История веры и религиозных идей. Том 2. От Гаутамы Будды до триумфа христианства

§ 169. Устойчивость доисторических элементов

В истории Европы влияние кельтов чувствовалось на протяжении почти двух веков: от завоевания Северной Италии в V в. до н. э. (Рим был осажден ок. 390 г.) до расхищения святилища Аполлона в Дельфах (ок. 279 г.) Вскоре после этого историческая судьба кельтов определилась: теснимые германскими племенами с одной стороны и Римом с другой, они постепенно утрачивают былое могущество. Тем не менее, кельтская культура сохранила в высшей степени богатое и творческое наследие протоистории. Как мы увидим ниже, для понимания религии кельтов чрезвычайно важны свидетельства археологии.

Протокельтами были, возможно, создатели так называемой "культуры полей погребений с урнами" (Urnfield), возникшей в Центральной Европе прибл. между 1300 и 700 гг..[253] Они жили в деревнях, занимаясь сельским хозяйством, использовали бронзу и сжигали мертвых. Первые миграции (X–IX вв.) привели их во Францию, Испанию и Британию. Между 700 и 600 гг. в Центральной Европе распространилась обработка железа — возникла гальштатская культура. Ей были свойственны ярко выраженное расслоение общества и разнообразие погребальных обрядов. Эти инновации, по-видимому, явились результатом иранского культурного влияния, принесенного киммерийцами (уроженцами Причерноморья).[254] Именно тогда у кельтов образовалась военная аристократия. Теперь мертвых (по крайней мере, вождей) не сжигали, а хоронили в погребальных курганах. При этом тело принято было возлагать на четырехколесную повозку вместе с оружием и прочими драгоценными предметами. К 500 г., во время второго железного века (La Mеnе) кельтский творческий гений достиг своего апогея. Золотые и серебряные изделия, бесчисленные предметы из железа, извлеченные в ходе раскопок, были охарактеризованы как "слава варварского мира, великий, пусть и ограниченный одной областью, вклад в европейскую культуру".[255]

При крайней нехватке письменных источников, археологические свидетельства поистине бесценны. Благодаря раскопкам стало известно, что кельты придавали большое значение священному пространству, т. е. освященному согласно определенным правилам месту вокруг жертвенного алтаря (как мы увидим ниже, древние авторы донесли до нас сведения о ритуальном разграничении пространства и о символизме Центра Мира; ирландская мифология также говорит об этом). Опять-таки благодаря раскопкам мы знаем, что кельты оставляли приношения различных типов в особых колодцах от 2 до 3 м глубиной. Также, как греческий brothros или римский mundus, эти ритуальные ямы обеспечивали общение с божествами подземного мира. Такие колодцы засвидетельствованы уже со II тысячелетия до н. э.; иногда в них находят богато украшенные церемониальные котлы, полные золотых и серебряных изделий[256] (память о таких колодцах, связанных с потусторонним миром, и о подземных сокровищах сохранилась в кельтском фольклоре и в средневековых легендах).

Не менее важно археологическое подтверждение распространенности и устойчивости культа черепов. Начиная от орнаментированных стилизованными головами известняковых цилиндров из Йоркшира, восходящих к XVIII в. до н. э., черепа и изображения "отрубленных голов" обнаруживаются во всех населенных кельтскими племенами регионах вплоть до средних веков. Археологи находят черепа, оставленные в нишах или замурованные в стенах святилищ, головы, высеченные из камня, и бесчисленные деревянные, затопленные в источниках. Религиозную значимость черепа (головы) подчеркивали еще классические авторы. При всех запретах Церкви, почитание "отрубленных голов" занимает важное место в средневековых легендах, а также в британском и ирландском фольклоре.[257] Речь идет, без сомнения, о культе, который уходил корнями в доисторический период и продержался во многих азиатских культурах вплоть до XIX в.[258] Исходная магико-религиозная значимость "отрубленной головы" подкреплялась верой в то, что череп — первейший источник semen virili [мужского семени] и вместилище духа. У кельтов именно череп считался средоточием некоей священной силы, божественной по происхождению, которая защищала человека от всяческих напастей и даровала здоровье, богатство и победу над врагами.

С одной стороны, археологические открытия указывают на древность кельтской культуры, с другой — свидетельствуют о преемственности некоторых центральных религиозных идей и обычаев от протоистории до средних веков. Многие из них восходят к базовым религиозным представлениям эпохи неолита, которые с давних пор были ассимилированы кельтами и частично вплетены в теологическую систему, унаследованную от их предков-индоевропейцев. Эта поразительная преемственность, обнаруженная археологами, позволяет специалистам по кельтской религии использовать поздние источники (в первую очередь, ирландские тексты, записанные между VI и VIII вв.), а также эпос и фольклор, сохранявшиеся в Ирландии до самого конца XIX в.

§ 170. Индоевропейское наследие

Древность кельтской культуры подтверждается и другими источниками. В Ирландии можно найти множество идей и обычаев, характерных для Древней Индии. Да и просодия в ирландском языке аналогична санскритской и хеттской; как утверждает Стюарт Пиггот, речь идет о "фрагментах общего наследия II тысячелетия".[259] Так же, как и брахманы, друиды придавали огромное значение человеческой памяти (ср. § 172). Старые ирландские законы были написаны в стихах, для большей легкости запоминания. Сходство между ирландскими и индийскими юридическими трактатами проявляется не только в форме и манере написания, но и в особенностях слога.[260] Вспомним и другие примеры индо-кельтского параллелизма: пост как подкрепление судебного ходатайства; магико-религиозное достоинство истины;[261] вкрапление в эпическую повествовательную прозу стихотворных фрагментов, особенно в диалогах; авторитет бардов и их близость к правителям.[262]

Так как записывание священного знания было по обычаю запрещено, мы не располагаем ни одним автохтонным текстом по религии континентальных кельтов. Единственными источниками для нас служат несколько сообщений греко-латинских авторов и большое количество изображений на археологических памятниках, по преимуществу восходящих к галло-римской эпохе. Островные же кельты, сосредоточенные в Шотландии, Уэльсе и особенно в Ирландии, напротив, создали обширную эпическую литературу. Несмотря на тот факт, что она появилась уже после их обращения в христианство, эта литература большей частью продолжает еще дохристианскую мифологическую традицию; то же относится и к богатейшему ирландскому фольклору.

Сообщения классических авторов подтверждаются многочисленными ирландскими документами. Цезарь в своих "Записках о галльской войне" ("De Bеllо Gallico", VI, 13) утверждает, например, что у галлов существовало два привилегированных класса — друиды и воины — и третий, находящийся в подчинении, — простой народ. Это — то самое трехчастное деление общества, отражающее уже знакомую нам индоевропейскую идеологию (§ 63). Мы находим его в Ирландии вскоре после христианизации: под властью правителя (rig, фонетический эквивалент санскритского raj, лат. rёg) общество разделено на дpyидoв, военную аристократию (jlaith, дословно «власть», точный эквивалент санскритского Iqatra) и простой народ, скотоводов (bоairig, "свободные люди" — airig, называвшиеся "владельцами коров" — bo.[263]

Далее у нас будет возможность отметить и другие элементы индоевропейской религиозной системы, сохранившиеся у кельтов. Здесь лишь уточним, что "общность индоиранского и итало-кельтского наследия" объясняется "существованием могущественного класса жрецов, которые в неукоснительной чистоте сохраняли священные традиции".[264] Что же касается трехчастной индоевропейской теологии, ее можно узнать в перечне богов у Цезаря. Став частью истории, она вновь возрождается в ирландской традиции. Жорж Дюмезиль и Ян де Фрис показали, что вожди легендарного племени Tuatha De Danann [племя богини Дану], на самом деле, — боги, исполняющие две первые функции, а племя фоморов, предыдущие обитатели острова, третью.[265] Цезарь представляет кельтский пантеон в iпterpretatio romana. "Из богов они превыше всего почитают Меркурия. Он имеет больше, чем все другие боги, изображений; его считают изобретателем всех искусств; он же признается указывателем дорог и проводником в путешествиях; думают также, что он очень содействует наживе денег и торговым делам. Вслед за ним они почитают Аполлона, Марса, Юпитера и Минерву. Об этих божествах они имеют приблизительно такие же представления, как остальные народы: Аполлон прогоняет болезни, Минерва учит начаткам ремесел и искусств, Юпитер имеет верховную власть над небожителями, Марс руководит войной" (B.G. VI, 17).[266]

Достоверность, а следовательно, и ценность этой interpretatio romana кельтского пантеона многократно ставились под сомнение. Однако Цезарь достаточно хорошо знал нравы и верования кельтов. До начала своей кампании в Трансальпийской Галлии он уже был проконсулом Галлии Цизальпийской. Но так как нам ничего не известно о мифологии континентальных кельтов, трудно понять, о каких же богах говорил Цезарь. Странно, что он не ставит «Юпитера» во главу перечня. Вполне вероятно, что Великий Небесный Бог потерял свое первенство в представлениях жителей городов, находившихся под средиземноморским влиянием, по меньшей мере, четыре века. Подобные явления известны повсеместно в истории религий — как на Древнем Ближнем Востоке (ср. § 48 и сл.), так и в ведической Индии (§ 62) или у древних германцев (§ 176). Однако колонны, получившие название «Юпитер-гигант» (воздвигнутые некоторыми германскими племенами), которые особенно часто встречаются в районе между Рейном, Мозелем и Соной, продолжают традиции архаического символизма, а именно, выражают понятие о некоем Высшем Небесном Существе. Отметим прежде всего, что эти колонны ставились не во славу военных побед, как триумфальные колонны Траяна и Марка Аврелия. Их ставили не на форуме или посреди улиц, но вдали от городов. К тому же этот кельтский Юпитер довольно часто изображался с колесом,[267] а оно играет важную роль в представлениях кельтов. Колесо с четырьмя спицами символизирует астрономический год, смену четырех сезонов. Слова, обозначающие «год» и «колесо» в кельтских языках, совпадают.[268] Как точно подметил Вернер Мюллер, кельтский Юпитер является небесным богом-космократом, хозяином года, и колонна символизирует axis mundi. С другой стороны, ирландские тексты говорят о Дагда, "добром боге", и его принято отождествлять с тем галльским богом, которого Цезарь обозначил теонимом "Юпитер".[269]

