Глава 4 Программные требования и тактика бюргерской оппозиции

В буржуазной исторической литературе почти нет работ, авторы которых занимались бы специально анализом программных требований бюргерской оппозиции. Им посвящена значительная часть 3-го тома «Истории чешского народа» Ф. Палацкого[777], 3-го и 4-го томов «Истории города Праги» В. В. Томека[778], говорится о них в работе И. Пекаржа «Ян Жижка и его время»[779]. Общая концепция этих историков рассмотрена нами выше, так же как и их отношение к гуситскому движению. Напомним лишь, что для либерального буржуазного историка Ф. Палацкого характерно положительное в целом отношение к гусизму и всемерное выдвижение на первый план деятельности гуситской бюргерской оппозиции. Умеренность ее требований, попытки компромисса на всем протяжении гуситских войн, отрицательное отношение к тактике вооруженной борьбы полностью одобряются автором.

В. В. Томек, будучи историком консервативной буржуазии, уже пришедшей к власти, значительно резче критикует таборитов, еще более настойчиво выдвигает на первый план в гусизме его правое крыло, Й. Пекарж, идеолог империалистической буржуазии, вообще резко отрицательно относился к гуситскому движению, в том числе и к бюргерской оппозиции, хотя главный свой удар направил против плебейско-крестьянского лагеря таборитов. Все эти буржуазные историки рассматривали гуситское движение прежде всего как религиозное и национальное и именно этим сторонам вопроса уделяли главное внимание.

Среди нечешских работ программе преобразования церкви, выдвигавшейся умеренными гуситами, посвящена книга лютеранского пастора Л. Круммеля[780]. Либеральный буржуазный немецкий историк Ф. Бецольд уделил значительно большее внимание социальным мотивам в деятельности бюргерской оппозиции[781]. Но и Бецольд не смог понять До конца антифеодальную сущность гуситского движения.

В чешской прогрессивной литературе эпохи империализма значительное место принадлежит одной из ранних работ 3. Неедлы «История гуситской песни» (1913)[782], которая далеко выходит за рамки названия книги и рассматривает вопросы идеологии гуситского движения. Автор уделил много внимания рассмотрению взглядов умеренных гуситов, дал интересную характеристику магистру Якоубеку из Стржибра. Позднее чешские буржуазные историки опубликовали ряд исследований о деятельности и мировоззрении отдельных виднейших представителей гуситского бюргерства — Яна Пршибрама, Яна Рокицаны[783], Прокопа из Пльзня[784]. Однако и в этих трудах рассматривались главным образом гуситские планы преобразования церкви, причем только в области догматики и обрядовой стороны.

Отношение правого крыла гуситов к существующим феодальным порядкам не затрагивалось, классовая природа бюргерской оппозиции буржуазными историками игнорировалась.

В послевоенный период в народно-демократической Чехословакии опубликован ряд монографий о гуситском движении. Краткая характеристика умеренного крыла гусизма дана в общем очерке Й. Мацека «Гуситское революционное, Движение»[785] и вопросы тактики освещены в основном исследовании этого же автора «Табор в гуситском революционном движении»[786]. Отдельные проблемы государства и права в гуситском движении подняты в статьях В. Ванечка, И. Кейржа, И. Главачека[787]. Однако до настоящего времени в исторической литературе нет марксистского исследования, посвященного полностью программным требованиям и тактике гуситской бюргерской оппозиции.

В данной главе автор пытается дать краткую общую характеристику бюргерской оппозиции гуситов.

* * *

Наряду с плебейско-крестьянским лагерем — таборитами, которым, как мы уже видели, принадлежала роль наиболее последовательной и радикальной силы, большое место в гуситском движении занимало умеренное его направление — лагерь бюргерской оппозиции. К этому лагерю можно отнести в первою очередь собственно бюргерство, т. е. средние имущие слои городского населения, куда входили: большая часть купечества, основная масса цеховых мастеров, кроме наименее материально обеспеченных в низших ремеслах, подмастерья из более привилегированных цехов. К бюргерству примыкает в эти годы большая часть низшего и среднего дворянства, у которого была общая с бюргерами ненависть к богатству и власти католической церкви и общее недовольство засилием магнатов. О такого рода позиции низшего дворянства Чехии писал Ф. Энгельс: «как в Южной Франции, так и в Англии и Чехии мы. видим уже, что большая часть низшего дворянства присоединяется к борьбе городов против попов и примыкает к ересям — явление, которое объясняется зависимостью низшего дворянства от городов, а также общностью интересов тех и других в их оппозиции к князьям и прелатам»[788].

К умеренным гуситам относилась также некоторая часть непривилегированного духовенства. Заметную группу в нем в составе бюргерской оппозиции представляли магистры и преподаватели Пражского университета. Наиболее привилегированная часть магистров примкнула к феодально-католическому лагерю и только единицы — к таборитам. Типичной фигурой среди гуситов-магистров был Вавржинец из Бржезовей. Также как и лагерь таборитов, лагерь бюргерской оппозиции не был единым целым. В нем следует различать три основных направления — радикальное, занимавшее в нем более левые позиции, умеренное, временами приближавшееся к правому крылу таборитов, и консервативное, тяготевшее больше к феодально-католическому лагерю и быстрее всего пришедшее к прямому предательству интересов народа. Консервативное крыло возглавлялось магистром Яном Пршибрамом. К нему относились более богатые бюргеры и дворяне, некоторые магистры университета.

Значительная часть бюргерской оппозиции колебалась между радикальными и. наиболее правыми гуситами, а в дальнейшем примкнула к консервативному крылу.

Каковы были программные установки умеренных гуситов? Важнейшие из них мы находим в четырех пражских статьях, хотя кроме них изложение планов и целей гуситского дворянства и бюргерства содержится и в ряде других источников. В первой пражской статье указывалось[789]: «Чтобы слово божие в чешском королевстве свободно возвещалось и проповедовалось без помехи от христианских священников». Вторая статья была посвящена вопросу о чаше: «Чтобы славное таинство тела и крови божьей под обоими видами хлеба и вина свободно раздавалось всем верным христианам, которым смертный грех не препятствует, в соответствии с установлениями и заповедями спасителя…». Особенно большое значение имела третья статья, в которой гуситы ставили вопрос о секуляризации огромных богатств церкви и лишении духовенства светской власти.

И, наконец, в четвертой статье был поставлен вопрос о беспощадной борьбе со всеми явными смертными грехами, под которыми подразумевались вполне конкретные явления — разврат, ложь, ростовщичество, ложная присяга, платность церковных обрядов и продажность церкви вообще.

Четыре пражские статьи, ставшие надолго знаменем всего гуситского движения, были провозглашены в Праге 3 июля 1420 г., вскоре после вступления в столицу таборитских отрядов, и должны были явиться основой для совместных действий гуситов. Принятые в условиях начавшегося крестового похода против гуситской Чехии, они были размножены на латинском, немецком, венгерском и чешских языках, рассылались по всей стране и в соседние феодальные страны, в войска крестоносцев с целью ознакомления их с гуситскими требованиями. Эти статьи включались во все гуситские манифесты и воззвания, обращенные к народам Европы, рассылавшиеся как на первом, так и на заключительном этапе гуситских войн различными гуситскими группировками. В 1421 г. 4 пражские статьи были приняты официально одним из важнейших гуситских сеймов — сеймом в Чаславе.

В гуситских манифестах редакция четырех пражских статей нередко заметно менялась по своей форме[790], по месту расположения отдельных статей, а иногда и по содержанию. Хотя четыре пражские статьи были приняты обоими лагерями гуситов, но табориты и умеренные гуситы вкладывали в них различное содержание, по-разному толковали их. Если для бюргерской оппозиции четыре пражские статьи были основой их программных требований, то для плебейско-крестьянского лагеря они составляли лишь меньшую часть программы.

Проблема генезиса четырех пражских статей привлекала вниманий ряда историков. Некоторую сводку истории вопроса содержит работа Ф. Дворского, посвященная в основном вопросу о чаше. Писали об этом также И. Лозерт, В. Новотный, Я. Голл, Ф. М. Бартош. Буржуазные историки при рассмотрении четырех пражских статей, как и в отношении генезиса гусизма в целом, исходили из теории филиации идей. У реакционных историков и в этом вопросе проявлялась тенденция. рассматривать гуситское учение как привнесенное извне, не имевшее будто бы корней в самой чешской действительности. Немецкий историк И. Лозерт считал, что источником для четырех пражских статей явилось учение Д. Уиклифа. Особенно он подчеркивал это в отношении статьи о причащении под двумя видами[791]. Его ученица М. Углирж, написавшая специальную монографию, посвященную генезису четырех пражских статей, в еще более категорической форме утверждала, что на возникновение четырех пражских статей мог иметь влияние только Уиклиф. Так, в отношении третьей статьи она писала, что «происхождение этой статьи следует искать, без сомнения, только в трудах Уиклифа»[792]. Четвертая статья «происходит опять исключительно из трудов Уиклифа».

Против переоценки влияния идей Уиклифа на генезис четырех пражских статей выступил еще В. Новотный[793], справедливо указавший, что происхождение четырех пражских статей относится к более раннему периоду, чем 1417 г. (так полагал Ф. Дворский), и зародились они в Чехии задолго до Яна Гуса. Так, первый тезис о свободной проповеди слова божия ставился уже Матеем из Янова, Томашем Штитным. Последний считал необходимым иметь Библию на национальном чешском языке. Добавим, что практика народных еретических сект также была направлена против монополии церкви в этом вопросе. Нередко проповедниками еретиков были миряне или монахи, отлученные от церкви. Уже Калоусек доказал чешское происхождение статьи о чаше. Вопрос этот ставился задолго до Уиклифа и гуситских войн и в других странах Европы (см. работу Пальмова). Резкая критика продажности церкви, идея секуляризации ее богатств и лишение ее светской власти — это одно из главных положений всех еретических народных сект в средневековой Европе, в том числе и тех, которые выступали задолго до Уиклифа и Гуса. Требование возврата к временам апостольской раннехристианской церкви и в этом отношении — характерная черта и для чешских народных сект и для предшественников Яна Гуса, не знавших еще сочинений Уиклифа. В практической деятельности народных сект с исключительной остротой бичевались те пороки правящих и имущих классов общества, которые перечислены в четвертой статье. Известно, что длительное время вообще оспаривалось право церкви на ростовщичество, не признавались индульгенции и т. д.

Ф. М. Бартош в специальном исследовании о четырех пражских статьях справедливо указал[794], что они являются выражением предгуситских и гуситских чаяний самих чехов, однако в целом он также весьма переоценивает внешнее влияние на генезис гуситских идей и требований и, являясь сторонником филиации идей, большое значение приписывает вальденству.

Таким образом, мы заключаем, что пражские статьи имеют самостоятельное значение и происхождение их следует искать во внутреннем развитии самой Чехии. Это не означает, что чехи жили изолированно от остальной Европы. В той или иной мере идеи Уиклифа и учение сектантов проникали и в Чехию, однако основным, главным источником для развития соответствующей идеологии могли быть лишь внутренние процессы развития Чехии. Чрезвычайное усиление феодального угнетения народа, в том числе и бюргерства, со стороны светской и духовной знати не могли не толкнуть бюргеров, а также и мелкую шляхту на сближение с лагерем таборитов в первый период движения.

Анализируя требования бюргерской оппозиции, остановимся прежде всего на отношении умеренных гуситов к феодальной собственности. В противовес утверждениям буржуазных историков, следует подчеркнуть, что именно эта проблема занимала центральное место в требованиях бюргерской оппозиции. Характеризуя ересь средневековья, Ф. Энгельс писал, что суть ее выражается в тенденции к созданию дешевой церкви. «Ересь городов, — а она собственно является официальной ересью средневековья, — была направлена главным образом против попов, на богатства и политическое положение которых она нападала… Это дешевое устройство устраняло монахов, прелатов, римскую курию, словом, все, что в церкви было дорогостоящим»[795]. С полным основанием Энгельс относит к такого рода ереси и бюргерскую гуситскую оппозицию в Чехии нач. XV в. «Арнольд Брешианский в Италии и Германии, альбигойцы в Южной Франции, Джон Виклеф в Англии, Гус и каликстинцы[796] в Чехии были главными представителями этого направления»[797].

