Из истории греческой интеллигенции эллинистического времени

Глава четвертая МЕДИЦИНСКИЕ РАБОТНИКИ

Развитие медицинских знаний в Греции протекало весьма интенсивно. Теоретические выводы медиков в силу специфики самой науки не могли абстрагироваться от их практической деятельности, которая ставила все новые задачи. Вместе с тем врачебная практика постоянно доставляла огромное количество экспериментальных данных, позволявших ученым выдвигать оригинальные гипотезы, направленные на познание природы человека и ее патологических изменений[172].

Следует сразу отметить, что активный научный поиск в области практики и теории медицины у эллинов I тысячелетия до н. э. опирался на длительную лечебную традицию, сохранявшую знания, добытые еще в эпоху бронзы. В суровых условиях жизни тогдашнего населения страны роль лекарей была особенно велика. Указание на это можно найти в «Илиаде»: в войске Ахеян под Троей были два врача, сыновья Асклепия, Махаон и Подалирий (II, 732; XI, 512). Но и некоторые воины могли лечить раны, как, например, Патрокл (XI, 808—847). Боги на Олимпе, как свидетельствует эпос, получали медицинскую помощь от специального врача Пеана (П., V, 401, 899-904).

Эмпирические знания ранних греческих лекарей, по-видимому, довольно рано сложились в определенную систему лекарских знаний. На это указывает вывод III. Дарембера о том, что в гомеровском эпосе встречается довольно широкая анатомическая номенклатура[173]. Анализ упомянутой терминологии в произведениях греческих авторов V в. (историков, драматургов и поэтов) показал, что в то время у эллинов уже существовала подробная анатомическая номенклатура, так что Гиппократу (469—399) даже не понадобилось вводить новые наименования. Длительное накопление[174] экспериментальных данных позволило крупнейшим мыслителям V—IV вв. успешно развивать медицинскую теорию в самой тесной связи с философией. Эта связь была тем более прочной, что ряд выдающихся философов были профессиональными врачами. Отмеченные обстоятельства определили общий характер греческой медицины как науки рационалистической. И хотя у эллинов, как и у других народов, применялись методы сакральной медицины, они не являлись главенствующими и не препятствовали развитию строго научных знаний[175].

Огромный сдвиг в медицине произошел во второй половине V в., и связан он с именем врача Гиппократа, уроженца острова Коса. По-видимому, это был особо одаренный деятель медицины, далеко превосходивший своих известных коллег по профессии[176]. К сожалению, подлинных трудов Гиппократа сохранилось не так много, большая часть сочинений, входивших в корпус Гиппократа, была написана его учениками и более поздними учеными, Примечательно, что некоторые авторы Псевдо-Гиппократовых трактатов предпочли остаться неизвестными и приписать свои сочинения великому медику — здесь сказывалось и обаяние имени знаменитого врачевателя, и его авторитет, придававший убедительность их теории.

Текстологический анализ, совмещенный с исследованиями специалистов, позволил выделить ряд сочинений, несомненно написанных самим Гиппократом. Таковы трактаты «Афоризмы», «О суставах», «О переломах», «О ранах», «О местах в человеке» и ряд других[177].

Книги, написанные самим Гиппократом, показывают, что автор их был большим мастером, обладавшим огромным практическим опытом, сумевшим теоретически обобщить данные, полученные его предшественниками в области изучения человека и его болезней[178]. Недаром греческая традиция V—IV вв. именно труды Гиппократа расценивала как вершину медицинской мысли.

Гиппократ полагал, что медицина уже настолько разработана, что врач должен прежде всего обладать знаниями и уметь их применять, не полагаясь только на удачу. Зная правила медицины, врач должен тщательно изучать каждого отдельного больного и его болезнь: ведь природа тела является исходной точкой для врачебного суждения, а природа и происхождение болезни могут требовать иногда противоположных, а иногда сходных средств лечения[179]. Исходя из этих принципов, сам Гиппократ и его непосредственные ученики уделяли особое внимание тщательному изучению каждого заболевания в каждом отдельном организме. По мнению Гиппократа, врачеватель не может постоянно пользоваться одним и тем же методом. Поэтому в медицине нет места никакой доктрине, и изучать ее нужно долго и основательно.

Огромный теоретический вклад Гиппократа был высоко оценен и творчески воспринят многочисленными медиками всей Эллады. Это тем более показательно, что следующие за великим уроженцем Коса два-три поколения греческих врачей были отнюдь не малоинициативными последователями, рабски копирующими гиганта-учителя, но весьма активными творческими работниками.

РИС. 3. Портрет Гиппократа. Римская копия с греческого оригинала. II в. до н. э.

Среди врачебной интеллигенции того времени встречаются очень яркие личности. Упомянем врача Никомаха (отца Аристотеля), который был приглашен македонским царем Аминтой III (389—369) в качестве лейбмедика[180]. Если же вспомнить, что Аристотель включил в свое учение о живых организмах, особенно о человеке, массу чисто медицинских сведений[181], которые он мог получить только от отца[182], то станут совершенно очевидными научные достоинства последнего.

Для врачей первой половины IV в. характерно стремление к раскрытию главнейших проблем медицины с помощью философских учений. Особенно большое впечатление произвела на медицину теория Эмпедокла, в частности его положение о четырех количественно и качественно постоянных стихиях (огонь, воздух, вода и земля). Эта мысль была воспринята рядом выдающихся специалистов, представителей так называемой догматической школы в медицине. Первым среди них следует назвать врача Диокла, уроженца г. Кариста на Эвбее. Он жил на одно-два десятилетия раньше Аристотеля и работал в Афинах[183], где его авторитет стоял очень высоко: Плиний, указывая, что Гиппократ в своих трудах постоянно предписывал растительные лекарства, говорит, что не менее широко обращался к растениям и Диокл из Кариста, который славой уступал только Гиппократу[184].

Почти одновременно с Диоклом работал уроженец Локр Филистион (около 420—350-е годы). Он принадлежал к известной в то время сицилийской школе медиков. В своих трудах Филистион рассматривал болезни как результат многих причин: отсутствия или нарушения пропорций упомянутых четырех элементов в организме, как результат травм или как результат воздействия климатических факторов.

В IV в. активизировалась творческая деятельность греческих врачей в разных концах Эллады. Распространение медицинских знаний шло тем более быстро, чем больше требовалось лекарей во время войн, непрерывно сотрясавших Грецию со второй половины IV в.

К III в. до н. э. греческая медицина являлась высокоразвитой отраслью научного знания. Она не замыкалась в узкопрофессиональных рамках, но активно перерабатывала достижения эллинских мыслителей.

Среди различных направлений в медицинской теории эллинистического времени отчетливо выступают два главных течения. Уже упоминавшаяся выше школа догматиков примыкала к философскому учению стоиков. Древняя стоя, возникшая в конце IV в. и получившая развитие в III—II вв., обращала большое внимание на проблемы физики. По мнению стоиков, мир — это живое существо, подчиненное логосу, разуму. Логос же — это всеобщая закономерность, управляющая развитием мира[185]. Догматики, принимая учение о логосе и возможность его познания, считали для медицины необходимым исследовать скрытые причины недуга, в частности природу человека и поводы болезни[186]. В этом они развивали положения Гиппократа. Другое направление медицинской теории — школа эмпириков — питалось философским учением эпикурейцев. Физические представления Эпикура (342/41 — 271/70), развившего учение об атомах и их движении, а также его мысль о необходимости как объективном законе Вселенной[187] послужили отправной точкой для работ многих медиков эмпирического направления, Эмпирики отрицали возможность познания невидимого. Поэтому задачей врача они считали прежде всего изучение каждого отдельного заболевания, причем руководящими факторами для медика должны быть внешние симптомы недуга, искать его внутренние причины они полагали бесполезным[188].

Оживленная полемика между представителями двух названных направлений и еще нескольких более мелких течений способствовала успеху творческих исканий греческих медиков. К сожалению, до нашего времени почти не дошли труды участников этих споров, и судить о них приходится по сообщениям более поздних авторов. Интересно указание Плиния на то, что разногласия между школами длились очень долго[189]. Эта борьба мнений оказалась плодотворной. В обстановке оживленных дискуссий рациональный метод познания законов существования и исцеления живых организмов постепенно одерживал верх над различными видами иррациональных представлений о природе болезней и способах их лечения.

В изучаемое время продолжалось начавшееся уже давно обособление различных отраслей медицины, прежде всего хирургии, фармакии и диэтетики. Диэтетика, т. е. наука о правильном образе жизни, в том числе о правильном питании, привлекла внимание греческих врачей очень рано. Еще Сократ упоминал своего современника афинского врача Акумена (имя его встречается и у Платона), который для появления аппетита, улучшения и оздоровления жизни рекомендовал воздержанность в еде[190].

Хирургия и фармакия были столь же четко сформировавшимися отраслями — эти термины встречаются не только в корпусе Гиппократа, но и в сочинениях Платона[191] и Аристотеля. Медицинская терапия у Аристотеля упоминается достаточно часто[192], но, видимо, даже ко времени Полибия она еще не выделилась в особую отрасль[193].

Проблема специализации в лечебном деле несомненно волновала многих лекарей изучаемого времени. Весьма остро стоял, вероятно, вопрос о взаимоотношениях врачей-практиков и врачей-теоретиков. Характерна негодующая тирада Полибия, направленная против второго типа лекарей: «...врачи-книжники: долго поработавши в книгохранилищах и вообще извлекши из книг множество сведений, они и сами стараются уверить себя, что вполне подготовлены к делу, и другие считают их располагающими для этого всем необходимым...»[194].

Поскольку Полибий, до того как он попал в Рим после битвы при Пидне в 168 г., активно участвовал в военных действиях, он имел самые широкие возможности общения с врачами, оказывавшими медицинскую помощь в полисах Ахейского союза. Поэтому мы полагаем, что выпады историка против врачей-книжников отражают взгляды, распространенные в медицинских кадрах Пелопоннеса. Уж очень непосредственно Полибий указывает на то, что книжное врачевание идет преимущественно из Александрии, от Герофила и Каллимаха. Правда, судя по словам Полибия, александрийцы очень рьяно превозносили свою ученость и, по-видимому, пытались оспаривать авторитет всех медиков, не принадлежавших к их кругу. Эта полемика велась не только на страницах ученых трудов: переезжая из полиса в полис, искусные на словах лекари собирали вокруг себя простой народ и, ловко разглагольствуя, наносили ущерб опытным врачам-практикам[195].

Острота полемики в медицинских кругах была обусловлена, несомненно, самой спецификой науки: ошибки врачей оборачивались роковым образом для пациентов. Уже Гиппократ уделял большое внимание выявлению собственных ошибок и неправильных суждений своих коллег[196]. Например, медики Книдской школы заслужили его порицание за то, что увлекались перечислением видов болезней. Стремясь составить наиболее полный список недугов, книдские врачи тратили силы и время на выявление и описание разновидностей одной и той же болезни, тогда как, по мнению Гиппократа, необходимо разрабатывать методы борьбы с самой болезнью[197].

Дискуссии в медицинских кругах вызывались не только научными соображениями. Активную роль играл такой субъективный фактор, как давний полицентризм медицинской науки в Греции. Существовавшие в IV—III вв. многочисленные крупные и мелкие очаги медицинской науки соперничали между собой, добиваясь признания своих теоретических положений и методов практического врачевания. Здесь затрагивались и научный авторитет, и благосостояние приверженцев каждого направления.

Популярность той или иной медицинской школы во многом зависела от талантливости ее представителей. Еще в V в. до н. э. считалось, что кротонские врачи во многом были обязаны своей доброй славой знаменитому доктору Демокеду, лечившему Поликрата Самосского, а затем и Дария. Об этом, в частности, сообщает Геродот (III, 131)[198]. Так же было и позднее: античная традиция в лице Галена и других авторов сохранила имена многих крупных деятелей врачебного искусства, принесших славу Косу, Книду, Эпидавру, Кеосу и другим центрам.

Выдающееся место занимала косская школа, где продолжали развивать традиции, заложенные еще Гиппократом. Во второй половине IV в. ведущим медиком был здесь Праксагор, оставивший труды по анатомии и открывший артериальный пульс. Это был выдающийся врач, которого Плиний упоминает после Диокла. Праксагор производил сложные операции, в том числе и заворота кишок. Его ученики — Мнесифей, Плейстоник и Филотим — значительно укрепили авторитет косской медицины. В III в. из учеников косских врачей вышли такие крупные ученые, как Эрасистрат с Кеоса и Герофил из Халкедона. Последний, переселившись позднее в Александрию, основал там собственную медицинскую школу, дидаскалейон.

Успехи косских медиков основывались не только на высоком теоретическом уровне их знаний, но и на весьма благоприятных возможностях клинического лечения пациентов[199]. Прекрасные климатические условия способствовали превращению косского Асклепиейона в первоклассное лечебное учреждение. Полис извлекал значительные выгоды от притока людей, жаждущих излечения, тем более что это были в массе зажиточные пациенты, а нередко и цари соседних монархий. Например, Береника, супруга Птолемея I Сотера, разрешилась сыном, будущим Птолемеем II Филадельфом (308—246), именно на Косе[200].

Несомненно, что косский Асклепиейон располагал различными эффективными медицинскими средствами, помимо весьма важного фактора психотерапии — уверенности пациентов в том, что бог Асклепий, покровитель медицины, облегчит их страдания. Мобилизация психики больного, начинавшаяся уже с того момента как страждущий решал, кого именно — Асклепия, Гигиейю или самого Аполлона Целителя — просить о помощи[201], в значительной мере содействовала пользе применявшихся врачебных приемов.

Нужно отметить, что судя по инвентарю, которым пользовались в Асклепиейонах, их медицинский персонал имел полноценную по тем временам врачебную квалификацию. Например, в небольшом святилище Асклепия в Пирее в начале IV в. была составлена опись имущества, и здесь среди инвентаря перечислены щипцы, банки и врачебные ножи[202], видимо, различных размеров и назначения.

Можно полагать, что уровень медицинской помощи в косском Асклепиейоне был достаточно высок. Недаром стены его были увешаны табличками с описанием счастливых исцелений[203].

Слава косской медицины и его Асклепиейона доставляла крупные экономические выгоды острову. Поэтому власти полиса всячески заботились об охране Асклепиейона. В условиях частых войн это было крайне актуально. Дошедшие эпиграфические документы свидетельствуют, что около 250—240 гг. полис Кос отправлял специальные посольства правителям Египта, Сирии, Вифинии и Пергама с просьбой о подтверждении неприкосновенности (асилии) святилища Асклепия. Полученные положительные ответы магистраты полиса опубликовали, поставив тексты внутри самого Асклепиейона[204].

Но как бы ни славился Асклепиейон[205], в основе успехов косских врачей[206] лежали научные труды и вдохновенная врачебная практика нескольких поколений ученых — последователей Гиппократа.

Расположенный на крайней западной части побережья Карии Книд, основанный переселенцами из Аргоса, также был одним из авторитетных медицинских центров. Среди питомцев книдской школы особенно выдавался Хрисипп, работавший в начале III в. Его труды получили большое распространение в медицинском мире, в частности его суждения о целебных или вредных растениях. Плиний, например, неоднократно обращался к Хрисиппу (он упоминает его восемь раз)[207]. Судя по Плинию, Хрисипп решительно критиковал ряд положений своих предшественников, причем делал это крайне многословно (ingenti garrulitate)[208]. По-видимому, Плиний не одобрял длиннот в сочинениях Хрисиппа, но с его оценками и рекомендациями считался.

С Книда происходил и один из крупных врачей-практиков, служивший лейб-медиком у Антигона Гоната (320—239). Это тот Аристоген, о деятельности которого около 276 г. мельком упоминают источники[209].

Значительную роль играли Афины, как центр многих наук, в том числе и медицины. Здесь обучался в юности у последователей Аристотеля Эрасистрат, прошедший затем учение в медицинской школе Коса.

Эрасистрат достиг большой известности, особенно тогда, когда переселился в Александрию. Это был талантливый врачеватель, осторожный в методах лечения. Его большой вклад в медицинскую теорию был разносторонен[210]. Так, он обратил внимание на факторы механического порядка в органических процессах (например, мускульная работа по продвижению пищи в организме). Эрасистрату принадлежит также установление разницы между венами и артериями и ряд важных наблюдений над кровообращением. Его труды произвели большое впечатление, судя по отзыву Плиния и по вниманию к его трудам Галена (ок. 129-199).

Ученые, обращающие внимание на александрийский период деятельности Эрасистрата, иногда склонны не придавать должного значения его длительной подготовки у себя на родине, в Элладе[211]. Между тем формирование Эрасистрата как врача происходило в Греции, в Египет он прибыл уже известным ученым.

Следует отметить, что Эрасистрат принадлежал к семье, многие члены которой славились своими медицинскими познаниями. Его отец, Клеомброт, служил лейб-медиком у Селевка I Никатора (312—280) и, по-видимому, пользовался большим доверием царя. В трудах поздних историков (Плутарха и др.) сохранился рассказ о том, что Клеомброт излечил царского сына, будущего Антиоха I, за что получил огромное вознаграждение в 100 талантов. Большинство источников приписывает это исцеление сыну Клеомброта Эрасистрату. Однако уже М. Велльманн обратил внимание на версию Плиния, который называет врача Клеомброта с Кеоса[212]. Сопоставив этот рассказ с данными о жизни Эрасистрата, М. Велльманн пришел к убедительному выводу, что в данном случае успех отца был перенесен некоторыми авторами на его более известного сына[213]. Второй сын Клеомброта, Клеофант, был также врачом.

Эти сведения показывают, что Эрасистрат мог получать медицинские познания от отца, а возможно, и от дяди по матери, врача Медия[214].

Достойно внимания то обстоятельство, что Клеомброт и Эрасистрат вошли в античную традицию как граждане Кеоса. Даже Страбон, бегло упоминая город Юлиду на Кеосе, отмечает, что она была родиной врача Эрасистрата[215].

Сохранил свой этникон и Герофил, уроженец Халкедона, работавший в Александрии в первой половине III в. Герофил также учился у Праксагора Косского и стал одним из ведущих медиков догматической школы. Выдвинутые им новые положения обогатили различные разделы медицины: анатомию, неврологию, офтальмологию, диэтетику и фармакологию. С именем Герофила связано первое в науке детальное и систематическое исследование человеческого пульса, и он был первым медиком, указавшим на значение пульса для постановки диагноза[216].

Эрасистрат и Герофил получили большое признание у Птолемеев, а их учеников и последователей даже называли: врачи герофильские и врачи эрасистратовские[217]. Таким образом, достижения эллинской науки распространялись в соседних странах[218].

Обычай указывать родной полис того или иного врача соблюдался не только в силу общепринятой в Элладе практики называть человека по месту его рождения и гражданства. При многочисленности врачей этникон помогал уяснить, о каком именно враче идет речь.

Помимо упоминавшихся крупных центров одаренные врачи появлялись и в других полисах, и слава о них распространялась по ближайшей округе. Эти работники передавали свои знания и свое имя преемникам, сыновьям или ученикам, так что в местных хрониках нередко сохранялись рассказы об их искусстве.

Например, в городе Айгиале на острове Аморгосе уже в середине IV в. известна семья врачей, именовавшаяся Асклепиадами[219]. Надгробие Асклепиада Майандрия рассказывает, что он уберег от смерти многих людей, измученных болезнью. Высокое искусство свое он унаследовал от отца, также именовавшегося Майандрием. Как отметил уже Л. Политис, передача имени прославленного врача его сыну и преемнику по профессии имела значение для создания и поддержания авторитета медика следующего поколения. По-видимому, жители Аморгоса ставили Майандрия старшего много выше его сына, которого оценивали как наследника знаний отца. Примечательно, что в хвалебной эпитафии сына не было сказано, что Майандрий младший умножил доблесть отца.

Памятник Майандрия-сына позволяет судить о подъеме и упадке локальных лечебных центров. Их слава связана была с конкретной деятельностью того или иного выдающегося врачевателя, и если его преемники не блистали знаниями и искусством, то популярность медиков этого полиса быстро угасала. Принимая во внимание многочисленность врачебных кадров в Греции в III—II вв., можно предполагать, что появление отдельных ярких фигур в медицинских кругах страны было не столь уж редким.

Развитие подлинно научных знаний в области врачевания должно было благотворно отразиться и на сакральной медицине. Это предположение находит основание в том, что в эллинистической Греции деятельность святилищ Асклепия не только не сократилась, но и значительно расширилась. Все большее число людей искало избавления от недугов у божественного целителя, а власти полисов всячески заботились о почитании Асклепия. Его старинный культ, колыбелью которого была Фессалия, в III — II вв. получил особенное распространение, что нашло свое выражение в расширении старых святилищ или возведении совершенно новых зданий[220]. Параллельно с ростом размеров святилищ должна была возрастать и численность обслуживающего их персонала. Правда, религиозная медицина применяла менее сложные открытые приемы лечения, чем тогдашняя медицинская наука. По мнению С. А. Жебелева, посвятившего сакральной медицине углубленное исследование, при религиозном врачевании применялись простые естественные и безвредные врачебные средства; наряду с наружной и внутренней терапией широко использовались гимнастические и вообще физические упражнения[221]. Заметим, однако, что простота средств требовала от применявшего их лекаря глубокого понимания психики больного и состояния его болезни[222]. Поэтому нам представляется почти несомненным, что среди медиков, работавших в Асклепиейонах, должны были быть и весьма одаренные специалисты.

Следует признать, что прямых данных о работе врачей в Асклепиейонах в эллинистическое время до сих пор нет. Как отметил еще С. А. Жебелев, немногочисленные источники датируются первыми веками н. э.[223] Однако анализ методов врачевания в святилищах Асклепия привел С. А. Жебелева к убедительному предположению, что там лечением больных ведали или специальные врачи, или жрецы, обладавшие медицинскими познаниями. Последние были подчинены жрецам, ведавшим точным исполнением всех религиозных обрядов, которые сопровождали врачевание[224].

Следует сказать, что обширные размеры архитектурных комплексов важнейших Асклепиейонов, безусловно, требовали разнообразного обслуживающего персонала, в среде которого должна была по необходимости сложиться весьма четкая специализация. Ведь в священные лечебницы приходили (или их приводили близкие)[225] люди, измученные недугами и уже по одному этому обессиленные и подавленные. Выполнять в строгой последовательности сложные ритуальные предписания эти пациенты могли только в том случае, если служители бога своевременно объясняли им, какой обряд обязателен в том или ином месте святилища.

В названной работе С. А. Жебелев детально воссоздал обрядовую сторону религиозного врачевания[226]. Приведем вкратце его основные положения, чтобы иметь суждение о характере процедур, входивших в процесс врачевания в Асклепиейонах.

Прежде всего больного подвергали очищению посредством омовения, к которому добавляли умащение мазями или даже окуривание. Затем больной постился, причем ограничение в пище и вине было достаточно строгим. После завершения срока поста просивший исцеления приносил Асклепию жертву. В зависимости от средств просителя такой жертвой могло быть или целое животное (свинья, баран), или мука и мучные изделия. Совершив жертву, больной получал право провести ночь в святилище. Там, согласно представлениям греков, сам Асклепий являлся во сне больному и объяснял ему, какие средства нужно применить для излечения. Если в первую ночь больной не видел никакого подходящего сна, то его оставляли в храме на несколько последующих ночей. В условиях напряженного ожидания милости от бога больной мог легко увидеть сон, который опытные специалисты истолковывали в нужном смысле. Можно думать, что в течение нескольких дней, которые больной проводил в святилище, он сам и его недуг являлись объектами незаметного наблюдения сакральных лекарей. Видимо, только после того, как именно они избирали подходящий метод рационального лечения, жрецы сообщали пациенту божественные предписания.

По всей вероятности, среди жрецов бога Асклепия имелись люди, обладавшие серьезными медицинскими познаниями. Конечно, лишь часть персонала святилища могла специализироваться в этой области, так как хозяйство храма требовало значительного числа других работников. Среди них были уборщики территории и садовники, дежурные по храму, бассейнам, источникам, колодезям, портикам, рощам и другим местам святилища, куда допускали больных паломников. Но в штате Асклепиейонов работали и специалисты более узкого профиля: жрецы — знатоки священных преданий и всех ритуальных обрядов данного святилища и жрецы-казначеи, ведавшие сложным имуществом и финансами храма.

Ведь исцеление в Асклепиейонах сопровождалось благодарственной платой — ϊατρα[227], о которой, как отметил еще С. А. Жебелев, исцеленному напоминали и сами жрецы[228]. Скапливавшиеся крупные средства подлежали тщательному учету, сохранению, отдаче под проценты взаймы или, если это была земля, сдаче в аренду. Перечисленные финансовые операции излагались в отчетах жрецов-администраторов, которые публиковались на мраморных или каменных досках и ставились в оградах святилищ. Жрецы-казначеи выдавали большие суммы на строительные и ремонтные работы в святилищах — подобные записи, особенно документы из Эпидавра[229], позволяют судить об обширном объеме производившихся работ. Естественно, что жрецы-финансисты не имели прямого отношения к лечебным процедурам в святилищах. Однако лишь их имена запечатлены в надписях из Асклепиейонов, тогда как имена основных работников святилищ, лекарей, остаются и до сих пор почти полностью неизвестными.

Некоторые данные позволяют заключить, что административное жречество Асклепиейонов принадлежало к весьма зажиточным кругам населения. Так, например, должность жреца Асклепия, так же как и должности жрецов других божеств, продавалась за деньги. Весьма интересные сведения доставляет надпись о продаже места жреца в Асклепиейоне и об обязанностях лица, купившего эту должность, из города Халкедона[230]. Поскольку апойкии обычно воспроизводили сакральные институты своих метрополий, можно полагать, что в этом документе повторены основные установления Мегар, выславших переселенцев на берега Босфора Фракийского еще около 737 г. Поэтому целесообразно привести некоторые данные из этого постановления халкедонян.