Археология подтверждает слова Цезаря о необычайной популярности «Меркурия»: найдено более 200 статуй и барельефов, а также почти 500 надписей, посвященных этому богу. Его галльское имя неизвестно, но вполне вероятно, что это Луг, бог, занимавший важное место в пантеоне островных кельтов. Многие города названы в честь Луга (ср. Лугдунум — Лион), а в Ирландии отмечали его праздник — доказательство того, что он был известен во всех кельтских странах. В ирландских текстах Луг представлен как предводитель воинства, прибегающий к магии на поле боя, но также и как большой поэт, и мифический предок одного влиятельного племени. Эти черты сближают его с Одином-Вотаном, которого Тацит также называл «Меркурием». Отсюда мы можем заключить, что Луг воплощает идею верховной власти в магическом и военном аспектах; он силен и грозен, но покровительствует как воинам, так и бардам и чародеям. Подобно Одину-Вотану (§ 175), Луг обладает особыми магическими и духовными способностями, что объясняет причину его отождествления с Меркурием-Гермесом.[270]

Марсу, как пишет Цезарь (В.G. VI, 17), галлы перед сражением посвящают "будущую военную добычу, а после победы приносят в жертву все захваченное живым, остальную же добычу сносят в одно место". Нам неизвестно кельтское имя этого бога войны. Многочисленные надписи, посвященные Марсу, часто содержат обращения: Albioriz, "Царь мира", Rigisamos, «Всецарственный», Caturix, "Царь воинств", Camulus, «Могущественный», Segomo, «Победоносный» и т. д. Некоторые из надписей неразборчивы, но даже если мы можем их прочитать, это не увеличивает наших познаний. То же самое можно сказать и о надписях, посвященных Гераклу, коих сохранилось более ста. Так же, как и относящиеся к Марсу, они указывают лишь на существование некоего бога войны.

Если принимать во внимание другие сведения, образ этого бога оказывается более сложным. По словам греческого историка Лукиана из Самосаты (II в. н. э.), кельтское имя Геракла было Огмий (Ogmios). Лукиан дает его изображение: лысый морщинистый старик тянет за собой множество мужчин и женщин, прикрепленных к его языку цепочками из золота и янтаря. Люди прикованы не накрепко, но не пытаются убежать и следуют за ним, "веселые и радостные, воздавая ему хвалы". Житель той местности объяснил Лукиану смысл изображения: кельты считают покровителем красноречия не Гермеса, как греки, а Геракла, "ибо Геракл гораздо сильнее" (Lucian. Heracles, 1–7). Этот текст вызвал множество противоречивых толкований.[271] Прикованных людей сравнивали с марутами, сопровождающими Индру, или с воинством эйнхериев, следующим за Одином-Вотаном (Jan de Vries). С другой стороны, Огмия сопоставляли с Варуной, "мастером пут" (F. Le Roux). Возможно, этот "кельтский Марс" воспринял некоторые черты, свойственные верховному Богу-Магу, усиливая, таким образом, свои функции психопомпа (как мы увидим в § 175, Один у германцев, напротив, частично вытеснил бога войны). Огмию в эпической литературе Ирландии соответствует бог Огма, воин. Но ему приписывают также изобретение так называемого "огамического письма", что опять-таки свидетельствует о слиянии в его образе воинской силы и «знания» одинического типа.

Цезарь представляет «Аполлона» как бога-врачевателя. Его галльское имя неизвестно, но относящиеся к нему в надписях эпитеты, в общем, подтверждают его репутацию целителя. Так, ирландские тексты говорят о Диан Кехте, который лечит и воскрешает племя богини Дану (Tuatha De Danann); он упоминается к тому же в одной древней формуле экзорцизма. Его имя стоит рядом с именем Гоибниу, бога-кузнеца. Таким образом, этого «Аполлона» можно квалифицировать как представителя богов третьей функции (Дюмезиль). Что касается «Минервы» (галльское имя которой нам также неизвестно), Цезарь описывает ее как богиню ремесел (выполняющую, опять-таки, третью функцию). Ее принято отождествлять с Бригантией, дочерью Дагда, покровительницей поэтов, кузнецов и врачевателей.

§ 171. Можно ли восстановить кельтский пантеон?

Пантеон, дошедший до нас в interpretatio romana Цезаря, камуфлирует некую религиозную реальность, лишь частично доступную нам благодаря сравнению с традициями островных кельтов. Теонимы, содержащиеся в надписях и на памятниках галло-римской эпохи, в большинстве своем — всего лишь описательные или топографические эпитеты богов этого пантеона: некоторые ученые ошибочно посчитали их именами самостоятельных божеств.

Единственная дошедшая до нас информация о галльских именах богов содержится у римского поэта Лукана (I в. н. э.). Он пишет о тех, что "приносят кровавые жертвы на алтарях дикого Тевтата, ужасного Езуса и Тараниса, что не добрее скифской Дианы"[272] ("Фарсалия", 1. 444–446). Подлинность этих имен подтверждается надписями галло-римского периода, упоминающими Езуса, Таранукуса (или Юпитера Таранукуса) и Марса Тутатиса. Автор одного средневекового комментария[273] попытался истолковать эти надписи, но его толкования противоречивы. Однако комментарий содержит точные сведения о видах жертвоприношений, приличествующих каждому божеству: в честь Тевтата человека надлежало утопить в чане с водой; для Езуса жертву подвешивали на дерево и выпускали из нее кровь; Таранис, "владыка воинств и величайший из всех небесных богов", требовал сожжения жертвы в деревянном коробе.

На одном из рельефов "котла из Гундеструпа" изображен разряженный персонаж, опускающий человека вниз головой в котел. Множество пеших воинов приближается к котлу; над ними — удаляющиеся всадники. Ян де Фрис (цит. соч., стр. 55) полагает, что речь идет об обряде инициации, не имеющем отношения к Тевтату (ирландская эпическая поэзия неоднократно возвращается к сюжету о царе, который, пытаясь спастись от пожара, прыгнул в чан с водой и утонул в нем). Наверняка имеется в виду ритуал, предполагавший человеческие жертвоприношения.[274] С ХVIII в. имя Тевтат принято переводить как "Отец племени". Для жизни племени этот бог, несомненно, имел большое значение: он был покровителем войны, но его функции сложнее, чем простая помощь воинам.[275]

Что касается Тараниса, смысл его имени ясен. Оно происходит от корня taran, «гром». Вторая форма его имени, Танарос, сближает этого бога с германским Донаром.[276] Так же, как и Донара, его отождествляли с Юпитером. Таким образом, вполне возможно, что колонны Юпитера-гиганта были посвящены Таранису, Громовержцу, древнему кельтскому богу неба. Среди имен собственных встречается теоним Езус, но его этимология неясна.[277] На барельефах двух алтарей Езус изображен ударяющим по дереву; говорит ли это о жертвоприношение через повешение? Ян де Фрис считает, что Езус был галльским богом, сопоставимым с Одином скандинавов.[278] На самом деле, мы ничего не знаем точно.

Скульптура, иконография и надписи дают нам также имена и изображения других галло-римских богов. В некоторых случаях удается определить их особенности и религиозные функции благодаря мифологии, закамуфлированной в традициях островных кельтов. Но именно из-за консервативных тенденций, характерных для кельтской религии, результаты такого анализа часто оказываются неопределенными. Приведем знаменитый пример — барельеф Цернунна [Cernunnos], представляющий старика, возможно, лысого, с ушами и рогами оленя. Этот барельеф всегда сравнивали с одним из «сюжетов» на котле из Гундеструпа: человек, увенчанный рогами оленя, сидит в позе, ошибочно называемой "позой Будды", и держит в одной руке ожерелье, в другой — змею с головой овна; его окружают дикие звери, и среди них — прекрасный олень. Сходные рисунки находят и в Британии.[279] Известно, что иконография и религиозный символизм оленя архаичны. В Вал Камонике[280] было обнаружено восходящее к IV в. до н. э. изображение бога с рогами оленя и рогатой змеи. Но как мы уже видели (§ 5), "Великий волшебник" или "Владыка зверей" из пещеры Трех Братьев также имел оленью голову с огромными разветвленными рогами. Следовательно, можно было бы отнести Цернунна к типу богов — владык диких зверей.[281]

Религиозный символизм оленя вообще крайне сложен. С одной стороны, в доисторическую эпоху на огромной территории от Китая до Западной Европы олень, периодически сбрасывающий и обновляющий рога,[282] был символом повторяющегося творения и renovatio. С другой стороны, олень считался мифическим предком кельтов и германцев.[283] К тому же он был одним из общепризнанных символов плодородия, а также погребальным животным, путеводящим мертвых. Был он и излюбленной добычей королей и героев: его умерщвление на охоте символически отождествлялось с трагической смертью самого героя.[284] Поэтому вполне вероятно, что Цернунн, наряду с функциями Владыки диких зверей, обладал и другими, особенными. Достаточно вспомнить о долгой и тяжелой борьбе, которую Церковь вела против ритуального переряживания в оленя (cervulо facere), и нам станет ясно, какой религиозной значимостью обладал в народных кругах олень (излюбленная добыча военной аристократии!).

