Из племени Кедра

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ

Наступило время длинных дней и белых юганских ночей. Шумит беззаботно кедрач на Соболином острове. И так же плещется Ледовое озеро, как прошлым летом. Но нынче живет на острове всего один человек. Вертолет не дали артели. Костина бригада отказалась ехать на затерянный в тайге остров. Пришлось Волнорезову загрузить лодку продуктами и охотничьими припасами, прихватить с собой двух лаек и отправиться сюда в одиночку.

Верил Костя, что осенью придет к нему Илья. А пока у него есть занятие – нужно хорошенько изучить жизнь озерной норки. Тоскливо одному на острове. Но что поделаешь… Закурил Костя трубку, подошел к бывшему ангару-сараю. Взгрустнул, вспомнив небесный тихоход. И запросилась в небо его душа.

Югана сидела на скамейке у окна и вязала сеть-двухперстку. День выдался морочный, временами покрякивал гром и бусил дождь. Мокроглазые тучи сегодня скуповаты на слезы, но погода плаксивая.

Устала спина Юганы от долгого сидения. Решила сходить старуха в поднавес, доделать легкое ветловое весло.

Лениво воркуют ручьи, шлепаясь о береговые приплески. Вода в реке только-только шевельнулась на убыль. Еще вспучен и широк Юган в боках. Долбит река зубастыми волнами уже второй приплесок.

Маленький речной теплоходик, не глуша мотора, ткнулся в берег носом, высадил одного-единственного пассажира и пошел дальше кроить тихий Юган. Старуха сразу приметила: чужой человек приехал в Улангай.

«Вроде начальник. Шляпа домиком, городская. Плащ блестит, городской», – отметила про себя Югана. Стала внимательно смотреть.

Городской человек обходил лужи, стараясь не пачкать блестящих хромовых сапог. Шел он не куда-то, а прямо к Югане. Старуха убрала в сторону весло, встала, отряхнула с юбки стружку.

– Югана Кулманакова где живет? – спрашивает городской человек.

– Зачем в одном человеке ищешь двух? – ворчит старая эвенкийка. – Меня назвали Юганой отец и мать, когда еще охотились не в небесных урманах, а в нашей тайге…

– Вот и хорошо. Я Геннадий Яковлевич Обручев.

– У каждого человека и зверя есть свое имя… Скажи, какой работой промышляешь себе деньги? – недовольно говорит Югана.

– Я, бабушка, только что произведен в начальники Юганской нефтеразведки, – приветливо улыбаясь, отвечает Геннадий Яковлевич. – Мне Илья Кучумов о вас рассказывал…

– Пропал Кучум. Давно его нет в Улангае, – качает головой старуха.

Чуткие ноздри Юганы ловят запахи ароматного табака, одеколона и сапожного крема – запахи городских людей. Начальник нефтеразведки Югане понравился. Лицо смелое, глаза говорящие, и хороший дух от него идет. Нет на начальнике лишнего жира – очень крепкий мужик.

«Пошто он эвенкийскую трубку курит?» – задает себе вопрос Югана.

– Это подарок. Старик эвенок у меня был проводником в тундре, – поясняет Геннадий Яковлевич, перехватив любопытный взгляд старухи.

«Хороший начальник, – решает Югана. – С эвенками долго жил. Наш человек. Надо гостить…»

– Пойдем, Якорь, ко мне в дом, – приглашает старуха городского человека.

– Яковлевич мое отчество.

– Долго мне говорить… Называйся Якорем, – решительно возражает Югана.

Она усадила гостя за стол, положила перед ним кисет с махоркой: «Думай, кури. Собирай в кучу слова, которыми будешь пытать Югану».

– Можно тебе разоблокаться, – говорит старуха.

– Да-да, плащ я сниму…

– Югана пойдет к Сельпихе. Бутылку промышлять.

Вернулась хозяйка домой быстро. Поставила на стол запыленную бутылку ликера.

– Весь белый винка кончали. За зиму съели водку-спирт. Остался в Сельпихе только краснопрутник, – так Югана называла все настойки и вина. – Да еще в горелых бутылках, которое шипит, стреляет, а мозги не берет. Шипанское…

– Шампанское, – улыбаясь повторяет Геннадий Яковлевич.

