Избранные произведения. I том

Глава 1

Сквозь толщу фенобарбитуратной дремы до Сильвии Болен донесся чей-то зов. Резко прорвав напластования, в которых она утопала, зов мгновенно разрушил идеальное состояние несамости.

— Мам, — снова позвал сын с улицы.

Приподнявшись на кровати, она отпила из стакана воды, опустила босые ноги на пол и с трудом встала. На часах было девять тридцать. Отыскав халат, она двинулась к окну.

«Надо завязывать. Лучше сдаться на милость шизофрении, присоединившись ко всем остальным».

Сильвия подняла штору, и её ослепил солнечный свет привычного красновато — пыльного оттенка. Она прикрыла глаза рукой.

— В чем дело, Дэвид?

— Мам, приехал объездчик канала!

Значит, сегодня среда. Она кивнула и, повернувшись, направилась неуверенным шагом на кухню, где ей удалось поставить на плиту добротный старый глиняный кофейник.

«Что я должна? Для объездчика все готово. Так или иначе. Дэвид проследит». Она включила воду и побрызгала себе на лицо. Вода была мутной и неприятной, и Сильвия закашлялась. «Надо спустить воду в баке. Вычистить, добавить хлорки, проверить, сколько засорилось фильтров; возможно, засорились все. Неужели объездчик не может?.. Нет, это не его дело».

— Я тебе нужна? — спросила Сильвия, открывая заднюю дверь. Вокруг вихрем закружился холодный воздух, забивая легкие мелким песком. Она отвернулась, прислушиваясь к ответу сына. Его воспитание требовало отказаться от помощи.

— Думаю, нет, — проворчал мальчик.

Позднее, сидя в халате за кухонным столом и попивая кофе с тостами и яблочным пюре, Сильвия наблюдала, как приближается объездчик в плоскодонке, которая не спеша тарахтела вверх по каналу, тем не менее появляясь всегда точно по расписанию. Стоял 1994 год, вторая неделя августа. Они уже ждали одиннадцать дней и теперь наконец получат свою порцию воды из большого канала, который пролегал вдоль цепочки домов.

Объездчик пришвартовался к воротам шлюза и, захватив папку с застежками, в которой хранились его записи и инструменты, спрыгнул на землю. На нем была серая форма, забрызганная грязью, и высокие сапоги, почти доверху покрытые коричневым илом. Немец, что ли? Но когда он повернул голову. Сильвия увидела плоское славянское лицо, а над козырьком фуражки — красную звезду. Теперь очередь русских; она уже сбилась со счета.

И, судя по всему, не она одна потеряла нить последовательных смен, осуществлявшихся руководством Объединенных Наций. На крыльце соседнего дома появилось все семейство Стайнеров, намеревающееся идти к объездчику: все шестеро — отец, тяжеловесная мамаша и четверо белокурых пухленьких и шумных девочек.

Именно им отключал воду объездчик.

— Bitte, mein Herr,[92] — начал Норберт Стайнер, но, увидев красную звезду, прикусил язык.

Сильвия улыбнулась и про себя подумала: «Да, не повезло».

Через заднюю дверь в дом поспешно вошел Дэвид.

— Мам, ты знаешь? У Стайнеров вчера ночью протек бак, и они лишились половины своей воды! Так что теперь у них не хватит воды для сада, и мистер Стайнер говорит, что тот погибнет.

Сильвия кивнула, доедая последний кусочек тоста и закуривая сигарету.

— Ну разве это не ужасно, мама? — настаивал Дэвид.

— И Стайнеры хотят, чтобы объездчик перекрыл им воду попозже, — произнесла Сильвия.

— Мы не можем допустить, чтобы их сад погиб. Помнишь, когда у нас были неприятности со свеклой? Мистер Стайнер поделился с нами химикалиями, которые он привез из Дома, и все жуки передохли. А мы собирались поделиться с ними свеклой, да так и не поделились, забыли.

Верно. Она вздрогнула от внезапно нахлынувшего чувства вины; мы обещали… а они даже не напомнили, хотя сами наверняка не забыли об этом. И Дэвид всегда играет у них.

— Пожалуйста, выйди, поговори с объездчиком, — упрашивал Дэвид.