Ко времени гуситских войн экономической основой феодализма в Чехии продолжала оставаться феодальная собственность на землю. В условиях, когда в стране не было зачатков капитализма и феодальная система общественных отношений не исчерпала еще всех своих возможностей, вопрос о ликвидации феодальной собственности и феодальной системы в целом еще не был поставлен историей в порядок дня… В Чехии XV в. не было для этого должных объективных предпосылок. Недостаточно экономически мощное чешское бюргерство, которое тогда еще не начало превращаться в буржуазию, не ставило и не могло ставить задачи ликвидации основ феодализма. Низшее и среднее дворянство, сохранившее много чисто феодальных привилегий, не стремилось к ликвидации феодального строя, а так же, как и бюргерство, хотело лишь некоторого улучшения существующего порядка в свою пользу.

И все же бюргерская оппозиция покушалась на часть феодальной собственности: она хотела овладеть собственностью церкви и патрициата. Вопрос о церковных богатствах был поставлен еще предшественниками Яна Гуса, затем им самим и его соратниками, выдвигался и в учении различных народных сект. Требование отнять богатства у церкви было записано в третьей пражской статье[798] и сохранилось на всем протяжении гуситских войн. «…Многие священники и монахи, — читаем мы в 3 статье, — владеют огромным материальным имуществом на основе светского права, против заповеди Христа… и к великому ущербу панов светского сословия…». Указывался путь ликвидации такой, несправедливости: «…чтобы у таковых священников это незаконное владение было отнято…»[799], а положение и жизнь духовенства приведены в соответствие с учением Христа. В такой же редакции третья статья была включена в один из ранних гуситских манифестов[800]. В последующих гуситских манифестах первого этапа гуситского восстания третья статья нередко давалась особенно подробно, с обширными комментариями и ссылками на Писание, что должно было, по мнению гуситов, сделать их требования более убедительными. На Чаславском сейме 1421 г. четыре пражские статьи были приняты как официальный документ всех гуситских группировок и направлений[801]. Синод гуситского духовенства призывал священников вернуться к апостольской жизни в том виде, как ее представляли сами гуситы: «Чтобы ни один Христов священник не господствовал по общинному или светскому праву над дворцами, полями, домами, платежами или какими-либо иными доходами и имуществами, но чтобы жил по правилам евангельской бедности и апостольской жизни и удовлетворялся бы скромной пищей и одеждой». Та же мысль пронизывает и сатирические гуситские произведения этого периода. В сатире «Спор Праги с Кутной Горой»[802] мы читаем: «Если духовенство хочет жить по заповедям Христа, то оно должно отказаться от светских богатств».

Отношение умеренных гуситов к феодальной собственности четко прослеживается в материалах их диспутов с таборитами, в целом ряде документов о хилиастах. Эти материалы дошли до нас, как правило, в редакции магистров — представителей бюргерской оппозиции и сопровождались их краткими комментариями. Излагая содержание 14 статьи из числа 72 статей, выдвинутых в 1420 г. магистрами против таборитов, умеренные гуситы заявляли, что идея радикальных таборитов о праве народа отнимать владения у противников закона Христова, т. е. у феодалов светских и духовных и патрициата — это ересь[803]. В трактате «Жизнь таборских священников» Ян Пршибрам категорически осуждал призыв священников-хилиастов к захвату или уничтожению имущества врагов божьих[804]. Очевидно умеренные гуситы подвергли сомнению право народа на захват богатств феодалов, особенно светских.

Вопрос о праве церкви на специальные подати с населения и различные иные церковные поборы с верующих. поставлен был гуситами в четвертой пражской статье, в которой шла речь о наказании за смертные грехи: «чтобы смертные грехи, и особенно явные, и иные непорядки, противные закону божьему, — …были в каждом сословии подавлены и искоренены «подобающим образом теми, кому этим ведать надлежит»[805]. Подробно перечислены те смертные грехи, которые характерны для духовенства: симония, продажность церкви, т. е. взимание денежных поборов за различные церковные обряды — за крещение, конфирмацию, исповедь, причащение, венчание, заупокойные обедни, за погребение, за освящение церквей, алтарей, за. получение духовных званий, денежные поборы при купле-продаже индульгенций и иные. У светских людей к этим грехам были отнесены такие, как разврат, обжорство, пьянство, ложь, ростовщичество, т. е. опять-таки главным образом те пороки, которые характерны для привилегированных феодальных и патрицианских, слоев населения.

Борьба за дешевую церковь, как это вытекает из приведенного нами материала, проявилась в четырех пражских статьях с исключительной силой. Однако отметим попутно, что в тексте четырех пражских статей сказалась и умеренность тактики правых гуситов. В отличие от таборитов, они считали, что наказывать за смертные грехи должны те, «кому это ведать надлежит», т. е. специальные лица, уполномоченные на это властями, т. е. судьи.

Бюргерская оппозиция выдвигала также требование прекратить взимание с населения платежей и поборов в пользу церкви как феодального землевладельца, например, уплату чинша-урока, как его называли в Чехии Как известно, чинш взимался во всех феодальных владениях, светских или церковных. Требование прекратить взимание чинша было по тому времени весьма радикальным, так как в нем содержалось в известной степени покушение на права владельцев поместий вообще. Однако умеренные гуситы были в данном вопросе весьма непоследовательны и быстро отказались от требования отмены чинша. Больше того, идеологи этого лагеря выступили против требования радикальных таборитов прекратить взимание любых феодальных платежей и повинностей с крестьянства в пользу панов. Широкое распространение и всеобщее признание среди гуситов получило требование отмены десятины в пользу церкви.

Было бы, разумеется, ошибочным исходить только из планов и требований бюргерской оппозиции, не привлекая материалов, которые показали бы нам, как дворяне и бюргеры-гуситы действовали на практике и каковы были объективные результаты тех изменений, которые все же произошли в отношениях к собственности. К сожалению, состояние источников позволяет нам охарактеризовать этот вопрос лишь частично и почти исключительно на материале Праги и ее окрестностей, поскольку регистрация земельных владений и различных операций с ними производилась тогда только в городских книгах столицы.

Сразу же после победы над участниками первого крестового похода, 26 июля 1420 г., Пражская община конфискует имущество горожан[806], бежавших из столицы во время вторжения крестоносцев, т. е. оказавшихся в числе прямых врагов гуситов. Отметим, что уже к середине 1420 г. из Праги эмигрировало до 700 семей магнатов и патрициев. 30 января 1421 г. Пражская община вынесла решение о прекращении уплаты долгов с имущества эмигрантов[807], а несколько позднее была отменена уплата ренты за дома, что было большим облегчением для горожан-бюргеров. Пражские гуситы, в руках которых фактически находилась в то время власть в городе, приступили уже к продаже и к другим формам распределения конфискованных церковных и патрицианских владений. 13 марта 1421 г. в особом решении Пражской общины перечислялись многочисленные виды собственности горожан-эмигрантов и церкви, подлежащие продаже[808]. Говорилось о продаже замков, усадеб, дедин, виноградников, огородов, хмельников и иного имущества. Все это должно было продаваться «…каждому, сколько он может, богатому и бедному, и особенно (тем), которые больше трудились в пролитии крови и божьей борьбе и в защиту общей пользы, тем по наибольшей милости, чтобы продавалось». Конфискации подвергались тогда 160 имений, замков и крепостных деревень в окрестностях Праги, множество виноградников и незастроенных земель в столице[809].

Решение пражской общины о продаже конфискованного имущества было принято в интересах именно бюргерской оппозиции. Оно давало гуситам Праги равное право на приобретение церковных и иных владений, но совершенно не обеспечивало для городской и крестьянской бедноты фактической возможности реализовать это право. Юридическое равенство давало возможность удачно замаскировать фактическое неравенство и решить вопрос о собственности в пользу бюргерской оппозиции. Некоторые данные в отношении г. Праги, приведенные И. Мацеком, убедительно доказывают именно такой итог решения вопроса о собственности. Из 182 домов, конфискованных в Старой Праге, только 6 стоили меньше 20 коп грошей, а все остальные значительно больше, некоторые свыше 200 коп.[810] В то время поденщик зарабатывал около одного гроша в день, корова стоила тогда от 0,5 до 1 копы грошей[811]. Очевидно, что ни бедный крестьянин, ни бедный ремесленник-подмастерье не могли, как правило, приобрести продававшегося недвижимого имущества.

В Праге и ее окрестностях конфискация собственности церкви и патрициев и продажа или дарение ее были осуществлены в основном уже на первом этапе гуситских войн. Немецкий хронист и майнцский бюргер, одно время секретарь императора Сигизмунда, Эбергард Виндек сообщал, что чешское дворянство примкнуло к гусизму потому, что рассчитывало захватить церковные богатства и что оно действительно осуществляет эти планы[812].

Участник первого крестового похода в Чехию, писарь города Турнэ во Фландрии Жиль Мерсо в воззвании, которое он распространял тайно в своем городе, писал: «Знайте, что в самом городе Праге и во владениях его горожане имеют в своих руках все владения, которые обычно принадлежали их священникам… и эти священники при таком общинном управлении названного города ничего собственного (не имеют)»[813].

Некоторые данные о том, в чьих же руках оказалась в итоге конфискованная собственность, сообщаются в различных источниках. В одном из них дан перечень 269 случаев дарений по городу Праге за 1421—1423 гг.[814] В 106 случаях названы профессия или должность лиц. получивших дарение. В 41 случае дарение было записано консулам, секретарям городского магистрата, судебным чиновникам общины Праги. Напомним, что состав консулов неоднократно менялся в столице, особенно в первый период движения, в зависимости от соотношения сил в лагере гуситов. Судя по данным «Гуситской хроники» Вавржинца из Бржезовей, распределение конфискованной собственности было более демократичным тогда, когда у власти в городе стояли радикальные, таборитские элементы. В числе 65 дарений, где названы ремесленники, мы встречаем 7 случаев дарений сапожникам, 2 — меховщикам, 2 — мелким торговцам, 3 — виноградарям, 2 — виночерпиям, 6 — аптекарям, 1 — бондарю, 1 — хлебопекарю и т. д.

К сожалению, этот список не дает возможности установить, к какой группе ремесленников принадлежало лицо, получившее дарение: это мог быть и мастер и подмастерье. В данном случае очевидно лишь одно — новые владельцы не принадлежали к патрициату. Оговоримся также, что общее число ремесленников, получивших дарения, могло быть значительно большим. Члены городского магистрата, получившие 41 дарение, также могли быть, что весьма вероятно, ремесленниками, но в списке они названы не по профессии, а по должности.

Вокруг распределения конфискованной собственности среди горожан Праги развернулась ожесточенная борьба, о которой мы знаем лишь по отрывочным сообщениям хронистов. Так, например, когда осенью 1421 г. к власти в Праге вновь пришли радикальные элементы во главе с Яном Желивским, они изменили прежнюю практику раздачи конфискованного имущества и стали наделять им мелких ремесленников и городскую бедноту.

Борьба вокруг вопросов о собственности способствовала взрыву глубоких противоречий, уже назревших к тому времени между гуситами, и вылилась в Праге в волнения, происшедшие в феврале-марте 1422 г. Умеренные гуситы повели наступление на бедноту и стали отнимать у нее имущество, полученное ею в период власти радикальных гуситов[815]. Выступая 9 марта 1422 г. перед консулами, Ян Желивский говорил, что если магистрат хочет сохранить единство Пражской общины и сплотить ее, то нужно соблюдать следующее: не отнимать домов, виноградников и иную собственность у людей, получивших ее от Великой общины, т. е. от собрания всех горожан Праги[816].

В последующие годы гуситского движения борьба вокруг вопроса о конфискованной собственности продолжалась, что мы можем установить опять-таки по материалам Праги. 28 сентября 1424 г. Пражская община подтвердила решение о конфискации имущества врагов гуситов и сообщила, что это имущество может быть по ее постановлению продано или даровано пражанам-гуситам[817]. С этой целью была создана особая комиссия сроком на один год, ведавшая реализацией конфискованных владений. Распределение этих имуществ вызывало и в дальнейшем выступления и протест городских ремесленников, что ярко проявилось во время волнений в 1427–1429 гг. внутри страны.

1 сентября 1428 г. между радикальными и умеренными гуситами в Праге после ряда столкновений было заключено соглашение, в 9 пункте которого указывалось, что имущество, которое городские власти продали в предшествующие годы — наследственные земли, виноградники, хмельники, огороды, дворы, дома, — должно остаться в руках этих новых владельцев[818].