Судя по документу, речь шла о рядовом жреце-храмоуправителе: он должен был ежедневно открывать святилище, заботиться о чистоте не только храма, но и находившейся возле него стои. Но даже и такая невысокая должность ценилась в конце III — начале II в. очень высоко — купивший ее Матрий, сын Мэния, должен был заплатить 5 тыс. драхм. Власти города учитывали трудность единовременного взноса всей суммы, поэтому покупающему должность давалось право вносить плату в два приема. Но обряд вступления в жреческие обязанности — άνθεσις — должен был совершаться только после выплаты всех денег.

Уложение халкедонян, вероятно, повторяет и лишь отчасти развивает издавна сложившиеся правила замещения вакансий жрецов Асклепия[231]. Этот акт показывает, что полисные власти предъявляли определенные требования к исполнению жрецами своих обязанностей и следили за их добросовестной работой[232].

Отмеченная выше неравномерность освещения источниками (эпиграфическими и литературными) деятельности различных групп персонала религиозных лечебниц в какой-то мере может отражать действительное положение. Иными словами, допустимо предположить, что ведавшее финансами жречество часто занимало главенствующее положение в Асклепиейонах, тогда как сакральные медики, вынужденные оставаться неизвестными, оттеснялись на второй план.

Конечно, сакральные врачи вряд ли позволяли храмовой администрации уж очень ущемлять свои интересы. К тому же существовавшая в святилищах профессиональная спайка обслуживающего персонала должна была смягчать противоречия, которые могли возникать между разными категориями работников Асклепиейонов.

Следует коснуться и конкретных условий труда медиков в религиозных лечебницах. В отличие от светских врачей сакральные медики осуществляли лечение в особо благоприятных природных условиях. Пациенты, вырванные из обыденной жизни, попадали в хорошо устроенные и ухоженные курортные комплексы. Эти здравницы привлекали своим обычно прекрасным местоположением, обилием источников, часто целебных 61, а также богатой растительностью. В окружении мягкой, гармоничной природы паломники проникались спокойствием, здесь особенно крепли их надежды на то, что благой и мудрый бог исцелит их болезни. В этом убеждали и вотивные таблички, висевшие в Асклепиейонах, с рассказами о чудесных исцелениях. Большое впечатление должны были производить статуи и рельефы, изображавшие Асклепия и его дочерей — Гигиейю, Панакейю, Иасо и Акесо. На рельефах часто изображали, как эти божественные врачеватели исцеляли немощных. Следуя сложившимся тогда представлениям, художники придавали богам-целителям внешность прекрасных, гармонически развитых людей, светящихся добротою и мягкостью. Эти привлекательные образы также должны были поддерживать надежды каждого страждующего паломника на чудесное исцеление[233].

С течением времени Асклепий, верный друг страждущих, получил прозвище Спасителя, так как именно он избавлял от телесных страданий человека, лично к нему обращавшегося. Эти верования особенно распространились в III—II вв., когда полисы Греции, изнемогавшие от войн, часто не могли обеспечить действенной помощи своим гражданам. На этой почве культ Асклепия-Сотера, Спасителя, достиг небывалого ранее расцвета. Дополнительным, но важным фактором была возросшая техническая подготовка персонала Асклепиейонов, умело использовавших достижения не только медицины, но и других наук. Устраивавшиеся в Асклепиейонах торжественные праздники, во время которых совершались чудеса излечения соответственно подготовленных больных, служили подъему авторитета бога-врачевателя.

Несомненно, что обстановка в сакральных здравницах способствовала успеху методов рациональной медицины, применявшихся тамошними врачами[234]. Но, облегчая работу врача Асклепиейона с точки зрения психологической подготовки пациента и последующей психотерапии, религиозное врачевание лишало иногда лекаря возможности применить совершенно необходимые средства светской медицины. Тем не менее лечение в религиозных здравницах пользовалось большой популярностью в эллинистической Греции. Кроме Асклепиейонов в Афинах, на Косе и Делосе, можно назвать еще несколько не менее важных центров. Самым древним и наиболее почитаемым даже во времена Страбона был Асклепиейон в городе Трикке[235], во внутренней фессалийской области Гистоэотиде. Трикка, упоминаемая еще в «Илиаде» (II, 729; IV, 202) как владение сыновей Асклепия[236] Махаона и Подалирия, вплоть до наших дней сохранила полученное еще в эпоху бронзы наименование в форме Триккала. Расположение святилища в плодородной местности, на берегу довольно полноводного Лефея (притока Пенея), должно было весьма способствовать успеху курортной терапии. Действительно, на стенах триккского Асклепиейона висели многочисленные таблички с рассказами о полученных здесь чудесных исцелениях. Достойно внимания, что Страбон упоминает о подобных текстах только в рассказе о врачебных святилищах Эпидавра, Коса и Трикки[237]. Это позволяет полагать, что фессалийский Асклепиейон принадлежал к числу наиболее известных сакральных лечебниц.

Раскопки в Трикке велись в 1902 г., но в крайне небольших масштабах[238], поэтому пока еще нет достаточных материалов о деятельности персонала этого Асклепиейона. Между тем еще В. Лик списал стихотворную эпитафию одного «божественного врача», поставленную его женой Андромахой[239]. Судя по тому, что надпись римского времени была вырезана на мраморной плите, покойный лекарь был зажиточным человеком.

Несколько больше известно о врачах из Асклепиейона Эпидавра. Обширная территория этой здравницы наводит на мысль, что численность медицинского персонала должна была быть здесь немалой — ведь сюда прибывала масса паломников, и, следовательно, приток средств был достаточно велик. Ярким свидетельством богатства святилища является сравнительно кратковременное строительство капитальных сооружений на территории здравницы[240]. Так, не очень крупный храм самому Асклепию был сооружен архитектором Феодотом около 380 г., а в 360—330 гг. выдающийся архитектор и скульптор Поликлет Младший возвел прославленные еще в древности Фолос и в некотором отдалении от основной территории святилища — театр, акустические качества которого сохранились в полной мере: используемый и поныне театр в Эпидавре является первоклассным зрелищным сооружением. Недаром Павсаний, обычно не описывавший таких построек, особо отметил гармонию и красоту созданного Поликлетом театра[241].

В эпидаврском [Асклепиейоне имелся двухэтажный портик длиною около 70 м., в западном конце которого был устроен еще один этаж, впущенный в землю. Полагают, что этот подвальный зал служил энкойметерионом — комнатой, куда на ночь помещали больных, дабы Асклепий явился им во сне и сообщил о способах исцеления. В восточном конце портика был устроен священный источник, где больные совершали омовения.

На всей территории эпидаврского святилища были расположены небольшие портики и экседры, хорошо оборудованные для прогуливающихся больных. Гимнасий, палестра, стадион и другие сооружения позволяли желающим свободно заниматься гимнастикой или искать духовных развлечений. К их услугам была гостиница (Катагогион) — квадратное в плане здание, разделенное на четыре части, каждая из которых имела свой отдельный центральный двор. Портик с колоннадой отделял комнаты первого этажа от открытого пространства дворика. Таким образом, находившиеся на длительном излечении состоятельные паломники могли за соответствующую плату пользоваться удобным и достаточно изолированным жильем[242].

Эффективность лечения в Асклепиейоне Эпидавра подтверждалась многочисленными надписями, сообщавшими об исцелениях. О них, кроме Страбона, упоминает и Павсаний[243]; и действительно, ряд таких текстов был найден при раскопках святилища[244]. Дошедшие документы относятся ко времени вскоре после 320 г. до н. э. и далее, вплоть до II в. н. э. Эти надписи представляют собой весьма своеобразный тип источников, сообщающих не только о посетителях Асклепиейона. Ведь записи составлялись и редактировались служащими Асклепиейона, так что в них можно найти отзвуки мыслей персонала священной здравницы.

Интересно, что в этих записях иногда содержатся даже критические высказывания, обращенные против скептиков, сомневавшихся в действенности Асклепиева лечения. Так, тексты № 1168-III и 1168-IV в доходчивой для самого простого человека форме стремятся сокрушить сомнения и указывают на благоволение Асклепия даже к неверящим в его силу людям.

Приведем содержание более короткого текста № 1168-IV: одноглазая афинянка Амбросия пришла к богу с просьбой, но, войдя в святилище, она стала осмеивать некоторые из записанных рассказов об исцелениях, говоря, что, дескать, невозможно, чтобы хромые и слепые могли стать здоровыми только потому, что увидели сон. Когда же она сама заснула, ей привиделось, как явился бог и сказал, что он сделает ее здоровой, а в качестве платы требует, чтобы она посвятила в святилище свинью из серебра, как памятник ее невежества. Сказав это, он открыл ее больной глаз и влил в него какое-то лекарство. Едва наступил день, она вышла из энкойметериона здоровой.

Эта новелла явно была рассчитана на тех паломников, которые хоть и прибыли в Асклепиейон, сомневались в действенности лечения. Однако авторы текста не осуждают подобного неверия, они мирятся с ним и лишь убеждают: засни в энкойметерионе и бог тебя исцелит, бог простит тебе твое невежество.

Стремление подчеркнуть доброту бога-целителя передает текст № 1168-VIII, рассказывающий о разговоре Асклепия с мальчиком Евфаном, эпидаврянином, страдавшим от каменной болезни: бог спросил мальчика, спящего в энкойметерионе, что он даст ему за исцеление. Мальчик ответил: «Десять астрагалов» — видимо, это была немалая ценность в глазах ребенка. Засмеявшийся бог обещал вылечить его, и когда Евфан утром вышел из энкойметериона, он был уже здоров.

Другие тексты повествуют об исцелениях больных, доверивших Асклепию и получивших излечение во время сна без каких-либо предварительных условий[245].

Приведенные примеры показывают, как тонко велась духовная обработка паломников по прибытии их в Асклепиейон. Совершенно очевидно, что применявшиеся здесь методы убеждения заключали в себе демагогические приемы и элементы гипноза, наряду с которыми немалую силу имел и религиозный экстаз. Столь полная мобилизация психики больного[246] обеспечивала довольно высокую эффективность применявшихся сакральными врачами методов рациональной медицины.

Что касается самих врачевателей, то они не выказывали особенного религиозного рвения — среди многочисленных эпидаврских надписей найдено лишь одно посвящение врача Эпафродита, поставленное к тому же не Аполлону и Асклепию, а Исиде[247].

Зато жрецы Асклепиейона тщательно заботились о том, чтобы паломники выполняли все установленные религиозные обряды. В ограде святилища стояли алтари с посвящениями самих жрецов Асклепию Сотеру[248]. Здесь же были выставлены различные документы, излагающие ритуальные правила, называющие имена людей, ревностно исполнявших обряды.

В назидание паломникам еще в IV в. были опубликованы правила о том, как посетитель, прибывший в святилище, может получить средства для совершения предварительной жертвы[249], которая приносилась Аполлону[250]: жрец Асклепия должен предоставить все необходимое (венки, зерна ячменя и дрова для сжигания жертвенных животных) за строго установленную плату. Списки отдельных лиц, сделавших щедрые посвящения или участвовавших в общем жертвоприношении[251], также были обнародованы, и каждый паломник могих прочесть.

Авторитет эпидаврских божеств вообще стоял очень высоко, их чтили не только частные лица, но и полисы. Например, между 229 и 225 г. Ахейский союз принял специальное постановление о жертвах в Эпидавре богине Гигиейе[252]. Можно предположить, что персонал святилища заботился о том, чтобы укрепить авторитет здравницы среди остальных святилищ Асклепия[253].

Удачным приемом было использование для восхваления эпидаврского храма творчества поэта Исилла, написавшего в конце IV в. ряд поэм в честь Аполлона и Асклепия. Около 300 г. его произведения были высечены на стелах и выставлены в Эпидавре.

По-видимому, общепризнанное мнение о могуществе исцелителя Асклепия и его помощников играло некоторую роль в ряду психотерапевтических средств, которыми пользовались врачи Асклепиейона. Конечно, не во всех записях об исцелениях нашли свое отражение реальные факты. Тем не менее наряду с храмовыми легендами эти тексты содержат рассказы о действительных выздоровлениях, пусть сильно приукрашенные и преувеличенные[254]. Само пребывание в здравнице под наблюдением высококвалифицированных специалистов должно было приносить утомленным и страждущим паломникам большую пользу. Если же больные подвергались удачно выбранной и тщательно продуманной системе лечения, будто бы предписанной им Асклепием во время их сна (такое откровение позднее обозначалось латинским термином «инкубация»), то результаты могли быть очень значительными, особенно если учесть, что совершавшиеся предварительные процедуры представляли собой эффективные оздоровляющие приемы[255].

Асклепиейоны Эпидавра и Коса пользовались наибольшей славой в Греции. Но и более мелкие святилища, почитавшиеся в пределах сравнительно ограниченной территории, служили местом успешного лечения посредством инкубации. Конечно, все зависело от одаренности врача, ведавшего медицинской службой в каждом отдельном Асклепиейоне. Если это был настоящий мастер, то популярность святилища, в котором он работал, быстро возрастала.

Есть основания предполагать, что в III в. на Родосе в Асклепиейоне работали длительное время именно такие действительно крупные врачи. Об этом говорит косвенный источник: специальное постановление совета и народного собрания полиса о том, что никому нельзя ставить вотивные статуи или иные посвящения в специально указанной части теменоса или во всех тех местах, где поставленные приношения могут препятствовать проходу по святилищу. Если же кто нарушит это правило и поставит вотив в неуказанном месте, то астиномы должны будут перенести его в другое место, а разрешение на постановку вотива аннулировалось[256]. В 24—26-й строках декрета указано, что стелу с данным постановлением следует поставить в теменосе Асклепия в том месте, где укажет архитектор.

Приведенный документ создает впечатление, что большое число лиц стремилось поставить посвящения богу-врачевателю, но в святилище места уже не хватало. Надо иметь в виду, что родосский культ Асклепия не получил сколько-нибудь подробного освещения в источниках (например, Страбон не счел нужным упомянуть о храме этого бога на Родосе). Далее, следует учесть, что город Родос возник около 410 г.[257], так что тамошний теменос Асклепия ко времени принятия закона о постановке обетных даров насчитывал не более 200 лет. Иными словами, территория сакральной здравницы не могла быть загромождена очень древними вотивами архаического времени, обычно отличающимися массивностью. Приведенные соображения позволяют, как нам кажется, высказать предположение: в III в. в родосском Асклепиейоне на протяжении многих лет практиковали оставшиеся неизвестными искусные медики, добивавшиеся выдающихся результатов. Их деятельность вызвала такой поток благодарственных приношений Асклепию от исцеленных людей, что это потребовало сначала введения правила о выдаче официального разрешения на постановку вотивов на территории теменоса, а затем и принятия дошедшего до нас декрета, ограничивавшего возможности установит еще более жесткими рамками.

Некоторые сведения о специализации медицинского персонала Асклепиейонов доставляют вотивные приношения в виде тех частей тела, которые были излечены в той или иной сакральной здравнице. С.А. Жебелев, перечисляя изображения, по большей части из серебра, называет глаза, губы, носы, челюсти, зубы, уши, шеи, груди, руки, пальцы, колени, ноги и т. д., но замечает, что в таких приношениях из всех частей тела чаще всего попадаются глаза[258]. Это наблюдение сделано на основе анализа инвентарных списков афинского Асклепиейона. Следовательно, можно предположить, что в сакральной здравнице Афин офтальмология стояла на очень высоком уровне.

Можно назвать и гидротерапию, успешно применявшуюся в тех сакральных здравницах, где были целебные источники. Самым известным религиозным курортом было святилище в Оропе, посвященное древнему божеству оропян Амфиараю, вместе с которым здесь чтили Аполлона-Пеана (Целителя) и богинь Панакию, Иасо, Гигиейю и Афину-Пеанию (Целительницу), а также других богов[259]. И в этой здравнице лечили посредством инкубации. О правилах размещения паломников в койметерионе сообщает один из разделов устава службы жрецов, а также установления, определявшие поведение паломников в святилище, принятые в IV в. полисом Оропом[260]. Так, например, мужчины и женщины должны были спать в койметериоие по отдельности, причем женщин располагали в западной части священного помещения. Интересно, что в святилище Амфиарая велся учет лиц, которые желали получить исцеление от бога. В стк. 21 — 22 и 39—44 упомянутого устава определено, что желающий подвергнуться инкубации должен в присутствии неокора опустить в кассу не менее драхмы[261] в качестве «начального приношения». Неокор же записывает имя опустившего и название его полиса на деревянной доске, которую потом выставляет в святилище для всеобщего прочтения. Такая запись не только поднимала самосознание каждого паломника (что имело некоторое психотерапевтическое значение), по и помогала храмовой администрации хотя бы приблизительно подсчитывать текущие денежные доходы[262] от отделения инкубационной терапии[263].

Наряду с инкубацией в святилище Амфиарая с большим успехом применялось бальнеологическое лечение. На территории теменоса находился обильный минеральный источник. О качестве его вод высказывались самые крупные медики эллинистического времени, в том числе и знаменитый Эрасистрат, отметивший непригодность этого источника для питья[264]. Видимо, здесь была вода, насыщенная различными солями. Помимо химического состава некоторую роль должно было играть и то обстоятельство, что вода Амфиарая была теплой[265]. Эти качества способствовали лечению многих болезней в Оропе и содействовали широкой славе его святилища.

Действительно, письменные и археологические[266] источники согласно свидетельствуют о высоком уровне организации гидротерапии в Амфиарайоне. В нашем распоряжении имеется серия надписей[267], показывающих, как рационально было устроено здесь прохождение водных процедур. Совершенно очевидно, что медицинский персонал амфиарайского курорта тщательно продумывал использование минеральных вод для лечения. Правда, в надписи от 333/2 г. о ремонте источника и купален Амфиарая афиняне постановили восхвалить за заботы о святилище амфиарайского жреца Антикрата из Декелей[268], но, вероятно, жрец выступал в Афинах с программой ремонта, уже выработанной всем штатом святилища на месте.

Упомянутое постановление о ремонте было начертано на мраморной стеле и поставлено в святилище Амфиарая. В тексте надписи указано, что выполнение работ сдается подрядчику за 900 драхм. Объем и характер намечаемых работ изложены очень детально, что говорит о стремлении сделать возможно более удобным пользование сакральным курортом. Сам источник должен был быть обложен штучным камнем; находящаяся перед ним и купальнями терраса получала новое покрытие из тесаных плит, плотно пригоняемых одна к другой и затем полируемых. В постановлении даже указано, что должен быть обеспечен беспрепятственный сток воды с террасы. Кроме того, с обеих сторон источника и купален должны быть устроены ступени, такие же, какие уже имеются в Амфиарайоне. По условию контракта, который был заключен с Фаностратом, уроженцем аттического дема Холарга, все работы должны были быть произведены в течение 60 дней, считая с того времени, как подрядчик получит всю сумму, выделенную на ремонт.

Судя по другому декрету, принятому в Афинах в том же 333/2 г. в честь Пифея, сына Сосидема, из Алопеки[269], избранного эпимелетом водоснабжения самих Афин[270], все государство придавало большое значение этим работам: афиняне восхвалили Пифея за добросовестное исполнение обязанностей, и в частности, за устройство источника Амфиарая, проведение воды и подземных каналов там же. По-видимому, Афины осуществляли реконструкцию бальнеологической системы Амфиарайона по указаниям работников сакральной здравницы, по всю славу перестройки они стремились приписать именно себе. На это указывает и афинский декрет от 332/1 г. в честь Фаиодема, сына Диилла, из Фимайтадского дема[271], за то, что он, будучи номофетом, заботился о святилище Амфиарая и среди прочих похвальных деяний доставил средства к устройству святилища.

Надо сказать, что Афины очень торопились с перестройкой водоснабжения амфиарайского святилища. В контракте, заключенном с подрядчиком на проведение закрытого канала в святилище[272], указано, что камни для кладки водовода нужно взять из театра, постройка которого велась в то время. Эта поспешность свидетельствует о том, как много значили тогда для Афин здравница и оракул Амфиарая. Недаром в 332/1 г. в Афинах было принято специальное постановление о посвящении богу Амфиараю золотого венка в тысячу драхм за помощь в лечении и спасении обращающихся к нему афинских граждан с женами и детьми[273]. Значение Амфиарайона хорошо понимал и Лисимах — между 287 и 281 гг. он посвятил статую своей невестки богу Амфиараю[274].

Приведенные источники позволяют высказать предположение, что гидротерапия была одной из самых действенных целительных процедур в оропской сакральной лечебнице. Возможно, что сюда стекалось большое число людей, страдавших разного рода душевными недугами[275], и пребывание в водолечебнице Амфиарая приносило им некоторое облегчение. Возведение монументальных водопроводных сооружений в этой здравнице показывает, что больных такого рода здесь было очень много и нужно было обеспечить им спокойный доступ к лечебным процедурам. Вероятно, интересы этого контингента больных дали толчок к тому, что Оропское святилище стало крупным культурным центром — устраивавшиеся здесь праздники Большие Амфиараи с гимническими и музыкальными агонами[276] и с театральными представлениями должны были также содействовать исцелению душевных недугов.

Внимание к душевной жизни больного, которое так ясно проявили сакральные врачи Эпидавра и Оропа, озаботившиеся о сооружении театров, гимнасиев и других просветительных учреждений в пределах религиозных лечебниц, позволяет усомниться в правильности данной Г. Бенгтсоном характеристики религиозных здравниц в эллинистической Греции. Отмечая высокий уровень греческой медицины в эпоху эллинизма, Г. Бенгтсон пишет, что одновременно продолжала жить древняя народная медицина. Надписи из Эпидавра полны рассказов о чудесных исцелениях, путь к которым указал верующим бог здоровья Асклепий но время сна в его храме. Также и Амфиарай в Оропе помог очень многим[277]. Это замечание немецкого историка заставляет предполагать, что деятельность двух названных центров религиозного врачевания он склонен отнести к категории народной медицины, Volksmed izin.

Нам представляется, что вопрос не может быть решен столь однозначно. Конечно, обращение больного к божеству-врачевателю означало отказ от научной медицины и признание сакральной медицины единственной спасительницей. Данный поступок больного, конечно, не выходит за рамки древних представлений. Но деятельность самих сакральных медиков ушла очень далеко от методов народной медицины. Будучи жестко ограничены консервативными формами религиозной терапии, храмовые лекари должны были добиваться устойчивых положительных результатов «божественного» лечения хотя бы небольшой части массы жаждущих исцеления паломников. Не следует забывать, что греки эллинистического времени жили в эпоху расцвета рационализма и отношение эллина к его богам иногда принимало даже несколько иронический характер[278]. Поэтому если больной паломник тратил свои последние деньги на жертвы богу-целителю, то бог обязан был излечить если не всех просивших, то хоть какое-то число больных в каждой группе проходивших инкубацию. Данная необходимость диктовалась не только соображениями престижа того или иного храма[279], но и финансовыми интересами святилища, иными словами, его штата. Ведь жрецы и сакральные медики были крайне заинтересованы в увеличении своих доходов, а большое число лиц низшего персонала — в возможности зарабатывать себе на жизнь.

Отмеченные обстоятельства позволяют думать, что в религиозных здравницах уровень врачебного искусства не мог стоять очень низко. Особенный характер связей храмового персонала с казначейством полиса несомненно придавал известную остроту всякого рода «производственным срывам» в сакральной лечебнице. Невежественный или тупой лекарь мог принести большой ущерб всему коллективу здравницы. К тому же каждое святилище бога-целителя должно было время от времени славиться чудесными исцелениями. Устройство таковых также требовало от храмовых медиков хорошей профессиональной выучки. Добавим и то, что конкуренция сакральной медицины с гражданской также была бы немыслима без серьезных научных знаний у врачей, служивших при храмах богов-целителей.

Изложенные соображения позволяют отвергнуть представления о религиозном врачевании в эллинистической Греции как только о продолжении древней народной медицины[280]. Сакральная медицина примыкала к светской в качестве весьма специфической отрасли всего лекарского знания. Высокий научный уровень греческой медицины в IV—II вв. не мог не сказаться на религиозном врачевании[281]. Веским доказательством этому служат сложные архитектурные комплексы Асклепиейонов, в которых тонко учитывались не только специальные медицинские требования, по и многие сложные душевные движения приходивших туда паломников[282].

Заслуживает внимания и роль Асклепия как божества-целителя, охраняющего жизнь и здоровье всех граждан полиса. В IV— III вв. ясно выступает тенденция некоторых полисов поднять его государственное значение. Это заметно даже в Афинах, как показывает декрет начала IV в. о порядке и финансовом обеспечении я^ертв Асклепию за благополучие народа афинян[283]. Возведение заново святилищ Асклепия в виде обширных архитектурных комплексов также указывает на важную роль Асклепия не только в практической деятельности полисов, но и в идеологической жизни каждого государства Греции. Напомним, что Делос очень скоро после возвращения ему в 314 г. независимости предпринял строительство монументального Асклепиейона[284]. По-видимому, для укрепления самосознания делосского гражданства возведение храма Асклепия имело определенное значение.

Возможно, конечно, что наличие Асклепиейона внушало жителям крупных полисов уверенность в возможности спасительного излечения при всякого рода болезнях, которые особенно часто поражали портовые города. Ведь в эллинистическое время развитие судоходства и многосторонних контактов между населением разных стран Средиземноморья должно было иметь неизбежным следствием и быстрое распространение инфекции[285]. В этой связи интересны детали основания святилища Асклепия в начале III в. в крупном приморском полисе Навпакте. Рассказанная Павсанием мифологема позволяет узнать некоторые реальные обстоятельства: навпактяне, видимо, обратились за содействием в святилище Эпидавра. Оттуда им были присланы запечатанные дельты, которые-де сам Асклепий вручил во сне известной поэтессе Аните, уроженке Тегеи, повелев ей плыть в Навпакт. На дельтах, видимо, были написаны какие-то профессиональные правила культа бога-целителя. Об этом Павсаний не говорит, однако сообщает, что Аните в Навпакте были вручены 2 тысячи золотых статеров (X, 38, 13). Данные о сакральном врачевании в Элладе показывают, что светской медицине приходилось считаться с этим явлением.

