Иван-Царевич — Иван-Дурак, или Повесть о молодильных яблоках

3. ГИБЛЫЕ ЗЕМЛИ

Через некоторое время дорога без следа растворилась в диком поле. Высокие травы доставали до конского брюха. Их желто-зеленые венчики от редких порывов ветра разбегались в стороны, подобно морским волнам, набегающим от горизонта в сторону распутья.

Иван выпрямился в стременах, приложил ладонь козырьком к глазам огляделся по сторонам. Травяное море начиналось из бесконечности и пропадало в бесконечность, не видно границ.

— И эти земли называются гиблыми? — царевич улыбнулся. — Наверное, только потому, что одному здесь можно умереть со скуки.

Вспомнилась утренняя обида, когда встал рано, хотел переговорить с каликой-гусляром, а его след простыл. Прохор сказал, что до зари ушел.

— Так и не успел с ним попрощаться, хотел спросить, куда путь держит.

— А он не скрывал, — сказал Прохор, — на свадьбы к царю Долмату торопится.

— Счастливой дороги думал пожелать.

— То же и он тебе передавал, сказал, что еще свидитесь…

— Если он сказал — значит, свидимся, — ответил Иван.

Царевич насвистывал песенку про Распутье, которую вчера услышал. Вспомнились слова:

— Хорошая песня.

Высоко в небе над головой раздалось знакомое карканье.

— Привет, птица! — закричал Иван ворону. — Высматриваешь кого?

— Кар! Погибнешь, дуррак! Каррр! — Черная каркающая точка стала отдаляться.

Иван потрепал Сивко за гриву.

— Не бойся, друг, минуем гиблые земли, не затеряемся. — Конь согласно встряхнул головой, тихо заржал.

Вскоре на открытом пространстве стали попадаться заросли невысокого кустарника. С левой стороны он превратился в сплошную стену непролазных зарослей. Иван подъехал к зеленой стене, подле которой трава росла не так густо и высоко и Сивке легче было передвигаться.

Внезапно кусты раздвинулись, и перед царевичем встали трое мужиков со вскинутым дубьем на плечах.

— Кошелек или жизнь! — гаркнул один из них. Второй по-разбойничьи присвистнул, словно ставил в предложении восклицательный знак.

Во-первых, встреча была неожиданной; во-вторых, не мужиков, а чудо-юдо чаял встретить царевич; в-третьих, погибель должна была быть не такой прозаической, и в-четвертых… Сивко поднялся на дыбы, заржал и прыгнул на мужиков. Те с воплями шарахнулись в разные стороны, а Иван, выхватив меч, тонко закричал:

— Вот я вам!

Мужик, требовавший кошелек или жизнь, прикрыв голову руками, упал на землю. Меч просвистел над головой, милостиво оставляя её на плечах. Остальные с криками: «Караул! Люди добрые спасите!» — кинулись обратно в кусты.

Иван ткнул мечом лежащего, тот дернулся всем телом и испуганно взвизгнул.

— Не губи, хозяин, дома детки маленькие.

— Так вы первые начали.

Мужик перевернулся на спину, умоляюще посмотрел на Ивана:

— Пошутил я, мы мирные косари. — Рядом с мужиком лежала коса, а не дубина, как показалось в начале. — Приблудились мы, леший сбил с дороги. Видим, всадник едет, обрадовались, кинулись навстречу. Про дорогу спросить хотели, и тут — как леший за язык дернул — ляпнул ни с того ни с сего. Ну, какие мы разбойники? — Косарь медленно стал подниматься, подобрал узелок и косу. — Я ж не знал, что ты такой, богатырь, горячий.

Иван спрятал меч в ножнах.

— Кто так шутит?

Зашуршали кусты, из них несмело выбрались, робко улыбаясь, двое косарей.

— Не серчай на нас. На тебе тоже не написано, кто ты такой.

— Иван-царевич.

— Все ясно, — мужики переглянулись и громко захохотали.

— Небось, было у отца три сына…

— Так и есть.

— Хочешь, байку расскажу? — спросил косарь, которому Иван голову хотел отсечь.

— Расскажи.

— Скакал Иван-царевич, скакал три дня и три ночи, пока соседи снизу не пришли и скакалку не отобрали.

— Это ты про что?

— Да просто так, — мужики дружно захохотали.

— А, вы куда идете?

— К Прохору трактирщику, нанялись на работу. Не подскажешь дорогу?

— Вам в ту сторону, откуда я еду. Держитесь, чтоб кусты от вас справа были, и смотрите, где трава примятая, так к Распутью выйдете, а там прямая дорога до трактира.

— Спасибо, царевич, — поблагодарили мужики. — Если б не ты, до ночи плутали бы с лешим.

— Откуда здесь лешему взяться?

— Подожди, скоро лес начнется.

— Будь осторожен, он и тебя пугать начнет да плутать заставит.

— Места здесь дикие. Не по той дороге ты поехал.

— Какая досталась.

Мужики и Иван разминулись.

— Нервный какой-то, я пошутил, а он за меч хватается.

— Младшие дети все такие.

— Избалованные, — шли и говорили мужики: новая тема, новые страсти, с ними и путь короче…

— Кошелек или жизнь, — ехал и усмехался Иван. — Шутники, кто так шутит?