В «Старой чешской летописи» также сообщалось, что подоплекой событий в Праге в эти годы являлась продолжавшаяся борьба из-за собственности: «Старопражане опять примирились с новопражанами…, так как перед тем были в разладе между собою и неприязни из-за церковного имущества, захватывая его себе»[819]. После новых споров и вооруженных столкновений в 1429 г. между Старой и Новой Прагой было заключено соглашение о разделе конфискованного имущества, в том числе и о селах и замках[820]. За 1424–1432 гг. в Старой Праге было продано 182 и в Новой Праге 76 домов[821]. Можно полагать, что большая часть этих владений попала в руки бюргеров.

Для решения вопроса о судьбах церковного и патрицианского имущества и владений короны, конфискованных восставшими гуситами, исключительный интерес представляет общий итог борьбы. Вопрос о собственности занимал важнейшее место и на последнем этапе гуситского движения, в процессе переговоров с Сигизмундом и римско-католической церковью; он нашел отражение в соглашении между гуситской бюргерской оппозицией и Римом, т. е. в пражских компактатах. В проекте компактатов умеренные гуситы были вынуждены признать теперь право духовенства иметь частную собственность и владеть ею по обычному светскому праву, хотя и обставили это признание различными оговорками. В заключительной части 8 пункта было записано, что «духовные лица могут справедливо владеть церковным имуществом, собственниками которого являются по установлению… святых отцов, и это церковное имущество не может быть иными несправедливо удержано и присвоено»[822]. В то же время имелось в виду, что имущество, конфискованное гуситами во время войн, сохранится за ними.

Во время переговоров с Сигизмундом бюргерская оппозиция добилась от него юридического признания своих прав на захваченную еще прежде собственность патрициата и короны. В марте 1435 г. ему было подано объединенное требование гуситского дворянства и бюргерства, в котором важнейшее место занимал опять-таки вопрос о захваченной собственности[823]. Король должен был отменить все свои дарения деятелям феодально католического лагеря за период гуситских войн. В статье 10 его просили подтвердить права дворян на замки, захваченные ими за время войны. Король не должен был принуждать их восстанавливать разрушенные церкви, монастыри, замки и крепости. Города просили, чтобы король не обязывал их принимать обратно в число жителей прежних эмигрантов. По существу здесь содержалось требование закрепить за бюргерством захваченное имущество патрициата. В одной из статей говорилось прямо, что при возвращении эмигрантов в города горожане вовсе не обязаны отдавать им прежние владения. Как и дворяне, горожане просили, чтобы Сигизмунд не принуждал их восстанавливать разрушенные монастыри и чтобы все его грамоты на владения, выданные за время войны, были аннулированы. В итоге переговоров с бюргерской оппозицией Сигизмунд, стремившийся во что бы то ни стало получить чешскую корону, — был вынужден подписать ряд грамот на привилегии дворянству и городам Чехии. Несколько грамот привилегий было выдано Праге[824]. Сигизмунд признал, что церковь не должна впредь взимать в Праге арендной платы с домов; что он не будет принуждать сословия восстанавливать разрушенные церкви, монастыри, замки и крепости; он подтвердил все соглашения о наследстве и сделки торгового порядка, имевшие место в гуситское время, что усилило экономические позиции бюргерства. Королевским городам были прощены долги в казну и ростовщические проценты за 1419–1436 гг. Подтверждено было право горожан не принимать обратно светских или. духовных эмигрантов. Этим закреплялось владельческое право новых собственников на имущество патрициата и церкви. Сохранение в руках бюргерской оппозиции собственности, захваченной за время войны, наряду с некоторыми политическими уступками, и было той ценой, за которую она предала крестьянство и плебс городов. В окончательном тексте пражских компактатов предусматривалось право церкви на собственность.

Некоторые чешские буржуазные историки подробно рассмотрели вопрос о церковной собственности за 1413–1434 гг. и пришли к выводу, что третья пражская статья была выполнена и что у церкви отняли большую часть ее богатств[825]. Однако они не уделили должного внимания вопросу о том, изменился ли характер этой собственности в руках новых владельцев. В итоге гуситского движения действительно произошло в известной мере перераспределение земельной собственности и иных богатств. Частично этот процесс был осуществлен внутри самого господствующего класса путем передвижки собственности из рук церковных в руки светских феодалов. Многие паны, в том числе и принадлежавшие к католическому лагерю, воспользовавшись общей благоприятной обстановкой, захватили часть владений католической церкви и закрепили их за собой. Можно предполагать, что сам характер землевладения у этой категории феодального общества не претерпел тогда глубоких изменений. В своих новых владениях феодалы сохранили прежние отношения собственности, старые формы взаимоотношений с крестьянством и формы его эксплуатации… Такое предположение подтверждается состоянием чешского поместья второй половины XV в. Низшее чешское дворянство накануне гуситских войн оставалось в основной массе еще на почве феодальных отношений, и ярко выраженных тенденций перехода к новым формам ведения хозяйства мы для того времени у него не находим. Капиталистических элементов в сельском хозяйстве тогда еще не было, как и в экономике чешских земель в целом.

Наиболее подвижной в определенных исторических условиях могла являться собственность бюргерства и низшего дворянства, как это было, например, в Англии в XIV–XV вв. Для чешских земель источники не дают возможности определить точно, какова была доля бюргерства и гуситского дворянства в общей массе захваченных богатств. Во всяком случае можно полагать бесспорным, что она была весьма значительной.

Мы попытаемся хотя бы приблизительно ответить на вопрос о том, произошли ли за время гуситских войн глубокие принципиальные изменения в хозяйстве новых владельцев-бюргеров в деревнях, усадьбах, дворах, которые попали в их руки.

Ряд фактов свидетельствует о том, что в годы гуситских войн земля, которая представляла основной вид недвижимой собственности, конфискованной гуситами у патрициата, церкви и короны, продолжала оставаться объектом купли-продажи, дарений, завещаний, причем в записях по поводу передачи этого вида собственности ми встречаемся с явной тенденцией сохранять старые, догуситские правовые нормы. Например, в дарственной грамоте пражан своему согражданину от 12 июля 1422 г. мы читаем[826]: «Мы, пуркмистр, консулы и вся община Большого и Нового городов Пражских (т. е. Старой и Новой Праги. — А. О.)…, отмечая верную и старательную службу, которую Микеш Тканичка, наш верный дорогой горожанин, совершил в том посольстве к великому князю Литовскому во славу божью и для пользы общины…. ему, Микешу вышеназванному, его жене, наследникам и будущим его (поколениям. — А. О.) даруем село по названию Добровиц с усадьбой, дединами, людьми, платами, потоками (реками. — А. О.)? с мельницами, с лугами, ловами, с платежами и со всем правом» и службами, которые «к этому селу от стародавна относятся». Таким образом, дарственная грамота подтверждала наличие в дарованном селе не только всех видов прежних владений, но и всех старых прав по отношению к зависимому населению. Судя по данной грамоте и некоторым иным аналогичного типа, для бюргерства было само собой разумеющимся, что отношения подданства, зависимости крестьянства должны сохраняться и впредь: Объектом дарения являлось целое село со всем его населением, так как это делалось нередко и в догуситское время. Интересна заключительная часть грамоты, в которой община просила: «И на это наше дарение просим всех будущих королей и князей милостивого подтверждения». Следовательно, имелось в виду сохранение старых правовых норм в отношении оформления сделок с собственностью. Кроме того, апелляция к королю говорит о том, что бюргерство рассматривало королевскую власть как категорию вечную, неизменную.

Как в указанном, так и в ряде других документов содержится важная оговорка, что если будут восстановлены земские доски (т. е. общегосударственные книги, в которые прежде заносились акты в отношении недвижимого имущества. — А. О.) то все новые грамоты следует обязательно в них записывать. Пражскому бюргерству казалось, что такое юридическое оформление их прав на новую собственность сделает ее прочнее, более гарантированной. Так, в завещании Анны, жены Прокопа из Ольшан, от б декабря 1428 г.[827] прямо указывалось на военное, небезопасное для владельцев время, когда отсутствует твердый порядок — оформления права на собственность, и выражалось пожелание: «И если будут открыты земские доски…. тогда прошу вписать все это по правилам и обычаю земскому».

Прежние права собственности на земельные владения, кроме церковных и патрицианских, пражские бюргеры признают бесспорными и неоднократно подтверждают их. Они оставляют венное право (т. е. право жены на часть собственности, полученной в качестве приданного. — А. О.). Так, например, рассматривая спор между дворянами, пуркмистр и консулы Праги выслушали других земанов и горожан в качестве свидетелей и подтвердили венные права дворян в селе Колодейе (1422)[828].

Источники говорят о том, что пражские бюргеры ничего принципиально не меняли в положении крестьян в своих новых владениях. В купчих документах бюргерства неоднократно упоминаются крестьяне-чиншевики, причем обычной является старая формула, что купля земли производится «со всем полным панством и подданством». Широко практикуется продажа земли вместе с зависимыми людьми. В 1424 г. пан Мейнгардт из Градца продал Стефану Крейчи двор «с людьми платными…. с полями паханными и непаханными….. с пастбищами…. с лугами…. со всем полным панством»[829]. В 1428 г. эти лица заключают новую сделку на земельное владение, и в грамоте сохраняется прежняя формулировка: владение продается со всем полным панством и подданством[830]. В том же году пражские городские власти выносят решение по спорному вопросу о правах владения на зависимого человека (в документе не названо его имя. — А. О.) и определяют, что этот человек должен принадлежать супругам Микулашу и Екатерине в настоящее время «и во все будущие времена»[831]. Тогда же власти г. Праги записали за службу в собственность Стану, его жене Анне и наследникам право собирать различные повинности в Черчовицах, бывшем владении церкви, а также записали им в собственность «людей урочных», кметов, с правом обменивать их[832]. В 1428 г. архиепископ Конрад заложил за долги свой двор Ганушу Роту «со всем панством», а в 1429 г. — Яну Фиршику целое село Страшков с зависимыми людьми, «со всеми платежами», с правом владеть так, как будет угодно новому владельцу[833]. В январе 1429 г. умеренные гуситы записали панам Ярошу и Гинеку за службу крепость Мокротрясы «с дединами паханными и непаханными, с лугами, с, лесами, с рыбниками…. с людьми урочными»[834]. Отмечалось в этой записи, чтобы паны «уроки с людей взимали справедливо». Само право новых владельцев на взимание чинша с крестьян и не бралось под сомнение, настолько оно казалось очевидным.

Характерно упоминание в более поздних документах конца гуситских войн даже барщины. В городской записи Праги от 19 июля 1429 г. отмечается факт спора между Саземом из Мыдлны, владельцем земли, и крестьянами села Крживиц по поводу насилий и притеснений, которые он причинял крестьянам. Судьи были вынуждены установить, что Сазем обязан вернуть крестьянам отнятый у них скот и не должен принуждать их к более тяжелым барщинам, нежели те, которые они несли раньше[835]. В записи от 18 августа 1432 г. указан факт купли паношем Амхови из Весели у Хотешовского монастыря права на взимание ежегодной платы с крестьян, зависимых от монастыря, и права на барщину[836]. В решении городских властей Праги от 7 января 1433 г. по поводу права Янека, его жены Катруши и родственницы Анны на получение плат и повинностей с зависимых людей было записано, что они уступили это право Микулашеку, сыну Микулаша, «но барщины на тех должны Янек, Анна и Катруша иметь»[837]. Отмечается, что седлаки должны нести барщины в том размере, как это было прежде, в догуситское время. В городской книге Праги — от 5 ноября 1434 г. говорилось в отношений собственности Вацлава из Милетина, что «он и его будущие (потомки. — А. О.) не должны их (двух зависимых крестьян. — А. О.) принуждать ни к каким барщинам» и не должны брать посмертного побора[838]. Следовательно, крепостнические отношения в деревне сохранились и при новых владельцах земельной собственности — бюргерах-гуситах. Судя по официальным документам Праги, гуситское бюргерство не собиралось помочь крестьянам вернуть захваченные феодалами прежние общинные угодья, но даже присвоило их себе и сделало объектом купли-продажи, дарений и обмена. Еще в 1423 г. горожанин Крумлова покупает у женского монастыря в г. Чешском Крумлове луга с наследственным правом на них[839]. Мы уже упоминали в иной связи продажу в 1424 г. паном Мейцгардтом из Градца лугов, пастбищ и иных владений бюргеру Стефану Крейчи. Ондржей из Каменицы 26 февраля 1430 г. передает по завещанию двор в Каменице с лесами, рыбниками, полями[840]. 2 февраля 1431 г. было вынесено решение по тяжбе по поводу владений в селе Кржещице у Прохониц (чагйе его называют Кржеслице) между Штепаном и его женой, с одной стороны, и Якубом и его женой, с другой[841]. Постановили передать одной стороне крепость с двором, большой рыбник с одной плотиной и все, что к нему относится, с лугами большими и малыми, другой рыбник со всеми пастбищами, пастухов Ржехака и Якуба. Другая сторона также получила различные общинные угодья: пахотные земли, луг, рыбничек с лужком и с лесом, еще рыбник с малым рыбничком.

