Иван Украинский

ОТ ВОЛГИ ДО КУБАНИ

Подобно неумирающей птице Феникс из еще неостывшего пепла возрождалась одиннадцатая армия. Формирование ее соединений и частей шло в приволжских городах и селениях, расположенных на линии Черный Яр — Астрахань. За армией сохранялись ее прежний порядковый номер и основная стратегическая задача — освобождение Северного Кавказа от деникинских полчищ.

Главной ударной силой должна была стать 33–я стрелковая дивизия, которая развертывалась в мощное боевое соединение. По новому штатному расписанию, утвержденному реввоенсоветом, предполагалось довести ее общий численный состав до 55 тысяч человек, 14 тысяч лошадей, 116 орудий. Но столь гигантский замысел оказался неосуществим. Однако и то, что она вобрала в себя, представляло собой грозную силу и не шло ни в какое сравнение с ранее существовавшими отрядами, колоннами, завесами, формировавшимися на принципах добровольчества и выборности командного состава.

Из ста орудий, 360 пулеметов, нескольких тысяч винтовок, сохраненных воинами бывшей одиннадцатой армии, примерно половина всего предназначалась на воору

жение вновь создаваемой 33–й стрелковой дивизии, недостающий комплект боевой техники пополнялся из фронтового резерва.

В состав дивизии целиком вошли поредевшие, но сильные духом 292–й Дербентский и 293–й Выселковский стрелковые полки, отличившиеся ратной доблестью в боях на Кубани и в Ставрополье, организованно преодолевшие неслыханно тяжкий путь отступления к Астрахани. Много кубанцев влилось в 294–й Таганрогский стрелковый полк, а также в части бывшей 1–й Астраханской стрелковой дивизии, в 33–й гаубичный артиллерийский дивизион, в два легких артдивизиона, инженерный батальон, батальон связи и другие подразделения. Дивизия усилилась за счет придания ей отдельной 33–й кавалерийской бригады.

На несколько недель пригородная слободка вблизи Астрахани со странным названием Черепаха превратилась в большой человеческий Вавилон. С утра до позднего вечера тут сновали военные люди, дымили походные солдатские кухни, слышалось ржание лошадей. Подтаявший снег чавкал под ногами, для занятий с бойцами выбирались просохшие поляны на Казачьем бугре. Оттуда часто неслись строгие командирские команды, по которым можно было судить, какими премудростями овладевают красноармейцы.

Когда весна вступила в свои полные права, дивизию принял от П. К. Мармузова ее новый командир Михаил Левандовский. В первый же день пребывания в новой должности он встретил в штабе своего прежнего подчиненного Ивана Украинского. Узнал, поздоровался.

— Значит, арттранспортом ведаете? — не скрывая приязни и доверия, спросил он.

— Да, кручусь, как белка в колесе, — подтвердил Украинский. — Но самая главная трудность — много всяких нехваток.

— О том, что не под силу решить самому, — посоветовал комдив, — докладывайте мне. Помогу.

Арттранспорт относился к тылам дивизии. Но каждый понимал, что это такое звено, без которого стрелки и особенно артиллеристы не могут обойтись ни единого часа. В боевой обстановке — тем более. На службу арттранспор- та возлагалась задача обеспечивать оперативный прием от артиллерийской летучки дивизии снарядов, мин, пат

ронов, гранат, пулеметов, винтовок и других огнеприпасов и оружия и выдачу их частям и подразделениям. С этой целью в арттранспорте были сформированы три взвода, хозяйственная часть, большая канцелярия. Командиру арттранспорта предоставлялось право дополнительно нанимать добровольных подводчиков для подвоза боеприпасов и оружия, а в особых случаях — и мобилизовывать такой контингент с оплатой произведенных услуг. На время нахождения в арттранспорте привлеченный персонал становился на все виды воинского довольствия. На закупку лошадей, имущества, содержание привлеченных подводчиков казначейство дивизии отпускало значительные денежные суммы

…Осунувшийся, с пожелтевшим лицом от перенесенного тифозного недуга, комдив не делал поблажек ни себе, ни людям.

— Форсируйте, форсируйте работу, — требовал он от всего командного состава. — Дивизия нужна на фронте, очень нужна. Мы не можем терять ни одного лишнего дня.

Выходец из простой трудовой семьи, по стечению благоприятных обстоятельств получивший военное образование и ставший кадровым офицером старой армии, участник мировой войны, штабс — капитан Левандовский в дни Октября привел свой броневой дивизион в распоряжение Петроградского Совета и отдал себя на службу революции. Потом пути — дороги привели его на родину — в Грозный, где он стал первым военным комиссаром Терской республики и одним из деятельных организаторов борьбы против белогвардейщины. После года напряженных и бурных событий теперь перед ним открывалась нелегкая стезя крупного военачальника, выдвинутого революцией к руководству большими массами людей.

У комдива в непосредственном подчинении подобрались по преимуществу молодые командные кадры — такие, как он сам. Доверительные, товарищеские чувства питал он к Ивану Украинскому, своему ровеснику и сподвижнику по XI армии. Тому и другому шел 29–й год. Левандовский очень ценил в Украинском воинскую сметку и бесстрашие, его природный ум. И теперь, занятый неотложными проблемами формирования, Михаил Карлович не упускал из поля зрения и его хозяйство — службу артиллерийского транспорта, призванную во многом содействовать огневой мощи дивизии.

В Поволжье еще только начиналась весенняя распутица, когда сюда пришла весть о развернувшемся наступлении Колчака, а вслед за тем — о массовом восстании казаков верхнедонских станиц Вешенской, Еланской, Казанской, Мигулинской. В тылу XIII и VIII армий возник опасный очаг контрреволюции, грозивший сомкнуться с донской белогвардейской армией генерала Сидорина и добровольческой армией Деникина. Этот «слоеный пирог» приостановил успехи красных войск в Донбассе, сковал действия десятой Красной армии, развернувшей до этого наступление из‑под Царицына в направлении Торговой и Батайска.

Читая сводки с фронтов, бойцы и командиры 33–й стрелковой дивизии все чаще задавались вопросом: когда они покинут пределы Астраханского края и куда их направят, где проляжет их дальнейший боевой путь. Слишком много образовалось в Советской Республике горячих точек борьбы с контрреволюцией и интервенцией, первоначальный замысел движения на Северный Кавказ мог в любой момент подвергнуться коренной ломке.

В начале мая дивизия практически уже находилась в полной боевой готовности. По привычке с утра отправившись на своем резвом коньке Рябчике в расположение арттранспорта, Иван Украинский на этот раз не смог задержаться там и до обеда.

