Из племени Кедра

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ

Тракторы-телохранители шли с трех сторон буровой, удерживая ее пятидесятиметровыми канатами-оттяжками, бережно, как хрустальную пирамиду. Два мощных тягача буксировали стальную громаду к Барсучьему Мысу, который чуть севернее Мертвого озера.

Целиком перебазированная вышка не требовала трудоемких монтажных работ.

В первых числах апреля снова заговорили дизели, снова вгрызлось в породу долото, уходя с каждым днем все глубже и глубже. Поиски нефтяных залежей продолжались наперекор всем трудностям.

Помогли буровики Андрею поставить домик на полозья и перевезти на новое место. Как и прежде, редко прилетает он в Улангай.

Летом буровикам приходилось работать в жару, не снимая с лица накомарников или сеток, пропитанных дегтем. Спали они под марлевым пологом. Даже во время еды не было спасения от гнуса. Суп и чай щедро сдабривались мошкой, как маком. Привыкли буровики к такой приправе.

Трудно на буровой летом. Не легче и зимой. Выдает зима капризы похитрее летних. Приходилось Андрею хлебнуть лиха, особенно при спуске и подъеме инструмента в мороз, снегопад или пургу. Под напористым ветром, как обычно, качает буровую, струнами поют тросовые оттяжки. На полатях негде укрыться от ветра – работа не останавливается ни в какую скверную погоду. Ни в какой ветер. Лицо Андрея продубилось зимним загаром до черноты. Похож он сейчас на кержака. Бородища черная, пышная. Но какой бы трудной работа ни была, Андрей всегда помнил и думал о своей будущей картине, на которой хотелось запечатлеть ему юганских нефтеразведчиков. У него снова появилась цель в жизни, а боль утраты притупилась.

Вахта за вахтой в любую погоду, в любое время суток…

Нес Андрей еще и свою вахту: внимательно изучает жизнь рабочих людей. Всегда был рядом с ними и многому научился у них. Простые люди помогли ему вернуть ощущение полноты жизни, очищенной от мелочей, словно по крупицам, собрать драгоценный металл души, отделенный наконец от пустой породы.

Андрей на себе испытал, что такое сорок градусов ниже нуля. А ведь ему приходилось в такие морозы работать на самой вершине буровой. Ему знакомо дыхание металла, раскаленного холодом. Знакомо дыхание смерти и опасности… Только испытав все на себе, он мог по-настоящему глубоко проникнуть в психологию современного волевого человека, понять величие мужественной души рабочих-нефтеразведчиков.

И вот теперь Андрею до зуда в ладонях хочется взяться за краски, чтобы рассказать о недавнем укрощении газового фонтана, рассказать о чувствах людей, покоряющих нехоженые земли, открывающих нефтяные залежи в местах, где редко ступала нога человека. Жизнь и подвиг обручились здесь.

Но сколько еще потребуется времени, чтобы возродить в себе художника.

Да, он мог бы многое рассказать о трудностях жизни и быта буровиков. Мог бы нарисовать суровую, почти драматическую картину, собрав и сконцентрировав на одном холсте все виденные, все пережитые трудности. Но Андрей не хочет этого. Да и не может… Его деятельная и энергичная натура протестует против такого подхода к жизни. Нет! Он напишет картину светлую, суровую и правдивую. Картину, прославляющую мужество людей, вступающих в схватку с трудностями и преодолевающих все препятствия, которые ставит перед ними жизнь и природа… Так думал Андрей… Так готовил он себя к еще более тяжкой работе – работе над картиной.

Перевахтовка. Все улетели, как обычно, на недельный отдых. Как всегда, остался он один на буровой, хотя и звали Андрея товарищи с собой.

