История средних веков

1. Германцы, их быт и союзы

Если бы Европа состояла из таких обширных и гладких равнин, как Азия, то в самое непродолжительное время варварские племена, хаотически бродившие целые столетия между Днепром и Рейном, успели бы соединиться в один народ. Но в центральной Европе на сравнительно небольшом пространстве природа дала удивительное разнообразие. Земля, занятая германским племенем, т. е. центральная Европа, была в то время покрыта непроходимыми лесами и топкими болотами, прорезана горами и котловинами, что мешало сообщению соседних племен. Поэтому многие германские народы на протяжении столетий оставались неведомыми друг другу. Поэтому же мы видим столько враждующих между собою народов, соединившихся только для грабежа и дележа добычи, взятой с римлян. Германские племена, как известно, населяли не только центральную Европу, но занимали и берега Балтийского и Северного морей и группировались в Скандинавии.

Другие же народы, пришедшие по следам германцев, занимали всю восточную Европу; эти позднейшие выходцы были по преимуществу славяне того же арийского корня, что и другие народа, пришедшие из Азии. Таким образом, конец IV в. застает в Европе два противоположных политических стремления. Германцы стараются защитить свою независимость от азиатских полчищ, которые они называют гуннами и в числе которых считают славян и скифов, называя все негерманские племена гуннскими. В тоже время, как мы видели, германцы сильнее напирают на римские границы. Что касается финских и славянских народов, то следует отметить, что в то время они не были активны: они жили или в восточных степях, или населяли леса нынешней северной России. Что германцы вышли из Азии, доказывается сходством германских слов с санскритскими и зендскими[9].

Первоначальное имя германцев было тевтоны, или, как они сами себя называли, Teutsch, что значит человек из народа. Их прародителем был Туискон, рожденный землей, а его сын Ман был героем и отцом людей. Название же германцы принадлежало первоначально небольшому племени тунгров, вооруженных копьями (ger — копье и тапп — человек), которые ранее других перешли Рейн и поселилась среди галлов[10]. Замечательно, что это название, не встречающееся ни у одного писателя до Цезаря, находится на мраморной дощечке, найденной в 1574 г. и датированной 223 г. до P. X. На этой дощечке написано, что в том году консул Марцелл одержал победу над галлами и германцами. Сами же германцы в V и VI веках, когда хотели обобщить свое племя, то охотнее называли себя barban, нисколько не считая это имя унизительным.

Полудикий германец, высокого роста, с голубыми глазами, с лицом, полным воинственной отваги, почти нагой, покрытый звериной шкурой, с длинным и метким копьем в руке, свободный, не признающий над собой ничьей власти, составлял совершенную противоположность с римлянином того времени. Тацит, описывая нравы германцев первых времен, хотел дать своим соотечественникам хороший урок. Он замечает, что бесчестие и низость духа считались у германцев величайшими преступлениями и наказывались беспощадно. Но цивилизация успела оказать и на них отрицательное влияние. Так, Тацит не скрывает и их пороков; он говорит о страсти германцев к вину, к игре, к золоту[11], бичует их леность и нежелание трудиться[12]. Но все эти пороки приписывает он только одному невежеству германцев. Он намекает, между прочим, что среди них скрывается разврат. Позднейшие историки, современники великого переселения народов, такие, как Сальвиан, указывают, как развратились германцы в IV и V столетиях. Сальвиан прямо говорит, что они почти не уступают в порочности римлянам. Их строй, во время Тацита, во II в. и позднее, был таким, каким отличаются молодые народы в начале своего исторического развития. Страбон замечает, что германцы почти не отличаются от галлов; они обожают те же божества, которые чтили жители Греции и Италии, а больше всего грозные силы природы и солнце; идолы их такие же грубые и безобразные, какими они были у греков на самой заре их истории. У германцев, по словам Страбона, встречается много таких же учреждений, как у греков и других образованных народов того времени. Таково, например, отлучение за преступления от религиозных общественных игр. Религия германцев так же сурова, как религия всех молодых народов.

Древнегерманская мифология. Мифология древних народов, составляющая главное содержание их религиозных верований, отличается если не близким сходством, то явной аналогией в своих существенных основаниях. Ее колорит обусловлен характером, духом народа, его художественным чутьем, степенью его поэтического творчества, но смысл образов, сфера предполагаемой деятельности каждого из них остаются как бы одинаково обязательными для всех племен, не просвещенных высшей идеей единобожия. Пластичная красота античных богов только и могла быть создана творческим воображением эллинов, живших под пленительным и вечно голубым небом Эллады и Южной Италии, при необычайно выгодных климатических условиях, в чудесной атмосфере Юга, в которой воображение дает особенно живые и завершенные плоды. Такие целостные и идеально красивые образы не могут возникнуть в угрюмых лесах, сырых долинах и болотах Восточной и Центральной Европы, куда судьба загнала тевтонов. Но главные божества древних германцев представляют удивительную аналогию с греческими и римскими. Они наделены теми же атрибутами, обладают теми же характерными свойствами и имеют ту же самую миссию, возложенную на них воображением человека и символизирующую силы природы. Из-за естественно-исторических условий очертания их обликов несколько величественнее, размашистее, но вместе мрачнее, энергичнее; они легче одолевают могущество природы.

Водан, (Зевс, Юпитер) скандинавский Один, верховный бог, отец — Allvater — всего существующего, заключая в себе по разным свойствам и качествам прочих богов, им порождаемых, правит вселенной. Это творческая сила, дающая форму природе вообще и человеку в частности, создает все блага на земле и под землей. Он восседает в. небесных сферах на золотом престоле, с высоты недосягаемого величия созерцая землю и слабых, ничтожных людей. Когда он развлекается охотой, то, окруженный свитой богов и героев, мчится по облакам и морям на белом коне в золотом шлеме с мечом и копьем в руке. Ему посвящена была среда (старинное Wodnesdag). Он однажды сочетался с богиней земли, мира и плодородия, которую Тацит именует Нертой (Нертус) и которая, подобно своему супругу, носится на золотой колеснице в надземном пространстве. От этого брака родился рыжебородый Донор и еще несколько сыновей — богов. Это Тор скандинавов, бог земледелия и плодородия, которому был посвящен четверг (Donnerstag). В руке у него молот, но он осторожно и по заслугам рассыпает свои удары. Противоположность ему представляет Тиу, его брат, Тир у скандинавов, этот двойник Ареса и Марса. Вооруженный мечом, германский бог войны гневен, как его отец, и никому не дает пощады. До сих пор память о нем германцы хранят в названии второго дня недели (Dienstag). Третий из братьев — Фро, Фрейр у скандинавов; бог солнца и веселья, покровительствует браку и плодородию, исцеляет от болезней и напастей. Это Гелиос у греков и, подобно ему, он носится по небу и земле на золотом вепре, награждая всех светом и счастьем. Мудрый и красноречивый Бальдер (иногда Фола), младший из сыновей, давший человечеству закон и правосудие, был убит злым богом Локи, получившем гнусную известность в немецком народном эпосе; за это Локи был наказан казнью Прометея. Прикованный к скале, он чувствовал, как ядовитая змея изливает на него капли яда.

Женские образы в германской мифологии не имеют такой определенности назначения, как мужские, и мало, по своей спутанности, напоминают идеальных богинь Гесиода и Гомера. Все они так или иначе близки Водану; все покровительствуют браку, семейной жизни, плодородию; все обладают лучшими семейными добродетелями, и добрые, и злые. Если жена злого Локи, Сигуна, собирает яд в особую чашу, оберегая своего супруга, то еще больше подвигов ради семьи совершают богини светлого ряда. Они умели с давних пор внушить тевтонам уважение к женщине, издавна получившей у древних германцев общественную самостоятельность и сделавшейся после, в феодальную и рыцарскую эпоху, предметом особого культа и поклонения. Несомненно, что рыцарство германцев выросло на готовой мифической и героической почве, питаясь тем живым материалом, который с самых ранних времен проник в общенародное сознание. Все германские богини так или иначе близки Водану. Верховный бог делит свои ласки между Нертой (землей) и Фригг. Последняя восседает рядом с супругом на золотом престоле, не питая ревности к богине земли. Ее другое имя Фрия. Богиня Фрейя (от имени которой Якоб Гримм производит немецкое Frau) также подательница счастья и радости. Драгоценное ожерелье придает этой Афродите германцев особую привлекательность. Но еще более чувственно прекрасна прелестнейшая из богинь, любящая погружаться в прохладные волны озер и рек, Холъда. Она обитает подводою во дворце, украшенном золотом, окруженном душами еще неродившихся на земле младенцев, тогда как злая Лель, наполовину черная, наполовину белая, царица подземного мира, источника горя, охраняет ад (Хель). Она дочь злого Локи и великанши Ангрбоды. Окруженная всеми атрибутами зла, убийства, крови, разрушения, Хель несет гибель всякому, кто переступит порог ее дома.

Всем этим богам и богиням древние германцы не строили храмов, но в глубине своих священных лесов они создавали им жертвенники, на которых в их честь закалывали рогатый скот и редко лошадей и людей; последних только для умилостивления разгневанного божества. Тацит упоминает о таких жертвоприношениях, как об исключениях. Так, когда началась война между хаттами и гермундурами, то каждая сторона обещала в случае победы совершить кровавое человеческое жертвоприношение. Победители исполнили клятву, заклав всех пленников вместе с лошадьми. Но обыкновенно в благодарность богам приносили плоды полей как на общественных, так и на частных семейных жертвенниках.

Теогония германцев соприкасается с волшебным героическим миром, в котором рядом с воинственными героями, их величаво гордыми женами, валькириями и другими чистыми в своем целомудрии девами, обладающими даром пророчества, поэзии и врачевания, мы встречаем тысячи маленьких грациозных эльфов, гномов, радостной толпой окружающих своего царя в блестящей короне из алмазов и изумрудов, горбатых карликов, охраняющих подземные клады, неуклюжих, могучих силой, но слабых духом великанов, домовых духов, этих ларов и пенатов древних, добрых и злых никсов, живущих в реках и озерах. Они хотят жить по-человечески, эти духи; они для того нарочно сближаются с людьми, обращаются к ним за врачебными и другими советами, берут от них жен, справляют свадьбы вместе с людьми, думают не без опасения о будущей жизни, интересуясь у людей, получат ли они помещение в Вальхалле или в аду.

Культ и жрецы. У древних германцев не было привилегированного жреческого сословия, наподобие друидов древних кельтов. Каждый отец семьи, по избранию и по способностям, мог совершать общественное служение, приносить жертвы от народа, произносить предсказания на основании гаданий, производимых в священных рощах, по ржанию и храпу особых белых лошадей или по другим приметам. Германский жрец, древний Ewort, сперва имел назначение блюсти (поздн. warten) порядок при общественном богослужении в судебных собраниях. Он был столько же духовным, сколько светским лицом, сопровождая в то же время войско (Heer) в походах, наказывая во время войны преступников по заслугам. В семьях каждый домохозяин мог приносить жертвы, молиться и гадать о будущем. Долгое время гораздо большее значение, сравнительно с жрецами, имели народные пророчицы, энтузиастки, благородные поборницы древнегерманской свободы. Они предсказывали по разным, им только известным приметам, но руководствовались всегда духом любви к народу. Римские классические писатели с невольным почтением взирают на этих героинь, говоря о подвигах Ауринии, Веледы, Ганны, подвизавшихся во время первых варварских нашествий на римские границы. Несомненно, под их могущественным влиянием находились сами жрецы, руководствовавшиеся их указаниями и желаниями. Надо полагать, что с течением времени власть жрецов усилилась, окрепла, сливаясь иногда, в отдельных случаях, с административным главенством над тем или другим народом тевтонского племени.

Долгое время германцы не признавали другой власти, кроме жреческой. Повиновение служителям религии не считалось нарушением свободы. Но миновал теократический период, и германцы вступили в период монархический. По крайней мере, писатели V в. не видят у германцев республиканского образа правления; всюду, у всех германских народов, преобладает правление деспотическое. Наряду с этой властью существует некое подобие сената и знати, в зависимости от которой находится король и которая ограничивает его.

Мир римский и мир германский. Агломерация германских племен издавна, целые столетия, жила дружно с римским государством. При таких условиях в IV в. новой эры борьба двух миров, римского и германского, обещала окончиться мирным путем. Давно уже германцы целыми тысячами служили в римских легионах, заимствовали у римлян их цивилизацию и распространяли ее среди своих соплеменников. Это было сближение двух противоположных элементов, между которыми не осталось ничего связующего, кроме воспоминания дальнего родства, общего происхождения, общего, но слишком отдаленного пребывания в долинах Тибета. Такое мирное сближение римлян с германцами, происходившими от одного общего арийского (индоевропейского) корня, было очень полезным для распространения римской цивилизации. Историки того времени представляют германцев народом свежим, бодрым, готовым к восприятию новых идей. Вторя им, немецкие историки новых времен говорят о состоянии обоих народов, в котором они находились в тот решающий момент: «Там, то есть у римлян, запустение целых округов; здесь же, то есть у германцев, массы народов, земледелие которых с каждым годом стесняется. Там возрастающий упадок воинской славы; здесь бодрая, веселая отвага в бою. Там широкая формальная образованность; здесь беспредельное стремление к ней и охота к ее восприятию. Там монархия, умирающая от своего могущества, развившая у себя систему рабства, здесь крепкое чувство свободы и проявляющееся уже стремление к соисканию политического могущества и самостоятельности. Там церковь, основанная на глубоких нравственных началах, способная нравственно воспитать человека, но не имеющая нравственно дельных людей и оттого слишком уже склонная проклинать и презирать; здесь, напротив, сильное, девственное племя, неудержимое в страстях, жаждавшее от церкви учения и готовое в свою очередь обновить ее своими свежими силами»[13].

Христианство могло бы стать той силой, которая была призвана примирить два мира — римский и варварский. Оно сгладило бы расовые и общественные разногласия.

Но случилось иначе.

Союзы тевтонских народов. Прежде чем христианские миссионеры, католики и ариане, проникли к германцам, последние должны были насильственно уничтожить империю. Причина, которая не дала совершиться этому мирному слиянию и привела к насильственному столкновению, заключалась в движении варварских полчищ, вышедших из Азии. Это были гунны, натиск которых заставил германцев прийти с огнем и мечом в пределы Римского государства. Но уже сами германцы в то время были не те, что прежде, ни по своему характеру, ни по компактности своей силы. Некоторые народы исчезли даже по названию. В конце IV в., не говоря уже о хаттах, херусках, кимврах, не было больше квадов, маркоманов, самонитов, норисков, лилиев и буриев. Последние когда-то населяли нынешнюю Силезию. Они были дикарями, носившими черные щиты и раскрашивающими свое тело.

Они наводили на всех ужас своим видом и своими ночными нападениями. Встречались немногие, страшные прежде имена, как бруктеры, хамавы, сикамбры, — но они уже не были так грозны. Вместо них образуются четыре германских союза, успевшие сложиться после многих переворотов. Эти-то внутренние социальные перевороты, последствием которых было исчезновение целых народов, послужили причиной постепенного напора варваров на римские границы.

Четыре больших союза, о которых я упомянул, были союзами алеманнов, франков, саксов и готов. Наряду с ними действуют и другие народы, как, например: бургунды, вандалы, лангобарды и прочие; но они пока большого значения не имеют. Их историческая сила в будущем.

Ознакомимся с территориями каждого из четырех названных союзов.

Алеманны, название которых произошло от слов alle и Mann, занимали земли между Дунаем и Майном. Об алеманнах в первый раз упоминает писатель III в. Дион Кассий в биографии римского императора Каракаллы. В этот союз вошли остатки древних квадов и гермундуров. Известна упорная, страстная борьба алеманнов с Юлианом; они всякий раз после его экспедиций вторгались в римские пределы[14]. Мы знаем, что борьба эта не привела ни к каким решительным результатам.

Франки. Второй союз был еще более знаменит. Его составляли франки, жившие по нижнему течению Рейна и в нынешних Нидерландах. Они упоминаются рядом с другими народами в III и IV веках, но первенство в союзе получили только в IV столетии[15]. Издавна франки славились своей дерзкой отвагой и своими морскими походами, смелым плаванием на плоских лодках, сплетенных из ветвей, из Черного моря в Северное. Эти походы и героические странствия отразились в их народном эпосе. Может быть, слово «франк» происходит от тевтонского franc, что значит «блуждающий». Но это наименование правильнее переводить выражением «свободный» или «свирепый», сообразно древнейшему смыслу этого слова. В этот же союз вошли: сикамбры, салические франки, узипетры, хатты, бруктеры и другие народы. Как франки смотрели на самих себя, видно из их юридического салического кодекса, где говорится: «Знаменитый франкский народ, происходящий от Бога, храбрый на войне, постоянный в союзе, сильный, ловкий, красивый, твердый в совете, народ сначала малочисленный, но своей храбростью сокрушивший римское иго и т. д…» Они своими подвигами дали богатый материал для народной поэзии, в которой франки всегда рисуются героями. И действительно, они были типом истых германцев. Франки долгое время двигают вперед средневековую историю.

Саксы. Саксонский союз составляли все народы, не вошедшие во франкскую федерацию. О саксах упоминают Евтропий, Птолемей и Аммиан Марцеллин. Они говорят, что саксы присоединили к своему союзу фризов, херусков, бруктеров и другие народы, отпавшие от франков, завоевали Вестфалию, а потом подчинили и земли, расположенные по нижнему течению Везера, Эльбы и Эмса. Франки, вспомнив о своих потерянных землях, вступили с саксами в борьбу, длившуюся до XI в. Саксонский союз делился на три группы: остготов, вестготов и эмбров. О саксах известно, что они славились как хорошие моряки и с большим успехом пиратствовали в океане на своих легких, сплетенных из ветвей челноках. У саксов было замечательное государственное устройство, вследствие которого между ними никогда не было усобиц. Каждый из союзных народов в мирное время отправлял своих депутатов, которые собирались в определенном городе и составляли сейм, решавший все союзные дела.

Готы. Самым сильным и могущественным из союзов был союз Готский. Сперва Питеас, после Страбон и Тацит знали готов по Висле, недалеко от Янтарного берега. Слово «готы», «геты» значит «господа», тоже, что «арии»; в верхненемецком языке с этим значением сохранилось слово goth. Липперт считает их тождественными «царским скифам» Геродота, которые неизвестно куда исчезли из истории незадолго до нашей эры. Но это лишь смелая гипотеза. Известно, что готы ушли в Скандинавию, где пробыли несколько столетий, и затем снова появились в Центральной Европе. Что заставило их покинуть Скандинавию — неизвестно; вероятнее всего, климатические условия. Долгое время готы были соседями славян-венедов. Когда среди славян началось сильное движение, то готы двинулись сразу в трех направлениях: на юго-запад, юг и запад. Тогда же, вероятно, они разделились на остготов и вестготов. Первые выбирали королей из рода амалов («незапятнанных»), а вторые из рода балтов (т. е. сильных, отважных). Рядом с готами действовали герулы, гепиды, товринги, грейтонги и др. Остготы вместе с герулами предпринимали отважные походы на Балканский полуостров и раз даже разграбили Афины, потом пробрались в Трою и, наконец, разгромили в Эфесе храм Артемиды. Конечно, эти предприимчивые дружины, проникнув так далеко, нередко исчезали бесследно, но зато в Европе готы стремились к объединению и образованию сильного государства под властью одного лица. Таким образом, готский союз охватывал территорию от Днепра до Балтийского моря и включал нынешнюю Венгрию, Румынию, Польшу и часть Пруссии. Остготы ладили со скифами и роксоланами, которые изменили им при нашествии гуннов.

Германарих. Первым властителем готы избрали Германриха, который правил девяносто лет. Назначение это было вполне понятно: он считал себя оберегателем готской цивилизации и границ. Вообще в готском союзе были собраны все лучшие элементы германского племени. Готы всегда склонялись к римской цивилизации и праву, римскому общественному строю и нравам; они же первые приняли христианство. К этому же союзу принадлежали вандалы и бургундионы, позднейшие бургунды, жившие в Исполиновых горах, которые Дион Кассий называет Бургундскими; он же считает бургундионов одним из вандальских народов[16]. Первоначально бургунды жили между Роной и Вислой, потом двинулись в Галлию, поселились в странах Майна и Рейна и отняли у римлян Бургундию. К этому же союзу принадлежали и лангобарды, жившие по берегам Рейна и на Эльбе.

Тацит не знает этих народов, которым впоследствии пришлось играть такую важную роль в истории. Готы, как было замечено, раньше всех своих соплеменников приняли христианство, Новая вера пришла к ним не вдруг, но распространялась последовательно на протяжении двух столетий. В 260 г. пленные каппадокийцы принесли готам Евангелие, и с тех пор между ними начало распространяться христианство. Уже в 325 г. готский епископ Феофил присутствовал на Никейском соборе.

Вульфила (318–388). Вульфила — таково было настоящее имя готского просветителя — со всем усердием прозелита обращал вестготов в христианство, следуя арианскому духу. Их кунинг Фридигерн принял от него крещение. Его преемник Атнарих вел гонения на христиан и казнил нескольких учеников просветителя. Сам Вульфила должен был заботиться о собственном спасении. Спасаясь от гонителя, он увел за собой своих последователей на правый берег Дуная, в пределы нынешней Болгарии. Здесь, с разрешения императора Констанция, поселилась арианская колония тевтонов; здесь переселенцы, у подошвы Мезийских гор, мирно пасли свои стада; здесь Вульфила, оставаясь ревностным поборником арианства, составил алфавит для своих германских соплеменников, на основе греческого, с прибавлением рун. Ему посчастливилось перевести почти всю Библию, за исключением двух последних книг Царств. До нас дошли только небольшие отрывки из Ветхого Завета, но сохранились все четыре Евангелия благодаря бенедиктинской Верденской рукописи, известной под названием Серебряного кодекса, codex argenteus. Это драгоценнейшее наследство средних веков, первый памятник немецкого языка, написанный серебром, целые столетия хранился в Праге, куда был привезен из бенедиктинского Верденского монастыря; оттуда шведы в разгар тридцатилетней войны перенесли рукопись в Упсалу, где она находится в настоящее время.

Когда Священное Писание стало понятно остготам, они массово стали принимать христианство. Тогда они всем народом переселились за Дунай. Вульфила был вызван в Константинополь и там умер. Он был для готов тем же, чем для славян были Кирилл и Мефодий, с той лишь разницей, что Вульфила был одной нации с германцами и готами, а Кирилл и Мефодий различной с руссами и славянами[17]. Вестготы приняли арианство и сохранили его в своем новом государстве, которое основали между Роной и Эбро. Должно заметить, что вандалы, свевы и бургунды принадлежали первоначально к православной церкви, по потом перешли в арианство, вероятно, под давлением вестготов, которые передали арианское исповедание и остготам. Таким образом к концу V в. весь готский союз был арианским и только в VI в. готы приняли к себе римских проповедников.

2. Гунны и великое переселение

Германариху, королю готскому, повиновалась вся Германия. Он был для тевтонов в своем роде Александром Македонским. Громадное царство германское представляло крепкую организацию, которая могла бы с течением времени усвоить римскую цивилизацию. Но новый дикий народ — гунны, вышедший из степей Азии, потеснил роксолан и скифов, обитателей нынешней Южной России и Украины, вследствие чего дан был сильный толчок всем народам, населяющим Европу. Это движение называется гуннским. Оно содействовало сближению и сплочению многих разноплеменных народов.

Вопрос о происхождении гуннов. В западной науке издавна признают, что гунны вышли из Маньчжурии, не поладив там с китайским правительством, и, пройдя всю Азию с огнем и мечом, через великие Каспийские ворота проникли в Европу и наполнили весь тогдашний мир ужасом.

Для уяснения вопроса обратимся к источникам. Характеристику гуннов оставили писатели, ближайшие к ним по времени: Аммиак Марцеллин, Павел Орозий, Приск и Иордан. Кроме того мы имеем панегирик, принадлежащий Аполлинарию Сидонию, который говорит о быте гуннов в середине V в. Что гунны кочевое племя, что они большую часть жизни проводили на коне, что, переезжая в своих кибитках, они наводили ужас на всех, с кем приходили в соприкосновение, — в этом все свидетельства сходятся, хотя относятся к разным временам. Теперь приведем мнение каждого порознь, начиная с Марцеллина. Следует отметить, что Марцеллин в IV в. написал большое сочинение — «Rerum gestarum libri XXXI» (от Нервы до смерти Валента), — из которого до нас дошли последние 18 книг, охватывающие 353–378 гг. Трудами Марцеллина, знавшего о гуннах только по слухам, пользуется и Иордан; но он не все заимствовал у Марцеллина; часто он приводит и легендарные сведения. Вот место, где он говорит о гуннах: «В домах гунны живут только в крайнем случае а все время проводят в разъездах по горам и долинам и с детства привыкают переносить голод и холод. Одеваются они в грубые холщовые рубахи и носят на голове шапку с висячими ушами. Жены следуют за ними в телегах, ткут грубую ткань и кормят детей. Никто из них не пашет земли, потому что они постоянных жилищ не имеют, а живут как бродяги, без всякого закона. Если вы спросите гунна, откуда он, где его родина — не получите ответа. Он не знает, где родился, где вырос. С ними нельзя заключать договоров, потому что они, подобно бессмысленным животным, не знают, что — правда, а что — неправда. Но они неудержимо и яростно стремятся достичь того, чего хотят, хотя часто переменяют свои желания». Здесь достаточно ясно охарактеризованы гунны; но подобным образом ни один греческий или римский историк не характеризовал славян. Подробнее говорит Иордан в главах 24 и 34–41. Он говорит верно, пока цитирует Марцеллина; когда же сообщает от себя, то часто смешивает истину с басней, хотя и ссылается на Орозия и Приска. Вот как у него начинается 24 глава: «Пятый готский царь Вилимер осудил некоторых подозрительных женщин и выгнал их из земли скифов далее на восток в степи. Нечистые духи, встретив их, сочетались с ними, от чего и произошел этот варварский народ гуннов. Сперва они жили в болотах. Это были низенькие, грязные гнусные люди; ни единый звук их голоса не напоминал человеческой речи. Эти-то гунны подступили к готским границам». Это место важно в том отношении, что показывает ужас, какой наводили гунны на современников; никто не мог появление их приписать чему другому, как порождению демонов.