Пример с Цернунном показывает, как трудно дать правильное толкование многозначному религиозному комплексу при отсутствии его собственного мифо-ритуального контекста. Мы сталкиваемся с подобной же проблемой при попытке анализировать археологические сведения, касающиеся женских божеств. Большое количество найденных статуй и ех voto [вотивных предметов] подтверждает их важность для кельтов, но это единственное, о чем можно говорить с уверенностью. Пластические изображения Matres и Matronae отмечают их свойства как богинь плодородия и материнства (корзина с плодами, рог изобилия; дети в утробе или на коленях и т. д.). Как пишет Камиль Жюльян, это были, возможно, "божества безымянные и в то же время обладающие множеством имен; божества, которых не называли по имени, но давали им множество эпитетов".[285] Между тем, в островных текстах содержатся важные детали. Одна богиня считалась матерью всех богов: Дану в Ирландии, Дон в Уэльсе. Кроме того, царем Ирландии (Эрну) можно было стать, лишь сочетавшись браком с богиней-покровительницей, носящей то же имя; иными словами, получить доступ к царской власти можно было лишь через иерогамию с богиней Земли. Этот мифо-ритуальный сценарий представляет собой одну из наиболее распространенных тем в ирландской литературе.[286]

Возможно, речь идет об одной из ближневосточных вариаций на ту же тему: священный брак между Богом Неба (или грозы, или солнца) и Матерью-Землей, которых олицетворяли правитель и храмовая рабыня. Такая иерогамия должна была на какое-то время обеспечить плодородие края и благополучие царствования. Пережитки древнего наследия сохранились в ирландском обряде посвящения на царство, дошедшем до ХII в.: на глазах у своих подданных король совокуплялся с белой кобылой, мясо которой после этого варили и разделяли между королем и его дружиной.[287] Иными словами, верховная власть закреплялась посредством иерогамии между королем и Матерью-Землей в образе лошади. Так, галльская богиня Эпона (Regina) изображалась верхом на лошади или рядом с одной или несколькими лошадьми. Эпону принято считать Богиней-Матерью, одновременно исполняющей функции психопомпа;[288][289] в Ирландии ей соответствовала Рианнун (Rigantona, "Царица"), символом которой также была лошадь.[290]

Как иконографическая традиция Британии эпохи римского владычества, так и местная литература предпочитают изображать богинь-матерей в виде триад. Наиболее известны три Махи, представляющие богиню-покровительницу столицы Ольстера.[291] для того, чтобы наследовать трон, необходимо было возлечь с одной из Мах. Иногда богиня являлась в образе ужасной старухи, предлагая разделить ложе с молодым героем. Но как только они оказывались рядом, старуха превращалась в девушку удивительной красоты. Женившись на ней, герой получал царскую власть.[292] Мифо-ритуальный сюжет о метаморфозе после Поцелуя, который мы находим в бретонских романах о Граале, был известен еще в Индии во времена брахман.[293]

У героини эпоса королевы Медб — множество возлюбленных; по-видимому, она принадлежала всем королям Ирландии. Однако необходимо добавить, что в кельтском обществе женщина пользовалась значительной свободой, религиозным и сакральным престижем. Обряд кувады,[294] засвидетельствованный в Европе лишь у кельтов и басков (доиндоевропейское население), подчеркивает религиозно-магическое достоинство женщины. Наряду с прочими архаичными обычаями (определенные погребальные обряды, мифология смерти и т. д.), кувада указывает на живучесть доиндоевропейских элементов, принадлежащих, по-видимому, автохтонному населению неолитической Европы.

Богини кельтов, так же, как германцев, обладали функциями божеств-покровителей плодородия, войны, судьбы и удачи, что хотя бы частично доказывает существование общего индоевропейского наследия.[295] Этот религиозный комплекс, восходящий к доисторическому периоду Европы и к протоистории кельтов, веками испытывал на себе средиземноморское, римское влияние (точнее — синкретизма эллинистической эпохи) и, позже, влияние христианства. Чтобы правильно представить религиозный гений кельтов, необходимо помнить как об упорстве, с которым сохранялись некоторые архаические элементы (в первую очередь, обычаи и верования, связанные с тайнами женственности, судьбы, смерти и загробного мира), так и о постоянной их переоценке — от античности почти до Нового времени.

§ 172. Друиды и их эзотерическое учение

Страницы, которые Юлий Цезарь посвятил описанию друидов ("De Bеllо Gallico", VI, 13), дают одно из самых важных свидетельств о религии кельтов. Проконсул пользуется сведениями Посидония (II в. до н. э.) без прямых цитат, но располагает и своей собственной информацией. Друиды, пишет Цезарь, "принимают деятельное участие в делах богопочитания, наблюдают за правильностью общественных жертвоприношений, истолковывают все вопросы, относящиеся к религии; к ним же поступает много молодежи для обучения наукам, и вообще они пользуются у галлов большим почетом". Именно друиды "выносят приговоры почти по всем спорным делам, общественным и частным"; тех, кто не соглашается с их решением, они отлучают от жертвоприношений, что равноценно в некотором роде гражданской смерти. Во главе всех друидов стоит один, обладающий верховной властью. "По его смерти ему наследует самый достойный, а если таковых несколько, то друиды решают дело голосованием, а иногда спор о первенстве решается даже оружием. В определенное время года друиды собираются на заседания в освященное место в стране карнутов, которая считается центром всей Галлии".

Друиды освобождены от воинской службы и не платят податей. Многие юноши, привлеченные такими привилегиями, приходят к ним в учение. "Там, говорят, они учат наизусть множество стихов, и поэтому некоторые остаются в школе друидов по двадцати лет. Они считают даже грехом записывать эти стихи, между тем как почти во всех других случаях, а именно в общественных и частных записях, они пользуются греческим алфавитом". Цезарь утверждает, что друиды поступают так, ибо "не желают, чтоб их учение делалось общедоступным", а также полагая, что, доверяясь бумаге и записям, их ученики будут пренебрегать запоминанием. "Душа, по их учению, переходит по смерти одного тела в другое; они думают, что эта вера устраняет страх смерти и тем возбуждает храбрость. Кроме того, они много говорят своим молодым ученикам о светилах и их движении, о величии мира и земли, о природе и о могуществе и власти бессмертных богов".

Как и брахманы, друиды в первую очередь — жрецы (именно они совершают жертвоприношения), но также и наставники, ученые и философы.[296] Их ежегодные собрания в "освященном месте в стране карнутов, которая считается центром всей Галлии", в высшей степени показательны. Без сомнения, речь идет о некоем обрядовом центре, который считался Центром Мира.[297] Такой символизм наблюдается практически повсеместно (ср. § 12). Он соотносится с религиозным концептом священного пространства и с приемами освящения места: как мы уже отметили выше, выбор и обустройство священных мест практиковались у кельтов еще с доисторических времен. Очевидно, что ежегодные собрания друидов предполагали некую общность их религиозных идей, несмотря на неизбежные несовпадения в именах богов и особые верования, присущие разным племенам. Вполне вероятно, что общественные жертвоприношения, совершаемые друидами на территории Галлии, имели образцом церемонию великого жертвоприношения, совершаемого в focus consecratus, «центре» страны карнутов.[298]

Кельты практиковали также и человеческие жертвоприношения на разный манер, по словам Диодора Сицилийского (V, 31) и Страбона (IV, 4), использовавших сведения Посидония: жертву закалывали мечом (предсказывая будущее по характеру конвульсий умирающего), пронзали стрелами или сажали на кол. Цезарь (В.G., VI, 16) сообщает, что "люди, пораженные тяжкими болезнями, а также проводящие жизнь в войне и в других опасностях, приносят или дают обет принести человеческие жертвы; этим у них заведуют друиды". Некоторые ученые рассматривали этот факт как доказательство «варварства» кельтов, «первобытного», дикого и инфантильного, характера друидской теологии. Однако человеческие жертвоприношения во всех традиционных обществах обладали глубоким космологическим и эсхатологическим символизмом, крайне сложным и развитым, что объясняет их устойчивость У древних германцев, гето-даков, кельтов и даже римлян (которые запретили человеческие жертвы лишь ок. 97 г.). Этот кровавый ритуал отнюдь не указывает на низкий интеллектуальный уровень или духовную скудость народов, его практикующих. Приведем лишь один пример: нгаджу-даяки с острова Борнео, создатели на редкость последовательной и возвышенной теологии из тех, что знает история религий, были в то же время охотниками за головами (так же, как и кельты) и приносили человеческие жертвы.[299][300]

Источники единодушно утверждают, что друиды играли важную роль в образовании юношества. По всей вероятности, ученики, сами готовившиеся стать друидами, проводили целых двадцать лет под началом своих учителей; ведь они должны были основательно изучить теологию и другие науки. Отказ от письма (что объясняет наше неведение относительно доктрины друидов) и важное место, отведенное запоминанию и изустной передаче учения, продолжают индоевропейскую традицию (ср. т. 1, стр. 177). Учение было тайным, эзотерическим, т. е. недоступным для непосвященных; эта концепция напоминает эзотеризм упанишад (§ 80 sq.) и тантры.

Что касается веры в метемпсихоз, то определение, данное Цезарем — доктрина, цель которой "внушить презрение к смерти и придать храбрости", — это просто рационалистическая интерпретация веры в бессмертие души. Кельты считают, пишет Лукиан ("Фарсалия", 1, 450 и сл.), что "тот же дух управляет телом и в мире ином". Помпоний Мела (In, 3) и Тимаген (цитируемый Аммианом Марцеллином, ХV, 9, 8) уточняют, что, по учению друидов, "души бессмертны". Диодор Сицилийский (V, 28, 6) утверждает, что "души человеческие бессмертны и на определенное число лет вселяются в другое тело". Вера в переселение душ отображена и в ирландской литературе.[301] Ввиду полного отсутствия прямых свидетельств, трудно установить, подразумевало ли для друидов посмертное существование души ее «бессмертие» в смысле психосоматоза (как в упанишадах), или это значило лишь, что душа по смерти продолжает некое неопределенное существование.

