Из Харькова в Европу с мужем-предателем

Глава 25. НИКИТИН

Прежде чем уехать, Видкун попросил нас сидеть безмолвно, ждать дальнейших указаний от него и держаться как можно дальше от пансиона мадам Глайз, чтобы никто не узнал, что мы все еще в Париже. Для меня в моем подавленном состоянии это предупреждение было лишним. Моя глубокая депрессия в течение всего времени моего заключения в отеле «Сван», вероятно, является причиной, объясняющей, почему я так мало помню об этом периоде.

Я никогда не жила одна и всегда нуждалась в ком-то, кто бы заботился обо мне. Отель «Сван», возможно, и был достаточно хорошим, но его холодный и безликий вид действовал на меня угнетающе. Было очень тяжело находиться в этой маленькой комнате на третьем этаже с Марой, которую я все больше боялась, но в то же время мне было страшно оставаться одной. Когда Мары не было, я запирала и баррикадировала дверь. Моя боязнь была гораздо сильнее того страха и чувства одиночества, которые я испытывала маленькой девочкой, когда родители оставляли меня в полупустом интернате. Первые несколько дней мы с Марой ходили в дешевые рестораны, расположенные недалеко от гостиницы. Но потом Мара вдруг заявила, что у нас осталось мало денег и мы должны быть более экономными, предложив готовить у нас в номере. Я была уверена, что нам действительно нужно экономить, так как Видкун снова не оставил мне денег. Еда меня, в общем-то, не очень интересовала, потому что у меня не было аппетита. Вопреки правилам гостиницы мы обзавелись электрической плиткой, и за время нашего пребывания там ели овсянку, вареные яйца и пили чай. Мара дополнительно ела где-то в другом месте. Как только она убедилась, что я никуда не уйду, она стала проводить больше времени в студии у Никитина или где-то еще. Казалось, Мара была вполне довольна нашим цыганским образом жизни, что не было удивительным, поскольку она, в отличие от меня, сохранила свободу, своих друзей и у нее были деньги на свои нужды.

Этот период остался в моей памяти как самый ужасный в моей жизни, ведь я не знала, как долго все это продлится и чем закончится. У меня не было книг, только иногда французская газета. Я не получала писем, потому что все пересылалось в Осло, и я была отрезана от всего мира и от мамы. Я потеряла чувство времени, и мне кажется, что эти мытарства продлились три или четыре недели. Время от времени Видкун появлялся в Париже, но я никогда не знала о его приездах и о том, где он останавливался. Я видела его мало и только в присутствии Мары, когда он приходил в отель повидаться со мной. Мара, вероятно, встречалась с ним и в других местах, но продолжала жить со мной, даже когда Видкун был в городе. У меня создалось впечатление, что они не хотели выпускать меня из вида на долгое время.

Мой страх и нетерпение с каждым днем усиливались. Однажды, когда Мара была со мной в комнате, я вспылила:

— Это он создал такое невыносимое положение и не сдержал своего слова обеспечить мне приличную жизнь и возможность получить образование! — сказала я Маре. — Так больше продолжаться не может, необходимо что-то предпринять!

Мара, казалось, была встревожена моей вспышкой, но, к моему удивлению, не начала защищать Видкуна, а встала на мою сторону, критикуя «этого бестолкового человека», как она его назвала. Хотя она часто открыто демонстрировала отсутствие уважения к Видкуну, когда мы жили в пансионе, меня все же несколько поражало, когда она выступала против него. Ее презрение на самом деле могло быть настоящим, но что-то подсказывало мне, что она подстрекала меня на неосторожные высказывания. Она сказала, что разделяет мои чувства, но нам нужно быть терпеливыми до тех пор, пока Видкун не завершит все юридические процедуры. Кроме того, у него были трудности с его норвежским военным начальством, с Нансеном и Лигой Наций. Возможно, он скоро и вовсе потеряет свою привилегированную работу в этих организациях. Она также добавила, что это обязывает нас быть крайне экономными в наших расходах. Теперь было ясно, что Мара знала значительно больше о том, что происходило. Я, однако, не высказывала своего мнения, что проблемы Видкуна могли быть следствием появившихся слухов о его непристойных брачных отношениях.