Отмечавшиеся выше неуклонный рост знаний и накопление врачебного опыта были возможны лишь при условии тщательной подготовки все новых и новых лекарских кадров, спрос на которые постоянно возрастал.

С давних времен в Греции подготовка лекарей велась так же, как и представителей других профессий: признанный специалист принимал в учение молодых людей и за плату передавал им свои знания. Именно таким образом Гиппократ обучал в Афинах желающих овладеть искусством врача[286]. По-видимому, инициатива исходила не от полиса, но от самого врача, который объявлял, что берется быть учителем медицины за соответствующее вознаграждение. Указание Платона, что такими учителями становились врачи, искусные во врачевании[287], позволяет предположить, что взяться за преподавание решался обычно только тот медик, который уже добился авторитета своей практической деятельностью[288]. Ведь ограниченные размеры полисов и числа граждан в условиях широко развитой гласности обеспечивали быстрое распространение доброй или худой славы о каждом враче. Естественно, что плохой медик не мог рассчитывать на приток учеников. Источники сохранили имена некоторых учителей медицины. Так, в Пирее в IV в. врач Евфидик имел лечебницу и учил в ней молодежь[289].

О сроках учения точных данных для эллинистического периода нет. Несомненно, что обучение длилось достаточно долго, так как ученики врача не только изучали теорию, но и ассистировали своему учителю. В трудах, вошедших в Корпус Гиппократа, встречаются указания на ряд процедур, которые врач-учитель поручал своим ученикам[290].

Как и раньше, весьма распространенным было воспитание будущего врача его собственным отцом или другим родственником, специалистом-медиком. В таком случае можно полагать, что учение начиналось еще в отроческие годы. Тенденция к наследственной передаче профессии была весьма сильна у греческих медиков. Она выражалась даже в том, что сын получал имя отца (в отличие от принятого обычая давать имя деда)[291], — видимо, уже при рождении ребенка отец предназначал ему свою профессию[292].

Но самое яркое выражение принцип наследования медицинской профессии получил в существовании и процветании объединения Асклепиадов, считавшихся потомками Асклепия. Генеалогия Асклепиадов возводилась к сыновьям бога, Махаону и Подалирию, которые, согласно традиции, получили от отца знание искусства врачевания и передали его своим детям[293]. С течением времени род Асклепиадов стал признанным авторитетом в области медицины. Примечательно, что Сократ и Платон согласны в том, что Асклепиады отличаются тонким умом, причем в словах Платона таится даже легкий намек на их хитроумие[294].

Авторитет названной медицинской ассоциации неизмеримо возрос благодаря деятельности Гиппократа, принадлежавшего к Асклепиадам. Этот уроженец Коса, его сыновья Фессал и Дракон и его ближайшие ученики подняли медицину на высшую ступень. Созданная ими в конце V в. система врачевания и обучения лекарскому делу в последующие столетия неуклонно развивалась, свидетельством чему являются и указания древних авторов[295], и труды, вошедшие в Корпус Гиппократа.

Сочинения самого Гиппократа и его последователей позволяют заключить, что именно ассоциация Асклепиадов приложила много труда и стараний, чтобы создать пособия по практическому врачеванию. По-видимому, уже в IV в. такие работы были хорошо известны: недаром Аристотель пишет о терапии, основывающейся на руководствах, и о лечении согласно предписаниям как о доступных образованному человеку предметах[296]. Эти наставления медикам свидетельствуют о стремлении сообщества Асклепиадов поддерживать высокий уровень преподавания медицины. Действительно, некоторые руководства, вошедшие в Корпус Гиппократа, отличаются не только глубокой разработкой темы, но и лекционным характером изложения[297]. Другие части Гиппократова свода представляют собой конспективное изложение трудов великого уроженца Коса и, таким образом, являются прямыми свидетельствами той кропотливой учебной работы, которую должны были проделать лица, изучавшие тогда медицину.

Есть основания полагать, что греческие медики заботились и о постоянном повышении своей квалификации. Например, бревиарий Vectiarius («О рычаге») был составлен весьма компетентным лицом[298], которое могло быть врачом-практиком или учителем медицины — ведь врачи-преподаватели постоянно обращались к классическим работам для поддержания знаний. Строгое отношение к своему профессиональному уровню диктовалось всеми условиями интеллектуальной жизни Греции — интенсивный пульс умственной деятельности сразу выявлял нерадивых, ленивых и невежественных специалистов. Так как образованный эллин довольно легко мог ознакомиться с основными медицинскими предписаниями относительно той или иной болезни, то врачи, естественно, должны были стремиться не потерять доверие пациентов. Завоевать же авторитет знающего врача было совсем не легко. Некоторым лекарям это удавалось лишь после многих лет работы. Например, уроженец острова Тенедоса врач Фаид, сын Дамассагора, долгое время добивался того, чтобы Эллада признала его мудрейшим из врачей[299].

Отмеченные обстоятельства оказывали самое прямое воздействие на совершенствование системы подготовки медиков. В III —II вв. в Греции появились настоящие медицинские школы, обучавшие слушателей медицинской теории согласно избранному основателем школы направлению. Такое училище, дидаскалейон, обычно возглавлялось крупным специалистом-медиком. Имена некоторых из них сохранялись в памяти нескольких поколений[300].

Программа занятий в медицинских школах была весьма разносторонней. Конечно, главное внимание отводилось специальным дисциплинам — анатомии, хирургии, гинекологии, офтальмологии, общей терапии, диэтетике, гигиене и другим отраслям медицинского знания. Большое место занимала фармакология — врач должен был не только знать лекарства, но и уметь их составлять[301]. Во многих случаях лекари сами снабжали своих пациентов необходимыми лечебными средствами. В эпитафии сикиоиянину Филону, сыну Филократа, завершившему свой жизненный путь в Афинах в середине III в., специально отмечалось, что он знал все лекарства[302].

Почти в те же годы ученик Герофила Мантий впервые написал руководство по составлению медикаментов[303]. Этот труд послужил основой для многих последующих учебников фармакологии, изучавшихся в медицинских училищах[304].

Но помимо специальных предметов будущие врачи изучали обширный свод правил, определявших роль и место врача в обществе. Эти установления касались не только чисто профессиональных приемов лекарского дела, они включали и этические требования, которые предъявлялись к врачу, гражданину полиса. Надо сказать, что греческих мыслителей V—IV вв. интересовали тончайшие оттенки взаимоотношений между полисом и гражданином, в основе которых лежали обязанности человека по отношению к защищавшему его жизнь н нрава государству. В их философско-правовых теориях исследовались и связи полиса с его интеллигенцией. Примечательно, что на лиц интеллектуальных профессий философы накладывали обязательства более жесткие, чем те, которые предъявлялись рядовому гражданству.

Греческая философия хорошо понимала социальную опасность образованного человека, преследующего только свои интересы в ущерб интересам полиса. Например, Сократ учил, что люди красноречивые, практичные и изобретательные, но не умеющие мудро мыслить, бывают более несправедливыми и имеют большие возможности причинять зло другим людям. Поэтому Сократ стремился преподе всего внушить своим ученикам нравственную мудрость (или мудрость высокой морали), ή σωφροσύνη, и лишь после этого — другие знания[305].

Это представление философа о моральном облике образованного человека находит соответствие в тех нормах, которые государственно-правовая мысль греков считала необходимыми для медицинских работников. Достаточно привести лишь один пример: Платон в своем проекте государственных законов идеального полиса разбирает вопрос о наказании человека, который применил отраву, желая лишь причинить вред кому-либо, а не убить его (или его домочадцев), но результатом таких действий была чья-то смерть. Если отравителем был врач и суд признал его виновным в отравлении, то этого врача должно наказать смертью. Если же отравителем оказался человек невежественный (в лекарском деле), то суд должен решить, какому наказанию подвергнуть виновного или какой штраф он должен уплатить[306]. Это говорит о том, сколь велика была ответственность врача перед его согражданами в реальном греческом полисе. Вместе с тем юридическая мысль греков стремилась не допускать обвинения добросовестных врачей в смерти их безнадежных больных. Отражением этой тенденции является мысль Платона о наказании за невольное убийство: человеку нечаянно совершивший убийство на состязаниях или на военных упражнениях, должен очиститься в соответствии с предписанием на этот случай, полученным из Дельф. То же касается и всех врачей: если больной против воли лечащего его врача умрет, то после совершения обряда очищения лекарь, согласно закону, будет считаться невиновным[307].

Высказанные Платоном мысли позволяют думать, что уже в V—IV вв. лекарская профессия пользовалась особым вниманием со стороны полиса. Это неудивительно: греческие государства, заботившиеся о здоровье своих граждан, не могли оставаться безучастными к деятельности медиков.

Проблема ответственности врача перед обществом понималась греками неоднозначно. Имеющиеся источники позволяют заключить, что эллинские медики ставили вопрос об общегражданской этике врача и о чисто профессиональной. При этом они опирались на понятия права и закона, созданные рабовладельческим обществом. Полис всегда стремился к тому, чтобы граждане добросовестно исполняли законы. Труды Платона и Аристотеля, посвященные теории наилучшего государственного устройства, очень ясно передают эту тенденцию[308]. Сохранившиеся инструкции по выполнению тех или иных государственных должностей избранными магистратами[309] показывают, как тщательно греческий полис осуществлял регламентацию деятельности граждан в сфере общественной жизни.

Профессия врача по самой своей природе ставила ее обладателя в положение лица, обязанного нести постоянную службу на пользу общества. Польза эта была не абстракцией, подобно учениям философов, она материализовалась в каждодневной терапии больных граждан, жаждавших вернуть здоровье и требовавших от лечащего врача применения известных тогда средств. Возможности столкновения мнений врача и больного усугублялись тем, что понимание природы болезни и ее лечения могло весьма разниться среди самих врачей, что еще больше усложняло отношение врача и пациента. А ведь гармония этих отношений является важнейшим условием успеха медиков — положение, необходимое и для современной нам науки врачевания.

Со свойственной греческому уму глубокой проницательностью эллины выработали систему положений, определяющих обязанности лекаря и перечисляющих важнейшие пункты морального кодекса медика. Этические нормы медицинских работников греческого полиса создавались на протяжении многих столетий, но при Гиппократе и его ближайших преемниках они, по-видимому, получили окончательное оформление. Ведь именно в V—IV вв. философы разработали важнейшие положения этики, необходимые для представителей различных групп свободного населения полисов. Медицинские работники не могли не принять деятельное участие в этом творчестве. Результатом явился свод положений, изложенных в знаменитой Клятве Гиппократа и в некоторых других сочинениях, также связанных с именем Гиппократа.

Вопрос о принадлежности ему названных текстов дебатировался в специальной литературе весьма долго[310]. Но для нас вопрос об авторстве именно Гиппократа[311] не является главным, хотя нам представляется наиболее вероятным, что некоторые особенно глубокие мысли о поведении врача могли быть сформулированы только гениальным представителем косских Асклепиадов.

Важно то, что Клятва и ряд других Гиппократовых наставлений представляют собой произведения, органически входящие в обширный поток этико-философских трудов, созданных греческими мыслителями V—IV вв. Мощное развитие рационалистического мышления, тесно связанное с правовыми и политическими устоями греческой полисной демократии[312], вызвало к жизни Клятву и сопутствующие ей предписания[313].

Хотелось бы подчеркнуть еще и то обстоятельство, что Клятва врачей не является чем-либо экстраординарным в общественной жизни греческих республик.

Клятвы были распространенным актом, имевшим большую силу в государственной и частной жизни эллинов. С древних времен должностные лица полиса присягали в том, что будут честно исполнять свои обязанности, заключавшие союз республики клялись соблюдать договоры, в судах Греции тяжущиеся приносили разные клятвы. Тексты важнейших клятв высекались на стелах для всеобщего сведения. Известны формулы гражданской присяги нескольких республик. Упомянем клятву афинских эфебов, о которой говорит ряд авторов[314]. Текст ее дошел на стеле, поставленной в деме Ахарны около середины IV в. жрецом Арея и Афины Арейи ахарнянином Дионом, сыном Диона[315], и был озаглавлен следующим образом: «Клятва эфебов (идущая от) предков, которую следует произносить эфебам». Совершенно очевидно, что благочестивый Дион, сын Диона, решил возобновить старинный текст клятвы, дабы помочь выучить ее молодежи, получающей доступ к гражданской деятельности. Следовательно, формула клятвы была в столь долгом употреблении[316], что некоторые фразы ее стали даже ускользать из памяти новых поколений.

Столь же четкая формула гражданской присяги была принята и в Херсонесе Таврическом, причем уже в начале III в. текст ее был выставлен на всеобщее прочтение[317]. Приведенных примеров вполне достаточно для того, чтобы понять, сколь логично появление медицинской клятвы для всего строя полисной жизни Греции V— IV вв.[318]

Стиль Клятвы Гиппократа отвечает стилю упомянутых выше гражданских присяг: изложение идет в первом лице, клянущийся перечисляет свои обязанности и указывает точно, каких безнравственных поступков он не станет совершать. Как в клятве эфебов ив херсонесской присяге, так и в Гиппократовой Клятве этический уровень лиц, принимающих это обязательство, очень высок. В. Джонс в своем интересном исследовании отмечает, что созданное греками представление о достойном облике врача, получившее отражение в Клятве Гиппократа, было связано не столько с благом лечащего врача, сколько с благом пациента[319].

Эта направленность медицинской присяги весьма созвучна и требованиям полиса к своему гражданину (напомним строки 22—24 херсонесской присяги «...и я буду исполнять обязанности дамиурга и члена совета наилучшим и наисправедливейшим образом для полиса и для граждан...»), и тем мыслям о соотношении блага полиса и гражданина, которые развивали Сократ, Платон и Аристотель.

Текст Клятвы Гиппократа четко воплощает указанные выше принципы[320].

«Клянусь Аполлоном-врачом, Асклепием, Гигиейей и Панакейей и всеми богами и богинями, беря их в свидетели, исполнять честно, соответственно моим силам и моему разумению, следующую присягу и письменное обязательство: считать научившего меня врачебному искусству наравне с моими родителями, делиться с ним своими достатками и в случае надобности помогать ему в его нуждах; его потомство считать своими братьями, и это искусство, если они захотят его изучать, преподавать им безвозмездно и без всякого договора; наставления, устные уроки и все остальное в учении сообщать своим сыновьям, сыновьям своего учителя и ученикам, связанным обязательством и клятвой по закону медицинскому, но никому другому. Я направлю режим больным к их выгоде сообразно с моими силами и моим разумением, воздерживаясь от причинения всякого вреда и несправедливости. Я не дам никому просимого у меня смертельного средства и не покажу пути для подобного замысла; точно так же я не вручу никакой женщине абортивного пессария. Чисто и непорочно буду я проводить свою жизнь и свое искусство. Я ни в коем случае не буду делать сечения у страдающих каменной болезнью, предоставив это людям, занимающимся этим делом. В какой бы дом я ни вошел, я войду туда для пользы больного, будучи далек от всего намеренного, неправедного и пагубного, особенно от любовных дел с женщинами и мужчинами, свободными и рабами.

Что бы при лечении — а также и без лечения — я ни увидел или ни услышал касательно жизни людской из того, что не следует когда-либо разглашать, я умолчу о том, считая подобные вещи тайной. Мне, нерушимо выполняющему клятву, да будет дано счастие в жизни и в искусстве и слава у всех людей на вечные времена; преступающему же и дающему ложную клятву да будет обратное этому».

Прежде чем говорить о содержании клятвы Гиппократа, отметим, что по форме она ближе к херсонесской при сяге, чем к тексту из Ахарн. Вероятно, дошедшая до нас редакция клятвы, принадлежащая самому Гиппократу или его ближайшим последователям, была переработана в конце V или начале IV в. При этом медики сочли необходимым уподобить свою чисто профессиональную присягу общепринятой тогда схеме клятв, начинавшейся с имен божеств, которыми клялись[321]. Да и заключительная фраза медицинской присяги, предусматривающая все блага ее выполняющему и обратное тому, кто ее нарушит, также повторяет выражения, свойственные официальным документам IV—III вв. во всех концах эллинского мира[322].

Основное ядро клятвы составляют этические нормы, которым должен следовать врач в своей деятельности. Здесь провозглашены принципы истинной гуманности: ответственность лекаря за здоровье и жизнь пациента, добросердечное отношение к семье больного, безупречное исполнение долга и сохранение врачебной тайны. Обязательства врача — свободного гражданина полиса — являются частным случаем соблюдения тех общих моральных норм, которым должны были следовать полноправные граждане полиса, и в особенности его магистраты. Примечательно, что лексика клятвы медиков, как и известных ныне гражданских клятв, весьма близка языку корифеев греческой философии V—IV вв., учивших, что высший долг человека — соблюдать справедливость и закон во имя существования всего полиса — сообщества свободных граждан. Эти категории считались совершенно обязательными для благополучия граждан (рабское население, конечно, в расчет не принималось). Подчеркивая ограниченный социальными институтами характер морального кодекса греческого врача, следует отметить все же, что создание такого свода знаменовало большой шаг вперед в выработке человечеством основных устоев профессиональной врачебной этики.

Некоторое недоумение вызывает обязательство врача не браться за лифотомию (удаление камней из мочевого пузыря). Госсен, писавший статью о Гиппократе, считает, что это условие исходило от высокоаристократического рода Асклепиадов, которые считали для себя унизительным производить такую операцию (RE, s. v. Hippokrates, Ν 16). Нам представляется, что более прав В. П. Карпов, полагавший, что специалисты по удалению камней, вероятно, также были объединены в особые организации и владели секретами своего искусства. Врач же не должен был вторгаться в чужую область, в которой не мог быть достаточно компетентным, не роняя своего престижа[323]. Данное мнение подтверждается следующим соображением. Усложнение медицинской науки уже в V в. требовало от врачей значительной работы со специальной литературой. Это сокращало время, которое они могли уделять практической деятельности. Как мы увидим ниже, ряд простейших медицинских процедур теперь выполняли уже не сами врачи, а их ученики и помощники. Лифотомия же представляет собой операцию не столь сложную, по требующую натренированных рук. Возможно, что в древней Греции врачи довольно скоро заметили, что успех лифотомии часто зависел не столько от учености медика, сколько от искусных рук оперирующего, и это способствовало выделению в особую группу медицинских работников, узко специализировавшихся на данной операции. По аналогии с общей терапией и в этой профессии мог существовать обычай передачи знаний профессиональных навыков и секретных приемов от отца к сыну или к близким родственникам[324]. Обособление врачей и лифотомов, углублявшееся с ростом разветвленности медицинской науки, естественно, получило отражение и в нормах обычного права, вырабатывавшихся применительно к лекарскому делу. Как издавна принятое на практике, правило о проведении лифотомии специальными мастерами было включено в Клятву Гиппократа. По-видимому, это условие присяги должно было устранить конфликты между врачами и лифотомами.

В Клятве определены отношения врача к его учителю медицины, причем об этом сказано даже раньше, чем изложены профессиональные этические нормы, обязательные для медика. Прошедший обучение и получивший право на лекарскую деятельность оставался связан со своим наставником весьма тесными узами — как моральными, так и материальными. Во многом это определялось принципами, заимствованными из семейного права греков. Это естественный результат того, что с древнейших времен медицинские познания часто передавались по наследству в пределах тех семей, которые занимались лекарским делом. К тому же претензии на происхождение родоначальников этих семей от сыновей бога Асклепия способствовали поддержанию семейной общности медиков: как Асклепиады, они все должны были выполнять ритуальные обряды для почитания своего божественного патрона и предка. В некоторых полисах врачи, находившиеся на государственной службе, совершали публичные жертвоприношения Асклепию[325]. Отмеченное обстоятельство укрепляло общность всех членов семейной-профессиональной корпорации «детей Асклепия» и побуждало их тщательно оберегать свои привилегии.

Поэтому неудивительно, что Клятва провозглашает безоговорочное право врача передавать специальные знания своим сыновьям. Определено также положение платного договорного ученика, отчасти сходное с положением родных сыновей учителя; обязательство лекаря почитать своего наставника медицины наравне с собственными родителями, а также обязательство ученика делиться имуществом с учителем и помогать ему материально в случае нужды. Здесь отразилось общее правило об обязанности сына содержать состарившихся родителей, особенно, если они выучили его какому-либо ремеслу или занятию, как это было установлено в Аттике Солоном[326].

Обязательство врача считать сыновей своего учителя братьями и научить их врачебному искусству без всякого вознаграждения говорит об устойчивом сохранении этих квазисемейных отношений и для первого поколения потомков врача-наставника. Названное условие также исходит из очень давней практики греческой семьи принимать чужого по крови в ряды своих сочленов. Этот обычай, имевший целью обеспечить непрерывность рода, особенно часто приобретал силу при усыновлениях, правила которых были тщательно разработаны уже в самых ранних известных нам сводах законов, например в Гортинском законодательстве[327].

Семейный характер уз, соединявших учителя-врача и его ученика, указывает на то, что рассматриваемые обязательства были сформулированы в ту пору, когда обучение немногих учеников велось в стенах дома наставника и еще не было крупных медицинских школ с многочисленным контингентом учащихся. Нормы, созданные врачами из косского рода Асклепиадов[328] и, вероятно, поддержанные медиками других центров и направлений, были обобщены в конце V в. Гиппократом и получили значение общепризнанных принципов, определявших отношения учителя и ученика.

В послегиппократовский период развития медицины значение семейной общности в жизни врачей не только не уменьшилось, но еще более возросло. Напряженная политическая и социальная обстановка в III —II вв. создавала для каждого свободного грека множество таких трудностей, преодолеть которые он мог лишь с помощью своей семьи. Если же семейный коллектив обладал монополией в какой-либо отрасли производственной деятельности[329], то это придавало особую ценность фамильной общности.

Специфика медицинского дела способствовала сохранению наследственности профессии среди лекарей. Знания и выучка (в частности, способность правильно оценить общее состояние больного, позволяющая поставить точный диагноз в каждом конкретном случае), передававшиеся из поколения в поколение известных лекарских семей, способствовали успеху деятельности Асклепиадов. К тому же усложнение медицинской науки повышало требования к изучающим врачебное дело. В лучших условиях обучения оказывались дети самих лекарей или их договорные ученики, начавшие учиться еще с юности[330]. Став лекарями, эти эрудированные кадры были заинтересованы в обособлении от людей, менее основательно ознакомившихся с медициной[331], но столь же энергично претендующих на общеизвестные материальные выгоды медицинской профессии[332]. По-видимому, сначала было ограничение числа профессионалов на основе принципа правомочности потомка по мужской линии, который был определяющим в имущественном праве греков[333]. Но так как пополнение медицинских кадров за счет одних лишь кровных родственников в V—IV вв. практически было уже неосуществимо, то Клятва разрешает передачу медицинских знаний ученикам, которые также обязывались не разглашать полученные ими знания, что позволяло в дальнейшем энергично бороться с шарлатанами и самозванцами, пользовавшимися доверием легковерных простаков.

Принципы медицинской корпорации полностью созвучны той тенденции к сохранению старых и образованию новых групп, сообществ и ассоциаций, которая ярко выступила в политической и экономической жизни Греции еще в V—IV вв. и получила большое распространение в III — I вв. Каждое из этих объединений устанавливало обязанности и права своих членов, оберегая интересы всего сообщества и каждого его добропорядочного члена. Поскольку в основе всех этих представлений лежала детально разработанная идея об обязанностях, правах и привилегиях свободного гражданина полиса, следует предполагать, что юридические установления таких ассоциаций предусматривали специальные требования каждого объединения, профессионального или религиозного, в рамках общей идеи об обязанностях и правах свободного гралданина полиса.

Практика полисной государственности научила греков высоко ценить обладание полными гражданскими правами или хотя бы некоторыми привилегиями, которые предоставлялись инополитам — проксенам и лицам, получавшим такие важные права, как исотелия (равное налогообложение), ателия (освобождение от податей), проэдрия (право занимать почетные места в общественных местах), продикия (право первоочередного рассмотрения иска в суде), эпигамия (право заключения брака с гражданкой полиса) и право приобретения земли и дома. Эллин, воспитанный полисом, знал, как важно выполнять свои обязанности, и вместе с тем очень хорошо понимал, что необходимо знать все относящиеся к нему лично правила и энергично поддерживать те исключительные льготы и привилегии, которые полагались ему одному или только тому сообществу, в которое он входит. Личная материальная заинтересованность заставляла греков вырабатывать детальную регламентацию многих сторон существования гражданского коллектива и столь же активно добиваться претворения этих правил в жизнь. Опираясь на законы и всякого рода локальные и частные установления и запрещения[334], свободный гражданин рабовладельческого полиса боролся за свое место в обществе, включая в понятие «место» самые различные категории: материальный достаток, почитание богов или получение их защиты и др.

Учитывая сказанное, нам легче будет понять значение Клятвы в жизни греческих врачей IV—II вв. Принесение присяги давало лекарю официальное положение призванного специалиста, овладевшего медицинским искусством, τέχνη. Тэхнэ врача, о котором так определенно писал уже Геродот, рассказывая историю Демокеда (111,131), в эллинистическое время было понятием, включавшим какие-то четкие категории, подлежавшие даже общегражданской проверке. Недаром в декретах полисов, чествовавших достойно работавших врачей, нередко встречается указание на то, что восхваляемый медик успешно лечил κατά την τέχνην обращавшихся к нему больных[335].

Вероятно, сообщества врачей следили за соблюдением профессионального достоинства своими сочленами. Это касалось многих сторон врачебного дела, прежде всего вопроса о компетентности и качестве работы каждого принесшего клятву врача.

О том, как велось это наблюдение, известно очень мало. Одно из беглых замечаний Аристотеля[336] позволяет заключить, что находившиеся на государственной службе врачи отчитывались, видимо, таким же образом, как и другие должностные лица[337].