Приключившийся случай позабавил, оказывается, и в Гиблых Землях можно людей встретить. Иван оглянулся — в высокой траве крестьян было не разглядеть, только косы на солнце блестели золотыми полумесяцами, да белели подвешенные на них узелки со снедью.

Прошло еще немного времени, среди кустарника стали попадаться одинокие деревья, трава стала ниже и не такой густой. В стрекочущий хор кузнечиков начали вмешиваться сольные партии птичьих трелей.

— Край-то какой красивый, кто тебе имя такое гнусное дал — Гиблые Земли? — Иван раздул грудь, глубоко втягивая прогретый солнцем запах луговых трав. — «Во поле березка стояла, во поле кудрявая стояла», — тонко пропел он и рассмеялся. В небольшой березовой рощице, мимо которой он проезжал, рассмеялись в ответ. Царевич всмотрелся в светлые просветы стволов. В роще послышалось знакомое карканье.

— Проверяешь? Я живой! — крикнул Иван.

— Еще живой! — эхом отозвалось из рощи. Конь всхрапнул, пристукнул копытом.

— Что, Сивко, чужого чувствуешь? — спросил Иван. Ободряюще погладил коня, — Кологривый ты мой. Ничего не бойся, это ворон балует. Хоть и триста лет живет, а все равно — птица глупая.

Переезжая от рощицы к рощице, Иван и не заметил, как начало вечереть, да и Сивко, хоть и богатырский конь, стал чаще спотыкаться. Царевич, спрыгнул на землю, повел коня в поводу.

— Скоро отдохнешь, смотри, какая трава — высокая, сочная, только место для ночлега отыщем.

Впереди виднелась высокая и мрачная полоса смешанного леса.

— В лес не пойдем. Остановимся в березовой роще, огонек разведем, правда, Сивко? — Конь теплыми губами ткнул царевича в плечо, что-то фыркнул. — Вот и отлично, лес завтра пересечем.

Рубиновая маленькая капелька огонька дрожала среди деревьев, словно чего-то боялась. Иногда с лиловых протуберанцев срывались к небу искорки, с заветной мечтой превратиться в звезды, и мирно затухали среди высоких холодных березовых крон.

Рядом слышалось жизнерадостное журчание маленького родничка, бьющего из-под заросшего мхом валуна и убегающего в глубь рощи. В той стороне, откуда доносилось его журчание, вспыхивали бриллиантовыми и изумрудными россыпями огни светлячков, звенели цикады.

Иван сидел, упираясь спиной в старый березовый ствол, смотрел на огонь, шевелил его, пробуждая к жизни, палочкой, подкидывал лиловому другу-зверю дровяной корм. Настороженно прислушивался к ночным звукам. Пламя после очередной порции сухих веток выхватило серый бок Сивко. Конь смачно хрумкал травой, о чем-то вздыхал. Порой к постоянному ночному фону примешивался хруст валежника, непонятное щелканье, посвист, странные шорохи вблизи ручья — то ли смех, то ли плеск воды. В такие мгновения конь вскидывал голову, вглядывался во тьму, но не пугался, значит — не до ужасов.

«Летом серым корма достаточно», — подумал о волках Иван, вытащил из ножен меч, положил под руку. Неприятный осадок на душе оставил, объявившиеся в полночь тучи, заволокшие небо, проглотившие луну и звезды. Только дождя нам не хватало. В лесном мраке алым сердцем жило и билось пламя костра. Язычки пламени выхватывали из ночи небольшие фрагменты: голые пятки, ноги отдыхали от сафьяновых сапог; красное от пламени лицо Ивана с широко раскрытыми, чуткими глазами; часть толстого ствола; серый бок Сивко; торчащую из ниоткуда длинную березовую ветку.

Иван насторожился, вздрагивая всем телом, прислушиваясь и вглядываясь во тьму. В ту сторону, где было чистое поле. Кажется, где-то очень близко звучала песня. Неужели калика Иван?

— Да нет, такого не может быть, показалось, — пробормотал Иван. Песня исчезла, тишина поглотила её, будто ничего и не было. Мираж… — Да нет, откуда здесь калике объявиться. Скоро на свадьбе петь будет, у царя Долмата. Где его царство расположено? Хорошо сейчас сидеть среди гостей, мед, пиво, с усов утирать. Гости… Счастье, когда тебя окружают люди… — Иван плотнее укутался в плащ, от земли подбиралась ночная сырость и холод. Царевич подкинул в костер несколько старых сучьев. Костер жадно зарычал, словно собака, получившая кость, вскинул вверх огненные протуберанцы.

Глаза сами собой закрывались, жар играл на лице. Иван закрылся от пламени рукой, громко зевнул и поджал пятки.

Что-то зашуршало над головой, раздался треск, тут же заухало, и над костром и головой Ивана пролетела, выпучив желтые глазища, огромная сова.

— Угу! Угу! — разнеслось по лесу.

— Тьфу ты, ведьма, — выругался Иван, кладя меч на землю. — Чтоб ты в дерево врезалась.

— Угу! Угу!

— Ого! — заорало что-то или кто-то у ручья.

Сивко испуганно зафыркал, встал рядом с деревом Ивана, коснулся лица теплыми губами, словно пытался что-то объяснить.

Кто-то ходил кругом — трещал сухой валежник, слышался тихий смешок, покашливание.

— Кто здесь? — вооружившись мечом, Иван вскочил на ноги. — Эй, кто здесь?