После короткой паузы Мара сказала, что Никитин все еще спрашивает обо мне, так как я была у него самой талантливой ученицей, которую он знал. Я сказала ей свое мнение об этих ничего не стоящих комплиментах, которых я наслушалась в прошлом. Я также напомнила ей о многих русских эмигрантах, которых мы встречали в Париже, и которые хвалили нас за знакомство с капитаном Квислингом, верным помощником Нансена.

Мару было нелегко убедить. Она призналась, что студия Никитина, как и многие другие эмигрантские заведения, испытывает трудности, теряет учеников и не сможет долго просуществовать. К тому же только что скончалась жена Никитина, оставив его с маленькой дочкой. Ему было необходимо искать другой заработок, поэтому он стал собирать группу молодых актеров и актрис для поездки в Южную Америку, надеясь, что его бывшие состоятельные ученики помогут ему открыть свою школу и основать кинематографическую компанию. Там нет никакой конкуренции на этом поприще, и успех был почти гарантирован.

«Никитин хотел бы взять тебя, если ты сможешь оплатить проезд, — добавила Мара. — Все можно устроить, и тогда все твои проблемы будут решены и сбудутся твои мечты». Она, конечно, не сказала, откуда появятся деньги, но, как всегда, деньги у нее появлялись, как из водопроводного крана, который она то закрывала, то открывала по своему желанию. Я сказала, что эта идея совершенно нелепа, и она не столь глупа, чтобы предлагать мне это. Меня никогда не интересовала никакая друга карьера на сцене, кроме как карьера балерины, к которой я была совершенно готова. Если у меня нет возможности жить с моим мужем, то я хотела бы получить свободу и жить там, где я захочу. Когда мой муж взял меня в жены, он обещал заботиться обо мне, любить и быть верным мне. Вместо этого он предал меня, нарушил все свои обещания, и я просто устала от всего этого! Я больше не могу так! Я была очень раздражена этим разговором, и сказала Маре, что в состоянии сама найти себе подходящую школу, университет или место в первоклассной балетной труппе, если бы Видкун не возражал против моей карьеры даже под другой фамилией. Я спросила ее, почему она считает, что Видкун вдруг изменит свое решение и разрешит мне играть в каких-то второсортных фильмах, выпускаемых у черта на куличках.

— Потому что Южная Америка далеко, а здесь в Европе тебя многие хорошо знают как госпожу Квислинг.

— Забудь об этом. Все это звучит крайне странно. Я не покину Францию, если только не вернусь в Норвегию или к маме.

— Ну, делай как знаешь, — сказала Мара, пожав плечами. — Я только хотела помочь тебе.

Как-то, когда Мары не было дома, я позвонила в пансион Види. Она очень обрадовалась, услышав меня. Несмотря на то, что я не собиралась просить ее о помощи, я была рада услышать ее голос и знать, что кто-то заботится обо мне. Я недолго поговорила с ней, не сказав, откуда звоню, пообещала написать ей вскоре и попросила никому не говорить о моем звонке. Мой голос, видимо, выдавал мое взволнованное состояние, но Види ни о чем меня не спросила. Она сказала, что мой звонок останется между нами, и добавила: «Ты не думай об этом. Твой муж никого не смог обхитрить. Мы знали, что это был обман, и ты не уехала далеко. К тому же Мару видели в студии и в других ее излюбленных местах. Мы знаем, что вы живете вместе и догадываемся, где ты находишься. Береги себя, милая Ася, будь осторожна и не забывай, что у тебя есть верные друзья!».

Неожиданный визит Видкуна на время вывел меня из состояния застоя. Но все же Мара сделала все, чтобы присутствовать при этом, очевидно, зная, что он вернулся в Париж. Было также ясно, что он пришел исключительно по делу. Он явно чувствовал себя неудобно в нашей скромной маленькой комнатке, казавшейся еще меньше из-за его высокого роста.

Во время этого короткого визита он разговаривал в основном только со мной, уверяя меня, что был очень занят, заканчивая свою работу на Балканах. А сейчас он пришел поговорить о моих просьбах. Он понимал мое нетерпение вернуться к нормальной активной жизни, но объяснил, что, к сожалению, не в силах что-либо сделать до того, как юридические сложности с нашим браком будут урегулированы и он сможет вернуться в Норвегию с Марой. Он надеялся, что я не забыла о его попытке разрешить эту проблему, неофициально беседуя с чиновниками в миссии, когда мы втроем ходили туда в январе. И не его вина, что эти попытки не принесли желанных результатов.