– Оно есть. Мыльная пена, – пренебрежительно заключает Югана.

– Ты, бабушка, одна живешь?

– Тамилка в Медвежьем Мысе, кзамен отдает большой музыкальной школе.

Выпит сладкий ликер, ушла пустая бутылка под стол. Разговоров не было. Гость с дороги – язык немой. Отдохнет гость, сам скажет, зачем ему Югана понадобилась. Почет-радость делал начальник старухе, став ее гостем.

– Бабушка, вы очень много кочевали по юганской тундре?

– У бродячих оленей меньше троп позади, чем у Юганы!

– Илья мне рассказывал один случай…

– Жизнь много разных случаев давала. Какой Якорю нужен?

– О Мертвом озере.

– Пошто не знать Мертвое озеро? Знаю.

Рассказала Югана Геннадию Яковлевичу, что была она там, на озере, молодой. Лицо было без морщин, словно кожа на тугом бубне.

Остановились тогда эвенки из племени Кедра у Мертвого озера. Чернотропная осень стояла. На кедровую шишку урожай крепкий выпал – густо задержалась белка в тайге возле озера. Еды много наготовила на зиму. Вода в ту осень в озере испортилась. Дух болот напустил отраву. Рыба пропала. Утки, гуси стороной обходили Мертвое озеро. Видела Югана и другие эвенки, как утром из воды вырвался большой голубой дух Болот. Заплескалось озеро. Ударили волны в берег, а ветра не было. Страх как боязно всем стало. Эвенки быстро откочевали в другой урман… Больше люди из племени Кедра никогда не приходили к озеру, где живет дух Болот.

– Вот, Югана, карта. Не сможешь ли отыскать здесь то озеро?..

Югане не хочется обижать гостя-начальника. Она пододвигает к себе карту, долго смотрит, думает, и говорит наконец:

– Следов много. Все маленькие. Глаза не видят. Я сама буду рисовать тебе карту…

Югана взяла из рук Геннадия Яковлевича красный карандаш и на обратной стороне карты стала чертить извилистые линии.

– Вы мне рассказывайте, что значит каждая линия, – просит Геннадий Яковлевич.

– Глаза твои видят, как не понять? Это Оглат. Вот Илюшкина избушка. Дальше спит Шайтаново болото…

Дом Андронихи стоит на отшибе. Сразу за огородом начинается заболоченная низина, которая, минуя кладбищенский бугор, уходит в сосновые леса. Из окна сметила Андрониха председателя артели с каким-то важным, не деревенским мужиком. Стояли они и разговаривали. Незнакомец вдоль низины махнул рукой, что тебе улицу прорубил. Другой ладонью повел – снял под корень лес. Не усидеть дома Андронихе. Любопытно. Вдруг ее сселять с насиженного места решили? Мигом предлог-заделье надумала, как ей невзначай с мужиками встретиться. Вывела Андрониха из пригона телушку – цоб-цобэ! – и погнала за свой огород пастись.

Поравнялась с мужиками. Не пожалела спины в поклоне – в пояснице что-то хрустнуло, от живота под сердце кольнуло…

– Шуронька, – обратилась она ласково к председателю. – Никак мой огород-усадьбу урезать пришли? А я его всю жизнь удобряла-навозила… Весь супесь на чернозем переделала.

– Нет, бабушка, – посмеиваясь, отвечает Гулов, – никакого уреза твоей усадьбы не будет, а сосед появится… Можешь с ним познакомиться.

– Слава богу, наконец-то! – так и засияла Андрониха, будто всю жизнь ждала такого соседа. – Ведь все одиночила на отшибе. Скукота…

– Теперь у тебя самое бойкое место станет, – двусмысленно говорил Гулов.

– С чего это? – уловив загадку в голосе председателя и сразу переменив тон, спросила испуганная Андрониха.

– На этой низине выстроим поселок буровиков, – пояснил Геннадий Яковлевич. – Отгрохаем ремонтные мастерские, баню, пекарню, электростанцию…

– О, господи, чо вытворять они удумали! – уже злобно зашлась бабка.