Есть еще одна причина, которая мешает Андрею возвращаться в родную деревню на отдых. Тамила. Стройная, красивая цыганочка, гордость Юганы. Ох, как жадно на нее засматриваются парни, как увиваются вокруг нее! Но недоступна Тамила. Ни на кого не глядит она. Отчего это, знает только Югана. Любит Тамила Андрея, и когда тот прилетает в Улангай, то для девушки эти редкие дни становятся самыми счастливыми. Она целует Андрея, и он целует девушку, но это только ответные поцелуи брата на ласку милой, веселой сестры.

Андрей с детства понимал девственную природу Югана, знал, чьи кочевые тропы позаросли близ Мертвого озера, чьи могилы замшели… Часто, очень часто воображение уносит его в далекое прошлое, и тогда оживают тропы, оживают люди племени Кедра.

Кочевые эвенки незримо разбили свое стойбище возле буровой. Они живут рядом с Андреем, заходят в его избушку, рассаживаются на топчане, на полу или стоят у печки, курят махорку, перемешанную с мохом, рассказывают Андрею о своей жизни. Спрашивают Андрея, как живет он. Спрашивают, зачем столько железа привезли в тайгу и что за шайтан летает по воздуху. Особенно любит Андрей в минуты внутреннего озарения вести разговор с бабкой Юганы.

Ее звали Унгой…

Словно воочию видит Андрей, как лениво ползут на берег озерные волны. Тощие, остроспинные. Голодно слизывают с приплесков размыленный ил, тихо шипят. Тихо шипит листва осин. Не верится старой Унге, что так же тихо и незаметно подкралась к ней старость на кочевой тропе, последней в ее жизни. Она еще жива и даже чувствует голод в животе.

Андрей смотрел на Унгу, гладил ее всклоченные седые волосы, утирая платком слезы с ее лица. А бабка сидела на песчаной косе у потухшего костра, и рядом плескались волны Мертвого озера.

Унга видела следы мужских чириков и босых детских ног. Видела остроклинную прорезь, оставленную носом обласка, которую начали уже зализывать волны.

В большом берестяном обласе уехали близкие люди, оставив Унгу у прощального костра. Совсем, навсегда уплыли ее сородичи на другой берег Мертвого озера, на далекие кочевые тропы. Огонь съел головешки. Искры потерялись в сером пепле. Скоро и Унге предстоит встретить последний сон. Предстоит спрятаться в земном пепле, как эти хитрые искры.

Так думала Унга.

Так думал Андрей, поднявший Унгу из могилы силой своей фантазии…

Унга встретила последний сон. Червь старости перекусил ее жизнь. Не исцеляет от старости молочное вымя кедра. Не воспламеняется сердце от выпитой крови молодого оленя. Зачем быть Унге лишним грузом кочевому племени? Зачем съедать кусок мяса или рыбы, добытые чужой рукой. Когда вечерний месяц покажет рога, она ляжет в долбленую кедровую колодину и вытолкнет распорку. Сухо захлопнется над ней крышка гроба… Сын сделал ей хорошую домовину, долбленку из кедра. Такую хотелось старой Унге.

И вот через много десятков лет волнует старая Унга воображение Андрея, знающего о ее жизни только по рассказам Юганы.

Соня открыла окно. Теплый майский ветер ворошил молоденькую листву тополя, шумела гурьба воробьишек на ветвях.

– Смотри, Олеженька, пришла твоя первая весна, – поцеловав сына, сказала Соня.

– Ма-ма, – неумело выговаривает маленький человек свое первое слово.

– А вон наш папка идет… – улыбаясь, говорит Соня.

Геннадий Яковлевич остановился у калитки и приветливо машет рукой сыну и Соне, которая после родов снова посвежела на лицо и стала еще красивее.

– Иди, сына, к папке, а я вам обед приготовлю… А потом спать уложу младшего мужичка…

Геннадий Яковлевич поцеловал Соню, взял мальчика, сел на подоконник и, счастливо улыбаясь, смотрел, как хлопочет жена.

Короткой ласковой песней прозвенело лето. Лисой подкралась осень. Обкусала листву с деревьев, загубила травы и запоздалые цветы. Прощай, лето! Прощайте, птицы перелетные!