Поскольку некоторые античные писатели упоминали, в связи с кельтами, метемпсихоз орфиков и пифагорейцев, многие современные ученые заключили, что эти греко-латинские авторы говорили о верованиях друидов на языке Пифагора и, таким образом, «выдумали» какое-то вовсе неведомое кельтам учение. Однако в V в. до н. э. Геродот объяснял подобным же образом (т. е. влиянием пифагорейства) веру гетов в «бессмертие» души; причем греческий историк эту веру не опровергал. На самом деле, античные авторы ссылались на Пифагора именно потому, что представления о душе у гетов и кельтов напоминали им орфико-пифагорейскую концепцию.

Сведения Цезаря о научных интересах друидов: "они много говорят своим молодым ученикам о светилах и их движении, о величии мира и земли", и т. д. — также ставились под сомнение. Тем не менее, фрагмент календаря, найденный в Колиньи, свидетельствует о достаточно глубоких астрономических познаниях. Друиды составляли цикл из 19 солнечных годов, соответствующих 235 лунным месяцам, что позволяло примирить две календарные системы (лунную и солнечную). Скептицизм вызывало и сообщение Страбона об астрономических познаниях гето-даков. Однако, как мы увидим дальше (§ 179), в ходе археологических раскопок были обнаружены остатки двух "календарных святилищ" в Сармизегетузе и Костештах, церемониальных центрах Дакии.

Гонения на друидов при императорах Августе, Тиберии и Клавдии были направлены на подрыв галльского самосознания. Несмотря на это, в III в., стоило давлению Рима ослабеть, религия кельтов испытала необычайный подъем, и друиды вновь обрели авторитет. Но только в Ирландии основные религиозные структуры друидов сохранились вплоть до средних веков. А начиная с ХII в., творческий гений кельтов вновь заявит о себе в литературном сюжете о поисках Грааля (см. т. III).

§ 173. Иггдрасиль и космогония древних германцев

У исследователей германской религии больше информации, чем у кельтологов, однако и они жалуются на трудности. Источники чрезвычайно разнообразны по происхождению и не равны по ценности: археологические памятники, тексты римской эпохи (в первую очередь, «Германия» Тацита), описания христианских миссионеров и, главное, поэмы исландских скальдов, собранные воедино в драгоценном труде Снорри Стурлусона (XIII в.). Впрочем, только в Исландии, обращенной в христианство довольно поздно (в 1000 г.), сохранилась устная традиция, достаточно отчетливая, чтобы восстановить по ней в общих чертах мифологию и культ древних германцев. Без дополнительных доказательств, заметим, невозможно утверждать, что верования иммигрировавших в Исландию норвежцев разделялись всеми германскими племенами.

Тем не менее, несмотря на значительные лакуны (полное отсутствие информации о готах и бургундах), несмотря на разнородность верований — результат многочисленных влияний (кельтского, римского, восточного, северо-азиатского, христианского) на германские племена во время их расселения по Европе, — нельзя не заметить признаки изначального единства религии германцев. Во-первых, некоторые элементы, свойственные сугубо индоевропейскому наследию, все еще узнаваемы в традициях многих племен (в первую очередь, трехчастное деление богов, существование двух верховных божеств, противоположных и взаимодополняющих, а также особая эсхатология). Более того, названия дней недели указывают на то, что все германские племена почитали одних и тех же великих богов. Когда в IV в. Германские племена переняли римскую семидневную неделю, они заменили названия дней именами своих собственных богов. Так, например, среда, dies Mercuri, стала "днем Одина-Вотана": староверхненемецкое Wuotanes'ас, английское Wednesday, нидерландское Woensdag, староскандинавское Odinnsdagr. Данный факт подтверждает, что Меркурий был отождествлен с богом, известным германскому миру под единым именем Один-Вотан. Отмечено, что последнюю фазу развития германской религии отличал необычайный интерес к мифу о конце света — всеобщее веяние, распространившееся со II в. до н. э. на Ближнем Востоке, в Иране, Палестине, Средиземноморье, а век спустя и в Римской империи. Особенность религии германцев состояла в том, что конец света был заложен уже в самой их космогонии.

Наиболее полная картина творения мира представлена у Снорри Стурлусона ("Gylfaginning" [Видение Гюльви], 4–9); основным источником для нее послужила замечательная поэма, "Vоluspa" ("Прорицание вёльвы", т. е. провидицы),[302] сложенная незадолго до конца языческой эпохи. Согласно этому «прорицанию» (строфа 3), вначале "не было ни земли, ни небосвода", лишь "зияющая бездна", Ginnungagap.[303] Этот образ, привычный для космогоний Востока,[304] мы находим и в других текстах.[305] Снорри уточняет, что на севере протянулась страна мрака и холода — Нифльхейм, царство мертвых, где струился источник, дающий жизнь одиннадцати рекам; на юге раскинулось Муспелль — царство света и жара, охраняемое великаном Суртром (Черным). Между двумя этими царствами при соединении льда и огня родилось антропоморфное существо Имир. Во время сна под мышкой Имира родились из его пота первые мужчина и женщина, а одна нога его с другою зачала сына. Из инея возникла корова Аудумла; она кормила Имира своим молоком и вылизала из соленого льда человека по имени Бури. Он женился на дочери одного великана и имел троих сыновей, Одина, Вили и Ве, которые решили убить Имира. Поток его крови поглотил всех великанов, лишь одному таинственным образом удалось спастись вместе со своей женой. Братья увлекли убитого Имира в бездну и, разрубив его тело на части, сотворили Мир: из плоти явилась земля; из костей — горы; из крови — море; из волос — облака; из черепа — Небо.

Эта космогония, основанная на умерщвлении и расчленении антропоморфного существа, напоминает мифы о Тиамат (§ 21), Пуруше (§ 73) и Паньгу (§ 129). Творение мира — результат кровавого жертвоприношения — идущая из древности, широко распространенная религиозная идея. Она служила оправданием человеческих жертвоприношений как у германцев, так и у других народов. Такая жертва, будучи повторением предвечного божественного акта, обеспечивала обновление Мира, возрождение жизни и сплоченность общества. Имир был двуполым существом:[306] он один породил чету людей. Как известно, двуполость — признак полноты, целостности. У древних германцев идея предвечной целостности подкрепляется и другой мифологической традицией, согласно которой, прародитель богов Имир дал жизнь также и злым великанам (и они будут угрожать существованию всего Космоса вплоть до конца света).

Продолжая свой космогонический труд, трое братьев создали из искр Муспелля звезды и небесные светила и упорядочили их движение. Таким образом был установлен суточный цикл (день и ночь), а также смена времен года. Огромный Океан со всех сторон окружал дискообразную землю; на берегах боги расположили область великанов. В глубине материка был построен Мидгард (буквально, "Срединная Ограда"), обитель людей, защищенная высокой стеной из ресниц Имира. С помощью молчаливого бога Хенира, а также Лодура, о котором почти ничего не известно, Один создал первых людей, Аска и Эмблю,[307] из двух найденных на морском берегу деревьев. Один дал им дyшy и жизнь, Хенир — разум, Лодур — антропоморфный облик и чувства. В другом мифе говорится, что первые мужчина и женщина вышли из Мирового Древа Иггдрасиля и дали жизнь всему человечеству. Во время Великой Стужи, что наступит вместе с концом света (ragnarok, § 177), они найдут прибежище в стволе Иггдрасиля и выживут, питаясь росой с его ветвей.[308] По словам Снорри, эта чета, схоронившись в Мировом Древе, переживет и сам конец света, чтобы возродить человеческий род уже на новосотворенной земле.

Иггдрасиль, расположенный в Центре Мира, символизирует и в то же время образует Вселенную. Его вершина упирается в Небо, а ветви охватывают землю. Один из корней Ясеня уходит в обитель мертвых (Хель), другой — в страну великанов. Третий корень тянется в мир людей.[309] С момента своего возникновения (т. е. как только мир был создан богами), Иггдрасиль уже находится под угрозой: олень объедает его листву, ствол начинает гнить, а дракон Нидхёгг гложет корни. В один прекрасный день Мировой Ясень рухнет, и наступит конец света (ragnariоk).

Здесь мы, бесспорно, имеем дело с уже хорошо известным нам образом Мирового Древа, которое возвышается в Центре Мира и соединяет три космических уровня: Небо, Землю и Преисподнюю.[310] Мы уже много раз обращали внимание на древность и распространенность этого космологического символа. Возможно, миф об Иггдрасиле возник под влиянием некоторых верований ориентального и североазиатского происхождения. Но необходимо подчеркнуть и сугубо германские черты этого мифа: Древо, т. е. Космос, самим своим возникновением возвещает о будущем упадке и разрушении мира; судьба, Urdhr, сокрыта в подземном источнике у корней Иггдрасиля, иными словами, в самом центре Универсума. Из "Прорицания вёльвы" (строфа 20) мы знаем, что богиня судьбы определяет жребий всех живых существ, как людей, так и богов и великанов. Можно было бы сказать, что Иггдрасиль является прообразом всего творения и воплощает участь, уготованную самому бытию; всякая форма бытия — мир, боги, жизнь, человечество, — преходяща, обречена на гибель, но, тем не менее, способна к возрождению с наступлением нового космического цикла.