— Думаю, воду в конце месяца мы им дадим, — ответила Сильвия. — Мы же можем протянуть рукав в их сад. Но вот насчет утечки я не верю — им всегда не хватает своей доли.

— Знаю, — откликнулся Дэвид, опустив голову.

— Они не заслуживают больше, чем остальные, Дэвид. Все должны получать одинаковое количество.

— Они просто не умеют управляться с хозяйством, — заметил Дэвид. — Мистер Стайнер ничего не понимает в инструментах.

— Значит, сами виноваты.

Сильвия почувствовала раздражение и попыталась объяснить его тем, что ещё не совсем проснулась. Нужен дексамин, иначе глаза у неё не раскроются до самого вечера, когда наступит время для очередного фенобарбитурата. Аптечка находилась в ванной, и, вынув бутылочку с маленькими зелеными таблетками в форме сердечка, она пересчитала их: осталось всего двадцать три штуки, вскоре придется сесть на огромный гусеничный автобус и пересечь пустыню, чтобы пополнить запасы в городе.

Над головой раздалось громкое гулкое бульканье — огромный жестяной бак на крыше начал заполняться. Объездчик закрывал ворота шлюза, мольбы Стайнеров были напрасны.

Ощущая себя все больше виноватой, Сильвия налила в стакан воды, чтобы запить утреннюю таблетку. «Если бы Джек чаще бывал дома; как без него одиноко, — подумала она. — До какой мелочности мы дошли — просто какое-то варварство. К чему все эти пререкания, нервозность, неусыпная тревога о каждой капле воды, которые пронизывают нашу жизнь? Неужели только это и ничего больше… Нам ведь столько обещали вначале».

Из соседнего дома внезапно громко завопило радио: танцевальная музыка, а потом реклама какой-то сельскохозяйственной техники.

«Глубина и угол вспашки, — разглагольствовал диктор, и его голос отзывался эхом в холодном, бодрящем утреннем воздухе, — саморегулировка и автоматический контроль обеспечат даже неопытному владельцу быстрое…»

Продолжение заглушила музыка — приемник настроили на другую волну.

Донеслась детская перебранка. И так целый день? Интересно, удастся ли ей вынести это? Да ещё Джека не будет до конца недели — словно она и не замужем. Неужели ради этого она покинула Землю?.. Прижав руки к ушам, Сильвия попыталась заглушить вопли радио и крики детей.

«Надо вернуться в постель, нечего было и подниматься», — подумала она наконец, начав одеваться для дня, который предстояло прожить.

Джек Болен, сидя в кабинете своего шефа в Банчвуд-парке, беседовал по радиотелефону с отцом, который находился в Нью-Йорке. Связь, пролегавшая через систему спутников и покрывавшая миллионы миль безвоздушного пространства, как всегда не отличалась высоким качеством, но, как бы то ни было, за звонок платил Лео Болен.

— Что ты называешь горами Франклина Рузвельта? — громко спрашивал Джек. — Ты, наверно, ошибся, папа, — там ничего нет, это совершенно пустынная местность. Можешь справиться у любого агента по недвижимости.

— Нет, Джек, я узнавал, — донесся слабый голос отца. — Хочу приехать посмотреть и обсудить все с тобой. Как Сильвия и мальчик?

— Отлично. Но послушай, не ввязывайся в это — всем известно, что на Марсе земельные участки на продажу расположены вдали от работающей сети каналов. Запомни, функционирует только одна десятая их часть. Это же чистое надувательство.

Поразительно, каким образом отец с его многолетним опытом, особенно в инвестировании необработанных земель, легко попался на крючок. Неужели за эти годы так постарел! Джеку стало страшно. По письмам ни о чем нельзя было судить: отец диктовал их стенографисткам компании.

Или, может, время течет по-разному на Земле и на Марсе — он читал статью, посвященную этой гипотезе в каком-то психологическом журнале. И когда его отец появится здесь, он будет напоминать трясущиеся седовласые мощи. Неужели никак не отвертеться от этого визита?.. Хотя Дэвид будет рад деду, да и Сильвия его любит.

Тем временем слабый голос издалека сообщал Джеку Болену нью-йоркские новости, не представлявшие для него никакого интереса. Все это казалось Джеку совершенно нереальным. Десять лет назад в результате титанического усилия ему удалось вырваться с Земли, и он не желал ничего о ней слышать.