Существовала и неофициальная форма контроля — консультации специалистов по поводу того или иного острого заболевания. В гиппократических «Наставлениях» врачу особо подчеркнута необходимость призывать на помощь коллег-медиков и советоваться с ними[338] — ведь когда болезнь усиливается, то из-за трудности положения много обстоятельств ускользает от внимания лечащего врача, а более опытные лекари могут заметить их и помочь найти выход. Судя по другому гиппократическому сочинению[339], правила греческой медицины требовали от врача, чтобы он информировал о проводимом им лечении лиц, которым «знать это надлежит». Кто эти лица — остается неясным. В начале приведенного параграфа упоминаются ученики врача, уже добившиеся значительных успехов во врачебном искусстве, которые дежурят при больном и следят за выполнением предписаний самого лекаря. Вполне вероятно, что именно их подразумевало правило, говорящее о предварительном сообщении намечаемых лечебных процедур лицам, заинтересованным в знании курса лечения. Данный обычай тоже в какой-то мере обеспечивал проверку правильности действий врача[340].

Но эллинская медицинская мысль не ограничивалась вниманием к одной лишь квалификационной стороне деятельности врача. В полном соответствии с общим философским пониманием деятельности свободных граждан в рамках республиканского общества греческие ученые медики выработали свод правил, которым должен следовать врач. Эти нормы изложены в сжатых, но поражающих своей глубиной сочинениях гиппократовского сборника — Νομός («Закон»), Περί ίητροΰ («О враче»), Περί εύυ/ημο5υ\Ύ]ς («О благоприличном поведении»), Παραγγελία («Наставления»), Περί άρ/αίης ίητρίκης («О древнем врачевании»). Мы не касаемся вопроса о времени создания каждого из перечисленных трудов, тем более что В. П. Карпов уделил ему внимание в своих комментариях. Важно отметить, что возникновение морального кодекса врачей относится к той эпохе в истории греческой государственной жизни, когда уже сформировалось представление о прекрасном и добродетельном гражданине (калокагатия). Этому идеалу должен отвечать и врач, утверждает медицинская мысль[341].

Согласно тогдашним представлениям греков, калокагатия была неразрывно связана со стремлением овладеть мудростью. Увлеченные своей наукой и гордые ее успехами, эллинские медики были согласны с тем, что врач-философ равен богу и что «в медицине есть все, что ищется в мудрости: презрение к деньгам, совестливость, скромность, простота в одежде, уважение, решительность, опрятность, изобилие мыслей, знание всего того, что полезно и необходимо для жизни, отвращение к пороку, отрицание суеверного страха перед богами, божественное превосходство»[342]. Естественно, что такое медицинское знание решительно отрицает корыстолюбие, дурное исполнение профессиональных обязанностей, жажду приобретений, алчность, воровство и бесстыдство.

Совершенно очевидно, что автором трактата «О благоприличном поведении» был крупный медик-философ[343], высококвалифицированный и преданный своему делу специалист. Этот выдающийся ум понимал, как легко погоня за жизненными благами могла увести слабохарактерных людей на путь лженауки и недостойного применения полученных медицинских знаний. Поэтому так решительно и резко он стремится удалить из медицины все, что способно ее опорочить.

Столь же высокие моральные принципы ставят перед медиками авторы других упомянутых гиппократических сочинений. В сборнике «О враче» указано, что врач должен быть справедливым при всех обстоятельствах, так как справедливость помогает во многих делах, которых врачу приходится касаться в отношениях с больными[344].

Гуманность как обязательная основа медицинской деятельности была провозглашена учеными эллинами ясно и четко. Автор «Наставлений» пишет, что благо врача состоит в том, чтобы руководить больными для возвращения им здоровья. Пусть врач окажет помощь чужестранцу и бедняку: «ведь там, где филантропия, там и филотэхния», пусть лечит людей, не требуя от них непомерного вознаграждения, а иногда и просто даром[345]. Великодушие и доброта должны быть присущи врачу от природы[346].

В приведенных наставлениях можно найти отзвуки сократовского учения о благе гражданина как благе его полиса. Эти мысли вполне соответствовали моральным основам греческой медицины.

Примечательно, что и в отношении самого лечения греческие лекари считали необходимым придерживаться возможно более человеколюбивых правил. Например, в Гиппократовом сборнике неоднократно встречаются указания на то, что повязки нужно делать так, чтобы они не мучали больного. Врач должен думать о многих «мелочах», которые могут принести вред пациенту или создать ему неудобства. Так, при устройстве своей лечебницы врачу следует избегать места, куда падает яркий свет, вредный для глаз[347]. Вода для больных должна быть чистой, полотенца — мягкие. Даже стулья в лечебнице должны быть равной высоты и удобны для пациентов[348].

Вслед за наставлениями административного характера шли указания о способах лечения болезней, известных греческой медицинской науке. Не останавливаясь на этих специальных вопросах, отметим все же, что учебные части гиппократовского свода проникнуты основной идеей косской школы — врач должен тщательно разбираться в каждом отдельном случае заболевания, принимая во внимание все особенности физического и душевного состояния больного, а также окружающую его обстановку.

Следует заметить, что ведущие ученые V—IV вв. сформировали и весьма осторожную позицию медицины в отношении религии. Рационализм греческих медиков заставлял их категорически отрицать суеверный страх перед богами[349]. Но сама наука подсказывала врачам мысль об ограниченности их знаний, о существовании многих законов природы, еще недоступных человеческому пониманию. И так как греческая религия в значительной мере состояла из культов обожествленных сил природы, то для медиков вполне естественным было почтительное отношение к богам, олицетворявшим солнце, воздух, воду и другие природные феномены, столь важные для здоровья людей. Поэтому, когда в трактате «О благоприличном поведении» говорится, что медицина почитает богов, можно полагать, что это наставление показывает, что ученые медики не только считались с религиозным характером общественной идеологии своего времени и с душевным миром своих больных, но и с реальным воздействием сил природы на ход того или иного заболевания[350].

Вероятно, усиление религиозных чувств среди широких кругов населений в тревожный эллинистический период должно было отразиться и на позиции медицины. Восторженное поклонение Асклепию и его дочерям принимало все более яркие формы[351]. Мимо этого явления не могли пройти даже рационально мыслившие медики, не говоря уже о тех врачах, которые лично были религиозны. Таких лекарей было, конечно, очень много. Покровительство Асклепия придавало всем медикам особое значение в глазах их пациентов. Можно даже предположить, что блеску медицинской школы на Косе способствовала и слава косского Асклепиейона — для малообразованного больного ученый врач с острова Коса представлялся лицом, получившим свои знания от самого Асклепия.

Примечательно, что в Афинах в 270/69 г. была поставлена стела с текстом предписаний касательно ежегодных двукратных жертв Асклепию и Гигиейе, приносимых врачами, находящимися на государственной службе (IG, II 2, № 772). От этого текста сохранились лишь начальные строки, но и они содержат важные сведения. Прежде всего здесь указано, что данное жертвоприношение является традиционным, установленным еще предками. Далее, сам факт торжественной публикации старинного «отеческого установления» свидетельствует, что государственные власти Афин считали тогда необходимым вновь подчеркнуть связь своих врачей-служащих с богами, покровительствовавшими медицинскому делу. Видимо, эта мера отвечала умонастроениям той массы людей, которая постоянно или временно обитала в крупнейшем городе Эллады.

На эту же мысль наводит и цель совершаемого обряда: служащие-врачи приносят жертвы за себя и за тех больных, которых они лечили[352]. Таким образом официально признавалась роль Асклепия и Гигиейи в каждом отдельном случае, когда государственный врач добивался успешного излечения своего пациента.

Отмеченная тенденция обнаруживается не только в Афинах, но и в других полисах. Возможно, что не только городские власти, но и сами лекари умело использовали такое богопочитание для своей профессии и самих себя. Ведь воля богов, по мнению греков, определяла неизбежные летальные исходы при лечении безнадежных больных, и тем самым с врача снималась значительная доля ответственности. Вместе с тем надежды на помощь обитателей Олимпа прибавляли силы страждущим, и это помогало лекарям в неопасных случаях добиваться большего успеха. Старый, умудренный профессиональным и жизненным опытом врач Менофант, сын Артемидора, видимо, не раз ссылался на благоволение богов, способствовавшее благополучному воздействию его предписаний. Можно думать, что когда жители Амфиссы между 189 и 167 гг. принимали декрет в честь Менофанта[353], они включили в текст документа указание на успешные усилия своего врачевателя, связанные с «благоволением богов», именно потому, что не только они, но и сам Менофант считали полезным объяснять успехи божественным сотрудничеством. Несомненно, это придавало врачу еще больший авторитет.

Интересен декрет лаконского полиса Гифия, принятый около 70 г. в честь спартанского врача Дамиада[354]: народное собрание специально отмечает, что Дамиад был помощником Асклепия (όττουργός του `Ασκληπιού)/ Можно думать, что в этой формуле отразилось и поклонение Асклепию самих гифиатов, и то, что лекарь Дамиад апеллировал к имени божественного покровителя своей профессии[355]. При лечении очень нервных субъектов эти ссылки на Асклепия могли служить и одним из действенных средств психотерапии.

Приведенные эпиграфические свидетельства могут, как нам кажется, быть использованы для дальнейшего изучения вопроса о соотношении светского и сакрального врачевания в эллинистической Греции. Проблема эта, занимавшая внимание многих исследователей прошлого века (как отметил уже С. А. Жебелев) и остающаяся остро дебатируемой темой и в наше время[356], изучается преимущественно с точки зрения применения методов рациональной медицины в храмовых лечебных центрах. Отсутствие прямых письменных известий побуждает большинство ученых ответить отрицательно на вопрос об использовании рациональной медицины для религиозного врачевания в классической и эллинистической Греции[357].

Выше мы пытались показать, что важные косвенные свидетельства (выбор места для храмов Асклепия, применение там гидротерапии, эстетической терапии и диеты) позволяют оспорить это суждение. Против него говорит и весь характер умственной жизни Эллады, отличавшейся отсутствием религиозного фанатизма, хотя небожителям и отводилась значительная роль в судьбах полиса и его граждан.

И если светская медицина, никогда не отрывавшаяся от своего божественного покровителя[358], в эллинистическое время сочла необходимым в официальных документах заявлять о божественном к ней благоволении, то это следует истолковывать как свидетельство существования определенных связей между светскими врачами и сакральными. Лекарям-практикам приходилось считаться с растущим почитанием Асклепия и родственных ему божеств, покровителей здоровья. Слухи об успехах санаторного лечения в Асклепиейонах широко разносились по стране толпами богомольцев, излечившихся или только видевших исцеление посредством инкубации[359]. Эти рассказы создавали весьма определенное общественное мнение, своего рода массовый медико-религиозный психоз. И доктора не прошли мимо этого явления. Противопоставить себя сакральному врачеванию эллинистический врач не мог; разумнее было хотя бы формально присоединиться к свите служителей божественных целителей.

Данные, почерпнутые из декретов Амфиссы и Гифия, показывают, что некоторые дальновидные врачи пошли по этому пути, так же как и власти названных полисов (равно как и Афин).

Таким образом, в III —II вв. среди практиковавших докторов Эллады нам известна группа врачей, которая считала необходимым придать определенный сакральный оттенок своей деятельности.

Отмеченное явление имело, несомненно, и другой аспект. Врачи, придерживавшиеся такого направления, должны были положительно относиться к религиозному врачеванию. Ничто не мешало им оказывать содействие врачевателям Асклепиейонов. Последние же в силу характера своей деятельности могли проявлять интерес к методам научной медицины. Это тяготение к науке в Асклепиейонах тщательно скрывалось от толпы непосвященных, и оно осталось неизвестным до сих пор. Но мы решаемся предполагать, что оно реально существовало[360]. Число почитателей Асклепия в изучаемое время резко возросло, и скопление масс народа в сакральных лечебницах ставило, особенно во время больших праздников, перед штатами Асклепиейонов сложнейшие задачи, которые можно было разрешить лишь с помощью приемов научной медицины. Далее: среди массы жаждущих исцеления немало больных могли быть излечены лишь действительно высококвалифицированными докторами. Выпустить стольких пациентов из святилища, не оказав им существенной помощи, означало бы нанести удар по престижу Асклепиейона. Определенную роль могло играть и то обстоятельство, что теперь широкие круги зажиточного гражданства изучали начатки медицинских знаний в гимнасиях и палестрах. Этих посетителей Асклепиейонов нельзя было удовлетворить видимостью исцеления, им нужны были результативные методы лечения, которые могла предоставить лишь научная мысль. Иными словами, культурный рост свободного населения страны неумолимо требовал высокой квалификации от работников сакральных лечебниц[361].

РИС. 4. Старый врач измеряет свой пульс. Терракота.

Добавим еще, что несколько позднее, в I—II вв., как обстоятельно показал С. А. Жебелев, сакральное врачевание активно применяло методы научного лечения[362]. Такой уровень научных познаний в медицине короткое время — вероятно, стали открыто практиковать те приемы и знания, которые ранее применялись без широкого обнародования[363].

Следует заметить и то, что резкое противопоставление профессионалов обеих отраслей медицины, рациональной и сакральной, вряд ли было возможно в условиях полисной жизни Эллады. Ученые медики не могли противопоставить себя своим коллегам по государственной службе, исполнявшим обязанности жрецов, а тем более враждовать с служителями самого Асклепиейона. Постоянное участие врачей в сакральной жизни своих полисов засвидетельствовано рядом источников, но на них мы остановимся несколько позже.

Итак, греческие медики эллинистического времени унаследовали от своих предшественников, ученых V — IV вв., систему моральных установлений, требовавших от каждого врача гуманности и бескорыстия. Тщательное сохранение этих традиций, передававшихся из поколения в поколение, показывает, что медицинская интеллигенция изучаемого периода продолжала считать указанные нормы обязательными для себя.

Вероятно даже, что суровая действительность эллинистической Греции, ослабление роли полиса как защитника граждан, усиливали потребность отдельного человека в помощи именно ему одному, Полисы несли огромные людские потери во время бесчисленных войн, внутренние социальные конфликты также приводили к кровавым столкновениям, эпидемии распространялись быстрее из-за увеличившихся передвижений масс людей. В этих условиях часто именно врач был первым лицом, который приходил на помощь. Поэтому гуманность и бескорыстие были теми качествами, которых теперь особенно искали у врачевателя все слои населения полиса. Не ответить на эти запросы было бы равносильно отказу от основной задачи медицинской профессии. И филантропия, которой учили в школах гиппократовского направления, не осталась абстрактной прописью на страницах врачебных руководств. Лекари видели, как сильна была потребность в их человеколюбивом отношении, причем в нем нуждались не только отдельные лица, но и целые гражданские коллективы.

Источники показывают, что лучшие представители медицинской профессии прилагали много стараний к тому, чтобы их деятельность практически отвечала этим запросам. Здесь часто сказывались чисто личные качества того или иного лекаря, по самой природе своей склонного благожелательно относиться к пациентам и искренно любящего свое дело. Но иногда врачебная филантропия диктовалась и рассудочными соображениями: умные специалисты понимали особенности своей профессии, отличавшие ее от других видов деятельности образованных людей.

Учение о гуманном и самоотверженном враче являлось как бы конкретизацией основного положения полисной идеологии о добропорядочном гражданине. Если воин должен быть отважен, законодатель — мудр, то врач обязан быть искусным и гуманным специалистом. Это составляет часть его гражданского долга, выполнения которого полис обычно требовал достаточно твердо. В этом причина того, что человеколюбие, усердие и достойный профессии врача образ жизни столь часто упоминаются в декретах полисов, восхваляющих медиков. Поэтому поучения авторов гиппократических сочинений не были забыты и послужили основой практики многих медиков эллинистической Греции[364].

Многих, но не всех. Уже приводившиеся выше гневные тирады Полибия, обращенные против недобросовестных лекарей, показывают, что встречались болтуны, шарлатаны и обманщики, присваивавшие себе звание врача, но не умевшие или не желавшие лечить больных по-настоящему. О таких мошенниках неоднократно упоминают авторы гиппократовских сочинений, обрушиваясь на профанацию врачебного искусства[365] и преступные действия этих лжеврачей.

Правда, практика полисной жизни позволила грекам довольно быстро найти средство для защиты от недобросовестных лекарей, которые, судя по Полибию (XXIX, 8), нередко встречались. Этим оружием явилась гласность и государственные акты: народные собрания полисов оценивали заслуги своих добропорядочных врачей, и эти постановления, будучи обнародованы, служили официальными свидетельствами честной службы того или иного лекаря.

Многочисленные декреты эллинистического времени, восхвалявшие врачей, подробно рассказывают об их заслугах, причем очень часто в выражениях, весьма близких к лексике гиппократических наставлений. В этих документах мы находим немало примеров филантропии медиков, работавших в Греции.

Приведем текст постановления полиса Амфиссы, принятого между 189 и 167 гг. в честь Менофанта, сына Артемидора, македонянина, из Гиркании[366].

Ряд текстов дает представление о личном мужестве и презрении к опасностям, которые проявляли лекари в самые трудные моменты. Забывая о себе, врачи боролись с эпидемиями, не щадили они своих сил во время войн и таких грозных стихийных бедствий, как землетрясения.

Как известно, случавшиеся в те времена эпидемии затрагивали обычно значительную часть населения. Инфекция поражала все слои горожан[367], в том числе и самих лекарей. Так произошло в III в. на Косе, где государственные врачи, заботливо ухаживавшие за больными, сами оказались жертвами эпидемии. В этот критический момент гражданин Коса врач Ксенотим, сын Тимоксена, взял на себя заботу о больных и, относясь с равным вниманием ко всем страждущим гражданам, многих из них спас от смерти[368].

Полисы высоко ценили помощь врачей в такие трудные времена. Во II в. в критском городе Аптере вспыхнула какая-то «большая болезнь», охватившая широкие слои гражданского населения. В Аптере практиковал тогда уроженец Коса врач Каллипп, сын Аристокрита, и ему удалось тогда спасти многих граждан. За это аптеряне почтили его всякими дарами и послали копию своего постановления на Кос. Там, в святилище Асклепия, была поставлена стела с перечислением заслуг Каллиппа[369].

Специальное упоминание о бесстрашии врачей в условиях эпидемий не было пустым словом в почетных декретах. Удостоенные этой похвалы медики работали действительно в тяжелых условиях — ведь в ту пору моровые язвы столь беспощадно косили людей, что иногда в короткий срок погибала значительная часть населения. Уцелевшие бывали так устрашены заразой, что не решались даже выполнять обязанности, которых от греков неуклонно требовали религия и гражданский долг. Известен случай, когда жертвой таких обязательств стал один из врачей, практиковавших на Родосе около 225 г. Этот эскулап по имени Менофил скончался от какой-то очень заразной болезни. Можно предположить, что болезнь поразила Менофила во время исключительно добросовестного исполнения им своих лекарских обязанностей, поэтому в погребении его принял участие один из почтенных родосских граждан, Хрисипп. Последний, «презрев всякую опасность», вошел в дом врача вместе с носильщиками[370], вынес саркофаг из жилища и доставил его к могиле. Благородство Хрисиппа вызвало восхищение сограждан, и поступок его был особо упомянут в почетном декрете ассоциации Артемисиастов, которая около 215 г. увенчала своего сочлена золотым венком[371].

Полисные власти хорошо понимали опасность эпидемий и прилагали большие усилия к тому, чтобы привлекать квалифицированных медиков для борьбы с заразой. Интересен декрет народного собрания критского полиса Олунта, принятый во II в. в честь врача, имя которого не сохранилось на дошедшем куске надписи[372]. Этот медик, уроженец острова Коса, уже закончил свою службу в Олунте и должен был отправляться домой, когда на город обрушилась моровая язва. Олунтяне упросили врача не покидать их в столь тяжелый момент, и он, согласившись, спасал обращавшихся к нему за помощью, за что и был удостоен похвалы и щедро вознагражден благодарным полисом. Язык упомянутого документа отличается простотой и выразительностью.

В III в. на острове Кеосе, в полисе Юлиде, во время моровой язвы многих больных спас врач Полигнот, сын Дейнона, за что совет и народ Юлиды воздали ему хвалу в самых проникновенных словах[373].

Нелегко приходилось медикам и в периоды многочисленных войн. Сведения Полибия и некоторых других авторов о таких бедствиях существенно дополняются эпиграфическими документами, детально рисующими положение в отдельных полисах.

Весьма красноречивый источник по истории Самоса в последней трети III и самом начале II в. стал известен полностью лишь недавно. Мы имеем в виду уже упоминавшийся декрет самосцев, принятый между 201 и 197 гг., в котором изложены заслуги врача Диодора, сына Диоскурида[374]. Это было время тяжелых испытаний для жителей острова: с 280 по 259 г. он подчинялся Птолемеям, в 259—246 гг. здесь владычествовали Селевкиды, с 246 г. вновь Птолемеи, а в 201 г. Филипп V вторгся на Самос, но удержал его лишь до 197 г., когда островом опять овладел Египет[375]. Военные действия между македонскими и египетскими войсками принесли немало бедствий самосцам. Положение усугублялось тем, что не так давно (в 227 г., как выяснил Г. Клаффенбах)[376] остров испытал сильное землетрясение. Упоминание в декрете Диодора о нескольких подземных толчках и последовавших за ними бедствиях населения, в том числе массовых заболеваниях (стк. 18—22), свидетельствует об обширных масштабах упомянутой катастрофы, причинившей полису большой ущерб. Работавший в ту пору Диодор не щадил своих сил и средств, чтобы помочь жителям острова, (стк. 29—31). Употребленный в постановлении термин κακοπαθία явно подразумевает тяготы, которые выпали на долю самого доктора, которому во время этих событий было уже немало лет: ведь он начал работать еще до землетрясения 227 г. Правда, заслуженный самосский эскулап трудился у себя на родине, следовательно, находился в собственном доме, на попечении своих близких, устранявших многие бытовые неудобства, столь обременительные для старых людей. Напомним, к примеру, что даже доставка питьевой воды в древней Греции составляла известную проблему для каждой семьи.

Можно предполагать, что эскулапам, практиковавшим во время военных действий в чужих полисах, приходилось много труднее. Уже упоминавшийся уроженец Коса Гермий, сын Эмменида, направленный своим полисом в Гортину и успешно лечивший гортинян и их союзников во время ожесточенной войны двух групп критских полисов в 221—219 гг., смог выдержать только пять лет такой напряженной деятельности. Около 218 г. он обратился к народному собранию Гортины с просьбой отпустить его на родину[377]. Гортиняне уважили просьбу Гермия и выделили ему для сопровождения двух граждан, Соарха и Киданта. Обстоятельно комментировавшая эту надпись М. Гвардуччи полагает, что спутники были даны Гермию honoris causa. Возможно, однако, что Гермий уезжал с провожатыми не только «ради почета», но и в связи с ослабленным состоянием здоровья самого лекаря.

Оба названных врача были полисными медиками, призванными оберегать здоровье гражданского^населе-ния на базе стационарных лечебниц. Военные врачи, сопровождавшие войска в походах, находились в еще более тяжелых условиях. Передвижение медицинского пункта и частая смена окружающей обстановки ставили перед эскулапами сложные задачи. К сожалению, древние авторы не оставили сколько-нибудь детальных описаний трудов военных, особенно инополисных, лекарей. Можно лишь догадываться, что среди этой группы медиков было немало преданных своему делу тружеников[378], хотя они и не могли удостоиться официальной похвалы в виде почетного декрета полиса.

Самоотверженное исполнение долга и человеколюбие были не единственными достоинствами греческих медиков, получавших публичное одобрение в эллинистическое время[379]. Надо сказать также и об их бескорыстии.

Упомянутый самосский врач Диодор, как уже говорилось, не жалел сил и личных средств для помощи нуждавшимся гражданам[380].

На Делосе в начале II в. практиковал врач Никандр, сын Пармениска, уроженец Галикарнаса. Делосцы восхвалили его за многие добродетели, в том числе и за то, что он помогал жителям острова собственными средствами[381]. Не раз врачи, находившиеся на государственной службе, в трудные для полиса времена отказывались полностью или на какой-то определенный срок от причитавшегося им жалованья.

Наиболее раннее известное нам свидетельство происходит из самих Афин: в 304/3 г. граждане этого города почтили врача Фидия, сына Аполлония, уроженца Родоса, за то, что он всегда усердно оказывал помощь нуждающимся афинянам, ныне же добровольно предложил работать на народ даром, выказывая то благорасположение, которое он имеет к полису афинян[382]. Примечательно, что срок безвозмездного служения родосского врача в документе не назван. Это естественно — Фидий пришел на помощь Афинам в чрезвычайно тяжелое для них время. Опустошительная война за обладание Элладой, которую с 307 г. вели между собою Кассандр и Деметрий Полиоркет, принесла немало бедствий полисам Средней Греции, в том числе и Афинам. С начала июня 307 г. Афины были захвачены Деметрием[383], который заставил афинян согласиться на ряд мер, унизительных для всего государства. Владычество Деметрия тяжелым бременем легло на плечи афинян. Достаточно упомянуть мобилизацию граждан в армию Полиоркета, который привлекал боеспособное население из подчиненных ему полисов Греции. Этот решительный полководец не останавливался перед большими потерями своих войск ради завоевания всей страны. Афиняне, по-видимому, терпели значительный урон в эти годы — недаром в 302 г. пританы филы Акамантиды совершали жертвоприношение «во имя спасения сражающихся граждан», находившихся тогда вместе с Деметрием в Пелопоннесе[384].