Также он сказал, что мы еще можем избежать публичного скандала из-за развода, если я напишу официальное заявление, что не возражаю против раздельного проживания. Такое заявление каждому из нас дало бы возможность жить своей жизнью, и в будущем оформить брак с другим человеком. Мара сказала, что Никитин согласился дать мне свое имя за соответствующее вознаграждение, к тому же Никитин казался подходящим и достаточно порядочным человеком. Ведь это была наша последняя надежда.

Я потеряла интерес к этому разговору, и мне все стало безразлично. Я уже слышала слишком много нотаций Видкуна и запутанных планов выхода из этой сложной ситуации, и теперь я была так расстроена, что едва понимала, о чем он говорит. Но его последнее заявление все же задело меня за живое, и, прерывая его, я воскликнула:

— Постой! Постой! Какое ты или Мара имеете право решать за меня и обсуждать мои личные дела с незнакомыми людьми? И почему ты не можешь понять, что наш брак уже ничего не значит для меня, и я никогда, слышишь, никогда не выйду снова замуж фиктивно или по-настоящему! Ты можешь делать все, что захочешь! Женись на Маре или на ком-то еще. Я не могу тебе помешать, и вообще мне все равно! И не обвиняй меня в своих проблемах, ты их создал сам. Я никакого отношения к ним не имею!

Когда я остановилась, чтобы перевести дух, я заметила, как Видкун и Мара обменялись тревожными и удивленными взглядами, как заговорщики, пойманные на месте преступления. Мара хотела что-то сказать, но я еще не закончила свою тираду.

— Скажи мне, наконец, почему ты изводишь меня своими же ошибками? Чего ты боишься? Ты не маленький мальчик, ты должен знать, что фантазии здесь не помогут. Все знают, что ты женат на мне. Возможно, тебя будут спрашивать: «Послушайте, капитан, вы, видимо, обзавелись новой женой? А что случилось с той, которую вы привозили в прошлом году?». Что мешает тебе действовать честно и открыто, как делает большинство людей в таком случае? Почему бы не сказать: «Да, я признаюсь, что моя жена слишком молода для меня и у нас ничего не получается, поэтому я прошу развода у нее. Это не ее вина, мы остаемся хорошими друзьями, и я буду заботиться о ней». Это спасло бы нас всех от страданий. И как насчет твоих многочисленных обещаний? Как долго я должна жить здесь, как в тюрьме? Хуже того, я даже не могу поддерживать связь с собственной матерью. Как получилось, что ты, знаменитый капитан Квислинг, несешь ответственность за судьбы миллионов людей, но при этом не способен обеспечить своей жене приличные условия жизни?

Я больше не могла продолжать. Видкун просто смотрел на меня, не говоря ни слова. Полностью игнорируя меня, Мара сердито смотрела на него, но не нарушала вдруг возникшую тишину. Наконец после длинной паузы Видкун сказал:

— Ася, ты только что сама ответила на все вопросы. Я не могу действовать в этой ситуации, как все, именно из-за моего особого положения. Я обещал заботиться о тебе и сдержу свое обещание. Но мы должны быть осторожными до тех пор, пока эта проблема не будет разрешена разумным способом. Только тогда я смогу заняться тобой и твоими нуждами. Многое зависит от твоего благоразумия!

С этими словами он вытащил пачку бумаг из своего портфеля, положил их передо мной и сказал:

— Вот те бумаги, о которых я тебе говорил. Посмотри перед тем, как их подписать.

Я даже не шевельнулась. Я была не способна двигаться. Эти документы были мне совершенно безразличны. Видкун разделил бумаги на две стопки и положил их мне на колени:

— Давай, Ася. Просмотри их хорошенько, и скажи мне, если у тебя возникнут какие-то вопросы.

Я бегло просмотрела эти бумаги и заметила, что некоторые из них были на французском, а остальные на языках, которых я вообще не понимала — норвежский, насколько я помню, и еще какой-то, совершенно не знакомый мне. Я не могла сосредоточиться ни на одном, все были не понятны мне. Мои мысли были где-то далеко. Видкун возвышался надо мной, указывая на бумаги в моей руке.