31 декабря 1432 г. Иоганн Храст получает в селе Ходковички. в наследственное владение чинш и луга[842]. В пражских городских книгах 25 октября 1433 г. было записано, что горожанка Старой Праги Дорота, жена паноша Маркварта из Иенишовиц, имеет вено на сумму 100 коп грошей в селе Доброшовицах на пахотном дворе, на рыбниках, лесах и на всем, что принадлежит к ним[843]. 26 июля 1432 г. там же было зарегистрировано» завещание Микеша Тканички из Нового города, в котором он записал своей жене двор пахотный в Добровици с лугами и полной платой на урочных людях[844]. 5 марта 1434 г. в той же городской книге Праги записано, что Бартошек из Серафимова дома заложил за долги свои луга и два лужка[845]. 15 ноября 1435 г. горожанин Праги Ян, сын Микулаша Иевицерова, продал за 630 коп грошей Яну от Серебряной звезды, также пражанину, дворы кметов в Клецанках и рыбаков с платой-чиншем, с рыбниками, горами, долами и пр., «со всей своей волей»[846].

* * *

Каковы же общие итоги тех изменений, которые произошли в собственности бюргерской оппозиции[847]. Как мы уже показали выше, хотя и на фрагментарном материале, относящемся только к городу Праге, все же можно отметить, что здесь в результате перехода земельных владений церкви, патрициата, частью и королевской собственности в руки дворянства и бюргерства Праги не произошло каких-либо глубоких радикальных изменений в отношениях между старыми держателями земли и новыми ее владельцами. Следовательно, можно полагать, что здесь не произошло тех процессов, которые имели место, например, в Англии в XVI в. в итоге секуляризации церковных земель, т. е. феодальная собственность не преобразовалась, хотя бы частично, в буржуазную. Об этом говорит и характер земельной собственности и земельных отношений во второй половине XV в. и в последующий период.

Было бы, однако, совершенно неверно не видеть тех крупных изменений, которые мог повлечь за собою при прочих благоприятных условиях переход части патрицианских и церковных владений в руки бюргерства[848]. Изменения в отношениях собственности привели, во-первых, к значительному обогащению бюргерства и, следовательно, к возрастанию его экономических возможностей. Можно полагать, что это обстоятельство помогло дальнейшему расширению ремесла и торговли. Ближайшие десятилетия после гуситских войн отмечены как раз восстановлением и дальнейшим ростом ремесленного производства. В Праге, например, возникло много новых цеховых организаций[849], значительно оживилась и расширилась внешняя торговля страны.

Во-вторых, положительное значение для развития экономики имело то обстоятельство, что в итоге гуситских войн бюргерство получило значительно большую, чем прежде, свободу в распоряжении своей собственностью, чего оно добивалось еще в догуситский период. И это должно было положительно сказаться на развитии товарно-денежных отношений в чешских землях.

В-третьих, изменении в отношениях собственности оказали, безусловно, существенное влияние на значительное повышение удельного веса третьего сословия в политической жизни страны. Главная и теперь весьма заметная роль в городах принадлежала именно бюргерству королевских городов, о чем подробно будет сообщено в последующем изложении. Закрепление за королевскими городами прав постоянного члена государственных сеймов, значительная демократизация городской жизни вообще создавали в свою очередь благоприятные возможности для экономического развития городов. К сожалению, в дальнейшем развитие страны в направлении — «второго издания» крепостничества не дало возможности полного развития всех благоприятных предпосылок.

В-четвертых, переход части земельных владений феодалов в руки бюргерства сыграл, по-видимому, некоторую положительную роль и в отношении ограничения и временного пресечения развития тенденции реставрации и усиления барщины, перехода к формам и методам, характерным для второго издания крепостничества. Хотя и в этом главная роль принадлежала несомненно самоотверженной борьбе крестьянства и плебса против барщины, и новых повинностей, но некоторая, объективно положительная роль связана была и с деятельностью бюргерства.

* * *

Каково было отношение бюргерской оппозиции к феодальному сословному государству? Идеологи бюргерской оппозиции ни в своих теоретических выступлениях на диспутах, ни в трактатах, так же как и в практической деятельности, не выступали против феодального строя в целом, хотя подвергали критике ряд его недостатков. Они не выступали и против классовой структуры феодального общества, против его деления на крупных землевладельцев-помещиков и зависимых крестьян. Такой порядок они считали естественным и нормальным, установленным самим богом. Они были решительно против планов хилиастов уничтожить классы и сословное деление феодального общества и создать новое общество без классов. В 22 статье из числа 72 статей табориты обвинялись в том, что предсказывали наступление в скором времени царства Христа, в котором не будет светской власти вообще. Вавржинец из Бржезовей назвал эту идею еретической[850]. Ян Пршибрам с глубоким возмущением излагал учение хилиаста Яна Чапека о том, что вскоре будет создано царство Христа, в котором не будет светского господства и власти князей[851]. Чапек заявлял, что всякие королевства и светские права вообще должны быть уничтожены. Пршибрам назвал эти высказывания страшной ересью, т. е. категорически отвергал.

Более полные данные сохранились по вопросу о том, какова была позиция гуситского дворянства и бюргерства в отношении сословий, в частности в отношении светских прав католической церкви. Идеологи этих гуситов защищали учение церкви о том, что человеческое, общество самим богом разделено на три Сословия[852]:

1) «люд обычный», т. е. простой народ, обязанный жить трудом рук своих, — крестьяне, ремесленники, купцы.

2) светская часть общества, поставленная. над народом, — императоры, короли, князья, паны и рыцари, так называемая «светская рука», в задачу которой входило «защищать» подданных; 3-е сословие, состоящее из духовенства, в которое входили папы, кардиналы, архиепископы и епископы, священники вообще, монашество. Задача этого сословия — «духовной руки» — заключалась в том, чтобы правильно проповедовать «слово божье», учить народ жить «по-божьи». Как известно, учение о трех сословиях было создано идеологами господствующего класса в целях оправдания феодальной эксплуатации народа, паразитизма высшего духовенства и светских феодалов и освящало феодальные порядки в целом. Это было учение для обмана угнетенных.

В проповедях магистра Якоубека, одного из самых видных идеологов бюргерской оппозиции, еще в 1416 г. отмечалось[853], что князья, короли, епископы как представители власти останутся навеки, т. е. навсегда. Эта мысль неоднократно высказывается и в сатирах, написанных в 1420 г.[854]

Соглашаясь с необходимостью сохранения деления общества на сословия, умеренные гуситы вместе с тем ставили вопрос об изменении соотношения сословий, изменения их прав. Это касалось прежде всего духовенства. Так же, как в свое время Ян Гус, они требовали первое время ликвидации монашества вообще, справедливо оценивая его как паразитический элемент в обществе,[855] и значительного сокращения высшего духовенства. Большое место занимал у них вопрос о светской власти церкви, теснейшим образом связанный с вопросом о церковной собственности. В упомянутых выше гуситских сатирах 1420 г. высказывалась мысль о том, что нельзя служить одновременно двум господам т. е. светской и церковной власти[856]. Духовенство не должно впредь вмешиваться в светские дела. Эта мысль содержится также в гуситских манифестах и была записана в третьей из четырех пражских статей. Если мы вспомним, что большая часть высшего духовенства чешских земель состояла тогда из чужеземцев, главным образом, немцев, то станет понятным широкое распространение этого положения, теснейшим образом связанного с борьбой чехов за национальную независимость. В этом проявилась также антицерковная направленность движения. В требованиях к Сигизмунду в 1419 г. отмечалось, что он должен сохранить и подтвердить свободы и права страны, в том числе и городские[857]. Интересно отметить, что среди указанных в этих требованиях групп населения духовенство не названо.

Требование ликвидации светской власти высшего духовенства было прогрессивным. Проведенное последовательно, оно означало бы, что высшее духовенство будет вытеснено из сеймов, королевского совета и других государственных учреждений, что будет ликвидировано особое церковное право. В период гуситских войн духовенство на сеймах по существу уже не пользовалось правами особого сословия. Практически оно было вытеснено почти из всех органов государственной власти, кроме собственно управления церковью, во всех районах, где у руководства находились гуситы, т. е. в подавляющем большинстве районов страны. Это обстоятельство способствовало подрыву идеологического влияния католической церкви, подтачивало ее могущество и способствовало упрочению светской власти, что было тогда явлением положительным.

В ходе гуситского движения в стране развернулась со всей силой борьба между патрициатом, с одной стороны, и бюргерством, выступавшим тогда еще в союзе с плебсом, с другой. Как и повсюду в феодальной Европе, классовая борьба в городах Чехии протекала в различных формах и прошла через несколько стадий.

Задолго до гуситских войн здесь развернулась борьба-городов с феодалами за свои особые права и вольности. К началу XV в. свыше 30 чешских городов относилось к числу городов королевских, т. е. наиболее самостоятельных в своей внутренней жизни, типа имперских городов Германии с непосредственным подчинением королю. В то же время в стране было множество других городов, остававшихся в личной зависимости от феодалов и продолжавших борьбу за независимость от них. Однако на первый план в условиях значительного расслоения городского населения выступили уже новые задачи; важнейшей из них являлась тогда борьба всего населения городов против патрициата. Специфика классовой борьбы чешских городов этого периода заключалась в том, что в годы гуситских восстаний классовая борьба вступила на еще более высокую ступень: задача борьбы с чужеземным патрициатом была в значительной. мере успешно решена, но наряду с нею уже развернулись столкновения между бюргерством и плебсом, т. е. таборитским лагерем, завершившиеся предательством бюргерства и его сделкой с феодально-католическим лагерем. Классовая борьба чешских городов, совпадавшая с развертыванием крестьянской войны и всеобщим подъемом национально-освободительного движения, смогла принести в итоге существенные положительные результаты.

Характеризуя изменения, происшедшие в городах в отношениях собственности, мы уже отметили, что эмигранты из королевских городов принадлежали именно к патрицианским слоям населения. Конфискация их владений, обещание Сигизмунда (к концу гуситских войн) не требовать с городов обязательного возвращения эмигрантов с передачей им прежней собственности подорвали почву под прежним патрициатом. Его место в крупных гуситских городах занимают теперь богатые чешские бюргеры.

В отличие от реакционных буржуазных историков, рассматривавших гуситов обычно только как разрушителей старого порядка, современные чехословацкие историки и правоведы правильно ставят вопрос о том, что гуситы, в том числе и умеренные, в области государственно-правовых отношений, не только пытались, но и практически внесли свое новое, положительное. В то время одним из наиболее животрепещущих был вопрос о форме государственной власти в Чехии. В условиях мощного и длительного подъема антифеодального народного движения плебейско-крестьянский лагерь выдвинул идею создания своеобразной народной республики и пытался осуществить свои идеалы на практике, в частности в организации Табора и союзных с ним общин.

Дворяне-гуситы и бюргеры выступили решительными противниками идеала народной республики. Вавржинец из Бржезовей, излагая взгляды таборитов по данному вопросу, прямо назвал их еретическими, т. е. неверными в их основе[858]. Ян Пршибрам в начале своего трактата заявлял,[859] что он пишет свой труд «в целях лучшего предупреждения верующих», чтобы верующие не верили бы больше таборитам, в том числе, следовательно, и их учению о народовластии, об отказе от королей. Взгляды бюргерской оппозиции на монархию довольно полно выражены в ее требованиях к Сигизмунду и в гуситских сатирах ее представителей[860]. Обвиняя Сигизмунда в кровавой расправе с Яном Гусом и Иеронимом Пражским, в организации крестового похода против гуситской Чехии, в нарушении прав сословий и т. д.,[861] представители умеренных гуситов не ставили под сомнение законность его прав на чешский престол. Как общеизвестно, они начали с Сигизмундом переговоры почти сразу же после вооруженного восстания в июле 1419 г. в Праге и с некоторыми перерывами возобновляли их неоднократно почти на всем протяжении гуситских войн.

В период крестового похода, когда обстановка была особенно сложной и напряженной и планы бюргерской оппозиции в области социально-экономических преобразований оказались под угрозой провала, ее лидеры были вынуждены согласиться на время на методы вооруженной борьбы с крестоносцами, заявили о лишении Сигизмунда прав на чешскую корону и публично говорили о праве народа не только прогнать, но даже убить, уничтожить несправедливого короля. В гуситских сатирах приводили в этой связи примеры из истории древнего Рима и из истории самой Чехии[862].

