История Византии. Том 3. 602-717 годы

ИЗБРАНИЕ НА ЦАРСТВО. ДИНАСТИЧЕСКИЙ ПРИНЦИП ВЕРХОВНОЙ ВЛАСТИ. ОБЩЕЕ СОСТОЯНИЕ ГОСУДАРСТВА И ПРАВИТЕЛЬСТВА

Казнь Фоки была заключительным моментом переворота. Его счастливый противник был первым кандидатом на освободившийся престол римского императора. Но Ираклий от имени своего отца заявил, что целью его похода было низвержение тирана, и предложил синклиту избрать на царство достойного, указав на Приска, а сам заявлял готовность вернуться к своему отцу.[85] Приск, скомпрометировавший себя изменой своему тестю, не мог явиться соперником сокрушителю тирана, и «в десятом часу» того же дня, когда был казнен Фока, патриарх Сергий, являвшийся единственным законным представителем пребывавшего в состоянии анархии государства, совершил венчание Ираклия на царство. Церемония состоялась внутри дворца в храме св. Стефана.[86]

Одновременно с венчанием на царство патриарх совершил бракосочетание Ираклия с его невестой Фабией, которая приняла при этом царское имя Евдокии. Она была также увенчана царским венцом и приняла титул августы. На третий день нового царствования император справлял в первый раз игры на ипподроме, и завершение победы было ознаменовано особым зрелищем, характеризующим нравы того времени: голова Леонтия, труп которого был сожжен вместе с истерзанными останками Фоки на площади Тавра, была принесена на ипподром и сожжена на костре. На тот же костер брошена была статуя Фоки, которая некогда была водворена на ипподроме с подобающей торжественностью, а также и знамя дима венетов, которые являлись партией Фоки после его разрыва с прасинами.[87]

По старой традиции Ираклий принял консульство на ближайший год. Но этот консулат был только титулярный и обошелся без торжественного выезда и без раздачи подарков чинам двора, синклиту и народу.[88] Очевидно, состояние государственного казначейства не позволяло обставить это торжество подобающей пышностью.

Облекшись царской властью, Ираклий с первых годов своего правления придал своему положению династический характер. Οт брака с Евдокией он имел дочь Евдокию, родившуюся 7 июля 611 года, и сына Константина — 3 мая 612. 4 октября 612 года он отправил церемонию венчания царским венцом своей дочери. Это торжество совершилось в церкви св. Стефана и закончилось выездом в колеснице в храм св. Софии. Царевну держали на руках два сановника: кубикуларий и хартуларий Филарет и кастриций Синет. 21 декабря того же года совершилось венчание на царство младенца Константина. Обряд возложения венца совершил сам император во дворце, вероятно, в том же храме св. Стефана; затем последовал высочайший выход на ипподром, где младенца-августа приветствовали члены синклита и славословили димы. Торжество закончилось выездом в храм св. Софии, которое младенец совершил на руках того же Филарета. Эти события жизни царского дома широко оглашались в империи, и автор Пасхальной Хроники занес их с точными деталями в свои записи.[89] В водворении чуждого по существу идее римского императора принципа династии Ираклий пошел дальше Маврикия и приобщал на государственных актах имя своего сына своему, как соправителя. Одновременно с венчанием на царство восьмимесячный август был помолвлен с малолетней дочерью двоюродного брата императора, Никиты, Григорией, а 17 лет спустя совершилось бракосочетание.

Надежда Ираклия создать династию осуществилась, и его род правил в течение столетия. Но сам Ираклий создал большие и тяжкие по своим последствиям затруднения своим вторым браком. Императрица Евдокия была подвержена эпилепсии и умерла в год рождения сына (13 августа); а через год после того Ираклий вступил в брак с дочерью своей сестры Марии, Мартиной, от первого ее мужа, Мартина. Брак с такой близкой родственницей был запрещен церковными канонами. Патриарх Сергий заявил протест, но вынужден был уступить и покориться воле государя; население столицы выражало на играх на ипподроме резкое осуждение императору, но партия прасинов отстаивала своего сочлена от нападок противников.[90] Мартина была увенчана царским венцом, получила титул августы и приняла имя Анастасия-Мартина.[91] От этого брака у Ираклия было девять детей. Современники видели гнев Божий в том, что первый сын от Мартины, носивший имя Флавия, имел врожденный недостаток: его расслабленная шея не держала головы; второй, Феодосий, был глухонемой. Первый жил недолго, второй был жив еще в 629 году. Два сына и две дочери умерли в младенческом возрасте. Пережило отца пятеро: две дочери и три сына. Старший из них получил при крещении имя Константина, но остался в истории с уменьшительным именем Ираклона.[92] Он родился в Лазике в 626 году, в 638 был венчан царским венцом и объявлен соправителем отца и единокровного брата Константина, сына Евдокии. Обе дочери были венчаны царским венцом и носили титул август. Кровосмесительный брак с Мартиной принес тяжкие осложнения, омрачившие последние годы жизни Ираклия, и вызвал после его смерти кровавый переворот.

Принимая в свои руки судьбы империи, Ираклий не мог не сознавать трудности предстоявшей ему задачи. После восьми лет несчастного и позорного правления Фоки, империя была в полном упадке. Персы отвоевали все армянские области, как те, которые входили в состав империи издавна, так и приобретенные вновь при Маврикии по договору с Хосровом. С отвоеванием Армении под власть персов вновь перешла Иверия, также уступленная Хосровом в 591 году. Походы Шахрбараза утвердили власть персидского царя во всей Месопотамии, и восточная граница переместилась на линию Евфрата. В западных областях, ближайших к столице, невозбранно утверждались славяне под верховной властью аварского хана, и города побережья поддерживали морем сношения со столицей империи. Военные силы империи были в полном расстройстве. Часть старых полков из Фракии была переведена Фокою на восток, где и подверглась разгрому в несчастных битвах с персами. Когда Ираклий вскоре после вступления на престол сделал расследование с целью выяснить имена военных людей, принимавших участие в бунте против Маврикия в 602 году, то во всем составе армии таких оказалось только два человека.[93] Утрата богатых и культурных стран за Евфратом и Армении должна была тяжко отразиться на состоянии государственного бюджета, а расстройство торговли с востоком, являвшееся неизбежным последствием войны, подрывало ресурсы государственной казны. Если можно дать веру сообщению Иоанна Никиуского, то Ираклий нашел казну совершенно пустой, так как Фока с Леонтием в последний час утопили в море все царские сокровища.[94]

Свидетельством о тех финансовых затруднениях, которые испытывал Ираклий в первые годы своего правления, является изданный в 612 году указ о числе клириков «Великой церкви» (т. е. храм св. Софии) и «святой Богородицы во Влахернах почитаемой», а также штаты служб патриархии. Точно определяя цифры разных категорий клириков и служащих, император запрещает всякие отступления от этих норм, а также прием в штаты сверх комплекта по проискам заинтересованных лиц.[95] Придворная знать за время правления Фоки еще более развратилась, и всякого рода произвол властных людей царил даже в ближайшем окружении двора. Развращение общественных отношений в первые годы правления Ираклия рисует один эпизод, сохраненный Никифором. — Некто Вутилин, принадлежавший по рангу к кандидатам, как назывался особый разряд придворных чинов военного звания, обладал большими земельными угодьями вблизи столицы и обижал своих соседей в пограничных спорах. В числе его соседей была одна вдова. По приказанию Вутилина, его люди пошли войной на соседей, и в схватке был убит сын вдовы. С окровавленной одеждой сына вдова поспешила в столицу искать правды на суде императора. Она его увидала, когда он садился на коня, и, схватив за узду и показывая одежду сына, накликала на императора такую же беду, если он не отомстит за ее обиду. Ираклий успокоил несчастную мать и обещал наказать Вутилина. Кара, однако, замедлилась. Зная за собою незаконные поступки, Вутилин не являлся в столицу. Однажды во время ристаний на ипподроме император заметил Вутилина в рядах публики и приказал префекту города арестовать его. Вызвав затем вдову, он выдал ей Вутилина, предоставив ей осуществить свое право мести. И Вутилин погиб таким же родом смерти, как и сын вдовы.[96]

Дикий произвол и кровавые казни Фоки расстроили ряды служилой знати, окружавшей двор, и общая измена Фоке в роковые для него дни водворила полную анархию. Ираклию предстояла задача организовать правительство. Как он справился с нею, о том наше предание сохранило лишь самые скудные сведения. Следуя примеру предшественников, он старался, по-видимому, окружить себя родственниками. Его брат Феодор занял пост куропалата, а Никита сохранил завоеванное им положение правителя Египта.[97] Эти два человека стояли ближе всех к новому трону. Что касается Приска, который был связан с Ираклием соучастием в перевороте, то за ним было сохранено звание комита экскувитов, но Ираклий не оставил его при себе в столице, а поручил ему командование войском на восточной границе.

УСПЕХИ ПЕРСОВ В ВОЙНЕ С ИМПЕРИЕЙ. ЗАВОЕВАНИЕ СИРИИ И ПАЛЕСТИНЫ. СУДЬБА ИЕРУСАЛИМА. ПОСОЛЬСТВО К ХОСРОВУ ОТ СЕНАТА. ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ НИКИТЫ В ЕГИПТЕ. ЗАВОЕВАНИЕ ЕГИПТА ПЕРСАМИ

Перемена на троне императоров не оказала никакого воздействия на отношение Хосрова к империи. По старому этикету дипломатических сношений новый государь оповещал специальным посольством об этом событии дружественные дворы. Но в сношениях с Персией действовало правило об испрошении предварительного согласия на принятие посольства. Война устраняла возможность предварительного запроса, и в византийских источниках нет сведений о том, чтобы Ираклий делал попытку известить Хосрова о совершившейся перемене.[98] Полководец Шахин, закончивший отвоевание Армении, занял еще в правление Фоки город Кесарию в Каппадокии и утвердился в ней. Приск, приняв командование на восточной границе империи, обложил город и осадил его. Весною следующего года, когда земля покрылась травой и Шахин мог надеяться прокормить свою конницу, он вышел из города, поджег его, пробился через посты осаждавших и начал обратный путь в Армению. Приск его не преследовал и водворился в пострадавшем от персов городе.[99] Весною того же 611 года Шахрбараз, переходивший через Евфрат еще в 610 году, организовал поход для завоевания Сирии. Войска, стоявшие в Антиохии, выступили против него, но понесли тяжкое поражение, и в мае месяце Шахрбараз овладел столицей Востока. Он взял затем города Апамею и Эмессу.[100]

Хосров вызвал Шахина из Двина, где он имел свою стоянку, ко двору и приказал ему двинуться на поддержку Шахрбараза. В исполнении этого повеления Шахин прошел на Евфрат и овладел городом Мелитеной (612 г.).[101] Приск не проявлял никакой инициативы в отражении неприятеля, и это вызвало подозрение в отношении к нему со стороны Ираклия. Покинув столицу, он решил повидаться с Приском в Кесарии, чтобы обсудить план военных действий. Никифор, наш единственный источник в данном случае, выставляет дело так, что Приск притворился больным и не устроил императору подобающей встречи; а когда Ираклий посетил его на дому, оскорбил его замечанием, что император не должен покидать столицы. Заподозрив Приска в злых умыслах, Ираклий скрыл обиду и обставил самым почетным образом приглашение Приска в столицу, а именно: предложил ему быть восприемником первенца-сына от святой купели. На это торжественное придворное событие прибыл в Константинополь и Никита из Александрии. Приск явился с подобающей его положению военной свитой. Устроив заседание синклита, Ираклий обличил его в злых умыслах и, бросив ему в лицо изобличавшие его документы, постриг его в монахи и заключил в монастыре, носившем имя Хора.[102] Дружине Приска он объявил о его пострижении и зачислил ее в свои доместики. Событие это произошло 5 декабря 612 года.[103] Состояние Приска было конфисковано и разделено между Феодором и Никитой. Пост комита экскувитов занял Никита, но его не исправлял, так как вскоре отбыл в Египет.[104]

Устранив Приска, Ираклий искал в среде оскудевшей знати человека, опытного в военном деле, и остановил свой выбор на Филиппике, зяте имп. Маврикия, который в 603 г. принял пострижение в связи со следствием о первом заговоре против Фоки и проживал в своем монастыре в Хрисополе. Филиппик принял предложение и, сложив духовный сан, отправился в Кесарию, где и вступил в командование армией.

В 612 году Сирия подверглась нашествию арабов, о чем сохранил краткую заметку Феофан,[105] а в 613 г. Ираклий сделал попытку задержать наступательные действия персов. Ираклий приказал Филиппику совершить поход в персидскую Армению, а сам, вместе с братом Феодором, став во главе военных сил, выступил на отвоевание Сирии. Так как Шахин увел из Армении свои войска на соединение с Шахрбаразом, то Филиппику удалось вторгнуться в персидскую Армению. Он вступил в провинцию Арарат и достиг реки Аракса в области города Валаршапата (Эчмиадзин). Шахин, по приказанию Хосрова, быстро сделал обратный поход и, дойдя до Аракса, разбил свой лагерь поблизости от римских позиций. Хотя персы были страшно ослаблены быстрым походом, но Филиппик не чувствовал себя достаточно сильным для встречи с ним. Он покинул свои стоянки в области Ниг и, пройдя через области Ширак и Вананд, прошел на Феодосиополь и вернулся в Кесарию. Персы не могли его преследовать ввиду истощения лошадей от большого похода и заняли свои прежние стоянки в Армении.[106]

Попытка самого Ираклия дать отпор персам в Сирии окончилась полной неудачей. Его противником был Рахзад, с которым он встретился много лет спустя при более счастливых обстоятельствах.[107] В области Антиохии произошло кровопролитное сражение, окончившееся победой персов. Ираклий отступил к Киликийским воротам. Здесь произошла вторая битва, в которой победа досталась Ираклию; но персы получили подкрепление, и войска Ираклия бежали. Киликия была открыта, и персы заняли Тарс.[108] По-видимому, еще раньше этих военных действий Шахрбараз овладел Дамаском.[109]

После этого нового удара Ираклий попытался вступить в переговоры с Хосровом и отправил к нему посольство; но послы не были приняты. Таково сообщение Феофана.[110]

Утвердившись в Дамаске, Шахрбараз двинулся на запад, на завоевание Палестины, и, быть может, в конце того же 613 года, или в начале следующего, занял главную крепость Палестины, Кесарию, а также порт Арсуф. По-видимому, персы не встречали в Палестине никакого отпора. Военные силы империи были в полном расстройстве, а местное иудейское население видело в персах избавителей от того гнета, который оно терпело в империи, и охотно признавало персидскую власть над собой. Овладев приморьем, Шахрбараз начал поход в направлении Иерусалима. Путь его лежал через город Диосполь (Лидда). Когда среди монахов, ютившихся во множестве в окрестностях Иерусалима, распространилась весть о приближении персидского войска, началась паника. Покидая свои монастыри и пещеры, они бежали в Аравию.[111] Хотя Иерусалим был окружен мощными стенами, над сооружением которых много потрудилась в свое время императрица Евдокия, имел весьма большие размеры и очень многолюдное население, умножившееся бежавшими перед нашествием персов христианами, но патриарх Захария не имел надежды отстоять город от персов; и когда Шахрбараз вступил с ним в переговоры и предложил сдать город без сопротивления, то патриарх, во избежание кровопролития, склонился к этой мысли. По сообщению Себеоса, сдача состоялась, и в город вступил отряд персидского войска. Но христианское население обвинило патриарха в предательстве и измене, и он, опасаясь за свою жизнь, прервал сношения с Шахрбаразом. Персидский отряд был перебит, и в городе началось жестокое избиение иудеев. Те из них, кому удалось спастись, бежали к персам.[112] В новооткрытом источнике, цветистой и риторически украшенной повести Антиоха Стратига «Пленение Иерусалима персами», также рассказывается о миролюбивом настроении патриарха Захарии и его готовности сдать город персам; но нет упоминания ни о вступлении в Иерусалим персидского отряда, ни о резне в среде иерусалимского населения. По словам Антиоха, сдача города была предупреждена взрывом народной ярости против патриарха, который вынужден был уступить и отправить настоятеля монастыря Феодосия, по имени Модест, в Иерихон, чтобы вызвать оттуда войска на защиту города. Персы предупредили приход войска и немедленно обложили Иерусалим. Арабы, союзники персов, грабили страну и избивали или брали в плен монахов. 15 апреля началась осада, которая продолжалась 20 дней. Таково точное показание Антиоха Стратига, пережившего ее.[113] Осадные башни, сооруженные персами, и их стенобитные орудия сделали свое дело, и город был взят. Началось беспощадное избиение всех, кому не удалось убежать или укрыться, а также и обычный, по тогдашним военным нравам, грабеж. В истреблении христиан приняли непосредственное участие иудеи, мстившие за прежние обиды. О живом участии иудеев в этом кровавом деле единогласно свидетельствуют монах Софроний (впоследствии патриарх Иерусалима) в своих элегиях,[114] Антиох Стратиг, Себеос и сирийские летописцы.[115] Число убитых у Себеоса указано в количестве 17 тысяч, Антиох Стратиг дает гораздо большую цифру — 66509 человек, причем убитые перечислены по местонахождению трупов с точным указанием места.[116] Христианские святыни Иерусалима были не только ограблены, но и подверглись разрушению от местных иудеев. В огне погиб храм Воскресения, сооружение Елены, матери Константина Великого, с его великолепным мраморным убранством и мозаиками.[117]

Когда был дан сигнал прекратить убийство, и победители стали вызывать скрывшихся из убежищ, обещая сохранить им жизнь, пленные были собраны в одно место и, по Себеосу, их оказалось 35 тысяч. Шахрбараз распорядился вызвать из этой толпы мастеров разных ремесел с целью отправить их в Персию. В числе отосланных пленных был и патриарх Захария. Церковные сокровища, доставшиеся победителям, были вместе с пленными отосланы Хосрову. Шахрбараз знал, какое значение придавали христиане Кресту Господню, и эта святыня также была отправлена в Персию.[118] Сирийский летописец сохранил сказание о том, как Захария старался укрыть Крест от врага, закопав его в саду и засеяв это место огородными овощами. Легенда эта перешла и в «Историю Сасанидов» Табари.[119] Антиох Стратиг рассказывает, что Крест сопутствовал пленным в пути и был впоследствии отдан, с разрешения Хосрова, его любимой жене, христианке Ширине, которая поставила его «запечатанным» в своем дворце.[120]

Множество христиан бежало в Египет, в числе бежавших были и раненые. Патриарх Иоанн самым щедрым образом проявил в отношении к ним свое милосердие, разместил беглецов в странноприимницах и больницах и щедро расходовал церковные средства на их содержание.[121] Из числа святых предметов, хранившихся вместе с Крестом в Иерусалиме, два, а именно: копье и губка, были спасены и доставлены Никите, который препроводил их в столицу.[122]

Не ограничивая своей благотворительной деятельности помощью беглецам, патриарх Иоанн оказывал щедрую помощь и пострадавшему от персов населению Палестины. На средства своей церкви он снарядил большой караван со съестными припасами и отправил его в Иерусалим. Заботу о выкупе пленных он поручил трем епископам: Амафунта (на Кипре), Синая и Ринокоруры, снабдив их значительными суммами для этой благой цели.[123] Власть в разгромленном Иерусалиме была предоставлена Шахрбаразом, который вскоре покинул город, монаху Модесту, и он оставался в течение долгих лет заместителем патриаршего престола. Опорным пунктом персидской власти в стране была Кесария.

Бесчинства, совершенные иудеями во время взятия города, не остались без возмездия со стороны персидской власти. Йездин, начальник финансового управления в Персии, пользовавшийся большим расположением Хосрова,[124] осведомившись о злодействах иудеев, исходатайствовал указ, по которому иудеям было воспрещено проживать в Иерусалиме.[125] Тот же Йездин исходатайствовал у Хосрова разрешение на отстройку христианских храмов, пострадавших во время взятия города, и сам посылал щедрые пожертвования на это дело. Армянская церковь, поддерживавшая издавна сношения с Иерусалимом, также оказывала существенную помощь Модесту в его строительной деятельности, и Себеос сохранил переписку по этому делу между Модестом католикосом Комитасом.[126] Энергичный и предприимчивый Модест, пользуясь помощью отовсюду, в скором времени отстроил все пострадавшие храмы и святые места города.[127]

На следующий год после завоевания Палестины персидская армия под начальством Шахина прошла через всю Малую Азию и достигла Босфора. Халкидон был взят и войско стало лагерем близ Хрисополя.[128] Ираклий в сознании своего полного бессилия в борьбе с персами достиг щедрыми дарами того, что Шахин согласился вступить в переговоры. Между ними состоялось свидание в гавани Халкидона, причем император не сходил на сушу, а переговаривался с лодки.[129] Ираклий просил посредничества Шахина в том, чтобы склонить Хосрова прекратить войну и вступить в переговоры о заключении мира. Дело закончилось тем, что Шахин согласился ходатайствовать перед Хосровом о разрешении прислать посольство. После получения благоприятного ответа было снаряжено посольство из трех лиц: патриция Олимпия, консулара Леонтия и эконома храма св. Софии Анастасия. Послы везли Хосрову грамоту, составленную от имени сената, а не императора. Вероятно, этот характер грамоты следует объяснить тем, что Хосров не признавал Ираклия и не принял от него посольства. Полный текст этого документа сохранен в Пасхальной Хронике.

«Бог, который все сотворил и держит все своим могуществом, дал роду человеческому дар, достойный его благости, — промысл царской власти, благодаря которой мы обретаем обеспечение жизни в мире и находим исцеление в случае каких-либо бедствий. Уповая на этот Божий дар — разумеем царскую власть — и на Ваше чрезвычайное милосердие, мы молим даровать нам прощение за то, что мы осмелились в противность прежде действовавшим отношениям обратиться с мольбой к вашей державе. Мы знаем обычай, соблюдавшийся в предшествующее время, по которому было принято разрешать раздоры, возникавшие между обеими державами, непосредственными заявлениями самих государей. Но этот обычай нарушил Фока, похититель римского царства. Взбунтовав римское войско во Фракии, он внезапно напал на царствующий град и казнил Маврикия, милостиво правившего нами, его жену, детей его и родственников, а также немалое число сановников. Не ограничившись этими великими злодействами, он не воздал чести, подобающей вашему чрезвычайному милосердию, вследствие чего вы, разгневавшись на наши прегрешения, привели в такое умаление дело римского государства. Благочестиво царствующий ныне государь и его приснопамятный отец, узнав о том, что творит этот злодей, решили поднять римское государство из такого крайнего положения и совершили это, найдя его надломленным вашим могуществом. После смерти тирана, наш теперешний царь хотел вернуться со своими родственниками в Африку к своему отцу и предложить нам избрать кого нам угодно в цари; но склонившись на наши мольбы, принял царство. Тревоги, одолевшие обе державы, и внутренние волнения не дозволили ему исполнить то, что надлежало, а именно: воздать должную честь через послов чрезвычайному могуществу вашей кроткости. И вот мы, ничтожные людишки, решили соблюсти обычай, о котором было упомянуто, обратиться с мольбами к вашему царскому величеству, царю царей, и отправить некоторых из нашей среды, чтобы они удостоились припасть к вашим стопам. Но вследствие случившихся в ту пору событий, мы не дерзнули исполнить этого до сих пор. Когда же Саин, знатнейший Бабманздаго,[130] командир персидского войска, явился в пределы Халкидона, то, вступив в сношение с нашим благочестивейшим царем и нами, был упрошен всеми вступить в переговоры о мире. Он заявил, что не имеет на это полномочия, но что он будет о том просить ваше человеколюбие. А теперь он прислал нам ответ через Спададуара, объявив нам клятвенно, что ваше чрезвычайное могущество примет, как подобает, наших послов и отпустит их назад невредимыми. Он присовокупил, что он получил приказ от вашего человеколюбия сделать это. Полагаясь на эти обещания и уповая на Бога и ваше величество, мы отправили к вам ваших рабов, знатнейшего консулара Олимпия, патриция и префекта претория, Леонтия, знатнейшего консулара и префекта города, и Анастасия, боголюбезного пресвитера и синкелла. Мы молим ваше величество принять их, как подобает, и в скором времени отослать их к нам с миром, любезным Богу и приятным вашему величеству. Умоляем ваше величество считать нашего благочестивейшего царя Ираклия родным сыном, который готов нести всякую службу вашему милосердию. Соизволяя на это, вы доставите себе двойную славу, как в воинской доблести, так и в даровании мира. Мы будем наслаждаться спокойствием, как вашим приснопамятным даром, и будем возносить молитвы к Богу за ваше долголетие, памятуя ваши благодеяния во веки веков римской державы».[131]

Приниженный тон этого послания дает живое и непосредственное свидетельство о беспомощности империи в эту тяжкую пору ее истории, а самый документ является единственным в своем роде образцом дипломатического языка того времени.

Смирение, проявленное правительством империи, не принесло ей пользы. Хотя посольство было снаряжено с разрешения Хосрова, как ясно это из текста, но опьяненный успехом своей завоевательной политики Хосров успел переменить свои мысли, не начал никаких переговоров, заточил послов и продержал их долгие годы в заключении. Никифор в своем повествовании об этом событии рассказывает, что Шахин сам заключил послов в оковы, как только вышел из пределов империи и вызвал против себя тем не менее гнев своего повелителя. Последний будто бы ожидал, что он привезет к нему в качестве пленника самого императора, и за неисполнение этой его воли предал его жестокой смерти: приказал с живого содрать кожу.[132] Так как Шахин оставался полководцем в войнах с Ираклием до самой своей смерти в 626 году, то свидетельство Никифора о его казни является ложным.[133] Но можно дать веру показанию Никифора о гневе Хосрова на Шахина в том смысле, что поход этот не имел ровно никаких результатов. По-видимому, в это время Хосров задумал организовать военные действия против империи на море и быть может именно для этой цели направлял Шахина на Босфор, чтобы создать сухопутную базу для поддержки действий на море. Византийское предание не сохранило никаких свидетельств о морских предприятиях персов; но мы имеем показание Себеоса, который, вслед за рассказом о сношениях Ираклия с Шахином, дает краткое сообщение о морском походе персов против Византии. Так как персы владели в ту пору побережьем Киликии и Сирии, то им была подвластна значительная линия берега Средиземного моря с привычным к морю населением. — «Снарядив корабли, персы приготовились к морской битве с Византией. Против них вышли морские войска. Произошла битва на море, но персидские воины позорно обратились в бегство. Погибло 4 тысячи человек вместе с кораблями». Таково сообщение Себеоса.[134] Хотя оно не подтверждается свидетельствами других источников, но оно вполне правдоподобно и находит себе подтверждение в том, что в 623 году персы сделали морской набег на остров Родос, о чем придется упомянуть в другой связи.

Отвоевание Сирии и Палестины, совершившееся так быстро, потребовало от персидского правительства немало забот и времени на приведение обширной территории в прочную зависимость от центра государства. Особого внимания требовали и церковные дела. В Ктесифоне состоялся собор, в котором принимал участие и патриарх Захария. Он имел, между прочим, своим последствием усиление монофизитской церкви в Персии, которая дотоле занимала приниженное положение по сравнению с несторианской.[135] Но завоевательные планы Хосрова в отношении империи шли дальше отвоевания Сирии, и предприимчивый и счастливый в своих предприятиях Шахрбараз нанес новый удар империи: начал завоевание Египта, житницы Константинополя и наиболее доходной провинции государства.

