Иван-Царевич — Иван-Дурак, или Повесть о молодильных яблоках

4. БРАТЬЯ

— Кушай, кушай на здоровье, гость дорогой. Жених загаданный, — перед Борисом поставили новую порцию горячих дрожжевых блинов. Кроме блинов, на столе стояли полупустая миска с красной крупнозернистой икрой и горшочек с пахучим липовым медом. Что еще может пожелать душа с дороги?

Царевич, усмехаясь, проводил взглядом высокую, по-мужски, широкоплечую женщину. Со спины — мужик, если б не длинная русая коса-краса, перекинутая через плечо, перевитая розовыми лентами. Красивое лицо портил шрам, пересекший лоб и плохо скрываемый челкой. Да и нос кривил в сторону, словно был переломан в кулачном бою.

Но что-то заставляло Бориса молча провожать и встречать её взглядом. Возможно, ему нравились её темные карие глаза, их вызывающий, одновременно насмешливый взгляд.

«Славную я блинную открыл, — подумал Борис, тяжело вздыхая и сворачивая, вроде бы нехотя, очередной блин. — Эх, хорошо живут у Руфия, народ икрой закормили».

По избранной дороге Борис благополучно доехал до столицы Руфия, сожрав по пути все съестные запасы и наивно насмехаясь над пророчеством. В старину писали. А чему только в старину не верили? В Змеев Горынычей, Кощея Бессмертного, Снегурочку и курочку Рябу, может, они в старину и были, но в наш современный век их и в музеях не сыскать.

Столица особого впечатления не произвела — столица, она и в Африке столица, — все столицы одинаковы. Город стоял на обрывистом берегу реки, окруженный семью холмами. В кремль, обнесенный высокой деревянной стеной, от посада вела широкая дорога, присыпанная белым речным песком. Вдоль неё тянулись обнесенные палисадниками домики посадских, выше — купеческие терема, просторные пятистенки зажиточных ремесленников и мастеров. Дорога упиралась в деревянные ворота — парадный выезд царя, защищенные двумя квадратными каменными башнями.

Подойдя ближе, можно было разглядеть зевающие и скучающие лица бородатых стражников, преющих в железных доспехах. В купеческом квартале, зайдя перекусить, а заодно разузнать свежие новости и старые сплетни, Борис задержался. Ранний посетитель, если он первый, всегда дорогой и желанный.

Царевич усмехнулся, когда выглянула из кухни и тут же исчезла любопытная хозяйка. Интересуется. Еще бы, мы люди видные, — Борис горделиво расправил саженные плечи, втянул нависающий над ремнем живот.

— Мама, — дочка окликнула высокую женщину, взбивающую руками в деревянной кадке тесто, остро пахнущее пивными дрожжами. Женщина посмотрела на дочь, не переставая разминать тесто:

— Что случилось, Уля?

— Я красивая?

— Тебе это кто-то сказал?

— Я тебя спрашиваю, — дочка нетерпеливо топнула ногой.

— Как тебе сказать, привыкла я к тебе, — вздохнула мать, опуская глаза в кадку.

Уля подошла к стене, на которой висело небольшое зеркальце.

— Тогда чего он так смотрит на меня?

— Тот бугай? Он вторую порцию доминает.

— Кто как работает, тот так и ест. Он на меня так смотрит…

— Понравилась, — пробормотала мать, тяжелые кулаки забухали по тесту.

Уля вышла в зал.

— Еще блинчиков?

— Нет, спасибо, — поспешил ответить Борис, тяжело отдуваясь. — В дальней дороге оголодал, но сегодня вернул все затраченные калории, — он заговорщицки подмигнул Уле.

— Понравились блины?

— Понравились.

— А чего на меня так смотришь?

— Нельзя, что ли? — Борис рассмеялся. — На кого здесь еще смотреть? — царевич поднял кружку с холодным кефиром, отпил, выкрасив губы и усы белым. Вытер рукой усы, облизал губы.

Уля покраснела, отвела взгляд в сторону.

— Смотрите вы как-то провоцирующе.

— Это как? — Борис допил кефир, вытерся рукавом кафтана.

— Словно в женихи набиваетесь.

— Чего? — Борис громко расхохотался. — Это я набиваюсь?

— Ага, говорите тут всякие глупости.

— Я? Ничего я не говорил, — возмутился царевич.

— Моя мама говорит, что все дружинные люди брехуны.

— Я брехун? Я вообще не здешний, а заезжий. По делу.

— Приезжим, тем более, веры нет.

— Хозяюшка, я — царевич, я всегда правду говорю.

— Все вы так говорите, — глаза Ули насмешливо заблестели. — Действительно, какой из тебя жених.

— Не понял, из меня что, плохой жених? — Борис еще больше развернул крылья плеч, живот убрать было невозможно. — Самый что ни на есть — жених.

— Я и вижу. Воевал много?

— Вестимо. Воевал, — Борис вскинул подбородок, насупил взгляд. — Я в этом деле — ветеран: медали имею и грамотки.

— Я и говорю — калека.

— Кто калека? Я — калека? — Борис возмущенно отодвинул стол, тяжело поднялся и грозно встал перед девушкой. Отметил про себя, что глупая хозяйка не уступает в росте. «Зверь, а не баба», — пронеслась одобрительная мысль. — С чего ты взяла, что я калека?

— Сам сказал, — Уля застенчиво улыбнулась, отвела взгляд.

— Когда я тебе такое сказал?

