Из Харькова в Европу с мужем-предателем

Глава 23. МАСШТАБ ОБМАНА

21 января 1924 года, в день смерти Ленина, Видкун Квислинг написал своим родителям письмо якобы из Софии[108]. Вот отрывок из этого письма:

«Несколько дней назад Мария вернулась в Париж, так как находиться здесь ей нет смысла, к тому же все очень дорого. Мы путешествовали около двух месяцев и увидели почти все, что стоило посмотреть. Мне еще предстоит путешествовать довольно долго, и снова ездить вместе туда, где она уже бывала, было бы бесполезной тратой денег. Я хочу, чтобы Мария провела некоторое время с Александрой. Они добрые подруги, и у нас троих чудесные отношения. Странно, что даже самые близкие люди столь неверно истолковали единственный подлинно бескорыстный поступок, который я совершил в своей жизни. Это потому, что обстоятельства так необычны? Или оттого что бескорыстие так редко? Как бы то ни было, несмотря на сложности и горечь, я буду по-прежнему уповать на достижение своей цели, которая состоит в том, чтобы Александре было обеспечено достойное будущее».

В этом письме видно воплощение плана Квислинга — убедить родных и знакомых, что он заключил фиктивный брак, чтобы вывезти Асю из Советской России, а теперь его фиктивная жена дружит с настоящей. Но он отлично знал, что не было никакой близкой дружбы между Марией и Александрой. Кроме того, Мария в момент написания им этого письма была рядом с ним.

В своем письме он описал тяжелые условия работы на Балканах, говорил о каких-то семейных проблемах на родине, и выразил надежду, что они с Марией смогут увидеть еще много интересного, направляясь в Норвегию. Он упомянул, что ему необходимо съездить в Константинополь, возможно, еще и в Афины, и что на обратном пути он подумывает остановиться в Италии на пару дней.

В общей сложности восемь страниц болтовни, чтобы замаскировать главную цель письма — рассказ о том, что он находится якобы в Софии и не собирается принимать участия во встрече Марии с Александрой в Париже, которая, по его словам, состоялась несколько дней назад. На самом деле через два дня после того, как это письмо было написано, он вместе с Марией прибыл в Париж и был там несколько раз после этого в течение следующих двух недель. Он даже организовал все так, чтобы его почта приходила ему туда. В архиве Квислинга есть два конверта с почтовыми штемпелями и датами этого периода, помеченными указаниями о пересылке их из Софии в Париж[109].

Неразбериха в семейной жизни Квислинга давала достаточно оснований для того, чтобы скрывать истину от его порядочных родителей, но вряд ли это являлось единственной причиной засекречивать свои поездки в Париж в течение 1924 года. Он пытался скрывать свое местонахождение не только от своей семьи. 22 января 1924 года на официальном бланке он написал письмо барону Кауфману (представителю Лиги Наций в Салониках). В нем он объяснял, что только вернулся из своей поездки в Австрию и Румынию, поэтому лишь сейчас может ответить на вопросы, заданные бароном 28 декабря. Он ни слова не сказал о своем предстоящем путешествии в Париж[110].

Как только Квислинг отослал эти два письма из Софии, они с Марией уложили свои вещи и отправились в еще одну поездку, на этот раз из-за рождественского письма, написанного Александрой Марии. Вечером 23 января, в тот день, когда в европейских газетах появились сообщения о смерти Ленина, они уже были в Париже. Александра теперь расскажет о деталях этой встречи.

Встреча с моим мужем, которую я с таким нетерпением ждала, вышла совершенно иной, чем я себе представляла. Я так и не получила ответа на мое письмо Маре, и мое волнение усилилось к концу января из-за отсутствия новостей от Видкуна и Мары.

От этих тяжких мыслей меня отвлекло известие о смерти Ленина 22 января 1924 года. Меня эта новость потрясла, несмотря на то, что слухи о его приближающейся смерти начали распространяться уже за несколько дней до его кончины. Это событие повлияло на всех, но на русских людей особенно. Парижские газеты прогнозировали грядущие перемены в советском режиме, вызванные этим событием, а также писали об ожидаемой борьбе за власть между Сталиным и Троцким. Хотя я обычно не интересовалась политическими делами, но все же не могла не думать о том, как это повлияет на меня и на маму.

