать нельзя, а смерть в бою дает вечное наслаждение, сопровождающееся чарами чувственности, свойственными южным жителям. Ничто не спасает от смерти в определенный час, и во», мусульмане падают тысячами, но не отступают. Но в фатализме же лежит и причина падения. Не раз было замечено, что когда мусульмане перестали быть завоевателями, они успокоились в равнодушном созерцании несчастий, считая излишним бороться с ними. Фатализм силен фанатизмом; если фанатизм ослабевает то и фатализм начинает приносить только вред. Да и вообще та религия, которая опирается на фатализм и которую исповедуют мусульмане, не носит в себе зачатков развития. Зато фатализм двигает толпами в первое время религиозного энтузиазма. А им были в высокой степени воодушевлены первые последователи Мухаммеда. После смерти пророка мединцы предложили поста вить преемником Мухаммеда, то есть его халифом, Абу-Бекра Новый властитель продолжал хранить простоту Мухаммеда. Известно, что в то время, как полководцы его вели победоносные войны, он пас стада. Он не довольствовался усмирением враждебных племен, но перенес мусульманское оружие в Персию и Сирию Зороастризм уступил учению Мухаммеда. Следующий халиф, Омар (634–644), появился уже на Евфрате, около Вавилона. Окончить сирийскую войну предстояло именно ему. Мусульманское ополчение сразилось с греческими войсками при Ярмуке и победило их. Результатом этой победы было занятие Дамаска и Иерусалима.

Ранее мусульмане насильно предписывали свою веру, но требования их остановились перед стенами Иерусалима, этой общей святыни Востока. Иерусалим соглашался сдаться только самому халифу. Омар, не получавший жалованья от государства и живший своим ремесленным трудом, приехал на плохом верблюде, с мехом воды и финиками, служившими ему скудной пищей. Иерусалим сдался; в силу этого жители сохранили жизнь, имущество и свою веру, но были поголовно обложены податями. Христиане были лишены права носить оружие; они были вынуждены снять кресты и колокола с храмов и обязались иметь особую одежду для отличия от мусульман. В 639 г. покорилась Сирия. Через два года та же участь постигла и Египет.

Этой хлебородной провинции Восточная империя лишилась по своей вине. Население Египта было разнообразно и по вере, и по происхождению. Коренные жители — копты — были монофизитами; их численность приближалась к шести миллионам. Пришельцы, римляне и греки, в числе трехсот тысяч, были несторианами, которым покровительствовал византийский двор. Правительство неосторожно усиливало раздоры. Оскорбленные туземцы с радостью приветствовали арабов, получив от них уверение в сохранении религии. Греческие войска были разбиты и отступили в Александрию, которая вскоре была взята полководцем Амром ибн ал-Асой. Ему несправедливо приписывается сожжение библиотеки в Александрии. Известно, что одна часть ее была сожжена в древнее время; другая же погибла от неистовства христиан, руководимых архиепископом Феофилом. Следовательно, факт об арабской жестокости вымышлен. Тогда в Александрии уже нечего было жечь.

Расположившись лагерем, Амр построил город Победы — Каир. Мусульмане основательно укрепились в Египте[57]. Долина Нила стала снабжать хлебом бесплодную Аравию, для чего был прорыт канал между Средним Нилом и Красным морем, по плану, принадлежавшему еще фараону Нехао. Затем владычество мусульман стало быстро расширяться к Западу и Востоку. Ислам занял длинные полосы по тысяче миль в ту и другую сторону. На Востоке мусульман мог остановить только Китай многочисленностью своего населения; на Западе — Атлантический океан. Примечательно, что везде арабы были в сравнительно ничтожном количестве. На Тигре они построили чисто мусульманский город Бассору и уничтожили Персидское государство. Здесь, при разделе, каждый из шестидесяти тысяч мусульман получил богатые сокровища. Арабы, перейдя Окс[58], вступили в нынешнюю Среднюю Азию. Скоро арабские халифы получили наследие персидского царя. Таким образом, Омар стал основателем владычества мусульман. Он раздвинул пределы ислама от Индийского океана до Кавказа и от Триполи до Окса. Один из фанатиков-персов убил его на пороге мечети, мстя за своего шаха. Но Омар не переставал быть патриархальным владыкой до последней минуты. Другим типом был Осман (644–656), положивший начало династии Омейядов. Слабый старик, орудие честолюбцев, он допустил изменения в тексте Корана: уничтожив при окончательной редакции прочие списки, он вооружил против себя фанатичных поборников ислама. Он расточал государственные доходы, жил роскошно, держался гордо. Его убили. Противники Омейядов предложили халифат зятю пророка, Али, который хотел ограничиться одним Кораном. Его последователи позже положили начало особому направлению в исламе. Они называются шиитами и верховным толкователем Корана, и первосвященником (имамом) считают только Али и его потомков. Большинство мусульман было за допущение предания — Сунны, в дополнение Корана. Начались междоусобицы, для прекращения которых было решено убить всех соперников. То были: Али, Моавия и Амр. Из них уцелел только Моавия и занял престол халифа. В его лице упрочивается династия Омейядов, предки которой были в плохих отношениях с пророком. Столицей этой династии сделался Дамаск. Патриархальный образ жизни прежних халифов перешел здесь уже в дикий восточный деспотизм. Мы не будем говорить об этих преемниках Моавии (656–679): Иезиде I (680–683), Мерване (684–685), Абд-ал-Малике (685–705), Велвде (705–715), Сулеймане (715–717), Омаре II (717–720), Иезиде II (720–724), Хишаме (724–743), Велиде II (743–744), Иезиде III, который потерял престол в битве близ Ниневии в 750 г.

При династии Омейядов мусульманское владычество распространилось до Атлантического океана. Оно могло проникнуть в Европу или через Геркулесовы столбы (Гибралтарский пролив), или через Босфор. Но осада Константинополя, на которую мусульмане решились в 669 г. и которую вели до 676 г., была неудачна благодаря греческому огню, изобретенному греком Каллиником. Выгоднее было устремиться в Западную Европу через Испанию. Это совершилось при халифе Велиде I, в начале VIII в.

Тогда события в Испании особенно благоприятствовали арабам. В Северной Африке им подчинились не только берберы, но также и карфагеняне, которых стали называть маврами, хотя маврами справедливее бы было называть только кочевников-берберов. Когда владычество мусульман упрочилось в Африке, они стали стремиться к распространению ислама в Испании. Между тем дела там сложились так, что вмешательство мусульман было неизбежно.

Омейяды в Испании. После Каталаунской битвы вестготы утвердились в Испании. Эйрик (467–484) занял даже Юго-Восточную Галлию и избрал столицей город Арль. Из Галлии вестготы были вытеснены франками, при сыне Эйрика, Аларихе II (484–507), который погиб в битве при Вугле. Его преемники довольствовались Испанией. То были: Амаларих (507–531), Тевд (531–548), Агила (548–554), Атанагильд (554–568), отец знаменитой Брунгильды, Лиура и Леогевильд (568–586), Реккаред (568–601). Тевд перенес столицу королевства в Барселону в 531 г., с 551 г. она перешла в Толедо. Вестготы распространились не на всем Пиренейском полуострове. Португалия принадлежала свевам, но кунинг Леогевильд в 572 г. объединил разрозненное государство; при нем разрушилось в 583 г. владычество свевов в нынешних Галисии и Португалии. Он был арианин; арианство тогда исповедовали все вестготы. Он даже казнил сына, принявшего католичество. Но при Реккареде в 590 г. католичество было объявлено господствующей религией. Правление умного Реккареда было весьма счастливым царствованием. В Испании стало вводиться римское право, а латинский язык стал государственным. Целое столетие происходили благоприятные изменения в народе.

Если бы не междоусобицы, не сильная власть вельмож, бенефициалов и др., то история Испании могла бы принять другое направление; но раздоры ослабили страну и вызвали вмешательство мусульман. Падение вестготского государства шло постепенно в продолжение ста лет от Реккареда до Витицы, в периоде 601 по 701 г.[59] В 710 г. король Витица, стеснивший самоуправство знатных грандов, был свергнут графом Родериком, который поспешил захватить престол. Враждебная партия, руководимая изменником графом Юлианом, от имени детей свергнутого коро ля, просила содействия арабов.

Муса был наместником Африки. Его полководец Тарик бен Саид, не дожидаясь разрешения, перешел пролив, который с тех пор назван был по его имени Джебель-ал-Тарик, или Гибралтар он легко разбил небольшие отряды испанцев в 712 г.[60]. Следом за ним явился сам Муса, одобривший распоряжения Тарика. Он привел многочисленное войско, настроенное фанатично. Главная битва произошла в окрестностях Хереса де-ла-Фронтера, на реке Саладо. Она продолжалась восемь дней. На восьмой день защитник христианства Родерик неизвестно куда исчез. Может быть, он погиб в волнах Саладо; на этой речке нашли его диадему и видели его боевого коня. Вестготское королевство пало, и мусульмане распространились по всему полуострову. Они легко взяли Мериду, Кордову, Толедо и Севилью.

Они имели стремление пройти в Галлию, но здесь движение их было остановлено.

4. Каролинги в Галлии и Италии

Когда Хлотарь II, потомок Фредегонды, соединил в одно государство в начале VII в. всю Галлию, то он прежде всего поспешил умертвить Брунгильду, которая была выдана своими придворными, а именно двумя австразийскими вельможами, Арнульфом и Пипином. Трагическая гибель Брунгильды возвысила дом Арнульфа. Таким образом, первые исторические сведения о представителях этого громкого рода были очень печальные.

По имени знаменитого представителя этого дома, императора Карла Великого, династию Арнульфа называют Каролингами или Карловингами. Впоследствии льстецы производили Каролингов от одного римского сенаторского рода, но эта натянутая и ходульная генеалогия ничего никому не доказала.

Государство Хлотаря II не было, строго говоря, единым. Королем он был в Нейстрии; ему непосредственно повиновалась западная часть Галлии и Аквитания. В Австразии был посажен на престол при жизни отца его старший сын, Дагоберт. Бургундия волновалась все время. Но когда Хлотарь II умер в 629 г., то сын его Дагоберт действительно объединил всю Галлию; он был последним из самостоятельных Меровингов.

Власть палатных мэров, или майордомов. Затем начинается период так называемых «ленивых Меровингов», номинальных королей. Дагоберт почувствовал себя настолько сильным, что решился отнять у духовенства значительную часть церковных и монастырских имений, пожертвованных прежними королями, в пользу государственной казны. Это вызвало ненависть к Меровингам и повредило судьбам этого дома. До сих пор галльское духовенство жило в тесной дружбе с франкскими королями, которые, будучи варварами, покровительствовали духовенству. Теперь духовенство соединилось с вельможами против королевской власти, и ее погибель стала неизбежна. Тот же Дагоберт, передавая Австразию своему сыну, по установленному обычаю, назначил регентом и опекуном главное должностное лицо, именно палатного мэра Пипина Ланденского. Этот палатный мэр иначе назывался майордомом.

Обязанности палатных мэров при Меровингах соответствовали обязанностям министра двора в современных монархических государствах. Они заведовали придворными королевскими чиновниками и даже наблюдали за хозяйством кунинга. Домашним хозяйством руководила непосредственно супруга кунинга; по германскому обычаю жена была главной распорядительницей дома; власть королевы в этих пределах была безгранична. Следовательно, майордомы имели много сношений с королевой, а это было особенно важно тогда, когда королевы были в то же время правительницами за своих малолетних детей. Первыми лицами в государстве должны были явиться майордомы. За неимением совершеннолетнего короля, майордомам очень часто приходилось председательствовать в королевском суде и даже предводительствовать войском на войне. Эти обязанности могли за ними остаться и тогда, когда король вырастал, хотя такие должности по существу были вне их юрисдикции. Мало-помалу общество свыклось с этими наместниками; с ними народ сталкивался чаще, чем с самим королем. В их руках была сила. Обыкновенно они избирались из королевских чиновников и стояли во главе их. Майордом стал своего рода царьком.

Скоро право назначения на эту должность ускользнуло из королевских рук и перешло к свободным гражданам, к народу. Потому-то в памятниках мы находим такие выражения: «Omnes Austrasiaci majorem domus elegerunt»[61]. Это выражение ясно показывает, что впоследствии должность майордома стала избирательной и вместе с тем служила орудием аристократии.

Затем в следующий период эта власть, раз попав в руки сильного дома, осталась навсегда за ним и сделалась наследственной. Таким домом были Каролинги. Мы упомянули об Арнульфе. Сын его Ансегизил женился на дочери Пипина Ланденского, Берте, или точнее Бегги; от этого брака ведет свое происхождение знаменитый род. Надо заметить, что Арнульф воспитал сына Хлотаря II, Дагоберта. Его сын управлял Австразией при жизни отца, а после него захватил власть Пипин Ланденский. Но когда Пипин умер, то сын его Гримоальд силой овладел майордомством в Австразии. Нейстрией и Бургундией управляли свои палатные мэры.

Когда 1римоальд овладел Австразией, то он стал сильнее тамошнего короля Сигберта III; он даже осмелился постричь в монахи сына короля. Оказалось, что эта первая попытка свергнуть законного властителя была преждевременна; она была сделана целым веком раньше. Гримоальд был схвачен австразийскими вельможами и погиб в тюрьме. Свое дело и политическое влияние он завещал своему племяннику, внуку Арнульфа и Пипина, сыну Ансегизила, Пипину, прозванному Геристальским. Но юноше было трудно заместить отца. Тогда, по следам Арнульфа и Гримоадьда, действовавших в Австразии, стали добиваться господства и другие честолюбцы. Таковым лицом был другой майордом, франк Эброин, получивший власть в Нейстрии. Это был человек отважный и предприимчивый. Он был близок к эшафоту, сидел несколько раз в тюрьмах, но в промежутках успел захватить неограниченную власть в государстве. Он был выбран вельможами в опекуны нейстрийского короля Хлотаря III.

До сих пор майордомы были орудием аристократии. Эброин решился бороться с ней. Его власть при Хлотаре III признавалась почти по всей Галлии. Впервые мы застаем полное господство палатного мэра; он убивает парижских и лионских епископов. Но самым сильным врагом его был епископ Отенский Легерий. Борьба с ловким епископом была Эброину не под силу.

После смерти Хлотаря III Эброин долго не мог удержать за собой власть и едва сохранил жизнь. Его сменил Отенский епископ, но ненадолго. Но на этот раз одержал верх Эброин. За ним и епископ попал в ту же тюрьму, где Легерий держал раньше Эброина. Оба временщика заключили союз, чтобы в скором времени опять рассориться. Легерий был замучен в тюрьме, за что и причислен к лику святых.

Пипин Геристальский (687–764). Эброин сделался полновластным властителем Нейстрии и Бургундии. Он вступил в борьбу с австразийцами, где правил тогда Пипин, который в отличие от деда именуется по своим доменам Геристальским. Эброин победил Пипина, но вскоре был изменнически убит. Расчистив дорогу Пипину, он, таким образом, невольно сам положил начало его господству. В личных достоинствах Пипина заключается объяснение могущества этой династии, умевшей из хаоса создать порядок государственный и общественный. Пипин остался без соперников, собрал свои силы и разбил австразийцев в битве при Тестри на реке Сомме в 681 г. Их король бежал, и в свою очередь Пипин стал править именем короля. Пипин не ограничился званием палатного мэра, назвал себя «Duxet princeps Francorum»[62], и с тех пор Галлия уже не разделялась.

Теперь роль короля Меровинга сделалась ничтожной. Король не принимает более участия в делах. Королю давалось жалованье, впрочем, весьма ограниченное. Он жил в своих поместьях, охотился и получал все готовое. Когда наступал день суда (Mallberg), то пара волов привозила этого заросшего волосами короля, с длиннейшей бородой, которой он не хотел лишаться, как единственного воспоминания о прежнем достоинстве. Его одевали, сажали в золотое кресло и заставляли председательствовать. Он был доволен уже тем, что его не стригли, ибо, по германскому обычаю, давать кому-либо брить бороду и стричь волосы значило подпасть под опеку того лица, которое совершало эту операцию. Король для видимости принимал послов, получал подарки, но все это делал по предварительному приказанию своего господина и министра, Пипина.

Старинная хроника города Меца говорит про Пипина следующее: «Каждый год 1 марта по древнему обычаю он созывал франков на всеобщее собрание, в котором, при уважении Пипина к королевскому имени, предоставлял председательство тому, кого Пипин в своем уничижении и в своей кротости поставил выше себя, т. е. королю». Хроника из Меца оставила нам точное описание этих заседаний[63]. На этих собраниях принимались от всех франкских вельмож жалобы; там рассуждали о мире, защите церквей, вдов, сирот; определяли наказания за похищения й поджоги; отдавали приказания военным людям быть наготове. Затем короля с почетной свитой отвозили домой; палатные мэры начинали хозяйничать. Пипину приходилось почти после каждой сессии воевать с фризами, баварами и алеманнами. Тогда же среда этих покоренных народов, оказавших последнее сопротивление во имя умиравшей национальной независимости, с успехом распространялось христианство, благодаря оружию Пипина; за его мечом шел монах с крестом. Он правил 27 лет и умер в 714 г. За неутомимую деятельность он заслужил историческую славу своему дому. Четыре меровингских короля прошли мимо него, оставив только свои имена.

Карл Мартелл (710–741). После его смерти мы наблюдаем междоусобицы не в королевском доме, о котором уже не упоминается, а в его собственном семействе. Летопись говорит о ссоре его детей. Пипин оставил внука от жены и сына Карла от наложницы. Другой законный сын Гримоальд был убит одним воином в церкви незадолго до кончины отца. Пипин больше любил внука, чем незаконного сына, вследствие чего обошел Карла, получившего после громкое прозвище Мартелл (молот) за свои счастливые и важные для христианства победы. Но Карл благодаря своей предприимчивости и военным способностям сам пробил себе дорогу. Между тем государство после смерти Пипина грозило разделиться. В 716 г. Карл бежал из тюрьмы, в которой держали его после смерти отца; он набрал дружину из австразийцев и одолел фризов. Затем, будучи провозглашен палатным мэром Австразии, Карл бросился на Нейстрию и настоял на признании своего принципатства и в этой части Галлии. В 720 г. он вновь объединяет Галлию и принимает титул dux Francorum. После битвы при Суассоне Нейстрия и Австразия должны были признать Карла вождем (dux) и принцепсом франков, хотя Меровинг продолжал именовать себя королем, оставаясь при своем пустом титуле.

Карлу приходилось часто бороться с внешними врагами, а для того, чтобы воевать, нужна была дружина, а чтобы иметь дружину, ей следовало давать земли, которые, к сожалению, были уже розданы Пипином и даже его предшественниками. Теперь оставалось только церковное имущество. Ввиду крайней необходимости пришлось раздавать не только церковные поместья, но и епископские кафедры. Впоследствии высшие духовные лица избирались из родственников Пипина. Например, архиепископства Реймса и Трира получил один антрустион. Интересно было видеть службу этого безграмотного антрустиона, с кольцом на пальце и епископским жезлом в руке. Все антрустионы были безграмотны; все они лучше владели мечом, чем крестом; так и новый архиепископ скоро прославился как отличный воин. Германские вожди с женами и наложницами занимали епископские дворцы, надевая поверх брони церковное одеяние. Это-то обстоятельство побудило епископа Реймса сожалеть, что христианская религия была совершенно уничтожена в пределах Галлии и Германии. Действительно, впечатление, которое вызвали эти воинственные епископы, было невыгодно для авторитета церкви. Но тот же Карл, который был невольной причиной этого, явился героическим защитником церкви и европейской цивилизации от новых врагов, которые были страшнее германцев. То были арабы, которые заняли всю Испанию и теперь угрожали Галлии. В борьбе с ними Карл недаром получил впоследствии имя молота, Мартелла.

Тогда арабы под зелеными знаменами Мухаммеда перешли Геркулесовы столбы. Сарацины, как их стали называть в Европе от испорченного арабского слова «шаркийюн», что значит «восточный», — эти сарацины показались в пределах Галлии еще в 721 г. Они уже тогда опустошили Аквитанию. Надо заметить, что герцог Аквитании находился во враждебных отношениях с Карлом, который хотел сделать его своим вассалом. В то время, как сарацины врывались с юга, с севера шел король. Эвдон, герцог аквитанский, был между двух огней, но он не хотел покориться Карлу и предпочел бороться с ним, а не с мусульманами. Когда испанские арабы осадили Тулузу, тогда герцог опомнился; Карл забыл свои личные счеты. Оба они появились в Тулузе, уже погибавшей, окружили арабов и прогнали. Но через четыре года арабы явились в большем числе под предводительством Абд-эль Рахмана. Они овладели уже южной Галлией и крепко засели в Нарбоне, которую сделали базой своих военных операций. Из Нарбона они могли делать далекие набеги, врывались в самое сердце Галлии и здесь жгли христианские храмы.

Битва при Пуатье в 732 г. Но в 732 г. сарацины повели дело в Аквитании еще решительнее. Абд-эль-Рахман взял и сжег Бордо. Ранее гордый герцог не позволял себе просить помощи у Карла. Наконец, он осознал свое бессилие и понял, что ему нельзя без помощи Меровингов. Теперь, видя зарево пожара, испепелившего Бордо, видя с треском разрушающиеся храмы, Эвдон кинулся с просьбой о помощи к Карлу. Он признал себя его антрусионом, и франки под знаменами Карла появились в пределах Аквитании. Арабы стояли у Пуатье, и франки пошли на них. В рядах франков были, вероятно, в значительном числе галло-римские воины; у мусульман же было страшное разноязычие[64]. Первая битва, в которой христианство сражалось с мусульманством, произошла в октябре 732 г. Шесть дней сражались враждебные армии. Битва была отчаянная. Обе стороны знали, за что они боролись. Крест победил, преградив как бы навсегда дальнейшее вторжение мусульман в Галлию. Арабы бежали. Не только Галлия была спасена на этот раз, но и вся Европа, которой они грозили порабощением. Впоследствии, через сто лет, они ворвались в Европу с другой стороны, но и тут европейские силы сломили храбрость мусульман. Этой героической победой Карл усилил свое влияние не только в Галлии, но и во всей Европе. Папа Григорий III умоляет его о помощи против лангобардов, обещая сбросить с себя номинальную зависимость от византийского императора. Но Карл Мартелл не успел или не пожелал вмешаться в широкие интересы западной политики.

Умирая, он отдал своему сыну Карломану Париж, Пипину — Нейстрию, Бургундию, Аквитанию и Прованс, а третьему, малолетнему Грифону, — небольшие уделы. В Нейстрии вельможи вытащили на сцену Меровинга, против его воли. Карломан и Пипин, настоящие властители, обещали повиновение длиннобородому королю. Но когда Карломан, после счастливых войн, постригся в монахи, а Пипин остался единственным властителем Галлии, то он не захотел оставаться палатным мэром и в 751 г., с согласия папы, провозгласил себя не dux, a rex Francorum, королем объединенной Галлии.

Пипин Короткий. После удаления Карломана в монастырь, рассказывают анналы Лоршского монастыря, датированные 750 г., Вюрцбургский епископ и капеллан Фольрад были отправлены в Рим к папе для того, чтобы совещаться с ним относительно королей франкских, которые только носили титул, но не имели власти. Первосвященник отвечал через посланных, что лучше называться королем тому, у кого в руках верховная власть и, дав свое полномочие, повелел помазать Пипина королем. Он был помазан и возведен на престол в городе Суассоне. Хильдерик же, носивший королевский титул, по острижении головы, был отправлен в монастырь. То же повторяет известный Эйнгард в своей хронике[65]. В других летописях очень мало подробностей об этом важном факте. Так, в одной из них указывается, что франки свергли своего короля, по совету послов и папы Захария II, а по другим, будто, Пипина поставили прямо по приказанию последнего. Это случилось в 751 г.

Мы сказали, что папы питали симпатии к палатным мэрам Галлии и что Григорий II то же самое предлагал несколькими годами раньше Карлу Мартеллу. Естественно, что в Риме рассчитывали извлечь пользу для папства и Италии из франкского могущества. В государственных актах еще прежде говорилось в заголовках: régnante rege N, gubernante N majore domus; следовательно, власть принадлежала не королям, а майордомам. Но в обстоятельствах государственного переворота важна, собственно, другая сторона. Папы, как мы увидим, будут изъявлять желание располагать западными престолами, хотя в действительности на этих полудиких людей римский первосвященник не мог оказывать в данное время решительного влияния. Своим успехом дом Каролингов обязан самому себе. Гизо не придает значения личности и усматривает какое-то новое австразийское движение среди франков наряду с ослаблением местного галло-римского элемента.

В той же летописи, которую мы цитировали, в 753 г. записано: «К королю Пипину прибыл в Кьерси папа Стефан, умоляя короля защитить его и церковь римскую от враждебных действий лангобардов. Явился туда и Карломан, брат короля, для того, чтобы, по приказанию своего аббата, противодействовать просьбам римского святителя. Он был послан от лангобардского короля, который думал отговорить Пипина от похода с помощью его брата». Карломан жил в Южной Италии, в Монтекассинском монастыре и, находясь там, естественно, должен был исполнить просьбу лангобардского властителя. Полагают, однако, что Карломан поступил так против своей воли, потому что не смел противиться приказанию своего аббата, да и аббат не дерзал противиться настоянию короля лангобардов, от которого он получил точные приказания.

Отношения Пипина с папами. Известно, что лангобарды были тогда обращены в католичество, но это не привело к хорошим отношениям между Равенной, которую тем временем завоевали лангобардские короли, и Римом. Между обеими властями возникла взаимная ревность и недоверие. Всякое усиление лангобардских государей влекло подчинение римского епископа. Католичество оказалось тут ни при чем. Когда византийские императоры впали в иконоборчество, то папа посчитал себя единственным хранителем истинной веры. Между тем папы нигде, за исключением Англии и Германии, не встречали себе защитников. Особенно невыгодным было их положение среди Итальянского духовенства, которое позабывало духовный авторитет римского первосвященника. Папам невыгодно было постоянное покровительство и влияние лангобардов; им требовался покровитель отдаленный, который не мог бы постоянно напоминать им о своих благодеяниях. Такого покровителя они нашли в лице короля франков. Когда лангобарды, под предводительством своего короля, овладели всем равеннским экзархатом и городом Римом, то в 752 г. папа Стефан II, преемник Захария, пробовал сначала обратиться в Константинополь, к своему номинальному императору. Встретив там равнодушие и бессилие, он обратил свой взор на Пипина, который сразу же сочувственно отнесся к просьбе римского первосвященника. За это папа помазал обоих его сыновей, Карла и Карломана святым миром. К походу франки приготовились быстро. Предлогом к войне Пипин выставлял интересы римского епископата. Он должен заставить короля лангобардов уважать святой римский престол. Когда Пипин вступил в Италию в 755 г., лангобарды оказали сопротивление; они перекрыли все горные проходы в Италию. Битва произошла в самых ущельях гор. Лангобарды отступили, а франки устремились потоком в Италию. Айстульф, король лангобардский, был осажден Пипином в Павии. Осада не снималась до тех пор, пока Пипин не получил сорок заложников в удостоверение того, что Айстульф исполнит все должное по отношению к папе Пипин возвратился и дал папе для охраны в виде почетной стражи отряд франков. Он на этот раз не вход ил в Рим. Конечно, Айстульф не исполнил обещанного. В 756 г. Пипин во второй раз должен был совершить поход в Италию. Теперь король франков потребовал большего. Айстульф уступил ему Равенну со всем экзархатом, — это было не более и не менее, как двадцать два города. Пипин со своей стороны передал взятые города Св. Петру, как сказано в летописи: tradidit sancto Petro.

Вскоре после этого Айстульф умер. Лангобардским королем был избран его приближенный, маршал Дезидерий. Конецжизни Пипина прошел в войнах с саксами, баварцами и Вайфаром, герцогом аквитанским. Тогда Аквитания то признавала франкскую власть, то снова отпадала. Наконец, ему удалось вытеснить арабов из Аквитании и подчинить себе опорный пункт арабов в Галлии, Нарбон.

Франкская монархия была тогда сильной и могущественной, потому что Пипин был не только воином, но и законодателем. Весьма важно его распоряжение относительно церквей и духовенства. Близкие связи с папой придали Пипину авторитет в глазах духовенства. Пипин старался дать высокое общественное положение священникам; он поставил их наравне с герцогами и графами. Постановления церковных канонов относительно браков, разводов и т. п. приобрели силу государственных законов. Германский брак уступил место христианскому, церковному. Вообще франкская монархия с этого времени начинает принимать правильную административную и судебную организацию, доведенную до совершенства Карлом Великим.

5. Карл Великий

Пипин имел двух сыновей, Карла и Карломана. В завещании на случай смерти он разделил государство на две части, но уже не по прежней федеративной системе. Пипин разделил королевство по-своему. Всю юго-восточную часть, т. е. Бургундию с Провансом (Prouincia), Готию (Септиманию, Нарбонию), Эльзас (Alsatia) и всю Алеманнию он отдал младшему сыну Карломану. Карлу досталось все остальное.

Значение личности Карла Великого. Когда Пипин умер в 768 г. в Сен-Дени, Карлу было 26 лет. В нем готовился для истории один из ее величайших деятелей. В нем как бы воплотилась идея и потребность прочной государственной организации, которая нашла в Карле своего лучшего выразителя. Вся жизнь его была посвящена водворению порядка и созиданию новых государственных начал. Редко кто в такой степени имеет право на титул «Великого». Известно, что славянские народы самое понятие о власти сочетали с его именем. Слово «король» ведет свое происхождение от имени великого франка. Французы, называя его Charlemagne (Шарлемань), даже до сих пор не отделяют от его имени титул Великого. Таково было влияние этого воинственного франка на тогдашний исторический мир. В крови Карла осталось много варварских инстинктов, но силой воли он всегда мог подавлять их. Карл не избегал образования, а напротив, стремился и в духовной области достигнуть всего возможного. Как бы ни был пристрастен Эйнгард, мы можем иметь верное представление о деятельности Карла. Для историка важно уже то, что в каком-то полумифическом виде говорят о Карле одинаково немецкие? романские и арабские сказания. Не одни богатырские военные подвиги определили его славу, хотя Эйнгард и замечает, что ростом он был выше сажени, а хроника Дионисия с апломбом толкует при этом об огромной силе Карла, о страшных ударах его меча, носившего особое имя. Дело не в этом, и, очевидно, не в такого рода подвигах должно искать обаяния имени Карла. Богатырей-королей было много в средние века; но одна боевая сила не могла произвести обаяния.

Объяснение его величия надо искать в умении сплотить законодательной деятельностью разрозненные и, казалось, несоединимые части, и в том организаторском духе, который повсюду приносил этот человек. Он служил не только государству, но посвятил себя распространению и расширению христианства. Он, по летописям современников и по народным сказаниям, был прежде всего борец за Христа, гроза мусульман и язычников. Все сорок шесть лет своего царствования Карл вел войны из года в год, не уставая; но каждая из этих войн, за исключением итальянской, имела единую идею — дать торжество христианству. Карл не только водворил прочно христианство в его римской форме, но он уничтожил навсегда возможность языческой реакции. Вот где скрываются причины его исторического обаяния.

Карлу Великому суждено было приступить к исторической деятельности с ясно сознанными силами и намерениями. Потому он никогда не колебался в выборе средств и видел впереди себя всегда одну неизменную цель. С первых же дней власти, когда он ею должен был делиться с восемнадцатилетним Карломаном, он заботился об издании законов, касающихся преследования непокорных вассалов, уверяя папу в своей готовности служить его делу. Мать его, Бертрана, развела сына с прежней женой и женила его на дочери лангобардского короля Дезидерия. Это было сделано по интригам, имевшим источник в Италии, для того, чтобы прекратить раздор между двумя народами. Участие в этом деле принимал и Карломан.

Папа Стефан III не сочувствовал этому замыслу. Он не мог допустить примирения двух соперников, вражда которых была так необходима для него. В случае их примирения римский первосвященник становился жертвой лангобардов и простым епископом Рима. Папа удивлялся в своем послании столь необдуманному союзу Карла; он писал ему, что изумлен его родственным союзом «с коварным, ужасным и зловонным народом лангобардов, которые не могут даже считаться народом, которые прокляты Богом и внесли в мир неправду». Далее он напоминал Карлу, что отец его завещал ему считать врагов Св. Петра своими собственными врагами.

Впрочем, испуг папы был напрасен: Карлу надоела Дезидерия. Он развелся с ней с легкостью, когда ему понравилась другая женщина, отправив Дезидерию к ее отцу в Италию. Понятно, как усилилась вследствие этого вражда к франкам со стороны лангобардского короля. Он стал поддерживать права на франкский престол двух малолетних детей Карломана.

Войны с саксами-язычниками. Сначала Карл был отвлечен саксонской войной. Надо заметить, что войны, которые вел Карл Великий, не походили на прежние, предпринимаемые с исключительной целью грабежа. Это были войны систематические, обдуманные в широком смысле этого слова, предписанные известной необходимостью. Саксы и славяне, как неисправимые язычники в глазах христианина Карла, заслуживали истребления. Саксы и прежде были в постоянных войнах с франками, но при Карле эта вражда приняла религиозный, а потому и фанатический характер. Вместе с язычеством саксы сохранили много старины. Они еще помнили Одина и не признавали короля. Их защищали храбрые вожди. Они делились на три народа, а каждый народ — на три кастовых сословия; у них не было раздела земель. Вестфалы жили на левом берегу Везера, остфалы на нижней Эльбе, а энгры на север от них. Пользуясь прежней слабостью, франкского государства, вестфалы подошли к берегам Рейна и грозили Австразии и Кельну. Где только они появлялись, там исчезали всякие следы христианства.

Против них счел своим долгом выступить Карл. Эта война увлекла Карла далеко от галльских пределов; она ввела в круг франкской политики всю среднюю и даже часть Восточной Европы. В 772 г. Карл пошел на столицу саксов, Эресбург. На высокой горе, где был построен замок, в вековой дубраве, стояло знаменитое древнее капище с идолом Ирмансула. Это было недалеко от знаменитого Тевтобургского леса, где, как известно, были некогда истреблены римские легионы. По преданию, в память этой победы в капище Ирмансулы хранился каменный столб, памятник торжества Арминия над римлянами. Франки овладели Эресбургом и три дня жгли капище со священным лесом. Но до победы было еще далеко. Испуганные саксы заключили мир с тем, чтобы снова начать войну. Франкам предстояло сделать еще семнадцать походов в Саксонию; война тянулась тридцать три года (772–804), при сильнейшем ожесточении с обеих сторон. «Трудно исчислить, — говорит Эйнгард, — сколько раз побежденные саксы со слезами просили мира и сколько раз с поспешностью они нарушали свое слово; вообще трудно решить, к какой религии они имели более склонности — к злым ли духам или ко Христу. Не проходило года со времени объявления войны, чтобы саксы не успевали обнаруживать своего непостоянства»[66].

Конечно, саксы, обещая креститься, исполняли условия мира только для вида. Затем вспыхивал прежний фанатизм; католические священники обращались в бегство, а христианские храмы горели. Укрепления, построенные Карлом, не могли одерживать восстания.

Во главе оппозиции стоял Видукинд; он был душой, борцом умиравшей языческой Германии. После десяти лет борьбы он не покорился Карлу. В Дании и Скандинавии у него всегда были покровители. Карл не мог занимать пределов Саксонии большими силами, и, лишь только он удалялся, как снова вспыхивало восстание. Карл и его вожди никогда не могли отыскать своего противника; он всегда успевал скрыться. Раз саксы в 882 г., изъявив внешнюю покорность, изменнически разбили войско, проходившее по их стране; скоро повсюду запылали церкви. Тогда Карл снова явился в Саксонию; он обдумал страшную месть. Видукинд бежал, саксы были разбиты. Карл вытребовал зачинщиков, и четыре с половиной тысячи голов скатились с эшафота в один день. Но и эта жестокость не отстранила дальнейшего движения. Правда, в 785 г. Видукинд сам явился к Карлу с покорностью и принял крещение; с ним крестились все саксы; но еще двадцать лет продолжалась война. Только в 806 г., когда десять тысяч саксов были Высланы Карлом с берегов Эльбы в Галлию, тогда только саксы, «отказавшись окончательно от злых духов, приняли христианство и составили один народ с франками»[67].

Надо удивляться изворотливости Карла. Он поспевал всюду: бил саксов, шел на арабов, потом на славян. Последняя славянская война, по Эйнгарду, относится в 789 г. Интересна XII глава в «Жизни Карла Великого» Эйнгарда, где этот повествователь говорит о славянах: «Sclavi по-нашему называются Vilzi, а по-своему, по-славянски, Welatabi. В походе против них вместе с другими народами следовали также и саксы в качестве союзников, хотя они притворялись в своем расположении, потому что ободриты оскорбляли их набегами, от которых не могли быть удерживаемы одними приказаниями. От западного океана на восток тянется залив; длина его неизвестна, а ширина не превышает нигде ста тысяч шагов (здесь имеется в виду Балтийское море). Тут, по берегам этого залива, живет много народов: даны, свеоны, которых мы называем норманнами. Они занимают северные берега и все принадлежащие к нему острова. Но восточные берега (очевидно, юго-восточные и южные) населяют славяне, аисты (т. е. эсты, о которых упоминает Тацит), а также и другие различные народы. Между ними первое место занимают велатабы, которым в то время король объявил войну». За один поход Карл так укротил славян, что в другой раз они не считали удобным при его жизни поднимать восстание.