И все же связь с отцом сохранялась, а в ближайшем будущем она ещё и укрепится в результате первого путешествия старика за пределы Земли; он всегда хотел слетать на другую планету, пока не поздно. Другими словами — до своей смерти. Лео был настроен решительно. Несмотря на усовершенствование крупных межпланетных кораблей, путешествие оставалось рискованным, но его это не волновало. Ничто не могло ему помешать, на самом деле он уже зарезервировал себе место.

— Господи, отец, это же замечательно, что ты готов к такому трудному пути! Надеюсь, ты справишься, — смирился Джек.

С противоположной стороны стола на него взирал шеф, мистер И, в руках сжимавший лист желтой бумаги со служебным запросом. Тощий длинный И в однобортном костюме и галстуке бабочкой… китайский стиль одежды прекрасно укоренился здесь, на чужой почве, смотрелся так же естественно, как если бы И вел дело в Кантоне.

И указал на листок бумаги, после чего молча изобразил, что в нем содержится: сначала он слегка подрожал, потом продемонстрировал, как переливает что-то из одной руки в другую, а затем утер лоб и расстегнул воротничок, будто изнемогая от жары. Потом поднял костлявое запястье и уставился на часы. Полетела холодильная установка на какой-то молочной ферме — понял Джек Болен. Причем дело срочное — если не поспешить, молоко испортится на дневной жаре.

— Ладно, пап, буду ждать от тебя сообщений. — Джек попрощался и повесил трубку. — Извините, что так долго, — сказал он шефу и взял у него листок.

— Пожилому человеку не стоило бы ехать сюда, — спокойно, но категорично заметил И.

— Ему хочется взглянуть, как мы тут живем, — ответил Джек.

— И чем он сможет помочь, если ваши дела окажутся не настолько хороши, как ему хотелось бы? — презрительно улыбнулся И. — Может, он предполагал, что вы тут разбогатеете? Так сообщи ему, что здесь нет алмазов. Их успели прикарманить Объединенные Нации. Что касается вызова по поводу холодильной установки, то согласно записям мы уже чинили её два месяца назад, та же самая неисправность. Там что-то с источником питания или изоляцией. Время от времени двигатель начинает барахлить, пока не выскакивает предохранитель.

— Я посмотрю, что у них ещё подключено к генератору, — ответил Джек.

«Работать на И нелегко», — думал он, поднимаясь на крышу, где стояли вертолеты компании. Все поставлено на рациональную основу. И выглядел и вел себя словно механизм. Шесть лет тому назад — ему тогда было двадцать два — он высчитал, что более доходно вести дело на Марсе, где крайне нуждались в ремонте и профилактике разнообразной техники, так как стоимость перевозки новых деталей с Земли была непомерно высока. Старый тостер, безрассудно выкидывавшийся на Земле, на Марсе подлежал починке. И была симпатична сама идея сохранения вещей. Будучи воспитан в пуританской атмосфере всеобщей бережливости Народного Китая, он не одобрял расточительства. А работая инженером в провинции Хэнань, приобрел необходимый опыт. Таким образом он спокойно и методично подошел к решению, которое большинству людей грозило катастрофическим эмоциональным стрессом. И готовился к расставанию с Землей, словно собирался нанести визит дантисту для вставления пары нержавеющих челюстей. Он рассчитал до последнего доллара сумму накладных расходов при открытии своего дела на Марсе. Предприятие выглядело не слишком прибыльным, зато требовало высокого профессионализма. За шесть лет, начиная с 1988 года, дело настолько разрослось, что в неотложных случаях обращались только к мастерам его компании — а что нельзя считать неотложным случаем в колонии, которая с трудом выращивает себе редиску и охлаждает мизерные надои молока?

Джек Болен захлопнул дверцу, завел мотор и начал подниматься над зданиями Банчвуд-парка в подернутое дымкой тусклое небо, отправляясь на свой первый вызов.

Вдалеке справа совершал посадку огромный корабль с Земли, опускаясь на широкий базальтовый круг посадочной площадки для пассажирского транспорта. Вскоре к кораблю поспешат автоматы с дистанционным управлением, которые продезинфицируют пассажиров, избавив их от всевозможных вирусов, бактерий, насекомых и приставших семян сорняков; пассажиры выйдут голенькими, словно новорожденные, и пройдут через химические ванны, где им предстоит плескаться в течение восьми часов всевозможных проверок. А когда будет обеспечена безопасность колонии, их выпустят на свободу, чтобы самостоятельно заботиться о собственной жизни. Возможно, некоторых даже отправят назад на Землю — тех, у кого в результате трудного путешествия проявятся генетические дефекты.