В той обстановке, в какой находилась тогда страна, признание права народа на вооруженное восстание против дурного короля было положительным фактом. Было бы грубой ошибкой отождествлять этот факт с правом на восстание, которое было записано в пользу магнатов, в защиту феодальной анархии в Великой хартии вольностей в Англии или в Золотой булле Андрея II в Венгрии[863]. В гуситских документах это требование звучало как право на справедливую войну в защиту интересов подавляющей массы чешского народа. Все же в планах бюргерской оппозиции оно могло быть признано лишь в чрезвычайных условиях 1420 г., перед угрозой вооруженного разгрома и захвата гуситской Чехии крестоносцами феодально-католической Европы, так как сама идея вооруженного восстания была им чужда. Характерно, что умеренные гуситы, после того как они отвергли притязания Сигизмунда на чешскую корону, неоднократно посылали свои посольства к польскому королю и великому князю литовскому с предложением принять корону чешских земель. В 1422 г. они приняли князя Зигмунда Корибутовича в качестве наместника великого литовского князя.

Следовательно, гуситское дворянство и бюргерство выступают перед нами как сторонники давно установившейся, привычной и отвечающей их интересам на данном этапе феодальной монархии. Мы не можем согласиться с мнением И. Кейржа, что бюргерская оппозиция в Чехии пыталась тогда создать нечто сходное с итальянскими городами-республиками. В Италии была совершенно иная социально-экономическая обстановка и расстановка классовых сил, да и степень политической зрелости бюргерства. В Чехии, на наш взгляд, не было предпосылок и потребностей для осуществления плана создания городов-республик. Бюргерская оппозиция не подвергала сомнению монархическую власть, и необходимость ее была для нее бесспорной. Предполагалось и в дальнейшем сохранение в чешских землях сословной монархии. Больше того. Умеренные гуситы, и здесь их позиция совпадает с взглядами Яна Гуса, считали необходимым дальнейшее упрочение королевской власти. Новое, за что они боролись в эти годы, заключалось в их тенденции значительно расширить права городов и дворянства и повысить роль городов в политической жизни страны.

Ведь еще в сатирах и жалобах на Сигизмунда в 1420 г. указывалось, что он не считался с правами и привилегиями горожан, присвоил себе корону вопреки обычаю, не имея на то согласия городов и общин, и не принес необходимой присяги[864]. Указывалось, что в присяге короля должна быть дана гарантия, «чтобы (он) города, общины, панов, шляхтичей, паношей и всяких земанов при их правах, свободах сохранил[865]». Характерно, что и здесь не упоминается сословие духовенства. В решениях Чаславского сейма 1421 г., 9 специальных статьях обвинений против Сигизмунда сообщалось, что он покушался на основные права и вольности чехов. «Те свободы и права наши, на которых водворены чешские и моравские земли, которые мы от предков королей и князей чешских сохранили, он искоренял и различные сословия притеснял.»[866] На первом этапе гуситского движения умеренные гуситы поддерживали положение Гуса о том, что несправедливый король может быть низложен.

Наряду с общим стремлением повысить роль городов в политической жизни страны, совершенно недвусмысленно заявляется о необходимости признать среди них ведущую роль Праги. В одной из своих сатир умеренные гуситы напоминают Сигизмунду о том, что Прага, столица страны — это глава всего чешского королевства[867]. Это утверждение подкрепляется ссылкой на экономическую роль Праги. Король, который не имеет в своих руках Праги, — «безглавый» король. В защите главенствующей роли Праги, в требовании повысить политическое значение городов следует видеть выражение прогрессивной тенденции, выражение борьбы за дальнейшую централизацию страны и упрочение единства страны. Эта тенденция отчетливо проявляется и в практической деятельности гуситов в 1419–1437 гг.

Какова была практика умеренных гуситов в рассматриваемом вопросе? В ходе и итоге гуситских войн чешский народ достиг значительных успехов в направлении демократизации общественной жизни, возможной в рамках феодального общества. Почти во всех королевских городах было ликвидировано засилье немецкого патрициата. Из политической активной деятельности было в значительной мере вытеснено высшее духовенство, по крайней мере в крупных городах. Это давало простор для национального развития чешских городов, для известной демократизации городской жизни в целом. Материалы Праги говорят о том, что в то время действительно значительно повысилась роль городского плебса и бюргерства. Городской плебс стал на время равноправным участником собраний горожан, что означало значительный шаг вперед по сравнению с прежними порядками: Он участвует в выборах консулов, гетманов и иных представителей городской и государственной власти. Собрание горожан всей Праги — Великая община — решает важнейшие вопросы: о распределении собственности, об организации борьбы против крестоносцев, о посылке посольства в Польшу и Литву для переговоров и др… Так, в 1420 г. собрание горожан выносит решение об изгнании из столицы семей эмигрантов, т. е. бежавшей от восставшего народа городской верхушки: «И там же было постановлено, чтобы жены, мужья которых выехали из города, также сыновья и дочери, родные которых выехали, ушли бы как из Старого, города, так и из Нового из-за подозрения в измене, разве только верность некоторых была бы достаточно гарантирована»[868].

Еще на первом этапе гуситских войн, весной 1421 г., сложился Пражский союз гуситских городов из числа тех, которые были подчинены пражанам и силой оружия или добровольно примкнули к столице. В союз входил 21 город, в том числе Слани, Лоуни, Кадань, Хомутов, Хрудим, Чешский Брод, Литомышль, Яромерж и другие. Этот союз городов имел более широкие цели, чем, например, союзы немецких городов XIV в., боровшиеся совместно лишь за внутреннюю независимость от своих феодалов или за отдельные конкретные привилегии[869]. В Пражском союзе городов значительно энергичнее проводилась борьба за крепкое централизованное государство, ставилась задача защиты национальной независимости. Между Прагой и союзными городами заключались письменные соглашения. Основой их было признание справедливости и необходимости борьбы за осуществление четырех пражских статей. В этих грамотах, как и в других источниках, ярко выражена также руководящая роль Праги как подлинного центра страны. Хотя пражское бюргерство преследовало корыстные цели, стремясь к подчинению других городов, но объективно усиление роли столицы в то время было положительным фактом, так как способствовало централизации страны.

Прага обладала реальными правами в отношении другие городов: только она имела право чеканки монеты (наряду с Кутной Горой, получившей его давно), что также способствовало преодолению еще очень сильных тенденций сепаратизма и феодальной анархии.

Существенным образом изменился характер сеймов в городах Пражского союза[870]. Они стали гуситскими по своему основному составу и созывались по мере необходимости также гуситами. Важнейшие изменения произошли в социальном составе участников сеймов. Духовенство вообще было вытеснено из них. Значительно снизилась роль панства, особенно в первое время, хотя вследствие умеренности правого крыла гуситов паны сохранили свое участие в сеймах, а иногда играли в них весьма большую роль. Королевские города стали постоянными и равноправными участниками сеймов и сохранили это право на длительное время после гуситских войн. Известны отдельные случаи участия в сеймах даже панских, т. е. зависимых городов, что вообще было невозможно в предгуситское время[871]. Исключительно важным являлось то обстоятельство, что теперь в сеймах принимают активное участие сельские общины таборитов, хотя закрепить за собою это право в дальнейшем они не смогли. Шляхта добилась также значительного расширения своих политических прав и стала выступать на сеймах как самостоятельная группа, отдельно от панства. В послегуситское время низшее дворянство закрепило за собою права самостоятельного сословия.

Глубокие изменения произошли в содержании работы сеймов. В политической жизни страны они заняли теперь гораздо большее место; чем это было прежде. Первый гуситский сейм в конце августа 1419 г. принял пражские требования к Сигизмунду; сейм от апреля 1420 г. — манифест гуситов; Чаславский сейм 1421 г. провозгласил официально четыре пражские статьи, приняв их как общегуситскую программу. Сеймы конца 20 и нач. 30 гг. очень много внимания уделяли вопросам перемирия с Сигизмундом и переговорам с римско-католической церковью. Святовалентинский сейм в марте 1435 г. рассмотрел требования дворянства и горожан к Сигизмунду перед его принятием на престол, и последний гуситский сейм в июне-июле 1436 г. в Йиглаве завершает переговоры с Сигизмундом и Римом.

На различных этапах движения сеймы гуситов прошли довольно сложную эволюцию соответственно внутренним изменениям в соотношении сил гуситских лагерей. В первый период, в 1419–1422 гг, когда плебейско-крестьянской бедноте принадлежала особенно крупная роль, гуситские сеймы были более радикальными как по составу, так и по своим решениям. В дальнейшем в их деятельности наблюдается тенденция вытеснить сельские общины. Сеймы становятся все менее демократичными по своему составу. Возрастает соответственно роль бюргерской оппозиции, а затем и панства. На заключительных сеймах 1435–1436 гг. участвуют лишь представители панства и крайне умеренных гуситов. Все же в итоге гуситских войн роль сеймов значительно возросла.

* * *

Каких же политических итогов добилась бюргерская оппозиция после многолетней борьбы?

В ходе гуситского движения и под его влиянием целый ряд магнатов оказался вынужденным дать зависимым городам различные привилегии, главным образом экономического, но иногда и политического характера. 5 октября 1423 г. Сигизмунд по просьбе Яна Каплиржа из Сулевиц разрешил жителям г. Тржебнице иметь 12 консулов, избирать из своей среды пуркмистра[872]. Некоторые села получили права местечек или городов, например село Побежовице[873]. Отдельным подданским городам Сигизмунд был вынужден предоставить права королевских городов, такими стали гуситские города Прахатицы, Чешский Брод, Табор, бюргерство которых король привлек на свою сторону.

Существенно изменился состав городских магистратов. Старый патрициат был уничтожен или изгнан, и его место заняли чешские бюргеры. Главное место в магистратах в годы гуситских войн занимали бюргеры, ремесленники или купцы, сохранившие значительные, позиции и в последующий период. За годы войны в Праге появились новые ремесла и расширились прежние. В городах Чехии появились новые цеховые организации. В 1427 г. в Старой Праге были утверждены старые статуты с включенными в них новыми статьями. В 1428 г. в столице был утвержден статут кожевников[874]. В 1429 г. оформился цех кожевников в Литомержице. Новые цехи возникают и в подданских городах. В 1430 г. получили цеховой устав крумловские суконщики от своего пана. Целый ряд цехов возникает в ближайшие десятилетия после гуситских войн[875]. В Старую Прагу за 1424–1436 гг. прибыло 85 кожевников, 43 кузнеца, 7 золотых дел мастеров, 25 текстильщиков, 18 портных и другие ремесленники[876]. В молодом городе Таборе насчитывались ремесленники 41 профессии. Все это опровергает лживое утверждение реакционных буржуазных историков о том, что гуситские войны привели страну к разрухе и разорению.

Перед вступлением на чешский трон Сигизмунд был вынужден признать в ряде грамот многие из требований дворян и горожан. В грамоте привилегий Праге от 6 июля 1435 г. признавалась первенствующая роль среди других королевских городов[877]. Было обещано, что с жителей столицы не будет взиматься чрезвычайных поборов. Отменялась уплата ренты с домов в пользу казны и духовенства. В грамоте от 22 июля 1436 г.[878] столице и иным чешским городам было разрешено не принимать обратно беглых горожан и возвращать им имущество. Привилегии по существу закрепляли за бюргерством его ведущие позиции р городах и фиксировали поражение старого патрициата. Грамотой от 20 июля 1436 г. Сигизмунд подтвердил права и привилегии чешских сословий[879], исключая духовенство: «9. Хотим также милостиво подтвердить их свободы, порядки, нрава, привилегии и грамоты». Обещано было восстановление прежних границ чешского королевства и возвращение в страну знаков королевского достоинства и иных драгоценностей, которые король вывез прежде из страны. Дворянство получило право участия в записях в государственные книги актов, касающихся купли-продажи, дарений и завещаний их недвижимой собственности, чего оно добивалось давно, но безуспешно. Всему чешскому населению была обещана амнистия за участие в восстании.

Было бы неверно отождествлять обязательства Сигизмунда с теми результатами, которых достигла бюргерская оппозиция и гуситы вообще. Несмотря на обещания амнистии, Сигизмунд и паны жестоко расправлялись с таборитами. Все же ряд важнейших обещаний Сигизмунду пришлось выполнять, поскольку он стремился удержать чешскую корону и власть феодалов в стране, что требовало консолидации всех феодальных сил.