— Ты сказал, что много воевал и не можешь быть женихом.

— В смысле?

— На войне как на войне, кто с мечом, кто на коне; там всякое может случиться. Бывают и членовредительства.

— И что?

— И все, — карие глаза насмешливо посмотрели на Бориса.

Царевич понял, что над ним издеваются, покраснел.

— Не было никаких членовредительств, — буркнул он.

— Вот я и говорю: явился сюда и смотришь так, будто предложение делаешь.

— Я?

— Ты.

— Тебе?

— Мне, — карие глаза выдержали яростный и гневный взгляд царевича.

Из кухни вышла мама, такая же высокая и широкоплечая, как дочь. Более зрелые карие глаза окинули Бориса выразительным взглядом.

— Этот, что ли, твой жених?

— Он самый, — радостно подтвердила Уля.

— Послушайте, мамаша, ваша дочь меня с кем-то путает.

— Это ты её с кем-то путаешь, — мать вплотную подошла к оробевшему Борису. Грозно посмотрела на него. — Моя дочь ни с кем не путается. А ты уже меня мамашей кличешь и Уле моей женитьбой голову задурил.

— Женщина, я блины зашел поесть! — воскликнул Борис.

— Не ори, — осадила мама. — Все — чуть дело, сразу в кусты. Что ты в нем нашла доченька, хиляк какой-то?

— Я — хиляк?! — закричал, не на шутку сердясь, Борис.

— Ну, мама, — Уля оценивающе, словно впервые видела, посмотрела на царевича, — хиляк, — вынесла она вердикт.

— Моя дочь с одного удара снесет тебя на землю.

— Меня? — Борис, улыбаясь, посмотрел на женщин.

— Тебя, тебя.

— Нет, ну народ, — Борис покачал головой, — зашел блинов отведать. А тут на грубость нарвался, хиляком обзывают. — В сердцах он сплюнул под ноги.

— Ты здесь не плюйся, не у себя в палатах, это обеденная зала.

— Извиняйте, — Борис вызывающе выпятил нижнюю челюсть.

— Собьет, — повторила мама.

— Не собьет, — огрызнулся царевич.

— Собьет.

— Не собьет, бьюсь об заклад, что не собьет.

— Что ты поставишь? — рассмеялась Улина мама. Дочка тем временем засучивала рукава сарафана.

— Коня богатырского.

— Твоя кляча и одного руфия не стоит, — старая хозяйка презрительно посмотрела на Бориса.

— Хорошо, — вскипел царевич. — Собьет — на твоей дочке женюсь, — брякнул Борис, и сам расхохотался такой шутке. — А вы что ставите?

— Я себя ставлю, — улыбнулась Уля.

— Это как?

— Увидишь, — девушка состроила глазки.

Борис жадно сглотнул слюну, выразительно посмотрел в карий омут. Они обещали увлечь в себя и утопить.

— Посмотрим. Посмотрим, — пробормотал царевич, становясь напротив девушки. В карих глазах застыл смех, девушка даже щеки надула, еле сдерживаясь.

— Что я с тобой сделаю, милая, даже не представляешь, — мечтательно погрозил царевич.

— Смотри, дочка, поосторожнее, не зашиби ненароком, — предупредила мама.

— Пожалуй, — кивнула Уля.

— Давай. Бей, — хмыкнул Борис.

Уля ударила, отведя плечо назад, как опытный кулачный боец, и впечатала кулак в грудь царевича. Борис охнул, чувствуя, как тело отрывается от пола, спина натыкается на стол и скамейки, все это с грохотом сносится на пол. Тело царевича упало сверху, ломая скамью. Уля встревоженно склонилась над ним.

— Живой? Извини, не хотела сильно.

— Угу, — простонал Борис, пробуя подняться. — Как конь лягнул.

— Еще бы, — рассмеялась мама Ули. — Моя дочка два года в богатырках-поляницах ходила и таких, как ты, пачками валила. Поднимайся, женишок, — охнув, она поспешила на кухню.

Уля протянула руку.

— Я помогу?

— Спасибо, я сам, — царевич, кряхтя поднялся, — проклятый камень, в точку, — процедил он сквозь зубы.

— Какой камень?

— Был один, — Борис, морщась, пощупал грудь: теперь синяк будет и зачем спорил?

— Ты не думай. Мы тоже не простого сословья.

— Вижу, — хмыкнул Борис, поднимая и ставя на пол стол.

— А ты вправду царевич?

— Царевич, — Борис придвинул лавку, устало опустился. Раздраженно отпихнул к стене обломки лавки, которая отпечаталась на спине.

— Мама, я замуж за царевича выхожу! — крикнула Уля.

— Поздравляю! — донеслось из кухни.

— За кого замуж? — недоуменно спросил Борис.

— Ты так не шути, я могу и сильнее ударить, — посоветовала Уля, ласково улыбнулась.

— Она так блинную получила, — в дверях кухни появилась мама.

— Как?

— На спор, — ответила Уля.

«Лучше бы я по дороге Ивана поехал», — с тоской подумал Борис. Он поднялся.

— Ты куда?

Борис поморщился:

— Дело одно сделать надо, ведь не зря сюда приехал. Не бойся, пеший пойду, коня во дворе оставлю.

— Я не боюсь, на слово твое полагаюсь. — Устя заглянула в глаза Бориса, прошептала, словно предупреждала: — Ты еще не знаешь, что с обманщиками бывает, которые не выполняют перед бедными девушками своих обещаний.

— А что бывает?