Под мудрым управлением Никиты, остававшегося бессменно на своем посту со времен переворота, положившего конец правлению Фоки, Египет не переживал никаких тревог. Популярности Никиты в стране много содействовало изменение в направлении церковной политики. В первый же год своего водворения в Египте Никита выказал не только терпимость к монофизитской церкви, но и содействие в том важном для монофизитов событии, каким явилось устранение церковного раскола между Сирией и Египтом. Раскол этот произошел вследствие разногласия в богословских вопросах между антиохийским патриархом Петром, преемником Павла (580-590), и александрийским — Дамианом (578-606).[136] Преемник Дамиана Анастасий (606-616) желал устранить раскол: но нетерпимый режим, который поддерживал в церковных вопросах Фока, лишал его возможности приступить к этому делу.[137] После кратковременного преемника Петра на антиохийском престоле, епископа Юлиана, патриархом сирийских монофизитов стал Афанасий (595-631). Когда Египет отпал от Фоки и находился под управлением Никиты, между патриархами Египта и Сирии начались сношения, которые завершились приездом в Александрию Афанасия. В личном общении в течение целого месяца патриархи устранили пункты старого разномыслия своих предшественников в вопросах христианской догмы, пришли к полному единодушию и возвестили о состоявшемся воссоединении своим паствам. Михаил Сириец сохранил несколько относящихся к этой унии документов, в которых с благодарностью упомянуто доброе и благожелательное отношение Никиты к делу церковного мира.[138] Событие это относится к 610 году.[139] Кафедра православного патриарха в Александрии не была замещена после гибели в 609 году ставленника Фоки Феодора, и лишь в 611 году ее занял с соизволения Ираклия уроженец острова Кипра Иоанн, оставшийся в истории с эпитетом милостивого. Чуждый нетерпимости, отдававшийся делам милосердия и благотворения, Иоанн жил в добром согласии с Никитой и не создавал ему никаких затруднений в его примирительном отношении к монофизитам.[140]

Шахрбараз начал свой победоносный поход в Египет, по-видимому, в 617 году. Это столь тяжкое по своим последствиям событие крайне скудно засвидетельствовано в нашем предании. По всему вероятию, Иоанн Никиуский описал эту войну с той же подробностью, как войну Никиты и позднейшее завоевание Египта арабами, но в том тексте, который дошел до нас, эта часть его труда не уцелела. В Пасхальной Хронике под 618 годом есть лишь упоминание об отражении этого события в жизни Константинополя, а Феофан под 615 годом занес лишь краткую заметку о покорении Египта и Ливии с искажением действительных событий.[141] Несколько живых сведений о взятии Александрии сохранил анонимный сирийский летописец второй половины VII века.[142]

Единственный путь, по которому персы могли проникнуть в Египет, шел по побережью из Газы, и первая крепость на египетской территории была Ринокорура, а следующая — Пелузий, закрывавший доступ к дельте Нила. Пелузий был взят персами после продолжительной осады, о чем сохранил сведение один арабский источник.[143] Овладев этим ключом дельты, персы двинулись по правому берегу восточного рукава Нила на юг к Вавилону, крепости, расположенной в верховьях дельты, и, овладев ею, взяли затем Мемфис. Дальнейшее движение армии должно было иметь своим объектом важные в военном отношении пункты: Менуф и Никиус. Взятие Никиуса открывало путь на Александрию.[144] Как шли военные события, об этом гадать было бы излишне ввиду полного отсутствия сведений в сохранившемся предании. Осада Александрии началась, по всей вероятности, в 618 году. Так как персы не имели флота, то Александрия с ее мощными стенами и свободой морских сообщений могла долго отстаивать себя. Неизвестно, по каким причинам Никита отчаялся в возможности отстоять столицу Египта и, покинув свой пост, бежал в Константинополь. Вместе с ним уехал и патриарх Иоанн. На пути в Родос корабль выдержал страшную бурю и был в опасности крушения. Патриарх Иоанн, предчувствовавший близость кончины, отказался ехать в Константинополь и, покинув своего спутника, вернулся на родину в Кипр, где вскоре скончался в городе Амафунте. Его память празднуется 12 ноября.[145]

Бегство Никиты не убавило одушевления защитников. Город храбро оборонялся. О взятии Александрии близкий по времени сирийский летописец сохранил такой рассказ. — Один молодой человек, родом из северо-восточной Аравии, по имени Петр, проживавший в Александрии для получения образования, явился к Шахрбаразу и сообщил ему вычитанное им в одной книге предсказание, что город может быть взят только с западной стороны, с моря. Воспользовавшись этим указанием, персы захватили много рыбацких лодок и, посадив на них воинов, смешались на рассвете с множеством таких же лодок, направлявшихся каждое утро в город со своим уловом. Проникнув таким образом незаметно до западных ворот, персидские воины перебили стражу и, взобравшись на стены, возгласили победу Хосрова. Появление неприятеля с той стороны, где никто его не ожидал, вызвало страшную панику, и город оказался во власти персов. Среди ужасов паники и кровопролития началось бегство. Церковные сокровища и имущество граждан грузились на лодки в надежде увезти их в море. Но ветер был неблагоприятен для беглецов, и целая флотилия лодок досталась персам. Огромные богатства от грабежа Александрии и ключи от городских ворот были отосланы в Ктесифон к царю Хосрову. Умевший угождать своему повелителю Йездин заказал золотые ключи по образцу железных и поднес их царю в знак его победы.[146] Овладев Александрией, Шахрбараз совершил поход на юг, покорил средний Египет до пределов Эфиопии и, распространяя свою власть на запад, овладел Пентаполем и Ливией.[147]

Подобно тому, как в Палестине верховным начальником туземного населения оказался под персидским господством заместитель Ицхарии Модест, так и в Египте власть над туземцами была предоставлена монофизитскому патриарху Андронику, который являлся ответственным лицом за исправность платежа налогов в пользу победителя. По смерти Андроника (3 января 623 года) его заменил Вениамин.

Утрата Египта была страшным ударом для империи. Финансовые затруднения начались еще раньше, и уже в 615 г. вес серебряной монеты был понижен наполовину и соответственно этому уменьшены оклады всех служащих.[148] Теперь империя потеряла самую доходную провинцию, а столица — житницу. В Пасхальной Хронике под 618 годом есть заметка о том, что в этот год было сделано экстренное обложение всех лиц, имевших право на получение хлеба, по 3 золотых за каждый хлеб. Деньги были собраны, но правительство не было в состоянии управиться со своим обязательством, и в августе месяце раздача хлеба была полностью прекращена.[149] В довершение бедствий в Константинополе началась жестокая эпидемия, уносившая множество жертв. Ираклий пал духом, и у него появилась мысль бежать в Карфаген. Царские сокровища были погружены на корабли и отправлены в Африку. Намерение императора покинуть столицу огласилось и усилило общую тревогу. Патриарх Сергий и ближайшие к особе императора сановники заставили его отказаться от бегства, и патриарх потребовал от него публичной клятвы в храме св. Софии в том, что он ни при каких обстоятельствах не покинет столицы. Неудачи преследовали Ираклия: эскадра с царскими сокровищами была разбита бурей у берегов Африки и погибла в волнах.[150]

ДЕЛА В ИСПАНИИ И ИТАЛИИ

Одновременно с тем, как персы отторгали целые области на востоке, империя теряла свои владения на дальнем западе, в Испании. Переход Рекадера в православие из арианства, совершившийся при папе Григории Великом, устранил ту преграду, которая существовала до того времени между туземным населением и готами. После утрат, понесенных в Испании при Юстине II, владения империи представляли две разобщенные территории: округ Нового Карфагена с прилежащими землями и юго-западный угол полуострова, омываемый океаном. Царь Гунтимир, вступивший на трон в один год с Ираклием, продолжал наступательную в отношении империи политику своих предшественников, причинял беспокойства имперским гарнизонам, но не имел особого успеха. Положение стало менее благоприятным для империи при его энергичном преемнике Сисебуте (612-616). Войска Сисебута под начальством вождя Свинтилы отвоевали округ Карфагена, и Сисебут проявил свое великодушие тем, что выкупил на свободу у своего войска пленных солдат императора.[151] Ираклий примирился с этой утратой и заключил с Сисебутом мирный договор. То раздражение, которое вызвали против себя иудеи своим предательством во время завоевания Палестины персами, имело своим последствием воздействие со стороны императора на Сисебута в смысле побуждения начать преследование иудеев. Сисебут начал гонения на проживавших в его царстве иудеев и силою обращал их в христианство.[152] За империей остался только небольшой округ испанской земли на юго-западе полуострова. После краткого правления малолетнего сына Сисебута, царем вестготов сделался Свинтила. Он отвоевал и эти последние владения империи на крайнем западе (624 г.). Так при Ираклии закончилось непосредственное отношение империи к далекому придатку латинской земли, на который простер свои виды Юстиниан в своих гордых мечтах восстановления империи в ее величии.[153] В обладании империи остались только острова Майорка и Минорка.[154]

Немало тяжких забот создавала Ираклию и Италия. В первые годы его правления в отношении лангобардов продолжалась та политика, которая установилась при Фоке, и целью экзархов было лишь удержать то, что еще не было завоевано лангобардами. Затруднения создались на другой почве. При преемнике Смарагда, Иоанне, мятежный дух охватил армию и разыгралось восстание, жертвою которого был Иоанн, убитый своими солдатами в Равенне. Прибывший с войсками новый экзарх, евнух Елевферий, овладел Равенной и покарал виновников бунта. Ему удалось также справиться с “тираном” Иоанном из Комисы, который создал себе самостоятельное положение в Неаполе. В связи с подавлением бунта Елевферий вел войну с лангобардами, потерпел поражение и купил мир обязательством со стороны империи ежегодной уплаты 500 фунтов золота. Вскоре, однако, тот же Елевферий затеял государственный переворот и вознамерился отторгнуть Италию от империи. Он облекся в пурпур в Равенне и направился в Рим, чтобы там венчаться царским венцом. Предприятие это не удалось, вследствие мятежного настроения в рядах его воинства. По дороге в Рим он был убит в Луцеолах своими солдатами, и его голова была отослана в Константинополь (619 год).[155]

Утраты в Испании, тревоги в Италии, требования внимания, забот и расходов со стороны правительства, меркли в своем значении перед тем грозным бедствием, каким являлось персидское завоевание, наносившее империи удар за ударом, и о событиях, совершавшихся на западе, нет никаких свидетельств в византийском предании тех времен.

ВОДВОРЕНИЕ СЛАВЯН НА БАЛКАНСКОМ ПОЛУОСТРОВЕ. АВАРЫ. ЭПИЗОД 617 ГОДА. МИР С АВАРСКИМ ХАНОМ

Одновременно с тем, как персы отвоевывали целые страны в восточных пределах империи, на запад от столицы в ближайших к ней областях невозбранно продолжался процесс, коренным образом изменявший этнические условия Балканского полуострова. Славяне, проникавшие в пределы империи в огромной массе еще в правление Юстина II, прочно утверждались на новых местах жительства, продвигаясь к морю в двух направлениях: на юг и на запад. Уже в 598 г. экзарху Каллинику пришлось отражать славян, вторгавшихся в Истрию.[156] В 600 году папа Григорий выражал епископу Салоны соболезнование по поводу той опасности, которой грозили славяне своими захватами в пределах его паствы.[157] По свидетельству Павла Диакона, лангобарды вступили в союз с аварами в 602 году, и последствием этого было нашествие на Истрию, совершенное соединенными силами лангобардов, аваров и славян. Под 611 годом тот же историк отметил страшное опустошение Истрии славянами.[158] Одновременно с тем славяне продвигались к Эгейскому морю, на берегах которого они оказались еще в конце правления Маврикия, когда впервые подверглись осаде от них Фессалоники.[159] Мирный договор аварского хана с Фокой не прекратил водворения новых полчищ славян в беззащитных областях, и значительная часть уцелевшего туземного населения попадала по-прежнему в плен к аварскому хану, который переселял пленников в Паннонию.[160] Старая область Иллирика постепенно сокращалась в узкую береговую полосу с греческим населением в Македонии и латинским в Далмации.

Придвинувшись к морю, славяне расширили свое знакомство c водной стихией. Издавна привычные к воде по условиям занятых ими земель на север от Дуная, они служили службу аварскому хану на своих однодеревках, μονόξυλα, как называли византийцы их суда, и хан старался поднять их искусство кораблестроения, вызывая из Италии корабельных мастеров, которых ему присылал вступивший с ним в союз царь Агилюльф.[161] Утвердившись на морском побережье, славяне стали предпринимать грабительские набеги на острова Эгейского моря. Датированные свидетельства об этом имеются от 20-х годов VII века, но весьма вероятно, что дело началось много раньше. В хронике Исидора, севильского епископа († 636 г.), под 16 годом правления Ираклия есть сообщение о том, что славяне отняли у римлян Грецию, персы — Сирию и Египет и многие провинции.[162] Это свидетельство с очевидностью доказывает, что даже в далекую Испанию доходили слухи о водворении славян в недрах империи. Скудное византийское предание не содержит никаких указаний на те беды, которые причиняли империи славяне и их верховный повелитель, аварский хан, в первое десятилетие правления Ираклия. Но некоторые заключения общего характера позволяет сделать Георгий Писида, прославивший впоследствии великое дело Ираклия в его борьбе с персами. Он сравнивает положение Ираклия до начала войны с персами с состоянием между Сциллой и Харибдой, разумея под этими мифическими образами Хосрова с одной стороны и аварского хана с другой. Наличие опасности с двух сторон парализовала волю Ираклия. По словам Георгия, Ираклий признавал в персах более опасного врага — Πηγήν γάρ ᾒδεις κακῶν την Περσίδα (ты знал, что источник бедствий — Персия), как звучит один из стихов «Ираклиады» (2, 107); но угроза той опасности, которую представлял аварский хан, не позволяла ему выйти из бездействия.

Беспомощность империи в отношении аваров рисует один эпизод, кратко упомянутый у Феофана под 619 годом, подробно рассказанным в Пасхальной Хронике под 623 г. и без указания даты — у Никифора.[163] Проницательной критике английского ученого Бейнза удалось установить точную хронологию этого события, а именно 617 год. Самый день события — 5 июня, воскресенье — точно указан в Пасхальной Хронике, а в святцах Константинопольской церкви установлен на все времена крестный ход на Военное поле 5 июня в память об избавлении от нашествия варваров.[164] В 619 году, под которым поместил это событие Феофан, 5 июня приходилось на вторник, в 623 г., под которым сохранен рассказ о событии в Пасхальной Хронике, Ираклий покинул столицу еще 25 марта и вернулся только через шесть с половиной лет, осенью 629 года. Так как показание хроники о воскресенье, как о дне события, не могло быть присочинено, то остается принять, как его дату, 617 год, когда 5 июня приходилось также на воскресенье.[165]

В гомилии Феодора Синкелла на чудесное спасение столицы от аварского нашествия в 626 году есть указание, что событие 617 года стояло в связи с переменой на троне аварских ханов. От старшего сына хана Баяна, основателя аварской державы, власть перешла к другому его сыну. По почину нового хана к нему было отправлено посольство. Его исправляли сановники высокого ранга: патриций Анастасий и квестор двора Козьма,[166] которые привезли ему богатые дары. Хан находился в ту пору не в Сирмии на Дунае, центре своей державы, а в имперских областях неподалеку от столицы. Прибыл ли хан в те места для сношений с императором, или же его орда была в такой близости от столицы вследствие грабительского похода, совершенного его умершим братом или им самим, это не поддается объяснению на основании имеющихся источников. Переговоры пришли к благополучному концу, мир был заключен, и договорный акт скреплен клятвами с обеих сторон, как то соблюдалось и прежде в сношениях с аварами.[167] Для упрочения добрых отношений решено было скрепить заключение мира личным свиданием императора с ханом и отпраздновать это событие играми в присутствии хана. Местом для свидания и игр была избрана Гераклея, где и должны были состояться игры 5 июня, в воскресенье. Император прибыл за три дня до того в Силимврию, последний город по сю сторону Долгой стены.[168] Императора сопровождали придворные чины, члены клира и синклита, а также и димы. Привезено было все богатое снаряжение для ристаний и других увеселений, обычных на играх. Предстоявшее роскошное зрелище привлекло в Гераклею множество народа из столицы.[169] В день, назначенный для ристаний, император собирался выступить из Силимврии. Хан со своей ордой находился по ту сторону Долгой стены. Местность эта холмиста и покрыта лесами. Когда хан получил известие о выступлении императора, он дал сигнал своей нагайкой, и по этому условленному знаку его всадники ринулись на стену и скоро показались на другой ее стороне. В Пасхальной Хронике дано и время этого события: 4-й час дня, т. е. ок. 10 часов утра. Сам хан остался со свитой по ту сторону стены. Ираклий понял злой умысел хана и спас свою жизнь бегством. Сбросив царское одеяние, он надел костюм простого селянина, подвязал свой венец к локтю и ускакал. Началось всеобщее бегство. Авары захватили все богатое снаряжение ристаний и множество пленных.

Вслед за императором, которому удалось избегнуть погони, конные отряды аваров понеслись к столице и к вечеру захватили Евдом, показались перед Золотыми воротами и стали грабить окрестности, что продолжалось, по всему вероятию, не один день. Во Влахернах была ограблена церковь Козьмы и Дамиана. Авары перешли мост на реке Варвиссе, впадающей в Золотой Рог, и разбойничали в Пере. В церкви Архангела Михаила, в предместье, носившем имя Промота, была унесена вся ценная утварь, и самый престол оказался изломанным. Так как во Влахернском храме Богоматери хранилась со времени императора Льва весьма почитаемая святыня — риза Богородицы, а Влахерны не были в ту пору окружены стеной, то какие-то военные люди, по чьему-то распоряжению, взломали ковчег, заключавший ризу, и доставили ее в храм св. Софии, где она и хранилась затем в течение некоторого времени и лишь 2 июля была возвращена во Влахерны в торжественной процессии.

Этим набегом ограничилась непосредственная опасность, и вскоре хан отступил от столицы, уводя с собой множество пленных и увозя богатую добычу. Никифор в своем рассказе дает огромную цифру пленных — 270 тысяч человек,[170] Георгий, монах, сокращает ее на 70 тысяч, а современник, Феодор Синкелл, не определяя цифры, говорит лишь о множестве попавших тогда в плен людей.[171]

День 5 июня был закреплен в святцах, как о том уже сказано; а вместе с ним и другой, 2 июля, в воспоминание о возвращении ризы Богородицы на прежнее ее место хранения во Влахернском храме.[172] Торжественное слово на это событие, составленное, по весьма вероятной догадке Васильевского, Феодором Синкеллом, дошло до нас. Исторические обстоятельства затемнены в нем богословской риторикой, что и было причиной неправильного его толкования.[173]

Наглый поступок аварского хана остался неотомщенным, и вслед затем Ираклию пришлось пережить страшный удар по империи, каким было завоевание Египта Шахрбаразом. Мера бедствий, выпавших на долю Ираклия, была преисполнена. А персы в сознании бессилия империи продолжали войну: Феофан сохранил под 620 годом заметку о захвате города Анкира в Галатии, являвшемся центром сообщений малоазиатского материка.[174] Но, очевидно, захват этого города имел такой же временный характер, как и занятие Халкидона Шахином в 615 году,[175] так как из позднейших событий не видно, чтобы этот важный центральный пункт сообщений в стране был в руках персов.

Перенесенное императором унижение не явилось препятствием для восстановления добрых отношений с ханом. В 620 году, по записи Феофана, к нему было снаряжено посольство, имевшее целью подновление мирного договора в обеспечение столицы от нашествия.

Мир был заключен, и послы вернулись в столицу.[176] Это было делом необходимости ввиду решения Ираклия начать войну с Персией.

ПРИГОТОВЛЕНИЕ ИРАКЛИЯ К ПОХОДУ. ПЕРЕЕЗД В ПИЛЫ. ПОДГОТОВКА АРМИИ. ВСТРЕЧА С ПЕРСАМИ. ОТЪЕЗД В СТОЛИЦУ. ВОЗВРАЩЕНИЕ К АРМИИ. ВТОРЖЕНИЕ В АТРОПАТЕНУ. ОТСТУПЛЕНИЕ В АЛБАНИЮ. ХАРАКТЕР ВОЙНЫ В ТЕЧЕНИЕ 624 ГОДА. ВЫТЕСНЕНИЕ ИРАКЛИЯ В МАЛУЮ АЗИЮ

Для организации войны нужны были прежде всего деньги.[177] Утрата богатых культурных областей и расстройство торговых сношений с востоком легли тяжким бременем на государственный бюджет, и уже в 615 году вес серебряной монеты был понижен наполовину и соответственно этому уменьшены все оклады служащих. Потеря житницы Константинополя вызвала страшный кризис и полное оскудение казны. Денег не было и негде было их добыть. Патриотизм патриарха Сергия открыл новый источник: то были церковные драгоценности, сосуды, предметы культа из драгоценных металлов, щедрые дары и пожертвования императоров и частных лиц, оставшиеся от старых добрых времен. Все драгоценности из церквей столицы, а вероятно также и других городов, переплавлялись на металл, из которого чеканили деньги.[178] Жертва, принесенная церковью, имела характер займа, так как император обещал возместить церкви взятые у нее драгоценности, и счастливая судьба позволила ему исполнить это обязательство. В связи с необходимостью водворить экономию в расходах на содержание клира столичных церквей и патриархии были изданы около этого времени два указа, дошедшие до нас. Первый, от 619 года, является по существу повторением указа, изданного в 612 году, в котором точно определено число клира со штатным содержанием в храме св. Софии и Влахернском храме Богородицы. Второй, относящийся, вероятно, к 620 году, заключает в себе подробно мотивированный запрет членам провинциальных клиров являться в столицу с целью пристроиться здесь и обеспечить себе средства существования.[179]

Когда деньги нашлись, явилась возможность заняться организацией военных сил государства. Скудное предание не сохранило никаких известий о формировании новых полков и вербовке солдат. Но у Феофана есть заметка под 621 годом, что Ираклий переправлял на малоазиатский материк «европейские полки» (τα στρατεύματα τῆς Ευρῶπης).[180] Бессилие империи перед аварами и нашествием славян в течение почти 20 лет, протекших со времени воцарения Фоки, не позволяет предполагать, что заключение мирного договора с аварами дало возможность извлечь из западных областей значительное число полков из той гарнизонной армии, какая существовала при Маврикии и создавала возможность экспедиций Приска и Петра за Дунай. Но самый факт переселения в Азию европейских полков не подлежит сомнению и доказывается тем, что впоследствии в юго-западной части Малой Азии существовала фема фракийцев, τῶν Θρςίκησίων. Старые полки во времена Ираклия не представляли боевых и тактических частей, а являлись лишь кадрами для комплектования экспедиционной армии. Таким образом, и перевод полков из одной страны в другую представлялся переселением военных людей с их семействами и домашним скарбом, что требовало, помимо больших расходов на переселение, забот об устройстве переселенцев на местах нового расквартирования. Каково было количество людей, переселенных Ираклием из европейских провинций, на это нет никаких указаний. Во всяком случае «европейские полки» составляли лишь незначительную часть тех контингентов, которые представляли малоазиатские провинции с их населением, малопострадавших от персидских вторжений. По всей вероятности, в армии, расположенной в гарнизонах по городам Малой Азии, шла подготовка людей к службе с гораздо большей интенсивностью, чем то бывало, когда не предстояло никакой войны и люди военного звания занимались в течение зимы торговлей, ремеслами и другими своими работами, на что жаловался еще Юстиниан и о чем упоминает автор «Стратегикона Маврикия».

Обязанности главнокомандующего взял на себя император. Но это случилось не без протеста и борьбы. Более чем двухсотлетняя традиция византийского двора была за то, чтобы император лишь направлял ход государственной жизни из центра империи, и когда Маврикий захотел в 592 году, по памяти о своем боевом прошлом, стать во главе армии, то это его решение вызвало живейший протест при дворе, который поддержал и патриарх.[181] Старого воззрения на роль императора в государственной жизни держались многие и в кругу воевавших сановников, и Георгий Писида сообщает, что по этому поводу шли совещания, в которых обнаружилось резкое разногласие, парализовавшее и самую решимость Ираклия.[182] После долгих колебаний Ираклий отстоял свое мнение и начал готовиться к трудным обязанностям главнокомандующего для предстоявшего похода против персов. Он покинул столицу и зиму 621-622 года провел в самом строгом отчуждении от великосветской жизни двора, связанной старым, давно сложившимся этикетом, обязательным для императора. Он поселился во дворце в Иерии на азиатской стороне Босфора. Подготавливая себя к роли главнокомандующего, он изучал теорию военного дела по научным сочинениям и составлял план кампании, который ему удалось впоследствии блистательно выполнить. Кто были его помощники в этом трудном деле, об этом предание не сохранило сведений, и Георгий Писида, прославляя Ираклия, говорит только о нем одном. По тяжким условиям того времени служилая знать оскудела опытными в военном деле людьми, и в первые годы правления Ираклию импонировал даже Филиппик, который не выказал никаких военных талантов при Маврикии. Теперь и его не было в живых. С течением времени выдались способные люди, в числе их был брат Ираклия Феодор и несколько членов армянской знати.

Первым предварительным условием возможности начать войну с персами было обеспечение мира с аварским ханом, и Ираклий достиг этого дорогой ценой. Ежегодная дань была увеличена до 200 тысяч номизм и в обеспечение уплаты ему были выданы заложники. Это были Иоанн, он же Аларих, незаконный сын императора, Стефан, сын его сестры Марии и брат его жены, Мартины, и Иоанн, побочный сын патриция Вона.[183] В письменных сношениях с ханом император называл его своим сыном, а тот его — отцом и благодетелем. В письмах к хану перед отъездом Ираклий поручил ему опеку над своим сыном и царством.[184] Обеспечив себя с этой стороны, Ираклий мог выступить в поход. Заместителем трона он оставил своего старшего сына Константина, который получил титул августа на первом году жизни и считался его соправителем; а ввиду его малолетства опека над ним и регентство на время отсутствия Ираклия были предоставлены патриарху Сергию и магистру Вону.

Отъезд в армию был назначен на второй день праздника Пасхи, т. е. 5 апреля (622 года). Прощание с двором и столицей было обставлено весьма торжественно, о чем сохранил несколько подробностей Георгий Писида, сопровождавший Ираклия в этом походе. — После церковного служения в храме св. Софии, где произошло затем прощание с двором, император вышел к народу со знаменем в руках, на котором был образ Нерукотворного Спаса.[185] Прощаясь с народом, Ираклий дал клятву сражаться с врагом до смерти и заботиться о своих подданных, как о родных детях. Готовая к отплытию эскадра ждала императора в гавани, и он вступил на свой корабль. Плаванье продолжалось один день. Конечным пунктом его была гавань Пилы на берегу Астаканского залива Пропонтиды, лежавшая южнее Никомедии.[186] Переезд был не вполне благополучен. Дул сильный встречный ветер, и близ Герейского мыса императорский корабль сел на риф. Дружными усилиями матросов, в которых Ираклий принял личное участие и разбил в кровь руку, опасность была предупреждена, и дальнейшее плаванье обошлось благополучно.[187]

Хотя поэтическое описание Георгия Писиды совершенно ясно, но так как первый издатель этого произведения, Кверчи, отождествил Пилы с Киликийскими воротами, то отсюда получилось совершенно превратное представление о первой кампании Ираклия, какое и дал Гиббон в своем классическом труде. Уже в 1852 году Тафель указал на ошибку; но авторитет Гиббона был так силен, что искаженное представление много раз повторялось повествователями судеб Византии, и в недавнее время вновь воспроизведено в весьма основательном труде Батлера.[188]

Ираклий ехал в Малую Азию не с готовой для похода армией, а с тем, чтобы ее собрать, сформировать, обучить и приготовить для далекого похода, в исполнение выработанного им самим плана. Георгий Писида в подробном, цветистом и панегирическом описании действий Ираклия в первый год кампании говорит лишь о передвижениях Ираклия, не называя при этом ни одного топографического имени, и только уже в описании столкновений с армией Шахрбараза можно скорее угадать, чем узнать от него территорию. Феофан, который для своего описания событий пользовался поэмой Георгия (быть может, через чужое посредство), ведет Ираклия из Пил «в местности фем». Он пользуется здесь термином, который в ту пору не обозначал собою территории, как было впоследствии, а употреблялся в смысле общего обозначения воинской части. Старый смысл слова известен и самому Феофану, который употребляет выражение ἐν πᾶσι τοις ϑεμασιν (p. 302, 28) в смысле — всех воинских частей, всех полков. Так как за год до этого Ираклий отправил в Малую Азию европейские полки, то, быть может, именно к этим войскам он и направился.