Следовательно, важнейшие итоги деятельности бюргерской оппозиции в области политической выразились в демократизации городской жизни в целом, в закреплении за горожанами прав третьего сословия и упрочении сословной монархии, которая тогда еще не исчерпала в Чехии всех своих положительных возможностей. В целом заметно повысилась роль бюргерства в политической жизни страны. Известная положительная роль в достижении указанных результатов принадлежала и бюргерской оппозиции, главным образом на первом этапе гуситского движения. Нельзя, однако, забывать предательства бюргерской оппозиции в конце гуситского движения. В конечном счете, положительные результаты, которых достигла страна в результате многолетней и героической борьбы, были завоеваны широкими слоями чешского населения, в основном крестьянством и плебсом городов. Без их мужественной борьбы с внутренней и европейской феодально-католической реакцией бюргерская оппозиция не смогла бы получить сколько-нибудь существенных результатов.

Вместе с тем отметим, что значительное расширение, прав массы дворянства было чревато при определенных условиях развития страны отрицательными последствиями. Действительно, в дальнейшем дворянство сталкивается с городами, добивается над ними победы в союзе с панами, что приводит к бурному росту дворянского засилья в чешских землях вообще.

Национальные требования бюргерской оппозиции[880].

В буржуазной исторической литературе большое внимание уделялось национальным мотивам в гуситском движении но трактовались они обычно в националистическом духе. Либеральные буржуазные историки — чех Ф. Палацкий[881], в России — Первольф[882], поляк Прохазка[883], немцы К. Грюнхаген[884] и А. Бахман[885] и иные объясняли национальные проблемы гуситов как выражение борьбы всего чешского населения против всего немецкого, затушевывая классовый характер движения.

В эпоху империализма националистические тенденции буржуазии усилились и вылились в космополитическую трактовку гусизма, наиболее полно выраженную чешским реакционным историком И. Пекаржем. Он рассматривал гуситское движение как выражение национальной борьбы между чехами и немцами и относился к нему резко отрицательно. И. Пекарж пытался доказать, что гуситство было вообще чужеродным элементом в чешских землях, занесенным извне. В немецкой буржуазной историографии националистический взгляд на гуситское движение у фашистских авторов вылился в реакционнейшую расистскую концепцию. Характеристика гуситства как следствия расовой ненависти чехов к немцам дается и в современной реваншистской западногерманской историографии[886].

Единственно научную концепцию дает марксистско-ленинское учение о нации и национальном вопросе. В современной чехословацкой литературе сделана успешная попытка марксистского анализа этой проблемы в статье И. Мацека[887], имевшего в виду рассмотрение национальных мотивов в требованиях и деятельности таборитов.

Национальные тенденции проявлялись в гуситском движении в связи с развитием бюргерства чешских городов, конкуренции между чешским бюргерством и немецким патрициатом, успехами в политической централизации страны и развитием национального самосознания в чешском народе в условиях общего роста товарно-денежных отношений. Чешские бюргеры и дворяне, стремившиеся к захвату церковных богатств, выступали против высшего духовенства, среди которого было весьма много немцев. Тенденция к усилению своего политического влияния, проявлявшаяся со стороны чешского дворянства и бюргерства, также наталкивалась на немецкое засилье при королевском дворе и на государственных должностях. Борьба за национальную церковь была связана с вытеснением из нее немецких элементов.

Национальный вопрос в гуситском движении был органически связан с существованием централизованного чешского государства. Занимая большое место в движении в целом, он все же не был определяющим, главным ни у таборитов, ни у бюргерской оппозиции, вопреки утверждениям ряда буржуазных историков. На разных этапах национальный вопрос сыграл в движении различную роль. Однако даже в первые годы гуситских войн, когда он имел особенно большое значение в обстановке крестовых походов, ставивших под угрозу само существование национального чешского государства, определяющую роль играли социально-экономические мотивы.

Национальные требования чешского народа вытекали из внутренних потребностей страны и складывались постепенно. Они заняли большое место еще в учении и деятельности Яна Гуса и в годы гуситского вооруженного восстания играли еще более значительную роль. Уже в 1419–1420 гг. дворяне и бюргеры выдвинули ряд конкретных требований в этой области: они настаивали на том, что необходимо покончить с преобладанием немецкого патрициата в городах, не допускать чужеземцев к государственным должностям и доходам, к владению чешскими землями и иным имуществом. Задача упрочения национального чешского государства нашла свое отражение в требованиях к Сигизмунду, в гуситских современных сатирах и хрониках. Еще в 1419 г. дворяне и бюргеры составили перед приездом Сигизмунда в Чехию статьи, которые рассматривали как условие его принятия на чешский трон. Они писали: «Чтобы чужеземцы светские или духовные ни к Каким должностям или званиям или земским оброкам не были допущены и чтобы особенно в городах немцы не были поставлены на должности, которыми могли бы и умели владеть чехи; чтобы суды и жалобы в Чехии совершались на чешском языке и чтобы чехи всюду в королевстве и в городах имели первый голос»[888].

Хотя дворяне и бюргеры имели в виду свои интересы, но все же указанные требования носили общенациональный Характер и выходили по своему значению за пределы узкосословных требований. На наличие национальных мотивов в гуситском движении с первых его шагов указывали и современники событий. Так, в «Хронике о Яне Жижке…» сообщалось, что «…в Праге разгневались против монахов и немцев и изгоняли их, а другие сами бежали вон. Обычно в то время немцы были в совете города и на других должностях»[889]. Приведенный отрывок, как и другие данные, свидетельствует о том, что и в Праге движение было направлено не против немцев вообще, а против немецкого патрициата и связано было с политическими планами бюргерской оппозиции. Национальный вопрос был, таким образом, действительно подчинен социальным интересам различных гуситских группировок.

Конкретная историческая обстановка периода до 1419 г. и последующих лет была существенно различной. Коренным образом изменилось значение национальной проблемы в связи с тем, что 1 марта 1420 г. папа Мартин V издал буллу о крестовом походе против гуситской Чехии. Римско-католическая церковь вдохновляла все реакционные силы феодальной Европы в борьбе против гусизма. Начавшиеся крестовые походы поставили под угрозу самое существование чешского национального независимого государства. Выступление международной и внутренней реакции вызвало решительный и энергичный протест со стороны подавляющего большинства чешского населения. Успехи в деле ликвидации засилья немецкого патрициата внутри страны также способствовали новому подъему патриотических настроений крестьян, ремесленников, купцов, низшего дворянства. Вся глубина внутренних противоречий среди самих гуситов была еще далеко не ясна в 1419–1420 гг., в отличие от последующих лет. Вот почему именно эти первые годы гуситского вооруженного восстания отличались особенно высоким патриотическим подъемом. Тогда была достигнута такая высокая степень единства чешского народа, как никогда после, что было в основном обусловлено, наряду с другими предпосылками, стремлением к национальной независимости. Антифеодальная борьба таборитов и борьба умеренных гуситов за социальные и политические преобразования в стране приняли форму национально-освободительной войны против крестоносных феодальных полчищ Западной Европы наряду с борьбой против феодально-католического лагеря внутри чешских земель. В эти годы высокие патриотические чувства разделяли и чешские бюргеры и гуситские дворяне. Национальные задачи бюргерской оппозиции нашли отражение, в частности, в антихилиастических источниках, написанных в своем большинстве представителями этого лагеря. Во время оживленной дискуссии среди гуситов о войне, т. е. по вопросу о том, можно ли защищать законы божьи, как они говорили, мечом физическим, т. е. с оружием в руках, умеренные гуситы были вынуждены одно время признать право чешского народа на вооруженное сопротивление крестоносцам и внутренним силам феодально-католической реакции. В таком духе выступили в. 1420 г. виднейшие идеологи бюргерства и дворянства — магистры Якоубек из Стржибра[890], Ян Пршибрам[891], пражский университет в целом[892] и другие авторы. События этого времени подтверждают, что умеренные гуситы не только говорили о праве гуситов на войну против феодального лагеря, но и действительно с оружием в руках защищали свою родину. Следовательно, и они внесли в эти годы свой положительный вклад в дело освобождения страны от чужеземцев, в дело упрочения ее национальной целостности и независимости.

В ответ на кровавую буллу Мартина V пражане-гуситы обратились в начале апреля 1420 г. с призывом ко всем чехам встать единодушно на защиту родины[893]. В этом обращении указывалось на притеснения, которые чинились славянам в прирейнских землях, в области Мишны (Мейссена), в Пруссии. Ссылаясь на чешские традиции борьбы за независимость, авторы манифеста призывали весь чешский народ подняться единодушно на защиту Чехии. 20 апреля в Праге был издан новый манифест гуситов, обращенный ко всем чехам и мораванам, в котором они объясняли, почему не хотят принять Сигизмунда в качестве короля страны[894] Сигизмунд настоял на скорейшем издании буллы о крестовом походе против чехов как еретиков. Он нарушил государственные интересы чехов, отдал моравское епископство противнику «чешского языка» (т. е. чешской народности. Имелся в виду ярый враг гуситов епископ Ян Железный. — А. О.). Сигизмунд стремился уничтожить чешский народ и королевство. Поэтому все верные чехи, говорилось в манифесте гуситов, должны подняться на защиту родины по примеру своих славных предков. Защита родины, независимости и целостности чешского государства становилась в этих условиях общенациональной задачей. Патриотические идеи с большой силой прозвучали также и в обращении гуситов к венецианцам в манифесте от 10 июля 1420 г. В гуситских воззваниях указывалось, что имена людей, которые с честью защищают родину, будут долгие годы храниться в памяти потомков.

В дни тяжелой осады Праги и страшных бедствий и насилий, причиняемых крестоносцами всему чешскому народу, идеологи гуситов в многочисленных проповедях, жалобах, песнях выступили против крестоносцев и Сигизмунда, с критикой папства и призывали к защите Родины. В прозаическом произведении, вышедшем в период осады Праги войсками Сигизмунда, — «Жалобе короны чешской богу на короля венгерского и Констанцский собор» — Сигизмунд обвинялся в том, что он стремится искоренить все чешское «племя»[895]. В другом произведении указывалось, что если Сигизмунд хочет считаться чешским королем, то он не должен заниматься гонением на чехов и на чешский язык, т. е. на чешский народ[896]. Тот же мотив звучит в другой стихотворной жалобе чехов-гуситов на Сигизмунда. Сигизмунд обвинялся в ней в том, что вообще * ничего хорошего чехам он не желает и лишь стремится загубить их всех[897]. Автор призывал всех верных чехов вступить в братский союз для борьбы с этим злым королем. Покуда немцы не имели в стране власти, чехи побеждали. Все изменилось к худшему с тех пор, как немцы получили доступ к органам власти в Чехии. Где же чехи получают у немцев в немецких землях такие возможности? — восклицает автор. Нужно каждый народ возвратить к его прежним правам, заявляет он в духе требований Яна Гуса[898]. 5 ноября 1420 г. пражане выступили о новым обращением ко всем чехам, в котором жаловались на жестокость и страшные насилия Сигизмунда. Он добился издания папой несправедливой кровавой буллы о крестовом походе против гуситов, губит чешский народ, обвиняет чехов перед всем светом в ереси, стремится вытеснить их, чтобы «в чешской земле не было ни одного чеха», и на их место поселить чужеземцев[899].

Поскольку Сигизмунд организовал второй крестовый поход против Чехии, Чаславский сейм 1421 года принял специальные статьи, направленные против него. В 14 статьях перечислялись преступления, совершенные этим «прохвостом» против чешского народа. С ведома Сигизмунда были казнены Ян Гус и Иероним Пражский, было выдвинуто Констанцским собором обвинение всех чехов в ереси и провозглашен против них крестовый поход, «всему языку чешскому к великому позору и к ущербу чешского королевства» Сигизмунд организовал крестовый поход против чешского народа и встал во главе крестоносцев. «Эти князья и чужеземцы… жгли истребляли и грабили верных чехов, духовных и светских, сжигали мужчин, женщин и детей, чинили насилия панам и панненкам…»[900].

Борьба за независимость родины способствовала сплочению всех прогрессивных сил чешского народа и помогла развитию национального самосознания чехов. При всех колебаниях бюргерской оппозиции и ее непоследовательности в вопросе о войне, нельзя не признать, что в борьбе за самостоятельность чешского государства она также внесла определенный положительный вклад, хотя, конечно, он не идет даже в сравнение с тем решающим значением, которое принадлежало и в этом вопросе крестьянству и плебсу страны. Гуситам удалось тогда, благодаря всенародному патриотическому подъему, героизму чешского народа, успешно отбить нападение реакционных сил западноевропейских феодалов и нанести крестоносцам тяжелое поражение.