Джек подумал, что его отец терпеливо перенесет иммиграционную процедуру. «Так нужно, мальчик, — скажет он. — Так необходимо». Задумчивый старик с сигарой во рту… философ, все образование которого свелось к семи классам нью-йоркской общеобразовательной школы, да ещё в самый тяжелый её период. каким-то образом отец всегда чувствовал, как надо себя вести, причем не в социальном плане, а в более глубоких, неизменных отношениях. «Он приспособится к этой жизни, — решил Джек. — Даже за короткое посещение он акклиматизируется лучше, чем мы с Сильвией. Почти как Дэвид…»

Они подружатся, дед и внук. Оба умные и практичные и в то же время неуемные романтики — чем ещё объяснить неожиданное желание отца купить землю где-то в горах Франклина Рузвельта? Это была последняя вспышка надежды, вечно питавшей отца: земля, продающаяся почти за бесценок, не имеющая покупателей, на границе обитаемых областей Марса.

Внизу Джек заметил канал имени сенатора Тафта и выровнял вертолет по нему. Канал приведет его к молочной ферме Мак-Олифа с тысячами акров засохшей травы и Когда-то призовым стадом джерсиек, теперь лишь отдаленно напоминавших своих предков. Таков был обитаемый Марс — паутина расходящихся и пересекающихся каналов, которые едва поддерживали жизнь, не более того. Канал сенатора Тафта, оказавшийся непосредственно под вертолетом, являл собой отвратительную зелень: здесь воду ещё не отфильтровали и не пропустили сквозь шлюзы, она содержала в себе все вековые наносы — донный ил, песок и грязь, делавшие её непригодной для питья. Одному Господу известно, какие щелочи поглощает здешнее население. Однако оно продолжало жить. Эта желто — коричневая мутная жижа не смогла погубить их. А к западу лежат земли, все ещё ожидавшие, когда наука человечества явит им свое чудо.

Археологические экспедиции, прибывшие на Марс в начале 70–х, бойко рисовали этапы отступления старой цивилизации, которую должно было заменить человечество. Она так и не сумела как следует освоить пустыню. Вероятно, подобно земной цивилизации Тигра и Евфрата, аборигены жались к источникам орошения. Даже в пору своего расцвета старая марсианская культура занимала лишь пятую часть планеты, предоставив остальным землям пребывать в первозданном состоянии. Например, дом Джека Болена, находившийся невдалеке от слияния каналов Уильяма Батлера Йитса и Геродота, стоял почти на границе земель, которые культивировались в течение последних пяти тысяч лет. Болены считались недавно прибывшими, хотя одиннадцать лет назад никто не предполагал, что эмиграция так резко прекратится.

В радиопередатчике зазвучали шумы, которые внезапно прервал металлический голос И:

— Джек, у меня есть для тебя дополнительный вызов. Представитель Объединенных Наций сообщил о неполадках в общеобразовательной школе, а собственного мастера у них сейчас под рукой нет.

Джек взял микрофон.

— Простите, мистер И, мне кажется, я уже говорил вам — моя квалификация не распространяется на школьные приборы. Лучше попросите заняться этим Боба или Пита. («Я-то точно знаю, что говорил», — добавил он про себя.)

Но логика шефа оставалась непробиваемой:

— Это необходимо, и мы не можем отказываться, Джек. Мы никогда не отказывались от ремонтных работ. У тебя неправильное отношение к делу. Я вынужден настаивать, чтобы ты принял вызов. При первой возможности я пошлю к тебе в школу ещё одного мастера. Спасибо, Джек. — И повесил трубку.

«И вам спасибо», — ядовито заметил Джек Болен про себя.