Одновременно, затрещало со всех сторон, от невидимого ветра, зашелестели листья деревьев. С кроны — или с неба? — просыпалось, зашелестело, запищало над головой черное облако — летучие мыши.

— Кыш, твари! — Иван взмахнул мечом.

Черное облако пронзительно пища, хлопая крыльями, взметнулось в небесную темь. Сивко тревожно рыл копытом землю, косил по сторонам глазами.

— Спокойнее. — Иван опустил меч. Ноги подкашивались, он опустился на колени. До недавнего времени он не чувствовал и тысячной доли той усталости, которая теперь на него навалилась. Глаза сами закрывались, тело требовало покоя и отдыха. Упасть под копыта коня и спать, спать, спать вечным сном… Меч дрожал в руке, казался невыносимо тяжелым.

— Наваждение, — пробормотал Иван, тяжело падая возле дерева. Громкий треск валежника, злорадный шепот и хихиканье возобновились.

Рука медленно и тяжело потянулась к переметной сумке, нащупала в ней флакон Прохора. Ивану стоило больших сил достать его и открыть, едва не вылив и не расплескав. Он почти засыпал, когда влил в себя эликсир. Сонное наваждение исчезло. Шум и треск стал ближе и громче. На границе света можно было разглядеть суетливые мелькания чьих-то теней. Их шепот звучал отчетливее:

— Спи, усни, баюшки-баю! Спи, усни, сын человеческий. Баю-баюшки-баю.

Иван со стоном облокотился о ствол, прикрыл глаза, наблюдая сквозь ресницы. Сивка фыркнул, склонился над царевичем, коснулся лица.

— Не сплю я. Давай готовиться встречать гостей, — прошептал Иван. Одна рука покоилась на рукояти меча, оплетенной простой проволокой, вторая, осторожно подобралась к горящей головне.

Страха царевич не чувствовал, знал, что это его боятся, раз не показались сразу, а решили на психику воздействовать. «Дуракам законы не писаны», — весело подумал Иван.

На границе света и тьмы слились в одно темное пятно три силуэта. Послышался торопливый шепот:

— Уснул-таки, паршивец.

— Я его защекочу и в ручей уволочу. Люб он мне.

— Хозяин не дозволит. Я коня уведу.

— А я корнями, ветками ему руки-ноги оплету.

Иван выхватил из костра горящую головню, резко и сильно метнул её в центр шепотливого пятна. Вооруженный мечом, вскочил на ноги и метнулся на врагов.

— Вау-ууу!!! — взвыл невидимый враг. Две тени поменьше с визгом кинулись по сторонам.

— Ууу-ууу!!! Вау-ууу! Убили! Ослепили! Глазки мои ясные выжгли! Ой, смерть моя пришла!

Причитая, в круг света, держась за голову, вывалилась невысокая фигура, заросшая бурым и густым мехом, похожий на медвежий. Иван так и подумал, что это медведь, но по ослиным ушам догадался — леший. Он схватил его за ухо:

— Иди сюда, нечисть. Ты зачем людей пугаешь? Почему коня хотел увести?

— Ой, царевич! Ой, ослепил меня, несчастного! — Леший оторвал волосатые ладони от лица, два красных глаза посмотрели на Ивана. На лбу лешего отпечаталось темное паленое пятно — след головни.

— Ой, вижу! — леший радостно улыбнулся, обнажая желтые клыки. — Я вижу! — радостно закричал он. — Ты мне палкой горящей по лбу как звезданешь, так у меня искры из глаз посыпались. Думал — после удара глазные яблоки вылетели.

Иван подвел лешего к костру, дергая за длинное ухо, строго спросил:

— Почему пугал и коня увести хотел?

— Ой, ой! Ухо! Мое ухо! Оторвешь! — визжал леший. — Работа у меня такая — людей пугать, коней уводить. Хозяин велел. Ой!

— Какой хозяин? Кто лешему хозяин?

— Хозяин?!

— Ты сказал про хозяина.

— Ничего не говорил. Ой! Отпусти ухо, еще больше вытянешь.

— Кто был с тобой?

— Кикимора и русалия, кто ж еще?

— Так и знала, что расколешься, — донесся из темноты ехидный женский голос.

— Лешего на дело нельзя брать, — добавил другой, шелестящий голос.

— В разведку, — невидимые голоса захихикали.

Иван поднес к уху лешего лезвие меча. Леший дернул головой, всхлипнул:

— Убьешь? Ван, я не убивай, по-человечески прошу, не убивай. Не бери грех на душу.

— Сейчас отсекут ему голову, — комментировали голоса.

— Не хочешь умирать? — Иван сильно дернул за ухо.

— Нет. Мы и тебя убивать не хотели, только малость попугать. Пошалить — коня увести.

— Вот за это я тебе ухо ослиное отрежу.

— Не режь, Ваня, ты добрый человек, а на меня посмотри — я и так не красавец.

— Укорочу.

— Не надо, Ваня, пожалей лешего, я тебе еще пригожусь, — причитало маленькое волосатое существо. Иван улыбнулся и отпустил ухо. Спрятал меч в ножнах. Леший попятился к спасительной темноте, не сводя недоверчивых красных глаз с Ивана.