По условиям военных отношений, действовавших уже при Маврикии, формирование армии для похода было непосредственной обязанностью главнокомандующего.[189] Числящиеся в полках люди имели свою оседлость на месте расквартирования и жили со своими семействами. Полки представляли собою кадры, из которых по вызову главнокомандующего собирались отряды различной численности и разного боевого достоинства. Формирование из них строевых частей, имеющих тактическое значение, лежало на обязанности главнокомандующего. Экспедиционные армии делились на меры, которые слагались из турм, а турмы в свою очередь из тагм, которые являлись наименьшей тактической единицей. Командиров боевых частей назначал главнокомандующий как из тех, которые прибывали на сборный пункт со своими людьми, так и из своей личной дружины.[190]

В разных городах малоазиатских провинций были расквартированы старые полки, и Ираклий вызывал к себе отряды из них.[191] Сборы армии и ее комплектование Ираклий производил, постепенно продвигаясь с запада на восток; но каким путем он двигался, на это нет указаний в наших источниках. Армию нужно было не только собрать, но и сформировать и обучить. Это можно было сделать не в походе, а во время более или менее продолжительных остановок. По свидетельству Георгия, Ираклий нашел войска в полном расстройстве и в рассеянии по всей стране. Постепенный рост военной силы Георгий сравнивает с тем, как потоки, впадая один за другим в реку, усиливают и расширяют ее русло.[192] Формируя боевые части, Ираклий обучал их военному строю и водворял дисциплину военного времени, давал людям военную выправку и устраивал учебные сражения. Он старался также поднять дух солдат в речах к ним и приказах, в которых выставлял беды, причиненные персами разорением городов и целых областей, а также пленением Креста Господня. Эти речи, по свидетельству Георгия, который их слышал и отчасти воспроизвел, имели большой успех: армия исполнилась бранного духа, привязалась к своему вождю, получила уверенность в своей силе и готовности к встрече с неприятелем, врагом Христа, похитителем Честного Древа.

В подготовке армии к встрече с врагом прошло все лето, и лишь осенью, когда Ираклий вступил в Каппадокию, он оказался поблизости от месторасположения персидского войска, состоявшего под началом Шахрбараза. Предупреждая возможность вторжения в отвоеванные от империи области, персы заняли проходы и укрепились на сильных позициях.[193] Продвигаясь непрерывно вперед, Ираклий высылал конные отряды на разведку, и один из них встретился с передовым отрядом персидской армии, состоявшем из арабов и имевшим целью, как это позднее выяснилось, тревожить наступавшую армию противника. Арабы попали в засаду, были разбиты, вождь их и много людей попали в плен. Ираклий милостиво обошелся с пленными, возвратил им свободу и принял на свою службу.[194] Так как арабы, признававшие власть императора, были уже давно отторгнуты от империи, то, по-видимому, именно эти пленники и составили тот арабский отряд, который затем в течение нескольких лет верно служил императору и участвовал в его последнем походе в Персию осенью 627 года.

Так как персы занимали сильные позиции и преграждали возможность дальнейшего движения на восток, то Ираклий составил искусный план действий с целью заставить неприятеля очистить проходы. Главные силы своей армии он направил к северу в обход персидских позиций, а сам сделал нападение с фронта и вызвал против себя персидского вождя. Он сумел уклониться от битвы, соединился с ушедшими вперед частями своих войск и, оказавшись в тылу персидской армии, занял проходы.[195] Шахрбараз был поставлен этими искусными маневрами противника в затруднение и, не располагая, быть может, достаточными силами для борьбы с противником, перешел на юг в Киликию, совершив трудный переход через горный хребет.[196] Он надеялся заставить Ираклия вернуться назад угрозой вторжения в малоазиатские области. Но Ираклий остался на занятых им позициях и продвигался вперед. Тогда Шахрбараз воротился назад и шел за Ираклием, «как пес на цепи», по выражению Георгия Писиды.[197] Обе армии находились на близком расстоянии друг от друга и между отдельными отрядами нередко происходили стычки. Наступившие зимние холода преградили возможность быстрых передвижений, и обе армии заняли позиции на зимовку. Шахрбараз собирался сделать ночное нападение на неприятельский лагерь, пользуясь полнолунием. Но солнечное затмение, случившееся 22 января, задержало исполнение этого плана.[198] Спустя две недели после того Шахрбараз хотел дать битву; но его военный план был выдан Ираклию, и дело окончилось решительным поражением персидской армии. Лагерь персов достался победителям, и остатки персидского войска рассеялись.[199] После поражения войска Шахрбараза Ираклий обратился к Хосрову с письмом, в котором предлагал ему заключить мир и в противном случае грозил вторгнуться в Персию.[200] Свои войска он отвел в Понт на зимовку, а сам поспешил в Константинополь ввиду тревожных известий о враждебных предприятиях хана.[201]

Источники оставляют нас в полном неведении о том, что предпринимал хан, и как удалось Ираклию восстановить добрые отношения с ним.[202] В столице Ираклий пробыл очень недолго и 25 марта выехал с женой и детьми в Никомедию, где отпраздновал Пасху (27 марта).[203] Здесь был получен ответ от Хосрова. Текст этого ответа сохранил Себеос.[204] — «Любимый богами господин и царь всей земли, рождение великого Ормузда, Хосров — Ираклу, несмышленому и негодному рабу нашему. Не желая отправлять мне рабскую службу, ты называешь себя господином и царем; ты расточаешь мои сокровища, находящиеся у тебя, и подкупаешь моих рабов.[205] Собрав разбойничьи войска, ты не даешь мне покоя. Разве я не истребил греков? Ты говоришь, что уповаешь на своего Бога. Почему он не спас Кесарии, Иерусалима и великой Александрии из рук моих? Неужели ты и теперь не знаешь, что я подчинил себе море и сушу? Разве я теперь не могу подкопать Константинополя? Но я отпускаю тебе все твои преступления. Возьми жену свою и детей и приди сюда. Я дам тебе поля, сады и оливковые деревья, с которых ты можешь жить, а я буду относиться к тебе благосклонно. Да не обманет вас тщетная надежда ваша — Христос, который не мог спасти себя от иудеев, и они убили его, распяв на кресте. Как же он избавит тебя от рук моих? Если ты сойдешь в бездны моря, я протяну руку и схвачу тебя,[206] и тогда ты увидишь меня таким, каким бы не желал видеть». — Это оскорбительное послание с богохульствами против Спасителя содействовало еще большему ожесточению царя и войска против врага Христова. — В византийском предании нет упоминания об этом письме. Но у Феофана вслед за сообщением о вторичном посольстве к Хосрову, которое он помещает под 8 годом правления Ираклия, приведены, в виде цитаты, такие слова Хосрова: «Я не окажу вам пощады, пока вы не отречетесь от распятого, которого вы называете вашим Богом, и пока не поклонитесь солнцу».[207]

Отправив назад в столицу детей, Ираклий вместе с Мартиной снарядился в путь и 20 апреля выехал в Кесарию Каппадокийскую, где был центр расположения готовой к походу армии.[208] О численности ее византийские источники не дают никаких указаний, а Себеос определяет ее в 120 тысяч человек, цифра слишком высокая по тогдашним условиям войны.[209] Так как целью похода была далекая Персия, то Ираклий должен был оставить значительные силы в тылу, чтобы обеспечить себе сообщение с базой, каковой он, по-видимому, хотел сделать Великую Армению, оторванную от империи еще при Фоке. По всему вероятию, Ираклий нашел возможность еще до начала похода оживить те связи византийского двора с армянской знатью, которые действовали с давних пор. Дело облегчалось тем, что род Ираклия был армянского происхождения. Но наше скудное предание не дает никакого материала для выяснения подготовки к войне в этом отношении. Несомненно лишь то, что Ираклий не встретил никакого сопротивления в Великой Армении. Очевидно, туземное население встретило его, как законного повелителя, восстановлявшего старые отношения, насильственно прерванные персидским завоеванием. Некоторые свидетельства, относящиеся к последующему времени, позволяют утверждать, что Ираклий имел остановку в Феодосиополе, причем в кругозор его политики вошли тогда же церковные вопросы.

Из Феодосиополя Ираклий двинулся в пределы персидской Армении. Центр персидской власти в стране, город Двин, оказал сопротивление. Он был взят и потерпел жестокое разрушение.[210] Такая же судьба постигла и город Нахчаван. В июне месяце Ираклий перешел Аракс и вторгся в персидскую область Атропатену.[211] Так как целью войны была прежде всего месть Хосрову за те бедствия, которые претерпела империя, то стремительный набег войск Ираклия имел характер беспощадного истребления. Города и селения, жители и скот, поскольку ими нельзя было воспользоваться, предавались огню и мечу.

Так как Хосров не допускал, по-видимому, возможности, что Ираклий посмеет осуществить свою угрозу начать с ним войну, то никаких приготовлений в предупреждение вторжения сделано не было, и Ираклий не встречал противодействия в своем стремительном движении на юг.[212] Персидские цари по старому придворному этикету проводили весну в Мидии, и это, очевидно, было известно Ираклию. Здесь была первая резиденция основателя династии Сасанидов, Ардашира, и в ней — главное святилище огня, сооруженное, по преданию, основателем религии персов Зороастром. Византийские хронисты называют этот город Ганзаком, Георгий Писида дает ему имя Δαράστασις.[213] Город лежал на пограничье между областями Атропатеной и Мидией.[214] Туда и направил свой поход Ираклий. Передовые отряды его войска, состоявшие из арабов, разбили отряд персидских войск, стоявший на охране города, и весть об этом заставила Хосрова бежать от грозного врага. Любимой его резиденцией был сооруженный им в начале царствования дворец Дастагерд в Ассирии, к северу от Ктесифона. Спешно собравшись в путь, Хосров покинул Ганзак на произвол судьбы и уехал в Дастагерд, для чего он должен был совершить переход через горную цепь, отделяющую Атропатену от Ассирии (Загрош). Старая резиденция Ардашира со святилищем огня досталась после штурма в руки победителя. Ираклий подверг город разгрому, разрушил святилище и потушил священный огонь. То была месть за разрушение Иерусалима. Узнав от пленных о бегстве Хосрова, Ираклий не последовал за ним, а продолжал грабить и разорять окрестную страну.[215] Хосров после бегства из Ганзака отдал приказ Шахрбаразу и Шахину вести войска из Сирии на борьбу с Ираклием. Но как большое расстояние, так и необходимость организовать охрану завоеванных областей замедлили прибытие обеих армий в Персию. Время шло, приближалась осень. До Ираклия дошли слухи, что Шахрбараз прибыл уже с войсками в Нисибин.[216] Ираклий обсуждал с вождями план дальнейших действий. Мнения разделились: одни были за то, чтобы вернуться на зимовку на север, другие считали возможным идти дальше и преследовать Хосрова. Высокое религиозное одушевление, которым был согрет Ираклий и которое он умел передать своей армии, сказалось в той форме, какая была придумана для решения вопроса о дальнейшем направлении похода. Ираклий отдал приказ по армии держать пост в течение трех дней, а затем, собрав войска и выступив перед ними, приказал принести себе Евангелие. Раскрыв его наудачу, он прочел в нем одно место и так как в нем было найдено указание на обратный путь, то и был отдан приказ к отступлению.[217]

С богатой добычей и большим числом пленных — 50 тысяч по сообщению Феофана — армия начала отступление на север, направляясь в Албанию, находившуюся под верховной властью персидского царя. Путь лежал через горные местности, где рано выпал снег, что весьма затрудняло передвижение. Население оправилось от той паники, которую нагнала стремительность вторжения, и Ираклию пришлось выдержать не одно нападение от персидских войск. Армия потеряла всех своих пленных, и Феофан выставляет это обстоятельство, как проявление великодушия и милосердия императора.[218]

На зимние квартиры Ираклий встал в Албании, захватив город Партав, на реке Тертер, южном притоке Куры в ее нижнем течении. Армия провела зиму в области Ути и кормилась грабежом окрестной страны. Население разбежалось и искало убежища в горных ущельях.[219]

Вступив в сношения с кавказскими христианскими народами, Ираклий надеялся усилить свою армию и повторить на следующий год вторжение в Персию; но действительность обманула его надежды, и ему удалось это только через три года после первого успеха. Весь следующий год прошел в маневрах на территории областей восточной Армении. Хосров направил против Ираклия три армии, одну за другой. Подробное и последовательное, хотя в то же время неясное, описание военных действий дает Феофан, сообщения которого существенно дополняет Себеос. — Первым поспел вождь Шахраплакан (Сараблангас у Феофана). Он не отважился напасть на Ираклия, но занял горные проходы с целью отрезать для него возможность вторжения в персидские пределы. Дождавшись подкреплений от лазов, абазгов и иверов,[220] Ираклий сделал обход на запад и затем направился на юг по изобильным припасами местностям.[221] Его противник, желая предотвратить вторжение, был обречен двигаться по трудным горным дорогам, что ослабляло силы его конницы. Скоро, однако, в армии Ираклия началось неудовольствие против вождя за рискованность его плана, в особенности когда стало известно, что Шахрбараз с большими силами вступил в Армению. Ираклий был вынужден приостановить свое движение на юг, обратился против Шахраплакана, разбил его в нескольких стычках и, оставив оба войска персов у себя в тылу, продолжал поход на юг.[222] Между тем, персидские вожди получили известие, что против Ираклия направляется третья армия под начальством Шахина. Рассчитывая разбить его своими силами и не желая делиться славой победы с Шахином, персидские вожди перешли в наступление, нагнали Ираклия и стали лагерем вблизи места его расположения. Ираклий ночью ушел от этого соседства и занял удобную позицию в лесистой местности. Перебежчики внушили персам представление, что Ираклий боится битвы и бежит от них. В уверенности, что Ираклий уклоняется от битвы в сознании своей слабости, персы стали его преследовать, но он отразил нападавших, обратил их в бегство, и во время отступления пал вождь Шахраплакан. В эту пору в театр военных действий подоспел Шахин со своей армией. Ираклий находился в это время близ города, который наше предание называет «второй Тигранокерт», в области Гардман в провинции Ути.[223] С одной стороны от места расположения его армии стояли войска Шахрбараза, а с другой — Шахина. Не дав им соединиться, Ираклий напал на Шахина, разбил его и овладел его лагерем.

Этот успех не обеспечил, однако, положения Ираклия, и когда Шахрбараз и Шахин соединили свои силы, Ираклий отступил и направился в горные местности, заселенные гуннами,[224] т. е. в сторону Кавказских гор. Персы следовали за ним. В армии Ираклия началось брожение, и лазы с абазгами, которые оказались теперь близко от родины, покинули своего союзника и ушли в свои земли. Армия Ираклия была в критическом положении, и в речах, которыми он старался подбодрить настроение своих соратников, он говорил уже о венцах мученичества. Был момент, когда враги встретились как бы для битвы, но простояли друг против друга целый день, не начав боя. Ираклий стал уходить на запад, чтобы выйти из пределов персидской Армении, где положение его противника было лучше ввиду поддержки со стороны местного населения.[225] Персы следовали за ним. В этих маневрах прошло лето и настали холода. Значительным эпизодом военных действий этого года была победа Ираклия над Шахрбаразом. Была уже зима и войска располагались на зимние стоянки. Шахрбараз находился в городе Арчеше (на северном берегу озера Ван). Отобрав лучших всадников из своего войска, Ираклий уничтожил передовой охранный отряд и, напав ночью на город, поджег его со всех сторон. Шахрбараз бежал, вскочив на первого попавшегося коня, и оставил в руках победителя все свое личное имущество и в числе его богатое золотое оружие.[226] Войска Шахрбараза были расквартированы в области Агиовит, куда он и направился.[227]

Военные действия Ираклия в кампанию 624 года выставлены, в изложении Феофана, как ряд побед; но даже из его повествования ясно, что Ираклий только удачно маневрировал, отбивался от персов, был оттеснен от персидской границы, покинут кавказскими союзниками и вынужден отступить. Перезимовав в армянских областях к северу от озера Ван, он поспешил начать поход раньше, чем Шахрбараз мог оказать ему противодействие. Путь на запад к Евфрату был для него открыт в двух направлениях: через Таруберан, «более короткий и удобный», и другой, который выходил на верхнее течение Тигра. Хотя этот последний являлся более трудным, но местности, по которым он пролегал, были надежнее в смысле возможности прокормиться, и Ираклий избрал это направление. Сняв войска с зимних стоянок, он выступил в поход 1 марта. С большими затруднениями, пробиваясь через снега, армия в 7 дней прошла через горный хребет и вышла на Мартирополь, откуда прошла в Амиду. Здесь Ираклий сделал остановку и послал оттуда в столицу отчет о своих военных успехах.[228] Шахрбараз, собрав свои войска с зимних стоянок, двинулся вдогонку Ираклию. Чтобы предупредить возможность нападения, Ираклий занял горные проходы и сам с лучшими силами пошел навстречу Шахрбаразу к востоку от своих позиций.[229] Но Шахрбараз уклонился от встречи с противником и, обойдя стоянки Ираклия, прошел на Евфрат, чтобы занять переправу и уничтожить мосты. Осведомленный о действиях противника, Ираклий перешел через реку Нимфий, вышел на Евфрат, переправился через него вброд, достиг города Самосаты и двинулся дальше на Германикею. Шахрбараз восстановил переправы на Евфрате, перевел свои войска на правый берег и следовал за Ираклием. Из Германикеи Ираклий направился в Киликию и, пройдя город Адану,[230] перешел через реку Сар и укрепил свой лагерь на правом берегу этой реки поблизости от моста, на котором выставил охрану и поставил башни. Шахрбараз занял левый берег Сара. Близость неприятеля соблазняла воинов Ираклия: они переходили через мост, делали наезды на персов и причиняли им большой урон. Император запрещал эти наезды, опасаясь, что, в случае неудачи, мост может оказаться в руках неприятеля. Но солдаты не слушались и продолжали свои вылазки. Этим воспользовался Шахрбараз. Устроив засаду, он выманил храбрецов притворным бегством и, увлекши их в преследование, сделал обычный маневр неожиданного поворота лицом к неприятелю, разбил и рассеял противника. Персы бросились на передовые посты, стоявшие на охране башен моста, смяли их и были уже на самом мосту. В этот критический момент Ираклий сам бросился на защиту моста. Он сбил с коня и сбросил в реку огромного человека, который попался ему навстречу, выехал на другой берег с храбрым отрядом, долго бился, осыпаемый тучей стрел, и своей храбростью привел в восторг Шахрбараза. Его похвалу слышал один перебежчик по имени Козьма. Битва длилась до заката солнца. Ираклий получил много ран, но ни одной опасной для жизни. В ту же ночь Шахрбараз покинул свои позиции, а Ираклий вскоре двинулся в Севастию и, перейдя реку Галис, остался в тех местах на всю зиму.[231]

Наш единственный источник, сохранивший последовательный рассказ о военных событиях в течение 624 и 625 годов, Феофан, держит в своем повествовании тон прославления успехов Ираклия.[232] Но конечный результат, т. е. отступление Ираклия в припонтийские области, выставляет дело в ином свете. Ираклию не только не удалось повторить своего вторжения в Персию, но он был вытеснен из областей, отвоеванных персами от империи. Такой исход смелого предприятия Ираклия персы могли рассматривать как блестящую победу над ним. За ними остались все завоевания, сделанные Шахрбаразом и Шахином, и эти области успели войти в более тесную связь с персидским царством, так как монофизитская церковь, освободившись от того гнета, который она раньше терпела от господствующей православной, нашла в персидском правительстве поддержку и невозбранно господствовала по всем областям Месопотамии и Сирии. В сознание достигнутых успехов Хосров простер свои завоевательные замыслы на столицу империи. Война с Ираклием, которую вел в течение двух лет Шахрбараз, была поручена Шахину, под начальство которого была поставлена вновь сформированная армия с присоединением к ней 40 тысяч из войск Шахрбараза. Сам Шахрбараз должен был идти на Босфор, чтобы там, завязав сношения с аварским ханом, разгромить при его помощи Константинополь. — Таково сообщение Феофана.[233]

Смелый замысел Хосрова не остался тайной для Ираклия, который находился в ту пору в приморских местностях области Понта. После трехлетней кампании его армия нуждалась в пополнении. Этим важным делом он должен был заняться со второй половины 625 года. Поддерживая живые сношения с магистром Воном, Ираклий давал ему, по свидетельству Георгия Писиды, свои указания относительно мер для усиления обороны столицы на случай нашествия аварского хана, и нашел возможность отправить в столицу значительный отряд армян для усиления гарнизона.[234] Преследуя выполнение своего военного плана, выработанного в Иерии еще в 622 году, Ираклий предоставил войну с Шахином своему брату Феодору, под начальство которого были поставлены достаточные силы, а сам с испытанными в боях сподвижниками, вероятно, еще летом 626 года, отправился морем в Лазику, или Колхиду, область течения реки Физида (Рион). Сухопутный путь в Лазику представлял немалые затруднения даже при прежних отношениях, тем более теперь, когда персы отвоевали армянские области. По всему вероятию, Ираклий совершил переезд из Трапезунта. Никифор, который в своем кратком описании военных событий опустил предшествующие четыре года кампании, начинает свой рассказ о походе против Хосрова с прибытия Ираклия в Лазику и ведет его туда морем.[235] Это сведение заслуживает доверия.

ОСАДА КОНСТАНТИНОПОЛЯ АВАРАМИ. ПОРАЖЕНИЕ ШАХИНА. ОСЛАБЛЕНИЕ АВАРСКОЙ ДЕРЖАВЫ

Весной 626 года Шахрбараз прошел с войсками через Малую Азию до самого Босфора, взял Халкидон и расположил свой лагерь на побережье. Этот поход был предпринят по предварительному соглашению с аварским ханом, которое, по тогдашним условиям, могло состояться не иначе, как при посредстве славян и благодаря тому, что персы владели в ту пору значительной линией морского побережья и имели под своей властью опытное в морском деле население покоренных восточных провинций и Египта. Персы не сумели использовать эти благоприятные условия, как позднее сделали это арабы; но в нашем предании есть след того, что персы предпринимали морские походы. Помимо сообщения Себеоса, приведенного выше, мы имеем свидетельство сирийского летописца с точным указанием даты события, а именно: в 623 году персы сделали морской набег на остров Родос, причем было увезено в плен много людей и в числе их местный стратиг.[236] Что касается славян, то они, придвинувшись к морю в первые десятилетия седьмого века, совершали на своих однодеревках грабительские набеги на побережье и острова Эгейского моря. Под тем же 623 годом у того же сирийского летописца записано сообщение об ограблении славянами острова Крита. Полная достоверность этого события подтверждается сообщением, что в числе погибших от славян на Крите было 20 монахов из города Кеннешрина близ Евфрата.[237] Если славяне в 623 году могли покушаться на такой далекий остров, то несомненно, что они уже в течение многих лет развивали свою привычку к морю в грабеже и разорении побережья и более близких к материку островов. Византийское летописное предание не сохранило никаких свидетельств об этом тяжком бедствии западных областей империи. Но в агиографическом материале есть один памятник, а именно: «Чудеса св. Димитрия», патрона города Фессалоники. Автор этого произведения дает живые картины тех тревог и опасностей, какие приходилось переживать населению от нашествия славян и аварского хана. Описанию двух осад, которые город претерпел после той, которая случилась еще в правление Маврикия,[238] автор предпосылает скорбное сообщение о том, что славяне в своих морских набегах грабят и разоряют «всю Фессалию, расположенные около нее острова, а также Киклады, всю Ахайю, Эпир, большую часть Иллирика, часть Азии».[239] Точно также и Феодор Синкелл в своем «Слове на избавление Константинополя от аваров» в 626 году свидетельствует, что хан после отъезда Ираклия на восток «наполнил море и сушу дикими племенами, для которых жизнь — война», собирал дружины славян и направлял их на разные предприятия на суше и море, строил осадные машины разных типов и умножал свою военную силу.[240]

Так как персы в то время не чуждались моря, а славяне, под эгидой хана, свободно хозяйничали на море, то весьма вероятно, что Шахрбараз мог завязать через славян сношения с аварским ханом для совместного похода на столицу империи. Хан принял вызов и стал готовиться к походу, имевшему целью захват столицы. По слухам о его военных приготовлениях, к нему был отправлен послом патриций Афанасий.

В письменных сношениях с магистром Воном Ираклий давал указания касательно усиления оборонительных средств города, и Георгий Писида в своей поэме Bellum Avaricum перечисляет меры, которые рекомендовал император: расчистка доступов к городской стене, углубление рвов, устройство палисадов, сооружение метательных орудий, заготовка снарядов, снаряжение военных кораблей и, наконец, сооружение новой стены.[241] По-видимому, это последнее относится к храму Богоматери во Влахернах. Хотя Влахерны издавна входили в черту города и составляли 14-й регион, но они оставались открытым предместьем, и стена Феодосия оставляла их вне города. Так как из описания осады видно, что Влахернский храм Богоматери не подвергался опасности во время осады, то, очевидно, что возведение этой стены было предпринято именно в это время ожидания нашествия хана. Сооружение было сделано наскоро, и через год после того укрепления были усилены, о чем и сохранилась запись в Пасхальной Хронике.[242] Ираклий нашел возможность прислать отряд армянских войск для усиления гарнизона столицы, а также мастеров для сооружения машин и других специальных работ. Под руководством Вона спешно шли работы при единодушной помощи со стороны населения.

Город жил в напряженном ожидании нашествия. Большое многолюдство, вызванное экстренными работами, а быть может и другие неизвестные нам причины, вызвали в мае месяце повышение цены на хлеб. Вина этого бедствия была приписана заведовавшему хлебной казной Иоанну Схиму.[243] И вот 14 мая схоларии и толпа народа ворвались в храм св. Софии, нарушили громкими криками течение церковной службы и требовали смещения виновного сановника. Патриарху удалось удалить толпу и закончить богослужение. На следующий день повторились те же беспорядки в еще более резкой форме. Патриарх и высшие чины обращались к толпе с амвона с увещанием, и префект претория взял на себя обязательство восстановить прежнюю цену на хлеб.[244]

Время шло в тревожном ожидании предстоящих бедствий. Патриарх Сергий поднимал религиозное настроение населения всенародными молениями и ночными бдениями. На всех воротах сухопутных стен, по его приказанию, был написан образ Богоматери с предвечным Младенцем на руках.[245]

Сначала, по-видимому, около середины июня, появились персы на азиатской стороне Босфора. Захватив Халкидон, они заняли берег своими военными силами и подвергли жестокому опустошению окрестности, жгли селения, дворцы, храмы и монастыри.[246] В день Петра и Павла (29 июня) передовой отряд хана, числом до 30 тысяч человек, подошел к Долгой стене, и хан сам известил столицу через посланного, что он займет как саму стену, так и местности внутри нее. Конные отряды византийской армии, стоявшие на передовых постах, в тот же день стянулись в город (то было воскресенье). Передовой отряд аваров, перейдя Долгую стену, расположился в селении Мелентиады (поблизости от города Афиры, ныне Буюк-Чекмедже) на пути к Силимврии. Аварские дозоры рыскали по окрестностям, появлялись перед городской стеной и навели такой страх, что никто не выходил из города. Так прошло десять дней. Аварские разъезды перестали появляться в виду города. Воспользовавшись этим затишьем, конюхи солдат под охраной конного отряда с присоединившимися к ним селянами, вышли за десять миль от города собрать жатву в одном имении. Отряд наткнулся на неприятеля и выдержал с ним серьезную стычку, защищая конюхов и селян. Вскоре после того отряд аваров в тысячу человек выехал на высоты по ту сторону Золотого Рога и, встав поблизости от церкви Маккавеев, сигнализировал огнем персам. Те ответили на сигнал таким же способом из Хрисополя (Скутари).[247]

Около того времени в Константинополь вернулся отпущенный ханом из Адрианополя Афанасий, исправлявший посольство к нему по поручению регентов. Хан прислал его с поручением узнать, за какую сумму город готов откупиться от его нашествия. Но Афанасий застал город в полной готовности дать отпор хану, видел на смотре 12 тысяч конного войска и убедился в бодром настроении населения.