Под конец своего царствования Карлу снова пришлось вести войну. Он совершил поход в Паннонию, где жили остатки гуннов и аваров. Может быть, там укрывались саксы и славяне, находя себе ресурсы для войны против Карла. Эта война продолжалась восемь лет. Франки произвели здесь страшные опустошения. Эйнгард говорит, что в эту войну в Паннонии не осталось ни одного человека, а места, где стояли шатры кагана, превратились в пустыню. Ни одна война не окупалась так блистательно. В шатре кагана франки нашли несметные богатства, накопленные веками. «До того времени, — говорит Эйнгардв XIII главе, — франки считались бедными, а теперь обогатились. Во дворце кагана они приобрели столько золота и серебра, как никогда прежде, и то, что те незаконными войнами добыли от других народов, по справедливости (!) достал ось франкам».

Отношения Карла Великого с Римом. Для средневековой истории самое существенное значение имеют отношения Карла Великого к Италии вообще и к папскому престолу в особенности. Распоряжения Пипина, сделанные в Италии, не были уважены в свое время. Дезидерий нарушил договор, Адриан VI просил помощи могущественного Карла.

Окончив первую саксонскую войну, Карл в 773 г. двинулся на защиту папы. Дезидерий ждал его по обыкновению в альпийских проходах, через которые было трудно пройти. Но, вероятно, в рядах его войска была посеяна интрига и измена. Дезидерий потерял присутствие духа и, очистив проходы, отступил в Северную Италию. Он сам заперся в Павии, по примеру прежних лет, а его сын в Вероне. Павия держалась почти целый год; но Верона сдалась несколько раньше. Сын его успел бежать в Византию, но Дезидерий, последний король лангобардов, попал в руки Карла. Развенчанный властитель вместе со своим семейством был увезен на север Галлии, где кончил жизнь в темнице.

Казалось, настало господство римской курии, но только на первое время. Карл не был из числа таких властителей, которые бы делились своей властью. В 773 г. Карл явился в Рим, подтвердил папе дарственную запись Пипина, т. е. передал ему двадцать два города, а остальную часть взял себе под названием герцогства лангобардского. Следует, однако, отметить, что Лангобардское герцогство в Средней и Южной Италии удержало свою самостоятельность; большая же часть северных итальянских городов подпала под владычество духовных и светских сеньоров. Последние поспешили изъявить покорность Карлу и принесли ему присягу.

Карлу несколько раз приходилось устраивать итальянские дела, но он никогда не хотел усиления светской власти пап. В сущности Карл не прибавил папе ничего, кроме областей, назначенных его отцом. Между тем твердость франкской власти сказалась в Италии. Сам папа должен был обращаться к его суду при разбирательстве дела с архиепископом равеннским, а равно и при столкновении с франкскими вассалами, которые старались упрочить власть своего государя на полуострове. В сущности, Карл был пока римским патрицием в Италии, т. е. наместником византийского императора, титулярные права которого еще не прекратились. Но сами обстоятельства уже складывались так, что фактическая власть переходила к тому, кто имел ее в руках, а не к тому, кто претендовал на нее по историческому праву. Когда преемник Адриана, Лев III, был захвачен и изуродован противной партией, то он должен был обратиться в Ахен за помощью к Карлу. На Византию папа не мог надеяться; с ней Рим разошелся уже давно. Там власть была в руках женщины, императрицы Ирины, которая была поглощена умиротворением империи.

Неизвестно, что произошло в Ахене между Карлом и папой. Эйнгард благоразумно об этом умалчивает. Надо полагать, что все последовавшее затем было результатом свидания Карла с папой. Вероятно, Карл обещал водворить беглого папу снова в Риме, взамен чего Лев III должен был провозгласить Карла Римским императором. То, что папа не желал усиления новой франкской государственной власти в Италии, что он не радовался появлению на полуострове франкских вассалов, с которыми он должен был сноситься не как с поданными, а как с равными, — ясно без объяснений. Для него была выгоднее призрачная власть византийского императора. Влияние же такого энергичного человека, каков был Карл, без сомнения, было опасно для римского первосвященника. Тот государь, который даровал римскому народу двадцать два города, мог во всякое время отнять их и, кроме того, влиять на самую судьбу папского престола.

Коронация Карла императорской короной 25 декабря 800 г. Мы не находим у Эйнгарда подробностей о том, как свершилось величайшее историческое событие того времени. Имеется в виду корация Карла императорской короной. На зиму 899 г. король поехал в Рим, чтобы защитить папу Льва III, которому его враги выкололи глаза и урезали язык. В Риме он получил приятный подарок от своего друга и учителя Алкуина — исправленные и переплетенные рукописи-Священного Писания. В письме, которое сопровождало подарок и которое было доставлено сыном Карла, Пипином, Алкуин впервые величает Карла императором (imperialis potentia). Значит, при дворе Карла знали заранее, что король будет провозглашен императором. Самый обряд совершился как бы внезапно, 25 декабря 800 г., в церкви Св. Петра в Риме, тогда еще деревянной и невзрачной. Карл будто избегал коронации. Если бы он знал намерение первосвященника, то не пошел бы в церковь к обедне, несмотря на торжественность праздника. Этому, конечно, трудно поверить. Папа во время литургии возложил на Карла драгоценную императорскую корону. Хор запел: «Карлу Августу, рукою Божьею венчанному, и миротворному императору Римскому, жизнь и победа!» Папа тогда пал ниц к ногам императора и совершил над ним и над сыном его Пипином таинство миропомазания. Так как, по убеждению германского народа, с представлением об императоре было соединено представление об обладании целым римским миром, то и Карл отныне смотрит на себя, как на представителя светской и духовной власти. Действительно, Карл Великий умел всегда держать духовную власть в зависимых отношениях: он считал ее своим орудием. На другой же день после коронации ясно обозначилось, что папа без императора не имеет значения. Сами папы должны были склониться передковой силой, которую они же увенчали. Замыслы Карла были велики. После того как он, с принятием императорского титула, стал во враждебные отношения к Византии, ему приходили на ум мысли о судьбах Востока, о возможности единения всего исторического мира. Но его ум был достаточно трезвым и глубоким, чтобы сдержать свои порывы.

Он не почил на лаврах, достигнув такого величия; он считал своим призванием жизнь труженика. Относительно учреждений франкской монархии, к которым мы переходим, можно сказать, что все здесь — дело его рук; весь хаос, царствовавший до него, он привел в порядок.

Государственные учреждения монархии Карла Великого. Юрисдикция германского кунинга издавна была обширна. Он был источником не только правосудия и управления; он вместе с сеньорами издавал законы. Правильный государственный Строй требует непременного обязательного раздела властей. В начале средних веков, конечно, не знали такого разделения. Это значение древнегерманской власти отразилось в дальнейших судьбах средних веков. Вообще в средние века никогда не доходили до необходимости строгого разделения власти; таковой принцип осуществился на практике лишь в начале новой истории, и то только в Англии. В отдаленное же время, напротив, король должен был один заботиться о мире в государстве; потому суд и расправа тогда были предметами его исключительной деятельности.

Это высшее право повеления и запрещения — то, что римляне называли imperium, — германцы определили термином Bann. Всякий, кто не повиновался королю, подпадал его Bann и наказывался не чем иным, как более или менее значительной денежной вирой, пеней (Wehrgeld). Вся означенная сумма власти короля распадается с течением времени на две ветви: власть военную (Heerbann) и гражданскую (Geri chtsbann). Король управлял государством при содействии окружающих его сановников, которых он назначал из числа своих вассалов. Таким образом, придворная служба в то время совпадает с государственной, военной и гражданской. При древних кунингах формируются новые чины: они образовались под влиянием Византии, которая незримо, будучи наследием Рима, охватывала собою германские понятия. В германских государствах долго признавался верховный принципиальный авторитет византийского императора. Эти чины были: cubicularius (спальник) или camerarius, marescalcus или comes stabuli (маршал), senescalcus, buticularius (мундшенк), Venator (егермейстер), falconarius (сокольничий). В некоторых странах эти чины существуют до сих пор[68] и играют важную роль; тем более извинительно было в древнее время кунингам поручать своим спальникам отправление государственных должностей.

Переходим теперь непосредственно к государственным должностным лицам; это были comes palatii ( впоследствии пфальцграф, палатин, который был первым сановником в государстве).

Король занимался судопроизводством лично, особенно в важных делах, в случае апелляций; он требует к своему суду всякого, кто не исполняет решения низших инстанций и, конечно, властен изменять решения последних, ибо выше его суда ничего нет. Но король судит в присутствии своей курии (curia regis, placitcum palatii), то есть при содействии пфальцграфов и других перечисленных придворных сановников, которые тогда назывались comitеs palatii и были помощниками короля в управлении его двором. Так как король не мог всегда и везде лично присутствовать в своих обширных владениях, то за него управляют герцоги (heerzog, duces), графы, вице-графы и маркграфы.

Графы. Любопытно определить значение всех этих должностных лиц и сановников. Центр тяжести административной приходился на графов; потому сперва следует остановиться на их юрисдикции.

Мы говорили, что древние германские общества делились на волости, где господствовала круговая порука и которые управлялись самостоятельно. Теперь, в эпоху королей, под влиянием римских и византийских понятий, волостями называются территории, управляемые наместниками короля, которые и назывались графами, comités; они не избирались, а назначались королем. В Галлии, где не было деления на волости, графствами сделались прежние городские округи. Граф, он же judex fiscalis, государственный судья был наместником и представителем короля в полном смысле слова, т. е. у себя в графстве имел точно такую же власть, какая принадлежала королю во всем государстве; недаром он назывался сотрудником — comes, помощником короля. Так как аллоды почти все превратились в королевские феоды, то наблюдению графа подпадают все вассальные земли, потому что он здесь заменяет собою особу короля. Только самые богатые аллоды или феоды составляли исключение; выйдя из подчинения графу, они повиновались непосредственно королю, и то на суде. Граф вершит у себя суд; он же исполняет приговоры; он заботится о безопасности общин, о порядке и благоустройстве графства; церкви, вдовы, сироты, бедные вверены его попечениям, ибо все эти учреждения и лица издревле находились под опекой короля (in mundiburdio rеgis).

Граф собирал подати и налоги с жителей, собирал доходы с застав (portaticum), мостов (pontaticum), дорог (viaticum), рек (fluviaticum); он отдавал деньги в королевскую казну, причем представлял отчеты. Понятно, что у него был наибольший участок и более всего вассалов, потому что все обращались к нему с предложением коммендации. Но его власть была не над всеми; подобно королю, он должен был три раза в год созывать собрания из всех свободных людей графства и председательствовать на них.

Собрания и суды. Эти собрания называл placita generalia и были очень многолюдны. Поэтому с течением времени большие собрания были заменены съездом главных землевладельцев графства. На этих собраниях граф предъявлял законы и постановления, сделанные общими государственными сеймами, о которых мы будем говорить далее; тут же он провозглашал и собственно от него исходящие административные и полицейские меры касательно местного управления страной. В этих делах собрание имело совещательный голос; решения принадлежали графу.

Что же делало это немое собрание? Оно судило… Из этих собраний образовались впоследствии так называемые ассизы и суд присяжных в Европе. Когда placitum собиралось для суда, то оно называлось mallus comitis, Mallberg, гора суда. Но следует отметить, что и в суде не все присутствовавшие принимали участие, т. е. имели право голоса; граф сам избирал из числа зажиточных помещиков заседателей, которые вместе с ним голосовали; эти присяжные назывались boni hommes, добрые, т. е. опытные, искусные люди. Хотя здесь и коренится начало европейского института присяжных, но между обоими учреждениями есть существенное различие. Число прежних присяжных не было определено; они избирались в зависимости от важности и количества дел. Сперва они избирались только на время ассизов; потом их стали назначать в определенном количестве, семи и двенадцати человек. Со времен Карла Великого они назывались в Галлии scabini (echèvins), у немцев — Schöffen, у англосаксов — шерифы. Присяжные того времени отличаются и тем, что они не только определяли виновность или невиновность, но были и следователями и судьями; они назначали наказания под председательством графа, который в таких случаях имел одинаковое право голоса и которому поручалось внести дело и исполнить приговор. Так как иные дела нельзя было откладывать до созыва ассизов на несколько месяцев, то граф держал при себе постоянно малые ассизы.

Викарии, виконты. Подразделения графства назывались центенами, потому что прежде эти участки состояли из ста отдельных семейств. Лица, управлявшие ими, назывались в Северной Галлии vicarii; в Южной Галлии, по-провансальски viquiers; у немцев — центграфы;и избирались они в своих округах при содействии графов. Викарии имели свои ассизы и свой суд присяжных, но разбирать могли только в уголовных делах мелкие преступления (приблизительно в пределах юрисдикции русских мировых судей) и небольшие претензии в делах гражданских. Более же важные дела передавались на графские ассизы; туг сам граф приезжал и председательствовал в местных ассизах; иногда он же присылал своих помощников. Помощники графа назывались вице-графами (vicecomites), отсюда французские виконты. Они назначались графом, причем брали на себя часть многочисленных обязанностей графа или получали отдельный участок; отсюда виконтства.

Что касается городских общин, то над ними наибольшее влияние сохранялось у епископов; авторитет последних основывался на их нравственном влиянии, на привычке к ним горожан; когда граф ездил, епископ постоянно сидел на месте. В Средней Галлии города большей частью считались епископскими и были в вассальных отношениях к королю. Эта возможность была привлекательной для духовенства. Большая часть духовенства охотно предпочитала светскую карьеру, управляя участками, верша суд, сражаясь; впоследствии светские обязанности смешались с духовными; это повело к порче, деморализации духовенства западной церкви. Вообще в то время духовные власти имели преобладающее значение, и если случалось, что один из замешанных в деле был духовным лицом, то или граф приглашал епископов, или они сами являлись без зова, причем всегда кто-нибудь из епископов председательствовал на суде.

Иммунитет. Мы упомянули о землях крупных феодалов, которые не хотели повиноваться королю и в своих владениях имели собственное управление. Такие земли назывались изъятыми (immunes), а самый факт изъятия назывался immunitas. Права же, не подлежавшие ведению графа, назывались иммунитетом. К числу изъятых земель принадлежали и непосредственные королевские домены, имевшие свое особенное управление. В разных графствах встречаются города, которые составляли частную собственность королевского фиска, сохраняя своих особых покровителей. Еще более было изъято церковных земель, которых было так много в каждом графстве, что иногда они тянулись целыми полосами; жители их зависели только от своих церковных правителей и назывались homines ecclesiastici. Часто король предоставлял церквам средства взимать доходы вроде сбора с мостов, рек и т. п. Там был свой суди своя полиция, свой defensors advocatus ecclesïae, который у немцев назывался фохтом. Сперва этих защитников церквам давал сам король, но потом они избирались причтами из крупных соседних собственников. У фохта была такая же власть, как и у графа, с той единственной разницей, что на войне он с своими людьми становился под знамена графа, т. е. подчинялся ему. Так как канонические узаконения не позволяли церкви судить уголовные преступления и осуждать на смертную казнь, то адвокат испрашивал у короля особое право на это (Вlutbапп) т. е. право уголовной расправы, которое заключалось только в короле и только от него передавалось в другие руки. За свои услуги фохт получал какой-нибудь феод от церкви или награждался одной третью денежной пени с подсудимых.

Власть герцогов. Выше графов, сделавшихся простыми королевскими сановниками, стояли герцоги. Каки самое слово показывает, они были по преимуществу людьми военными, водившими войско (Heer-zog, duces). Заметим, что помимо тех военных герцогов, имена которых встречаем, начиная еще с первых лет немецкой истории, при Карле доменами из нескольких графств управляли герцоги с гражданской властью. Значит, герцоги были двух родов. Исключительно военное значение в то время они имели только в Галлии, а гражданской властью обладали у тюрингов, алеманнов, баваров. Они тоже стали вассалами короля, поуправляли своими землями независимо, и их подчинение королю было только номинальным; даже управляя королевскими владениями, они не считали себя обязанными отдавать весь доход в королевскую казну. Они сами назначали графов и центграфов, точно короли; они иногда собирали собрания, иногда нет. По количеству и богатству своих владений они почти не уступали иному королю; вот почему они держались гордо перед королем, ограничиваясь только уплатой дани. Вся сила их проистекала из того, что предшественники Карла поручили им по неосторожности много земель. Карл Великий особенно боялся таких гражданских герцогов, и все старания его были направлены на уничтожение этих сановников; он не позволял соединения нескольких графств в одно под властью герцога.

Под конец его жизни все герцоги были обращены в простых графов. Но когда не стало этого великого человека и исчезла его тяжелая рука, опять появились сильные герцоги, которые захватили в свои руки несколько графств. Эта узурпация была главной причиной ослабления королевской власти.

Пограничные графства всегда назывались марками, а лица, заведовавшие ими, маркграфами. Гражданская и военная власть этих «marchiones» была усилена в видах опасности от соседних врагов.

Зендграфы. Не довольствуясь такой упорядоченной администрацией в государстве, Карл Великий учредил еще один замечательный институт — институт зендграфов, королевских уполномоченных, то есть ревизоров, контролеров с большими полномочиями. Они назывались missi или nantit. Короли посылали этих легатов в графства и прежде, но со времен Карла началось более правильное наблюдение за управлением. Вся страна была разделена на особые легатства, из которых в каждое посылались два зендграфа (missatici): один — епископ, другой — знатный вассал. Они требовали отчета от всех должностных лиц, производили смотр ополчения, принимали жалобы на всех без исключения королевских сановников. В них Карл вцдел гарантию королевской силы и порядка; со временем, при благоприятных обстоятельствах, это учреждение должно бы было положить начало иному, нефеодальному строю, если бы институт зендграфов упрочился. Зендграфы проникали повсюду; передними не было никаких преград; они собирали большие собрания из всего вассального населения и приглашали на них всех должностных лиц, как светских, так и духовных, графов, викариев, зендграфов, епископов, аббатов, фохтов. Зендграфы проводили один принцип равенства перед законом и одинаковой ответственности перед королем и народом; и это было еще в то время, когда новые элементы не успели сложиться. В разных местах, четыре раза в год, с помощью избираемых ими же присяжных, зендграфы производили высший суд. Сюда поступали апелляции от суда, жалобы на графов, на их проволочки или несправедливость приговоров. Тут же разбирались все тяжбы, неподсудные графам, например все тяжбы государственных сановников, герцогов, графов, епископов, аббатов или особенно важные судебные случаи. Одним словом, это был тот же королевский суд, но только подвижный. Со смертью Карла это полезное учреждение лишилось значения, когда все исчисленные должности получили наследственный характер и когда обязанности этих лиц стали номинальными. Тогда, естественно, королевская власть, не поддерживаемая этими административными и контролирующими учреждениями, должна была погибнуть; она стала тенью, а те люди, которых она предназначила дня охранения народных прав, — те люди подорвали ее. Во всяком случае то время, историю которого мы будем излагать, имело достаточно хорошо организованный строй для юного, несложившегося еще общества, правильную администрацию, контроль над должностными лицами. Конечно, все это развилось преимущественно среди франков, которым выпала завидная роль стоять во главе всего германского племени, но известно, что и остальные государства западного континента в то время были более или менее подчинены франкам, так что эти учреждения были перенесены и в Галлию, и в Испанию, и отчасти в Италию.

Издание законов. Надо прибавить, что король не был исключительным источником законодательной власти, но и в лучшее время королевской силы, обыкновенно, созывал собрания из придворных, епископов, знатных вассалов, предъявляя им разработанные законы для обсуждения на майских собраниях, происходивших в разных местах. На эти собрания собирались все свободные люди; светские и духовные сановники, имевшие должности или значение, составляли сейм из двух палат: светской и духовной. Об общих делах обе палаты совещались вместе, но в духовной палате исключительно были духовные лица, и главное влияние принадлежало епископам. К сожалению, круг деятельности сейма и его права не были точно определены; но известно, что все законы франкской монархии выработались усилиями этих собраний. Королевская власть обыкновенно утверждала проекты законов. Постановления этих собраний назывались capitulatia (capita, главы, статьи закона).

При жизни Карла везде чувствовалась его тяжелая рука. Хотя тогда и существовали народные собрания, но сам Карл был на первом плане. «Он был центром и душой всего, — говорит Гизо, — по его воле собрание и собиралось, и рассуждало; он разузнавал о состоянии страны, предлагал и утверждал законы; везде была его воля, и от него исходил первый толчок; каждое дело начиналось у него, с тем чтобы возвратиться к нему. Вовсе не было речи ни о широкой общественной свободе, ни о настоящей политической жизни; народное собрание являлось весьма сильным органом правительства»[69].

Капитулярии Карла Великого. Но влияние его особенно сказалось в одном, а именно в разработке статей законов, судебных формул и постановлений, известных под именем капитуляриев. Не все они принадлежат Карлу Великому; очень многие изданы после него. Всего на почве одной Франции насчитывают до 1700 таких статей, кроме тех, которые изданы Каролингами, правившими в Германии и Италии[70]. Ошибочно полагают, что будто все эти капитулярии суть законы Карла Великого. Напротив, это целый лабиринт разных правил и постановлений вместе с указами императора. Здесь даже мало новых законов. Там инструкции Карла графам, герцогам, епископам, сотникам перемешаны с судебными приговорами и решениями, грамоты с привилегиями и т. п. Надо критически смотреть на них, чтобы выделить из этого хаоса дух законов.

Гизо сделал это весьма удачно. Он делит все шестьдесят пять капитуляриев Карла на восемь разделов сообразно с характером внутреннего содержания: 1) законодательство моральное; 2) политическое; 3) уголовное; 4) гражданское; 5) каноническое; 6) распоряжения хозяйственные; 7) церковные и 8) частные.

Что касается первого отдела, то это не законы в нашем понимании, а нравственные, этические изречения. Например, в капитуляриях этого отдела находим, что скупость есть корень всего зла, что надо быть гостеприимным, что не надо дозволять себе грабежа, лжесвидетельства. «В этом мы всегда убеждаем, и это запрещает закон Божий». Наставления эти были уместны в то время, когда потребно было вселять идею морали в общество не в форме законов, а в форме проповеди; в них заключаются или запрещения, или предписания; словом — это повторение заповедей Божьих. Здесь законодатель относится к обществу, как отец к детям. Понимая всю силу, какую может иметь над людьми идея долга, законодатель старается провести эту идею в человека всеми путями, и, таким образом, в его руках законодательство является чем-то вроде проповеди, средством назидания. К моральному законодательству того времени следует отнести все распоряжения, касавшиеся интеллектуального развития человека, все указы Карла Великого о школах, о распространении и исправлении церковных книг и т. д.

Большое место отведено политическому законодательству. Здесь говорится об обязанностях графов, герцогов, наместников, сотников и т. д., затем о судебной администрации и судопроизводстве; тут же приводятся административные распоряжения, полицейские меры, весьма разнообразные и доходящие до мельчайших подробностей. Провинция, войско, церковь, купцы, нищие, внутренность императорского дворца служат по очереди их предметом. Помеченные 806 г. находим меры против нищенства; а 800 г. — распоряжения относительно внутренней полиции, которые запрещают давать преступникам убежище в королевском дворце. В случае если какой-нибудь свободный человек нарушит это запрещение, скрыв во дворце преступника, то он присуждается нести его на своих плечах до лобного места, где их вместе привязывают к столбу. К числу политических законов следует отнести распоряжения, касавшиеся управления бенефициями, розданными Карлом Великим, а равно его отношений к бенефициалам.

В уголовные капитулярии вошли извлечения из франкского, лангобардского и баварского «обычных» законодательств. Новые распоряжения Карла Великого стремились вообще к смягчению древнего германского законодательства и особенно жестоких наказаний, которым подвергались рабы. Они носят объединяющий характер. Но ввиду особых условий современности Карл в известных случаях не только не смягчал наказания, но еще усиливал, особенно если кара являлась в его руках орудием политики. Так, смертная казнь, обыкновенно редкая в варварских законах, появляется почти в каждом параграфе капитулярия 789 г., направленного к тому, чтобы удержать и обратить саксов; почти всякое нарушение порядка, всякое обращение к идолопоклонству наказывалось смертью.

В области гражданского права Карлу представлялось мало случаев к вмешательству, так как древние законы и обычаи продолжали сохранять свою силу. Но от себя Карл только устанавливает прочные семейные отношения, вероятно, под влиянием духовенства. В ту эпоху брачные узы разрывались с крайней легкостью; муж брал и бросал жену весьма легко, почти без всяких формальностей. Закону предстояло регулировать эти семейные отношения, и Карл Великий хорошо сознавал необходимость в этом. Вследствие этого в его капитуляриях мы находим множество параграфов, предписывающих известные условия для брака, как-то: степени родства, обязанности мужа по отношению к жене и т. п. Закон, опираясь на церковные каноны, назначал большие штрафы за незаконные браки и налагал смертную казнь за похищение рабом дочери господина.

Каноническое право и особенные церковные распоряжения охватывали собой мероприятия не только касательно духовенства, но вообще регулировали отношения подданных христианского государя с духовенством. Непосредственно каноническое законодательство имело в виду одно церковное общество и взаимные отношения членов духовенства; оно было сообщено только епископам. Такое законодательство занимает самое обширное место в капитуляриях; это понятно. Епископы были главными советниками Карла Великого; они заседали в наибольшем числе в народных собраниях; поэтому больше всего они обращали внимание на свои интересы. Вследствие того народные собрания рассматривались вообще как соборы, и определения, постановлявшиеся на них, входили в собрание канонов. Все такие определения издавались в интересах епископской власти. На заре династии Каролингов епископской аристократии почти не было, а если и была, то бессильная. Карл Великий счел нужным ее усилить, упрочить. Снабженная движимым и недвижимым имуществом, под его рукой она приобрела правильное устройство, корпоративный дух и сделалась на несколько веков преобладающим началом церкви. Карл называет себя усердным защитником и скромным помощником святой церкви. Он обращается к епископам и пастырям церкви, советуя им заботливо и ревностно приводить народ к истинной вере и обращать на путь истины заблудших. При этом государственная власть даже санкционирует гонения за религиозные убеждения. Карл предписывает не только убеждать и усовещивать каждого в правой вере, но даже принуждать. Епископам рекомендуется осторожное посвящение в духовный сан. Что касается образа жизни духовных, то им предписывается строгая жизнь, запрещается держать в своих домах женщин, кроме матери, сестры, допуская только тех, которые не могут навлечь подозрения. Далее строго запрещается ростовщичество.

Например, по § 20 Падерборнского саксонского капитулярия за неприличный брак назначалась пеня в 60 солидов с благородного и 30 со свободного человека; при этом даже лит (litus), т. е. простолюдин, подвергался взысканию за незаконный, т. е. не одобренный канонами брак.

Священники должны блюсти тишину в храме, не пускать в алтарь женщин; они должны сами хорошо понимать молитвы за обедней, толково и внятно читать их. Священникам и диаконам внушается, чтобы они не носили оружия и больше доверяли защите Бога, нежели меча. Нетерпимость проявляется в числе прочего и в следующем постановлении: «Не должно ни верить, ни читать поддельные сочинения, рассказы сомнительной верности и вообще все, что против католической веры, сквернейшие и ложные послания, которые в прошлом году разносились бродягами, уверявшими, что эти послания упали с неба, чем они вводили иных в заблуждение. Все такое сжигать, чтобы народ подобными сочинениями не был вовлечен в заблуждение. Можно читать и передавать одни канонические книги, католические трактаты и сказания Святых Отцов». Везде просвечивает строгий клерикальный характер. Высшим образцом для подражания представляется жизнь Святых Отцов.

Наказания страшно строги, а это обыкновенное явление в полу-варварском обществе, которое управляется применением грозной кары. Смертная казнь безусловно назначается за следующие преступления: за убийство епископа, священника, диакона, за сожжение трупа по языческому обычаю, за жертвоприношение дьяволу, за сношения с злыми духами, за похищение рабом дочери господина, за неверность государю-королю и, наконец, за употребление в пишу мяса в постное время. В последнем случае снисхождение оказывается только тогда, если кто ел мясо по необходимости; это предоставляется разобрать священнику. Весьма интересен для характеристики эпохи § 6 Падерборнского капитулярия, изданного для саксов. «Если кто, обманутый дьяволом, по обычаю язычников, поверит, что мужчина или женщина предаются колдовству и едят людей и их сожжет или даст мясо их есть другим или сам съест, то смертью наказан будет»[71]. Отсюда можно заключить, что со временем католическое законодательство не только не стало гуманнее в отношении так называемых колдунов и колдуний; напротив, оно сделалось еще более суровым и бесчеловечным.

Хозяйственные распоряжения содержат в себе различные инструкции, с которыми Карл обращался в разные времена к управляющим своих поместий; из них выдается капитулярий de Villls imperialibus. Эти инструкции важны в том отношении, что они служат материалом для сельскохозяйственной истории того времени, о которой будем говорить позже.

Начало средневековой образованности. Когда Карл Великий стал царствовать в западном мире, а науки почти повсюду находились в упадке, так что все охладели к служению истинному Богу, случилось, что на берег Западной Галлии вместе с купцами высадились два скотта из Ирландии. Это были люди очень сведущие в мирских науках и Священном Писании. Они не выставляли напоказ никаких продажных товаров; но когда около них собиралась толпа, жадная до покупок, то они кричали: «Кто желает приобрести мудрость, тот пусть придет к нам и получит; ее можно купить именно у нас». Если они объявляли цену на мудрость, то только потому, оговаривается летописец, что видели, как народ охотнее кидался на дорогие товары, чем на даровые. Они кричали, пока не нашлись люди, которые, или будучи удивлены всем происходившим, или считая их сумасшедшими, донесли о них Карлу Великому, который постоянно обнаруживал сильную любовь к мудрости. Он потребовал их немедленно к себе и спросил, справедливы ли дошедшие до него слухи, что они возят с собою мудрость. Они отвечали: «Да; мы обладаем ею и готовы сообщить о ней всякому, кто будет просить о ней именем Бога». Когда Карл спросил их далее, что они потребуют за это, они объяснили: «Удобного помещения для любознательных учеников, а вместе с тем и того, что необходимо для всякого странника, т. е. пишу и одежду».

Так рассказывает Сан-Галленский летописец о начале просвещения в средневековой Европе, о поводах и обстоятельствах открытия монастырских школ, которые были первыми рассадниками европейской науки[72]. Из тех школ вышли первые учителя Европы.

Карл очень обрадовался этим иностранцам; сначала удержал их при себе, а потом, отправляясь в поход, одного из них, Климента, послал в Галлию, дав ему готовое помещение и много мальчиков разного происхождения; другого же, Дунгала, отправил в Италию и отвел ему монастырь Св. Августина близ города Павии, рекомендовав посещение его лекций людям всякого возраста. Таким образом, образование в Европе началось в двух местах — в Аквитании и в Италии.

Алкуин. В Англии и в Йорке узнал об этом некто Флакк Альбин, который также назывался Алкуином. В Йорке монастырская школа процветала еще со времен друидов; уже несколько веков эту школу посещали галлы, искавшие просвещения, но не находившие его на родине. Архиепископ Йоркский был главным наставником в школе. Один из них, ученый Элеберт, говорит его ученик Алкуин, «напоял огрубелые умы прямо из источников разных наук. Одним он старался сообщить искусство и правила грамматики, другим — риторику; одних он упражнял в прениях судебных; других в песнях Аонии. Многие у него научились играть на флейте Касталии или ударять ногой о вершины Парнаса (т. е. заниматься поэзией). Другие знакомились через него с гармонией небесного свода, с путями солнца и луны, с пятью поясами полюса, с законами течения звезд, их восходом и закатом, движением моря, землетрясениями, с науками о природе человека, зверей, птиц и всего лесного населения. Он раскрывал перед ними различные качества и сочетания чисел, а главное — научил с достоверностью вычислять время Пасхи и объяснять таинства Священного Писания».

Могли быть тогда человек, обладавший более разнообразными сведениями! За знакомство со всеми этими специальностями в очень серьезном тоне ручается сам Алкуин. Если бы не случай, то вряд ли такой многоученый муж, пользовавшийся общей любовью, оставил бы Йорк; но ему пришлось ехать за паллиумом в Рим. В Париже он встретился в 780 г. с Карлом Великим, который знал его по слухам и который в приеме, сделанном ему, выразил свое глубокое уважение к просвещению. Карл переманил его к себе и сделал самым близким себе человеком.

Алкуин, в 782 г. переселившись окончательно в Галлию, устроил при дворе Карла известную Палатинскую школу. Карл любил, когда его называли учеником Алкуина; часто сам великий император со своим семейством посещал эту школу и выслушивал ответы учеников. Четырнадцать лет Алкуин управлял этой школой, основывая училища при других монастырях и заботясь о собирании и исправлении манускриптов. Но придворная жизнь не по душе людям, призванным к исследованию истины. Трудно казалось Алкуину служить двум богам; поэтому он просил Карла поселить его в каком-нибудь монастыре, где он мог бы основать новую школу. Карл отвел ему аббатство Св. Мартина в Турени. Здесь он основал школу, которую посещали многие ученики[73].

Алкуин — философ, поэт, историк (он писал, между прочим, о войне Карла с саксами) — своей благородной деятельностью оказал цивилизации великие услуги. Упомянутая школа Св. Мартина была тогдашним университетом. Тем сильнее начинаешь сочувствовать этой благородной деятельности Алкуина, когда узнаешь те идеальные, высокие идеи, которые он развивал в науке. В своей беседе с учениками он доказывает, что в науке заключается существенное, облагораживающее значение, возвышающее душу. «Мудрость узнается тогда только, — говорит Алкуин, — когда вы полюбите ее ради ее самой, для Бога, ради душевной чистоты, для познания истины, а не для человеческой славы, награды и богатства; чем больше любят последние, тем дальше блуждают от света науки».

Умственная дисциплина. Для нас, конечно, оригинальны те образовательные приемы, к которым прибегал Алкуин при преподавании. Он хотел развить в своих слушателях прежде всего умственную дисциплину. Поэтому в его трудах можно встретить весь ученый материал, которым располагало то время. Так как математика тогда не была еще разработана, а преподаванием одной грамматики нельзя было достигнуть высших педагогических целей, то Алкуин нашел другой способ для развития умственной дисциплины — способ немного оригинальный. Он развивает в учениках прежде всего диалектику. Его уроки — это ряд загадок и ответов на них, ответов, которые ученик мог дать, только напрягаясь умственно до известной степени. Конечно, эти загадки имели целью развить диалектические способности учеников.

Учитель, например, спрашивает: «Я видел мертвое, оно родило живое, а дыхание живого поглотило мертвое»; ученик отвечает: «От трения дерева родится огонь, который пожирает дерево» — «Что такое огонь, не гаснущий в воздухе?» — «Известь», — решает ученик. «Что такое существует и вместе не существует?» — «Ничто, потому что оно существует по имени, а на самом деле его нет». — «Что делает горькое сладким?» — «Голод», — отвечает ученик, очень основательно. «Что человека не утомляет?» — «Прибыль» и т. д. Иногда в вопросах видно желание приучить к риторическим фигурам. Сон — образ смерти; берег моря — стена земли; трава и вообще злаки — одежда земли. Иногда преследуются диалектическая и риторическая цель одновременно. Например, учитель спрашивает: «Что такое богатство без мудрости?» Ответ: «Богатство без мудрости то же, что тело без души: мудрость возвышает смертного; нищего извлекает из ничтожества, чтобы посадить его с царями; она же поддерживает престол славы». «Что такое вера?» — «Уверенность в том, чего не знаешь и что считаешь чудесным».

Наука и ее содержание. В этих беседах Алкуин высказал те основные начала знания, которые двигали его на протяжении средних веков. До самого возрождения классицизма средневековая наука питалась скудными остатками древней мысли, обломками древней науки, которая слабо мерцала среди риторических ухищрений и богословских тонкостей. Боэций, о котором мы упоминали, говоря о последних годах царствования Теодориха, был посредником между древним и средневековым умствованием. Где-то у Соломона сказано, что мудрость построила себе дом на семи столбах. Здесь имеются в виду дары Св. Духа. Атак как в грубое время люди готовы выводить из Священного Писания все жизненные истины, придавая ему грубо реальный смысл, то никто не додумался до настоящего значения этой метафоры. С легкой руки Алкуина тогдашние ученые заключили, что книжная мудрость (sapientla liberarium litterarum) точно также утверждается на семи столбах и что, только поднявшись на эти ступени, люди достигают совершенства. Эти ступени суть: 1) грамматика, 2) риторика, 3) диалектика, 4) арифметика, 5) геометрия, 6) астрономия и 7) музыка. «Над ними, — говорит Алкуин, — потрудились философы; ими они просветились и превзошли славой царей и прославились навеки». С того времени, как Боэций, а потом Алкуин распределили градации наук, с того самого времени считали невозможным прибавить к ним что-либо новое; другого знания не существует. Известно, что эти науки были знакомы древним.

Как же понималась наука в это время? В чем заключается цель знания вообще? — «Оно необходимо, как опора веры, для борьбы с ересями». Вот исключительная цель образования, тот заколдованный круг, в котором суждено было ему вращаться и из которого оно не выходит до самого Возрождения. «Этими науками защитники вашей католической веры одержали верх над всеми ересиархами», — говорит Алкуин. Выше всего находится Священное Писание. «Вооружившись этим знанием, вы, — обращается он к слушателям, — выступите после неодолимыми защитниками и утвердителями истин веры»[74].