— Тебя побрить, надеть курточку, штанишки — вполне за человека сойти можешь, — Иван добродушно усмехнулся. Злость исчезла, да и как её испытывать к этому низкорослому, худенькому хозяину леса с длинной лисьей мордочкой, украшенной ослиными ушами, пятачком и красными маленькими глазками без век. Длинные уши с кистями, как у белки, испуганно обвисли, прижались к скулам. Иван присел на корточки, протянул руки к костру.

— Давай, леший, иди, у тебя своя дорога, у меня своя.

— Вот так, отпускаешь? — недоверчиво спросил леший.

— Уже отпустил.

— Ты серьезно? — леший топтался на месте. — Я шуток не люблю.

— Серьезно. Иди.

Леший не уходил. Одной рукой разминал ухо, другой тер паленое пятно на лбу.

— Ты днем косарей пугал и следы путал?

— Немножко побаловался, — хихикнул леший. — Слышь, земляк, — леший шагнул к Ивану.

— Я нечисти не земляк.

— Все мы землицей русской выращены, — леший взмахнул волосатой лапой. — У тебя в переметной суме мех есть, он так странно булькает, вода так булькать не может, — Леший почесал пузо. — Ты ведь от Прохора едешь?

— Тебе что? — устало, спросил Иван.

— Слышал, что брага у него знатная. — Леший пошевелил пятачком. — Чую, что налил тебе брагу Прохорович.

— Тебе что за дело?

— Может, нальешь? Выпьем мировую, — леший присел рядом с Иваном.

— Наглый ты, земляк, — усмехнулся Иван, доставая из переметной сумы мех.

Леший подергал кадык.

— Першит что-то, испугал ты меня, царевич.

В круге света появились еще две фигуры. Согбенная, опирающаяся на цветущий мелким листом посох — Кикимора, похожая на кривую ожившую ветку дерева, завернутую в темный платок.

— Алкаш ты, леший. У тебя глаза красные от беспробудного пьянства и мухоморов красных. Здравствуй, царевич, — кикимора поклонилась.

— Здравству, й бабушка, садись к огню, погрейся, — царевич с удивлением рассматривал незваных гостей.

— Вечер добрый, Ваня, — за спиной кикиморы объявилось низенькая полная женщина, зябко кутавшаяся в длинные мокрые волосы.

— Уже ночь.

— Какая разница, — русалия присела на границе света и тьмы. Иван увидел бледное красивое лицо с алыми, полными губами. Сквозь прядь волос, как бы ненароком, выскользнула половинка соблазнительной груди.

— Садись к костру.

— Не люблю сушь, — полные губы послали царевичу воздушный поцелуй.

Кикимора поворошила посохом костерок, тот разгорелся ярче.

— Валежник сухой — слышь, леший, леса понапрасну не губил.

— Я знаю, — леший нетерпеливо потер лапами. — Так что с брагой?

— Держи, леший.

Леший подхватил мех, поднял над собой и направил в открытую пасть шипящую струю.

— Ты особенно не увлекайся, — прошипела кикимора.

— Бульк, — леший передал наполовину опустевший мех кикиморе. — Знатная брага, — он громко отрыгнул.

— Закусить хочешь? — Иван подтянул к себе переметную суму.

— Что есть? — жадно спросил леший.

— Пирог с олениной остался, пирожки с капустой и яйцом. Сало есть, колбаска чесночная.

— Все свое, натуральное, — одобрил леший.

— Вестимо.

— Так что, земляк, жмешься? Доставай снедь.

— М-да, — Иван расстелил белую салфетку, стал выкладывать дорожный провиант.

Кикимора перекинула мех с брагой русалии, он слабо булькнул.

«Все выпьют», — с тоской подумал Иван.

— У меня этот родник минеральными солями богат — как живая вода, — промычал леший, запихивая в рот кусок пирога, показывая лапой в сторону, где журчал ключ. Он подцепил два пирожка, одним стал в зубах ковыряться, второй передал кикиморе.

— Ты скажи нам, лучше, Ваня, чего ты забыл в местах гиблых? — спросил леший.

— Ничего не забыл, к Руфию царю еду.

— А камень на дороге видел? — прокаркала кикимора.

— Видел.

— И что, прочитать не сумел? — прожурчала русалия, перекинула лешему пустой мех.

— Умею, — обиделся Иван, — так, когда писали? Столько времени прошло? Угощайся, русалия, пирожками, сальцем.

— Я только постную рыбку ем, — хихикнула русалия, плотнее закуталась в мокрые волосы, словно в плащ, длинные, темные и густые, похожие на бурые водоросли. В её руках появился костяной гребень, которым она принялась старательно расчесывать концы волос. — Чем длиннее, тем секутся больше. Не хочешь причесать меня?

— Не советую, — буркнул леший, нарезая толстыми кусками сало. — Все забудешь, что помнил.

— Спасибо, русалия, я лучше возле костра посижу, — ответил Иван, пробуя разглядеть в сумерках таинственную русалию. Её голос завораживал и, судя по интонациям, обещал неземные наслаждения. Царевич подбросил в костер охапку сухих веток. Вверх взметнулся столб искр, который тут же погас под властным движением посоха кикиморы.

— С огнем в лесу надо быть осторожным.

— Я осторожен.

— Рассвет придет, поворачивай назад, — прокаркала кикимора, — иначе хозяин живым не выпустит, — она настороженно повела по сторонам носом, похожим на конец сучка.

— Кто такой — хозяин?

— Шш-шшш, — прошипел леший, прекращая жевать, — не поминай лихо — услышит.

— Да, кто он?