— Вас вызывают к комдиву, — доложил дежурный по подразделению, когда он вошел в казарму. — Только что звонили из штаба.

У Левандовского собрались все работники штаба, командиры и комиссары бригад и полков, начальники тыловых служб, всего около 50 человек. В просторном, но бедно обставленном кабинете комдива поначалу слышался молодой задорный гомон, затем он стих, когда Левандов- ский поднялся из‑за стола и сказал:

— Вроде все в сборе. Будем начинать.

Он выдержал паузу, потом произнес:

— Я пригласил вас сегодня не на обычное совещание. Вам всем хорошо известно, что с 4 марта военная обстановка изменилась коренным образом. На Советскую Республику из Сибири двинулись в наступление сильные армии адмирала Колчака, ставленника Антанты, имеющие вдоволь всего — и оружия, и снаряжения. Товарищ Ленин видит сейчас в этом нашествии главную опасность,

для отпора колчаковцам мобилизуются все силы страны. Поэтому могу сказать, что наше пребывание в тылу, на переформировании, подошло к концу. Меня с начальником штаба вызывали в соответствующие инстанции и мы получили приказ командования на передислокацию в район боевых действий. Куда? Пока — военная тайна. Так следует объяснять каждому бойцу и командиру. В общем можно говорить: едем на усиление войск Восточного фронта. А они, эти войска, действуют на обширной территории. Вокруг такой географии любопытные пусть гадают, сколько им угодно.

Комдив сообщил, что по настоянию астраханского областного руководства из состава дивизии часть сил остается на месте для упрочения обороны Астрахани, а пять пехотных полков, конная бригада и другие части по приказу реввоенсовета бросаются на борьбу с Колчаком.

Левандовский прошелся возле стола и, припечатывая рукой лежащие на нем бумаги, подвел итог:

— Для всех нас с вами сейчас самым важным и ответственным делом является быстро, организованно посадить дивизию на баржи и направиться вверх по Волге к месту выгрузки. Подача барж начнется завтра. Об очередности погрузки и движения частей и подразделений вам надлежит получить указания у начальника штаба и его оперативной группы.

В дивизии все пришло в движение. К речным причалам потянулись обозы, люди, техника. Тут стоял неумолчный шум и говор. Сыростью и неуютом веяло от волжских берегов. Пойменные низины совсем недавно освободились от весеннего паводка и теперь покрывались густой зеленью. Всем командирам выпало дел невпроворот, а Украинскому, пожалуй, побольше других. У него табельного имущества, боезапаса, лошадей набралась целая прорва. Он охрип, отдавая распоряжения своим подчиненным на размещение в плавучем эшелоне. Многое требовалось установить, втиснуть, закрепить… А навыков такого рода экипировки в дорогу у кубанцев еще не было. Вот и маялись они с погрузкой до упаду.

— Того и гляди, что за борт кувырнешься, — с опаской преодолев шаткий трап и ища сочувствия у командира, проговорил плечистый арттранспортник, волоча моток провода для крепления на палубе грузовых фур и имущества подразделения.

— А ты крещеный человек? — спросил Украинский.

— Ну да. В детстве крестили.

— Так чего ж купели боишься?

— Брр… Холодно.

И боец, освободившись от ноши, задорно рассмеялся.

Работа на погрузке барж шла днем и ночью. Вскоре дивизия, преодолевая встречное течение Волги, влекомая буксирными пароходами, высадилась в Царицыне, а оттуда по железной дороге направилась в небольшой городок Ершов. Там уже и Предуралье недалеко. Но тут же соединение получило новую задачу — развернуться на сто восемьдесят градусов и следовать в противоположном направлении. К тому времени Колчака остановили, стали гнать на восток, зато на Верхнем Дону, подобно лесному пожару, все шире растекалось пламя белогвардейско — казачьего восстания. Повстанцы образовали армию в 35 тысяч человек и с ней не так‑то легко было справиться. Казачьи верхи повели за собой середняцкие массы, используя их невежество и темноту, прельщая обманными лозунгами.

Кого лучше всего отправить сюда в экспедицию для ликвидации антисоветского мятежа? Конечно, самые стойкие и проверенные части и соединения. А среди них таковой и считалась 33–я стрелковая, сформированная из выживших всем смертям назло бойцов и командиров многострадальной и легендарной XI армии. Не случайно, несмотря на огромную занятость, Ленин послал 15 мая короткую записку в реввоенсовет республики:

«Очень рад энергичным мерам подавления восстания и особенно назначению на это 33–й дивизии».

Погрузившись в железнодорожные эшелоны, ударная группа частей 33–й дивизии отправилась в Сызрань, а оттуда в походном порядке двинулась на Верхний Дон, разбивая на своем пути повстанческие формирования. Другая часть сил дивизии проследовала в район Чергково и Миллерово, закрепилась там и начала боевые действия в составе войск восьмой армии Южфронта. Здесь ее полки взаимодействовали с частями 16–й стрелковой дивизии имени Киквидзе.

В наступление на Вешенскую стрелковую бригаду с приданными частями усиления вел боевой командир — большевик, член партии с 1917 года, еще совсем молодой по возрасту, П. М. Лунев. За артиллеристами неотступно сле

довало арттранспортное хозяйство Ивана Украинского, получавшее боеприпасы из артиллерийской летучки, расположенной в Богучаре, где было сосредоточено немало штабов и тылов экспедиционных войск.

Развернув по фронту на полтора — два десятка километров свои части, 33–я дивизия в первых же майских боях

1919 года наголову разгромила несколько казачьих полков, оттеснила повстанцев к Вешенской — главному очагу восстания. Артиллерия дивизии наводила страх и смятение даже в рядах наиболее стойких частей и подразделений противника.

Повитые круговой порукой преступления против Советской власти, многие донцы начинали раскаиваться в том, что благословили своих сыновей и мужей на безрассудный мятеж. Увещевания жен, матерей, сестер, невест о совершенной ошибке начинали отрезвляюще действовать на многих рядовых повстанцев. Среди них появилось дезертирство, боеспособность понизилась. И только матерые враги дрались до конца. Таких тоже еще хватало. Отступая, повстанческое командование волокло за собой в обозах тысячи беженцев с детьми, домашним скарбом, коровами, овцами и другой живностью. То был исход в никуда.

— Надо работать в поле, а эта орда заполонила все дороги, как оглашенная, — возмущались красноармейцы.