— Хочешь узнать?

— Пожалуй, нет, — помедлив, ответил Борис, с тревогой пощупал грудь. — Главное — диафрагма целая.

Согласно тайного плана, который дал, по большой симпатии и как военный военному, воевода Дубылом, царевич Борис вышел к восточной стене кремля, поднялся по склону к высокому двухметровому забору с затесанными кольями. С другой стороны должен был находиться сад, где среди грядок и экзотических кустов стояло желанное дерево с молодильными яблоками. В городе поговаривали, что в этом году оно как никогда усыпано золотыми плодами. Борис подумал, что обязательно съест парочку, много опасно — можно впасть в детство.

Он ловко закинул на один из кольев, веревку, затянул узел и, поплевав на ладони, тяжело пыхтя, полез наверх. С раздражением вспомнилось утреннее приключение — и дернул же леший зайти в эту проклятую блинную. Слово дал. Слово не воробей — улетит и не вернется. «Убегу. А ежели найдет? В богатырках два года служила, а из них такой спецназ готовят», — с уважением подумал он. Глаза у нее красивые, это точно. Такие темные, бесстрашные… и ласковые — Борис оседлал ограду, вытащил из-за пазухи заранее приготовленную тонкую плетеную лесенку, перекинул на обратную сторону. Снял кафтан и повесил на острый кол. Сесть ещё на него не хватало. Посмотрел в сад и ничего не увидел. Небо затянули тяжелые черные тучи, ни звездочек, ни лунного проблеска. Удачный час для набега. Прислушался. Нет, согласно данным разведки, здесь нет собак. Не любит их Руфий, говорят, у него на них аллергия. Болезнь какую заграничную выдумали. Ну и лопух. Даже не верится, что царство без малого в кармане. Борис улыбнулся, глубоко вздохнув, перелез на другую сторону и осторожно стал спускаться. Улыбка не сходила с его губ. После блинной он с пользой провел время. Потолкался на базаре, собирая информацию у беспечных и словоохотливых горожан. Все знали, что дерево растет в саду, охрана там никудышная — старые ветераны, и, если улыбнется удача, а она обязательно улыбнется — считай, что яблоки в кармане. Царь и его приближенные — лохи. Борис коснулся земли. Замер, успокаивая дыхание. На плечо легла рука, чей-то голос ласково сказал:

— Вечер добрый, голубчик.

Борис рванулся в сторону, несколько человек навалились на него. Повалили на землю. Несколько рук сжали горло.

— Не имеете права, я царевич, — захрипел Борис, пробуя отбиться от лохов-ветеранов.

— Да хоть королевич. Вяжите его, ребята.

— Я требую свидания с царем! — закричал Борис.

— Много чести ворюга, вот завтра на казнь поведут — увидишь.

— За что казнить? Миловать прошу! Ребята, отпустите.

— Завтра. — Пиная и награждая тумаками, незадачливого яблочного вора потащили вдоль частокола, к темному крылу терема…

— …По четвергам у нас судный день, — пояснил Борису словоохотливый стражник. Беднягу царевича ночь продержали в темном и сыром каземате. Утром отказали в воде и хлебе. В настоящий момент он стоял под стражей двух громил на городской площади. Недалеко, на деревянном помосте, в кресле восседал царь Руфий — живенький, щупленький, с неестественными алыми румянцами на бледном лице. Личико гладкое, чисто выбритое, с подведенными тушью глазами. Отчего они казались большими и мрачными. На голове, в густой белой шевелюре, словно в бараньей шкуре, сверкал золотой царский обруч. На нем был зеленый, военного покроя френч, украшенный золотыми эполетами и витым шнуром на груди. Крикливая манера вести судебные заседания выдавала в нем особу нервную и неуравновешенную, склонную к истерии.

«Дерганный весь, от такого добра не жди», — тоскливо подумал Борис.

По обе стороны от кресла стояли облаченные в белые мантии, со строгими и постными ликами правосудия, советники. Старший и младший. Младший, согласно своего ранга, был обрит наголо. Его лысина сверкала под солнцем не хуже царского обруча.

Подле царского помоста стоял помост поменьше, для осужденного. Обычно на него выходили со своими тяжбами истцы. Вблизи находилась, кутаясь в черные плащи, хмурая стража, которая хватала тех, чья вина была доказана или объявлена царем. Чуть в стороне — плаха, с глубоко всаженным в нее мясницким топором. Над ней возвышался, скрестив руки на обнаженной мускулистой груди, заплечных дел мастер. Его лицо скрывал красный колпак с прорезями для глаз и рта. Самый страшный человек в любом царстве. Было видно, что он не первый год занимается гиревым видом спорта, ему даже не было нужды напрягать мышцы, однажды надутые, они больше не сдувались.

Остальное пространство площади занимали любопытствующие горожане и приезжие. Кинотеатров еще не было, а казнь, хоть и страшно, — развлечение. Толпа шумела, посмеивалась, щелкала семечки и обменивалась репликами:

— Да откуда у них корова? У них коровы с роду не было.

— Так не корову, жену увели…

— Правильно сделали, что лавку похабным словом исписали, там мясом никогда не пахло.

— Что там было?

— То, что сейчас написано.

— А Фима, как напьется, по ночам рок заморский на гуслях лабает…

— …Странные у вашего царя волосы, — заметил Борис.

Стражник зевнул:

— Та, не волосы это, а парих.

— Он что, лысый?

