Из племени Кедра

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

Дом с облупившейся от времени вывеской стоит в центре деревни. На вывеске еще можно прочитать ровные желтые буквы: «Сельпо». Пятистенник рублен всего шесть лет назад. В большой половине дома – магазин, а в меньшей живет Соня Трегубова. Очень удобно Соне. Да и жителей Улангая устраивает такое положение. В любое время дня и ночи приди к Соне – всегда какой надо товар отпустит. Долго ли к прилавку пройти, если есть внутренняя дверь в магазин прямо из комнаты. Накинет Соня на скорую руку халат, сходит в магазин, и получи запоздалый покупатель, что нужно… Правда, обычно под рукой у Сони мелочи не находится на сдачу. Но кто на это обижается! Не станет же продавщица в потемках копейки отсчитывать. Рыбаки и охотники народ такой: вернутся ночью домой – харч, глядишь, надо закупить либо сапоги. Ждать некогда – утром чуть свет снова отправляться на промысел. А сколько проходных катеров останавливается – команде и пассажирам перекусить требуется. Случается, к кому-нибудь запоздалый гость нагрянет. Где гость, там угощенье – снова не миновать магазин. А бывает, хозяева и гости меру забудут: ночь-полночь стукают Соне в окошко, бутылочку просят.

Вот за эту-то безотказность уважают Соню улангаевцы. Но на всех не угодишь, вот и перемывают старухи Сонины косточки от безделья. Соберутся на завалинке, пощелкивают кедровые орехи, у которых зубы есть, вьют веревочку из разных разговоров: «Сахар-то в продаже нынче шибко мокрый… С чего бы это? У склада крыша без дыр…» Только начнет одна, а там, глядишь, припомнят, что было и не было. Но если разобраться, Соня опять тут ни при чем. Завозят продукты за тысячу километров, из самого Томска. Дорога все водой идет. Отчего тут сахару сухим быть? Или еще, взять такой пример: к апрелю обычно полки магазина лысеют. За зиму водка и вино выпивается, махорка искуривается. Курильщики переходят на самосад, а о выпивке к весне ближе, к распутице, и говорить мужики забывают. К такому-то времени приберегала обязательно Соня бочку спирта. Мужики и рады, а острые на язык бабы поговаривали вполголоса, что разбавляет Соня спирт колодезной водичкой… шибко разбавляет. Сказал ей однажды об этом Костя при всем честном народе. Какой шум Соня подняла.

– Ты за кого меня принимаешь? Выкидывайтесь из магазина, приводите председателя артели, будем опечатывать бочку и экспертизу вызывать.

А какую и откуда вызовешь экспертизу, если на Югане лед колотым сахаром лежит, распутица кругом. Мужики приперли Костю к прилавку, заставили слова свои обратно взять. Посмотрел Костя на мужиков, видит по глазам: знают все, да помалкивают. Не ко времени такой разговор.

Но недолюбливала Соня с тех пор парня, при каждом удобном случае старалась насолить Косте Волнорезову. Однако в торговле осторожнее стала.

Очень любит Соня деревенских ребятишек. И любовь эта не показная. Есть у нее список всех мальчишек и девчонок, помечен в этом списке день рождения каждого. В больших семьях даже отец с матерью не всегда упомнят, кто когда родился, а Соня знает. Приготовит она подарок: конфеты, игрушки или книжки, и отнесет имениннику прямо домой или к себе пригласит. И тогда маленькие гости рассядутся за столом, чаевничают важно. А на столе Соней разные сладости расставлены – компоты, печенье, варенье и, конечно, конфеты. Радости ребячьей нет края. Танцуют, пляшут, поют. Глядит Соня на веселье ребячье и забывает о себе.

Хоть и не старая, тридцать лет всего недавно исполнилось, полный в доме достаток, но считает Соня прожитую жизнь неудачной. Мужа она не любила. Работал ее Арон тоже по торговой части. Вел приемку ягод и кедрового ореха. В путину заведовал артельным рыбозасольным пунктом. Имелась у Арона слабость: любил тихими вечерами сиживать с удочкой на берегу Югана. Очень уважал окуневую уху, которую именовал щербой. Перед щербой обычно пропускал стаканчик водки, а потом на сытый желудок любил полежать под марлевым пологом, на звезды поглядеть, помечтать. В большие праздники надевал военный китель и медали – бывший фронтовик! Таким он и остался в памяти ребятишек, которых нередко брал с собой на окуневую рыбалку. А погиб он нелепо. Известно улангаевцам только, что нашли Арона за десять верст от деревни рыбаки: прибило вспученное тело к берегу.

Соня – женщина стройная в талии. Упругая, как пружина. А уж походочка! Пойдет по улице, будто под коромыслом с полными ведрами. Русая косища не приплетенная, своя. И так эта коса к походке Сониной идет – играет распущенным кончиком от одного литого бедра к другому. Выворачивают шеи мужики, глядючи вслед продавщице. Из себя выходят от ревности сторожкие жены.

На здоровье свое Соня не жаловалась, но последние дни пасмурно стало у нее на душе, поясница побаливала. В конце весны завоз товаров на зиму был. Где мешок поправит Соня, где ящик подвинет – надорвалась, видно. Решила идти в субботу к Андронихе. Выслушала Сонину жалобу бабка Андрониха, покачала головой:

– Помять тебя надо в баньке. До заката солнца приходи. И бутылочку не забудь для пользы дела…

– Коньяк, бабуся, сгодится?

– Можно и на ем развести настой кореньев аира болотного, – быстро согласилась знахарка.

