Из книги «РАПОРТ»

ВРЕМЕННОЕ ПРЕБЫВАНИЕ[3]

Дело не в том, что я скучаю по времени, которое было милым, как весёлое театральное выступление. Две женщины позволяли мне уносить себя, как малых детей, в беспамятство, имеется в виду, они позволяли мне любить их как мне вздумается, как сложится, как подскажет каприз. В те дни я временно проживал в городе, в котором уже бывал ранее и который поэтому представлялся мне полуродным, получужим. В момент растерянности, в час приступа отчаяния, т.е. в один из первых дней, проведённых мною в этом городе, я написал образованному другу, если так можно назвать женщину, ни в коей степени мне не близкую, письмо, которое, как она мне впоследствии по случаю ответила, не слишком приятно затронуло её своей нерешительностью, которую я в нём выразил, перед лицом жизни, простиравшейся передо мной, письмо, писаное, в сущности, в своего рода легкомыслии. Многие из тех, кто пишет письма, слишком живо думают о себе и слишком мимолётно об особе, к которой они письменно обращаются. Лицо, знакомство с которым было случайным, но никоим образом не недостойным упоминания, одолжило мне небезынтересную книгу. В обильно посещаемом заведении цены позволяли относительно дешёво обедать, а потом ведь там была прекрасным венком окружавшая общественное сосуществование города природа, с расточительностью дарившая меня радостями. Не цвели ли в лугах и лесах нежные любезности в форме цветков и не отдавал ли я в протяжении описываемого пребывания визита дружелюбной писательнице, которая писала в залитых солнцем покоях роман, чью запись я осмеливался прерывать? По улицам города струилось тепло, дрожала, наглядно обозначенная многими городскими фигурами, расторопная жизнь, в которой я более или менее добросовестно участвовал. Не только очаровательным, но и многозначительным, питающим самые серьёзные мои намерения находил я вид на поблёскивающие в солнечном свете крыши с верхущки близлежащей, оказавшейся на проверку ни слишком высокой, ни слишком легкодоступной горы. В одном из переулков, составлявших развёрнутую картину города, находилась моя двухкомнатная квартирка, в которой я поочерёдно совершал попытки литературного самообразования и коротал время, удобно расположившись, за усердным чтением, — будто бы такое прилежание могло принести мне выгоду, — первой попавшей под руку книжки. В обществе литератора с относительно большим именем [4] я предпринимал многочисленные бодрящие прогулки, заводившие меня в места, трогавшие меня тем, что в них, возможно, проживал некто, с кем можно поговорить с сердечностью и одновременно — с нарастающим волнением. Для меня жил тот или иной человек, который, заставляя меня вспоминать перед его лицом, его фигурой данные, казалось, мной ему обещания, ободрял меня, радовал, приятным образом осыпая меня упрёками. Если мне будет дозволено небольшое тщеславие, в чём я не сомневаюсь, я с удовлетворением сообщу, что одну из работ, вышедших из–под моего пера, я назвал «загадочная вилла», использовать практически которую мне, впрочем, не удалось. Время текло, вокруг меня и вдаль, заполненное отчасти нежностями, отчасти вопросами совершенно не любопытствующего, скорее то и дело тревожащего, т.е. вызывающего озабоченность содержания; она была мила, обдавала меня ароматным дыханием, не переставая притом, однако, напоминать мне, что вполне в силах требовать от меня разнообразных проявлений способностей.

У меня нет ни малейшего намерения писать о чём–либо другом, кроме как о том, — и я желаю при этом, чтобы мне было хорошо, чтобы написанное прохлаждало мне лоб, словно поцелуем, — что мне угодно.