— Шш-шшш! — зашикали со всех сторон.

— Делай, что кикимора советует — назад поворачивай, — прошептала русалия.

Леший потрогал паленый лоб.

— Здорово ты меня огрел. Теперь не скоро заживет.

— Мы думали, что ты спишь, — тихо рассмеялась русалия, — это я сонный наговор шептала.

— Дура, — леший показал ей волосатый кулак, — шептала и не нашептала.

Кикимора шмыгнула носом.

— Все правильно она шептала, царевич снадобье против сна принял, — проскрипела она, словно ветка старого дерева. — Вот сейчас, чую, — она показала на фиолетовый флакончик лежащий возле дерева.

Леший сытно рыгнул.

— Благодарствую, царевич, за хлеб и за соль.

— И за уши свои, лопоухие, благодари, — смеясь прожурчала русалия.

— Спасибо, — сказал леший.

— Вам спасибо, что ночь со мной провели, — ответил царевич. — Вы всегда зло творите?

— Разве это зло? Жизнь у нас такая, — проскрипела кикимора, высмаркиваясь в конец платка. — Раньше, при царе Горохе, мимо этих мест путь торговый пролегал, веселее было. Мы мужиков не обижали и они нас.

— Под крышей Соловья-разбойника жили, — вспомнил леший. — Я его свистеть научил. Свистел лучше меня, соловьем разливался.

— Душегубом он был, — сказал Иван.

— Знатным душегубом, — поддакнула кикимора.

— Его киллер из Мурома замочил, — продолжил воспоминания леший, — а потом Змей Горыныч объявился.

— Хороший был хозяин, — каркнула кикимора.

— Только и ему башни все посносили, — вздохнул леший, неистово почесал под мышкой. — Тьфу ты, неужели блох подцепил? Бриться придется, чтоб вывести. Срам какой. — За костром рассмеялись.

— И кто теперь за хозяина? — при слове «хозяин» все отводили глаза, стараясь не смотреть на царевича.

— Своя кровь дороже, — прошептал леший. — Прими совет — вернись к Перепутью, пока не поздно, и выбери другую дорогу, — он задрал голову к небу, — твое счастье, что луны не видно, одни тучи.

— При чем здесь луна?

Кикимора поднялась:

— Леший, пойдем, скоро светает.

Леший неохотно встал.

— Хорошая кухня у Прохора, навестить бы.

— Ваня, хочешь, пойдем со мной, будешь мне волосы расчесывать, а я тебе песни петь и целовать страстно, между куплетами. Здесь река недалеко, там я тебя и скрою, никто не найдет, — ласково прожурчала русалия. — Пойдем, милый, зачем тебе мир человеческий? Если не нечисть, так вы сами друг дружке козни строите, воюете. А у меня — тишь и прохлада: река течет, камыш поет, ничего и никогда не меняется. Покойно у нас.

— Вот именно — покойно. Что ты понимаешь в жизни человеческой?

— А ты научи меня пониманию, — жарко прошептала русалия, на миг распуская волосы. В свете костра блеснуло бледное и нагое женское тело, призывно качнулись полные груди. Русалия запахнула волосы и улыбнулась. — Холодно мне, а ты — горячий, люблю горяченьких.

— Спасибо, русалия, не люблю я рыбу и рыбалку.

— Я не рыба, — обиделась русалия. — Батяня твой на лягушке холоднокровной женился.

Иван рассмеялся.

— Мне, видно, не судьба, извини.

— Извиняю, не шибко надеялась, — полные губы благосклонно улыбнулись. К ней приблизились леший и кикимора — три низенькие расплывчатые фигуры.

— У тебя чеснока случайно нет? — спросил леший.

— Нет, есть колбаска чесночная.

— Была, — вздохнул леший, для профилактики хлопая себя по вздувшемуся животу. — Хозяин наш не здешний.

— Откуда он? — насторожился Иван.

— Ты кол сделай… — Кикимора отвесила лешему звонкую затрещину, — Ты что, мохнорыл, болтаешь, своя жизнь не дорога, другие пожалей.

Леший икнул:

— Это брага виновата. Ваня, внемли совету, поворачивай оглобли, тогда и я смогу тебя брагой угостить, настоянной на березовом соку.

— Почему? Почему вы боитесь сказать мне о хозяине? Кто он? Что ждет меня впереди?

— Беда впереди, — печально ответила русалия.

— Смерть, — каркнула кикимора.

— Поворачивай, Ваня, и счастливого пути, — крикнул леший. Зыбкие фигуры отступили, растворяясь в сумерках. Не было слышно, как ушли; ни одна веточка под ногами не треснула.

— Остерегайся мышей летучих, — донесся издалека голос лешего.

Лес зашумел, налетевший порыва ветра, раскачал кроны деревьев, разогнал густую темень, она уступила места молочным сумеркам.

Сквозь кроны и стволы берез стало просматриваться серое небо, усыпанное шляпками звезд, темные, рваные, широкие полосы туч. Далеко на востоке кто-то невидимый мазнул по горизонту малиновой кистью. Начинало светать. Иван посмотрел на затухающие угли, перевел взгляд на коня.

— Что, Сивко, двигаемся дальше? — Конь радостно заржал, ткнул теплой мордой в грудь. — Посмотрим, кто такой хозяин. — Царевич собрал остатки снеди — после лешего почти нечего было собирать. Иван улыбнулся, вспоминая странных, совсем не страшных ночных гостей.