На подходе к Вешенской артиллерия дивизии заняла господствующие высоты донского крутогорья, изготовилась к очередному удару по противнику. У красного командования имелись точные данные о том, что сюда, на переправу к Базковской вышла самая оголтелая дивизия повстанцев во главе с каким‑то бывшим есаулом. Два взвода арттранспорта Украинского расположились в ближайшем тылу красных батарей, в хуторе Крученый Кут. Хутор обезлюдел, в куренях — и то не во всех — остались лишь немощные старики и старухи с детьми, большинство же подалось в «отступ» со своими незадачливыми аниками- воинами. С хуторских улиц тянуло свежей гарью: кто‑то спалил дом и лавку местного купца, поповский особняк и еще несколько зданий богатых хуторян.

Квартирьеры арттранспорта определили своего коман- дира — комиссара на постой в просторный, но довольно запущенный пятистенный дом, находившийся на хуторском отшибе. Украинский застал в нем дородную неприветли

вую старуху с ее внуками — мальчиком и девочкой. Сам глава зажиточной казачьей семьи — сивоусый, бородатый старик с ястребиным обличьем и увечной трехпалой рукой, его дочь и две невестки, снарядив две подводы с припасами, в колонне беженцев направились к базковской переправе.

— Неужели мы такие страшные, — спросил Украинский старуху, — что ваши домочадцы все побросали и засмыгали туда, куда Макар телят не гонял?

Старуха исподлобья глянула на незваного гостя, нехотя обронила:

— Им виднее. Кабы не моя хворость, и я бы с ними уехала.

— Это ж почему?

— Ваше красное войско анчихристом мечено. Безбожники вы, убивцы.

— То ложь и клевета, — сдерживая свое негодование, вымолвил Украинский. — Ваши белые повстанцы творят неслыханные зверства. Вот они и есть настоящие убийцы. Мы же вызволяем трудящихся людей от этой чумовой банды.

Командир круто повернулся и, не прощаясь, покинул негостеприимный дом. Досадливо поморщившись, укорил себя: «А еще старый разведчик. Не распытал хлопцев, куда они меня поселяют. Вот я им всыплю чертей».

Навстречу Украинскому быстрым шагом приближался командир третьего взвода Григорий Галаган, прошедший с ним немало фронтовых дорог. В парусиновой куртке нараспашку он не шел, а прямо‑таки летел, как молодой грач. Когда поравнялись, Галаган, отирая пот со лба, прерывисто сообщил:

— Задержали поджигателя.

— Какого поджигателя?

— Того, что хутор палил.

— Откуда он сам?

— Местный. Красноармеец из соседней девятой армии.

— Ну и дурень, — посуровел Украинский. — Это ж пахнет трибуналом.

В одном из двух куреней, где разместились бойцы третьего взвода, перед начальником арттранспорта предстал задержанный, находившийся под охраной часового. Широкий в кости, с белесыми усиками на молодом бледном

лице, красноармеец поспешно вскочил с табурета, хотел что‑то сказать.

— Документы, — строго перебил его Украинский.

Задержанный подал красноармейскую книжку. «Мишин Степан Фролович, — читал начальник арттранспорта, бросая взгляды на незнакомого бойца. — С виду неплохой он парень, преданный Советской власти, — обожгла мысль краскома. — И вот что натворил».

Выяснилось, что Мишин доставил пакет из штаба девятой армии в штаб 33–й дивизии, а потом вместо того, чтобы тут же возвратиться к месту службы, прискакал в родимый хутор, свел счеты с семьей своего давнего кулацкого лиходея и заодно в порядке классовой мести, как он выразился, сжег купеческий, поповский и другие дома.

Говоря о своем личном враге, каком‑то неизвестном Ивану Митрофановичу Афоньке по прозвищу Купорос, боец, волнуясь и едва сдерживая свое возмущение, повествовал:

— Таких гадов, как Афонька, ишшо свет не родил. Он в соседнем хуторе вместе с двумя другими повстанцами захватил председателя Совета и заказнил лютой смертью. Председателя привязали к маховому крылу ветряка, и когда под большим ветром завертелись крылья мельницы, бандиты стали из наганов расстреливать свою жертву. Председателя то поднимало на крыле вверх, то опускало вниз, а эти пьяные изверги гоготали и посылали в него пулю за пулей, пока не изрешетили насмерть. Так что же, я не могу пустить красного петуха афонькиной семье, которая вся — контра? Жалеть ее?

— Жалеть не нужно, — с нотками сочувствия к заблудшему порученцу заметил Украинский. — Но и самосуд учинять категорически запрещено.

Боец вскочил с табурета, почти истерически закричал:

— А сотый приказ по экспедиционным войскам от 25 мая об чем говорит? Там прямо сказано: гнезда предате- лей — повстанцев разорить, а самих истребить.

Не дослушав пылкую речь красноармейца, Украинский со вздохом сказал:

— Знаю этот приказ. Далее в нем написано: против помощников Колчака и Деникина — свинец, сталь и огонь. Так что ж с того? Это же идет речь о повстанцах, с какими мы боремся в открытом бою, а совсем не о безоружных обывателях. Неужели не ясно?

Краском с болью и горечью продолжал:

— Вот ты спалил в хуторе семь больших домов. А это народная собственность…

— Не наша! — воскликнул красноармеец. — Эти хоромины принадлежали паразитам — богатеям.

— А могли принадлежать нам, — возразил Украинский. — Советская власть могла их конфисковать по закону и отдать под школу, клуб, больницу или под почту. А ты их развеял по ветру. Преступник ты, вот что я тебе скажу.

Задержанный сник. Похоже, что только теперь до него стала доходить вся несостоятельность безрассудных деяний.

Украинский достал блокнот из полевой сумки, черкнул записку и подал ее Галагану:

— Возьми одного бойца и сам лично сопроводи в особый отдел дивизии этого самостийного анархиста. Пусть там разберутся. Перед отправкой покорми бедолагу.

— А что делать с его конем? — спросил взводный.

— Коня — в наш парк. А самого хуторца довезти в штаб на подводе.

В течение последующих дней кавалерия, пехота и артиллерия 33–й дивизии совместно с другими частями сбили последние заслоны повстанцев на своем участке и выбросили их за Дон, заняли станицу Вешенскую. К тому времени восставшие казаки, носившиеся с идеей пере- иначивания власти Советов на свой вкус и лад без коммунистов и продразверстки, без жидов — комиссаров и пришельцев — «кацапов», но с сохранением своих былых привилегий, по логике классовой борьбы всей своей уцелевшей ратью стали вливаться в донскую белогвардейскую армию, руководство которой поначалу тоже не ахти как благоволило добровольческим деникинским войскам, а потом безраздельно объединило с ними свои силы для общего похода на Москву.

Белые добровольцы — донцы и кубанцы — щеголяли в новом заграничном обмундировании, к ним все больше поступало на вооружение англо — французских танков и самолетов.