В сентябре все буровики из бригады Федора вернулись на отдых. Вернулись с большой победой – скважина дала газ. Большой газ!

Югана рассердилась. Погода в тот день была плаксивой. Сыпал и сыпал мелкий дождь.

– Пошто Шаман на крутолете не пришел домой с вами? – спросила она Федора сразу же, даже не здороваясь.

– Шаман попросился охранять буровую до заморозков. Ему нужно нарисовать картину о буровиках. Будет спокойно работать, никто не помешает. Мы ему оставили рацию. Если что, сразу вызовет базу, и за ним вылетит вертолет.

– Федя, Шаман остался один. Плохо одному. Надо ему варить еду. Где еду брать? Надо на охоту ходить. Глухарей, рябчиков промышлять. Кто глухарей держать станет? Нет у Шамана собаки. Надо ему Черного и Сильгу везти. Поеду жить к Шаману. Надо помогать ему картины рисовать. Надо смотреть, как Шаман кеологов, тайгу красками писал. Как бы людей не обманул на картине. Сама смотреть буду все…

Тамила уговорила Югану взять и ее с собой.

– У меня отпуск не использован, – убеждала старуху девушка. – Сидеть дома и скучать не хочу.

Геннадий Яковлевич распорядился доставить на вертолете Тамилу с Юганой к буровой и приказал начальнику отдела кадров оформить Югану на работу охранницей. Обрадовалась Югана: «Буду помогать Якорю добывать газ, керосин».

Югана с Тамилой заняли небольшую комнату в бараке, ну, а Андрей по-прежнему не покидает свою избушку на бревенчатых полозьях, к которой так привык, что уже и не представляет себе, как можно жить где-то в другом месте.

Сильга была сукотна. Дед Чарымов отговорил Югану брать лайку на буровую. Югана взяла с собой только Черного.

Не пустолайка. Тайгу любит. Медведя держит. Хватит одной собаки, решила старая эвенкийка.

Ранним утром Андрей закрывал в избушке Черного, чтобы тот не пугал птиц, а сам с малопулькой, осторожно прячась за стволами сосен, подкрадывался к месту, где еще не так давно бушевал факел. На десяток метров огненная, словно из форсунки, струя заплавила песок блестящей коркой. На эту прокалину-круговину слетались глухари. Они порхались, как куры в золе, выискивали и заглатывали «жернова», кусочки спекшегося песка. Издали казались глухари на буроватом песке черными баранами. Любил Андрей наблюдать за глухарями. Выцелит старого крупного самца, щелчок малопульки – и перепуганная стая поднимается на крыло, бреющим полетом уходит к сосняку, рассеивается там. Молодые глухари нынешнего выводка далеко не улетали, а рассаживались на ближних соснах, удивленно рассматривая человека. Некоторые пристраивались даже на трубу барака, пробовали клювами крепость прокопченных кирпичей.

Ночами охранял буровую Черный. Сегодня перед рассветом угнал медведя от ледника. Не давали Черному покоя глухари, задирали. Первые дни собака подолгу гонялась за птицами, облаивала и пугала их. Сейчас стал Черный к глухарям привыкать и смотрел на них как на домашних индюков. Да и птицы вскоре перестали бояться собаку. Случается, подбежит Черный слишком близко к краснобровым гордецам, они поднимут такую воркотню-ругань, что кобель вынужден для острастки взлаять и нагнать страх на строптивых птиц. Распугав глухарей, убежит в тайгу Черный следить соболей и белок.