Так вслед за Алкуином на Западе думали все средневековые люди. Поэтому мы остановились на Алкуине, знаменитом современнике и сподвижнике Карла, чтобы указать, с какого раннего момента средневековой цивилизации и образованности выработалось уже то убеждение, что «философия — служанка теологии».

В переходное время — в так называемые темные века — просвещение стояло выше на Востоке, чем на Западе. Надо помнить, что в это время духовная жизнь могла приютиться только в Византии. Если страдали провинции Востока, то не страдала сама столица, где было столько школ, насажденных еще императорами. Но уже был^замечено, что религия на Востоке получила особый характер; там презирали искусство; там сама наука как бы приноравливалась к потребностям религии. Только Марциан Капелла (в V в.) решился воспользоваться результатами древней науки. Он задумал энциклопедировать тогдашние знания, хотел дать изложение всех тогда известных наук, в прозе и стихах. Он в 470 г. конспектировал в девяти книгах науки того времени. В двух первых он говорит о «свадьбе Филологии с Меркурием», а в остальных семи книгах содержится изложение семи искусств. Эта так называемый Тривиум — грамматика, риторика и диалектика и Квадривиум — музыка, арифметика, геометрия и астрономия. Этим учебником пользовались во всех монастырских школах. Таким образом, Алкуин усвоил как бы готовую форму, из которой не хотел выходить; его нововведение состоит собственно в том, что он выше всего поставил Священное Писание и всякую науку сделал комментарием Библии.

Происхождение схоластики. Так как эти науки преподавались только в монастырских школах (schold) и вне этих школ нельзя было чему-нибудь научиться, то тогдашние ученые получили название «схоластиков» (scholastici), а сама наука, направляемая в смысле богословско-философском, была названа «схоластикой». В ней было два основных элемента: логика Аристотеля,‘заключавшаяся в «Органоне», и католицизм. Без «Органона» схоластика приняла бы иное направление, иные формы. Весь умственный кругозор расширялся или сужался смотря по тому, как и какая школа переводила Аристотеля, его «Логику», служившую основой знания. В средние века под словом philosophas понимали собственно Аристотеля; других философов не признавали. Величайшие умы средних веков, которые, пожалуй, по умственной мощи, по силе сообразительности и логики мало уступали греческим мыслителям, только потому, может быть, не сделали многого, что считали себя рабами, слугами и учениками Аристотеля.

Известно, что до арабов знали в отрывках одни логические сочинения Аристотеля по дурно сделанным переводам. Вся умственная деятельность должна была поддерживаться только посредством этого скудного материала. Первые источники сухого схоластического знания заключались, как Известно, в трудах Боэция и Капеллы.

Историческое значение философии Боэция заключается в том, что он пытался связать христианство с традициями древней мысли. В нем соединяется умирающее предание неоплатонизма и философия отцов церкви. Боэций же первый комментирует Порфирия, а именно его «Введение в категории Аристотеля». По одному поводу, может быть, совершенно случайно, он дал собственный комментарий, что послужило к разработке вопроса «о роде и видах», чем питалась вся средневековая философия до XIII в. и о чем мы будем говорить в свое время.

Второй элемент образования, католицизм, в свою очередь, еще более стеснял кругозор мысли. Образованность вследствие исторических, социальных и экономических причин не могла выйти за пределы духовного круга, который, следовательно, должен был носить специально-клерикальный характер. Так как христианство распространялось среди германских и среди романских на-подов единственно из Рима, то оно приняло на Западе одностороннее всегда воинствующее направление. Из церковной истории известно, почему это было так. Духовенство, хотя и не было замкнутой кастой, но по кругу своей деятельности имело притязание властвовать над миром. Эта власть, основывавшаяся на силе молодой веры, в те времена была действительно велика и могуча.

Одна церковь являлась для народа необходимой посредницей в сношениях с вечным, духовным, божественным. Священник был для человека лицом самым авторитетным в жизни. Он наполнял воображение народа содержанием религиозного материала, которое всегда имело столь сильное влияние на жизнь. При подавляющем возобладании церкви над всеми вопросами жизни, и притом церкви римской, которая приняла наступательный характер, понятно, что чувственный человек приносился в жертву высшим духовным целям. Как искусно старались возвысить обаяние церкви, к каким насилиям прибегали для этого, с самого начала водворения христианства среди германцев, можно видеть из приведенных нами мест Падерборнского капитулярия. В нем, между прочим, преследуется языческий обычай сжигания трупов, колдовство, даже вера в силу колдовства. Это показывает, как еще сильна была оппозиция введению христианства, особенно среди племен, живших на восточных окраинах Западной империи.

Люди всегда остаются верными окружающим их условиям и если, например, в средние века германцы и галлы не мыслили, как греки, то это проистекало из того, что жизнь складывалась из молитв и обетов, аскетических подвигов и странствований к святым местам, веры в чудеса и т. п. Среди всего этого проявлялись грубые порывы чувственности. Серьезной науке, позитивному знанию было мало места, зато открывался самый широкий простор фантазии.

Карл со своей стороны сделал для успеха науки все возможное. В этом отношении, как вообще по силе творчества и энергии, его можно сравнить с Петром Великим. Сам он, говорит Эйнгард, с большим прилежанием занимался науками и, высоко почитая ученых, оказывал им великие почести. Грамматику он слушал у Петра Падуанского, другие науки у Алкуина; прекрасно и с увлечением говорил по-латыни, так что его «можно было принять за учителя». Изучив основательно арифметику, он занимался астрономическими выкладками, следил за звездами. Но, владея языком, писать по-латыни не научился. До самой смерти, даже больной, он держал под подушкой табличку для письма, но цели не достиг.

Кончина Карла Великого. Сама смерть Карла была возвещаема народу особыми знамениями. Майнцский мост на Рейне, результат десятилетних работ, неизвестно отчего сгорел в течение трех часов; здания разрушались; с неба падали метеориты; молния ударила в Ахенский собор; императорский дворец дрожал в основании. Все это записано Эйнгардом со всей пунктуальностью. Карл Великий скончался 8 января 814 г. в Ахене от лихорадки, усложненной плевритом. Его оплакивали все, даже язычники, как отца отечества (quasi pater orbis)[75].

Его похоронили в тот же день, как он умер и, по преданиям, оригинально, как не хоронили ни одного государя. Вечный воитель должен был изображать собой вечное бодрствование. Его забальзамированное тело усадили в золоченое кресло, надели корону, в которую был вделан кусок Св. Креста, облекли в императорское одеяние, вложили в руки меч, золотой скипетр и золотой щит, на колени возложили Евангелие и так поставили в склепах Ахенского кафедрала, сооруженного им при жизни. Над могильной плитой была сделана золоченая арка с его изображением и надписью, совершенно верно передававшей исторический подвиг гениального человека:

«Под сим памятником положен прах Карла Великого и католического императора. Сильно расширил он королевство франков и счастливо правил ХLVII лет Он скончался 70 лет в год Господень DCCCXIIII индикта VII. Кал. V февр.».

Но для воображения современников действительных исторических заслуг было мало.

Карл Великий после смерти. По поэтическому представлению, для Карла Великого не существует времени и пространства; он вихрем носится по Европе из одного конца в другой: он всегда и везде. Он никогда не был побежден; его меч повсюду торжествует. Его таинственное коронование, его войны с язычниками и мусульманами, со славянами, маврами и саксонцами, великолепные праздники и турниры, Ахенский двор, это чудо тогдашней Европы, — такова была его политическая, фактическая деятельность. Если же взять его образ в легендарном представлении, как рисуют его хроника Псевдо-Турпина, Сан-Галленская летопись и хроника, которая велась в парижском монастыре Сен-Дени, то там он является в несколько ином, более грандиозном виде. Он мечом и кровью содействовал обращению язычников в христианство. Он был типом величавого христианина, воителем-аностолом. Умирая, он думает лишь о торжестве Креста. Известно, что Карл зорко следил за возвышением пап, препятствовал этому возвышению, но здесь, в хрониках, он представлен иначе. В последние минуты его предсмертные мысли, говорят летописцы, сосредоточиваются на Риме, где наместник Христа был освобожден, благодаря императору. Он вспомнил, что Германия наводнена католическими миссионерами, что все европейские язычники стали христианами и, в восторге пропев последние слова Спасителя, закрыл глаза навеки. Эта картина заслуживала того, чтобы быть воспетой поэзией.

Но через несколько десятков лет этот могучий образ разрастается еще грандиознее в воображении потомства. Карл Великий является чуть не мифическим лицом. Он наделен всевозможными силами духа и тела. Его законодательство и победы в народном воображении осеняются необычайным ореолом; ради великого императора и исторические сведения о нем перепутываются тогдашними хронистами, а тем более рапсодистами. Летописец, собирая народные предания, конечно, старался излагать их сообразно с понятиями своего времени, а потому, естественно, подчинялся творческой деятельности певцов.

Каролингский эпос. Личность Карла Великого породила в средневековой литературе особый цикл рыцарских песен, получивший название каролингского. Эти песни нельзя называть плодом воображения отдельных поэтов. В известные эпохи, собственно говоря, и не может быть великих поэтов; никто не в состоянии возвести на высшую ступень творчества общедоступные идеалы; их дело прекрасно исполняет сам народ, ибо нет надобности отдельному липу возвышаться до общепонятного идеала. Таково было положение Европы с V до XII столетия. В это время только народное воображение было поэтом. Прежде пели о богах; жизнь богов облекалась в поэтические образы; потом эпос перестал заниматься ими и получил характер героический. Какое-нибудь великое событие или необыкновенное зрелище должно было подвигнуть ум человеческий к мечте о рыцарстве. Что же касается Карла Великого, то он, без сомнения, был первый рыцарь по своим поступкам и действиям. Его многовоинственные подвиги должны были потрясти даже самое холодное воображение. В то время дела были такими поразительными, умы народов так ограниченными, отсутствие самых элементарных естественнонаучных сведений таким полным, что всякий, кто хорошо владел языком, мог воспеть подвиг. Всякий мог рассказать то, во что верил весь свет. К этому еще примешались старые воспоминания о великанах и волшебниках, таинственные приключения которых заманчиво рисовались в народном воображении. Таким образом, самим своим содержанием чудные подвиги Карла Великого поражали современников. Следует принять при этом во внимание ту живость воображения, какая была у этих людей, только что вышедших из состояния варварства.

Пользуясь старыми легендами и былинами, позднейшие редакторы несколько изменили их сюжеты и создали так называемые рыцарские каролингские романы, в которых имя Карла Великого, его подвиги и похождения его дружинников-паладинов упоминаются на каждой странице. Год от года, вплоть до XI в., растет обаяние этого образа. В легендах имя Карла Великого всегда на первом месте.

Интерес сосредоточивается на его испанской войне с маврами; все прочие народы забыты. Он является защитником империи и веры. Известно, какое впечатление производили триумфы Наполеона; тем более впечатляющими были победы Карла. Если иногда еще преувеличивают успехи Наполеона в Египте, то тем простительнее было утверждать, что Карл Великий с двадцатью тысячами победил полмиллиона мавров, и после этого прибавить, что до кончины века не будет такого героя. Солнце останавливается перед ним, как перед Иисусом Навином; по поэтическому сказанию, ему всегда сопутствует ангел, его неотступный советник и друг. Легенда, представляя императора грозным при жизни, не покидает его и после смерти. Колокола сами собой звонят погребально, когда несут его тело. В своей ахенской гробнице император не лежит, а сидит; на коленях у него меч, который страшен язычникам и по сие время; его седая борода продолжает расти и, обвивая ноги, опускается до земли; двенадцать пэров Карла Великого служат любимыми героями рыцарской поэзии, а деяния их предметом обширных поэм. Потомство между прочим сохранило воспоминание о поражении франкского арьергарда, которое в сущности было делом басков, а не мавров. Но это поражение стоило сотни побед: в нем героические сподвижники Карла проявили чудеса нечеловеческой храбрости. Народная фантазия воспользовалась этими мотивами, дивно разработала их и явила чудесную «Песнь о Роланде». Она не перестанет служить предметом восторга целых поколений, так как в ней обильно льется источник истинной поэзии[76].

Можно сказать, что без Карла Великого не было бы национальной эпопеи во Франции.

6. Судьба империи при первых преемниках Карла Великого

Причины падения империи Карла. Есть такие могучие политические формы, которые возбуждают постоянное к себе уважение у разноплеменных народов, которые покоряют сердца всех, которые живут тысячелетия и которые не теряют способности быть политическим идеалом. Карл Великий, обладавший сильным организаторским талантом, гений, который подчинил феодализм прочным и правильным законам, в конце концов выставил идеалом ту же империю с Римом в ее центре. Те общественные и государственные интересы, которые были присущи германцам на заре их политической жизни, должны были слиться с древнеримскими началами. Но это слияние не было прочным: связуемые элементы были слишком противоположны. Идея феодализма, прирожденное германское общественное начало, не могла слиться с императорской идеей, этим наследием классического мира. В Древнем Риме предполагалась неограниченная верховная власть то в силу трибунатства правителей, действовавших во имя интересов всего плебса, то в силу обожествления властителей под влиянием Востока, при поддержке христианства. В германстве же подразумевалась совершенно несовместимая с ней идея личной свободы каждого германца, его право быть хозяином на своей территории, неразлучно связанное с обязанностью каждого отдельного владельца быть подчиненным интересам одной верховной воли. Тогда, в древности, долгая история сгладила все общественные неровности; здесь они снова возродились. В эпоху новых стремлений должна была преобладать и новая форма, в которой было бы больше живучести, т. е. феодализм. От того-то империя и распалась. Огюстен Тьерри и Гизо дают более сложное объяснение. Рассматривая события в государственных интересах Франции, изучая их с точки зрения Парижа, Тьерри говорит о вражде национальностей, той вражде, которая была причиной распада империи Карла на земли королевств Французского, Итальянского и Германского. Гизо указывает на подробности, из которых делает вывод, что иногда идею империи защищали сами германцы, что борьбу за империю направляли не одни национальные интересы, но и географические условия и, наконец, личные расчеты. В конце концов, однако, Гизо решительно высказывает, что моральное и социальное состояние народов в ту эпоху противилось всякому объединению, всякому единичному и обширному правительству[77]. Люди тогда имели мало идей, говорит Гизо по этому поводу, да и те были слишком бедны; общественные отношения были тогда весьма редки и ограничены; горизонт мысли и жизни был весьма не обширен. При таких условиях великие общества невозможны. Тогда могли существовать лишь мелкие общества с более мелкими правительствами и с мельчавшими социальными отношениями.

Людовик I Благочестивый (814–840). То, что единство империи Карла было непрочным и недолговечным, было несомненным для самого ее творца. Уже Карл допускал в принципе разделение империи между своими сыновьями, но с тем, чтобы отдельные властители повиновались императору, т. е. старшему брату. Но когда сыновья Карла Великого, Карломан и Пипин, умерли и остался один Людовик, то разделение было уже невозможно само по себе. Конечно, личные причины, характер преемников Карла Великого также оказали свое влияние. Например, его любимый сын Людовик Благочестивый, долго бывший при нем наместником Аквитании, проявлял постоянное ханжество, за что был любим галло-римским духовенством, которое наградило его титулом Благочестивого[78]. На это были достаточные основания. Людовик творил чудеса воздержания; он по сорок дней питался одним опресноком; он знал всю церковную службу; еще в молодости он едва не ушел в монастырь, и только строгий отец удержал его. Он оказывал особенную любовь тем, которые посвящали себя созерцательной жизни, говорит биограф, близко знавший его. «До его правления в Аквитании, — замечает он в числе прочего, — монашеское сословие пришло в совершенный упадок; при нем оно снова достигло цветущего состояния, ибо он сам, подражая полезному примеру своего дяди Карломана (сына Пипина Короткого), хотел так достигнуть высоты подвижнической жизни»[79]. Он возобновил и выстроил более двадцати шести монастырей; но тут же летописец замечает, что эти благочестивые деяния не мешали Людовику быть хорошим правителем, служить предметом гордости своего отца. Аквитания в его правление достигла даже цветущего и счастливого состояния, так что когда король объезжал страну или оставался дома, то ему вовсе не приходилось вершить дела, судить; ни один человек не являлся с жалобой на какую-либо несправедливость. Отец радовался за сына; перед смертью он дал ему несколько наставлений касательно управления государством. Еще за год до своей смерти он провозгласил Людовика императором и умер с полной уверенностью, что оставил наследника, подобного себе.

Но Людовик не обладал гениальностью Карла Великого. Это был человек способный к труду, преимущественно административному, склонный к монашеской жизни; но в нем не было ничего, напоминавшего гений Карла. Теганус рассказывает нам об этих способностях. С первого дня своего самостоятельного управления империей после смерти отца Людовик мог уже заявить свое направление. В Ахене он приказал немедленно предоставить ему многочисленные сокровища отца, сестрам своим отдал законную их часть, а остальное все роздал церквам и монастырям на успокоение души Карла. Наибольшую часть сокровищ отправил он в Рим папе Льву, а то немногое, что осталось, разделил между странниками, духовными, бедными, вдовами и сиротами; себе же оставил только один серебряный треугольный стол, на память об отце. Так распорядился этот оригинальный добряк громадными сокровищами, которые необходимы были для государства.

Затем летописец сообщает еще некоторые факты, свидетельствующие о благочестии и набожности того же короля. «Со дня на день возрастали в нем святые добродетели, которые было бы трудно перечислить». Он избегал всяких удовольствий, кроме охоты, никогда не смеялся громко, носил простую одежду, кроме торжественных случаев и выходов. Понятно, что под одним таким влиянием не развиваются правительственные способности. Взоры Людовика были постоянно обращены на Рим, на папу, которому он всегда старался засвидетельствовать и доказать свое глубокое уважение.

Настала какая-то мертвая и блаженная тишина после шумного царствования. Это была тишина перед разрушением. Мелкие войны с полабскими и балтийскими славянами, набеги норманнов и саксов на берега Галлии и Фрисландии, потеря Сардинии и Балеарских островов, которые были оторваны от империи испанскими мусульманами, — вот все факты внешней истории империи при Людовике Благочестивом. Постоянно проходили собрания духовенства, но административная деятельность шла по образцу прежнего времени. Слабость характера императора обнаруживалась прежде всего в отношениях с детьми. Он не мог сладить с ними; его правление прошло в почти постоянной борьбе с сыновьями. Могли он иметь время и способность управлять такой обширной империей, когда приходилось защищать ее от собственных сыновей, оберегая свой кров и даже свою жизнь.

Сыновья Людовика принесли ему много неприятностей. Из-за слабостей личного характера императора. При всем своем благочестии он был слишком женолюбив. Он сперва подчинялся влиянию первой жены своей Ирмингарды, а после ее смерти подпал под более сильное влияние второй супруги. Ирмингарда старалась доставить независимые владения своим сыновьям — Лотарю, Пипину и Людвигу. За идею единства и нераздельности империи стояло все духовенство, что очень естественно, так как прелаты были люди романского происхождения, среди которых императорский принцип был популярен. Кроме того, единство империи казалось необходимым для единства церковного. В междоусобицах Людовика с его детьми, в их упорной борьбе, в этой пестроте бурных событий мы видим борьбу двух начал, борьбу принципа империи, поддерживаемого всем духовенством, с принципом национальным, стремившимся раздробить империю Карла Великого.

Уже через три года по вступлении Людовика на престол Ирмингарда стала настаивать на разделе государства. В государственном акте, изданном в Ахене в 817 г., думали прикрыть зло звучными фразами, полагали, что этот раздел не был-де нарушением единства империи, которое скреплено самим Богом, что самое намерение разделить империю было бы величайшим соблазном для церкви и оскорблением величия Божия, а между тем на этот самый соблазн решались фактически. Императором при жизни самого Людовика был назначен его старший сын Лотарь, которого станем называть теперь по-латыни, с назначением владеть непосредственно Италией и Бургундией. Пипин получил Аквитанию, т. е. часть нынешней Южной Франции, Гасконь, Тулузскую марку, а младший сын, Людвиг, получил собственно Германию, т. е. Баварию, Алеманнию, земли аваров и формально Чехию, которая имела собственную национальную династию Премыслов. Себе же бывший император оставлял Галлию, в сущности среднюю и северную часть нынешней Франции (с прежней Австразией, т. е. с северо-восточными землями по Рейну). Два младших брата, Пипин и Людвиг, по трактату были связаны со старшим узами повиновения. Они обязывались приносить ему дары; без его согласия они не могли жениться, начинать войну и заключать мир; после их смерти подданные должны были признать общими королями их старших сыновей, чтобы не могло произойти дальнейшее деление королевства.

Полагали, что это поддержит единство империи. Только при таких условиях высшее духовенство согласилось на ратификацию договора. Но оказалось, что в тот грубый век нельзя было полагаться на родственные узы. В трактате было оговорено, что побочные сыновья не наследуют. Тут же явился обиженный в дележе побочный брат императора Бернгард. Он поднял восстание, но был укрощен, смирился перед бывшим императором, который, однако, в наказание выколол ему глаза. Лотарь поспешил короноваться в Риме, причем обряд помазания совершил над ним сам папа.

Но его отец плохо предугадывал будущее. Ирмингарда умерла. Дочь баварского графа Юдифь, блиставшая красотой и образованием, прельстила Людовика. Он женился во второй раз и полностью подчинился новой супруге. Она стала управлять за мужа государством. Ее влияние еще более усилилось, когда она подарила своему благочестивому супругу сына, которого в честь знаменитого деда назвали Карлом. На нем отец и мать сосредоточивали всю свою любовь. Задачей Юдифи с этих пор стало приискание возможно большего удела для любимца. Но при этом приходилось обидеть старших сыновей, которые давно располагали данными им уделами как собственностью. Это грозило новыми волнениями. Их должно было еще более усилить честолюбие Юдифи. Она пригласила к сыну в качестве воспитателя слепого дядю, герцога Бернгарда, а через него склонила вельмож и императора к новому переделу. Для Карла нашлась доля, составленная из других участков, а именно Алеманния, Эльзас и часть Бургундии. Церковная партия, которая отстаивала идею единства, потерпела поражение. Она убедилась, что раз допущенное деление влечет дальнейшие. Эта партия поняла, что ошиблась, но при этом старалась исправить ошибку; она решилась бороться за свой принцип. Она поставила себе целью, по крайней мере, не допускать дальнейших ошибок, если нельзя будет исправить прежнюю. Известны последствия этой борьбы. Дело оказалось неправильно поставленным по существу, в силу основной причины, в силу того, что феодализм, по своей сущности, не мог примириться с империей, как вода с огнем. Конечно, деятели тогдашних событий, люди той эпохи, не понимали руководящей идеи; они направлялись только своими личными эгоистическими побуждениями, но тем не менее все эти мелкие частные факты сами собой обобщались в одну основную идею борьбы за единство и борьбы за феодализм.

Междоусобицы в его доме. Уже в 830 г. возникли междоусобицы. Их начал Пипин Аквитанский. Все три сына восстали против отца. Людовик Благочестивый был оставлен не только своими родными и друзьями, но даже духовенством, которое он всегда щедро наделял всякого рода добром. Войско ему тоже изменило. Бернгард, на которого надеялся Людовик, бежал в Испанию. Победившие пасынки отправили Юдифь в монастырь. Император должен был сдаться сыну своему, Лотарю, тоже императору. Последний собрал совет в Нимвегене, чтобы решить, что ему делать с отцом. Здесь феодалы постановили снова возвратить Людовику Благочестивому престол. Доли Пипина, Людвига (сына) и Карла были увеличены, причем прибавлено, что отец может награждать почтительных сыновей на счет непокорных. Но через два года Пипин поднял новое большое восстание в силу того же принципа. Братья на этот раз не выдали Пипина, а приняли его сторону. Отцу приходилось плохо; войско опять изменило. Папа, который приехал с Лотарем к императору, в благодарность за расположение благочестивого Людовика, употребил все усилия, чтобы уговорить набожного венценосца покориться. Сыновья овладели отцом, которого Лотарь теперь повез в Компендию (нынешний Компьен). Тут разыгрались грязные сцены; сынок убеждал отца идти в монахи. Епископы особенно грубо и жестоко обращались с императором, который их облагодетельствовал; между ними были и такие, которых он возвысил из состояния последнего рабства до великих почестей, замечает Теганус[80]. В конце концов император должен был принести в церкви местного монастыря торжественное покаяние; распростершись в прахе, лежал он перед церковным алтарем; его облекли во власяницу и лишили меча. Затем его посадили в тюрьму, подвергая самым недостойным оскорблениям, и все из-за того, что он переделил империю по неосторожному совету близких ему людей. Только Людвиг Немецкий освободил отца из рук Лотаря, который бежал сперва в Орлеан, потом в Италию. Людвиг созвал большое собрание (в Тионвилле в 835 г.), которое должно было разобрать дело. Там были наказаны четыре прелата (два архиепископа и два епископа), особенно грубо обходившиеся с императором. Юдифь снова вернулась и опять стала интриговать в пользу своего Карла; она сошлась с Лотарем, как с человеком, от которого ее сын был в невольной зависимости; Пипин между тем умер. Пользуясь этим, отец отдал Аквитанию Карлу, прозванному Лысым. На это последовал протест прямых наследников, вследствие которого вспыхнуло новое восстание. В это время Людовик Благочестивый умер, как самый набожный христианин, исполнив в последний час все обряды католической церкви, в 840 г.

Император Лотарь I (840–855). Начинается борьба за идею: быть или не быть Римской империи. Ее завещала древность. Начало единства оказалось неудовлетворяющим действительности; эта высокая идея была не по росту тем мелким людям, которые тогда действовали. За нее было высшее духовенство, потому что оно было галло-римского или чисто римского происхождения, потому что оно гналось за светским единством вместе с единством церковным. Мы видели, с каким ожесточением прелаты отомстили императору Людовику Благочестивому за разделы Римской империи Карла, на совершение которых сами же соглашались. Но эти прелаты были виноваты, потому что ранее допустили осуществление распоряжения Людовика. Лотарю, его сыну, пришлось разыгрывать ту же самую роль, которая суждена была его отцу.

Когда умер его слишком несчастный и слишком добродушный отец, Лотарь был признан императором без сопротивления. Он и Карл Лысый нашли себе историка в Нитгарде. Это был человек, принадлежащий к высшей франкской аристократии. По удивительному и общему для того времени настроению умов он бросил меч и взялся за перо, поступил в духовное звание и скоро сделался аббатом. Может быть, писать историю его побудил наследственный талант. Отец Нитгарда, Ангильберт был славным ученым при дворе Карла Великого; притом он приходился родственником знаменитому императору, его зятем. Надо помнить, что Нитгард не совсем беспристрастен; он был связан узами дружбы с Карлом Лысым, к которому благоволит даже более, чем к самому Лотарю. Сперва Лотарь действовал в интересах Карла. Для него, исполняя предсмертное приказание отца, он разошелся с Людвигом Немецким. Эту борьбу Людвига и Лотаря в защиту Карла летописец объясняет какой-то предвзятой хитростью против Карла. Между тем он сам проговаривается, замечая, что Карл первый начал борьбу и вызвал месть Лотаря. Действительно, когда последовало сближение между Лотарем и Людвигом Немецким, положение Карла стало непрочным. Братья не хотели признавать распоряжений покойного отца и намеревались устранить Карла Лысого с дороги. Они решились защищать права сына умершего, Пипина Аквитанского. Но прежде, чем Карл был стеснен, оба брата успели поссориться, так что Карл мог примириться с Людовиком и выступить против Лотаря, который поддерживал Пипина II, правившего Аквитанией.

Битва при Тавриаке и Страсбургская клятва. В 841 г. близ Оксерра, при Тавриаке, сошлось триста тысяч войска. Лотарь был разбит и потерял сорок тысяч убитыми. Он укрылся в Ахене, откуда стал действовать на национальные германские элементы, склоняя в восстанию саксонских язычников против высших классов, против феодалов-христиан. Тогда Людвиг Немецкий и Карл Лысый сблизились теснее. В Страсбурге они поклялись перед войском блюсти неразрывный союз. Чтобы быть понятыми, они говорили на народных языках, притом нарочно Людвиг на романском, Карл на тевтонском. Эти клятвы записаны Нитгардом в оригинале. В них мы имеем древнейшие филологические памятники двух важнейших европейских языков[81]. Эти образцы указывают, каковы были зарождавшиеся языки французский и немецкий в IX в. Перед этими клятвами были сказаны речи Людвигом по-романски, Карлом по-тевтонски. Но они не были записаны, а, вероятно, вымышлены историком. Клятвы королей, немецкая и романская, были таковы.

Людвиг говорил по-романски, желая быть понятным враждебному войску:

— Pro Deo amur et pro Christian poblo et nostro commun salvament, distdi in avant, in quantDeussaviretpodirme dunat, si salvaraeio cist meon fradre Karlo, et in adiudha et in cadhunna cosa, si cum от per dreit sonfradra salvar d’ist, in о quid il mi altresifazet, et abLudhernulplaid numquam prindari, qui meon val cist meon fradre Karle in damno sit.

Карл на это отвечал теми же словами, но по-немецки:

— In Godes minna ind in thés Christianes folches ind unser bedherogealtnissi, fan thesemo dageframmordes, sofram so mir Got gewizci indi madhfurgibit, so haldih tesam minon bruodher, soso man mit rehtu sinan bruher seal, in thiu, thaz er mig sosoma duo; indi mitLundheren in nohhein in thing ne geganga, the minan willon imo ce scadhen werhen[82].

Затем поклялись воины, каждый на своем языке.

Франко-галлы клялись:

— Si Lodhuwigs sagrament, quae son fradre Karlo jurat, conservât, et Karlus meos sendra de suo part non lo stanit, si io returnar non lint pois, ne io ne neuls cui eo returnar int pois, in nulla adjudha contra Lodhuwig uun li iver[83].

Предки будущих немцев говорили в свою очередь:

— Oba Karl then cid, then ersineno bruodher Ludhuwige gesuor, geleistit, indiLudhuwigmin herro then erimogesuor, forb richhit, ob ih inan es irwenden ne mag, non ih noh thero nohhein then ih es iruenden mag, widharKarie imo cefollusti ne wirdhic[84].

Лотарь отступил к Провансу и там стал на Средней Роне. Епископы собрались в Ахене и объявили Лотаря лишенным отцовского наследства. Тогда стали делить империю, не посмев, однако, тронуть Италии. Ясно было, что враги не смели обойти Лотаря, а всякое деление без согласия Лотаря ничего не значило. Наконец Лотарь согласился вступить в переговоры. Это было в 842 г., в середине июля. Эти дни имеют весьма важное значение. Тогда впервые было решено, что империя Карла разделится по трем народам — на государства Итальянское, Немецкое и Французское. С этого дня ведут свою историю три главные нации Западной Европы. Лотарь потребовал, чтобы Италия, Бавария и Аквитания остались за ним, но ему пришлось удовольствоваться одной Италией. Баварию получил Людвиг, Аквитанию с Галлией Карл; остальное же решено было поделить по участкам, так чтобы они прилегали к трем главным странам: Италии, Галлии и Баварии.

Верденский договор 842 г. Национальный принцип был положен в основу при совещаниях, происходивших сначала в Меце, а потом в Кобленце. Здесь в монастыре Св. Кастора было положено начало бытию трех национальных государств. Впрочем, совещания были прерваны на некоторое время, потому что сто десять послов, из которых ни один не знал географии, только путали дело. Они сознались в своем невежестве и разошлись, чтобы ознакомиться с местностью.

Окончательным последствием всех этих совещаний был трактат, заключенный год спустя в Вердене в 842 г. Этот трактат не дошел до вас в подлиннике, но о нем упоминает продолжатель Вертинских Анналов. В нем был признан национальный принцип, в силу которого Римская империя завершала свое существование, не просуществовав и полстолетия, а западный мир делился натри нации: итальянскую, французскую и немецкую. За Лотарем номинально остался императорский титул, который не давал никаких привилегий, не требовал обязательств за исключением того, что император должен был иметь две столицы: Рим и Ахен, т. е. древнюю и новую. По этому договору Лотарь, кроме Италии, получил широкую громадную полосу, которая соединяет Ломбардию с Северным морем. Эта полоса врезается клином во Францию и Германию. Ее обрамляют с одной стороны линия Альп и Рейна, с другой — линия Роны, ее притока Соны, Мааса и Шельды. С того места, где Сона берет свое начало на линии Базеля, направляясь с этого пункта далее на юг, весь край называется Бургундией. Считая с этого пункта на север до Северного моря, другая часть называлась Lotharii regnum, нынешняя Лотарингия. С тех пор за этой областью навсегда сохранилось название Лотарингии, вследствие ее принадлежности Лотарю. Особенно упрочилось название за этой областью с того времени, как Лотарь отдал эту часть владений своему сыну Лотарю II. Понятно, что, владея таким широким клином, Лотарь, повелитель Италии, мог влиять на королевство Немецкое и королевство Французское; с другой стороны, владение этим клином было неудобно, потому что соединение двух противников лишило бы Италию всей этой прекрасной горной области. Карл Лысый получил всю Галлию с Аквитанией, т. е. южной ее частью; последняя доставляла ему много хлопот, так как в ней не прекращали борьбы потомки Пипина. В действительности на юге Карл не мог утвердиться даже на время; трудно сказать, кто собственно правил Южной Францией. Наибольшее влияние имел герцог Тулузский, дом которого ведет свое существование с тех пор, до конца Альбигойских войн. Тогда же было положено начало антагонизму между Лангедоком и Францией, между языками провансальским и французским, который долго имел большое историческое значение. Владения Людвига Немецкого по Верденскому договору были расширены; кроме Баварии, он получил всю Германию от Рейна до отдаленных восточных границ с Майнцем, Вормсом и Шпейером. За этими границами начиналась область Лотаря, а за ней от Мааса и Шельды владения французские. Теперь каждая из этих областей будет иметь свою историю. Конечно, феодализм придает им одинаковый характер, окрашивает все в один цвет. Феодализм представляет в сущности историю корпораций, сословий, цехов. Феодал не имел в виду интересов государства; он ничего не хотел видеть далее стен и ворот своего замка.

Набеги норманнов. Например, какое ему было дело до того, что норманны опустошают Галлию, сея всюду ужас? Эти обитатели Скандинавии принадлежали к тому же племени, к германцам. Они дольше всех тевтонов сохраняли древние национальные черты. Местность определила занятия викингов, этих морских королей, которые, не довольствуясь своим прежним состоянием, искали лучшего — то на берегах той же Скандинавии, то в отдаленных от нее местах. Извилистые берега Скандинавии содействовали морскому делу. На мелких судах, первое время даже без парусов, эти викинги со своими дружинами отдавались течению волн, ища берегов. Все, находящееся на берегах, они считали своей собственностью. Они называли это «страндгуг», право поборов. Эти наезды были бичом для ближайших соплеменников, у которых они убивали скот, мясо съедали, а шкуры уносили с собой. Тем беспощаднее были пираты, добираясь до чужих берегов. Тут они с лихвой вознаграждали себя за опасное, далекое и неудобное плавание. У них было правило не уходить назад без добычи.

Впервые они показались у берегов Галлии при Карле Великом около 800 г. Мудрый император предвидел в этом враге своим проницательным взором большую опасность для государства. Норманны любили разорять преимущественно города и монастыри. Феодальные замки они оставляли в покое. Разграблению монастырей военные феодалы не могли не радоваться, потому что духовная аристократия была во вражде со светской. Людовик Благочестивый думал, что крещение умиротворит норманнов. Поэтому он пытался обратить викингов в христианство и давал им за это золото. Этим он только подзывал на лакомый кусок новых норманнов. В 841 г. они появились в устье Сены, а в 851 г. уже были в устье Луары. Проплыв по Атлантическому океану, они вошли в эту реку, разграбили Нант и осадили Тур. Но этого мало, в 844 г. совершенно неожиданно пираты появились в Гаронне. Разграбив Бордо, они на веслах поплыли вверх по Гаронне и прошли до Тулузы, которую разорили. Им оставалось немного, чтобы, пройдя через водораздельную линию, попасть в Средиземное море. Далее этого дерзость их не могла простираться. В 846 г. они разорили Париж, приплыв на ста тридцати лодках.

Карл Лысый, в погоне за чужими владениями в Германии и Италии, будучи неспособен защищать свои собственные, позвал на помощь Лотаря, но и оба они ничего не могли сделать против норманнов, которые даже осмеливались вторгаться в глубь страны, разоряя внутренние провинции Франции. Карлу притом приходилось бороться против Людвига немецкого, который не прочь был поддерживать его мятежных феодалов на севере и юге. Карл при случае платил ему тем же. Чтобы отвлечь брата от таких действий, Карл не раз предлагал съезды. На этих съездах проводилась идея о солидарности интересов западных народов на континенте, хотя эту благую мысль не применяли на деле.

Император Людовик II (855–875). Когда в 855 г. Лотарь отказался от престола, разделив свою власть между тремя сыновьями, интриги Карла Лысого вполне обнаружились. Императорский титул вместе с Италией Лотарь передал старшему сыну, Людовику II; другому сыну Лотарю, своему тезке, он отдал часть бывшей Австразии, именно полосу между Рейном и Маасом, которую называли Лотарингией; эта земля свое теперешнее название получила, следовательно, с 855 г. Нижнюю часть этого широкого клина, т. е. Бургундию и Прованс с Лионом и Женевским озером, получил третий сын, Карл. Оба младших брата, Лотарь II и Карл, скоро умерли; их земли должны были отойти к старшему брату, а именно к Людовику II. Но Карл Лысый не допустил этого; он отбил Лотарингию, опираясь на свою партию. Только императорское оружие укротило его, причем эта область была разделена вторично пополам. В 875 г. Людовик II умер бездетным.

