Избранные комедии

Дионис — бог театра.

Ксанфий — его слуга.

Геракл.

Покойник.

Харон — перевозчик в царство мертвых.

Плутон — бог преисподней.

Эсхил — трагический поэт.

Еврипид — трагический поэт.

Эак — слуга Плутона.

Служанка Персефоны.

Первая торговка.

Вторая торговка.

Хор лягушек.

Хор из двадцати четырех мистов.

ПРОЛОГ

Пустая орхестра. В глубине постройка — «Храм Геракла». Дионис, наряженный в шкуру льва, с палицей в руке, и Ксанфий с поклажей, верхом на бутафорском осле, выходят на орхестру.

Сказать ли, сударь, шуточку привычную

Из тех, что вечно потешают зрителей?

Скажи! Не говори лишь: задыхаюсь я!

Уж это — шутка чрезвычайно старая.

Так что ж сказать?

Не говори: ой, лопаюсь!

Вот шуточка отличная!

Скажи смелей! Не говори лишь одного.

Чего еще?

Что, ношу перекладывая, треснешь ты.

А это: издыхаю я под тяжестью.

Снимите, а не то в штаны…

10 Прошу тебя.

Не продолжай! Давно уже тошнит меня.

Зачем же я поклажу на себе тащу,

Когда и пошутить нельзя, как водится

У Фриниха, у Ликида с Амипсием?[310]

У них рабы таскают груз в комедиях.

Не надо лучше! Всякий раз, как вижу я

В театре эти штучки знаменитые,

Иду домой, на целый год состарившись.

20 Чтоб ты свернулась, шея злополучная!

Вся в синяках, а пошутить не велено.

А разве не нахальство, не разврат сплошной:

Я как-никак, а Дионис, Бочонка сын,[311]

Тружусь пешком, а этого — верхом везу,

Чтоб не устал он и не нес бы тяжестей!

Я разве не несу?

Ничуть, ведь едешь ты!

Несу же вот!

Да как же?..

Еле-елешки!

Да ведь не ты поклажу, а осел везет.

Я и везу, я и несу, свидетель Зевс!

30 Да как несешь, ведь самого другой несет?

Не знаю, но плечо совсем раздавлено.

Раз никакой нет пользы от осла тебе,

Слезай живее, на себе тащи осла!

Шуточная потасовка.

Ай-ой, зачем я не сражался на море![312]

Тогда б — шалишь! — плевать я на тебя хотел!

Слезай, негодный! Вот уже добрались мы

До двери. Здесь нам остановка первая.

Они останавливаются в глубине орхестры перед дверью храма.

(стучит в дверь)

Эй, мальчик! Эй, скорее! Открывай, эй-эй!

В дверях показывается Геракл.

Кто в дверь стучит? Что за кентавры ломятся?[313]

Да что это такое? Говори, ты кто?

Дионис в ужасе спрятался за Ксанфия. Шепчет.

Эй, Ксанфий!

Что?

Ты не заметил?

40 Что еще?

Как испугался он меня?

С ума сойти!

(громко хохочет)

От смеха удержаться не могу никак,

Кусаю губы, а смеюсь. Хо-хо-хо-хо!

(Продолжает хохотать раскатисто)

Чудак, послушай, подойди! Ты нужен мне.

Да не могу отделаться от хохота.

На женской рубашонке шкура львиная![314]

Вот вздор! В чем дело? Туфельки и палица!

Куда собрался?

Воевал с Клисфеном[315] я.

И на море сразился?

И пустил ко дну

50 Двенадцать или двадцать суден вражеских.

Кто? Ты?

Да, Зевс свидетель!

(в сторону, с ужимкой)

Тут проснулся я![316]

На корабле я перечел трагедию,

Творенье Еврипида «Андромеду»[317].

(Очень торжественно.)

Тут

Желанье прямо в сердце мне ударило.

Желанье?

Ростом с великана Молона[318].

По женщине?

Нисколько.

По мальчишке?

Нет.

Так по мужчине?

(в ужасе)

Ой!

С Клисфеном спутался?

Не смейся, брат, а лучше пожалей меня!

Томление такое душу жжет мою.

Какое ж, братец?

60 Рассказать не в силах я,

Но попытаюсь разъяснить сравнением.

Тоску по каше ты знавал когда-нибудь?

По каше, ну, еще бы! Тридцать тысяч раз.

Сказал я ясно, или объяснить еще?

Про кашу? Нет, не надо! Понимаю все.

Такое же грызет меня томление

По Еврипиду.

Что ты, по покойнику?

Да, и ничто меня не остановит, знай!

Иду за ним.

И даже в глуби Тартара?

70 И если нужно, то еще глубиннее.

Зачем?

Ищу поэта настоящего.

(Торжественно.)

«Одних уж нет, а те, кто есть, — ничтожество»[319].

Как, разве умер Иофонт[320]?

Один лишь он

Чего-нибудь да стоит. Да и то вопрос,

И в этом не уверен я как следует.

Софокл ведь лучше Еврипида. Что же ты,

Когда идти собрался, не за ним идешь?

Нет, нет, сначала поглядеть мне хочется,

Что без отца сумеет Иофонт создать.[321]

80 К тому же Еврипид — пройдоха, каверзник —

Удрать из преисподней приспособится.

А тот и здесь был тихим, и остался тих.

А Агафон[322]? Где этот?

Он ушел от нас,

Поэт отличный и друзьям примерный друг.

Куда ж?

Куда Макар не загонял телят.

А где Ксенокл[323]?

Чтоб сгинул он, свидетель Зевс!

Пифангел где?

(изнемогая под тяжестью поклажи, про себя)

А про меня и речи нет.

А плечи я натер почти что до крови.

Да разве нет у вас мальчишек множества?

Трагедии они строчат по тысяче

90 И Еврипида на версту болтливее.

Все это пустоцветы, болтунишки, мразь,

Сороки бестолковые, кропатели!

Как однодневки сгинут, получивши хор,

Один разочек переспав с трагедией.

Но днем с огнем не сыщешь прирожденного

Поэта с величавым, зычным голосом.

Какого величавого?

Такого вот,

Чтоб отколол коленце позабористей:

«Эфир — квартира Зевса»[324], «лапа времени»,

100 Или про то, что клясться не желала мысль

И стал язык без мысли лжесвидетелем.

И это все ты любишь?

До безумия!

По-моему, так это — вздор и глупости.

Не залезай мне в голову, своей живи!

Но, право, это просто надувательство!

Учи меня обедать!

(в сторону, со вздохом)

Обо мне — ни-ни!

Вот почему, наряд надев диковинный,

В тебя переодевшись, я пришел. Прошу,

110 Друзей своих мне назови, с которыми

Якшался ты, когда ходил за Кербером,[325]

Все перечисли: булочные, гавани,

Ручьи, колодцы, перекрестки, тропочки,

Мосты, местечки, бардачки, гостиницы —

Там, где клопов поменьше.

(в сторону)

Обо мне ни-ни!

И ты идти дерзаешь, сумасшедший?

Друг!

Об этом ни полслова. Назови скорей

Дорогу, чтоб сойти мне в преисподнюю,

Ни жаркую, ни чересчур холодную.

Какую же назвать тебе дорогу? А?

Одна дорожка — волоком: на бечеве

120 Повеситься.

Дорожка слишком душная!

Другая есть: короткая и торная…

Взять ступку…

На цикуту намекаешь ты?[326]

Ну да!

Холодный, мерзлый и ненастный путь.

Тотчас закоченеют обе голени.

Еще есть путь, не длинный: стремя голову…

Скажи, прошу, ведь я ходок неопытный.

Сперва на Керамик[327] приволокись…

И что?

На столп высокий поднимись…

130 И дальше что?

Гляди и жди, чтоб факелов начался бег.

Когда же заторопят шумно зрители:

«Валяй!» Тогда и ты валяй!

Куда же?

Вниз!

Мозги свои порастрясу, пожалуй, так.

Дорогой этой не пойду.

Какою же?

Какою ты когда-то шел.

Велик тот путь.

Сперва увидишь озеро огромное,

Бездонное.

Кто ж будет мне паромщиком?

На челночишке маленьком старик седой,

140 Гребец,[328] за два гроша перевезет тебя.

Ого!

Как всемогущи всюду эти два гроша.

Да как в Аид они попали?

Ввел Тесей.[329]

Потом увидишь змей и чудищ полчища

Страшнейшие.

Не ври и не пугай меня! Не запугаешь!

Дальше — грязь ужасная,

Навоз бездонный. В нем зарыты грешники.[330]

Кто чужеземца оскорбил заезжего,

Кто мальчика облапив, не платя, удрал,

Кто мать родную обесчестил, кто отца

150 По морде стукнул, кто поклялся кривдою…

Да, да, и с ними вместе тот несчастнейший,

Кто песнопенья выучил Кинесия[331]

И выписал на память стих из Морсина.

А дале — флейт услышишь дуновения

И свет увидишь дивный, как надземный день.

И рощи мирт, и радостные сонмища

Мужей и жен, и рук неисчислимых плеск.

А это кто ж такие?

Посвященные.

(про себя)

Я ж, право, как осел при посвящениях.[332]

Довольно, положу поклажу на землю.

(Кладет поклажу наземь.)

160 Они тебе расскажут все, что надобно.

Сейчас же по соседству с их жилищами

Идет дорога ко дворцу Плутонову.

Прощай теперь!

И ты, братишка, будь здоров!

Геракл уходит в дверь храма.

(Ксанфию)

А ты мешки клади обратно на плечи.

Да я и снять их не успел.

Живее, ну!

Нет, нет, не надо! В помощь мне найми, прошу,

Покойника, из тех, кто нам попутчиком.

А вдруг никто не встретится?

Так я тащу.

Согласен!

На орхестре, в сопровождении музыкантов, появляется похоронное шествие.

(останавливает шествие и обращается к покойнику)

Погляди, выносят мертвого.

Эй ты, тебе я говорю, покойничек!

170 Снести возьмешься ношу в преисподнюю?

(с готовностью приподымаясь на смертном одре)

А ноша тяжела?

(показывая поклажу)

Гляди!