С кем только не встретишься. Леший и кикимора — вроде нечисть, а на людей похожи. Русалия — эта опасна для прямого общения, может заколдовать и заставить на дне водоема век коротать. Иван вспомнил историю про торгового гостя Садко, как в него влюбилась принцесса подводного царства. Где они сейчас, что с ними? Кто знает…?

Царевич опустил на спину Сивко седло, подтянул ремешки подпруги, закрепил переметные сумы, взялся за уздечку. Над головой пискнула, срываясь вниз, летучая мышь, зигзагами замельтешила над кустами, улепетывая в глубь леса, где еще царил густой сумрак.

— У, нетопырь, — царевич погрозил кулаком.

Перед уходом проверил, надежно ли затушил костер, и в том месте, где сидела Кикимора, обнаружил сухой пучок чеснока.

— Вот бесы, сами чеснок имели, а меня спрашивали. — Царевич сунул в кармах кафтана несколько головок. — Вперед, труба зовет, — весело объявил Сивко.

Молодой лес, в котором Иван провел ночь, начал меняться: деревья становились старше, толще, выше. Березы сменили дубы-великаны в несколько обхватов, покрытые седым, свисающим с ветвей мхом. Казалось, что их высокие кроны подпирают небеса, за густой листвой не было видно небосвода. Пушистые заросли папоротника — в рост человека; проход сквозь кущи затрудняли скрытые, похожие на дремлющих змей, извилистые корни деревьев, давно сгнившие, поваленные в бури стволы.

Усилившийся ветер шумел в кронах дубов, сыпал вниз старые листья, сухие ветки. Натужно потрескивали и скрипели старые стволы. Других живых звуков этот лес не знал. Пения птиц Иван не слышал. Его шаги и цокот копыт, заглушал многолетний ковер опавших листьев устилавших землю.

Во второй половине дня старый дубовый лес уступил место очередному подлеску и орешнику, которые оживили окрестности разноголосицей птичьего пения. За этим лесом скрывался другой — с высокими ароматными соснами, под которыми росли многочисленные красные шляпки с белыми горошинами — мухоморы. Зеленый ковер под ногами сменила колючая рыжая хвоя. На таком ковре Иван-царевич увидел первый скелет человека.

Сивко испуганно заржал, когда под его копытом треснула, рассыпаясь в прах, кость. От толчка из-под елового покрова вскинулась кисть скелета, выкатился злорадно скалящийся череп, как будто злорадно предупреждал: и вас ждет та же участь.

— Тихо, все позади, — Иван, успокаивая, погладил коня. Прошептал: — Бедный Йорик. Вступаем в опасную зону, — сказал в конское ухо.

Они продолжали углубляться в темный и сумрачный еловый лес. Все чаще попадались человеческие и конские останки, полузасыпанные хвоей. Казалось, что несколько десятилетий назад здесь прошла грандиозная сеча.

— С кем они сражались: с бандитской группировкой Соловья-разбойника или со Змеем Горынычем?

На смену ельнику пришел новый лес — нечто фантасмагорическое, жуткое: обугленная черная земля, с гнилыми остовами пеньков, на которой ничего не росло, обугленные, лишенные ветвей, черные столбы-стволы. Мрачные обелиски. Конские копыта взметали черные облачка праха. Горелый лес тянулся в бесконечность и не думал заканчиваться.

— Что за пожарище здесь бушевал? — вопросы царевича оставались без ответа. — Теперь понятно, почему эти земли называются гиблыми. — Он посмотрел на небо, близился вечер. Небосклон затягивался черными косматыми тучами. Картина выглядела безнадежной и безрадостной.

Впереди сквозь горелые стволы замелькало странное белое строение с арками, странно искривленными колоннами.

— Тут кто-то живет или жил? — удивился Иван. Сивко недовольно зафыркал. — Вперед, конь мой верный, не бойся, там царевна прекрасная и кобылица богатырская, — подбодрил царевич жеребца. Обманутый Сивко радостно заржал, хотел перейти в галоп, но Иван натянул поводья. Черные деревья расступились. — Стой, глупый, — царевич привстал на стременах. Теперь он мог хорошо разглядеть удивительное белое строение, которое так его поразило. — Ну ни фига себе, — выразил впечатление, соскакивая с коня и шагая к белому сооружению.

Перед ним белели гигантские останки Змея Горыныча. Колоссальный белый хребет сверкал отполированными временем позвонками, покоился на обгорелой земле. Над ним высокими арками поднимались ребра, искривленные колонны тазобедренных костей.

— Вот это дракоша! — с восхищением протянул Иван, меряя шагами вытянутые кости. — Выйти против такого — большая честь. Еще важнее выжить. Алеше Поповичу это удалось. Но как? Прав Митрофанушка, когда говорил, что были богатыри в свое время, не то, что нынешнее племя.

Тридцать шагов уместились между последним позвонком хвоста и черепом величиной с Сивко. Конь испуганно ржал, топчась у обугленных стволов, боясь подойти к скелету. Огромный череп угрожающе выпятил кривые кинжальные зубы. Пустые глазницы, как живые, клубились внутри мраком. Царевич заинтересованно наклонился вперед и с криком отпрянул назад. Глазища выплюнули черное облако пронзительно кричащих летучих мышей. Не переставая кричать, они совершили над испуганным Иваном круг и кинулись на коня. Сивко испуганно заржал, встал на дыбы, черное облако упало на него. Конь испугался еще больше. Ржание перешло в жалобное блеяние, он кинулся к скелету, в прыжке перескочил через череп и, преследуемый пищащим черным облаком, понесся, не разбирая дороги, вперед.