— Эти документы должны быть подписаны сразу. Остальные ты можешь подписать позже, в присутствии свидетелей.

Мара, которая до этого не издала ни звука, вдруг оживилась:

— Нет, пусть она подпишет все сразу. В противном случае снова что-то может пойти не так. Нам не стоит рисковать.

— Но это было бы противозаконно, — в замешательстве запротестовал Видкун.

— Ничего. Не бойся, Видкунчик. Все это можно сделать в любое время даже в ее отсутствие. Мои друзья говорят, что за достаточно хорошую плату даже мэр сделает все, что ты захочешь.

Я взглянула на Видкуна с недоумением. Он явно был очень смущен внезапным вмешательством Мары. Внешне он выглядел так же, как обычно, но в то же время он казался мне совершенно другим человеком, чем тот, за которого я выходила замуж. Он был таким только в присутствии Мары. Видкун, раньше всегда уверенный в себе, теперь выглядел так, словно он потерял власть над собой.

Забыв о времени, я думала о том, сколько горя причинил мне этот человек, и вдруг услышала его встревоженный голос:

— Хочешь о чем-то спросить меня, Ася?

«О, да, — хотела сказать я. — Вспоминаешь ли ты о том, что когда-то мы были вместе? Думаешь ли ты о жизни, которая могла у нас быть? Думаешь ли ты о своем ребенке?».

— Дай мне ручку, — сказала я вместо этого.

— Спасибо, Ася, — вымолвил он с облегчением. — Ты можешь быть уверена, что ничего из этого тебе не повредит, и я всегда буду заботиться о тебе.

Я подписала несколько бумаг, и все. После этого меня, к счастью, оставили в покое. Я была в одиночестве несколько следующих дней и ночей, так как Мара проводила время где-то в другом месте и заглядывала ко мне изредка. Она не говорила, чем занимается, а я не спрашивала ни о чем.

К концу одного из таких длинных, беспокойных дней послышался стук в дверь. Это был Видкун, он пришел без Мары, чем очень удивил меня. У него был возбужденный и расстроенный вид, и он совершенно не был похож на себя. После нескольких минут обмена приветствиями, он, колеблясь, сказал, что искал случая поговорить со мной наедине. Затем он замолчал.

Наблюдая за тем, как он в молчании сидит, ерзая на стуле, я спросила его, что с ним происходит и чего он хочет.

Он встал, будто готовясь произнести речь, но вместо этого вдруг схватился обеими руками за голову и промолвил:

— Ася, я пропал. Мне конец. О, Боже, что же я наделал!? Зачем я ушел от тебя!? Зачем я вернулся в Россию!? Как я мог допустить такие ужасные ошибки!? Я знаю, что для меня теперь все кончено!

Его лицо было искажено. Встав на колени передо мной, он стал целовать мои руки, повторяя:

— Какой я дурак! Как я мог бросить тебя из-за этой женщины? Она погубила нас всех! Теперь у меня нет выхода!

Он положил голову на мои колени и зарыдал, как ребенок. Я замерла, словно громом пораженная, ведь это было совершенно не похоже на него, и я никогда даже представить не могла, что он способен на такие эмоции. Было ужасно видеть такого сильного человека плачущим. Нежно гладя его по голове, я не находила слов утешения. Затем он немного успокоился и вдруг резко вскочил.

— Ася, давай убежим отсюда! У меня осталось достаточно денег. Давай убежим вместе далеко-далеко, где нас никто не знает — в Америку, в Австралию, да куда угодно. Начнем новую жизнь. Собирай свои вещи и давай уберемся отсюда прямо сейчас.

Всего несколько недель назад, даже несколько дней назад, такое пылкое приглашение убежать с ним могло бы меня осчастливить и, возможно, я бы с радостью приняла его. Теперь же это были пустые слова. Что-то важное умерло во мне во время моей долгой и одинокой борьбы в Париже. Я сидела без движения и молчала.

Видкун был ошеломлен, если не сказать шокирован, моим молчанием. Такое потрясение вернуло ему самообладание. После того, как он успокоился, я спросила о его неприятностях, а также предложила свою помощь.