Первое появление гуннов в Европе. Рассказывая историю гуннов, Иордан приводит следующее место из Приска, писателя начала V в.: «Гунны жили по ту сторону Меотийских болот[18] (в нынешней Кубани). Они имели опытность только в охоте и ни в чем больше; когда же разрослись в большой народ, то стали заниматься грабежом и беспокоить другие народы. Однажды гуннские охотники, преследуя добычу, встретили лань, которая вошла в болота. Следом за ней пошли и охотники. Лань то бежала, то останавливалась. Наконец, следуя за ланью, охотники переходят болота, которые прежде считались непроходимыми, и достигают Скифии. Лань исчезла. Думаю, что это сделали те же демоны», — добродушно заключает Иордан. Не подозревая существования другого мира по ту сторону Меотиды, суеверные гунны, при виде новой земли, приписали все эти обстоятельства указанию свыше. Торопливо они возвращаются назад, восхваляют Скифию и убеждают свой народ переселиться туда. Гунны той же дорогой спешат в Скифию. Все встречающиеся скифы были принесены в жертву Победе, а остальных в короткое время они покорили своей власти. Пройдя с огнем и копьем, они покорили аланов, которые не уступали им в военном искусстве, но были выше по своей культуре; они измучили их в сражениях.

Причину успеха гуннов Иордан объясняет их страшным отталкивающим видом, что, во всяком случае, имело значение в глазах современников. Гуннам, может быть, не удалось бы победить аланов, но уже своим появлением они приводили их в ужас и те обращались в поспешное бегство, ибо лицо у гуннов было ужасающей черноты, конечно, от пыли и грязи; оно походило, если так можно выразиться, на безобразный кусок мяса с двумя черными отверстиями вместо глаз. «Злобный взгляд их показывает могущество души. Они свирепствуют даже над своими детьми, исцарапывая лицо их ножом, чтобы они прежде, чем коснуться груди своей матери, испытали бы боль от ран». Они стареют, не имея бороды: лицо, изборожденное железом, лишается от рубцов «украшения взрослых». Они невысокие, но широкоплечие, с толстой шеей; вооружены огромным луком и длинными стрелами: они искусные наездники. Но, обладая человеческой фигурой, они живут по образу зверей[19].

Иордан жил в VI в., но его свидетельства относятся ко времени первого появления гуннов (в середине IVстолетия). Интересно узнать, насколько видоизменились гунны впоследствии? К счастью, мы имеем панегирик Аполлинария Сидония. Дело в том, что спустя сто лет гунны продолжали бороться со скифами. Римский полководец Антемий около 460 года защищал римскую империю от вторжения этих варваров и свои наблюдения мог передать Аполлинарию, который внес их в сочиненный им панегирик, написанный тогда, когда Антемий стал императором. Сообщения его ясно свидетельствуют в пользу того, что гунны в продолжении ста лет нисколько не переменились. «Этот гибельный народ, — говорит Сидоний, — жесток, жаден, дик выше всякого описания и может назваться варваром между варварами. Даже детские лица носят печать ужаса. Круглая масса, оканчивающаяся углом, круглый безобразный плоский нарост между щек, два отверстия, вырытые во лбу, в которых вовсе не видно глаз, — вот наружность гунна. Расплющенные ноздри происходят от поясов, которыми стягивают лицо новорожденного, дабы нос не препятствовал шлему сидеть крепче на голове. Остальные части тела красивы: грудь и плечи широкие, рост выше среднего, если гунн пеший, и высокий, если он на коне. Как только ребенок перестает нуждаться в молоке матери, его сажают на коня, чтобы сделать его члены гибкими. С этих пор гунн всю жизнь свою проводит на коне. С огромным луком и стрелами он всегда попадает в цель, и горе тому, в кого он метит».

Это свидетельство V в., написанное через сто лет после Марцеллина и за столько же до Иордана. Видно, что Сидоний не подчиняется Марцеллину в такой степени, как подчиняется ему Иордан, а, напротив, отличается самостоятельностью. Гунны, казалось, могли бы измениться за сто лет, но этого не случилось.

Говорят, что римские историки не знали славян и могли их смешать с гуннами. Но у Ириска мы находим первые упоминания о славянах, причем он достаточно четко отличает славян от гуннов. Известно, что славянская колонизация началась в пределах Римской империи в IV и V вв. (в нынешней Далмации и по Дунаю). В то время о славянах ничего еще не сообщалось. Непосредственные сведения о них находим у Прокопия и Маврикия. Оба они занимали высшие придворные посты в Византии и писали в первой половине VI в., т. е. одновременно с Иорданом, если не раньше. По рассказам их, нет никакого сходства между славянами и гуннами; они не лишены были возможности отличить одно племя от другого. Таким образом, оригинальное мнение г. Забелина о родстве славян с гуннами вряд ли может выдержать строгую критику, несмотря на всю эрудицию, которой оно внушительно обставлено. Тем не менее, ученый спор нельзя считать законченным; разрешение темного вопроса — в будущем.

Переходим к непосредственному изложению событий. Натиск гуннов был неодолимым. Немой ужас, какой испытали наши предки во время татарского нашествия, был слабой тенью страха от скифов и аланов. Скифы давили на остготов, остготы на вестготов. Паника в те ужасные времена доходила до того, что целые народы в 200 тысяч душ, лишенные всяких средств, теснились на берегах рек, не имея возможности перейти их. Король остготов Германарих рассчитывал на поддержку других племен, но они ему изменили, чему он сам был, будто бы, причиной. Германарих два раза был разбит гуннами, и остготы должны были, наконец, покориться, когда кунинг с досады пронзил себя мечом и умер 110-летним старцем.

Гуннами тогда предводительствовал Виламир, человек, обладавший большим тактом. Он собрал вокруг себя громадные силы. В нынешней Южной России и Венгрии гунны прожили спокойно 50 лет. Тогда вестготы и овладели Фракией. Только Феодосий своими искусными действиями и переговорами мог удержать вестготов от вторжения в глубь империи.

Окончательное разделение империи на Восточную и Западную в 395 г. После Феодосия, умершего через год после объединения империи, она вновь по его воле была разделена на Восточную и Западную между его сыновьями Аркадием и Гонорием. Первый получил провинции на Востоке, второй — на Западе. Оба сына Феодосия — одному было тогда 18 лет, другому 11 — были воспитаны так, как будто бы их готовили в монахи или священники. Неспособные к правлению, сами они передали свою власть министрам. Конечно, они не могли управлять лично; у Гонория главным правителем был энергичный Стилихон, у Аркадия — Руфин, честолюбивый лицемер, думавший о себе, а не о государстве.

Стилихон и Аларих. Великодушный характером, благоговеющий перед цивилизацией, полководец по призванию, Стилихон мог бы спасти империю, если бы это было возможно для человека. Он рассчитывал воссоединить и объединить обе ее части. То время было самым опасным для существования Римской империи. Не говоря о гуннах, воинственный народ вестготов, ведомый отважным Аларихом, грозил римским пределам. Вестготы перешли Дунай и вторглись в империю. Аларих был полководцем по призванию. Он родился на одном из островов Дуная; еще в молодости совершил многие военные подвиги и тогда еще навел ужас на Грецию. Но в душе у него была одна черта, которая сближала его с христианством. Арианин по вероисповеданию, он питал глубокое уважение к образованию; вестготы разрушали все, но щадили христианские церкви. При нашествии на Грецию в 396 г. Аларих пощадил Афины и монументальные памятники эллинского искусства. Язычники говорили, что сама Афина, стоя на стенах, грозила Алариху. Понятно, что такой соперник был опасен Стилихону. Аларих считал себя вправе прогуливаться по империи со своими германцами; империю защищали также германцы, нанятые Стилихоном. В Лигурии, у города Полленции, близ берегов Генуэзского залива, в конце марта 403 г. произошла решительная битва за существование Римской империи. На этот раз перевес остался на сторон римлян. Аларих при отступлении потерпел второе, более решительное поражение под Вероной. Между тем германские дружины из бургундов, свевов, вандалов и аланов произвели новый натиск и дошли до Флоренции. Стилихон занял горные проходы. Долины Этрурии покрылись варварскими трупами. Здесь можно было наблюдать интересное явление. Потомки настоящих римлян поручили защищать себя варварам, а сами калечили себя, чтобы избавиться от военной службы. Империя сама не в силах была защитить себя; она медленно шла к падению, и заслуга Стилихона в том, что он отдалил конец ее еще на несколько лет. Но и в этом смысле он для Италии сделал то, что некогда свершили Камилл и Марий.

Западной империи грозили также гунны, которые не могли успокоиться на Востоке и смотрели на свою жизнь в Скифии, как на временный отдых. Собирая средства для защиты Италии, Стилихон отозвал легионы из Галлии и Испании, оставив, таким образом, эти провинции в жертву варварам. Франки, бургунды, свевы, аланы и вандалы теперь устремились в Галлию; первые — чтобы остаться здесь навсегда, последние же — чтобы оттуда через Пиренеи перейти в Испанию и там поселиться. Тогда пали нынешние Страсбург, Шпейер, Майнц и другие менее известные соседние города. Но тут же в Галлию с севера из Британии явился самозванец — Константин, который овладел не только Галлией, но и Испанией и господствовал в этих странах 4 года (407–411). В самой Испании явился одновременно другой самозванец. Стилихон должен был действовать везде и быстро.

Вестготы в Испании. Наконец и сама Испания застонала от напора вестготов. Стилихон, как думают некоторые, вошел в сношение с предводителем вестготов Аларихом, надеясь при его содействии свергнуть Гонория и овладеть сперва западной частью империи, а после стать повелителем всей империи. Но во всяком случае, если и были сношения с кунингом вестготов, то они не привели ни к каким результатам. Аларих подошел к границам Италии, предъявляя на нее свои права. Стилихон, понимая силу кунинга вестготов, убеждал сенат обсудить требования Алариха. Этим воспользовались враги Стилихона, чтобы обвинить его в измене. Стилихон мог бы уничтожить своих противников, мог бы завладеть Равенной, но он не хотел обагрять кровью междоусобной войны империю, которую так любил. Гонорий, воспользовавшись нерешительностью Стилихона, велел его убить, хотя был женат на его дочери. Вождь умер с геройством, достойным римлянина (23 августа 408 г.). Его место занял Олимпий и открыл гонение на друзей Стилихона и на ариан вообще. Государственные сановники должны были теперь заниматься религиозными препираниями и исследованиями. Среди варваров в Риме было много ариан. Жены их, видя казни и притеснения своих родных, убежали к Алариху, прося его напасть на Рим и обещая полный успех. Сам Аларих был арианином и смотрел на предстоящую борьбу с религиозной стороны.

Осада Рима в 408 г. Переправившись через реку По, Аларих беспрепятственно дошел до Рима, обойдя Равенну, где жили императоры, и разрушая все по пути. Зимой 408 г. Аларих разбил свои шатры на берегах Тибра. Ужас овладел римлянами, которые шестьсот лет не видели внешних врагов у своих стен и восемьсот лет не встречали их на улицах вечного города. Вместе с ужасом проявилась и гнусная мстительность трусов. Сенат обрушился на неповинную вдову Стилихона, Серену, племянницу Феодосия Великого. Ее удавили с согласия императрицы Плацидии, ее родственницы. Но это, конечно, нисколько не помогло беде, а только более ободрило Алариха, который явился мстителем за Стилихона и который с омерзением узнал о новом убийстве. Подвоз съестных припасов в столицу прекратился благодаря конным разъездам вандалов, служивших в полчищах Алариха. Рим был обложен теснее. На столицу обрушилась страшная кара. Начался голод с раздирающими душу картинами. Тысячи людей ежедневно умирали мучительной смертью. Голодные бросались на трупы; бывали случаи, что матери убивали детей и ели их тело. Ко всем ужасам присоединилась эпидемия, уносившая неисчислимые жизни. Помощи не было ниоткуда.

— Долго держались римляне.

Наконец, сенат отправил к Алариху послов, которые с притворной гордостью превозносили римские войска и богатства. «Чем гуще трава, тем легче ее косить», — отвечал Аларих. Он требовал себе всех богатств, оставляя римлянам «только одни души». Сенат согласился выдать пять тысяч фунтов золота и тридцать тысяч фунтов серебра и драгоценных товаров. Пришлось пожертвовать украшениями древних храмов и обратить в слитки серебряные идолы. Аларих захватил сорок тысяч освобожденных германских рабов. Он отступил от столицы, чтобы через два года снова напасть на нее.

В 410 г. Рим ожидали еще более тяжелые и уже на этот раз неотвратимые несчастья. Империи пришлось много выстрадать от руки варварского вождя, искупая этим свои прежние несправедливости к покоренным народам. Аларих, под пред логом исполнения договоров, считал себя истинным повелителем Западной империи. Его войско, увеличенное озлобленными рабами, стало еще грознее. Тогда Аларих, расположившись в Этрурии, завел новые переговоры с Равенной, требуя себе Норик и Далмацию для поселения вестготов. Гонорий имел неосторожность отказать. Тогда Аларих решился принудить в тому императора силой и осадил Равенну, где в то время находился Гонорий со своим двором. Но Равенна, получая съестные припасы с моря, не сдавалась. Тогда Аларих, все более и более озлобляясь, в 407 г. объявил второй поход на Рим, взял Остию, провозгласил императором Запада римского префекту Аттала, возложив на него через посредство арианского епископа знаки императорского сана. В свою очередь Аттал назначил Алариха главнокомандующим императорских войск. Это ни к чему не привело. Гонорий, руководимый патриотической партией, продолжал противиться, хотя по временам его одолевала трусость и он собирался бежать на Восток. Аттал, по приказанию Алариха, потребовал от него отречения от престола и получил презрительный отказ. Гонорий надеялся на крепость Равенны, силу четырех тысяч ветеранов, которые ее охраняли. Между тем Аларих разгневался на Аттала, который не пожелал уступить страшному кунингу Африку. Аларихтакже быстро развенчал его, как прежде короновал; он попытался последний раз прийти к соглашению с Гонорием и снова получил тот же отказ. Теперь вождь вестготов окончательно решился во чтобы то ни стало покончить с Римом. Он объявил третий поход на столицу.

Взятие Рима Аларихом 24 августа 410 г. Рим должен был погибнуть. Это было в последние дни августа 410 г. С надеждой на добычу, исполненные радости и отваги, потекли десятки тысяч опытных воинов Алариха из Этрурии на Рим. Стены не могли защитить город; жители были слабы и изнеженны. Римское духовенство не предполагало и не верило тому, что Аларих способен будет щадить церкви. Оно готовилось погибнуть со своей святыней. Когда готы подошли к Риму, то защита его была так слаба, что несколько человек сумели перелезть через стену и отворить ворота. Ворвавшись в город, кунинг отдал его на разграбление солдатам, как обещал им ранее. К победителям присоединились рабы, призванные к свободе. Разрушение было бы ужаснее, если бы Аларих и его воины не были христианами. Кунинг, хотя и арианин, запретил грабить католические церкви и, под страхом смертной казни, приказал воинам щадить имущество всехдухов-ных лиц. Он запретил также трогать безоружных. Свирепость воинов обрушилась на памятники языческого искусства; разрушены были дворцы цезарей, откуда некогда предпринимались строгие меры против германцев. Грабеж города продолжался три дня и прекратился по следующему поводу. Один воин пришел в дом к христианке и стал отнимать у нее золотые сосуды, но она сказала, что сосуды эти священны, что они взяты с гроба Св. Петра. По приказанию Алариха эти предметы с торжеством были перенесены в храм Апостола. Римляне, составлявшие процессию, запели священные песни; грабители перестали свирепствовать, присоединились к процессии, и грабеж прекратился.

Разграбив Рим, Аларих, обремененный добычей, отправился в Южную Италию, строя самые широкие планы. Он понимал, что его многочисленные полчища не могут существовать без обладания Сицилией и Африкой, без этих житниц Древнего Рима, и потому теперь же замыслил покорить эти области. Но смерть настигла его во цвете лет, на 34 году жизни в неаполитанских пределах. Это было осенью 410 г. Готы заставили рабов отвести в сторону течение реки Бизонцы и на дне ее похоронили своего великого вождя с его сокровищами и любимым конем. Потом опять велели пустить воду в прежнее русло и умертвили работавших рабов. Готы боялись, что римляне еще восторжествуют и надругаются над трупом их вождя.

Атаульф (410–415) и поход вестготов в Испанию. После смерти Алариха готы признали вождем своим родственника его Атульфа. В числе пленных находилась прекрасная Плацидия, сестра Гонория, на которой Атаульф задумал жениться. Рассчитывая получить что-нибудь в приданое за Плацидией, он захотел оформить это дело и отправил к Гонорию посольство просить руки его сестры. Гонорий согласился на брак и дал в приданое за сестрой Юго-Восточную Галлию.

Но тут готы не могли существовать вследствие недостатка съестных припасов, а Гонорий не намерен был помогать им своими средствами. Тогда вестготы пошли далее, заняли Южную Галлию и напали на Марсель, но были отбиты Бонифацием. Тогда Атаульф направился за Пиренеи и занял Северную Испанию. Здесь Атаульф и преемник его Валлия основали Вестготское королевство. Оно вначале простиралось от Гаронны до Эбро со столицей в Тулузе, а потом распространилось постепенно на весь Пиренейский полуостров, когда вандалы и аланы удалились в Африку. Вестготский кунинг был официально признан Гонорием императором, и Испания была уступлена ему как наместничество на тридцать лет, но готы остались там на целые века.

В то время одно племя за другим врывалось в Римскую империю, оставляя на прежних местах своего жительства только стариков и неспособных носить оружие. Приближение гуннов еще более усиливало движение. Бургунды, жившие на реке Майн, сдвинутые со своих мест, положили начало Бургундскому германскому королевству. Франки по их следам овладели северной Галлией.

Вандальское королевство в Африке. Вандалы, пришедшие с Балтийского моря, отошли в Южную Испанию, теснимые с севера остготами. Римский полководец Бонифаций, наместник Африки, призывает их на помощь против Аэция. Но вандалы, вместо помощи, завоевывают под предводительством Гензериха Африку и основывают здесь Вандальское королевство с главным городом Карфагеном.

На вандалах очень ясно обнаружилось влияние социальных, климатических и географических условий. Живя среди роскошной природы, не побуждаемые необходимостью трудиться_; вандалы скоро изнежились, и государство их быстро стало разрушаться. Эти германцы с безотрадных, угрюмых берегов Балтийского моря, славившиеся всегда своей дикой свирепостью, вошедшей даже в пословицу, через одно поколение сделались истыми африканцами. Правда, ихжестокости продолжали проявляться в ужасающих формах, но они оказались способными к культуре. Во всем свете они считались отличнейшими гастрономами; пиры их были знамениты, а суровая их простота превратилась в женскую страсть к нарядам. Высокие, одетые в шелковые хламиды и великолепно разукрашенные, сидели они в театрах, любуясь танцовщицами и гистрионами и тоном знатоков, как истые меломаны, судили о достоинствах греческой струнной музыки. Они неумеренно, как никто из германцев, пользовались жизнью. Их мужской забавой осталась охота на львов и тигров, и эти подвиги часто изображались на германских щитах. Вандалы, как и все германцы, не любили городов; они жили помещичьей жизнью в отведенных им землях. Поэтому Гензерих, опасаясь вообще недоступных укреплений, приказал разрушить в Африке все городские стены. Эти варвары жили большей частью в прекрасных парках, которые греки считали раем, под сенью тропических растений и журчащих фонтанов. Они считались очень богатыми; огромные массы золота они привезли из Испании в Африку. Они владели отличными землями и не платили за них ничего. Вандалы, как и все германцы, завоевывая известную страну, третью часть земли брали в свою пользу, и люди, населявшие их землю, делались их крепостными. Примечательно, однако, что теперь жители менее жаловались на свое положение, чем прежде при императорах, когда они были свободны и когда каждый из них пользовался правом римского гражданства.

Изменения в быте и характере германцев. Положение других германцев немногим отличалось от обстановки вандалов. Они достигли того, чего искали. Каждый из них владел землями, которые отдавал поселянам для пользования на весьма выгодных для себя условиях. Каждый из них нежился в своем доме, как римлянин, на попечении толпы рабов. Покорно преклонялись перед ними греческие философы и римские риторы, а сенаторы рады были, что, пользуясь их покровительством, они сберегали себе жизнь. Но все-таки германцев поражало оживление и блеск римских городов; в городах эти землевладельцы сознавали себя невеждами и вообще чувствовали себя не на месте. И хотя они соревновались с римлянами в роскоши и старались сравняться с ними во внешнем блеске, но к их роскошному образу жизни примешивалась грубость германцев. Все это подражание было неумелым, странным, далеко не изящным, но тем не менее они пропитывались духом римской цивилизации, которая не умирала долгие века. Эту цивилизацию римляне передали варварам. В то время, о котором мы говорим, на улицах римских городов германцы видели сотни красивых предметов, не зная их применения. Но при этом из души германцев никогда не уносилась идея великой римской империи. Каждый германец считал за честь быть подданным римского императора. Германские кунинги гордились не тем, что победили римлян, а тем, что будут находиться под верховной эгидой римских властителей. Ни один германский кунинг не обладал такими многочисленными стройными легионами, какие еще мог выставить римский император. Огромное пространство римской империи и огромные средства римских императоров поражали воображение германцев. Поэтому, хотя германские повелители неограниченно управляли своими народами, но все-таки признавали верховную власть римских императоров, будучи фактически всегда сильнее их.

Они заимствовали у римлян не только обстановку, законодательство, но и язык. Известно, что латинский язык оказал громадное влияние на германские. В итальянском, провансальском, французском и испанском языках латинских корней больше, чем германских. В душе германцы всегда были способны к восприятию лучших сторон древности, к усвоению идей, выработанных классическим миром. Правда, их короли были безграмотны, но они понимали, что им не создать лучшей жизни, что необходимо заимствовать античные формы. Конечно, эти заимствуемые формы пропитывались германским духом, который господствовал в Европе до самых крестовых походов.

Напор гуннов. Пока германцы собирались разделить окраины римской империи, гунны вступили в сношения с восточными императорами. Преемник Валамира, гуннский князь Улд поступает на службу к Восточному императору в 405 г. и даже воюет с готами во Фракии и Мезии. После него считаются римскими вождями Донат и Руг, но уже последнему восточный император платил дань в триста пятьдесят фунтов золота[20]. Донат жил где-то в Приднепровье; Руг продвинулся ближе к Западу.

В период между 410 и 430 гг. гунны делают величайшие успехи. В это время Восточный Римский император принял к себе бежавших скифов, подданных гуннов. По этому случаю завязался спор. Гунны требовали выдачи скифов, как переметчиков, а Византийский император не хотел уступить. Гунны требовали очень настоятельно. Тогда византийское правительство отправило к гуннам посольство с секретарем Приском, который оставил описание своего путешествия. Посольство не застало в живых Руга. Он умер в 434 или 435 г., оставив власть двум сыновьям своим Аттиле и Бледу (Влида), которые и приняли византийское посольство.

Аттила. Аттила убил брата своего Бледа и сделался единодержавным государем в пределах от Волги до Венгрии, от Ледовитого моря до Черного и Адриатического. Аттила кроме гуннов властвовал как народами Центральной Европы, над гепидами, лангобардами, остготами и славянами, которые, сохраняя своих князей, повиновались гуннам.

Личность Аттилы осталась в памяти потомства, окруженная обаянием величия и тайны. Он владел полумиллионной армией, конной и пешей; численность ее вовсе не преувеличена. Современники смотрели на него с подобострастием и ужасом. Он родился для внушения страха всем. Низкого роста, с широкой грудью, он выдавал свое гуннское происхождение маленькими глазами, редкой бородой, вздернутым крючком носом и почти черным цветом кожи. В бешенстве лицо его страшно изменялось, глаза метали пламень; тогда он приводил в трепет смелых мужчин. Его слова и действия были окрашены известного рода силой, рассчитанной на эффект. Если он куда устремлялся, то скорее для того, чтобы уничтожать, чем грабить. Когда убивал, то с тем, чтобы оставить тысячи трупов без погребения на зрелище живым. При этом он был милостив в тем, которые умели подчиняться, отзывчив на просьбы, благороден по отношению к своим слугам и справедлив, как судья, для своих подданных. Одежду он носил всегда простую, но чистую; его пища состояла из говядины, впрочем, без всякой приправы, которую ему подавали на деревянных блюдах. Вообще его простой и умеренный образ жизни как бы противоречил той роскоши, которую он любил видеть вокруг себя. В его царственной натуре была черта действительно теплого добродушия, ибо многие народные вожди, в сущности независимые, сохраняли ему искреннюю верность. Пока он был жив, до тех пор мощь и волшебная сила его обаяния делала его центром государства, которое не уступало монархии Александра Великого и было построено на союзах. Он по своим дарованиям мог рассчитывать на славу, но найденный и принесенный ему меч Марса увеличил в нем его самоуверенность. В то время кочующий двор Аттилы был самым богатым в Европе и не отказывал себе в роскоши. Кунинги и князья германские составляли его придворный штат. В толпе, окружавшей резной забор его дома, находились предводители народов от Персии до Пиренеев. Княжеские дети из германских земель воспитывались у него, как заложники, и жили вместе с вождями племен, кочевавших по Волге и Средней Азии. Князья из знаменитейших германских родов ожидали его повелений. Покоренные прибалтийские славянские народы привозили ему меха соболей и выдр. Византийские и римские послы со страхом ожидали его решений. Спорить с ним было нельзя. Судьба властителей и народов зависела от его милости. Он занимал тогда такое же положение, какое занимал Наполеон I в начале XIX в.

В то время гунны были уже не те, какими они вышли из степей Азии. Гунны породнились с германскими, славянскими и финскими народами. Они привыкли к оседлой жизни. Теперь с ними можно было вести переговоры; они держали слово, потому что им приказывала одна воля. Они более походили на германцев во времена Арминия, чем на прежних гуннов. Первые победы Аттилы неизвестны. Аттила говорил тоном диктатора с римскими императорами.