В последующие годы гуситского движения чешский народ неоднократно показывал свое высокое мужество и героизм в борьбе за национальную независимость своей родины. Как и на первом этапе, главная роль в этой борьбе принадлежала революционному плебейско-крестьянскому лагерю таборитов.

Наиболее ярким проявлением патриотизма чехов в последний период чешского восстания явилась битва у Домажлиц 14 августа 1431 г., когда все сторонники гусизма во главе с таборитами выступали в защиту независимости страны против чужеземцев. Огромная армия крестоносцев, услыхав о приближении объединенных гуситских войск пражан и таборитов, не приняв боя, в панике повернула назад в Германию. Папский легат кардинал Юлиан Чезарини потерял в бегстве золотое распятие и плащ. В «Старой чешской летописи» сообщалось, что «…немцы в этот день так оробели, были так оглушены, что они не знали, какой дорогой им бежать: их подводы разрозненно двигались через лес там и тут, а сами немцы прятались под кустарниками, другие повернули в Чехию, думая, что они бегут на родину»[901]. Яркую картину разгрома иноземных войск крестоносцев дал немецкий хронист Бургард Цинк[902]. Наиболее полно мощный патриотический подъем чешского народа отразил Вавржинец из Бржезовей в «Песне о победе у Домажлиц»[903]. Он рассматривает гуситскую борьбу за преобразование церкви, за четыре пражские статьи как достижение, которое поддерживается самим богом Гуситское движение священно. Четыре пражские статьи защищают божественные установления. Справедлива борьба против роскоши и стяжательства духовенства, против его чрезмерной гордости и занятий светскими делами в ущерб делам собственно религиозным[904]. Со всей Европы вооруженные до зубов крестоносцы двинулись против чешского народа, против седлаков, не умевших воевать, почти безоружных людей, и затем… бежали от чехов, как зайцы. Победа гуситов над крестоносцами беспримерна. Ни в Писании, ни хрониках всемирных, восклицает автор, вы не найдете подобных фактов победы почти безоружного народа. Как это было обычно в то время, Вавржинец объясняет победу чехов тем, что сам бог был на их стороне, поскольку гуситское движение направлено в защиту законов божьих.

Битва у Домажлице, закончившаяся полным разгромом крестоносцев, была последним совместным выступлением умеренных гуситов и таборитов. Захватив богатства церкви, патрициата и частью кораны, значительно упрочив свое политическое положение в стране, добившись вытеснения немецкого патрициата в королевских городах и, с другой стороны, напуганные дальнейшим ростом авторитета таборитов, их радикальными требованиями и способами борьбы, гуситские дворяне и бюргеры окончательно повернули вправо, на путь предательства национальный интересов своего народа и сделки с феодально-католическим лагерем. В этом не было ничего специфически чешского. Это был как раз типичный путь бюргерской оппозиции эпохи классического феодализма для различных стран и народов Европы. Вопреки утверждениям буржуазной историографии, выдвигающей на первый план бюргерство и замалчивающей решающую роль народных масс в истории, историческое развитие Англии, Франции, Италии, Германии и других европейских государств приводит нас именно к указанному выводу. В решающий момент крупнейших феодальных восстаний бюргерство предало восставших крестьян и плебс в период Жакерии, Парижского восстания, восстания Уота Тайлера. Так было и в Чехии.

Именно в это время наступил и в этой стране предел дворянскому патриотизму, так же, как и патриотизму бюргерства (напомним, что во Франции во время событий Жакерии французское дворянство воспользовалось помощью английских феодальных войск, хотя Франция была тогда в состоянии войны с Англией). В отличие от последовательного и бескорыстного патриотизма крестьянства и плебса, патриотизм умеренных гуситов был весьма ограниченным. Он сыграл определенную положительную роль в годы борьбы Чехии за сохранение национальной независимости, когда страна выдержала пять крестовых походов международной реакции. Однако классовые интересы дворянства и корыстные цели бюргерства крайне ограничили их патриотические устремления и в конце концов отодвинули на задний план.

Постепенно все большее число дворян и бюргеров отходило от идей гусизма и отказывалось от борьбы с чужеземцами, выражало согласие на сделку с Сигизмундом. Умеренным гуситам гораздо страшнее были внутренние социальные противоречия, такой противник, как крестьянство и плебс. Национальное движение, достигшее в начале гуситских войн небывалой высоты, шло постепенно на спад. Бюргерская оппозиция отказалась в итоге от многих национальных требований, которые выдвигались ею прежде, от многих важнейших стремлений Яна Гуса.

Такой итог был исторически вполне закономерен. Гуситское движение и в этом отношении подтверждает правильность учения марксизма-ленинизма о том, что национальный вопрос играет в истории подчиненную роль, тогда как главное, определяющее место принадлежит экономическим и социальным целям. Классовые интересы и здесь оказались выше национальных.

Каковы были реальные результаты, достигнутые в национальном вопросе в итоге гуситского движения?

Крупнейшим положительным результатом, имевшим общенациональное значение, явилась ликвидация засилья немецкого патрициата в подавляющем большинстве королевских городов Чехии, превращение городов страны в подлинно национальные чешские центры. Мы можем проследить этот процесс на материале Праги. Уже после успешного народного восстания 30 июля 1419 г. многие богатые горожане бежали из города. В «Старых чешских летописях» имеются данные о социальном составе этих беглецов: «И такой очень большой мятеж был в Праге, что каноники, монахи, купцы и богатые горожане многие бежали из Праги…[905]» Когда в 1420 г. войска крестоносцев приближались к Праге, городские богачи, враги гуситов, перебрались в крепости, замки, расположенные близ столицы. «Боясь потерять жизнь и имущество, переселялись с согласия старших Пражского города с женами, детьми, казной и ценнейшим имуществом в замки Пражский и Вышеградский и безопаснейшие крепости первые и богатейшие оседлые жители или новые поселенцы, числом почти двести из Старого города Пражского и столько же из Нового, особенно немцы», — писал Вавржинец[906]. Позднее им пришлось бежать дальше, в Кутную Гору и соседние города, «…оставивши в Пражском замке несметные имущества». «После этого их жены, ежедневно сидя перед замком, оплакивали более золото, серебро, деньги, сокровища и другое имущество, оставленное ими в замке, нежели собственные грехи…»[907], — писал очевидец событий.

После прихода таборитов на помощь пражанам в 1420 г. из Праги выехали новые группы сторонников феодально-католического лагеря, врагов гуситов.

Из столицы бежали тогда и представители высшего духовенства, реакционно настроенные магистры университета. «Подобным же образом, — писал современный хронист, — из Праги ушли все противники святого принимания (т. е. причащения под двумя видами — А. О.), как доктора теологии права или медицины и магистры свободных искусств, также прелаты, фарары (приходские священники. — А. О.), священники и монахи с противниками того причащения»[908]..

Следовательно, мы имеем основание полагать, что уже на первом этапе гуситских войн в Праге было ликвидировано засилье немецкого высшего духовенства и немецкого патрициата. В дальнейшем бюргерство добилось того, что Сигизмунд согласился с требованием не возвращать в города эмигрантов в обязательном для горожан порядке. Такой итог имел положительное и общенациональное значение.

Бюргерская оппозиция в борьбе за преобразование церкви.

Гуситские идеи в области преобразования католической церкви давно уже привлекали внимание буржуазных историков, собравших по этому вопросу значительный фактический материал. Однако они толковали его в идеалистическом духе, выхолащивали антифеодальное, социальное содержание гусизма и сводили все к вопросам догматики и обрядов.

Римско-католическая церковь занимала большое место во всей системе феодализма. «Феодальная организация церкви освящала религией светский феодальный государственный строй»[909]. Умеренные гуситы Чехии являлись представителями бюргерской ереси, реакционной по форме, как и всякая другая ересь, но прогрессивной по содержанию. Главная задача гуситов в области реорганизации церкви заключалась по существу в создании дешевой церкви. Эта задача была органически связана с решением национально-освободительных и главное антифеодальных проблем, стоявших тогда перед чешским народом. Об экономической основе гуситского движения Ф. Энгельс писал: «…все массовые движения средних веков выступали всегда в религиозном облачении, являясь как бы восстановлением раннего христианства, его спасением от наступившего вырождения; но всякий раз за религиозной экзальтацией скрывались очень осязательные мирские интересы. Ярче всего это обнаружилось в организации богемских таборитов под руководством достославной памяти Яна Жижки»[910].

В требованиях умеренных гуситов планы преобразования существующей церкви занимали большое место. Все принципиальные положения по этому вопросу были высказаны предшественниками Яна Гуса, самим Гусом и его соратниками и содержались также в учении различных народных сект. Новое заключалось в том, что бюргерская оппозиция могла и должна была теперь, уточнив свои требования, перейти от слов к делу, т. е. к реализации своих планов. Жизнь показала, что и в этой области гуситское бюргерство и дворянство не удержалось на тех позициях, которые выдвигал в свое время Ян Гус и его соратники. Здесь обнаружилась вскоре большая умеренность бюргерской оппозиции по сравнению с таборитами.

Общим для всех гуситов, что также способствовало их объединению наряду с другими обстоятельствами, являлось требование преобразования существующей церкви, признание невозможности сохранения ее в прежнем виде. Наиболее резкой критике, как мы уже отмечали в иной связи, католическая церковь подверглась за свое стяжательство, за симонию, глубоко проникшую во все ее поры, за жажду политической власти и моральное разложение духовенства. В гуситских сатирах постоянное стремление церкви к накоплению рассматривалось как причина всех последующих зол. Поэтому совершенно закономерным было требование секуляризации ее богатств, являвшееся одним из важнейших пунктов в четырех пражских статьях.

Были подвергнуты сомнению некоторые важнейшие таинства католической церкви, многие церковные обряды. Умеренные гуситы, так же, как и табориты, выступили за упрощение обрядов церкви, особенно за их удешевление. В сатире «Спор Праги с Кутной Горой» выдвигалось требование отказаться от иконопочитания:

«…Бог, который не мог впадать в ересь

или кого-либо обмануть,

запретил своему народу

иметь иконы, так как знал,

что страстью простых сердец

(является) почитать каждый образ»[911].

Поклонение иконам, — заявляет гуситская Прага, это язычество (стр. 97).

«Бог сказал: сломать иконы

и картины сжечь»[912].

Некоторые изменения вносились гуситами и в догматику христианского учения. Бюргерская оппозиция вместе с другими направлениями гуситов выступила против учения и практики католической церкви в области причащения. Это было единственное из семи таинств, которое она стремилась преобразовать. Напомним, что в католической церкви причащение освященным хлебом и вином, символизирующими «тело и кровь господню», распространялось лишь на духовенство! Все миряне причащались только освященным хлебом. Согласно учению церкви, обряду причащения придавалась особая мистическая сила. Причащение будто бы очищало человека от грехов. Гуситы были поэтому убеждены, что причащение для мирян только под одним видом не давало верующим возможности полного освобождения от грехов и должно было отрицательно отразиться на них в последующей, загробной, жизни. Требование гуситов предоставить им право причащения под двумя видами связано было однако с иными соображениями бюргерской и плебейско-крестьянской оппозиции. Имелось в виду равенство мирян с духовенством не только перед богом, религиозное, но и равенство политическое. Лозунг «чаши» был в гуситском движении направлен против политических привилегий духовенства. Самая суть католического учения о таинственной силе причащения и об избавлении человека от грехов умеренными гуситами, в отличие от радикальных, не ставилась под сомнение. Требование причащения под двумя видами было записано во второй из четырех пражских статей еще в начале гуситского движения и позднее в условиях пражских компактатов. В «Споре Праги с Кутной Горой», в ряде других сатирических произведений и политических памфлетах гуситы энергично защищали право всех верующих причащаться под двумя видами[913].