Белогвардейское командование лихорадочно готовило свое воинство к прорыву обороны красных. Наконец 10 августа конным корпусам Мамонтова и Шкуро удалось вклиниться в стык восьмой и девятой Красных армий в районе станции Добринка и выйти на оперативный про

стор. Куда дальше путь держать? Конечно же, на Воронеж! И беляки рвутся туда. Не вышло: им крепко дали по зубам. Тогда Мамонтов со своими всадниками двинулся в рейд по менее защищенным тылам красных. На несколько дней захватил Тамбов и Козлов. Деникинцы развивали свой успех на Крымском, Харьковском, Киевском и других направлениях.

В сражения с деникинцами вступили десятки дивизий Красной Армии, конный корпус Буденного. Свое место в боях не покидали и соединения восьмой армии, в рядах которой действовала 33–я стрелковая дивизия. Особенно она отличилась на линии обороны Лиски — Бобров. В сентябре враг многократно пытался форсировать здесь Дон и овладеть Лискинским железнодорожным узлом. Несмотря на превосходящие силы, он всякий раз откатывался назад. Воины 33–й стрелковой и второй стрелковой бригады 40–й Богучарской дивизии стояли насмерть, не отступали ни на шаг. Расчет белых на молниеносный захват Воронежа был сорван, они надолго увязли в этом районе, неся тяжелые потери. На том памятном рубеже храбро и умело сражались воины 33–й стрелковой, а в ее строю и братья — кубанцы Украинские. За массовый героизм и мужество, проявленные в боях под Лисками, дивизия получила официальное наименование Кубанской.

Вскоре, однако, красные войска вынуждены были оставить этот район. При отходе с прежних позиций арт- транспорт дивизии попал в трудное положение. Осенние дороги развезло от дождей, не хватало зернофуража для конского поголовья. Остановившись со своим хозяйством в одной из деревень восточнее Лисок и юго — восточнее Воронежа, Иван Митрофанович вызвал к себе командиров взводов и отделений, строго предупредил:

— В хатах жителей обогреваться только по очереди. Весь наш обоз сосредоточить в одном месте. Фуры расставить так, чтобы можно было занять круговую оборону от неприятельской конницы. Дышла всех повозок поднять над землей, как то когда‑то делали казаки — запорожцы при ожидании нападения турок.

Расставив часовых у арттранспорта при въезде в деревню, командир ночью дважды обходил караулы, проверял несение охранной службы. Принял и другие меры безопасности, и это помогло предотвратить большую беду. Еще только занималось хмурое облачное утро, а из‑за соседнего поблек

шего леска вывернулась ватага всадников. Отряд шкуров- цев на рысях мчался к деревне в предвкушении поживы и легкой победы над тыловым подразделением красных.

Авантюра сорвалась. Укрывшись за частоколом повозок, бойцы арттранспорта при приближении белых открыли дружный огонь из винтовок и карабинов, смешали им весь строй. А когда не солоно хлебавши шкуровцы подались на попятную, потеряв четырех человек убитыми, Украинский бросил на преследование противника свою конную группу бойцов, быстро сколоченную им из ездовых и коноводов. Далеко не отрываясь от своего лагеря, летучий самодеятельный отряд вел частый огонь по врагу, что нанесло ему дополнительный урон.

В сложные переплеты арттранспорт попадал неоднократно, имелись и у него потери. Но за все время боев и неожиданных прорывов противника в тылы неприятель ни разу не мог застать врасплох бойцов арттранспорта, враг тут же получал отпор. Многоопытный командир Украинский в местах расквартирования четко налаживал караульную службу, лично следил, чтобы она бдительно выполняла свой долг, поддерживал высокую боевую готовность всего подразделения.

А враг продолжал неистово рваться вперед. Деникинцы захватили Крым, Харьков, Киев, Одессу, Орел, Курск, Воронеж, подошли к Туле. По прямой до Москвы оставалось не более 200 километров. Никогда еще красная столица не оказывалась в столь тяжелом положении. По стране, словно набат, продолжал звучать призыв Ленина:

— Республика в опасности! Все — на борьбу с Деникиным!

Воронеж шкуровцы заняли 6 октября. И как везде на занятой территории, в городе воцарились грабежи, расстрелы и насилие. Из всей белой казачни — кубанцев и донцов — шкуровцы выделялись особой разнузданностью. У них даже эмблема своя была: на рукав нашивалось изображение волчьей пасти с оскаленными зубами. Преследовалась двойная цель — страху на людей нагнать побольше и личное самолюбие потешить.

В связи с занятием новых позиций на крайнем южном фланге 8–й армии Украинский отправился в штаб дивизии за получением указаний по поводу привязки к пункту снабжения боеприпасами. Там его познакомили с последними приказами по дивизии и армии, а заодно доверительно

дали почитать ублюдочный листок «Воронежский телеграф», добытый разведчиками с помощью воронежских подпольщиков. В газетенке полно было всякого трепа. С ее страниц Шкуро похвалялся:

«После взятия Воронежа, Чернигова, Орла наше положение блестяще… Всякая новая операция красных заранее обречена на неудачу. Дело красных проиграно. Я не берусь ничего предсказывать ни о времени занятия Москвы, ни о зимней кампании, но совершенно очевидно, что конец большевиков близок».

От себя же «Воронежский телеграф» вещал:

«Обыватель может быть спокоен. Что занято войсками генерала Шкуро — назад не отдается».

Украинский усмехнулся:

— У этого щупляка заячья губа лопнет еще раз от натуги. Дослужился до генерала, а голова осталась, как тот пустой медный котелок.

К такому заявлению имелись веские основания. Ветеран знал, что в красных войсках идет накопление сил для решающих ударов, от которых несдобровать не только Шкуро, но и всей деникинской армии. Восьмая красная армия вступила в тесное взаимодействие с конным корпусом С. М. Буденного, готовилась к броску на Воронеж. Усиленно пополнялась боевой техникой и людьми 33–я Кубанская дивизия.

В начале октября в арггранспорт к Украинскому из кавалерийской бригады Павла Лунева заскочил знакомый земляк — кубанец, командир эскадрона Нефед Простягин. У его коня подбились подковы, требовалось их заменить.

— У меня заболел коваль, — рассказывал комэск. — Решил поблизу махнуть к тебе, попросить, чтобы ты сделал одолжение. У тебя ведь любых специалистов хватает. — Комэск вопросительно глянул на знакомца: — Ну как, перекуешь мне коня?

— Какой разговор. Перекуем, да еще на счастье свои особые подковы поставим.

Украинский вызвал нужных людей, приказал:

— На подковы положить полуду, чтобы от них были блеск и звон.