Конец октября особенно не ярился на заморозки. Но осенний орел уже загнал в тучи лебедя и начинал помаленьку щипать, бросая на землю первый нежный пух. Этот пух обрядил тайгу, как долгожданную невесту, в ткань редкого узора. Соболь еще не замундирился в царскую свою зимнюю шубу, белка еще не совсем вычесала хвойным гребнем летнюю рыжину. Зато медведь уже раздулся от нагулянного жира, раздобрел, и стала его брать дремота, напоминая о зимней спячке. Зажмурит медведь глаза на долгие месяцы, будут его радовать летние сытые сны…

А Черный носится по тайге, внимательно приглядывается к первым страницам осенней книги. Надоело собаке бездельничать летом и вот уходит в одиночку от буровой. Гоняет лосей, тревожит медвежью дремоту. Пришлось Андрею посадить кобеля на цепь – слишком разыгралась у него охотничья страсть. Недавно ушел и пропадал больше двух суток…

Набирали силу заморозки. Но не ретиво. Зарумянились болота, подсушил их мороз так, что первый чернотропный наст легко выдерживает человека на самых топких местах. Лежит на моховом узоре засахаренная морозцем клюква красным бисерным шитьем. Застыла медовая рябина на ветвях. Падет нынче снег на промерзшую землю.

Идут Югана с Тамилой по тайге. Женщина должна уметь добывать белку. Учит Югана Тамилу древнему промыслу.

У Тамилы думы в будущее смотрят, молодые думы. у Юганы свои мысли, вперед они теперь мало заглядывают, а все больше старое ворошат.

Думает Югана: «Тамила в лета вошла – самая горячая пора любить мужика. Душа и тело девичье всегда требует свое. Как молодой душе не соглашаться с телом? Время Тамиле мужа искать. Вечером с охоты вернемся, все скажу Шаману про Тамилу. Сейчас зачем гонять-маять мысли? Можно пока заняться другим… Вот рябинник не успела еще осень обобрать, в перезимок пошел. Ягоды висят, алеют, и листья местами крепко за жизнь вцепились, не поддались острому ножу осени. Любит эту ягоду-лекарство соболь, обязательно придет на эти места жировать. В тайге все примечать надо».

Тамила думает: «Как хороша тайга…»

Она видит таежный мир по-своему, молодыми глазами. Она чувствует этот мир влюбленным сердцем. И поет душа цыганочки. Вот подбежала она к молодому кедру, обняла его, прижалась ухом к стволу и слышит, как шепчет кедр: «Здравствуй, невеста вождя! Счастливой тропы тебе и метких выстрелов».

И снова идет Тамила по тайге. И снова ветви елей да пихт плавно танцуют под легким ветерком, и слушает Тамила голос урмана, голос юного своего сердца, и готова она целовать каждую веточку берез, каждую хвоинку молодых елочек. Но в то же время в добром сердце девушки живет суровая женщина урмана, будущая жена вождя племени. Рука ее не дрогнет, если встретится Тамиле на тропе зверь.

– Югана, Черный лает! На зверя, наверное, – окликает старуху девушка.

– Тамила, пошто плохо понимаешь собаку? Черный спокойно разговаривает. «Ав-ав», – кричит нам. А на зверя он матерится: «Арр-рав». Голос от ругани хриплым у него становится. Сходи сама за глухарем, я посижу, трубку покурю.

«Бух-бух-бух», – разнеслось в кедраче. «У-у-ба-ба», – перековеркало эхо спаренный выстрел. «Хорошо стрелила девка. Влет била. Цепкий глаз», – отмечает довольная старуха.

Югана выкурила трубку. Еще, что ли, ей закурить?.. Отчего девка назад не идет? Лениво курит Югана вторую трубку. Слышит старуха, Черный залаял на крупного зверя. Нет, не надо Югане идти на помощь. Пусть привыкает Тамила. Случится ей быть одной в тайге, кто поможет? Совсем никто. Чего бояться? Ружье у нее двуствольное. Хорошее ружье. Осечек не дает, пулю криво не носит. Патроны Югана сама набивала.

Выстрел. Рухнуло эхо. Ладно вроде кинула девка мелким зарядом. Сильнее лает Черный. Вот раздался второй выстрел… Сидит на валежине Югана, а мысли ее там, с Тамилой. Второй выстрел хороший. Большая мерка пороху сильно кинула пулю. Черный замолчал. Убит зверь. Молодец, смелая жена у Шамана будет…

– Ю-ю-га-на! – Тамила кричит.