Император Карл Лысый (875–887). Карл спешил воспользоваться и остальным наследством — Италией. Людвиг Немецкий хотел отбить Италию, но не успел, так что Карл действовал свободно. Он мог легко добыть императорскую корону, пообещав кое-что папе и феодалам. Он не довольствовался империей и Италией. Игнорируя набеги норманнов, разбойничавших в его землях, он ищет случая воспользоваться достоянием племянников, которые, по смерти короля Людвига Немецкого, разделили Германию на три части: Карломан взял Баварию, Людвиг северную часть Германии, Карл Толстый — Швабию. Воспользоваться немецким наследством Карлу не удалось. Он золотом купил мир у норманнов, с которыми не мог сладить оружием, и поехал в Италию.

Капитулярий в Кьерси в 877 г. Перед отъездом Кард созвал в город Кьерси светских и духовных сановников. Здесь он совершил две величайших политических ошибки. Он узаконил своим капитулярием все вредное, что фактически существовало в обществе. Он назначил своим преемником Людовика Косноязычного, своего сына, но это назначение купил ценой важной уступки. Эта уступка показывает, что Карл был не способен мыслить в государственном масштабе. 12 июня 877 г. не только санкционируется феодализм, но даже государственные должности приобретают наследственный характер. Бенефиции стали наследственными без различия возраста наследников. Мы знаем, как важны были обязанности графов, герцогов, сотников и т. д. Карл допустил, чтобы все эти должности пополнялись даже малолетними, т. е. допустил полный хаос и разложение общества. Это вредное постановление заключается в девятой главе Кьерсийского капитулярия. Там говорится следующее: «Если граф умрет, а сын будете нами или в отсутствии, то управляет графством, по избранию короля, ближайший родственник, с епископом и королевскими чиновниками. Если сын малолетний, то он вступает в номинальное управление, под руководством назначенных лиц. Если сына нет, то преемника назначает король. Тот же порядок должны соблюдать и другие феодалы в своих землях». Понятно, что феодалы могли только благодарить за такой нежданный подарок. Эту благодарность они выразили своеобразно. Карл на собрании вассалов предлагал вопросы относительно своих постановлений, а феодалы давали ответы. На заданный вопрос они отвечали: «Сия глава в ответе не нуждается, потому что она составлена и определена вашим благоразумием». Это показывает, как управлял внук великого императора. Самоуправство, насилие вводились в закон. Герцогом, графом мог быть пятилетний ребенок. Результатом Кьерсийского капитулярия было политическое расчленение государства и распад империи на мелкие части. Карл Лысый умер в том же году в пастушеской хижине на Мон-Сенисе, на обратном пути из Италии, куда призывал его на помощь Иоанн, теснимый римскими патрициями. Император умер, может быть, от болезни, может быть, от отравы, данной ему случайно его врачом, евреем Седекией, неумело лечившим императора от лихорадки.

После его смерти, при неспособных и еще более ленивых преемниках, беспорядок усиливается в высшей степени и настает продолжительная анархия.

Но, пользуясь этой анархией, зарождается новая политическая идея самостоятельности германских и других народов, стремившихся к выделению из громадной римской империи Карла Великого. Настало время возникновения новых государств в Европе. Оно связано с распадом великой западной монархии, просуществовавшей немногим более полувека, и с возрастанием могущества папской власти.

7. Усиление папства и мусульманства до середины IX в

Условия роста авторитета пап. Наука нашего времени приступает к рассмотрению величавых судеб папства, уже обогащенная целым рядом самых противоположных, но одинаково достойных внимания трудов. Поэтому она не может смотреть на эту долгую историю легкомысленно; она не станет вносить в нее ненависти протестанта или сарказма радикала. Римская церковь сложилась вследствие благоприятных политических обстоятельств, но более всего она своим могуществом обязана тактике своих рижских вождей, силе их ума, в моральном отношении не всегда безупречного.

Когда христианская религия, по воле императоров, сделалась государственной в империи, нахлынули варвары. Западная империя рухнула, но Восточная уцелела. Крест высился и торжествовал над развалинами. Германцы получили его в наследие, как завет их будущей исторической жизни. Они дали новые политические формы западному миру; они разрушили памятники его величия, доконали искусство, но не могли не поддаться праву и религии павшей империи. Они задались задачей поддерживать эту империю, хотя бы в идее. Non, nobis confligimus, nobis périmas, tibi vincimus — мы бьемся, мы гибнем и все это для вас — говорили варвары римлянам. Так писал кунинг Валлия Гонорию. Такова была сила этой идеи общего единства охраняемой религии.

Рим взял на себя право быть представителем христианства по отношению к варварам. В V в. Рим был обыкновенной патриархией, считаясь лишь номинально центром западного христианства; его епископ был гораздо ниже патриархов Константинополя, Антиохии, Александрии и Иерусалима по могуществу и влиянию. Он, правда, указывал, что в вечном городе владыкой был апостол Петр, что любимый ученик Спасителя был замучен здесь, но на это мало обращали внимания гордые своими преданиями восточные иерархи. Последние указывали на больший ряд страдальцев за веру не только в своих столицах, но даже в мелких городах. Там на Востоке мощами их украшались даже селения; Италия же не могла состязаться памятниками христианства не только с Сирией, но даже с Африкой. Мало доверяли и завещанию, данному Спасителем апостолу Петру, которому не хотели уступить именования верховного. Многие протестантские историки отрицают самый факт пребывания апостола Петра в Риме[85].

Как резиденция западного патриарха, Рим, следовательно, не мог рассчитывать на ту блестящую будущность, которую вторично предопределила ему судьба. Этому городу для того, чтобы думать об ином, нравственном влиянии, надо было приобрести прочный духовный авторитет в пределах Италии, что могло обещать со временем и материальную силу. Как бы то ни было, но с влиянием духовным связывается и реальное; папы рано узнали эту истину и действовали во имя ее со всей последовательностью, чем и объясняется их могущество. Действительно, еще при последних императорах епископам римским удалось обратить на себя внимание итальянцев. Тогда положение в стране было ужасным. Италия буквально терзалась на куски варварами: каждый день проходил в страхе; кровь, зверские истязания и, как лучший исход, безответный грабеж, отсутствие власти и законов — все это было слишком обыкновенно. Аларих вел дружины готов на Рим; грозный вождь все истреблял на пути; Гонорий заперся в Равенне. Столица трепетала от страха. Она была совершенно беззащитна. И вот ее духовный владыка, Иннокентий I (402–417) спасает ее своими мольбами, спасает если не от покорения, то от разграбления. На нее устремляется с полумиллионным воинством Аттила; бич Божий грозится не оставить в ней камня на камне (452 г.). Валентиниан III забыл о бывшей столице и, к общему удивлению, архипастырь ее одними мольбами укрощает завоевателя. Слезы Льва I (440–461) и напоминание мести Божией совершили, по мнению народа, чудо в лагере гуннов.

Итак, духовной власти как бы покровительствует само небо; лишь се заступничеством живет народ. Будто по предварительному уговору, эти отцы Рима, эти «папы» — как прозвали их варвары от испорченного греческого слова, — поставили себе целью заботиться лишь о благе паствы. Они помогают ей хлебом; они утешают ее в несчастьях; они ищут случая и повода к какому-либо чуду в глазах толпы; их предсказания всегда такого рода, что сбываться для них становится необходимостью. Титулярные императоры были вовсе не известны жителям Рима, Милана и даже Равенны; они возводились и низводились варварами. Сенаторы и народ имели дело лишь с папой; у епископов скорее можно было найти правосудие; их наказания были несравненно легче, а суд справедливее; они хранили у себя крепкое старое право, уже исчезавшее из жизни. Только среди лиц духовных укрывалось какое-либо образование, ими же преследуемое в массах. Изредка основывались монастыри, которые уважались варварами; в этих обителях тишины можно было еще найти покой; там стало собираться все, что только искало духовной жизни. Их было еще немного, когда последовало падение империи; около того же времени Св. Бенедикт дает им организацию. Сперва обитатели монастырей не были даже духовными лицами, а считались всегда мирянами, но их жизнь внушала уважение самим варварам; из них начинают избираться священники и епископы. Они быстро завоевывают себе первенство; в конце V и начале VI в. монашеский мир делается интеллигенцией и руководящей частью духовенства. Их одежда, их многочисленность, их образ жизни — все это заставляло склоняться передними самих дикарей. Белое духовенство они грабили, но не решались наложить руку на монастырь. В устройстве обителей зародились идеи правильной администрации, перешедшие потом в иерархический строй под главенством римского епископа, приобретавшего в это время общего хаоса и разложения форм нравственный авторитет. Иногда он еще состязался с влиянием епископов Милана и Равенны, но стоит приложить некоторые силы — и их можно победить; потом следует распространить владычество на церкви Испании, Галлии и Британии. Идея власти уже сама по себе требует известной правильности в организации, градаций. Потому несправедливы были нападки писателей-кальвинистов на деспотическую организацию католической церкви; это значило бы переносить понятия XVII в. на век VII. Особые условия времени и обстоятельств требовали известного абсолютизма; на священниках лежало преемничество рукоположения, а на епископах тем большая сила; они верховники уже в силу своего звания; связь с апостолами дает им непогрешимость — догмат, который старались в Риме узаконить весьма рано и который был включен в веру при тесном воздействии папской политики в период хаотического состояния Италии.

Остается только расширить территорию и распространить это полезное влияние за пределы полуострова; об этом папы заботятся с конца VI в.

Прежде всего необходим полный простор для осуществления планов в самой Италии. Остготы, а потом греки покорили ее. Уже прошло время Теодориха; Рим твердо держал знамя веры. Он задумал свержение ига, но о борьбе реальной не может быть и речи. Необходим тонкий государственный ум, и он явился в лице Григория I. Мы уже упоминали, что римская церковь канонизировала его, а история прозвала Великим за даровитость и искусство соединить высокий исторический подвиге благородством нравственного характера. Он положил начало зданию католицизма, а это, конечно, мог сделать лишь выдающийся талант.

Причины усиления папской власти в VII в. Экзарх греческого императора, живший в Равенне, был чужд интересам итальянцев; он и не следил за той новой властью, которая созидалась в самом центре полуострова. В Италии начинали с того, что признавали духовный авторитет римского престола, а оканчивали тем, что не отвергали и некоторого правительственного надзора с его стороны; в той степени, как распространялось римское влияние, падал авторитет экзарха[86]. Нашествие лангобардов могло лишь помочь папскому делу. Заняв Северную Италию, они, как ариане, прогнали архиепископа миланского, который бежал в Геную со всем миланским католическим клиром. А в Генуе он не мог обойтись без поддержки со стороны Рима, поддержки, обратившейся в господство, потому что с тех пор миланские иерархи стали посвящяться в сан папой. Конечно, и епископы равеннские должны были под чиниться общему тяготению. Стоило только приобрести влияние такого рода; магическая сила заправляла успехом. Остановимся на одном из мотивов. Раньше феодальных понятий возникло в среде римского клира убеждение в необходимости владения землею как для существования, так и для получения доходов, с целью осуществления великих предприятий, будто судьбой завещанных Риму средневековому Римом старым. Поземельный надел и впоследствии, например в XII в., как увидим, много содействовал интересам церкви; он уравновешивал притязания абсолютизма над епископским началом; он не дал возможности перевеса светской власти; он был опорой равновесия в папско-императорской борьбе. Так важен был этот экономический элемент, особенно существенный для понимания истории отношений папства к империи.

Политика папы Григория I. И в Риме рано поняли важность земельной собственности; уже первые папы стремились к ней. Они завели себе патримонии в разных местах Италии, особенно в Кампании и Сицилии. Патримонии соединялись в несколько округов, из которых каждый состоял под управлением особого ректора[87] и под ним дефензоров с полномочной властью. Они считались викариями, наместниками папы. Грузы хлеба отправлялись оттуда в Рим; колоны, этот полукрепостной народ, были довольны своим положением; на них непосредственно отражалось благотворное влияние пап; с отеческой заботливостью относился к ним Григорий I, как доказывают его письма[88]. Папство, как вообще христианство в первое время своей истории, было на стороне слабого против сильного. Строго следил Григорий за поступками правителей; он связывал их административные обязанности с религиозными; смело, в глаза бичевал он всякое уклонение от правды. С Григорием I не связано понятие о той хитрой политике, в которой уличают позднейших носителей тиары, легко осуществивших самые смелые его мечтания. Он следил за губернаторами греческими не только в пределах Италии; его власть ощущалась на островах и даже в Африке. Иногда он, минуя экзархат, доводил известия о злоупотреблениях правителей прямо до сведения византийского двора, как, например, в письме императрице Констанции[89]; он в глаза уличает проконсула Италии в лихоимстве и угнетении, сопровождая это уроками на будущее[90]. И общество, и он сам хорошо понимали, что в период политического и гражданского беспорядка духовному липу приходится отправлять и светские обязанности. «Знайте, — пишет Григорий, — мы живем в такое время, когда здание власти (in regibus агсе) должно быть такустроено, чтобы заботиться не только о спасении душ, но и о внешней пользе подданных, а также об их безопасности»[91]. Он переписывается с одичавшими от разнузданности франкскими королями. Восхваляя ревность какого-нибудь Хильдеберта в вере[92], Григорий, в знак особенной приязни, посылает ему для ношения на шее как святыню, ключи, которые он сам называет Петровыми и в которых, по его словам, вложена частица от уз Св. Петра. Множество писем к Брунгильде, к королям франкским; Теодориху, Теодеберту, Хлотарю I, к вельможам и епископам Галлии, к королям и князьям лангобардским, к Теоделинде, благодаря которой, наконец, ему удалось распространить католицизм на завоевателей Италии, к кунингам весготским, к королям англосаксонским, к которым, как к небожителям по имени, посылает Августина заменить восточные обряды западными, — все эти плоды его деятельности были началом предстоявшей гегемонии Рима.

Таким образом, едва только зародился порядок в Италии, как уже возникла мысль о подчинении ее авторитету всей Западной Европы, и эта мысль упорно и быстро воплощалась в действительность.

Усилия Григория I были далеко не бесплодны. Епископы Галлии начинали свыкаться с этим подчинением верховному надзору Рима; если Германия не входила в планы папы, то ее увлекли туда первые проповедники, вышедшие из только что покоренной Англии. При всем таком успехе Григорий I был слишком скромен и слишком хорошо знал свое время, чтобы увлекаться гигантскими думами Гильдебранда или Иннокентия III. Его тон в обращении даже к подчиненным епископам полупочтителен; эпитет universalis он прямо называет vocabulum stultum. Не одно горделивое самоунижение было в его титуле — serous servorum Dei, которым он наименовал себя в отличие от патриарха константинопольского, принявшего имя Вселенского. При объяснении его характера надо помнить прежде всего, что он был аскет по убеждениям; как аскет, он ненавидел литературу небогословскую; как аскет, он жег памятники язычества.

Всевластие папское, как всякое историческое явление, складывалось долгим путем: случайности тут не было; ряд испытаний и успехов шел на протяжении веков; особенности ума, искусства и способностей деятелей только распоряжались временем явлений. Образ действия Григория I умерен, а в течение нескольких десятков лет после него на глазах пап далеко не гениальных римская патриархия возвышается, когда другие падают, когда константинопольская исчезает в блеске византийского двора, когда Антиохия, Александрия и Иерусалим оказались под властью мусульман, тогда один епископ Рима высится своим могуществом над всеми духовными властями.

Успехи ислама. Папство, направленное после деятельности Григория I на верный путь, могло расти само по себе, но оно подвергалось существенной опасности. В продолжение следующих ста лет ислам совершил необычайные завоевания, грозя не только Риму, но и христианству вообще. Уже было замечено, что своими успехами ислам был обязан прежде всего фанатичен ской идее,⁴им двигавшей, опиравшейся на фатализм, и затем. — раздорам, обуревавшим христианство. В начале VIII в. само существование христианства было в опасности. То, что в исламизме было много внутренней силы, неудержимо покорявшей сердца, ясно из того, что христианство за восемьсот лет не создало половины того, что удалось мусульманству за пятьдесят. В VIII в., в центре Европы, в Германии язычество было в полной силе, так что для проповеди требовались десятки миссионеров; зато везде, где прошел меч арабов — от Алтая и Китайской стены до Атлантического океана и от Каспийского моря до конца Индостана и Индийского океана, — везде в этих неизмеримых пределах не было идолопоклонства. К христианам и евреям мусульмане относились полупрезрительно, но идолы уничтожались огнем и мечом. Проповедь ислама должна была остановиться там, где сама природа ставила преграды его распространению. Когда мусульманское воинство дошло до Атлантического океана, то ему некуда было идти вперед. Тогда вождь на коне въехал в море и, глядя на далекие Канарские острова, воскликнул: «Великий Аллах! Если бы не был я остановлен этим океаном, я пошел бы дальше, в неизвестные царства Запада, проповедуя единство Твоего святого имени и поражая мечом непокорные народы, которые поклоняются другим богам, кроме Тебя».

Впрочем, выход нашелся.

Мы говорили уже, как Муса, наместник Африки, разрешил Тарику вторгнуться в Андалузию, эту Гесперию древних, куда призывали мусульман междоусобицы христиан. После победы своего полководца он сам явился туда. Покорение Пиренейского полуострова было довершено, и остаток готской армии был изгнан в Галлию. При Карле Мартелле мусульмане дошли до Луары. Христианские церкви уничтожались, монастыри пылали. Муса имел намерение идти через Южную Галлию на Италию и проповедовать единство Аллаха и посланника его Мухаммеда в папском дворце. Отсюда он хотел через Иллирию идти на Константинополь и, положив конец Римской империи и христианству вообще, перейти в Азию, чтобы повергнуть свой победоносный меч к ногам халифа в Дамаске. Если этого не случилось, если Рим и папство уцелели, то причиной было не христианское оружие, не поражение мусульман под Тулузой, а раздоры, которые охватили чрезмерно увеличившийся халифат. Появились придворные интриги, зависть; Муса, завидовавший Тарику, посадил его в тюрьму, но за последнего вступились в Дамаске; Муса, в награду за свои завоевания, был высечен и заточен.

Затем халифат разделился на Дамасский (Абассиды), Каирский (Фатимиды), Багдадский (Омейяды). Во всяком случае, именно в разделении халифата на части и в наставших междоусобицах в мусульманском мире заключалась существенная причина спасения Рима и усиления папства.

Об обстоятельствах разделения великого наследия Мухаммеда мы будем говорить ниже. Теперь заметим только, что мусульманская Испания отошла под власть династии Омейадов и, под именем Кордовского наместничества, долго составляла часть Багдадского халифата. После восстания против Омейядов в Багдаде халиф Абдеррахман, спасаясь от насильственной смерти, постигшей всю его родню, бежал из Азии и в 755 г. перенес свою резиденцию на Пиренейский полуостров. Так был основан самостоятельный Кордовский халифат. Эмиры, правители отдельных областей, недовольные близостью незваного халифа, заволновались, и один из них, правитель Сарагосы, призвал на помощь франков из Галлии. Это дало возможность Карлу Великому возвратить христианству значительную часть Испании до реки Эбро в 788 г., названную Испанской маркой.

Начало церковного подчинения Германии Риму. Бонифаций. Папство могло тогда сосредоточиться на Германии и в этой стране укрепить свою власть. Мы говорили о том, каких верных слуг папство нашло для себя в англосаксонских кунингах. С тех же островов, т. е. с Эрина (Ирландии) и из Британии вышли проповедники для Германии и для Северной Европы, где христианство еще не было распространено. Они руководствовались одним религиозным чувством. Их соблазняли не почести и награды, а слава мучеников. Колумбан и Галл из Ирландии еще в начале VII в. распространили христианство в нынешней Швейцарии. Из Британии в VII и VIII столетиях действовали Килиан во Франконии, Эммерон в Баварии, Руперт в Зальцбурге, Виллиброд у фризов и саксов.

Самым замечательным был англосаксонец Винфрит, бенедиктинский монах, прозванный Бонифацием (благодетелем). Он проповедовал в средней Германии в 718–755 гг.[93]. Он доходил до жилищ восточных саксов, начав свою пропаганду с берегов Рейна по Франконии, Тюрингии и Гессену. Отправляясь на проповедь, он в 723 г. присягнул папе. Он собирал германцев в определенных местах для назидания и выслушивания проповеди; в этих пунктах после возникли города. Устроив епископские и монастырские школы, как, например, в Фульде, он заботился о распространении вероучения и одновременно цивилизации. Подобно тому, как Паулин в Нортумбрии, Винфрит в Германии собственноручно сокрушал язычество, разрушая храмы, свергая идолов в священных лесах вместе со священными деревьями, в которых, по мнению язычников, заключалось божество. Замечательно, что Бонифаций в своем донесении папе жалуется не столько на язычников-франков, сколько на христианских миссионеров из франков. Это показывает, в какие руки папство предавало высокое дело проповеди. Война и охота были занятием этих миссионеров. «Здесь, — пишет Бонифаций, — уже давно христианская религия, ранее насажденная, находится в совершенном унижении. Франки более восьмидесяти лет не созывали соборов и не имели архиереев». В 746 г. папа назначил его архиепископом Майнцским, а за три года перед тем он торжественно подчинил всю свою паству римскому престолу. Таким образом, папа был признан в Германии единственным главой. Но Бонифаций не удовлетворился почестями архиепископского сана; он продолжал обращать язычников. Однажды он направился к новопросвещенным фризам, чтобы торжественно преподать им благословение. Толпа вооруженных дикарей бросилась на его спутников, рассчитывая на добычу. Свита взялась за оружие, но архиепископ запретил проливать кровь и был убит вместе с пятьюдесятью тремя спутниками. Умирая, он оставил многолюдную Германию в духовное наследие папства, которое от этого стало сильнее не только нравственно, но и материально.

Папство в VIII в. Арабы приносят Коран в Испанию, но при Григории II (715–731) начинается католизация Германии Бонифацием. Григорий III (731–741) уже может грозить восточному императору отпадением Италии. Защищая догмат иконопоклонства, он приобретает себе горячих сторонников на полуострове в полемической борьбе против Льва Исавра. Иконоборство, о котором будем говорить после, лишь содействовало разрыву духовных связей между Византией и Римом. Восьмое столетие имеет большую важность в истории папства и особенно Италии. От пап зависело тогда направление хода политических событий на полуострове. Наступал роковой момент.

То было время понтификата Захарии I (741–752), Стефана IV (752–757), Стефана III (768–772), Адриана 1 (772–795), Льва III (795–816). Папы могли позволить лангобардам создать сильное и независимое итальянское королевство, создать его раньше, нежели какое-либо из европейских государств, и в то же время от них зависело воспрепятствовать этому и обусловить величие своей страны и свое собственное, т. е. величие римской курии. Первый исход был бы проще; может быть, он не дал бы Италии той богатой духовной и экономической жизни, какая наблюдалась в ней в ХIII–XV столетиях, но он создал бы твердой рукой германского племени физически могучее государство. Второй исход давал Риму или собственно римской курии, вторичную диктатуру над Европой, но откладывал этим образование единого итальянского королевства с VIII на XIX столетие. Папы избрали последний исход, и за это их проклинали Данте, Макиавелли и многие итальянские патриоты.

Папа Стефан II (752–757). Стефан II, получив Равеннский экзархат за возведение Каролингов на галло-германский трон, как благодарность от Пипина, принимая его как наследие Св. Петра и за это одарив кунинга титулом римского патриция, решил на долгое время судьбу папства и Италии, хотя не положил этим начало папскому всевластию, как думают некоторые[94]. Дело в том, что таким образом, а тем более увеличением территории римской при Карле Великом, папы отдавались под покровительство власти более сильной, чем власть лангобардская, а именно подчинялись западным римским императорам. А такое покровительство в сущности приравнивалось к союзу слабого с сильным; папы знали, что, создавая сильное и прочное государство в самом центре полуострова, они потеряли бы созданную ими собственную власть, которая упрочилась бы при надзоре из далекого Ахена или Парижа. Бесспорно, что Карл Великий не мог обойтись без эгоистического побуждения, но папы, подобные Адриану, настолько понимали свое положение и, скажем, настолько провидели будущее, что, сознавая силу Каролингов, унижались перед императорской короной, использовали все уловки слабого в надежде на благоприятное влияние времени.

Папы Адриан I и Григорий IV (827–844). Адриан в своем письме не знает, как возвеличить Карла: «Величайший из королей, — пишет он ему, — господин мой, богом поставленный великий король, сладчайший и возлюбленнейший из сыновей, превосходнейший, наиславнейший король». Не всегда же, рассуждали папы, будет сидеть на престоле Великий Карл, одно имя которого придает гордость королям, — и ожидания их оправдались. Самые деятельные и даровитейшие императоры не унаследовали счастья Карла и его политических успехов. Этот человек был государственным деятелем настолько, чтобы не следовать влечениям личной дружбы. Покорив Ломбардию, он не думал присоединять ее к владениям римского престола; напротив, он всегда искал случая уменьшить эти владения. Его миссы (наместники)овладевали папскими городами, например в Сабинском крае, в Беневенто, в Тоскане.

Удовлетворяя молениям своего друга, Карл сделал видимые уступки; он закрепил снова за Римом отнятые города, но оставил за собой административный и судебный распорядок. Как же, спрашивал в недоумении первосвященник, как мы будем управлять этими городами, когда жители без нашего разрешения могу+делать, что им угодно. Дошло дело до того, что папа стал просить уже об одном: не уменьшать старых владений Св. Петра (ut nullam novitatem imponere). Но папы, понимая дело, терпели пока все. Тотчас же после смерти Карла характер событий видоизменился; наследник могучего императора — покорный раб церкви. Затем начинаются междоусобицы — и вот Григорий IV в 838 г. смело и громко провозглашает независимость духовной власти от светской. Друзья освободились от всякого надзора; им сопутствует успех, а от успеха растет их авторитет. Около этого времени папство подвергается внешней, мимолетной опасности. В 846 г. мусульманские пираты входят в устье Тибра и появляются под стенами Рима. Они не пытаются взять город, но свирепствуют на Ватиканском холме. Из церкви Св. Петра они берут серебряный алтарь и отсылают его в Африку.

Это были последние усилия фанатических последователей ислама в Западной Европе.

Самые важные факты развития папской власти совершились за два столетия, IX и X. Авторитет папства, упроченный политикой Григория I, папами Захарием и Адрианом, усиливался уже сам собой. К этому авторитету уже начинают привыкать.

Лжеисидоровские декреталии. Николай I (858–867), не разбиравший средств, пускает в ход лжеисидоровские декреталии. Теперь подделываются постановления соборов и выдумывается небывалая переписка; всему миру доказывается, что папа — единственный наместник Христа на земле, общий владыка всех церквей, что только он имеет право назначать и отрешать епископов, что лишь ему подсудны все духовные чины, что лишь он может созывать соборы, самая власть которых исходит-де от него же. В стройных и резких формулах созидается каноническое право западной церкви, о развитии которого нам придется еще говорить несколько раз; возникает положение о неподсудности духовных мирянам.

При Иоанне VIII (872–882) Рим смело вмешивается в политические события; обещанием короны Карлу Лысому у светской власти, которую так высоко поставил Карл Великий, вырывается торжественное заявление, что императорская корона переходит не по праву наследства, а по воле святейшего отца-папы. Эта столь важная для Рима грамота подписана днем Рождества 875 г., а через два года совершилась и коронация. Слабейшему и малоспособнейшему из государей суждено было так прихотливо сделаться виновником двух важнейших событий христианской истории; можно сказать даже, что он невольно направил средние века известным образом. В Кьерси, 12 июня 877 г., он узаконивает феодализм своим капитулярием, а после коронования в Реймсе признает за епископом римским именование papa universalis, подчиняя этим ему все другие церкви и номинально даже восточные патриархии. И оба эти столь важнейшие постановления делаются в сущности лишь ради достижения вожделенной короны Италии. Но решительное заявление о первенстве вызвало и решительный раскол между церквами Востока и Запада. Они разделились, и дальнейшие попытки примирения были напрасны. Теперь судьба римской курии складывается своеобразно. Идея церковной гегемонии, высказанная во всеуслышание, укореняется в истории. Но она должна была выдержать тяжелые испытания. Со второй половины IX в., а особенно в следующем, X столетии, поступательное движение папской идеи несколько ослабло. Причины этого коренились в изменении характера политической жизни Западной Европы.

Карл II Лысый, согласившись подписать капитулярий в Кьерси, в сущности подписал смертный приговор империи, узаконив расчленение и произвол. Его преемники были еще слабее. Династию Каролингов преследует какое-то таинственное вырождение. Она умирает без борьбы под напором феодалов.

Элегия Флора. Образованные современники хорошо понимали это и сожалели о падении империи. В VII томе собрания французских хроник находится весьма интересная в этом отношении латинская элегия, написанная лионским диаконом Флором под впечатлением грустных событий, разворачивавшихся перед его глазами. Это очень важный литературный памятник для историка. Вот что читаем между прочим в этих строфах: «Под чудной диадемой процветала прекрасная империя. Был один государь и один народ; все города имели судей и законы; ревность пастырей поддерживалась частыми соборами; молодые люди постоянно читали священные книги; ум детей постоянно упражнялся на изучений литературы; любовь и страх везде поддерживали доброе согласие, и потому нация франков блистала в глазах целого мира. Иностранные государства, греки, варвары, серат Лациума отправляли посольства к франкам; поколения Ромула, сам Рим, метрополия государства подчинялись франкам. Счастлива была империя, если бы только она понимала свое счастье, имея в Риме опору, а в Апостоле своего основателя. А ныне разрушилось это великое государство, потеряло со своим блеском самое наименование империи и свою прочность; то, что недавно еще было прочно соединено, разделилось на три части; нет никого, в ком бы можно было видеть императора; вместо короля владеют империей князья, а вместо королевства [мы видим его] обломки. Общего блага не существует; каждый заботится о своих интересах; думают обо всем, один Бог забыт. Пастыри Господни, привыкшие собираться вместе, не могут иметь церковных соборов среди такого хаоса. Нет более народных собраний, нет законов. Напрасно ждать чужеземных посольств там, где нет двора. Что станется с соседними народами по Дунаю, Рейну, Роне, Луаре и По? Все, прежде соединенные узами согласия, теперь, когда союз разрушен, будут терзаемы мрачными раздорами. Чем гнев Божий разрешит все эти бедствия? Нет такого, который размышлял бы без ужаса о настоящем; многие даже радуются распаду империи, называя миром порядок вещей, который ничем не напоминает ни одного блага мира»[95].

Из этого памятника видно, что масса не разделяла печали автора, ибо все свершилось так, как желало того громадное большинство. Большинство же, разделенное между собою языком и даже происхождением, стремилось к разложению по национальностям. Это распадение империи всего сильнее обнаружилось после смерти Карла II Лысого, уподобляясь движению по наклонной плоскости.

Император Людовик III (877–879). Прямым наследником императорской короны после смерти Карла II Лысого был его сын, Людовик III Косноязычный, прозванный современниками совершенно справедливо лентяем[96]. Он был в душе феодалом, хотя в то же время на его стороне был папа Иоанн VIII. Когда некоторые вассалы не хотели признать Людовика III императором, то папа Иоанн VIII на соборе в Труа проклял недовольных.

Игнорируя детей Людовика III после его смерти, Людовика (880) и Карломана (882), которые в памятниках считались одновременно государями Галлии и жили в тесной дружбе, национальная галльская партия вместе с прелатами на юге выдвигает на сцену истории герцога Бозона, зятя Людовика Благочестивого, сестра которого была женой Карла Лысого. Сторонники его поддерживают, но встречают сильное противодействие своим желаниям со стороны врагов. Однако Бозон не унывает и хочет во что бы то ни стало получить королевскую корону и власть. Шесть архиепископов и семнадцать епископов Южной Франции при содействии папы образовали новое провансальское государство и передали королевскую галльскую корону тому же герцогу Бозону. Наследники Людвига Немецкого и Людовика Косноязычного, т. е. законные короли Германский и Франко-Галльский, заявили на это претензию, но без успеха. Тому и другому едва можно было уследить за собственными владениями; к тому же они скоро умерли. Пямых наследников оставалось только двое: сын Людаига Немецкого Карл, по прозванию Толстый, и сын Людовика Косноязычного, Карл Простоватый, который был в это время пятилетним ребенком.

Император Карл III Толстый (881–887). Карл, прозванный Толстым, с 881 г. считался императором, хотя и номинально, а с 885 г. королем франков и Галлии. Личность его сама по себе была ничтожна. Не ему было сохранить порядок и мир в этом хаосе. В то время герцог Бозон, кандидат национальной партии, повелевавший Провансом, Лионом, нынешними Франш-Конте и Савойей, был гораздо сильнее императора. Впрочем, сильнее императора был всякий крупный вассал. В Аквитании, например, герцог Басконии, владевший землей между морем, Пиренеями и Гаронной, совершенно не признавал власти Каролингов и основал свою династию. Вместе с Басконией отделились от империи: христианская Испанская марка, где столицей была Барселона, Септимания, где, кроме того, были отдельные графы, виконты Нарбона, Каркассона, Нима и Безьера, герцогство Тулузское с Эвдоном и Овернь. Понятно, что в Северной Галлии, в славянских и аварских землях, даже в Италии, власть Карла Толстого, едва способного управлять самим собой, признавалась только номинально. В Германии, впрочем, присягнули императору все, даже крупные властители. Там даже возлагали на него большие надежды, но неудачная война с норманнами на Маасе, постыдный договор с разбойниками, которые получили от императора дань золотом, награбленным Карлом специально для них в окрестных церквах, — все это озлобило против недостойного императора феодалов Германии, поспешивших отделиться от него.

Герцог Одон (Эд). Среда этих всеобщих беспорядков и общего измельчания является в Галлии крупная личность — Эд, или Одон, сын Роберта (по-тевтонски «ode» значило «богатый»). Одон стал герцогом Парижа в 866 г. Через двадцать лет после этого Парижу пришлось перенести страшное испытание. Среди общих неурядиц, на семистах расписанных лодках, норманны вторично вошли в реку Сену и осадили Париж. Императору Карлу Толстому как бы не было никакого дела до того, что происходит в Галлии. Он медлил и не высылал помощи осажденным парижанам, и потому Парижу пришлось по необходимости положиться на свои собственные силы. Одон геройски защищал Париж, но не мог, однако, устоять против сильных полчищ норманнов. Наконец, страдания парижан привлекли сожаление и сочувствие приближенных императора. Последний вышел, точно после долгой спячки, из обычного для него состояния лености и отупения. Он собрал войско и направился к Парижу. Но вместо того, чтобы вступить в битву с норманнами, он купил у них мир за двадцать пудов серебра и позволил им остаться в Бургундии, так как жители этой страны считали королем Бозона и не признавали недостойного правнука Карла Великого.

Обособление Франции. Как ни ничтожна была сила общественного мнения в то время, однако такой поступок Карла Толстого произвел страшное раздражение во всем обществе, — от невежды до образованного, — раздражение, стоившее Карлу императорской короны. Карлу довелось претерпеть то, как германские вельможи, оскорбленные отсутствием мужества и энергии в вожде, низложили его и лишили престола. Они отдали императорскую корону Арнульфу, племяннику Карла Толстого. Арнульф (887–899), из жалости к павшему императору, дал ему уголок в Швабии, где развенчанный император Карл Толстый умер в 888 г., заслуженно всеми презираемый. Арнульф получил главенство во Франкской монархии.

Граф Одон (Эд), король Франции (888–898). Следует отметить, что до своего отречения Карл Толстый передал северо-запад Франции, т. е. земли между Сеной и Луарой, знаменитому защитнику города Парижа Эду, или Одону, где этот вождь приобрел большую популярность. Теперь Одон, после отречения Карла, в 888 г. был провозглашен королем Франции. Таким образом, этот год — начало власти первой национальной французской династии Капетингов, начало эры французского народа.

Одон был достойным вождем этого народа. В 888 г. он нанес сильное поражение норманнам, а это еще более увеличило популярность его среди его французских подданных. Тогда он получил от Арнульфа золотую корону и признание прав на наследство Карла Лысого, т. е. на всю Галлию, за исключением Лотарингии, которая окончательно отошла к Германии. Опираясь на это полномочие, Одон перешел Луару. Тогда же его признал своим сюзереном могущественный граф Фландрии; ему покорился и граф Пуатье. Власть его, хотя и номинально, признали независимые владельцы Южной Франции, такие, как граф Оверни. Ему не следовало бы гнаться за новыми приобретениями, а именно за Аквитанией, сломить которую было трудно, когда норманнская опасность была близка. Ему пришлось деньгами откупаться от этой постоянной язвы тогдашней Франции. Последним разгромом норманнов Одон частично обезопасил Галлию от дальнейших их нападений. Но не так силен был Одон у себя дома. Ему надо было бы ревностнее заняться делами своего государства, но дух корысти, так свойственный всем феодалам того времени, одолел его, и ему вздумалось подражать прочим государям, которых мучило тщеславие. Одон посадил на графство Пуатье своего брата, когда был жив прямой наследник этого графства. Это было прямым нарушением феодального права. За феодальные принципы вступились те, кому они были дороги, и в результате против Одона выставили Карла, сына Людовика Косноязычного. Его признали королем и на севере, и на юге Галлии. Но нельзя было обновить кровь умершей и выжившей династии.