Когда Простягин на своем вновь «обутом» дончаке подъехал к канцелярии арттранспорта, Иван Митрофанович вышел на крыльцо, придирчиво осмотрел выполненную работу.

— Что ж, друг, — сказал он. — Желаю тебе боевых успехов. Пусть эти подковы цокают аж до самой нашей победы.

— Дарю на счастье и тебе подарок, — подавая Украинскому карманные часы в большом серебряном корпусе, в свою очередь ответил Простягин. — Пусть они верно отсчитывают тебе только приятное время.

В неусыпном боевом круговращении Ивану Митрофановичу недосуг было мало — мальски по душам поговорить с младшим братом, который служил у него командиром отделения. При коротких встречах он успевал сказать лишь самое необходимое, касающееся в основном выполнения текущих боевых задач. Но как‑то братьям все‑таки посчастливилось почти весь вечер побыть вместе, разделить совместный ужин. Сидя за столом в крестьянской избе, они вспоминали тихорецкую сторонку, родных и близких, свои нелегкие фронтовые дороги.

— Ты, братуха, не огорчайся от того, что мы сейчас пока в обороне, — вел разговор старший. — Беляки рвут из себя жилы, чтобы до зимы занять большие города, захватить Москву. Они хотят быстрее закончить кампанию и устроиться на зиму с комфортом. Дурень думкой богатеет, так и они. Но ничего у них не выйдет.

Улучив момент, младший сказал:

— Но пока еще перелома нет.

— Да, нет. Но он скоро наступит.

Иван — младший мечтательно произнес:

— И тогда мы двинемся на Кубань.

— Может, и на Кубань, — ответил старший. — А может, и в другое место. Главное — вперед, добивать контру.

Через неделю деникинский фронт дрогнул на всех направлениях. Белые добровольцы теперь не помышляли о захвате столицы, а стремились поскорее унести ноги и сохранить свои обозы с награбленным добром. Уже

12 октября командующий Южным фронтом А. И. Егоров отдал приказ войскам 1–го конного корпуса и 8–й армии о наступлении на воронежском направлении. В нем предписывалась и дислокация для 33–й Кубанской дивизии «наступать по линии реки Дон». Спустя пять дней во фронтовой сводке уже говорилось, как о свершившемся факте, что «восьмая армия ведет успешное наступление по всему фронту». В те дни части 33–й Кубанской вступили во встречный бой с противником и отбросили его на запад до Сред

него и Верхнего Икорца. На рассвете 23 октября 1–й конный корпус и восьмая армия завязали бой в предместьях Воронежа, а на следующий день освободили город от белогвардейцев. После разгрома белых под Орлом, Кромами и Касторной, развертывания корпуса Буденного в первую Конную армию дела у взаимодействующей с этим мощным кавалерийским соединением восьмой армии пошли еще лучше. К 25 ноября ее войска прочно удерживали свои позиции на линии Острогожск — Лиски — Бобров. А на следующий день — 26 ноября командование Южного фронта поставило задачу восьмой армии перейти Дон се- веро — западнее Павловска и открыть себе путь на Ростов. С других фронтов также поступали добрые вести: враг откатывался из Крыма, Украины, Молдавии.

Окрыленный, как и все воины, пафосом наступления, Иван Украинский без устали занимался подвозом снарядов для артиллерии дивизии, заменой колесных ходов на санные, пополнением конского поголовья. Всему нужен был командирский глаз да догляд.

При очередном докладе комдиву М. К. Левандовскому о запасах боеприпасов и стрелкового оружия в арттранспорте Украинский упомянул и о том, что в связи с повсеместным выпадением снега и установлением санной поры ему прибавилось немало хлопот. Из‑за нехватки саней в походной мастерской умельцы приловчились делать вместительные волокуши на полозьях, что помогло преодолеть возникшее затруднение.

— Молодцы, — похвалил комдив. — Только вы и колесные ходы берегите. Они нам понадобятся на Кубани, там‑то снега почти нет.

— Все фуры у нас целы, — пояснил Украинский.

В ходе отступления на юг враг огрызался отчаянно и дерзко, приходилось постоянно быть начеку. В одном месте, недалеко от Павловска, сбив противника, пехота, конница, артиллерия дивизии миновали небольшую речушку Козинка по переброшенному через нее мостику. Казалось, что для арттранспорта, следовавшего за ними, теперь уже не могло возникнуть никакой опасности. Громоздкий его обоз открывал первый взвод. Только по мосту прошли две- три груженые подводы, как по обозу начался артиллерийский обстрел с лесной опушки, находившейся в какой- нибудь версте от дороги.

— К бою! — тут же скомандовал Украинский, ехав — ший на своем Рябчике в голове колонны. — Рассредоточиться!

Повозочные, понукая лошадей, кто вправо, кто влево погнали повозки по неглубокой снежной целине, а их командир, собрав группу конных бойцов из хозчасти, поскакал в направлении леса, заходя противнику во фланг. Не вступая в бой, бродячий отряд белых бросил легкую полевую пушку и во весь опор уходил по просеке в глубь леса. Вероятно, пушка уже обременяла беляков, и они решили прежде, чем окончательно расстаться с ней, израсходовать свой последний боезапас с наибольшим вредом для красных. По основной колонне войск палить духу не хватило, а вот по обозу — смелости набрались.

Но и тут их постигла неудача. Находчивые действия командира арттранспорта сорвали их замысел. Белые успели сделать каких‑нибудь пять — шесть выстрелов, не причинивших обозу никакого урона. Только в спешке и суматохе опрокинулась одна повозка, из которой в речку попадало четыре ящика со снарядами. Их быстро подняли со дна — благо глубина оказалась с полсажени. Правда, пришлось помокнуть в холодной воде. Но это уже никто не считал за серьезную беду.

Изгнание врага с воронежской земли не обошлось без курьезных случаев. В самом начале наступательных боев Украинский расположил свой арттранспорт в довольно большом селе вблизи реки Потудань. Передний край дивизии находился отсюда в 5–7 верстах. Под вечер в избу, где Украинский устроился со своим старшиной и писарем, заявился местный священник. В полинялом черном одеянии, без нагрудного креста, святой отец, мужчина лет сорока двух, огладил рукой темно — каштановую бороду и басовито произнес:

— Как слуга Господа Бога пришел я к вам, красный командир, с превеликою жалобой.

— На кого? — удивился Украинский.

— Супостаты дерзновенные очистили храм Божий, уволокли с собой даже оклады с икон. Ничего не осталось в церковной казне.

— А кто это сделал?

Священник замигал ресницами, силясь поточнее назвать лиходеев:

— Эти… как их… казаки — сидоринцы.

Краском поневоле рассмеялся:

— Они же православные люди, мы же с ними — все что родня. Как же они посягнули на святыни?