— Ну не совсем, — стражник погрозил пальцем, — ты поменьше болтай, о деле своем думай.

— Что думать, я царевич, у меня грамотка охранная есть. Нельзя мне голову рубить.

— А где грамотка, у тебя её не нашли?

— В блинной оставил. Она рядом, во-он за тем купеческим домом. Там конь мой богатырский во дворе стоит. — Борис вытянул шею, показывая на трехъярусный особняк.

— Заливать умеешь, — усмехнулся стражник. — Все одно — голову не спасешь.

— Почему?

— Тебя в саду взяли?

— Взяли, а я морковки хотел нарвать?

— Вот сейчас ты и расскажешь, что хотел сорвать.

— Что-то ваш царь не очень молодо выглядит, ему яблоки молодильные не помогают?

— Помогают, нашему красавцу за шестьдесят будет.

— Правда? — удивился Борис.

— Заткнись, — глухо обронил стражник, поймав взгляд старшего советника.

— Слушается дело о поимке татя в царском саду! — прокричал старший советник, кивнул младшему.

Руфий возбужденно потер руки:

— Быстрее и конкретнее. Коровы и неверные жены надоели.

Лысый советник развернул грамоту и быстро прочитал:

— Вчера. В темную ночь, при отягчающих обстоятельствах был задержан в царском оранжерейном саду человек, который кличет себя Бориской-царевичем…

— Как он себя кличет, не важно, — Руфий постучал по подлокотникам кресла.

— При поимке страже оказал сопротивление. При нем были обнаружены следующие улики…

Борис поймал колючий, хитрый взгляд царя. Понял — снисхождения ждать не придется.

— Слово вору, — сказал Руфий. Он улыбнулся, поерзал в кресле устраиваясь поудобнее, спросил:

— Что скажешь в свое оправдание, человек?

— Я ничего не воровал! — закричал Борис, падая на колени. — Смилуйся, батюшка. Царевич я!

— Где взяли?

— Задержан на грядках с брюссельской капустой, ваше величество, — отрапортовал стражник.

— И? — царь грозно нахмурился.

— Пока вязали, пятнадцать кочанов затоптали, — стражник побледнел, отвел взгляд в сторону.

Руфий прикусил нижнюю губу, кивнул.

— Вина доказана, — объявил старший советник.

— Вердикт, — потребовал Руфий.

— Человек по имени Бориска, кличущий себя царевичем, был задержан в царском саду, в который проник преступным способом, с целью воровства… — советник сделал паузу и посмотрел на царя.

— Продолжай, — благосклонно кивнул Руфий.

— Брюссельской капусты, — объявил советник.

— Идиот, — вздохнул Руфий, рассматривая на ногтях маникюр.

Стражники поставили царевича на ноги.

— Я сын царский! — закричал Борис.

— Чей? — Руфий зевнул, скучающе посмотрел на Бориса. — Чьих детей я только не видел на этой площадке: королей, халифов, президентов, султанов, министров.

— Берендея!

— Тогда почему не пришел в терем и не представился, как положено? — насмешливо поинтересовался царь.

— Так хотел сделать, не успел, — Борис раскаивающе посмотрел на Руфия.

— Ночью хотел прийти, через сад?

Борис кивнул.

— Ты всегда напролом прешь?

— Всегда, — радостно согласился царевич.

— Больше не будешь. Стража, отрубите ему голову, — Руфий, улыбаясь, взмахнул белым платком.

— Не имеете право, это нарушение международных норм! Царевич я!

— Чем докажешь? — включился в допрос старший советник.

Руфий неодобрительно покосился на выскочку:

— Какие еще доказательства?

— У меня охранная грамотка есть.

— Где она? — Руфий стряхнул с эполета невидимую пылинку.

— В блинной.

По площади прокатился веселый смех. Кто-то из толпы выкрикнул:

— Лучше скажи — в пивной!

— Сколько надо повторять, — Руфий недовольно поморщился, — я устал, палач, руби голову. Суды на сегодня закончены.

— Слушанье судебного дела закрывается, — объявил лысый советник.

Стражники подхватили под локти бледного Бориса и потащили на помост, к культуристу в красном колпаке.

Руфий поднялся.

— На казнь смотреть не хочу, не эстетично — крики, толпа, кровь. Пятнадцать кочанов капусты, — царь с досадой поморщился, одернул мундир. — Как я выгляжу?

— Превосходно, — ответил старший советник.

— Прелестно, — проворковал лысый.

— Батюшка царь, смилуйся! — прокричал из толпы женский голос.

К помосту сквозь строй стражи пыталась прорваться молодая женщина, это ей почти удалось. Солдаты отлетали от неё, словно соломенные снопы.

— Говори, — царь взмахнул рукой, прекращая безобразие.

— Кто такая? — напустился на женщину старший советник.

— Хочешь получить пятнадцать суток за нарушение общественного беспорядка? — уточнил младший.

— Батюшка-государь, отец милостивый, Ульяна я, богатырка-поляница, владелица «Ярилы», — затараторила Уля.

— Это как? — насурьмленные брови Руфия удивленно взметнулись.

— Блинная так называется, — Уля улыбнулась, — блины, они же как вёдрышко.

— Ясно, что хочешь?

Уля показала на Бориса:

— Жених он мой.

— Вот как? Уже интересно, — Руфий улыбнулся и сел в кресло, пальчики нетерпеливо забарабанили по коленям. — Ты продолжай. Итак, он сын царский?

— Не знаю, — Уля покачала головой, — он жениться на мне обещал. Говорил, что царевич.