Теперь внизу показалось второе поселение — Льюистаун, столица союза водопроводчиков колонии. Организованный на планете одним из первых, союз объединял ремонтных рабочих. И не имел к нему никакого отношения. Если работа у И станет совсем уж невыносимой, Джек Болен всегда может перебраться в Льюистаун, вступить в союз и работать, получая даже ещё большую зарплату. Однако ему не по душе были последние политические события в союзе водопроводчиков. Арни Котта избрали президентом местного отделения работников водного хозяйства только в результате очень своеобразной предвыборной кампании с явными нарушениями при голосовании. И установленный им режим не вызывал у Джека никакого желания становиться его подчиненным: то, что он видел, сильно напоминало тиранию раннего Средневековья с оттенком семейственности. Тем не менее с экономической точки зрения колония процветала. В ней осуществлялась передовая программа общественных работ, а налоговая политика позволяла собрать огромную сумму наличных средств. Колония была не только богата, но и могла обеспечить приличной работой всех своих обитателей. За исключением израильского поселения на севере, она являлась самой жизнеспособной на всей планете. Главным козырем израильтян были ударные сионистские бригады, которые расселялись в пустыни для осуществления всевозможных проектов — от выращивания апельсинов до очистки химических удобрений. Новый Израиль в одиночку поднял чуть ли не треть пустынных земель. Более того, это было единственное марсианское поселение, в любых количествах экспортирующее свою продукцию на Землю.

Столица водопроводчиков, Льюистаун, пропала из виду, внизу проплыл памятник Алджеру Хиссу — первому мученику Объединенных Наций, и снова началась пустыня. Джек откинулся на спинку кресла и закурил сигарету. Из-за настырных подгоняний он забыл взять термос с кофе, отсутствие которого теперь очень угнетало. Глаза у Джека слипались. «Им не заставить меня работать в школе, — заметил он про себя; впрочем, в этом замечании было больше злости, чем убеждения. — Брошу все». Но он знал, что не бросит. Он отправится в школу, повозится там около часа, делая вид, что занят починкой, а потом приедет Боб и все сделает. Репутация фирмы будет спасена, и все будут довольны, включая И.

Джеку доводилось несколько раз бывать в школе с сыном. Но это было совсем другое. Дэвид учился лучше всех в классе, занимаясь с самыми совершенными обучающими машинами. Он засиживался допоздна, выполняя почти всю университетскую программу, которой так гордились Объединенные Нации… Джек взглянул на часы — десять утра. Сейчас, как он помнил из своих посещений и рассказов Дэвида, тот занимается с Аристотелем, изучая основы философии, логики, грамматики, поэтики и архаической физики. Из всех обучающих машин Дэвид, похоже, больше всего получал от Аристотеля, что радовало — многие дети предпочитали более лихих преподавателей: сэра Фрэнсиса Дрейка (английская история и основы мужской вежливости) или Авраама Линкольна (история Соединенных Штатов, основы современного ведения войны и государства), а иногда и таких мрачных персонажей, как Юлий Цезарь и Уинстон Черчилль. Сам Джек родился слишком рано, чтобы воспользоваться преимуществами нынешней системы автоматического обучения, мальчиком ему приходилось сидеть в одном классе с шестьюдесятью ребятами, а в старших классах — и в тысячной аудитории, слушая преподавателя, выступавшего на телеэкране. Однако, если бы ему довелось попасть в современную школу, он быстро бы выбрал себе любимого учителя: при посещении школы с Дэвидом, в первый же родительский день, он увидел обучающую машину Томас Эдисон, и больше ему уже ничего не требовалось. Дэвид потратил почти целый час, пытаясь оттащить отца от машины.

Внизу, под вертолетом, пустыня уступала место прериям, поросшим редкой травой. Ограда из колючей проволоки отмечала владения Мак-Олифа и одновременно область, находящуюся под управлением Техаса. Отец Мак-Олифа был техасским нефтяным миллионером и финансировал полеты на Марс собственных кораблей; он обскакал даже союз водопроводчиков.

Джек вынул изо рта сигарету и начал опускаться, пытаясь отыскать в слепящих солнечных лучах здания фермы.

Небольшое стадо коров шарахнулось от шума вертолета и галопом бросилось врассыпную. Лучше бы Мак-Олиф — низкорослый мрачный ирландец — не заметил этого. Мак-Олиф не без оснований нервничал по поводу своих коров: ему казалось, что весь уклад марсианской жизни направлен против них, что все заставляет их худеть, болеть и уменьшать надои.

Джек включил передатчик и произнес в микрофон:

— Это мастер из компании И, Джек Болен, по вашему вызову. Прошу посадки.