Аэций. Может быть, он тогда же покорил бы Римскую империю, но встретил соперника в лиц Аэция, полководца Валентиниана III, человека честного и даровитого. Аэций воспитывался при гуннском дворе еще при отце Аттилы в качестве скифского заложника; может быть, он и сам был гуннского происхождения. Судьба определила Аэцию быть спасителем Римской цивилизации. Его благородные усилия привели к тому, что запад Европы остался чувд азиатскому влиянию, господствовавшему в стане Аттилы.

Мы уже замечали, как германцы, фактически господствуя над империей, преклонялись перед ее обаянием и ссорились из-за обладания ею. Каждый народ, который преаде других овладевал частью империи, считал делом чести защищать не только свою часть, но и все государство против своих же собратьев. Кунинги этих народов делались действительными правителями империи, но тем не менее верховную власть они признавали в лице императора. Мало-помалу во всех областях появились германские вожди. Они были истинными властителями обеих империй, и как впоследствии рыцари преломляли копье по слову дамы, так и эти кунинги боролись со своими собратьями за обладание империей. Они не жалели своих сил и крови, если только получали от императора известные прерогативы или известную долю владений на правах вассалов. Раз усыновленные империей, они были верны ей и честно исполняли свои обязанности по отношению к сюзерену. К числу таких личностей принадлежит Аэций.

Мы не знаем, любил ли он в душе римскую цивилизацию, или боролся вследствие личной ненависти; но знаем то, что он защищал честь и достоинство империи, сам будучи варваром, против другого, более ужасного варвара. С одной стороны, он твердо держал знамя цивилизации в борьбе с Аттилой, с другой — не стеснялся приглашать тех же гуннов против личных своих врагов.

Он получил военное воспитание и образование в гуннском стане, на берегах Тиссы. Сперва он неограниченно господствовал в Западной империи. Он вооружил слабого Гонория против его честолюбивой сестры Плацидии, вдовы вестготского короля и против ее детей: Валентиниана и дочери Гонории. Он выгнал их из государства, так что они искали убежища при византийском дворе.

Феодосий II (408–450) и Пульхерия на Востоке. Там с 408 г. императором был Феодосий II, сын Аркадия, — орудие духовенства, евнухов, придворных и женщин. Это не помешало тому, что в царствование Феодосия II были сведены в кодекс памятники римского законодательства (Codex Theodosianus), благодаря труду комиссии из восьми юристов. При Византийском дворе умели согласовать благочестие с тонким образованием и пышностью. Впрочем, молодым императором руководила его талантливая сестра Пульхерия, обладавшая хорошими качествами своего деда Феодосия. Она не хотела выходить замуж, посвятив себя делам церкви и государства. Она явилась ревностной поборницей государственных интересов, но еще более заботилась о церквах и духовенстве. Получив титул Августы, она стала фактически императрицей. Сам Феодосий II жил во дворце, читал, молился, упражнялся в каллиграфии, переписывая молитвы, иногда охотился и всегда подписывал просмотренные сестрой повеления и распоряжения. Он женился по выбору Пульхерии, на неофитке Евдокии, дочери языческого философа, которая после стихами Гомера слагала по Евангелию рассказы о жизни Спасителя и изображала в стихах ветхозаветные повествования. Евдокия впоследствии задумала приобрести политическое влияние. Тогда Пульхерия приревновала свою питомицу к власти и своевременно приняла решительные меры. Императрице было указано жить в одном из иерусалимских монастырей; ее приверженцы были устранены отдел, а некоторые казнены. Пульхерия еще более забрала в руки слабого, ленивого и податливого брата. От его имени она счастливо воевала с персидским шахом Бахрамом. Последствием этой войны было разделение Армении между Персией и Византией.

Валентиниан III (425–455) и Плацидия на Западе. Аналогичное явление совершается на Западе. Так, вместо императора Валентиниана III правит его мать, Плацидия, которая после смерти Гонория, в 423 г., успела отвоевать себе власть над западным престолом. Тот же Аэций, который боролся прежде против нее, становится теперь первым государственным чиновником и самым близким лицом. Это показывает азиатскую изворотливость и хитрость Аэция. Что он был замечательно ловок — это несомненно, но несомненно также и то, что он был человек незаменимый. Со времени вступления на престол Валентиниана III не проходило года, чтобы Аэций не отличился каким-нибудь полезным и славным предприятием. Аэций счастливо воевал с бургундами, алеманнами, франками, два раза отражал вестготов и так расположил к себе гуннов, что они долго не трогали Западной империи и ограничивались набегами на византийские пределы.

Обыкновенно Аэция обвиняют за его интриги с Бонифацием, который, будучи наместником Африки, дошел до того, что пригласил вандалов для защиты от притеснений со стороны императора. Действительно, Аэций не любил Бонинфация и, может быть, сам склонил его к измене, чтобы после погубить его и затем предать страну вандалам, которые, по словам Августина, епископа Иппонского, произвели в ней страшные опустошения.

Известно, что вандалы, будучи арианами, свирепо мучили население. Они нарочно распространили заразу, обкладывая стены городов трупами, которые под действием африканского солнца быстро разлагались. Такой способ войны вандалы применяли с тою целью, чтобы скорее покорять города, которых штурмом они взять не могли. Те же вандалы первое время во всей Африканской провинции оставили только три церкви; они губили виноградники, фруктовые деревья, разорив страну до того, что в некоторых городах не осталось не только ни одного дома, но и ни одного человека. Только после, когда вандалы осели и свыклись с побежденными, страна оправилась от страшного потрясения.

Какое печальное положение государственных и общественных дел было в то время в Западной империи, видно из того, что тот же Бонифаций, который лишил империю такой прекрасной провинции, как Африка, был приглашен Плацидией в соправители. Аэций справедливо возмутился; призвав гуннов против Бонифация, тот вступил с ним в борьбу, но был побежден и умер от раны. Аэций в сущности является мятежником. Но виной этому — сама Плацидия. Она передает начальство над войсками некоему Себастьяну, который приглашает к себе готов. Аэций одерживает верх, и та же Плацидия вверяет ему, своему вчерашнему врагу, начальство над войском и верховную власть, не скрывая все-таки намерений от него избавиться. Извинительно, что Аэций при этих обстоятельствах должен был поддерживать связи с гуннами, которые сверх того были опасны для слабой империи.

После этого понятен беспрестанный переход греков и римлян в гуннский лагерь. Положение было поистине ужасным; исчезло понятие о чести. Честность была чем-то ненормальным. Чиновники фиска стали сатрапами и вампирами страны.

В описании Приска, секретаря посольства к Аттиле, встречается факт, который показывает, с какой легкостью римляне и греки превращались в варваров. Приск встречает при дворе Аттилы одного скифа, хорошо одетого, постриженного в кружок, по скифскому образцу, и хорошо говорившего по-гречески. Приск спросил его, из какой он страны. Тот отвечал, что он был мирным греком, попал в плен к гуннам и, будучи рабом, дрался с римлянами и, после того как приобрел достаточное количество добычи, принес ее своему господину, от которого, в силу скифских законов, получил свободу. После этого он стал гунном, женился на женщине варварского племени и прижил с ней детей. Он предпочитал свое настоящее житье прежнему, потому что пленники живут в гуннском лагере спокойно и беззаботно. Каждый пользуется тем, что у него есть. Пленный грек затем, подобно нашему Котошихину, описал состояние византийского государства в далеко не привлекательных чертах. Он указывал на непосильное взимание налогов, притеснения несправедливого и бесконечно долгого суда, наглое взяточничество и, при множестве законов, полное беззаконие. Все это делает жизнь в Византии невыносимой. Конечно, секретарю византийского посольства было неприятно выслушивать эту горькую истину. Он стал защищать свое государство. Он говорил, что римские законы хороши, что им подчиняются даже сами императоры, тогда как у варваров господствует произвол и нет гарантии свободы и безопасности. Под конец грек расчувствовался. Со слезами на глазах он сказал: «Законы римлян хороши, их государственный порядок также хорошо устроен, но дурные начальники колеблют и разрушают его».

Такое государство, расшатанное в своих политических и общественных основах, могло влачить остатки своего жалкого существования только в соглашении с варварами, постоянно его одолевавшими. Некоторыми сторонами варварский мир привлекал к себе. Там перед деспотизмом одного властелина были все равны; там не допускалось притеснения от чиновников; там правосудие было равно для всех от вождя германского племени до последнего раба. Сами греки сознавались, что жить под рукой Аттилы лучше, чем в империи. Зато Аттила был взыскателен к другим властителям; он и от них требовал безусловного повиновения. Аттила пожелал даже однажды принять участие в семейных делах своего писца. Он требовал от императора, чтобы его женили на той или другой богатой наследнице, грозя иначе пожаловать лично в Византию и разделить приданое со своим приближенным.

Аттила искал случая разорвать сношения с обеими империями. Случай этот скоро представился. По смерти Феодосия II его преемник Маркиан отказал Аттиле в обычной дани. Одновременно с этим он получил отказ от Валентиниана III, императора Западной Римской империи, В руке сестры его Гонории, которая сама дала ему слово и прислала кольцо. Известно, что этот факт перешел в поэтические сказания германского эпоса, где вместо Гонории выведен тип германской героини. Конечно, Гонория, вступая в заочные сношения с Аттилой, искала случая избавиться от железных тисков матери.

Но Аттила не считал лишним украсить свой гарем сестрой римского императора. Он принял предложение Гонории близко к сердцу; поэтому отказ сильно оскорбил Аттилу. Он еще раньше имел разногласия с Валентинианом по поводу галльских вестготов, которых не переставал считать подданными. Теперь же дружественные отношения между могущественным Аттилой и обоими римскими дворами окончательно порвались. В тоже время Аттила получил от вандальского короля Гензериха подарки с предложением напасть одновременно на Запад и подчинить вестготов. У вандальского короля был серьезный предлог к войне с кунингом вестготов. Тогда повелителем вестготов был Теодорих. Он имел несчастье отдать свою дочь за сына Гензериха. Последний невзлюбил свою невестку. Однажды ему показалось, что она составляет для него яд. Этого было достаточно. По одному подозрению, без всяких доказательств, варвар отнял ее у мужа, отрезал ей уши, вырвал ноздри и отправил к отцу[21]. Этой жестокостью возмутились даже вандалы. Отец несчастной решился отмстить злодею. Чтобы прогнать грозу, Гензерих обратился к Аттиле, который продолжал считать вестготов своими подданными. Аттила одновременно потребовал у Валентиниана выдачи вестготов, а от Теодориха отречения от союза с Римом; обоим им он отправил письма. «В этом видно человека тонкого, — замечает Иордан, — прежде чем вести войну, он сражается хитростью». Это дипломатическое искусство подкупало в пользу Аттилы русских исследователей, именно Погодина и Забелина, которые видели в нем не вождя дикого племени, а царя народа, возросшего уже граждански. Но мы указывали, что гунны времен Аттилы были далеко не те и что племенные свойства их после того, как они вышли из Азии, значительно изменились от сношения с соседями, от слияния со славянами и под влиянием географических и климатических условий.

Поход Аттилы на Галлию. Аттила, имея одинаковые поводы к вражде с Византией и Римом, двинулся на Запад в 450 г. Со времен Ксеркса Европа никогда не видела такого скопления известных и неизвестных народов; насчитывали не менее 500 тысяч, а по другим сведениям — до 700 тысяч человек в ополчении Аттилы. Тут был азиатский кочевник и славянин; алан с огромным копьем, в роговой кирасе и в шлеме, раскрашенный и татуированный гелон, с косой вместо оружия и в накидке из человеческой кожи вместо плаща. Германия вызвала с севера и запада самые отдаленные из своих народов: и остгот, и гепид явились на зов со своей тяжелой пехотой, приводившей в отчаяние римлян. Король Ардарик начальствовал над гепидами; остготы явились под начальством трех братьев: Валамира, Теодемера и Видимера. Валамир был самым близким лицом к Аттиле. В этих полчищах, среди этих пестрых предводителей, собрались будущие владыки Италии, сменившие западных цезарей. Тут сошлись и друзья, и враги. Орест там мог сойтись с Одоакром, говорит Амедей Тьерри, стем Одоакром, который был тогда простым солдатом изтурцилингов[22].

Перемещение такого множества народов произвело, конечно, целую революцию на огромной равнине Восточной Европы. Славянское племя спустилось к берегам Черного моря, чтобы занять луга, оставленные остготами и некогда принадлежавшие им. Арьергард степных гуннов и авангард народов гуннской расы, авары, булгары и даже тюрки подвинулись на один шаг к Европе. Рассчитывая дойти до берегов Рейна в первых числах марта, Аттила в январе должен был подняться из своих становищ на Дунае. Он двинул свои войска, разделив их на две части по правому и левому берегу Дуная. Обе армии соединились при его истоках, у Шварцвальдского леса. Франки, жившие по берегам Неккера, при приближении Аттилы, выгнали своего герцога, поставленного римлянами, чтобы заменить его другим, «длинноволосым князем Меровеем», которому предстояло приобрести покровительство гуннов. Но этим не кончилось; франки стали вместе с меровеями под знамена гуннов. То же сделали тюринги и прирейнские бургунды.

Усилившись таким образом новыми союзниками, гунны начали начали готовиться к переходу через Рейн. Древний герцин-ский лес доставил им материалы для этой переправы; берега Рейна были соединены плавучими мостами из барок. Переправа происходила в нескольких местах. Сам Аттила с главными полчищами переправился около нынешнего Кобленца и остановился в Трире. Оттуда он обратился с воззванием к жителям Галлии, объявив, что пришел в качестве друга римлян и с единственной целью наказать вестготов, беглых подданных и врагов Рима, и что потому галлы должны оказать ему хороший прием, как своему освободителю и одному из полководцев Римской империи. «Иначе трава не будет расти там, где пройдет конь Аттилы», — заключал он свое воззвание. Было забавно и одновременно ужасно видеть этого самозванного римского полководца, как он принимал городских куриалов, сидя на лавке, убеждая их на ломаном латинском языке открыть ему городские ворота. Некоторые города повиновались, другие сделали попытку сопротивляться; но и те и другие были одинаково разграблены. Перед Аттилой шли пожары, а за ним голод. Все бежало или готовилось к бегству; жители селений сбегались в города, жители равнин перебирались в горы; леса населялись людьми, отбиравшими логова у диких зверей; жившие по берегам морей и рек спускали на воду свои суда и были наготове переправить семьи и имущество в те места, которые считались менее опасными. Так поступили жители небольшого города Лютеции, нынешнего Парижа.

Будущая столица Франции была тогда торговым рыбным складом и населена большей частью рыбаками. Этот город (нынешний Cite[23]) находился на одном из островов Сены, был окружен ее глубокими рукавами и стенами, укрепленными башнями, а потому мог выдержать продолжительную осаду. Но на жителей Лютеции напала паника, та самая паника, которая распространилась тогда по другим большим городам Галлии. Все население Лютеции было готово к бегству, и суда спущены на воду; но в это время одно решительное слово молодой монахини спасло Лютецию.

Эта монахиня звалась Геневефа или, по французскому произношению, Женевьева. Она издавна славилась своей аскетической жизнью, своими видениями и чудесами; в ней видны черты будущей Жанны Д’Арк. Она довела свой организм до крайнего истощения и расстройства, так что у нее начались галлюцинации. Она приходила в восторженное состояние, слышала голоса; ее руками Бог совершал чудеса; расслабленные исцелялись; слепым возвращалось зрение; злые духи изгонялись; она узнавала будущее; читала самые сокровенные мысли людей; повелевала стихиями. Уверяли, что буря поднималась и затихала по ее голосу. Слава о ней распространялась далеко по христианскому миру.

Когда стали носиться слухи о скором приходе Аттилы, Женевьева дни и ночи молилась в храме, со слезами взывая к Богу о помиловании своей страны. В видениях ей было свыше открыто, что Париж будет пощажен, если все покаятся. Она стала убеждать своих соотечественников молиться и отложить все приготовления к переселению. Мужчины над ней смеялись; женщины поверили и решились не выходить из города. Они заперлись с Женевьевой в церкви Св. Стефана (на том месте, где теперь находится собор Парижской Богоматери). Толпа мужчин хотела убить Женевьеву, но в это время явился один диакон, который памятью Св. Германа заклинал народ повиноваться ей. Парижане послушались его и остались в городе. Предсказание Женевьевы сбылось. Аттила не подошел к Парижу, а направился на Орлеан. Он думал взять его с помощью таранов, но не успел, ибо накануне штурма показались войска Аэция и Теодориха.

Аттила счел невыгодным начинать сражение под Орлеаном и пошел назад, допуская грабеж лишь настолько, насколько то было необходимо для снабжения войска продовольствием. Когда он подошел к городу Труа, епископ Луп явился к нему и просил пощадить город и сельское население. «Святой человек мне нужен на пути», — сказал Аттила и оставил его у себя, но города не тронул, потому что искал места, более выгодного и удобного для сражения.

Каталаунское побоище. Наконец он остановился на Катала-унских полях, окружающих Шалон-на-Марне, в Шампани (лат. Campania, по обилию пашен). Этот город назывался прежде Duro Catalaunum, отсюда название битвы — Каталаунская. До сих пор еще показывают следы римского лагеря, в котором укрепился Аттила. Вокруг лагеря он поставил свои кибитки в виде круга; в центре была раскинута палатка вождя[24].

По преданию, Аттила очень беспокоился за исход битвы; но и римляне не были уверены в победе. Христианский отшельник, которого захватили сторожевые Аттилы, предсказал ему неудачу. «Ты бич Божий, — сказал он, — и палица, которой Провидение поражает мир; но Бог, по воле своей, ломает орудие кары и передает меч из одних рук в другие. Знай, что ты будешь побежден в битве с римлянами, и через то поймешь, что твоя сила не от мира сего». Такой смелый ответ нисколько не раздражил царя гуннов.

Аттила потребовал гадателей. Одни гадали по внутренностям животных, другие по расположению прутиков на скатерти, третьи вызывали тени умерших, четвертые предсказывали будущее по бараньим лопаткам. Все решили, что гунны потерпят поражение, но предводитель неприятелей падет в битве. Аттила подумал об Аэции, и на лице его блеснула радость. Аэций был большим препятствием для всех его намерений. По мнению вождя гуннов, стоило рискнуть битвой, можно было даже проиграть ее, если только Аэций будет убит. Эти колебания, эта неуверенность повлияли на исход сражения. Аттила занял центр со степной конницей; на левом крыле расположился Валамир с остготами; на правом Ардарик с гепидами и другими Народами, может быть, славянами. Аэций лично руководил римскими легионами, стоявшими на его левом крыле. На правом расположились вестготы, как раз против остготов, а в центре были размещены бургунды, франки, арморики и аланы. Между двумя армиями находилось небольшое возвышение, овладеть которым, как наблюдательным пунктом, значило сейчас же получить перевес. Гунны послали туда несколько сот конных из авангарда, а Аэций, стоявший ближе, послал туда же Торисмунда с вестготской конницей. Прибыв первым на возвышение, он спустился на них со всей стремительностью и опрокинул их без труда. «Затем, — говорит Иордан, — началась битва свирепая, повсеместная, ужасная, отчаянная. Древность не повествует нам ни о таких подвигах, ни о такой резне». Полуиссякшие ручейки, протекавшие по долине, внезапно раздулись от потоков крови, смешавшейся с их водами, и раненые, утоляя жажду таким ужасным питьем, умирали мгновенно. Более ста пятидесяти тысяч погибло в этой битве. Теодорих Вестготский был убит, но Аэций одержал верх. Аттила постепенно и в беспорядке отступил, замкнулся в лагере и приготовился погибнуть.

Его спасли только случайные обстоятельства. Торисмонда, сына Теодориха, вестготы подняли на щиты, т. е. провозгласили королем вместо убитого отца. Но он боялся, согласятся ли на это избрание его братья и не воспользуются ли его отсутствием, чтобы составить себе партию. Поэтому он оставил римский лагерь; то же сделали и франки. Тогда Аттила снялся с места. Аэций с войском, наполовину уменьшенным, счел благоразумным не беспокоить отступавшего льва и отошел к нижнему Рейну.

Поход Аттилы на Италию и его кончина. В 452 г. Аттила предпринял второе нападение. Он пошел на Рим. Аэций, опустошив Ломбардию, шел туда же. Он выслал к Аттиле римского первосвященника Льва I, который будто бы напугал гунна, указывая на судьбу Алариха. Но вероятнее всего, Аттила повернул назад, потому что в его войске свирепствовала страшная эпидемия. Он вернулся в Паннонию, где в своем стане в 453 г. умер в первую ночь после свадьбы, может быть, от удара, может быть, от яда, данного ему молодой женой, бургундской принцессой, отца которой он убил и которую насильно сделал своей женой. Известно только то, что приближенные царя, войдя в спальню, увидели Аттилу мертвым на брачной постели, а его супругу, покрытую фатою, застали около его трупа.

Тело своего вождя гунны поставили на равнине для общего народного поклонения. Тогда все, которые его любили и чтили, обрезали себе волосы и надрезали лицо в знак скорби. Затем пели погребальные песни в честь непобедимого в самой смерти, «отца народа, бича врагов, ужаса вселенной». Труп Аттилы вместе с сокровищами положили в золотой гроб, который поставили в серебряный, а потом в железный. Похоронный обряд был совершен ночью, при свете факелов. Страшного для всего мира царя зарыли в лугах Тиссы, тщательно скрыв сам след могилы. Рабы, которые зарывали его, были убиты. Затем гунны и славяне по обычаю предков совершили веселую тризну над прахом своего «великого царя».

3. Распад Западной Римской империи

Одно народное предание приписывало удаление Аттилы от стен Рима чуду, которое обессмертила ватиканская фреска Рафаэля. Оно не могло не соединить представления о нашествии Аттилы на Италию в 452 г. с ужасной битвой перед столицей. Все сражавшиеся с обеих сторон, по этой легенде, погибли, исключая предводителей. Когда все воины пали, то души их поднялись к небу и там сражались три дня и три ночи. Эти мертвые борцы бились с таким же жаром, с каким они бились при жизни.

Легенда хочет выразить непримиримую вражду варварства и цивилизации.

На самом деле между римлянами и варварами не было такого взаимного ожесточения. Мы указывали на уход римлян к варварам, обусловленный экономическими причинами.

Теперь взглянем, как относилось к варварству христианство.

Блаженный Августин. «О граде Божием». Это мы можем показать на книге, которая имеет мировое историческое значение. Христианские писатели считают прогрессом для истории торжество варваров. Они становятся на их сторону уже тогда, когда беспрестанные разорения поселили горькое сожаление о прошлом. Язычники, которых было еще много, видели в этих грозных нашествиях варваров на цивилизацию наказание за отказ от древнего культа и винили в этом христиан. В свою очередь, набожные христиане пытались объяснить ниспосланием Божиим эти бесчисленные бедствия, которые принес не только Аларих, но и от мелкие варварские вожди, губившие империю.

Этот скорбный вопрос был неразрешимой загадкой для того времени. Один из церковных писателей V в. Августин, за сорок лет до нашествия Аттилы, взялся разрешить эту роковую дилемму. Важно, собственно, то, что Августин в своем сочинении «De civitate Dei» становится на сторону варваров; он старается убедить, что история пойдет от них. По своему происхождению Августин был кровным римлянином из Карфагена; он долго вел порочную и разгульную жизнь. Сперва он увлекся манихейством, потом занимался астрологией; но в его духе было много аскетизма, и путем долгой борьбы он пришел к христианству. Встреча с епископом Амвросием сделала его христианином; он стал ревностным неофитом, а потом сделался епископом города Иппона и в короткое время прославился, как лучший писатель западной церкви. Он положил начало разработке католического богословия, и до сих пор его сочинение служит своего рода кодексом для благочестивых католиков. Кроме того, он внес в него идею предопределения, ту идею, которой после воспользовались реформаты. Мы не будем здесь рассматривать его богословскую деятельность и обратим внимание на книгу со стороны ее влияния на средневековое общество. Хорошая литературная подготовка, тщательное изучение Цицерона сделали Августина блестящим писателем. В его стиле преобладают прекрасные приемы латинских классиков. Его исповедь стала любимой книгой благочестивых католиков. Недаром она служила воспитанию пятидесяти поколений набожных католических душ. Но его труд «О граде Божием», написанный в 414 и 415 гг., имеет важное историческое, политическое и социальное значение. Августин в принципе установил тесную связь между варварством и христианством. Он отдает всю будущую историю варварству, т. е. миру новому, для которого как бы уготована новая религия. Он отмечает со снисхождением опустошения, убийства, грабежи; все это повторялось при завоевании Рима. Он удивляется этому милосердию варваров и приписывает его влиянию самого Господа. Его изумляет, что обширные базилики были назначены варварским вождем для людей, искавших убежища от погрома и разрушения. Августин проводит параллель между нашествием галлов и конскрипциями Мария и Суллы. Разве те демоны, говорит он между прочим, в которых вы верите, спасают вас от бедствий? Гусям или Богу обязан Капитолий спасению от галлов? Где были ваши боги во время поражения последних римских императоров; где были боги во время всех ваших несчастий? Наша политическая власть началась недавно, говорит он о христианстве; она не имеет связи с таким развратом и испорченностью. Ваши предки, говорит он о язычниках, сделали войну ремеслом и поработили соседние народы Востока. Роскошь, мотовство и разврат были естественными последствиями римских побед. Праздность римлян была результатом переполнения рабами Италии. Не мы наполнили Италию рабами; не мы поставили их ниже животных; не мы заставляли их исполнять работы, которые должны были нести скоты. Что касается нас, то мы проповедуем иное учение. Мы не налагали на жителей порабощенных городов оков. Не мы заставляли собственников покидать свои имущества и бежать; не мы развратили вашу чернь даровой пищей, цирками и театрами; не мы погубили сенат и аристократию; не мы обессилили легионы, заставляя их сражаться между собой; не мы первые унизили Рим. Разве не Диоклетиан первый подал пример к унижению Рима, перенеся столицу в Никомедию? Ваши императоры раздавали права гражданства всем народам; они сами разрушили патриотизм. Не мы заправляли армией, которая на протяжении девяноста двух лет дала нам более тридцати императоров и столько же претендентов. Чтобы соединить различные народы империи, надо создать нечто большее, чем мирские узы; эти узы нашлись только в христианстве. И вот возникает «царство Божие». Очистительный огонь варваров истребит язычество и сделает его достойным царствия Божия. Этому Божьему царству предстоит тысячелетие. В его обновленных стенах не будет честолюбия, жажды к славе; там будет царствовать мир и справедливость; там настанет святая жизнь о Господе.