– Как раз кстати ты, бабка, подошла, – не обращая на ее возглас внимания, начинает Александр деловито.

«Говорь, Шуронька», – глазами просит Андрониха.

– На квартиру жильца пустишь?

– Хорошего человека почему не уютить.

– Тебе, Геннадий Яковлевич, пожалуй, действительно у нее будет удобнее поселиться. Новостройка всегда перед глазами, под рукой. Ходить близко…

– Кто ты собой, добрый человек? – пытает бабка Геннадия Яковлевича.

– Он начальник нефтеразведки, царь и бог теперь на Югане, – вместо Обручева отвечает Гулов.

– Бедно живу я. Понравится ли? – вздыхает Андрониха, чуя, что здесь можно выторговать лишнюю деньгу: раз большой начальник, то и заплатит много…

– Я, бабушка, тоже не из богатых. Два чемодана да спальный мешок. Вот и все манатки, – утешает Андрониху Геннадий Яковлевич.

– Пойдем в избу. Посмотришь. И сговоримся, если приютно тебе у меня покажется, – уже без прежнего энтузиазма зовет Андрониха.

– Ну, все, Геннадий Яковлевич, пошел я, – махнул рукой Гулов на прощание.

– Спасибо, Александр Григорьевич. Отправляюсь отсыпаться. Приплывут мои новоселы – не до отдыха тогда будет.

Спроворила Андрониха квартиранту ужин. Поел он. На икону в углу посмотрел.

«Крещеный человек. На Христов лик глядит с уважением», – подумала Андрониха.

Койку Геннадию Яковлевичу поставила бабка за перегородкой у окна. Вид – в аккурат на будущее строительство. Говорлива сегодня Андрониха, на редкость любопытна. Да и квартиранта потянуло на разговор ради знакомства. Отстала от его души усталость.

– Значится, женушку твою сглазили, стервой оказалась, прости меня господи, – сочувственно говорит Андрониха и крестится. – Променяла такого человека! Офицером, поди, воевал?

– Подполковником закончил войну.

– Вот и говорю, полковника променяла на чахоточного директора-пимокатного… Ох, и жизнь наша… У тебя глаз стреляный, – вдруг деловито продолжает Андрониха и в голове у нее мигом зреет интересный план. – Не кольнула ли сердце какая наша улангаевская пташечка?..

Геннадий Яковлевич улыбнулся с хитринкой и посмотрел на Андрониху: знаю, мол, к чему ты, бабка, клонишь.

Сегодня зашел он в магазин. Видит, продавщица поставила стремянку, потянулась рукой к самой верхней полке. Удивила Геннадия Яковлевича стройная Сонина фигура. Будто застыла птица-лебедь на вираже. И сейчас подмывает его спросить у Андронихи про Соню подробнее.

– Соня-то?.. – бабка делает значительное лицо. – Если взаболь она тебе с первого взгляда люба, а не мельтешишь, то могу ее соглашать за тебя…

– Позднее как-нибудь. Неудобно… – смешался Геннадий Яковлевич от такого прямого предложения.

– Железо надо хлестать, пока не охлынуло. Бабу любить, пока не состарился. Соня не какая-нибудь халда. Эвон, сколь к ней сваталось! Она строгая… Гордость у нее вровень по красоту ее женскую. Ей и стрекотать-манить не надо. Выйдет замуж за такого, что красоваться будет и ни разу в жизни не ослезит платок – начинает расхваливать-стараться Андрониха.

– Красивая она, верно… Даже робость берет…

– Смирный баран волчице по зубам. Соне нужен характерный мужчина. Ты вроде по всем пунктам подходишь. Руки мастеровые, образование городское, не урод. Где надо, могутным кулачищем своим стол прошибешь. Жену да себя в обиду не дашь… Ну, до завтра… Заговорилась я с тобой, – неожиданно заторопилась Андрониха. – Ты, милок, поспи, поспи на перинке-то… А я пойду сейчас в магазин к Соне, белой принесу тебе к еде-то…

– Нет, говорят, белой у вас в продаже, – смущенно возражает Геннадий Яковлевич. Пить ему совсем не хочется, но уж больно настойчиво бабка о Соне говорила, наверняка неспроста.