Руфий посмотрел на бледного Бориса. Парня поставили на колени, голову положили на плаху. Палач поигрывал топориком, ожидал последнего распоряжения.

— Что скажешь, сын Берендея?

— Мы… мы поспорили, — выдавил Борис.

— По делу отвечай, — прикрикнул лысый советник.

— Да.

— Вот я и говорю, царь-батюшка, — вмешалась Уля, — что согласно нашего закона: если женщина хочет взять жениха из-под топора…

— Про законы мне можешь не говорить, — перебил Руфий. — Я сам закон.

— Не путай, — старший советник погрозил Уле пальцем.

— Я и говорю, что его царь-батюшка согласен, — Уля молитвенно посмотрела на Руфия.

— Почему знаешь?

— Сына женить — не под топор уложить, — резонно заметила богатырка.

Руфий рассмеялся.

— Ты, девка, не промах. Хорошего муженька присмотрела, с перспективой.

— Люб он мне.

— Люб? — Руфий усмехнулся. — Не верю в любовь с первого взгляда. Что скажешь, царевич?

— Чтоб я, да женился? — фыркнул Борис.

— Последнее желание осужденного — закон, — Руфий взмахнул платком.

— Рубите голову, — распорядился старший советник.

— Чтоб я, да женился тут же! — закричал во все горло Борис. — Я это хотел сказать. — Ульяна с радостным воплем кинулась к царевичу, вырвала его у стражников, отпихнула в сторону палача. Заключила Бориса в крепкие объятия.

— Ты что, дурачок, раньше сказать не мог? Ждал последнего момента, — богатырка поцеловала царевича. — Теперь ты мой, навеки.

Руфий оставил кресло, подошел к краю помоста.

— Подойдите ко мне.

Борис и Уля, крепко держась за руки, встали перед царем. Руфий обвел взглядом горожан.

— Видите, какой я царь — справедливый и милостивый?

— Видим! Славим тебя, батюшка! — закричали на площади.

Руфий улыбнулся, помахал платочком.

— Да, я такой — добрый и хороший, капусту свою топтать разрешаю, — он сердито посмотрел на сладкую парочку — Ульяну и Бориса. — Счет, красна-девица, тебе позже вышлю.

— При чем здесь я? Он топтал, вы его папаше и высылайте.

— Молодец, богатырочка, — Руфий потер ладони, — неплохая идея. Его отцу тоже счет выставлю. Пусть Берендей раскошелится. Что, царевич, понял наконец, что твоя голова, как и мои кочаны, на плечах не крепко держится?

— Понял.

— Раз понял, держи, — Руфий торжественно снял с руки два перстня, протянул Борису. — Повернитесь к людям и обменяйтесь перстнями.

Царь встал между женихом и невестой, поднял их окольцованные руки.

— Отныне и на веки вечные объявляю вас, согласно вашего обоюдного желания, — Руфий не смог удержаться от улыбки и сарказма, — объявляю вас перед честным миром мужем и женой.

— Горько! Горько! — заскандировали на площади.

— Поцелуйтесь, дети мои. Так и быть, право сеньора на первую ночь уступаю, — Руфий довольно оскалился. Запрокинул голову, посмотрел в карие глаза невесты и зябко поёжился. — Шутка, — пробормотал царь, вырывая руки.

— Вы царь, а не сеньор, — сказала Уля.

— Повезло тебе царевич, у нее характер, как и язык. — Руфий взобрался на помост.

— Горько!!!

Борис несмело потянулся к девушке.

— Тоже мне, мужик, — усмехнулась Уля. Она схватила царевича за уши и притянула к своим сахарным устам. Борис испуганно застонал.

— Горько!!! — весело ревела площадь.

— Не знаю, повезло ему, что казни избежал или нет? — пробормотал Руфий, глядя сверху на целующуюся парочку.

…Оскар надвинул на глаза берет. Из всех людей он один не кричал: «Горько». С удивлением размышлял о превратностях судьбы, о старом камне и о его все ещё действующих пророчествах… «Значит, Ваня погиб, — Оскар дотронулся до берета, но не снял, — а этого дурня оженили…»

Вспомнился утренний неприятный инцидент, когда приехал на паромную станцию и стал торговаться с паромщиком о цене за перевоз, кто-то увел коня. Осталась уздечка, привязанная к борту парома.

Чему быть — того не миновать. Оскар стал выбираться из толпы. «Теперь, когда конкуренты самоустранились, у меня прямая дорога на царство. Осталось вопрос с яблоками решить». На решение этого вопроса у него были свои, особые, соображения…

«Хорошо живут садовники в царстве Руфия, особенно если они главные», — думал Оскар, стуча медным витым кольцом в высокие деревянные ворота. Во дворе злобно забрехали собаки. Оскар не прекращал стучать.

— Иду! Иду уже! — донесся голос. В воротах приоткрылось небольшое оконце, достаточное для того, чтоб в него заглянула толстая, лоснящаяся, что-то жующая морда.

— Чего ломишься?

— Мне главный садовник нужен, — Оскар вежливо улыбнулся.

— Я не главный, а старший. Ты кем будешь?

— Царевич Оскар, — царевич отвесил галантный, на западный манер, поклон.

— Вроде похож, — морда ухмыльнулась. — Вас в последнее время, как собак. Одного сегодня едва не казнили.

— От плахи до девахи один шаг, — Оскар заговорщицки подмигнул.