Две драхмы дашь?

А меньше?

(снова ложится на одр)

Живо, трогайте, могильщики!

Постой, чудак, давай же поторгуемся!

Две драхмы, баста! Понапрасну слов не трать!

Ну, скинь хоть три обола!

(в негодовании)

Чтоб мне вновь ожить!

Могильщики уносят покойника.

Как важничает, подлый. Погоди же, плут!

Я понесу.

О, честный, благородный муж! Пойдем же к перевозу!

На орхестре появляется челнок Харона.

Эй, причаливай!

180 А это что?

Что? Озеро.

Свидетель Зевс! То самое. А вот и челночок на нем.

Да, видят боги! Тут же и старик Харон.

(кричит)

Сюда, Харон, сюда, Харон, сюда, Харон!

(подплывает на своем челноке, восклицает)

Кому в места блаженного успения?

Кому в равнину Леты, в долы ужаса,

В юдоль печалей, в яму, к черту, к дьяволу?

Мне!

Заходи живее!

Поплывем куда?

Неужто к черту?

Только для тебя, входи!

(входит в челнок, зовет Ксанфия)

Эй, мальчик!

Стой, рабов не перевозим мы,

190 Когда они не воевали на море.

Мне не пришлось. Ячмень над глазом выскочил.

Так обежать тебе придется озеро.

А где вас ждать?

У пристаней отчаянья,

В ущельях мрака.

Понял?

(в сторону)

Понимаю, да!

И что я встретил, бедный, выйдя из дому!

Бежит кругом орхестры. Челн с Хароном и Дионисом движется поперек орхестры.

(Дионису)

Садись на весла! Кто еще плывет, входи!

Эй, эй, ты что?

Как что? Да это самое.

Сел на весло, как ты мне сам приказывал.

Сюда, сюда садись, брюхан!

200 Ну вот, сижу.

И вытяни ладони, и держи!

Держу.

Комическая пантомима.

Довольно балагурить! В дно упрись ногой,

Греби, натужься!

Как же мне грести, чудак,

Юнцу, береговому, сухопутному?

Сгребешь отлично. Пение услышишь ты —

И в лад ударишь веслами.

Чье пение?

Лягушек-лебедей. Чудесно!

Дай же знак!

Начинай, начинай!

Раздается пение лягушек. Дионис гребет в такт лягушечьей песне.

Брекекекекс, коакс, коакс!

Брекекекекс, коакс, коакс!

210 Болотных вод дети мы,

Затянем гимн, дружный хор,

Протяжный стон, звонкую нашу песню.

Коакс, коакс!

Нисийского бога так

Мы чествуем Бромия[333]

На древних болотах,

В час, когда пьяной толпою,

Праздник справляя Кувшинов,[334]

Народ за оградою нашей кружится.

220 Брекекекс, коакс, коакс!

А я мозоль себе натер,

А вам шутить! Коакс, коакс!

А вам плевать, а вам играть!

Брекекекекс, коакс, коакс!

Поют все быстрее и быстрее. Дионис все быстрее гребет, выбиваясь из сил.

Чтоб сдохнуть вам, крича: коакс!

Заладили одно: коакс!

Ты просто — трус, болтун, лентяй!

Любят наше пение сладостные музы,

230 Любит козлоногий игрец на свирели, Пан,

Аполлона форминга напевам нашим вторит,

В нашей утешительной болотине

Певучий зыблется тростник.

Брекекекекс, коакс, коакс!

Я в пузырях, я в волдырях,

Измученный потеет зад,

Еще лишь миг — и прогремит…

Брекекекекс, коакс, коакс!

Квакучий род, тише вы! Молчите!

240 Нет, будем петь

Вдвое громче. Так мы скачем

Яркосолнечными днями

Меж аира и кувшинок,

Прорезая тишь веселой

Переливчатою песней.

Так пред Зевсовым ненастьем

В час дождливый в глуби водной

Блещет след проворных плясок,

Лопающихся пузырьков.

Брекекекекс, коакс, коакс!

Квакают наперегонки и все громче и быстрее.

250 У вас я кваканью учусь.

Обижаешь нас ужасно.

Вы — меня. Гребу и дохну.

Чуть не лопаюсь, гребу.

Брекекекекс, коакс, коакс!

Пищите, мне и дела нет!

Будем голосить, горланить,

Сколько в зычных, громких глотках

Хватит силы, день-деньской.

Брекекекекс, коакс, коакс!

260 Мне нипочем ваш горлодер.

А твой нам и подавно жалок.

Посмотрим, буду выть, вопить,

День целый не закрою рта,

Пока не пересилю ваше кваканье.

Брекекекекс, коакс, коакс!

Что ж замолчали? Квакайте, ну, квакайте!

Постой, довольно! К пристани причаливай!

Слезай! Плати паромщику!

Возьми обол!

270 Эй, Ксанфий, эй! Где Ксанфий, где? Мой Ксанфий, ой!

(появляясь)

Ау!

Иди живее!

Вот и я, ау!

Ну, что ты видел?

Грязь и тьму кромешную.

А видел ты, скажи мне, лжесвидетелей?

Отцеубийц и взяточников?

Да, а ты?

Конечно, видел. Вижу и сейчас еще.

(Показывает на зрителей, сидящих в амфитеатре.)

Что ж делать нам?

Пойдем вперед, я думаю.

Ведь мы в местах, где чудища страшнейшие.

Так он сказал нам.

280 Я еще задам ему!

Он просто хвастал, чтобы напугать меня.

Он знал, как я отважен, и завидовал,

Бахвал известный, пустослов и трус Геракл.

А я хотел бы встретить приключение,[335]

Достойное меня и путешествия.

Какой-то шум и странный шорох слышится.

(испуганно)

Где, где?

Да сзади.

Ну, так позади иди!

Нет, спереди как будто.

Впереди иди!

О боги, вижу чудище ужасное.

Какое?

Дивное. Оно меняется.

290 То бык, то мул, а то — как будто женщина

Прелестная.

(обрадованно)

Но где же? Я прижму ее.

И вот уже не женщина, а страшный пес.

(в ужасе)

Эмпуса[336], верно.

Да, ужасным пламенем

Лицо пылает.

Да, а ноги медные?

Одна. Другая же нога — навозная.

Чудовищно!

Куда бежать?

А мне куда?

(Бежит через орхестру к креслу, занимаемому жрецом)

О жрец мой,[337] защити же божество свое!

Погибли мы, Геракл, владыка!

Замолчи!

Не называй меня Гераклом, миленький.

Ну, Дионис!

300 А это хуже в десять раз!

Тогда ступай! Хозяин мой, сюда, сюда!

А что?

Мужайся, снова все наладилось,

И можем мы, как бедный Гегелох[338], сказать:

«Из бездны волн спасло нас… привидение».

Эмпуса смылась.

Поклянись!

Свидетель Зевс!

Клянись еще раз!

Видит Зевс!

Клянись!

Ей, Зевс!

Я, право, побледнел, ее увидевши.

А плащ со страху порыжел как будто бы.

За что напастей столько на меня, ой-ой!

310 Кто из богов задумал погубить меня?

(насмешливо)

«Эфир — квартира Зевса», «лапа времени».

Эй-эй!

Ты что?

Не слышишь ничего?

А что?

Слышится музыка флейт.

Играют на свирелях.

И от факелов

Пахнуло духом смольным. Как таинственно!

Давай в сторонку встанем и послушаем.

Слышится пение хора.

Иакх,[339] о Иакх! Иакх, о Иакх!

Да это — те места, где посвященные

Поют и пляшут. Говорил Геракл о них;

320 Как грешник Диагор[340], Иакха чествуют.

Ты не ошибся. Тихо постоим теперь

И разузнаем все во всех подробностях.

Отходят в сторону.

ПАРОД

На орхестру входит хор из двадцати четырех мистов с факелами в руках.

Строфа

Иакх наш, снизойди к нам, золотых стен обитатель!

Иакх, о Иакх!

К нам приди, на святой луг, на зеленый!

С нами будь рад, в наш вступи ряд!

Пусть венок мирт многоцветных

330 Пышнокудрый окружит лоб!

Попляши, бог! И ногой в лад бей о землю!

Восхити дерзновенный

И веселый хоровод,

Наших игр сонм, наших плясок богомольных череду,

Песни мистов посвященных!

Хор пляшет.

(из своего угла)

Деметры дочь святая и великая!

Как сладостно пахнуло поросятиной![341]

Сиди и нишкни! Хрящик заработаешь.

Антистрофа

Раздуй свет искряных смол, подымай ввысь знойный витень.

340 Иакх, о Иакх,

Ты, ночных хороводов пламеносец!

Запылал луг, заалел лог,

Рвется в пляску стариков сонм,

Позабыв груз огорчений.

Прожитых лет, роковых бед злую тяжесть

Отогнал час торжества.

Выше витень подымай,

Выводи рой молодежи

На цветистый, травянистый

350 На святой луг на зеленый!

Хор пляшет с факелами в руках.

Пусть молчат нечестивые речи! Пускай наши пляски святые оставит,

Кто таинственным нашим речам не учен, не очистился в сердце и в мыслях,

Непричастен к высокому игрищу муз, не плясал в хороводах священных,

Быкобойцы Кратина[342] неистовых слов не любил, величавых и буйных,

Кто дурацкими шутками тешиться рад, недоступный высокому смеху,

Кто смирить не стремится борьбу и мятеж, не желает отчизне покоя,

360 Кто раздоры растит, раздувает вражду, для себя прибылей добиваясь,

Кто лихву вымогает и взятки берет, правя городом в годы ненастья,

Кто корабль или крепость врагу передал иль запретный запас из Эгины

Вывозил, как бессовестный Форикион, откупщик злополучный и мытарь,

Наши снасти, уключья, смолу, паруса в Эпидавр[343] для врагов отправлявший,

Кто за золотом едет в чужие края, на отчизну врагов призывая,

Кто в часовню Гекаты зайдет за нуждой, хороводную песню мурлыча,

Кто в отместку за шутку на играх святых,[344] на веселых пирах Диониса,

На собранье потребует хлеба кусок у поэтов отгрызть комедийных, —

Налагаю запрет, и еще раз запрет, вновь и снова запрет налагаю

370 Я на них, от веселия мистов гоню. Вы ж, другие, полночную песню

Затяните, приличную часу и дню и возвышенным праздникам нашим.