Карл Простоватый (898–922). Новый король будущей Франции был тот самый Карл Простоватый, которого потомство наградило не очень лестными эпитетами, например: simplex, stultus, sottus, insapiens и т. п. Но не следует принимать этих эпитетов в значении простоты и глупости Карла Простоватого, тем более что непосредственные источники не приводили этих эпитетов, которые впервые встречаются в оскорбительном смысле у Титмара, значит двести лет спустя, a simplex в XI в. — и то только у враждебных летописцев Южной Галлии, где власть Каролингов вообще не признавалась. Карл вовсе не был простоват, как его называют историки. Он только не мог успешно бороться с не совсем ему покорной Раллией и с Одоном, который уступал ему лишь одно графство Лаон. Достойно внимания то обстоятельство, что Карл Простоватый и последние Каролинги не были любимы и даже презирались тогдашним обществом. Однако при всей слабости своей, Карл Простоватый все-таки явился претендентом на королевский престол после смерти Одона в 898 г. Даже Роберт, брат Одона, признал Карла. Но, конечно, при первой возможности все вассалы возмутились. В конце концов он должен был отступить перед вассалами, во главе которых стояла родня Одона, его брат Роберт и племянник Гуго, прозванный Великим. Они сокрушили Карла. Его лишают престола и провозглашают королем новой Франции Роберта, которого в том же 992 г. спешат короновать в Реймсе. Это значило признание факта окончательного падения даже и номинальной власти Каролингов. Но это падение совершилось под благоприятными знамениями. Среди воинственного шума и резни обозначались племенные особенности. Тогда, говорит Вертинская летопись, произошло «разделение между франками латинскими и немецкими», т. е. Франция обособилась от Германии окончательно и навсегда.

Феодальные принципы, усвоенные Германской империей и введенные в государственную и общественную жизнь Запада, должны были с одинаковым успехом привиться и к другой значительной части германской расы, к скандинавской. Те самые норманны, которые вели бурную жизнь пиратов и которых ничто не могло укротить, склонились перед организованной идеей феодализма. У викингов, т. е. у морских королей, дружинники служили всегда на феодальных условиях; на тех же условиях признавали власть своих королей и мелкие князья, называвшиеся ярлами.

Среди викингов в конце IX в. прославился Харальд Хаарфагер (т. е. прекрасноволосый). Покорив всю Норвегию, он стал строго преследовать пиратов; мало того, он запретил в своих владениях прибегать к вооруженному насилию. При этом он беспощадно изгонял всех ослушников.

Рольф, герцог нормандский в 912 г. Из числа последних был и Рольф, или Ролла, человек громадного роста, прозванный «пешеходом», потому что он нигде не мог отыскать себе подходящего коня. С именем этого Рольфа соединяется множество героических легенд. Не желая подчиняться Харальду, Рольф оставил Норвегию и уплыл на Гебридские острова; здесь он забрал других искателей приключений и с ними бросился в устье Сены. В это время Карл Простоватый был занят спором за престол с Одоном. Поэтому Рольф свободно гулял по Сене и дошел до Руана. Жители этого города вынесли столько бедствий от норманнских набегов, что были совершенно не в силах оказать сопротивление Рольфу. По убеждению архиепископа, они решились покориться норманнам. Рольф пощадил жителей и согласился на условия, предложенные руанцами. Руан понравился Рольфу, и он сделал его базой в своих дальнейших действиях. Затем Рольф поплыл вверх по Сене и, одержав победу над французскими войсками, осадил Париж. Но тут он не имел удачи. Зато, вернувшись в Руан, он покорил большую часть Нейстрии, где и утвердился. Теперь норманны не имели более причины и необходимости разбойничать и грабить. Они осели и удовольствовались упорядоченной данью с сел и городов, разделив все завоеванное на феодальных основаниях и провозгласив кунингом Рольфа. Таким образом, вся Нейстрия отпала от империи, а вместе с тем и от Галлии. Хотя Рольф и оставался язычником, но христиане тем не менее любили его. Он энергично защищал страну от новых грабителей; прежних бедствий от набегов норманнов здесь не повторялось. Но Рольф не думал сам отказаться от набегов на соседние области. Феодалы стали настаивать на том, чтобы король освободил страну от норманнов. Но сопротивление норманнам было невозможно. Приходилось признать факт, сознаться в бессилии отбиться от пиратов. Тогда, по словам современников, вследствие постоянных норманнских набегов всюду виднелись трупы и разоренные деревни и церкви; от Блуа до Санлиса не было и десятины посева, и никто не смел работать ни в поле, ни на винограднике, поэтому большей части Франции постоянно грозил голод. Тогда король внял голосу народа и в 912 г. сам, через посредство архиепископа руанского, предложил Рольфу выгодные условия мира. «Карл предлагает тебе, — сказал архиепископ Рольфу, — свою дочь и всю страну от реки Эпты до Бретани в обладание, но с тем чтобы ты, примирившись с французами, принял христианство». Это была нынешняя провинция Нормандия. Но Рольф не удовольствовался этим; он потребовал Бретань. Карл должен был уступить, и мир был заключен торжественно, по феодальному порядку. Но когда пришлось преклонить по обычаю колено и поцеловать ногу короля, то Рольф, отказавшись сам исполнить обряд, поручил сделать это одному из своих дружинников. Тот подошел к королю и, не сгибая колен, схватил его ногу, так что король упал навзничь. Это оскорбление, однако, не расстроило примирения.

Ранке справедливо считает утверждение норманнов в Галлии фактом огромной важности[97]. Действительно, северные вторжения прекратились; Франция могла спокойно развиваться. Но, помимо этого, норманнская оседлость оказалась связана с новыми судьбами Англии и Италии, что будет видно из дальнейшего изложения.

Потеряв сравнительно небольшую территорию, Карл, по крайней мере, гарантировал безопасность других земель от норманнских нашествий. Норманны скоро смешались с побежденными и стали даже говорить на романском языке. Таким образом, во Франции оказался третий элемент — норманнский, который имел значительное влияние на формирование французской национальности. Этот норманнский элемент получил впоследствии еще большее значение по отношению к Бретани. Обезопасив северо-запад Галлии, Карл не избавился от борьбы с феодалами. Малейшее увеличение власти возбуждало подозрение в феодалах. Во главе национальной феодальной партии, после Роберта Парижского, стоял Рауль, или Рудольф, герцог бургундский, его зять. В 923 г. Рудольф был провозглашен королем. Карл должен был искать защиты у Герберта, графа Вермандуа, который объявил его пленником и посадил его в Перонне в крепостную башню, где он томился семь лет до самой смерти. Но Рудольфу не пришлось отдыхать. Появились новые враги угры, или, по современному произношению, — венгры, от имени их вождей, когда-то называвшихся оногурами (’Ονογουροί, Ούγνροι, Ungari, жгри).

Венгры. Понятно, что венгерские историки стараются скрыть темные факты первых страниц венгерских летописей[98]. Они говорят, что венгерские нашествия, наводившие столько ужаса в Западной Европе, преувеличены немецкими летописцами. Известно, что венгры, или угры, выйдя из Азии, остановились временно у подошвы Уральского хребта. В X в. византийцы и ломбардец Лиутпранд называют их Τούρκοι, Tutvi, на том, конечно, основании, что их династия была первоначально тюркской. Эта династия придала воинственный характер финскому народу (правильнее фенскому) Мадьяров, приучив побежденных к наездничеству, к набегам, в которых мадьяры так быстро преуспели, что превзошли даже своих учителей. В конце IX в. венгры состояли из семи племен, управляемых отдельными князьями; впоследствии к ним присоединилось племя кабиров (может быть, хазаров). Эти отдельные вожди племен вскоре сложили свою власть перед одним предводителем, Арпадом. Тогда нападения венгров сделались еще чаще и ужаснее. Только Булгарское царство несколько задержало их успехи на Западе. Они остановились между Карпатами и Дунаем, где случайно осели. Здесь перед глазами развертываются бесконечные пастбища, которые прельстили собою этот кочевой народ, двигавшийся на конях с большим обозом. Венгры всегда стремились на теплый Запад. В 900 г. они были уже в Ломбардии. Они с огнем и мечом прошли через Моравию и Баварию и нанесли жестокое поражение немцам в 906 г. Через два года они вторично разгромили немцев на полях Тюрингии. В 912 г. немцы были разбиты в третий раз.

Следует заметить, что Германия в то время находилась в ужасном положении. После Арнульфа, умершего в 899 г., престол занимает лишь номинально сын его Людовик Дитя. Со смертью этого Людовика «Дитяти» (911 г.) прекратился род Каролингов в Германии. Интересно, что кончина его прошла совершенно незаметно; ни одна летопись не нашла даже нужным записать время и место этого события. Все-таки последним императором из Каролингов был король германский. Так за владетелями Германии установилось право на императорский престол; поэтому через пятьдесят-шестьдесят лет императором был провозглашен не галльский король; кандидата искали в Германии. Это случайное обстоятельство очень важно по своим последствиям.

Со смертью Людовика Дитяти Германия распалась на совершенно отдельные земли, ничем не связанные между собой в течение всех средних веков. Несомненно, причиной распада Германии были венгерские нашествия. Заметим здесь, что под напором венгров распалось и славянское племя, распалось так, что до сих пор части его боязливо протягивают друг другу руку. Потому-то движение венгров имеет большое значение и для славянской истории.

Людовик IV Заморский в Галлии (936–954). Отголосок венгерского нашествия повлиял также и на историю Галлии. Это было в последние годы правления короля Рудольфа Бургундского (f 936). Там шла борьба партий короля и феодалов. Как недавно боролся представитель феодальной партии Одон, так теперь борется сын Роберта, Гуго (прозванный Великим) с сыном Карла Простоватого, Людовиком IV Заморским. Несмотря на то, что Людовик жил в Англии и совершенно не знал страны, Гуго тотчас по смерти Рудольфа, вызвал его из Англии и объявил королем (936 г.). Гуго думал при этом управлять за него. Но он жестоко ошибся. Людовик был догадлив. Через год после своей коронации он объявил себя совершеннолетним и активно принялся задело, что доказала его удачная война с норманнами. Людовик IV хотел присоединить к своим владениям Нормандию, сделавшись опекуном малолетнего нормандского герцога. Но норманны не желали подчиняться ему и успешно защищались. Гуго, обманутый в своих надеждах Относительно короля, явился во главе феодалов, но с явным намерением, воспользовавшись их содействием для своих целей, укротить их, лишь только получит корону. Норманны вероломно захватили Людовика и только тогда освободили его, когда он обещал выполнить их требования и дать в заложники своего сына. Гуго освободил сына Людовика, но в свою очередь сам посадил юношу в тюрьму, соглашаясь дать ему свободу, если отец исполнит его требования. Король не успел их исполнить.

Лотарь и Людовик V в Галлии (954–987). Людовик умер спокойно, оставив престол сыну своему Лотарю (954–986). Через два года после смерти Людовика умер и Гуго, передав своим детям те же притязания на престол. Из детей Гуго особенно выдвинулся Гуго Капет, который вступил в борьбу с Лотарем. После смерти Лотаря в 986 г. престол перешел к сыну его Людовику V Ленивому, который через год внезапно скончался, по подозрению, отравленный своей женой. Но так как он был бездетен, то им кончилась династия Каролингов во Франции. Понятно, что Гуго достиг своего, потому что, хотя и был претендент на престол, дядя Людовика V — Карл Лотарингский, но он был ненавидим, как вассал германского короля. Когда Карл стал предъявлять свои права, то был захвачен и умер в тюрьме около 1 000 г. Капет был провозглашен королем в 987 г.

Каролингов более не существовало.

8. Образование англосаксонского королевства

С X в. в Европе на развалинах Римской империи начинают складываться национальные типы. Слабость Каролингов, национальные идеи, чувство особенности послужили причиной этих стремлений и вместе с тем положили твердое основание разделению политической жизни Запада. Британии, можно сказать, принадлежит инициатива в вопросе возрождения отдельных национальностей на Западе из развалин Римской империи. Известно, что могущество Карла Великого, даже его нравственный авторитет не простирались на соседний большой остров. Там, как мы уже имели случай заметить, сложилось семь самостоятельных государств, известных под именем гептархии; это были: Суссекс, Уэссекс, Эссекс, Кент, Ост-Англия, Мерсия и Нортумбрия, северная часть которой граничила с Шотландией. Все эти государства были основаны саксами и англами, народами, как известно, германской расы и родственными между собою. Естественно, что вследствие отсутствия точных границ между названными государствами происходили раздоры и войны. Вместе с тем Англию обуревали происки римского духовенства, старавшегося вытеснить остатки восточной, никейской веры, распространение которой в Англии приписывается отдаленной древности. Римская курия не могла допустить национального клира и поэтому старалась пополнять этот персонал преимущественно людьми итальянского происхождения. Но это, как мы уже заметили, не удалось, и в церкви восторжествовал национальный принцип.

Междоусобицы отдельных государств окончились в 828 г., когда Экберт соединил четыре южных саксонских государства в одно королевство Уэссекс и вместе с этим получил значительную долю влияния и на северные области, т. е. на Ост-Англию, Мерсию и Нортумбрию. Во всяком случае династии в трех северных государствах продолжали свое существование, между тем как в южных, саксонских королевствах господство Эгберта соединило все четыре области в одну. Замечательно, что это стремление к объединению совпадает с разделением империи Карла Великого. Но сходство истории Англии с судьбой Галлии, одной из частей империи Карла Великого, было чисто внешним. Соединенные английские королевства начинают страдать вместе с Галлией и вообще с Западной Европой от нашествий норманнов. Эти нашествия особенно усилились при преемнике Эгберта, Этельвульфе, с 837 по 858 г. Теперь слово «кунинг» можно заменить славянским «король», ибо слово это образовалось среди славян как бы под обаянием имени Карла Великого, этого величайшего из «королей».

Набеги норманнов на Британию. Норманны из Дании и Норвегии прибегали к своей обыкновенной тактике: они в своих челнах входили в устья рек, поднимались вверх по течению и таким образом проникали внутрь страны. Там они сходили со своих судов, вытаскивали их на сушу, рассыпались по стране, добывали припас и из моряков, как говорят их древние поэты, быстро делались всадниками, отовсюду забирая лошадей. Если страна нравилась им, то они оставались в ней, изгнав аборигенов или прежнее население. Из викингов, совершавших нападения на Англию, предание сохранило имя Рогнара Ладброга и его сыновей и то лишь потому, что викинги эти прославились несчастьями, что особенно любит народная поэзия. Ветер случайно прибил корабль его к берегам Нортумбрии, где он должен был высадиться. Местные жители встретили его враждебно, имея на своей стороне огромный численный перевес. Все норманны погибли, а их король, слава которого была так известна, попал в плен. В плену его ужасно мучили, посадив в яму, наполненную змеями и ехиднами. Предание приписывает ему знаменитую «песню». Здесь воспеваются с энтузиазмом наслаждения войны, как ни в одной эпической песне, но вместе с тем слышится вопль страдания и призыв к мести[99].

Она характеризует весьма рельефно современность: «Мы рубились мечами в тот день, как я сломил молодого кудрявого вождя; с утра он привык ходить за девицами, прохлаждаться со вдовами. Какая же участь храброго, если не смерть впереди всех? Скучно жить тому, кто не ранен в боях. Человек должен идти на человека, должен нападать, должен отражать. Мы рубились мечами в пятьдесят одной битве. Есть ли на свете король славнее меня? Смолоду я учился обагрять железо кровью. Нечего плакать о моей смерти; пора мне кончить. Богини, посланные ко мне Одином, зовут меня… Я иду. Сяду впереди распивать пиво с богами. Жизнь моя прошла; умираю, смеясь…»

Может быть, песня эта сочинена впоследствии товарищами подвигов Рогнара, чтобы подвинуть друзей его к мести. Как бы то ни было, но именно тогда завязалась дальнейшая драма, сильно повлиявшая на исторические судьбы Англии. Цель этого призывного голоса мести была достигнута. Отозвались друзья Рогнара, а с ними тысячи искателей приключений, на горе Англии. Мстители за Рогнара прибыли на восьми кораблях и намеревались пристать к Нортумбрии, где погиб их герой, но по ошибке кормчего пристали южнее, к Ост-Англии. Высадившись, они пошли на Йорк. Англичане были разбиты, и тот самый кунинг, который замучил Рогнара, попал в плен; неслыханными мучениями он заплатил за страдания Рогнара. Затем норманны заняли почти всю Нортумбрию.

К ним вскоре прибыли другие выходцы изДании и Норвегии. Завоеватели совершали нападения на юг и с особенным удовольствием уничтожали церкви и монастыри. Так, они разбили саксов у Кройландскго аббатства; само аббатство и церковь были разрушены; игумен и оставшиеся монахи перебиты. Та же участь постигла знаменитое Петербэргское аббатство, где вершились политические дела. Сами здания горели три дня. Можно поэтому судить, сколько рукописного материала и архивов было истреблено мстителями. Король Вест-Англии попал в плен и был замучен, а страна его вместе с Нортумбрией стала королевством датских норманнов и обетованной землей для других выходцев с севера. Так заплатил король за то равнодушие, с каким относился до этого времени к гибели Нортумбрии. Местное население потеряло поземельную собственность и стало работать на иноземцев.

Та же участь грозила Мерсии, а за ней и другим южным саксонским государствам, которые, как уже известно, были соединены под властью короля Уэссекса. Последний приблизительно в 870 г. вступил в борьбу с датчанами и для этого заключил союз с королем Мерсии, но исход этой борьбы был неудачным. Поборники саксонской независимости были побеждены. Мерсия была потеряна. Вся Англия после этого разделилась на две отдельные части — северную датскую и южную саксонскую. В 871 г. король Уэссекса, Этельред, погиб в отчаянной борьбе с датчанами.

Король Альфред (871–901). После него осталось много сыновей, но народ избрал одного из них, Альфреда, которому шел тогда двадцать первый год и который славился храбростью и ученостью. Последнее, столь редкое свойство особенно поражает в то время общего отупения. За это качество современные ему хронисты дали Альфреду титул Великого. Конечно, величие Альфреда было условно. Альфред обогатил свой ум познаниями и ученостью благодаря путешествиям по Италии и Испании, где он наблюдал процесс столкновения различных народов, где изучал их обычаи и нравы. Он знал римских классиков позднейшего времени и от них, вероятно, заимствовал уважение к римской литературе. Он старался концентрировать верховную власть в своих руках. Он не щадил продажных судей и наказывал неуважение к законам. Может быть, эти черты справедливого гнева и создали ему славу сурового, холодного и эгоистического короля. Современные памятники говорят, что Альфред не любил народа и не был любим этим последним, но в принципе он поступал справедливо. Один из летописцев X в. говорит: «Если требовалась помощь или защита Альфреда, то он не удостаивал приема просителей, не выслушивал их жалоб, не снисходил к слабым и считал их за ничто».

Новые историки, например Огюстен Тьерри, Тернер и др., принимают это заявление на веру, придавая исторический смысл словам лиц, заинтересованных в деле. Но как бы то ни было; против Альфреда было возбуждено общественное мнение страны. Когда датчане вторглись в его землю, то подданные были равнодушны; они не думали защищать короля, а с ним и родину. Его любили и понимали только немногие, но это не были люди меча и брони. Они, говорят, плакали, слушая его трогательные сочинения, но это не были герои войны. Напрасно герольды, посланные Альфредом, призывали к военной службе. Явилось так мало, что Альфред остался почти без войска. Он понял, когда уже было поздно, причину своей непопулярности; он понял, что был слишком горд, слишком черств сердцем. Норманны наступали, опасность с каждым днем увеличивалась. Тогда Альфред в свою очередь бросил войско и народ, будучи оставлен ими. Он скрывался то в лесах, то в хижинах поселян под чужим именем. Он видел, как хозяйничали норманны, но ничего не мог сделать.

Жители побережья садились на суда и уплывали, а остальные должны были покориться, стали работать для победителей и платить им подати. Они, конечно, не расположены были спокойно сносить чужеземное иго. Когда они увидели, что Альфред нашелся, что он собрал отряд и ведет партизанскую войну с победителями, то мало-помалу поднялись на помощь ему. Партизанский отряд бывшего короля грабил норманнов, обогатившихся добычей, а за неимением таковых не щадил и своих соотечественников, саксов, покорившихся норманнам. Альфред, недавний король, сделался теперь отчаянным разбойником и ни переднем не останавливался для защиты своего народа. Такие личности всегда бывают любимы народом. Никто не мог узнать прежнего ученого в этом жестоком, беспощадном атамане. Полгода Альфред скрывал свое имя и происхождение; он назвал себя только тогда, когда почувствовал, что уже достаточно силен, чтобы напасть на вражеский стан. Он разослал во все стороны ловких гонцов, чтобы созвать защитников отечества, которые и стали быстро собираться. Стечение это произошло незаметно для датчан.

На датчан напали врасплох при Этанбуре, у так называемого «большого леса» в Юго-Западной Англии. Вследствие внезапности нападения и неподготовленности норманны были разбиты. В 876 г. кунинг их Годрун обещал креститься и удалиться на север, в Ост-Англию. Он со своими сподвижниками поклялся на браслете, который носил на руке, что примет христианство. Альфред был его восприемником.

После этого Англия была разделена мирным путем между Альфредом и Годруном. Граница шла по Темзе, а потом поднималась на север и проходила с юго-востока на северо-запад по направлению древней британо-римской или друидо-рижской стены, остатки которой существуют до настоящего времени. Но война не прекратилась. Альфред тем временем сделался очень популярным, и все четыре прежние области признали его королем. Выгодным результатом войны для Англии было то, что границы, разделявшие четыре названных государства, были смыты под ударами датчан. Тогда можно было говорить только о Северной и Южной Англии. Теперь приобретает значение новый передел земли, сделанный Альфредом. Вместо прежних графств, образованных саксами, выступают так называемые ширы, т. е. деление по сотням семейств, деление часто территориальное. Ширы все были равны между собою. Эта поземельная система не была изобретением Альфреда; он нашел готовый образец ее в прежних формах землевладения саксов, когда они не осели еще на римских землях. Альфреду потребовалось очень много времени, чтобы залечить раны, нанесенные стране владычеством чужеземцев. Между тем с севера снова стали грозить враги. Лишь только король Гастингс, который, как говорит предание, избрал своим жилищем Океан, посетил берега Нортумбрии, как датчане пригласили его на помощь против Альфреда. Гастингс, высадив своих пиратов, пошел на Уэссекс, но был разбит Альфредом, который уже привык к войне и которому помогал сын его Эдуард. Разбитый Гастингс с норманнами пошел искать счастья в Галлии, где не раз на берегах Сены раздавался звук его знаменитого рога.

Под конец своей жизни Альфред приобрел громадную популярность; то была полная противоположность прежней антипатии его подданных. Он первый, после Карла Великого, содействовал успеху народного образования и, можно сказать, упрочил его. Наряду со светскими учреждениями он стал заводить монастыри и школы. Он понял, что наука существенно необходимадля народа, который должен пользоваться ее плодами. Английский народ до сих пор видит в нем справедливого государя, который с твердостью своей расы, в тяжелую минуту для народа сумел собрать вокруг себя поборников национального интереса.

В IX в. стало ясно, что англосаксонский элемент восторжествовал над нормандским и, в свою очередь, стеснил его. Зато в X в. последовала кровавая нормандская реакция, цель которой было дать полное торжество нормандскому элементу, но уже в другой форме, с тем, чтобы последний окончательно слился с англосаксонским.

Англия в X в. Преемник Альфреда — Эдуард (901–924) всю жизнь провел в борьбе с датчанами. Он оттеснил их внутрь страны и построил укрепления до Гумбера. Его наследник Эдельстан перешел эту реку, отнял город Йорк и принудил датчан дать клятву, что в будущем их стремления станут одинаковыми. Несмотря на все ласки, оказываемые плен ному датскому кунингу, тот убежал и сделался снова пиратом, потому что, по словам летописи, датчанин был не способен жить без воды, подобно рыбе. Нортумбрия была отнята англичанами; датчане стеснены. Отныне Эдельстан правит над всей Англией. Его войска прошли даже далее. Они сами вторглись в земли пиктов и скоттов, нынешнюю Шотландию. Этим англичане только повредили себе. Полудикие племена пиктов и скоттов на севере нашли себе союзников в тех же датчанах, которых поддерживали пираты. Олаф, последний датский король Нортумбрии, стал вождем всех врагов Англии. Он был, впрочем, разбит при Брунанбурге. Эта победа оставила о себе восторженные лирические песни. Затем англичане совершенно стеснили датчан в Нортумбрии и внесли туда свое местное поземельное деление, оставив при этом скандинавское слово «ярл», что значило — старшина, дружинник, вождь при викингах. В Нортумбрии эти ярлы владели участками с правом военной и гражданской власти; из их поземельных участков впоследствии образовались лордства. Они были доверенными кунингов. Это учреждение «ярлов» так понравилось англичанам, что они перенесли его к себе. Ярлам у англосаксов подчинились префекты широв, префекты городов и старшины в селах (олдермены). С покорением Нортумбрии (или Нортумберленда) и с возвращением ее под английскую власть датчане, прежде владевшие ей, приняв христианство, перестали считаться чужеземцами. Иные, вследствие крайностей, присущих человеческому духу, стали монахами и променяли броню на рясу, отличаясь так же неумеренностью аскетизма, как прежде боевым экстазом. Но этим страна еще не умиротворилась. Завязка ее истории, можно сказать, теперь только начинается. Надо припомнить, что своим единством Англия была обязана искусству и счастью южных королей — Эдуарда и Эдельстана. Понятно, что последний воспользовался выгодами своего положения. Деспотические замашки овладели им. При этом английский король не мог не искуситься соблазном власти и легкостью насилия. Он владел Нортумбрией по праву завоевателя и, конечно, склонен был переносить те же приемы в свои саксонские земли, где также прибегал к насилию, с которым не согласовались феодальные воззрения английских вассалов и условия отношений к побежденным элементам. Эдельстан, например, перестал уже совещаться с народом в лице совета и обставил себя неслыханным дотоле великолепием.

Расширение пределов английского государства на всю прежнюю гептархию вместо четырех саксонских не усилило короля. Из этого не следует, что государство обладало крепкой внутренней силой; напротив, единая Англия была бессильна оказать сопротивление внешнему врагу, хотя тогда король просто назывался Occident ali urn Saxonum Rex. Этот титул применялся ко всем преемникам Альфреда: Эдмонду I (940–946), Эдреду (946–955), Эдви и Эдгару (955–975), Эдуарду II (до 978 г.), Этельреду II (978—1004), из которых каждый прибавлял к титулу несколько строк. Покоренная норманнами, Северная Англия не переставала ожидать своего освобождения и победы. Там не переставали с надеждой обращать свои взоры к морю, рассчитывая, что благоприятный ветер принесет им избавителя.

Все X столетие прошло в торжестве английского народного элемента. Почти семьдесят лет датчане ждали напрасно. Наконец, около 990 г. новые норманны из Дании стали прибывать большими партиями, которые напоминали нашествие прошлого столетия. Так, появление семи нормандских кораблей у берегов Кента, несколько южнее Темзы, всполошило даже Лондон, в котором утвердилась теперь столица соединенного королевства. Это было при последнем из названных королей — Этельреде II. Ему пришлось созвать большой народный совет, к которому в последнее время стали прибегать часто и на котором на этот раз решили откупиться от врага деньгами. Определили воспользоваться теми деньгами, которые шли на содержание датской морской стражи. Эти деньги предполагалось вручить норманнам в виде подарка. Впоследствии эта уплата повторялась ежегодно, обратившись в дань норманнам. Уже после первой дани датчане вернулись снова, чтоб грабить страну. Они, понятно, находили опору в местном датском элементе.

Нашествие датчан Свена, Эти новообращенные христиане охотно соединялись с прибывшими к ним соотечественниками. Но тем ужаснее стало положение английского короля, когда большой флот уже не из семи, а из семидесяти кораблей, под предводительством Олафа Норвежского и Свена (т. е. юноши) Датского, вошел в саму Темзу. Этельред заплатил теперь в два раза большую дань и только выговорил удаление и крещение одного из вождей. Надо заметить, что норманнские вожди вовсе не скрывали того, что за деньги крестились двадцать раз и столько же отрекались, так что христианство стало для них весьма выгодным делом. Надеясь, что англичане будут соблюдать условия, они остались на зимовку. Известно от летописца Матвея Вестминстерского (Flores historiarum), что эти гости чинили всяческие насилия в Англии: они бесчестили женщин и убивали мужчин. Их насилия вызвали кровавое возмездие. В 1003 г., в ночь Св. Бриция, при участии королевских слуг, старшин и ярл, внезапно произошло избиение норманнов, поселившихся в юго-восточной части острова. Это событие разнеслось по всем концам тогдашнего норманнского мира и побудило пылкие норманнские сердца к страшной мести, на которую были всегда отзывчивы норманны. Свен соорудил теперь множество судов с многочисленным воинством, в рядах которого не было нм одного раба, ни одного старшины. Когда такое блестящее войско высадилось на берег Англии, то оно, развернув изображение ворона на знамени, пошло вперед, истребляя и сжигая все на пути. Этельред бежал на остров Уайт, чтобы оттуда перебраться во Францию, а Свен в это время разбойничал, по всей Южной Британии в течение почти десяти лет, он овладел западными и внутренними областями страны, приняв титул короля Англии в 1013 г., т. е. через десять лет после страшного ночного избиения. Теперь настала эпоха тридцатилетнего датского пленения.

Надо помнить, что отдаленная связь родства между англосаксами южногерманской расы и норманнами северогерманской расы, давно исчезла и, при разных случайностях, эти племена вступали во враждебные отношения. Между ними не было ничего общего даже по языку, ибо норманны Северной Галлии приняли местный, или романо-валлонский, язык, а норманны-датчане говорили на испорченном скандинавском языке. Этельреддаже искал защиты у герцога норманнского во Франции, который обещал оказать ее, но при более выгодных обстоятельствах.

Канут. Между тем Свен умер внезапно в 1014 г. и королем провозгласили его сына Канута, или Кнута. Пользуясь этим, Уэссекс и частью Суссекс опять пригласили Этельреда с условием управлять лучше прежнего. Он дал клятву и сдержал ее. Теперь нельзя было узнать этого робкого, нерешительного человека. Он стал изо всех сил бороться с Канутом. Во время этой борьбы Этельред погиб, завещая продолжение дела своему побочному сыну Эдмунду (Железные бока), который отнял Лондон у датчан и дал им пять больших сражений. Он принудил Канута принять свои условия и удержать за собою южную часть от Темзы. Но в 1017 г. Эдмунд умер, и тогда Канут остался полным властителем до 1035 г. Свирепый норманн не могудержаться от мести. Он мстил со всей злобой разбойника. «Кто принесет мне голову кого-либо из врагов, будет мне лучше родного брата», — восклицал он. Он преследовал всю родню прежних династий. Тем не менее постоянное напряжение, постоянное опасение противников, неуверенность в прочности власти мучили его. По совету близких, он женился на вдове Этельреда — Эмме, сестре Ричарда, которую в Англии прозвали Альфгивой (подарок эльфов). Когда у нее от Канута родился сын, то она забыла детей от прежнего брака и отвергла их. Альфред и Эдуард, дети Этельреда, брошенные матерью, воспитывались при норманнском дворе во Франции; они оставили родные нравы и забыли англосаксонский язык, научившись французскому. Это имело важное значение для будущего. Между тем Канут значительно смягчился после брака с Эммой; он стал ревностным христианином, хотя и грубоватым. Он не расположен был поддерживать своих дружинников и соотечественников. Он выселил их из страны, оставив только дворцовую стражу. Но насилия тех немногих датчан, которые остались при Кануте, раздражали народ. Канут сам содействовал уменьшению числа своих защитников. В припадке благочестия Канут поспешил в Рим в одежде пилигрима. Он поклонился гробнице апостола и под влиянием религиозного настроения обещал в послании к своему народу из Рима устроить свою жизнь по правде и управлять народом правосудно. Вот его слова, записанные в летописи Вигорна: «Если в увлечении молодости я нарушил чем-нибудь справедливость, то теперь, с Божией помощью, думаю по возможности все исправить, поэтому прошу всех начальников не делать несправедливости ни в угоду сильным, ни Из страха передо мной».

Гардекануг (1035–1040). Канут, умирая в 1035 г., завещал престол сыну от Эммы, Гардекануту (Кануту Смелому), Но дружина и земли на север от Темзы признали не его, а старшего — Гаральда, Впрочем, Гаральд менее младшего брата удовлетворял национальному чувству англичан, местного населения. В нем было много языческого; он открыто презирал христианство. Это был, можно сказать, кандидат датской языческой партии. Но тем не менее, из-за долгого отсутствия Канута Гаральд был признан везде. Он успешно противостоял слабой попытке освобождения Англии от датчан, сделанной из-за моря. Эту попытку предпринял Альфред, но был взят в плен, ослеплен и погиб в мучениях. После смерти Гаральда Гардеканут остался без соперника. Но его жестокости только усилил и народное возмущение. Англичане настрадались от датских мучений. Каждый датчанин из свиты короля мог властвовать, где угодно, и брать, что угодно. Все эти годы были годами скорби и насилия. Законы и обещания Канута не действовали, не применялись на практике. Все это вызывало восстания. Англо-саксонцу Годвину, бывшему пастуху, и его сыну Гаральду принадлежит слава освобождения родины от датчан в 1041 г. В этом году последние датчане бежали, сели на суда и уплыли на родину. Тогда освобожденная страна пригласила из французской Нормандии второго сына Этельреда — Эдуарда III, прозванного Исповедником, который женился на дочери Годвина. Его окружали норманны. С ним в Англию был внесен норманно-французский элемент в такой степени, что внешне Англия перестала походить на прежнюю.

9. Византийская империя в VIII–X вв

Характер византийской истории. Изучение византийской истории до послед него времени находилось в неблагоприятных условиях и отличалось крайне тенденциозным характером. Восточная Римская империя, эта Bas-Empire французов, внушала постоянное нерасположение к себе у западных ученых, которые долго не хотели оценить заслуг, оказанных ею цивилизации вообще, а особенно гражданственности и водворению порядка среди восточноевропейских народов. После разделения единой империи Царьград на Востоке имел такую же великую историческую миссию, как Рим на Западе, и осуществил ее с не меньшим успехом. В IV в. готы, в V гунны, в VI славяне, в VII авары и персы, шах которых Хоеров не хотел прекратить войны до тех пор, пока христиане не откажутся от Распятого и не станут поклоняться солнцу, в VIII арабы, в IX булгары, русы, половцы, печенеги, в X венгры, в XI турки, — все эти более или менее хищнические народы имели инстинктивное стремление к Царьграду, угрожая разрушением той цивилизации, которая была унаследована от древности и облагорожена христианством. Византия не только отстояла мир от варварства ценой страшных жертв и применением политического искусства; она сделала большее. Подобно Риму, Царьград усыновил эти варварские народы цивилизации, но совершил это с большим самопожертвованием, благородно отказываясь от политического и церковно-иерархического преобладания над молодыми государствами, подчинившимися гражданственности. В деле распространения христианства Византия сравнительно с Римом имела две счастливые особенности. Она возвещала учение Спасителя неофитам на их родных языках, содействуя тем национальной и политической самостоятельности обращенных народов и никогда не прибегала к насилию при проповеди христианства. Завещая истории новые христианские государства, преимущественно славянские, Византия в то Же время выносила на своих плечах всю тяжесть энергичного напора мусульман, долго представляя для них неодолимую преграду. Арабы, задержанные ею в высший момент их могущества, были вынуждены пробираться в Европуддинным кружным путем по берегу Африки, отчего их напор потерял свою интенсивность и опасность. Турки, разгромленные греческим войском под Никеей, должны были долго собираться с силами, чтобы перешагнуть на Балканский полуостров, где целое столетие употребили на сокрушение Царьграда, дав возможность Западной Европе приготовиться к отпору, который не мог быть успешен двумя веками ранее.

Такова была тысячелетняя служба Византии истории человечества.

Внутренняя жизнь Византии сложилась своеобразно. На западе духовенство стояло над государством; здесь церковь подчинилась государству, так что само государство жило церковными интересами. Это наложило отпечаток на духовную историю Восточной империи. Государственная власть подчинила себе церковь до такой степени, что издавала канонические законы в руководство патриархам. Императоры были только защитниками и покровителями церкви, но они властно вмешивались даже во внутренний строй ее, и архиереи, получив епархию от двора, становились в зависимость от придворных. За императорами и народ вошел в церковную сферу. В театрах и цирках занимались спорами о догматике, и часто из-за религиозных вопросов партии вступали в кровавую вражду; для политической жизни иного рода не было простора. Византия хранила у себя лучшие сокровища классической мудрости, но наука приняла в ней условный характер, и только историческое знание, давшее византийской литературе прекрасные образцы, развивалось рядом с богословием, хотя строго научное направление богословия прекратилось после Максима Исповедника и Иоанна Дамаскина, который в середине VIII в. сделал для восточной церкви то, что пятьсот лет спустя пытался совершить Фома Аквинский для церкви римской. На духовную и вообще внутреннюю жизнь вредно влияло административное вмешательство и давление; оно отчасти сократило срок существования этой многострадальной империи, вынесшей такие нечеловеческие испытания. Было в высшей степени ненормальным явлением, что правительственная власть могла сделать обязательным известный догмат или обряд; она же должна была поддерживать его, прибегая часто к физической силе.