Нежданный посетитель растерялся, посмотрев на Украинского, с яростью выпалил:

— Черт им родня, а не православие.

— Так какая от нас нужна вам помощь?

— Отобрать у грабителей церковное добро и вернуть его нам.

— Эге, батюшка, — уже без улыбки ответил Украинский, — то все равно, что искать ветра в поле.

В том предпольном селе Украинский на несколько дней оказался в положении неофициального коменданта. К нему за содействием шли местные активисты, с его помощью сразу же были возрождены к жизни партячейка и сельский Совет. По вечерам возле вновь открытого клуба или чьего‑либо дома собиралась молодежь без прежней опаски и оглядки, как бывало при белых, девушки и парни вкушали желанную свободу, их сердца тянулись к песне и музыке, искреннему самовыражению. Возвращаясь как- то в вечерней темноте с обхода караульных постов, Иван Митрофанович наткнулся на одну такую гужевку в центре села, где в роли зрителей и участников находилось и несколько его красноармейцев. Какая‑то дивчина — отчаю- га под переборы гармошки звонким голосом сыпала одну припевку за другой, не очень стесняясь острой приправы. Кубанцу врезались в память слова, исполненные в стиле воронежских страданий:

Вознамерился было Иван Митрофанович пристыдить девку, да воздержался. Чего доброго бросит в лицо с издевочкой: ты что — псаломщик, молитвы мне читать, не лучше ли, мол, меня покрепче обнять… Нет уж, не стоит затрагивать такую зазнобу.

Всю вторую половину ноября и весь декабрь 1919 года 33–я Кубанская в составе восьмой армии Южфронта наступала почти непрерывно. После боев 1–го Конного корпуса под Воронежем и Касторной она во взаимодействии с буденновцами через Донбасс устремилась к Нижнему

12 Заказ 33

Дону. Крепкие удары по деникинцам дивизия нанесла у Старобельска, Славянска и Луганска. В непосредственной близости от Ростова сильный бой разгорелся за предмостное село Генеральский Мост. Тут почти весь день гремела артиллерийская канонада, мощная дуэль не давала перевеса ни той, ни другой стороне. Пока не удавался прорыв и шестой кавдивизии буденновцев.

Командир 33–й дивизии Левандовский вместе с адъютантом и вестовым примчался на коне в арттранспорт и обеспокоенно спросил:

— Как у вас тут, есть еще снаряды?

— Имеются, товарищ комдив, — заверил Иван Митрофанович, — на сегодня хватит.

— Добро, — кратко бросил Левандовский и тут же умчался на огневые к артиллеристам, чтобы потребовать от них еще более интенсивной обработки переднего края противника.

Заняв Генеральский Мост, части 33–й Кубанской совместно с 6–й кавдивизией Первой конной армии и другими соединениями конников и своей восьмой армии выбили деникинцев из Султан — Салы и с 8 по 10 января 1920 года приняли участие в освобождении Ростова — на — Дону. Дни выдались не по — зимнему оттепельные, напоенные влагой, запахом сена и конского пота. Все улицы были запружены народом. По мостовым рысили эскадроны, устало шагали пехотинцы, высекала искры колесами орудий артиллерия. То‑то работы припало тогда квартирьерам! Молодцы, справились, всех разместили. Устроился со своим арттранспортом в рабочем Темернике и Иван Украинский. Он запретил бойцам выход в город из расположения подразделения без увольнительных записок, а если и давал разрешения на увольнение, то только для хождения группами в 3–4 человека со старшим во главе. Инструктируя командиров взводов и старшину арттранспорта, Иван Митрофанович разъяснял:

— Такой порядок поможет предотвратить всякие ЧП, нам они ни к чему.

А чрезвычайные происшествия в городе имели место. В одном случае кто‑то из кавалеристов и пехотинцев позарился на барахлишко и основательно потрусил ростовский ломбард, чем создал почву для нездоровых разговоров обывателей, в другом случае кто‑то из командиров с ходу увлекся смазливой бабенкой и едва унес ноги из при

тона, в который она заманила, в третьем — кто‑то пустился в барышничество казенным имуществом. Пребывание в большом городе вызывало у отдельных неустойчивых людей всякого рода соблазны.

Увидевшись со своим знакомцем Простягиным, Украинский спросил, что нового у кавалеристов. Чубатый конник в короткой венгерке с опушенным воротником, при сабле и нагане, досадливо сплюнул под ноги, отрезал, как бритвой:

— В нашей‑то Кубанской кавбригаде дела вроде неплохие. А вот что делается в остальной коннице, никак не пойму.

— Что ты имеешь в виду?

— Да так… Нехорошие слухи идут.

Комэск рассказал Украинскому, что приостановка в наступлении произошла не только из‑за слякотной погоды, отсутствия переправ через Дон, затопления водой обширного займища в районе Батайска. Возникла другая, негласная, но веская причина. Сводя счеты с одним из организаторов красной конницы, командиром Сводного конного корпуса Б. М. Думенко, блестяще проявившим себя особенно при освобождении Лихой, Миллерово, Новочеркасска, Троцкий и его подручные вовлекли в писанину наветов на комкора видных военачальников. Не получив от большинства из них достаточно определенных «показаний», председатель РВСР и им самим пригрозил суровым разбирательством и наказаниями. Можно ли в такой обстановке продолжать успешное наступление! Оттого и застопорилось продвижение войск.

На оперативных совещаниях в штабе 33–й дивизии Украинский неоднократно улавливал тревогу в словах ее командира М. К. Левандовского:

— Да, что‑то мы сбавили темп. А Кубань‑то рядом.

За восемь месяцев почти непрерывных боевых действий дивизия понесла немало потерь убитыми и ранеными. В ее ряды влилось большое число новичков, коренных кубанцев едва ли насчитывалась половина. И тем не менее по духу, по настрою она оставалась Кубанской! В сердцах ее воинов горело страстное желание быстрее разделаться с врагом, освободить от него богатый южный край.

Наконец, на исходе февраля лавина красных войск перешла в решительное наступление. Войдя в состав девятой армии, 33–я Кубанская держала курс на Кисляковс — кую — Крыловскую — Медведовскую — Екатеринодар. Но прежде, чем выйти на кубанский оперативный простор, ей пришлось в жестоких боях прорывать оборону противника у южных донских станиц Старочеркасской, Манычской, Кагальницкой, Злодейской, Глебовской, где она во взаимодействии с Первой конной и другими красными войсками нанесла мощный удар по марковской и другим дивизиям белых.

В те дни Иван Украинский свои многочисленные обязанности выполнял с особым командирским рвением. Он ежедневно посылал нарочных в политотдел дивизии за газетами, а получив их, без промедления организовывал коллективные читки во взводах.

