Из Харькова в Европу с мужем-предателем

Глава 8. ПРОЩАЙ, ХАРЬКОВ

При сравнении подробного рассказа Александры о необыкновенном предложении Квислинга и о тяжелых последних неделях жизни в Харькове с тем, что описывают архивные документы, возникает множество вопросов. Александра рассказывала о своей жизни в этот период с большой уверенностью. В свою очередь, документы, датированные этим временем, показывают столь же ясную картину. Поэтому это не вопрос выбора между двумя «правдами», а раскрытие истинных причин, заставляющих Квислинга неоднократно настаивать на том, что он находится в критическом положении, поскольку, во-первых, как он сам утверждал, его отпуск как служащего Генштаба заканчивается, а во-вторых, существовала опасность дипломатического разрыва отношений между Россией и Норвегией.

Квислинг не счел нужным сообщить своей юной и несколько наивной жене, что 26 июня 1922 года он написал Джону Горвину в Москву. В письме он рассказывал о том, что он намеревался уехать из России приблизительно 20 июля, так как его отпуск в армии должен был закончиться 26 июля, а его служба в Генеральном штабе — во второй половине сентября. Он также не сказал Александре, что Нансен, судя по телеграмме от 6 июля, хотел, чтобы Квислинг остался на Украине еще на некоторое время. Нансен послал еще одну телеграмму 26 июля из Риги, чтобы сообщить Квислингу, что его отпуск продлен до сентября. Тем временем (22 июля) Квислинг заявил, что он готов остаться на своем посту дополнительные шесть недель[45].

Хотя он получил разрешение продлить свой отпуск, Видкун не сообщил об этом Александре и ее матери, продолжая настаивать на скорейшем выезде из России. Само собой разумеется, что ему предстояло многое успеть завершить до отъезда из Харькова для продолжения работы созданного им сложного распределительного аппарата. К тому же голод до сих пор продолжался. Случаи каннибализма все еще имели место; холера также продолжала свирепствовать, смертность от этой ужасной болезни доходила до сорока процентов. В интервью, которое в начале сентября по пути домой Квислинг дал в Хельсинки стокгольмской газете Dagens Nyheter, он ясно заявлял о серьезности положения[46]. Ни его профессиональные обязанности, ни состояние норвежско-российских отношений не объясняют его скрытности. Хотел ли он просто вызвать интерес Александры или таким образом пытался предотвратить возможность того, что она может передумать выходить за него замуж, или же действительно опасался, что его положение и свобода находятся под угрозой?

Квислинг повторил Александре свою версию о причине возможного разрыва дипломатических отношений между Россией и Норвегией из-за конфискации российскими властями пиломатериалов, которые были предназначены для перевозки из Архангельска в Норвегию, и намерения продать их английской компании. Это фактически совпадает с обнародованными тем летом и осенью официальными данными, касающимися этой конфискации и протеста Норвегии, сделанного советскому правительству. Исходя из этих сообщений ясно, что наибольшие потери среди норвежских торговцев в Архангельске понес капитан Фредерик Притц. В сентябре того же года он был в Лондоне и вел там переговоры, очевидно, сумев получить остатки пиломатериалов, так как вскоре был основан консорциум «Руснорвеголес» (Russo-Norwegian Onega Wood Company, Ltd.)[47].

Квислинг во время своего пребывания в Хельсинки годом ранее, а также в Москве в конце 1920 года, оказывал Притцу помощь в совершении сложных сделок в Москве, что было чревато серьезными последствиями для него лично. Поэтому можно предположить, что в 1922 году он тоже помогал торговцу пиломатериалами Притцу, используя свои связи в Москве, и теперь опасался, что его действия могут иметь негативные последствия для него, несмотря на дипломатический паспорт[48]. Кроме того, Нансен обещал советским властям, что никто из его сотрудников в России не будет заниматься предпринимательской деятельностью без особого разрешения правительства. К тому же Квислинг, естественно, знал об обвинении польских властей, сделанном в мае, в том, что он слишком близок с большевиками. Эти обвинения все еще продолжали привлекать внимание Министерства иностранных дел Норвегии в течение всего лета, хотя глава Норвежского торгового представительства в Москве Йохан Фредрик Винтер Якхеллн докладывал в Осло еще в начале июня, что Квислинг имеет отличную репутацию[49].

