Из Харькова в Европу с мужем-предателем

Глава 28. ПЕРВЫЕ ГОДЫ МАРИИ В КАЧЕСТВЕ ГОСПОЖИ КВИСЛИНГ

Имеющиеся сведения показывают, что Мария была в Европе до тех пор, пока не отправилась в Осло до приезда Александры летом 1924 года. В Норвегии она находилась до отъезда Александры в Ниццу в конце лета. Однако нет никаких сведений о том, что делала Мария долгое время после этого. Арве Юритцен нашел много пробелов, когда пытался выяснить, чем она занималась и где жила несколько лет как госпожа Квислинг. Он также заметил, что Видкун и Мария виделись очень редко после того, как Александра уехала в Ниццу, то есть со второй половины 1924 по 1928 год[119].

Те скудные сведения, которые Мария пожелала сообщить о себе за этот период, коротко представлены в записях, датированных начиная с 1952 года: «Почти три года я жила одна в Париже и в Норвегии, пока мой муж был в России. Квартира в Осло большей частью пустовала»[120]. Ясно, что она и Квислинг не проводили много времени вместе в те годы. Учитывая то, что Квислинг не имел постоянного места службы с лета 1924 года до следующей весны, когда он снова стал работать с Нансеном, возникает вопрос об источнике его доходов, которые давали ему возможность часто путешествовать вместо того, чтобы скромно жить с родителями в Телемарке или на Эрлинг Скалгссонсгат, 26.

В своей записной книжке в 1925 году Квислинг составил список дел, которые он должен был сделать перед тем, как отправиться в путешествие с Нансеном 29 мая. Исходя из этого списка, становится ясно, что он планировал оставить квартиру пустой, но Мария, видимо, была еще в Осло в период с 31 мая по 3 июня. За эти четыре дня, спустя всего девять месяцев после того, как Александру отправили во Францию, Мария написала письмо Квислингу, который только что уехал сопровождать Фритьофа Нансена в качестве его секретаря в поездке по Армении, где они должны были изучить возможности решения проблем с беженцами[121]. В своем письме она упомянула некоторых родственников Квислинга и детально описала признаки своих различных странных недугов. Она настойчиво требовала, чтобы он следил за своим здоровьем и не волновался о ней, а также забыл о каких-либо размолвках между ними. После этого Мария заговорила об Александре, и мы получаем некоторое представление о том, что же это были за разногласия.

Мария считала, что если Квислинг еще не писал Александре об употреблении таких выражений, как «дорогой папа»[122] и других нежных прозвищ такого рода, то он должен сделать это как можно скорее как для себя, так и ввиду «очень веских причин, которые у меня имеются». Короткий отрывок показывает тон остальной части этого письма:

«Я также советую тебе писать Асе как можно чаще, чтобы она смогла найти работу этим летом. Прошло уже почти 10 месяцев, а ей по-прежнему нечем заняться. Это ее окончательно испортит. Я даже не хочу говорить, как неприятно это, должно быть, для тебя. Я уверена, что она ненавидит работать, и если не повезет, то Бог знает, что с ней случится и что тебе следует делать с ней».

Квислинг не вернулся в Осло до 24 июля, по-прежнему не имея конкретных планов на будущее. Министр Урбю в Москве и Нансен в Осло попросили норвежские власти назначить Квислинга в московскую миссию, но в личном сообщении Нансену 20 августа премьер-министр назвал несколько причин, по которым его просьба не могла быть выполнена. Речь шла о том, что несколько месяцев назад Квислинг пожаловался Нансену, что его военная карьера пострадала из-за тех заданий, которые он выполнил для него. Что еще хуже, писал Квислинг Нансену, во время своего самого первого назначения он подцепил желудочное заболевание и заболел малярией. Нансен сказал Квислингу, а также министру, что сожалеет об этом[123].

Письмо, написанное матерью Квислинга 20 октября, дает понять, что Мария находилась в то время в Осло, и что она справила свой день рождения вместе с Квислингом 10 дней тому назад, 27 октября, однако Квислинг уже отбыл в Армению по новому назначению Нансена[124]. Мария, вероятно, покинула Норвегию сразу после отъезда Видкуна, поскольку очевидно, что она и Квислинг большую часть времени жили порознь, когда он работал в Армении, и она, по всей вероятности, говорила правду, утверждая, что весь тот период жила во Франции. Квислинг следил за тем, чтобы Мария регулярно получала денежные переводы. Эти денежные переводы требуют дальнейшего рассмотрения, так как они резко контрастируют с содержанием обращений к Александре и ее матери, а также потому, что они являются ключом, позволяющим узнать о местонахождении Марии.