Вот что должны были отвечать христиане язычникам и вот в чем суть великолепного творения Августина. Церковь возлагает всю ответственность за несчастья на язычников. Мало того, Церковь отрешает римлян от истории и бразды империи предает варварам и потому-то снисходительно смотрит на гонителей, если только эти гонители христиане. Надо заметить, что Августин в конце своей жизни, когда уже книга его сделалась известной, должен был раскаяться в своих словах. Одним словом, Августин возвестил, что наступает новый мир, новая история.

То, что было сформулировано Августином, стало убеждением на Западе. Из этой веры как бы исходила политика Запада. Восток еще остерегался этому верить. На Западе же было решено, что империя должна уступить место варварским королевствам. Ученые теологи Запада с этой книгой в руках поддерживали господство варваров и за это получали, конечно, большие права и привилегии. Два начала, варварство и церковь, соединяются и идут рука об руку. Вот почему средневековая история приняла такой клерикальный характер. Особенно хорошо учение Августина было принято в Галлии, где варваров было очень много. Проспер, богослов из Аквитании, изложил труд Августина в стихах и сверх того от себя написал особенное сочинение о призвании народов; сам автор радуется перевороту, который совершился в то время. Христианские проповедники старались украсить достоинства варварских предводителей. Каждый из них стремился быть дружным с варварским кунингом, но вместе с тем, надо сознаться, в душе испытывал сочувствие к римлянам.

Церковь и варвары. Это видно из Acta Sanctorum — жизнеописаний католических святых. Вот что, например, говорит Св. Евгерий по поводу появления варваров в Бургундской Галлии в 440 г.: «Вся страна трепетала при приближении могущественного и раздраженного народа — и что же? тот, кого считали варваром, является с римским сердцем. Известно, что варвары, служившие у римлян, даже будучи стесняемы, не прибегали к просьбам об умилостивлении сильнейших и всегда отвергали условия победителей. Почему же ныне вождь варваров, имея власть истребить город, сам обращается к милосердию, несмотря на то, что мы, римляне, раздражали его? Кто же оказал стольким несчастным такую услугу, что ярость обезоружена и победитель смягчается без всяких просьб?» Епископ объясняет это чудом Божиим, благим влиянием неба на варваров. Когда так торжественно духовенство воспевало успехи варваров, и торжество варваров стали приравнивать к торжеству Провидения, to духовенству вместе с народом пришлось идти навстречу варварам. Варвары сделали духовных своим орудием; с другой стороны, народ сделал их своим посредником. Духовенство хлопотало за народ; оно внушало варварам начала порядка, мира и человечности; оно сделало так, что языческое правительство усвоило римскую гражданскую цивилизацию. Конечно, духовенство преследовало свои личные цели, тем не менее оно оказало услугу как победителям, привив им римскую цивилизацию, так и побежденным, избавив их от уничтожения. Вообще учением Августина мир был подготовлен к господству варваров; варвары должны были сменить римлян. Эта идея, плод общественных стремлений, проявилась в известном факте — падении Западной Римской империи.

Когда выяснено, что общество было подготовлено известной идеей, то становится понятным, что борьба не могла долго продлиться и что за десять-пятнадцать лет свершилось то, на что при других обстоятельствах было бы мало нескольких веков. Это событие в мазах современников прошло незамеченным, потому что его ожидали давно.

Развратный и трусливый Валентиниан III был орудием в руках варваров. Валентиниан своей рукой убил Аэция в 454 г. Убив его, император, по выражению одного современника, поступил так, как поступает безумец, отрубающий свою правую руку левой. Он сам, в свою очередь, был вскоре, в начале следующего года, убит сенатором Максимом, жену которого обесчестил, обманом заманив во дворец.

Петроний Максим был провозглашен императором; после кончины своей опозоренной жены он женился на вдове убитого императора, Евдокии. Конечно, Евдокия не могла любить убийцу своего мужа; она искала случая не только убить его, но и отомстить. Предание рассказывает, что она пригласила вандалов, обратившись к их кунингу Гензериху.

Тогда вандалы еще не крепко осели в Африке; они считали своим призванием приносить повсюду разрушение. Гензерих мечтал заняться грабежами на своих мелких судах. Но этот маньяк был особенно страшен, когда страдал припадками меланхолии. Бывали случаи, что он сам не знал, куда и зачем направлялся. Однажды кормчий спросил его: «Господин! Каким народам ты несешь войну?» — «Тем, которые прогневили Бога», — отвечал старый кунинг. Теперь он был доволен, имея ясную цель.

Вандалы в Риме в 455 г. Вандальские корабли, которые одинаково легко ходили и по морю, и по рекам, вошли в Тибр. Гензерих взял Остию и пошел на беззащитный Рим. Императора Максима уже не было в живых. Его растерзала мятежная толпа. Долго, 14 дней вандалы грабили столицу (15–29 июня). Они перетаскивали на свои суда все, что могли; остальное разрушали, а античные статуи разбивали без всякой жалости. Они расхищали священные сосуды, на которые не посягнула рука Алариха, даже золотую кровлю Капитолия. Много драгоценностей и, что еще важнее, бесценных художественных памятников древности погибло дорогой во время бури на море. Дикая вакханалия бесцельного разрушения с тех пор именуется вандализмом. Вандалы сверх того захватили до тысячи пленных мужчин и женщин и, разлучая мужей и жен, матерей и детей, они продавали их. Папа Лев, которому не удалось заступиться за Рим, с духовенством поспешил на помощь несчастным, жертвуя для этого церковным имуществом и церковной утварью. Один из пастырей, епископ Паулин, пожертвовал даже своей свободой, чтобы выкупить сына одной вдовы. Епископ карфагенский, обратив свои церкви в больницы, сам ухаживал за больными пленниками и пленницами. После вандальского погрома Рима агония Западной Римской империи продолжалась не больше двадцати лет. Последние представительницы императорского дома, дочери Валентиниана III, вместе с виновницей погрома, предательницей отечества, Евдокией, были увезены победителем как наложницы в Карфаген.

Последние римские императоры на Западе. Дом Феодосия Великого перестал существовать и в женской линии. В опустошенном Риме был провозглашен императором Авит, римский полководец, но в следующем году (457) Рицимер назвал императором Юлия Майорана (457–461). Теперь титул императора сделался номинальным; вся верховная власть сосредоточилась в руках варваров. Тогда судьбами Рима располагал свев Рицимер. История империи обращается мало-помалу в историю варварских вождей «патрициев», из которых каждый может провозгласить себя императором.

В это время в Галлии в руках римлян оставались только окрестности Суассона, где правил Эгидий, но только при жизни Майорана. Это был способный правитель, но ему никто не повиновался ни в войске, ни в народе. Своими походами и победами над бургундцами он показался Рицимеру слишком энергичным, и тот погубил его.

История была против тех людей, которые хотели поддержать существование Западной Римской империи. Замечательно, что западная часть империи ищет себе политический центр на Востоке, где в то время император Лев I вводит радикальные преобразования для поддержки империи. Западный император присягает восточному.

После убиения Майорана, Рицимер возвел на престол на четыре года Севера, не имевшего никакого значения; затем престол два года был вакантным, и наконец Византия присылает Италии в императоры своего полководца Антемия (по-гречески Анфимия). Антемий думал укрепиться, отдав свою красавицу дочь за Рицимера; он пытался действовать самостоятельно, но этим вызвал только ревнивую зависть Рицимера, который из Милана, провозгласив императором сенатора Олибрия, пошел на Рим и в июле 472 г. разнес его как новый вандал. Столицу теперь защищала дружина готов, но неудачно. Во время борьбы Антемия постигла участь предшественника: он был убит своим зятем. Впоследствии за благочестие католическая церковь признала его святым. Последовало третье, еще большее опустошение несчастной столицы, так как оно было сопряжено с моровой язвой и заразой. Жители тысячами гибли на улицах. Сам Рицимер, всеми ненавидимый, сделался жертвой заразы. Вскоре после него умер Олибрий.

Власть и войско получил его племянник, бургундский князь Гундобальд. Варвар провозгласил императором храброго воина Гликерия, который ничего не мог сделать без сильных легионов. Римский полководец Орест и вождь герулов Одоакр не повиновались ему. Орест выставил собственного кандидата в лице Юлия Непота. Гундобальд был побежден и бежал, а его кандидат Гликерий пошел в монахи и скоро стал епископом солонским. Таким образом Орест и Непот восторжествовали над своими противниками и заняли Рим; однако и они господствовали недолго. Сенат, от которого зависело назначение императора, только затягивал своим вмешательством последнюю агонию империи; он насильственно принуждал ее жить, когда она была уже приговорена к смерти. Если Восточная империя, вводя коренные реформы, сохранила свое существование на много веков, то, напротив, Западная, со своими старыми изжившими себя учреждениями и порядками, мешавшими только и государственной, и общественной жизни, со своими стремлениями продлить республиканский образ правления, должна была погибнуть. Сам Орест вместо Непота поставил императором юного своего сына Ромула Августула в 475 г. Вместо Ромула его правильнее называли Момиллой. В том же году Одоакр, вождь герулов, решился сбросить маску и объявить себя тем, кем он был на самом деле, т. е. настоящим господином Италии. С этой целью, упоенный своими успехами, он вступил в Италию, сверг с престола Ромула Августула и сослал его в Кампанию с пенсией в 6000 золотых монет в год. Это было в конце августа 476 г. Одоакр победил, взял в плен и казнил Ореста, а сыну его назначил богатые именья. Победитель провозгласил для проформы императором сверженного Юлия Непота; но последний даже не приехал в Рим из своих далматских поместий, предоставив управление Италией Одоакру. Тогда дружина Одоакра избрала императором его самого. Но он отказался от императорского титула и назвался rex gentium, т. е. королем всех итальянских народов.

4. Остготское королевство в Италии

В 480 г. Западная Римская империя прекратила свое существование даже по имени; но это не значит, что разом изменились условия государственной жизни. Ни Одоакр со своими герулами, ни другие варварские вожди с их дружинами, о которых мы будем говорить, не внесли ничего нового в жизнь империи. Сенат и все вообще прежнее устройство государства остались без изменения. Варварам, у которых долгое время не вырабатывалось политических и гражданских конституций, приходилось брать все готовым у римлян; варвары считали даже делом чести продолжать империю и быть поборниками ее величия хотя бы ценой своей крови.

Наследие Аттилы. Между тем Византию в это время не беспокоили никакие внешние бури, и жизнь ее текла мирно и спокойно. Грозное некогда царство Аттилы распалось и избавило империю от опасности по крайней мере с этой стороны. Вражда прежде всего началась в семье самого Аттилы, который, рассчитывая сохранить единство и силы своего царства, повелел, чтобы сын его Еллак наследовал ему полновластно. Но ни Еллак, и никто другой из наследников «бича Божия» не был способен управлять государством столь громадным и так скоро сложенным; оно могло держаться только благодаря личным свойствам Аттилы. Преемники гуннского завоевателя устроили как бы лотерею (по выражению Тьерри) из покоренных им наций. Знаменитые властители, сильные и храбрые, были распределены по жребию вместе с их подданными. Азиаты, для которых подобные приемы не были редкостью, покорились безропотно, но сердца гордых германцев воспламенились гневом за подобное обращение с ними. Первыми восстали гепиды под предводительством своего короля Ардариха, некогда приближенного Аттилы; за ним поднялись остготы, которых вел Видемир.

Таким образом царство Аттилы распалось на две части; с одной стороны стояли германцы — представители европейского начала, с другой — гунны, славяне и немногие оставшиеся верными германские народы. Обе стороны сначала долго наблюдали друг за другом, набирая воинов у соседних народов и готовясь к решительной битве, результатом которой должно было быть или постоянное рабство германских народов, или же их освобождение. Им пришлось сразиться в Паннонии на юг от Дуная, на запад от Дравы.

Здесь в смертельной борьбе столкнулись одни варвары с другими, подобно гладиаторам на арене, на глазах римлян, которые только теперь могли вздохнуть свободнее. Нельзя сказать, чтобы это была роковая борьба двух начал, но это была борьба, отличавшаяся особенной жестокостью; обе стороны были беспощадны. «Пусть, — говорит Иордан, — вообразят себе тело, у которого отрублена голова и члены которого, не повинуясь более общей воле, ведут между собой борьбу, — именно так дрались германцы». Битвы происходили в разных местах с переменным счастьем; однако в конце концов остготы победили. Гунны и славяне, оставив на поле битвы до 40 тысяч убитых, отступили. Еллак погиб такой славной смертью, что сам отец позавидовал бы ему, если бы был жив. Палатки победителей были поставлены на том самом месте, где некогда находился стан Аттилы. Гунны бежали в нынешнюю южную Россию под предводительством детей Аттилы, не терявших еще надежды поправить свои неудачи. Остготы расположились в Паннонии от Сирмиума на Саве до Вены, чему не смели противиться восточные императоры. Ими управляли три храбрых брата из рода Амалов; они разделили страну на три части, Валамир взял Восточную Паннонию, Тудимир — Западную и Видемир — Среднюю. Они владели Паннонией на правах гостей и союзников Римской империи. Наложница одного из братьев, Тудимира, жившая на берегу озера Балатон, родила сына, которого отец на радостях назвал Теодорихом, так как в этот день узнал о победе своего брата. Ему предстояла блестящая историческая будущность.

После того, как гунны были побеждены, они перестали быть страшными для римлян; их место заняли остготы. Однако дети Аттилы не хотели уступить остготам первенства и сделали последнюю попытку. В 456 г. гунны внезапно перешли Дунай и устремились на Восточную Паннонию, т. е. на владения Валамира. Кудивлению, Валамир один справился с гуннами, заманив их в болото и опрокинув их конницу. После этого часть гуннов под начальством Гернаха поселилась на Балканском полуострове в северной части Болгарии, обязавшись охранять те границы, пределы которых Аттила некогда разгромил. Остальные гунны заняли бывшую Скифию и распространились от Днепра до Кавказских гор на территории нынешней Украины и Южной России до Дона. До нас дошла в одном из древнерусских хронографов роспись болгарских князей[25]. Из нее видно, что преемником Авитохола (вероятнее, Автохтона) был Ирник, потом Тернах, живший 108 лет; за ним Гостун, Курт, Безмер и, наконец, Аспарух, перешедший за Дунай и основавший болгарское царство в 678 г. Таким образом, в этой хронологической росписи болгарское царство ставится в связь с царством Аттилы. Этому царству болгарскому было суждено впоследствии не раз устрашать Восточную Римскую империю; но в то время всего более были страшны победители гуннов, остготы. Три кунинга их прошли с огнем и мечом всю империю и мстили за то, что не получали подарков от восточного императора. Они навели такой страх на императора Маркиана, что тот обещал им дары не только за настоящее, но и за будущее, прося у них для гарантии Теодориха, сына Тудимира. Ему тогда исполнилось 10 лет. Отец и дядя согласились.

Теодорих, король остготов. Молодой Теодорих воспитывался в Византии при императорском дворе и приобрел любовь императора. Даровитый юноша не воспользовался своим пребыванием в Константинополе для приобретения книжных познаний. Он научился читать по-латыни и по-гречески, но не мог писать ни на одном языке и с трудом умел подписать свое имя. Зато он с любовью изучал военное дело и государственный механизм. Природная храбрость и врожденный военный талант развили в нем способности полководца. Через 7 лет он вернулся в Паннонию. Скоро Валамирумер, а Видемирушел со своей дружиной к вестготам в Галлию. Тогда Тудимир стал кунингом всех остготов в Паннонии, а в его сыне заключались отныне надежды всего народа. Теодориху удалось победить Бабая, царя сарматов. Это сделало его особенно популярным. Готский народ после смерти отца, в 475 г., единогласно провозгласил его кунингом. Ему подчинялись теперь Реция, Норика, Паннония, Мезия, Иллирия. Преемник императора Маркиана, трусливый Зенон (474–491)усыновил Теодориха и назначил его консулом. Теодорих оказал настоящую услугу Восточной Римской империи. Хотя он мало чему научился, однако получил какую-то инстинктивную любовь к византийской цивилизации. У него было слишком много честолюбия, чтобы отказаться от мысли создать новое самостоятельное государство, и он решил покорить итальянское королевство. Он понимал, что гораздо скорее и легче овладеет империей Одоакра, если будет действовать от имени восточного императора, права которого на Западную Римскую империю были вне всякого сомнения. Наконец, Теодорих хорошо усвоил ту мысль, что только в Риме крепко утвердилось понятие о единстве верховной власти. И он решился овладеть Римом и Италией.

Теодорих рассчитывал на поддержку населения. Из Италии приходили вести, неблагоприятные для Одоакра. Толковали о его гнете, об унижении сената. Говоря о решимости Теодориха, Иордан замечает, что кунинг, перед отправлением в поход, обратился к императору восточному со следующими словами: «Гораздо лучше, чтобы я, сын и слуга ваш, в случае победы, получил от вас в дар эту землю, нежели Одоакр, которого вы не знаете и который наложил на римский сенат иго деспотизма, подчинив себе часть вашего государства… А если там я паду, то Ваша Милость не только ничего не потеряет, но даже выиграет, ибо издержки на нас прекратятся»[26]. Поход Теодориха в Италию окончился блистательно[27].

По словам Иордана, Теодорих взял с собой весь готский народ, но это, очевидно, преувеличено. По всей же вероятности, с ним было не менее двухсот тысяч человек различных племен; тут же шли жены, дети и старики, а за ними тянулись обозы. По свидетельству современников, поход Теодориха представлял настоящее переселение народов. Пройдя горные проходы Альп, Теодорих столкнулся здесь в первый раз с Одоакром, а при Вероне во второй раз. Оба раза Одоакр был разбит, и после второго поражения убежал в Среднюю Италию; но Рим, ненавидевший его, радовался его несчастью и запер передним ворота. Тогда Одоакр укрепился в Равенне, но Теодорих и тут осадил его и принудил к сдаче, обещав разделить с ним власть. Когда же Одоакр поверил и сдался ему, то вестготский кунинг коварно умертвил его.

Итальянцы, несмотря на все это, любили Теодориха, и вся Италия легко признала его власть, что объясняется отчасти и тем, что Теодорих действовал от лица византийского императора. Можно сказать, что Теодорих восстановил древнеримскую империю; он провозгласил в Италии власть восточного императора, а себя назначил его наместником. Впрочем, это не ограничивало его власти. Теодорих заставлял свою дружину приспосабливаться к побежденным, что представляет редкий пример в истории. Теодорих вообще старался придать авторитет римским обычаям и культуре. Он ввел во всеобщее употребление латинский язык. «Язык римлян — язык народа», — говорил он. Кунинг требовал, чтобы готы одевались в римскую одежду, простодушно думая, что готам стоит только надеть тогу, чтобы сделаться римлянами. Теодорих имел даже план слить с римлянами дунайских готов.

Влияние остготов в Италии выразилось только в том, что победители взяли треть земель. Римляне не только не чувствовали гнета победителей, но, напротив, могли постоянно замечать, как последние приспосабливались к ним, давая им возможность держать верх в политике и культуре. Административные таланты Теодориха видны также и из того, что он умел ладить с разнообразными элементами своего пестрого государства. Из народов, входящих в состав его империи, готы были арианами, итальянцы — католиками; многие же из германцев оставались язычниками. Одни говорили по-латыни, другие — по-гречески, третьи — по-еврейски, и, конечно, все эти разноплеменные народности не могли, пожеланию короля, заговорить по-латыни. От короля-арианина требовалось много такта, чтобы незаметно влиять, например, на римского епископа. Конечно, власть римского епископа возрастала; но Теодорих продолжал оказывать влияние на курию. У него бывали столкновения с «католическим» духовенством, но, впрочем, эти столкновения были редкими и кончались тем, что Теодорих наказывал виновных, хотя папа провозглашал их мучениками.

Под конец жизни, однако, в Теодорихе сказался варвар. Он приказал умертвить философа Боэция, знаменитого своего советника, автора первых средневековых учебников по геометрии, арифметике, музыке, риторике, диалектике, из-за подозрений в его сношениях с Византией. В тюрьме, в предсмертные дни, Боэций облегчал свои страдания сочинением глубоко прочувствованного «Утешения философией» — этого популярного творения средних веков. Вместе с ним погибли сенаторы Альбин и Симах, тесть Боэция. Теодорих вскоре, впрочем, раскаялся в этом, но было уже поздно. Сам Теодорих умер в 526 г. В последние дни его мучали призраки невинных жертв. Его личность стала достоянием народной поэзии. Имя Дитриха Бернского сделалось гордостью всех германских народов.

После смерти Теодориха в Италии началась вражда сил, ранее находившихся в мире друг с другом.

Амаласунта. По смерти Теодориха, прозванного германскими историками Великим, Италией стала править его дочь Амаласунта от имени своего малолетнего сына. Теодорих дал ей воспитание, соответствующее ее положению. Она была хорошо знакома с итальянской образованностью того времени, владела греческим и латинским языками, как родными. Итальянцы, как и остготы, считали ее своей. Конечно, те и другие должны были удивиться, увидев преемницей Теодориха женщину. Ей было 28 лет, когда она стала править государством от имени своего сына Аталариха, которому завещал престол умирающий Теодорих. Ей во многом содействовал тот же Кассиодор, который не без риторизма превозносит ее как мудрую правительницу[28]. Он хвалит ее благочестие, говорит что у Амаласунты больше благосклонности, чем власти, что она охотнее проявляет снисходительность, нежели строгость, так что если бы философы наблюдали за ней, то открыли бы, что в ней сокрыто больше мудрости, чем в их системах. Конечно, он преувеличивает, но Амаласунта много заботилась о благе своих подданных, хотя обстоятельства ей не благоприятствовали. Теодорих завещал своему народу жить в любви и дружбе с римским сенатом и византийским императором. Но он сам незадолго до своей смерти своей жестокостью разрушил эту связь и навлек на себя неприязнь византийского императора.

Первое распоряжение нового правительства имело целью примирить готов и римлян. Те и другие должны были дать клятву взаимной верности, и римский сенат поклялся в чувствах преданности остготскому правительству. Это было нечто новое, особенное. Амаласунта хотела уничтожить разделение между готами и римлянами, дать одинаковые права тому и другому народу и слить их в одну национальность. С этой целью в римском сенате появляются готы, тогда как прежде они не занимали гражданских должностей и не касались гражданских дел. Новая власть желала беспристрастно относиться к обоим народностям и по возможности исцелить те язвы, от которых тогда страдала Италия. Земледелие было в упадке: городской промышленности не существовало. Правительница хотела приучить итальянцев к труду; для этого курионы были прикреплены к своим общинам, а поселяне — к своим поземельным участкам. То был век, когда богатые землевладельцы угнетали бедных поселян, когда высший класс людей порабощал людей низших классов, когда знатные и богачи притесняли бедных и незнатных, продавая или, точнее, навязывая им хлеб за высокую цену Вельможи незаконно присваивали себе титулы. Неправосудие царило в судах; судьи явно шли наперекор справедливости. Для подавления этих зол равеннское правительство издало несколько указов; оно обещало искоренить злоупотребления, стереть их с лица Италии, восстановить законное право — jus civile legibus institutum, — замечает в числе прочего Кассиодор. Главным средством сближения готского и римского народов Амаласунта считала распространение просвещения между подданными. В этом отношении она стояла выше малограмотного Теодориха, в котором при конце жизни сказалась варварская кровь. Сама Амаласунта любила итальянскую цивилизацию. Она желала, чтобы все готы учили латинский язык, и дала поручение сенату подготовить известное число учителей для всего народа.

То самое, что по мысли Амаласунты должно было сблизить готов и римлян, посеяло между ними вражду, и, таким образом, благие намерения Амаласунты не принесли желанных результатов. Ее любили римляне, но готы всегда ненавидели; они были недовольны правительницей за ее благосклонность к римлянам. Они не хотели склонять свои гордые головы перед римскими педагогами, и стоило мальчику-королю пожаловаться на своего учителя, чтобы ропот перешел в волнение. Знатные готы были недовольны тем воспитанием, которое Амаласунта давала своему сыну, будущему королю. Они говорили, что наука расслабляет тело, лишает его сил переносить физические труды. Будущему кунингу, говорили готы, следует заниматься военными упражнениями, а для этого его надо окружить не «бородатыми» учителями, а молодыми сверстниками^с которыми бы он упражнялся в физической силе и ловкости. Знать подняла восстание против правительницы и потребовала удаления учителей и новых придворных, римлян. Правительница уступила. Она теперь увидела, что восстание направлено не против итальянцев, а против нее самой.

Римляне негодовали, когда были удалены от двора. Они слишком любили влияние на государственные дела и самостоятельность; они не привыкли так беспрекословно подчиняться насилию, как провинциалы. Они слишком много хранили старых республиканских преданий, чтобы без ропота покориться полуварварам. К тому же они по-прежнему считали себя нераздельными с единоверной им империей и презирали готов-ариан, как еретиков. Римляне с любовью смотрели на иллирийский берег, откуда должно было прийти спасение, освобождение их от власти готов.

Юстиниан I (527–565). Императором византийским в то время был Юстиниан I, племянник Юстина, основавшего новую династию благодаря военному счастью. Его дядя, как и он сам, был крестьянского происхождения. Теперь не сомневаются, что он был славянин родом. Его мать звали Бигленицей, отца Савватием, а его самого Управдой[29]. Имя Justinianus переделано со славянского; впоследствии ему прибавили наименование Flavius. В доме дяди он получил хорошее и всестороннее образование. Его царствование по справедливости относится к числу блистательнейших в Римской империи[30]. Юстиниан был Людовиком XIV средних веков. Он возвысил в одинаковой степени искусство, литературу, право, внешнее обаяние. Этот государь обладал большой энергией и большим умом. Все, за что бы он ни брался, удавалось ему, и всюду успех следовал за его предприятиями, хотя сам он, подобно знаменитому французскому королю, не принимал личного участия ни в войнах, ни в законотворчестве. Важно было не личное участие, а важен тот стимул, та инициатива, благодаря которой все, что ни делалось, исходило от него. В его царствование был издан знаменитый кодекс, составленный Трибонианом и комиссией из шестнадцати юристов. Кодекс этот, в честь государя, назван кодексом Юстининана. Из него удалено все, что напоминало прежнюю политическую свободу римлян и что не способствовало росту авторитета императора, что могло дискредитировать эту власть.