29 августа Нильс Иттерборг (норвежский временный поверенный в Варшаве) послал конфиденциальное письмо в МИД, указывая, что нет никаких оснований для обвинения капитана Квислинга во вмешательстве в политику Советской России и продаже нансеновского продовольствия Красной армии. Но он также отметил, что, согласно сообщению норвежского временного поверенного в Харькове Беренсона, поведение Квислинга в Харькове не было в достаточной мере дипломатичным — он был замечен главным образом в компании большевиков и не искал связи с антибольшевистскими кругами[50].

Беренсон, безусловно, понимал, что положение Квислинга было крайне сложным. Ему нужно было работать именно с местными большевиками, а не с их противниками. Кроме того, в связи с его работой представителем миссии Нансена Квислингу приходилось часто ездить в Москву для ведения переговоров с советскими властями, и в то же время ему надо было поддерживать связь с Норвежским торговым представительством, что также ясно подтверждается дальнейшим рассказом Александры. Начальник представительства Якхеллн был в отпуске в Норвегии, когда Видкун и Александра поженились и отправились в Норвегию. Газета «Моргенбладет» 11 сентября взяла интервью у Якхеллна, в котором он заявил, что не желает говорить о нынешнем положении в России, отмечая, что приехал домой только чтобы набраться сил для дальнейшей работы.

Несмотря на это, журналист, бравший интервью, заметил, что Якхеллн планировал встречи с различными коммерсантами и «другими заинтересованными сторонами», и прокомментировал успешные переговоры английского министра Уркхарта с советскими властями о конфискованных британских промышленных предприятиях на Урале и в западной Сибири. Все это, конечно, представляло большой интерес для Норвегии, а также несколько проясняло ситуацию с норвежским лесопильным производством в северной России. В то же время в Лондоне, как сообщалось в этой статье, проходили интенсивные переговоры между норвежскими и российскими представителями, но норвежские власти все еще не получили ответа на их ноту протеста[51].

Маловероятно, что Квислинг не знал об этих переговорах и о главной роли в них своего старого друга Притца, но невероятным кажется и то, что подобные события на официальном уровне могли угрожать женитьбе Квислинга и Александры, а также их отъезду из страны. В последующие годы, однако, было много примеров того, как сложный характер Квислинга и его стремление выглядеть человеком, контролирующим все в сложных ситуациях, совмещался со склонностью к преувеличениям и созданию атмосферы секретности, что было с самого начала заметно в отношениях с Александрой. Другим примером этой черты его характера был документ, полученный Квислингом незадолго до отъезда от украинского Красного Креста, с которым он очень близко работал с начала своего пребывания в Харькове.

На официальном бланке доктор Либерман дал «месье капитану Квислингу» медицинское заключение, датированное 24 августа 1922 годом, в котором говорится, что в июне у капитана Квислинга было желудочное заболевание во время поездки в голодающий район, и что ко времени отъезда из Украины он еще не был здоров[52]. Само собой разумеется, что из-за ужасных условий, которые в то время были на Украине, работники организаций по оказанию помощи голодающим подвергались серьезной угрозе заражения различными заболеваниями. Это медицинское заключение могло помочь в объяснении причин длительного пребывания Квислинга на Украине в том случае, если кто-нибудь из Генштаба выразил бы обеспокоенность по поводу отсутствия капитана на своей службе.

Интересно отметить, что тем летом, когда он заболел этим желудочным недугом, Квислинг не упоминал об этой болезни ни в одной из своих телеграмм с просьбами продлить его пребывание в России. Его заболевание также не помешало ему 28 октября прочитать лекцию о «русской проблеме», хорошо принятую Военным обществом[53]. Квислинг ссылался на свое желудочное заболевание (тяжелое и докучающее ему; вызванное, по его версии, «отравлением сыром») в разговоре с Нансеном в конце 1922 года, когда Нансен спросил о его желании продлить свою работу, а в письме Нансену в марте 1925 года он добавил, что болен к тому же малярией[54]. Квислинг, вероятно, говорил, что страдает от хронической малярии, но тут стоит заметить, что его личный врач во время всего периода Второй мировой войны писал в 1988 году, что Квислинг имел прекрасное здоровье и не принимал никаких лекарств в течение тех пяти лет[55].