Он отправился к хану с ответом, что по существующим в договоре обязательствам хан не имеет права приближаться к городу. Хан не принял Афанасия и грозился завоевать город.

29 июля, во вторник, население Константинополя увидело со стен несметные полчища хана, которые заполнили все пространство от моря до моря. По словам Феодора Синкелла, хан хотел этим зрелищем лишь навести ужас на город грозным видом своего воинства.[248] Огромная рать хана состояла, кроме аваров, из болгар, гепидов и в огромном большинстве — из славян. Последние делились по вооружению на два разряда: легковооруженных и панцирных. Патриарх Сергий старался ободрить население, внушая надежду на помощь свыше. Он совершил крестный ход вдоль стены с иконами Богоматери и Нерукотворного Спаса в сопутствии огромного числа членов клира и монахов. Такие же крестные ходы он продолжал и в следующие дни, когда началась осада.

30 июля воинство хана начало распределяться на позициях по всей линии стены города от Золотого Рога до Пропонтиды. Несмотря на свой явно враждебный образ действий, хан потребовал от города присылки провианта, и это требование было исполнено от имени молодого императора в виде личной любезности хану.[249] Ему было доставлено вино и разные пряности.

Самое высокое место по линии стены и спуск в долину Лика от ворот Полиандра (Харизия) до ворот Романа (Τοῦ Πέμπτου) занял сам хан с лучшими своими силами.[250] Дальше к югу до Пропонтиды расположились славяне. Вечером третьего дня началась установка метательных орудий, продолжавшаяся и весь следующий день. Орудия, как то было принято, прикрывались сырыми кожами в предупреждение возможности поджога. На своих позициях хан установил 12 осадных башен, которые высотой сравнялись с зубцами городской стены. На третий день, 31 июля, шла усиленная перестрелка со стены с целью помешать неприятелю в его приготовлениях (если можно так понять не вполне ясный текст Феодора). Тогда же произошла упорная битва близ храма Богородицы у Источника, неподалеку от Золотых Ворот, в которой славяне понесли большие потери.[251]

Пользуясь знакомством славян с морем, хан задумал осаду не только с суши, но и с моря. В обозе, сопровождавшем воинство, привезено было множество лодок, и хан распорядился спустить их на реку Варвисс, впадавшую в Золотой Рог, и в мелких местах северной части Рога, куда не могли проникнуть глубоко сидевшие военные суда имперского флота. Эскадра имперских судов вошла в Золотой Рог, вытянувшись в линию от Влахерн до предместья, носившего имя «Источник» (Пиги), и церкви св. Конона, к западу от нынешней Галаты. Ханские отряды заняли также побережье Босфора к югу от Сосфения и захватили гавань Хелы, имея ввиду устроить оттуда сообщение с персами. В приготовлениях к штурму города и спуске лодок прошли еще два дня, пятница и суббота.

Вечером в субботу, 2 августа, хан потребовал прислать к нему посольство для переговоров, что и было исполнено. Посольство исправляли четыре патриция, с Георгием во главе, и синкелл Софийского храма Феодор, описавший впоследствии эту осаду в патетическом Слове, которое дошло до нас. Прием посольства имел для него унизительный характер. Хан восседал на троне, рядом с ним сидели три знатных перса в шелковых одеждах, а послы императора должны были стоять перед ними. В гордой речи хан заявил послам о своем союзе с персами и, указывая на грозящую столице гибель, требовал безусловной сдачи. Он предлагал жителям выйти, сохраняя на себе лишь рубашку и верхнее платье: «Вы не можете, — говорил он, — обратиться ни в рыб, чтобы спастись в море, ни в птиц, чтобы улететь в небо». Послы выражали готовность вести переговоры о размере выкупа, но хан твердо стоял на требовании безусловной сдачи города и отпустил послов ни с чем.[252]

В ту же ночь персидские послы были отправлены назад в Хрисополь на двух лодках из гавани Хелы. Но обе лодки были захвачены, и одна из них — вследствие предательства рулевого. Голову одного из послов подбросили на следующий день в персидский лагерь с письмом, извещавшим Шахрбараза, будто хан заключил с императором мир и выдал послов. Другого перса с отрубленными руками и подвязанной головой третьего отослали в стан хана.[253]

В воскресенье, 3 августа, хан, еще не зная о гибели послов, выехал из Хелы, чтобы наблюдать за спуском лодок, которые должны были перевезти вспомогательный отряд персов из Хрисополя. Корабли имперского флота держали охрану пролива, но ночная темнота позволила славянам обмануть бдительность сторожевых судов и переправиться на азиатский берег.[254]

В течение трех последующих дней шли, по свидетельству Феодора, непрерывная перестрелка и попытки штурма по всей линии обложения города, а также и с моря на подплывавших лодках славян. Осаждавшие страдали при этом в гораздо большей степени, чем защитники, и кучи варварских трупов оставались на местах, где шел штурм. Защитники не терпели существенных потерь, хотя и среди них было немало раненых.[255] Хан, окруженный панцирными всадниками, сигналил с высокого места на северном берегу Рога персам. С особенным ожесточением штурм шел по всей линии в девятый день и не прекратился и ночью.

На 7 августа, в четверг, десятый день осады, хан назначил общий штурм города с суши и с моря. В глубине Золотого Рога было собрано множество судов и лодок, на которые были посажены панцирные воины. Большинство составляли славяне, но были также и болгары.[256] Вся эта флотилия должна была двинуться к городу по сигналу с мыса близ Влахерн, называвшегося «Крыло» (Πτερόν), сделать приступ со стороны Золотого Рога и оказать тем поддержку штурму с суши по всей линии стены. План хана был выдан Вону, и он принял свои меры. Вдоль обоих берегов Золотого Рога у Влахерн были расставлены готовые к бою диеры и триеры. Когда все было готово, был дан сигнал огнем с условленного места. Флотилия, принимая этот огонь за условный сигнал хана, двинулась всей своей массой к Влахернам. Византийские военные корабли атаковали врага с двух сторон, громили его из орудий на палубах, опрокидывали лодки, топили людей, и в короткое время кили опрокинутых славянских судов и плавающие трупы погибших представляли, по словам очевидца, зрелище суши на волнах Золотого Рога.[257] Армянский отряд вышел из Влахерн и поджег ограду церкви св. Николая. Спасшиеся от крушения, плававшие во множестве среди трупов и разбитых лодок, приняли этот огонь за условный сигнал хана и устремились к этому месту берега.[258] Но их встречали воины армянского отряда и нещадно избивали. Некоторые подплывали к подножью того холма, с которого хан наблюдал картину крушения славянского флота. В бешенстве за постигшую его неудачу, хан приказал избивать тех, кому удавалось выбраться на берег. Спаслись лишь те немногие, которые выплывали на другой берег Золотого Рога и, выбираясь из воды, укрывались в поросших лесом возвышенностях.[259] Весть о полном разгроме флота облетела город, подняла настроение защитников, дошла до осаждавших, и славяне не только приостановили штурм, но и стали покидать окопы. Защитники открыли ворота, сами перешли в наступление, преследуя отступавших. К воинам присоединились женщины и дети.[260]

Хан не имел уже возможности восстановить порядок в своем расстроенном воинстве, понесшем столько потерь. Выставив сторожевой отряд аваров, он в ту же ночь отдал приказ снять кожи с орудий, откатить их от стен, разобрать палисады, разрушить башни и сжечь весь этот огромный материал. Странное зарево осветило весь город. Пожар длился всю ночь, и дым разносило по всему городу. Персы, видевшие зарево над городом, полагали, что город взят, и радовались успеху своего союзника, который справился и без их помощи.[261]

Несмотря на полную очевидность своего поражения, хан начал переговоры. Но магистр Вон ответил, что он не уполномочен вести их, так как из Азии идет с войском брат императора Феодор, который вскоре переправится через пролив и будет преследовать хана до границ его владений. Хан заявил, что он вынужден отступить ввиду затруднений продовольствовать свое воинство и грозил вернуться опять с новыми силами, чтобы отомстить за свою неудачу. Началось отступление под охраной арьергарда, который, раньше чем покинуть свои стоянки, жег и уничтожал все уцелевшие постройки в окрестностях города. Из городских зданий в огне погибли две церкви: св. св. Козьмы и Дамиана и св. Николая.[262] В отступавшем воинстве хана было множество раненых и свирепствовала большая смертность, как стало то вскоре известно от перебежчиков.[263] В течение многих дней вытягивали на берег лодки славян и трупы утонувших и сжигали. При этом выяснилось, что у славян женщины принимали участие в войне вместе с мужьями, так как оказалось много женских трупов.[264]

Когда для персов выяснилась истина о полной неудаче хана и его отступлении с разбитыми остатками его воинства, Шахрбараз покинул свои стоянки и увел войска в Сирию.[265]

Население столицы торжествовало свою победу, и общий голос приписывал спасение от страшной опасности защите свыше. Пресвятая Богородица сама спасла свой город. Современник, описавший это событие в Пасхальной Хронике, занес в свой рассказ сообщение, будто аварский хан еще во время осады говорил, что он сам видел, как какая-то женщина в великолепном одеянии ходила одна по стене города.[266] Феодор Синкелл в своем восторженном «Слове» приписывает победу на море самой Богородице: грозный вид варварского флота привел моряков в смятение и они готовы были отступить под напором неприятеля, но сама Богородица «проявила свою мощь и силу, не как Моисей жезлом раздвинул и затем сомкнул Чермное (Красное) море, но мановением и единым хотением повергла в море колесницы Фараона и его силу и покрыла волнами всех».[267] В память чудесного спасения столицы был установлен обычай читать 8 августа в церквях «Краткую историю о нашествии персов и аваров». Таково свидетельство древнейшего пергаменного синаксария месяца августа, хранящегося в Венской Королевской Библиотеке. В патмосском синаксарии, рукописи IX века, под 7 днем августа читается следующее: «Справляется лития во Влахернах против варваров. И память о нашествии варваров, когда они молитвами Пресвятой Богородицы были потоплены в заливе (ἐν τῷ λάκκῳ)».[268] Во всех изложениях истории Византии со спасением столицы от нашествия аваров связывается возникновение великолепного вдохновенного гимна во славу Пресвятой Богородицы, носящего название Акафиста, который положено читать в пятницу шестой недели Великого Поста. Этот обычай перешел к нам на Русь, и Акафист Богородицы послужил образцом для многих подобных гимнов последующего времени. В поисках автора Акафиста Богородице многие видные ученые останавливались на патриархе Сергии, хотя в предании нет на то указаний.[269] Но в недавнее время появились два исследования, которые дали новое решение старому вопросу. Известный византинист Попандопуло-Керамевс на основании точного анализа свидетельств предания об Акафисте Богородицы доказал, что нет никаких оснований возводить обычай чтения Акафиста в указанный день ко времени Ираклия. Чтение Акафиста было связано с воспоминанием о нескольких осадах Константинополя, а именно: при Ираклии, Константине IV и Льве Исавре. Самый день чтения был сначала передвижной и закреплен лишь при патриархе Фотии. По мнению П. Керамевса, самое поминовение осады было установлением Фотия в связи с пережитой в его патриаршество осады Константинополя русскими в 860 году. П. Керамевс готов признать автором Акафиста Фотия. Крыпякевич, остановившись в своем исследовании на содержании и характере самого текста Акафиста, сделал весьма вероятным положение, что Акафист был творением величайшего христианского поэта и гимнографа — Романа Сладкопевца, с добавлением к первоначальному тексту кондака «Взбранной воеводе». Это добавление было вызвано новым назначением Акафиста, не имевшего вовсе цели благодарения за спасение столицы империи от пережитых ею опасностей.[270]

Счастливый исход осады Константинополя аварами не был единственным успехом во внешних отношениях империи за 626 год. В том же году одержал блестящую победу над персами брат императора Феодор. К сожалению, сведения об этом событии, сохраненные преданием, исчерпываются скудной заметкой в хронике Феофана, который не отметил даже и места, где была одержана эта победа. Хосров поручил, как было уже указано, войну с Ираклием Шахину. Ираклий предоставил командование в пределах Малой Азии Феодору, а сам со своей армией удалился в Лазику. Где и как произошла встреча персов с войсками Феодора, остается неизвестным. Феофан упоминает лишь о блестящей победе, которая была одержана при особых обстоятельствах: над персами разразилась гроза, а над войсками Феодора сияло солнце. О Шахине он сообщает, будто тот от огорчения впал в болезнь и вскоре умер; а Хосров проявил свою жестокость тем, что потребовал присылки к нему трупа умершего, и подверг его всякому бесчестью.[271]

В ту пору, когда столица империи ликовала о своем спасении, император находился в далекой кавказской области и готовил новый удар Хосрову. Патриций Вон, благополучно справивший свой тяжкий подвиг управления государством в отсутствие государя, недолго пережил свою победу над ханом. 11 мая следующего 627 года он скончался и был погребен в храме Иоанна Предтечи в Студийском монастыре.[272] За его смертью регентство при малолетнем императоре осталось в руках одного патриарха Сергия.

Осада Константинополя была для аварского хана последним крупным предприятием. Неудачный исход ее имел своим последствием ослабление его власти над подчиненными ему племенами. Процесс разложения созданной аварами державы начался еще раньше 626 года. За три года до того в пределах нынешней Чехии возникло первое славянское государство, сумевшее отвоевать себе свободу от аваров и организоваться самостоятельно. Во главе этого движения против насильников стоял Само, которому наше предание приписывает франкское происхождение. Отбившись от аваров и изгнав их из пределов племен, которые он сумел объединить под своей властью, Само удачно справился и с франками, столкновение с которыми было вызвано обидами купцам, являвшимся к славянам из державы Дагобера. К сожалению, наши сведения о судьбе Само и его царства исчерпываются скудными данными, сохраненными франкским летописцем Фредегаром.[273]

Через несколько лет после того, как Ираклий был на высоте своей славы и водворял Крест в Иерусалиме, у аваров была тяжкая междоусобная война со славянами. Сведение об этом сохранил певец славы Ираклия, Георгий Писида, в своей поэме на торжество возвращения Креста из персидского плена. — «Скиф убивает славянина и сам погибает, и окровавленные взаимным истреблением сходятся они лицом к лицу в битве. А ты, с венцом на голове и со скипетром в руках, молчишь, как судья на состязании среди борцов, сам потрудившись в борьбе со многими, а теперь прекратив борьбу. Твоего мановения ждут пребывающие в состязании... и ты смеешься на позорище варваров, видя в унижении прежних гонителей».[274] Поэма написана под живым впечатлением вестей из Иерусалима о водворении Креста на Голгофе и относится, таким образом, к первой половине 630 года. Георгий не делает никакого намека на место события в обширной аварской державе. Но быть может правильно будет угадать, что он разумеет события в Далмации. В путаном и недостоверном в своем целом повествовании Константина Багрянородного о сербах и хорватах есть, однако, некоторые свидетельства, не возбуждающие сомнения относительно своей недостоверности. Таково показание царственного автора, что хорваты выгнали аваров из Далмации и отвоевали себе самостоятельность.[275] Изрезанная горными хребтами страна представляла большие удобства для обороны осевшего в ней земледельческого населения против кочевников, какими оставались и в ту пору авары. Освобождение хорватов путем кровавой борьбы могло послужить сигналом для восстания и в среде других племен на широком пространстве занятых ими областей. Повествование автора «Чудес св. Димитрия Фессалоникийского» о Кубере[276] и его попытке захватить Фессалоники (событие, относящееся к концу VII века) позволяет заключить, что славяне, утвердившиеся в Македонии поблизости от Фессалоник, стояли в определенных отношениях к городу и не находились уже под властью хана, имевшего своей столицей город Сирмий.[277]

Вскоре после войны со славянами, окончившейся неблагополучно для аваров, хан скончался, и вопрос о его преемнике вызвал новую междоусобную войну, и на этот раз — между аварами и подчиненными им болгарами в самых недрах аварской державы в Паннонии. Свидетельство об этом сохранил с точным указанием даты историк франков Фредегар.[278] По его сообщению, в 9-й год правления Дагобера (т. е. 631-632) одного претендента на ханский трон поддерживали авары, другого — болгары. Авары одолели своих противников. Побежденная болгарская орда принуждена была выселиться и искала убежища во владениях франков.[279] Дагобер разрешил болгарам перейти в Баварию; но когда они водворились в этой области, он приказал баварцам перебить пришельцев. Из целой орды спаслось только 700 человек, которые со своим ханом Альциоком (Alciocus), как называет его Фредегар, нашли убежище у славян. Но они там не ужились, и через 30 лет после того, завязав сношения с царем лангобардов Гримвальдом, перешли к нему и были поселены в пределах Беневентского герцогства. Павел Диакон дает болгарскому хану имя Альцеко и замечает, что в его времена (IX век) эти болгары говорили на латыни, но не забывали также и своего языка.[280] Выход целой болгарской орды являлся существенным ослаблением сил хана.

Вскоре после этой междоусобной войны в Паннонии, и быть может не без связи с нею, совершилось освобождение от верховной власти аварского хана всех гуннских племен Черноморского побережья. Во главе мятежного движения стал Кубрат, хан унногундуров, как называет Никифор его улус.[281] То был человек небезызвестный в столице. По сообщению Иоанна Никиуского, Кубрат прожил годы своего детства при дворе, будучи, вероятно, отдан в заложники, получил христианское воспитание и был лично предан Ираклию и его семье.[282] Около 636 года он изгнал гарнизоны аваров из пределов своих кочевий, вступил в соглашение с императором, заключил с ним союз и отвоевал свободу своих соплеменников от аваров. Император со своей стороны щедро его одарил и предоставил ему звание патриция. Таково сообщение Никифора.[283] Тот же автор сохранил свидетельство, что уже дядя Кубрата, по имени Органá, являлся в Константинополь ок. 619 года, принял крещение, был удостоен звания патриция и с щедрыми дарами отослан на родину.[284] В сообщениях о позднейших событиях Кубрат является родоначальником всех ханов пяти орд болгарского племени. Это свидетельство не может претендовать на историческую достоверность, но позволяет предположить, что Кубрату удалось подчинить себе всех своих соплеменников и отстоять их независимость от аваров. Таким образом, в конце правления Ираклия авары не представляли уже никакой опасности для империи и держава их сократилась до земель Паннонии, где имел пребывание хан со своей ордой и множеством переселенных на север от р. Савы пленников из задунайских областей. Скудность предания не позволяет выяснить, в какой мере это ослабление аваров было делом дипломатии византийского двора и самого императора.

ХАЗАРЫ. ВТОРЖЕНИЕ ИРАКЛИЯ В АССИРИЮ. БИТВА ПРИ НИНЕВИИ И ДАЛЬНЕЙШИЕ УСПЕХИ ИРАКЛИЯ. ЗАГОВОР ПРОТИВ ХОСРОВА И ЕГО НИЗВЕРЖЕНИЕ. ШИРОЕ И ЕГО СНОШЕНИЯ С ИРАКЛИЕМ. ШАХРБАРАЗ И ЕГО ИЗМЕНА ХОСРОВУ. СВИДАНИЕ В АРАВИССЕ И ЕГО ПОСЛЕДСТВИЯ. ВОЗВРАЩЕНИЕ ИРАКЛИЯ В КОНСТАНТИНОПОЛЬ

Переправившись с войсками в Лазику, Ираклий имел совершенно определенный план военных действий. Он хотел повторить поход в недра персидского царства. Его расчеты на поддержку христианских кавказских народов в первую его кампанию не оправдались. Хотя после успешного набега на Атропатену в 623 году к нему явились вспомогательные отряды лазов, абазгов и иверов, но существенного значения эта помощь не имела, а военное искусство и отвага персидских вождей не дали ему возможности повторить в 624 году вторжение в персидские пределы. Покинутый своими союзниками, он был вынужден отступить, что и выполнил довольно успешно. Сформировав вновь армию в местностях с армянским населением, Ираклий не чувствовал себя достаточно сильным для осуществления своего военного плана и задумал привлечь в союз с империей против персов далеких турок. Турецкая волна, нахлынувшая при Юстине II в своем поступательном движении на запад в приволжские и придонские степи, вскоре отхлынула под воздействием внутренних междоусобиц, и лишь в 598 году великий повелитель турок, победив всех своих соперников и утвердив свою державу в великом море турецких племен, известил об этом имп. Маврикия письмом, текст которого сохранил Феофилакт Симокатта.[285] По-видимому, это обращение великого хана к императору не вызвало ответного посольства из Византии и не имело вообще никаких последствий. Тяжкие бедствия империи, причиненные ей успешными предприятиями вождей Хосрова, и ее бессилие во время правления Фоки и первого десятилетия Ираклия не могли не отразиться на ослаблении ее престижа и сокращении политического горизонта византийской дипломатии. Но события, совершавшиеся на севере, и слагавшиеся там политические отношения не оставались неизвестными членам армянской знати, состоявшим в непосредственных сношениях с персидским двором. Себеос упоминает также о непосредственных сношениях некоторых армянских князей с повелителем турок и переходе их к нему на службу.[286] Весьма вероятно, что уже во время первого своего пребывания в Феодосиополе Ираклий был осведомлен о политических отношениях северных стран.

Держава турок, обнимавшая огромное пространство от Монголии и до приволжских степей, разделилась на две части, восточную и западную. Центр западной державы передвинулся на нижнюю Волгу, и верховный ее повелитель, являясь по рангу вторым лицом после великого хана восточных турок, носил по прежнему титул Jabgu-kagan. Джебухан, как передавали его армяне, Ζιέβηλ, как исказил по Феофан.[287] Армяне называли западных турок хазарами, и от них усвоили это имя византийцы. Из Лазики, откуда в прежнее время шли непосредственные сношения с закавказскими народами, Ираклий снарядил посольство к Джебухану и поручил его исполнение одному из своих приближенных, имя которого, Андрей, сохранил армянский историк X века, Моисей Каганкатваци.[288] Щедрыми дарами царскому послу удалось склонить хана к союзу против персов, и он обещал оказать свою помощь. Событие это относится к 626 году. На следующий год хан с одним из подчиненных ему шадов, как назывались у турок удельные князья, прошел Дербентский проход, опустошил находившиеся под верховной властью персидского царя земли агван и иверов и осадил город Тифлис. Ираклий прошел со своими войсками из Лазики в Иверию, и под стенами осажденного города произошла встреча новых союзников.[289] Подробный рассказ об этой встрече сохранил Никифор. Союз был скреплен щедрыми подарками со стороны Ираклия хану и его близким, причем хану была подарена вся роскошная обстановка царского пира, которым чествовал его император.[290] Осада Тифлиса длилась два месяца. Оборону вел персидский вождь и царь Иверии Стефан из рода Багратидов.[291] Не доведя дело до конца, союзники отступили от Тифлиса.[292] Хан ушел на север, оставив Ираклию своего шада с 40 тысячами конного войска.

Так как лето ушло на осаду Тифлиса, то свой поход в Персию Ираклий начал уже осенью. Довольно определенные указания на маршрут армии Ираклия сохранил Себеос.[293] Из Иверии Ираклий направился на юг через область Ширак в провинции Арарат по течению реки Акурсана (Арпа-чай). Переправа через Аракс произошла, вероятно, близ Валаршапата (Эчмиадзин); затем Ираклий вступил в область Коговит и продолжал путь через земли Гер и Зареванд, к западу от озера Урмии. Поход среди враждебного населения в горной стране был настолько труден, что хазары стали покидать своего союзника. Сначала они уходили небольшими отрядами, а затем покинули его всей массой. Это ослабление военных сил не поколебало решимости Ираклия. Он умел владеть настроением своих людей и, лишившись поддержки варваров, имел с собою лишь христианское воинство, единодушное с ним в ненависти к врагу. Феофан сохранил отрывок из его обращения к армии — «Знайте, братья, что никто не хочет оказать нам содействия в войне и помощь пошлет нам один Бог и бессеменно родившая Его матерь, чтобы явить свое владычество, так как не во множестве воинов и оружия покоится спасение, но Он посылает свою помощь надеющимся на милость Его».[294]

Покинутый союзниками Ираклий перешел через горные хребты, отделяющие Мидию от Ассирии, носившие тогда имя Зарасп, и спустился 9 октября в область Хнайту (Χαμαηϑᾶ Феофана) на верховьях реки Большого Заба. После быстрого и весьма трудного перехода он дал своей армии отдых в течение семи дней.

Что касается численности армии Ираклия, то византийские источники не дают никаких указаний. Позднейший арабский историк Табари определяет ее в 70 тысяч человек, цифра, которая по тогдашним военным условиям является чрезмерно высокой.[295] Войско Ираклия было конным, как необходимо заключить это по всем указаниям нашего предания. Покидая Хнайту 17 октября, Ираклий отправил в Константинополь подробный отчет о своих первых успехах.[296] Борьбу с Ираклием Хосров поручил вождю Рахзаду (Râh-Zâdh, ‘Ραζάτης). Из изложения Себеоса можно вывести заключение, что Рахзад находился в Армении и после отступления Ираклия от Тифлиса, не ожидая, что он предпримет вторжение в Персию, упустил время. Когда же до него дошла весть, что Ираклий вторгся в Атропатену, он двинулся вслед за ним из Нахчвана.[297] Возможно предположить, что он зашел в Ганзак (откуда его ведет Феофан), где были собраны новые силы на подкрепление к его войскам. Пройдя через горы Зараспа, он оказался в весьма затруднительном положении. Ираклий подвергал местности, которые он проходил, страшному опустошению, и конница Рахзада не имела подножного корма, от чего гибли лошади. Воспроизводя, по-видимому, стих Георгия Писиды, Феофан характеризует положение Рахзада такими словами: «как голодный пес, он едва кормился крохами с его стола».[298]

О действиях Ираклия с 17 октября, когда он покинул Хнайту, до 1 декабря нет сведений в нашем предании. Весьма вероятно, что в это время он опустошал ближайшую область к югу, носившую название Марга (ныне Кой-Санджак[299]). Рахзад посылал Хосрову сообщения о трудности своего положения и просил подкреплений; но получил от царя гордый ответ, что если он не может победить, то может умереть.[300]

1 декабря Ираклий перешел реку Большой Заб и разбил свой лагерь на равнине неподалеку от развалин Ниневии. Не покидая доверенного ему трудного дела, Рахзад совершил переправу вслед за Ираклием и расположился в трех римских милях от его лагеря. Стратилат Ваан с отборным отрядом напал на передовой отряд Рахзада, и в происшедшей схватке пали его предводитель и большая часть его людей. 26 человек и в их числе телохранитель Рахзада попали в плен. От пленных Ираклий узнал, что Рахзад, согласно приказанию Хосрова, намеревается дать битву и что он ждет подкреплений в количестве трех тысяч человек. Чтобы предупредить усиление противника, Ираклий решил ускорить битву. Выслав вперед свой обоз, он нашел широкую равнину близ развалин Ниневии и разбил на ней лагерь. Рахзад не уклонился от встречи с противником, и 12 декабря, в субботу, произошло сражение по всем правилам тогдашней тактики с разделением боевых сил на три колонны. Битва началась на рассвете, была очень упорна и продолжалась до 11 часов дня. Себеос сохранил сведение, что утром того дня стоял густой туман, который помог Ираклию напасть на персов раньше, чем они заметили его приближение. Ираклий на своем коне Дерконе сражался в первых рядах и сам водил своих людей в атаку. Три раза он сходился лицом к лицу с вождями врагов, и каждый раз оказывался победителем; в третьей схватке он был ранен в губу.[301] В битве пали Рахзад, три вождя трех колонн персидского войска и почти все офицеры. Разбитые персы не рассеялись, но, уступив врагу поле битвы, собрались опять и стали на расстоянии двух полетов стрелы от неприятеля. Потери Ираклия были весьма незначительны: 40 убитых и 10 умерших из числа раненых, которых было много.[302] В битве было взято 26 знамен. До позднего часа ночи персы стояли на месте, пока шел грабеж убитых. Набрано было много золотого оружия, золотых поясов и запястий, драгоценных камней, в числе добычи был также золотой щит и золотые доспехи Рахзада. Поздно ночью персы отошли в свой лагерь и, покинув его, заняли крепкую позицию на поросшем лесом холме. В числе взятых в плен был знатный ибер, по имени Барсамусис.[303]

Остатки армии Рахзада не представляли опасности, и Ираклий двинулся дальше по течению реки Заба. 23 декабря он получил донесение от разведчиков, что персы дождались подкреплений и идут следом за ним. Перейдя вторично реку Заб, Ираклий выслал вперед турмарха Георгия с тысячью всадников, поручив ему захватить мосты на Малом Забе. Пройдя в одну ночь 48 миль (около 75 верст), Георгий захватил четыре моста и взял в плен охранявшие их отряды персидского войска. 23 декабря вся армия перешла через Малый Заб, и Ираклий сделал остановку в богатых владениях недавно умершего Йездина, начальника финансового управления персидского царства. Здесь он отпраздновал день Рождества Христова. Когда Хосров, находившийся в своей любимой резиденции Дастагерд, узнал о том, что Ираклий овладел переправами на Малом Забе, он отдал приказ войску, следовавшему за Ираклием, спешить на защиту столицы. Переправившись через Малый Заб «в других местах», персы обошли Ираклия и направились на юг.