День смерти Ленина отпечатался у меня памяти навсегда из-за того, что случилось позднее в тот день[111]. Я была дома и читала свежие французские и русские газеты, и тут в мою комнату бесцеремонно заявилась Мара. Обнимая меня, она ничуточки не была смущена: напротив, излучала самоуверенность.

— Мара! Почему ты не сообщила, что приезжаешь? Я ждала твоего письма. И где Видкун? — воскликнула я.

— Ну, Ася, неужели ты еще не поняла, что мы с Видкуном решили пожениться? Поэтому и приехали в Париж вместе.

Я была потрясена до глубины души. Я молча посмотрела на Мару, а затем с сарказмом произнесла:

— Итак, ты пришла ко мне, чтобы пригласить меня на свадьбу? Кажется, вы оба сошли с ума! Он, вероятно, забыл, что все еще официально женат? Почему он не пришел? Почему он прячется от меня? Он бросил меня здесь без каких-либо объяснений, и я хочу видеть его!

Несмотря на растущее негодование, я сумела сдержать себя и не повысить голос, не желая доставить Маре удовольствие увидеть меня потерявшей остатки самообладания.

Мара была несколько потрясена и ответила:

— Я поэтому и пришла сюда. Видкун хочет, чтобы ты пришла к нему завтра в гостиницу. Мы соберемся вместе и сможем обсудить создавшееся положение.

— Нет, я не вижу причин встречаться нам всем. Я не хочу иметь ничего общего с этим отвратительным делом и мне нечего больше сказать об этом. Надеюсь, Видкун знает, что делает, поэтому пусть он придет сюда сам и объяснится. Все, что я могу сделать — это выслушать его, — сказала я твердо.

— Ладно, я передам ему все, что ты сказала. Ты увидишь его завтра, — заявила Мара с вызывающей улыбкой. Она говорила еще некоторое время о каких-то мелочах, затем ушла, явно менее уверенная в себе, чем когда пришла ко мне.

Как только она удалилась, напряжение, которое поддерживало мою храбрость, спало, и это чуть не подкосило меня, лишь нарастающий гнев удержал меня на ногах. Я не столько была сердита на Мару, сколько взбешена неверностью Видкуна. Вне зависимости от того, какими чарами она обольстила моего мужа, как мог Видкун, такой принципиальный человек, попасть в эту ловушку? Это было ни с чем не сообразно, что мой муж готовится вступить в брак с другой женщиной, даже не начав разводиться со мной, и вдобавок ко всему посылает ко мне с таким известием свою любовницу. Это было настолько невероятным, что чем больше я думала об этом, тем меньше мне верилось в то, что сказала мне Мара. Но даже если учесть, что сказанное Марой могло быть только частью правды, мое положение в качестве жены было под серьезной угрозой. Более угрожающим было то, что, стремясь сломить мое сопротивление, Мара или ее мать могли информировать советские власти о происхождении моей матери и сделать ее заложницей. Я винила себя в том, что была так доверчива и так слепа.

Любой, кто когда-либо был предан или поставлен в такое глупое положение, кто должен был иметь дело с осколками своей разбитой жизни, поймет ту бурю противоречивых чувств, которые одолевали меня в тот день. Я была испугана и разгневана тем, что только сейчас ясно представила себе, как я беспомощна и зависима в моем нынешнем положении. Что мне делать? Что случилось бы со мной, если бы Видкун бросил меня без каких-либо средств к существованию?

Я поняла, что должна быть осторожна и попыталась успокоить себя, чтобы разобраться в том, что с первого взгляда казалось банальной ситуацией, легко объяснимой обстоятельствами. Видкун был очень неопытен во всем, что касалось женщин, а я была еще более наивной. Когда я оставила его одного, уехав в Крым с мамой и Ниной, мне не пришло в голову, что мой муж легко может стать жертвой женщины, которая помогла ему приобрести такого рода сексуальный опыт, полностью противоречащий моим принципам, но который при этом мог привлечь его. Такое происходит все время во всем мире. Просто я никогда не думала, что это может случиться с Видкуном и мной.