Пусть все прилежно пляшут,

Стуча ногой о землю,

Топча святые травы

В ночных лугах.

Шутите, тешьтесь, смейтесь,

Набив живот досыта!

Пляшите, песней громкой

Спасительницу нашу

380 Воспойте и прославьте!

Она хранит

Страну вовеки эту,

Назло Форикиону.

Хоры пляшут.

Затяните теперь особливую песнь, возвеличьте владычицу жатвы,

Нашу матерь Деметру — в высоких словах величавое имя почтите!

Строфа

Деметра, таинств пресвятых

Царица! Ныне с нами будь,

Твой богомольный хор храни,

Нам без помехи дай весь день

Плясать и забавляться!

Антистрофа

Смешного много нам позволь

390 И много важного сказать,

Потешившись и поиграв

Достойно праздников твоих,

Дай победить на славу![345]

Эво!

Хоры пляшут.

И бога-юношу теперь песней призовите!

Пускай приходит, с нами пусть празднует и пляшет!

Иакх любезный, радость наших празднеств

Сладчайшая, поводырем будь нашим

400 К богине в дом![346]

И покажи, что долгий путь

Нам легок и короток.

Иакх, владыка плясок, проводи меня!

Ты любишь смех. И пусть в лохмотьях платья,

Подметки рвутся, скаредность забыта.

Ты лоскуты

Благословил, чтоб без забот

Плясать могли мы и шутить.

410 Иакх, владыка плясок, проводи меня!

Плясунья быстроногая, подружка,

Красавица, одежку растрепала.

Из лоскутов

Глядит девическая грудь

Цветком розоволистым.

Иакх, владыка плясок, проводи меня!

(высовывается из своего угла)

Где мир, там я. Жить не могу без общества.

Хочу плясать, хочу гулять!

И я хочу!

Комическая пляска обоих актеров.

Хотите, будем вместе

Шутить над Архидемом![347]

Семи годочков был он без родителей.

Теперь он верховодит

420 Там, на земле, у мертвых,

Главарь бродяг, воров и всякой сволочи.

Я чую, копошится

Клисфен в своей могиле.

В печали чешет зад, лицо царапает,

Колотится, согнувшись,

И плачет, и взывает

К Ядриле, чтобы в страсти он помог ему.

А Каллий знаменитый,

Сыночек Гиппоблуда,

430 Налег на девку, шкурой льва украсившись.

(выходит вперед)

Прошу вас, объясните:

Где тут дворец Плутона?

Мы — странники и только что пришли сюда.

Не отходи далеко,

Не спрашивай нас больше,

Но знай, у двери ты стоишь Плутоновой.

(Ксанфию)

Возьми поклажу,[348] мальчик!

Час от часу не легче.

440 Не мех, а прямо хвастовство коринфское.

(Навьючивает на себя поклажу.)

Ступайте

На луг богини, в круг святой,

Где цветы и травы.

Играйте и ликуйте там, с вами милость вышних,

Со мной идет пусть хоровод девушек и женщин,

В сиянье факелов всю ночь пусть богиню славят.

Строфа

Пойдем туда, где купы роз,

Цветов благоуханье.

Забавы прелестных игр,

Чудеснейших плясок рой

Там ждут нас. Лелеют нас

450 Блаженные Мойры.[349]

Антистрофа

Сияет солнце нам одним.

Для нас лишь горний пламень дня.

Священные мисты — мы,

Мы чисто сквозь жизнь идем,

Союзу друзей верны

И милых сограждан.

Часть хора уходит. Другая занимает места на орхестре. Актеры подходят к постройке в глубине, изображающей сейчас дворец Плутона.

ЭПИСОДИЙ ПЕРВЫЙ

Но как же в дверь мне постучаться, как мне быть?

Когда б я знал, как в дверь стучатся мертвые!

Не размышляй! По двери двинь как следует!

460 Ведь у тебя Геракла вид и палица.

(стучит в дверь дворца Плутона)

Эй! Эй!

Из дверей выходит Эак — привратник.

Кто там?

Геракл, силач известнейший.

Ах, мерзкий, ах, треклятый, ах, негоднейший![350]

Подлец! Из подлых подлый, распреподлейший!

Ты уволок у нас собаку Кербера.

Душил ее, давил и бил, с собой увел

Мою собачку милую. Постой же, вор!

Теперь утесы Стикса чернодонные

И Ахеронта гребень окровавленный,

470 И псы Кокита резвые,[351] и сто голов

Чудовищной ехидны будут грызть тебя

И рвать твою утробу. А нутро пожрет

Тартесская мурена. Потроха твои

И черева твои кровоточивые

Горгоны сгложут, страшные тифрасские.

Я к ним, не медля, быстрый направляю бег.

В ярости уходит. Ксанфий подымает забившегося на край орхестры и упавшего со страха Диониса.

Эй! что с тобой?

Обклался. Призови богов!

Чудак! Вставай живее! Подымайся, эй!

480 Пока никто не видел из чужих.

Нет сил!

Я в обмороке. Губку положи на грудь.

Ну, вот возьми!

Да где же?

(Берет губку и кладет ее довольно далеко от сердца.)

Боги чистые!

Где сердце у тебя?

Наверно, екнуло

И в пятки соскочило и запряталось.

Последний трус ты из богов и смертных!

Я?

Какой же трус? Ведь губку я потребовал,

А кто б другой был столь отважен?

Где ему!

Лежал бы трус в навозе, не посмел бы встать,

490 А я поднялся. Я посмел и вытерся.

Храбрец ты, Зевс свидетель!

Да, поистине.

А ты не испугался слов ужаснейших

И страшной брани?

Я? Да вот ни чуточки!

Когда ты так отважен, впереди иди

И богом будь! Возьми и шкуру львиную,

И палицу, храбрец неустрашимейший!

А я, как твой носильщик, позади пойду.

Они переодеваются. Комическая пантомима.

Отлично, я согласен. Поменяемся!

Ну, погляди же на Геракло-Ксанфия,

500 По-твоему, я буду труса праздновать?

Отнюдь! Ты прямо из Мелитты[352] каторжник.

Иди вперед! Поклажу подниму я сам.

Снова подходят к двери Плутонова дворца. Из дверей выходит служанка Персефоны.

(приветливо Ксанфию, принимая его за Геракла)

Геракл милейший, здравствуй, заходи сюда!

Богиня, чуть услышала, что прибыл ты,

Лепешки замесила, два иль три горшка

Сварила каши, полбыка зажарила,

Коврижек, колобочков напекла. Входи!

(робко поглядывая на Диониса)

Отлично, одобряю.

Видит бог, не дам

Тебе уйти голодным. Птичьи крылышки

Поджарены. Печенье подрумянено,

Вино разлито по ковшам сладчайшее,

510 Иди за мною!

(неуверенно)

Я сейчас.

Все шутишь ты.

Не отпущу я, так и знай. Флейтисточка

Хорошенькая ждет нас и танцовщицы,

Не то ли две, не то ли три.

(не выдержал)

Танцовщицы?

Молоденькие, только что побритые.

Входи скорее! Повар приготовился

Вносить копченье. И столы расставлены.

520 Ступай! Привет мой передай танцовщицам.[353]

Им расскажи, что сам я за тобой иду.

Служанка уходит.

(с важностью чванной Дионису)

Эй, раб, скорей поклажу понеси за мной!

Постой, дружок, за правду, вижу, принял ты,

Что я шутя Гераклом нарядил тебя.

Меня не разыграешь, Ксанфий миленький!

Остановись и на плечи взвали мешки!

Да что это? Отнять ты собираешься,

Что сам же дал?

Не собираюсь, делаю.

Снимай наряд!

(к зрителям)

Вас всех зову в свидетели

И обращаюсь к божествам.

К каким богам?

530 Ну не потеха разве, не посмешище —

Ты, смертный, раб, Алкмены[354] сыном назвался.

Что ж, отнимай, отлично. Все же, думаю,

Меня еще попросишь, если бог велит.

Они снова переодеваются. Комическая пантомима.

Строфа

Видно сразу хитроумца,

Ловкача и остромысла,

Много повидавшего.

Извиваться и вертеться,

Нос всегда держать по ветру —

Это лучше, чем стоять

Разрисованной статуей.[355]

Поворачиваться бортом,

Как удобней, как помягче —

Это умников достойно

540 В духе Фераменовом.[356]

Хор пляшет.

(пляшет комический танец)

Разве ж не потешно было б,

Если б Ксанфий, раб негодный,

На милетские ковры

Лег, с танцовщицей балуясь

И в посудину рыгая.

Я бы дураком глядел,

Он же, вор и проходимец,

Дал мне в скулы кулаком,

Трахнул в челюсть, двинул в зубы,

Выбил целый огород.

ЭПИСОДИЙ ВТОРОЙ

Из бокового прохода на орхестру вбегает в ярости торговка. За ней другая.

Платана, эй, беги, держи! Мошенник тут,

Ввалившийся намедни в нашу лавочку

И дюжину сожравший калачей.

550 Ну да!

Он — этот самый.

Обе накидываются на Диониса, наряженного Гераклом.

(в сторону, со злорадством)

Попадет кому-то здесь!

Стащил он двадцать пять кусков говядины

По три гроша кусок.

(в сторону)

Побьют кого-нибудь!

И чесноку без счета.

Брешешь, женщина! Не знаешь, что болтаешь.

Туфли на ноги

Надел и думал, от меня укроешься?

Еще чего! Сельдей уж не считаю я.

Да, видят боги, а сыры зеленые!

Он проглотил их заодно с корзинами.

560 Да, а когда потребовала денег я,

Он глянул дико, зарычал чудовищно.

Его проделки, нрав его всегда таков.

И вынул нож, прикинулся помешанным.[357]

Ай-ай, ужасно!

Мы же, перетрусивши,

Вбежали в сени и в сундук запрятались.

А он удрал, подстилки и мешки забрав.