Видкун стыдливо ответил, что все мне объяснит позже, а в настоящее время мне нужно быть терпеливой и постараться помочь ему найти выход из нашего общего затруднительного положения. Затем он сменил тему разговора и спросил о моих планах на будущее: какая профессия мне нравится больше всего, что бы я хотела изучать и где бы я хотела жить — вежливые вопросы, на которые он уже знал ответы. Я думаю, что он готовился выйти с достоинством после своего эмоционального всплеска. Он все еще сидел на том же месте, когда Мара, по некоторым причинам, вернулась гораздо раньше, чем обычно.

Она была очень удивлена, увидев меня наедине с Видкуном, но к тому времени мы уже спокойно говорили о серьезных вещах, и у нее не было другого выбора, кроме как присоединиться к нашему разговору. Она едва успела задуматься о причине неожиданного визита Видкуна ко мне, как позвонил дежурный гостиницы и сообщил мне о том, что пришел какой-то господин и спрашивает госпожу Александру Квислинг.

Видкун и Мара были заметно встревожены этим.

— Кого ты ждешь? — спросил Видкун.

Я не имела ни малейшего представления, кто бы это мог быть, но предложила всем вместе спуститься в приемную и узнать, кто это. В приемной у лестницы стоял молодой адвокат, знакомый Мушки и Лили, которого я часто встречала в пансионе мадам Глайз. Я была уверена, что Мара его тоже узнала. Я очень обрадовалась, увидев его, и уже собиралась представить его Видкуну и Маре, как вдруг Видкун сделал шаг вперед. К моему ужасу он коротко и грубо спросил у этого молодого человека:

— Кто вы такой и что вам здесь нужно?

Адвокат смутился и тут же представился по всем правилам, после чего сказал, что пришел поговорить с госпожой Квислинг.

— О чем вы желаете говорить с ней?

— Я адвокат и хочу поговорить с госпожой Квислинг без свидетелей.

Видкун пришел в ярость:

— Это возмутительно! Какое вы имеете право? Как вы смеете беспокоить члена моей семьи без приглашения!? Ей нечего вам сказать! Я требую, чтобы вы оставили ее в покое! Убирайтесь отсюда! — он трясся от ярости.

— Вы пожалеете об этом! — сказал мой незваный защитник, пытаясь сохранить свое достоинство. — Я предупреждаю вас, что вы подозреваетесь в похищении и в сговоре с целью нанесения вреда молодой беззащитной женщине. И с этого момента я могу лично подтвердить, что вы удерживаете ее здесь вопреки ее желанию и препятствуете ее общению с другими людьми. Рапорт о вас будет подан в полицию и государственному обвинителю!

По сравнению с Видкуном этот француз был невысокий и щуплый, но он продолжал угрожать капитану, даже когда ему пришлось пятиться назад от наступающего на него Видкуна, который продолжал кричать: «Вон! Вон!».

Пока мы с Марой безмолвно наблюдали за этим удивительным состязанием, Видкуну удалось вытолкать француза за дверь. К счастью, в приемной не было других людей, и казалось, что никто не заметил происшедшего.

Я чувствовала себя ослабевшей от изумления, и не только из-за только что увиденной сцены, но и от внезапно обнаруженных в течение последних нескольких часов совершенно незнакомых сторон характера Видкуна. К тому времени, как мы втроем молча вернулись наверх в комнату, настроение у Видкуна снова переменилось. Казалось, он совершенно забыл о своем эмоциональном срыве. У него был мрачный и невозмутимый вид, полный решимости, как будто схватка с французом вернула ему уверенность в себе.

— Ну, кажется, все наши планы рушатся, — сказал он, глядя на Мару. — Теперь мы должны действовать быстро! У меня есть план для такого экстренного случая. Это рискованно, но должно сработать. Мара, ты больше не можешь здесь оставаться. Немедленно собирай свои вещи, ты уедешь со мной сегодня вечером. А ты, Ася, должна остаться здесь и ждать меня. Я вернусь через четыре или пять дней. Ни с кем не встречайся и ни с кем не разговаривай. Вот немного денег на расходы — с гостиницей я расплачусь сам. Не беспокойся. Все будет хорошо.

Меньше чем через час Мара и Видкун ушли, не сказав мне, куда они отправляются и как я могу связаться с Видкуном в случае необходимости.

Сидя в этой крошечной комнатке отеля, я чувствовала себя, как единственная спасшаяся после кораблекрушения, цепляющаяся за зыбкий плот, который тонет в огромном бушующем море. Я могла только молиться и думать.