– Для кого нет, а для меня завсе, – гордо отвечает бабка Андрониха и хлопает дверью.

Старые ноги ее прытче любых молодых понесли за калитку. Шла-торопилась Андрониха к Соне. Рада-радешенька. Голенища кирзовых сапог по тощим ногам ширк да ширк… Шыр-шыр голенища сапог – и стихли на пороге Сониного дома.

– Сонюшка, бутылку белой мне, уважь, голубушка…

– С чего вдруг на ночь глядя на бутылочку потянуло? – любопытствует продавщица.

– Большой человек у меня квартирует… – шепотом сообщает бабка.

– Начальник нефтеразведки, что ли? – К Соне всегда последние новости в дом слетаются первыми.

– Он самый, – радостно подтверждает Андрониха. – Говорить ему с тобой надо. Люду тьма скоро к нам понаедет. Весь твой харч-товар как ветром из магазина сдует. Договаривайся с начальником заранее про завоз товаров на его ораву.

– Хитришь, бабуся, – говорит Соня, но сразу начинает тщательно наряжаться перед зеркалом. Любопытно, что он за птица такая.

Геннадий Яковлевич понравился Соне. Понравился своим деловым разговором о снабжении населения продуктами и товарами, и еще понравился своим умным лицом. Ознакомились они. Время за полночь. Старуха улеглась на полатях за печкой отдыхать. Прислушивалась валась к затянувшемуся разговору квартиранта с Соней.

– Мне пора домой, Геннадий Яковлевич, – томно говорит Соня. – Так всю ночь можно просидеть…

– Посиди еще, Соня… Хоть до утра с тобой согласен…

«Вот мужик, орел с огнем! Такой сам присушит и отсушит любую», – радуется Андрониха за печью, стараясь не пропустить ни единого слова.

– Не веришь, Соня, такую, как ты, я искал много лет, – вдруг решительно говорит слегка захмелевший начальник нефтеразведки.

– Спи… Я пойду, Геннадий Яковлевич. Побереги любезные слова… Женщин красивых много в Улангае, – кокетничает Соня.

– Я провожу тебя.

– Зачем? Сама хорошо дорогу знаю…

«Ой-ай, зря, Сонька, фордыбачишь. Дура. Такого мужика упустишь, в жись больше не встренуть, – ругала Андрониха Соню, ворочаясь в запечье. – Чтой-то они притихли там? Гляну-ка… Батюшки… Он ейные руки целует! Ей-богу, по-иностранному целует! Лопни мои бельмы, в жизни такого не видывала. Это тебе не Кучум по своей обходительности…»

– Не провожай…

– Вот язва Сонька! Сама поцеловала в губы… Дай тебе господь за весь долгий бабий терпеж вечного счастья, – бормочет довольная Андрониха.

Дверь мурлыкнула дремотно. Скрипнули сенные тесовицы под Сониными ногами, повздыхали шаткие ступеньки крыльца, и все затихло. Андрониха слезла с полатей, сонливо потянулась, громко зевнула, выдавая в движениях и звуках сладкое просонье, – на уверье квартиранту. Закрыла дверной засов, перекрестилась и снова полезла на печь.

Обидно бабке за свою жизнь стало – прожит век за холщовый мех. Не испытала она мужней ласки. Не было неги, поцелуев таких, как нынче в моде. Хотелось ей перед смертью со старичком пожить… Отказал господь. Помер Паша на той неделе. А ведь с чего старику было помирать? Здоровьем не хаялся, в сельсовете с ним расписаны… Юганиха напустила на Пашу порчу. Не иначе. Ее проказа… Думает об этом Андрониха и горестно вздыхает: «Ох-хо-хо… грехи тяжкие наши, не алкоголь сгубил Пашу… порча шаманская…»

Небывалый сюрприз ожидал улангаевцев в солнечный июньский день. Сюрприз этот плыл из Медвежьего Мыса на большой самоходной барже. Причалилась самоходка близ дома деда Чарымова. Сбежались на берег деревенские быстроногие ребятишки.