— Нам всем надо знать, как вызволяется Кубань от белой нечисти, — внушал он своим подчиненным. — Где и как идут наши красные войска.

С 1918 года сохранилась у Ивана Митрофановича подробная карта Кубанской области. Теперь он регулярно наносил на нее обстановку, отмечал отбитые у врага города и станицы Кубани, а потом вывешивал для всеобщего обозрения. И делал он это в любых условиях — на стоянках и на маршах. Как и все воины, арттранспортники были страшно измотаны весенним бездорожьем. Но это нисколько не снижало их интерес к происходящим событиям. Они до того привыкли к инициативе своего команди- ра — комиссара, что если вдруг по какой‑нибудь причине тот задерживался с вывешиванием карты, они ему напоминали:

— Покажите, товарищ командир, куда удрапали беляки.

На карте большая красная стрела от Батайска через

Кущевскую — Белую Глину — Усть — Лабинскую тянулась к Майкопу. То железной поступью шла буденновская конница. Две другие стрелы обозначали движение 8–й и 9–й армий на Екатеринодар и Новороссийск. С севера сюда же нацеливала свои клинья 10–я армия, а с востока, по территории национальных областей Северного Кавказа и Ставрополья на просторы Кубани выходила воссозданная 11–я армия.

Красная Армия на своих штыках несла радостную весну освобождения. Вдохновленные ее успехами кубанские партизаны и подпольщики развили небывалую активность, парализуя весь тыл деникинских армий. В те первые яркие мартовские деньки пролетарии Кубани, натерпевшиеся горьких мытарств в период господства деникинщины,

с ликованием выходили встречать красноармейцев, политработников и командиров — своих дорогих освободителей.

К 12 марта 33–я дивизия заняла станицы Новопласту- новскую, Батуринскую, Новокорсунскую, Дядьковскую. Спустя четыре дня она находилась у ворот Екатеринодара — в станице Новотатаровской. После шестичасового боя захватила здесь у противника много пленных, орудий, пулеметов и других трофеев.

Сосед слева — Сводный конный корпус под командованием Д. П. Жлобы —16 марта после жаркого боя вступил в станицу Динскую. Ему удалось отбить у противника

13 орудий, три бронепоезда, 38 вагонов со снарядами и патронами и немало другой добычи.

С утра 17 марта развернулось упорное сражение за Екатеринодар. Бой шел 12 часов. Наступая совместно со 2–м конным корпусом, 21–й и 22–й Уральской стрелковой дивизиями боевые части 33–й Кубанской шаг за шагом пробивались к станице Елизаветинской, обеспечивая надежное прикрытие правого фланга атакующих от возможного удара врага с западного направления. В станицах Марьянской и Елизаветинской части дивизии захватили две тысячи пленных, много боевой техники и других трофеев. Ввиду того, что командир М. К. Левандовский еще из Новокорсунской 15 марта был отозван для утверждения на пост командующего 9–й армией, дивизию вели в бой недавний командир первой стрелковой бригады С. И. Пронников и комиссар О. А. Стигга. А бригады, полки и отдельные подразделения возглавили Я. Ф. Балахонов, П. М. Лунев, И. Г. Збежнев, М. С. Серпокрылов, Е. М. Воронов, М. Н. Абраменко, Е. У. Кузнецов, П. М. Козлов, И. И. Кузнецов, М. Н. Демус, Т. М. Волков, Г. И. Мироненко, Я. П. Лисконог, С. В. Петренко и другие отважные командиры.

В боевых порядках наступающих неотлучно находился командир арттранспорта Иван Украинский, готовый по первому требованию огневиков прийти им на помощь. Как только был занят Екатеринодар, он тут же получил приказ немедленно расположить арттранспорт в областном центре и отсюда направлять боеприпасы и оружие частям дивизии, устремившимся через Екатеринодар в наступление на аулы Афипс, Панахес, Козет, Бжегокай и дальше — на Северскую.

В штабы победоносных дивизий гут же потянулись

молодые добровольцы с просьбами о зачислении в ряды Красной Армии. В 33–ю Кубанскую особенно много молодежи приходило с хутора Городского, расположенного в полутора — двух десятках верст от Екатеринодара, в заку- банской низине близ черкесских поселений на берегу реки Пшиш. Хутор был дотла сожжен белыми в 1918 году за то, что его жители ревностно поддерживали Советскую власть. Возвратившись теперь на свои пепелища после скитальческой жизни по станицам и хуторам области, люди загорались страстным желанием отомстить врагам за все свои беды и лишения, отцы и матери наказывали своим сыновьям окончательно добить белогвардейцев и интервентов.

Получив добро от ревкома продолжать свою работу над разбором гибнущего архива Кавказского наместничества за многие годы, доставленного в город еще в 1915 году, главный архивариус Кубанского казачьего войска И. И. Кияшко на расспросы красных командиров, как тут жилось при белых, по — интеллигентски спокойно, но выразительно поведал:

— В Екатеринодаре собралось много важных особ из Петрограда, Москвы и других городов. И своей буржуазии у нас хватает. Так эти люди как с ума посходили. Когда в Новороссийске загрузился эшелон первыми английскими танками для следования на фронт против красных, вся эта публика взахлеб кричала: «О бэби, танки! Какие душки, эти британцы!» А чему радоваться‑то? Англичане практичны, они еще во времена долгой Кавказской войны слали сюда вооружение мятежникам — горцам, чтобы утвердить свое присутствие на Кавказе. Теперь же и подавно при нашем раздрае. Свои интересы сыны Альбиона никогда не забывают. Недаром они — сотни лет колонизаторы.

Полезные те обобщения энтузиаста — историка, этнографа, литератора, в советское время много сделавшего для кубанского краеведения, приоткрывали бойцам революции, простым людям первые окошечки к обозрению большой панорамы истории Родины.

Расположив на временный постой свое подразделение с тылами артиллеристов на Гривенской улице, Украинский, как и другие командиры, получил в штабе дивизии приказ по войскам 11–й армии о взятии Екатеринодара, дальнейшем преследовании отступающего противника. Приказ подписал еще не сдавший дела командующий этой армией И. П. Уборевич. С документом требовалось озна

комить всех бойцов и командиров. Это был замечательный приказ. В нем говорилось:

«Красные герои! Вчера под вашим мощным ударом пала столица южной контрреволюции — гор. Екатеринодар… Вы, исполняя волю нашей Рабоче- Крестьянской Родины — Советской России, освободили из‑под гнета царских генералов и помещиков сотни тысяч трудовых казаков и иногороднего населения… Разбитый враг бежал за Кубань. Нам остается нанести ему там последний удар… Вперед, на Новороссийск!»