В своей записной книжке за 1926 год Квислинг отметил, что перевел Марии 100 долларов 9 января и такую же сумму снова 12 февраля. После какой-то встречи в Женеве 16 марта он на неделю отправился в Париж, после чего уехал домой в Осло, куда прибыл 23 марта, а уже 27 марта он встретился с Притцем. Как только Видкун вернулся в Осло, он записал, что Мария в течение 6 дней получила 3000 норвежских крон. Не совсем ясно, эти деньги он отправил по почте или передал лично, хотя больше оснований предполагать последнее, так как есть причины думать, что Мария все еще была во Франции. Вскоре после этого он поехал обратно в Москву через Стокгольм и Ленинград, но 8 мая уже покинул Москву, направляясь на этот раз в Париж через Ригу и Берлин.

12 мая, в первый день пребывания Квислинга в Париже, Мария получила от него 200 норвежских крон, к которым он добавил еще 700 крон и 25 фунтов стерлингов. Это произошло 25 мая, за день до того, как он уехал из Парижа в Осло, очевидно, после двух недель пребывания с Марией. Ясно, что она не сопровождала его домой и на этот раз, потому что он напоминал себе о необходимости снова отправить ей деньги 19 июня, через 10 дней после того, как он перевел ей деньги по возвращении из Телемарка. Во время своего короткого визита в Осло Видкун был у брата Йоргена[125].

21 июня Квислинг вернулся в Москву через Стокгольм, куда прибыл 25 июня без особых задержек, на этот раз по заданию своего старого друга капитана Притца. До отъезда из Норвегии он заверил Нансена, что по-прежнему готов к его услугам для работы с беженцами, если это понадобится. Однако такой необходимости не возникало некоторое время. По словам Даля, у Квислинга в этом году происходило мало событий, а Мария продолжала жить во Франции[126].

Кажется, капитан Притц выступал в качестве посредника при следующей передаче денег, которые Мария получила 22 июля 1926 года[127]. Судя по дружелюбному и многословному письму к отцу Квислинга, которое Мария отправила 25 июля, она тогда находилась на севере Франции неподалеку от границы с Бельгией, но она писала, что не знает, как долго пробудет там[128]. Три других письма из того же архива показывают, что Мария не была ни в России, ни в Норвегии в этот период. В письме, которое Квислинг написал своим родителям из Москвы 20 августа 1926 года, он сообщал, что Мария говорила ему, что останется «там» до тех пор, пока он не решит, как они могут все устроить. 9 сентября он заявил, что Мария намеревается вернуться в Париж для посещения лекций в Сорбонне. Также ввиду того, что положение в России было крайне неопределенным, трудно было сказать, когда они снова смогут быть вместе. Через два с лишним месяца, 25 ноября, он писал, что часто получает известия от Марии и что, конечно, было скучно жить порознь. Однако его пребывание в России, по всей вероятности, не будет очень долгим, поэтому ей нет смысла приезжать к нему.

В этом есть много странного, ведь Александра ничего не знала о периодическом пребывании в Париже то Марии, то Видкуна. К концу ноября 1926 года Видкун и Мария не видели друг друга по меньшей мере полгода. В то же время есть все основания полагать, что Мария была очень довольна своей ролью супруги Квислинга (так, например, ее письма к Квислингу и заметки в его записной книжке показывают ее заботу о нем). При этом она не очень хотела ехать в Россию к своему мужу, который продолжал переводить ей регулярно 30 фунтов стерлингов.

Несмотря на то, что родственники Квислинга обращались с Марией как с истинным членом их большой и дружной семьи, было ясно, что она предпочитала жить в Европе, а не в Норвегии. Нет ни одного документа, удостоверяющего место ее пребывания в 1927 году. Но наиболее разумным объяснением этому является то, что у нее были свои собственные дела во Франции не только в 1926 году, но и в течение большей части 1927 года.

Среди бумаг, оставленных Видкуном и Марией, есть только один документ, указывающий на то, чем Мария была занята в Европе. Это письмо, которое написала Александра 17 декабря 1923 года, где сказано, что Мария действовала как агент «Треста».