§ 174. Асы и ваны. Один и его чудесные «шаманские» свойства

Поселив чету прародителей в Мидгарде, боги построили собственное жилище, Асгард. Он также находился в Центре Мира, но наверху.[311] Пантеон разделяется на две группы: боги-асы и боги-ваны. Самые знаменитые из асов — Тюр, Один и Тор; Тюр и Один составляют пару верховных богов (как Митра и Варуна в ведической Индии),[312] тогда как Тор, бог с молотом, главный враг великанов, напоминает воинственного Индру. Из ванов более всего почитаемы Ньёрд, Фрейр и Фрейя. Эти боги связаны с богатством и плодородием, миром и удовольствиями. Анализируя мифическую войну римлян с сабинянами (§ 162), мы уже упоминали о конфликте между асами и ванами. Их борьба, долгая, тяжелая и смутная, закончилась все-таки примирением. Главные боги-ваны остались жить среди асов и укрепили богатством и изобилием, которыми они правят, почитаемое положение асов, распоряжающихся судебной властью, магией и военным искусством.

Некоторые авторы усердно толковали этот эпизод мифологии как память об историческом противостоянии представителей двух культур, разделяющих разные религиозные верования. Это автохтонное земледельческое население (Megalithenvolker, по мнению некоторых) и пришельцы-завоеватели (Streitaxtvolker, или ариафонные племена). Однако Жоржу Дюмезилю удалось доказать, что речь идет об индоевропейском мифологическом сюжете, историзированном в книге Снорри Стурлусона.[313] Конечно, завоевание территорий, населенных земледельцами неолита, покорение автохтонных племен более развитыми в военном отношении захватчиками, последующее слияние двух этносов и двух типов общественного устройства — все это факты, подтвержденные археологией; они составляют особый феномен в протоистории Европы, феномен, просуществовавший в некоторых регионах до средних веков. Но мифологический сюжет о войне асов с ванами предшествует процессу германизации, поскольку является составной частью индоевропейской традиции.[314] Вполне вероятно, что этот миф служил образцом и оправданием для множества локальных войн, закончившихся обоюдным примирением и слиянием бывших противников в одно общество.

Добавим между тем, что образы главных асов, Тюра, Одина и Тора, сохранив присущие богам двух первых функций верховную власть и воинское искусство, претерпели тем не менее довольно существенные изменения. С одной стороны, они сформировались в соответствии с особенностями религиозного духа германцев, с другой — испытали влияние традиций Средиземноморья и Северной Азии. Один-Вотан — верховный бог, отец и повелитель всех прочих богов. Мы уже отметили его сходство с индийским Варуной: оба бога обладают верховной властью и искусны в магии; они «связывают» и парализуют своих противников; они падки на человеческие жертвоприношения.[315] Но, как мы увидим далее, различия между ними не менее значительны.

В одном из фрагментов поэмы "Havamal" ("Речи Высокого", строфы 138–139) Один рассказывает, как он добыл руны, символ мудрости и магической власти: девять ночей он был подвешен на Иггдрасиле, "пораженный копьем и посвященный Одину, принесенный в жертву самому себе, без пищи и питья, и вот, на мой зов руны открылись мне". Таким образом он получил оккультное видение и дар поэзии. Речь идет, конечно, об обряде инициации, близкой к шаманической. Один висит на Мировом Древе;[316] «Иггдрасиль» значит "конь Игга (одно из имен Одина)". Виселицу принято называть «конем» повешенного, и мы знаем, что жертвы, приносимые Одину, вешали на дерево. Пронзив сам себя копьем, отказываясь от воды и пищи, бог переживает ритуальную смерть и стяжает тайную мудрость в этом обряде инициации. Облик Одина-шамана завершают его восьминогий конь Слейпнир и два ворона, приносящих богу вести со всего мира. Подобно шаманам, Один может принимать разные обличья и отсылать от себя свой дух в образе животного; он вертится над умершими и получает тайное знание; в поэме "Havamal" (строфа 158) Один утверждает, что ему известны такие чары, которые могут заставить повешенного спуститься с виселицы и поговорить с ним; он необычайно силен в искусстве seidr, т. е. в оккультной технике по типу шаманской.[317]

Другие мифы рассказывают о хитростях, к которым прибегает Один, и о цене, которую он готов заплатить за обладание мудростью, всеведением и поэтическим вдохновением. Некий великан Мимир славился своими оккультными познаниями. Боги обезглавили его и прислали голову Одину. Тому удалось сохранить ее с помощью травяных бальзамов и с тех пор он советовался с головой великана каждый раз, когда хотел узнать какую-либо тайну.[318] По версии Снорри(Gylfaginning, 8), Мимир был хранителем источника мудрости, что находится у корней Иггдрасиля. Чтобы получить позволение напиться оттуда, Один вынужден пожертвовать глазом, отдав его водам источника (ср. Voluspa, строфа 25).

Есть миф, который открывает нам тайну происхождения "напитка поэзии и мудрости": на церемонии заключения мира между асами и ванами все боги плюнули в чашу; из их слюны возник человек непревзойденной мудрости по имени Квасир.[319] Два карлика убивают Квасира, смешивают его кровь с медом и получают волшебный напиток. Вкусивший его становится поэтом или мудрецом. Напиток спрятан в мире ином, куда очень трудно проникнуть, но Одину удается завладеть Медом и сделать его доступным для всех богов. Скальды называли Вдохновение "чашей Игга", "напитком Игга", но также и "напитком карликов", "кровью Квасира" и т. д..[320] В заключение скажем: пройдя инициацию (что позволило ему добыть руны), принеся в жертву собственный глаз (что дало ему право испить из источника Мимира) и похитив мед, Один становится неоспоримым обладателем мудрости и оккультного знания. Он считается богом и поэтов, и мудрецов, покровителем и воинов, и прорицателей.

§ 175. Война, экстаз и смерть

В отличие от Варуны, Один-Вотан — это бог войны, ибо, как пишет Дюмезиль, "в представлениях германцев, война охватывает и расцвечивает все сферы жизни" ("Dieux", р. 65). В традиционных обществах, и особенно у древних германцев, война была ритуалом, опирающимся на теологию. Во-первых, сражение уподоблялось жертвоприношению: и победитель, и побежденный приносят на поле боя кровавую жертву богам. Таким образом, героическая смерть приобщает погибшего к исключительному религиозному опыту. Более того, экстатическая природа смерти сближает воина с вдохновенным поэтом, шаманом или провидцем. Благодаря такому преклонению перед войной, экстазом и смертью, образ Одина-Вотана обретает свою специфику.

Имя Вотан происходит от слова wut (букв. "неистовство"). Так назывался особого рода опыт, переживаемый молодыми воинами: ярость и неистовство преображали саму природу человека, уподобляя его дикому зверю. Спутники Одина ("Сага об Инглингах", гл. VI) "ходили без доспехов, дикие, как собаки или волки, кусая свой щит, и были сильны, как медведи или быки. Они беспощадно убивали людей, и ни огонь, ни железо не могли остановить их. Это называлось неистовством берсерков" (букв. "воинов в шкуре (serkr) медведя"). Их знали также под именем ulfhedhnar, "люди в волчьей шкуре".

Берсерком становились после битвы-посвящения. Тацит ("Германия", 31) сообщает, что молодой воин из племени хатти[321] не стриг ни волос, ни бороды, пока ему не удавалось убить врага. В племени тайфали юноша должен был сразить вепря или медведя, а в племени герули ему приходилось вступать в рукопашный бой.[322] Во время этих испытаний посвящаемый перенимал повадки дикого зверя; чем больше он уподоблялся зверю, тем страшнее и опасней становился для своих врагов. Вера в lykanthropie, в то, что человек может превратится в зверя посредством ритуального облачения в волчью шкуру, была чрезвычайно популярна в средние века, а в северных регионах сохранялась до XIX в.[323]

Будучи богом войны, Один-Вотан считался также богом мертвых. С помощью магии он защищал великих героев, но потом предавал и сражал их. Причиной такого странного и противоречивого поведения была, по всей видимости, необходимость собрать вокруг себя самых отважных воителей ввиду приближающейся эсхатологической битвы (ragnarok). Ведь павших в сражении воинов валькирии забирали к Одину, в небесный чертог Вальхаллу.[324] Принятые Одином, они проводили время в военных упражнениях, готовясь к последней битве.

Защитник Мunnerbundе, которые, как и любое фанатическое военное сообщество, наводили ужас на селения, Один-Вотан не мог быть любимым богом земледельцев. Его культ, предполагавший человеческие жертвоприношения через повешение, процветал в кругах военной знати и королевских семей. Тем не менее, довольно большое количество топонимов содержит имя Одина, а встречаются и такие, в которых его имя соединяется с вокабулами, обозначающими «поле» или «луг». Но это указывает не на «аграрный», а на «захватнический» характер образа Одина, на тенденцию присваивать себе функции и атрибуты других божеств.

Главенствующее положение Одина в религиозной жизни германцев объясняется его многочисленными магическими свойствами. Один — главный создатель Мира, богов и людей (о других божествах, действующих в мифические времена начала начал, до нас дошли лишь имена). К тому же он призван играть главную роль в последней битве (ragnаrоk). Соединение в его лице верховного бога и бога войны и смерти позволяет понять священный характер королевской власти и религиозное значение смерти на поле боя — два момента, определяющих культуру германского средневековья.