– Тракторов! Шесть…

– Дурак! Пять тракторов, а шестой танк. Башня, пушка…

– Ребята, танк!

– Смотрите! Настоящий танк!..

– Откуда он здесь может взяться?..

– Танковая часть стоит теперь в секретном урмане, – пояснил всезнающий широкоскулый подросток.

Первым по металлическому настилу сошел на землю танк. На береговой чистовине развернулся, исполосовав гусеницами дерновину молодой травы-стелуна. Башня медленно повернулась в сторону реки. Народ на барже столпился у борта. Вдруг как жахнет башенная пушка. От гула пробки в ушах застряли. Собаки затеяли тревожный лай-перетяв.

«Бух-бах-бух!» – рыкает пушка.

«Ах-ух-ах!» – отвечает дальнее эхо.

Поднялся в деревне переполох. Мигом выползли на шум старики и старухи. Все, кого потревожили выстрелы, запрудили берег. Дивятся на танк.

Собаки рвутся на цепях, захлебываются от лая, а вырвавшись, мчатся на берег понюхать зверя, убитого неслыханным громовым ружьем.

Пришел к танку дед Чарымов одним из первых. За ним Югана. Опустела школа. Не дождавшись звонка, убежали старшеклассники.

– Айда на берег!..

Айда так айда… Не остались в школе и учителя. И Геннадий Яковлевич появился на берегу. Удивился выдумке своих рабочих. Ишь, черти, к башне буровую трубу приварили. Натуральная пушка получилась.

Откинулся люк. На броне появился грузный шаман. Настоящий шаман, с большущим бубном, разодет в меха, обвешан погремушками-висюльками. Грохает, не умолкая, бубен.

– А-а! – несется зык шаманьего голоса над рекой. – Ко мне, шайтаны, злые духи! Скорей, живей, пошевеливайтесь! Ко мне, вся нечисть Югана дремучего… Вижу! Вон летит голубой змей подземного царства. Садись к нам!.. Огруз бубен. Много вас слетелось на мой зов. Во, хорошо! – повесил шаман бубен на ствол пушки-трубы. – Стали вы дряхлые, злые духи. Не занимались самообразованием, отстали от жизни… Газет не читаете…

«Федька чудачит, – догадался Геннадий Яковлевич. – Его работа».

Топнул три раза ногой шаман – получил Славка сигнал. Вставил он в трубу два двуствольных ружья двенадцатого калибра, приготовился.

– Огонь! – скомандовал шаман.

Тарарахнуло четыре ружейных ствола почти враз. Разорванный бубен покружился в воздухе и шлепнулся в юганские волны. Потащило, закаруселило его быстрое течение.

– Ой, бабы, чисто кино…

– Все злые духи расстреляны, изничтожены за отсталость и вредные пережитки. А теперь слетайтесь, добрые духи, рассаживайтесь на почетном месте. Вы самые желанные гости всех людей! Присаживайтесь, передохните с дороги. Не смущайтесь. Это бывший танк, а ныне мирный тягач.

Опустился шаман в люк. На смену ему поднялся охотник – медвежья шкура внакидку, в руках пальма-рогатина. За ним еще один – с большущей книгой из берестяных листов. Пристроил он книгу товарищу на спину и принял стойку «смирно».

На этот раз Федор вылез из люка в белой рубашке с галстуком – успел скинуть шаманский наряд.

– Товарищи, – начал Федор, – митинг по случаю новоселья нефтепоисковой экспедиции считаю открытым. Моя речь рассчитана на двое суток.

Охотник откинул лист берестяной книги. Федор ткнулся в него носом, пошевелил губами, как бы зазубривая речь.

– Мужики, пусть бабы тащат сухари – будем митинговать. – Федор помолчал, приставив палец ко лбу, изобразил задумчивость, а потом продолжал. – Люди Улангая! Я передумал. Не надо сухари нести. Люди Югана! Нефтеразведчики будут жить с вами в одном селе… О-о, я вижу много красивых девушек! Разрешите ли вы…

– Красавиц ему захотелось! – послышался из толпы насмешливый голос.