Как было указано ранее, вполне вероятно, что Мария получила задание, связанное с «Трестом», от ее украинских руководителей — интриганов, жаждущих власти, ввиду того, что в этой организации участвовал Артамонов, а его преемник в Харькове Башкович был последним начальником Марии. Также вполне возможно, что Квислинг знал, чем занимается Мария, иначе после того, как она получила письмо от Александры, они оба не бросились бы в страхе в Париж, намереваясь держать Александру под постоянным наблюдением. Неизвестно, как долго Мария работала в этом качестве, но поразительно, что она не вернулась в Россию до тех пор, пока «Трест» не был разоблачен. Согласно неопубликованной рукописи норвежского дипломата Арнольда Рестада, Мария вернулась в Москву в июне 1927 года и жила с Квислингом в гостинице.

Позднее этим же летом они переехали в здание британской миссии[129]. Это отражено в заметках в записной книжке Квислинга за 1927 год: отметив, что Мария получала деньги в январе, феврале и марте того года, он не упоминает ее в течение оставшейся части года.

В первые месяцы этого года в политической жизни произошло много событий, оказавших непосредственное влияние на «Трест». В апреле латвийский агент Эдуард Опперпут (как и Артамонов, бывший офицер царской армии) по прибытии в Финляндию признался, что является контрразведчиком ОГПУ. Таким образом, деятельность «Треста» была разоблачена. Эта организация распалась так быстро, что можно предположить, будто само ОГПУ ускорило этот процесс. Многие агенты «Треста» уже покинули этот корабль до 1927 года, и западный мир начал высказывать возрастающие подозрения об исчезновении в Париже высокопоставленного белого русского генерала в 1926 году и появлении фиктивного признания о его самоубийстве. Все эти происшествия имели прямую связь с прибытием Опперпута в Финляндию[130].

Было ли это связано с тем, что работа Марии уже закончилась, или были другие личные причины, но она решила, что ей пора покинуть Европу и быть вместе с Квислингом в Москве, где его только что временно назначили секретарем норвежской миссии.

Причиной этого назначения являлось то, что дипломатические отношения между Советской Россией и Великобританией были разорваны, и Норвегия взяла на себя защиту британских интересов, таким образом увеличив нагрузку на имеющийся состав миссии. Министр Урбю все еще был благосклонен к Квислингу, который уже находился в Москве, выполняя различные задания по поручению Нансена и Притца. Именно он устроил назначение Квислинга, что со временем привело к тому, что он стал ответственным за ежедневные дела Британии и переехал в здание британского посольства. Со временем, однако, Урбю потерял надежду серьезно привлечь Квислинга к дипломатической службе. Полгода спустя Министерство иностранных дел ясно дало понять министру, что это совершенно невозможно[131].

Тем временем Квислинг написал Нансену о своем новом назначении и поспешил заверить его, что он и дальше готов выполнять для него задания. В этом же письме он упоминает о возобновлении «красного террора», а также заявляет, что русские не хотят иметь ничего общего с иностранцами. Он был потрясен арестами и другими случаями репрессий, которые видел своими глазами, как он писал, и что даже теперь, спустя много лет, было ясно, что у него не осталось никаких иллюзий в отношении советского режима[132]. Одним из ярких примеров происходивших переворотов было исключение Троцкого из Коммунистической партии 29 июня — всего через несколько дней после того, как Квислинг написал письмо Нансену.

Работа Квислинга для Притца на этот раз закончилась, когда Притц в 1927 году решил прекратить свое участие в торговле лесом из-за нарастающей ксенофобии в Советской России. Это решение также положило начало так называемому «рублевому» скандалу, которой впоследствии преследовал Квислинга повсюду. Судя по тому, что писал Бенджамин Вогт, весной 1928 года советские власти подозревали, что Квислинг занимался незаконными сделками с советскими рублями от имени Притца, в результате чего Квислинга вызвали на допрос в ОГПУ. Говорят, что он вышел оттуда через четыре часа, находясь в сильном потрясении[133]. Даль, в свою очередь, считает, что если бы такой инцидент имел место, то это произошло бы весной 1927 года, одновременно с ликвидацией русских интересов Притца. Однако он не нашел никакого документального подтверждения, даже в архивах Министерства иностранных дел, что Квислинга той весной допрашивали советские власти. Даль также считает маловероятным, что Квислинга назначили бы в миссию 20 июня, если бы он, как говорили слухи, так опозорил себя в глазах советских властей. Этот последний аргумент достаточно разумный, но мы все же не знаем, был ли Квислинг допрошен в следующем году, возможно, в результате новых веяний в стране. Даль, наверное, прав в своем предположении, что советские чиновники усилили попытки очернить репутацию Квислинга лишь после его возвращения домой в Норвегию в конце 1929 года[134]. Из письма Квислинга от 2 февраля 1929 года своему бывшему русскому преподавателю, профессору Олафу Броку, становится ясно, что Квислинг явно отделял старый большевизм от нового сталинизма, который находил неприемлемым[135].