Поклонение иконам. Таков, например, был вопрос об иконах, которые явились впервые в начале IV в. в Испании, а на Востоке стали общепринятыми лишь с V в. Прежние эмблематические изображения Христа, например в виде агнца, стали заменяться постепенно Его лицевыми изображениями, причем художники руководствовались известным типом для Востока, типом, который существовал лишь в предании, а последнее исходило из того, что из рода в род передавалось изображение статуи, которая будто была поставлена некогда в Кесарии в честь Иисуса Христа кровоточивой женой; после стали указывать на иконы, написанные Св. Евангелистом Лукой, и на оттиски Никодима. Со времени несторианских препирательств явились изображения Богородицы, спустя, следовательно, пятьсот лет после Ее успения. Подобные изображения Спасителя на Востоке писали согласно раз установленному типу, причем не дозволялись какие-либо художественные вольности. Византийское церковное искусство стояло на окаменелой традиции; оно, неподвижное, не допускало отступлений[100]. На иконы в Византии смотрели как на чувственный образ. Из благоговения перед памятью Спасителя стали поклоняться самой его иконе; форма отступила перед выражаемым ею содержанием, которое казалось менее важно; гораздо большее значение в глазах массы приобретала сама форма изображения. Отсюда легко развилось поклонение собственно иконам, а не изображаемым лицам. «Иконы ввели для оживления благоговения, — говорит немецкий церковный историк. — В них видели книги для безграмотных, а более образованным предлагали составлять себе образ Христа из чтения Евангелия. Но народ был слишком склонен к тому, чтобы считать самое лицо присутствующим в иконе и через нее действующим. Скоро стали поклоняться иконам непосредственно и верить в их чудотворность». Известно, что на Западе уже Августин сетовал на несоответственное и неправильно понимаемое поклонение иконам. Естественно, что в Византии была партия, которая была недовольна боготворением икон, протестовала против него, как против возвращения к идолопоклонству. Но с появлением мусульманства в значительной части христианского общества на Востоке возросла ненависть в иконам, потому что именно эта сторона христианского культа часто подвергалась осмеянию со стороны иноверцев, которые оскорбительно указывали, что христианство, в своем почитании икон будто мало ушло от идолопоклонства[101]. Иудеи со своей стороны стали также презрительно указывать на почитание икон.

Начало иконоборчества; император Лев III (717–741). Наконец, реакция против иконопочитания нашла своего выразителя на троне. Это совпадает с вступлением на Византийский престол исаврийской династии. В 717 г. Лев Исавр прославился удачной защитой столицы от арабов. Когда Византийская империя теряла одну область за другой, когда она лишилась Северной Африки и почти всей Азии, когда войска отказывались повиноваться своим императорам, провозглашая августами своих начальников, — настала полная анархия. Никто не знал, что император в столице был одним, а в армии другим человеком. Лев был выдвинут азиатским войском. Он был храбр, но без военного опыта. Лев пошел на столицу, чтобы свергнуть Феодосия III. Для своей цели он обезопасил себя от арабов договором. Провозглашенный императором, он более не нуждался в помощи арабов и, завладев Константинополем, сделался их страшным противником. Тогда мусульмане осадили Константинополь с суши и с моря. Зима в тот год была особенно суровой. Греческий огонь, моровая язва и голод причиняли арабам много вреда, а потому они, потеряв до ста тысяч человек, должны были отступить. Этот подвиг Льва возродил на некоторое время византийцев, упавших духом, и вселил в них ненадолго свежесть, которой они уже давно не знали. Но Лев не мог стать выше исторических традиций; он даже ближе других современников принимал к сердцу религиозные интересы.

Избавившись от внешней опасности, он, с крутостью воина, простым эдиктом в 726 г. запретил сначала почитание всяких священных изображений, а через четыре года велел совершенно истребить иконы, статуи, воспрещая вместе с тем почитать мощи и священные памятники. Большая статуя Спасителя, стоявшая на Константиновом рынке, была полностью разбита оруженосцем императора, который поплатился за это жизнью от разъяренного народа. Это было знаком к религиозной фанатической борьбе.

Следует заметить, что против иконопочитания был только небольшой придворный кружок да правительственная власть. Начались возмущения. Император смешивал эти восстания с государственными мятежами. Во главе оппозиции стояло монашество, которое имело огромное влияние на народ. Император подавил у себя волнение военной силой и, с гордостью усматривая в этом божественную помощь, готов был уничтожить иконопочитание, сделавшееся ему еще более ненавистным вследствие энергичного сопротивления. Но Лев должен был убедиться, что дело не так просто и что, например, для итальянских византийских владений этот вопрос был существенно важным. В Италии папы и все население сильно противилось ненавистному императору, а некоторые из итальянских областей совершенна отпали вследствие этого от империи, и на этот раз навсегда. Было замечено суеверным народом, что с того времени как император начал борьбу против иконопочитания, несчастия обрушились на государство. Арабы, а вместе с тем голод и язва появились в империи. Император, дотоле любимый, потерял под конец жизни всякую популярность даже в своей иконоборческой партии.

Но борьба с иконами была как бы историческим призванием исаврийской династии.

Император Константин IV (741–775). Константин IV Koпроним[102], подобно отцу своему, начал преследовать иконопочитание, только с большей настойчивостью и жестокостью. Шлоссер в своей монографии, специально посвященной иконоборству, заметил, что все поступки Константина Копронима по самому своему характеру отличались насилием, а потому намерения его не были поняты современниками, с предубеждением смотревшими на все его действия. Нельзя отрицать его энергии, административных способностей, но вместе с тем нельзя не указать на то, что вся жизнь его прошла в намерении оскорбить по возможности господствовавший взгляд на иконы, опозорив все то, что было дорого народу. Отсюда понятна ненависть к нему духовенства, которое говорило, что император еще в детстве осквернил святыню, намекая на то, что он во время крещения оставил не совсем чистые следы на купели, в которой его крестили. Деятельность Константина IV прошла в борьбе с болгарами. Известно, что первые болгары на Балканском полуострове были азиатского происхождения, но впоследствии смешались со славянами, несравненно более многочисленными, среди которых азиатские кочевники растворились, передав, однако, славянам свое имя. В VII столетии, основав в нынешней Болгарии независимое государство, они стали постоянно вмешиваться во все внутренние дела и смуты империи, служа за деньги то той, то другой партии. Своим вмешательством и набегами они приносили много забот и несчастий для Византии, которая нередко трепетала от них, так что император Анастасий I построил большую стену близ столицы. С этого времени болгары начали брать ежегодную дань с императоров. Константин IV, отказавшись исполнить этот унизительный обычай, начал с ними войну, в которой его войско отличалось храбростью и жестокостью. Чтобы навсегда воспрепятствовать нападениям болгар, Константин устроил на границе несколько укреплений. Во втором походе против болгар император захворал и умер.

Но другое следует сказать о его внутренней деятельности. На Константинопольском соборе в 754 г. единомышленное духовенство, пожеланию императора, объявило иконы изобретением дьявола, поклонение им признало суеверием. Чтущие иконы приравнивались к последователям Ария, Нестория и Евтихия. В одном из постановлений и монашество было признано заблуждением. Дело в том, что среди членов собора было много лиц белого духовенства. Решения собора, объявленные сперва в столице, а потом в провинциях, повели к беспорядкам. Икононенавистники, увлеченные диким фанатизмом, бросились истреблять иконы в церквах; они старательно уничтожали их следы, нарочно оставляя изображение растений, зверей и всякие орнаменты. Монахов били, монахинь бесчестили в монастырях. Тогда много иноков из Малой Азии бежало на Кипр, Крит, в Крым или переселилось в Южную Италию, в Апулию и Калабрию; в эти страны тогда перешла византийская иконопись, сохранившаяся доныне.

Конечно, чем энергичнее и чем возмутительнее действовало исаврийское правительство, тем более предметы гонения приобретали ценный смысл для народа. Образа, мощи, ладанки — все это как бы страдало вместе с почитателями святыни. Император употреблял все возможное, чтобы нанести оскорбление лицам, расположенным к иконопочитанию. Иконы массами стали складываться в костры, их протыкали копьями, плевали на них и мучили тех, кто поклонялся иконам. Тогда инок Андрей, весьма уважаемый в Константинополе, вышел из своей кельи, чтобы обличить всенародно императора в нечестии. Он был приговорен к сожжению и погиб мученической смертью.

Лев IV (774–780). Между тем в самом доме Константина готовилась оппозиция. Ирина, современница Карла Великого, которая тайно поощряла духовенство к сопротивлению, имела большое влияние на своего слабохарактерного супруга, Льва IV Ее обвиняли в преждевременной смерти императора, который после смерти оставил малолетнего» сына Константина Багрянородного.

Константин VI (780–797) и Ирина (до ноября 802). Партия иконопочитателей провозгласила Ирину регентшей Константина V, против желания сената и войска. Оппозиция против икон поддерживалась только войском, которое было враждебно настроено против поклонения иконам. Созванный Ириной собор в Константинополе был разогнан солдатами, а потому она удалилась в Никею, где и созвала седьмой вселенский собор в 787 г.

Никейский собор 787 г. На этом соборе было отвергнуто все» то, что было сделано иконоборцами в последние шестьдесят лет. В собрании присутствовало триста шестьдесят семь епископов, в том числе два папских легата под председательством патриарха Тара-сия. Десять епископов принесли покаяние в заблуждениях и были приняты в лоно церкви. Иконоборцы были преданы анафеме. В Никее было решено воздавать иконам не богопоклонение (Àarpdoc, adoratio), а обязательное почитательное поклонение (лросхшгрц Следует чтить святые иконы, гласит соборное постановление, следует кланяться им не как Богу, а как воспоминательному начертанию Его и святых Его. Но если прежде число преследователей икон было в меньшинстве, то за последние шестьдесят лет два новых поколения было воспитано в ненависти к иконопочитанию. Потому императрице трудно было достигнуть своей цели. Ирина энергично боролась со своими врагами, но обстоятельства заставили ее отказаться от регентства и уступить власть сыну (790). Впоследствии Константин сам осознал свою неспособность и снова должен был пригласить мать к участию в делах государства, хотя не переставал завидовать влиянию матери и интриговать против нее. Та была слишком честолюбива, чтобы уступить. Когда Константин изъявил намерение воспользоваться войском, то, по приказанию матери, был ослеплен. Теперь Ирина правила одна почти до 803 г., опираясь на поддержку духовенства и монахов. Она вмешалась в политику Запада и вступила в переговоры о союзе с Карлом против Мухаммеда.

Никифор I (802–811). Несмотря на эту сильную поддержку, императрица была низвергнута государственным казначеем Никифором осенью 802 г. и сослана сперва на о. Принкин, а потом на Лесбос, где через два года умерла. После победы над мятежным Варданом в Азии, Никифор первый провозгласил себя самодержцем (αντοκράτορ) 19 июля 803 г. От этого титула не отказались его преемники, и он традиционно был передан впоследствии Московским государям. Никифор умер в войне с болгарами. В 811 г. в окрестностях Шумлы болгарский хан Крум отрубил ему голову и из его обработанного черепа сделал чашу для торжественных пиршеств. После этого наступила новая реакция против икон, более сильная и более энергичная, чем первая.

Тогда все разделилось. Зверства, самые ужасные, стали обыкновенными явлениями. Есть историки известной окраски, которые оправдывают все деяния иконоборческих императоров, стараются объяснить все темные факты эпохи исторической необходимостью, целями прогресса, понятием весьма растяжимым. В иконоборческом движении, как в протесте против внешних форм, они видят начало реформационного движения. Они обвиняют в фанатизме защитников икон: монахов и энергичных женщин — правительниц. В какой мере этот упрек применим к иконоборческим императорам, видно из деятельности Константина V Копронима. Он отличался особенным зверством в гонении на иконы. Он запирал монастыри, выгонял из них монахов и монахинь, последних насильно выдавал замуж, сжигал останки мертвых, издевался над патриархом самым неистовым образом, публично высек его, обрил ему брови, выставил на публичное посмеяние в цирке и наконец убил его. Как бы попирая все заветы религии, он посадил на патриарший престол евнуха. Ничего подобного нельзя сказать о правителях другого направления. Ирина была честолюбивой женщиной, беспощадность ее к сыну доходила до зверства, до забвения семейных уз, но она старалась водворить иконопочитание другими средствами. О жестокости ее преемников, Никифора I (802–811) и Михаила Рангаве (811–813) хронографы не упоминают.

Лев V Армянин (813–820). Последний был свергнут с престола своим полководцем Львом, который и был провозглашен императором под именем Льва V. Этот новый император принес с собой из Армении прежнюю ненависть к иконам. Он запретил поклонение образам, изгнал константинопольского патриарха, который старался доказать неверующему императору, что иконопочитание относится в древнему времени, что даже апостолы делали изображения Спасителя и Богородицы, что в Риме имелось изображение Преображения, написанное будто по приказанию апостола Петра.

Коварство и жестокость Льва обнаруживаются более всего по отношению к болгарам. Болгарским ханом был тогда Крум. Лев думал отделаться от него убийством, но царь спасся, и месть его навлекла на империю страшные несчастья. Он увел из византийских пределов тысячи пленных, которых поселил на Дунае. Здесь они, смешавшись с местным населением — даками, образовали влахов. В 815 г. Крум появился перед Царьградом. Через пять лет Лев был убит придворными заговорщиками.

Михаил II Травл[103] (820–829). Убийцы возвели на престол Михаила II Косноязычного собственно потому, что при Льве он был в опале. Михаил попытался объявить себя нейтральным по отношению к иконоборцам. Этим компромиссом он вооружил против себя обе партии, особенно защитников икон, которые через монахов вооружили народ и произвели в столице реакцию. Надо заметить, что все это происходило в то время, когда империя находилась в самом ужасном положении: с севера грозили болгары, с юга и запада надвигались арабы; мусульмане отняли Крит, теперь уже навсегда; потеря Сицилии стала только вопросом времени. Эти несчастья приписали безбожию императора; про него распускали грязные слухи; говорили, что он не верит в воскресение мертвых и др. Сын Михаила напомнил своей ненавистью к иконам времена Копронима и Льва IV.

Феофил (829–842). Феофил приказал разрисовать церковные стены вместо священных сцен деревьями и фигурами животных. Он проявлял симпатию к арабам. Он старался перенимать технические арабские изобретения, усовершенствованные музыкальные инструменты, механические игрушки вроде птиц, певших на золотых ветках, и т. п. Вместе с тем (о чем забывают его враги) он был единственным из византийских императоров, который заботился о науке, собирал рукописи классиков. Ему цивилизация обязана многими сбережениями остатков античной литературы. Симпатия Феофила к арабам выразилась в посольстве 832 г. Иоанна Грамматика к султану Мамуну (из династии Омейядов). Султан походил на Феофила характером и отличался такой же ненавистью к формальной стороне религии. Он осмеливался не признавать Коран божественной книгой и принадлежал к той партии, которая считала Коран простым поэтическим произведением. Он озаботился перевести греческих классиков на арабский язык, почему разошелся сулемами и вообще с духовенством. Казалось, это сходство взглядов обоих властителей должно было сблизить их между собой, но они стали во враждебные отношения, продолжавшиеся до смерти Феофила. Сицилия, которая еще продолжала подчиняться византийским императорам, была отторгнута мусульманами. Панорма (ныне Палермо) после продолжительной осада, лишившись шестидесяти тысяч населения, сдалась арабам. Христиане обязались платить дань; епископ Лука, выговорив себе свободу, бежал в Италию, бросив свою паству. Феофил нисколько не печалился о потере Сицилии. Он изобретал мучения для иконопоклон-ников. Он приказывал бичевать их и клеймить им лицо разными бранными выражениями. Так поступили с мучениками Феодором и Феофаном (начертанными, γραπτοί). При Феофиле иконоборство достигло крайних своих пределов, той точки, с которой должна была начаться реакция: все движение и без того сделалось уже антихристианским.

Михаил III (842–867) и Феодора. Его сын, Михаил III, был шести лет, когда умер отец; за него управляла его мать Феодора с 842 г. Она была на стороне монахов, напугавших ее страхом адских мучений, в которые был повергнут ее муж. Для уменьшения его страданий Феодора решилась защищать иконы. На соборе 842 г. иконопочитание было восстановлено. Патриарх Иоанн Грамматик, последний сторонник иконоборства, был низложен и заменен Мефодием, который на соборе в императорском дворце анафемствовал иконоборцев. Это было 12 февраля 842 г. на первой неделе Великого поста. Тогда было установлено «торжество православия». Но правительству пришлось считаться с оппозицией. В течение столетия выросло четыре поколения, которые, привыкнув к презрению икон, стали избегать их. Новое направление должно было также употребить силу. Феодора не обладала энергией и талантами Ирины, а теперь они были необходимы.

Разделение церквей. Результат иконоборства заключался в разделении церквей. Иконоборство поселило вражду между восточной и западной церквами. Когда против образов боролись на Востоке, на Западе иконопочитание развивалось. В этот долгий период римская церковь создала славную иерархию, увенчала неограниченной властью своего главу, папу. В 838 г. папа Григорий IV провозгласил независимость духовной власти от светской, а менее чем через сорок лет Карл Лысый признал, что императорская корона передается не по праву наследства, а по воле папы, который в 877 г. получил титул papa universalis. Римская курия стала стремиться к всемирному господству. Папы стали властно относиться к восточным патриархам. Патриархи сами подали повод к этому: они не раз обращались в Рим за разъяснениями и советами, признавая, таким образом, верховный авторитет курии, от которого впоследствии сами отвернулись. На протяжении ста двадцати лет папы привыкли приказывать церквам Востока. В вопросе об иконах папа Адриан I согласился с VII вселенским собором. Впрочем, на западных соборах, Франкфуртском 794 г. И Парижском 825 г., было запрещено боготворение икон (adoratio, servitus); оно было названо суеверием (superstitio). Папы считали себя вправе требовать чуть не покорности со стороны восточной церкви.

Греческая церковь среди славянства. Новой причиной антагонизма обеих церквей явилось распространение христианства среди славян. Благодаря деятельности Константина и Мефодия моравы, хорваты, болгары приняли христианство. В 845 г. Мефодий пробовал распространить христианство между хазарами, но без успеха. Распространение христианства среди болгар относится к 863 г. С водворением христианства в Болгарии Византийская империя могла отдохнуть. При более широкой политике Византия могла бы стать даже в дружеские отношения к болгарам. Это приобретение было неприятно Риму. Обращение болгар безучастия римских миссионеров усиливало восточную церковь.

Патриарх Фотий. В первое время итальянцы искусно успели отвлечь болгар от греков, которые не пользовались любовью у новообращенных, но под конец греческое влияние одолело. Это обстоятельство было главной причиной разделения церквей. Нужен был предлог — и он нашелся. Патриарх Игнатий хотел дать не имевшему уважения к церкви императору Михаилу урок: он не допустил к причастию брата Феодоры, дядю императора, правителя государства Варды, носившего титул кесаря. Патриарх публично обличал «кесаря» в сожительстве со снохой, Варда тут же в церкви обещал заколоть патриарха; тот посоветовал ему самому приготовиться к смерти. Варда жаловался императору. Михаил созвал собор, на котором Игнатий был низложен. Вместо него был назначен новый патриарх из мирян. Фотий, человек очень ученый, но уклончивый и готовый в случае выгоды унижаться. Фотий все время находился на гражданской службе; он не имел ничего общего с церковью. Он приобрел известность как наставник детей императора Феофила. Он учил их риторике, философии, астрономии, музыке. Свободный доступ во дворец сблизил его с придворным влиятельным кружком. Он понравился императрице Феодоре, которая отдала ему руку своей сестры. С тех пор его карьера, говоря нынешним языком, упрочилась. Он стал первым секретарем империи (πρωτοασηκρήτχζ). Ему было шестьдесят лет, когда император Михаил предложил ему сан патриарха. Он был вдов. В несколько дней его посвятили в диаконы, священники и хиротонисовали в епископы. Не все духовенство признало Фотия; в некоторых церквах поминали Игнатия. Фотий почувствовал потребность заручиться признанием своего достоинства со стороны папы. Николай I в 858 г. на Римском соборе отказал Фотию в признании и грозил проклятием, если он не откажется от сана, дарованного светской властью. С этого времени начинается борьба. Литература спора, равно как и биография Фотия, относится к церковной истории[104]. Но нам необходимо отметить обстоятельства, обусловившие разрыв между западной и восточной церквами. Вина Фотия в том, что он, с излишней почтительностью обращаясь к римскому первосвященнику и сообщая ему о своем избрании, тем самым как бы признавал если не главенство, то преобладание папы над прочими патриархами. Он сам неосторожно дал оружие в руки соперника и тем как бы подчинял восточную церковь. Он остановился, когда уже было поздно. До нас дошл и три окружных послания папы Николая и ответы на них Фотия. Препирались два одинаково ловких дипломата, но больше диалектического искусства и тонкости проявил римский деятель. Папа, в окружном послании к восточным архиереям, отрицая справедливость постановлений Константинопольского собора 861 г., утвердившего назначение Фотия, заявляет, что верховный суд в делах такого рода принадлежит римскому епископу, которого судит только Иисус Христос. Фотия папа называет не патриархом, а благоразумнейшим мужем (prudentlssimo vifo) и внушает ему, что все церкви обязаны послушанием римской. На вопрос Фотия о доказательстве таковых прав папы и о юридических источниках, на кои Рим опирается в столь важном деле, Николай I, называя Фотия хищником, развязно отвечает: «Если ты и в правду не ведаешь и не имеешь у себя этих декретов, то этим обнаруживаешь свое нерадение; а если знаешь и не соблюдаешь, то заслуживаешь наказания за преступное ослушание». Очевидно, римский противник брал смелостью, он искусно воспользовался теми распрями, которые впоследствии возникли между патриархом и двором.

Император Михаил не в состоянии был управлять империей; сначала правил его дядя Варда, но надоел императору и был убит. Место его занял Василий, македонянин по происхождению, вышедший из простого народа. Он был провозглашен кесарем. Преданный исключительно удовольствиям, император опасался всякого энергичного человека рядом с собой, он стал подозрительно относиться к Василию, лишь только тот возвысился.

Все эти дрязги происходили в то время, как империи со всех сторон грозили опасности. К арабам, утвердившимся в Рагузе, присоединились еще новые враги из Скифии. Под 865 годом в летописи записано о нашествии племени русов из-за Днепра. Это была или славянская, или варяжская дружина. Буря спасла на этот раз Византию от угрожавшей опасности. Фотий между тем решился навести удар папе. В мае 861 г. владыки восточной церкви на соборе в Константинополе единогласно предали Николая I анафеме, о чем постановили известить его. В это самое время отношения Михаила к Василию сделались натянутыми; последний организовал заговор, жертвой которого пал Михаил. Василий вступил на престол в 867 г. и начал новую династию — Македонскую.

Македонская династия. Говоря о Македонской династии, следует прежде всего заметить, что ее первый представитель был одним из лучших византийских императоров. Венценосный историк Константин в его биографии и в «Церемониале Византийского двора» приписывает ему широкие намерения. Он заботился об экономическом развитии империи, первый затронул вопрос об улучшении положения простого народа, мечтал возродить занятия римским правом и развить действующее законодательство, но это были одни желания, не осуществившиеся на практике. Василий Македонянин сместил Фотия, восстановил Игнатия, но после смерти последнего, пользовавшегося общим уважением за свою жизнь и характер, он должен был опять обратиться к тому же Фотию.

Лев VI (886–911). Его сын Лев VI, прозванный Мудрым за ученость и законодательную деятельность, начал свое правление насилием против Фотия. Патриарх был низложен и заключен в монастырь. Патриарха осудило то самое духовенство, которое ползало передним, когда он был в высоком патриаршьем сане. Трудно представить себе ошибку более серьезную и более богатую последствиями. Это значило играть на руку Риму. Впрочем, много своих ошибок Лев VI искупил заботами об устройстве государства. Это, можно сказать, был последний византийский император, одушевленный высшими целями. Он издал сборник действующих законов (Базилика). Тогда Византии еще раз улыбнулось счастье. Венеция и часть Апулии признали над собой греческую власть. Для утверждения византийского влияния в Апулии Лев VI отправил туда греческих колонистов. Может быть, среди них находились и славяне, потому что в Южной Италии были небольшие славянские поселения и славянский говор там слышен до сих пор. Если Лев VI не успел поладить с болгарским царем Симеоном, то это была его собственная вина. Симеон поднял войну против Византии из экономических соображений. Тогда у императора продолжались враждебные отношения с патриархом. Придерживаясь канонических постановлений, патриарх не давал Льву разрешения на четвертый брак. К стыду империи, Лев обратился за разрешением к папе и в то же время низложил неуступчивого патриарха. Папа, конечно, не заставил просить себя вторично. Таким образом, благодаря насильственному вторжению светской власти вдела церкви Византия сама просилась под церковное главенство Рима.

Александр (911–912) и Константин VII Багрянородный (911–959). Брат Льва, Александр, погрязший в оргиях и распутстве, правил один год, а вступивший с ним одновременно племянник его, Константин VII Багрянородный, считался только номинально Византийским императором; в сущности власть принадлежала сперва его матери Зое и тестю Роману, а потом его жене, императрице Елене. Грязные сцены, разыгрывавшиеся при Феодоре, жене Романа, сменились на весьма короткое время блестящими страницами времени Иоанна Цимисхия, победившего нашего Святослава. Начиная с этого времени, вся дальнейшая история Византии заключается в борьбе с болгарами, в предсмертных усилиях защититься от арабов и во внутренних раздорах. В этой утомительной истории можно отметить только два факта — прекращение сношений между восточной и западной церквами, которые разделились окончательно в 1054 г. а также вступление на престол новой династии Комнинов в 1057 г[105].

10. Славяне и их первые попытки политического объединения

История славянских народов в средние века принадлежит наименее разработанным частям науки. Между тем, это весьма благодатная нива, особенно для русских ученых. Долго русская историческая наука не могла освоиться со своей непосредственной задачей. Следуя примеру немецких ученых, с рабским подражанием, русские исследователи привыкли с какой-то иронией относиться в разнообразным и сложным фактам славянской истории. Это было несравненно легче самостоятельной разработки. У немцев было понятно национальное предубеждение против славян; их историография относилась к славянам с нерасположением. Во многих славянских землях немцы сидели как победители; они не хотели допускать, рядом с претензиями рас германской и романской, другого направления самостоятельного, особого, но долго незаметного и недостаточно авторитетного. Только полное политическое и национальное возрождение славянских народов может породить славянскую историю как науку, может создать славянское самопознание, а следовательно, и бытописание. Чешский народ дал первых ученых славянских историков, например Шафарик. Это произошло потому, что чехи первые из других славянских народов осознали свою национальность. Жизнь других славянских государств долго была поверхностной; затем она была обезличена; потому славяне долго не имели желания разрабатывать свою историю. Это обезличение в той же степени простиралось и на Россию по отношению к ее литературе и науке, в которой долго не находилось места славяноведению и в которой оно и до сих пор не упрочилось. В России только с сороковых годов текущего столетия[106] раздалось первое громкое слово за общеславянские интересы, за славянское единение и за необходимость самостоятельной разработки славянской истории.

На судьбе славянской историографии ясно доказывается тесная связь исторической науки с тем или другим ходом политической истории. Развитие историографии каждого славянского народа идет рядом с его национальным и политическим возрождением, а рост идеи племенного славянского единства проявляется параллельно с успехами сознания этой солидарности в литературе ученой и художественной у каждого народа отдельно.

Не одна простая историческая случайность разрознила великое славянское племя, которое по своей многочисленности равнялось и романскому, и германскому племенам вместе взятым. Полагают, что венгры были одной из главных причин разъединения славян, врезавшись клином в середину района, занятого славянским племенем. Но была, по нашему мнению, еще более сильная и более влиятельная причина, заключавшаяся в процессе принятия христианства славянами. В IX в. начались раздоры между восточной и западной церквами, которые повели к разделению этих церквей. Не будь иконоборства, не будь разделения церквей, может быть, все славянские народности были бы ближе между собой в средние века и не смотрели бы одна на другую враждебно.

Связь между германцами и славянами. До сих пор недостаточно выяснено, кто раньше пришел в Среднюю Европу, германец или славянин. Липперт, один из ученейших представителей экономической школы в исторической науке, в сочинении, только что появившемся в свет, не признает По существу никакой разницы между германцами И славянами даже после их переселения Из Азии в Европу, считая безразлично тех и других скифами Геродота[107]. Не подчинись никаким национальным предрассудкам, он не только видит в них людей одного племени, но считает, что они в период дикого состояния были полностью тождественными с той лишь разницей, что германцы, переходя в сравнительно высшую хозяйственную форму, будучи номадами, питались молоком лошадей, тогда как для славян лошадь была только мясным животным.

То, что такое весьма продолжительное племенное единство существовало, — это несомненно. Было бы наивно представлять себе, что каждому племени свойственно проявлять с самого своего появления в истории какую-нибудь расовую особенность и что определенный экономический порядок есть принадлежность известной расы. И германцы, и славяне проходили те же первоначальные стадии развития. Несомненно, однако, то, что распад или, точнее, выделение высшей культуры, — если таковой была в тот момент германская, — последовало задолго до гуннского нашествия. Степные гунны и осевшие ранее славяне медленно продвигались по направлению к Западу. Те, другие и третьи следовали целыми племенами, но вехами их исторического передвижения были столетия. Славяне шли непосредственно за германцами, постепенно сбрасывая с себя азиатские привычки, постепенно приобретая высшую культуру, как бы нагоняя германцев и последовательно занимая те земли, которые покидали тевтоны. В погоне за ними славяне достигли линии Везера. Известно, что в IV в. славяне, появившиеся на юг от Карпат или около среднего Дуная, подвинулись к северу от своих поселений. Ясно, что славяне не отличались ни особенной воинственностью, ни единодушием, если их могли бить с одной стороны даки, с другой германцы. Готы, например, еще раньше покорили славянские народы, жившие в нынешних русских западных губерниях. Это покорение произошло в то время, когда готы совершали свое знаменитое передвижение от Балтийского моря к Черному. В свою очередь готы были покорены гуннами. По распаде гуннской державы славяне стали политически самостоятельными. Они точно удивились этой неожиданной свободе и на заре своей самостоятельности начали славянскую историю ссорами и раздорами, ставшими хроническим недугом этого племени, для которого единство представляется недосягаемым идеалом. Один из южных славянских народов передвинулся в конце V в. в Далмацию, к Адриатическому морю, откуда прогнал римских колонистов в адриатические города: Рагузу (Дубровник), Сплет, Задр и др. Впоследствии славяне заняли и вышеупомянутые пункты, дав им свои славянские названия, которые позднее переменились преимущественно на итальянские, при усиленной колонизации итальянцев в Далмации, после покорения этой территории венецианцами.

Постепенно разрастались поселения славян на Балканском полуострове; они стали даже вхожи в Византию. Даровитейшие из них поступали на императорскую службу, делались сановниками и полководцами. Наместник Фракии, Αναγάστης, сын Ονιγισκλον, записанный под 468 г., был, конечно, славянин Оногост, сын Унеслава. Он защитил Фракию от гуннов; Доброгост и Всегорд начальствовали против персов; Хвилибуд, родом ант, был воеводой во Фракии при Юстиниане I. Мало того, мы уже говорили, считают, что сам Юстиниан I был славянин Управда, сын Савватия, из славянской деревни Ведряны, в старой Сербии. Его мать и сестра прозывались Бегленица, звуки славянские. Иные и Велисария производят от славянского имени Величарь[108].

Булгары. Передвижение славян началось с V в., усилилось в VI и продолжалось до середины VII столетия. Какая-то неведомая сила устремляла массы за Дунай. По всей вероятности, они были побуждаемы к этому натиском новых орд тюркского племени, которые тогда спешили одна за другой занять привольные степи нынешней Южной России и Венгрии. Одна из этих азиатских орд носила название булгар, может быть, от реки Волги, как говорит Диоклейский епископ и летописец ХIII в.: «Nam a Volga flumine Vulcari usque in praesentem diem vocantur».

Из византийских летописей видно, что в первой половине VII в. среди булгар, которые пришли в Болгарию из нынешней Южной России, появляется князь Кубрат. Он и его преемники с дружинами, окружавшими князей, были представителями азиатского элемента, который по мере сближения с славянами, поселившимися за Дунаем, растворился в славянской национальности. Союз с Ираклием, богатые дары, полученные Кубратом от императора, и сан патриция утвердили надолго мирные отношения между греками и булгарами. Они продолжались до Константина Погоната (668–685). В 660 г. умер Кубрат; его четыре сына передвинулась одни к Дунаю, другие севернее в Паннонию, нынешнюю Венгрию. Последние орды получили название тисских булгар от реки Тиссы, притока Дуная. В числе этих сыновей летописец называет Аспаруха; это же имя называет недавно открытый хронограф древней русской редакции. Аспарух занимал земли на север от устья Дуная. Это место было прозвано Онголом, т. е. углом (от греческого γώνος), нынешний Буджак. Это показывает, что в дружине Аспаруха, до передвижения за Дунай, было много славян, которые заставили говорить остатки азиатской орды по-славянски. Таким образом, чужеземная дружина ославянилась среди болгар. Аспарух и его дружинники не довольствовались тем, что заняли северную часть устья Дуная. Их интересовала наиболее южная часть, за Балканами. Скоро они перешли за Дунай и покорили семь славянских народов, которые переправились сюда ранее, еще в конце V и в течение VI в.

Отголосок этого факта встречается у Нестора: «По мнозех же временех селе суть словени по Дунаеви, цде есть ныне оуцорьская земля и болгарьская. От тех словен разидошася по земли и прозвашася имены своими, кде седше на котором месте: яко пришедше седоша на реце именем мораве и прозвашася морава, а друзии чесе иарекошася; а се ти же словене хорвати белии, и серпь, и хорутане…» Тут следует известное место, представляющее географический перечень славянских народов нынешней России по местам их жительства, описание пути из Варяг в Царьград. Затем Нестор замечает: «Словеньску же языку, яко же рекохом живущю на Дунай, придоша от скуф, рекше от козар, рекомии болгаре, и седоша по Дунаеви и насельнице словеном беша[109]».

Это были славяне, жившие от линии Мора вы-Бел града на восток до Черного моря. Эти семь славянских народов, занимавшие такую обширную территорию, конечно, были весьма многочисленны. Они раскинулись от Дуная за Балканы на восток от сербов, которые занимали ранее сравнительно небольшое пространство. Имя народа, к которому принадлежала правящая династия, было перенесено на подданных. Здесь наблюдаем таковой же факт, какой впоследствии совершился в России, т. е. что имя русов — будет ли то от варягов, скандинавов или от поморских славян — имя пришельцев, их дружины, было перенесено на народы славянские, которые покорились своей участи. Так, славяне, не имевшие до сих пор никакого особого родового названия, переименовались в болгар с той поры, как их покорили тюркские булгары.

Их история не представляет долгое время ничего замечательного, кроме постоянных набегов дружин болгар и славян на Византию. Род Аспаруха прекратился и сменился потомками Кубрата и кубратичами в лице Крума, господствовавшими доселе на берегах венгерской Тиссы. Когда болгарские славяне, т. е. жившие за Дунаем, пригласили, после прекращения династии Аспаруха, кубратичей, понятно, что кубратичи удержали власть и над угорскими болгарами. Болгары, слившись со славянами или, лучше сказать, растворившись в них, были теперь объединены и потому стали наиболее опасны. Они ведут уже серьезную войну с Византией. Они приблизились к Константинополю и стали грозить ему. В них видно стремление к государственной жизни; у них зарождается идея централизации власти.

Неизвестно, где была столица Крума, хотя достоверно, что он отнял от Византии значительную часть Балканского полуострова до самого Адрианополя. Может быть, она была за линией Балкан, в пределах древней Македонии. Эта-то южная забалканская часть Болгарии и называлась в летописях Загорской страной. Эту обширную область, лежащую за Балканскими горами, Кубратич получил от Юстиниана за содействие в возведении последнего на императорский престол. Загорская страна была впоследствии поводом для беспрестанных войн между булгарами и греками.

Уступленная земля представляла удобные порты на Черном море и давала важные преимущества болгарам. Когда уступка не была признана византийским правительством, то Крум приготовился разгромить Византию. Он привлек к себе всех подвластных аваров (обров), которые некогда были победителями славян и которые до сих пор жили мирно. На пяти тысячах повозок болгары перевезли стенобитные машины через Балканы к Византии. Но перед самым открытием кампании Крум умер от удара. Константинополь был спасен.

Распространение христианства среди славян. Преемники Кубрата не были так счастливы. Его сестра попала в плен, крестилась и была воспитана при Византийском дворе как бы с тем, чтобы после содействовать распространению христианства на своей родине. Росту христианства содействовали еще первые семена, посеянные среди паннонских болгар греческими и франкскими пленниками. Христианство проникло к болгарам уже при позднейшем царе Борисе, у которого, как известно, была столица в Великой Преславе и который крестился под влиянием своей сестры, возвратившейся из греческого плена искренней христианкой Его крестил Св. Мефодий и при крещении дал Борису имя Михаил в честь Византийского императора, который был заочным крестным отцом его. Борис отличался особенным войнолюбием, пока был язычником. Ему пришлось тоже вести войны не только с Византией, но и с Сербией. Он значительно расширил Болгарское царство, но с принятием христианства Борис сильно изменился.