Трибониан был высокообразован, трудолюбив, но как государственный деятель, как судья и администратор обладал непривлекательной репутацией. Народное восстание в столице в 531 г. было направлено собственно против него; он был тогда принесен в жертву народному гневу, но потом снова получил власть и пользовался полным доверием императора до своей смерти, до 545 г. Ясно, что в нем Юстиниан нашел деятельного соратника в усилении абсолютизма, централизации власти, в подавлении всякого значения сената, муниципальных и областных учреждений, во вмешательстве вдела церкви. В кодексе просвечивает этот высший момент развития монархической власти в Византийской империи.

Сборники законов. Юстиниан застал много творений юристов, которые, по закону 426 г., получили значение обязательного права, но имелись не везде, сверх того новеллы Феодосия и Мар-циана, конституции трех ранних кодексов. Все это было разбросано в отрывках; отсутствовали целые статьи, давно утерянные. Получалось так, что у каждого судьи и адвоката был свой закон. Император принял энергичные меры с первых же дней своего правления для кодификации и составления полного свода положительного уголовного и гражданского законодательства, 1 августа 527 г. он вступил на престол, а 13 февраля 528 г. повелел составить свод прежних конституций. Еще в том же году было издано 40 «конституций», а в следующем году был обнародован весь кодекс, начавший действовать с середины апреля 529 г., хотя официально введенный 29 декабря 534 г. Затем издаются decisiones, digestae, institutiones, repititae praelect lords, наконец, novellae. В период правления Юстиниана не было ни одного года, который бы не ознаменовался тем или другим распоряжением по кодификации сборника или изданию новых законов. Сперва хотели только согласовать противоречия у юристов прежних лет, потом убедились в недостаточности этого приема и после обнародования т. н. quinquaginta decisiones, т. е. 50 статей, решились приступить к огромной организаторской работе. Последствием се, плодом тридцатишестилетнего упорного труда, явился Corpus juris civilis, которым регулировалась гражданская жизнь всего западного и восточного европейского человечества, без различия племени, веры, государственного строя. Этот великий памятник есть источник, из которого черпаются основы правовой жизни.

В него вошли: 1) собственно Кодекс Юстиниана, как существенный сборник положительных законов, действовавших йа востоке и потом на западе империи, не дошедший до нас целиком, имевший практический характер; 2) lnstitutiones — теоретические правовые формулы, изучавшиеся в юридических школах, нечто вроде обширного учебного пособия; его редакция относится к 533 г.; 3) Die gestae или пандекты в 50 книгах, представляющие систематический сборник заключений старых юристов о разных юридических вопросах по применению законов; его редакция того же 533 г.; 4) Codex repetitae praelectiones в 12 книгах, те же дигесты с дополнениями, изданными в 534 г.; 5) Novellae, т. е. законы самого Юстиниана после 534 г., позднее переведенные на греческий язык. Ряд этих новелл начинается 1 января 535 г. и продолжается до самой его смерти; их насчитывается до 165. Деятельность по кодификации была особенно сильна в первые годы; новеллы же издавались особенно энергично до 545 г., т. е. до смерти Трибониана.

Как только появились кодексы, на них набросились глоссаторы и компиляторы, стараясь приспособить редакцию законов для преподавания в школах, где готовили будущих судей. Тогда-то началось научное преподавание римского права и одновременно его разработка. Это факт огромной важности в росте идей средневековой истории. Римские юристы свято хранили заветы высшей культуры и прочной цивилизации; они были носителями идеалов мира и общественного порядка. Они делали историю, сами того не замечая. Они упрочили авторитет идеи единой Римской империи в умах народов. Их желания оказывали влияние на историю в течение десяти столетий. Везде, где мечтали о единой прочной монархии, построенной на началах гражданственности, благоговейно чтили имена этих мирных, но могучих тружеников. На первых же порах выступили греческие толкователи: Феофил, сделавший парафраз институций, Стефан — подробный парафраз дигест, Фаллелей — глоссатор кодекса, адвокаты Афанасий и Феодор — интерпретаторы новелл.

Мы сравнили Юстиниана с Людовиком XIV. К сожалению, эта аналогия простирается слишком далеко, она охватывает даже темные стороны истории знаменитого французского короля. Юстиниан-законодатель боится изучения законов подданными. Он притесняет и закрывает школы для изучения права, школы, которых некогда было так много в империи и которые ее прославили. Юстиниан оставляет только две из них: в Константинополе и Бейруте; но и здесь органическое развитие науки права было стеснено различными ограничениями. Самые же известные училища в Афинах и Александрии он закрыл. Нужно ли упоминать о философских школах? Их давно не существовало: их существование, их учение было признано вредным, несовместным с высшими целями христианства. Последний оплот античной философской мысли, знаменитая академия Платона в Афинах, была закрыта указом Юстиниана в 522 г. Последние могикане древней философии удалились в Персию, потом получили позволение вернуться в отечество; их было семеро: Дамаскин, Симплиций, Эвламий, Исидор, Прискиан и финикийцы Гермий и Диоген. Даже истолкование законов в судебной практике было стеснено различными постановлениями. «Imperatori solum concessium est leges et condere, et interpretari» — право издавать и разъяснять законы принадлежит одной только верховной власти, так говорится в одном постановлении Юстиниана. Под живым впечатлением прежней громкой кодификаторской деятельности комментаторы его времени еще позволяли себе, при изложении законов, снабжать их своими личными мнениями.

Тем временем усилилась деятельность и борьба партий цирка в Константинополе. Эти факции, называемые по цветам и уборам, носимых приверженцами той или другой популярной наездницы, партиями синих и зеленых (венеты и прасины по-гречески) не имели особого политического значения. Но тем не менее они служили выражением общественного мнения, недовольного уничтожением самоуправления в городах. Юстиниан сначала прислушивался к этому голосу и принимал участие в борьбе цирковых партий, волей-неволей, как любитель цирка и как государственный человек. Но когда партии зашли далеко, когда они вызвали волнение в народе, протестуя против правительственных крутых мероприятий, Юстиниан приказал Велисарию усмирить их и подавить народное восстание. Это стоило жизни тридцати тысячам человек. То была дань художественным инстинктам византийской толпы[31]. Юстиниан все-таки не уничтожил партий. Он очень любил их в душе и увлекался этой наркоманией, продолжавшей оказывать влияние на замещение престола, тем более что его супруга Феодора была когда-то сама цирковой наездницей. Вообще Константинопольский цирк был слабым отражением римского форума, и, конечно, отражением его худших сторон.

Новый свод законов постепенно вводился на Западе. Здесь для Юстиниана открывалось широкое поле деятельности. Он мечтал о воссоединении Италии с империей. Обстоятельства сложились необычайно благоприятно для Юстиниана. Сама повелительница остготов, оказавшись перед лицом народного восстания, вошла в сношение с императором. Юстиниан выразил ей сочувствие и обещал убежище в случае неудачной для нее борьбы. Амаласунта собралась было уже уехать на Восток, забрала с собой все свои богатства, но перед отъездом в ней заговорило чувство мести, и она убила тех вельмож, которых наиболее опасалась. Этим заговор против нее был расстроен, и она опять решилась остаться в Италии. Но она не нашла утешения в своем сыне, Аталарихе. Будущий король, предоставленный самому себе, рос с дурными наклонностями. Он умер, не достигнув совершеннолетия. Конечно, готы не подчинились бы женщине. Поэтому Амаласунте, чтобы сохранить власть и избежать мести готов, следовало выйти замуж за какого-нибудь знатного гота. Выбор ее пал на Теодата, племянника Теодориха. Это был человек образованный, понимавший Платона, но совершенно незнакомый с военным делом, и притом скупой, жестокий и корыстолюбивый. На этот раз честолюбивая женщина жестоко ошиблась. Теодат ненавидел ее, но решился на несколько дней подавить это чувство. Вскоре после бракосочетания он удалил ее от себя, а потом приказал задушить свою жену в горячей бане.

Теодат. Юстиниан давно искал удобного случая, чтобы начать войну с готами и снова подчинить себе Италию. Теодат ничего не мог сделать лучше того, что он сделал, чтобы Юстиниан смог осуществить свои намерения. Последний объявил себя мстителем за смерть Амаласунты. Он решился захватить Италию. Напрасно Теодат унижался перед императором, напрасно соглашался признать его верховным правителем, обещая даже уступить ему корону итальянского королевства. Ничто не помогало, Юстиниан не соглашался ни на какие уступки. Тогда Теодат решился склонить на свою сторону сенат и римский народ. Преданность сенаторов Теодату была кажущейся: внешне они изъявляли свою покорность готскому правительству, а тайно сносились с Юстинианом. В Византии твердо надеялись на поддержку со стороны итальянцев и римлян. Император рассчитывал, что все эти итальянцы, носившие оружие, присоединятся к войскам империи.

В то время Велисарий только что покорил вандальское государство в Африке. Храбрые и жестокие вандалы под жгучим солнцем Африки и под расслабляющим влиянием жаркого климата, изнежились и нисколько не походили на своих предков начала V в. Воинственный дух их угас. Это были уже не страшные пираты Гензериха и Гуннерика (471–484). Полководцу Юстиниану не стоило большего труда покорить их. Хильдерик, правивший в те годы, не мог даже защититься от номадов; он вступил в дружественные сношения с Юстинианом, в этой связи объявил веротерпимость и в то же время запретил разбой. Это возбудило неудовольствие в войсках. Когда честолюбивому Гелимеру, двоюродному брату Хильдерика, удалось свергнуть последнего с престола и захватить власть в свои руки, Юстиниан, желая вмешаться, потребовал возвращения Хильдерика, но получил отказ от Гелимера. Раздраженный император послал Велисария с войском в Африку, и тот успешно окончил предприятие.

Это был один из первоклассных полководцев, первый военный талант своего века. Он теснил Гелимера шаг за шагом. Напрасно Гелимерубил Хильдерика и его детей, он этим не выиграл ничего. Велисарий принудил его капитулировать в 534 г. Тогда войска вандалов были включены в греко-римские полки на персидской границе, где были большей частью перебиты; оставшиеся в живых слились с населением.

Но не так легко было покорить Италию.

Временное возвращение Италии под императорскую власть. Борьба за Италию тянулась восемнадцать лет, в 535–553 годы. Эта война была тягостнее для Италии, чем все предыдущие войны. Франки, алеманны, бургунды прорывались в страну и разоряли ее. Со стороны греков ее вели оба лучших полководца того времени, Велисарий и Нарсес. Южные города легко подчинились грекам; только Неаполь долго держался и оказал отчаянное сопротивление. Поэтому, когда он сдался, стены города были разрушены, а население жестоко поплатилось за свое геройское сопротивление.

Тогда готы, видя неспособность Теодата сопротивляться врагам, сменили кунинга и вместо него выбрали Витигиса. Положение готов было слишком тяжелое. С юга их теснил Велисарий, а с севера нападали на Италию хищные франки, надеясь получить богатую добычу. Чтобы удержать их, Витигис уступил им все заальпийские города, которые принадлежали Италии. Но им этого было мало. Франки требовали денег и получили их как от греков, так и от остготов. Чтобы поправить свое положение, Витигис отважился на осаду Рима. Она не удалась. Велисарий выдержал годичную осаду. Франков сменили бургунды. Города, лишенные поддержки, должны были сдаваться. Бургунды мужчин убивали, а женщин уводили в плен. Большая часть общественных и частных зданий была разграблена и срыта. Витигис не мог выдержать этого напора с двух сторон. Он удалился в Равенну; но и там Велисарий осадил его. Между тем франки, видя, что бургунды наживаются при разорении городов, снова поспешили в Италию и стали резать без различия — готов, римлян, греков, не щадя даже своих соотечественников. Это привело их к погибели; они в опустошенной стороне погибли большей частью от голода, и только небольшие остатки вернулись на родину. Витигис, доведенный до крайности, вступил в переговоры с Велисарием, предлагая ему корону и уступая город. Велисарий притворно согласился, но когда занял город, провозгласил власть византийского императора. Этот случай посеял недоразумения между ним и императором. Заподозренный Велисарий был отозван. После его удаления дела греков пошли худо.

Между тем готы в эти годы ободрились. Они храбро защищались, так что, наконец, от обороны перешли к наступлению. Был момент, когда новый король Тотила, казалось, станет спасителем самостоятельности остготов. Время с 545 по 553 год было самым ужасным, самым бедственным для Италии, а 546 год грозил гибелью Риму. Тогда варвары снова овладели столицей, и только великодушие варварского вождя спасло вечный город от окончательного разорения.

Именно в это время уничтожены многочисленные античные памятники, архитектурные произведения Рима и в других городов Италии. К счастью для греков, Тотила, все это время наводивший на них страх, в июле 552 г. был разбит и смертельно ранен в битве при Тагине у подножия Апеннин, где пало шесть тысяч готов. Здесь над греческой армией начальствовал евнух Нарсес, сменивший Велисария. Он пользовался полным доверием императора, у которого был казначеем. Ранее он находился на гражданских должностях, но и в военном деле мало уступал Велисарию. Тотила умер от ран в ночь несчастной для него битвы. Он унес с собой в могилу счастье своих соплеменников. Но остготы не сдавались. Тотиле нашелся достойный преемник. Избранный королем, Тейя пошел в Южную Италию, чтобы геройски погибнуть в сражении. Но это была последняя отчаянная попытка готов отстоять свою политическую самостоятельность.

Нарсес обладал большими средствами, которые не были своевременно даны Велисарию, по подозрительности Византийского двора. Он прижал остготов к подошве Везувия. Здесь на берегах речки Сарно готы выдержали последний предсмертный, поистине героический бой и все погибли, за исключением тысячи человек, которые потребовали себе свободного отступления; оно было им дано. Тейя умер героем. Он не пережил падения славы своего народа. Война была окончена осенью 542 года, но страна, залитая кровью, была страшно разорена. Все несчастья войны, мор, голод, огонь, прошли по Италии; невозвратимее всего была потеря бесценных памятников древнего искусства.

Италия не обрадовалась греческому владычеству и потому впоследствии она легко склонилась под иго лангобардов.

5. Франкское королевство в Галлии

Все варвары, разгромившие Западную империю и разделившие ее на части, преклонялись перед римскою цивилизацией, стараясь подражать ей. Но процесс подчинения германизму каждой из обширных стран, а именно Галлии, Испании, Италии и Британии, был различен. Даже в одной и той же стране, как, например, в Галлии, разные народы германского племени относились к местному галло-римскому населению различно. Древнюю Галлию заняли бургунды, вестготы и франки. Среди них бургунды, осевшие в юго-восточной Галлии, по своему своеобразному добродушию представляли исключение из всех германских народов. Сделавшись владетелями земель, принадлежавших галльским собственникам, получив или взяв в качестве добычи две трети земель и треть рабов, они тщательно заботились о том, чтобы не переступить своих прав. Они не смотрели на римлянина как на своего колона, или на лита, по германскому выражению; они видели в нем равного себе, смотря по сословному положению. Они ухаживали за богатыми сенаторами, склоняясь передними, хотя как землевладельцы были поставлены с сенаторами в одинаковое положение. Расположившись, подобно другим варварам, на постой в каком-нибудь знатном доме, бургунды явно чувствовали себя стесненно и, хотя могли бы тут распоряжаться как господа, они, тем не менее, играли роль римских клиентов. По утрам они ходили приветствовать хозяина дома, называя его батюшкой, что на германских наречиях было обычной формой, выражавшей уважение к старшему. Потом, вычистив оружие и намазав маслом свои длинные волосы, они начинали петь во все горло какую-нибудь национальную песню, с наивным добродушием спрашивая римлян, как им это нравится[32]. Да и сам бургундский закон, одинаковый для победителей и для побежденных, запрещал первым всякое насилие.

Такой же умеренностью и простодушием отличались и приемы вестготов. Их военные прогулки по Греции и Италии внушали их предводителям честолюбивые стремления превзойти или, по крайней мере, продолжать в своих учреждениях римские, упроченные давностью формы. Преемник знаменитого Алариха, Атаульф, сначала высказывал было пламенное желание уничтожить самое римское имя и утвердить новую империю, готскую, вместо прежней римской, чтобы Романия сделалась Готией, а сам бы он уподобился, таким образом, Цезарю или Августу, но, поняв на опыте, что готам как племени слабо присуще повиновение законам, и, полагая, что не следует касаться законов, без которых государство перестает быть государством, он решил направить силы готов на восстановление во всей целости и могуществе римской державы, чтобы обрести этим в потомстве славу, по крайней мере, восстановителя империи. Поэтому он прекратил войну и заботился о сохранении мира.

Франки. О франках, которые не только основали государство на севере Галлии, но впоследствии объединили всю Галлию, нельзя сказать того же. С именем франков связано представление о свирепой жестокости и бесчеловечности по отношению к побежденным. Из всех германских племен они долго оставались самыми дикими и мало походили, по своей страстной восприимчивости, на германцев V или VI в. Само слово frank значило то же, что латинское ferox, т. е. неустрашимый, свирепый, жестокий, также свободный, как его обыкновенно толкуют, и, уже позже, могучий, сильный. Но франки как бы отождествляли свое первоначальное родовое имя с понятием жестокости и бесчеловечия. Между тем, покорив галло-римлян, они основали из смешения племенных элементов нынешнюю Францию, нынешнее французское государство, следовательно, должны были внести в ее судьбы влиятельный и существенный элемент. Но можно ли узнать в нынешних французах потомков тех беспощадных, свирепых германцев?

Дело в том, что французское государство образовалось в результате долгой борьбы. Между древними франками и нынешними французами столько же общего, сколько между варягами нашей истории и новгородскими славянами или кривичами. В этой новой галльской национальности исчезли франкские отряды; в том и другом случае племенное имя дружинников перешло на целое государство, но имя так и осталось именем, не внеся в побежденную национальность каких-либо бытовых характерных черт. Только в сравнительно недавнее время во Франции историки отвыкли от представления о том, будто французские короли начинают свой длинный ряд с франкского кунинга Хлодвига. До 20-х годов XIX в. французская историческая наука питалась той мыслью, что французы ведут свое происхождение от франков, а французские короли — свою генеалогию от Хлодвига, переделанного в более благозвучную форму Клодовея, так как французское ухо не терпит германских звуков. Это делали с целью растянуть по возможности политическую историю Франции. Между тем в действительности до XI в. мы не знаем собственно французской истории, а знаем лишь борьбу германских военных отрядов на галльской почве. Действительно, центр исторического действия переносится из Рима в Галлию, но это будет история германская, а никак не французская. Повелитель Галлии не знал другого языка, кроме германского. Даже Карл Великий не был знаком с кельтским языком. От ассимиляции германцев-победителей с галлами-покоренными и произошла французская нация, но в народном характере французов продолжают преобладать черты галлов, указанные Цезарем в его известных «Записках о галльской войне» («De bello gallico»). Тевтонское влияние исчезло почти полностью. Между тем германцы послужили цементом, сплотившим государство. Франкский элемент растаял в галльском, но это произошло впоследствии; в первое же время франки поработили население и причинили ему много бедствий.

Современники яркими красками описывают их свирепость. Сам внешний вид франков отличался какой-то необыкновенною дикостью. Они приподнимали и прикрепляли на верхней части лба свои русые волосы, которые, образовав родузла, падали назад, в виде длинной косы. Их лицо было гладко выбрито, за исключением длинных усов, висевших с обеих сторон рта. Они носили льняную одежду, перетянутую широким поясом, на котором висел меч. Любимым их оружием была секира об одном или двух лезвиях, которая, по их имени, называлась «Франциской». Они также пользовались арканами для взятия в плен врагов и ловли диких лошадей. Они исступленно любили войну, видя в ней средство быть богатыми в этом мире и получить чувственные наслаждения. Самые юные из них и самые отчаянные испытывали во время битвы фанатический восторг, который делал их нечувствительными к боли и наделял сверхъестественной жизненной силой: они дрались, даже истекая кровью от ран.

Хлодвиг (466–511). Среди этих пришельцев из-за Рейна выделялись франки, жившие на берегах реки Салы. Салические франки считались наиболее благородными из всех, а из них самым достойным королевского звания считался род Меровингов (т. е. детей Меровея). Их переход через Рейн, утверждение в Северной Галлии, а также и все последующие завоевания тесно связаны с воспоминанием о короле Клодовее, или, правильнее, Хлодвиге, хотя эти победы были, конечно, делом целого ряда ку-нингов, имена которых остались неизвестны.

Монах Рикер в своей летописи говорит, что франки пошли в Галлию с целью истребить римлян за их притеснения и что с такой свирепостью они стали поступать, начиная с первого же города. Северной Галлией в то время правил Сиагрий, наместник византийский, ибо тогда уже имени Западной Римской империи не существовало. Это был последний защитник римской цивилизации и порядка. Он был разбит в 486 г. Хлодвигом при Суассоне и бежал в Тулузу к вестготскому королю. Хлодвиг потребовал его выдачи и потом тайно убил его. Это было одно из тысячи преступлений, совершенных этим диким варваром, неисправимым даже после принятия им христианства. Хлодвиг утвердился в стране до самой Соммы.

Мы нарочно провели параллель между бургундами, вестготами и франками, чтобы яснее оттенить чисто тевтонские, более или менее племенные черты характера последних.

Разве только христианство могло смягчить этот дикий народ. Труднее всего было склонить к христианству самого кунинга Хлодвига. Это взяла на себя его молодая жена, бургундская принцесса Кротекильда, прозванная потом Клотильдой. Она сперва убедила мужа позволить окрестить обоих своих детей, но нужно было решительное побуждение, одно из тех, которые сильно влияют на суеверные, грубые натуры, чтобы заставить креститься Хлодвига. Главный историк того времени, знаменитый Григорий Турский, галл по рождению, склонный придавать событиям мистический характер и готовый видеть во всем сверхъестественное вмешательство, приписывает обращение Хлодвига чудесной помощи Бога в битве с алеманнами, происходившей, по всей вероятности, при Цюльпихе, в которой франки в 498 г. победили действительно каким-то чудом. Он мог слышать подробности от стариков монахов и, может быть, даже пользовался какими-нибудь монастырскими записками[33].

Крещение Хлодвига и франков в 498 г. «Во время битвы с алеманнами король должен был исповедать то, что до сих пор упорно отвергал. Обе армии, вступив в битву, сражались с ожесточением, и франки были близки к гибели. Видя такую опасность, Клодовей поднял к небу глаза и воскликнул, утопая в слезах, от всего сердца: «Иисусе Христе! Ты, которого Кротекильда называет Сыном Бога живого, Ты, который, говорят, помогаешь находящимся в опасности и даешь победу надеющимся наТебя, с благоговением взываю к Твоей небесной помощи. Если Ты поможешь мне победить врагов, и, если я испытаю на деле Твое могущество, которое испытывают народы, верные Тебе, то и я уверую в Тебя и приму крещение во имя Твое. Я взывал к моим богам, но вижу, что они не могут мне помочь; я убежден теперь, что они не имеют власти, потому что не помогают тем, которые им покланяются. Теперь я взываю к Тебе и в Тебя хочу верить. Помоги мне только одолеть моих врагов!» Едва он сказал это, как алеманны побежали. Увидев же своего короля мертвым, они подчинились власти Клодовея».

Затем Григорий рассказывает о внезапном будто бы отречении «всех франков» от язычества, причем слишком много приписывает Св. Ремигию, епископу Реймскому, который будто бы даже мог воскрешать мертвых. Здесь Григорий противоречит сам себе, указывая, что крестившихся франков всего было три тысячи, так что несомненно, что крестился только сам Хлодвиг со своими приближенными. Крещение происходило вскоре после битвы, т. е. в 498 г.

«Новый Константин» приблизился к купели. Когда он вошел не нее, то угодник Божий начал говорить своими вдохновенными устами: «Склони выю, укрощенный сикамбр[34]; обоготворяй то, что ты истреблял и истребляй то, что обоготворял». По позднейшей легенде IX в., записанной у Гинкмара, епископа Реймского, голубь принес с неба миро для помазания, а лилии сыпались на короля, когда он выходил из баптистерии, но в действительности, конечно, современники не слыхали и не подозревали ничего подобного[35].

Теперь во всяком случае католическое духовенство могло оказывать содействие Хлодвигу. Оно предпочитало суровых франков мягкосердым бургундам и вестготам, только потому, что последние были ариане. Об этом прямо говорит Григорий Турский.

Хлодвиг впредь во время своих войн стал щадить монастыри и имущества духовных. Кроме этого в нем не было ничего христианского. Он и после крещения оставался таким же диким и неукротимым варваром, каким был до крещения. В борьбе с вестготами он одерживает верх. В 507 г. они были разбиты на полях Вугле, недалеко от Пуатье, а король их Аларих был убит. Его сын перешел в Испанию и вся Южная Галлия досталась Хлодвигу (508 г.). По легенде стены городов сами падали при появлении франкского войска. По крайней мере, такое невероятное происшествие случилось с Ангулемом.

Теперь Хлодвиг перенес свою столицу в Париж. Византийский император Анастасий присылает ему титул консула, пурпурную тунику и корону Хлодвиг очень гордился этими подарками, ездил в этом костюме по улицам Парижа и приказывал величать себя консулом и Августом. Последние годы своей жизни Хлодвиг опозорил насилиями и почти ежедневными жестокостями. Принятие христианства никак не отразилось на стиле его правления. Он использовал все возможности, чтобы уничтожить мелких кунингов и завладеть их землями и имуществом. У него был своеобразный способ отделываться от врагов. Он подстрекал близких родных на уничтожение друг друга, а оставшихся убивал сам. Так погиб от руки своего собственного сына Зигберта король рипуарских франков. Потом Хлодвиг велел также изменнически убить самого отцеубийцу, когда тот шарил в сокровищнице своего отца; тогда же погиб владетель Камбрэ, Рагнахарий, от меткой руки самого Хлодвига. Такие преступления ничуть не вызывают негодования монаха-летописца. Описав все эти подвиги, Григорий Турский прибавляет, восхваляя государя, который овладел чужими землями и сокровищами: «Каждый день Бог повергал к стопам короля его врагов и расширял королевство, ибо Клодовей ходил с сердцем правым перед Господом и поступал так, как могло быть приятно его очам».