Его повадка! Что ж вы делать станете?

Ступай, покличь сюда Клеона-пристава!

570 Ты ж, если повстречается, — Гипербола.[358]

Уж мы его потешим!

Пасть обжорная!

С какой охотой выбью я булыжником

Твои клыки, мое добро пожравшие.

А я бы в ров тебя, как падаль, сбросила.

А я бы нож взяла и глотку взрезала,

Куда грудинку и рубцы запрятал ты.

Бегу, зову Клеона. Он сегодня же

Тебя облупит и ощиплет начисто.

Обе в бешенстве убегают.

(ласково Ксанфию)

580 Пускай умру, коль не люблю я Ксанфия.

Оставь, оставь! Все вижу, понимаю все.

Не буду больше я Гераклом!

Миленький,

Не зарекайся!

Как же называться вдруг

Алкмены сыном мне, рабу и смертному?

Сердит ты, знаю. Что ж, сердись, ты прав, ты прав!

Ударь меня — тебя не трону пальчиком.

И если впредь тебя обижу чем-нибудь,

Пускай погибну с корнем,[359] и жена, и с ней

Сиротки-детки, с ними Архидем-Бельмо.

590 Я верю клятве. Принимаю договор.

Они снова переодеваются. Пантомима.

Антистрофа

Докажи теперь на деле,

Что недаром нарядился.

Снова неприступным будь,

Важным, чванным и надутым,

Вкруг поглядывай сердито,

Что ты бог, не забывай,

Раз уж нарядился богом.

Если струсишь, сковырнешься

Или сдуру маху дашь,

Снова тотчас же придется

На плечи поклажу взять.

Хор пляшет.

(пляшет комический танец)

600 За советы вам спасибо.

Но и сам я умным вырос,

Раскумекал все я сам.

Если встретится удача,

Знаю, он захочет снова

Свой подарок отобрать.

Буду все-таки отважным,

Будет взгляд полыни злее,

Буду лих и буду смел.

Время настает. У двери

Шорох слышится и шум.

ЭПИСОДИЙ ТРЕТИЙ

Вбегает Эак со стражею.

Скорей вяжите, бейте вора псиного!

Уж я его! Спешите!

(в сторону, злорадно)

Кто-то влипнет здесь!

К чертям, не подходите!

Он грозит еще?

(К страже.)

Эй-эй, Удав, эй, Дыба, эй, Ярыга, эй!

Сюда, сюда, хватайте распроклятого!

Стража с комическим остервенением накидывается на Ксанфия.

610 Вот чудеса, еще и драться смеет он!

Нахал и вор вдобавок!

Возмутительно!

Бессовестно и дерзко!

(которого схватили и связали)

Зевс свидетель мне,

Пусть сдохну, если прежде приходил сюда

И обокрал тебя хотя бы на волос.

Постой, вот предложенье благородное.

Вот мой слуга.

(Указывает на Диониса.)

Бери его, пытай его![360]

Вину мою докажет, так казни тотчас!

Но как пытать?

По-разному: плетями бей,

Души, дави, на дыбу вздерни, жги, дери,

620 Крути суставы, можешь в ноздри уксус лить,

Класть кирпичи на брюхо. Можешь все! Прошу

Лишь об одном: не бей его былинкою!

Совет разумный. Если ж изувечу я

Раба на пытке, деньги возмещу сполна.

Не надо денег, уводи, пытай его!

Пусть здесь он признается, на глазах твоих.

(Дионису)

Снимай скорей поклажу! И смотри не смей

Ни слова лгать!

Постойте! Запрещаю я

Меня пытать! Я — божество бессмертное!

А тронете — пеняйте на себя!

630 Ты что?

(с великой торжественностью)

Я заявляю, что я — бог и бога сын.

Я — Дионис, а это — раб.

(Ксанфию)

Ты слышишь?

Что ж?

Тем более его пытать вам следует.

Ведь если бог он, боли не почувствует.

Ну, что же, богом ведь и ты зовешь себя?

Так почему же и тебя не выпороть?

Совет отличный!

Тот же из обоих нас,

Кто первым перетрусит и вопить начнет

Под розгами, считай, что тот совсем не бог.

640 Я вижу сразу, человек достойный ты

И мыслишь справедливо. Раздевайтесь же!

Оба раздеваются и готовятся к пытке.

Как испытаешь нас, по справедливости?

Отменно! Буду бить поочередно.

Так.

Готовься!

Погляди же, и не двинусь я.

(ударяет Ксанфия)

Ну, вот ударил.

Да ничуть, свидетель Зевс!

Теперь того ударю.

(Бьет Диониса.)

Ну, когда же ты?

Да я ж ударил!

Не сморгнул и глазом я.

Загадка! Этого опять попробую.

(Бьет Ксанфия.)

Чего же ты медлишь!

(Кричит.)

Ай-ай-ай!

Что, ай-ай-ай?

Задело за живое?

650 Нет, подумал я,

Когда ж Геракла празднества в Диомиях[361]?

Вот муж благочестивый!

(Дионису.)

Твой черед теперь.

(Бьет его.)

Ой-ой!

Что, больно?

Всадников увидел я.

Чего ж ты плачешь?

Чеснока нанюхался.

Ни чуточки не режет?

Ни вот столечко!

Пора приняться сызнова за этого.

(Бьет Ксанфия.)

Ай! ай!

А что?

Занозу вынь, пожалуйста!

Ну и дела! Опять примусь за этого.

(Бьет Диониса.)

Великий Феб! Владыка Дельф и Делоса!

660 Ты слышишь, он от боли закричал.

Отнюдь!

Мне просто ямбы Гиппонакта[362] вспомнились.

Не так сечешь. Под душку и в подвздошье бей!

Да, вижу.

(Ксанфию.)

Поворачивайся передом!

(Лупит его.)

О Посейдон!

Что, больно?

Господин зыбей,

И скал эгейских, и седых глубин морских!

Клянусь Деметрой, разобрать не в силах я,

Кто бог из вас обоих. Так войдите в дом —

Пусть сам хозяин признает родню свою

670 И Персефона. Оба божества они.

Благая мысль. Досадно лишь, что этого

Ты не придумал прежде, чем избить меня.

Все актеры уходят с орхестры, на которой остается хор. Музыка.

Ода

Муза, к святым хороводам приблизься,

На голос приди и услышь

Песни зов!

Глянь на великие толпы народа.

Мудрость в них

И высокий разум.

680 Ты достойнее славы, чем сам Клеофонт[363],

Болтун, на губах у него

В щебете темном и злом

Варварскую песню

Тянет ласточка, гостья фракийских трущоб.

Под стать соловью она стонет и плачет

О том, что погибнет

Муж на жеребьевке.

Хор пляшет.

Эпиррема

Дело праздничного хора — город доброму учить[364]

И давать совет разумный. Вот и мы вам говорим:

Уравнять должны вы граждан, снять с души тревожный страх.

Если кто и поскользнулся в хитрой Фриниха сети,

690 Оступившимся когда-то ныне помогите встать!

Случай дайте им загладить стародавнюю вину.

Говорим еще: бесчестьем граждан нечего казнить.

Стыд и срам! Рабов, однажды лишь сражавшихся в бою,

Как платейцев благородных, вы подняли до господ.

(Впрочем, этого нимало не хотим мы осудить.

Нет же, хвалим, только это вы и сделали с умом.)

Все же тех, кто с вами рядом воевал не раз, не два,

Чьи отцы за город бились, кто вам кровная родня,

700 Старую одну невзгоду им вы ставите в вину!

Нет, злопамятство оставьте, по природе вы мудры.

Всех, кто близок нам, кто в битву рядом с нами выйти рад,

С них бесчестие мы снимем, званье граждан возвратим,

А побрезгуете просьбой, чванно стороной пройдя,

Вас, родной доведших город до пучины черных бед,

Умными и мудрецами впредь не будем мы считать.

Антода

Если умен я и правильно вижу

Людскую судьбу и людской

Злой конец,

710 Этот Клиген[365], коротыш, обезьяна,

Вор негодный,

Всем надоевший,

Этот банщик проклятый,

Владыка золы,

Земли кимолийской, песка,

Щелочи, шаек, мочал

И грязных обмылков,

Не проживет уже долго. И вот почему:

Он мира не любит

И ходит с дубинкою всюду, чтоб одежек

Вор с него не сдернул.

Хор пляшет.

Антэпиррема

Часто кажется, что город граждан и сынов своих,

720 И достойных и негодных, ценит совершенно так,

Как старинную монету и сегодняшний чекан.

Настоящими деньгами, неподдельными ничуть,

Лучшими из самых лучших, знаменитыми везде

Среди эллинов и даже в дальней варварской стране,

С крепким правильным чеканом, с пробой верной, золотой

Мы не пользуемся вовсе. Деньги медные в ходу,

Дурно выбитые, наспех, дрянь и порча, без цены.

Так и граждан благородных, славных домом и умом,

Справедливых, безупречных, убеленных сединой,

Выросших в хорах, в палестрах, знающих кифарный строй,

730 Их мы гоним, любим медных, чужеземцев и рабов,

Подлых и отродье подлых, ловких новичков из тех,

Кто на виселицу прежде пригодился бы едва.

Хоть сейчас-то измените свой обычай вы, глупцы,

Верьте тем, кто стоит веры, сразу все похвалят вас.

Если ж и случится злое, так не попусту, не зря,

А на дереве хорошем[366] и повеситься не жаль.

ЭПИСОДИЙ ЧЕТВЕРТЫЙ

Из дверей выходят Эак и Ксанфий.

Свидетель Зевс, мужчина благороднейший

Хозяин твой.

Еще б не благороднейший!

740 Ему бы только пьянствовать и девок мять!

А странно, что тебя не изувечил он,

Когда ты, раб, назвал себя хозяином.

Попробовал бы только!

Это сказано,

Как слугам подобает. Так и я люблю.

Ты любишь?

Да, себя царем я чувствую,

Чуть выбраню исподтишка хозяина.

А любишь ты ворчать, когда посеченный

Идешь к дверям?

Мне это тоже нравится.

А суетиться попусту?

Еще бы нет!

