Из книги «РАПОРТ»

ИНТЕЛЛЕКТУАЛ[17]

В приватном обхождении он, пожалуй, почти слишком любезен. В нечрезмерно серьёзном тоне хочу я доложить, что однажды он пригласил меня отобедать. Если не ошибаюсь в отношении своих воспоминаний, я время от времени с достаточным рвением предлагал ему работы для газеты, которой он был обязан своей репутацией. Его фигура представляется скорее средней, чем очень выдающейся. В остальном же, я заверяю, он вполне солиден. Однажды он сказал мне, у него создалось впечатление, что я очаровательно не достоен доверия. В другой раз, сделав рукой жест чистосердечия, он назвал меня одновременно умницей и безумцем, пытаясь уверить меня в том, что ему вменяется чувство юмора, коим он, однако же, не обладает и коего он, собственно, ничуть не ищет. В его глазах я представляю из себя подобие англичанина, признался он мне при случае, и я был вынужден сказать ему на это, что он должен признать, и англичане время от времени обладают воображением. В ответ он несказанно сдержанно улыбнулся, и наша беседа перешла на комедии и пр. Не попытался ли он как–то раз, несколько лет назад, угостить меня кружкой светлого пива в литературном ресторане, и не отверг ли я его деньги с непроизвольностью, показавшейся мне тактичной? Едва ли требуется подчёркивать, что я считаю его соратником образованным и находящим удовольствие в том, чтобы предполагать образованность и в окружающих. До настоящего времени он лишь раз взошёл на возвышенность, факт, говорящий о том, что его не развлекает терять время ради ландшафтов. В том, что не всякий писательский труд он читает и критикует сам, а вместо того позволяет кому–либо другому читать и критиковать то, что не слишком живо его интересует, его никто не винит, конечно. Однажды вечером или самым ранним утром он поторопился написать мне, что думает о том, чтобы стать моим благодетелем. Само собой разумеется, я счёл пристойным сперва не поверить этим ничем более не подкреплённым словам, и, действительно, моя недоверчивость оказалась уместной. Возможно, он несколько завидует мне временами, потому что я не газетчик, при том, что быть редактором — честь, несущая с собой многие заботы. По его мнению, мне так и осталось неведомо, что такое обязательства, и с лёгкостью, которую я в состоянии понять, он относит меня к сорту беззаботных, таких, как подмастерья или бродяги. Когда я как–то раз временно проживал в поместье dixhuitieme[18] и поставил его об этом в известность, он дал мне совет не впадать в гордыню. По поводу некоего разглядывания через оконное стекло я сочинил для него эссе о чайке[19], принёсшее мне овации, о чём я и сообщаю не без доли тщеславия. Поскольку он как–то раз урезал мне манускрипт, образ действий, не всегда ему безоговорочно присущий, я на него сердит. Он неодобрял во мне цветастости, казалось бы, отчасти присущие моим средствам выражения.

Я пишу эту статью, разумеется, признавая его заслуги, однако же, не решаясь их преувеличивать.

Я имею в виду, его влияние, его значимость не бесспорны. Кроме того, кто из нас не проблематичен, кто из нас никогда не вызывал сомнений на свой счёт?

Я думаю, разумней всего с удовольствием друг друга почитать, не забывая прилежно проверять, насколько это кстати.

Он, несомненно, интеллектуал; однако же, найдутся и другие люди того же склада, если он настолько свободен от предрассудков, чтобы соблаговолить дать мне разрешение вглядеться в жизнь, в чём я, к его удивлению, убеждён.

Мне хотелось бы, чтобы он с изумлением прочёл этот трактат!