§ 176. Асы: Тюр, Тор и Бальдр

Фигура первого из асов, Тюра (Tiwaz, Ziu), куда менее выразительна. Изначально он был верховным богом,[325] так как одно из названий, даниых богам, tiwar, — это множественное число от «Тюр». Поскольку в interpretatio romana Тюр отождествлен с Марсом, его относят, как правило, к числу богов войны. Тюр действительно имеет довольно воинственный облик, сквозь который проглядывает, однако, его изначальное призвание бога-судьи (гомолога Митры). Он тесно связан с тингом (thing), т. е. с народными собраниями, на которых производился суд. Наделе, эти собрания и в мирное время ничем не отличались от военных. Люди приходили туда вооруженными и решение одобряли, размахивая мечом или секирой, а то и колотя мечом по щиту.[326] Самый важный для понимания характера Тюра мифический эпизод имел место еще в начале времен. Боги знали, что волк Фенрир, рожденный великаншей от бога Локи, представляет для них большую опасность. Убедив его, что хотят поиграть с ним, они связали Фенрира незримыми волшебными путами. Однако недоверчивый молодой волк согласился на эту «игру» лишь с условием, что один из богов положит ему в пасть свою руку в залог добрых намерений. Один лишь Тюр решился на это, и, как только Фенрир почувствовал, что не может пошевелиться, он откусил богу руку ("Gylfaginning", 13, 21). Жорж Дюмезиль верно подмечает, что такой поступок, как бы он ни был необходим для спасения всего пантеона, является презрением клятвы и свидетельствует о деградации образа верховного бога-судьи.[327]

Тор (Донар) был одним из самых популярных богов. Его имя значит «гром», его оружие — молот Мьёлльнир ("дробящий"), мифический образ молнии, аналог ваджры — оружия Индры (ср. § 68). Рыжая борода Тора и его вошедший в поговорку аппетит сближают этого бога с героем Вед. Тор-защитник асов и их божественного жилища. Многочисленные рассказы повествуют о его битвах и победах над великанами с помощью Мьёлльнира.[328] Главный враг Тора — змей Ёрмунганд; он обвивает своим телом весь мир и будет угрожать власти богов при конце света (rаgnаrоk). Существует множество текстов и несколько рисунков, представляющих, как Тор вытаскивает Мирового змея из морских глубин.

Изображения Тора, всегда со своим молотом, находят во многих храмах. Современники упоминали о нем гораздо чаще, чем о других богах. Повелитель грозы, Тор пользовался популярностью среди крестьян, хотя и не был богом земледелия. Тем не менее, он обеспечивал урожай и защищал деревню от демонов. В военном аспекте Тор был вытеснен Одином. Эротизм, характерный для Индры, просматривается, вероятно, в ритуальном использовании молота во время свадебного обряда. Некоторые мифы о Торе, Мьёлльнире и великанах были «фольклоризованы»; например, история о переодевании Тора в невесту с целью обмануть укравшего Мьёлльнир великана. Ритуальная подоплека этих мифов забыта, но сами они сохранились и дошли до наших дней благодаря своим замечательным повествовательным качествам. Подобные процессы «фольклоризации» объясняют происхождение многих литературных сюжетов.

Своей чистотой, благородством, а также трагической судьбой Бальдр прославился больше других богов. По словам Снорри Стурлусона, этот сын Одина и богини Фригг "лучше всех, и все его прославляют. Так он прекрасен лицом и так светел, что исходит от него сияние… Он самый мудрый из богов, самый сладкоречивый и благостный"[329] ("Gylfaginning"). Мы очень мало знаем о культе Бальдра, но известно, что он был всеми любим. Однако именно смерть определила значение этого бога в мировой истории. Судьба Бальдра — наиболее волнующий эпизод во всей германской мифологии.

Опять-таки согласно версии Снорри, Бальдра внезапно стали посещать сновидения, предвещавшие смертельную опасность. Тогда боги решили сделать его неуязвимым для всех видов оружия. Фригг, мать Бальдра, взяла клятву со всех вещей и существ в мире, что они не причинят ему зла. После этого асы собрались вокруг Бальдра на поле тингаи, забавляясь, рубили его мечом, бросали в него камни и стрелы, но ничто не могло повредить богу. "Как увидел то Локи… пришлось ему не по нраву". Приняв личину женщины, он спросил у Фригг, со всех ли существ взяла она клятву щадить Бальдра. Фригг отвечала: "Растет к западу от Вальхаллы один побег, что зовется омелою (mistilteinn). Он показался мне слишком молод, чтобы брать с него клятву". Локи сорвал этот прут и пришел на поле тинга. Хёд, слепой брат Бальдра, держался в стороне, но Локи протянул ему прут и сказал: "Все ж поступи по примеру других… я укажу тебе, где он (Бальдр) стоит". Следуя указаниям коварного Локи, Хёд метнул прут в своего брата. "Пронзил тот прут Бальдра, и упал он мертвым на землю. И так свершилось величайшее несчастье для богов и людей". Но поскольку все это произошло в священном для асов месте, никто не мог наказать Локи.

"Это трагическое событие, как видно из самой структуры "Прорицания вёльвы", является ключом ко всей истории мира. После смерти Бальдра на свете не осталось существ подобной чистоты и превосходства, повсюду воцарились посредственность и нравственный ущерб. Хотя доброта и великодушие этого бога не успели найти применения в жизни (ибо, по воле злого рока, "ни одно из его намерений не осуществилось"), но тем не менее, когда Бальдр был жив, само его существование служило протестом и утешением".[330]

Поскольку Бальдр погиб не на поле боя, он отправился не в Вальхаллу, а в Хель, царство мрака и скорби. Посланник Одина передал великанше Хель просьбу освободить Бальдра. Она ответила, что сделает это при одном условии: если "все, что ни есть на земле, живого или мертвого", будет его оплакивать. Уведомленные богами, люди и животные, камни и деревья — все поступили так. Лишь одна колдунья отказалась оплакивать Бальдра, и "подозревают, что это был не кто иной, как Локи". В конечном счете, Локи был пойман Тором и прикован к большому камню. Над ним боги подвесили ядовитую змею, чей яд капает богу прямо на лицо. Жена Локи, пишет Снорри, стоит рядом и подставляет чашу под капающий яд. Когда чаша переполняется, она выплескивает его, и в этот момент яд все-таки обжигает Локи лицо; он содрогается от боли, что вызывает землетрясения. Однако перед концом света Локи удастся освободиться.

§ 177. Боги-ваны. Лаки. Конец света

Все боги-ваны так или иначе связаны с плодородием, миром и богатством. Древнейший из ванов, Ньёрд, взял в жены свою сестру, и она родила ему двоих детей: Фрейра и Фрейю. Принимая во внимание то отвращение, которое германцы испытывали к кровосмешению, этот миф можно истолковать по-разному; либо он отображает нравы коренного, доиндоевропейского населения,[331] либо подчеркивает оргиастический характер, присущий богам плодородия. Тацит ("Германия", 40) говорит о богине Нертус (т. е. "Мать-Земля"); это то же имя, что и Ньёрд. Богиня (ее статуя) переезжала от племени к племени в повозке, запряженной коровой; празднества в честь богини проходили в священном лесу на одном из островов «Океана», и, как добавляет греческий историк, "это был единственный период, когда люди вкушали мир и спокойствие". Повозку со статуей затопляли в озере вместе с рабами, исполняющими этот ритуал. Быть может, на рассказ Тацита оказал влияние знакомый ему римский культ Кибелы; но история, сохранившаяся в Саге о короле Олафе, подтверждает существование такого культа.[332]

В последней фазе скандинавского язычества Ньёрд был вытеснен Фрейром. Изображение Фрейра в Уппсальском храме было фаллическим; в его культе оргиастические моменты соединялись с человеческими жертвоприношениями. Но его мифология не представляет особенного интереса. Что касается Фрейи, то она, как и Фригг (Frija,[333] может быть, одно из многих ее прозваний?) была по преимуществу богиней любви и плодовитости. Снорри сообщает, что это единственная богиня, которую еще почитали во время написания его труда. Большое количество топонимов с именем Фрейи подтверждает слова Снорри. Он также добавляет, что Фрейя была жрицей у ванов и первой научила асов волшебному искусству seidhr. Она имела власть общаться с потусторонним миром и могла принимать облик птицы.

Локи — фигура загадочная и двусмысленная. Этимология его имени неясна; он не имел ни своего культа, ни своих храмов. Сам будучи асом, Локи, тем не менее, все время стремится навредить другим богам и в конце времен будет сражаться против них; именно он сразит Хеймдалля. Поведение Локи сбивает с толку: с одной стороны, он помогает богам в их битвах с великанами;[334] по его приказу карлики выковывают различные магические предметы, атрибуты богов (кольцо Драупнир для Одина, молот для Тора и т. д.). С другой стороны, он — безнравственный злодей, который не остановится перед преступлением: локки виновен в смерти Бальдра и даже похваляется этим. Его злобная демоническая природа передалась и потомству: волк Фенрир и Мировой Змей — сыновья Локи; его дочь — великанша Хель, хозяйка мрачной страны, куда отправляются после смерти. те, кто не имеет права пребывать в Вальхалле.

Мифология изобилует сюжетами, связанными с Локи, но они напоминают, скорее, фарсы или народные побасенки. Локи хвалится своими любовными похождениями: он наградил сыном жену Тюра, возлег вместо Тора с его женой и т. д., он участвует почти во всех розыгрышах и историях, связанных с богами и великанами. Знаменита мрачная поэма "Перебранка Локи" (Lokasenna), повествующая о том, как он проник в пиршественный зал богов и поносил их самым ужасным образом. Лишь появление Тора положило конец его глумлению.