Александра была очень удивлена, когда узнала о медицинском заключении, выданном Квислингу за день до отъезда из Харькова, а также про историю «отравления сыром» и других случаях, именуемых болезнями. По словам Александры, она никогда не видела никаких признаков недомогания у него как тем летом, так и за все время, проведенное с ним вместе. Напротив, он излучал здоровье и энергию.

Американские коллеги Квислинга в Харькове также не отмечали в своих докладах, что представитель Нансена имеет какие-то признаки заболеваний или недомогания, хотя они охотно пользовались возможностью комментировать разные аспекты миссии Нансена. Джордж Харрингтон сообщил своему начальству в Москве в докладной записке 19 августа 1922 года, что с Квислингом он беседовал только о распределении посылок[56].

20 августа 1922 года Александре исполнилось семнадцать лет. В записной книжке Квислинга есть запись, сделанная в этот день почерком Александры: «Мои именины. Ася». В понедельник, 22 августа, она написала: «Свадьба»[57]. Со счастливым предвкушением она продолжает свой рассказ

Имея так мало времени, чтобы все обдумать, мы с мамой как никогда были сбиты с толку. Не было ни отца, ни кого-либо другого, с кем можно было бы посоветоваться или попросить о поддержке. Видкун ни разу не предлагал помочь нам справиться с нашими заботами, и мы ни разу его об этом не просили. Справедливости ради надо сказать, что он был очень занят, завершая свои дела на работе и посещая высокопоставленных советских лиц. Я должна признаться, что обращала мало внимания на мамины предупреждения и возражения, предпочитая доверять Видкуну и слепо следовать его указаниям.

Видкун разработал детальный план, и попросил меня хорошо запомнить его и пересказать маме. Согласно плану я должна была выехать в Москву одна и ждать его в гостинице, в которой его друзья из Норвежского торгового представительства снимут для меня номер.

На следующий день после того, как мне исполнилось 17 лет, мы с Видкуном отправились в отделение ЗАГСа, чтобы получить документы, доказывающие, что мы вступили в брак в соответствии с российскими законами. Это было совершенно не запоминающимся событием, так как ни он, ни я не считали это настоящей свадьбой. К тому же моя голова была забита мыслями о том, что я должна была успеть сделать до отъезда. Эти приготовления, к сожалению, не включали прощания с моими друзьями, так как Видкун настаивал, чтобы никто кроме меня и мамы не знал о наших планах.

Мама была подавлена мыслью, что ей придется расстаться со мной, возможно, навсегда. Когда же она увидела, с каким желанием я следовала указаниям Видкуна, она больше не выказывала свою печаль и не возражала против моего отъезда. Она начала помогать мне собираться в длинный путь в неизвестность, где уже не будет ее защищающих крыльев.

Она чувствовала себя очень неловко из-за того, что у нее не было возможности снабдить меня приличным приданым. Крайне сожалея о том, что во время нашей последней поездки в Крым она оставила большую часть своих драгоценностей у наших друзей для сохранности, она впопыхах дала мне все, что смогла. В дополнение к своей самой любимой поваренной книге «Подарок молодым хозяйкам» Елены Молоховец она подарила мне набор серебряных ножей и вилок для фруктов. Мама до сих пор не обменяла их потому, что такие безделушки никому не были нужны, к тому же набор был неполным.

Когда пришло время отъезда, Видкун прибыл к нам домой на машине, чтобы отвезти меня на Курский вокзал. Он специально подчеркнул, что никто не должен сопровождать нас на вокзал, даже мама. Я должна была поспешно попрощаться с ней дома. Это была сцена, вспоминать которую у меня не хватает сил.

На станции Видкун купил мне билет в Москву. Вместе с билетом он дал мне дополнительные указания и немного денег на расходы, затем пожал руку, прощаясь. Я подалась вперед, чтобы поцеловать его, но он отступил назад и ушел, не дожидаясь открытия ворот на перрон. Позже он сказал мне, что всегда относился с отвращением к русским, особенно к мужчинам, когда они обнимаются и целуются друг с другом при встрече, или прощаясь. Он считал это нарушением всех правил поведения и никогда не разрешал никому, даже своей матери, дотрагиваться до него в общественных местах. Я осмотрелась вокруг и вдруг почувствовала себя очень одинокой, несмотря на то, что была окружена большой движущейся толпой людей.