С затаенным дыханием слушали арттранспортники полный текст документа, выразительно и громко прочитанный их волевым командиром — комиссаром. Кто‑то из бойцов, несмотря на торжественность минуты, задал прозаический вопрос:

— Что‑то не уразумею, кто же сейчас командует девятой армией: Уборевич или Левандовский?

В том вопросе не содержалось какой‑либо «подначки». Просто бойцам было жаль расставаться со своим боевым комдивом, потому они ревниво отнеслись к переводу его с дивизии на армию. Да и сам М. К. Левандовский не очень- то охотно покидал ряды близких соратников. В своем приказе от 15.03.1920 года он писал:

«Приказом командкавказфронтом за № 772 я назначен командующим 11–й армией.

Тт. командиры, комиссары и красноармейцы! Больше года совместной боевой жизни, тяжелые астраханские пески, пережитые вместе с вами, сделали дивизию для меня моим родным домом. То глубокое доверие, уважение и любовь друг к другу, которые питались взаимно, настолько сплотили меня с дивизией, что я с болью в душе покидаю свою родную семью и тот родной трудовой элемент, среди которого я родился, вырос и начал свою творческую работу на пользу революции и Советской власти…

Уходя из дивизии с самыми лучшими воспоминаниями о прошлом, я буду всю жизнь носить в сердце память о славной, дорогой 33–й Кубанской дивизии». После ознакомления с приказом младший Иван Украинский отпросился у брата на пару часов навестить свою добрую знакомую Шурочку, с которой он не мог встречаться и переписываться с августа 1918 года. У самого же

командира — комиссара арттранспорта, как всегда, нашлась уйма неотложных дел не только в своем подразделении, но и в штабе дивизии.

В занятом штабе деникинской добровольческой армии Иван Митрофанович с чувством мстительного удовлетворения помогал своим друзьям — штабистам производить сортировку и опись приказов и других документов белого командования. Его прямо‑таки развеселило убожество исполнения многих циркуляров. Даже приказ по Кубанскому казачьему войску № 444 от 8 декабря 1918 года о производстве войскового атамана Филимонова в чин генерал — лейтенанта и учреждении в его честь именной стипендии в политехническом институте, а также вывешивании портретов атамана в «правительственных учреждениях и учебных заведениях Кубанского края» был напечатан на листочке из школьной тетради, неряшливо и расплывчато, как, впрочем, и почти вся остальная писанина, сотворенная мнимыми ценителями культуры за год и семь месяцев своего хозяйничанья.

— Добанковались, — насмешливо пришептывал Иван Митрофанович над канцелярскими ворохами. — На оружие Антанта не скупилась, а бумагу белякам пришлось искать самим. Вот и обобрали они все школы.

Проходя по улице Крепостной — той, что вела свою родословную почитай с момента основания Екатеринода- ра запорожскими казаками — Украинский с интересом рассматривал большой кирпичный особняк, принадлежавший генералу Шкуро. Безлюдный дом и надворные постройки, несмотря на благоухание цветущих абрикосовых и вишневых деревьев, источали одичалость и запустение в укор своему баламутному хозяину, пробивавшемуся сейчас со своими вояками в направлении Туапсе.

Давно ли Шкуро властвовал в Воронеже и хвастался тем, что со своими «волчьими сотнями» он прогарцует по Красной площади в Москве? Совсем недавно: каких — ни- будь полгода назад. И вот — финал. Зная Шкуро еще рядовым казачьим офицером по старому турецкому фронту, не лишенным личной храбрости и дьявольской изобретательности, бывший батрак воспринял закат его карьеры как неизбежную закономерность. Кто пошел против народа — тому несдобровать. Только на путях служения правому делу человек может раскрыть свои истинные дарования.

Для преследования отступающего противника без какой‑либо паузы из Екатеринодара отправились воины 22–й стрелковой дивизии девятой армии, 40–й Богучарской дивизии восьмой армии при поддержке 31–й стрелковой и 33–й Кубанской стрелковых дивизий девятой армии. Сводный конный корпус освобождался от боевых действий и ему предоставлялся отдых. 20 марта состоялся парад конников.

Пока в Екатеринодаре шел смотр частей Сводного кон- корпуса, а после него — митинг, в двенадцати верстах от города, в ауле Тахтамукай, только — только сосредоточились некоторые строевые и тыловые части и подразделения 22–й и 33–й стрелковых дивизий. Проведав, что красной конницы здесь почти нет, белый генерал Топорков не преминул этим воспользоваться. Из аула Шенджий он бросил всю свою донскую кавалерию в пять тысяч сабель и внезапным ударом внес расстройство в тылы красных дивизий.

Однако с подходом основных сил наступающих враг стал поспешно отходить на юг. Конные и пехотные части 33–й Кубанской дивизии освободили от белогвардейцев Северскую, Ильскую, Холмскую и другие станицы, хутора и поселки, с боями прошли до Новороссийска и Геленджика. В Новороссийске малость растерявшийся от многочисленности плененного белого воинства и свалившихся на его голову забот по охране и содержанию пленных в районе дислокации своей части, командир 4–го кавалерийского полка Елисей Воронов направил комдиву 33–й Кубанской следующий рапорт:

«Доношу, что мною выведено из города до 10000 человек белой кавалерии с орудиями. А посему прошу вашего распоряжения. Кавалерия сосредоточена на восточной окраине Новороссийска».

В порядке подчиненности рапорт поступил в штаб третьей кавалерийской бригады. Врид комбрига-3 Яковенко начертал размашистую резолюцию: «Командарм приказывает отправлять в Екатеринодар. 28.03.20».

Затем командование дивизии повернуло свои части в обратном направлении на доколачивание разбежавшихся по горным лесам белогвардейских банд. Многим воинам дивизии довелось бить врагов у Псебая, Андрюковской, Каменномостской и даже в районе Красной Поляны у стремительной горной Мзымты. Важную боевую операцию

дивизия провела недалеко от станицы Лабинской, где выползли на равнину крупные силы белогвардейцев под командованием генерала Фостикова.

Затем личный состав дивизии получил кратковременный отдых и расположился на станции Коноково. Там шло пополнение ее людьми, оснащение полков боевой техникой. Братья Украинские съездили на побывку в станицу Тихорецкую и в Тихорецкий железнодорожный поселок. К приезду отца Марийке Украинской исполнилось семь лет. Она на всю жизнь запомнила, как ее родитель, боевой командир Красной Армии, высоко поднял ее к себе в седло и во весь мах, счастливый и радостный, промчался на коне из конца в конец своей батрацкой Хохлятчины.