На следующее утро Мара пришла уже с Видкуном, чтобы отвезти меня к себе в гостиницу. Видкун пытался вести себя так, будто между нами ничего не произошло, но я заметила, что со времени нашей последней встречи он стал совсем другим человеком. Было ясно, что он ожидал неприятностей от меня и Мары, поэтому старался избежать их, маневрируя между нами и стараясь не затрагивать опасных тем.

Когда мы сели за стол в их номере в гостинице, Видкун начал издалека:

— Ну, Ася, так как Мара уже поговорила с тобой, и ты знаешь об изменениях в наших отношениях, как хорошие старые друзья мы можем спокойно обсудить наши действия. Я тебе говорил по пути в Париж, что хочу развестись с тобой, и теперь я вернулся сказать тебе, что женюсь на Маре. Кстати, можно уже сказать, что она моя жена, — он остановился и посмотрел на меня своими выпуклыми голубыми глазами, как будто хотел узнать, что я чувствую.

Я посмотрела ему прямо в глаза и ничего не сказала. Было ясно, что он чувствует себя очень неловко. Он продолжал поглядывать на Мару, как будто искал ее поддержки. Она только взглянула на него, но ничего не сказала. Тишина стала почти невыносимой, когда Мара, наконец, сказала:

— Хватит ходить вокруг да около, Видкун. У нас нет времени. Говори, о чем речь.

Это было впервые, когда я услышала, как она называет моего мужа по имени. Эта фамильярность вызвала во мне отвращение, и мне потребовалось сделать большое усилие над собой, чтобы не высказать Видкуну и Маре все, что я думаю о них обоих.

— Ася, в какой-то мере ты была подготовлена к этой новости, и теперь знаешь все. Хочешь что-нибудь сказать? — спросил Видкун.

Какая это заманчивая возможность! Все же я вспомнила, что обещала себе прошлой ночью оставаться спокойной. Я ответила:

— Что же я могу сказать? Особенно в этой ситуации, когда мы с тобой не наедине. Ты раньше никогда не спрашивал моих советов. Это ты уговорил меня выйти за тебя замуж. Мы оба пообещали друг другу любовь и верность до конца наших дней, и ты всегда мне говорил о святости брака. А после того, как ты уговорил меня любить тебя и доверять тебе, ты решил жениться на другой женщине, — я едва узнавала свой голос и с трудом продолжала. — Я просто не могу этого понять. Как ты можешь жениться на ком-то другом, не получив развода со мной? Но я знаю, что не могу изменить твоего решения. Разводись со мной. Делай, что хочешь. Что тебе нужно от меня? Что будет со мной? Я нахожусь в полной зависимости от тебя. У меня никого больше нет. А как насчет твоего обещания заботиться обо мне?

Подозреваю, что когда я задавала эти вопросы в попытке как-то упорядочить весь этот хаос, окружающий меня, Видкун аккуратно обдумывал каждое сказанное мной слово по своей педантичной привычке. Я думаю, он был рад, что я не плакала, не теряла самообладания и не устраивала каких-нибудь сцен. Он успокоился и, ходя из угла в угол, начал одну из своих речей:

— Давай не будем говорить о том, что мы не в силах изменить. Давай говорить о будущем, а не о прошлом. Уверяю тебя — у тебя нет причин волноваться. Я обещал заботиться о тебе, и сдержу свое слово. Пожалуйста, не забывай, что я все еще забочусь о тебе, как прежде, и хочу, чтобы ты была счастлива и жила в безопасности. Я даже думаю о возможности удочерить тебя.

Он остановился, и я решила, что он просто сошел с ума. Затем он продолжил:

— Во-первых, я бы хотел, чтобы ты получила хорошее образование. Я написал о тебе в несколько школ-интернатов для девушек, но они не принимают туда замужних или тех, кто был замужем. Кроме того, я считаю, что это не совсем то, что тебе нужно. Ты и так хорошо образована. Ты много читаешь и много знаешь, поэтому тебе необходима лишь домашняя подготовка, чтобы поступить в любой университет. Ты писала, что посещала лекции в Сорбонне, но я считаю, что хороший провинциальный университет был бы для тебя лучше и безопаснее: как, например, в Туре, который, я думаю, вполне подходит для тебя. Там очень красиво, а еще этот город знаменит своими яблоками. Я уверен, что тебе понравится там.

Его голос стал звучать тише, а мне стало казаться, что я вижу сон. Яблоки? Каким образом яблоки связаны с моим будущим?