Декрет в честь врача Фидия был принят в месяце Гамелионе (январь — февраль) 303 г., следовательно, документ относится ко времени вскоре после осады Афин Кассандром осенью 304 г., когда поля Аттики были основательно опустошены сначала македонскими войсками, а затем вытеснившими их значительными силами Деметрия[385]. Естественно, что тогда финансовое положение Афин должно было быть очень тяжелым. Постановление афинского народа о восхвалении врача Фидия, который «ныне предложил, что он будет служить безвозмездно» (και νδν έτηδέδω[κε]ν εαυτόν δημοσιευειν δωρε[ά]ν), ясно показывает, сколь бедственным было состояние казны полиса: афиняне не имели средств даже для выплаты жалованья одному врачу. А ведь это было время войны и сопутствовавших ей лишений, что резко усиливало необходимость медицинской помощи для населения большого города. Напомним, что уже в 330 г. в Афинах обитало около 50 тысяч одних только граждан[386], к которым следует добавить не меньшее число людей иных социальных групп — инограждан, метеков и особенно рабов. Даже учитывая усилившуюся в военные годы смертность[387] и уменьшение числа рабов, которыми в 307—304 гг. владело сильно обедневшее афинское гражданство[388], все же можно предположить, что родосский врач оказывал благодеяние городу с населением не менее 30 тыс. человек. Деятельность Фидия свидетельствует о полной разрухе экономики афинского полиса, к которой привело владычество македонян над Аттикой с 322 г., когда эллины были разбиты Антипатром при Кранноне.

Известны и другие примеры высокой гуманности врачей, приходивших на помощь неродным полисам[389] в тяжелые времена и остававшихся работать без вознаграждения. Около 188 г. во время эпидемии на острове Теносе уроженец Милета Аполлоний, сын Гиерокла, предложил полису безвозмездно служить в качестве врача в течение полугода[390]. Вероятно, средства находившегося в чужом полисе доктора не позволяли ему оказывать благодеяния теносцам более длительный срок[391].

Встречаются врачи, отказывавшиеся от полагавшихся им гонораров в особых случаях, причем размеры филантропии колебались довольно значительно.

Источники сообщают и о бескорыстном лечении отдельных лиц. Так, между 167 и 146 гг. из Акарнании в Македонию было отправлено посольство, и на чужбине несколько членов его подверглись какому-то заболеванию. Находившийся в Македонии пергамский врач Диоген, сын Диогена, который ранее практиковал в акарнанских полисах, пришел на помощь послам-акарнанянам и лечил их бесплатно, за что был удостоен хвалы и вознагражден разными правами[392].

Во время эпидемии бесплатно лечил обращавшихся к нему граждан врач Полигнот, сын Дейнона, практиковавший в III в. в полисе Юлиде на Кеосе[393]. Примечательно, что в декрете говорится о «многих издержках» врача — возможно, Полигнот не жалел своих средств для лечения пациентов.

Достойно внимания то обстоятельство, что ветеринары также выказывали свое великодушие: около 130 г. в крупном полисе Ламии (на западе Фессалии) был принят декрет в честь уроженца Пелинны Метродора, сына Андромена. Будучи «лошадиным врачом», Метродор бесплатно оказывал помощь и принес большую пользу полису. За это ламияне постановили восхвалить его и даровать ему проксению с самыми широкими привилегиями[394]. Уже А. Г. Вуудхэд отметил, что лексика декрета в часть ветеринара не отличается от языка постановлений о бескорыстных врачах[395]. Этот факт говорит о том, сколь уважаема была профессия ветеринара в Фессалии, издавна славившейся прекрасными лошадьми[396].

Можно было бы привести еще несколько документов[397], но и упомянутых фактов достаточно, чтобы утверждать: во многих случаях врачи приходили на помощь пациентам и даже всему полису, отбросив в сторону материальные расчеты. Так реализовывались на практике те идеи гуманизма, которые прививали своим ученикам медицинские школы гиппократического направления.

Но взаимоотношения врача и пациента были отнюдь непростыми. Для общества эллинистической Греции характерен рост индивидуалистических тенденций, приводивших к обособлению, а иногда и к противопоставлению интересов личности и интересов полиса. Но если приверженцы процветавшей тогда стоической философии выдвинули идеал мудрого мыслителя, стремящегося быть добродетельным независимо от принадлежности его к тому или иному полису (эти представления оказывали самое благотворное влияние на развитие гуманизма), то для людей, проникнутых алчностью, отмеченные выше веяния служили оправданием их стремления к наживе. Некоторые особенности медицинской профессии открывали широкие возможности для мздоимства. Обычно честно практикующий лекарь получал плату за свой труд от самого больного или его семьи. Такой порядок мог быть использован недобросовестным специалистом. Например, в крупных городах некоторые профессионалы старались практиковать в среде богатых клиентов, не снисходя к больным из беднейших слоев населения. Судя по Аристофану, в Афинах уже в конце V в. сложилось мнение о пристрастии врачей к деньгам[398]: отсюда следует заключить, что не каждый афинянин имел средства для оплаты услуг некоторых лекарей.

Углубление социальных противоречий в обществе не могло не сказаться на жизненной философии хотя бы части медиков. Моральные установления «устаревших» гиппократических учителей вызвали такую же острую критику, как и их научные принципы. В эллинистическое время эти тенденции особенно ярко выразила эмпирическая школа медиков. Эмпирики отказались от филантропической этики Гиппократовой науки. Они открыто провозгласили, что обогащение является основной целью человека, избравшего своей специальностью медицину[399]. Эта точка зрения отражает те глубокие трещины, которые появились в общественной идеологии в связи с ослаблением полисного строя: личное благо ставилось выше интересов государства и сограждан[400].

Но как бы ни были часты отступления от традиционной морали медиков, идеи филантропии были столь тесно вплетены в само существо греческой медицины, что они оставались руководящим принципом для лекарей[401]. Недаром в клятве Гиппократа формировалось обязательство «чисто и непорочно проводить свою жизнь и свое искусство». Эти идеи, отвечавшие идеальной сущности полиса, должны были быть весьма созвучны идеологии эллинов изучаемого времени, когда греческие государства боролись за свою независимость и использовали любое оружие из своего идейного арсенала.

Врач, гражданин полиса или его проксен, был столь тесно связан с гражданским коллективом и всем государством, что иногда приходил им на помощь не только своим квалифицированным трудом, но и денежными дарами.

Как известно, в эллинистическое время возросшие экономические трудности заставляли полисы неоднократно обращаться к денежной помощи отдельных преуспевающих граждан. Почетные декреты в честь благодетелей сообщают о крупных, а иногда и умеренных затратах некоторых представителей имущего населения, пополнявших дефицит казны своего полиса. Так было в государствах материковой Греции и в самых отдаленных от Эллады полисах. М. И. Ростовцев, рассматривая указанное явление, особо подчеркнул фактор принудительности, которым были обусловлены щедрые жертвы богатых граждан[402]. Не отрицая определенного значения данного принципа в политике властей полиса по отношению к богатым гражданам, заметим все же, что нельзя забывать и о других аспектах названного вопроса. Сложная система внутриполисных и межполисных отношений выработала в древней Греции весьма четкое понимание того, что именно полис является основным гарантом жизни, свободы и имущества каждого его гражданина. Сколь бы ни было значительно богатство ольвиополита Протогена[403] или богатых граждан Афин, Коринфа и других полисов, каждому из этих богачей было ясно, что гибель его родного полиса несет ему самому и его семье неисчислимые беды, равно как и потерю имущества. Поэтому достаточно проницательные представители господствующего класса могли и без особого принуждения прилагать усилия к сохранению государства, которое охраняло их, давало возможность быть богатыми и продолжать накапливать свое состояние[404].

Источники сохранили известия о крупных материальных пожертвованиях богатых эскулапов. В 322—319 гг. в Афинах таким благодетелем был врач Евенор, уроженец Аргоса, что в Амфилохии (южный Эпир). Он подарил афинской казне талант серебра, за что его увенчали оливковым венком и дали права афинского гражданства[405]. Стоит вспомнить политическую ситуацию тех лет, и сразу станет понятно, что столь щедрый дар был предназначен афинянам как лидерам антимакедонского движения.

Следует упомянуть известного косского врача Филиста, сына Мосхиона, принимавшего большое участие в судьбах родины во время войны, которую вели островные греки под главенством Родоса с Филиппом V: в 201 г. богатые косские граждане собирали деньги на провиант для солдат, и Филист вместе с сыновьями внес 4 тыс. драхм[406].

Приведенные факты указывают на ревностное исполнение гражданского долга отдельными врачами. Эти лица выступают в ряду активных членов своего социального слоя; пользуясь всеми привилегиями зажиточного гражданства, они добросовестно несли сопряженные с ними финансовые тяготы.

Гораздо меньше известно нам о филантропии лекарей в отношении отдельных лиц. В повседневной работе врачей случалось, что лекари пользовали больных, не думая о гонораре, а также не делая различия между свободным или несвободным пациентом. Такие факты не получали широкой известности, в лучшем случае они становились достоянием устной традиции той или иной области страны. Вопрос о том, сколь часты подобные случаи в III—II вв., не может быть разрешен на основании имеющихся источников. Правда, уже в предшествующее время медицинская наука Греции изучала проявления различных болезней вне зависимости от того, каково было социальное положение человека, пораженного недугом. Гиппократ в своих «Эпидемиях» описывает истории болезней свободных и рабов, не делая никакого различия между пациентами обоих социальных статусов. Этот вывод Ф. Кудлиена, основанный на детальном анализе труда знаменитого медика[407], позволяет понять общую направленность медицинской теории гиппократической школы и в эллинистическое время. Несомненно, однако, что в реальной жизни могли быть отклонения от этого общего положения. Гуманность или отсутствие ее в практике того или иного врача могли обусловливаться весьма различными факторами.

В эллинистической Греции широкое распространение получили идеи стоической философии. Школа стоиков проявляла интерес к рабам и признавала за ними человеческое достоинство[408]. К тому же среди свободного населения Эллады в изучаемое время появился достаточно многочисленный слой отпущенников. Вышедшие из рабства, эти люди и их семьи хотя бы косвенно содействовали усилению гуманных тенденций в вопросе о лечении рабов. И хотя полисы часто в общей форме восхваляли медиков за то, что они оказывали одинаковую помощь всем, кто к ним обращался[409], все же можно полагать, что в категорию «все» иногда включались не только граждане, но и представители угнетенного класса.

Доводом в пользу данного предположения является упоминавшийся уже декрет города Гифия, принятый в 70 г. до н. э. в честь врача Дамиада[410]. В постановлении гифиатов специально указано, что восхваляемый эскулап лечил равным образом всех обращавшихся к нему «бедных и богатых, рабов и свободных». Хотя упомянутый документ относится уже к раннеримскому времени, все же его можно считать выражением тех гуманных тенденций, которые существовали в греческой медицине III — I вв. Их развитию во многом способствовали не только умозрительные соображения, но и те тяжелые обстоятельства, в которых не раз оказывались греческие полисы в эллинистическое время. Например, во время войн и других чрезвычайных событий полисные власти должны были прилагать самые энергичные усилия к тому, чтобы не допустить распространения эпидемических заболеваний. Это достигалось организацией эффективной медицинской помощи вне зависимости от того, нуждался ли в ней свободный или раб. Ликвидация очага заразы была бы невозможна, если бы лечение не распространялось на всех без исключения опасных больных. Таким образом, конкретные условия деятельности полисных врачей постоянно подтверждали целесообразность филантропической этики, которую со времен Гиппократа предписывал медикам их профессиональный кодекс. По-видимому, эти моральные установления греческой медицины вполне отвечали задачам сохранения здоровья населения, благодаря чему они постоянно повторялись в теоретических руководствах.

Проблема филантропии в античной медицине весьма широка, и исчерпать ее можно лишь в специальном исследовании. Нам важно лишь подчеркнуть, что понятие «человеколюбие», выработанное эллинскими мыслителями, находило свое выражение и в конкретной действительности полисной Греции. Здесь уместно также напомнить, что греки наделили бога Асклепия качеством высшей филантропии[411], что особо отличало его от всех членов олимпийского пантеона.

Филантропия медика могла быть наиболее действенной в том случае, если врач отвечал и тем требованиям, которые полис обычно предъявлял к своим добропорядочным гражданам. Как известно, в рабовладельческих государствах Греции вопрос о репутации гражданина был немаловажен. Для врача-профессионала мнение современников было тем более важно, что не заслуживший всеобщего уважения лекарь терял доверие своих пациентов. Это неизбежно вело к снижению эффективности его предписаний и, естественно, к сокращению практики.

Дидактическая литература греческих медиков специально обращала внимание на то, как именно лекарь должен вести себя в жизни и при исполнении своих обязанностей. Примечательно, что разрабатывавшие данную тему наставники эллинских лекарей проявили глубокое понимание психологии врача и пациента. Основной принцип этой стороны деятельности медиков был четко изложен в клятве Гиппократа: врач должен вести образ жизни, достойный искусства медицины. Осуществить это обязательство помогали врачу подробные специальные наставления, изложенные в пропедевтических трактатах гиппократовского сборника.

Приведем некоторые наставления.

От врача требуется благоразумие, которое должно помочь ему правильно устроить свою жизнь[412]. Это наставление отражает чрезвычайно тонкое понимание психологии человека и особенностей его душевного строя. Ведь удрученный тяжелыми обстоятельствами неустроенной жизни, лекарь не сможет достаточно полно мобилизовать свои знания и проницательность для того, чтобы оказать наиболее эффективную помощь больному. Особенно важно это было в тяжелых случаях, когда заболевание грозило жизни пациента[413]. Вполне естественно, что больной не может испытывать полного доверия к врачу, умственные силы которого истощены неправильным образом жизни.

Врач должен быть выдержан, особенно в отношении с женщинами. Точно так же медику предписано избегать любостяжания — эта мысль повторена в трактатах «О враче» и «О благоприличном поведении». Вообще в гиппократовском корпусе неоднократно говорится, что истинный врач честен, порядочен и не алчен. Вместе с тем врачу подобает быть скромным, сосредоточенным и неболтливым[414].

Греческая теория медицины придавала большое значение среде, в которой находится пациент и которая воздействует на него. А так как сам врач являлся одним из важнейших внешних факторов, оказывающих влияние на пациента, то эллинские медики разработали подробные рекомендации, касающиеся поведения, манер и даже внешнего вида и одежды лекаря.

Врач должен быть здоров и хорошо выглядеть[415]. Столь же обязательной была опрятность, тем более что греки всегда придавали очень большое значение индивидуальной[416] и общественной[417] чистоте. В трактате «О враче» указано, что доктор должен иметь хорошую одежду и даже натираться душистыми мазями, так как это приятно больным.

Другие наставления касаются выражения лица врача: пусть оно отражает размышления, но облик доктора не должен быть суровым, дабы врач не казался гордецом или мизантропом. Точно так же врачу не следует быть смешливым и чрезмерно услужливым: последнее может вызвать у больного презрение к врачу.

Приведенные предписания Гиппократа и его ближайших последователей показывают, что греческая медицинская теория развивалась в тесной связи с эллинской мыслью V—IV вв., направленной на выработку норм общественной жизни. Сложная действительность полисного строя рабовладельческой Греции рано поставила вопрос о создании определенных правил, которые помогали бы гражданам полиса в различных сферах их деятельности. Сначала это были общие законы и судебники[418], но уже в V в. софисты брались учить, как следует поступать в отдельных практических вопросах. Например, Протагор обучал своих слушателей ораторскому искусству, тому, как стать хорошим государственным деятелем, как лучше управлять своим домом[419]. В IV в. мыслители Эллады разрабатывали важнейшие вопросы жизни общества — назовем хотя бы концепцию государственного устройства, изложенную Аристотелем в его «Политике» и других сочинениях[420]. Но наряду с этими принципиальными проблемами[421] продолжали трактоваться и совершенно конкретные темы. До нашего времени сохранились руководства по военному делу, по сельскому хозяйству или специальные наставления по выращиванию лошадей и собак. Известные труды Ксенофонта, особенно его «Домострой», показывают, что дидактическая литература греков занималась самыми разнообразными сферами деятельности человека, причем пристальное внимание уделялось тогда не только коренным общим вопросам, но и сугубо практическим[422].

Неудивительно, что ученые медики озаботились включить в свои пропедевтические сочинения подробный свод норм профессионального поведения. Искусство медицины не имело права отставать от других наук, например от полиоркетики или агрономии. А сохранение и восстановление здоровья граждан всегда оставалось животрепещущей проблемой не только для каждого отдельного индивидуума, но и для всего государства.

Как известно, физическая полноценность входила в перечень качеств, которыми должен был обладать совершенный гражданин полиса. К достижению этого идеала древние эллины стремились по-разному. В Спарте обращали самое серьезное внимание на физическое воспитание здоровой молодежи обоих полов (хилых младенцев убивали). В других полисах ограничивались гимнастическим образованием для мальчиков и юношей, не лишая, однако, жизни больных детей, хотя лишь здоровые лица могли иметь доступ ко всем областям государственной жизни (например, увечные или умственно отсталые люди не допускались к исполнению общественных богослужебных обрядов).

Важная социальная роль личного здоровья свободного жителя полиса придавала медицинскому искусству общегосударственное значение. Полис, осуществлявший защиту своих граждан во всех сферах их жизни и деятельности, не мог оставить без внимания организацию целесообразной системы медицинского обслуживания. Но поскольку вопрос этот решался в рамках рабовладельческого полиса, ответ на него был обусловлен состоянием общества того времени. Правда, республиканский образ правления открывал перед греческой медициной многие возможности, которых были лишены лекари в рабовладельческих монархиях соседних стран. Именно поэтому развитие медицины в эллинистических полисах достигло такого уровня[423], при котором даже рядовой профессиональный лекарь был обязан иметь достаточно обширные познания и отличаться определенной культурой поведения.

Как уже говорилось, греческая пропедевтическая литература уделила последнему вопросу очень большое внимание. Такое место правил общения врача с больными в медицинской теории эллинов диктовалось насущными интересами самих лекарских кадров. Ведь практиковавшим в полисах врачам приходилось иметь дело с пациентами, в общем достаточно развитыми в интеллектуальном отношении — без этого рядовой гражданин не смог бы активно участвовать в жизни своего полиса (например, при обсуждении в народном собрании доходов и расходов государства). Даже посещение театральных представлений, где исполнялись произведения великих греческих трагиков, оттачивало мысли и чувства всех зрителей независимо от полученного ими образования. Умудренный богатым социальным опытом, свободный грек легко улавливал промахи или небрежность лекарей и тяжело переносил грубость и бессердечие пользовавшего его врача.

Особо тонкого подхода требовали пациенты, обладавшие некоторыми познаниями в медицине. Этот слой населения был достаточно многочисленным в эллинистическое время, чему способствовало распространение сети гимнасиев, где юноши знакомились с начатками медицины[424]. Женщины из зажиточных кругов населения также должны были иметь простейшие познания в терапии и уходе за больными, как указывают наставления Ксенофонта хозяйке дома[425]. Добавим, что интеллигентные круги городского населения, вероятно, охотно посещали те публичные лекции по медицине, которые вызывали неодобрение уже у авторов Гиппократова свода[426] и еще более порицались Полибием[427]. Все это значительно усложняло лечение пациентов, особенно имевших образование[428].

Рост медицинских познаний среди читающей публики был облегчен расширением книжных фондов городских библиотек, в которых каждый любознательный человек мог найти труды, повествующие об исцелении от известных тогда недугов. Так как еще Сократ говорил, что врачи написали много книг[429], то вполне закономерно предположить, что в эллинистическое время литература по лекарскому делу и по фармакологии должна была значительно увеличиться. Но это усложняло установление тесного контакта с больными — не так-то просто было лекарю завоевать полное доверие эрудированного пациента. К тому же малейшее подозрение в некомпетентности врача весьма отрицательно сказывалось на эффективности предписываемых им приемов лечения.

В условиях постоянного активного общения граждан внутри каждого полиса и оживленных межполисных связей достоинства или недостатки того или иного врача быстро становились достоянием гласности. Настоящему специалисту молва служила хорошим помощником, укрепляя его авторитет и особенно способствуя лечению им заболеваний невротического характера, приводивших к различным функциональным расстройствам. Живой отклик общественного мнения был столь же действен и по отношению к невежественному или неудачливому лекарю. Порицание таких медиков тогда не ограничивалось устной формой, в нем принимали участие и писатели, иногда достаточно известные. Например, поэт Гедил, живший в III в., сочинил острую эпиграмму на одного из современных ему медиков — Агида[430]. Такое сатирическое стихотворение могло положить конец врачебной практике незадачливого лекаря.

Но самым серьезным фактором было внимание полисных властей к деятельности медиков, особенно тех, кто занимал официальную должность врача. Небольшие размеры греческих государств облегчали наблюдение полиса за работой практиковавших в нем врачей. Все удачи или промахи лекаря были на виду у граждан, поэтому оценка складывалась в прямой зависимости от действительных результатов его труда. Конечно, иногда лекарь мог встретить преднамеренно враждебное отношение, особенно если он имел влиятельных личных врагов. Но вопрос о здоровье был животрепещущим для каждого человека, поэтому естественное стремление больных получить помощь у знающего лекаря создавало условия для выявления наиболее квалифицированных врачей. Со временем накапливалось все больше достоверных данных, подтверждавших репутацию каждого медика.

Совершенно очевидно, что подобный путь отбора лекарей был достаточно сложен, но он был единственным: античная медицина не знала системы официальных дипломов, присваивающих звание врача и разрешающих вести самостоятельно медицинскую практику[431]. Вероятно, в крупных лекарских школах закончившие обучение молодые врачи торжественно приносили свою присягу, повторяя клятву Гиппократа, и только после этой церемонии считались достойными звания врача. Но, по-видимому, никаких письменных свидетельств они не получали. Существовала, конечно, устная рекомендация врача-учителя, но она, вероятно, сохраняла силу лишь в том случае, когда мастерство бывшего ученика росло непрерывно[432]. В противном случае положительный отзыв постепенно забывался, и печальные результаты практики неумелого или безответственного лекаря полностью уничтожали благоприятное мнение о его деятельности в годы ученичества.

Следует сказать, что полисные власти внимательно относились к репутации и деятельности своих медиков. Такой подход не являлся чем-то исключительным, он вытекал из традиционной, требовательности полиса к лицам, претендовавшим на замещение официальных магистратур[433]. К тому же военные и стихийные бедствия, часто обрушивавшиеся на государства эллинистической Греции, делали вопрос о качестве медицинского обслуживания чрезвычайно острым: в случае отсутствия знающего лекаря гражданский коллектив мог понести большие потери. Поэтому попечение о медиках входило в круг обязанностей различных представителей государственного аппарата, а юридическая мысль полисной Греции выработала законоположения, оберегавшие граждан от недобросовестности врачей. О том, что это имело место в действительности, писал еще Платон: врач может лечить жестокими приемами или назначить завышенную плату за курс лечения, причем на самого больного из этих средств шло очень мало или совсем ничего — остальное врач тратил на себя и на своих домашних, следовательно, Платон говорит здесь о плате за пребывание в частной лечебнице. Наконец, получив деньги от родственников больного или его врагов, врач даже может убить пациента[434].

РИС. 5. Голова Асклепия. О-в Мелос. Около 340 г. до н. э.

К сожалению, в сохранившихся источниках не отражены правовые нормы, которые регулировали деятельность врачей в полисах. Имеющиеся отдельные сведения освещают экстраординарные случаи, которые рассматривались в судебном порядке. Видимо, именно суд определял невиновность, «чистоту» врача, если его пациент умирал вопреки усилиям лечившего медика. Преступные деяния врачей наказывались по всей строгости закона — Платон указывает, что если врач уличен судом в отравлении больного, то его надлежит казнить[435].

Но особенностью врачебной профессии было то, что лекарь мог принести непоправимый вред больному по незнанию или по небрежности. Сами медики хорошо понимали эту опасность, недаром в Гиппократовом своде неоднократно указывается, что лекарю весьма полезно консультироваться со своими коллегами в особо трудных случаях. Вероятно, такие консультации, о которых говорит Аристотель, иногда принимали характер отчета врача о проведенном им курсе лечения, так как консультанты должны были знать все применявшиеся способы и медикаменты. Но самые квалифицированные советы не всегда могли исправить допущенные лекарем ошибки. Кроме того, и больные иногда так запускали свой недуг, что позднее обращение к врачу не могло уже принести пользы. В таком случае вопрос о том, кто же виновен в неудачном исходе лечения, представлял неразрешимые трудности. Разбиравшие конфликты между больными (или их родственниками) и лекарями полисные магистраты уже в V в. имели какие-то законоположения, которые устанавливали ответственность врача или необоснованность претензий к нему. Но эти правила касались лишь наиболее ясных казусов, как позволяет заключить указание аттического оратора Антифонта[436]. В действительной жизни часто возникали ситуации, когда небрежность лекаря выступала достаточно четко, но результаты ее не давали оснований для возбуждения прямого уголовного преследования. Однако полис стремился не допустить продолжения практики медика, деятельность которого приносила вред гражданам.

Юридическая мысль греков со временем нашла выход из такого положения. Специально для врачей в полисах была выработана форма наказания, именовавшаяся αδοξία — бесчестие[437]. Автор «Закона» сетует на то, что невежественных и вредоносных лекарей подвергают только адоксии, применяемой к одним лишь медицинским работникам. Высокоэрудированный знаток практики современных ему лекарских кадров, каким был автор «Закона», имел, вероятно, много оснований требовать более суровых наказаний лже-врачам и обманщикам[438]. Но даже то обстоятельство, что полисное законодательство определило адоксию как специальное наказание для врачей, делало упомянутую юридическую санкцию особо эффективной. Она, несомненно, создавала атмосферу недоверия, отчужденности и презрения вокруг осужденного лекаря. А это означало, что он полностью лишался практики, так как всякий здравомыслящий больной избегал обращаться к обесславленному врачу.