Таково было понятие о нравственности и покровительстве Божием в начале средних веков.

Под конец жизни Хлодвиг собрал вокруг себя оставшихся родных. Он казался очень опечаленным: «Горе мне! — восклицал он, — я остался как странник среди чужой земли. Я не имею родственников, которые могли бы мне помочь в случае несчастия!» Летописец спешит пояснить, что кунинг вовсе не был опечален их смертью, а говорил так из хитрости, рассчитывая узнать, не остался ли еще кто-нибудь в живых, чтобы умертвить всех, до последнего. Это невероятное варварство благочестивый христианский епископ оправдывает тем, что Хлодвиг хотел объединить Галлию. Хлодвигумер в 511 г. в Париже и был погребен в базилике Св. Апостолов, которую он сам построил и на месте которой впоследствии была сооружена церковь Св. Женевьевы, переименованная в Пантеон, т. е. храм великих людей. Из ее склепов были выкинуты трупы всех королей Франции во время революции, в том числе и знаменитого куниига, с именем которого долго и несправедливо соединяли представления о просветителе и объединителе древней Галлии.

Междоусобицы Меровингов (511–548). Было бы ошибочно представлять историю первых Меровингов в Галлии началом французского королевства. Это история частных раздоров в семье Меровингов, вождей франкских дружин, и, конечно, подробности ее не имеют серьезного исторического значения.

Хлодвиг смотрел на Галлию, как на военную добычу. Умирая, он разделил свое государство на четыре части: Теодорих (по-французски Тьерри) имел свою резиденцию в Реймсе, Хлодомер в Орлеане, Хильдеберт в Париже и Хлотарь — в Камбрэ и Турне. Они поспешили по просьбе матери отомстить бургундскому королю, который убил ее отца. Вообще родовая месть служит главным стимулом для франкских королей, и история первых трех поколений Меровингов — история зверств и убийств. Здесь мы видим те же жестокости и то же оправдание со стороны епископа-летописца. Хлодомер, отправляясь вторично против бургундцев, решил умертвить пленного бургундского князя Сигмунда. Блаженный Авит отговаривает его от этого замысла. «Если, обратив свой взор к Богу, — сказал он, — ты изменишь свое намерение и если не допустишь покуситься на жизнь пленных, то Бог будет с тобою и ты обретешь победу. Но если ты умертвишь их, то сам попадешь в руки врагов и погибнешь их смертью; с тобой, твоей женой и детьми поступят так, как ты поступишь с Сигмун-дом, его женою и детьми». Хлодомер не обращает на это внимания. «По моему мнению, — отвечал он, — неблагоразумно, идя на одного неприятеля, другого держать в своих руках, оставляя одного в тылу в то время, когда другой будет перед тобой; я могу очутиться между двух неприятелей. Победа достанется легче и будет решительнее, если я отделю одного от другого: умертвив этого, я без труда умерщвлю итого». Он, конечно, убил ненавистного ему Сигмунда с женой и детьми и для большей безопасности трупы своих жертв бросил в колодец.

Надо заметить, что Сигмунд, причисленный за свою смерть к лику святых, хотя при жизни не походил на святого, был родственником Хлодомера; на дочери Сигмунда был женат старший брат Хлодомера — Теодорих. Но этот Теодорих не считал нужным мстить за смерть своего тестя, потому что тот принадлежал к другому роду. Он, напротив, соединяется с братом, чтобы добивать бургундцев, которые успели освободиться от франков, но на короткое время. В этой войне Хлодомера постигла смерть, предсказанная аббатом.

Не менее характерным является другой факт, свидетельствующий о том, что, помимо родовой мести, членами дома Меровингов руководила жадность. Во время своего пребывания в Тюрингии старший брат хочет убить младшего. Он использует такую хитрость. Спрятав вооруженных людей, он приглашает Хлотарья к себе как бы для совещания по одному секретному делу. Вооруженные люди были спрятаны за ковром, протянутым от одной стены до другой, но ковер оказался коротким, и потому из под него выглядывали ноги убийц. Хлотарь догадался и был настороже. Хитрость не удалась. Теодорих, чтоб загладить измену, подарил брату большое серебряное блюдо; потом ему стало жаль ценного подарка, и он послал своего сына взять подарок назад, так как брату достаточно и того, что он остался жив; сын получил подарок обратно. Все-таки братья остались по-прежнему дружны, и затем все три брата сосредоточивают месть на своих племянниках, сыновьях погибшего Хлодомера, которым формально принадлежало наследство их отца. Они хотят вырвать детей из рук бабки Кротекильды, опасаясь, чтобы они, из-за расположения старухи, не получили бы какой-либо части королевства. Они обещали ей возвести детей на отцовский престол, а наделе готовили им смерть. Бабка, ничего не подозревая, накормила и напоила внучат и отправила их, точно на праздник. Двое детей обманом были вызваны, а третий успел спастись. Детей схватили, разлучили со слугами и отдали под стражу. Одному ребенку было десять лет, а другому семь. Дяди отправили к своей матери посланца с обнаженным мечом и ножницами, т. е. предлагая на выбор или убить детей, или постричь в монахи. Бабка предпочла видеть их мертвыми, говоря, что не желает видеть любимых внучат обойденными престолом. Тогда Хлотарь собственноручно исполняет казнь. Он, как тигр, гоняется за жертвами и убивает их, несмотря на слезы детей, которые обнимают его колени. Кротекильда не думала печалиться. Она положила трупы детей в один гроб и похоронила их в парижской базилике, где был погребен Хлодвиг.

Слишком мало было христианского в этих варварах. В лучших представителях дома Меровингов, таких, как Кротекильда, видно только внешнее благочестие. Для характеристики нравов того времени интересно то, что та самая женщина, которая предпочла видеть своих внуков лучше мертвыми, чем монахами, вызывает в Григории Турском чуть не чувство благоговения. Он пишет: «Она обнаружила такое величие, что была уважаема всеми;«ревностно подавая милостыню, она посвятила себя благочестивым деяниям, и, заботясь о чистоте нравов и укреплении добродетелей, она наделяла церкви, монастыри и святые места всем, что им было необходимо. Она делала благодеяния с таким чистосердечием и усердием, что все смотрели на нее не как на королеву, но как на рабыню Господа, всецело посвятившую себя служению ему. Ни могущество детей, ни честолюбие мира, ни богатства, — ничто не могло увлечь ее своими соблазнами на погибель, и через свое унижение она была возвеличена благодатью» и т. д[36].

Хлотарь I (548–561). Наконец братья Хлотаря умерли; племянников не существовало; и Хлотарь I в 548 г. соединил в своих руках всю Галлию. Он избегал городов и устроил свою резиденцию в окрестностях Суассона. Там до сих пор существует деревня Брень; она была одним из тех поместий, которые Хлотарь предпочитал всем другим городам Галлии. В окрестностях были огромные леса, полные зверей, которые развелись после погрома в огромном числе. Королевское жилище походило на нынешнюю усадьбу громадных размеров. Это жилище свирепого кунинга не было укреплено. В самом деле, кого ему было бояться? Конечно, всего менее гонимых, забитых галло-римлян. Вокруг главного здания располагались по порядку жилища дворцовых чинов из варваров и римлян, а также помещения для начальников дружин, поступавших на службу короля на условиях подчиненности и верности. Другие дома меньшего размера заняты были большим числом семейств: здесь мужчины и женщины своими руками должны были готовить для двора все, начиная с дорогих тканей и выделки оружия и кончая предметами первой необходимости. Эти ремесленники происходили или из обедневших германцев, или из покоренных галлов, насильно приведенных с женами и детьми для заселения королевского поместья. Все они назывались без различия происхождения литами, т. е. людьми, но в унизительном смысле, как немецкое Leute (последние, на латинском же языке — фискальными, т. е. приписанными к фиску). В потаенном подвале франкского кунинга стояли огромные сундуки за тройными замками, в которых хранились его сокровища, скопленные всяким насилием и часто обагренные кровью многочисленных жертв. Там, в этом селении Хлотарь созывал соборы епископов галльских городов, принимал чужестранных послов и председательствовал на больших собраниях франкского народа, за которыми следовали пиры по образцу сохранившихся в преданиях тевтонского племени, пиры, на которых зажаренные кабаны и дикие козы целиком подавались на стол, а по четырем углам комнаты ставились откупоренные бочки с вином.

Нечего говорить, что Хлотарь не сдерживал диких привычек, которыми он напоминал своего отца. В 561 г. он приказал в наказание за возмущение сжечь своего сына с женой и детьми и со спокойной совестью вернулся в свои Бреннские поместья. Излишне прибавлять, что, игнорируя предписания церкви, он дорожил тем, что имел возможность обладать множеством наложниц в каждой из своих резиденций. Григорий Турский рассказывает в IV книге, что его жены переносили беспутство кунинга с покорностью, как рабыни. Однажды одна из его жен, Итонда, обратилась к нему с такой просьбой.

— Король, господин мой, сделал из рабыни все, что ему было угодно, призвал меня разделить с ним ложе. Он довершил бы эти великие милости, если бы исполнил ее просьбу. В числе слуг твоих у меня есть сестра по имени Арегонда; дай ей, прошу тебя, мужа храброго и богатого, дабы не терпела я за нее посрамления.

Просьба эта, подстрекнув любопытство короля, возбудила в то же время его сластолюбивые вожделения. Он в тот же день отправился в поместье, где жила Арегонда. Хлотарь, найдя, что она так же красива, как и сестра ее, взял ее с собой, водворил в королевских покоях и возвел в сан своей супруги. Через несколько дней он пришел к Итонде и сказал ей:

— Я не забыл о милости, которую ты так откровенно у меня просила. Я искал для сестры твоей мужа богатого и разумного, но лучше себя никого не нашел. Узнай же, что я сделал ее своей супругой; я думаю, тебе это не будет противно.

— Да исполнится воля государя моего, как будет ему угодно, — отвечала Итонда, не выходя из своей покорности и супружеского смирения, — лишь бы меня, его рабыни, не лишил он своей милости.

Надо было пройти многим векам, чтобы женщина из рабыни, какой она была в древнем мире, сделалась существом, равным мужчине, и приобрела тот почет, которым она была окружена в эпоху рыцарства. В древнем мире, по закону, женщина была поставлена низко; на нее смотрели с государственной точки зрения. В христианстве же чистое евангельское учение полностью уравняло женщину в правах с мужчиной и запретило ему иметь более одной жены. Но на практике было далеко не так, как это мы видим на примере франкских кунингов. Даже богословы первых веков не могли утвердительно отвечать на этот вопрос. На одном из Западных соборов рассуждали: человек ли женщина? Тогда один из присутствовавших богословов решил спор следующим образом: Св. Писание называет Христа сыном человеческим, но на земле он назывался сыном Девы Марии. Вопрос, таким образом, был решен в пользу женщин, но франкские кунинги не считали нужным подчиняться этому решению.

Вообще представления о Боге первых кунингов-христиан о христианской религии вовсе не были духовными и возвышенными. Когда Хлотарь лежал в предсмертных мучениях, то из уст его раздавались укоры и проклятия: «О! что нужно думать о том Царе Небесном, — воскликнул он, — который убивает столь могущественных королей земли!» Он умер в 561 г.

Раздел Галлии на четыре части. Четыре его сына перенесли труп отца в Суассон с великими почестями, причем пели псалмы и несли восковые факелы. Едва погребение было совершено, как третий из братьев Хильперик поспешил в Брень и завладел сокровищами своего отца. Часть их он раздарил предводителям дружин, которые провозгласили его кунингом. С ними он отправился на Париж, намереваясь стать первым между братьями и занять императорский дворец. Там были такие термы, каких теперь после варварских погромов не было во всей Галлии. Будучи полудикарем, он питал слабость к римской образованности. Он охотно потешался зрелищами в цирках и в довершение всего имел притязание быть грамотеем, богословом и даже поэтом. Его латинские вирши, редко подчинявшиеся правилам стихосложения, находили восторженных поклонников среди образованных галлов, которые рукоплескали им с трепетом, восклицая, что знаменитый сын сикамбров превзошел изяществом стиха сынов Ромула. К сожалению, стихотворные творения Хильперика не сохранилась.

Хильперик легко овладел Парижем, но ему не удалось удержать его надолго. Три других брата, соединившись, пошли против него, требуя равной доли из наследства отца. Хильперик вынужден был уступить, и братья разделили государство на четыре части. Прорезав мысленно карту Галлии двумя поперечными чертами от пролива до Пиренеев и от реки Луары до Вогезов, они получили части государства Меровингов, две на севере и две на юге. Эти части впоследствии закрепили в истории свои названия. Дележ был решен жеребием. На долю Хариберта досталась юго-западная полоса Галлии от Сены до Пиренеев, так называемое Парижское королевство с городами Парижем, Туром, Пуатье, Бордо и др.; южная часть этой полосы назвалась впоследствии Аквитанией. Гунтрам получил Орлеанское королевство от Вогезов до Альп с Бургундией. Затем две части на севере достались Хильперику и Сигиберту. Непосредственно на долю Хильперика выпал удел его отца — Суассонское королевство; это будущая Нейстрия, Neoster rike, т. е. западная часть. В сущности же это была северо-западная полоса Галлии, охватывавшая угол между Сеной, Луарой и Атлантическим океаном. Наконец последний, северо-восточный кусок, далеко выходивший за пределы нынешней Франции и охватывавший пространство между средним течением Сены и Рейна, был предоставлен Сигиберту. Номинальная власть его простиралась до рубежей саксов и славян. Его резиденция была в нынешнем Меце. Эта часть называлась Oster rike, отсюда Австразия, т. е. восточная земля.

Когда жребий определил каждому особую часть городов и поместий; братья поклялись на мощах св. угодников в том, что каждый будет довольствоваться своей долей и не захватит лишнего ни силой, ни хитростью. Но, как и следовало ожидать, никто из братьев не сдержал клятвы. Особенно склонен был к насилиям Хильперик. Он питал особенную ненависть к духовным лицам; он находил высшее удовольствие в уничтожении духовных завещаний, составленных в пользу монастыря или церкви. Нравы и поведение епископов были главным предметом его застольных острот и шуток. Не будучи проницательным, он сказал слова, которые впоследствии сбылись: «Наша казна беднеет, достояние наше отходит к церкви! Истинно царствуют в городах священники». Гунтрам в противоположность ему любил духовных лиц, но отличался неменьшей свирепостью; у него случались припадки бешенства. Однажды за потерянный им охотничий рог он предал пытке многих свободных людей, а в другой раз он велел умертвить благородного франка по подозрению в убийстве буйвола в королевском поместье.

Фредегонда и Брунгильда. Все братья, кроме Сигиберта, были в равной степени невоздержанны; все они имели по нескольку жен. Мало того, они вступали в связь с сестрами своих наложниц и брали себе любовниц из монахинь. Парижский епископ попробовал отлучить Хариберта от церкви за то, что он женился на сестре своей умершей жены, но угроза не имела никаких последствий. Всего более было наложницу Хильперика. У одной из его жен, Клудоверы, была служанка Фредегонда, девушка замечательной красоты. Она сумела хитростью удалить свою госпожу, уговорив ее, в отсутствие короля, крестить свою собственную дочь. Хильперик заставил жену принять монашество под пред логом того, что христианский закон не дозволяет брака с кумой, и затем женился на Фредегонде. Отверженная королева, в то время как кунинг шумно праздновал новую свадьбу, отправилась в обитель, где через пятнадцать лет была умерщвлена по приказанию прежней своей служанки. Впоследствии она стала героиней германского эпоса под именем Кримхильды.

Другая героиня народных германских сказаний, Брунгильда, была полностью исторической личностью. Она была женой младшего из братьев, Сигиберта. Сигиберт, питая отвращение к распутной жизни братьев, решился выбрать себе жену из королевского дома. Выбор его пал на младшую дочь остготского короля Атангильда, Брунгильду[37]. Брачная церемония совершилась в 566 г. в Меце. Королевская пышность произвела сильное впечатление на Хильперика, который позавидовал Сигиберту. Ему надоело возиться с наложницами и женами рабского происхождения. Он как бы усладился своей жизни и предложил руку другой сестре Брунгильды, Гальсвинте. Но это намерение встретило препятствия, каких не было для Сигиберта. Вестготский король потребовал от Хильперика, в виде утреннего дара (Morgengabe) невесте, уступки Бордо, Беарна, Лиможа и Бигора с их округами. Хильперик согласился уступить эти города и женился. Фредегонда должна была покинуть своего мужа, но Хильперик, по нерассудительности, дозволил ей остаться при дворе. Она жестоко отомстила своим врагам. Ей удалось задушить молодую Гальсвинту. За нее стала мстить сестра убитой, Брунгильда. Она убедила своего мужа Сигиберта начать войну. Но ей не повезло. Сигиберт пал от руки Фредегоцды. Это был самый даровитый из Меровингов. По приговору семидесяти двух мужей дружины, приглашенных на совет, несмотря на победу, Хильперик должен был уступить наследнику Сигиберта, Хильдеберту и внукам Брунгильды, города, составлявшие утренний дар. Из-за них впоследствии вновь началась война, д лившаяся десятки лет.

Во время этой войны на алтарь родовой мести было принесено множество жертв. Брунгильда губит своих врагов. Фреде гон-да не уступает ей в свирепости. Хильперик погиб на охоте близ Парижа. Его дети от первого брака погибли от руки ревнивой Фредегонды, очищавшей престол Галлии для своего сына, Хлотаря II, тогда еще мальчика. Пользуясь малолетством сыновей Хильдеберта, присоединившего к Австразии и Бургундию (умершего в 526 г.), Фредегонда, при содействии своего фаворита, пылая местью к ненавистной Брунгильде, начала войну и овладела Парижем, разбив войско австразийцев и бургундов. Она умерла своей смертью в зените могущества, но мучилась тем, что соперница ее переживет. Свою месть она завещала любимому сыну.

Между тем внуки Брунгильды одержали верх над кунингом Нейстрии, оставшимся без руководительницы. Они предоставили ему ничтожную долю его родовых владений. Когда они перессорились между собою, надежды Хлотаря II вновь оживилась.

Внуки Брунгильды даже вто невзыскательное время славились развратом и жестокостью. Тщетно увещевал их ирландский проповедник Св. Колумбан, основавший монастырь в горах Вогезов, трудившийся для просвещения полудиких франков и их развратных вождей. Брунгильда ревновала своих внуков. Ее любовь к ним была своеобразна. Снабжая их наложницами, она не позволяла им жениться. Теодорих одолел Теодеберта и пленил его изменой. Бабка согласилась постричь в монахи несчастного внука, которому изменила судьба. После он был убит братом, а его сыну Меровею размозжили голову о скалу. Теодорих II, властвуя над Австразией и Бургундией, рассчитывал присоединить Нейстрию, изгнав Хлотаря. Смерть предупредила его намерение. Она застала престарелую Брунгильду совершенно неподготовленной.

Ее партия, состоявшая главным образом из римлян и галлов, была слабее германской, которой руководили храбрые вельможи Пипин Ланденский и Арнаульф, ставший наследником Меца. Малолетние правнуки нелюбимого кунинга не обладали каким-либо значением в глазах недовольных вельмож. Раздраженные назойливым и постоянным вмешательством Брунгильды вдела управления, не желая более подчиняться женщине, которая лучшие места отдавала побежденным, австразийские вельможи пригласили быть у себя кунингом того самого Хлотаря II, сына Фреде-гонды, который в последнее время думал о бегстве за Рейн.

Хлотарь с нескрываемым удовольствием принял неожиданное предложение. Он приносил с собою родовую месть Брунгильде, которой изменили войска и те вожди, на которых она еще продолжала рассчитывать. Хлотарь водворился в Австразии без борьбы. Он прежде всего расправился с детьми Теодориха II; двое из них были убиты, один бежал, а четвертый, крестник нового кунинга, был заточен в тюрьму. Затем настала очередь Брунгильды, позорно преданной своим народом. Несчастную мучили три дня страшными истязаниями; потом окровавленную, уже умирающую, привязали к дикой лошади и растерзали.

Вообще вся история Меровингского дома — это трагедия, не вымышленная, а происходившая в действительности, трагедия, богатая искусной завязкой, развитием характеров героев и героинь, над которыми тяготеет злой рок, этот фатум античной драмы. Страсти бушуют в ней. Никого еще судьба, карающая за безнравственность и свирепость, не карала столь очевидно, как дом Меровингов. Эти люди не знали меры своим страстям. Напрасно духовенство возвышало свой голос против них. Самые лучшие и благороднейшие усилия не удавались.

В междоусобицах погиб почти весь дом Меровингов. Разъединенная и облитая кровью Галлия составила вновь единое государство в 613 г. под властью Хлотаря II.

6. Лангобардское владычество в Италии

Когда славяне, начавшие с VI столетия заявлять о своем существовании, стали нападать на Византию, опустошая чуть не ежегодно значительное пространство за Балканами и проникая иногда до южной оконечности Пелопоннеса, императорская власть не смогла более заботиться об Италии.

Равеннский экзархат. Там, в Италии, империя имела не вполне достойного представителя верховной византийской власти. Экзарх Нарсес, живший в Равенне, не имел достаточных возможностей держаться в Италии даже в мирное время. Он сумел справиться с алеманнскими авантюристами, которые вздумали было покорить Италию, но не был в состоянии защитить страну от сколько-нибудь организованного движения варваров. Он обратил все свое внимание на вымогательства, на выжимание последних соков из народа, без того уже разоренного. Грозный на войне, он сделался грозой и в мирное время. Он строго преследовал всякое отступление от его предписаний, не останавливаясь даже перед епископской властью, за которую он должен бы был держаться, в силу того авторитета, который она успела уже приобрести на Западе своей деятельностью. Нарсес самовластно притеснял итальянских епископов и тем вступил с ними в излишние и неуместные пререкания.

Понятно, итальянцы, и в особенности римляне, ненавидели Нарсеса и стали жаловаться на него императору. «Уж лучше бы нам повиноваться готам, чем грекам, мы выиграли только то, что нами управляет евнух Нарсес и обращается с нами как с рабами», — так в глаза Юстину II говорили римские послы и обещали предать Италию в руки варваров, если император не избавит их от деспота. Император Юстин II должен был сменить Нарсеса и прислать другого экзарха. Он назначил Лонгина, которым итальянцы также не могли быть довольны. Все зависело от общей системы правления, а не от личности экзарха; много значили также и денежные средства, которыми располагала императорская казна.

Одно позднейшее предание рассказывает, что император не удовольствовался только смещением Нарсеса, но что он при этом глубоко оскорбил знаменитого полководца. Императрица будто прислала Нарсесу прялку, намекая не совсем деликатно на те качества воина, которые не отвечали посту, им занимаемому. В ответ на это Нарсес обещал будто бы спрясть такую нитку, которую императрица не распрядет во всю свою жизнь. После этого Нарсес, удалившись в Неаполь, вступил в сношения с лангобардами, послал им соблазнительные дары и предложил им вторгнуться в Италию. Современные греческие историки умалчивают об этом факте. Надо заметить, что это предание передается Павлом Варнфритом, жившим в VIII в., Анастасием, Исидором испанским и многими позднейшими хронистами. Потому есть основание считать это предание вымыслом летописцев, вымыслом, не имеющим исторической подкладки и достоверности[38].

Во всяком случае, лангобарды не нуждались в особом приглашении для вторжения в пределы Апеннинского полуострова. Они давно уже были соседями Италии.

Лангобарды. Уничтожение остготов произвело сильное впечатление на все германские народности. Теодорих стал популярным героем не для одних только готов: он-был дорог и другим германским народам; его славили и к нему слали посольства и гепиды, и лангобарды, и алеманны. Могли ли эти народы снести национальное оскорбление, когда была уничтожена обширная монархия могучего Теодориха? Особенно тяжело это оскорбление отозвалось в сердцах лангобардов, народа, родственного готам. Следовательно, на лангобардах, а не на каком-либо другом народе лежала обязанность мстить за готов. Притом же другие германские народы, близкие к Италии, уже прочно осели, а лангобарды еще не успели приискать себе удобного места.

Они всегда славились своею храбростью, хотя и не отличались многочисленностью. Птоломей знал их еще на нижней Эльбе. Павел Диакон говорит, что их первоначальное имя было вени-лы (?), что они уже сами переименовали себя в лангобардов, т. е. длиннобородых. По его же свидетельству, лангобарды вышли из Скандинавии, откуда вышли и готы[39]. В VI в. мы встречаем лангобардов в пределах нынешней Австрии. От Италии их отделяли только герулы и гепиды. Лангобарды платят дань герулам, вероятно, за обладание паннонской землей. Когда герулы, не довольствуясь данью, которую платили лангобарды, пошли на них войной, то потерпели поражение. Остатки их укрылись у гепидов.

Альбоин. Тогда лангобардами предводительствовал кунинг Альбоин. Он был создан для войны и приобрел громкую славу благодаря своему сильному характеру. Завязалась ожесточенная борьба между гепидами и лангобардами, но и гепиды потерпели полное поражение. Их престарелый кунинг пал в битве; Альбоин отрубил ему голову и велел из черепа сделать себе кубок. По преданию, причиной этой борьбы послужила роковая страсть Альбоина к дочери кунинга гепидов, красавице Розамунде, руку которой Альбоин мог получить только с боя. После победы Альбоин женился на Розамунде.

Теперь между лангобардами и Италией не лежало уже никакой преграды. Италия притягивала к себе всех варваров, потому что не могла отстоять свою независимость. Они успокаивались только тогда, когда твердо ощущали под собой итальянскую почву. Через год после покорения гепидов Альбоин объявил своему народу доход в Италию. Присоединив к своим полчищам до двадцати тысяч саксов, булгар, сарматов и других народов, лангобарды двинулись в 568 г., по обыкновению варварских племен, целыми семействами и со всем имуществом, а на их местах поселились авары.