В поезде я познакомилась с очень милой дамой, которая, узнав о цели моей поездки, предложила мне остановиться в Москве у ее матери и младшей сестры вместо гостиницы. Моя новая знакомая сошла с поезда, не доезжая до Москвы, но ее доброта и внимание немного облегчили мою боль разлуки, которую я чувствовала из-за поспешного отъезда и расставания с мамой и моими друзьями. Я получила много советов о том, как действовать в Москве — городе, который не верит слезам.

Сразу по прибытии в Москву я отправилась к родным моей новой знакомой и была ими тепло принята. Также я сразу позвонила в Норвежское торговое представительство и в гостиницу, сообщив им, где я остановилась. Я узнала, не было ли для меня писем или телеграмм и не изменились ли планы Видкуна. Мои новые друзья выгладили и почистили мой жакет, а также два моих лучших платья до того, как я отправилась встречать Видкуна на вокзал. Я была очень рада увидеть его и избавиться от своих забот. Он сказал мне, что нас ожидают в тот же день в торговом представительстве для формальной регистрации нашего брака. Но сначала мы должны были вернуться в квартиру, где я остановилась. По дороге туда я рассказала Видкуну, как хорошо ко мне отнеслись мои новые знакомые (к сожалению, я не помню их фамилии), и что я бы очень хотела, чтобы они обе поехали с нами в представительство.

Мы подъехали туда как раз к концу моего рассказа, и я с гордостью представила Видкуна моим новым друзьям. Он поблагодарил их за гостеприимство и сказал, что сожалеет о том, что не может пригласить их на свадьбу, потому что она будет за границей. Сегодня мы только зарегистрируем наш брак в представительстве Норвегии, там не будет никакой церемонии и смотреть будет не на что. Он вел себя формально и холодно, и мы быстро поехали в миссию, не приняв предложения моих новых друзей побыть у них дольше.

По дороге Видкун вынул из кармана маленькую коробочку, в которой оказалось прекрасное кольцо с тремя большими бриллиантами, окруженными рубинами. Он надел мне кольцо на палец. «Большое спасибо! Но тебе не нужно было этого делать», — воскликнула я. «Этого требует обычай. Я должен был сделать это раньше, когда мы обручились. Это твое обручальное кольцо. Наши свадебные кольца мы купим позже, когда выедем из России».

Формальности в торговом представительстве не заняли много времени. Нам просто надо было показать документы о нашей регистрации в Харькове и подписать несколько бумаг. Затем мы перешли в соседнюю комнату, где был накрыт стол, и члены миссии поздравили нас. Спустя много лет в Шанхае я встретила норвежского дипломата, который вспомнил, что присутствовал на этом торжестве в Москве.

Моя фотография и новая фамилия в замужестве были добавлены к дипломатическому паспорту Квислинга. Мне выдали документ в красной обложке — это был мой первый норвежский паспорт. Когда я вышла из норвежской миссии, которая находилась в доме №9 в Мертвом переулке, я почувствовала себя совершенно другим человеком. Я была госпожой Квислинг, замужней женщиной и иностранной подданной моего нового короля. Я чувствовала себя взволнованной и усталой. Видкун сказал, что ему нужно остаться в миссии еще на некоторое время, чтобы решить служебные вопросы, после чего мы сможем отправиться в гостиницу «Савой», где он забронировал для нас номер. Он сказал, что мне надо забрать свой багаж, оставленный у моих новых друзей, и приехать к нему в гостиницу. Позже я вернулась к этим замечательным людям, чтобы поблагодарить их за все, что они сделали для меня. Я чувствовала себя крайне неловко из-за того, что Видкун отказался пригласить их на прием. Но объяснила его поступок тем, что он был слишком занят другими делами. Я сказала этим двум женщинам, что никогда не забуду их дружбу и обязательно пришлю им подарок, как только мы устроимся за границей. Это было обещание, которое я не смогла сдержать, потому что все время, которое мы с Видкуном жили вместе, у меня никогда не было ни копейки своих денег.