– Женить его на Андронихе… – завизжала какая-то девка.

– Тише, сороки…

– Дедушка Чарым, дай ему отворот!

– Чарым! – понеслось по толпе зыбкой волной.

Помогли взобраться старику на танк. Федор бросил в люк берестяную книгу. Телохранители-охотники встали в почетный караул, держа в руках пальмы, как винтовки.

– Ежели по старшинству владычества Улангая, то пусть сначала Югана речь несет, – степенно сказал дед Чарымов.

– Югану, Югану! – зашумели женщины.

Сильные руки бережно подняли на танк старую эвенкийку.

«Молодец, Федор. Хорошо придумал», – одобрил Геннадий Яковлевич.

Растерялась Югана. Вытащила из-за голенища чирика трубку, сунула в рот, потом сообразила, что не время сейчас курить. Люди ждут ее слова.

– Давно привыкли весновать на этом месте наши деды и отцы. Живем ладно. Кеологи вот нынче приехали керосин искать. Думать надо: пускать их в деревню или нет.

Кончила Югана речь. Осторожно сняли ее с танка мужики. Стоит она, внимательно осматривает чудную машину. Постукала Югана по броне трубкой – толстое железо. Тяжело такой машине будет по тайге таскаться… Курит трубку Югана, слушает слова Чарыма.

– Хитрый ты, молодой человек. Танк подогнал. Пушкой балуешь. Мы, брат, тоже боеприпас имеем… А девушек красивых мы сами любим, и в жены их брать есть кому…

– Верно, Чарым! Своих парней у нас хватает!

– Правильно Югана сказала, думать надо.

– Нет, не уживемся мы с вами, – продолжал дед Чарымов свою речь и обратился к стоявшему поблизости рыбаку: – Тукмай, бери команду на себя! Ты четыре фашистских «тигра» распотрошил. Прими грех на душу, шарахни и этот…

– Отлично понял вас, люди! Выкуп надо – будет!

Но о нем разговор пойдет позднее. А сейчас давайте поговорим о красавицах… – снова вступил в разговор Федор.

Заложил он пальцы в рот и свистнул пронзительно, по-разбойничьи. Два охотника-телохранителя мигом скатились с танка и понеслись на баржу.

Они возвращались на берег с носилками из березовых жердей, на которых сидела девушка. Ахнула от удивления толпа. Охотники подняли девушку на танк, поставили рядом с Федором.

«Это да! Верочка! Смотри-ка ты, одета в белое, как весенняя бабочка, а коса-то, коса!.. Золотая, пышная, свисает на спину», – удивился Геннадий Яковлевич.

Разрумянилась девушка от смущения, от прильнувших к ней сотен глаз. Распахнулись Верочкины глаза. И до того это милое смущение ей идет, и до того оно красит девушку!..

– Платьице уж больно укоротила: ветер дунет – и зад с передом голысенький, – ревниво разыскивают улангаевские бабы изъяны в незнакомке.

– Ноженьки-то, ах, закусай меня комар… – возражают мужики.

– Такие ноги грех под подолом прятать!

– Буровики – народ великодушный, щедрый и гостеприимный. Не то, что вы, – продолжал Федор. – Мы самую лучшую девушку нефтеразведки отдали в жены… – он поднял руку, обвел взглядом притихшую толпу и, ухмыльнувшись, зычно произнес: – Мы отдали Верочку в жены Илье Кучумову!

Не поверили сразу улангаевцы, а потом вскинулся гул одобрения. Дед Чарымов не вытерпел, снова взобрался на танк.

– Постойте, улангаевцы! – И обернулся к Федору с сожалением в глазах. – А чем ты, молодой человек, покажешь, что она жена нашему Кучуму?

Федор снова свистнул по-разбойничьи. На этот раз на тех же самых носилках был доставлен с баржи Илья. На Илье новенький черный костюм, белая рубашка с галстуком.

– Кажи, Кучум, документ, – не сдавался Чарымов.

– Вот, Михаил Гаврилович, смотри, – гордо протягивает Илья зеленую книжицу.

Листнул Чарымов паспорт, хмыкнул.