750 О Зевс рабов! А болтовню хозяйскую

Подслушивать?

Люблю до сумасшествия!

И за дверьми выбалтывать?

И как еще!

Мне это слаще, чем валяться с бабою.

О Феб! Так протяни мне руку правую,

И поцелуй, и дай поцеловать тебя!

Нежные объятия. Во дворце слышится шум.

Но ради Зевса, во плетях нам общего,

Скажи мне, это что за крик ужаснейший

И ругань?

Еврипид с Эсхилом ссорятся.

Да ну?

Дела, дела пошли великие.

760 Средь мертвецов восстанье небывалое!

А что?

Закон старинный установлен здесь

Для всех искусств, могучих и прославленных:

Кто всех сильней и выше в мастерстве своем,

Тем в Пританее угощенье дарится

И трон с Плутоном рядом.

Понимаю все.

Когда другой придет, сильнее прежнего,

Соперники в искусстве состязаются.

Эсхила что ж так сильно опечалило?

Трагическим престолом он давно владел,

Как величайший мастер.

770 Ну, и что ж теперь?

Когда сошел под землю Еврипид, собрал

Вокруг себя воров он и налетчиков,

Отцеубийц, грабителей и взломщиков —

Их в преисподней множество. Наслушавшись

Словечек ловких, доводов и выдумок,

Они взбесились и мудрейшим мастером

Его признали. Возгордившись, занял он

Эсхила трон.

Его избили до крови?

Ничуть! Народ судилища потребовал,

780 Чтобы решить, кто в мастерстве искуснее.

Вот негодяи!

И какие! Подлые!

Но разве не нашел Эсхил союзников?

Людей не много честных на земле и здесь.

А что ж Плутон намерен предпринять теперь?

Велел он к состязанию готовиться

И к тяжбе из-за трона.

Почему, скажи,

Престола и Софокл себе не требовал.

И не подумал даже. Снизойдя в Аид,

Поцеловал Эсхила он и руку дал,

790 И тот его на троне посадил с собой.

Теперь же обещал он (Кледемид[367] сказал)

Быть очередным. Если победит Эсхил,

Не тронется он с места. Если ж нет, тогда

Он с Еврипидом вступит в состязание.

Когда ж начало?

Скоро, Зевс свидетель мне.

Вот здесь, пред нами, совершится судьбище.

Здесь на таланты будут весить музыку.

Они подвесят на безмен трагедию?

Они линейки вынесут, и гири слов,

И слитки изречений.

800 Будут плиты лить?

И рычаги и клинья. Еврипид клялся,

Что по словечкам разберет трагедии.

Я думаю, Эсхил ужасно сердится.

Как грозный бык взглянул он и нахмурил лоб.

А кто ж судьею будет?

Много спорили.

Людей с рассудком не легко нигде найти,

К тому же брать афинян не хотел Эсхил.

Воров нашел бы много и налетчиков.

А остальные все — невежды круглые

810 В делах искусства. К твоему хозяину

Тут обратились. Он знаток художества.[368]

Но в дом войдем! Где господа дерутся, там

Достаточно и нам перепадает слез.

Уходят в дом.

Желчью чудовищной здесь изойдет[369] громоносный вития

В час, как увидит врага, наточившего едкие зубы,

С острым оскалом. Тогда в исступленье и злобе

Завращаются глаза.

Спор шлемоблещущий вспыхнет словес, оперенных султаном.

С колкими стружками шустрых острот и с занозами мыслей

Хитрого мужа. Подымется он против силы

820 Конновздыбленных речей.

Всхолмив чудовищных косм золотую летучую гриву,

Страшно морщины стянув и насупив тяжелую складку,

Этот взревет и речений, окованных медью,

Исполинский вырвет вздох.

Тот же — расчетливый фокусник слов, изощренный искусник, —

Гибкий язык наточив, раскидает словечки, расщепит

Зычную бурю речей и запутает петли,

Губы ядовито сжав.

ЭПИСОДИЙ ПЯТЫЙ

В яростном споре входят Еврипид и Эсхил. С ними Дионис.

Не откажусь от трона, уговоры брось!

Я говорю, что в мастерстве сильней его.

830 Эсхил, чего ж молчишь ты, иль не слышишь слов?

Сначала станет важничать. Ведь всякий раз

Чудачит точно так же он в трагедии.

Постой, дружок, не городи напраслину!

Его давно я знаю, раскусил давно.

Певца невежд, горластого, строптивого,

С безудержным, неистовым, безумным ртом,

Бахвала, витьеватого, трескучего.

Богини огородной порождение,[370]

840 Что ты сказать посмел мне! Попрошайка слов,

Тряпичников властитель и лоскутьев швец!

Не будешь рад отваге!

Замолчи, Эсхил!

Не раздувай дыханье в жаркой ярости!

Отнюдь, сперва изобличу я этого

Творца уродов. Кто он? И насколько нагл?

Овцу, овцу, рабы, ведите черную![371]

Грозит нагрянуть ураган чудовищный.

Изобретатель песенок изнеженных,

850 Любви развратной выдумщик,[372] ужо тебе!

Замолкни, удержись, Эсхил почтеннейший!

А ты, несчастный Еврипид, покуда жив,

Беги от бури и от градобития,

Чтобы, метнув увесистым речением,

Не размозжил он темени и «Телефа»![373]

А ты, Эсхил, без ярости, но с кротостью

Доказывай, доказывай! Не дело ведь,

Чтоб трагики бранились, как разносчики.

Ты ж сразу вспыхнул, словно подожженный дуб.

860 Что до меня, готов я, не боясь ничуть,

Кусать и получать укусы, взвесив все:

Стихи и песни и костяк трагедии.

«Эола» и «Пелея» отдаю на суд,

И «Мелеагра», и, конечно, «Телефа».

А ты что делать хочешь, говори, Эсхил?

Не препираться — вот мое желание.

Здесь не равны мы в споре.

Почему ж это?

Моя со мной не умерла поэзия.

Его же — с ним скончалась, под рукой она.

870 Но если хочешь, будет пусть по-твоему!

Сюда огня нам дайте и кропильницу.

Я помолюсь пред тем, как в состязании

Судить начну. Пусть будет мудр и прям мой суд.

А вы начните песню, восхвалите муз.

Зевсовы дочери, чистые девы,

Музы, о дивные девять! Вы видите замысел смелый

Этих мужей, созидателей слов. Они ринутся в битву

Ярую, в споре сойдутся, метнутся в словесном ристанье.

Музы, явитесь и силу вселите

В страшную распрю речей,

880 Стружек словесных и кряжей стихов!

Мудрость вступила в великую битву. Час приходит.

Вы оба помолитесь перед прением.

(торжественно)

Деметра матерь, разум мой вскормившая,[374]

Твоих мистерий даруй мне достойным быть!

(Еврипиду)

Возьми и ты кропильницу, молись!

Готов!

Но я богам молюсь совсем особенным.

Как? Собственным и нового чекана?

890 Да!

Что ж! Помолись особым божествам своим!

Эфир, питатель мыслей, языка рычаг,

Со мною будь! Ищейки — ноздри чуткие,

Слова хватать и расщеплять позвольте мне!

Совершается жертвоприношение.

АГОН

Ода

Мы пришли и здесь собрались

Выслушать от хитроумцев,

Как из-за стихов и песен

В боевой пойдут поход.

Распален язык отвагой,

Нрав свиреп, ужасно сердце,

Мысли быстры и легки.

Знаем, будет спор жестокий,

Утонченно, изощренно

Будет говорить один,

А другой, с корнями вырвав

900 Слов стволы,

Бросит их. И хруст промчится

По ристалищу речей.

Хор пляшет.

Для прений время настает. Так говори ж искусно,

Не подражая никому, по-своему и тонко.

Эпиррема

Каков я сам и каково мое искусство, после

Я всесторонне разъясню. Сперва ж его ошибки

Разоблачу и докажу, что он — бахвал и гаер

910 И вводит зрителей в обман. Немало уж и Фриних[375]

Морочил нас. Сперва, лицо закутав покрывалом,

Сажает в одиночку он Ахилла иль Ниобу —

Трагические чучела. Они молчат, не никнут.

Клянусь богами, да!

А хор четыре песни кряду,

Топоча оземь, пробубнит. Актеры ж все ни слова.

А мне вот нравилось, клянусь, молчанье их не меньше,

Чем нынешняя болтовня.

Ты глуп и неотесан,

Поверь мне!

Видимо, что так. Зачем же так чудит он?

От шарлатанства, для того чтоб зритель ждал смиренно,

920 Пока откроет рот Ахилл. Тут и конец всей драме.

Каков мошенник! Нагло как обмануты мы были!

(Эсхилу.)

Чего ж мычишь ты, что рычишь?

Боится обличений.

Покуда он дурачит вас, подходит к середине

Потеха. Дюжину еще словес прибавит бычьих,

С бровищами, с хвостищами, как пугала ребячьи,

А зрители ни бе, ни ме.

О, горе!

Помолчи ты!

Не скажет слова в простоте.

(Эсхилу)

Да не скрипи зубами!

Скамандры всё,[376] и крепости, и на щитах звенящих

Орлы-грифоны, медь и блеск речей головоногих, —

Понять их — величайший труд.

Да, видит Зевс, вот так же

930 И я промучился без сна всю ночь! Понять старался,

Что значит рыжий конь-петух. Ну что это за птица?

Невежда! Знак на кораблях такой изображают.

Я ж коне-петухом считал павлина Филоксена.

А ты, посмешище богов, какие пишешь драмы?

Да не про коне-петухов, не про козлов-оленей,

Как любишь ты, как чертят их на завесах мидийских.[377]

Ничуть! Когда из рук твоих поэзию я принял,

940 Распухшую от пышных слов, надутую от бредней,

Сперва ее я подсушил, от тучности избавил

Пилюлями истертых слов, слабительным из мыслей

И кислым соком болтовни, настоянным на книжках.

Потом на песнях воспитал Кефисофонта[378] тонких.

Герой не мямлит у меня и вздора не городит,

Нет, выходя, он всякий раз свое происхожденье

Сперва рассказывает.