Италия была в это время в самом бедственном положении. В 664 г., следовательно, незадолго до нашествия лангобардов, по всему Апеннинскому полуострову прошла моровая язва. Она истребила так много народа, что во многих местах, прежде населенных, некому было собирать хлеб и виноград. Италия была бессильна защищать себя. Это было обязанностью византийского правительства. Но это правительство предало Италию. Альбоин скоро овладел Северной Италией. Венецианская и лигурийская области с их городами были покорены без всякого почти сопротивления. Только Павия своей геройской защитой на некоторое время остановила успехи завоевателей. Отделив отряды для окончательного занятия Тосканы, Лигурии и Южной Италии, Альбоин остановился перед Павией и только через три года вынудил ее жителей к сдаче.

Теперь лангобарды рассеялись по всей Средней и Южной Италии. Только Равенна и Рим остались не занятыми. Для римского епископа открылось широкое поле деятельности. Лангобардские владения так окружили Рим, что он с трудом мог сноситься с Равенной. Поневоле Риму и епископу римскому пришлось обратиться к Западу, потому что сношения с Востоком были прекращены. Это топографическое обстоятельство весьма важно. Взоры Рима тогда как бы невольно обратились на Галлию и Испанию, а Юстин II по-прежнему нисколько не заботился об Италии. Он будто забыл ее.

Наконец, настал кризис для лангобардского владычества, Альбоин погиб насильственной смертью от своей мстительной супруги. Павел Диакон рассказывает, что Альбоин на одном веселом пиру, в своем загородном дворце близ Вероны, заставил Розамунду выпить вина из черепа ее отца, обращенного в кубок. Оскорбленная женщина, исполнив волю мужа, поклялась мстить. Она тайно стала женой Гельмигиса, для которого пожертвовала ранее своею честью. Сильный оруженосец принял участие в заговоре и умертвил Альбоина в его спальне. Розамунда хотела сделаться после смерти своего мужа королевой лангобардов, но это ей не удалось. Дружина Альбоина восстала против нее, и она должна была бежать под защиту экзарха Лонгина. Лонгин пленился ею и предлагал ей свою руку. Розамунда хотела покончить и со вторым мужем. Но Гельмигис, выпив половину снадобья, приготовленного Розамундой, догадался и заставил ее выпить остальное; оба нечестивых, замечает Павел Диакон, погибли одной смертью. Дочь Розамунды с сокровищами матери была отправлена в Византию к императору Тиверию II.

Борьба за Италию и начало лангобардской власти. Со смертью знаменитого кунинга лангобарды не растерялись. Они избрали себе нового вождя Клефа. Этот Клеф в течение года успел проявить себя только одними жестокостями. По смерти его целые десять лет лангобарды не чувствовали необходимости единовластия. Рассеявшись по Италии, они разделили ее между тридцатью знатными воинами. Понятно, что итальянцам от этого могло быть только тяжелее. «Многие благородные римляне, — говорит Павел Диакон, — стали жертвой ненасытной жадности герцогов (так назывались лангобардские владетели земель), а остальные были разделены между их врагами, обязывались вносить третью часть всех сборов и таким образом сделались их данниками»[40]. Лангобарды не щадили монастырей, разрушали их и предавали огню. Так они разрушили знаменитый Монтекассинский монастырь, который красуется на горе почти на полпути между Римом и Неаполем. В этом монастыре было хранилище рукописей; большая их часть погибла.

В Византии ничего другого не могли придумать для защиты Италии, как только пригласить франков. Послы императора Маврикия вручили Хильдеберту, королю франков, 50 тысяч золотых. Он обещал оказать помощь. Лангобарды испугались и постарались со своей стороны откупиться такой же суммой. Просьба итальянцев осталось неисполненной. Хильдеберт не двинулся с места. Результатом этого было то, что лангобарды сознали необходимость в единстве и выбрали королем Автариса, который сосредоточил разрозненные силы лангобардов и начал громить Италию. Экзарх Равеннский просил короля о перемирии, которое и было заключено на три года.

В 587 г. снова началась война с лангобардами. В Византии думали, что надо только сменить наместника, и дело поправится. Действительно, экзарх Смарагд был скоро сменен и место его занял Роман, человек энергичный и предприимчивый. Но и он не мог ничего сделать. Лангобардское владычество быстро распространялось. Наконец и Риму начала грозить опасность. Здесь положение дел было критическим; появился недостаток хлеба и стали распространяться заразные болезни. Лангобарды готовились взять Рим.

Весь интерес истории заключался теперь в том, сумеет ли Рим отстоять свою самостоятельность. В этот решительный момент умер папа Пелагий II. Единодушный выбор пал на Григория, человека из знатного рода, долго служившего в Риме префектом. Он не искал власти, но, получив ее, крепко за нее ухватился. Только благодаря деятельности этого папы Италия спаслась от окончательного порабощения. Хотя ему не удалось свергнуть власть лангобардов, но он привил к ним цивилизацию вместе с католицизмом и тем спас Италию. В этом великая заслуга папы Григория!.

Папа Григорий I (590–604). С первых дней своего служения новый первосвященник посвятил себя благу Италии. Если кто из пап заслуживает названия Великого, то это именно Григорий I. Диалоги его риторичны, но в них попадаются существенно важные мысли. «Свирепый народ лангобардов, — говорит он, — устремившись из своих первоначальных убежищ, пал грозой на нашу голову, и многочисленный род людской, который наподобие густой нивы покрывал эту землю, иссыхает, подсекаемый мечами. Лежат опустошенные города, ниспровергнуты укрепления, сожжены и разрушены церкви, монастыри стоят опустелыми, поля оставлены земледельцами, земля покинута своими обитателями, дикие звери заняли те места, где прежде люди теснились во множестве. Что делается в других странах мира, мы не ведаем, но, судя по тому, что происходит вокруг нас, мы заключаем, что мир не только предвещает, но уже на деле доказывает нам свою кончину». Красноречивые толкования пророчеств Иезекииля построены в том же минорном тоне. «Напрасно бы я старался, — говорит понтифик, — обратить ум мой на божественные изречения, ибо на печаль настроена певница моя и орган мой вторит голосу плачущих».

Говорят, что за этим комментарием застало Григория известие о нашествии лангобардов. Григорий проявил чрезвычайную деятельность, тогда как экзарх препирался с ним о власти. Наместник надеялся, что смерть Автариса охладит порывы и энергию лангобардов.

Теоделинда. Между тем жена Автариса, Теоделинда, продолжала дело мужа[41]. Она не могла быть королевой, ибо пример Розамунды был у всех на памяти. Но ради блага государства она выбрала своим мужем храброго герцога Туринского, Агилульфа. Она сама выехала к нему навстречу и, после обычных приветственных слов, поднесла ему кубок с вином. Агилульф выпил и поцеловал у Теоделинды руку. Тогда Теоделинда заметила ему, что он может взять ту же дань с губ. Королем, таким образом, становился Агилульф, но за Теоделиндой осталось большое влияние. Надо заметить, что она была католичка, тогда как лангобарды были, как известно, ариане. Этим обстоятельством воспользовался Григорий и вступил с Теоделиндой в переписку. Расчет был верен. Теоделинда прямо объявила себя приверженной к той вере, которую исповедовал римский епископ. Тогда Григорий послал ей свою книгу диалогов с доверенным человеком, который должен был всячески стараться склонить Теоделинду и ее супруга к миру «с христианской республикой», как выразился папа в своем письме по этому случаю, понимая под этим всю нераздельную Римскую империю. Григорий не отделяет себя от этой империи, а, как епископ римской церкви, считает первой своей обязанностью служить и помогать своему народу.

Таким образом, сперва его замыслы не были политическими. Он не мечтал о светской власти пап. Но, когда впоследствии его стремления были отвергнуты, даже осмеяны, естественно, что он стал стараться во что бы то ни стало найти другой, более верный способ упрочить свою власть. Он нашел его в том порядке, который применил в курии.

Тем временем, пока Григорий приводил таким образом в исполнение свои планы, желая примирить лангобардов с церковью и Италией, экзарх делал совсем другое. Он донес императору Маврикию о переписке папы. Император сделал выговор Григорию за то, что он вмешивается не в свое дело и назвал его даже простачком (fatuus\ между тем как обязан был благодарить его за службу империи, Григорий, в свою очередь, послал колкий ответ императору. Он писал: «Я говорю не только за себя, я говорю за целую страну. То, что навлекло на меня только упрек в лживости, является причиной несчастий целой Италии, которая каждый день должна терпеть плен лангобардский: вот что особенно печалит меня. Пока словам моим не хотят дать веры, силы врагов наших растут неимоверно. Но я одно скажу моему высокому повелителю: пусть он будет обо мне самого дурного мнения, только бы в деле, касающемся спасения Италии, не на всякие речи склонял он свой высокий слух и верил бы больше делам, чем словам». Заканчивая свое послание, Григорий говорит: «Скажу коротко: хотя аз есмь недостойный грешник, я более полагаюсь на милосердие грядущего Иисуса, чем на твое правосудие». Это был явный разрыв с империей.

В Риме близко принимали к сердцу положение Италии. Там всячески старались, насколько возможно, исцелить не только наружные, но и внутренние язвы. Там никогда не оставались равнодушными к тем притеснениям, которые терпел народ со стороны правительства. Там старались войти во все нужды народа, помочь им, действуя авторитетом и увещаниями, чтобы устранить злоупотребления. Результатом было то, что власть над римлянами и даже над уцелевшими императорскими округами перешла от экзарха к папе. Последний обладал могущественным влиянием: как итальянский патриот, он советует епископам стать политическими деятелями перед лицом опасности для отечества и заботиться о его сохранении. «Надо стараться, — говорит он, — не об одном спасении душ, но и о внешнем благосостоянии паствы». Из этого видно, что в светские дела Григорий вмешивается не в эгоистических целях, а только ввиду безысходного положения Италии.

Поэтому-то он сносится письменно не только с франкскими, вестготскими, англосакскими кунингами, не только с Брунгильдой и Теоделиндой, но также с епископами и сенаторами Галлии. За этими отношениями видна грандиозная мысль о централизации и единстве мира.

Эта мысль имела важные результаты. Галльские епископы вследствие этих взаимоотношений свыклись с авторитетом римского епископа. Про Италию, конечно, нечего и говорить. Сами лангобарды, наконец, были обращены в католическую веру. Эту задачу исполнили те же миссионеры Григория, которые только перед этим утвердили христианство в Британии.

Византийские императоры.

Маврикий (582–602). При тогдашнем положении Византии было бы чудом, если бы она могла удержать за собой Италию. У Византии было слишком много других проблем, чтобы обращать на Италию серьезное внимание. На южных границах империю беспокоят персы; на севере, в конце VI в., а именно с 590 г. — авары и славяне. Эти последние, точно на своих плечах, переносят через Дунай всю Скифию. Массы народа идут с севера. Империя не проиграла ни одной большой битвы, но стала объединяться вокруг Константинополя. Уже враги подошли к Балканам, приблизились к Адрианополю. Маврикий хочет лично выступить против врагов, но его семейство и патриарх мешают ему в этом. Однако он идет в храм Св. Софии и ждет там чуда или видения, которое убедило бы его в успехе похода; но ни чуда, ни видения нет. Наконец Маврикий выступает против славян. Войско при виде императора ободряется, но дух самого полководца вдруг падает. Стали появляться недобрые предзнаменования, записанные греческим историком Феофилом. В одном месте императору перебежала дорогу свинья; в другом перебежало какое-то чудовище; затем подвернулось стадо оленей. Заручившись такими благовидными предлогами, Маврикий повернул назад в Константинополь, предрекая, что благополучного исхода дела быть не может. Воодушевление в войске, конечно, остыло. Император подумывает перебраться на азиатский берег[42].

Фока (602–610). Маврикий погиб от военного мятежа, и его место захватил сотник Фока, человек развращенный и жестокий. Он резал и душил сотнями, за что впоследствии и получил заслуженное возмездие. Но, несмотря на то, что самый акт восшествия на престол Фоки был возмутителен, Григорий счел нужным послать новому властителю любезное письмо, зная, что расположение императора может иметь важное значение для блага Италии. Таким образом, Григорий и тут не выказывает намерения отступиться от Восточной империи. Мало того, в Риме была поставлена даже статуя в честь Фоки. Между тем этот последний преследовал в Константинополе партию прасинов за то, что был осмеян ею в цирке. Он запретил членам ее занимать какие бы то ни было государственные должности. Это спровоцировало негодование и заговор. Народ, терпевший до сих пор свирепства императора, разорвал теперь его на части и сжег труп.

Ираклий (610–641). Вступивший на его место Ираклий оказался достойным императором. Только его личной энергии обязана была империя спасением от угрожавшего ей персидского завоевания. Когда славяне и другие варвары убивали и опустошали владения на севере империи, когда Иерусалим и Антиохия были в руках персов, когда Египет был потерян, когда персам сдался Халкедон и они стали ввиду Константинополя, столица империи оставалась как бы островом среди наводнения. Вся Восточная империя заключалась почти только в Константинопольском округе и в небольшом числе приморских городов от Тира до Трапезунда. Спасения нельзя было ждать ниоткуда. Ираклий двенадцать лет смотрит на падение империи. Наконец он решается на отчаянную борьбу с Хосровом[43], как бы почувствовав внезапный прилив сил при виде неотвратимой гибели. Доселе легкомысленный, Ираклий поклялся в храме Св. Софии жить и умереть вместе со своим народом. Церкви пожертвовали часть своего имущества; на эти средства были наняты варвары и среди них сорок тысяч хазар. Это было нечто подобное римским легионам. В несколько походов Ираклий сокрушил силу персов. В великой Ниневийской битве Хоеров погиб, и Ираклий выговорил себе блистательный мир. Все завоевания персов были возвращены. В это время на юге является новый враг, арабы-мусульмане. Но Ираклий уже не думал о них; он, нуждаясь в отдыхе, опочил в триумфе, благодаря чему арабы и имели возможность наносить удары империи.

Ираклеон (641). Шесть месяцев после Ираклия правил его сын Ираклеон, но ему вырвали ноздри, а его любимому министру отрезали языки на престол посадили внука старого императора, Константа (641–668). Так распорядился сенат. Войска недовольны вмешательством сената. Они требуют, чтобы и братья Константа участвовали в управлении. Император соглашается, а между тем приказывает обрезать носы своим братьям-соправителям, хотя это не мешает тому, что их имена продолжают красоваться на государственных актах.

Его преемнику Юстиниану II[44] (685–695 и 705–711), за невероятную жестокость и ложно приписанное намерение избить жителей столицы, отрезают нос и язык. Хотя он сумел вернуть себе престол, в конце концов он был убит. Леонтий (695–698), занявший его место, тоже погиб в результате переворота.

Византийским императорам явно было не до Италии.

При таких условиях естественно, что Италия была предоставлена сама себе, или лучше сказать папе Григорию и честолюбию лангобардов. Надо было заботиться о своих непосредственных границах, которые раздирались врагами.

А между тем тот человек, в руках которого были судьбы Италии, — папа Григорий — положил, как мы видели, основание обращению лангобардов к католичеству и таким образом сблизил их с римской цивилизацией, не дав им возможности сокрушить Рим. Дальнейшая история лангобардов — это постепенное сближение их с римлянами и папой. Это сближение имело значение влияние для судьбы Италии.

Рост муниципальной идеи в лангобардский период. Оно особенно проявилось в VII в. в городах, в муниципальном строе. Лангобарды застали полное разложение городской жизни на полуострове. Все, что хотело жить и ценило себя, бежало из городов. Состояние, когда-то почетное, внушало теперь к себе ужас и отвращение. В курии осталось лишь небольшое число членов, и почти без всякого имущества. По признанию самого законодательства, дошло дело до того, что даже важная должность дефензора служила теперь более к стыду, нежели к чести. На курии лежала, таким образом, печать разложения. Жизнь будущего должна была зародиться в другом лагере, а не в списке старых куриалов. Деятелями новых городов должны были быть не одни римляне, но и варвары.

Следует отметить, что в курию не вошли выслужившиеся почетные лица, проживавшие в городах и называвшиеся honorati, а также и новые землевладельцы, так называемые possessors. Курия должна была только пополняться ими. Но лангобардское завоевание было слишком решительно, чтобы могло произойти правильное, постепенное изменение политических форм. Закрепив за собой обладание завоеванной страной, лангобарды предприняли новый раздел итальянских земель, причем прежние собственники лишались не только имущества, но даже жизни. Так погибли лучшие граждане старого римского происхождения. Тех, которые остались, ждала самая незавидная участь. Лишь меньшая часть их сохранила свободу, но большинство земледельческого сословия перешло в полусвободное состояние. Уцелели только крупные. римские земледельцы. Позднейшее лангобардское законодательство совершенно игнорирует римлян как народ, признавая римлянами только тех, которые примирились с новыми порядками.

На развитие городской и государственной жизни Италии влияло положение, которое заняли в этой стране лангобарды. Они не думали щадить Италию. Перед вступлением в нее они сражались с гепидами и герудами. Им не у кого было учиться мягкости нравов. Альбоин еще относился к побежденным с некоторой сдержанностью, но после его смерти исчезает всякий дух умеренности. Римлян, однако, тяготило не то, что лангобарды заставляли их платить две трети сбора. Так поступали все варвары. Но дело в том, что эта система утвердилась после ряда убийств и что эти отношения не были прочны. Когда герцоги лангобардские решились выбрать короля, то они подарили ему половину собственных владений. Естественно, что это должно было отозваться на римских крупных землевладельцах и крестьянах. Вместо того, чтобы вносить ранее определенную дань, римские владельцы вынуждены были уступить половину своих земель: крестьяне тоже должны были увеличить количество арендной платы; именно, вместо восьмой части они должны были платить половину, экономические последствия этих порядков были тяжелыми.

Особенно пострадали от лангобардов города Италии. Из того, что некоторые из этих городов были покорены в позднейшее время, не следует думать, чтобы положение их было легче. Точно так же падали их стены, а жители считали за милость, если им позволяли оставить разоренные дома и удалиться в изгнание. Павел Диакон так говорит о взятии Падуи: «Наконец город был сожжен пожирающим пламенем и, по приказанию Агилульфа, разрушен до основания. Впрочем, войско, находившееся там, получило позволение воротиться в Равенну». Слова лаконические, но сильные и весьма впечатляющие[45]. Так было с Кремоной, Монцей и многими другими. По словам лангобардского летописца, на месте городов оставались только незначительные села[46]. Конечно, с одобрения лангобардской власти села опять оживали и возрастали до значения городов.

Городами управляли герцоги, которые начальствовали над целой областью. В менее важных местах жили так называемые гастальды, управлявшие округами. В истории итальянских городов под лангобардским владычеством надобно различать два периода, разделительной чертой которых служит половина VII в. Сперва мы видим закабаление их, потом возрождение уже после слияния лангобардов с римлянами. Сперва центр городской жизни из курии переместился во дворец лангобардского наместника. Сюда горожане обращались с жалобами, здесь их судили. Общественные здания, городские имения, даже церковные земли — все это переходило в ведение герцогского двора, или наместника, или гастальда. Сделавшись резиденцией власти, центральным местом лангобардского управления, перестроенный и видоизмененный город привлекал к себе тех из лангобардов, которые хотели сделаться куриалами и с этой целью продавали свои земли. Эти лангобарды титуловали себя nobiles. Потом они слились с народным ополчением и стали называться exercitales, arimanni (Heermann) или milites. Эти новые люди из варваров вторгались в города почти насильственно, тем более что лангобардам в городе было привольно. Лангобард мог выгнать римлянина из его собственного дома и из хозяина сделать только управляющим. Но это еще была милость. Бывали примеры, что лангобард совершенно лишал римлянина имущества. Во всяком случае, если лангобард овладевал домом итальянца, то последний уже не мог даже заложить своего имущества, потому что в одном доме было теперь два хозяина и один из них был гораздо сильнее другого. Однако дух и строй старого времени, вопреки уверениям германистов, продолжал еще сохраняться. Рядом с варварским вновь организовывалось и римское общество, не перестававшее существовать как таковое. Положим, оно было загнано, забито, лишилось самостоятельности, собственности, должно было терпеть тяжесть чуждого закона, но численность и старая идея брала свое. Эта численность была слишком значительной, чтобы ее можно было игнорировать. Собственно в городах варварам было не совсем удобно. Лангобарда чувствовали себя здесь, как и все вообще германцы, неловко. Если тогдашняя история Италии и переполнена лангобардскими именами, то не следует думать, что римляне были совершенно устранены от государственных должностей. Когда же сгладилось религиозное различие между двумя нациями, то римляне полностью сравнялись с лангобардами. Прежние лангобардские епископы сменились итальянскими; тогда же стали практиковаться разные новые способы дарования итальянцам, состоявшим под патронатством, прав свободного гражданина. Они тогда могли уравниваться в правах с лангобардами. Экономическая сторона тоже имела значение в ртом отношении. Между прочим богатые итальянские горожане получили право на то же вооружение, как и свободные лангобарды, так что cives и miles сливались в одно понятие. Естественно, что подпонятие богатых граждан подошли вообще зажиточные граждане и между прочим ремесленники. Большое значение в деле сближения двух наций имели браки, которые существовали в лангобардском королевстве. Известно, что эти браки были либеральны. Лангобард мог жениться на полусвободной римлянке и тем возвести ее в свободное состояние. В городах экономические условия были на стороне римлян; относительное положение их менялось скорее, нежели на помещичьих землях. Чем более уравнивалось имущественное состояние римлян, тем более сближались они с лангобардами, и по мере того, как нарождалось новое поколение, прежняя вражда ослабевала, уступая место совершенному равнодушию к родовым отличиям. Римлянин своей ловкостью пробился внутрь варварского общества, разрушая все препоны и внося туда свой язык, нравы и понятия. Итальянцы победили варваров своей цивилизацией и культурой. Они коснулись внутренней, духовной стороны их жизни, нравов, понятий, образованности, ознакомив их с лучшей обстановкой и удобствами жизни.

Новое общество, образовавшееся из смешения двух различных элементов (варваров и римлян), получает особый характер. В нем непобедимая лангобардская энергия соединилась с тонко развитым римским умом. Приморские города Италии первые проявили свою энергию. Тогда-то начинается торговая деятельность в Венеции, возникшей из нескольких рыбачьих хижин на берегу Адриатики. Затем сооружает свои галеры Пиза, а за ней и Генуя. Амальфи также вмешивается в торговые дела и богатеет. Самые большие богатства могли образоваться тогда в Равенне и Риме. Как видно из папских биографий, приписываемых Анастасию[47], ни один первосвященник не обходился без того, чтобы не использовать часть церковных сокровищ на сооружение новых храмов и других зданий, на выкуп итальянцев из несвободного состояния и т. п. При оживлении экономической деятельности, ознаменовавшей успокоение народа, изменяется характер отношений лангобардской власти к городам. В итальянских городах возникает национальная милиция, которая могла защищать города еще в первое время лангобардского нашествия.

Со временем сложилось так, что во главе власти в каждом городе стал сановник, который был администратором, гражданским и военным начальником, а вместе с тем и судьей. Горожане, состоявшие теперь уже из лангобардов и итальянцев, знали только его, а не курию, которая между тем заполнялась этими же сановниками, называвшимися судьями (Judices), иногда принимавшими и другие названия, как то: duces, magistri militum и consules. Над ними, правда, стояли в покоренных городах лангобардские наместники: герцоги и так называемые гастальды, но народ знал только судью. Итальянцы издавна, таким образом, привыкли ценить только эту власть. Этим объясняется характер городской жизни, которым впоследствии прославилась Италия. Именно поэтому правительственная власть в Италии так быстро принимала военный характер. Мы увидим, как позднейший характер итальянцев сложился под влиянием лангобардов.

Конечно, Византии надо было бы теперь самой опереться на итальянские города, но она и прежде игнорировала их, что Видно из ее законодательства относительно куриалов. Теперь империя, выдав Италию варварам, была бессильна удержать даже часть ее, тем более, что на юге империи появились новые враги — арабы. Уже было замечено, почему византийские императоры потеряли Рим. Та самая народная милиция, которая могла бы быть полезной византийской власти, теперь обратилась против нее. Греческие историки сообщают, что экзарх должен был узнать расположение равеннской и римской милиции на случай борьбы с лангобардами, но выводы, к которым он пришел, оказались неблагоприятны. Настроение милиции было невыгодно для империи, и экзарху пришлось нанимать тех же мусульман. Но тем не менее за милицией греческой власти пришлось ухаживать.

Император Константин Погонат сам признал совершившийся факт. Он в одной из своих грамот адресуется прямо к клиру, народу и «римскому войску». Под последним имелось в виду народное ополчение. Этот военный класс не был новостью в Италии. Вооружались прежде всего те, которые наиболее считали себя горожанами, для которых ближе всего были городские интересы — это городская аристократия, состоявшая из honorati и possessors, которая находилась вне курии. Только рта аристократия и имела достаточные средства. Атак как вооружаться обязаны были все богатые граждане, то аристократический элемент и милиция не разделялись. Заметим, что лангобардская власть относилась к этому элементу дружелюбно. Лангобардские наместники рассчитывали найти в нем опору, но ошиблись. Это ополчение заявило свой патриотический, национальный характер.

Тогда, т. е. во второй половине VII в., все итальянские города уже изменили свой строй. Он не походил ни на древнюю римскую муниципию, ни на варварскую бургаду. Вместо прежнего различия по происхождению явилось различие по сословиям. Таким образом, образовались клир, милиция, патрициат, богатые ремесленники, писцы и народ (populi multitude, plebs). Среди этих сословий самое важное место занимала милиция — arimanni, exercitales, — которая одна и составляла класс граждан в полном смысле этого слова. Она состояла из лангобардов и итальянцев. Савиньи полагает, что в лангобардских городах римский и варварский элементы существовали параллельно с друг с другом и что лангобарды назывались habitatores, а римляне — cives. Исследователи восстают против этого предположения и указывают на полное смешение обоих элементов[48]. Но дело не в этом. За исключением духовных лиц, остальная масса населения городов, не имевшая всех гражданских прав, но пользовавшаяся все-таки личной свободой, называлась populus или plebs. Она стала исторически влиятельной. Первый же класс был силен только в городах римской (т. е. не покоренной лангобардами) Италии: в Риме, Неаполе и Равенне. Заметим, что эти города, за некоторыми исключениями, продолжали признавать императорскую власть. Сохранилось только известие про мятеж в Неаполе, где власть захватил какой-то тиран, опираясь на городское ополчение. Но наместник успел подавить это восстание.