Посмеялось эхо: «Ю-на-на…»

Шла Югана к Тамиле и вспоминала. Прошлой весной она с девушкой частенько ездила на рыбалку. Рыбу добывали, уток стреляли. Вода ранняя стояла, на мерзлую землю залезла. Сеть надо ставить, как тычку в землю затереть? Мерзлота. Пешня у Юганы на длинном черенке, продолбит она мерзлоту, а в отверстие от пешни тычку втыкает. Навык надо иметь – под водой не видно. Метко надо работать пешней, чутье в руках иметь. Всему этому учила Югана Тамилу. Заставила дочку режевку на язей кинуть, а сама рыбу варить принялась.

Уха готова. Югана пошла к берегу посмотреть. Видит, Тамила выдрой выползла на берег из ледяной воды, зубы стучат от холода. Тонула девка. А где обласок? Погнала рассерженная Югана Тамилу обратно, плыть за обласком.

Тогда у костра долго корила Югана девушку. Только ленивый человек, говорила ей, додумается прошлогоднюю сухую тычку-кол в руки взять и для сети речной вехой ставить. И получилось: Тамила обеими руками уперлась, со всей силой хотела затереть тычку, а та гнилушкой хрястнула и переломилась. Вот Тамила с размаху и кувыркнулась из обласка. А в сетке ведь можно легко запутаться и совсем потонуть…

Идет Югана по кедровнику, вспоминает смешные случаи про Тамилу, выбежал из мелколесья Черный, приласкался к старухе и обратно убежал.

– Дробью первый раз стреляла? – подходя к Тамиле, спрашивает старуха.

– Потом догадалась, перезарядила на пулевой… – оправдывается девушка.

– Рысь… хорошо, девка, промышляла ладно… Никогда не забывай, какой патрон в ружье. Глухарь где?

– Два глухаря, Югана! Одного сидячего, другого влет хватила.

– Ободрать рысь надо, пока не закостенела.

– Нет, Югана, понесем так, Андрюша пусть посмотрит.

Порадовался Андрей охотничьим трофеям сестренки, которая счастливо и крепко спала в бараке. А Югана сидела на топчане напротив Андрея, думала, с чего начать большой разговор. Когда Югане хочется сообщить Андрею что-то важное, говорит она только по-эвенкийски.

– Шаману надо промышлять жену…

– Не хочу и думать об этом, – сразу ответил Андрей.

– Тамила просила сказать, чтоб ты ее замуж брал. Завтра она будет спать с тобой. Она хочет этого…

– Югана, Шаман не может жениться на девушке, которую считает своей младшей сестрой.

– Если девушка желает спать с мужчиной, грех отказывать ей. Такой закон у племени Кедра, Шаман должен знать закон своего племени.

– Югана, ты пойми… Тамиле нужно сдавать экзамен за десятилетку, нужно готовиться в институт. А ты притащила ее сюда на буровую…

– Югана хорошо понимает Тамилу, – вскипела старуха. – В ее жилах больше огня, чем крови. Она в любом горе оживет, согреет Шамана. Она в любую погоду, по любой тропе пойдет за Шаманом.

– Югана, поверь мне, ничего не получится из твоей затеи. Можешь сказать об этом и Тамиле.

– Тамила убьет себя. Шаман должен знать: Тамила из другого племени. У нее совсем другая кровь. Если ты не ответишь на желание Тамилы, то бросишь в ее глаза вечный дым.

– Она мне сестра…

– Югана знает. Шаман хозяин своему слову. Ты любил Тамилу как сестру. Теперь Тамила выросла и хочет быть женой Шамана. Андрей задумался. Как быть?

Не хотелось ему суровым словом обидеть девушку, но ответить на ее чувства он не мог.