Да, твое намного хуже.

С начала драмы ни один актер не остается

Без дела. Всем даю слова: и женщинам, и слугам,[379]

И девушкам, и господам, старухам даже.

Боги!

950 Какой ты казни заслужил за дерзость?

Зевс свидетель!

Любовь народа — цель моя!

Дружок, молчал бы лучше,

Тебе не очень-то к лицу такие разговоры!

Витийствовать я научил вас всех.

Ну да, негодный!

А лучше прежде, чем учить, ты сам бы разорвался.

Безмены ввел я и углы и меры красноречья,

Чтоб можно было весить, жать поэзию и мерить,

Стругать, слесарничать, паять.

Вот-вот, паять, — согласен.

Заговорил я о простом, привычном и домашнем.

960 Меня проверить всякий мог. В ошибках каждый зритель

Мог уличить. Но я не врал, не фанфаронил вздорно,

Не надувался как индюк, не надувал сограждан,

Кичливых Кикнов выводя, Мемнонов-пустозвонов.[380]

Теперь его учеников с моими вы сравните.

Его — отпетый Меганет и рукосуй Формизий,

Удар-ярыго-дракуны, трескун-ревун-редеди.

Мои же — умник Клитофонт и Ферамен глумливый.[381]

Да, Ферамен — премудрый ум и мастер на все руки,

Пускай товарищи в беде, пусть поскользнется ближний, —

970 Сухим он выйдет из воды, за грош алтын получит.

Умело их я обучил,

Пример для жизни показал,

В поэзию науку ввел

И здравый разум. Рассуждать

Теперь способны все про все,

И в государстве, и в домах,

Хозяйничать на новый лад

Способен всяк, и всяк кричит:

Уж я задам, уж я вас!

980 Да, Зевс свидетель мне. Теперь

Афинянин, в свой дом войдя,

На домочадцев и на слуг

Кричит: подать сюда горшок!

Кто голову у пескаря

Отгрыз? На рынке прошлый год

Кувшин купил я, он погиб.

Позавчерашний где чеснок?

Оливку кто тут надкусил?

А домочадцы-дурачки,

Как фатюки, как малюки,

990 Сидят, разинув глотки.

(Эсхилу)

Антода

Это видит твой взор, блестящий Ахилл,[382]

Что же ты на это скажешь?

Но держи себя в поводьях,

Чтобы грохочущий гнев

Не умчал тебя за вехи.

Издевался враг ужасно.

Ты же, милый, воздержись,

1000 Не плати за ругань бранью.

Паруса свернувши, в море

Осторожно выплывай!

Бег ускорив понемногу,

Зорко бодрствуй,

Чтоб устойчиво и ровно

Легкий ветер вел корабль!

Хор пляшет.

Ты ж, средь эллинов первый, кто важных речей взгромоздил величавые башни,

Кто трагедию вырядил в блеск золотой, дай излиться ключу красноречья!

Антэпиррема

Эта встреча ярит меня. Злоба горит, распаляется сердце от гнева.

Неужели с ним спорить я должен? Но все ж, чтоб меня не считал побежденным,

Отвечай мне: за что почитать мы должны и венчать похвалою поэтов?

За правдивые речи, за добрый совет и за то, что разумней и лучше

1010 Они делают граждан родимой земли.

Если ж ты поступал по-иному,

Если честных, разумных, почтенных людей негодяями низкими делал,

Так чего ты тогда заслужил, говори!

Лютой казни! Не спрашивай дальше!

Погляди, поразмысли, какими тебе передал я когда-то сограждан.

Молодцами двужильными были они, недоимок за ними не знали,

Шалыганами не были, дрязг не плели, как сейчас, не водились с ворами.

Нет, отвагой дышали они и копьем и шумящим султаном на шлемах,

Как огонь были поножи, панцирь как блеск, бычье мужество в пламенном сердце.

Заварилась беда, завелась болтовня! Ведь не в лавке мы здесь оружейной,

Расскажи нам толково, как добрыми ты и достойными делал сограждан.

1020 Объясни нам, Эсхил, своенравным не будь, не упорствуй, не важничай чванно!

Создал драму я, полную духа войны.

Но какую же?

«Семь полководцев».[383]

Кто увидит ее, тот о львиной душе затоскует и сердце отважном.

В этом очень ошибся ты. Сделал фиван и воинственней всех, и храбрее,

И в осадах сильнее, — обида для нас. Получай поделом пораженье!

Вы могли бы сравниться, героями стать не слабей, не хотите, однако.

Я трагедию «Персы»[384] поставил потом, чтоб вложить в вас стремленье к победе,

К превосходству великую волю вдохнуть. Я одел ее в блеск и величье.

До упаду смеялся я, помню, тогда, про покойника Дария слыша,

Вышел хор и в ладони захлопал, завыл и протяжно заплакал: «Иайой!»

1030 Вот о чем мы, поэты, и мыслить должны, и заботиться с первой же песни,

Чтоб полезными быть, чтобы мудрость и честь среди граждан послушливых сеять.

Исцеленью болезней учил нас Мусей[385] и пророчествам. Сельскую страду,

Пахотьбу, и посевы, и жатвы воспел Гесиод. А Гомер богоравный

Потому и стяжал восхваленье и честь, что прославил в стихах величавых

Битвы, воинский подвиг, оружье мужей.

У Гомера напрасно учился

Пантаклей[386], злополучный левша. Прошлый год, выступая на праздниках в хоре,

Шлем сперва он навьючил, а после султан навязать собирался на гребень.

Но припомни о многих, о славных других! О воителе Ламахе[387] вспомни!

1040 По заветам Гомера в трагедиях я сотворил величавых героев —

И Патроклов и Тевкров,[388] с душой как у льва. Я до них хотел граждан возвысить,

Чтобы вровень с героями встали они, боевые заслышавши трубы.

Но, свидетель мне Зевс, не выдумывал я Сфенебей или Федр[389] — потаскушек.

И не скажет никто, чтоб когда-нибудь я образ женщины создал влюбленной.

Ну, еще бы, тебе незнакома была Афродита!

Пускай незнакома!

Но зато и тебе, и всему, что с тобой, она слишком уж близко известна.

Оттого-то навеки ушиблен ты ей.[390]

Это верно, свидетели боги!

Что о женщинах выдумал подлого, все по своей это знаешь ты шкуре.

1050 Ну, а чем повредили отчизне, скажи, неразумный, мои Сфенебеи?

Тем, что женщин примерных, отличных супруг соблазняли страстям нечестивым

Предаваться и зелья цикутные пить из-за всяческих Беллерофонтов.

Или, скажешь, неправду и с жизнью вразрез рассказал я о Федре несчастной?

Зевс свидетель, все — правда! Но должен скрывать эти подлые язвы художник,

Не описывать в драмах, в театре толпе не показывать. Малых ребяток

Наставляет учитель добру и пути, а людей возмужавших — поэты.

О прекрасном должны мы всегда говорить.

Это ты, с Ликабет воздвигая

И с Парнеф[391] громоздя словеса, говоришь о прекрасном и доброму учишь?

Человеческим будет наш голос пускай!

Злополучный, сама неизбежность

1060 Нам велит для возвышенных мыслей и дел находить величавые речи.

Подобает героям и дивным богам говорить языком превосходным.

Одеянием пышным и блеском плащей они также отличны от смертных.

Но законы искусства, что я утвердил, изувечил ты.

Чем изувечил?

Ты царей и владык в лоскуты нарядил и в лохмотья, чтоб жалкими людям

Показались они.

Ну, и что ж? Нарядил. Объясни, что плохого я сделал?

Из богатых и знатных не хочет теперь ни один выходить в триерархи.

Они рубища носят, как ты им велел, сиротами безродными плачут.

Да, Деметрой клянусь, а внизу, под тряпьем — из отменнейшей шерсти рубашку.

И, разжалобив всхлипом и ложью народ, выплывают в садках живорыбных.

Научил ты весь город без толку болтать, без умолку судачить и спорить.

1070 Ты пустынными сделал площадки палестр, в хвастунов говорливых и вздорных

Превратил молодежи прекраснейший цвет. Ты гребцов обучил прекословить

Полководцам и старшим. А в годы мои у гребцов только слышны и были

Благодушные крики над сытным горшком и веселая песня: «Эй, ухнем!»

От натуги вдобавок воняли они прямо в рожу соседям по трюму,

У товарищей крали похлебку тишком и плащи у прохожих сдирали.

Нынче спорят и вздорят, грести не хотят и плывут то сюда, то обратно.

Сколько зла и пороков пошло от него:

Это он показал и народ научил,

1080 Как в священнейших храмах младенцев рожать,[392]

Как сестрицам с родимыми братьями спать,

Как про жизнь говорить очень дерзко — не-жизнь.

Вот от этих-то мерзостей город у нас

Стал столицей писцов, крючкотворов, лгунов,

Лицемерных мартышек, бесстыдных шутов,

Что морочат, калечат, дурачат народ.

Средь уродов и кляч не найдешь никого,

Кто бы с факелом гордо промчался.

Никого! Видят боги! До колик на днях

1090 Я смеялся на празднике Панафиней.

Вздумал в беге участвовать кто-то, кривой,

Белотелый и пухлый. Он страшно отстал,

Он пыхтел и хрипел и сопел. У ворот

Керамика народ колотить его стал

По загривку, по заду, под ребра, в бока.

Отбиваясь от палок, щелчков и пинков,

Навоняв, пропотев,

Он свой факел задул и умчался.

Строфа

Спор сердитый, гнев великий, бой жестокий закипел.

Кто рассудит злую тяжбу,

В десять ртов один грохочет,

1100 А другой ударить сзади норовит, врага прижав.

Ждать нельзя, не время мешкать,

И сноровок, и уловок, и лазеек много есть.

Если вышли состязаться,

Говорите, спорьте, ссорьтесь

Об искусстве старом, новом.

Антистрофа

Постарайтесь поизящней, помудрее говорить.

Если страшно вам, боитесь, что невежественный зритель

1110 Не оценит полновесно ваших тонких, острых мыслей,

Попечения оставьте! Не заботьтесь! Страх смешон.