Видкун возобновил свою речь:

— И тебе не нужно волноваться о своем паспорте. В Норвегии, как и в других цивилизованных странах, став однажды ее подданным, ты остаешься им навсегда, даже если позже выйдешь замуж и сменишь фамилию. Я узнавал об этом. И нет причин волноваться о нашем разводе. Есть страны, где можно получить развод очень быстро и вступить в новый брак с небольшой задержкой и минимальными формальностями, и я уже этим воспользовался, — он старательно избегал смотреть мне в глаза. — В Норвегии немного по-другому. Там требуется твое присутствие и согласие, да и сама процедура более сложная и дорогая. Но здесь, в Париже, это можно сделать в норвежской миссии. Я уже назначил время для встречи с ними. Мы сейчас туда поедем. Тебе только нужно сказать министру, что у тебя нет возражений. Я уверен, что этого будет достаточно, чтобы сменить твою фамилию в моем паспорте на фамилию Марии. Я все сделаю. Ты знаешь, что можешь мне доверять. Все ли тебе ясно? Ты готова ехать с нами в миссию?

Хотя, по всей вероятности, Видкун репетировал этот монолог в уме много раз, его голос не был абсолютно спокойным, и к концу своей речи он не выглядел столь уверенным, каким был в начале. Конечно, ведь у него было достаточно причин, чтобы нервничать и испытывать страх.

Для меня же эта сцена была совершенно унизительной потому, что Мария не дала мне возможности в такой критический момент остаться наедине с моим мужем. Она просто сидела, в полном молчании наблюдая за происходящим, и слушала. Она явно полностью контролировала ситуацию, в то время как Видкун был похож на деревянную марионетку.

Самые близкие люди имеют над нами наибольшую власть, поэтому могут причинить нам самую сильную боль, но именно от них мы имеем право ожидать лучшего отношения. Я только что перенесла самое худшее из того, что могло случиться со мной, и с болью осознала, что потеряла последнее уважение к Видкуну. Мне было жаль его, но в то же время я думала: «Какой он глупый! Какой презренный идиот! Он женился в первый раз, когда ему было почти сорок, и он едва знал, как справляться с одной женой, а теперь он связан со второй женщиной. Да еще какой женщиной!».

Наконец, я произнесла:

— Да, ты знаешь, что я тебе доверяла, как никому другому. Но это теперь неважно и у меня нет выбора. Я сделаю все, что тебе угодно.

Услышав мой ответ, Видкун и Мара вдруг стали более веселыми, оживленными и, видимо, потеряли ко мне интерес, поскольку начали спокойно говорить друг с другом главным образом о предстоящей поездке в миссию.

Я была в таком состоянии, что едва понимала, о чем идет речь. Единственное, что я отчетливо помню из их разговора, было то, что Видкун сказал Маре (мне было даже трудно в это поверить):

— Кстати, твоя фамилия Пасешникова немного банальна и проста. Сейчас у тебя есть возможность взять другую девичью фамилию, которая звучала бы более благородно. Слушай, давай сделаем вид, что Пасешниковой больше нет и теперь твоя фамилия Пасек. Это звучит по-европейски, к тому же она более короткая. Я знаю, что на Украине есть большая и многоуважаемая семья Пассек. Их фамилия пишется с двумя «с», но твоя будет звучать так же, и никто не будет знать разницу. Блестящая идея! Ты согласна? Возражений нет?

— Возражений нет, — ответила непринужденно Мара. Она оставалась совершенно спокойной, словно уже слышала раньше об этой «блестящей» идее.

Я смотрела на них обоих с изумлением. Становилось ясно, что я узнаю обо всех недостатках своего мужа только сейчас. Независимо от того, кому из них первому пришла мысль изменить фамилию Мары, было ясно, что эта идея получила полное одобрение Видкуна. С каких это пор он захотел быть связан с аристократами, к тому же таким обманным путем? Эта только что обнаруженная черта его характера показала его снобизм и пренебрежительное отношение к правде.