Баня у Андронихи на отшибе. Ветхая баня, по-черному топится. Крыша пологая, земляная, пучится летом высоченной лебедой. Двери низкие, щелястые, тряпьем проконопачены. А окно четырехклеточное, светлое. В вечернее время солнечные зайчики веселыми гостями сидят на прокопченных стенах с густыми потеками выступившей золотистой смолы.

У бабки Андронихи лечились и лечатся не только улангаевские бабы. Слава о ней, притом добрая, идет далеко по юганским деревням. Берет плату Андрониха только в том случае, если лечение получается успешным. В этом большая дальновидность бабкина: выздоровевшая женщина не забудет при надобности указать адресок своей исцелительницы.

В хорошо протопленной бане лежит на широкой лавке Соня. В мыльной пене утонула. Руки старухи успокаивающе скользят по упругому телу, мнут его, гладят, и неторопливый голос вселяет уверенность.

– Еще немножечко потру… Все как рукой снимет… С недельку попьешь аирного настоя, мигом все пройдет… А главная твоя болезнь, Сонюшка, другая… Надо мужика тебе. Вредно, девонька, терпеть… Супротив естества идти…

– Да я и не против, – откровенно призналась Соня, – только, бабуся, разговоров людских боюсь. Так ведь не получится, что никто ничего не узнает. В нашей деревне каждая душа на глазах… – она помолчала и добавила: – Все я жду, жду и думаю: вдруг попадется хороший человек, замуж выйду. Вот и терплю, худой славы не хочу.

– Уходят годы, девонька. Об этом подумай наперед, – гнет свое знахарка, обливая теплой водой из деревянной шайки Соню. – А теперь настоя прими, в рюмочку тебе, красавица, налила…

– Спасибо, бабуся, – принимая старухино лекарство, поблагодарила Соня.

– Когда по нутру приятность пойдет, скажешь. Еще потру немного. – И опять за свое принимается Андрониха: – Я тебе вот что скажу: разве можно терпеть бабе в таком бешеном соку? Отчего, думаешь, Волнорезиха померла? От терпежа нашего, женского, сердце ее хрумкнуло. Вон сколь лет без мужика промаялась… А в сырой земле-матушке все бабы равны. Что крутлявые, что честные…

– И то правда твоя, – вздохнула Соня. – Только нет, бабуся, в деревне ровни мне, с кем хоть крадучью полюбиться.

– Ох ты, так ли? – хитро возразила Андрониха. – Есть у меня на примете, да еще какой! Тьфу, тьфу, чтоб не сглазить.

– Кто примечен-то? – залюбопытствовала Соня.

– Кучум, Илюшка, – выдержав паузу, сообщила знахарка.

– Да, хороший парень, ладный, только, вот беда, старше я его… – опять вздохнула Соня.

– Полоумок ты, девка, парень еще бабьего пирога не пробовал. А крепчущий! Ты ведь тоже еще не вкусила мужиковской силушки, что там Арон твой был, так себе, морковка старая. Тебе-то лучше знать… А этот… Глядишь, помилуетесь, поузнаете друг дружку, там и поженитесь. Парень он тихий, спокойный. В руках держать его будешь вот как, – старуха сжала сухой костлявый кулачок, – а если поженитесь, дай бог, так за матерью его слепой я ухаживать буду. Много не возьму за это.

– Ох, хочется семью завести, – мечтательно говорит Соня.

– Еще не забрюхатела, а охаешь! – ворчит бабка. – Дуреха, у парня сейчас возраст… Самое время ловить. Подмани его. Будет он у тебя не на цепи, а привязанный.

– Он на меня и смотреть не станет, – придумывает отговорки Соня, а у самой сердчишко заходится в сладостной истоме.

– Вот ты и хватай, пока не поздно. Старость-то она к нам, девонька, в окна не стучит, а крадучью подъезжает.

Начатый в бане разговор продолжался в доме, за столом.

– Ладно ли себя чувствуешь, Сонюшка?

– Спасибо тебе, легче на душе стало, и поясница вроде прошла…

– Иди-ка ты сейчас домой, нарядись, как в церковь, надень исподнее белье из шелков. А я побегу к Илюшке, надоумлю его…

– Чем ты его заинтригуешь? – сомневается Соня. – Да и получится ли?

– Триньговать не буду. Скажу просто: для лодок моторы прибудут на днях в магазин. Иди, договаривайся с продавщицей. Помешкаешь, другим достанутся.

Шла Соня домой, и душа ее пела, лицо улыбалось. В жизни все просто: счастье нужно не ждать, а умело брать и поселять в своем доме. От Арона у Сони не было детей, хоть и любил он детвору не меньше жены. От Ильи она обязательно ребенка понесет. Илья полукровок, а они к детям очень присушливы. Будет любить ребенка, люба станет и она ему.

Андрониха времени не теряла. Встретила Илью на улице, ласково запела:

– Знать по очам, какая печаль. Вижу, вижу, с чего, Ильюшенька, у тебя руки отвисли, губы окисли. Весна! Щепка щепку под ручку берет. Парни вон вечерами девок тискают, а ты на луну гавкаешь от тоски. А ведь ты ей, луне-то, вовсе не нужон.

– Не пойму я тебя, бабка, с чего ты такую песню завела? – опешил Илья. Раньше вроде бы Андрониха его вовсе не замечала.

– Жалко мне тебя. Вот и завела. Подумай своей головой непутевой…

– А чего мне думать? Все передумал и наперед знаю, – возражает Илья, а бабка Андрониха сразу тактику меняет.

– Нечего гадать да рядить. Иди к Соне. Спроси у нее, когда новые моторы привезут. Вечор дед Чарымов Тукмаеву Кешке говорил об них. Смотри, не проворгань… – двусмысленно заканчивает она беседу и бежит дальше по улице.

Не Андрониха, а просто ведьма настоящая. Пустила разлад в душу Ильи.