Здесь сидит народ бывалый,

Книгам каждый обучался, правду каждый разберет.

Все — испытанные судьи,

Изощренные в ристаньях,

Так не бойтесь, спорьте смело,

Состязайтесь. По заслугам

Зрители отплатят вам.

Хор пляшет.

Сперва твоими я займусь прологами —

1120 Ведь это доля первая в трагедиях.

Твое искусство взвешу достохвальное.

А что ты будешь весить?

Все и всячески. Сперва из «Орестеи» прочитай стихи!

Все замолчите, тише! Говори, Эсхил!

(говорит стихи)

«Бог недр, Гермес,[393] отца наместник властного,

Спасителем явись мне и союзником!

В страну сию притек и возвратился я…»

Ну что? Нашел ошибку?

Сразу дюжину.

1130 Да тут всего лишь три стиха без малого.

Но в каждой строчке два десятка промахов.

Бесстыдно лжешь!

Болтай, болтай, мне дела нет!

Прошу тебя, молчанье сохрани, Эсхил.

Не то в трех строчках триста он грехов найдет.

Пред ним молчать?

Прошу, меня послушайся!

Да сам же нагрешил он гору целую.

В чем грех, скажи!

Сначала повтори стихи!

«Бог недр, Гермес, отца наместник властного…»

Ведь это говорит Орест как будто бы?

Перед могилой мертвого отца?

1140 Да, так.

Ведь пал отец его, рукою женскою

Коварно убиенный? Почему ж тогда

Гермеса величает он наместником?

Совсем не так! Гермеса-благодетеля,

Владыку недр, зовет он, подтверждая тем,

Что власть от Зевса тот приял, родителя.

Тогда твоя ошибка тяжелей вдвойне,

Раз над гробами властен он и недрами…

Выходит, был Орест гробокопателем?

1150 О Дионис, твое вино не вкусное!

Читай сначала!

(Еврипиду.)

Промахи подсчитывай!

«…Союзником явись мне и спасителем!

В страну сию притек и возвратился я…»

Эсхил достопочтенный повторяется!

Но как?

В стихи вглядись! Я объясню тебе.

Тут сказано: «Притек и возвратился я».

Притек и возвратился — в чем тут разница?

И верно. Кто ж соседа станет спрашивать:

Квашонку одолжи мне и корчажину?

1160 Неправда, болтунишка, есть различие.

Здесь нужные слова и верно выбраны.

Да почему? Будь добрым, научи меня!

Притечь в страну не значит возвратиться вспять.

Притечь спокойно можно, без опасности,

А тот, кто изгнан, в дом свой возвращается.

И верно! Что ты скажешь, Еврипид, на то?

Я утверждаю, что Орест не мог «притечь».

Тайком, у власти не спросясь, явился он.

И верно! Впрочем, вовсе я запутался.

Ну, продолжай!

1170 Конечно, продолжай, Эсхил,

А ты грехи по-прежнему выслеживай!

(читает)

«…На холме, пред гробницей, я молю отца

Услышать, внять…»

Опять он повторяется!

Услышать, внять — здесь тождество бесспорное.

Чудак, ведь он же говорит с покойником:

Хоть трижды повторяй, не докричишься тут.

А как же ты прологи строишь?

Расскажу.

И если слово лишнее разыщешь ты

Иль повторенье, смело мне в глаза наплюй!

1180 Начни! А мы посмотрим и послушаем,

Насколько речь в твоих прологах правильна.

(читает)

«Счастливейшим из смертных был Эдип сперва…»[394]

Свидетель Зевс, неверно! Был несчастнейшим.

Еще не родился он и не начал жить,

А Феб отца зарезать предсказал ему.

Так почему ж зовешь его счастливейшим?

«…А после стал среди людей несчастнейшим…»

1190 Да нет, несчастным был и оставался он.

Еще бы: чуть родился, в стужу зимнюю

На черепице выбросили мальчика,

Чтоб, выросши, не стал отцеубийцей он.

Едва дополз на костылях к Полибию.

Потом старуху в жены взял, молоденький,

К тому ж вдобавок — мать свою родимую, —

И выколол себе глаза.

Счастливчик, да,

С Эрасинидом[395] только что не бился он.

Все брешешь, я прологи хорошо пишу.

Свидетель Зевс, тебя щепить не думаю

По строчке, по словечку. С божьей помощью,

1200 В бутылочку тебя я загоню легко.

В бутылочку меня?

В пустую скляночку.

Так пишешь ты, что можно без труда влепить

Бутылочку, подушечку, корзиночку

В твои стихи. На деле докажу сейчас.

Ну, докажи!

Конечно!

Начинай пролог!

(читает)

«Египт, который, славясь многочадием,[396]

С пятьюдесятью сыновьями корабли

Направил в Аргос…»

Потерял бутылочку.

При чем же здесь бутылочка? Не клеится!

1210 Другой пролог начни нам! Поглядим еще!

(читает)

«Бог Дионис, который, тирс в руке подъяв[397]

И шкурою покрывшись, в блеске факелов

У Дельфов пляшет…»

Потерял бутылочку.

Ой-ой, опять побиты мы бутылочкой.

Пустое дело! Я другой пролог прочту.

К нему уж не приклеится бутылочка.

(Читает.)

«Не может смертный быть во всем удачливым:[398]

Один, достойный, погибает в бедности,

Другой, негодный…»

Потерял бутылочку.

Эй, Еврипид!

Ну, что тебе?

1220 Беда идет.

Опасною становится бутылочка.

Клянусь Деметрой, не боюсь ни чуточки.

Его обезоружу я немедленно.

Так начинай сначала, без бутылочки.

«Могучий Кадм,[399] великий сын Агенора,

Сидон покинув…»

Потерял бутылочку.

Чудак, пусть он продаст тебе бутылочку,

Пока прологи в порох не истер твои.

Мне у него просить?

Меня послушайся!

1230 Отнюдь, прологов у меня достаточно,

К которым ни за что он не привяжется.

«Пелоп, дитя Тантала,[400] на лихих конях

Примчавшись в Пизу…»

Потерял бутылочку.

Опять уж он вогнал тебя в бутылочку.

(Эсхилу.)

Милейший, нам по дружбе уступи ее,

За грош другую ты добудешь, лучшую.

Да нет, прологов у меня большой запас.

(Читает.)

«Эней однажды…»[401]

Потерял бутылочку.

Дай до конца сперва договорить строку.

1240 «Эней однажды, сноп колосьев жертвенных

С земли поднявши…»

Потерял бутылочку.

Во время жертвы? Кто же подобрал ее?

Оставь его, я для тебя продолжу стих.

«Бессмертный Зевс, как говорят поистине…»[402]

Погибнешь? Скажет: потерял бутылочку.

Бутылка на твоих прологах выросла,

Как на глазах припухлых ячмени растут.

Во имя бога, песнями займись теперь!

Отлично. Докажу, что отвратительно

1250 Слагал он песни и однообразнейше.

Строфа

Что же теперь приключится?

Мы в раздумье, какой порок

В песнях поэта найдет он.

Среди тех, кто живет и жил,

1260 Всех прекрасней и всех сильней

Он в создании хоров.

Отличнейшие хоры! Вот увидите!

Выходит флейтистка.

Я все его напевы к одному сведу.

Подсчитывать готов я. Вот и камешки!

Заигрывает с флейтисткой, та начинает игру на флейте.

(пародируя, поет под музыку флейты)

«Герой Ахилл! Звяку внимая убийственной сечи,

Почто не спешишь на подмогу усталым?

Народ по-над озером молится богу Гермесу,

Почто не спешишь на подмогу усталым?..»

Вторая уж подмога. Берегись, Эсхил!

«Ахейцев вождь, скажи, многомудрое чадо Атрея,

Почто не спешишь на подмогу усталым?»

1270 Эсхил! Это — третья подмога.

«Все молчите, подходят к вратам Артемиды священные пчелы,

Почто не спешишь на подмогу усталым?

Я возвещаю о счастье, что силу вселила в героя,

Почто не спешишь на подмогу усталым?..»

Великий Зевс, подмога невозможная!

Бежать мне в баню нужно и попариться.

1280 От всех подмог нутро оборвалось в кишках.

Теперь другое песнопенье выслушай!

Оно из гимнов взято кифарических.

Ну, начинай, но без подмог, пожалуйста!

Выходит кифаристка. Начинает играть.

(пародируя, поет под музыку кифары)

«Когда вожди юного воинства славной Эллады,

Флатофраттофлатофрат,

Сфингу, постылую суку, губящую душу, наслали,

Флатофраттофлатофрат,

1290 С медью в руке и с отвагою в сердце орел остроклювый,

Флатофраттофлатофрат,

На бой зовя хищных, летающих в тучах чудовищ,

Флатофраттофлатофрат,

На погребенье Аянта,

Флатофраттофлатофрат».

А что такое флатофрат? С каких болот

Пеньку собрал он для напевов крученых?

Прекрасное собрал я из прекрасного

В единое искусство, чтобы Фриниха

1300 Не истоптать харитами любимый луг.

А он, как шлюха, натаскал со всех сторон

Мелета прибаутки, песни Кариев,

Заплачки, плясы, все он обобрал, и все

Сейчас разоблачу я. Дайте лиру мне!

На что тут лира, впрочем? Где гремки твои,

О муза Еврипида? В побрякушки бей!

Под бубен твой споем мы эти песенки.

Входит комическая танцовщица с бубном.

Да, эта муза родилась не в Лесбосе[403].

(поет под комическое сопровождение бубна)

«Чайки, над вечно подвижными волнами[404]

1310 Моря щебет ваш звенит!

Перья крыл ослепительных

Вы росой увлажняете.

А в углах, по карнизам, у притолок

Ни-и-и-и-ти, томи-и-и-тельно прядут

Пауки тонконогие.

Засновал по утку челнок,

Заиграл песнелюб дельфин,

Прижимаясь к цветным килям,

Понеслись прорицанья.

1320 Светлый дар виноградных лоз,

Гроздь усладительных ягод.

О, дитя, протяни мне ручонки!»

Видишь, что за размер?

Ну, да!

Удар в бубен.