В стране, которая теперь лежала беззащитной перед Ираклием, находилось много роскошных резиденций персидского царя, и на своем дальнейшем пути Ираклий захватил и предал огню одну из них, которая у Феофана носит имя Дезеридан. Между тем персидское войско перешло реку Торна[304] и стало лагерем на другом берегу. Ираклий захватил и разорил другую резиденцию шаха, Руса.[305] Персы не задержались на Торне, и Ираклий беспрепятственно прошел ее по мосту. 1 января он вошел в замок Беклал, где был между прочим ипподром, отстроенный по обычному в империи типу.[306] Здесь явились к императору проживавшие в Персии армяне и сообщали ему, что Хосров, покинув Дастагерд, устроил военный лагерь в пяти милях оттуда, в местности Барасроф, куда и приказал стянуться всем своим войскам. Они прибавляли, что река труднопроходима, мост узок и позиция укреплена.[307] Ираклий держал совет о плане дальнейших действий с вождями своей армии в царском дворце. Большие стада страусов, оленей, съедобных диких ослов (онагры), фазанов, рогатого скота, баранов и свиней, содержавшиеся здесь для царского стола, Ираклий подарил своему войску.

Сообщенные армянами сведения оказались, однако, не вполне точными. От царских пастухов Ираклий получил более точные известия о Хосрове, чем от армян. Хосров покинул Дастагерд 23 декабря, увезя с собой на слонах и верблюдах свои сокровища, и приказал войскам Рахзада разыскать и доставить остальное в столицу.[308] Ираклий немедленно послал часть своего войска захватить Дастагерд, а сам, взяв другое направление, захватил и предал огню замок Бебдарх. По свидетельству автора Жития Анастасия Перса, войска Ираклия появились в Дастагерде 1 января.[309] Дастагерд был любимой резиденцией Хосрова и в течение всего своего правления он копил здесь свои сокровища.[310] Сам Ираклий прибыл в Дастагерд 3 января и здесь отпраздновал праздник Богоявления. Хотя Хосров вывез оттуда большинство ценного имущества, но на долю Ираклия досталась огромная добыча. Здесь было найдено 300 римских знамен, взятых в войнах прежнего времени. Огромные запасы алоэ, перца, сахара, имбиря и других припасов, а также множество шелка-сырца и шелковых одежд, походные палатки Хосрова, расшитые ткани и ковры были сожжены за невозможностью увезти это богатство. Много было всякой живности: страусов, оленей, онагров, а также диких зверей, тигров и львов. Ираклий предал огню весь роскошный дворец Хосрова. В Дастагерде явилось к императору множество пленников, уведенных персами из Александрии и Эдессы. От некоторых чинов двора, захваченных в Дастагерде, Ираклий узнал подробности о бегстве Хосрова из Дастагерда, а также и о том, что Хосров не остался в Ктесифоне, а перенес свою резиденцию в город Селевкию (по-персидски — Гундешир) на правом берегу Тигра. Из своего многочисленного семейства он удержал при себе свою любимую жену Ширин, с ее детьми, и трех жен, которые были его дочерьми. Остальные жены и их дети были отправлены в укрепленный город в 40 милях от Ктесифона к востоку. Из Дастагерда Ираклий обратился к Хосрову с письмом такого содержания: «Преследуя тебя, я стремлюсь к миру. Не по доброй воле я разоряю и жгу Персию, но будучи вынужден к тому тобою. Бросим оружие и заключим мир! Потушим огонь раньше, чем все погибнет в пламени».[311] Хосров не внял этому совету, не дал ответа Ираклию и принимал чрезвычайные меры защиты. Весь штат слуг его самого, его жен и придворной знати был поставлен под оружие и усилил армию Рахзада. Укрепленная позиция была выбрана на берегу реки Нахравана (Ναρβᾶς у Феофана) и в подкрепление к войску туда было собрано 200 боевых слонов.[312] Укрепившись на избранном месте, персы разрушили мосты.

7 января Ираклий выступил из Дастагерда и после трехдневного перехода сделал остановку на расстоянии 12 рим. миль от Нахравана. Отсюда он выслал на рекогносцировку турмарха армянских войск Георгия. Обследовав местность, Георгий донес, что мосты разрушены и переправа невозможна ввиду глубины реки и обрывистых ее берегов. Ираклий прекратил преследование и отступил в направлении на северо-восток по течению реки Диалы.[313] Пройдя провинцию Бет-герма, он занял город Шахразур (Сиазур у Феофана) на верхнем течении реки.[314] На этой стоянке Ираклий оставался до 24 февраля, рассылая во все стороны грабительские отряды, которые продолжали разорение и опустошение страны. 24 февраля Ираклий начал переход через горный перевал и преодолел на пути немало трудностей под непрерывно падавшим снегом. Достигнув города Барзы, он сделал остановку на семь дней.[315] Здесь Ираклий получил определенное известие о важном событии, которое готовилось в Персии.

Жестокий режим, который держал Хосров, его алчность в собрании сокровищ и те тяжкие бедствия, которые причинил Ираклий своим вторжением в самое сердце государства, подняли волну недовольства в среде персидской знати. Малодушие, которое проявил Хосров во время своего бегства из Дастагерда, произвело глубокое впечатление на современников и сохранено в памяти потомства в точных записях у летописцев и историков. Но ближайшим поводом к заговору послужило то, что, находясь уже в Селевкии, он задумал обеспечить преемство власти по своему усмотрению и наметил своим преемником старшего сына своей любимой жены Ширин Мердасана, как передавали византийцы персидское имя Мердан-шах. Среди многочисленных сыновей Хосрова, которых он держал в большой строгости и которые могли по его смерти ждать печальной участи истребления, как нередко бывало в судьбах дома Сасанидов, проявилась энергия сопротивления, и старший сын Хосрова, Широе, он же Кавад, решился сделать попытку устроить переворот в свою пользу. Он вступил в сношения с тысяченачальником гвардии Хосрова, по имени Аспад-Гушнасп, который раньше был офицером в армии Шахрбараза. Сношения велись в глубокой тайне через молочного брата Широе. Изменив Хосрову, Аспад-Гушнасп подействовал на настроение других и скоро к нему примкнуло 24 офицера («комита») и много солдат.

Замыслы Широе нашли отклик в среде представителей персидской знати, из которых многие имели основания питать к Хосрову враждебные чувства. Таковы были сыновья Йездина, до смерти копившего сокровища для своего повелителя в звании заведующего управлением финансов. По смерти Йездина Хосров конфисковал его имущество и подверг пыткам его жену. Таков был Нагормизд (Mihrhormisd), сын падоспана (главнокомандующего) юга (Nimrôz), который верно служил Хосрову и тем не менее был казнен за 2 года до того по подозрениям, возбужденным предсказаниями астрологов.[316] К заговору примкнули и два сына Шахрбараза и много других членов знатных фамилий. Дело было слажено, и заговорщики предполагали осуществить переворот 23 марта. Желая обеспечить себе помощь Ираклия в случае неудачи, Широе отправил к нему посольство.

Во время остановки Ираклия в Барзе, Мезезий, один из армянских командиров армии Ираклия, настоящее имя которого было Мжеж Гнуни, был послан на разведку. Персидское посольство встретилось с ним и было препровождено к Ираклию. Главой посольства был Аспад-Гушнасп (Γουσδανάσπας — в письме Ираклия к синклиту), тысяченачальник армии Шахрбараза. Его сопровождали два гражданских сановника и три офицера в ранге комитов. Посольство имело целью вступить в личный договор с императором от имени Широе, восставшего против своего отца. Широе давал императору обещание немедленно по воцарении заключить мир и восстановить старые границы, отказавшись от всех завоеваний Хосрова. Ираклий, который, быть может, и раньше имел сведения о подготовлявшемся перевороте, принял любезно послов Широе и, удержав при себе главу посольства Аспад-Гушнаспа, отправил обратно остальных его членов с письмом, в котором давал совет открыть тюрьмы, выпустить узников и воспользоваться римскими пленниками, как военной силой.[317]

8 марта Ираклий двинулся из Барзы через хребет Зарасп и 11 числа подошел к Ганзаку. Население и представители власти бежали из города и оставили его пустым. Разбив свой лагерь поблизости от города, Ираклий отдал приказ, чтобы его люди, оставив при себе по одному коню, разместили остальных в домах опустевшего города. Непрерывный снегопад, начавшийся 24 февраля, продолжался до 15 марта. В этот день Ираклий отправил в Константинополь подробный отчет о своих блестящих успехах и сообщил о готовящемся в Персии перевороте.[318]

Переворот совершился раньше, чем предполагали заговорщики. 25 февраля Широе перешел мост на Тигре, гвардия изменила Хосрову, и Селевкия огласилась кликами в честь Широе. Застигнутый врасплох Хосров сделал попытку бежать, но был схвачен и под военной охраной водворен в частном доме. Принявшая участие в заговоре придворная знать потребовала от Широе казни Хосрова, и Широе дал согласие. Палачами были Шамта, сын Йездина, в Нагормизд. Шамта не решился нанести удар, но Нагормизд сделал дело. Орудием убийства была секира.[319] Казнь совершилась 29 февраля 628 года, и прах Хосрова был погребен в царской усыпальнице. По свидетельству Феофана, раньше убийства на глазах отца были зарезаны его дети от Ширин.

Шамта не удовлетворился смертью Хосрова, и по его инициативе от Широе было вырвано разрешение истребить все мужское потомство Хосрова (40 членов по свидетельству Себеоса и Феофана и 17 — Табари). Это кровавое дело обратилось скоро на голову Шамты. Он был заподозрен в стремлении совершить переворот в свою пользу, бежал к арабам в Хиру, но там был схвачен и доставлен ко двору. По приказанию Широе ему отрубили правую руку и заточили в тюрьму.[320]

Из лагеря под Ганзаком Ираклий посылал разведчиков на обе горные дороги, по которым шло сообщение между Атропатеной и персидской столицей — в Шахразур и на Малый Заб.[321] 25 марта разведчики доставили к нему двух человек, перса и армянина, с письмами от секретаря персидского двора, Хиздаи (он же Файяк), в котором он сообщал, что везет собственноручное письмо к императору от царя Широе, но вынужден был сделать остановку в Армане,[322] откуда и послал к нему своих людей с просьбой дать ему охрану на дальнейший путь. Ираклий немедленно послал магистра армии Илию Барсока и друнгария Феодора с отборным отрядом и 20 запасными лошадьми. К отряду присоединился Аспад-Гушнасп, остававшийся в лагере императора. Илии не удалось исполнить возложенное на него поручение, так как его отряд застрял в снегах. Известие об этом Ираклий получил 30 марта и тогда же обратился за помощью к местному персидскому начальнику, который, покинув Ганзак, находился в соседнем укреплении. Поручение императора передал ему перс, посланник царского секретаря. Извещая начальника области о происшедшем перевороте и воцарении Широе, Ираклий просил его принять меры к тому, чтобы выручить царское посольство. По словам самого Ираклия в его послании к синклиту (или «приказе», как он выражался) весть о низвержении Хосрова была встречена персами радостными криками в честь нового царя и самого Ираклия, и правитель немедленно выслал людей навстречу посольству.

Рано утром 3 апреля посольство явилось в лагерь императора. Широе извещал Ираклия о вступлении на престол отцов и в весьма почтительном тоне выражал желание заключить мир с императором и поддерживать затем дружественные отношения; согласно обычаю, посольство привезло богатые дары императору. Любезно приняв послов и обсудив условия мира, Ираклий отправил 8 апреля посольство в обратный путь и присоединил к нему табулария Евстафия с собственноручным письмом к царю.[323] Он заявлял о своем искреннем желании прекратить войну и полной готовности заключить мир, если бы даже был жив Хосров и предстояло с ним вести переговоры.[324] В том же письме он требовал возвращения Креста Господня, плененного в 614 году. Титулуя Широе своим сыном, он послал ему, по обычаю, щедрые подарки. Подробное описание хода событий с 15 марта Ираклий отослал в Константинополь 8 апреля и в тот же день покинул Ганзак и начал свой поход в Армению.

Письмо Ираклия сохранено в подлиннике в Пасхальной Хронике и является живым свидетельством того восторженного настроения, в котором находился тогда император в радостном сознании своей победы.[325]

«Ликуйте Богу вся земля, служите Господу в радости, выходите в сретение Его в веселии и знайте, что Бог есть сам владыко. Он нас сотворил, а не мы сами. Мы Его народ и овцы Его стада. Входите в сени Его с песнями и исповедуйтесь Ему. Хвалите имя Его! Во веки милость Его и в роды (родов) истина Его. Да возрадуются небеса, да торжествует земля, да возрадуется и море, и все, что в них. И все мы, христиане, вознесем хвалу, славословие и благодарение Единому Богу, радуясь великой радостью о Его святом имени. Пал высокомерный богоборец Хосров! Пал и низвергся в недра земные и истреблена с земли память его! Надменный и глаголавший неправду в гордыне и уничижении против Господа нашего Иисуса Христа, Бога истинного, и пречистой матери Его, благословенной владычицы нашей Богородицы и приснодевы Марии, погиб, нечестивец, с шумом. Труд его пал на главу его и неправда его взошла на макушку его»... (Далее следует изложение событий со ссылкой на предшествующее письмо императора в столицу.)

Вслед за письмом Ираклия в Пасхальной Хронике было помещено письмо царя Широе; но от него уцелело полностью лишь самое начало, а от дальнейшего текста лишь левая половина, 18 строк. На последнем листе Хроники сохранился отрывок из письма Ираклия к Широе в ответ на первое его обращение с извещением о приеме его посла и приветствием по поводу вступления на отчий трон. Из одного места отрывка первого текста видно, что Широе предлагал Ираклию выбрать место для съезда послов (очевидно, для выработки условий мирного договора) и изъявлял готовность исполнить все его требования.[326]

Дипломатические сношения с персидским двором имели издавна строго выработанный этикет, и составление мирного договора было обставлено множеством формальностей, которые нам отчасти известны из отрывков Менандра о заключении мира 562 года.[327] Поездка Евстафия к персидскому двору могла иметь характер лишь предварительного акта. О его пребывании в персидской столице сохранил свидетельство Себеос. По его сообщению, Широе принял посла с большим почетом, «вторично утвердил условия мира и клятвенно подтвердил размежевание границ». Себеос прибавляет, что Широе в присутствии посла приказал написать Шахрбаразу, чтобы тот перешел на персидскую территорию и очистил греческие пределы.[328] Требование Ираклия возвратить Крест Господень не было исполнено. Широе, как сообщает Никифор, оправдывался тем, что неизвестно, где находится Крест, и обещал прислать, когда его разыщут.[329]

Ответное послание Широе на посольство Евстафия Ираклий получил уже в Армении и, по-видимому, в Феодосиополе, имевшем издавна значение административного центра области, носившей некогда название Великой Армении.[330] Широе отослал Ираклию всех римских пленных, томившихся в персидских тюрьмах от долгих годов войны. Тогда же выяснилась судьба послов, увезенных в Персию Шахином в 615 году. Леонтий скончался естественною смертью, а два другие его товарища были казнены, когда Хосров получил известие о вторжении Ираклия в Ассирию.[331] Получив пленных, Ираклий со своей стороны отослал царю персидских пленных с посольством, которое исправлял его брат Феодор. По сообщению Феофана, это посольство имело целью выработать условия эвакуации персидскими войсками занятых ими областей и обеспечить мирное их поведение в отношении к туземному населению во время возвращения в Персию.[332] Армянские области на верхнем течении Тигра не были, по-видимому, заняты персами, и Ираклий вступил в обладание ими немедленно. Зиму 628-629 года он провел в Амиде[333] и ознаменовал свое пребывание в этом городе закладкой большого храма.[334]

Продолжительное, длившееся почти два десятилетия, отчуждение Армении от империи имело своим последствием возвращение всех ее областей в отношении управления и гражданской жизни к тем порядкам, какие действовали до времен императора Зенона в заевфратских землях, т. е. так называемый нахарарский строй, приближавшийся в общих чертах к средневековому западно-европейскому феодализму.[335] Отдельные знатные роды осуществляли прерогативы верховной власти на определенных территориях, имели свое войско, творили суд и расправу. Единство национальности поддерживалось принадлежностью к церкви св. Григория. Верховным руководителем церковной жизни был католикос, в избрании которого принимали участие, кроме епископов, также члены знатных родов всей Армении. Восстановляя свою верховную власть в Армении, Ираклий, по необходимости, должен был примириться с современным положением дела. Существовавшее в прежнее время административное деление страны не было восстановлено. Великая Армения с городом Феодосиополем осталась в церковной юрисдикции католикоса, имевшего свою резиденцию в Двине, а те области, которые при Юстиниане составляли «Четвертую Армению», были разделены на две провинции: северо-западную и юго-восточную. Последняя называлась теперь Верхней Месопотамией и имела свой центр в Амиде. В ее пределы включена была Арзанена, уступленная Хосровом Маврикию в 590 году и вновь возвращенная по договору с Широе.[336]

Если возвращение армянских областей совершилось беспрепятственно и быстро, то относительно других земель Месопотамии, Сирии и Египта, дело возвращения их под власть императора затруднилось вопреки распоряжениям Широе. Возможность исполнения принятых на себя персидским двором обязательств зависела от Шахрбараза, в руках которого находилась власть над завоеванными им областями. Так как во время переворота сыновья Шахрбараза и один из видных его офицеров были на стороне Широе, то можно предполагать, что Шахрбараз сочувствовал мятежному движению против Хосрова. Но переворот имел своим последствием истребление всего мужского потомства Хосрова и выдвинул на первое место при новом дворе лиц, с которыми у него были свои счеты.[337] Раньше, чем успело выясниться его отношение к новому двору, Широе впал в тяжкую болезнь и умер во время пребывания в Дастагерде, процарствовав около восьми месяцев.[338] На смертном одре он обращался к Ираклию с просьбой охранить трон его малолетнего сына Ардашира. Никифор сохранил выдержку из этого письма такого содержания: «Как ваш Бог был вручен старцу Симеону, так я отдаю в твои руки раба твоего, моего сына. Пусть Бог, которому ты поклоняешься, будет свидетелем того, как ты с ним поступишь».[339]

Сплотившаяся вокруг Широе персидская знать обеспечила переход власти к Ардаширу. Первым по влиянию лицом при малолетнем царе оказался сановник по имени Мех-Адар Гушнасп. Отношения между новым двором и Шахрбаразом приняли характер взаимного недоверия, и дело окончилось изменой Шахрбараза своему государю. Как византийские, так и восточные источники единогласно свидетельствуют об измене Шахрбараза и притом относят ее еще ко времени правления Хосрова. Изъяснение причин измены варьируется в различных версиях. Наиболее простой, но и маловероятный вариант сохранен Никифором. — Когда Ираклий с хазарами вторгся в Персию, Хосров отправил приказ Шахрбаразу спешить ему на помощь. Письмо Хосрова попало в руки Ираклия, и он подменил его другим, в котором было написано, что Хосров справился с врагами и повелевает ему остаться в Халкидоне. Снятая с подлинного письма печать была наложена на подложное, и Шахрбараз не тронулся на помощь своему государю.[340] — Эта догадка дает лишь объяснение того, почему Шахрбараз остался на западе во время последнего похода Ираклия и не возлагает на него вины в измене. Тот же самый мотив имеет у Феофана иную форму.

По наговору некоторых придворных Хосров заподозрил Шахрбараза в злых умыслах против него и в соглашении с Ираклием. Он отправил приказ второму после него лицу в армии Кардаригану убить Шахрбараза и идти с войсками к нему на помощь. Посланный с этим письмом попал в Галатии в плен и был доставлен в Константинополь молодому императору Константину. Ознакомившись с содержанием письма Хосрова и посоветовавшись с патриархом Сергием, Константин вызвал Шахрбараза на свидание и передал ему письмо Хосрова. Шахрбараз заключил договор с императором и патриархом. Вернувшись к своим войскам, он прочел в собрании офицеров поддельное письмо Хосрова с приказанием казнить его самого и 40 человек из числа офицеров и спросил своего помощника, готов ли тот исполнить приказ. Всеобщее негодование повело к тому, что вся армия отложилась от Хосрова, вступила в соглашение с константинопольским двором и, покинув Халкидон, ушла на родину.[341] Обе изложенные версии предполагают, что Шахрбараз в 627 году находился в Халкидоне, чему противоречат показания Феодора Синкелла, очевидца осады Константинополя аварами, а именно: что Шахрбараз покинул Халкидон, когда выяснилась неудача хана.[342]

Михаил Сириец дает версию, весьма близкую к Феофану, с тем различием, что свидание происходит между Ираклием и Шахбаразом, причем Шахрбараз, изменив Хосрову, отдает Ираклию в заложники своего сына. Измена Шахрбараза в рассказе Михаила Сирийца предшествует сношениям Ираклия с хазарами и помещена в 15 год правления Ираклия и 35 — Хосрова.[343] Арабский источник, Табари, пользовавшийся сирийскими источниками, дает среднюю версию, в которой Шахрбараз является в раздвоении на двух братьев: Шахрбараза и Феррухана. Заподозрив Феррухана в желании занять персидский трон, Хосров послал приказ Шахрбаразу убить его. Повеление было прочитано в присутствии Шахрбараза. Тогда последний представил три письма Хосрова с повелением убить Феррухана. В результате — соглашение с императором, свидание с ним, союзный договор.[344]

Таким образом, византийские и восточные источники единогласны в том, что Шахрбараз изменил Хосрову и вступил в соглашение с византийским двором еще до кровавого переворота, отдавшего трон Широе.

При огромных размерах той территории, которую занимали персы, от Эдессы до Александрии и Тарса, сама подготовка эвакуации, даже при полной готовности персидского двора осуществить принятое на себя обязательство, требовала немало времени, и в краткое правление Широе дело осталось в стадии предварительных переговоров. А то обстоятельство, что Шахрбараз являлся представителем власти персидского царя во всех отвоеванных им областях империи, создавало для Ираклия необходимость вступить в личные с ним сношения, которые завершились свиданием в городе Арависсе Триречном.[345] В хронике Фомы Пресвитера записано такое свидетельство:[346]

«В том же году (940 эры Александра) в тамузе (июле) встретились друг с другом Ираклий, император ромеев, и Шахрбараз, патриций, в одной клисуре на севере — имя ее Арависс Триречный, и говорили там друг с другом о мире. Было решено между ними, чтобы границей был Евфрат. Так они заключили мир друг с другом. И поставили там церковь и нарекли ей имя Ирины» (Είρήνη — мир).

Так как тот же самый летописец занес в свою хронику известие, что персидские гарнизоны вышли из городов Сирии и Египта еще в июне месяце 629 года, то свидание в Арависсе является завершением этого важного дела. Свидетельство о том, будто Ираклий согласился считать границей Евфрат, т. е. отказывался от Месопотамии, невероятно, и его следует понимать в том смысле, что в ту пору города Месопотамии еще были заняты персидскими войсками. Уступчивость Ираклия тем менее вероятна, что Шахрбараз нуждался в поддержке с его стороны для достижения своих личных целей. Заключенный в Арависсе договор содержал, очевидно, и другие статьи, о которых не знал летописец. Шахрбараз видел в Мех-Адар Гушнаспе своего личного врага и хотел властно вмешаться в сложившиеся при дворе малолетнего шаха Ардашира отношения. Это вмешательство должно было принять вид военного похода. Он нуждался в военной поддержке со стороны императора, и Ираклий не отказал ему в ней. В одном новоизданном армянском источнике названы имена вождей, сподвижников Ираклия в его последнем походе в Персию, которые пошли в поход вместе с Шахрбаразом. То были: Георгий, Ваан, Давид и Сумбат.[347]

В числе пунктов договора было обязательство со стороны Шахрбараза возвратить Крест Господень, увезенный им из Иерусалима в 614 году. Добрые отношения новых союзников были скреплены личной связью: сын Шахрбараза Никита получил сан патриция, а дочь, по имени Ника, была помолвлена с сыном Ираклия от Мартины Феодосием.[348] Обеспечив мир союзом с Шахрбаразом, Ираклий предоставил своему брату Феодосию командование над армией, а сам направился в столицу. Себеос в рассказе о союзе Ираклия с Шахрбаразом выставляет дело так, что Ираклий выдал Ардашира Шахрбаразу и предоставил персидский престол ему и его детям.[349] По-видимому, дело обстояло не совсем так, и Шахрбараз не замышлял тогда переворота, который позднее осуществил.

О действиях Шахрбараза в Персии сохранил весьма подробный рассказ Табари. — Когда Шахрбараз вступил в Персию во главе своего войска, Мех-Адар Гушнасп, не располагая военной силой для борьбы с ним, усилил оборонительные средства Ктесифона и ждал прибытия врага. Так как у Шахрбараза было только 6000 воинов, то он не мог пытаться взять Ктесифон силой и завязал сношения с начальником гвардии Ардашира и Надар-Гушнаспом (сыном его бывшего офицера Адар-Гушнаспа), который занимал пост спахбада южных областей. По соглашению с ним Шахрбараз проник в город и расправился с ним, как завоеватель: предал смерти своих врагов из персидской знати, конфисковал их имущество, а его солдаты совершали насилия над жителями.[350] Жестокая судьба постигла Шамту. Он был извлечен из заточения и распят перед воротами церкви Бет-Наркос. Причиной такой жестокой казни сирийский летописец второй половины VII века выставляет оскорбление, нанесенное им дочери Шахрбараза.[351] Но по всему вероятию, были другие причины. Шахрбаразу было выгодно выставить себя мстителем за смерть Хосрова, а Шамта, кроме того, был убийцей Хосрова, главным виновником истребления всего его мужского потомства. По-видимому, несторианцы, представителем которых был дом Йездина, участвуя в революции, низвергшей Хосрова, имели свои политические виды, которые шли вразрез с планами Шахрбараза.

Население столицы с восторгом ожидало своего повелителя, поправшего врага Христа, сокрушившего персидскую державу и покрывшего славой побед римское оружие после стольких лет бесчестия и позора. Встреча счастливого победителя персов после шестилетнего отсутствия произошла с чрезвычайной торжественностью. Патриарх Сергий, сын Ираклия и его соправитель Константин, клир, синклит и народ встретили его на азиатском берегу Босфора, в Иерии, где он готовился некогда к тяжкой войне и куда вернулся в ореоле героя, воодушевлявшего свои войска личным примером доблести в боях. Его встретили с ветвями маслины — символ мира, зажженными светильниками, с кликами победы, благодарственными песнопениями Господу Богу за победу над врагом Христа и великие дела, им совершенные. Константин, приблизившись к отцу, пал ему в ноги, и оба они «оросили землю слезами», как записал летописец в своем повествовании об этом дне торжества.