— Сивко! Стой! Стой! — Иван побежал следом. Невидимый в черном небе, предостерегающе каркнул ворон.

— Да пошел ты, — Иван поднял лицо, почувствовал, как упали на лоб и щеки холодные капли. Начал моросить дождь. — Сивко! — закричал Иван, продолжая бег.

— Сивко-о-о-о! — заметалось эхо по мертвому черному лесу.

Около полуночи горелый черный лес расступился, выпуская Ивана на большую темную поляну, в центре которой стоял высокий курган. Дождик висел в воздухе тонкой моросью, пропитывая окрестности холодом и сыростью. Сквозь поредевшие облака неоновым столбом прорывался свет полной луны, падая на обгоревшую поляну и освещая курган. На вершине кургана, покрытая серебреным светом, копошилась пищащая, шевелящаяся масса.

— Сивко! — закричал Иван. Пророчества гиблых земель начали сбываться, только они не обещали смерти коня.

Копошащаяся масса пришла в движение. Захлопали крылья, темное облако, пронзительно крича, взметнулось к небу, покружилось над курганом и понеслось навстречу царевичу. Иван выставил перед собой меч. Стая летучих мышей развернулась, свечой взмывая по лунному столбу к облакам.

На бугре лежал разобранный на отдельные мослы скелет лошади.

— Сивко, — потрясенно прошептал Иван, взобравшись на холм. Среди костей лежали разорванные переметные сумы, конская сбруя, седло, красноречиво намекая, что ошибка исключена. Царевич покосился на луну, не выдержав, погрозил ей мечом. Пискнула невидимая летучая мышь.

— Прости, друг мой дорогой, что не уберег. — Лошадиный череп скалил желтые зубы. За спиной осторожно кашлянули и чей-то голос мягко, с иностранным акцентом, произнес:

— Сынок, у тебя другая задача — сьебя сберечь.

Иван мгновенно развернулся, выставив перед грудью меч. На поляне в центре лунного столба стоял человек, завернутый в широкий черный плащ с высоким воротником. Лицо скрывали поля надвинутой на глаза шляпы.

— Здьявствуй, Ваня.

— Ты кто?

— Хозьяин, — в голосе слышалась насмешка. Незнакомец медленно поднял голову, подставляя лицо лунному свету. Бледный свет заиграл на серой пергаментной коже, на месте глаз горели два красных огня, похожие на угольки, раздуваемые ветром.

«Ну вот, начинается», — нехорошее предчувствие кольнуло царевича под сердце. Он отступил назад, услышал треск костей.

— Что ты хочешь? — громко спросил Иван, стараясь не поддаться минутному страху, который сумели внушить красные глаза.

— Как всьегда — крови, — незнакомец кровожадно улыбнулся. В серебряном свете блеснули два крупных передних зуба, похожие на волчьи клыки.

Ивана зябко передернуло, он посмотрел на выставленное перед собой лезвие меча, оно сотрясалось в мелкой дрожи.

— Ты оборотень? Вервольф? — голос царевича предательски задрожал.

— Нет, вампир. Графь Дракула, собьственной перьсоной, — граф галантно поклонился, отстегнул брошь у горла. Плащ с малиновой, кровяной изнанкой осел у его ног. Сверху упала шляпа, обнажая высокий белый лоб, черные волосы, зачесанные назад и перевязанные на затылке алым шнурком. Кроме белой сорочки, украшенной брабантскими кружевами, спортивных рыжих лосин, заправленных в высокие ботфорты, на графе ничего не было.

— Ты не из нашей нечисти.

— Свою, вы почтьи вывели, — граф зевнул, демонстрируя свои дантистские трансплантаты. — Свьято место пусто не бываеть.

— Свято место? — усмехнулся Иван, стараясь побороть противный озноб, сотрясающий тело. Он предпочитал не смотреть в глаза собеседника, тот обладал тяжелым, приковывающим к себе взглядом.

— Конечно. Видьишь, как все выгорело, Змей Горьиныч дал сыну свящьенника посльедний бой. И тепьерь ничего не растет, одни головешьи. — Дракула раскинул руки: — Льюблю луну, особьенно ночью, когда она полный. Самье время для охоты на дурьяков, — он стал неторопливо подниматься на курган.

— Обещаю — один неосторожный жест, и я отсеку твою поганую голову, и клыки не помогут, — волнуясь, вскричал Иван, холодный пот вместе с каплями дождя струился по его лицу. — Плевать, что ты без оружия.

Дракула раскрыл рот:

— Это что? — лунный свет любовно полировал выступающие передние резцы. — Но если желаешь, можьем пофихтовать. — В руках Дракулы, как у прекрасного иллюзиониста, появилась длинная изогнутая сабля, похожая на один из увеличенных передних клыков.

— Изьвольте, церьевич, — граф перешел на бег, сабля над головой опасно зажужжала, превращаясь из полумесяца в раскрученный опасный овал.

— Кровьи, хочу свежьей кровьи! — закричал Дракула.