В записной книжке Квислинга за 1927 год помечено, что он выехал из России в Осло через Хельсинки и Або, куда прибыл в канун Рождества. Если Рестад был прав, говоря, что Мария жила с Квислингом с июня, то она должна была выехать домой вместе с ним и провести большую часть 1927 года в Норвегии, судя по письмам, которые писал ей Квислинг из Москвы, отражающим все более тревожное положение в Советской России.

В мае он написал, что русским женщинам стало труднее выходить замуж за иностранцев и получать выездные визы, даже при наличии иностранного гражданства. А 19 июля он заявил, что миссия в Москве больше не доверяет курьерской службе и теперь все члены миссии по очереди выполняют обязанности курьера. 30 августа, после восьми месяцев разлуки, Квислинг сообщил Марии, что ему, вероятно, придется остаться в Москве еще на некоторое время. Поэтому ей стоит подумать о том, чтобы приехать сюда и пожить здесь некоторое время до того, как она отвезет свою мать в Осло. Он также писал, что собирается ехать в Харьков на следующей неделе; ее мать должна была заполнить несколько бумаг, среди которых была просьба о выдаче ей выездной визы. Не менее интересной частью его письма было предупреждение Марии, что ситуация в России значительно изменилась. В сентябре Марии сообщили, что она может получить дипломатический паспорт в Осло, а также финскую визу и laisser passer (дипломатический документ, предоставляющий право свободного пересечения границы), а 4 октября Квислинг посоветовал ей получить и российскую визу через Министерство иностранных дел[136].

Паспорт Марии с визой российского посольства в Христиании, который ей выдали 1 декабря 1928 года, свидетельствовал, что гражданка Мария Квислинг имеет право въехать в Советский Союз через любой пограничный пункт и беспрепятственно путешествовать как супруга секретаря норвежской миссии[137].

Старшая Пасешникова так никогда и не поехала в Норвегию. Квислингу пришлось изменить свои планы и вернуться в Норвегию для встречи с Нансеном до того, как он взял Марию с собой, возвращаясь в Москву в ноябре 1928 года. Тут также стоит отметить, что во время их долгой разлуки до этого момента, видимо, у нее не было каких-либо причин для поездки обратно во Францию.

Последний год, который Мария провела на своей родине, прежде чем в конце 1929 года навсегда вернуться с Квислингом в Осло (к этому времени Великобритания официально восстановила дипломатические отношения с Советским Союзом), не мог быть для них очень приятным. Даже учитывая то, что она жила с Квислингом в достатке в британском посольстве, и у них было достаточно денег, чтобы покупать различные произведения искусства. Те люди, от которых Мария привыкла получать поддержку, потеряли власть, НЭП кончился, коллективизация и сталинский террор укрепились. Квислинг получил прямое напоминание о сталинской ксенофобии в 1934 году, когда человек, которого он взял в качестве курьера в Харькове в 1922 году и который затем продолжал работать с иностранцами, написал Квислингу из Франции, что он стал инвалидом после трех лет, проведенных в лагере на Соловках[138].

Кроме того, работа Квислинга в Москве для Притца закончилась, и он уже не мог ожидать дальнейших указаний от Нансена. Нансен покинул пост верховного комиссара по делам репатриации армянских беженцев 8 сентября 1927 года, а спустя два года армянский план полностью свернули. У Квислинга не было никакого будущего в армии[139], и ему не удалось устроиться на дипломатическую службу.

Так что, когда Мария и Видкун в 1929 году накануне Рождества вернулись в Осло, их будущее выглядело неопределенным, но у них были семья и друзья, поддерживающие их, и Норвегия оставалась мирной страной во все более беспокойном мире. Этого, однако, нельзя было сказать о Китае, куда недавно прибыла Александра.