Я боялась пропустить приход Видкуна или его звонок, поэтому старалась выходить всего на несколько минут, чтобы купить себе еду или газету. Мои друзья из пансиона не звонили. Возможно, Видкун попросил дежурного не переключать на меня телефонные звонки. Сама я не решалась им звонить из-за запрета Видкуна, к тому же я не хотела навязываться после произошедшего накануне инцидента.

Как-то от нечего делать я стала рыться в своем сундуке и нашла альбом Види. Я прочитала в нем множество сентиментальных и старомодных записей в надежде найти в них какое-то утешение или руководство к действию, но, конечно, не нашла ничего подобного. Я также обнаружила небольшую адресную книгу, которую мне дал Видкун перед моим отъездом в Москву в 1922 году и в которую он попросил меня записать адрес норвежской миссии в Москве и его родителей в Телемарке в случае, если мы потерям друг друга. На дне сундука я нашла несколько рекомендательных писем от моих друзей, у которых были родственники и друзья за границей, письма от мамы и от моих старых друзей из России. В одном из маминых писем я нашла имена и адреса некоторых моих друзей и родственников, живущих за границей, включая двух моих теток и папиных двоюродных братьев, которых я никогда не видела. Тетя Женя (Евгения) Катрутца жила в Ницце, а ее сестра тетя Катя (бывшая оперная певица Екатерина Хертца) жила в Румынии с ужасно избалованной дочерью Лизой Пущиной.

Я написала письмо маме, моим теткам и моей дорогой Нине. Я не рассказывала им о моих нынешних проблемах, сказала только, что, хотя я сейчас и нахожусь в Париже, но в ближайшее время покину Францию. Я попросила их писать мне и отправлять письма на адрес пансиона мадам Глайз или на мой «постоянный» адрес в Осло.

Прошло несколько дней, но Видкуна не было. В один из таких ужасных, бесконечных дней ко мне пришел еще один неожиданный гость, на этот раз преподаватель Русской студии искусства Никитин. Его обычно учтивая и даже подобострастная манера поведения сменилась наглой дерзостью. Вместо того чтобы поздороваться со мной, когда я спустилась в приемную, он медленно и нахально осмотрел меня и скромную обстановку комнаты, а затем произнес:

— Так вот где твой знаменитый муж прячет тебя! Но он не удерет от меня так легко на этот раз!

Его необычное поведение на миг лишило меня дара речи, что его явно развеселило. Я вспыхнула от возмущения, не предложила ему присесть и сама тоже осталась стоять.

— Что это с вами? Как вы смеете так говорить со мной? — сказала я наконец.

— Ничего особенного, — ответил он небрежно с заученными манерами бывалого актера. — Просто скажите, где он и его хитрая подружка сейчас. Эта прелестная парочка обманула меня. Сначала они уговорили меня участвовать в очень странной сделке, обещая золотые горы и другие блага, а потом исчезли, не заплатив мне оговоренную сумму. Но теперь я все понял, поэтому они у меня в руках! Им придется заплатить сполна. Ну, скажите мне, где они сейчас!

Я предположила, что он имеет в виду план, по которому он должен был заключить со мной фиктивный брак, но я старалась не показывать ту боль и возмущение от мысли, что мои личные дела обсуждались с незнакомыми людьми. Я просто сказала, что Видкун и Мара уехали несколько дней назад, не сказав мне, куда направляются. Также я раздраженно добавила, что не хочу ничего слышать об этих сделках Никитина с ними и что ему придется решать все свои вопросы с капитаном и не беспокоить меня своими жалобами. Это, однако, не остановило его.

— Но как вы сами? Неужели он оставил вам достаточно денег для ваших нужд? Кто оплачивает ваши счета в гостинице? — спросил он с некоторой озабоченностью.

Моим первым порывом было желание сказать ему, что это не его дело, но я тут же передумала.

— Вам не нужно беспокоиться об этом. Мои счета в гостинице оплачены заранее, и у меня достаточно денег на жизнь до того времени, когда вернется мой муж, — сказала я как можно более холодно.

Он посмотрел на меня насмешливо.

— Не будь дурой! Они обманули меня, узнав, что я им больше не нужен, а затем они избавились от тебя! Твой муж бросил тебя и никогда не вернется.