– Верно, закусай их комар, сварены жених и невеста печатью.

– Ну как, породнились? – спросил Федор.

– Перехитрил ты нас, хоть и молод, – с хохотком признался дед.

– А теперь согласны отдать нашим буровикам в жены красавиц?

– Согласны. Только уговор. Без разводов.

– Так бы сразу!.. – кивает Федор.

Телохранители снова подали ему берестяную книгу.

Глянул Федор в книгу, полистал. Стал перечислять, что дают буровики в приданое невесте:

– Две деревянные ложки, котелок, туесок с медом, спальный мешок…

Смеется народ, а Федор невозмутимо перечисляет:

– Койка-раскладушка, рюкзак…

– Бедно! – кричат.

– Жадновато! – выкрикнул Тукмаев.

– Две бочки пива и полное озеро вина! Прошу всех на свадьбу!

– Разводи, мужики, костры, прямо тут, на берегу, жарь, пеки!

– Тише! – крикнул Геннадий Яковлевич, взобравшись на танк. – Спасибо, улангаевцы, за гостеприимство! Раз дело пошло на родство… – забыл Геннадий Яковлевич, что ему пятый десяток идет и что он здесь крупный начальник. Сейчас он чувствует себя таким же молодым, как Илья, и таким же счастливым, как Верочка. – Я беру в жены улангаевскую жительницу.

– Кого? – кричат из толпы любопытные.

– Соню!..

Женские усмешки с ехидцей шлепнулись о танк, побоялись лукавые глаза подняться и кольнуть гордого жениха, стремительного и взволнованного от счастья. После бабьего шепотка разнесся одобрительный шум.

– Тихо! – зыкнул Федор.

Геннадий Яковлевич разыскал глазами в толпе Соню, подмигнул ей, давая понять, что слово свое он сдержал и что сегодня их свадьба.

– Соня, открывай магазин и выдавай детворе все бесплатно! Я заплачу!..

– Одурел ты?! – хозяйственно одернула Геннадия Яковлевича Соня, когда они подошли к магазину. – За один день размотаешь все, что скопил. К чему такая роскошь? Денег сколько ухлопаешь…

– Не унывай, Сонюшка! Не может нефтеразведчик скупиться, коли встретил свою единственную женщину на земле…

Началось приготовление к свадьбе. А точнее – к двум. На берегу задымились костры. Повис над деревней вкусный запах праздничного варева.

Жарятся шашлыки на береговых кострах, на березовых углях. Черпается из бочки пиво деревянными да берестяными ковшами.

И у деревенских ребятишек пиршество: семнадцатый пустой ящик из-под компотов и конфет выбросила Соня на улицу, к складу. Щедра она сегодня по-небывалому. Щедра и счастлива.

Вина нынче у мужиков вволю… Вот уже отдымились костры. Собаки, затаившись, втягивают ноздрями вкусные запахи, ждут мозговых костей, хрящей и мяса. Хватит им тоже еды вдоволь.

Всю эту ночь будут над улангаевским берегом звенеть песни. Отведут душу женщины и мужчины – выльют свою радость в танцах и плясках.

Первые буровые на Югане. Первые буровики… Они не знают, где и когда осядут и, успокоившись, перестанут кочевать. Да и будет ли так у них? У людей кочевой профессии. Сегодня они об этом не думают. Скоро приплывут баржи со сборными щитовыми домами. Возведут буровики на окраине Улангая свой поселок. Сегодня пришло их на Юган только семьдесят пять человек, но за первой группой придут тысячи. И произойдет это в ближайшие годы. В нетронутых диких болотах взметнутся стальные вышки. Изрежут юганскую тайгу просеки-зимники, лягут дороги. А танк, с которого произносили речи, станет перетаскивать грузы и передвигать неразборные вышки. Древние кедры будут ложиться послушно перед ним, не споря о силе. Мог ли думать Илья, что на его охотничьем участке услышат урманные леса гул дизелей и голоса нефтеразведчиков?

Мог ли мечтать, что именно ему, Илье, придется первому вдохнуть аромат нефти и газа от керна, поднятого из глубин юганской земли.