Рожа гукнула, хлопнуло окошко, послышалось лязганье отодвигаемых запоров.

— Уймитесь, окаянные! Закройте пасть! На место! — гаркнул старший садовник на беснующихся собак, после чего скрипнула, открываясь, половинка ворот. — Входи, не бойся.

Перед Оскаром возвышался очень круглый, если угодно — пузатый, человек. Широкое, с обвисшими щеками и подбородком лицо обрамляли рыжими кустами бакенбарды, сходясь на провисшей от тяжести нижней челюсти в вытянутую, трапециевидную, завитую и напомаженную на манер древних халдеев бороду. За спиной хозяина, у крыльца, высунув красные языки, лежали три огромных черных пса. Оскар, задрав голову, посмотрел на четвертый ярус скромного домика старшего садовника. В верхнем окошке трепетало пламя лампы. Скромненько и со вкусом.

Оскар окинул взглядом высокий и широкий терем, украшенный резными балясинами, крыльцом, ставнями. Конек крыши венчал большой петушок, выкрашенный золотой краской. Интересно, на какие средства все это? Ну и морду отъел… Оскар лучезарно улыбнулся:

— Как я понял, вы и есть старший садовник?

— Правильно понял, — садовник ухмыльнулся, — Карл Кларович Кораллов.

— Как? — опешил Оскар.

— Карл, зови меня просто — Карл, — толстяк добродушно махнул рукой, — правильно не скажешь, хоть сто раз повтори.

— Спасибо, Карл, — с признательностью сказал Оскар.

— Что за дело?

— В терем не пригласишь?

— А что там смотреть? Дом как дом, — садовник поставил руки на толстые бока, выжидающе уставился на царевича.

— Карл, тебе деньги нужны?

— Сколько?

— Много.

— Так, пошли в дом, нечего на улице стоять. — Карл Кларович Кораллов провел гостя в терем, на четвертый этаж, в ту комнату, где горела единственная лампа. По дороге Оскар удивлялся, сколько в доме дверей, лавок да ларцов, стоящих вдоль стен. Их сопровождал один из волкодавов.

— Собака нам не помешает.

— Они молчать умеют, — согласился Оскар. — Живешь бобылем?

— Тебе что?

— Просто спросил: дом большой, много заботы требует.

— Справляемся.

Лучина освещала небольшую комнатку, похожую на внутренность шкатулки, потому что со всех сторон, включая пол и потолок, была обита и увешена восточными пушистыми коврами с мотивами жар-птицы, феникса, сирина, Маленького Мука на ковре-самолете. На полу лежали маленькие парчовые подушки.

— Хорошая коллекция, — Оскар кивнул на ковры.

— Знаю, — садовник в изнеможении опустился на пол, придвинул к себе поднос с останками гуся и печеных яблок. Кивнул на маленькую скамеечку, приставленную в углу. — Садись.

— Спасибо.

Собака, знающая урок, легла между хозяином и царевичем, не сводя с последнего злых красных глаз.

— Ты что-то про деньги говорил? — напомнил садовник, обгладывая ножку.

— Это не просто деньги, а сумма, — Оскар промокнул платком лоб.

— Сколько? — голая кость звякнула, брошенная на поднос.

— Пока тысяча берендеевок, — осторожно ответил царевич.

— Мало, — хмыкнул садовник, разгрызая зубами горловые хрящи. — Берендеевка, — он сплюнул кости, — к руфию идет один к полутора.

— Почему?!

— Я почем знаю? Ты у купцов спроси, это они курс устанавливают.

— Но ведь недавно он был равен?

— Ты не веришь мне?

— Верю.

— Курс руфия всегда поднимается к моменту созревания молодильных яблок. Ты разве не знал?

— Теперь знаю.

— Сколько?

— Полторы тысячи.

— Мало, — невозмутимо ответил садовник. Он огорченно покопался в груде костей, вздохнув, отодвинул поднос.

— Но ты хоть знаешь, за что?

— За яблоко, за что же еще, — хмыкнул Карл, рассматривая в руке печеное яблоко.

— За яблоко!? — воскликнул Оскар. Собака угрожающе зарычала. — За одно яблоко? — шепотом переспросил царевич.

— Больше вынести не смогу.

— Сколько хочешь?

— Две штуки сейчас и две потом.

— За одно яблоко?

— Оно же молодильное, — напомнил садовник.

— Это грабеж. — Оскар пощупал пояс с зашитыми в нем деньгами, покосился на собаку.

— Это сделка, — меланхолически ответил садовник.

— Хорошо. Когда я буду иметь яблоко?

— Сейчас: встану, пойду и принесу. Деньги вперед, — дыша с одышкой, садовник поднялся.

— Послушай, если ты принесешь три, я тебе, потом, если захочешь, больше дам.

— Когда царство получишь?

— Конечно, долги я всегда плачу.

— Три не получится, на дереве всего пять яблок.

— Но в городе говорят, что этот год самый урожайный.

— Правильно, раньше по три было, — садовник улыбнулся, отчего его лицо увеличилось в два раза. Карл протянул огромную, похожую на ковш ладонь. — Деньги.

— Если принесешь пять, я тебе треть царства отпишу и сделаю вечным и почетным гражданином.

Садовник хитро прищурил расплывающиеся глазки, вернее, еще больше утопил в жировых складках.

— Сколько имеешь на сегодня?

— Две тысячи бумажками и две золотом.