Этот слышишь стишок?

Ну, да!

Удар в бубен.

Такою дрянью полон ты весь,

И все же смеешь гимны мои

Порочить? Девка, на сто ладов

Собой торгуешь ты в песнях?

Вот хоры каковы твои! Хочу теперь

1330 Припомнить песнь твою одноголосную.[405]

(Поет под музыку.)

«О ты, с черным сияньем ночь!

Поведай, зачем

Тяжелую грезу

Из поддонных глубин

Первозданного ада

Прислала душе бездушной?

Ее мать ты, ночь! Твой мрак,

Смерть, страх, блеск глаз дал ей,

Чернодонно одетой,

Ужасно, ужасно, ужасно!

На руках ее страшные когти.

Девы-прислужницы, свечи подайте мне,

Влагу из речки в кувшинах сберите и воду согрейте!

1340 Я жертвою сон отвращу безотрадный.

Ио, бог океанов!

Вот он, эй, соседи!

Что за чудо, поглядите!

Петуха подлянка Глика из сарая

Утащила.

Нимфы — владычицы скал!

Девка Мания, держи!

А я, горе мне, ушла из дому,

Своими руками

Холстин белых корзину

1350 Из ни-и-и-тей томи-и-и-тельных

Соткала, чтоб в город

На рынок, с зарею,

Снести на продажу.

Упорхнул, упорхнул он и скрылся,

Легкие крылья его понесли.

Мне остались рыданья, рыданья.

Слезы да слезы текут из глаз.

Кинул, ах, кинул меня петух.

Э-эй, критяне, дети гор,

Спешите на помощь со стрелами, с луками,

Скачите, безумствуйте, дом окружите воровки!

С ними ты, дочь Лето,

Артемида!

1360 Поспеши, приведи своих псиц,

Обыщи дом и двор!

И ты, дочь Зевса, смолистые факелы

В руках подымая,

Геката, явись, озари

Глики дом! Я войду,

Все добро перерою».

Довольно петь, прошу тебя!

И я устал.

Его сейчас я на весах испробую.

Последнее осталось испытание:

Стихов и слов теперь мы тяжесть взвешаем.

Ну, что ж, начнем! Никак не собирался я

1370 На вес поэтов покупать, как козий сыр.

Антистрофа

Ум на выдумки хитер:

Диво новое нас ждет —

Чудо чудное идет.

Кто б другой сумел придумать,

Рассказал бы мне об этом

Кто-нибудь из очевидцев, —

Видят боги, я б не верил,

Думал бы, что враки.

На орхестре устанавливают исполинские весы.

Эй, становитесь оба у весов![406]

(занимают места у весов)

Ну, вот!

Схватившись за стихи свои, читайте вслух

1380 Без устали, пока вам не скажу: ку-ку!

Готовы мы!

Кидайте на весы стихи!

(читает)

«О, если б бег Арго остановила свой…»

(читает)

«Поток Сперхей, через луга лиющийся…»

Ку-ку! Довольно! Тяжелей во много раз

Его строка.

Но чем же тяжелей, скажи?

Поток метнул он. Как торговец войлоком,

Он подмочил стихи свои, как шерсти куль.

А ты нам бросил легкий, оперенный стих.

Опять начнем! Повторим состязание!

Еще раз приготовьтесь!

Мы готовы.

1390 Раз!

(читает)

«Нет сил сильней, чем слово убеждения…»

(читает)

«Не ищет приношений и не просит смерть…»

Довольно, до земли он наклонил весы.

Он смерть поверг, из бедствий тяжелейшее.

Я ж кинул убежденье, речь разумную.

Без веса убежденье и без разума.

Нет, поищи другой, потяжелее стих,

Увесистый, и плотный, и объемистый!

Где ж у меня стихи такие, где?

А вот!

(Подсказывает.)

1400 «Метнул Ахилл костяшки — дважды три очка…»

Начните ж! Состязание конечное.

(читает)

«Окованную медью взял он палицу…»

(читает)

«Повозка на повозке и на трупе труп…»

Опять тебя он переплюнул.

Как же так?

Два трупа взгромоздил он и повозки две.

Египтян сотни столько не стащили бы.

Да не в стихах тут дело. На весы пускай

Детей, жену, раба Кефисофонта с ней

Пускай положит, сам пусть сядет с книгами,

1410 Его двумя словами пересилю я.

Входит Плутон со свитою.

Друзья мои, судить их не желаю я.

Обоим и не буду и не был врагом.

(Еврипиду.)

Считаю мудрым этого,

(Эсхилу)

того — люблю.

Зачем пришел, ты, стало быть, не выполнишь?

А если объявлю свой приговор?

Тогда

Избранника с собою уведешь наверх.

(Еврипиду и Эсхилу)

Спасибо, друг! Вы оба помогите мне!

Сюда пришел я за поэтом.

Для чего?

1420 Чтоб город был спасен и правил праздники,

Того из вас, кто городу совет подаст

Мудрейший, поведу с собой на землю я.

Скажите же, какого мненья держитесь

Насчет Алкивиада[407]. Город болен им.

Что ж город думает о нем?

Что думает?

Желает, ненавидит, хочет все ж иметь.

А вы какого мненья, расскажите мне?

Мне ненавистен гражданин, что медленен

На помощь государству, на беду же скор.

1430 Кто ловок для себя, ленив для города.

Отлично, видят боги!

(Эсхилу)

Ты что думаешь?

Не надо львенка в городе воспитывать.

А вырос он — себя заставит слушаться.

Свидетель Зевс, я снова в нерешимости.

Один ответил мудро, а другой — мудрей.

Другой совет подайте мне, пожалуйста,

Про город: где и в чем найдет спасенье он?

Я знаю и хочу сказать.

Скажи скорей!

Когда считать неверным будем верное,

Неверное же верным…

1440 Как? Не понял я.

Не так учено, объясни отчетливей.

Когда не будем верить тем, кто городом

Сейчас владеет, и вручим правление

Тому, кто нынче не у дел, спасемся все,

1450 Раз нынче терпим неудачу, счастливы

Наверно будем, действуя навыворот.

Прекрасно, хитрый Паламед[408], лукавый дух!

(Эсхилу.)

А ты что скажешь?

Город наш, ответь сперва,

Кем правится? Достойными людьми?

Отнюдь!

Достойные в загоне.

А в чести воры?

Да не в чести, выходит поневоле так.

Да кто ж спасти сумеет государство то,

Где ни дерюга, ни парча не по сердцу.

1460 Найди спасенье! Взять тебя с собой хочу.

Там, на земле, отвечу. Здесь нельзя сказать.

Тебя я умоляю, здесь ответ нам дай!

Когда страну враждебную своей считать

Не станем, а свою — пределом вражеским,

Доход увидим в кораблях, в налогах — вред.

Доходы сгложут все равно присяжные.

Ну, что ж, решил?

Готово уж решение.

Кого душа избрала, я того возьму.

(Берет за руку Эсхила.)

Богов припомни, пред богами клялся ты

1470 Меня на землю возвратить. Бери меня!

(насмешливо)

Не я, язык поклялся.[409] Избран мной Эсхил.

Что сделал ты, последний из людей?

А что?

Эсхилу я победу присудил. Что, взял?

Обидев кровно, смеешь мне в глаза смотреть?

(издеваясь)

В чем грех, когда его не видят зрители.

Несчастный, ты над мертвым издеваешься.

(шутовски)

Кто знает, жить не то же ли, что мертвым быть?

А жизнь не то ль, что выпивка, а смерть — тюфяк?

Друг Дионис, войди с Эсхилом в дом!

А что?

Хочу вас угостить перед отъездом.

1480 Что ж?

Отказываться не люблю, свидетель Зевс!

Актеры входят во дворец Плутона.

ЭКСОД

(поет и пляшет)

Строфа

Счастлив тот, в ком ясный ум,

Мудрость, опыт, дух прямой,

Вправе он толпу учить.

Доказав свой острый разум,

Вновь поэт идет на землю,

Всем согражданам на благо,

Самому себе на благо,

Всем друзьям и кровным близким.

1490 Мудрость в нем, и в этом — все.

Антистрофа

Не сидеть у ног Сократа,[410]

Не болтать, забыв про муз,

Позабыв про высший смысл

Трагедийного искусства, —

В этом верный, мудрый путь.

Слов громоздких и пустых

Городить забор воздушный,

Празднословьем заниматься —

Это могут лишь глупцы.

Выходит Плутон с Дионисом и Эсхилом.

1500 Будь же счастлив, Эсхил, и на землю вернись,

Сохрани и спаси государство свое,

Научи и наставь, дай хороший совет

Неразумным, их много, их целый народ!

Передай от меня Клеофонту кинжал!

(Передает огромный кинжал.)

Городским казначеям и мытарям всем,

Никомаху и Мирмеку — петлю вручи!

(Дает.)

Археному же — яд![411]

(Дает.)

Передай, чтоб ко мне торопились прийти,

Чтоб не мешкали больше; скажи им, что жду.

1510 А попробуют медлить, так, Феб мне судья,

Заклеймив и связав,

Адиманту, Левколофа сыну, вослед

Я велю их согнать в преисподню.

Так и сделаю, помни! А ты мой престол

Передай под охрану Софоклу, пускай

Он блюдет мое место! Пускай меня ждет!

Я вернусь, а Софокла поэтом вторым

Я считаю. Высок и велик его дух.

Берегись, чтобы вор, чтоб обманщик и плут,

1520 Балаганный дурак, площадной шарлатан

Без меня на престоле моем не воссел.

Чтобы случай ему не помог бы!

Подымите священные факелы ввысь,

Проводите на землю гостей дорогих!

Из напевов поэта прекрасную песнь

Пропоем мы во славу поэта.

Песней напутственной, радостной[412] души подземного царства

1530 Славят поэта прекрасного: он возвратится на землю.

Городу славному счастья, добра и удач пожелаем.

Скоро от бед и жестоких скорбей мы спасемся, забудем

Тяготу воинских сборов. Пускай Клеофонт уберется!

Пусть на далекой отчизне своей продолжает он битвы!

Актеры и хор покидают орхестру.