Уже более века ученые традиционно трактуют Локи как бога то огня, то грома, то смерти, подобного христианскому Дьяволу или культурному герою, сравнимому с Прометеем.[335] В 1933 г. Ян де Фрис сблизил Локи с трикстером, амбивалентным персонажем североамериканской мифологии. Жорж Дюмезиль предложил более правдоподобное толкование; он сопоставил фигуру Локи с Хёдом, Бальдром, а также с мифом о конце света. Лживость Локи, его злоба и переход на сторону противника во время эсхатологической битвы сближают этого бога с мрачным персонажем «Махабхараты», Дурьодханой, воплощением демонического начала в мире (ср. § 191). По мнению Дюмезиля, масштабы соответствий между «Махабхаратой» и «Эддой» доказывают существование общего эсхатологического мифа о борьбе Добра и Зла и конце мира — мифа, который сложился еще до рассеяния индоевропейских племен.[336]

Как мы уже отмечали (§ 173), на последней стадии язычества германцев немало заботила эсхатология. Конец света составлял неотъемлемую часть космологии; и так же, как в Индии, Иране и Израиле, сценарий и главные действующие лица апокалипсиса были хорошо известны. Наиболее полная и величественная картина представлена в поэме "Прорицание Вёльвы" и пересказана Снорри Стурлусоном. Там мы находим клише, хорошо известные апокалиптической литературе: нравственность приходит в упадок, люди убивают друг друга, солнце не дает света, земля содрогается, звезды падают с небосвода; избавившись от цепей, чудовища обрушиваются на землю: Мировой Змей всплывает из Океана, вызывая катастрофические наводнения. Но есть и некоторая особость: наступит трехлетняя зима (jiтbulvetr); войско великанов прибудет на корабле из ногтей мертвецов; еще одно войско, под предводительством великана Сурта, взберется по радуге и атакует Асгард, обитель богов. В конечном счете, воинство богов и героев встретится на широкой равнине для решающей битвы с ордами великанов и монстров. Каждый из богов поразит своего противника. Тор умертвит Мирового Змея, но и сам погибнет от его яда. Одина проглотит Фенрир; сын Одина, Видар, сразит Волка, но вскоре будет убит. Хеймдалль и Локки уничтожат друг друга. В общем, все боги и их противники погибнут в эсхатологической битве, в живых останется лишь Сурт; он сожжет весь мир, и всякий след жизни исчезнет; земля будет поглощена Океаном, а небо обрушится.

Однако это не конец. Из моря поднимется новая земля, цветущая, прекрасная и плодородная, какой она никогда еще не была, чуждая всякому страданию. Сыновья погибших богов вернутся в Асгард, Бальдр и Хёд выйдут из преисподней примиренными. Новое солнце, ярче, чем прежнее, начнет свой ход по небу. Чета людей спасется в стволе Иггдрасиля и даст жизнь новому человечеству.[337] Некоторые авторы пытались усмотреть в мифе о конце света восточные влияния (иранское, христианское, манихейское и т. д.). Но, как доказал Дюмезиль, перед нами — скандинавская версия эсхатологического мифа индоевропейцев; позднейшие влияния лишь расцветили образность и добавили несколько патетических деталей.

Судя по дошедшим до нас фрагментам, религия германцев была одной из самых сложных и оригинальных в Европе. В первую очередь, бросается в глаза ее способность обогащать и обновлять индоевропейское наследие через усвоение чужеродных идей и иной религиозной практики средиземноморского, восточного и североазиатского происхождения. Подобный процесс характерен также для индуистского синтеза (§ 135) и религии римлян в период формирования (§ 161). Причем способность германцев к религиозному творчеству не была парализована и с принятием христианства. Одна из самых прекрасных эпических поэм, «Беовульф» (Англия, VIII в.), представляет героическую мифологию полнее и глубже, чем соответствующие континентальные памятники, как раз благодаря влиянию христианства.[338] Особенно впечатляющее изображение rаgnаrоk вырезано на каменном кресте в Госфорте (Камберленд); на другой стороне представлено Распятие Христа.[339] В период раннего средневековья религиозная креативность германцев развивается либо в симбиозе с христианством, либо в противодействии ему. Священный авторитет королевской власти в средние века основывался, в конечном счете, на древней германской концепции, согласно которой король считался представителем божественного Предка:[340] могущество правителя зависело от некоей потусторонней священной силы, которая служила одновременно основанием и гарантией мирового порядка.[341] Следует также добавить, что героическая мифология, обогатившись и получив переоценку, продолжила существование в легендах о святом Георгии, сэре Галахаде, Парцифале и способствовала учреждению рыцарства.

§ 178. Фракийцы, "великие анонимы" Истории

Древнейшая фракийская культура возникла в результате синтеза значительного субстрата бронзового века и традиций полукочевников, пришедших из степей нынешней Украины. Этногенез фракийцев совершился на довольно обширной территории между Днестром, Северными Карпатами и Балканами. С вторжением киммерийцев (конец VIII в.), в искусстве и в оружейном деле появляются элементы кавказского происхождения. Еще в V в. Геродот писал, что фракийцы — наиболее многочисленный после индусов народ. Однако они практически не оставили следа в политической истории. Царство Одрисов (в долине Марицы) было достаточно могущественным для того, чтобы воевать с Македонией ок. 429 г. до н. э., но менее века спустя, в правление Филипа II, утратило автономию. Александр Великий, следуя отцу, продолжил политику экспансии: прибл. в 335 г. он перешел Дунай с намерением завоевать и подчинить себе гето-даков. Неудачный исход кампании позволил этим фракийским племенам сохранить независимость и укрепить национальную организацию. В то время как фракийцы южных областей были окончательно втянуты в орбиту эллинизма, Дакия стала римской провинцией лишь в 107 г. н. э.

Несчастливо сложилась судьба для религиозного творчества фракийцев и гето-даков. Греки достаточно быстро осознали силу и оригинальность фракийской религии. Различные традиции локализовали во Фракии (или Фригии) начало дионисийского движения (§ 122) и большую часть мифов об Орфее (§ 180). Сократ ("Хармид", 156d) с восхищением отзывался о врачах "фракийского царя Залмоксиса", чьи знания и практика были неизмеримо выше греческих. Но, за исключением нескольких ценных свидетельств Геродота о мифо-ритуальном сценарии Залмоксиса, сведения о религии фракийцев и гетов крайне скудны и расплывчаты. Несмотря на изобилие материальных памятников религии (особенно эпохи императорского Рима), отсутствие письменных источников не позволяет толковать их иначе как весьма приблизительно, с известной долей сомнения. Подобно кельтам, фракийские и гето-дакские жрецы и отшельники не доверяли письму. То немногое, что нам известно об их мифологии, теологии и ритуалах, было передано греческими и латинскими авторами в interpretatio graeca и latina. Если бы Геродот не записал свои беседы с греками Геллеспонта, мы никогда не узнали бы о мифо-ритуальном сценарии Залмоксиса, и даже имя Гебелейзиса осталось бы неизвестным. Конечно, религиозное наследие фракийцев (так же, как и славян, балтов, древних германцев и потомков кельтов), пусть с неизбежными изменениями, сохранилось в народных обычаях и фольклоре балканских народов и румын. Но анализ европейских фольклорных традиций в перспективе всеобщей истории религий еще ждет своих исследователей.

По словам Геродота (V, 7), фракийцы почитали "Ареса, Диониса и Артемиду"; однако их цари поклонялись «Гермесу», считая себя его потомками. Исходя из этой скудной информации, еще более загадочной в interpretatio graeca, мы попытались восстановить фракийский пантеон. От Гомера ("Илиада", XIII, 301 и т. д.) до Вергилия ("Энеида", III, 357) Фракия традиционно считалась родиной Ареса, бога войны. С другой стороны, фракийцы славились воинской доблестью и равнодушием к смерти; следовательно, можно допустить, что некий бог типа «Ареса» был главой их пантеона. Но, как мы уже видели (§ 176), древний германский бог неба, Тiwaz, отождествлялся римлянами с Марсом. В таком случае, возможно, что «Арес» фракийцев изначально также был богом неба, впоследствии став богом грозы и войны.[342] Тогда и «Артемида» — божество хтоническое, аналог фракийских богинь Бендиды или Котиды; Геродот предпочел называть ее «Артемида» (вместо, например, "Деметра"), что более подходило к дикой природе лесов и гор Фракии.

Если подобное «прочтение» допустимо, мы можем предположить у древних фракийцев существование мифа об иерогамии между богом грозы и Матерью-Землей; «Дионис» стал бы плодом этого союза. Грекам были известны фракийские имена Диониса; наиболее употребительные среди них — Сабос и Сабазий.[343] Культ фракийского «Дионисю» напоминает описания Еврипида в «Вакханках» (ср. § 124). Церемонии проходили ночью в горах, при свете факелов; под звуки дикой музыки (звон медных котлов, кимвалы и флейты) поклонники Диониса с радостными криками заводили неистовый хоровод. "В эти необузданные и изнуряющие танцы чаще всего пускались женщины; одеты они были причудливо; они носили bessares, длинные свободные одежды, сшитые, по-видимому, из лисьих шкур; сверху — козьи шкуры и, возможно, на голове — рога".[344] В руках они держали змей, посвященных Сабазию, кинжалы или тирсы. Достигнув исступления, "священного безумия", они хватали предназначенных для жертвоприношения животных и разрывали их на части, поедая мясо сырым. Омофагией, по традиции, заканчивалось ритуальное слияние с богом; отныне участники церемонии носили имя Сабос или Сабазий.[345]

Как и у греческих вакханок, речь идет о некоем временном "обóжении". Однако экстатический опыт мог пробудить и специфические религиозные способности, в первую очередь — дар пророчества. В отличие от греческого дионисийства, фракийцы связывали практику прорицания с культом «Диониса». Оракул бога находился в ведении у племени бессов;[346] его храм был выстроен на высокой горе, и пророчица предсказывала будущее, входя в экстаз, как и дельфийская пифия.