Через несколько дней после того Ираклий переправился через Босфор и, объехав столицу с севера, вступил с триумфом в город через Золотые ворота. Его победную колесницу несли четыре слона, которые затем увеселяли народ на ипподроме. На играх в празднование победы над персами Ираклий раздавал народу щедрые подарки из персидской добычи.[352] Ираклий был на высоте своей славы. Его бранные труды, длившиеся шесть лет, были сравнены с шестью днями творения, и это прославление, нашедшее себе, вероятно, место в каком-либо торжественном похвальном слове тогдашнего витии, сохранилось для нас в хронике Феофана: «Царь... вернулся в Константинополь, выполнив некую мистическую феорию (ϑεωρίαν). Совершив в шесть дней создание мира, Бог нарек седьмой — днем покоя. Так и он, совершив многие труды в шесть лет, предался покою на седьмой, вернувшись в город с миром и радостью».[353]

Огромные денежные средства, которые привез Ираклий из похода в Персию, позволили ему тогда же возместить церкви тот заем, который он сделал во время приготовления к войне. Никифор сообщает, что это было сделано в виде обязательства, возложенного на государственную казну выдавать клиру ежегодно определенную сумму.[354] В лексиконе Свиды сохранена другая версия, по которой император прислал патриарху Сергию «много денег, золота, серебра и драгоценных камней» в возмещение сделанного займа.[355]

В течение зимы Ираклий отпраздновал бракосочетание своего первенца и соправителя с дочерью Никиты Григорией, которая была обручена с ним еще в младенчестве. Невеста прибыла из Пентаполя в Африке, где она проживала после смерти своего отца, скончавшегося на посту экзарха Африки, т. е. области Карфагена и прилегающих земель побережья, оставшихся под властью императора после утраты Египта.[356]

От брака Константина с Григорией 8 ноября 630 года родился сын. Крещение его совершилось лишь через год, 3 ноября 631 года во Влахернском храме Богоматери. Его совершил патриарх Сергий и нарек младенцу имя Ираклий. Обряд крещения был замедлен вследствие династических соображений. Восприемником от купели был присланный для этого торжественного в царской семье события малолетний сын Ираклия от Мартины, родившийся в 626 году в Лазике.[357] При крещении он получил имя Ираклия, слыл в кругу семьи под уменьшительным именем Ираклона и с ним остался в памяти истории. Делая его восприемником внука и устанавливая духовное родство между единокровными братьями, Ираклий, в обеспечение династических интересов, намечал Ираклона в соправители Константина. На следующий год был объявлен консулат Константина, и на торжественном выходе в день 1 января 632 года Константин, очевидно, по воле отца, возвел пятилетнего Ираклона в звание кесаря, давая ему, таким образом, преимущество перед своим сыном.[358] В тот самый день, когда в Константинополе родился внук Ираклия, родился также и сын от Мартины, получивший при крещении имя Давида.

ВОЗВРАЩЕНИЕ КРЕСТА ГОСПОДНЯ В ИЕРУСАЛИМ. ДЕЛА В ПЕРСИИ

Проведя зиму в Константинополе, Ираклий в конце февраля 630 года уехал на восток вместе с Мартиной, которая была верной спутницей в его походах с весны 623 года и до самого конца войны. Ему предстояла трудная задача воссоединить с империей области, пребывавшие так долго под персидской властью. Кроме этой общей задачи, спешный отъезд Ираклия на восток имел еще другую причину: заботу о возвращении Креста Господня из персидского плена. По всему вероятию, Шахрбараз поддерживал сношения с императором, и Ираклий был своевременно оповещен об отправке Креста из Ктесифона. Его привезли с собой возвратившиеся из Персии войска, которыми Ираклий снабдил Шахрбараза. По свидетельству, сохраненному Михаилом Сирийцем, Крест был доставлен в Иераполь, куда, вероятно, и прибыл за ним император.[359] Дальнейший путь его лежал на Берою, Эмессу, Дамаск и Тивериаду.

Правителем Дамаска состоял некто Мансур, сын Сергия. Он был утвержден в этом звании еще императором Маврикием и удержал его за собой во время господства персов в Сирии. Ираклий потребовал от него взноса податей за два года; но Мансур отказал, оправдываясь тем, что он отсылал подати Хосрову. Ираклий удовольствовался требованием выдачи ста тысяч золотых и оставил его на прежнем посту.[360] В Тивериаде прием императору устроил иудейский вельможа Вениамин. Но местные христиане принесли жалобу на те обиды, какие они от него терпели, и Ираклий наказал его тем, что на следующей остановке в Неаполе (Сихем), где прием был сделан христианином Евстафием, заставил Вениамина креститься. Таково сообщение Феофана.[361] У патриарха Евтихия (писавшего в X веке на арабском языке) сохранен такой рассказ. — Навстречу Ираклию из Тивериады вышли представители города и депутации от иудеев всех городов Галилеи. Они поднесли ему богатые дары и просили предать забвению их вины в прошлом, а в обеспечение от мести христиан выдать им грамоту. Ираклий внял их просьбам и выдал грамоту, скрепив ее печатью и клятвой.[362]

Точная дата вступления Ираклия в Иерусалим могла быть установлена лишь в самое недавнее время на основании свидетельства повести «О пленении Иерусалима персами» Антиоха Стратига. В кратком эпилоге этого творения имеется запись, что император прибыл в Святой город вместе со своей супругой Мартиной 21 марта.[363] Событие это должно было иметь весьма торжественный характер, так как доселе ни один император не посещал Иерусалима, и блеск этого торжества увеличивался еще и тем, что Ираклий возвращал Иерусалиму драгоценную святыню, украшавшую его в течение трех столетий.

Поэма, написанная во славу этого события Георгием Писидой, начинается такими стихами:

(т. е. Торжествуй, Голгофа! Вся тварь тебя опять чтит и называет богоприимницей, ибо царь, вернувшийся из Персии, показывает Крест, на тебе утвержденный).

К сожалению, Георгий Писида не обладал искусством повествователя и превращал свой стих в риторические амплификации. Он говорит о пальмовых ветвях, молениях, слезах, бдениях, но не дает никакого описания самого торжества встречи и водворения Креста на его старом месте на Голгофе. Не лишено значения случайное указание в тексте поэмы на то, что весть о водворении Креста в Иерусалим пришла в Константинополь в Лазареву Субботу, которая приходилась в тот год на 30 марта.[364] Из других свидетельств нашего предания об этом событии полнее других согретый теплым чувством краткий рассказ Себеоса: «В день вступления в Иерусалим немало происходило там ликования. Раздавался голос плача и печали, лились слезы умиленного сердца у царя и знати, всех войск и жителей города. И никто не мог петь Господних песен от плачевного умиления царя и всей толпы. Царь водрузил Крест на своем месте, всю церковную утварь расположил по своим местам и роздал всем церквам и жителям города подарки и деньги на ладонь».[365] Патриарха Захария не было уже в живых. Императора встретил заместитель его трона, монах Модест, сумевший в короткое время отстроить и украсить все пострадавшие в 614 году храмы и святыни города. Ираклий в признание его заслуг предоставил ему патриарший трон. Но Модест лишь в течение девяти месяцев занимал престол и 17 декабря того же года скончался в городе Созусе в Палестине на пути к вызвавшему его по какому-то делу императору.[366]

По свидетельству патриарха Евтихия, пребывание Ираклия в Иерусалиме ознаменовалось тяжкими репрессиями иудеев. Христиане ознакомили императора со всеми злодействами, какие себе позволяли иудеи во время взятия Иерусалима, и просили его позволить им отомстить за прошлое. Но император был связан клятвою, которую дал в Тивериаде. Тогда монахи предложили отмолить грех нарушения клятвы установлением поста в течение недели перед четыредесятницей. Ираклий согласился, и христиане перебили множество иудеев как в Иерусалиме, так и во всех городах Галилеи. Успевшие спастись от смерти иудеи бежали в Египет и к арабам. Свой обет монахи в Палестине держали до самой смерти Ираклия, а затем считали себя уже свободными от этого обязательства. Но в коптской церкви пост этот сохранился и при патриархе Евтихии (т. е. в X веке).[367] Феофан не упоминает о репрессиях, но и он занес в свою хронику заметку о том, что Ираклий воспретил иудеям проживать в Иерусалиме и в 3 милях от него.[368]

Во время пребывания Ираклия в Иерусалиме к нему являлся с письмом от католикоса персидских несториан епископ, имевший также поручение и к Модесту. Сведение об этом сохранил современник, который имел с ним общение и сопровождал его в объезде монастырей, а затем вместе с ним совершил путешествие в Персию.[369] То был автор Жития мученика Анастасия Перса, свидетель его кончины, вернувшийся с войсками Ираклия из Персии. В чем состояло поручение, возложенное католикосом на епископа, об этом нет сведений в нашем предании. Но возможно предположить, что его обращение к императору стояло в связи с жестокой судьбой Шамты, сына Йездина, который был виновником избиения мужского потомства Хосрова. Ослабление династии Сасанидов не могло не заключать в себе политических мотивов, не чуждых Шамте, как представителю самого видного и богатого рода, являвшегося столпом несторианской церкви в Персии. Весьма вероятно, что иесториане не оставались в стороне от тех тяжких политических интриг, которые разбивали на партии персидскую знать, оберегавшую судьбы отечества, и католикос искал в чем-то поддержки у Ираклия.

Сколько времени пробыл Ираклий в Иерусалиме, на это нет никаких указаний в нашем предании. По единогласному свидетельству источников, он направился из Палестины в Месопотамию, которая еще не была в ту пору оставлена персами. Его путь лежал на Иераполь, обычное место переправы через Евфрат. В этом городе Ираклий получил известие о новом перевороте, происшедшем в Персии.[370] Шахрбараз не удовольствовался положением властного вершителя судьбы отечества при малолетнем государе: Ардашир был убит, и Шахрбараз возложил на себя тиару Сасанидов. День гибели Ардашира — 27 апреля 630 года.[371] Но в среде персидской знати было живо чувство преданности дому Сасанидов, и Шахрбараз, устранивший убийством законного царя, являлся узурпатором в глазах тех, кто не был с ним связан личными интересами. Заговор против него быстро созрел, и на сороковой день после восшествия на трон Шахрбараз был убит во время выезда на дворцовый парад. Надругавшись над его трупом, заговорщики перебили соучастников убийства Ардашира и приверженцев Шахрбараза из числа членов знати. Так как представителей дома Сасанидов мужского пола не оказалось, то на престол была возведена женщина, дочь Хосрова и жена Широе, Боран. Убийца Шахрбараза занял первое место при новом дворе. Вступая на трон предков, царица дала торжественное обещание блюсти правду и справедливость, сложила недоимки за прошлое время и в своих обращениях к народу выражала горячее стремление уврачевать беды, постигшие Персию.[372]

УСИЛЕНИЕ МОНОФИЗИТСКОЙ ЦЕРКВИ НА ВОСТОКЕ ПОД ВЛАДЫЧЕСТВОМ ПЕРСОВ. НАЧАЛО МОНОФЕЛИТСТВА. ПОЛИТИЧЕСКИЕ И ЦЕРКОВНЫЕ ОТНОШЕНИЯ В АРМЕНИИ. ПОПЫТКА УНИИ, ОСУЩЕСТВЛЕННАЯ ИРАКЛИЕМ В СИРИИ. ДЕЛА В ПЕРСИИ И ПОСОЛЬСТВО ИШОЯБА. СОБОР В ФЕОДОСИОПОЛЕ. УНИЯ В ЕГИПТЕ. СОФРОНИЙ. ИЗДАНИЕ ЭКТЕСИСА. ДЕЛА В РИМЕ. ПРОТЕСТ ПАПЫ ИОАННА ПРОТИВ ЭКТЕСИСА

Продолжительное господство персов в восточных областях империи отразилось самым существенным образом на церковных отношениях в их пределах. Монофизитская церковь, имевшая свою иерархию еще со времен Юстиниана и деятельности Якова Барадея, нередко терпела насилия со стороны представителей господствующего православия. Когда Месопотамия, а за нею и Сирия подпали под власть персов, представители туземной церкви, опиравшиеся на многочисленное и фанатичное монашество, а также и сочувствие народных масс, сумели использовать новое положение. По свидетельству, сохраненному Михаилом Сирийцем, все епископы, находившиеся в изгнании в Египте от преследований Домициана в последние годы правления Маврикия, вернулись в Сирию, а все православные епископы подверглись изгнанию; все церкви и монастыри, отнятые некогда от яковитов, были им возвращены, и «память халкидонитов была истреблена от Евфрата и до Востока».[373] Последним православным патриархом Антиохии был Анастасий, погибший жестокой смертью во время народного бунта в последний год правления Фоки (610 г.), а последовавшие затем тревожные события не дали возможности византийскому правительству заместить этот престол.[374] Таким образом, Афанасий остался единым главой сирийского патриархата. Первым крупным успехом его было устранение раскола с монофизитами Египта, как о том уже упомянуто выше. Позднее, в 619 году, ему удалось воссоединить с господствующим монофизитством приверженцев партии Конона и Евгения, отколовшихся на почве тритеитских споров, о чем сохранил свидетельство современный летописец.[375] Этим не ограничились его успехи. Существовавшее некогда церковное общение между христианской церковью в Персии с иерархами, находившимися под властью императора, было резко нарушено еще в правление Пероза, современника имп. Зенона. Видную роль в этом деле сыграл знаменитый ученый того времени Барсаума, достигший торжества несторианских идей в среде персидских христиан. На соборе в Бет-Лапате в 484 году несторианское исповедание было объявлено господствующим. В связи с этим событием стояло закрытие знаменитой школы в Эдессе и возникновение нового просветительского центра в Нисибине.[376] Оспаривавшее истину христианского учения против несториан монофизитство не исчезло в Персии после собора в Бет-Лапате, но несторианство пользовалось преимущественным покровительством верховной власти, которая видела в этом способ оградить Персию от воздействия империи на своих подданных.[377]

Хосров, благодаря тому, что его любимая жена Ширин исповедовала монофизитство, оказывал покровительство этой церкви и она выросла в своем значении. Себеос сохранил свидетельство о многолюдном соборе в Ктесифоне с участием патриарха Захарии, на котором монофизиты успешно состязались со своими противниками и достигли затем положения покровительствуемой царем церкви.[378] Когда Месопотамия и Сирия подпали под власть персидского царя, патриарх Афанасий в интересах борьбы с «халкидонитами» пользовался поддержкой представителей власти Хосрова в Сирии. Теперь не было преграды для общения персидских монофизитов с сирийскими, и престиж антиохийской кафедры содействовал взаимному сближению. Хосров посылал из Персии епископов на кафедры в Месопотамию. В начале это вызывало протест со стороны туземцев,[379] но тем не менее в пору восстановления власти императора в Месопотамии кафедра в Эдессе была занята прибывшим из Персии епископом Исайей, который был признан в своем сане Афанасием. Патриарх состоял в сношениях с персидским двором, и Михаил Сириец сохранил свидетельство о поездке его синкелла Иоанна ко двору младенца Ардашира. Устроив дела при дворе, Иоанн заехал на обратном пути в монастырь Мар-Маттаи. Случилось так, что там находился местный митрополит Христофор. Встреча его с синкеллом Афанасия имела своим последствием то, что Христофор с тремя монахами отправился к Афанасию в Антиохию, и патриарх посвятил всех трех монахов в епископы, предоставив им три митрополии в пределах Персии. В послании к архимандриту монастыря Мар-Маттаи, патриарх воздавал хвалу монахам за строгое соблюдение устава, о чем ему сообщил синкелл, давал монастырю привилегию первенства перед всеми монастырями Персии, извещал о возведении побывавших у него монахов в митрополиты трех епархий и с радостью свидетельствовал о восстановлении своих патриарших прав в пределах персидской державы. Событие это относится к 629 году, с середины которого антиохийский патриарх стал вновь подданным императора и должен был почувствовать умаление того значения, каким он пользовался под властью персидского царя.[380]

Патриарх Сергий, сириец по происхождению, понимал опасность для будущего в отъединении монофизитской церкви от империи. Не теряя надежды на политическое воссоединение Сирии с империей, он искал еще задолго до блестящих побед Ираклия над персами нового пути для устранения раскола с Востоком. Он усмотрел его в одном догматическом вопросе, который не был еще определенно решен в богословских спорах и не поднимался еще на вселенских соборах. Вопрос этот был возбужден около 600 года египетскими богословами. Развивая определение Кирилла μία ϕύσις τοῦ ϑεοῦ Λόγου σεσαρκωμενη (единая природа Бога-Слова воплощенная), египетские богословы выставили положение о единстве энергии (ενέργεια) во Христе. Патриарх Евлогий, современник папы Григория (580-607), обратил внимание на это новое развитие догмата о природе Богочеловека и отнесся к нему с полным осуждением.[381] Около 616 года патриарх Сергий поднял этот вопрос, считая его неразъясненным в святоотческих писаниях, и завел сношения по этому поводу с некоторыми восточными епископами. Через Сергия Макарона, епископа Арсинои в Египте, он обратился с запросом к епископу Фарана в Аравии (на Синайском полуострове) Павлу. О том же он писал к некоему Георгию, по прозвищу Арса, прося его привести свидетельства в доказательство единства энергии во Христе. Об этих сношениях патриарха узнал Иоанн Милостивый и, получив от Георгия его письмо, хотел предать анафеме Сергия. Нашествие персов в Египет лишило возможности Иоанна заняться этим делом и определенно высказаться по существу вопроса. — В таком виде предстает начало монофелитства в изложении Максима Исповедника.[382]

Сергий продолжал свои поиски за доказательствами учения о единой энергии во Христе и в свои богословские искания посвятил императора, когда тот готовился в поход против персов. Успех великого замысла Ираклия перенести войну в Персию зависел прежде всего от отношения к нему армян, так как он мог проникнуть в Персию только через Армению. После походов Шахина при Фоке Армения была насильственно объединена под властью персидского царя и вместе с тем исчезло державшееся прежде разделение армянской церкви между двумя патриархами, имевшими свои кафедры: один — в Двине, другой — в Феодосиополе. Патриарх феодосиопольский, Иоанн, после взятия города персами в 609 году, был уведен вместе с представителями местной знати в Персию, где вскоре скончался. Прах его был привезен на родину и упокоен в созданной им церкви. Около того же времени скончался и двинский патриарх Авраам, а католикосом Армении стал Комитас, имевший свою кафедру в Двине.[383] Комитас оживил вражду к Халкидонскому собору в своих многочисленных писаниях и тем содействовал отъединению армян от империи.[384] Хотя, таким образом, обстоятельства слагались в противность интересам империи, но персидское владычество не пользовалось популярностью в Великой Армении, издавна стоявшей под властью императора. По всему, вероятно, местная знать сохраняла свои старые связи с византийским двором. Церковный раскол мог, однако, явиться существенной преградой в восстановлении прежних отношений после того, как осуществилось церковное объединение армянского народа под властью одного патриарха. Очевидно, патриарх Сергий подготовил императора к предстоящей ему задаче, и уже во время первого своего пребывания в Феодосиополе в 623 году Ираклий имел совещание с каким-то представителем правоверных монофизитов, «севериан», по имени Павел, и вел с ним переговоры о соединении церквей, о чем и уведомил патриарха.[385] Переговоры с Павлом имели своим последствием то, что Ираклий издал указ на имя Аркадия, епископа Кипра, с воспрещением учения о двух энергиях во Христе.[386] Так как на Кипре была со времен имп. Тиверия колония армян, выселенных Маврикием из Арзанены,[387] то возможно предположить, что там вышли какие-то недоразумения между православным епископом и армянами, не потерявшими старых связей со своей родиной.

В 626 году, во время пребывания в Лазике, Ираклий имел совещание по вопросу об энергиях во Христе с епископом Фазиды Киром. По инициативе императора, между Киром и патриархом Сергием началась переписка по существу вопроса. Сергий препроводил Киру в качестве материала обращение патриарха Мины к папе Вигилию во время его пребывания в Констатинополе,[388] и между Киром и патриархом установилось полное единомыслие, которое имело важные последствия.

По окончании войны с персами Ираклий более года пробыл в армянских областях и за это время упрочил свою власть в стране в тех границах, какие были установлены при Маврикии по договору с Хосровом. Широе назначил правителем Армении Вараз-Тироца, сына Сумбата Багратуни.[389] Около того же времени скончался католикос Комитас (628 г.) и на кафедру был избран Христофор. Своим строптивым характером он вызвал против себя раздражение в среде армянской знати и был низложен после двухлетнего управления церковью св. Григория. На вакантный престол был избран Езр, состоявший при Комитасе ключарем храма св. Григория.[390] Ираклий поручил верховные полномочия в римской Армении своему храброму сподвижнику в войне с персами, Мжежу-Гнуни (Мезезий у Феофана). Так как Армения была объединена в одном патриаршестве, то Мжеж потребовал от Езра, чтобы тот вступил в церковное общение с императором, грозя ему в противном случае поставить для римской Армении другого патриарха, как то было раньше. Угроза подействовала, и Езр обратился к императору с просьбой представить ему исповедание веры. Ираклий исполнил его просьбу. В этом исповедании был предан анафеме Несторий и другие еретики, но не было отречения от Халкидонского собора. Тогда Езр отправился в Месопотамию для личного свидания с императором. Сомнения Езра насчет правоверия императора были утрачены, и он причастился с ним из одной чаши. Ираклий вознаградил Езра предоставлением ему по его просьбе соляных копей в Кульпи.[391] Таким образом, церковные отношения с Арменией устроились на время благополучно.

Свиданию Езра с императором предшествовали другие события, которые раскрыли Ираклию трудность его положения в отвоеванном им антиохийском патриархате. Когда он прибыл в Константину, брат его Феодор стоял под стенами Эдессы. Персидский гарнизон, занимавший город, вопреки приказанию, полученному им от персидского двора, не покинул своей стоянки. Такое поведение персов наше предание объясняет противодействием иудеев, которые составляли влиятельную часть населения этого города. Феодор подступил к Эдессе во главе своих сил и грозил осадой. Персы не стали упорствовать и очистили город. Заняв Эдессу, Феодор намеревался покарать иудеев за их предательство. Но одному из видных представителей иудейской общины, по имени Иосифу, удалось тайком уйти из города, спустившись ночью со стены. Он отправился в Константину, где тогда находился Ираклий, и вымолил прощение иудеям, о чем и поспешил принести известие Феодору.[392] Себеос сохранил несколько отклоняющуюся версию. Не поминая вовсе о сопротивлении персов, он сообщает, что «в Эдессу собрались 12 племен из всех колен Израиля». По уходе персов, иудеи заперли ворота, укрепились в городе и хотели защищаться. Когда же Ираклий приказал начать осаду, иудеи смирились и вышли ему навстречу с просьбой о пощаде. «Ираклий приказал им удалиться, и они ушли к сынам Измаила и звали их к себе на помощь, доказывая им из Священного Писания свою единоплеменность».[393] В этом варианте мятежное поведение иудеев приведено в связи с теми событиями, которые вскоре имели место в Палестине.

Подчинение Эдессы завершило собою политическое воссоединение Месопотамии с империей. Ираклий прибыл в этот город в конце 630 года. Епископ Исайя устроил ему торжественную встречу. Ираклий милостиво обошелся с населением и сделал щедрые пожертвования на храмы. Но в день Рождества Христова случилось знаменательное событие. Присутствовавший на богослужении император пожелал причаститься св. Тайн; но Исайя не допустил его к причастию, потребовав предварительно, чтобы он анафематствовал Халкидонский собор. Разгневанный император низложил епископа и передал главный храм города халкидонитам. Исайя покинул Эдессу, а вместе с ним удалились многие члены местной знати, поддерживавшие церковь своими щедрыми пожертвованиями.[394] Краткость сообщения об этом событии лишает нас возможности гадать о том, поднимался ли вопрос об унии в Эдессе. По-видимому, дело имело вид резкого столкновения, не подготовленного предшествующими переговорами. Из Эдессы Ираклий вступил в сношения с патриархом Афанасием и отправил к нему свое исповедание веры, которое было обращено ко всем, «различающим» διακρινόμενοι, термин, которым обозначали монофизитов при Юстиниане. Михаил Сириец сохранил текст этого интересного документа. Начав со скромного заявления о своей малой компетентности в трактовке догматических вопросов, император дает краткое изложение веры с указанием на признание двух природ во Христе, но единой энергии и заканчивает признанием четыре соборов.[395] — По всему вероятию, это вероопределение было составлено патриархом Сергием в Константинополе перед отъездом императора на Восток.