— Одно, — твердо ответил садовник. — Беру золотом, а дом свой и собачек, — он потрепал волкодава по загривку, — оставлять не хочу, не для того все строилось и покупалось. Деньги дашь, когда яблочко наливное принесу.

Две тысячи, в виде золотых колец, кулонов, браслетов и цепочек, похищенных из царской сокровищницы, пересыпались из потайного кармашка пояса в ладонь садовника. Ладонь сжалась в кулак. Кулак исчез в необъятных шароварах.

— Сиди здесь и жди меня, а чтобы скучно не было, моя собачка с тобой посидит, — садовник улыбнулся и, насвистывая затейливый восточный мотивчик, вышел из комнаты.

Через час он вернулся со стражей, которая арестовала незадачливого взяточника. Когда Оскара хватали под белые ручки, он кричал садовнику:

— Собака, ты у меня золото взял!

— Сам собака, ничего не брал и могу поклясться. — Оскар плюнул. Плевок застрял в халдейской бородке.

— Обвиняется в попытке подкупа должностного государственного лица, — звучным голосом объявил бритый наголо младший советник.

— И в нанесении ему тяжелых душевных травм, — добавил садовник, дергая себя за рыжую поросль.

— И в нанесении ему травм, — подтвердил советник, — тяжелых моральных потрясений, — добавил, подумав.

— Да ладно, я его прощаю, — садовник добродушно отмахнулся и снял с Оскара пояс. — Это мой пояс, у меня есть свидетели, он украл его, когда меня не было дома.

— Ну и козел же ты, — процедил царевич.

— Для твоего же блага, ведь я, если захочу, могу с тебя снять часть обвинений. Прощай, царевич. — Оскара вывели.

Садовник нетерпеливым движением вскрыл пояс, вытряхнул из него несколько тугих денежных пачек.

— Это кесарю, это тебе, это мне и старшему, — быстро поделил деньги лысый советник. Строго посмотрел на садовника. — Это все?

— Разумеется, нет, — Карл Кларович Кораллов вынул из кармана несколько золотых изделий, — вот задаток.

— И все? — советник не сводил с садовника глаз. В золотую кучку добавились браслет и перстень.

— Все?

— Да, теперь все, — садовник свирепо посмотрел на советника.

— Хорошо, — вздохнул лысый, — пусть будет все. Сам знаешь. Золото для казны.

— Конечно, — насмешливо отозвался садовник.

Когда лысый советник ушел, Кораллов разжал левую ладонь — того, что осталось, было в три раза больше того, что отдал. Но делиться надо. Не поделишься — не проживешь, на место садовника многие метили. Карл Кларович Кораллов посмотрел в потемневшее окно.

Бизнес есть бизнес. Таким макаром экономику поднимаем. Интересно в этом году кто-нибудь еще явится? В прошлом было четыре принца, один сын шаха; папашам пришлось на выкуп потратиться. «Молодежь-молодежь, — садовник покачал головой, почесал живот. — Так, чем заморить червячка?»

— Царь-батюшка, там какой-то гонец, от Берендея прибыл, аудиенции просит, — доложил Руфию старший советник.

— Как, уже? — удивился царь. — Введите.

— Странный он, царевичем себя называет.

— Еще один? Сколько ж у Берендея детей? — Руфий рассмеялся. — А ты говоришь — гонец?

— Пес его знает, — советник развел руками.

— Введи, разберемся.

Советник убежал, а Руфий, зевая, остановился перед зеркалом. Поправил на голове парик, корону, вразвалочку прошел к трону. С наслаждением погладил атласные подлокотники, сдул с сиденья невидимую пылинку. По-мальчишески запрыгнул в кресло, с наслаждением покачал в пустоте ногами. «Куда девалась моя скамеечка для ног?» — Он спрыгнул с трона. Опустился на колени. Заглянул под кресло. Скамеечки не было. За спиной деликатно кашлянули. Руфий резко выпрямился, парик с короной съехали на затылок. Скрипя зубами, царь поправил прическу, после чего обратил внимание на сопровождаемого советником бродягу.

— Ты от Берендея, — в голосе Руфия послышалась нескрываемая неприязнь. Он так и остался стоять перед троном, не решаясь запрыгнуть на него при посторонних. Проклятая скамеечка, куда ты пропала? Вечно что-то пропадает, ни на кого положиться нельзя.

— Я царевич Иван.

Руфий скептически улыбнулся. Старший советник захохотал.

— Еще один царевич. Чем докажешь? — царь приблизился к бродяге.

— У меня грамотка есть. — Ваня вытянул из рукава измятый пакет с берендеевской печатью — пентаграмма, пробитая стрелой.

— Охранная грамотка, — прочитал старший советник. Руфий вырвал из рук конверт, небрежно взломал печать, вскрывая пакет. Достал на свет гербовую бумагу.

— «Подателю сего письма — царевичу Ивану, третьему сыну, оказывать незамедлительную и безвозмездную помощь. Есмь сын царский», — прочитал Руфий. Внизу, под размашистой царской подписью и очередной печатью, стояло: «папа Берендей».

— М-да, — прокомментировал Руфий. — У вас там все такие далекие?

— Какие далекие?

— Никакие, — Руфий перечитал текст. — Ясно — третий?

— Так точно.

— Все ворюги, по которым топор плачет, — заключил Руфий. — Твоего старшего брата в моем саду позавчера взяли. Средний честного садовника пытался подкупить. — Руфий сердито разорвал грамотку и ехидно спросил:

— А теперь ты кто?

— Царевич Иван, — невозмутимо ответил Ваня.