Конечно, наказание адоксией было несколько мягче, чем те кары, которым подвергались неудачные врачи, практиковавшие при дворах эллинистических монархов. Здесь усилия медиков не ограничивались лечением недугов, возникших естественным путем, приходилось бороться и с тайным применением ядов. Уже М. И. Ростовцев, отметив, что жизнь придворного медика не была сплошным удовольствием, привел рассказ Диогена Лаэртского о судьбе врача-родосца Хрисиппа, который был вовлечен в заговор против Птолемея II Филадельфа, за что и был казнен. Не только очевидные преступления, по и недостаточный эффект лечения высокого пациента мог грозить карой эллинскому лекарю на чужбине. Напомним смерть на кресте врача Главка, которого Александр приказал распять за то, что лекарь не смог излечить его молодого друга Гефестиона[439]. Все же в условиях полисной жизни адоксия не была легким наказанием, тем более что она пятнала не только самого провинившегося, но и его потомков[440]. О значении адоксии можно судить отчасти по тому, что властолюбивые и честолюбивые граждане полисов весьма ее опасались[441].

Конечно, материальное положение осужденного медика влияло на то, как он воспринимал наказание. Если провинившийся лекарь принадлежал к богатым людям, адоксия оборачивалась для него преимущественно моральными лишениями, в частности потерей доверия и уважения сограждан. Возможно, что наказанный адоксией был как-то ограничен в гражданских правах[442]. Для медика, обладавшего средним или небольшим состоянием, адоксия становилась причиной полного упадка доходов — ведь практика тотчас исчезала. Отсюда было недалеко до крайней бедности и даже превращения в обездоленного неудачника.

Хотя источники не сохранили сведений ни о самой процедуре адоксии, ни о важнейших ее последствиях, все же можно предположить, что наказание виновных медиков было достаточно суровым. Следует помнить, что юристы древней Греции тщательно разработали систему правовых санкций против лиц, наносящих вред полису. Разнообразие и многостепенность тех наказании, которые известны ныне исследователям древнегреческого нрава, позволяют думать, что и адоксия была достаточно эффективным орудием для борьбы полиса с лжеврачами и невеждами[443].

Существование специальной правовой нормы, оберегавшей полис и его граждан от плохой работы врача, несомненно оказывало влияние на медицинские кадры. Прежде всего, боязнь адоксии заставляла каждого рядового лекаря относиться к своей работе с большим чувством ответственности. Далее, добросовестные врачи, заслужившие публичную благодарность полисов в виде почетных декретов или декретов о проксениях, стали заботиться о том, чтобы изъявление признательности государства не носило общего характера, по честно обрисовывало их профессиональную безупречность. Достичь этого уважаемому эскулапу было нетрудно, так как уже в V—IV вв. полисы часто отмечали в псефисмах заслуги чествуемых лиц, а в эллинистический период такие постановления стали еще более пространными. Получая официальное признание полиса, восхваляющего его безукоризненную работу, врач не только вооружался против возможных необоснованных обвинений, но и получал в свои руки дополнительное свидетельство о высокой квалификации. Естественно, что каждый чествуемый полисом лекарь не упускал возможности принять участие в подготовке текста псефисмы, посвященной его заслугам. В пользу реальности высказанного нами предположения говорит весьма специфическое изменение формулировок почетных псефисм, заметное в начале эллинистического времени.

Действительно, еще в IV в. тексты декретов о врачах сравнительно мало отличаются от псефисм в честь лиц иных профессий. Можно привести в качестве примера уже упоминавшийся декрет афинян в честь родосца Фидия от 304/ /3 г., в котором говорится о том, что он предложил работать даром и тем проявил свое благорасположение к городу. Афиняне указали на великодушие врача, но не останавливались подробно на прочих его качествах[444].

Уже в III в. декреты в честь врачей и некоторых других работников интеллигентных профессий приобретают более конкретный характер благодаря довольно пространному изложению заслуг восхваляемого лица. Но характерной чертой декретов о медиках становится то, что в текст этих документов часто включали весьма квалифицированное перечисление профессиональных достоинств лекарей. Создается впечатление, что составители псефисмы учитывали те обязательные требования, которые предъявлял полис к лекарю и которые постулировала для врача специальная пропедевтическая литература. Вряд ли полисные власти знали так основательно труды ученых медиков. Более вероятно предположить, что сами чествуемые лекари, заинтересованные в получении хорошо аргументированной оценки[445], оказывали помощь магистратам, писавшим текст псефисмы, в выработке формулировок. Так постепенно в эллинистической Греции складывалась традиция выдачи полисом официального отзыва о практиковавшем в нем враче. Упомянутое явление было необходимым орудием полисной государственности, в которой точная и ответственная документация различных событий в жизни общества играла весьма важную роль.

Положительные аттестации врачей высоко ценились и самими медиками, и специально приглашавшими их на работу полисами. В качестве иллюстрации можно привести документы из Амфиссы, где врач Менофант в первой половине II в. заслужил горячую благодарность полиса и проксенические права. После Амфиссы Менофант был приглашен на службу в Скарфею. Власти этого полиса и сам врач написали в Амфиссу послание с просьбой выслать копию почетных документов, касающихся Менофанта. Высшие магистраты Амфиссы не ограничились посылкой своего ответа и копии проксении в Скарфею, но выставили у себя в городе на всеобщее обозрение стелу с обоими официальными документами, отправленными в Скарфею (IG, IX, I2, 3, № 750). Обстоятельность всей процедуры выправления свидетельств Менофанта ясно показывает, с какой ответственностью относился эллинистический полис к выдаче положительной оценки государственному врачу.

Иную картину рисует источник периода римского владычества, когда греческим полисам было оставлено лишь ограниченное внутреннее самоуправление. Мы имеем в виду неоднократно упоминавшийся декрет из Гифия, подробно излагающий заслуги врача Дамиада. Постановление народного собрания заканчивается указанием эфорам города высечь текст на стеле и поставить его на самом видном месте на агоре; если же эфоры не сделают этого, то сам Дамиад или любой желающий могут взять с эфоров штраф в две тысячи драхм (IG, V, 1, № 1145). Столь высокая сумма пени заставляет полагать, что теперь городские власти относились к своим обязанностям достаточно прохладно, не придавая большого значения постановлениям народного собрания. Зато благодарные Дамиаду гифиаты понимали, сколь важна для него публикация этой псефисмы, и постарались обеспечить выполнение своего постановления. Возможно, что в гифийском акте получило отражение то захирение институтов полисной жизни, которое явилось неизбежным следствием порабощения Эллады римлянами. Правда, пассивность городских магистратов в Гифии встречала неодобрение народной массы, причем достаточно действенное в финансовом отношении[446].

Пристальное, как показывают документы, внимание эллинистических полисов к тому, достойный ли образ жизни ведет лекарь, свидетельствует, сколь живуч был созданный еще Гиппократом и его учениками свод правил моральной безупречности врача. Теперь к этому образцу обращались не только в кругах профессионалов, но и гражданские власти рабовладельческих государств Греции[447].

Не так давно В. Пеек составил перечень декретов, содержащих указания о добродетельном поведении врача[448]. Примечательно, что такие документы происходят как из отдельных, даже небольших, государств, так и из крупных политических объединений полисов.

Среди документов единичных полисов назовем постановления Амфиссы в честь врача Менофанта, сына Артемидора[449], декрет Астипалеи, восхвалившей врача Идриарха, сына Карпона[450], а также псефисму Элатеи, отмечающую заслуги врача Аск[лепиодора?], который вел благопристойный образ жизни наряду с ревностным исполнением обязанностей (SEG, III, № 416). Особенно весомым было суждение брикунтян на острове Карпафе — чествуемый ими Менокрит, сын Метродора, прослужил в их полисе свыше 20 лет, так что их мнение следует считать весьма обоснованным (IG, XII, 1, № 1032).

Довольно многочисленную группу составляют псефисмы, принятые совместно несколькими отдельными государствами или же постоянным союзом полисов.

Несомненно, что столь высокую аттестацию получали особо выдающиеся специалисты, достигшие широкого признания за пределами своей родины. Поэтому вполне правдоподобно, что столь авторитетные доктора действительно отличались образом жизни, безупречным с точки зрения рабовладельческого общества того времени.

Таков был врач Гермий, сын Эмменида, которого около 222 г. его сограждане, жители Коса, специальным голосованием избрали для отправки на Крит по просьбе Кносса. Самоотверженный труд косского медика в качестве военного врача был особо отмечен кноссянами и их союзниками в Гортине, пославшими на Кос копии своих постановлений в часть Гермия[451].

В 216/5 г. в Дельфах специальным постановлением амфиктионов были отмечены заслуги и добропорядочный образ жизни практиковавшего там уроженца Коса врача Филиста, сына Мосхиона (Syll. 3, № 538). Это было мнение не только самих дельфийцев и контролировавшего их тогда Этолийского союза, но и представителей Афин, Хиоса, Танагры и еще двух трех полисов. Совершенно очевидно, что чествуемый Филист получил столь широкое признание в силу своего выдающегося мастерства и действительной порядочности.

Аналогичную оценку около 188 г. получил от острова Теноса и от союза Островитян врач Аполлоний, сын Гиерокла, милетянин (Syll. 3, № 620). В союз Островитян входило много полисов Эгейского моря, следовательно, названный доктор широко прославился как гуманный специалист.

Уроженец острова Андроса врач Героид, сын Неона, во II в. был почтен за те же добродетели полисом Стратом, всем Этолийским союзом, а затем и родным полисом[452]. В декрете особо отмечалось, что он надолго уезжал с Андроса и много времени служил на чужбине.

Союз Акарнанов около середины IL в чествовал пергамского врача Диогена, сына Диогена, который практиковал в полисах Акарнании и вел там образ жизни, который был достоин и его самого, него родины (IG, IX, I2, № 209а).

С копией такого декрета чествуемый медик имел все основания претендовать на штатную должность врача в любом полисе, как бы далеко он ни отстоял от его родины[453]. Вероятно, официальная документация помогала греческим врачам успешно выдерживать конкуренцию с иноземными лекарями, которых мы почти не встречаем в качестве государственных врачей. Исключение составляет лишь Хартад, сын Филоксена, уроженец Береники (в Киренаике), который около 240—230 гг. занимал должность врача на Калимне[454]. Возможно, что здесь сыграли роль внешнеполитические факторы: как отметил М. Сегре, остров находился тогда под властью Птолемея III Евергета и кроме Хартада туда прибыли и другие уроженцы Береники[455]. Но это свидетельство остается пока единичным: врачи в эллинистической Греции были или аборигенами, или выходцами из греческих городов Малой Азии — Милета, Галикарнаса, Кизика. Пример уроженца Македонии Менофанта, работавшего в Амфиссе, не может изменить основного вывода[456].

Государственные документы о медиках имели значение не только для чествуемых врачей. Они ставили надежный заслон различным шарлатанам и лже-лекарям, которые выдавали себя за врачей. Судя по словам Полибия, в его время было много лекарей-болтунов, которые странствовали из города в город и собирали вокруг себя толпы легковерных слушателей[457]. Следует думать, что бродячие лекари чаще всего подвизались в полисах, не имевших достаточного медицинского персонала. Вряд ли они решились бы появиться на Косе или на Книде, славившихся своими медицинскими кадрами[458]. К сожалению, источники почти ничего не сообщают о странствующих лекарях, хотя они были хорошо известны Псевдо-Гиппократу[459].

Здесь уместно было бы коснуться вопроса о греческих медиках, выезжавших в соседние страны. Однако эта тема столь обширна, что требует специального исследования. По-видимому, немалое число лекарей уезжало из Эллады на запад и восток. Вероятно, не все эти специалисты работали безупречно, среди них могли быть и неучи, и неспособные к врачеванию люди. На последнее указывает враждебное отношение Катона к греческим врачам, практиковавшим в Италии. Однако авторитет эллинских медиков стоял в Средиземноморье весьма высоко, и многие эллинистические монархи стремились заполучить в качестве врачей именно греков[460]. Возможно, что и в чужих странах документальные свидетельства безупречной работы врача на государственной службе могли укреплять авторитет медика-грека.

Псефисмы, в которых полисы воздавали должное лекарям-практикам, защищали этих работников от конкуренции со стороны медиков-книжников. По-видимому, их было довольно много, теоретиков, которые хорошо знали медицинскую литературу, но были совершенно неискусны в практике. Часто пациенты, страдавшие лишь простым недомоганием, от лечения у таких врачей заболевали еще серьезней. Об этом говорит Полибий, видимо, знакомый с печальными результатами практики лекарей-книжников. Крупнейшие умы греческой науки издавна хорошо понимали опасность таких псевдоспециалистов не только для общества, но и для всего искусства врачевания[461]. Во многих трудах Гиппократова сборника содержатся указания на вред необоснованного теоретизирования, приносящего часто гибель тем, к кому прилагаются методы дедуктивного лечения[462].

Приведенные документы убеждают в том, что полисная государственность выработала удачные формы официальной апробации специалистов-медиков[463]. Для своего времени, в условиях рабовладельческих республик эллинистической Греции, это было весьма плодотворным, так как стимулировало качественную работу лекарей.

Остановимся теперь на некоторых конкретных сторонах врачебной деятельности в эллинских полисах III-II вв.

Как и прежде, в эллинистическое время врачи оказывали помощь больным на дому или в специальных лечебницах. Посещения лекарями пациентов неоднократно засвидетельствованы специальной литературой и речами ораторов[464], и многими произведениями искусства[465]. По-видимому, это был наиболее распространенный способ лечения недугов — недаром в Клятве Гиппократа так подробно говорится о поведении врача в доме больного.

Осмотрев пациента, врач обычно оставлял подробные предписания относительно приема лекарств и применения лечебных средств, причем это делалось в устной форме. Иногда же врачи оставляли письменные инструкции, особенно в тех случаях, когда они уезжали и оставляли своих подопечных надолго[466].

Эффективность указанных лекарем мер определяла, естественно, отношение к нему со стороны пациентов и их близких. Уже Ксенофонт устами Исхомаха (Oec., 13, 2; 15, 9) говорит о бесполезности врача, который заботился бы о больном, приходя к нему утром и вечером, но не знал бы, что именно необходимо для излечения болящего.

Правда, пациенты иногда своевольничали и не выполняли лекарских наставлений. В серьезных случаях это могло привести к опасным последствиям, и потому врачи оставляли Дежурить у больных своих учеников, которые тщательно проводили курс лечения. Указание на это имеется уже в Гиппократовых трудах[467].

В небольших полисах, где обычно практиковал один врач, население должно было довольствоваться знаниями своего лекаря. Опытный и мудрый врач в таких условиях мог иметь длительную постоянную практику, как свидетельствует декрет брикунтян в честь Менокрита, сына Метродора, лечившего жителей острова Карпаф около 20 лет[468].

Но и в больших государствах зажиточное гражданство стремилось иметь постоянного врача, искусство которого не вызывало сомнения. Бесспорно, что завоевавший доверие клиентов лекарь принадлежал к числу лучших медиков данного полиса. О таком враче упоминается в Псевдо-Демосфеновой речи «О лжесвидетельствах Еверга и Мнесибула», которая связана с событиями в Афинах после 354 г.[469] Истец говорит, что для лечения своей кормилицы, которую побили его враги, он сам пригласил врача, искусством которого пользовался уже много лет[470].

Многолетнее лечение обитателей одного дома, часть которых была связана кровным родством и имела одинаковую наследственность, создавало благоприятные условия для домашнего доктора. Это несомненно способствовало дальнейшему росту его авторитета.

Однако не каждый гражданин полиса имел достаточно средств для вызова врача на дом. К тому же ряд острых случаев, например переломы и вывихи, требовал применения специального медицинского оборудования, которое трудно было установить в частном доме — в городах средние и мелкие домовладения занимали небольшие участки, а жилые помещения имели скромные размеры. Многие процедуры также были возможны лишь в лечебнице, где врач имел удобное рабочее место и обширный набор применявшихся тогда медикаментов. Неудивительно, что практика оказания медицинской помощи в лечебницах, именовавшихся ίατρείον, возникшая в Греции еще в классическое время, в III—II вв. получила дальнейшее распространение.

Известны лечебницы государственные и частные.

Государственные лечебницы, которые, надо полагать, создавали лишь самые крупные республики, были, вероятно, не только постоянными, но и временными. Например, по словам Платона, в Афинах в IV в. при значительных эпидемиях открывалось много лечебниц[471]. Поэтому можно думать, что в спокойной обстановке, при отсутствии эпидемий и войн, в полисах функционировало лишь ограниченное число лечебниц.

Государства, устраивавшие у себя лечебницы, начинали с того, что отводили им подходящее место и помещения, возможно строго изолированные от соседних жилых домов. Что таков был обычай, позволяет заключить рассказ Плиния о приезде в Рим около 220 г. врача Архагафа, сына Лисания[472]. Римляне дали Архагафу право квирита и купленный на государственный счет дом для лечебницы. Очевидно, устраивая в Риме первую государственную лечебницу, этот уроженец Пелопоннеса создавал здесь такие же условия для работы, которые были приняты в греческих полисах.

О размерах полисных лечебниц в III—II вв. нет точных данных. Вполне вероятно, что в тяжелые периоды войн и эпидемий там открывали не только амбулаторные, но и стационарные отделения. Каковы были ассигнования полисов на устройство больниц, также остается пока неизвестным.

Частные лечебницы принадлежали врачам, уже достигшим известности и твердого материального достатка. Называли их обычно по имени врача-владельца[473], и, видимо, они существовали лишь во время его практики. Детальные наставления Гиппократа в сочинении «О враче» показывают, что медицинская мысль греков четко выработала условия, которые врач должен создать больным в своей лечебнице. Например, кабинет врача должен быть расположен в удобном месте, в нем должны быть хорошие освещение и вода, удобные стулья, мягкие полотенца, мягкие повязки.

Все эти требования можно было осуществить, лишь имея достаточно просторный дом и усадьбу при нем, а также средства для содержания обслуживающего персонала. Даже если он состоял только из учеников врача, их все равно нужно было кормить.

Еще Гиппократ указал, что для обучающегося медицине работа в лечебнице имеет первостепенное значение. Поэтому врачи широко использовали учеников в своих лечебницах и для курирования больных на дому. Иногда крупные врачи имели помощниками и врачей, уже завершивших у них свое обучение. Сведения о подобных отношениях дает декрет косского дема Галисарны в середине II в. до н. э., который восхвалял своего врача Онасандра, сына Онесима, помогавшего также и врачу-учителю[474]. Возможно, что иные врачи специально готовили себе помощников из числа способных к медицине рабов. Свидетельством этого может служить отпуск на волю раба Дамона врачом Дионисием в Дельфах в 155 г., обусловленный пятилетним обязательством Дамона «соврачевать» с отпускающим его владельцем[475].

Правда, Дамон мог быть не рабом-учеником, а квалифицированным врачом, в силу каких-то обстоятельств попавшим в рабство. Его социальное положение, видимо, не препятствовало хозяину-врачу пользоваться его помощью.

Отсутствие сведений об условиях пребывания больных в стационарных отделениях частных лечебниц заставляет воздержаться от каких-либо предположений[476]. Однако несомненно, что такая форма лечения стоила немалых затрат, и это составляло один из источников благосостояния умелых врачей.

Остановимся на вопросе об оплате труда частных врачей. Судя по наставлениям Гиппократа[477], уже в V— IV вв. установилась практика определения гонорара путем частного соглашения лекаря и пациента в каждом отдельном случае. Выше уже были приведены заветы Гиппократа, призывавшего врачей взимать плату в зависимости от материальных возможностей больных. Отсюда следует заключить, что тогда каких-либо твердых норм не существовало. Видимо, такое же положение сохранялось и в III—II вв.

Во времена Аристотеля врачи обычно получали плату после излечения больного[478]. Но сохранялся ли этот порядок полностью и в эллинистический период, сказать трудно. Возможно, что в случаях особо длительного заболевания пациентов медики взимали плату по частям во время курса лечения.

Но каковы бы ни были условия вознаграждения частного врача[479], этот вид медицинской помощи был недоступен беднейшему гражданству.

Не все врачи были бескорыстны и соглашались лечить бедняков даром. Слова Хремила: не будет платы — не будет помощи лекаря[480] — отражали положение и в IV— II вв.

Но дело было не только в деньгах частного лица. Как правило, полис придавал большое значение боеспособности, а следовательно, и здоровью гражданского коллектива. Причем это типично не только для многолюдных центров, но и для сравнительно небольших городов[481]. В III—II вв. потребность в доброкачественном и постоянном врачебном обслуживании населения полисов значительно возросла. Естественно, что возросло значение и государственной медицинской службы. Институт полисных врачей, созданный в предшествующие столетия, в эллинистической Греции получил большое распространение[482].

Государственная забота о здравоохранении, как свидетельствует Геродот[483], осуществлялась в какой-то организованной форме многими полисами уже в VI в. По мере развития и совершенствования аппарата полисного управления видоизменялась и система медицинской службы. Указанный процесс происходил в первую очередь в крупных демократических республиках Греции. Источники достаточно полно освещают установления, касающиеся полисных врачей, которые существовали в Афинах в V—IV вв. и в основных чертах сохранялись и в Hill вв.

Служившие в Афинах врачи входили в число государственных наемных магистратов, исполнение обязанностей которых было обязательным и определялось термином δημοσιεύω. На это указывают Аристофан[484] и другие авторы. Замещение должности врача происходило путем голосования в народном собрании. Судя по сообщениям Ксенофонта и Платона, в их времена обычно выступало несколько претендентов на вакансию медика[485]. Каждый из соискателей рассказывал народному собранию о том, когда и у кого он учился, как добивался того, чтобы его учителем стал хороший врач, кого он лечил. Речь заканчивалась просьбой о предоставлении работы государственного врача. После этого претендент выбирался большинством голосов. Такой порядок сохранялся в Афинах и позднее; данных о других установлениях пока нет.

Основной принцип этой процедуры соблюдался во многих демократических республиках эллинистической Греции — кандидатуры открыто обсуждались и народном собраний и голосование граждан определяло выбор того или иного медика. В практике бывали иногда ошибки: философ-киник Телес (акмэ около 23Г) г.), происходивший, по-видимому, из Мегар[486], говорит, что если граждане проголосовали за лекаря-шарлатана, то это бесчестит их самих, вручивших заботу о здравоохранении полиса невежде, и не порочит хорошего врача, которого они забаллотировали[487]. Если вспомнить сетования Полибия на легковерность толпы, слушающей красноречивых лекарей-шарлатанов, то можно заключить, то не раз бывали случаи, когда скромный труженик оттеснялся болтливым конкурентом.

Многообразие политической жизни эллинов в III— II вв. вносило ряд дополнений в изложенную систему выбора государственных врачей. Сказывалась прелюде всего разница экономического потенциала полисов. Не всякий полис имел своих уроженцев-врачей. Для многих инополисных медиков более привлекательной была служба в богатых центрах, где государственное жалование было выше и где было больше зажиточных пациентов. Известное значение имела возможность общения со старшими коллегами, у которых можно было получить профессиональную консультацию. Поэтому в некоторых полисах медики были сравнительно многочисленны, другим же республикам, особенно расположенным в суровых горных районах, приходилось затрачивать усилия для того, чтобы найти полисного врача. Иногда военные ситуации создавали большие препятствия к приезду в полис врача-иногражданина.

Процедура обсуждения и избрания государственного врача в III в. обозначалась термином ή εργολαβία[488]. Впервые этот термин в лапидарной эпиграфике встречается в самосском декрете 201—197 гг. в честь врача Диодора, сына Диоскурида[489]. В эпиграфических документах неоднократно указывалось, что должность врача была предоставлена народом(самосский декрет) или полисом[490], а сама работа медика именовалась to ίατρίκόν έργον[491] или το ?>Ί(ΐόϊ№Ί έργον των ιατρών[492]. Эта терминология четко подчеркивает государственное значение работы врача, взявшего на себя обязанность ведать здравоохранением полиса, пригласившего его на службу.

Народные собрания рассматривали также вопрос о возобновлении договора с врачом по истечении установленного срока службы медика[493]. В таких случаях на эрголабиях выступали многие из граждан, свидетельствуя о знаниях и добросовестности врача (например, врача Диодора самосцы хвалили на нескольких народных собраниях, причем прямо отметили, что он работал по всем правилам медицинского искусства).

Несомненно, что прием на работу уже известных врачей проходил достаточно просто, особенно в тех случаях, когда медик сам вызывался помочь полису, где он раньше работал[494], или когда он работал в пределах того же государства[495].

Известны случаи, когда народное собрание и власти полисов рассматривали вопрос о найме государственного врача без участия последнего. Это происходило в мирное время, если полисы не находили знающих врачей среди своих жителей. Тогда народное собрание постановляло отправить посольство со специальным приглашением к врачу, предварительно уже названному самим государством[496]. Такой способ привлечения на работу применялся по отношению к хорошо известным медикам. Упоминание о посольстве полиса к врачу в псефисмах позволяет думать, что подобная форма приглашения справедливо считалась особо почетной.

Иногда государство приглашало инополисного врача для чтения публичных бесед и лишь после такого предварительного знакомства доверяло ему должность государственного врача. Такой эпизод имел место в первой половине II в. до н. э. в Истрии, как обстоятельно свидетельствует постановление совета и народа в честь врача из Кизика Диокла, сына Артемидора[497]. Допустимо предположить, что в некоторых полисах материковой Греции существовала подобная практика. Так, фокидский полис Элатея во II в. чествовал врача за лекции и за хорошую службу[498].

Проблема обеспечения полиса квалифицированной медицинской помощью иногда решалась путем дипломатических переговоров на основе межполисных соглашений. Как известно, греческие республики в IV—II вв. учитывали не только имеющиеся материальные ресурсы, но и общепризнанную квалификацию своих образованных граждан. Отправка дефицитных специалистов в дружественные государства (например, моряков, архитекторов или судей) являлась важным актом взаимной помощи полисов. В эллинистическое время в Элладе существовали не только устойчивые постоянные союзы, но и временные содружества полисов. Данные о движении медицинских специалистов в пределах того или иного объединения могут доставлять интересные сведения о политических позициях полисов. .......