Племенные названия славян. Нам приходится остановиться на сербах. Это славянское племя удержало за собой общее расовое имя, ибо, как считают, все славяне назывались сербами. Следует отметить, что слово «славяне» появляется лишь с конца V в., — вероятно, от слава, слова (поклонения Славе); по Шафарику oTsalava — низменность. Любопытно проследить, как себя называли славяне раньше и как их называли. Венелин принимает название «болгар», а Морошкин «Русь» за родовое. Это мнение было вскоре отвергнуто. Все славяне без различия, по мнению Шафарика и Григоровича, называли себя сербами. Это однозначно с genus, natio; Шафарик также полагает, что у многих народов нарицательное имя «народ» было и собственным. Славянское на род пишется раздельно, чем ясно указывается, что genus и natio синонимы. Григорович делает такие конъектуры. В Литовском статуте он находит слово «сербщизна» — понятие, относящееся к народу. Слово па-ср-б встречается в малороссийском наречии [украинском языке] и польском языке в смысле отпрыска в семействе, пасынка. Корень его в санскритском pacer, персидском pusar, даже латинское puer писалось puser. Это слово означало того, кто дальше prognatus est, т. е. кто распространен. В иностранных памятниках славяне назывались «споры». Очень может быть, что Прокопий, записывая «споры», знал смысл слова, но не объяснил его. Оно равнозначно с латинским serere, греческим σπείρω, от этого последнего произошло сторожу, «рассеяно» — по толкованию Прокопия: такими разбросанными, отдельными поселками жили славяне.

Но из этого не следует, чтобы сербами называли славян другие народы. Общее название их было иное. Тот же ученый дает следующее объяснение тому, как называли славян другие народы. Все они сводятся к Wend, Wind, как называли наших предков кельты и германцы. Корень этого слова ind (w — придыхание); wend значило водяной; это слово применялось к славянам, потому что они жили на топких местах, по большей части на берегах Балтийского моря. Wind и Wend со временем разделились исторически; для южных германцев славяне были винды, для северных — венды, для скандинавов же Wen, Wan, каки поныне финны называют славян. Готы иногда отбрасывали букву w; отсюда Ant, Ent. Поэтому гот Иордан и Прокопий называют славян антами, вендами, венетами и спорами. Во всяком случае западные летописи, говоря о передвижении сербов на Дунай, подразумевают не все славянское племя, а один из народцев, двигавшихся с севера из закарпатской страны, где была (по Константину Багрянородному) древняя земля хорватская и сербская и местность, называемая Бойки (в нынешней Восточной, русинской Галиции). Эти-то сербы, собственно хорваты, заняли за Дунаем пространство от Моравы до Адриатического моря и скутарийского озера, только что оставленное аварами. У Константина читаем имена пяти братьев (Клюк, Ловел, Коснец, Мухол, Хорват) и двух сестер (Туга и Вуга). После завоевания Хорватия разделилась на две части: Приморскую и Савскую. Затем пришел новый сербский народ, живший на восток от хорватов, на водоразделе Вислы и Днепра. От императора Ираклия эти поздние пришельцы получили земли восточнее, а именно нынешнее сербское королевство с Босной и Расой (Герцеговина)[110]. Тогда же образовались славянские земли: Захолмия, Травуния и Диоклея, ставшие уделами. Переселение было постепенное, с явным дружинным характером. Владения каждого дружинника назывались жупами; они были весьма дробны. Соединенные вместе, они составляли федерацию, в которой король назывался великим жупаном. Среди сербов-победителей были сословия знатных (властелей) и простолюдинов (сербов); побежденные, крепостные назывались неропхами. На Балканах оба народа, болгарский и сербский, успокоились. Ранее принуждаемые к войне, они предались мирным занятиям, когда получили прочные поселения. Так как болгарские цари утвердились завоеванием, то они сообщили скоро воинственный дух своему народу… Сербы же предались отдыху на долгое время. Они заявили себя не раньше IX в., а собственно сербы — еще позже, около XII столетия. Христианство было той силой, которая сделала славянское племя причастным исторической жизни.

Быт и нравы славян. В истории каждого племени можно открыть присутствие некоторых как бы присущих ему черт и таких характерных особенностей, которые являются еще на заре его жизни. Известно, что к нынешним французам удачно применяют ту характеристику, которую дал Цезарь кельтам. То же можно сказать и относительно славян, с той разницей, что у них родовой быт очень рано видоизменился, приняв общинный характер, вытекавший из экономических условий, из земельного владения. Общины, или верви, владевшие землей сообща, избиравшие себе старшину, или владыку, составляли волость, погост, или жупу. Древнейшие свидетельства о славянах находим у Иордана, Прокопия и Маврикия. Они, говоря о виндах и спорах, как тогда называли славян, дают общую характеристику отличительных признаков славянской расы, таких признаков, которые и поныне сохранились в среде славянских племен. Прокопий[111] замечает, что «славяне живут в плохих избах, разбросанных на большом расстоянии одна от другой», управляются демократически; «славяне не повинуются одному мужу, но издревле живут при народном правлении»[112]. Маврикий говорит о славянах, что «они скромны, что женщины их чрезвычайно целомудренны», что они терпеливо переносят бедствия и т. д. Но этот же император не скрывает и недостатков в характере славян, указывая на их раздоры и нежелание подчиняться власти. «Между ними постоянно господствуют раздоры. Они ни в чем между собою не соглашаются; если в чем согласятся, другие тотчас же нарушают их решение, ибо все питают друг к другу вражду и ни один не хочет повиноваться другому». Эта черта характера в славянском племени, отмеченная еще в в конце VI в., принесла много зла и много бедствий славянам в их борьбе с германцами и азиатскими завоевателями, что покажет дальнейший исторический очерк славянских народов. Славяне всегда и везде, продолжает Маврикий, славились своим гостеприимством. «Они ласковы к иностранцам и с большим усердием провожают их с одного места на другое, дабы предохранить их от несчастья; если случится обида гостю, по нерадению хозяина, то сосед последнего вооружается на него, считая священной обязанностью мстить за странника». Рабы и военнопленные, по истечении известного срока, становились свободными и могли жениться на славянках. «Военнопленные содержатся в рабстве у славян не на всю жизнь, как это делается у других народов, — замечает Маврикий, — но по прошествии известного времени им предоставляется выбор: возвратиться на родину, заплатив выкуп, или остаться между ними и быть друзьями»[113]. Из того, что говорят историки о занятиях славян, можно заключить, что они занимались ремеслами и торговлей. Само слово «торг» чисто славянского происхождения, и, как доказывал покойный Григорович, это слово заимствовали у славян немцы и скандинавы. Так, нынешний Триест у славян назывался Торговище ввиду его выгодного торгового положения. Мирный, кроткий нрав славян проявлялся в характере их общественного быта. Все было построено на идее земли, на земщине. Масса жила в деревнях и селах, на просторе лесов и полей, занимаясь земледелием. Города возникли довольно поздно от знакомства с немцами и греками. Город, в противоположность деревне, означал огороженное место, обыкновенно наскоро укрепленное для того, чтобы в случае вражеского нашествия в нем могло укрыться сельское окрестное население; укрепления состояли из деревянных стен или земляных валов. Города были или деревянные (срубить город) или земляные (сметать город). В городе решались общественные дела; сюда также сходились для поклонения и жертвоприношения богам. Потому главнейшими зданиями были: княжий двор и храм, если таковой допускала религия того или другого славянского народа. Около города ютился пригород для торговцев. За ним лепились слободы, та же деревня. Сперва пригород имел временный характер, потом стал существенной принадлежностью города и, наконец, слился с ним. Тогда город назывался торговым[114]. Славяне не любили крепостей; их города не наводили страха, как города немецкие с этими башнями, стенами, рвами, подъемными мостами, бойницами, решетками и воротами, отделявшими Ritterstadt от Bürgerstadt и т. п. У славян город служил для обмена товаров и временного приезда сельчан. Крепостей часто не достраивали; весь интерес городского населения, поглощенного торговым делом, сосредоточивался на пригородах.

Таковы были основные черты быта славян без различия местностей и народов. В этом отношении поморяне, т. е. балтийские славяне, походили на кривичей, как те на моравов и сербов.

Сообщения Аль-Бекри о славянах X в. Говоря о славянах несколько более позднего времени, например X в., мы можем пользоваться характерными сообщениями арабского историка второй половины XI столетия Абу-Обейда Абдаллаха Аль-Бекри, который, живя в Кордове и Севилье, имел возможность располагать запиской о славянах, составленной в конце X в. ученым еврейским путешественником Ибрагимом Ибн-Якубом[115]. Тогда торговля Испании с отдаленной Германией и славянскими странами были в руках евреев. Ибрагим, как видно из характера тех сведений, которыми воспользовался Аль-Бекри, имел наиболее точные представления даже о тогдашних восточных славянах. Например, он знал, что некоторые северные племена (варяго-русы) поселились среди тамошних славян и усвоили их язык, хотя эти русы продолжали разбойничать на Балтийских берегах и грабить землю пруссов с запада. Ибрагим по торговым делам был в Мекленбурге; надо полагать, он закупал рабов у поморских славян и продавал их в Испании и Африке. Это была весьма выгодная торговля, не менее выгодная, чем покупка весьма дешевого пушного товара у восточных славян.

Поставленный в такие выгодные условия, Ибрагим сообщает много интересного материала, в котором, конечно, есть и непроверенные данные, дошедшие до автора послухам. О географии славянских земель Ибрагим и Аль-Бекри имеют довольно смутные представления, но и они интересны для нас как ходячие мнения о славянах. Ибрагим делил известных ему по наблюдению и по слухам славян на четыре больших группы: 1) болгары прадунайские, на Балканах; 2) чехи с городами Прагой и Краковом; 3) поляки под властью «северного» царя Мешко, княжившего в Познани или в Гиезно и 4) полабские славяне, под властью Накуна вместе с поморскими: Он не знает сербов и хорватов; о восточных славянах упоминает только по поводу пиратов-русов, говоря, что «племена севера завладели некоторыми из них (славян) и обитают по сие время между ними». Ознакомлению путешественника с западными славянами способствовал о двукратное посещение двора Оттона, императора «Румов» (римлян). По словам Ибрагима, «западных славян считают храбрейшими; у них просят помощи другие». Это отголосок долгой борьбы моравов и чехов с немцами за независимость.

«Вообще славяне люди смелые, — пишет Аль-Бекри, — и наступательные, и если бы не было разрозненности их вследствие многочисленных разветвлений их колен и разбросанности их племен, то не померился бы с ними в силе ни один народ в мире. Они обитают в странах, богатейших обиталищами и жизненными припасами. Они усердствуют в земледелии и в добывании себе пропитания и превосходят в этом все народы Севера. И доходят товары их морем и сушей до русов и до Константинополя. И главнейшие из племен Севера говорят по-славянски, потому что смешались с ними, как, например, племена ал-Тришкин, и Анклий, и Баджанакиа, и Русы, и Хазары. И во всех странах севера голод не бывает следствием бездождия и продолжительной засухи, а происходит от обилия дождя и продолжительной сырости. И у них засуха не считается гибельной, ибо никто, кого она поражает, ее не боится по причине влажности их земель и значительного холода. Они сеют в два времени года, летом и весною, пожиная две жатвы. И большая часть их посева состоит из проса. Холоду них здоров, хотя бы он был очень сильным, а жара для них пагубна. И они не могут путешествовать в страны Либкардии (Ломбардию) по причине тамошней жары, ибо жара у них (лангобардов) очень сильная, вследствие чего они (славяне) погибают. Сыграны славян весьма холодны; и сильнее всего холоду них тогда, когда ночи бывают лунные и дни ясные. Тогда холод увеличивается и мороз усиливается. И земля тогда становится как камень, и все жидкости замерзают и покрываются как бы гипсом колодезь и пруды, так что становятся подобными камню. И когда люди испускают воду из носа, то бороды их покрываются слоями льда, как бы стеклом, так что нужно их ломать, пока не согреешься или не придешь в жилье… И общи всем им две болезни; едва ли найдутся между ними свободные от них. Это двоякого рода опухоли: рожа и геморрой. Они воздерживаются от употребления в пишу цыплят, ибо они вредны для них, как они утверждают; от этого усиливается у них рожа; но они едят мясо коров и гусей, и оно соответствует их потребностям. Они одеваются в широкие платья, но только нижняя часть их рукавов узка».

Говоря о нравах и положении женщин, Аль-Бекри очень высокого мнения о замужних, но совершенно противоположного о девушках, которые не стесняются в образе жизни и в увлечениях. Женихи, по его словам, даже ценят в невестах доказательства их падения и отказываются от тех, которые не успели привлечь к себе поклонников. Зато, раз выйдя замуж, женщина становится собственностью супруга. «Цари держат своих жен заключенными, — говорит он, — и сильно ревнуют». Арабский писатель намекает на многоженство: «И бывает у одного мужчины двадцать жен и более»[116].

Славяне жили в тех же курных избах, парились в банях, подробно описанных наблюдательным евреем[117], ездили в тех же невозможных телегах, которые для «царей», больных и раненых имели некоторые приспособления[118].

Славянское язычество. Что касается славянской языческой религии, мифологии, то это слабейшая сторона славяноведения[119]. Основой славянского языческого культа было поклонение, обожание природы. Вот что говорит Прокопий о религии славян: «Славяне и анты признают единого бога, громовержца, единым владыкой вселенной и приносят ему в жертву быков и иных священных животных. Они поклоняются также рекам и нимфам, а равно некоторым другим божествам; всем им они приносят жертвы и при этих жертвоприношениях гадают»[120]. Славяне, таким образом, не были политеистами в строгом смысле, хотя и признавали, кроме единого владыки вселенной, другие второстепенные подчиненные божества и приносили им жертвы. Старшие в роду и семье при жертвоприношениях исполняли роль жрецов, так как привилегированных жрецов долго не было в славянском языческом культе, как их не было и в германском культе. Само поклонение божеству у славян сначала было непосредственным, без всяких внешних атрибутов, без олицетворения. Богослужение, чаще всего вечером, совершалось обыкновенно в священных рощах и на горах; и только впоследствии под влиянием финнов у славян появляются идолы. Источником других божеств было таинственное божество неба, Сварог, соответствовавшее Урану эллинов. Его сочетание с Землей породило множество божеств, имевших специальное назначение: Святовида, Даждьбога, Волоса, Купало — богов светлой, солнечной генерации; Перуна — бога грома и молнии. По отчеству они именовались Сварожичами. Кроме того, каждая стихия, каждая сила и каждое явление природы символизировались особыми мифическими существами. То был целый мир, более или менее художественный: Стрибог, бог ветров, Велес, хранитель стад, Жив а, богиня плодородия, Весна, богиня молодости, Кощей — холод, Баба-яга, разносящая бури и вьюги, Морена, несущая смерть. Бедствия олицетворялись ведьмами, трясавицами, нежитью — все это злые духи женского рода; воды были населены русалками, вилами; деревья — полудницами, леса — летами; каждая гора, каждый источник имели сверх того своего божка. «Любимым деревом богов была липа. У славян были домовые божества, Рожаница и пр. Мифология славян не является чем-то целостным, органическим; в этом отношении она стоит не только ниже эллинской, но даже, по разработке типов, значительно уступает германской. Тем не менее древние празднества славян не лишены поэтичности. Борьба света и мрака, холода и тепла выразилась в Колядах и Купале, праздновавшихся во время зимнего и летнего солнцеворота.

Взглянем на те элементы в религии славян, которые способствовали принятию христианского мировоззрения. Буддизм и гностицизм с Востока проникли и в среду славян; в особенности такие еретические воззрения были в ходу между славянами болгарскими. У последних также, как и у поморских славян, был развит культ поклонения темным и светлым силам природы, т. е. дуализм. Их Бел-бог и Черно-бог были тем же, чем были Бог и Сатана в манихействе и в позднейшем богомильстве. Этим внутренним сродством и объясняется, почему богомильство так прочно утвердилось и так долго продолжало существовать среди славян и особенно среди болгар. Таким путем славяне были подготовлены к принятию христианского мировоззрения. Понятно, что само христианство у славян некоторое время сильно отзывалось дуализмом. Они издавна признавали бессмертие души; тела же умерших сжигали и пепел в глиняных сосудах зарывали в лесах и на дорогах, иногда с любимыми вещами покойника. Над могилами устраивались тризны с песнями и плясками.

Крещение болгарских славян в 863 г. Христианство стало распространяться между славянами, когда они приблизились к грекам на Балканском полуострове. Славяне переселились за Балканы в Загорную область, недовольные областями между Балканами и Дунаем, которые им уступило правительство Византии. В IX столетии от P. X. славяне занимали всю северную часть Балканского полуострова, имели поселения в Средней и даже в Южной Греции — Пелопоннесе. Еще до проповеди Кирилла и Мефодия многие из славян, живших на Балканском полуострове, были христианами. В 863 г. болгарский царь Борис, вместе со своими детьми, тайно от народа, принял крещение от руки Мефодия. К этому его побудила сестра, воспитанная при Константинопольском дворе. При крещении Борису дано было имя Михаил, вероятно, в честь Византийского императора.

Но крещение государя нельзя было долго скрывать от народа. Последний был недоволен поведением Бориса, его изменой старой языческой вере. Поднялся мятеж; народ осадил Бориса во дворце. Восстание было с трудом подавлено. Ради упрочения новой веры было казнено пятьдесят два язычника, которые упорно отказывались креститься. Противная сторона, устрашенная этим, смирилась и подчинилась воле государя, приняв крещение. Тогда христианство восторжествовало в Болгарии.

Новообращенный Борис желал заключить вечный мир с единоверной Византией. Империя по этому случаю формально уступила ему в вечное владение княжество Загорское, которое на протяжении ста пятидесяти лет было причиной кровавых раздоров между болгарами и греками.

Болгария приняла христианство в форме византийского православия от проповедников-греков. Солунские братья, Кирилл и Мефодий, будучи по крови греками, а не славянами, как думали некоторые, основательно знали по-славянски, потому что выросли в земле, населенной славянами. Тогда Кирилл занят был великим делом, переводом Св. Писания на тот славянский говор, который был бы понятен и болгарам, и моравам. К последним вместе с братом он спешил с миссионерской целью, по поручению своего правительства. Пребывание среди балканских славян в значительной степени содействовало успеху его труда. Он изобрел славянскую азбуку, конечно, до поездки в Моравию и, может быть, познакомил двор Бориса с некоторыми священными книгами раньше, чем других славян. Но Борис из политических целей в течение нескольких лет колебался, рассчитывая, кому выгоднее подчиниться в религиозном отношении — Риму или Византий; и только при патриархе Фотии перевес остался за византийским влиянием. Утвердив православие в своих владениях, Борис передал престол сыну Владимиру, а сам около 885 г. удалился в монастырь. При этом государе едва не произошла реакция в пользу язычества. Недостойное поведение сына заставило Бориса выйти из монастыря и принять бразды правления в свои руки. С помощью своих приверженцев он захватил сына, приказал ослепить и посадить в темницу. Затем, передав престол другому сыну — Симеону, Борис снова удалился в монастырь, где и умер около 907 г.

Симеон, царь болгарский (893–927). Борис оставил своему сыну Симеону обширное государство, простиравшееся от реки Моравы вдоль по течению Дуная, до его устья, занимавшее все побережье Черного моря до Бургосского залива, часть Северной Фракии, земли верхней Албании и почти всю Македонию до реки Ибара. Неизвестно, как далеко простиралось господство болгар полевую сторону Дуная. Монархия эта создалась в то время, когда проявилось стремление средневековых народов к национальной обособленности. При Симеоне государство болгар достигло апогея своего политического могущества и умственного процветания, довольно высокого для того времени. «Долгое и славное царствование царя Симеона, — говорит Палаузов, — есть единственная эпоха в истории болгар, на которой можно отдохнуть после беспрерывных войн и опустошений, характеризующих предшествовавшие и большей частью последующие правления. В правление Симеона это государство, поставленное на перепутье Востока и Запада, окруженное отовсюду княжествами, раздираемыми внутренними неустройствами и усобицами, беспрерывными политическими интригами и мятежами Византии, резко выдвигается вперед своей внешней и внутренней силой. Симеон, получивший блестящее образование в Царьграде, владеет более развитыми понятиями о государственном величии, чем его предшественники. Отсюда его грозные войны с соседями, из которых можно видеть, как дорожил он этим величием. С другой стороны, внешняя сила Болгарии в правление Симеона тесно обусловливалась внутренним устройством государства. Если и нет никаких юридических памятников, которые бы указали на государственное устройство Болгарии в это время, то тем не менее можно составить себе понятие о болгарской письменности, которая исключительно принадлежит эпохе Симеона. Разве широкое поприще книжного труда не опирается на гражданское устройство, о котором, к несчастью, славянская наука имеет только отрывочные данные, отдельные намеки?»[121]

Объединение западных славян. Переходим к обозрению судеб другой группы того же племени — славян западных. Под западными славянами понимают ту часть виндов, которые были оторваны венграми от общей исторической жизни с южными славянами, т. е. поляков с поморянами, чехов с моравами и словаками, лужичан горных и дольных и исчезнувшее племя славян полабских, известных под именем лютичей и бодричей[122].

Чехи в борьбе с аварами. Уже в I столетии от P. X. славяне занимали обширное пространство на западе Европы от Балтийского моря до устья Тиссы и от Карпат до Эльбы. Впрочем, это пространство было заселено славянским племенем не сразу. Еще в 450 г. нынешнюю Богемию занимали маркоманны. Пораженные гуннами, маркоманны не могли больше держаться против натиска славян и ушли на юг в Баварию. Богемию заняли чехи. Время победы чехов над маркоманнами в точности неизвестно; столкновение произошло между 450 и 495 годами. Когда в 495 г. герулы, побитые лангобардами, пробирались в Ютландию, то, по словам Иордана, нашли всю полабскую страну занятой виндами[123]. По изгнании маркоманнов соседями славян на севере оказались саксы, на юге — тюринги. С первыми (саксами) вступили в жестокую и упорную борьбу бодричи и лютичи, а с последними (тюрингами) — чехи и лужичане. Германцы, ослабленные продолжительной борьбой с римским миром, сначала не могли успешно бороться со славянами и должны были уступать им свои земли, сами продвигаясь дальше к Западу. Но в это время в среде германского мира, ранее раздробленного, появилось движение в направлении объединения германских племен. Инициативу этому движению дали франкские короли. Франки, покорив тюрингов, положили предел завоеваниям славян и сами предприняли наступательное движение на Восток. Но вслед за тем явился другой, сильнейший враг для славян — авары. Авары, или обры, как называли их славяне, были азиатскими кочевниками туранского племени. Они пришли на Дунай в 558 г. Воспользовавшись враждой славян между собой, авары подчинили их и сделали своими данниками. Вероятно, все западные славяне, за исключением лютичей и бодричей, подпали под власть аваров. Чехи первые покорились им. Авары поняли, какое важное значение будет иметь для них Чехия в борьбе с германским миром, и постарались подчинить ее себе. Главная причина, побудившая славян покориться аварам, заключалась в отсутствии единодушия, в их взаимной вражде и в неумении подчиняться власти. Тяжелое положение, в котором теперь находились славяне, заставило их забыть на время свои раздоры и объединиться для борьбы против общего врага. Чехи выбрали своим предводителем иноземца Сама. Одни считают его франком, а другие — славянином. Против избрания Сама не возражало ни одно племя, и это дало ему возможность соединить раздробленных до сих пор славян и потом общими силами победить аваров.

Сам и Крок. После счастливой войны с аварами Сам всенародно был избран государем; причем власть его была мощнее, чем старая, принадлежавшая прежним славянским князьям. Свергнув аварское иго, Сам создал обширную монархию, в которую вошли все славянские народы от Штирийских Альп до Шпре, от Карпатских гордо границ франков. Сам был первый, известный истории, славянский государь. Но власть Сама возникла не из внутренних элементов чешской народности, а была создана чисто внешними условиями. Он понимал это, понимал, что война создала его власть и что война же должна его и поддерживать. Поэтому в продолжение всего своего царствования Сам постоянно вел войну сначала с аварами, а потом с франками. Он удачно отразил нападение франкского короля Дагоберта. Со смертью Сама в 658 г. распалась его военная монархия, а с распадом ее возвратились к славянам их прежние раздоры и беспорядки. Но монархия оставила уже свои корни на славянской почве. Поэтому, когда мудрый и могущественный Крок предложил чехам выбрать себя в князья, он был встречен с сочувствием. Крок снова утвердил порядок в земле чехов. Три его дочери — Каза, Тета и особенно Либуше — славились мудростью.

Премысл. От замужества Либуше с земледельцем Премыслом произошел целый ряд чешских государей, вся жизнь которых проходила в старании упрочить единодержавный порядок в стране. Но эта цель достигалась не всегда. Единодержавие у чехов — явление, принесенное извне, — требовало для своего развития внешних побудительных обстоятельств, посторонних толчков. Такой толчок был дан Каролингами. Но именно вследствие этого обстоятельства центр государственной власти перешел из Чехии в Моравию. При Премысле резиденция князя была учреждена во вновь выстроенной Праге, специально укрепленной. Первые Премысловичи (Незамысл, Мната, Воен, Унислав, Кресамысл, Неклань, Гостевид) до Боривоя известны только поэзии.

Моравия в IX в. К концу VIII в., когда Карл Великий уничтожил Аварское ханство на месте древней Паннонии и Дакии и учредил так называемую Аварскую марку с архиепископом Зальцбургским для пропаганды католичества, земли нынешней Моравии, занятые некогда аварами, отошли к словакам, чехам и моравам. Моравы, поработив остатки баварцев и авар, мстили им за прежний гнет. Те жаловались императору, и Карл в 803 г. заставил моравов подчиниться себе на Регенсбургском сейме. Моравия вошла, таким образом, в состав Римской империи. Это пошло моравам на пользу. Они окрепли под опекой франков и распространились от Силезии до Буга и Дравы. Столица их была в Велеграде, или Девине, нынешнем Градище.

На Моравию повлияли государственные идеи франкской монархии, которой она была подчинена, т. е. идеи единодержавия и централизации. Эти идеи распространились посредством взаимных сношений франков и моравов. Они создали единодержавную власть князя Моравского, Моймира. С сознанием силы возрастало патриотическое стремление, имевшее в виду свергнуть немецкое иго рано или поздно. Что касается Карла Великого, то он справедливо рассчитывал в вопросе германизации страны на содействие римско-германского духовенства. Так, архиепископу Зальцбургскому были поручены все славяне к югу от Раабы, а архиепископу Пассавскому славяне к северу от нее. Каждый архиепископ имел своих епископов.

Крещение князя Моймира в 823 г. Подобного рода распространение христианства не щадило ни местного языка, ни местных преданий и, рассекая мечом все затруднительные вопросы, только раздражало народ. На сейме в 822 г. моравы, равно как и все окрестные славяне в лице своих послов, официально подчинились императору. В последующем 823 г. князь моравский Моймир принял крещение по западному обряду. Он старался настоять на том, чтобы весь моравский народ крестился. Он положил такие основы Моравской державе, что она стала страшна для немцев: Потому Людвиг Немецкий в 846 г. свергнул Моймира и посадил Ростислава.

Ростислав. В князе Ростиславе немцы встретили более искусного противника. Он воспользовался затруднениями империи, пошел на немецкого короля и разбил его в 849 г. Он покрыл страну крепостями, сделал засеки, вошел в дружественные сношения с чехами, поморянами, болгарами, одним словом, с остальным славянским миром, чтобы найти в нем поддержку. Наконец в 855 г. Ростислав открыто возмутился. Людвиг Немецкий явился с войском, но напрасно. Моравы засели по своим крепостям; им помогали чехи; немцы отступили. Ростислав перешел Дунай и стал грозить немцам. Германия должна была на этот раз безмолвно отказаться от притязаний на Моравию. Теперь Ростислав пользовался всем для увеличения и украшения страны. Это был, можно сказать, замечательнейший из всех славянских государей, который по справедливости заслужил титул Великого. Он старался дать свободному славянскому миру национальный религиозный культ.

Все, что сделано за это время, принадлежит идеям и пониманию Ростислава. Он поступал как патриот в лучшем смысле этого слова. Он обнаружил ловкость, проницательность, организаторский талант, государственные способности. Он искусно пользовался междоусобицами в Германии, чтобы подчинить себе Паннонского князя Коцела, что он и сделал. Он собрал вокруг себя не только чехов, но и принуждал к союзу всех славян. Новому государству недоставало только религиозной особенности, но вот в 863 г. Ростислав услыхал, что греческие проповедники говорят с болгарами на славянском языке. Он пригласил их к себе.

Это были солунские братья, Кирилл и Мефодий.

Религиозный вопрос в Моравии. Св. Кирилл и Мефодий. Для вступления в духовную связь с греческими проповедниками святой веры, необходимо было избавиться от немецкой зависимости. Только необходимость заставила его подчиниться в 864 г. немцам. Ростислав ждал благоприятного случая освободиться. Случай этот представился через два года, когда у него укрылся сын Людвига Немецкого, который обещал Моравии независимость, если Ростислав поможет ему. Сообразив, что в таком случае он может влиять на политическую судьбу Германии, Ростислав согласился, собрал войско, исправил крепости, заготовил припасы, заключил союз с чехами и лужичанами и выступил в поход. Его действия увенчались успехом. Но гораздо важнее этой внешней деятельности Ростислава была внутренняя. Надобно было избавить страну от немецкого духовенства, которое стремилось к онемечиванию Моравии. Пропаганда чужеземцев была опасна для народа. Нельзя было допускать ее; надо было изолировать народ от немецкого влияния. Моравия в церковном отношении принадлежала к двум епархиям: Зальцбургской и Пассавской. Когда Ростислав задумал свергнуть немецкое иго, он по необходимости должен был устранить католическую пропаганду. Немецкое влияние было немыслимо без католической агитации. Но, оставаясь благочестивым и ревностным в вере, Ростислав не думал подчиняться католическим монахам. Он знал, что греки допускают богослужение на народном языке. Он совещался со своими удельными князьями Святополком и Коцелом о замене духовенства латинского греческим. Сообща они отправляют в Византию посольство, которое должно было сказать приблизительно следующее: «Земля наша крещена, но нету нас учителей, которые бы нас наставляли и объясняли бы нам священные книги. Мы не знаем ни греческого, ни латинского языков, а учители, которые живут теперь у нас, учат разно; от этого мы книг читать и понимать не можем. Пришли к нам учителей, которые бы поучали книжному Писанию и разумению на нашем языке и наставили бы нас на путь истинный[124].

Император собрал совет. Вспомним, что в то время большую роль при дворе играл тесть императора Вард. По его совету было решено отправить миссионерами двух братьев Мефодия и Константина — греков из Солуня. Старший, Мефодий, был тогда игуменом Полихронского монастыря на азиатском берегу Черного моря. До этого Мефодий десять лет был правителем Славонии, как бы для того, чтобы научиться славянскому языку, который принес ему огромную пользу. Константин был гораздо моложе и находился в Константинополе при церкви Св. Апостолов. Он прежде занимал должность библиотекаря при Софийской церкви, а потом удалился к брату на Олимп. Следует отметить, что братья еще раньше прославились проповеднической деятельностью среди аваров и хозар в Херсонесе. У последних братья встретили русских славян. Может быть, как говорит житие Кирилла, они там познакомились с опытом перевода отрывков из Евангелия и Псалтири, писанных какими-то славянскими письменами. По последним, Константин мог лучше познакомиться с языком русских. На обратном пути из Херсонеса братья могли встретить славянские поселения, где проповедовали жителям на их родном языке. Это было в 863 г. Получив новое миссионерское поручение, братья решились прежде всего составить славянскую азбуку. Это дело взял на себя Константин. Старые «черты и резы», которыми, вероятно, были написаны отрывки из Евангелия и Псалтири, встреченные им в Херсоне, — эти славянские руны, — Константин упростил и составил глаголицу, названную так потому, что ее назначение было «глаголати славянам закон божеский и человеческий».

Император, патриарх и весь совет одобрили мысль Константина идти уже с готовым переводом Св. Писания для проповеди Евангелия в Моравии. Впоследствии глаголицу сильно поддержи — вали богомилы, которые считали ее священной азбукой[125]. Дорогой братья крестили болгарского царя Бориса, о чем мы уже упоминали. Ростислав торжественно встретил апостолов. Они начали тогда же совершать церковные службы на славянском языке по греческому обряду. Они ходили по городам и селам и везде лично проповедовали свое учение, обращая много язычников. «И ради быша словене, яко слышаша величья Божия своим языком», — с чувством замечает летописец Нестор[126]. Первая православная церковь была сооружена в Моравии, в Олумуце во имя Апостола Петра, а потом церковь Св. Климента, папы Римского, на границах Моравских, освященная самим Константином в 863 г.

Цель Ростислава постепенно достигалась. Он становился не только самостоятельным Моравским государем, но и всеславянским. Мы сказали, что в это время на Западе стало проявляться стремление к национальности. Естественно, что славяне, как темя историческое, озарились той же идеей племенного унитаризма. Славянское богослужение, славянская письменность во многом содействовали духовному единству славян. Все это шло из маленькой Моравии. Немцы теперь с горечью должны были оставить мысль об обладании Моравией, по крайней мере на некоторое время. Император должен был отказаться считать Моравию своей. Кроме того, идея императорства в это время еще не созрела в самой Германии. Понятно, что латинское духовенство с озлоблением относилось к новым проповедникам. Оно угадало своих опаснейших соперников; оно видело, как народ покидает их церкви, как вместе с тем исчезают их десятины.

Стараясь подорвать успехи славянских проповедников, латинское духовенство стало распространять в народе убеждение, что богослужение следует совершать только на тех трех языках, на которых Пилат писал на кресте Спасителя, и что славянские письмена и славянский язык только оскорбляют и унижают религию и богослужение. Такое лжеучение произвело в Моравии волнение. Оно вынуждало Кирилла и Мефодия прибегать к ссорам и спорам с латинским духовенством, опровергать эту «пилатную, или трехъязычную» ересь. Латинское духовенство жаловалось папе римскому.

Николай I приказал братьям явиться к себе в Рим в 867 г. Они повиновались. Они взяли с собой часть мощей Св. Климента, которые они открыли, еще находясь в Хазарии. Они шли через землю Коцела Паннонского, которого также обратили в греческую веру и получили от него для обучения до пятидесяти юношей. Затем, проходя через Хорватскую землю, они распространяли здесь слово Божье на славянском языке. В честь их пребывания в Хорватии были названы их именами некоторые местечки[127]. Одна хорватская хроника, найденная Рачкием в Ватикане, говорит, что братья дорогой крестили много хорват. Это обстоятельство, по справедливому замечанию Леже, показывает, как любили все славяне братьев и как желали богослужения непременно на народном языке.

В Риме встретили апостолов дружески, особенно когда узнали, что они привезли с собой мощи Климента, бывшего римского папы. Адриан одобрил труды братьев. В Риме было определено, что славянское богослужение будет совершаться так, как оно было установлено Кириллом и Мефодием, а на хулителей славянского пения и чтения было повелено наложить анафему. Папа руководился в этом случае политическими соображениями. Он рассчитывал, что для удержания Болгарии, Моравии и Чехии необходимо поддержать славянское богослужение и что это будет единственным средством, которое может удержать Моравию в его руках.

Таким образом, Рим в своих отношениях к славянам изменил своим прежним узким традициям.

В Риме Константин захворал, принял схиму и имя Кирилла и умер 14 февраля 869 г. Мефодий, опечаленный кончиной своего брата, возвратился через Паннонию в Моравию; теперь папа дал ему в помощники одного епископа, трех священников и двух чтецов. Затем Мефодий вторично приходил в Рим за архиепископским паллиумом, о чем просил папу Коцел. Папа должен был исполнить просьбу Коцела. Он видел, что Болгария отпала совершенно от Рима и что ее примеру скоро последует Моравия.

Могущество Ростислава и его гибель. Теперь Моравия, казалось, была свободна от немцев. Еще в 866 г. Ростислав официально отказался от повиновения немецкому королю, а в 868 г. начал войну, после которой немцы ушли из Моравии. Теперь Моравское государство простиралось от Дуная до лужичан и от Карпат до Чехии. В своем государстве Ростислав стремился к централизации и неограниченной власти, что вызвало сильное неудовольствие удельных князей и особенно его племянника Святополка, который, не желая уступить дяде, подчинился со своей областью немцам. Ростислав приказал схватить племянника и умертвить; но тот нашел себе защитников в удельных князьях и латинском духовенстве, которое рассчитывало на него более, чем на Ростислава. Вместо того, чтобы схватить Святополка, Ростислав сам был схвачен им и выдан франкам. Он был посажен в темницу и подвергнут суду из немцев и изменников-славян, в котором председательствовал Людвиг Немецкий. Никто этому не был так рад, как латинское духовенство. Святополк явился жестоким врагом национальных интересов. Он управлял Моравией при помощи наемного немецкого войска и при услугах немецких наместников. Суд приговорил Ростислава к смерти, но император, в виде милости, приказал выколоть ему глаза и заточить в какой-то немецкий монастырь. Немцы и латинское духовенство готовились разделить его наследие.