Халкидонский собор был искони камнем преткновения во всех попытках унии за предшествующее время. Сам Ираклий вряд ли был искушен в тонкостях богословских споров и в своем окружении не имел специалистов-богословов, которые могли бы вести дебаты с монофизитскими епископами. Он надеялся решить дело проще, прямым соглашением с патриархом Афанасием. Свидание состоялось в Иераполе (Маббуге), куда в начале 631 года прибыл император из Эдессы. Афанасий явился в сопровождении 12 епископов своей паствы, в числе которых находился и низложенный императором Исайя. Патриарх представил императору исповедание веры с подробным изложением старого вопроса о том, что препятствует монофизитам признать Халкидонский собор. В течение 12 дней шли совещания, которые не смогли, конечно, привести ни к какому соглашению. Император предлагал Афанасию признание за ним его сана на условии принятия Халкидонского собора. По сообщению сирийских источников, Афанасий и его епископы отказались вступить в церковное соглашение с императором, признав его веру единомышленной с Несторием. Оскорбленный император ответил на это указом, по которому повелевал резать носы и уши тем, кто не признает Халкидонского собора, и подвергать их имущество конфискации. В результате начавшихся репрессий монахи монастырей Иераполя, Эмессы и южной части Сирии признали Халкидонский собор, изменили вере отцов, за что и были вознаграждены предоставлением им церквей и монастырей, отнятых от упорствующих.[396] Патриарх Афанасий не принял унии и 26 июля того же года скончался.[397] На его престол Ираклий не пытался поставить заместителя, а монофизитская церковь в Сирии признала своим главой Иоанна, который был посвящен в Амиде митрополитом Нисибина Авраамом.[398]

О том, как развивались церковные отношения после собора в Иераполе,[399] в нашем предании нет точных указаний. По-видимому, Ираклий провел довольно долгое время в Сирии, посетил важнейшие города, не миновал, конечно, и столицы Востока, Антиохии. По всему вероятию, именно к этому времени относится посещение им монастыря Марона, находившегося поблизости от города Эмессы, о чем сохранил память патриарх Евтихий. По его словам, монахи устроили императору торжественную встречу и за свой прием были щедро вознаграждены предоставлением больших земельных владений, которые богато обеспечивали благосостояние этого монастыря в последующее время.[400] О том, что монахи Эмессы приняли унию, записал в свою летопись и Михаил Сириец.[401]

К 631 году, и быть может к первым его месяцам, относится прием Ираклием посольства от царицы Боран в городе Берое. Наиболее подробное описание этого события сохранено у Фомы Маргского.[402] Посольство исправлял католикос Ишояб с несколькими епископами. Император принял посольство с чрезвычайной любезностью и исполнил все желания царицы. Переговоры с послами царицы не ограничились политическими вопросами, речь шла также и о вере. Ираклий нашел веру Ишояба истинной и выразил свое признание тем, что причастился с ним из одной чаши. По возвращению посольства в Персию дело огласилось, и ревнители чистоты веры заявили протест против католикоса за общение с еретиком. Ишояб должен был оправдываться, и близкие отношения ко двору помогли ему отстоять себя от нападок противников.[403] Посольство побывало, вероятно, вместе с императором, в Антиохии, и здесь Ишояб похитил мощи, которые и привез затем на родину.[404] Два епископа из свиты католикоса побывали в городе Апамее на Оронте. Здесь они встретились с неким Иоанном, епископом несториан, проживавшим в области Дамаска, и путешествовали вместе с ним. В одном монастыре они занялись миссионерской деятельностью. Монахи обратились к старцу, имевшему репутацию великой учености, для диспута с ними. Иоанн и Ишояб (который был впоследствии католикосом после своего соименника) уклонились от диспута; но епископ Сахдохн вступил в состязание, которое имело для него роковые последствия, так как он убедился доводами противника-халкидонита. По возвращении в Персию он открыто стал пропагандировать халкидонскую веру, за что и был отрешен от кафедры и удалился в Эдессу, где принял имя Мартирия.[405]

Вскоре по возвращении посольства в Персию царица Боран погибла насильственной смертью, и персидский престол был предоставлен далекому родственнику Хосрова. Через несколько месяцев он был смещен, и на трон Сасанидов была возведена другая дочь Хосрова, по имени Азармидохт, которая слыла самой красивой женщиной. Через шесть месяцев она погибла в новом перевороте. Продолжались прежние смуты и смена царей до тех пор, пока правитель Хорасана не отстоял прав на трон малолетнего внука Хосрова Йездигерда, который явился последним царем Персии и рода Сасанидов.[406]

Долго ли пробыл Ираклий в Сирии, этого не позволяют выяснить скудные известия нашего предания; но в 633 году он опять проживал в Эдессе. К этому году относится важное событие в судьбах армянской церкви. Личное соглашение, которое состоялось между патриархом Езром и императором на свидании в Месопотамии (630 или 631 год), оказалось недостаточным для успеха унии в Армении. Агитацию против унии вел Иоанн, выдвинувшийся еще при патриархе Комитасе и намечавшийся тогда в преемники ему. Чтобы упрочить достигнутое соглашение и устранить агитацию, Ираклий предложил патриарху Езру собрать собор в Феодосиополе. По армянским сведениям, собор собрался в 23 году правления Ираклия, т. е. в 633 году, и продолжался в течение месяца.[407] Главным предметом обсуждения было отношение к Халкидонскому собору. После продолжительного обмена мнениями и разъяснений догмата о двух природах во Христе были составлены соборные определения, в которых армянская церковь приняла обязательство не продолжать более споров о Халкидонском соборе.[408] По окончании собора Езр вернулся в свою резиденцию — Двин. Агитация, однако, не прекратилась, так как на собор не явились два епископа, имевших репутацию лучших богословов своего времени, Стефан и Мафусал. Иоанн продолжал обличать Езра и принявших унию епископов в предательстве веры за подачки императора, но уже не имел такого успеха. Езр правил армянской церковью до смерти, последовавшей в 640 году, а его преемник Нарзес обличил Иоанна на соборе и, подвергнув его позорному наказанию, отправил в ссылку.[409]

Наибольший успех имела уния в Египте, хотя, как показали позднейшие события, успех был только видимый. И здесь, как и в Сирии, монофизитская церковь под персидским владычеством усилилась в своем значении и стала господствующей. Монофизитский патриарх являлся посредником между персидской верховной властью и туземным населением. Андроник, при котором произошло завоевание Египта персами, скончался 3 января 623 года и кафедру занял Вениамин, пользовавшийся большим авторитетом и популярностью во всей стране. После того как Иоанн Милостивый бежал из Александрии вместе с Никитой и скончался на острове Кипре, кафедра православного патриарха не была замещена в течение нескольких лет, и лишь в 621 году ее занял Георгий. Но это замещение было долго лишь титулярным, так как он проживал в Константинополе до оставления Египта персами в 629 году.[410]

Через два года после восстановления власти императора в Египте Георгий скончался, и летом 631 года Ираклий предоставил престол св. Марка Киру, бывшему дотоле епископом лазов.[411] Местные отношения, как они сложились к тому времени в Египте, под воздействием господства персов, а также и возложенная на Кира миссия, имели своим последствием то, что новый патриарх был облечен не только полномочиями церковной власти, но получил в пределах своей паствы также полномочия правителя страны. В ознаменование двойственного характера своей власти Кир носил один красный, другой черный сапог.

Вениамин в предвидении предстоящих насилий покинул Александрию. О своем удалении он оповестил всех епископов и убеждал их стоять за веру до конца. Монофизитское предание объясняет такой образ действий Вениамина внушением свыше.[412] Переходя из монастыря в монастырь, Вениамин провел в безвестном для Кира отсутствии десять лет и только уже после арабского завоевания появился опять и вступил в управление церковью. Безвестное отсутствие популярного патриарха облегчало положение Кира, но в то же время грозило сделать мнимыми все его успехи. Облеченный всей полнотою власти в стране и опираясь на местную военную силу, Кир немедленно приступил к выполнению взятого на себя поручения. Его усилия направлены были главным образом на то, чтобы воздействовать на численно преобладавшую в Египте церковь феодосиан. Кир не останавливался ни перед какими мерами насилия. Брат патриарха Вениамина, по имени Мина, был схвачен, подвергнут жестоким мучениям, и так как он остался непреклонным в своем отношении к Халкидонскому собору, то был казнен утоплением в море.[413] Монахи многочисленных монастырей разбегались в пустыни, чтобы избежать грозивших им насилий. Кир действовал также мерами убеждения, соблазна и прельщения. Монофизитское предание сохранило имена лишь двух епископов, которые склонились на сторону унии. То были епископ Файюма Виктор и Никиуса — Кир. После долгих усилий Киру удалось оформить богословскую сторону унии на соборе в Александрии (лето 633 года). Униональный акт был облечен в старую форму кратких положений, заканчивавшихся анафематствованием непризнающих истины данной формулы. Всего пунктов (κεϕάλαια) было девять и наибольшее значение имел седьмой, в котором утверждалось единство энергии во Христе. Принятие на соборе этих положений было завершено торжественной литургией 3 июня в главном храме Александрии, на которой из рук Кира причастились «все клирики феодосиан города Александрии, вместе со всеми гражданскими и военными сановниками и многими тысячами народа». Таково показание самого Кира.[414] О своем успехе он известил императора, находившегося тогда в Эдессе, через своего диакона Иоанна, а письмо к патриарху Сергию повез в Константинополь знаменитый палестинский монах Софроний, находившийся в Александрии во время осуществления унии Киром. Софроний самым решительным образом восставал против учения о единстве энергии в Богочеловеке, но его протест не воздействовал на Кира. Патриарх Сергий смотрел на дело иначе и, признавая огромное политическое значение за унией с египетскими феодосианами, которую провел Кир, старался переубедить Софрония, но не успокоил его сомнений. В своем ответе Киру Сергий внушал ему обходить вопрос о двух или одной энергии во Христе и советовал стоять лишь на том, что Христос, Бог Слово, — един.[415] Софроний отправился из Константинополя на родину в Палестину. Патриарший престол в Иерусалиме не был замещен со смерти Модеста, последовавшей в декабре 630 года, и авторитет Софрония, известного своей ученостью и блестящим ораторским талантом, открыл ему путь к патриаршей кафедре, которую он занял в самом конце 633 или начале 634 года.

Ввиду успеха, достигнутого Киром в строптивом Египте, патриарх Сергий счел своевременным укрепить дело, над которым он сам так давно трудился, одобрением со стороны римского патриаршего престола, который тогда занимал папа Гонорий. Свое послание Сергий составил в чрезвычайно осторожных выражениях и, излагая историю возникновения учения о единой энергии во Христе, выставлял на первый план инициативу императора. Отзываясь с похвалой о богословских познаниях Ираклия, он сообщал о встрече его в Армении с Павлом Северианином, об указе Аркадию Кипрскому, о сношениях с Киром в Фазиде и о своей переписке с последним. Он указывал на послание патриарха Мины к папе Вигилию и сослался на авторитет самого папы Льва, в словах которого в знаменитом «Томосе» можно было видеть как бы подтверждение нового догмата.[416] Сергий счел нужным помянуть о протесте Софрония (которого знали в Риме), своем с ним объяснении, а также и о том, что вопрос об одной энергии вызвал споры и разногласия в Константинополе. Упоминая о Софронии, он отметил, что тот занял уже патриарший престол в Иерусалиме, но не прислал ему своей синодальной грамоты.

Папа отнесся благосклонно к совершившемуся в Египте воссоединению феодосиан, одобрял усилия Сергия и Кира к восстановлению церковного единства и, не высказываясь вполне определенно по существу нового догмата, признавал праздными и опасными споры о вопросах вероучения, которые не были разрешены на вселенских соборах, предоставляя прения об изъяснении смысла слов и терминов грамматикам.[417]

Сочувственный ответ папы мог бы, казалось, побудить Сергия довести дело до конца, но этого не случилось, быть может ввиду опасений протеста со стороны патриарха Софрония. Его синодальная грамота была составлена не позднее начала 634 года. Такое заключение позволяет сделать то обстоятельство, что о нашествии арабов он говорит как о преходящем бедствии и с полной уверенностью высказывает надежду на то, что меч сарацинов обратится на них самих. По своему содержанию синодальное послание Софрония представляет обстоятельный богословский трактат, в котором предстает в полном блеске богословская ученость автора и сила его диалектики. Анафематствуя всех еретиков, Софроний резко отгораживается от монофизитов, назвав при этом недавно умершего Афанасия и упомянув о его «нечестивом союзе» с Анастасием Александрийским.[418] Софроний не мог не знать о попытке провести унию, которую делал император в Сирии, но он, очевидно, знал о ее неуспехе и считал эту затею безнадежной.

Патриарх Сергий во время заминки с делом о новом пункте вероучения изменил первоначальную его формулировку, с которой император выступал в Сирии на соборе с Афанасием и Кир в Александрии. Изменение состояло в том, что он отстранял решение вопроса об одной или двух энергиях и лишь утверждал единство воли, ϑέλημα. Эта новая формулировка вошла в текст императорского указа, который был издан во второй половине 638 года и получил название «изложения», “Εκϑεσις.[419] Около этого времени умер папа Гонорий (12 октября) и на престол св. Петра был избран Северин. В конце года был отправлен к тогдашнему экзарху Италии Исаакию магистриан Евстафий с текстом эктесиса. По пути в Италию он должен был заехать в Александрию и доставить Киру текст эктесиса. Патриарх Сергий отправил при этом Киру великолепный золотой крест с частицей Креста Господня. Ответное послание Кира не застало Сергия в живых. Он скончался 9 декабря 638 года.[420] Из текста послания Кира видно, что он знал об избрании Северина в Риме, не сомневался, что он примет эктесис и выражал надежды на светлое будущее империи и церкви.[421]

20 декабря на вакантный константинопольский престол был посвящен Пирр. Не ожидая соглашения с избранным, но еще не утвержденным папой Северином, он принял меры к тому, чтобы все епископы его паствы подтвердили своей подписью принятие эктесиса.[422] В Константинополе находились в это время апокрисиарии папы Северина. Им был предъявлен текст эктесиса и требование, чтобы папа его принял. Но они не считали себя вправе принять на себя какие-либо обязательства за папу и выражали лишь готовность доставить папе указ императора.[423] Дело об утверждении папы в его сане затянулось надолго, и он вступил на кафедру лишь в апреле 640 года. Воспользовавшись неопределенным положением папского престола, хартуларий Маврикий поднял в Риме бунт против папского правительства. Он подступил к Латеранскому дворцу с войском, опечатал папскую казну и дал знать об этом в Равенну экзарху Исаакию. Очевидно, он действовал по указаниям экзарха. Исаакий прибыл в Рим, выслал из города влиятельных членов папского двора, окружил Латеран военной стражей и произвел конфискацию сокровищ папской казны. Этот насильственный образ действий был, по всему вероятию, предписан из Константинополя, так как Ираклий в ту пору страшно нуждался в деньгах как для войны с арабами, так и для устройства своих семейных дел. Задержка с утверждением папы Северина была, очевидно, вызвана его несогласием принять эктесис. В апреле 640 года он был утвержден, но его правление продолжалось только четыре месяца и 23 дня. Вопрос об эктесисе не поднимался за это время.[424] 24 декабря на престол св. Петра вступил папа Иоанн. В его лице римская церковь определила свое отношение к новому догмату в формулировке эктесиса. На соборе в Риме папа выступил с резким осуждением новшества и признал в нем ересь. Ираклий был в ту пору уже на одре смерти, а поэтому весьма сомнительным является сообщение Максима Исповедника о том, будто Ираклий в своем ответе папе Иоанну отрекался от авторства эктесиса и возлагал всю ответственность на почившего патриарха Сергия.[425] Возгоревшаяся между Римом и Константинополем борьба перешла в наследие сыновьям Ираклия и патриарху Пирру.

АРАБЫ ДО МУХАММАДА. ИСЛАМ. ВТОРЖЕНИЕ АРАБОВ В СИРИЮ. ИРАКЛИЙ В ЭДЕССЕ. УКАЗ О КРЕЩЕНИИ ИУДЕЕВ. БИТВЫ ПРИ ГАБИФЕ И НА ЯРМУКЕ. ДАЛЬНЕЙШИЕ УСПЕХИ АРАБОВ. ЗАВОЕВАНИЕ ПЕРСИИ. ВТОРЖЕНИЕ АРАБОВ В ЕГИПЕТ И ЕГО ПОКОРЕНИЕ

Напряженные усилия Ираклия упрочить политическое воссоединение с империей восточных областей путем устранения раскола между православной и монофизитской церквами встретили непреодолимое препятствие в противодействии как клира и монашества, так и народных масс. Могущественную поддержку этому протесту оказала внешняя сила, появившаяся в это именно время на арене мировой истории. То были арабы. Разбитые на множество племен по самим условиям природы той страны, которой они дали свое имя, арабы в течение долгих столетий не создали никаких форм для объединения в смысле государственного союза.[426] Зарождение культурной жизни на юго-западной окраине полуострова, как результат торгового обмена между Египтом и далекой Индией, выразилось в возникновении Минейского царства и сменявших его Сабейского, а затем Химьярского. За много веков своего существования до покорения персами при Хосрове, сыне Кавада, это царство не оказало воздействия на множество арабских племен, занимавших обширные территории к северу от него. Отдельные племена, занимавшие оазисы сирийской пустыни, издавна приходили в соприкосновение с обеими великими державами, Персией на востоке и Римской империей на западе. Свободные и недоступные на своих оазисах, отделенных пустынями друг от друга и от областей, заселенных земледельческим населением, участвовавшим в сложении государственных образований, арабы являлись для них постоянной внешней угрозой, но также и подчинялись их воздействию ради тех культурных благ, какие доставляло общение с ними. В течение веков обе державы сумели подчинить своему авторитету ближайшие к своим границам племена и в мирных договорах V и VI веков взаимно обязывались не нарушать сложившихся отношений зависимости. Так возникло царство Лахмидов с центром в Хире на пограничье с пустыней на нижнем течении Евфрата, признававшее зависимость от персов, а на западе — царство Гассанидов с центром в области, носившей имя Джолан, лежавшей к югу от Дамаска. Эти царства находились во взаимной вражде, которая нередко вызывала обострения в отношениях Персии и империи. Сирийские арабы жили вне всякого общения со своими соплеменниками, занимавшими аравийский полуостров, хотя род Гассанидов вел свое происхождение из земли химьяритов. Христианство рано проникло в царство Гассанидов, а затем и Лахмидов и явилось мощным фактором связи кочевников с культурным миром.

В первой четверти VII века в той полосе по восточному берегу Красного моря, где издавна пролегал караванный путь для торгового обмена между Индией и странами Азии и Европы, в Мекке с ее святилищем, которое с течением времени стало религиозным центром для ближайших арабских племен, принимавших участие в этом торговом движении, явился человек, выступивший с проповедью новой религии. В ту пору религия арабов представляла собою смешение тотемизма, фетишизма и идолопоклонства с неясными воспоминаниями о представлениях и наименованиях божеств древневавилонских и древнеизраильских (Мюллер). Близкие по расе к арабам, иудеи, жившие среди них в значительном числе, оказывали воздействие на их религиозные представления, и предание об общем происхождении от Авраама пользовалось всеобщей верой. Мухаммад, родившийся около 570 года, уже в зрелые годы своей жизни уверовал в призвание свыше очистить религию своих соплеменников и выступил с проповедью новой религии, основным положением которой являлось изречение: «нет Бога кроме единого Бога, и Мухаммад пророк Его». В течение долгого времени проповедь Мухаммада не встречала отклика и ставила его нередко в трудное и опасное положение. Но мало-помалу тесный круг людей, уверовавших в него, как в пророка, расширился. Он сам верил и заставил уверовать других, что архангел Гавриил является посредником между ним и Богом. Припадки эпилепсии, которым он был подвержен, понимались, как моменты наития. В судьбе нововозвещенной веры, именовавшейся исламом, огромное значение имело бегство пророка из родной ему Мекки в город Ятриб (Медина), когда жизнь его подверглась опасности от корейшитов, господствовавших в Мекке. Событие это случилось в сентябре 622 года, и эта дата явилась началом новой эры, которая живет и поныне в мусульманском мире. Авторитетный исследователь ислама Гольдциер определяет значение совершившегося переворота в таких словах: «Только в Медине ислам сложился в определенное учение и притом — в организацию воинствующую, трубный глас которой звучит на протяжении всей истории позднейшего ислама. Покорный смиренник вчерашнего дня, проповедовавший маленькой кучке своих приверженцев, находившихся в презрении у мекканских патрициев, терпеливую покорность воле Божьей, затевает военные предприятия; человек, отвергавший всякую собственность, приступает к упорядочению раздела добычи, к установлению законов, регламентировавших права наследства и имущественные отношения. Впрочем, и в последнее время Мухаммад не переставал поучать об отвержении всего земного».

Будучи признан в Ятрибе пророком единого Бога, избравшего его орудием откровения, Мухаммад прочно утвердил свое господство и создал новую форму объединения для пребывавших дотоле в непрестанной вражде и взаимной борьбе арабских племен. Это объединение получило характер политического союза с теократической идеей в своей основе. Оно совершалось путем кровавой междоусобной борьбы, в которой пророк всегда оставался победителем. В 626 году Мухаммад был уже настолько силен, что совершил поход на Мекку и, подчинив ее себе, дал ее древнему святилищу, из которого он удалил всех идолов, значение центра новой религии. По позднейшим арабским сведениям (современных свидетельств не сохранилось), Мухаммад в 627 году обратился с требованием принять ислам к правительствам областей Аравии: Йемена, Бахрейна и других, к персидскому царю Хосрову, шейху сирийских арабов Аль-Харису, правителю Египта Георгию (?), царю Аксума (Абессинии) и императору Ираклию. Правитель Бахрейна подчинился пророку и принял ислам. Правитель Йемена ответил резким отказом, но вынужден был покориться и принял ислам; царь Аксума дал благоприятный ответ, а Хосров разорвал в мелкие куски письмо пророка и приказал своему наместнику в Химьяре прислать ему голову самозванца. Узнав об этом, Мухаммад предсказал ему крушение его царства. Правитель Египта оказал самый внимательный прием послу, обещал рассмотреть предложение и отправил посольство в обратный путь с щедрыми подарками. В числе их были две рабыни из Сирии. Одну из них, Марию по имени, пророк взял себе в жены и имел от нее сына. Что до Ираклия, то он будто бы обещал принять ислам. Свидетельство об этих посольствах не может, конечно, претендовать на полную историческую достоверность и, быть может, является обобщением событий разного времени. Наиболее сомнительным представляется свидетельство о посольстве к Ираклию, который в ту пору готовился в свой последний поход против Хосрова в далеких областях севера, неведомого тогда арабам.

В то время, когда Мухаммад предлагал соседним державам принять ислам, все северные племена арабов, разобщенные со своими соплеменниками, стояли вне всяких отношений к событиям, совершавшимся внутри полуострова. К одному из шейхов дома Гассанидов, носившему имя Шурахбил Ибн Амр,[427] Мухаммад послал в Бостру требование принять ислам. Но тот убил посла пророка. Дело требовало мщения, и в 8 году хиджры (с 1 мая 629 г. по 19 апреля 630) Мухаммад послал своего любимца и названного сына, по имени Зайда, отомстить за убийство посла. Зайд с тремя тысячами войска направился в область, лежавшую к востоку от Мертвого моря, которую арабы называли Аль-Белька, и прошел до города Муты. Власть императора в этих областях была лишь недавно восстановлена после оставлении их персами. Викарий Феодор получил известие о вторжении от одного араба из племени кодаитов (Κονδαβά у Феофана), кочевавших к югу от крепости Петры. Собрав наличные силы, Феодор напал на Зайда в тот самый день, когда тот готовился напасть на своих соплеменников. Битва была чрезвычайно упорна и окончилась полным разгромом арабов. Зайд и еще два вождя пали в битве, спастись удалось немногим, и в числе их был Халид ибн Валид, прославившийся позднее и получивший прозвание «меча Божия».[428] Это событие не произвело тогда особого впечатления и не привлекло к себе должного внимания римской власти, так как тревоги на пограничье с пустыней издавна были обычным явлением.

Ближайшие к границам империи арабские племена составляли некогда могущественное царство Гассанидов. Близорукая политика Маврикия в самом начале его правления содействовала ослаблению этого заслона со стороны пустыни, вызвала разделение среди арабов и переход племен под верховную власть персидского царя.[429] Нашествие персов и утверждение их власти в Сирии оказало воздействие в том же самом направлении, так как арабы, разделенные между двумя державами, находились в исконной взаимной вражде, и персидское завоевание надолго оставило следы разорения в цветущих некогда оазисах.[430] В интересах империи было восстановить добрые отношения с арабами и обеспечить старую охранную службу их на границах. По свидетельству Никифора, арабы получали 30 фунтов золота за охрану торговых караванов, направлявшихся по старым торговым путям к морю из пустыни и обратно.[431] Ираклий был, по-видимому, мало знаком с этим прошлым и не имел времени заняться лично делами Сирии. Побывав в Иерусалиме, он поспешил в Месопотамию. Дукс Палестины Сергий вместо того, чтобы привлечь арабов на старую охранную службу, оттолкнул их от империи своим высокомерным отношением к их шейхам. Свидетельство об этом сохранил Феофан. Когда царский евнух прибыл с деньгами за границу для уплаты жалованья пограничным войскам, к нему явились арабские шейхи в надежде получить, как и прежде, полагавшиеся дары. Но евнух (вероятно, это был Феодор Трифирий, сакелларий Ираклия) отказал им в очень резкой фразе, заявив, что «у царя едва хватает денег уплачивать жалованье солдатам и он не будет платить этим псам».[432] Оскорбленные таким отношением, арабы вступили в соглашение со своими соплеменниками, принявшими ислам, и послужили им впоследствии проводниками по знакомым им дорогам пустыни в их нападениях на империю. Последующие события позволяют, однако, утверждать, что среди арабских племен были и такие, которые восстановили свои старые отношения с империей и держали ее сторону и впоследствии во время тяжких войн, отторгших Сирию от империи.

Получив известие о гибели Зайда и его отряда, Мухаммад в октябре того же года назначил нового начальника на охрану сирийской границы и стал, по-видимому, замышлять поход в Сирию с большими силами. В следующем году во главе большого войска он двинулся из Медины на север, но дошел только до Табука (на полпути от Медины до Муты). Этот поход имел своим последствием признание верховной власти Мухаммада на побережье Акабского залива. Главный город — Эйлат и соседние поселения, имевшие преимущественно иудейское население — покорились пророку и обязались платить ему дань. Весною следующего года Мухаммад совершил паломничество в Мекку и по возвращении оттуда в Медину назначил командиром воинства, собранного для похода в Сирию, Осаму, сына павшего при Муте Зайда. Но раньше чем войска могли выступить в поход, Мухаммад захворал и 8 июня 632 года скончался. Его преемником стал Абу-Бекр. Во исполнение воли почившего пророка он приказал собравшемуся в путь войску сделать поход на север; дело ограничилось, впрочем, набегом на арабов южной части Сирии, не принявших еще ислама.

Вступление Абу-Бекра в наследование того чрезвычайного положения, которое создал себе Мухаммад, сопровождалось восстаниями во многих местах, которые были подавлены кровавыми репрессиями. Большие заслуги имел при этом Халид, получивший именно за это свое прозвище «меч Божий». Утвердившись во власти, Абу-Бекр стал рассылать воззвания к арабским шейхам с требованием поставки людей на войну с неверными, и скоро в Медину стали стекаться отряды от всех племен, принявших ислам. Свои завоевания арабы начали в двух направлениях: в 633 году они начали завоевание Ирака, а в 634 — Сирии. Армия, отправленная на покорение Сирии, состояла первоначально из трех отрядов по 3 тысячи человек каждый. Во главе их стояли вожди Йазид, сын Абу-Суфьяна, Шурахбил и Амр ибн Аси. По сведениям арабских источников, описавших эти события лишь через столетие и больше, Омар сопровождал свое воинство при его выступлении и, расставаясь с ним, преподал вождям наставление, как вести себя в подлежащих завоеванию землях. Предостерегая от излишней жестокости, он внушал им принципы справедливости и милосердия к покоренным. Иазид и Шурахбил направились по старой дороге из Медины на Табук, чтобы сделать вторжение в южную Сирию. Путь Амра лежал на город Эйлат на северной оконечности Акабского залива и оттуда через синайские пустыни на крайний южный приморский пункт Палестины, старую крепость Газу. Вторжение Амра в область Газы совершилось в самом начале 634 года. Дукс Палестины Сергий, получив известие о вторжении арабов и разорении страны, выступил из Кесарии с наскоро собранными силами, состоявшими в большинстве из самаритян. По свидетельству, сохраненному одним сирийским летописцем, битва произошла в 12 милях к востоку от Газы 4 февраля.[433] Арабы разгромили самаритян, и Сергий бежал с поля битвы с небольшим отрядом воинов; во время преследования он был настигнут и убит.[434] Арабы рассеялись по стране, подвергли ее страшному опустошению и с богатой добычей и множеством пленных отступили в свои пустыни. В арабских источниках место первой битвы носит имя Датина.[435] Одновременно с вторжением Амра Йазид и Шурахбил успешно действовали в землях к востоку от Мертвого моря и течения реки Иордана. К ним присоединился третий вождь Абу-Убайда с новыми силами из Медины. Вожди требовали от Омара подкреплений, и он отправил гонца к Халиду, «мечу Божию», который в течение 633 года успешно действовал против персов в Ираке, как называли персы землю между Тигром и Евфратом. Халид прошел через пустыню на запад, в день Пасхи (или Троицы) разгромил по пути одного из шейхов рода Гассанидов и еще весной 634 года присоединился к вождям, действовавшим в Заиордании.[436] Усиленные его приходом арабы двинулись на Бостру, и этот старый опорный пункт римской власти в стране сдался победителям.