Естественно, что косский полис играл самую выдающуюся роль в эллинской системе межгосударственного откомандирования врачебного персонала. Найденные в Асклепиейоне на Косе эпиграфические документы[499] весьма рельефно рисуют направления политики властей названного полиса.

Небесполезно остановиться на отношении Коса к междуусобицам полисов на Крите, происходившим около 225—215 гг. Как сообщает Полибий[500], в те годы объединившиеся Кносс и Гортина подчинили все остальные критские города за исключением Литта. В 221—219 гг. Кносс с союзниками вел войну против Литта. В ходе ее на сторону литтян перешла часть критских полисов, а в Гортине вспыхнуло социальное движение. Консервативная часть гортинских граждан (Полибий называет их πρεσβύτεροι) сохраняла верность Кноссу, более радикальные круги — νεώτεροι — перешли на сторону Литта[501]. Этот στάσις в Гортине кноссяне смогли подавить лишь с помощью тысячи воинов, которых прислал им Этолийский союз. Не останавливаясь подробно на перипетиях этой ожесточенной социальной схватки, заметим лишь, что она доставила медикам массу работы.

Найденные в Асклепиейоне Коса тексты писем Гортины и Кносса о деятельности у них врача Гермия, сына Эмменида[502], хорошо освещают помощь Коса проэтолийской группировке на Крите. Поскольку Кос в то время обладал высоким экономическим потенциалом[503], следует говорить о сугубо политических мотивах, руководивших властями названной республики.

Упомянутые документы двух критских полисов рисуют любопытные детали процедуры посылки косского квалифицированного медика. Критские письма сообщают, что около 223 г. гортиняне отправили на Кос посольство с просьбой выбрать для них врача. Власти Коса быстро поставили вопрос в народном собрании полиса, и там голосованием был избран Гермий, сын Эмменида. Не только оперативность совета и демоса Коса, но и избранная ими кандидатура[504] свидетельствуют, сколь важным делом считали косцы просьбу Гортины.

Следует особо отметить, что назначение путем голосования означало для выделенного косского врача строгое обязательство — по-видимому, он должен был отправлять врачебную службу безоговорочно, как бы выполняя магистратуру в своем государстве. Принудительный, если можно так выразиться, характер труда Гермия на Крите ясно раскрывает гортинское письмо, повествующее о трудных условиях работы медика. В письме кноссян говорится о самоотверженной работе Гермия с ранеными кноссянами и их союзниками, когда они сражались против гортинских «молодых» в Гортине и из-за Феста. Следовательно, Гермий обслуживал не только гортинян, но и их союзников, по крайней мере во время военных действий.

Государственный характер откомандирования врача Гермия на Крит подчеркивается и тем, что власти Гортины и Кносса направляли свои письма прямо совету и народу Коса. Совершенно очевидно, что труд Гермия являлся одним из видов помощи, которую оказывал Кос своим единомышленникам, полисам проэтолийской ориентации.

В этой связи следует отметить, что Л. Коун-Хэфт недостаточно глубоко вник в суть дела с отправкой Гермия на Крит. Американский ученый считает, что основным мотивом в процедуре избрания Гермия было официальное подтверждение полисом Коса того, что данный врач является действительно квалифицированным медиком[505]. Нет сомнения в том, что в действиях полиса Коса присутствовал и момент апробации знаний Гермия, но главным содержанием упомянутого эпизода были тесные политические связи Коса и Гортины. Сводить все к тому, что граждане Коса «повышали свою собственную репутацию и авторитет той профессии, которая давала им право на славу, принимая на себя ответственность за доставку врача, чьи профессиональные знания они таким образом подтверждали...», неправильно, так как это означает абстрагирование от сложной межполисной политики, которую вел Кос. Дело шло о крупных политических действиях, а не только об аттестации того или иного косского врача.

Прямое подтверждение сказанному находится в декрете критского полиса Аптеры, копия которого во II в. была послана в Асклепиейон Коса[506]. Аптеряне чествовали косского врача Каллиппа, сына Аристокрита, который был им прислан Косом, и особо подчеркивали в стк. 23—24 своего постановления дружественное отношение к ним полиса Коса.

Данный документ интересен тем, что, как отметил Л. Робер, в нем не говорится о длительном пребывании Каллиппа в Аптере, хотя в декретах о работе медиков этот факт обычно упоминается. Поэтому Л. Робер убедительно полагает, что косский врач был призван на короткий срок для борьбы со вспыхнувшей эпидемией. В пользу такого понимания говорит и сравнительно скромная[507] сумма — 300 статеров, которую Аптера выдала Каллиппу на «венок и дорогу».

Кратковременная отправка врача Косом в Аптеру по случаю возникшего мора позволяет предполагать, что эта акция Коса также относится к сфере его межполисной дипломатии, весьма интенсивной в III—I вв. до н. э.

Приведенные источники позволяют сделать бесспорное заключение, что Кос практиковал откомандирование своих специалистов в дружественные полисы и во II в. Но имеющиеся свидетельства вовсе не говорят о том, что Кос установил государственную монополию на рассылку своих лекарей в другие полисы. Эта теория была высказана Р. Герцогом[508]. Убедительные сомнения по этому поводу высказал уже Л. Коун-Хэфт[509], однако он апеллировал лишь к тому, что еще не опубликованы многие надписи Коса, которые знал Р. Герцог.

Между тем имеется эпиграфический документ, который бесспорно опровергает гипотезу Р. Герцога. Это постановление членов дельфийской амфиктионии[510], принятое около 216/5 г., следовательно, близкое по времени к письмам Гортины и Кносса. Амфиктионы восхваляли косского врача Филиста, сына Мосхиона, за то, что он лечил в Дельфах усердно и достойно полиса Коса, и опубликовали ряд детальных предписаний для прославления врача в Дельфах и на Косе. Но в Декрете нет даже намека на то, что Филист был послан Косом. Если бы этот факт имел место в действительности, амфиктионовские дипломаты обязательно вставили бы в текст псефисмы указание на дружественное содействие полиса Коса в том, что Филист прибыл в Дельфы. Отсутствие упоминания о роли косского полиса в направлении Филиста на работу в Дельфы может свидетельствовать в пользу того, что этот косский врач получил свое место в Дельфах не по назначению полиса Коса.

Следует полагать, что косские лекари, выехавшие за пределы своею острова, имели полную свободу в выборе места работы. Те же врачи, которые оставались у себя на родине, могли быть посланы для выполнения государственного поручения точно так же, как любой гражданин Коса или иного полиса должен был нести те или иные тяготы, входившие в круг обязанностей граждан полиса. Как известно, государственные повинности в эллинских полисах иногда были весьма тяжкими.

Вопрос о числе государственных врачей — δηχό^οι iaтрoi — в каждой республике зависел от размеров городов и от ряда политических факторов. Не только войны, но и экстраординарный наплыв инограждан и прочих приезжих мог вызвать временное увеличение числа магистратов-врачей. Например, около 200 г. на острове^Паросе во время праздника Новых Панафиней вспыхнула эпидемия, и один из тогдашних агораномов срочно доставал врача для лечения заболевших[511]. Очевидно, этот лекарь был дополнительной единицей в обычном штате паросских врачей[512].

Внимание исследователей было обращено на изучение числа полисных лекарей в Афинах, но до сих пор единогласного мнения нет. Можно согласиться с Л. Коун-Хэфтом, что в IV в. в Афинах было не меньше трех государственных лекарей[513]. Вероятно, в III—II вв. число их не уменьшилось, а скорее увеличилось. Теперь Появилась потребность в специальных врачах в открывавшихся крупных гимнасиях, да и населения стало гораздо больше.

Можно предположить, что наибольшее число служащих медиков было на Косе — приток больных паломников в Асклепиейон увеличивал скученность населения города, что способствовало частым вспышкам болезней[514]. Декрет III в. в честь врача Ксенотима, сына Тимоксена, указывает на то, что там было несколько государственных врачей[515]. Штатные врачи работали не только в главном городе Коса, но и в мелких городках. Так, в III в. «народ Эгелиев» принял почетный декрет в честь врача Анаксиппа, сына Александра, который несколько лет самоотверженно служил в их городке[516]. Специфика косского полиса определила исключительное положение врачебных кадров в этом государстве.

Уже в IV в. на Косе имелась особая священная территория врачей, где ставили копии старинных законов[517]. В установлениях косского полиса врачи рассматривались как важная для государства профессиональная группа — около 300 г. в росписи раздачи мяса жертвенных животных врачи упомянуты перед флейтистами[518]. Примечательно, что врачам и флейтистам выдавали лучшие части, чем следующим за ними в списке кузнецам и гончарам.

И в менее крупных республиках в штате состояло два-три полисных врача. Так, в Амфиссе в первой половине II в. чествовали врача Менофанта и подчеркнули в декрете, что он один взялся выполнять медицинскую работу в городе[519]. Это позволяет с уверенностью утверждать, что до Менофанта здравоохранением Амфиссы ведало во всяком случае не меньше двух врачей[520].

Очевидно, что внутри врачебного штата полисов существовали какие-то градации. Прямых данных пока нет, и приходится лишь принимать во внимание те оттенки в отношении к искусству врачей, которые можно заметить у некоторых авторов.

Так, Аристотель называет три категории медиков: ιατρό; δη uojpyo;, ιατρός αρχιτεκτονικό;, δ πε τα ι δε υ;/ivo; περί την τέχνην[521]. Последнее, видимо, подразумевает лишь ознакомившегося с врачебным делом человека, а два первых разряда указывают на серьезные квалификационные различия. Важно то, что врача-демиурга (практика) Аристотель ставит на первое место, перед ученым-медиком, исследователем. Платон также проводит разницу между подлинным врачом, ученым специалистом, и его помощником[522].

Несомненно, что власти полисов достаточно внимательно вникали в вопрос о квалификации нанимаемого врача, так как она имела прямое отношение не только к качеству медицинской службы, но и к государственным финансам — ведь с успешно прошедшим процедуру эрголабии медиком полис заключал специальное соглашение. Этот юридический акт оформляли в виде контракта, где были изложены конкретные условия. К сожалению, ни одного текста такого договора не сохранилось. По отдельным упоминаниям в надписях известно, что в названных документах оговаривались сроки работы врача, его воз-награждение и, возможно, тот контингент населения, который врач обязан лечить.

Срок службы государственного врача, по-видимому, в большинстве полисов был равен одному году[523] — обычно в демократических республиках магистратов избирали именно на год. Известно, однако, что во II в. на острове Теносе, где полномочия выборных должностных лиц длились лишь полгода, служба государственного врача также исчислялась шестью месяцами[524]. Не приходится много говорить о пользе периодического повторения эрголабии врачей для качества медицинской службы в полисах — добропорядочные специалисты получали заслуженное одобрение, невежественного лекаря полис отстранял от работы.

Важным пунктом контракта было определение Жалования (μισθός) врачу. По-видимому, оплата труда государственных медиков выражалась в значительных суммах, что ложилось серьезным бременем на государственные финансы. Стоит вспомнить, как чествовали Афины в в 304/3 г. врача-родосца Фидия за то, что он взялся служить без жалования (Syll.3, N 335). Также и врач-самосец Менокрит, сын Менодора, во II в. заслужил горячую благодарность тем, что лечил родосцев во время какой-то эпидемии[525]. Но таких случаев было немного[526]. Поэтому полисы должны были тщательно изыскивать средства на оплату государственных медиков[527].

По-видимому, в небольших республиках проблема оплаты наемных специалистов, в том числе и врача, стояла достаточно остро, и всякие изменения выделенных сумм были весьма нежелательны. Красноречивое свидетельство о такой ситуации содержит договор о симиолитии Миании и Гипний, небольших полисов в Средней Греции[528]. Заключив около 190 г. соглашение об одинаковых законах и общем управлении, оба полиса детально разработали ряд вопросов, которые могли бы вызвать недоразумения — об участии в жертвоприношениях, о посольствах, о службе воинов, о праве выпаса и др. В стк. 30—33 указано, что врачу и всем остальным государственным служащим в Гипниях установлено то яге самое жалование, что им прежде выплачивали гипниоты. Видимо, увеличение объема работы врача могло побудить его требовать большей платы, что заранее предусмотрели магистраты, ведавшие скудной казной обоих небогатых полисов.

Однако даже такой богатый полис, как Делос, строго учитывал суммы на государственное здравоохранение. Так, гиеропеи в 179 г. отметили, что врачу было выплачено 250 драхм и выдано квартирных денег 25 драхм[529]. К сожалению, в отчете не указан срок, за который врачу полагалась названная сумма[530]. Достойна внимания забота делосцев о жилье (или месте работы?) этого врача-инополита, которому установили довольно большой ένοίκιον.

При отсутствии прямых данных о годичном жаловании государственного врача в республиках эллинистической Греции приходится ограничиться предположением, что оплата медиков была сравнительно высокой. Приведен ные выше косвенные данные позволяют это утверждать с уверенностью[531].

По-видимому в полисах с повышенным спросом на медицинскую помощь труд врачей оплачивался из разных фондов. Известно, что в Дельфах около 263 г. существовал налог τό ίατρικόν, который, согласно объяснению Диттенбергера, взимался с метеков для содержания государственных врачей[532]. Возможно, что средства от этого налога шли на оплату медицинского обслуживания именно дельфийских метеков и прибывавших в святилище Аполлона паломников. Более определенно сказать ничего нельзя[533].

Следует полагать, что если договор заключали с инополитом-врачом, то, помимо условленного жалованья, государство выплачивало ему еще и квартирные. Судя по делосской надписи Inscr. de Delos., 2, № 442 А, эта сумма могла достигать 10% от оклада полисного медика[534].

Здесь необходимо сделать небольшое отступление, обратившись к вопросу о том, взимал ли находившийся на жаловании врач плату с пациента в каждом конкретном случае. Иными словами, создавал ли греческий полис практику бесплатной медицинской помощи? На этот вопрос дается положительный ответ во всех работах по истории греческой медицины, начиная с первой работы А. Веркутра, выдвинувшего мысль о бесплатном медицинском обслуживании в полисной Греции[535], вплоть до середины текущего столетия. В 1945 г. Е. и Л. Эдельштейны утверждали, что врачи — служащие полисов взимали гонорар со всех своих пациентов[536], а несколько позднее Л. Коун-Хэфт более развернуто старался доказать это же мнение[537]. Следует отметить, что авторы двух последних работ усердно стремились привлечь все имеющиеся данные, которые могли бы пролить свет на изучаемый вопрос. Однако их подход к источникам в значительной мере продиктован современными условиями и, к сожалению, непониманием особенностей того сложного социального организма, каким был греческий полис, в частности его демократический вариант.

Как известно, только два источника сообщают прямо о том, что служившие в полисах врачи лечили бесплатно. Одно сведение дошло от Диодора, писавшего в I в. до н. э. о деятельности древних законодателей, установивших, что врачи должны лечить за государственный счет боль-пых из числа частных граждан. Примечательно, что Диодор передает это известие без каких-либо дополнительных замечаний — видимо, для него это установление не представлялось чем-то необычайным, по крайней мере для полисов Великой Греции[538]. Другое свидетельство сохранено в схолиях к «Ахарнянам» Аристофана[539]. Схолиаст кратко говорит: «избранные путем голосования в народном собрании государственные врачи лечат бесплатно» (οι δη;αο3ία χειρο;ονούμενοί ιατροί και 8шЬзкн προΐ α έθεράπειον). Нельзя согласиться с Л. Коун-Хэфтом, который полностью отбрасывает этот комментарий схолиаста лишь потому, что окончательная редакция схолий относится приблизительно к 400 г. н. э. Следует обратить внимание на лексику данного текста, весьма далекую от тех времен, когда работали поздние редакторы схолий. И если многие источники V — III вв. подтверждают правильность сообщения схолиаста о выборности полисных медиков, то это заставляет предполагать, что и вторая часть приведенного известия — о бесплатном лечении — также отвечала действительности, тем более что приведенное выше указание Диодора полностью согласуется со словами схолиаста.

Надо сказать, что в практике греческих полисов фактор традиционности играл большую роль. Ломка такого обычая, как бесплатное лечение граждан У полисного медика, не могла произойти незамеченной и должна была бы найти отражение в многочисленных источниках о государственных врачах, в том числе и в поздних схолиях — ведь комментаторы усердно повторяли своих предшественников[540]. А между тем не только нет таких сведений, но напротив, эпиграфические документы, говорящие часто о жаловании государственного врача, ни разу не упоминают о какой-либо официально установленной так се на обслуживание отдельного гражданина. Врачей, служивших в полисах, восхваляли или за отказ от жалованья, установленного в контракте, или за то, что они не ограничивали свою деятельность только пациентами гражданского состояния. Например, афиняне в 318 г. чество вали Евенора, сына Евения, и подчеркнули, что он лечил усердно и качественно больных из граждан и из прочих обитателей города[541]. Но так поступали не все. В 304/3 г. в Афинах врач Фидий, взявшийся служить бесплатно, лечил одних только афинских граждан, судя по декрету Syll.3, № 336. Врач же Дамиад, которого так горячо восхвалил демос Гифия, не делал различия между рабами и свободными, бедными и богатыми[542]. Акцент на гражданский статус пациентов государственных врачей, который заметен в эпиграфических текстах[543], находит полное подтверждение в сведениях Платона о том, что свободные врачи лечат преимущественно больных того же социального слоя[544].

Свободное население полисов включало, помимо полноправных граждан, ряд категорий ограниченной правоспособности.

О деятельности государственных врачей среди свободного негражданского населения красноречиво свидетельствует декрет из Карпафа о враче Менокрите, сыне Метродора. Его восхваляли за многое, в том числе и за лечение жителей пригородной слободы[545]. Очевидно, эти катойки были свободными, хотя и не входили в состав брикунтского гражданства. Следует полагать, что вокруг небольшого Брикунта обитало немного катойков и служивший в деме врач был в состоянии заботиться и об этом разряде населения.

На Самосе также считали похвальным, если врач курировал не только граждан, но и прочих жителей. Так, отличавшийся высоким пониманием врачебного долга Диодор, сын Диоскурида[546], излечил «многих из граждан и прочих в полисе». По-видимому, эти «прочие в полисе» относились к числу постоянно проживавших на Самосе неграждан.

Специальные упоминания об обслуживании свободных жителей-неграждан заставляют думать, что труд служащих лекарей рассматривался тогда как одно из благ, пользование которыми составляло преимущественную привилегию граждан. Но обслуживание государственным врачом постоянного слоя неграждан часто поощрялось, так как это улучшало санитарное состояние полиса.

Есть основания полагать, что инополисные граждане, прибывавшие ненадолго, или не имели права обращаться к государственному медику, или несли большие расходы. Указание на это содержится в двух документах.

В декрете в честь Диодора отмечено, что он по специальному распоряжению народного собрания излечил инополисных судей, прибывших на Самос и там заболевших. Возможно, конечно, что забота о здоровье особо приглашенных полисом законоведов рассматривалась самосскими властями как дело государственной важности.

Союз акарнанов в середине II в. чествовал уроженца Пергама Диогена, сына Диогена[547], за то, что, живя в Македонии после службы в полисах Акарнании, он лечил прибывших в Македонию акарнанских послов бесплатно — άνευ [дзОо'З. Вероятно, инополисные пациенты даже в Македонии должны были платить очень высокие гонорары за лечение.

Иное отношение было к иногражданам — военным союзникам. Так, гортиняне хвалили своего врача Гермия за то, что он усердно заботился о гражданах и катойках, и за лечение раненых воинов-союзников. За это же тогда же хвалил Гермия и Кносс[548]. Конечно, воин-союзник несколько приближался к категории граждан полиса.

Есть основания полагать, что в отдельных полисах, куда постоянно стекалось множество свободных неграждан, принимались специальные меры для оказания медицинской помощи ипополитам. Так, дельфийская амфиктиония почтила декретом косского врача Филиста за то, что он лечил всех, прибывших в Дельфы[549]. Видимо, забота о благополучии паломников (следовательно, и о поступлениях в казну храма) побудила названное объединение полисов иметь в Дельфах медика, задачей которого было попечение только о приезжих — ведь о гражданах священного полиса в декрете не говорится совсем.

Приведенные выше свидетельства позволяют считать бесспорным, что обычные полисы нанимали врачей именно для граждан. Но если полис для блага граждан платил врачу жалованье, то необходимо решить вопрос: какие виды врачебной деятельности при этом оплачивались, должен ли был гражданин особо платить за свое лечение в каждом отдельном случае. Л. Коун-Хэфт считает, что полисы нанимали врачей не для оказания бесплатной помощи[550]. По его мнению, институт государственных врачей имел своей целью: 1) гарантию пребывания врача в данном полисе; 2) официальное государственное признание квалификации данного врача достаточной для ведения врачебной практики в данном полисе; 3) гарантию пребывания в данном полисе врача, профессиональное искусство которого публично подтверждено. Иными словами, «государственный врач был только доктором, установленное пребывание которого в полисе было гарантировано в течение определенного срока»[551]. Но такое решение вопроса не согласуется с общими тенденциями полисной государственной жизни. Греческий полис всегда очень придирчиво следил за состоянием государственной казны, все поступления и расходы тщательно учитывались. В демократических полисах финансовые магистраты детально отчитывались перед народом о своей деятельности. История финансовой жизни Афин в IV—II вв. ясно показывает, как строго ценился там каждый обол, не только драхма. В небольших захолустных полисах граждане еще более внимательно следили за государственными расходами — все пополнения казны шли только за счет уплачиваемых ими налогов и повинностей. Предположение, что коллектив налогоплательщиков согласился бы выплачивать жалование лишь за гарантированное пребывание врача в полисе, малоправдоподобно. Кроме того, зачисление на оклад врача согражданина, живущего постоянно в том же полисе, для того, чтобы он оставался на договорный срок у себя дома, также выглядит необычно и непрактично. А уж в нехватке практицизма древних греков упрекнуть нельзя.

Некоторый свет на изучаемый вопрос проливает упоминавшийся выше текст симполитии Миании и Гипний[552]. Установленное в стк. 30—33 правило, что врач и все остальные служащие полиса Гипний должны получать то же самое жалование, какое установили им раньше гипниаты, показывает, что упомянутые наемные работники могли добиваться изменения своих окладов, по-видимому, в сторону повышения — ведь число лиц гражданского статуса увеличилось за счет союза граждан обоих полисов. Следовательно, гипнийский врач мог ожидать увеличения спроса на его труд и соответственно мог ставить вопрос о пересмотре размеров оклада. Этот казус, имевший место около 190 г., позволяет предположить, что на эрголабиях речь шла не о гарантированном пребывании врача в полисе, а о том, что врач обязуется обслуживать. δη·χο3ίω μισθω определенный контингент граждан, за что государство выплачивало ему жалование, μισθός, предусматривавшееся обычно на годичный или полугодичный срок. Следует думать, что существовала какая-το приблизительная норма врачебной нагрузки — ведь очень, крупные полисы нанимали двух и более врачей.

Забота гипниатов о том, чтобы оклад врача оставался прежним, показывает, что эта выплата составляла серьезный расход для их полиса. Аналогичное положение встречаем и на Делосе в 179 г. — в записях гиеропеев говорится о наличии в одном казначейском сосуде 250 драхм, так как «врач взял меньше». Судя по тому, что в той же кассе остались также и «квартирные» деньги медика — 25 драхм[553], можно полагать, что врач уехал с Делоса раньше предполагавшегося контрактом срока. Если выяснить, на сколько времени хватили бы медику 25 квартирных драхм, то мы бы узнали размер его годичного жалования. В тех же записях гиеропеев, в стк. 140—141, упоминается арендная плата за сданные на год дома на Делосе. Здесь указаны различные суммы, от 50 до 163 драхм. Наиболее вероятно, что врач нанимал не очень дорогой, но удобный дом, который мог стоить 100—120 драхм. Если наше предположение верно, то остаток в 25 драхм указывает на 1/4 или 1/5 часть годичной аренды дома. Соответственно остаток в 250 драхм означает, что полная сумма годичного оклада делосского медика равняется 1000—1250 драхмам. Стоит вспомнить, что в богатой Селевкии во II в. врачу платили 1000 драхм в год[554]. Более высокая плата на Делосе в 179 г. вполне закономерна. Толпы паломников на священный остров Аполлона приносили с собой различные болезни, что весьма усложняло задачу медиков. Поэтому власти Делоса не останавливались перед затратой столь крупных сумм на государственное медицинское обслуживание.

РИС. 6. Асклепий излечивает больную. Посвятительный рельеф из Асклепиейона в Пирее. Около 400 г. до н. э.

Близость исчисленной нами цифры[555] заработка делосского врача к окладу медика в Селевкии позволяет высказать некоторые соображения.

Очевидно, труд врача в богатых полисах оплачивался выше, чем, например, труд архитектора, — на том же Делосе зодчий получал 720 драхм в год. Финансово маломощные республики платили меньше, но для небольших гражданских коллективов найм врача был все же весомым расходом, как показывает стремление гипниатов сохранить неизменным лекарский оклад. Отсюда можно предположить, что небогатые полисы нанимали государственных врачей даже не постоянно, но от случая к случаю — в зависимости от потребности и состояния финансов полиса.

Высокий уровень оклада полисного врача должен был делать эту должность весьма популярной[556]. Однако ответственность и широкий круг обязанностей государственного лекаря были столь велики в эллинистическое время, что не всегда можно было найти подходящего кандидата. Выше мы уже упоминали о различных путях приглашения медиков[557] — все эти данные наводят на мысль, что спрос и предложение лекарского труда в Греции в III—II вв. были весьма неравномерны и постоянно колебались в зависимости от многих факторов.