Святополк I Моравский. Святополк скоро должен был убедиться в истинных целях того чужеземного кружка, которому он подчинился. Немцы думали сделать Святополка своим орудием, и когда князь воспротивился, то от него решились отделаться тем же путем. Его предательски заманили и посадили в тюрьму. Моравы, оставшиеся без вождя, заволновались и из мести стали истреблять немцев. Во главе их теперь стояли славянские священники православного толка. Испуганный король отпустил Святополка. Началась жестокая борьба двух партий и религий.

Погубив Ростислава, Святополк старался осуществить принцип единодержавия и объединения западных славян, но он не умел устоять на почве национального дела. Первое время врагам славянства казалось, что Святополк будет на их стороне. Все знали, что у него были старинные симпатии к франкам, но последние оказались врагами Святополка. Ему предстояло испытать на себе то, что испытал Ростислав; его также вероломно захватили немцы; он также некоторое время провел в немецкой тюрьме и освободился из нее под тем условием, чтобы поддерживать императорами) власть. Это должно было убедить его, что физическая сила заключается в доверии народа, а моральная — в национальном культе.

Наказанный за свое доверие к франкам, Святополк начал беспощадную борьбу с немцами, которая, однако же, по разным причинам ослабела впоследствии. Освобожденный из немецкой тюрьмы с тем, чтобы успокоить восстание с помощью немецкого войска, он под Велеградом предал моравам сопровождавших его немецких воинов, которые тут поголовно были истреблены; остался только один изуродованный пленник.

После такого предательского избиения немцев Святополк не смел вернуться назад, ибо не мог ждать пощады. Ему предстояло вести дальнейшую борьбу с немцами. Карломан несколько раз был разбит Святополком, который вторгся в Баварию и опустошил ее до отдаленных краев Германии. Тогда сам Людвиг прибыл на место, чтобы признать совершившийся факт. Король немецкий просил мира, который был заключен в Форхгейме в 874 г. при условии признания независимости Моравии.

Отсюда началась история могущества Моравии, в которую переместился центр тяжести истории западных славян. Святополк тогда женился на сестре чешского короля Боривоя. Соседние славяне продолжали тяготеть к Моравии. Полабские лужичане изгнали немцев и обязались платить дань моравам. Так сложилась Великоморавская держава, которая была обуреваема враждой католиков и православных.

Но Святополк не устоял в этой борьбе на прямой дороге. Увлекаемый ложными политическими соображениями, он часто принимал сторону врагов своих, немцев, отчасти потому, что руководствовался личной ненавистью к Мефодию, который умер 4 апреля 884 г., а также потому, что славянское духовенство не могло сочувствовать его суровому образу действий. С подчиненными князьями Святополк обходился дерзко и надменно. Моравская легенда недаром называет его «неистовым князем»; он никогда не показывался народу; потому у моравов и чехов составилась поговорка: «Святопулка гледати». У него впереди были не общественные, а скорее личные цели; без счету он напустил немцев в Моравию; они раздирали ее постоянными интригами, закрепляя немецкие порядки. Борьба, которую они подняли против Мефодия, заняла собою лучшие силы народа, силы, способные принести здоровые плоды.

До какой степени Святополк сделался немцем, видно из того, что папа Иоанн VIII в своем послании назвал его графом, хотя он таковым не был. Хорошие отношения с немцами имели, впрочем, ту выгоду, что содействовали расширению Моравского государства.

Так, в 890 г., при личном свидании с преемником одного из последних Каролингов, Карла Толстого, Арнульфом, Святополк получил всю Чехию. Поляки, тогда занимавшие большую территорию между Неманом и Одером, еще не выступали на историческую сцену и жили частной, а не исторической жизнью. Когда Арнульф упрочился на германском престоле, его политика изменилась; Святополк отказался признать ленную зависимость от Арнульфа, что послужило поводом к войне.

Арнульф прежде всего поспешил воспользоваться славянскими раздорами. Он заключил союз с хорватами и хорутанами, пробовал сдружиться с Болгарским государем Владимиром, хотя неудачно, затем воспользовался появлением венгров, чтобы их орды с Востока напустить на Моравию.

Святополку предстояла большая работа. Он развернул весь свой военный талант и все средства народа. Как «лев в западне», он кидается во все стороны и всегда устрашает своих врагов. Он отразил венгров, устремился на Арнульфа, потом бросился на хорватов, затем на хорутан и, заставив всех союзников отложиться от немцев, он разрушил целую коалицию. Арнульф уступил и заключил мир с Святополком в 894 г. на прежних условиях, признав независимость Великоморавской державы.

В том же году Святополкумер, оставив после себя обширное царство. Он был соседом зарождавшейся Руси и распадавшейся Германии.

Сравнение Ростислава и Святополка. Его преимущество заключалось в том, что он правил сплоченным национальным государством, тогда как соседи его владели раздробленными землями. Будучи больше великим воином, чем государственным человеком, он уступал Ростиславу в понимании государственных задач. Ростислав был призван для власти и управления. Свято-полк — для войны и для спасения славян от немцев. Эту миссию он исполнил, как мог, но забывал существенное, не понимая внутренних стремлений своего народа. Святополк не знал, что чужеземное влияние проявляется не только в завоевательной форме, но и в жизни общественной. Он не знал, что влияние распространяется обычаем, что в его положении надо было бороться против упрочения немецкого обаяния, надо было ратовать за новую веру на родном языке, ибо этот родной язык, внесенный в религиозную область, освещал совершенно иначе зарождавшуюся национальность. Церковнославянский язык был для нее крепким спаем, тогда как латинское внешнее влияние приносило дезорганизацию. Ростислав сумел сблизить западных славян, сумел внушить им сознание общности интересов; Святополк, напротив, дал почувствовать чехам, хорватам и хорутанам только тяжесть своей руки, вследствие чего между западными славянами не замедлило возникнуть обоюдное холодное недоверие, зависть, что и обнаружилось после смерти Святополка. Потому-то результаты политики двух государей, более глубокой со стороны Ростислава и внешней со стороны Святополка, принесли различные плоды.

Ростислав оставил славянскую церковь в полном развитии; Святополк уничтожил его усилия и дал восторжествовать враждебным элементам, назначив преемником Мефодия немца Витиха и принеся западный догмат filioque, т. е. нахождение Св. Духа и от Сына. Он очутился в таком положении, когда деятель не угождает ни той, ни другой стороне: его ненавидел и не понимал собственный народ; от народа он отшатнулся вследствие своей недоступности и гордости.

Его душевные мучения видны из следующего предания, записанного Козьмой Пражским.

«В 894 г. Святополк, король Моравский, — пишет Козьма, — внезапно скрылся от своих войск и никогда более не показывался. Когда он, сосредоточившись на самом себе, увидел, что несправедливо и вопреки долгу благодарности поднял оружие на Арнульфа, своего господина, повелителя и отца, который поработил его власти не только Богемию, но и другие страны до реки Грана, то, движимый раскаянием, среди глубокой ночной тьмы, тайно от всех, сел на коня и, оставив свой лагерь, помчался к одному месту, которое лежит с боку горы Зобер, где некогда три отшельника в густом и малодоступном для людей лесу построили церковь при его помощи и усердии. Прибыв сюда, он умерщвляет своего коня в самом глухом месте этого леса, а меч свой зарывает в землю. С рассветом дня он приходит к отшельникам; здесь, не узнанный ими, он принимает пострижение и облекается в монашеское одеяние, оставаясь никому неведомым. Наконец, чувствуя приближение смерти, он открывается монахам, называет себя и тотчас отходит»[128]. Ясно, что западные историки видели в обстоятельствах смерти Святополка какое-то наказание за те победы, которые тот одержал над немцами. Позднейшее онемеченное духовенство представляло себе моравского Святополка в виде раскаявшегося монаха.

Распад державы Святополка Моравского. Немцы не довольствовались его уступками и изменой национальному делу. Созданное великим Ростиславом государство потеряло тот национальный, религиозный спай, которым оно могло держаться. Его разложению способствовал сам Святополк своим завещанием, в силу которого Моравия делилась между его тремя сыновьями; сильнейшим из которых был Моймир. Чехия сейчас же восстала, а в остальной части началась религиозная борьба за обряды.

Немцы еще при жизни Святополка, в 892 г., схватив славянского иерарха Горазда, преемника Мефодия, и других влиятельных учеников апостола, заключили их в тюрьму, а потом выслали в Болгарию. Святополк ничем не откликнулся на это насилие; он предал национальный культ, а немцы думали этим сразу ослабить славянскую церковь. Странным образом моравская национальная церковь нашла поддержку в папе Иоанне IX, который велел оставить все так, как было при Мефодии, с подчинением моравской епархии лично папе, вопреки желанию германских епископов. Но моравской церкви недолго предстояло существовать; в 948 г. она была уничтожена, а между тем самостоятельность богослужения была в своем роде необходимостью, жизненной силой для бытия славянской народности. Впрочем, когда прекратила свое существование моравская церковь, Моравии как государства уже не было. Теперь не только венгры и немцы, но и свои братья-чехи кидаются в Моравию и терзают ее.

Западные летописцы перестают упоминать о Моравии как об отдельном государстве с 906 г. Полагают, что князь Моймир в 907 г. заключил союз с немцами против венгров. Известная битва при Пресбурге была не в пользу христиан: Людвиг Немецкий и Моймир Моравский были разбиты в ней, причем Людвиг успел спастись, а Моймир сложил свою голову на полях Пресбурга; венгры разлились по беззащитной Моравии, откуда население бежало к болгарам и хорватам. Так печально кончилась политическая роль Моравии после того блестящего периода, который прошел как краткий сон; на сцену теперь выступает Чехия.

Боривой и крещение чехов в 890 г. Чехия считала себя в силах играть ту роль, которая перед тем принадлежала уничтоженной Моравии. Боривой, чешский король, до самой своей смерти подчинялся моравскому государю. Подвлиянием своей жены Людмилы Боривой распространял в своей стране христианство. Приняв крещение в 890 г. от рук Мефодия, в то же время он выдал за Святополка свою сестру. Он пригласил к себе в Чехию славянского священника Павла Сайха и в Кралеве-Градце появилась первая церковь в честь Св. Климента; тогда, вероятно, сооружена в Праге вторая славянская церковь в честь того же святого. Несмотря на сопротивление языческой партии, которая даже выгнала Боривоя из королевства на короткое время, он в 894 г. успел водворить христианство в своей стране, когда Моравия начала уже распадаться.

Спитигнев, его сын, держался христианства, но в немецком духе. Он отложился от Моравии и провозгласил самостоятельность Чехии. Но Вратислав, его преемник, с 912 г., является сторонником более национальной партии. Его жена Драгомира, дочь Стадарского князя из народа лютичей, была истинной героиней славянского племени. Это была Брунгильда тогдашних славян; она питала страстную ненависть к немцам, и немудрено, что такая женщина стала побуждать мужа к свержению немецкого ига. Вратислав победил баварцев, у которых был под властью до сих пор, но, свергнув немецкую власть, он в то же время выказал приверженность к язычеству. Впрочем, эта реакция, бывшая слишком ничтожной, продолжалась только до его смерти.

Драгомира и Вацлав. С 928 г. при Вацлаве, прозванным святым, христианство упрочилось. Вацлав вступил на престол еще ребенком. Конечно, Драгомира управляла за него всем; она же распорядилась умертвить Людмилу, бабку князя, которой опасалась; но, в области внешней и внутренней политики, Драгомира руководствовалась чисто патриотическим стремлением и панславянской идеей. На этом пути чехи встретили сопротивление со стороны энергичного Генриха I.

Этот император в одной битве нанес такое поражение полабским славянам, истребив громадное число их, что остальные принуждены были «принести императору дань, а Богу христианство». Затем с огромным войском Генрих пошел на Прагу; Вацлав покорился и обязался платить дань. По заключении мира с немцами все свои усилия Вацлав направил на распространение христианства; имея возможность пользоваться услугами моравских национальных священников, он входит в сношения с епископом Регенсбургским. Народу это не нравилось, особенно когда сопоставлялась деятельность Вацлава с деятельностью его энергичной матери и брата Болеслава. Надо заметить, что Драгомира была впоследствии удалена от двора.

Болеслав Крутой (935–967) чешский. В 935 г. вспыхнул заговор, и Вацлав пал его жертвой, убитый рукой брата Болеслава, который взошел на престол. Несмотря на такое преступное начало правления, царствование Болеслава занимает блестящие страницы в истории Чехии. Он обладал большой энергией, за что чехи называли его Крутым; в то же время он славился обширными дипломатическими способностями. Болеслав Крутой поставил Чехию на ту же высоту, на которой стояла Моравия, но он не мог достигнуть главной цели — независимости церковной и политической, хотя и питал эти затаенные надежды. Он видел, что не может сладить с такими энергичными императорами, какими были Генрих I и Оттон I, — с императорами, державшими в страхе весь Запад. Это и было его несчастьем. Он понял, что гораздо лучше сохранить славянское единство под императорским покровительством и своей властью, чем допустить уничтожение славян порознь. Существенным условием единства было признание католичества. Болеслав, конечно, только по необходимости, а вовсе не по симпатии к немцам должен был поддерживать немецкие порядки, потому что они только оберегали это единство. Под конец своей жизни он поневоле сделался с виду усердным приверженцем германского императора, верным и полезным рабом германской империи и короны Оттона. С самого начала правления Болеслав поспешил склониться перед германскими прелатами и, принимая регенсбургского епископа в Праге, тем самым признал зависимость. Он был побужден к тому одним соображением — удержаться на престоле, обагренном кровью брата, считавшегося святым в глазах католиков. Чтобы снискать прощение у немецкого духовенства, он выдает православных священников. Он соединился с полабскими славянами на случай внешних врагов и занялся делами внутренними. Он подчинил себе удельных князей, до того времени совершенно независимых и пользовавшихся прежде тем же титулом, как и великие князья. Высшее чешское сословие не всегда повиновалось князю, но Болеслав поставил его в полную зависимость от себя, за что и прозван был Крутым. Поняв, что ему трудно было избавиться от немецких прелатов, он, чтобы восстановить славянское богослужение, ищет опоры в немецком императоре. Только в немецкой поддержке он видел силу, связующую славянство; он думал сплотить славян под кровом империи, простодушно полагая, что затем не последует онемечивания.

Пораженный великодушием императора Оттона, который не занял Праги, хотя имел для того полную возможность, Болеслав поклялся ему в верности и никогда не изменил своей клятве. Он стал его верным союзником и другом. Понятно, что в этих отношениях выгоды достигли не славяне, а немцы. Идея объединения славян под покровительством немцев была фальшива в самой сущности. Действительно, если Болеслав при помощи Оттона отнял у венгров Моравию и землю словаков, а также Белую Хорватию и Червоную Русь, если он повлиял на Польшу, одним словом, если он и объединил западный славянский мир, то за это он должен был сделать громадные уступки в пользу немцев, как, например, отдать на истребление немцам лютичей и всех полабских славян, с которыми боролся германский император. Через посредство духовенства империя имела правилом и конечной целью всегда домогаться политических выгод наряду с отвлеченными, идеальными.

Понятно, что при всех этих условиях Болеслав не мог удержать от германизации свое обширное государство, хотя, может быть, не желал этого. Он вводит немецкие сословия, немецкую корпорацию, городские привилегии, потому что этого требовала сама жизнь. С того времени Чехия, отказавшись от своих письменных традиций, решилась подчиниться империи. Болеслав умер в 967 г.

Болеслав II Благочестивый (967–999). Его преемник Болеслав II Благочестивый, женатый на немке Эмме, получил уже потрясенное изнутри государство с надломленными силами. Он также под императорской эгидой собирает славян, т. е. продолжает политику отца, но от этого выигрывает только империя. Так, в 973 г. в Праге была учреждена архиепископия с латинскими обрядами. Первым епископом был саксонец Дитмар, а потом чех Войцех, который прославился усердным порабощением Риму западных славян. Тогда Болеслав II питал тщетные намерения продолжать дел о отца; но главную роль в истории западных славян стали тогда играть не чехи, не моравы, а поляки.

Польша до Мечислава. Подобно Сербии, Польша поздно вышла на историческую сцену. Она принимает участие в исторической жизни только с середины X столетия. Поляки были самым многочисленным во всей западнославянской ветви народом и занимали обширное пространство по низменной полосе, покрытой лесами и болотами, между южным берегом Балтийского моря от устья Одера до Немана; граница их на востоке шла по реке Неман до Гродно, далее прямой линией до Брест-Литовска на Буге; потом на юг к Сандомиру, отсюда вверх по Висле до реки Дунаец; по этой реке и Татрам до верховьев Вага; на запад Судетскими горами и рекой Одером (Одрой)до Балтийского моря.

Польское население делилось на великопольское, малопольское, мазурское, словинское и кашубское; последние жили в Померании. В северо-восточной части страны между кашубами и мазурами полосой вдоль Фришгафа и Куришгафа жили пруссы, народ литовского племени. Общеславянские общественные права развились у поляков гораздо резче и сильнее, чем у других западных соплеменников. Первые дни существования Польши протекли в борьбе с датчанами, населявшими Ютландию и пространство между нижним течением Вислы и Одера. Понятно, что борьба эта не могла не отразиться на развитии в Польше государственной жизни. Постоянная опасность нападений воинственных соседей, необходимость самообороны вызывала потребность крепкой монархической власти. Поляки то избирали себе властителя, то свергали его, возвращаясь к анархии. Это повторялось несколько раз в начальном периоде польской истории, когда, можно сказать, сложились основные черты польского национального типа. Польские Лешки и Кракусы полностью сделались достоянием народного творчества.

Длугош о древней Польше. Краковский каноник Ян Лонгин, или Длугош, живший в XV в. (1415–1480), этот национальный польский историк, следующим образом передает начальную пору истории польского народа, наполняя рассказ характерными легендами[129].

Не только при управлении и господстве Леха, первого князя и родича поляков, который стоил того, чтобы быть князем над родом и племенем польским, но и в управлении сынов и внуков его, из которых каждый, принимая управление после предков и отца, назывался Лехом, — земля польская в продолжении многих лет, веков и поколений была безопасна, пользовалась тишиной и свободой. Редко она подвергалась несчастиям, ибо, окруженная Альпами и морем, знала о войнах других народов, с которыми граничила со стороны суши, более по слуху, нежели на самом деле.

Польский народ имеет среди великого пространства земли деревни и поселения, но ни морем, ни сушей не посещал по чужеземному обычаю торжищ, не стремился к заморской и заграничной торговле или брачным союзам. Употребляя простую пишу, какую доставляет родная земля, и одежду некрасивую, обработанную туземным промыслом, польский народ удовлетворял, без большой претензии и разборчивости, жажду водой, голод хлебом, мясом, рыбой, молоком, медом и огородной зеленью. Он не имел тогда никаких запасов, которые бы прельщали или приманивали соседние и пограничные народы для поселения или грабежа. Прав гражданских он не знал; воля князя была законом. И что князь постановил, одобрил или определил, то узаконивалось; непокорных же и упорных постигала страшная кара, не допускавшая отсрочки для раскаяния. Приказ князя считался законом, и ничего нельзя было сделать ни необдуманно, ни с намерением, так как власти королевской подлежали и награды, и наказания, и даже право над жизнью.

Все по очереди и в назначенное время исполняли на князя работы, давали также дань для стола его и двора хлебом, скотом домашним и дичиной, рыбой, медом и другими съестными припасами, необходимыми для князя, несли в дань известное количество мехов лесных зверей: куниц, бобров, горностаев и лис, которыми в то время была богата Польша. В такого рода работах, дарах и повинностях они исправляли годовые подати; золота, серебра и других металлов не доставляли, исключая одно железо на копья, плуги и другие орудия.

Покрывая крышу соломой, лежа на голой земле, богатые скотом и хлебом, не зная споров, ссор и судов, они известны были как враги всякой излишней обстановки; поэтому ни один странствующий чужеземец к ним не приходил, никто не привозил ни сукна, ни кореньев, ни вина, ни других излишних вещей, от которых преимущественно людские нравы, хотя и суровые, ослабевают, зная, что народ, привыкший к простой и грубой пище, более презирает все это, нежели ценит. Ибо в то время поляки не привыкли еще иметь что-либо излишнее и ненужное. Только побуждаемые необходимостью они пускались в торговлю, ибо не было тогда ни своих, ни заграничных денег, а если какие привозились, то ими пренебрегали; в торговле же пользовались сделками и обманом на слово; таким образом, было покупаемо и продаваемо больше, чем на деньги.

Не было тогда у них ни врагов, ни ненависти, ни войн с пограничными народами, ни союзов, ни неправд. Все были спокойны и свободны, все счастливы и настолько в полной безопасности, что век в продолжении господствования Леха его сыновей и внуков можно было назвать скорее золотым, нежели Леховым; тогда легкие и даже незначительные проступки были наказываемы, дабы вследствие снисхождения не возникали большие, а преступления были уничтожаемы в самом начале, чтобы гнусные примеры не увлекли других. Короли и князья польские вызывали тогда своей особой больший страх, чем сами законы.

При господствующей между поляками умеренности и скромности, как мы сказали, общая сила их до того возросла, что они не только страны, ими занятые сначала, сделали населенными, но и заселили некоторые морские острова; они распространили ветви своих поселений вплоть до немцев. Большая часть поселившихся на свободных землях получила различные названия, как-то: древляне, от множества лесов, в которых они сначала обитали, у коих следующие замечательные города: Буковец, теперешний Любек, Гам,т. е. Гамбург, Бреме, Слесник, Чешнина. Затем — кашубяне, от складок на одежде, какую они прежде носили, ибо huba в польском или славянском языке зовется складкой (farsa); каш же значит складывай, в повелительном наклонении. Еще травяне, прозванные от изобилия трав, ибо место, где они поселились, было полно травой. Еще поморяне, которые жили на берегу Северного моря; от них получила название земля Поморская. Затем сербяне, прозванные от начальника своего Серба.

Хотя они и называются различными названиями вследствие местного положения или от имен начальников, однако все говорят одним лешским или польским языком, причем, смешавшись с тевтонами в саксами, занявшими их страны, по причине порчи языка произносят дурные и неправильные слова.

Остальные лехиты, занявшие другие земли, без перемены настоящего названия, зовутся поляками, хотя между ними есть какое-то разделение по землям, в которых они живут, прозванным от столичных их городов, возникших там в последующее время.

Лех и его потомки. Все как близкие, так и отдаленные народы, без всякого препирательства, не отказываясь, платили подати князю Леху, его сыновьям и внукам, воздавая им честь в виде частных приношений и подарков из местных плодов.

Между сыновьями и внуками первого князя и основателя Польши, Леха, после его смерти, не возникало ни партий, ни несогласий, а первый и старший, по общему соглашению, вступил на престол и в достоинство бывшего князя. С того времени это постановление вошло в обычай; оно было свято и ненарушимо сохраняемо, пока, после длинных поколений, времен и веков, совершенно не прекратилось в прямой линии потомство князя Леха.

Все более известные происшествия и войны, которые вели Лех и его внуки, все какие-либо замечательные и великие дела, а также страдания их и радости, когда и в продолжении многих лет они правили лехитами или поляками, какими отличались доблестями и качествами или какими позорились пороками, что именно они совершили у себя и у соседей, — вследствие продолжительности времени и недостатка записей, так как у самих поляков не было совершенно ни писателей, ни хроник, — все пришло в вечное забвение. Слава их государей покрылась мраком, ибо польские князья того времени и века не имели необходимости и не считали обязанностью дела свои и войны передавать позднейшему потомству.

Поляки скоро отменяют у себя королевский сан. Когда род Леха, первого князя Польского, совершенно прекратился, и первые польские паны и дворянство совещались в Гнезно о выборе нового князя, то всем в то время, казалось, лучше быть избавленными от княжеского дома и пользоваться полной свободой, не допускать никаким образом подданства новому властителю из опасения прежних притеснений.

Итак, они уничтожили монархическое правление, благодаря которому королям и управителям было можно безнаказанно делать всякие своеволия, так как, вследствие богатства и природных пороков, они дошли до такого бесчинства, что презирали своих соотечественников, добродетельных преследовали, а порочным доброжелательствовали, вызывая всякого рода упреки. Они нарушали отеческие законы, преступая границы их своими пороками, бесчестили женщин, без приговора лишали имений и жизни; не довольствуясь пристойной любовью, оскверняли себя непозволительной; до такой степени во всех делах, вместо справедливости, руководились страстями. Все, склонившись к такому решению, чтобы Польша, заключавшаяся в таких обширных землях, не осталась без управления, прежде всего восстановляют отеческие законы, какие, казалось, достаточны были в тот простой и грубый век.

Двенадцать воевод. Потом они выбирали двенадцать мужей из знатнейших, жизни неиспорченной, воли твердой, отличающихся благородством и богатством; им поручают высшую власть в управлении Речью Посполитой, в решении всех дел и наказании неправд и раздоров; их власть продолжалась до избрания новых, если того потребовала бы необходимость или выгода. Хотя они ведали безукоризненно вверенным управлением, насколько возможно, но непривычка к законности и свободе причинила то, что их господство стало ненавистным и презираемым. Поляки, забыв древний порядок и суровость, вследствие полученной свободы, вольничали; не хотели слушать двенадцать воевод, если те, следуя порядку и по крайней необходимости, приказывали что-либо, и осуждали их мнения и решения. Все непослушные и недовольные, видя, что не могут быть наказаны, обвиняли самих двенадцать воевод в том, что те мало заботятся о Речи Посполитой, а, в ущерб объявленным законам, стараются будто о собственной прибыли и корысти. Отсюда часто между воеводами и гражданами возникали несогласия и споры, которые только вредили благоустроению Речи Посполитой. Природа людей оказывается такой же, как море; если оно раздаст расколыхать свои воды ветру, то нескоро возвратится к прежней тишине.

Когда, по милости Божией, прекратились короли и князья, поляки твердо постановили и решили держать свое государство на началах свободы и законов, рассуждая, что они гораздо лучше делают, повинуясь законам, а не королям и что общественные их дела пойдут счастливо при приобретенной свободе. Исключая некоторых, большинство, ставши непокорным и дерзким вследствие природы своей, обширности государства, безнаказанности поступков и своеволия, разнуздалось на всякие непристойности и безобразия. Не довольствуясь внутренними и домашними беззакониями, они распространили свою ненависть на соседние народы и земли. А потому соседние народы, возбужденные их неправдами, мстили им многими и частыми войнами; а так как нападения неприятелей никто в польских странах не отражал, споря за свободу, то враги опустошали их. Таким образом, желаемая вольность, предназначенная для государства, к чему стремились поляки, принесла Речи Посполитной неизмеримые беды и несчастья. Слабейшие, притесняемые сильнейшими, поздно и не вовремя получали помощь от воевод. Ибо каждый из них стремился к своим целям и намерениям; тем они дали повод думать, что господство многих в управлении Речи Посполитой невыгодно и непрочно, что большей частью вместо того, чтобы заботиться, как в обыкновенное время, о доблестях, развилась зависть до того, что каждый жаждет первенства и хочет отличаться как в выборах, так и в других общественных делах; происходили ужасные несогласия, раздоры и даже кровопролития, вследствие чего принуждены были снова обратиться к монархии.

Но теперь возникал вопрос, кто поднимет такое бремя и кто способнее к управлению народом, который вследствие вольности стал довольно упрям и непослушен и оказывал часто большое сопротивление. Однако, после обстоятельного рассмотрения дела, все с общего согласия обратились к мужу известному, жившему на реке Висле, недалеко от Паннонскцх гор, сильному, умному и изворотливому, именем Грику, или Граху, так как знали, что он отличался перед другими способностями, а честность его, много раз доказанная, была не заподозрена. Тогда они, с общего согласия и постановления, выбирают его князем и вверяют ему высшую власть и кормило целого королевства. Он, не соглашаясь, долго противился тем, кто возлагал на него знаки власти и пурпур; он думал с искренним изумлением, не шутят ли они над ним, как над безумцем, возлагая знаки величия. Наконец, когда убеждения просящих рассеяли его сомнение, не будучи в состоянии долее сопротивляться, он принял управление Польшей. И с того времени начал ведать общественными польскими делами, с таким благоразумием и предусмотрительностью, что поляки почитали его как отца. Он не распространял на поляков, как древние князья польские, ни тирании, ни презрения; но все устраивал на пользу и благо подданных; поэтому он одинаково оставался дорогим для дворянства и народа и правил суровым и грубым народом более посредством ласки, нежели силы.

Его слава и благородство до того стали известны, что ему покорились чехи и находились под его правлением и господством в продолжении всей его жизни.

Некоторые думают и утверждают, что князь Грах правил поляками за четыреста лет до воплощения Христа и приобрел себе славу могуществом и проницательностью (?!).

Грах, польский князь, устранив врагов то войной, то сделками и, уверившись во внешней безопасности, обратил усиленное старание на устройство дел внутренних. Прежде всего на высокой горе, которую местные жители называли Вавадом, орошаемой водами Вислы и имеющей на вершине своей широкую площадь, он ставит замок. Потом закладывает город недалеко от замка для большей его прочности, славы и украшения, на той же реке, и дает ему по своему имени название Грахов (Краков).

В таком-то месте и замке он уже установил столицу своего королевства; там он судил чехов и поляков, называя его первым и столичным городом своего государства; он льстил себе несомненной надеждой на будущее величие города вследствие его на редкость удобного положения. Благодаря скорому росту и счастью город усилился и до того разбогател, что соседние города и земли стали завидовать его счастью и богатству. Наибольшую зависть к нему питал город Гнезно, так как он отнял у последнего знаки первенства и затмил его древнюю славу.

Затем, после целого ряда сказок, Длугош говорит о выборе Попела князем и его тирании.

Это целый мир легенд, имеющих весьма слабую историческую почву, также как и сказания о Пясте, установившем порядок.

На границе соседние народы нападали на Польшу с враждебными войсками, беспокоили ее грабежом и разорением; для своих выгод, без всякого сопротивления, они захватили некоторые ее земля под свое государство и власть. Весьма печально было положение польских панов и дворянства, которые, ненавидя друг друга взаимной ненавистью, разорялись от частых грабежей и опустошений. Поэтому, на некоторое время, взволнованная внутренними и домашними войнами, Польша стала открытой для нападений и опустошений, а народы, живущие на границе, «веселились и плясали в неслыханной радости», думая, что королевство Польское, истощенное от многочисленных домашних войн, разрушится совершенно.

Когда главные паны увидели, что земля Польская вследствие домашних раздоров страдает и нищает более чем от войн внешних, они созвали в Красвицу для избрания князя другой съезд. Там, когда все паны и народ собрались для избрания князя, оставив прежние раздоры и ненависть (ибо к прекращению их принуждала крайняя опасность, грозящая отечеству), начали спокойно и согласно рассуждать о выборе князя.

Был в местечке Красвице муж именем Пяст, прозванный так оттого, что был на самом деле низкого роста, но здоровый и дородный: ибо поляки на своем языке называют пястой ту короткую и толстую часть колеса, которая прилегает к оси.

Муж прямой и честный по природе, отличавшийся всякими почтенными качествами, но, вследствие бедности, обрабатывавший плохим плугом небольшой кусок земли, для которого, как обыкновенно, бедность была причиной уважения, а также столь же добродетельная и честная его жена, по имени Репица и один сын, с ней прижитый, не названный еще никаким именем, занимаясь обрабатыванием земли, питались исключительно плодами полей. Гостеприимство, достойное удивления и восхваляемое устами всех, они оказывали бедным пришельцам, странникам, несчастным и всем другим, кто просил их помощи; хотя сами они были язычниками, но к их нищей хижине приходило больше, чем на королевские праздники. Случилось, — еще при жизни безбожного короля Попела, съеденного мышами, — что два чужеземных странника, нигде дотоле неизвестные, невиданные, приятной наружности, пришли в Красвицу и прежде всего в королевском замке попросили ночлега и пищи. Когда доступ к королевским покоям им был запрещен и двери передними заперлись, они удалились в простой, но гостеприимный дом Пяста, и как Пястом, так и его супругой Репицей были ласково приняты; их приветствовали любезнейшим образом.

Когда польские паны и все дворянство потеряли напрасно много дней на выборах короля в Красвице, а знатные совершенно рассорились (ибо спор о правах на княжество препятствовал благоприятному исходу голосования), — случилось, что для той толпы, которая явилась на выборы, недостало съестных припасов. Когда это обстоятельство всех обеспокоило и грозило бедствием по окончании выборов, те же два гостя входят в дом Пяста, к немалой радости его самого и жены его, приветствуют его польским королем, прибавляя, что он в Польше много лет будет царствовать в потомстве сыновей и внуков. Пораженного этим известием они успокаивают, возвещая ему, что он получает королевство по воле Божией, отвратить которую нельзя, а что они возвещают это вследствие Премудрого Промысла.

Когда паны и дворяне натерпелись не столько от голода, сколько от жажды, то Пяст, наученный своими гостями, по их приказанию, выставляет сосуд с медом, который только что сам со своими домочадцами пил и которым подкрепил уставших странников. Хотя все сборище, так нуждавшееся в подкреплении, жалось к его дому, однако мед чудного качества и питательный благодаря добавкам удовлетворил не только их жажду, но и голод, так что все напились пьяными. Атак как об этом чуде разглашали и прежде, а теперь были наделе убеждены, то вследствие какого-то божественного вдохновения сердца всех были воодушевлены, чтобы избрать этого благочестивого мужа королем.

Пяст. Один из всех Пяст был удостоен чудного знамения. Его признали достойным господствования, и трудно понять, какое побуждение охватило сердца всех панов, дворян, что столь великую честь предложили Пясту. На другой день они все собираются на площади, все единогласно выбирают и провозглашают Пяста королем, по предсказанию объявленному днем ранее ангелами; прибывшие в великом множестве к его дому, по законному обычаю, приглашают на трон и делают королем человека уже немолодых лет. Но насколько они торопились с выбором, настолько упорно сам избранный отказывался. Наконец, все, окружив отказывающегося, просили, и он более по принуждению, чем по желанию, принял королевство. Очевидно, что тем с большей для себя и всего потомства честью он приобрел это почетное звание не происками среди земляков, но замечательной скромностью и по божескому определению. Тогда приветствуют его королем своим, всей земли и всего народа, несмотря на то, что муж тот был рожден под деревенской кровлей, что он вовсе не был причастен дворянскому роду, был очень беден и на самом деле занимался землепашеством и пчеловодством. Когда же он из дурной избы, в которой жил, переселился в княжеские покои, то взял с собой башмаки, сделанные из пробочного дуба, велев их положить в княжескую палату и всем своим потомкам показывать и ставить перед глазами, дабы те, вступая на трон польский, не гордились и не спесивились, узнав, что первоначальный их родич, получивший достоинство королевское, был из низшего рода и что род этот должен почитаться за чрезмерно счастливый. От него произошло столько знаменитых ветвей, столько яснейших панов, столько родилось душ, славных в своем достоинстве, разумею — королей и польских князей, процветающих даже до настоящих дней.

Он противился бы всяким способом своему избранию, если бы не был предупрежден об этом чудным образом своими гостями. Затем он, хоть изумленный и полный сомнения, согласился на выбор. Он не мог прийти в себя от мысли, что его постигло счастье, на которое он не только не надеялся, но даже о котором мечтать не смел. Потомство его стало настолько же знаменитым, насколько предок был в унижении. В управлении Польским королевством он оказывал необыкновенное благочестие. Несмотря на свое язычество, с заботливой и усиленной ревностью, как тогда, когда был ничем, творил он дела милосердия; тоже благочестие одарило его такими успехами, что все удивлялись и славили его правление. Паны и вся польская шляхта, видя образцовую и чрезвычайную мудрость, которую он проявлял и которая, казалось, была не его природным уделом, а дана самим небом, — пребывали ему послушными, оказывая полную покорность и повиновение во всем, что он постановлял и приказывал.

Под его же правлением прекратились наезды всех неприятелей, нападавших на Польшу. Уничтожилась свирепость разбойников и злодеев после того, как достойной удивления справедливостью и умеренностью он усмирил неприятелей, а разбойников укротил справедливой карой.

Вышло так, что Речь Посполитая, под управлением коварного короля Попела, а позднее, после гибели его со всем потомством, вследствие смут и домашних войн панов и дворян, очень ослабленная и отягощенная, снова достигла великого могущества. Тогда столицу из Кросвицы Пяст переносит в Гнезно.

Мечислав и крещение поляков в 962 г. Пяст был, несомненно, исторической личностью второй половины IX в. Он сумел высоко поставить значение Польши и вернул все потерянное при слабых предшественниках. С княжения Мечислава, или Мешко, правнука Земовита, Польша начинает входить в круг государств Западной Европы. Мечислав женился на Добровне, сестре чешского короля Болеслава Крутого и в 962 г. крестил свой народ. Польша добровольно признала себя немецкой ленницей, и Оттон I учредил для нее тогда познанское епископство.

Обстоятельства женитьбы и крещения Мечислава сходны с историей женитьбы и крещения русского князя Владимира Святого. Мечислав усиленно искал покровительства Оттона и получил от него титул маркграфа славян с условием, что он обязуется подчинить империи все непокоренные доселе славянские народы. Это было после того, когда поляки победили чехов и освободились от политической зависимости в 990 г. Теперь Мечислав, предавший своих славян немцам, помышлял о короне. Ему не удалось осуществить этого желания. Он умер на вершине своего могущества.

Ему наследовал старший сын его Болеслав Храбрый. Его царствование относится уже к XI в. На этой противославянской миссии мы оставляем молодую Польшу.