Экстатический опыт подкреплял убеждение в том, что душа не только самостоятельна, но и способна к unio mystica с божеством. Обусловленное состоянием экстаза отделение души от тела раскрывало, с одной стороны, фундаментальную двойственность человеческой природы, а с другой — возможность нематериального, чисто духовного посмертного существования вследствие прижизненного "обóжения". Архаические верования в загробную жизнь, смутную и неопределенную, постепенно видоизменились и привели к учению о метемпсихозе или к различным концепциям бессмертия души. Вполне возможно, что экстатический опыт, проложивший дорогу подобным воззрениям, не всегда имел «дионисийскую», т. е. оргиастическую природу. Состояние экстаза могло быть достигнуто с помощью некоторых трав или посредством аскезы (уединение, пост, вегетарианство) и молитвы.[347]

В такой среде и сложились на территории Греции ритуалы и религиозные концепции, получившие название «орфизм» (ср. § 180 и далее). Вера в бессмертие и убежденность в блаженстве души, разлученной с телом, приводит, у иных фракийских племен, к граничащему с патологией преклонению перед смертью и обесцениванию жизни. В племени травсов при рождении ребенка причитали и сетовали, зато с радостью хоронили мертвых (Геродот, V, 4). Многие античные авторы объясняли исключительное мужество фракийцев в сражении их эсхатологическими убеждениями. Марциан Капелла (VI, 656) приписывал им даже "страстное желание смерти" (appetitus maximus mortis), ибо "умереть им казалось красивым". Эта религиозная валоризация смерти еще узнаваема в некоторых фольклорных произведениях румын и других народов Юго-Восточной Европы.[348]

Что касается «Гермеса», почитаемого исключительно «царями», т. е. военной аристократией (Геродот), то этого бога трудно распознать. Геродот не говорит ни слова о фракийском боге солнца, хотя из других источников мы знаем о существовании такого бога.[349] Можно было бы, таким образом, усмотреть во фракийском «Гермесе» некое солнечное божество. Спустя несколько веков, на Балканах все чаще встречаются статуи так называемого «Героя-Всадника»; его принято отождествлять с Аполлоном.[350] Однако это уже более поздняя концепция, которая не может пролить свет на «роялистскую» теологию, упомянутую Геродотом.

§ 179. 3алмоксис и "иммортализация"

Тот же историк утверждает, что геты — "наиболее мужественные и справедливые из фракийцев" (IV, 93). "Они считают себя бессмертными", продолжает Геродот, и вот в каком смысле: "они убеждены в том, что не умирают, а по смерти соединяются с Залмоксисом, неким божеством (daimon); некоторые называют его же Гебелейзисом" (IV, 94). Это первый и последний раз, когда имя Гебелейзиса появляется в литературе. Уже Томашек увидел в этом теониме отголосок имени фракийского бога Збелсурдоса (Збелтиурдоса).[351] Как и Збелсурдос, Гебелейзис мог быть богом грозы или, вероятнее, древним богом неба; по версии Вальде-Покорни и Дечева, его имя восходит к корню guer, "сверкать".[352] Упомянув о принесении в жертву Залмоксису посланника (об этом ритуале речь пойдет ниже), Геродот добавляет: "Те же фракийцы порой, во время грозы, когда грохочет гром и сверкают молнии, пускают в небо стрелы, угрожая этому богу; ибо они убеждены, что кроме их бога других нет" (IV, 94, перевод Леграна).

Вопреки свидетельству Геродота (переданному, правда, с удивительным небрежением к стилистике и грамматике), трудно считать Залмосиса и Гебелейзиса одним и тем же богом. Их функции и культы совершенно различны. Как мы увидим дальше, в образе Залмоксиса нет ничего от бога грозы. Что же до пускания стрел в небо, можно усомниться в правильности понимания Геродотом смысла этого ритуала. Вполне вероятно, что стрелами угрожали не богу (Гебелейзису), а злым демоническим силам в облике туч. Иными словами, совершалось некое позитивное культовое действо: стреляя из лука, фракийцы подражали богу, тем самым помогая ему в битве с духами тьмы.[353] Как бы то ни было, нам остается лишь смириться: мы не можем восстановить функции и «историю» Гебелейзиса на основе одного-единственного документа. После Геродота о Гебелейзисе никто и не упоминает, однако отсюда не следует с необходимостью, что его культ исчез. Он мог либо слиться с каким-то другим божеством, либо продолжал жить под другим именем.[354]

Наиболее ценные сведения Геродота касаются мифа и культа Залмоксиса. Из его бесед с понтийскими греками следует, что Залмоксис был когда-то рабом Пифагора: "став свободным, он сумел накопить огромное богатство и, разбогатев, вернулся на родину. Поскольку фракийцы жили бедно и были простоваты", Залмоксис решает просветить их. Он "велел устроить зал, где принимал знатнейших граждан и устраивал пиры; во время пиршеств Залмоксис учил гостей, что ни он сам, ни его сотрапезники, ни потомки их не умрут, но удалятся в страну, где будут жить вечно и в совершенном счастье" (IV, 95–96). Тем временем "он приказал соорудить для себя некое подземное помещение", в которое "спустился и там прожил три года. Фракийцы жалели и оплакивали его, как умершего; но на четвертый год он явился к ним, и таким образом в то, что говорил Залмоксис, поверили". Геродот добавляет: "Что касается меня, то я не отказываюсь верить в рассказы о его подземном помещении, но и не слишком доверяю им; полагаю однако же, что этот Залмоксис жил за много лет до Пифагора. Но был ли он человеком или богом страны гетов — оставим это" (IV, 95–96).

Как и следовало ожидать, этот текст произвел большое впечатление на античный мир, от современников Геродота до последних неопифагорейцев и неоплатоников. Приведенная история весьма последовательна: греки Геллеспонта или сам Геродот интерпретировали то, что знали о Залмоксисе, о его учении и культе в духе пифагорейской доктрины. Значит, культ этого гето-дакского бога содержал веру в бессмертие души и некоторые посвятительные обряды. За рационализмом и евгемеризмом Геродота или его осведомителей угадывается мистериальный характер культа.[355] Геты, пишет Геродот, действительно "веруют в свое бессмертие" (IV, 93), потому, что "они убеждены в том, что не умирают, а по смерти соединяются с Залмоксисом" (IV, 94). Однако глагол athanatizein (ср. V, 4) значит не "верить в свое бессмертие", но "стать бессмертным".[356] Этой «иммортализации» достигали с помощью обряда инициации, что сближает культ, установленный Залмоксисом, с греческими и эллинистическими мистериями (ср. § 205). Нам неизвестно, как в точности происходили церемонии, но сведения Геродота указывают на мифо-ритуальный сценарий «умирания» (сокрытия) и "возвращения на землю" (эпифании).

Греческий историк повествует также (IV, 94) об особом ритуале, связанном с Залмоксисом: каждые четыре года к богу отправляли посланника, чтобы сообщить ему "о своих нуждах в разных обстоятельствах". Избранного по жребию человека подбрасывали в воздух, подставляя снизу три копья. Падая, он натыкался на них и умирал, пронзенный. Это жертвоприношение позволяло передать послание, другими словами, возобновляло прямую связь между гетами и их богом, в том виде, в каком она существовала еще вначале, когда Залмоксис был среди них. Жертвоприношение и посылка гонца представляли собой в некотором роде символическое (ибо ритуальное) повторение установления культа; вновь совершалась эпифания Залмоксиса после трехгодичного пребывания под землей — со всем, что она несла: с подтверждением веры в бессмертие и блаженство души.

Среди древних авторов, а также среди современных ученых многие сближают Залмоксиса, с одной стороны, с Дионисом и Орфеем, а с другой — с мифическими или мифологизированными персонажами,[357] которые отличались либо владением шаманской техникой, либо даром пророчества, либо совершили схождение в преисподнюю (катабасис). Но то, что Геродот поведал нам о Залмоксисе, не вписывается всистему мифологии, верований и практики шаманизма или шаманического типа. Напротив, как мы уже видели, наиболее характерные Моменты его культа (andreon [мужская половина в доме] и церемониальные пиршества, сокрытие в "подземном жилище" и эпифания через четыре года, «иммортализация» души и учение о блаженной жизни в загробном мире) сближают культ Залмоксиса с мистериями.[358]

В начале христианской эры Страбон ("География", VII, 3, 5) представляет новую версию мифа о Залмоксисе, опираясь на того же Посидония (ок. 135-50 гг. до н. э.). Залмоксис был рабом Пифагора; однако от своего хозяина он перенял не доктрину о бессмертии души, а "кое-что о небесных телах", т. е. науку предсказывать события по небесным знамениям. Страбон пишет и о путешествии Залмоксиса в Египет, средоточие магических знаний. Благодаря его познаниям в астрономии и славе мага и прорицателя, Залмоксис был допущен фракийским царем к управлению страной. Будучи верховным жрецом и пророком "наиболее почитаемого у них бога", Залмоксис уединяется в пещере на вершине священной горы Когеон, где принимает лишь царя и его приближенных, а позже "к нему стали обращаться, как к богу". Страбон добавляет, что "когда гетами правил Буребиста, его место занимал Декеней. Так или иначе, пифагорейское правило воздержания от «живины», введенное Залмоксисом, еще сохранялось".[359]

На новом этапе развития религии гето-даков, о котором уведомляют нас Посидоний и Страбон, образ Залмоксиса ощутимо видоизменяется. Во-первых, происходит отождествление бога Залмоксиса и его верховного жреца, причем последний отныне обожествлен под тем же именем. К тому же, теперь не найти и следа от того мистериального культа, о котором писал Геродот. Культ Залмоксиса, по сути, превратился в почитание верховного жреца, который живет отшельником на вершине горы и состоит в главных советниках и приближенных царя; от «пифагорейства» здесь остался запрет на животную пищу. Мы не знаем, в какой степени эсхатологический и посвятительный характер «мистерий» Залмоксиса сохранился во времена Страбона. Однако античные авторы упоминают о некоторых отшельниках и особо набожных людях; возможно, эти "знатоки сакрального" и продолжили «мистериальную» традицию культа Залмоксиса.[360]