В то время как дела в Палестине принимали такой тревожный характер, Ираклий находился в Месопотамии и имел свою резиденцию в Эдессе.[437] Здесь в 633 году он получил известие от патриарха Кира об успехе унии в Александрии, сюда писал ему патриарх Сергий в ответ на его запросы богословского характера. После продолжительного господства персов в восточных областях империи Ираклию пришлось заняться организацией пограничных военных сил и восстановлением старых крепостей. Главная из них, Дара, лежала в развалинах после взятия ее Хосровом в 604 году, и Ираклий отстроил ее заново.[438] Юго-восточная часть Четвертой Армении с присоединением Арзанены получила название Верхней Месопотамии, и все ее поселения, перечисленные в «Описании римской империи» Георгия Кипрского, названы не городами, а укреплениями, κάστρα.[439] Наряду с этими заботами Ираклий прилагал все усилия к водворению унии в Месопотамии и Сирии, и протест туземного населения вызывал его на меры насилия, память о которых сохранило сирийское церковное предание.[440] К тому же времени относится новое начинание Ираклия в сфере религиозной политики: он издал указ о насильственном крещении иудеев по всей империи. Дату этого события сохранил Михаил Сириец, который отметил издание этого указа вслед за изложением событий 634 года.[441] По сообщению одного египетского писателя конца VII века, поводом к изданию этого указа послужил вещий сон, в котором Ираклию было открыто, что образованный народ одержит над ним победу и овладеет его царством.[442] Другая версия проникла на далекий запад и сохранена для нас Фредегаром. Ираклий был человек глубоко сведущий в науках, а также в астрологии. Благодаря этим познаниям, он открыл тайну будущего об опасности, которая грозит империи со стороны обрезанного народа и понял эту угрозу, как указание на иудеев, а поэтому издал указ о насильственном крещении их по всей империи. В своих сношениях с царем франков Дагобертом Ираклий склонял его к такому же образу действий в его царстве, и Дагоберт внял внушениям императора и старался искоренить иудейство в пределах своей державы в Галлии.[443]

Действие указа о насильственном крещении иудеев распространялось на всю империю, но предание сохранило нам сведения о его применении лишь в одном месте, а именно: в Карфагене. Новооткрытый в греческом подлиннике памятник «Учение новокрещенца Якова», в котором описаны события, относящиеся к первой половине 634 года, начинается с рассказа о том, как новоприбывший префект Африки, Георгий, немедленно произвел насильственное крещение представителей местной иудейской общины и продолжал затем применять новый закон даже в отношении к иудеям, случайно прибывшим в Карфаген по торговым делам. К числу последних принадлежал некто Яков, образованный иудейский «учитель», который после насильственного крещения глубоко воспринял истину христианства и примирил с ним своих соплеменников, крещенных раньше него. В числе последних был Иосиф, автор названного сочинения.[444] Насилия над иудеями усилили солидарность между ними и арабами, которая существовала еще ранее. По словам Иосифа, гибель Сергия в Палестине вызвала всеобщую радость иудеев в Кесарии и других городах Палестины, так как уже тогда были люди, которых Иосиф называет «смешавшимися с арабами» (μιγέντες μετά τῶν Σαρακηνῶν[445]). После издания указа о насильственном крещении множество иудеев бежало к арабам.[446]

После гибели Сергия Ираклий поручил руководство военными действиями против арабов своему брату Феодору. Главным военным центром Палестины была приморская крепость Кесария. Сформировав здесь армию, Феодор выступил против арабов, прошел в Заиорданье и дошел до города, который назван у Феофана именем Γαβιϑᾶ (Джабия).[447] Соединенные силы арабских вождей превосходили войско Феодора как числом, так и воодушевлением, и Феодор понес страшное поражение. В числе павших было много офицеров высшего ранга. Феодор спасся бегством и вернулся к Ираклию в Эдессу.[448] Битва произошла летом 634 года, и весть об этом успехе была получена в Медине еще при жизни Абу-Бекра, который скончался 22 августа 634 года.

Арабские хронисты, сохранившие немало точных и не вызывающих сомнения относительно своей достоверности сведений, хотя их литературная деятельность отделена от времени этих событий промежутком в сто и более лет, резко расходятся в определении места битвы с указанной выше локализацией ее в Заиорданье. Они локализуют ее близ города, которому дают имя Аджнадейн. Де-Гуэ в своем исследовании о покорении Сирии по арабским источникам определяет место этого города на узловом пункте дороги из Иерусалима в Газу, неподалеку от города Елевферополя. Проф. Медников в своей «Истории Палестины» изъяснил и самое имя Аджнадейн, как искажение имени Джаннаба, какое носили два поселения в бассейне реки Вади-с-Самт, и приложил карту этого места.[449] Отдавая должное блестящей критике Де-Гуэ и предложенной им комбинации данных, сохраненных арабами, мы считаем заслуживающей предпочтения ту локализацию битвы, которую сохранил Феофан.[450] С его показанием сходится свидетельство одного отрывка сирийской хроники, изданного проф. Нёльдеке,[451] а также и Себеоса, который локализует эту битву в Раббат-Моабе, в пределах колена Рувимова, т. е. в южной части Заиорданья. Тот же историк сообщает, будто после этой битвы все сыны Израиля соединились с арабами и составившееся таким образом огромное воинство предъявило Ираклию требование предоставить потомству Авраама, какими признавали себя и арабы, обетованную землю.[452]

Поражение Феодора имело тяжкие последствия в личной жизни Ираклия. В нашествии арабов Феодор видел кару Божию за грех брата, а именно: его кровосмесительный брак. На этой почве между братьями вышло резкое столкновение, которое кончилось тем, что Ираклий не только лишил Феодора командования, но отдал его под стражу и отослал в столицу, приказав своему сыну и соправителю Константину заточить его.[453]

Войну против арабов Ираклий поручил своему боевому сподвижнику, армянину Ваану, и доверенному лицу, своему сакелларию, евнуху Феодору Трифирию. По-видимому, командование войсками было возложено на Ваана, а Феодор должен был сформировать новую армию и привести ее на театр военных действий. Раньше, чем Ваан и Феодор могли исполнить возложенное на них поручение, арабы использовали свою победу.

Опорный пункт римской власти на юге Палестины, старая крепость Газа, сдалась арабам, которые рассыпались в своих грабительских набегах по всей стране. В Иерусалимской церкви был обычай совершать в праздник Рождества Христова паломничество в Вифлеем. Но бродившие по Иудее грабительские шайки не позволили патриарху Софронию соблюсти старый обычай. В день праздника он держал к своей пастве великолепное слово, в котором упоминал о тревогах настоящего и увлекал мысли своих слушателей в горний мир изъяснением тайны нашего спасения через Богочеловека.[454]

По арабским сведениям, после битвы при Аджнадейне вожди арабов разделились. Амр направился в земли самаритян и покорял города в этой области, Халид прошел в Галилею. Близ Скифополя он выдержал битву с имперскими войсками и затем нанес им тяжкое поражение близ Пеллы (23 января 635 года). В руки арабов перешел город Тивериада. Предоставив покорение Галилеи Шурахбилю, Халид направился к Дамаску, а из Гаурана высылал летучие отряды на север.

В январе месяце 635 года, по свидетельству сирийского летописца, город Эмесса, испытав страшное опустошение своей области, вступил в переговоры с арабским вождем и сдался ему.[455] Но вскоре, 25 февраля, отряд арабов под начальством соименника «меча Божия», другого Халида, наткнулся на византийское войско и был истреблен; в битве пал вождь, и смерть его увековечена в арабской народной поэзии. По свидетельству, сохраненному Феофаном, Ваан отогнал арабов до Дамаска, перешел через реку Варданисий, на которой стоит Дамаск, и разбил свой лагерь вблизи арабского стана.[456] Его силы были, однако, недостаточны, и когда арабы дождались подкреплений, Ваан отступил к Эмессе. Арабы продолжали осаду Дамаска. Гарнизон потерял надежду отстоять город и бежал с большими затруднениями за десять дней до сдачи. Переговоры о сдаче вел Мансур, имя которого осталось в памяти с клеймом предателя.[457] Наступление арабов в Дамаск совершилось одновременно из двух противоположных ворот (20 августа 635 года).[458]

Ираклий проживал в то время, по всему вероятию, в Антиохии и, по-видимому, не принимал личного участия в организации армии для борьбы с арабами. Приготовления к решительному удару затянулись надолго, и только летом 636 года армия была готова к выступлению. Численность военных сил, находившихся под начальством Ваана и Феодора Трифирия, Феофан определяет в 40 тысяч человек, и эту цифру можно признать вероятной.[459] По военным условиям того времени, то была огромная армия. В ее составе было 12 тысяч христианских арабов под начальством Гассанида, носившего имя Джабала бен аль Айхам. При грозном наступлении этой сильной армии арабы очистили Дамаск и стянули свои силы в Заиорданье. Враждебные армии встретились в горных местностях по течению реки Ирмука, левого притока Иордана. Первая битва произошла 23 июля во вторник. Войско Феодора потерпело жестокое поражение, но военные действия продолжались затем в течение целого месяца. Роковому для империи исходу этой компании содействовали раздоры и разногласия между Вааном и Феодором, которые окончились тем, что войско Ваана, изменив Ираклию, провозгласило своего вождя императором. Феодор с той частью армии, которая сохранила верность Ираклию, отделился от изменников. Этим воспользовались арабы, и 20 августа произошла битва на берегах Ярмука, в которой арабы разгромили войска обоих вождей. По сообщению, сохраненному Феофаном, разгрому содействовало то обстоятельство, что в день битвы сильный южный ветер нес тучи пыли в лицо византийцам, которые не видели противника и не могли обороняться от нападения. Оттесненные на берега реки имперские войска попадали на крутизны и гибли здесь во множестве. Армия была уничтожена, в битве погибли как Ваан, так и Феодор.[460] В арабских источниках сохранено сведение об измене в день битвы Джабалы с 12 тысячами соплеменников. Но Джабала не ужился с халифом, вернулся в Сирию, и, сохраняя верность императору и своему христианскому вероисповеданию, после утверждения арабов в Сирии переселился со своими людьми в Каппадокию.

После разгрома при Ярмуке Ираклий потерял надежду отстоять Сирию от арабов. Иудеи и самаритяне открыто переходили на сторону победителей, а туземное монофизитское население, озлобленное насильственным воссоединением с халкидонской церковью, видело в арабах освободителей от ига империи. Ираклий покинул Антиохию со скорбным возгласом: Σωζου Συρία, т. е. Прощай, Сирия! — как записал его слова по-гречески в свой текст сирийский летописец. Одновременно с отъездом императора в столицу, был увезен из Иерусалима Крест Господень. По сообщению Себеоса, это случилось, когда арабы перешли Иордан и встали лагерем в Иерихоне. Приближение неприятеля вызвало страшную панику в Иерусалиме, и ее последствием было спасение Креста от нового плена.[461]

Михаил Сириец, пользовавшийся монофизитскими источниками, в дополнение к сообщению о бегстве Ираклия прибавляет замечание, будто отказавшийся от защиты Сирии, он отдал приказ войскам грабить и разорять города и селения, прежде чем их покинуть.[462] По военным нравам того времени поведение солдат нередко получало такой характер даже вопреки приказам вождей. Достоверно то, что отъезд Ираклия не был сигналом к отступлению военных сил, стоявших в гарнизонах в разных городах Сирии, и окончательное завоевание страны потребовало еще нескольких лет непрерывных военных действий. Но в этом свидетельстве сказывается глубокое раздражение туземных христиан против императорской власти, сливавшейся в представлении тогдашних поколений с халкидонской верой, которую император тщетно пытался насадить в Сирии.

После битвы при Ярмуке арабы в течение нескольких месяцев вторично осаждали Дамаск, который и был взят ими в конце 636 года. Затем последовало завоевание Палестины. Амр основался в области самаритян с городами Севастией и Неаполем. То обстоятельство, что самаритяне в течение нескольких лет не были обложены никакой данью в пользу победителя, свидетельствует о добровольном подчинении их новым властям. Абу-Убайда осадил Иерусалим. Огромный город с его мощными стенами, над возведением которых трудилась в свое время императрица Евдокия, не мог быть взят арабами силою, так как они в то время не владели еще умением вести осаду по тогдашним правилам военного искусства.

В конце 637 года халиф предпринял путешествие в Сирию, чтобы принять под свою власть новые завоевания. Он основался в Джабии, старой резиденции Гассанидов, которая в течение некоторого времени имела значение центрального пункта завоеванных у империи областей. Патриарх Софроний вступил с ним в переговоры и сдал ему город, выговорив свободу христианского исповедания для населения. Омар, который в своем высоком сане преемника пророка и достигнутом под его руководством могуществе сохранял первобытную простоту бедуина, произвел глубокое впечатление как на патриарха, так и на жителей Иерусалима. Он въехал на верблюде, которого не желал заменить конем, в грубой, потертой шерстяной одежде. Вид халифа вызвал скорбное восклицание патриарха: «Воистину это мерзость запустения, предреченная пророком Даниилом, водворившаяся на месте святе». Он просил Омара принять льняную одежду и рубашку; но тот согласился воспользоваться этим лишь на то время, пока его одежда будет вымыта, после чего и возвратил патриарху его дар.[463] Христианам была дана полная свобода сохранить свою религию с обязательством относиться с уважением к исламу. Омар вернулся в Медину, а весной того же 638 года патриарх Софроний скончался.[464] Арабы продолжали свои завоевания к северу от Эдессы, и в том же 638 году их власть признала над собой столица Востока, Антиохия.

В 639 году Омар опять собрался посетить свои новые владения. Но в городе Эммаусе началась чума, распространившаяся оттуда на всю Палестину и Сирию, уносившая повсюду множество жертв. Получив известие об этом еще в пути, Омар вернулся в Медину. Позднейшие арабские писатели определяют число жертв своих соплеменников в 25 тысяч. В числе умерших от чумы были заслуженные вожди Абу-Убайда и Шурахбиль. Правителем Сирии вместо Абу-Убайды был назначен Йазид; когда же и он умер от чумы, то его преемником стал его брат Муавия, достигший впоследствии сана халифа. В ту пору еще держался последний опорный пункт римской власти в Сирии — Кесария в Палестине. Приморское положение города давало ему возможность получать подкрепления и провиант, а невладевшие инженерным искусством арабы были беспомощны в своей осаде. Ее начал в 639 году Амр ибн Аси; но не желая оставаться под начальством человека, который был раньше его подчиненным, он сдал командование и, с разрешения Омара, начал другое предприятие. Осада Кесарии продолжалась, и город был взят уже по смерти Ираклия.[465]

Во время второго посещения Сирии Омаром, прерванного чумой, решена была судьба Месопотамии. Абу-Убайда предлагал поручить распространение владычества арабов за Евфрат Йазиду, но Омар оставил Йазида в Палестине и поручил дело вождю Ийаду. Вновь назначенный Ираклием правитель Осроены, Иоанн Катея, вступил с Ийадом в переговоры и предложил ему, в предупреждение похода арабов за Евфрат, дань в размере 100 тысяч золотых в год. Заключив договор, Иоанн собрал деньги и отослал их Ийаду в Халкиду. Когда Ираклий получил об этом известие, он сместил Иоанна и отправил его в ссылку, а на его место прислал стратилата Птолемея. Не получив дани на следующий год, Ийад перешел Евфрат и начал покорение страны. Так как Ираклий за время своего пребывания в Эдессе изгонял монофизитских епископов, не принимавших унии, и предоставлял церкви халкидонитам, то появление арабов в стране являлось для туземцев освобождением от гнета чуждой им церкви. Когда Ийад появился под стенами Эдессы, к нему вышло посольство из представителей городского населения и отдало город под власть арабов на условии уплаты дани. Примеру главного города области последовали Карры и остальные города Месопотамии. Лишь старые крепости Константина (Телла) и Дара, куда собрались покидавшие свои стоянки гарнизоны, пытались отстоять себя от арабов, но были взяты силой.[466]

С водворением власти арабов все халкидониты подверглись и инанию и находившиеся в ссылке местные епископы вернулись и иступили в свои прежние права. Не везде, однако, водворение арабов проходило благополучно для туземцев. Михаил Сириец сохранил свидетельство о бедствиях, которые постигли монахов двух монастырей, расположенных между городами Марды и Решайна. Приняв их за персидских шпионов, арабы перебили значительное число их. Успевшие спастись основались на новых местах к западу от старых: одни в пустыне на реке Балихе, другие близ Каллиника на Евфрате. Этот последний монастырь получил название «монастыря колонны», так как перед церковью, которая там существовала, стояла колонна, сооружение которой приписывалось императрице Феодоре.[467]

Все завоеванные арабами земли были признаны государственной собственностью. Прежние собственники сохранили свое имущество, но их право из собственности превратилось в пользование. Верховная власть халифа выразилась в обложении всего населения данью, которая носила имя «харадж». Кроме этой дани, все жители, не принявшие ислама, обложены были поголовным сбором, термином для которого было слово «джизия». В ознаменование завоевания Сирии и Месопотамии Омар приказал в 640 году произвести перепись как населения, так и имущества жителей.[468]

За год раньше вторжения в Сирию, арабы начали наступательную войну с персидской державой. Ослабленная войной с Ираклием Персия не могла оправиться вследствие непрерывных перемен на троне Сасанидов. Персидская знать разбилась на партии, и после гибели царицы Азармидохт одновременно были выдвинуты два претендента, оба малолетние, Хосров, а по другим известиям Пероз, и Йездигерд, первый в Ктесифоне, второй в Атропатене. Приверженцы последнего оказались сильнее и водворили его в столице Персии, устранив его соперника. Йездигерду было тогда 8 лет, и власть перешла в руки сомкнувшихся для его поддержки членов персидской знати.[469] Сын и преемник правителя Хорасана Ферруха-Гормизды, убитого в краткое правление Азармидохт, Рустем, выдвинулся на первое место в раздираемом смутами царстве. Правление Йездигерда началось в конце 632 года.

Войну с Персией начал вождь Мусана ибн Харис. Уже в начале 633 года он приблизился к южным границам Персии, течению Шат-эль-Араба. Решив начать завоевание Персии, Абу-Бекр поставил во главе военных сил храброго Халида и приказал ему начать вторжение в Ирак, или Севад, как называли арабы область реки Тигра и Евфрата. Одновременно с тем другой вождь, по имени Ийад, был послан через пустыню к Хире, чтобы подчинить исламу соплеменников, давно и тесно связанных с персидской державой. Гормизда, наместник южных областей Персии, в ожидании арабского вторжения стянул войска на юг близ города Казимы, в двух днях пути от позднейшей Басры. Здесь произошла битва, персы потерпели поражение, и в бою пал Гормизда (март 633 года). Арабы перешли через Евфрат и стали грабить южную часть междуречья. Война шла с большой жестокостью: арабы убивали всех взрослых, брали в плен жен и детей и отсылали пленных в Медину. Близ города Мазара арабы встретили войска, посланные против них из Ктесифона, разбили и рассеяли неприятеля и продолжили свое дело грабежа. В этом походе арабы дошли до рукава, соединяющего Евфрат с Тигром. Здесь произошла битва, после которой арабы отступили. В мае месяце на правом берегу Евфрата собрались арабы, признававшие власть царя, и соединились с войском персов в местности Уллейс на Евфрате. Халид перешел Евфрат, напал на неприятеля и одержал новую победу. Путь на Хиру был открыт, и Халид взял город, овладел затем крепостью Анбаром на левом берегу Евфрата и Айн-Темром на северо-восточной границе пустыни.[470] Ийад, действовавший против арабов, занимавших оазисы к западу от Евфрата, успел только с помощью Халида справиться со своей задачей. Так, к началу 634 года оба берега Евфрата оказались во власти арабов.[471] Но в это время Абу-Бекр отозвал Халида на запад. Халид совершил свой прославленный потомками поход через пустыню и присоединился к Абу-Убайде и Йазиду для руководства военными действиями против войск императора в Сирии. Во главе арабского войска, воевавшего на Евфрате, остался Мусанна, которому арабское предание приписывает блестящую победу близ развалин Вавилона. Сознавая трудность своего положения, Мусанна летом 634 года отправился в Медину, но застал Абу-Бекра на смертном одре. Его преемник Омар послал на Евфрат нового главнокомандующего Абу-Убайду. Арабское предание сохранило память о битве на левом берегу Евфрата, в которой погиб Абу-Убайда: он был схвачен и растоптан слонами (ноябрь 634 года). Но как эту битву, так и другую, в следующем году, в местности неподалеку от Хиры арабское предание выставляет как блестящие успехи своего оружия. Счастливый для арабов исход последней битвы является вероятным, так как к этому году (635) относится основание ими на Шат-эль-Арабе нового города, получившего имя Басра.

Дальнейшие успехи арабов в их войне с персами связаны с именем близкого друга Мухаммада Саада ибн Абу-Вакасса. Битва, решившая судьбу Персии, произошла в 637 г. при Кадесии неподалеку от Хиры. Персидское войско под начальством Рустема билось четыре дня с противником и потерпело поражение. Рустем пал в бою.[472] Заменивший Рустема Хорох-Азат поспешил в Ктесифон. Двор покинул столицу, и малолетний царь был перевезен в крепкий город Хульван на верховьях реки Диалы. Арабы вступили в Ктесифон. Там им досталась огромная добыча, о дележе которой в Медине ходили впоследствии легенды.

В упрочение своей власти в Ираке арабы основали свой второй город, имевший характер укрепленного лагеря. Место для него было выбрано на западном побережье Евфрата на полпути между течением реки и старой столицей лахмидов Хирой. Он получил имя Куфа. Через несколько лет сюда были переселены иудеи, изгнанные халифом из Неджрана в Йемене.[473]

Утвердившись в Ираке, арабы распространяли свои завоевания в южной области персидского царства, Сузиане (Хузистан). Когда завоевание этой обширной страны было закончено, Хульван оказался в опасности, и персидский двор с малолетним царем переселился в Мидию. Вскоре арабы проникли в Мидию с юга, и в Нехавенде к югу от Экбатаны произошла битва, в которой персидское царство сделало последнюю попытку отстоять свою самостоятельность. Военное счастье было на стороне арабов.[474] Двор бежал в Атропатену, но в 644 году арабы овладели главными городами этой области, и Йездигерд бежал в город Истарх (Персеполь). В 648 году была завоевана и эта крепость, и царь искал убежища в Хорасане. Измена правителя этой области заставила его бежать в Маргиану к туркам, но турки его убили. Это событие относится в 31 году хиджры (24 авг. 651 — 12 авг. 652 г.) Царская тиара была отослана в Медину и хранилась в Мекке, в храме Кааба, главной святыне ислама[475]. В лице Йездигерда окончила свое существование династия Сасанидов, державшая в своих руках судьбы Персии более 400 лет. В горных областях северо-восточной части персидской державы арабы встретили большие затруднения, которые, однако, не помешали им продвинуть свои завоевания до реки Окса в области бывшего там некогда царства ефталитов, или кушан, как называли их армяне.

Завоевание Сирии не было завершено, когда арабы начали новое смелое предприятие: двинулись на покорение Египта. Хлебородный Египет, житница империи, не имел со времен Юстиниана общего военного управления. В это время он был разделен на десять провинций, правители которых имели своей главной обязанностью сбор податей с населения.[476] По отдельным городам стояли гарнизоны, носившие имя полков (αριϑμοί, numeri) весьма незначительного состава, вряд ли превышающего число 300, которые пополнялись из местного населения. По исчислению Масперо, вся военная сила Египта в то время не превышала 23 тысячи человек. Эта столь незначительная армия имела своей задачей обслуживать территории отдельных провинций под общим начальством правителя каждой из них в отдельности. Патриарх Кир, облеченный высшей властью в стране, пользовался своими полномочиями для водворения церковной унии и своими насилиями содействовал вящему отчуждению туземного населения от чуждой ему по языку и исповеданию империи. Внешний мир, которым пользовался Египет после восстановления верховной власти императора в стране в 629 году, имел своим последствием ослабление местной военной силы, которая имела характер военной полиции, а не армии, готовой для встречи с внешним врагом. Нашествие арабов с гениальным полководцем во главе явилось неожиданностью для центрального управления и застало военную силу Египта в полном расстройстве.[477]

Инициатива и блестящее выполнение смелого предприятия были делом Амра, выказавшего в этой войне свои блестящие дарования полководца. С соизволения Омара во время его второго путешествия в Сирию Амр с отрядом в 4 тысячи человек начал в конце 639 года поход из Палестины и справил национальный арабский праздник, приходившийся по нашему календарю на 12 декабря, уже на египетской территории в городе Ринокоруре, который у арабов получил название Аль-Ариш. Хотя судьба Сирии должна была явиться угрозой Египту, но, очевидно, никаких мер к усилению охраны страны не было своевременно принято, и первый укрепленный город на старом пути из Газы в Египет, Ринокорура, достался арабам без боя. Вторым пунктом, преграждавшим путь Амра, была старая крепость Пелузий. Амр подступил к городу со своими ничтожными силами, и хотя Пелузий мог получить подкрепление с моря, он был взят после осады, длившейся один месяц. Первый решительный успех Амра привлек под его знамена бедуинов ближайших пустынь, которые примкнули к своим соплеменникам в надежде на богатую добычу. Усиленный этой помощью Амр направил свой путь вдоль пустыни через холмистую местность Вади Тумилат и подступил к городу Бильбаису. На этом пути арабы благополучно отбили ночное нападение неприятеля под начальством вождя, которому арабское предание дает имя Артабуна — искажение имени Аретиона, как назывался военачальник, бежавший из Иерусалима раньше сдачи города в Египет.

Дельту Нила с юга закрывала сильная крепость Вавилон, на правом берегу реки.[478] Выше этого места был мост и близ него большая гавань со множеством судов, обслуживавших сообщения по рукавам Нила в дельте. Арабские источники дают этому месту название Умм-Дунайн, которое по догадке Батлера, является искажением имени Тендуниас, сохраненного в эфиопском переводе хроники Иоанна Никиуского.

Общее руководство военными действиями против арабов принадлежало Феодору, которого Ионанн Никиуский называет главнокомандующим. Его стараниями из провинций Египта Второго, обеих Августамник и Аркадии были стянуты войска в крепость Вавилон. Феодор не имел авторитета в глазах подчиненных ему военачальников, между которыми были свои личные счеты. Слабая попытка сопротивления была организована вождем Иоанном, которого Ираклий прислал недавно из столицы для защиты Египта. В то время как Феодор, находясь в дельте Нила, стягивал войска для предстоящей борьбы с вторгающимися насильниками, Иоанн с небольшим отрядом войска следил за движениями арабов на левом берегу Нила и, отбивая у них добычу, преграждал путь в Файюм. Амру удалось захватить город Бахнесу, где он произвел страшное кровопролитие, а затем напасть на противника и истребить весь его отряд. Труп Иоанна был брошен в реку. Получив известие об этом поражении, Феодор озаботился разыскать труп Иоанна, который затем отослал в столицу. Меж тем Амр беспрепятственно совершил обратную переправу через Нил. Он ожидал прибытия подкрепления из Медины, о котором просил халифа. Подкрепление пришло под начальством одного из ближайших к почившему пророку советников, по имени Аз-Зубайр. В области города Илиополя произошло соединение. Когда стянувшиеся в Вавилон войска вышли из крепости, чтобы общими силами раздавить неприятеля, Амр разделил свое войско на три отряда, окружил противника, вызвал панику в его рядах и одержал блестящую победу. Жалкие остатки разбитой армии бежали в Вавилон, а укрепленная переправа на Ниле с ее гаванью и· судами досталась победителю. Отряд в 300 человек, остававшийся на ее охране, бежал в Никиус. Эта роковая для империи битва произошла в июле 640 года. Доменциан, которому была поручена охрана Файюма, прослышав об этом разгроме, бежал ночью из города и направился в Никиус.

Овладев переправой, Амр соорудил мост на Ниле и тем прекратил возможность сношений между дельтой и южными областями Египта. На юге он занял оазис Файюм, на севере овладел крепостями Атрибом и Менуфом и в сентябре обложил Вавилон. Занятие арабами городов и селений сопровождалось грабежами и жестоким кровопролитием. Страшная паника охватила население дельты, началось бегство в Александрию, а одновременно с тем и добровольное подчинение арабам туземцев во избежание меча и насилия. Феодор с другими начальниками отправился в Александрию, оставив Доменциана командиром крепости Никиус и поручив охрану реки командиру гарнизона города Себеннита.[479]

В сознании полного бессилия и невозможности бороться с арабами Кир вступил в переговоры с Амром и заключил перемирие. Амр требовал принятия ислама или уплаты дани. Полномочий на заключение мира Кир не имел и, возвратившись из Вавилона, откуда он вел переговоры, известил императора о положении дел в Египте. Ираклий заподозрил Кира в измене и приказал доставить его в столицу, где над Киром был произведен суд, который проходил публично перед большой толпой любопытных. Император уличал его в измене, а Кир, оправдывая себя, набрасывал подозрение на других и ручался императору, что дань арабам не уменьшит доходов, какие казна получала доселе с Египта. По сообщению Никифора, Ираклий честил Кира язычником (ἔλλην), грозил ему казнью, приказал префекту города подвергнуть его пытке и затем сослать в заточение далеко от столицы.[480] Событие это относится к поздней осени или зиме 640 года, a ll февраля 641 года Ираклий скончался, и судьба Египта была решена уже по его смерти в правление его сыновей.