Довольно резкой критике подвергалась деятельность некоторых церковных соборов, хотя бюргерская оппозиция не отвергала полностью их решения и значения соборов как руководящего органа в христианской церкви. Так, например, гуситы-бюргеры резко нападали на решения. Констанцского собора, пославшего на костер Яна Гуса и Иеронима Пражского. Этому собору не должен верить ни один христианин, читаем мы в «Рифмованной жалобе чешской Короны»[914]. Автор или авторы (вопрос этот окончательно не решен. — А. О.) указывают, что не только Констанцский, но и другие соборы совершали ошибки. Отсюда следует вывод, что им не нужно подчиняться слепо, беспрекословно. Довольно суровой критике подвергнута высшая церковная иерархия — папы, архиепископы, епископы, кардиналы. В сатирах гуситов напоминается, что папа Иоанн XXIII, с которым вместе действовали многие кардиналы и епископы, был осужден Констанцским собором как еретик[915]. Папские инструкции и решения объявлялись действительными лишь тогда, когда они не противоречили Писанию. Отметим, что критика церковной иерархии, соборов и пап в развернутом виде содержалась уже в учении Яна Гуса. Ян Гус неоднократно писал также, что следует подчиняться лишь тем деятелям церкви, которые не находятся в «смертном грехе». Понятие «смертного греха», подробно сформулированное также в четырех пражских, статьях (статья 4), трактовалось весьма широко: гуситы включали в него стремление к стяжательству, сбор церковной десятины, платность обрядов церкви, ростовщичество роскошь, разврат и пр. Согласно учению Я. Гуса и высказываниям его последователей в годы гуситских войн, священник любого ранга, находящийся в «смертном грехе», не имеет права исповедовать, причащать, вообще служить церковную службу. Он перестает быть посредником между богом и людьми. Этот важнейший тезис, содержавшийся также и в учении Уиклифа, давал юридическое основание мирянам выступать против провинившегося духовенства.

Борьба против порядков католической церкви шла под лозунгом возврата к раннехристианской церкви, которая считалась тогда церковью идеальной, как это было в еретических движениях предшествующего и более позднего времени, например, в период реформации в Германии в XVI в. Так, например, Пражский синод подтвердил это требование в своем решении 4 июля 1421 г. Однако толковалось это положение по-разному представителями различных направлений гусизма, как и все другие важнейшие проблемы, выдвинутые во время гуситского движения.

Крупнейшие идеологи бюргерской оппозиции: Якоубек из Стржибра, Як Пршибрам, позднее Ян Рокицана и др. — в ряде трактатов и в проповедях критиковали римско-католическую церковь, однако они не ставили под сомнение необходимость ее сохранения в реформированном виде. Сатиры Будишинской рукописи подтверждают именно такой вывод. Умеренные гуситы, представлявшие имущие слои населения, понимали необходимость сохранения в их интересах церкви как учреждения религиозной системы в целях обмана масс и их лучшего подчинения. Не следует забывать, что это был, период почти всеобщей религиозности населения, что соответствовало общему уровню культуры того времени и было связано с многовековой монополией церкви в области культуры и образования, с господством феодальных общественных отношений.

В числе важнейших положений гуситов отметим тезис, содержащийся также в учении Д. Уиклифа и Гуса, занявший позднее одно из центральных мест в общеевропейской реформации, тезис о том, что основой истины является «священное Писание», а не «священное предание». Эта мысль была высказана в обращении магистров Пражского университета к населению еще 25 января 1417 г.[916], затем 23 сентября 1418 г. в 23 статьях, принятых умеренными гуситами, и неоднократно позднее. В гуситском учении и в годы гуситских войн можно отчетливо проследить положение Гуса об «оправдании верой», а не «добрыми делами» так, как их понимала католическая церковь. В тесной связи с этими положениями стоит учение гуситов о том, кто может и должен заниматься изучением, распространением, и толкованием христианской веры. В противовес практике и учению католической церкви гуситы выдвинули требование свободы проповеди христианства, что и было записано в первой пражской статье: «Во-первых, чтобы слово божие свободно и беспрепятственно проповедовалось и возвещалось в королевстве Чешском согласно словам Спасителя в последней главе «свитого Марка»[917]. Табориты и умеренные гуситы понимали и толковали эту статью, как и все четыре пражские статьи, по-разному. Для бюргерства и дворянства она означала, лишь расширение всей деятельности церкви по разъяснению христианского учения в духе умеренного гусизма, установление права верующих самих читать и толковать библейские тексты, что церковь запрещала, опасаясь потерять свое монопольное положение.

Еще 25 января 1417 г. магистры университета от имени ректора Яна Кардинала издали обращение к населению не принимать крайних новшеств таборитского типа в делах церкви. В статьях обращения содержалось требование соблюдать все те церковные обряды, которые не противоречат Писанию, все таинства католической церкви, кроме причащения. Специальная статья была направлена против попытки таборитов уничтожить монополию духовенства на проповеди христианского учения. Мирянам и женщинам запрещалось проповедовать в костелах, а проповеди вне церкви магистры-чашники вовсе не признавали. Оценивая этот документ в целом, К. Маркс с полным основанием заключал, что это был «фактически опять шаг назад от Гуса и Иеронима»[918]. 7 февраля 1418 г. пражские магистры, принадлежавшие в большинстве своем именно к умеренным гуситам, приняли особое решение против религиозных новшеств таборитов. К сожалению, текст его не сохранился. В 23 статьях, принятых в сентябре 1418 г., руководители бюргерской аппозиции требовали, чтобы никто не вводил какое-либо нововведение, за исключением того случая, когда он предварительно доложит общине братьев и докажет, что оно подтверждается сущностью Писания[919]. Та же мысль защищалась бюргерами и в годы восстания. Правые гуситы выступают решительно против ликвидации различий между мирянами и духовенством. Хронист чашников в 1420 г., критикуя ряд новшеств таборитов в организации богослужения, выражал особое недовольство тем, что «… в Чешском королевстве богослужение осуществляют сапожники и портные, потому что не было разницы между мирянином и священником…»[920]. 4 июля 1421 г. Пражский синод принял ряд статей против таборитских новшеств в богослужении. Запрещены были всякие новшества в делах церкви без санкции четырех руководителей, избранных синодом. В конце 1421 г. это решение было подтверждено и устанавливалось, что каждый новый священник, явившийся в Прагу, обязан пройти проверку у руководителей умеренной гуситской церкви и получить у них подтверждение своих прав на богослужение. Следовательно, на всем протяжении первого периода гуситских войн, т. е. во время наивысшего подъема движения, бюргерская оппозиция сохранила духовенство, хотя «существенно ограничила его права как особого сословия.

В дальнейшем, когда внутренние разногласия в гуситском лагере заметно усилились, идеологи бюргерской оппозиции еще более настойчиво отстаивали эту позицию. Будучи представителями имущих и отчасти привилегированных слоев населения, они сами нуждались в такой идеологической силе, которая освящала бы по-прежнему господство частной собственности и наличие имущественного и социального неравенства.

В последующие годы критика католической церкви со стороны умеренных гуситов и планы ее преобразования становятся все более умеренными. В соглашении между Старой и Новой Прагой от 1427 г.[921] указывалось, что священники должны быть послушны своему избранному главе, что церковные обычаи не должны нарушаться, кроме как по общему решению всех священников. Ян Пршибрам писал в 1429 г. с крайним возмущением, что у таборитов «священников их миряне посвящали», что они «сами выбирали себе епископа»[922]. Выступление таборитов против церковной иерархии Пршибрам называет теперь опаснейшей ересью. Среди важнейших обвинений, выдвинутых против таборитов пражскими магистрами в те годы, было следующее: табориты «не признают разницы между мирянином и священником», «многие миряне изображают их священников»[923], т. е. исполняют обязанности священников. В другом трактате 1430 г. Я. Пршибрам критиковал таборитов за их утверждение[924], что между священником и епископом не должно быть никакой разницы. Наоборот, писал он, только лица посвященные, т. е. священники, официально признанные церковью, могут отпускать грехи, причащать, но не выходцы из других сословий. Пршибрам стремился доказать, что и в раннехристианской церкви была своя иерархия. Признавая еще, что церковь не должна иметь светской власти, Пршибрам уже оговаривается, что епископы должны сохранить свою духовную юрисдикцию. Это было шагом к полному признанию светских прав церкви. Я. Пршибрам подтверждал правильность учения церкви о так называемых «двух мечах»: один меч — это император, светская власть вообще, другой — это папа, олицетворяющий всю католическую церковь. Следовательно, признавалась не только необходимость церковной иерархии, но и власть папы как главы всей католической церкви. Переговоры вокруг Пражских компактатов с Базельским собором, признание гарантии со стороны собора в их выполнении говорят о том, что и церковные соборы в общем признавались теперь за высшую инстанцию в делах веры.

Правые гуситы уже в 1419–1420 гг. обвиняли таборитов в разрушении церквей и монастырей[925], хотя первое время принимали активное участие в иконоборческих выступлениях. На диспуте 10 декабря 1420 г. они критиковали таборитов за то, что те сами выбирали себе священников, что они служили церковную службу под открытым небом, в домах мирян, а не в специальных помещениях, церквах[926]. В октябре 1424 г. магистры на своем собрании в Праге заявили, что сжигать церкви или часовни, разорять их без неизбежной необходимости — это великое святотатство[927]. В 1427 г. в соглашении между Старой и Новой Прагой также отмечалось, что недопустимо разрушить церкви и монастыри. Пршибрам обвинял таборитов в том, что они «из церквей сделали хлевы»[928].

Новая, преобразованная церковь должна была стать и церковью национальной. Требование свободной проповеди христианского учения включало, с точки зрения гуситов, право на проповедь на родном чешском языке. В тексте первой из пражских статей прямо указывалось, что никому не должно быть запрещено употреблять свой язык в церкви божьей[929]. Этот тезис неоднократно подтверждался затем в гуситских манифестах.

В то время, как известно, употребление национального языка в католической церкви строжайше запрещалось. Все богослужение производилось только на латинском языке, и по-латыни писались богословские произведения. Борьба католического духовенства против применения национального языка в богослужении, в религиозной литературе выражала стремление высшего духовенства удержать за собою монопольное право на толкование христианского учения, а вместе с тем и положение привилегированного сословия, поскольку масса населения не знала латыни.

Защита идеи национальной церкви гуситами была в то время прогрессивной. Она являлась составной частью борьбы за национальное централизованное государство… Однако и в этом вопросе правые гуситы оказались непоследовательными. Чешский язык в богослужении они применяли лишь частично, наряду с латынью. Полемические трактаты и иные светские произведения они писали, как правило, по-латыни.

В борьбе за национальную церковь умеренные гуситы ссылались обычно на Христа и апостолов, заявляя, что:

«Павел, святой советник, повелел,

чтобы язык признал каждый,

что наш милый Христос,

сидящий справа от бога,

святые, иные апостолы,

господа бога прославляли (возносили хвалу),

проповедовали мессу, пели славу

в каждой стране на ее языке»[930].

Каков общий итог осуществления планов бюргерской оппозиции в области преобразования церкви?

Было достигнуто частичное выполнение планов создания дешевой церкви: у нее отняты были многие ее богатства, было ограничено число высшего духовенства в стране, уничтожены многие монастыри. В других областях чешской короны, т. е. в Моравии, Силезии положение осталось в общем почти без изменений, поскольку там гуситское движение не привело хотя бы к временной победе гуситов. Значительным облегчением явилось прекращение на время уплаты денег Римской курии. Однако платность различных церковных обрядов была уже восстановлена.

Заметные положительные результаты были достигнуты в отношении ограничения политических прав церкви. Духовенство потеряло на время права привилегированного сословия и лишилось участий в сейме, в важнейших органах управления государством. Лишь позднее церковь смогла в обстановке внутренней реакции и При поддержке Габсбургов восстановить многие из прежних прав и привилегий. Политическое влияние церкви было потеряно не полностью, хотя и значительно ослабло. Положительным являлось также резкое ослабление влияния римско-католической церкви и реакционной деятельности монашеских орденов в жизни Чехии.

В новой гуситской церкви, в общинах Чешских и Моравских братьев церковные обряды стали гораздо проще. Прогрессивное значение имели итоги, хотя и умеренные, в направлении создания национальной церкви, распространение чешского языка в богослужебной литературе, в некоторых церковных службах и особенно в светской литературе. Чехи, единственные во всей католической части Европы, длительное время сохраняли право на причащение под двумя видами.

В заключение хочется еще раз подчеркнуть, что многие из важнейших идей гуситов — идея возврата к ранней христианской церкви в преобразованном виде, идея дешевой церкви, положение о том, что источником истины является «священное Писание», а не «священное предание», — которые встречались прежде в еретических движениях в Европе, несколько позднее выступают и в общеевропейской реформации XVI в. Следовательно, с этой точки зрения гуситское движение, в том числе в некоторой мере и деятельность умеренных гуситов, способствовали развитию реформации XVI в.


Загрузка...