— И что ты хочешь, царевич Иван?

— Яблок молодильных, или золотых — не знаю, как правильно сказать?

Руфий растерянно посмотрел на старшего советника.

— Нет, какой нахал, нахальнее старших братьев.

— Нахальнее, — согласился советник.

— Я не просто так прошу.

— А как?

— Готов сослужить тебе службу и в награду за это прошу яблок.

— Удивительное нахальство, — глаза Руфия заблестели, он забегал перед Иваном, обдумывая услышанное. — Ты — службу. Я — яблоки. — Царь запрокинул голову к деревянному потолку. Побелить надо.

— Службу, службу, — пробормотал Руфий. — Есть! Ах, ты мой дорогой. — Руфий отечески посмотрел на царевича. — Ты хоть и третий, а разум имеешь. Вот что, Ваня, есть у царя Кусмана конь богатырский, с меткой — белой звездочкой во лбу. Похваляется Кусман, что другого такого жеребца в других царствах не сыщешь. Конь действительно редкий, ни одной скачки не проиграл, ни на одном ристалище не упал. Желаю иметь этого коня. Достанешь коня, яблок молодильных дам, — объявил волю Руфий, восторженно похлопал Ивана по плечу.

— Достану, — согласился царевич.

— А зачем тебе яблоки молодильные, ты ведь молод?

— Батюшка просит.

— Омолодиться хочет? — Руфий рассмеялся. — Я ему омоложусь, пусть выкуп за царевича Оскара готовит.

— Много?

— Три штуки и не берендеевками своими, а настоящей валютой.

— Это много, вы не шлите ему письма, пока я коня не приведу, вдруг я деньги в дороге раздобуду, — предложил Иван.

— У Кусмана? У него сокровищница богатая, — оживился Руфий.

— Попробую заработать.

— Это тяжелее, — заметил Руфий, теряя пыл. — Мне, царевич, конь в этом месяце нужен, не через год. Так что думай. Если коня не приведешь, велю брату твоему голову отрубить, — Руфий заглянул в глаза Ивана. — Ты меня понял?

— Договорились, — голос царевича дрогнул, — через месяц.

— Вот и отличненько! — Руфий радостно потер ладони. — Надеюсь увидеть тебя на коне или хотя бы с конем.

Когда царевич вышел, Руфий обратился к советнику:

— Ты письмо Берендею подготовь, вырастил сыновей-разбойников — пусть раскошеливается.

— Слушаюсь и повинуюсь, — советник понимающе улыбнулся.

— До чего хороший бизнес, — Руфий взобрался на трон, — двойную прибыль имеем.

— Вы думаете, что Ивашка коня приведет?

— Кто знает, дуракам везет, — задумчиво ответил Руфий, весело болтая ногами. — Да, ты не знаешь, куда моя скамеечка подевалась?

— В ремонте она, вы сами её сломали.

— Так отремонтируйте, не тяните! — закричал Руфий. «Коня мне, коня, полцарства отдам за коня», — вспомнилась фраза из лицеистских годов…

— «Ярила», — прочитал вывеску царевич Иван и заглянул в блинную. Полдень — столы заняты завсегдатаями и любителями блинов. Меж столов металась высокая, мужеподобная женщина. Если б не её замечательная коса и глаза… «Теперь понимаю, чем она могла приглянуться Борису. Хороший выбор, лучше не пожелаешь, как раз по нему — высокая, статная и красивая…»

Женщина увидела царевича, поклонилась, с улыбкой обратилась:

— Если желаете, в углу есть место для одного, мама как раз свежих блинов испекла.

Иван сглотнул голодную слюну.

— Могу я Бориса увидеть?

— Мужа моего? — улыбка женщины стала шире. — Его сейчас нет, он на мельницу поехал, за мукой. У мельника мука дешевле, чем на рынке.

— Спасибо, тогда я пошел.

— Вы можете его подождать, если желаете.

— Времени, к сожалению, нет, — ответил Иван и развернулся к двери. Уля поймала его за рукав.

— А откуда вы мужа моего знаете? Вижу, вы не здешний?

— Не здешний. Не подскажете, как до царства Кусмана добраться?

— Надо плыть вниз по реке. Откуда вы? Подождите, скоро Борис приедет, он обрадуется, когда увидит знакомого.

— Времени нет, — повторил Иван.

— А у него брат в тюрьме сидит, мы ему передачи носим, — добавила Уля.

— Я знаю, спасибо.

— Что передать Борису?

— Привет от Ивана, мол, кланяется и семье здоровья желает, — Ваня поспешно вышел. Дела, денег в кармане — медного грошика не завалялось. В гости набиваться или денег одолжить Иван считал неудобным. Брата ждать действительно не было времени — торопила новая дорога.

— Иван, подожди! — царевича нагнала Уля, сунула в руку дорожную сумку. — Здесь блинчики, крынка с молоком и мелочи разные.

— Спасибо, — Иван смущенно покраснел.

— В нашем доме всегда рады видеть друзей мужа, когда будете возвращаться, зайдите обязательно.

— Обязательно. До свидания, — растроганно попрощался царевич, пожал протянутую ладонь и скоро зашагал вниз по дороге, к реке.

Выйдя к лодочной станции, громко осведомился:

— Гой еси, торговые люди, кому до Кусманова царства помощник нужен?

— Парень, ходь сюды, — позвали от остроносой синей ладьи. — До Кусмана не нужен, треба биндюжник. Довезем.