Заканчивая обзор свидетельств о контрактах врачей с полисами, остановимся на одном позднем тексте с Коса, относящемся уже к I в. до н. э., но, вероятно, тесно связанном с административной практикой полиса в предшествующий период. Это документ Syll.3, № 1000, где говорится о профессиональных пошлинах и в стк. 15—16 упомянут взнос того, кто торгует лекарскими товарами (καΐ ό εχων τάν ώνάν του (ί)ατρικοδ). Этот сбор Μ. И. Ростовцев, справедливо относя его к профессиональным и индивидуальным пошлинам, склонен считать обложением каждого жителя Коса для нужд государственной медицинской службы, но не налогом на врачей[558]. Однако контекст указывает на то, что обложению подлежат не все граждане Коса, а одно лицо, заключившее контракт на «лекарское». К тому же перед ним непосредственно упомянуты продавцы ладана, бобов и сухой рыбы, а после — изготовители весел. Более вероятно, что речь идет о продавце врачебного инвентаря и снадобий. Во всяком случае, здесь трудно ожидать упоминания о налоге, обязательном для всех граждан Коса, или о контрактах государственных врачей — образованных работников достаточно высокого общественного положения, чтобы их не ставить рядом с продавцами бобов.

Приведенные выше отрывочные сведения позволяют составить некоторое представление о той детально разработанной юридической процедуре, посредством которой осуществлялся найм врача на государственную службу. Обе договаривавшиеся стороны подписывали официальный документ, контракт, в котором были определены обязательства государства и его врача. Таким образом полис, охранявший в принципе жизнь и имущество своих граждан, выполнял свои функции в сфере здравоохранения.

Говоря о врачебном деле, нельзя не коснуться и медицинского обслуживания рабов. О лечении государственных рабов пока ничего не известно, но следует думать, что полисы каким-то образом заботились о сохранении этого вида своего «имущества», тем более что государственные рабы в Афинах находились в лучшем положении, чем основная масса частных рабов. Что касается последних рабов, то медицинское попечение о них целиком лежало на их хозяевах. И здесь царил полный произвол. Хозяева, особенно скупые и самоуверенные хозяйки, часто лечили больных ойкетов сами. Недаром Ксенофонт указывает, что хозяка дома должна знать некоторые врачебные приемы лечения, чтобы исцелять своих домочадцев. Но это было возможно в небогатых домах, где рабов было немного. В хозяйствах, где было более 9—10 рабов, дело обстояло сложнее. Об этом можно судить по ряду высказываний Платона, отражающих реальную ситуацию[559]. В частности, он говорит о врачах-рабах, которые лечат больных невольников. Философ относит их ко второму разряду специалистов, так как они занимаются врачеванием на основе опыта, а не исходя из науки. В его словах чувствуется некоторое пренебрежение к таким врачам, и он четко противопоставляет методы лечения, применявшиеся врачами-свободными и врачами-рабами. Свободный врач-ученый детально исследует больного и терпеливо разъясняет ему способы лечения его болезни. Напротив, врач-раб не входит в долгие разговоры со своим пациентом-рабом, но, безапелляционно прописав известные ему из практики средства, оставляет больного и самодовольно мчится к следующему больному[560]. Нарисованная Платоном картина ясно обнаруживает ту пропасть, которая отделяла больных рабов от больных свободных и которую не могла уничтожить деятельность отдельных гуманных врачей типа Дамиада из Лаконии[561].

Здесь хотелось бы возразить некоторым историкам, которые преувеличивают реальное значение филантропических идей в эллинистической действительности, в частности в деятельности тогдашних лекарей. Например, И. Фохт исследуя развитие представлений о том, что между свободными и несвободными нет пропасти, предположил, что они должны были отразиться на отношении к больному рабу как к человеку[562]. Гораздо дальше идет Ф. Кудлиен[563]. Исходя из Гиппократовых «Эпидемий», он утверждает, что уже в классическое время для авторов упомянутого труда не существовало разницы между свободным и несвободным пациентом. Это наблюдение справедливо, и оно, безусловно, говорит о передовых взглядах Гиппократа и его соавторов. Во имя истины эти ученые, знатоки своего дела, не считались с социальными перегородками и рассматривали только болезнь человека и способы ее лечения. Однако сколь всеобъемлющим был этот подход среди широких кругов медиков, и особенно среди владельцев рабов, сказать очень трудно.

Конечно, часть рабовладельцев лечила своих ойкетов у знающих частных врачей, каким был и Гиппократ, исходя не только из экономических соображений, но и из филантропического отношения к своим невольникам. Особенно пеклись, вероятно, о доморожденных рабах и красивых рабынях, служивших иногда хозяину источником немалого дохода[564]. Но такие случаи не могли составлять большинство, особенно когда в полисах не хватало врачей для обслуживания свободных граждан. Тогда-то и выступали на сцену врачи-практики, часто сами находившиеся в рабском состоянии.

Нам представляется, что Ф. Кудлиен недостаточно учел, что для Гиппократа главной темой были недуги и методы их лечения, «социолог» же Платон вглядывался в жизнь современного ему общества и подмечал то, что ученый врач не считал достойным внимания. Сведения Платона о рабе-враче, несущемся от одного больного ойкета к другому, и о том, что такие медики вели прием и в своих лечебницах, полностью укладываются в рамки афинской действительности IV в. Известно, что в то время рабовладельцы проводили большую разницу между квалифицированным и малознающим невольником. Владельцы получали гораздо большие выгоды от хорошей работы искусного в каком-то деле раба и нередко отпускали его на заработки. Считалось полезным поощрять таких рабов и относиться к ним лучше[565]. Раб, усвоивший начатки лекарского дела и обладавший природным дарованием врачевателя, несомненно, представлял собой весьма доходное имущество, которое корыстолюбивый хозяин предпочитал использовать самым эффективным способом — пустить его на заработки в качестве медика. У такого раба-лекаря могло быть и специальное помещение, где он вел прием своих пациентов[566].

Реальность сведений Платона подтверждает дельфийская манумиссия SGDI, № 1899 (155/4 г.). Этот документ оформил сделку двух медиков — хозяина и раба. Владельцы — врач Дионисий, сын Асандра, и его брат, принадлежали к весьма зажиточной дельфийской семье, члены которой отпустили на волю нескольких рабов[567]. Выкупающийся раб — Дамон. Он платит большую сумму за отпуск — 6 мин., что вдвое дороже средних выкупных цен[568]. Другим условием отпуска является «соврачевание» с хозяином в случае необходимости в течение пяти лет. Приведенные пункты манумиссии позволяют заключить, что Дамон был врачом, достигшим не только известного материального достатка, но и обладавшим значительным авторитетом. Недаром в документе о его работе после выкупа употреблен термин συνιατρευω, а не поставлены глаголы типа υπερετέω или δουλεύω. Как отметил К. К. Зельин, в дельфийских документах часто употребляются эти термины и ряд других, отчетливо выражающих некоторые черты прежнего, рабского статуса отпущенника при определении отношений выкупившегося на волю и его бывшего владельца[569]. Выступающий в документе оттенок профессионального равенства Дионисия и Дамона весьма примечателен — видимо, сильный и одаренный раб-врач добился такого успеха, что его владельцу не оставалось иного выхода. Однако, продавая Дамону его свободу, Дионисий официально утвердил свое право на пятилетнее сотрудничество искусного отпущенника-лекаря.

Интересно, что другие детали изучаемого акта указывают на то, что у Дамона еще не было своего угла вне дома хозяина: на время «соврачевания» ему полагалось получать от Дионисия все для питания, одежду (видимо, профессиональное чистое одеяние) и постель[570].

Итак, общий характер дельфийской манумиссии 155/4 г. позволяет заключить, что тенденции, обрисованные довольно бегло Платоном, за прошедшие 200 лет не только не исчезли, но приобрели еще большую силу и одаренный раб-лекарь в исключительных случаях мог даже стать почти вровень со своим владельцем-врачом[571]. Зная о том, как много рабов-лекарей было в Средиземноморье в римское время[572], можно предположить, что и в Греции в эллинистический период лекарская работа невольников и многих отпущенников была обычным явлением[573].

Заметим также, что в среде греческих медиков III-II вв. какую-то роль, пусть весьма скромную, продолжали играть женщины-лекари. Уже в середине IV в. в аттическом деме Ахарнах врачевала Фанострата, которую в эпитафии именовали | μαία και ιατρός. На ее могиле был поставлен рельеф с трогательной надписью[574]. В сельских местностях такие акушерки-лекари, особенно обладавшие большим опытом, могли оказывать помощь при простейших заболеваниях.

К лекарскому делу тесно примыкает искусство изготовления лекарств. Многие врачи сами изготовляли некоторые медикаменты, используя рецепты ученых лекарей и опыт народной медицины[575]. Однако весьма распространена была и профессия изготовителей лекарств, продававших свои снадобья каждому пылающему. Эти фармакополы, о которых упоминает и Феофаст[576], в эллинистическое время развили большую активность[577]. Часто среди фармакополов встречались и шарлатаны. О них косский врач Никий, друг Феокрита, писал в середине III в. обличающие стихи. Видимо, борясь с этими лягеаптекарями, крупные медики выпускали лекарства собственного изготовления в сосудах со своими именами[578] — здесь полная аналогия с клеймами на амфорах.

В заключение остановимся на некоторых частных вопросах положения врачей в эллинистической Греции.

Греческие республики избегали загружать врачей административной работой, не связанной с их профессиональными обязанностями. Среди множества надписей с упоминанием полисных магистратов нам известен лишь один текст из Дельф, датируемый 346—337 гг., в котором записано, что врач Ментор занимал должность неопея[579]. Члены этой коллегии ведали в Дельфах финансами и пожертвованиями. Последних в названное время было весьма много в связи с тем, что шло восстановление здания храма Аполлона, рухнувшего при землетрясении.

Зато в обязанность государственных врачей, по крайней мере в Афинах, входило регулярное принесение жертв в честь божеств, ведавших здоровьем граждан. Так, в надписи IG, II, I2, № 772 от 252/1 г. говорится, что в Афинах издавна установлено, чтобы служащие врачи дважды в год приносили жертвы Асклепию и Гигиейе. Можно думать, что аналогичные официальные обряды совершали медики Коса и других известных центров медицинской науки. В мелких полисах, вероятно, такие ритуальные обязанности врачей носили менее торжественный характер.

Хотя врачей редко привлекали к исполнению государственных магистратур, они, как граждане полисов, несомненно участвовали в политической жизни своих государств. Как известно, в IV—II вв. рабовладельческие республики Эллады часто нуждались в материальной помощи состоятельных граждан. Врачи могли отвечать на эти запросы не только денежными взносами, но и своим квалифицированным трудом. Что так было в действительности, сообщают несколько источников.

Оба вида помощи оказывали выходцы из богатых семей. Ярким примером является самосский врач Диодор, сын Диоскурида. Хр. Габихт высказал убедительное предположение, что этот медик был внуком именитого самосского гражданина Диодора, сына Диоскурида, который около 260 г. в качестве неопея поставил посвящение, исполненное скульптором Фемистоклом[580]. Так как Фемистокл был сыном известного ваятеля афинянина Ксенократа[581], то, вероятно, заказать ему работу мог лишь весьма состоятельный человек. Деятельность врача Диодора хорошо согласуется с предположением о принадлежности его к этой старинной богатой самосской семье. Восхваляя его, самосцы отмечают, что медик Диодор не останавливался ни перед какими расходами во имя общего блага (стк. 29—31) и что он из собственных средств предоставил Самосу какую-то сумму[582]. Если вспомнить, какие бедствия переживал остров во времена деятельности Диодора, то сразу станет ясно, что этот гражданин обладал весьма значительными средствами[583].

Аналогичным образом исполнял своей гражданский долг врач Ксенотим, сын Тимоксена, на Косе: не являясь государственным врачом, он оказывал медицинскую помощь всем согражданам, пораженным какой-то страшной эпидемией[584]. По-видимому, оставаясь частнопрактикующим лекарем, он лечил равным образом пациентов, не только плативших обычный гонорар, но, может быть, даже и не имевших достаточных средств. Недаром в тексте декрета подчеркнуто, что он, заботясь равным образом обо всех гражданах, многих спас. И так как в сохранившейся части псефисмы нет и намека на денежное вознаграждение Ксенотима, то можно полагать, что он был достаточно состоятельным гражданином, но помогал полису врачебной работой, которая тогда для Коса была нужнее денег. Помощь квалифицированным трудом греческие медики оказывали не только родным полисам, но и другим республикам. Так, родосский врач Фидий, сын Аполлония, в 304/3 г. предложил служить в Афинах даром[585]; около 188 г. уроженец Милета врач Аполлоний вызвался служить даром на острове Теносе в течение полугода[586]. Его служба даже приравнивалась к исполнению гражданских обязанностей с затратой личных средств — в декрете употреблен глагол λειτουργέίο.

Богатые врачи участвовали в различных сборах на текущие нужды государства. Иногда они вносили очень крупные суммы. Так, косский врач Филист, сын Мосхиона, пожертвовал своему полису 4 тыс. драхм, тогда как другие сограждане вносили по три-пять сотен драхм[587]. Заметим, что Филист имел успешную практику в Дельфах, за что был почтен декретом амфиктионян в 216/5 г., отметивших его попечения о паломниках, «прибывающих к богу»[588]. Видимо, эта работа приносила ему значительный доход[589].

Мояшо полагать, что, возвращаясь на родину, разбогатевшие медики становились членами городской аристократии. Таков был путь Архиппа, сына Полихара, гражданина Юлиды на Кеосе. Между 220 и 200 гг. Архипп служил на Делосе и был почтен там декретом[590]. Позднее он вернулся на родину и вместе с отцом Полихаром стал играть выдающуюся роль в политической жизни своего полиса. Уже около 200 г. жители острова Тенедоса провозгласили обоих юлидян своими благодетелями за благожелательство к их государству, даровав им проксению и различные привилегии[591]. Начало псефисмы, принятой гражданами Андроса во II в. в честь своего компатриота Героида, сына Неона, позволяет предположить, что и этот врач, вернувшись после долгой службы на чужбине[592], также входил в высшие круги своего полиса и был активным гражданином.

Почетные декреты отражали деятельность наиболее заметных и влиятельных медиков. Но в полисах было немало лекарей среднего достатка[593], вероятно, не выделявшихся из общей массы имущих обывателей. Об их роли в качестве граждан можно лишь догадываться. Например, в начале III в. в Пафосе, на Кипре, практиковал уроженец Тенедоса Фаид, сын Дамассагора. В его стихотворной эпитафии сказано, что предки Фаида издавна считались потомками Атридов, гегемонов Эллады. В. Пеек отметил, что Фаид возводил свой род к легендарным основателям полиса Тенедоса — Оресту и Пейсандру, сыну и внуку Агамемнона[594]. Видимо, этот представитель старинного тенедосского рода предпочитал (или был вынужден предпочесть) профессиональную деятельность и ради нее покинул родину даже на склоне лет[595]. Вряд ли он был активным гражданином своего Тенедоса.

Точно так же выехал из родного Сикиона врач Филон, сын Филократа. Он практиковал в Афинах, где и скончался в середине III в. в преклонном возрасте[596]. Будучи инополитом в Афинах, Филон составил там состояние, позволившее его сыну Филократу стать афинским гражданином, членом дема Хамаксантейя. Судя по истории надгробия Филона[597], его семья и спустя полстолетия имела средний достаток. Естественно, что врач Филон не мог принимать участие в политической жизни сикионян.

Вероятно, совсем иную роль, правда, много позднее, играл врач Никий, гражданин ахейской Димы. В конце II в. он принадлежал к весьма состоятельному слою жителей города, что позволило ему поставить внушительную рельефную стелу со стихотворной эпитафией на массивной базе своей умершей супруге Клеопатре[598]. Однако благополучие Никия и его потомков было разрушено очень скоро наступлением римлян — уже в середине I в. до н. э. надгробие Клеопатры было снесено и база ее стелы была пущена на постройку усыпальницы нескольких римских отпущенников, имена которых сообщает латинская надпись, высеченная на первоначально нижней стороне базы[599]. Столь основательная расправа римлян с памятником, возведенным сравнительно недавно, позволяет заключить, что Никий, а затем и его близкие принадлежали к тем демократическим слоям жителей Димы, которые неприязненно относились к латинизации их родного города[600]. Судьба этой семьи, видимо, была печальной, и надгробие Клеопатры оказалось беззащитным.

Оставляя в стороне некоторые разрозненные свидетельства о врачах среднего достатка[601], заметим лишь, что свободные лекари выступают перед нами типичными представителями своего класса, усердно работавшими на благо своих республик, полисов эллинистической Греции.

Остается сказать несколько слов о том, как именно чествовали полисы заслуженных медиков. Если сравнить формулировки декретов с конца IV в. до 146 г., то можно заметить, что возрастало материальное вознаграждение чествуемых и более пространными становились сами псефисмы.

Например, Афины в 304/3 г. восхвалили родосца Фидия за то, что он взялся служить государственным врачом без жалования, и увенчали его оливковым венком, а стелу с декретом поставили в Асклепиейоне[602]. Ни проксенических привилегий, ни денег на написание псефисмы дано не было.

В III — II вв. греческие республики стали обращать большее внимание на служащих врачей. Об этом убедительно свидетельствуют документы с Делоса, власти которого энергично заботились о санитарном благополучии священного острова. В середине III в. делосцы поставили мраморную стелу с декретом в честь врача Ксенодема, сына Демоклея, гражданина острова Спроса. Чествуемый медик помог своим искусством многим из граждан ж проявил себя благожелательным к святилищу и народу Делоса[603]. Спустя лет 30—40 на Делосе чествовали врача Архиппа, сына Полихара, кеосца. Его и его потомков провозгласили проксенами и евергетами святиища и на рода Делоса[604]. Им были даны права приобретения земли и дома на Делосе[605], проэдрия на агонах, право обращаться к совету и народу сразу после священных дел, а также все прочие привилегии, которые даровали обычно проксенам и евергетам. По-видимому, заслуги Архиппа были весьма значительны[606], так как тексты декрета было предписано поставить: совету — в булевтерии, гиеропеям — в святилище. Во II в. делосцы почтили аналогичным образом врача из Галикарнаса Никандра, сына Пармениска, причем привилегии также распространялись и на его потомков[607].

Некоторым врачам делосский полис ставил даже статуи. В III в. была воздвигнута статуя Ксенофонта, сына Пифонакса 435, причем в надписи на ее базе было указано, что он практиковал весьма достославно. В 195 г. делосцы поставили мраморную статую уроженцу Коса Филиппу, сыну Филиппа[608]. Видимо, еще до установки статуи делосцы постановили увенчать Филиппа золотым венком и послали на Кос специального посла для возвещения об увенчании. По этому поводу полис Кос принял декрет: возвестить об увенчании Филиппа на гимнастических состязаниях во время праздника Асклепией, а стелу с псефисмой Делоса поставить в святилище Асклепия. Кроме того, власти Коса пригласили делосского посла в пританей и выдали ему 50 драхм на совершение жертвоприношения[609]. Столь сложная и торжественная процедура чествования врача обоими полисами говорит о том, что это был выдающийся специалист. Его практика на Делосе, по-видимому, принесла большую пользу святилищу Аполлона — возможно, им была подавлена вспышка какой-либо инфекционной болезни.

Можно думать, что высшая администрация не только Делоса, но и других полисов, куда стекалось множество паломников к общеэллинским святилищам, стремилась подчеркивать и постоянно напоминать, что у них работают прославленные врачи с Коса, обеспечивающие избавление от недугов.

Эта тенденция ясно выступает в декрете Дельфийской амфиктионии, принятом около 216/5 г. в честь уроженца Коса врача Филиста, сына Мосхиона[610]. Добросовестно и усердно лечивший всех прибывавших в дельфийское святилище и показавший себя достойным гражданином Коса, Филист получил многие награды: его увенчали золотым венком и возвестили об этом на состязаниях во время праздника Сотерий, а также даровали права продикии и асфалии во время войны и мира. Текст декрета был поставлен в храме Аполлона Пифийского. Копию постановления амфиктионов вручили посланцам Коса, прибывшим в Дельфы на Пифийские игры, с тем чтобы на Косе обнародовали увенчание Филиста на Дионисовых[611] и Асклепиевых праздниках, и поставили стелу с текстом в святилище Асклепия. Прославление Филиста по месту работы и на его родине преследовало не только общеполитические цели. Оно должно было оказать немалое психологическое воздействие на самого врача и на его пациентов.

Тексты декретов в честь врачей являются весьма поучительными источниками, отражающими некоторые стороны общественной жизни того или иного полиса. Крупные и богатые республики типа Делоса и Дельф устраивали торжественные чествования заслуженных медиков, которые становились широко известными по всей Элладе. Полисы небольшие и менее богатые не могли позволить себе таких пышных церемоний, но зато они чаще заботились о житейских удобствах и благополучии своих лекарей.

Приведем несколько примеров из практики критских полисов.

Между 222 и 218 гг. Кносс и Гортина послали на Кос письма, в которых излагали заслуги Гермия, сына Эмменида[612]. Примечательно, как обстоятельно власти Кносса рассказали о ходе военных действий в Гортине и в Фесте и о том, как искусно лечил множество раненых врач Гермий, несмотря на большие опасности. И гортиняне писали на Кос об опасностях, которым подвергался сам Гермий, когда оказывал помощь раненым. Целых пять лет служил у них косский врач, затем он обратился в народное собрание Гортины с просьбой отпустить его восвояси. Демос постановил дать Гермию в дорогу домой двух провожатых[613] и даровал ему и его потомкам ряд привилегий (перечисление их не сохранилось). Приведенные документы показывают, что хотя Кносс и Гортина были ослаблены войной, они все же выполнили достаточно сложный ритуал чествования, включая и письма на родину врача.

Во II в. критский полис Аптера столь же заботливо чествовал врача с Коса Каллиппа, сына Аристокрита[614]. Совет и народ Аитеры постановили именовать Каллиппа евергетом полиса[615], послать копию декрета на Кос и увенчать врача золотым венком. На венок и на дорогу казначеям было указано выдать Каллиппу 300 статеров[616]. Это распоряжение говорит о предусмотрительности аптерян: официально отбывающий врач увенчан, но деньги Каллиппу нужнее, чем венок[617]. С практичным отношением аптерян можно сравнить другой подход: полис Астипалея в III—II вв. восхвалил и увенчал золотым венком врача Идриарха, сына Карпона, гражданина Родоса. Пританам было поручено позаботиться о том, чтобы увенчание было обнародовано на Дионисиях, во время трагедийных агонов[618]. Видимо, чествование Идриарха носило более торжественный характер, не оставлявший места для частной заботы о финансах врача[619]. Указание астипалеян на «установленный законом» золотой венок чествуемому медику не умаляет значения акта[620] — экономное расходование государственных средств побудило тогда многие полисы ограничить и установить разную стоимость присуждаемых золотых венков. Например, демос Коса увенчивал врача Ксенотима в III в. золотым венком самой большой ценности, определенной законами, о чем должно было быть возвещено священным вестником на Дионисиях[621].

Некоторые полисы продолжали увенчивать оливковым венком и во II в., причем его присуждали самым заслуженным медикам. Так, около 188 г. Тенос повторно чествовал милетского врача Аполлония. Подтвердив декретированные ему ранее почести и дары, теносцы постановили теперь увенчать Аполлония масличным венком в храме Посейдона и Амфитриты и там же поставить мраморную плиту с текстом декрета[622].

Большинство декретов указывает, что почетное постановление должно быть возвещено на больших религиозных праздниках или на агонах[623]. Несколько отличен самосский декрет в честь Диодора: совет решил, что хвалы и почести этому славному врачу должны быть возвещены на народном собрании, посвященном выборам полисных властей (έν ταις άρχαφεσίαις). Видимо, в те трудные для Самоса времена оглашение почестей на самом представительном собрании демоса было наиболее широковещательным[624].

Помимо особо торжественных постановлений известны более простые декреты, которые присуждали тому или иному медику звания евергета и проксена и даровали обычные проксенические привилегии[625]. В эти документы полисные магистраты целиком вписывали обычный[626] перечень присуждавшихся привилегий.

Итак, сколь ни отрывочны и разнохарактерны источники, повествующие о лекарях эллинистической Греции, они все же позволяют осветить некоторые стороны жизни и деятельности этого отряда квалифицированных специалистов, оценить их роль в государстве. Источники свидетельствуют, что отдельные граждане и полисы в целом высоко ценили медиков, с большим уважением относясь к их знаниям и их искусству. Становятся очевидными и трудности, с которыми сталкивались представители этой профессии в условиях античного рабовладельческого общества.

Высокий моральный уровень, который считался обязательным для греческого врача, был тем критерием, на основе которого происходил отсев наименее квалифицированных лекарей. Это способствовало прогрессу греческой медицины — как практической, так и теоретической. Греческая медицина со времен Гиппократа стала самостоятельной отраслью науки. Светский характер позволил ей успешно служить интересам эллинского общества. Солидная масса умственного и физического труда, которую вложили сотни эллинских медиков в развитие своей специальности, определила вес и значимость медицины в общественной жизни. Государственные медики являлись звеном аппарата управления в греческих республиках и тем самым вносили свой активный вклад в укрепление полисной государственности.

Создавшая богатейшее теоретическое наследие эллинская медицина базировалась, тем не менее, на рациональной основе. Опыт лечащих врачей чрезвычайно обогатил медицинскую практику той поры. Медицинская служба греческого полиса явилась первым опытом организации государственной заботы о здоровье гражданского коллектива[627]. Успеху ее в немалой степени способствовала высокая культура государственной жизни полиса.

Наконец, следует сказать о немаловажной роли медицины во всей умственной жизни Эллады — врачи внесли серьезный вклад в создание методики подлинного научного исследования. Известно, что работа самого ординарного лекаря требует нешаблонного, творческого подхода к каждому пациенту. Выдающиеся деятели греческой медицины детально разработали этот принцип, чему, разумеется, способствовал светский характер их науки. Открытые медиками исследовательские приемы благодаря широкой доступности знаний были взяты на вооружение и другими отраслями науки. Самые яркие примеры мы находим в сочинениях Платона и Аристотеля, у которых содержится немало указаний на использование методов исследования, применяемых медиками. Таким образом, медицинская мысль способствовала обогащению исследовательского арсенала всей греческой науки.