Венеция. На примере Венеции ясно, что итальянские города не позволяли экзарху вмешиваться в свои дела. Здесь в 697 г. власть трибуна была заменена властью дука — dux — слово, обратившееся под влиянием местного выговора в название дожа. Этот дук, или дож, не походил на лангобардского дука (герцога) по своему значению. Он, как известно, был должностным лицом, находившемя под контролем аристократии и милиции.

Итальянская народность. Так национальные политические формы зарождались в Италии в VII столетии, хотя довольно медленно. Основной элемент был взят из римской муниципии. Лангобарды, против своего желания, оказывали содействие этому новому складу жизни. Мы не имеем подробной истории городов; особенно же скудны сведения о периоде зарождения новых политических форм. Иначе можно было бы показать, как в каждом городе предприимчивые куриалы брались за оружие, выбирали вождей; как эти вожди под разными наименованиями создали особый источник власти судебной, военной и гражданской; как с одной стороны герцоги и гастальды, а с другой — греческие наместники признавали совершившийся факт.

Особенно стало сильно это движение в VIII в. с 727 г., когда на папский престол взошел папа Григорий II, прервавший всякие отношения с Византией, где сидели тогда иконоборческие императоры.

Конечно, у римских католиков не могло быть речи о сделке с поносителями их исповедания. По голосу Григория население само стало избирать дуков, а в то же время Лиутпранд становится защитником итальянской цивилизации. Избранный королем в 712 г., он скоро берет Равенну и таким образом защищает последнюю опору императорской власти. Греческое влияние пало, но тем ощутительнее стала власть лангобардская. Как ни был цивилизован Лиутпранд, он не сделался все-таки истым итальянцем. Папа Григорий III ищет уже помощи на Западе.

Между тем национальный характер римлян постепенно преобразуется в итальянский. Прежних римлян нельзя сравнивать с итальянцами. Все, что в последних есть особенного, было создано лангобардским владычеством. Как иначе объяснить, что суровые римляне превратились в изнеженных итальянцев? Римское владычество приучило жителей к порядку, и это сохранялось до лангобардов. Завоевания Альбоина развили свободу мысли и поступков, свойственную итальянской природе. Отсутствие нравственных условий, чем ознаменовали себя итальянцы в XV в., также ведет начало от лангобардов. Смежность римских и варварских владений на полуострове приучила жителей к перемене места. Мудрено было при этих условиях сохраниться чистоте семейных связей, а вместе с тем восторженной любви к родине.

Папство также оказало свое влияние в этом отношении. Папы никогда не примирялись с лангобардами. Они слишком привыкли считать их еретиками. Наконец, в своих личных интересах, папство, как духовная курия, не могло действовать заодно с лангобардами, которые хотели создать свое особенное государство. Папство всячески им противодействовало. И действительно, оно не допускало слития двух элементов в одну итальянскую народность, в одно итальянское государство. Само итальянское население от почти непрерывной борьбы сделалось тревожным, непостоянным, кичливым.

Но если папство долго не позволяло образоваться единому итальянскому государству, то оно невольно оказало другую услугу. Дело в том что, благодаря именно этому явлению на почве Италии образовалось множество маленьких республик с широкими общественными стремлениями, с развитием образованности, права, искусства и промышленности в каждой из них.

7. Англосаксы в Британии

Английская народность, подобно итальянской, также сложилась из нескольких элементов путем долгой взаимной борьбы. В этот позднейший целостный тип вошли многообразные черты, присущие каждому из разноплеменных народов, пребывавшему в Британии на протяжении нескольких веков.

Британия в древнейшее время. В древнейшие времена этот остров назывался землей Зеленых Холмов, затем Медовым островом и, гораздо позже, Бритом или Придайном; отсюда слово «Британия». Кимвры, народ кельтского происхождения, пришли с восточных окраин Европы и заняли земли коренных жителей острова, которые бежали на север, в нынешнюю Шотландию, где получили название пиктов и скоттов. За ними появились логры (Lloëgrwys), пришедшие с юго-западного побережья Галлии. Уступая их давлению, первые переселенцы отходят к западным берегам острова, а логры поселяются на юго-востоке. Наконец, приходит еще третий народ — бритты, иди оритопы, которые дали название острову и всем народам, населявшим его. Они вышли из северо-западной части Галлии, из земель между Сеной и Луарой. Полагают, что они заняли места к северу от камбрийцев и логров, на границе валлийского населения, между заливами Форд и Солуэй. В первом в. до P. X. из болот Фландрии на беспарусных судах приплывают коронийцы, сперва на остров Уайт, а потом на берега Британии. Это были люди тевтонского племени, которые поселились по течению реки Гумбер и, таким образом, разделили логров на две части.

Вскоре после этого переселения в Британию пришли римляне. Известно, что Юлий Цезарь покорил остров, вторгнувшись с восточной части его — нынешнего Кента. После упорного сопротивления местные жители должны были уступить, и римское владычество распространилось на весь остров, за исключением северной части, населенной пиктами и скоттами, которые своим мужеством защитили северный край. Кельты назвали римлян цезарийцами, по имени их вождя. Тогда же и северные обитатели решились спуститься со своих гор; с этих пор начинаются постоянные их нападения.

До нас дошли в отрывках кельтские летописи, в которых говорится, что «цезарийцы», после того как они угнетали остров четыреста лет и ежегодно собирали дань в три тысячи ливров серебра, возвратились в римскую землю для отражения нашествия «черной орды»; что при отплытии они оставили только женщин и малолетних детей, выросших потом камбрийцами. Для нас важно то, что бритты и камбрийцы смешались с римлянами чисто родственным образом за время их четырехсотлетнего пребывания на острове.

Известно, как быстро шла романизация Британии, с какой охотой местные жители отдавали своих детей в римские школы и даже отправляли их в Рим, с каким успехом римляне прививали им свою цивилизацию. Одним словом, в глазах римской администрации Британия считалась самой надежной и верной провинцией.

Но вскоре римские легионы должны были покинуть Британию, вызванные для защиты пределов империи от нашествия вестготов. По отплытии легионов бритты перестали признавать власть чужеземных правителей; прежний дух свободы и самоуправления ожил; римская администрация исчезла; вместо того возобновилась власть предводителей колен, некогда подавленная римлянами. Тогда явились люди, которые считали за собою право на звание начальников кантона или семейства, что одно и то же на языке этого народа.

Родственные связи составляли основание общественного быта бриттов; каждый из бриттов тщательно изучал и помнил все степени своего родства, составлял свою генеалогию, чтобы пользоваться собственностью в кантоне, где он родился. Каждый кантон принадлежал только одному первичному семейству, и никто не мог владеть законно никакой частью земли, если не был членом того семейства, которое, размножаясь, составляло колено или род.

Начало монархической власти у бриттов. Избавившись от римского владычества, бритты не могли вернуться к своему прежнему патриархальному быту. Такое устройство только разъединяло их, делало слабыми; между тем как единая сильная власть была необходима для защиты от постоянных набегов жителей севера, которые пылали ненавистью к изгнавшим их пришельцам и которых удерживала в их постоянном стремлении на юг сила римских легионов. Но как только кончилась римская власть, так пикты и скотты спускаются с гор, теснят жителей низменности, побеждают их и грозят уничтожить. Вот эта-то постоянная опасность от диких и храбрых жителей севера заставила бриттов создать высшую власть; они избрали начальника над начальниками, короля над страной и сделали этот сан выборным. Но это новое учреждение не принесло ожидаемой пользы, не придало народу единства и силы против внешних нападений; оно только принесло ему существенный вред, разъединив его еще более, ослабило и, наконец, сделалось основной причиной его рабства. Одно из двух племен, владевших южной частью острова, присвоило исключительно себе право поставлять королей стране. Резиденция короля была на земле логров, в древнем муниципальном городе, который назывался у бриттов Лон-динг, город кораблей (Llundain, Londinum). Ясно, что люди логрийского рода легче, нежели другие, достигали звания вождя над вождями. Камбрийцы завидовали этому преимуществу; они утверждали, что королевская власть законно принадлежит их родам, как древнейшему населению острова Британии. Логры не уступали. Когда связь между племенами нарушилась, они начали междоусобную войну, воспользовавшись которой их давние враги спустились с гор и разрушили построенную против них римскими императорами стену[49]. В то же время другие, не менее страшные враги напали на берега острова. Это были пираты, пришедшие с берегов Северного моря.

Приглашение саксов. Чтобы избавиться от тех и других, Гуортеирн, король из племени логров, обратился к германским корсарам, вождями которых были два брата — Хенгист (Hengist — жеребец) и Хорза (Hors — лошадь). Это были саксонцы, т. е. люди с длинными ножами. На их знамени была изображена белая лошадь, символ вождей. Хенгист и Хорза с охотой приняли приглашение короля (449); они обещали защищать бриттов и доставлять все жизненные припасы, за что им был отдан небольшой остров Танет. Много раз они храбро и горячо сражались, поднимая против пиктов и скоттов свое знамя с изображением белой лошади, как бы напоминавшей имена их двух вождей; много раз толпы горцев, сильные числом, но дурно вооруженные длинными и ломкими копьями бежали от больших секир, составлявших народное вооружение саксонского союза. В Британии много радовались и удивлялись подвигам саксов. «Разбив наших врагов, — говорит древний поэт, — они торжествовали вместе с нами радость победы: мы наперерыв приветствовали их прибытие. Но да будет проклят день, в который мы их полюбили! да будут прокляты малодушные, совету которых последовал Гуортеирн!»

И действительно, согласие между союзниками продолжалось недолго; бритты скоро раскаялись в своей ошибке и должны были перенести все ее тяжкие последствия. Пришельцы начали предъявлять слишком большие требования: к ним приходили новые толпы искателей приключений. Уступленного острова было недостаточно для поселения всех; нужны были новые земли; требовалось более припасов и денег.

Не получив удовлетворения своих требований, они перешли на берега Кента и здесь основали первое германское королевство на земле Британии. Сопротивление, оказанное им, было велико; но они вступили в союз с пиктами, пригласили их спуститься на юг, и, таким образом, разделив силы бриттов, устремились с востока на запад, принудили жителей бежать, а оставшихся поработили. Затем, двадцать два года спустя после первой высадки германцев, другой саксонец Элла пристал с тремя кораблями к югу, оттеснил бриттов к северу и западу и основал второе королевство саксов, так называемый Суссекс, Спустя восемнадцать лет появилась третья саксонская волна под предводительством Кедрика и основала третье королевство западных саксов, или Уэссекс. Между тем и восточный берег испытал такое же нашествие: на берегах Темзы явились другие переселенцы, заняли город Лондинг, который сделался столицей восточного британо-саксонского королевства — Эссекса. Все эти завоевания произошли на землях логров, некогда призвавших к себе саксов. Продвигаясь на запад, саксы встретились с камбрийцами, которые дали им сильный отпор и выдержали продолжительную борьбу Из рода камбрийцев вышли все позднейшие бойцы за свободу Британии. Из них особенно знаменит Артур, побеждавший саксов во многих сражениях. Подвиги его воспеты в национальной камбрийской поэзии.

Приглашение англов. Завоевания саксов пробудили желание такого же переселения и в народах, живших далее к востоку, по берегам Балтийского моря и называвшихся тогда англами. На шестидесяти кораблях явились они в устье Тейна, вступили в союз с пиктами и быстро пошли в глубь острова. Камбрийцы встретили их мужественно; их вожди Уриел и сын его Оуэн одержали над ними верх и после кровавого Кальтретского побоища (в 518 г. близ устья Клайда) оттеснили бриттов к берегам моря, овладели страной между западными горами и тут основали два королевства: одно из них удержало свое бритское название — Берникия, а другое было названо Дейфром или Дейром. Позднее оба эти королевства соединились и составили Нортумбрию. К югу от Нортумбрии поселились англы, которые пришли сюда еще раньше их общего переселения; они сообща с восточными саксами удержались против местных жителей и образовали так называемую Ост-Англию. Древнее население — коронийцы, — жившее несколько веков к югу от Гумбера и в течение столь долгого времени не соединявшееся с бриттами, добровольно присоединилось к англосаксонским победителям, смешалось с ними и утратило свое имя, а занимаемая им страна между Гумбером и Узой была названа Мерсией, т. е. страной болот.

Семь королевств. Таким образом, большая и лучшая часть острова оказалась под иноземным владычеством. Жившие там народы или смешались с победителями, или были вытеснены; на их землях было основано семь независимых друг от друга королевств, или так называемая гептархия. Вытесненные бритты переселились в северо-западную часть Галлии, которой после дали название Бретань. Здесь, среди галльского населения, они сохранили свой национальный характер.

Но западные берега, почти на всем их протяжении от устьев Клайда до оконечности Корнуолла, оставались во владении туземных племен. Здесь на гористой и малоплодородной земле обитали камбрийцы. Пришлецы-победители, считая их чужеземцами, назвали их на своем языке Галль, Gwyddils, откуда и произошло название Уэлльс. Эти слабые остатки великого народа со славой защищали свое последнее убежище, часто побеждали; непокоренные, они сохранили за долгие века убеждение, что их роду и имени предназначена какая-то таинственная вечность. Эта вечность была предсказана бардами VI в. «Делай, что хочешь, — говорили свободолюбивые горцы чужеземному завоевателю, проходившему через их страну, — но ни твое, ни чье бы то ни было могущество, кроме Божьего, не истребит нашего имени и нашего языка». И это имя, этот язык существуют до сих пор на той земле, куда загнали их завоеватели. Это был народ, живший поэзией. Поэт-музыкант, наряду с земледельцем и ремесленником, считался основателем гражданского быта. Эти поэты пели на одну тему: судьба отчизны, ее страдания, ее надежды. Огюстен Тьерри говорит: «Народ также поэт; он высоко ценил их слова, придавая особый смысл самым простым выражениям; желания, выраженные бардами, принимались за обещания; их ожидания, надежды — за пророчество; даже их молчание за утверждение». Артур умер, но народ не хочет верить его смерти, потому что бард не поет ему о ней, и ждет его возвращения, а с ним и своего прежнего величия. «Жизнь воспоминаний и надежд украшала для бриттов их скалистую, суровую страну. Они были бедны, но веселы и общительны, легко переносили лишения, как преходящие страдания, и все ожидали большого общественного переворота в свою пользу: переворот этот должен возвратить им потерянное и, по выражению барда, вновь возложить на них венец Британии». Но они ждали напрасно: их древняя отчизна не возвратилась в руки соплеменников; поработители-чужеземцы были побеждены новыми пришельцами, бритты же не воспользовались поражением и политическим падением своих притеснителей. Так исчезли на острове Британия, исключая валлийцев, кельтские народы: камбрийцы, логры и собственно бритты. Поистине печально было видеть уничтожение кельтского населения Британии.

Христианство в Британии. Обитатели острова с давних пор были христианами. Кто были первые проповедники у них, откуда они пришли, как действовали, мы не знаем. Достоверно только то, что до VI в. бритты придерживались никейского исповедания. Британское духовенство строго следовало первоначальной чистоте христианского учения; оно понимало никейский символ веры лучше, нежели понимали его в Риме. Когда в Британии началось порабощение кельтской народности, то, как мы видели, часть бриттов бежала в Галлию. Отцы британской церкви активно повели дело проповеди в Галлии и, естественно, вошли в столкновение с католическим духовенством. Это были истинно христианские, бескорыстные проповедники: их миссионеры являлись бессребрениками, почти ничего не брали, не требовали ни питья, ни пищи; потому их везде и охотно принимали. Они никогда не вмешивались в светские дела, не привыкли к бенефициям и феодам; они были чужды той суетной жизни, которую вели западные духовники. Для последних было новостью видеть этих скромных священников, их странные обряды, их нежелание повиноваться галльскому прелату. Архиепископ турский, присвоив себе духовную власть над всей страной, предложил духовенству Бретани, чтобы оно признало его своим начальником и исправило свои обряды согласно требованиям католической церкви. Ему отвечали отказом. Тогда архиепископ двинул на бриттов франкские полчища. Бритты были побеждены, и победители предписали им, под страхом телесного наказания, следовать уставам римской церкви.

Когда англосаксы кончали завоевание Британии, на папском престоле восседал Григорий I. Он успешно устанавливал в митрополии Запада связи епископской иерархии. Могущественные короли были его верными союзниками и слугами; епископы галльские и итальянские были его подручниками. Подобное же отношение к завоевателям Британии, для блага католической веры и на пользу папской власти, было с ранних пор предметом ревности и честолюбия папы Григория. Рассказывают, может быть, без фактических оснований, что, увидав однажды на рынке в Риме двух невольников англов или саксов, папа очень удивился, узнав от них, что соотечественники их незнакомы с христианством католического толка. Он начал деятельно строить планы для обращения острова: он велел скупать на рынках англосаксонских рабов, готовил их в монахи, наставлял в католической вере для того, чтобы они могли преподавать ее на своем родном языке. Но план этот не осуществился, и в Британию посланы были иные люди, люди испытанной учености. Начальником этой миссии был назначен Августин, соплеменник великого христианского писателя. Он был наречен и посвящен в епископы Англии, дав клятву повиноваться папскому престолу.

Первый архиепископ Августин Кентерберийский. Миссия прибыла в Кент. Король этой земли Этельберт был женат на женщине франкского происхождения, исповедовавшей католическую религию. При помощи ее и чудес Августину удалось обратить короля в католичество; примеру короля последовали и его подданные. В залог своей искренности Этельберт дал духовенству дома и поземельные владения. Вскоре были обращены и восточные саксы. Папа послал Августину омофор, назначил его архиепископом с подчинением ему двенадцати епископов и приказал поселиться в Лондоне. Но из уважения к королю Этельберту Августин остался в Кенте, в городе Кентербери, с которым навсегда связал первую епархиальную кафедру Англии.

Вскоре он заставил папу опасаться его честолюбия и его широких замыслов. Это видно из послания Григория, в котором папа советует своему посланнику осторожнее употреблять сверхъестественные средства. Августин простер свои амбиции до того, что надменно спрашивал папу, что ему делать с епископами галльскими и британскими. Папа испугался и поспешил оградить галльское духовенство от притязаний кентерберийского архиепископа, дав также омофор арльскому прелату. «Он судия и глава галлов, — писал Григорий Августину, — и воспрещается тебе вторгаться с косой осуждения в чужое поле. Епископов же британских поручаю тебе всех; наставляй малознающих, утверждай слабых, наказывай худых по своему усмотрению».

Таким образом, бритты и их духовники, которые, с точки зрения римлянина, были раскольниками, теперь были полностью предоставлены Августину. Последний поспешил приобрести над ними духовное владычество. Он посылает духовенству побежденного населения Британии предложение признать его архиепископом всего острова под страхом гнева римской церкви и англосаксонских королей. Он назначил им свидание на берегах Северна, старался разъяснить им законность своих притязаний, предложил им исправить их церковные обряды по образцу римских, присоединиться к католическому единству, войти к нему в послушание и под его руководством содействовать обращению англов. Но ни красноречие, ни чудеса, — Августин исцелил перед ними слепорожденного, — не могли поколебать камбрийцев. Они не отреклись от своей старой, гордой независимости. Августин не унывал: он назначил новое свидание, на которое прибыло семеро британских епископов и много монахов, они жестоко оскорбились, когда Августин даже не встал при их приближении и не приветствовал их. На предложение признать его власть, вступить в дружбу с англосаксами они отвечали вторичным гордым отказом. «Хорошо! — вскричал раздраженный миссионер, — так как вы не желаете иметь мира с братьями, то будете иметь войну с врагами»… И некоторое время спустя кунинг одного англосаксонского племени, еще языческого, спустился из северной страны к тому месту, где было совещание. Камбрийцы были разбиты, их знаменитый Бангорский монастырь разрушен; монахи, которые так дерзко говорили с Августином, перебиты. Католические писатели говорят, что Августин не причастен к этому варварскому поступку, что он умер прежде нападения англов, но народная валлийская поэзия сохранила предание, что глава новой английской церкви возбудил это вторжение и направил нортумбрийских англов на Бангорский монастырь.

Лаурент, его преемник. После смерти Августина архиепископский сан перешел к Лауренту, также римлянину. При нем был обращен в христианство Сигберт, родственник Этельберта. При жизни этого короля духовенство пользовалось почестями и властью, но при его наследниках дела приняли другой оборот. Сыновья его вернулись к язычеству и отменили все законы, направленные в пользу христиан. Наконец, считая себя оскорбленными тем, что епископ Меллитий не велел давать им священного хлеба, когда они приходили в церковь, короли выгнали духовенство из своих владений. Епископы пришли в страну Кента, но и здесь их ожидала та же участь. Наследник Этельберта также приказал им уходить. Однако хитрые итальянцы успели взять верх и снова обратить отступников на путь истины. Уже готовы были суда, которые должны были отвезти епископов в Галлию, когда Лауренту пришла счастливая мысль: он испросил у короля позволение провести последнюю ночь в церкви Св. Петра. Там за ночь он изуродовал себя и в таком виде явился утром перед королем. «Смотри, — сказал он, — как апостол Петр покарал меня за то, что я хотел покинуть свое стадо». Хитрость подействовала: король был поражен и, в страхе подвергнуться мщению апостола, велел Лауренту и его собратьям остаться и обещал им свое могущественное содействие в обращении на путь истины тех, которые, по его примеру, впали в идолопоклонство. С помощью светской власти вера ожила на берегах Темзы, и король Кента, думавший изгнать все христианское духовенство, получил от папы приветственное письмо с похвалой чистоте его веры и совершенству христианских подвигов. Спустя несколько лет владетель Нортумбрии, Эдвиг, женился на сестре Этельберта, Эдбалоде. Она, как христианка, прибыла к своему мужу в сопровождении католического священника Паулина, который должен был сделаться архиепископом Йорка, если ему удастся обратить язычника-короля в христианство. Паулин начал воздействовать на ум короля чудесами: он обещал ему вымолить для его жены безболезненные роды, если он даст обещание крестить ребенка. Король согласился, но сам и слышать не хотел о принятии христианства. Паулин не остановился на этом. При посредстве королевы он открыл Эдвигу тайну, и это так подействовало на короля Нортумбрии, что тот крестился со всем своим народом.

Церковное подчинение Риму. За крещением Нортумбрии последовало крещение остсаксов, что случилось в середине VII в.; через тридцать лет крестилась Мерсия, и, наконец, в конце VII в. крестились и последние англосаксы, жившие по южным берегам. Теперь эти новые христиане, англосаксонские кунинги, с ревностью прозелитов стали заботиться о подчинении независимой британской церкви Св. Престолу. Под сенью благословенных крестов, посылаемых из Рима, они совершали походы для истребления древних христиан Британии. Это были преимущественно кельты, потомки тех, которые были крещены еще Св. Патриком, в первой половине IV в., по восточному обряду. Теперь они спасаются бегством на север, в страну пиктов и скоттов, в нынешнюю Шотландию, где пел Фингал, сын Осиана, свои грустно-суровые песни о том счастливом прошлом, когда грубые, полудикие пришельцы-германцы еще не оскверняли кельтскую землю. Но и здесь им приходилось терпеть гонения и часто скрываться от преследователей. Их учителя и старцы удалялись в кельи, вели подвижническую отшельническую жизнь; они жили общинами, из которых после образовались монастыри, сделавшиеся предметом энергичного преследования римских миссионеров. Эти христиане, убежденные в неприязненности к ним римской церкви, все более и более утверждались в противодействии ее учению, предпочитая обращаться за советами по богословским вопросам к церкви константинопольской. Но уполномоченные и послы римского первосвященника, пользуясь религиозной зависимостью, в которой он держал податливых англосаксонских королей, мало-помалу сокрушили под гнетом ужаса дух свободы британских церквей.

Что касается кунингов, то они с их дружинами стали верными слугами римской церкви. Они за свой счет отправляют миссионеров для проповеди на континенте, в среде их соотечественников. Отсюда вышел знаменитый Винфрид, или Бонифаций, апостол Германии. Короли англосаксов благоговели перед Римом и престолом Св. Петра; они сделались рабами пап, делали им богатые приношения и даже стали платить ежегодную дань под названием «римского ценза», или «церковного оброка». Они строили церкви и монастыри, дарили духовенству земли; прежде свирепые кунинги теперь окружали себя монахами и нередко предавались затворничеству. Эта покорность римскому двору, постепенно переходившему от духовных преимуществ к политическому преобладанию, не была продолжительной. Усердие слабело, а зависимость становилась тяжкой. Короли увидели, что именем католической веры прикрывается чужеземное владычество, и отвергли его. Началась борьба, в которой саксонское духовенство, духовные дети римской церкви, приняло сначала сторону Рима и поддержало власть папы; но впоследствии, увлекаемое потоком народных стремлений, оно пыталось отстоять свою самостоятельность. Но было уже поздно.

На Западе сложились события так, что епископ Рима получил могущество столь сильное, что был в состоянии, пользуясь обстоятельствами, оказывать влияние на течение исторической жизни.

Вместе с тем между кунингами происходят раздоры за политическое преобладание на острове, что ослабляло силу сопротивления римскому влиянию и клерикальным стремлениям, исходившим из Рима. Зато островное изолированное положение избавляло англосаксонские государства от безусловного подчинения идеям, которые развивались и осуществлялись на континенте Западной Европы. Политические и церковные раздоры, обуревавшие тогдашнюю Британию, несколько утихли, когда в 827 г. один из кунингов Экберт соединил четыре южных саксонских королевства в одно государство — Уэссекс. Северные королевства англов еще влачили некоторое время отдельное существование, но над ними уже тяготела власть Уэссекса.

В это время на европейском континенте произошли важные события.