После этих приготовлений к визиту в норвежскую миссию мы отправились на встречу с министром. К этому времени я находилась в таком состоянии шока, смешанном с чувством отвращения, что ничто мне больше не казалось важным, и я была согласна на все. Тем не менее я полюбопытствовала, что еще придумал Видкун помимо фокуса с фамилией Мары. Он выглядел таким непредсказуемым и таким не похожим на себя, что у меня возникли опасения о психическом состоянии капитана. Не стал ли невменяемым этот человек — на данный момент единственный, на кого я могла положиться?

В миссии сначала все пошло по плану Видкуна. В назначенное время меня, его и свежеиспеченную мисс Пасек провели в кабинет министра или его поверенного в делах. Он приветствовал Видкуна очень дружелюбно по-норвежски. Затем, повернувшись ко мне, он сказал по-французски: «Возможно, вы меня не помните, госпожа Квислинг, но мы встречались с вами в прошлом году в Осло». Я ответила, что тоже его узнала. Когда Видкун представил ему по-норвежски Мару, поверенный в делах, как мне показалось, несколько удивился, но ничего не сказал, а только поклонился.

После этого последовала довольно-таки продолжительная беседа дипломата с Видкуном по-норвежски. Так как они говорили на своем языке, мы с Марой ничего не понимали. Через некоторое время я заметила, что разговор принял неприятный характер и перешел в спор. В конце концов поверенный в делах сказал мне по-французски, что хочет задать несколько личных вопросов. Я кивнула в согласии.

— Скажите мне откровенно, почему вы хотите развестись со своим мужем? — спросил он.

Я могла сказать ему только правду: что это было желанием Видкуна, а не моим, и что до сегодняшнего дня я не имела никакого представления о том, почему он вдруг принял такое решение, добавив, что в моем положении я не могла возражать.

Затем он спросил меня, обсуждала ли я это со своими родителями; наняла ли я адвоката и подписала какие-либо документы о расторжении брака. Я ответила «нет» на все эти вопросы. Видкун хотел что-то добавить, но его вежливо попросили не прерывать разговор. Поверенный в делах задал мне еще несколько тщательно сформулированных вопросов, и по мере того, как он узнавал мою историю, он все больше приходил в ярость.

После этого он опять заговорил с Видкуном по-норвежски, и вскоре между ними завязался горячий спор до того момента, как поверенный в делах снова перешел на французский, чтобы я могла понять, что происходит. Он говорил громко и с явным возмущением.

— Я хочу, чтобы вы оба услышали мое решение. Капитан, я внимательно рассмотрел вашу просьбу об изменениях в вашем паспорте и нахожу ваши доводы необоснованными. Нет никаких свидетельств о разводе с вашей женой. Согласно норвежским законам, Александра Квислинг является вашей законной женой, и закон признает в этом качестве только ее и никого другого. Если вы действительно снова женились и у вас вторая жена, то вы двоеженец, и я попытаюсь сделать так, чтобы вас привлекли в норвежском суде к ответственности за двоеженство. Лично я поражен, что вы, капитан, посмели привести эту другую женщину в мой кабинет вместе с вашей женой. Это все, что я хотел вам сказать.

К этому времени он уже кричал. Я видела, что Видкун тоже пришел в ярость, он сильно покраснел и начал резко возражать, но дипломат прервал его, встав из-за стола. Мы тоже поднялись. Поверенный в делах подошел ко мне, взял мою руку в свои руки и тепло попрощался со мной, посоветовав нанять хорошего адвоката. Затем, приобняв меня за плечи, он проводил меня до двери и пожелал успеха. И это было все. Даже если бы я сама хотела обратиться к адвокату, то у меня на это не было никаких средств.

Я знала, что по крайней мере на данный момент Мара не достигла своей цели, и это давало мне чувство удовлетворения. В то же время ее поражение в некотором смысле было и моим, так как нам обеим пришлось быть свидетелями унижения Видкуна. Я увидела, что мой муж, коим я все еще его считала, не только был мне неверен, но также был ненадежным, неуравновешенным, слабым и, очевидно, был способен обманывать людей, но я не знала еще, до какой степени.

За эти два дня у меня было так много потрясений, что я чувствовала себя душевно опустошенной и в моем сердце была тяжесть. Я была рада вернуться в свою комнату в пансионе, в атмосферу спокойствия и одиночества.

Этой ночью я долго не могла заснуть. Одна мысль не давала мне покоя: «Если Видкун решил избавиться от меня, почему он просто не оставил меня в России?».