Иван-царевич, готов был бросить меч и бежать с этого проклятого места без оглядки, но Иван-дурак закричал:

— Сейчас ты её получишь, всю оставшуюся жизнь шепелявить будешь! — он безумно кинулся навстречу вампиру.

Сабля встретилась с мечом, тонко зазвенела, отвела удар в сторону, как-то замысловато повернулась, цепляя перекрестье рукоятки. Меч вырвался из руки царевича, описав полукруг, упал на поляну.

— Воть так. — Дракула воткнул саблю в землю. — Менья учил фихтовать один маэстро из Фландрии.

— А драться учили? — Иван пнул вампира в живот. Граф охая согнулся, а царевич, отскочив в сторону, понесся вниз, к своему мечу. Темное облако, яростно пища, упало с неба. Толкнуло в спину. Раскрыв руки, царевич пролетел над мечом, врезался в землю и заскользил по мокрому пеплу, к торчащим головешкам, окружающим поляну. За спиной раздались торопливые шаги. Вампир приближался.

— Ударь нижье пояса не считаеться, тебье надо указатель дорожьные читать, там всьё было написан, про тех, кто по этой дорогье поедает.

Царевич перевернулся на спину, но подняться граф не позволил. Дракула упал сверху. Завязалась короткая борьба. Вампир оказался сильнее. Иван несколько раз ударил вампира в предполагаемое место печени, ему на челюсть опустился кулак.

— Я сильнее, — прошептал Дракула, встряхивая полубессознательное тело Ивана. — Кровьи хочеться. Поверьни голову, так, — граф осторожно развернул голову Ивана, обнажая горло. От волнения и сильного желания, граф начал голодно икать. — Вот так, — он торопливо расстегнул царевичу ворот кафтана. — Ик. Ик. Сейчась. Ик, ик, ик.

Ничего не осознавая, взгляд Ивана блуждал по черной периферии выжженной поляны, залитой серебряным мертвым светом. «От меня останется меньше, чем от Сивко…» Глаза наткнулись на черные обугленные пеньки. Все, что осталось от деревьев. «Кажется, дождь перестал, — отметило сознание, Иван почувствовал на шее прикосновение холодных когтистых пальцев, это отрезвило царевича: — Ведь он меня хочет убить!»

— Смирно и спокойно! — рявкнул в ухо вампир. — Тогда умрьешь без боли. — Сильные руки прижали Ивана к земле. Царевич увидел над собой плотоядную улыбку графа. Длинный белый язык облизал бледные губы, мелькнули передние клыки. Лицо Дракулы медленно склонялось к шее Ивана. Граф в экстазе закатил глаза. Взгляд царевича заметался по торчащим из земли обугленным стволам, он замычал от ужаса.

— Будь спок, — шепнул ободряюще Дракула. Длинный шершавый язык коснулся шеи Ивана. — Сладкий ты мой.

— А-ааа! — завыл от ужаса Иван. Напрягая все силы, он впился взглядом в торчащий рядом черный остов дерева. Черный обломок накренился в сторону и легко выскользнул из земли.

— А-аааа! — заорал Иван, чувствуя трупное, ядовитое дыхание вампира и видя два опускающихся к шее клыка. Обгорелый кусок взмыл вверх и опустился на спину вампира. Раздался сухой хруст. Дракула с жутким стоном отшатнулся. Красные глаза с удивлением уставились на не менее удивленное лицо Ивана, в уголках бледных губ появились две алые капельки. Иван почувствовал, как слабеют руки вампира, прижимающие к земле его тело. Рот вампира скривился в жуткой ухмылке.

— Осина попалась, — прохрипел Дракула, заваливаясь на бок.

Иван-царевич торопливо поднялся, недоверчиво косясь на застывшее тело графа. У того из спины, меж лопаток, торчал гнилой обломок дерева.

— Осина попалась, — ошеломленно повторил царевич.

Шурша крыльями, мимо пронеслась молчаливая стая летучих мышей. Нетопыри упали на скрюченное смертельной судорогой тело графа Дракулы.

— Похоронная команда пожаловала, — прокомментировал Иван. Он подобрал свой меч и устало побрел прочь, подальше от этой заговоренной поляны и кургана. Пошел сильный дождь. Поляна погрузилась во тьму. Луна, испуганная увиденным, поспешила скрыться в тучах…

К концу третьего дня Иван царевич выбрался из леса на дорогу. Как нейтральная полоса, она отделяла лес от ухоженных полей. Ржаные поля тянулись за горизонт, под падающим диском солнца превращаясь в тонкую розовую полосу.

Царевич увидел два врытых в землю столба с натянутым белым полотном, расшитым голубыми васильками и желтыми ромашками, среди цветов пробегала витиеватая надпись: «WELCOME В ЦАРСТВО РУФИЯ».

— Пешком в царство Руфия, — прочитал Иван-царевич. На один из столбов уселся с карканьем черный ворон.

— Пр-ривет! — прокаркала птица.

— Отстань. Живой я, живой. — Иван прошел меж пограничных столбов.

— В-везет, кар! — ворон взмыл вверх и полетел в сторону заходящего солнца.

— Жаль, нет ни лука, ни стрелы, — Иван проводил взглядом наглую птицу. Он обессиленно опустился на землю, оперся спиной на столб. Глаза закрылись, действие эликсира, который дал трактирщик, закончилось. Начиналась ломка — трехдневный сон как компенсация за хроническое недосыпание.