Я все еще была в приподнятом настроении, когда приехала в отель «Савой». Последние несколько дней были переполнены событиями, и мне предстояло начать новую жизнь среди совершенно незнакомых людей. Я чувствовала себя очень одинокой и испуганной тем, что мне предстояло пережить еще одно новое событие — остаться наедине с моим мужем.

Отель «Савой» находился в центре города, вблизи Большого театра, и был доступен исключительно иностранцам. Я сказала дежурному, что я госпожа Квислинг и спросила номер нашей комнаты. Он позвонил, и Видкун сразу же спустился вниз. Лифт не работал, и нам пришлось подниматься по лестнице на один из верхних этажей.

Вечерело, и в полутьме наша большая гостиная выглядела довольно-таки угрюмой, но роскошной. Видкун с гордостью показал мне обшитую деревянными панелями комнату с бархатными шторами, восточными коврами и множеством маленьких статуэток, ваз и других безделушек. Там же была ниша с темно-коричневой бархатной занавесью, частично скрывающая кровать или софу, прикрепленную к стене. Кажется, в самой спальне стены были красного цвета, но мое взволнованное состояние не позволило мне заметить это. Отдельной уборной не было.

После этого краткого осмотра мы спустились вниз для нашего первого ужина вместе, который занял много времени, так как Видкун заказал особые блюда, и обслуживание было неспешным. Но я должна сказать, что такие деликатесы я не видела с раннего детства. Говорил больше Видкун, рассказывая мне о планах нашего путешествия. Сначала мы должны были ехать в Петроград, затем в Финляндию, а оттуда на некоторое время в Ригу, где у него были хорошие друзья. Мы могли бы провести церковное венчание там, и по прибытии в Норвегию будем мужем и женой перед Богом, людьми и, что важно, в глазах его родителей.

У меня разболелась голова, в тот вечер мы оба очень устали. Но ни я, ни он не торопились вернуться в нашу комнату. Я думаю, что мы боялись остаться наедине как муж и жена и откладывали этот момент. Ресторан практически полностью опустел к тому времени, как мы вернулись в нашу комнату. К моей головной боли присоединилась еще и боль в животе, но я считала, что все это возникло из-за напряжения. Я все же сказала Видкуну, что чувствую себя нехорошо. «Ничего, — ответил он. — Ты лучше ложись. Утром, хорошенько выспавшись, ты будешь чувствовать себя намного лучше». И мы решили, что я проведу ночь в спальне, а он — на кушетке в гостиной.

Казалось, что он, так же как и я, был доволен тем, что эту ночь мы проведем раздельно. Думая об этом теперь, мне кажется, что он как сын пастора не считал нашу гражданскую церемонию действительной до того, как она будет благословлена в церкви. И теперь я уверена, что, несмотря на то, что я была очень наивной в этих вопросах, в то время у Видкуна было еще меньше опыта в интимных отношениях, хотя он был почти в два раза старше меня. Мы оба почувствовали облегчение, отложив это испытание до того времени, когда познакомимся ближе друг с другом. К тому же, я думаю, он действительно хотел мне помочь, видя мое напряженное состояние и плохое самочувствие. Видкун уже говорил мне о своем опыте общения с женщинами, который был так же мал, как и мой опыт общения с мужчинами, но по другой причине. Он рассказывал, что, будучи еще совсем молодым человеком, был сильно влюблен в одну девушку и хотел, чтобы она стала его женой. Когда, наконец, он уже мог жениться на ней, то купил ей обручальное кольцо и сделал официальное предложение, которое было холодно и унизительно отвергнуто. С того дня, по его словам, он не хотел иметь ничего общего с женщинами.

На следующее утро меня разбудил стук в дверь. Это была горничная: «Le bain est prêt, madame!» («Ваша ванна готова, мадам!»). Какая роскошь! Горничная приготовила мне ванну, и она даже говорит по-французски. Несмотря на то, что мне пришлось идти в ванную по коридору, я предвкушала удовольствие.

Видкун уже был полностью одет, когда я вошла в гостиную. Я увидела множество бумаг на его столе, и решила, что он работал всю ночь без сна. Сразу же после завтрака он ушел, сказав, что будет отсутствовать большую часть дня.