Он подождал, пока с ранчо не донесся ответ:

— О'кей, Болен, площадка готова. Конечно, бессмысленно спрашивать, что вас так задержало, — сварливо добавил Мак-Олиф.

— Сейчас буду, — скорчив гримасу, откликнулся Джек. Он уже различал впереди здания, белевшие на фоне песка.

— У нас здесь пятнадцать тысяч галлонов молока, — продолжал Мак-Олиф. — Если вы в ближайшее время не почините этот чёртов холодильник, все испортится.

— Мигом сделаем. — Джек зажал уши большими пальцами и скорчил рожу громкоговорителю.

Глава 2

Бывший водопроводчик, президент марсианского союза работников водоснабжения Арни Котт поднялся с постели в десять утра и сразу же по обыкновению направился в парилку.

— Привет, Гус.

— Привет, Арни.

Его все называли по имени, и правильно. Арни Котт кивнул Биллу, Эдди и Тому, когда они поздоровались с ним. Пар оседал у его ног, стекал по изразцам, и влага выводилась наружу. Эта мелочь доставляла ему удовольствие: обычные ванны конструировались таким образом, чтобы воспрепятствовать утечке воды. У него же вода вытекала в раскаленный песок и исчезала навсегда. Кто ещё мог себе позволить такое? «Хотелось бы мне посмотреть, кто из этих богатых евреев в Новом Иерусалиме имеет такие парилки», — ухмылялся он про себя.

Встав под душ, Арни Котт обратился к приятелям:

— До меня дошел слушок, который нужно как можно скорее проверить. Знаете картель португальцев из Калифорнии, которые приобрели горный кряж Франклина Рузвельта и пытались там добывать железную руду, но содержание её оказалось слишком невысоким по сравнению с затратами? Я слышал, они продали свои участки.

— Да, мы тоже слышали, — закивали присутствующие. — Интересно, сколько они на этом потеряли. Наверно, страшные деньги.

— Нет, — возразил Арни, — говорят, они нашли покупателя, готового с лихвой возместить все убытки, так что они останутся даже в прибыли. Хотел бы я знать, что за сумасшедший покупает эту землю! У меня ведь есть кое-какие права на добычу минералов. Узнайте, кто купил землю и что там замышляется.

— Да, хорошо бы выяснить. — Все снова покивали, только Фред, выйдя из-под душа, заметил:

— Я узнаю, Арни, — и добавил, не оборачиваясь: — Займусь этим прямо сейчас.

Арни старательно намылился и обратился к оставшимся:

— Должен же я защищать свои права на добычу минералов! Я не потерплю, чтобы сюда явился какой-нибудь бездельник с Земли и начал превращать эти горы, например, в национальный парк для пикников. Я говорю вам только то, что слышал. Мне известно, что около недели назад туда ездила группа коммунистических начальников из России и Венгрии — приглядывались. Вы думаете, проиграв в прошлом году, они сдались? Как бы не так! У них мозги, как у насекомых, и, как насекомые, они всегда возвращаются к одному и тому же. Красным не терпится устроить коммунизм на Марсе; они там на Земле спят и видят это. Не удивлюсь, если выяснится, что португальцы из Калифорнии продали землю коммунистам и в ближайшем будущем они переименуют горы Франклина Рузвельта в горы Иосифа Сталина.

Все понимающе рассмеялись.

— А теперь меня ждут дела, — заключил Арни Котт, смывая мыльную пену под яростными струями горячей воды. — Надеюсь, остальное вы раскопаете сами. Например, я тут ездил на восток, где у нас идет эксперимент с дынями. Похоже, нам удалось внедрить новоанглийский сорт и приспособить его к здешним условиям. Я-то знаю, как все любят кусочек мускусной дыни на завтрак.

— Верно, Арни — согласились все.

— Но в голове у меня не только дыни. На днях нас посетили представители Объединенных Наций с протестом против нашего отношения к черномазым. Или мне не следует так говорить: наверное, я должен называть их, как эти ребята из Объединенных Наций, — «остаточное местное население» или попросту — бликмены. Имелось в виду наше решение оплачивать труд занятых на шахтах бликменов ниже установленного уровня, я имею в виду — ниже минимальной ставки. Потому что даже эти ангелы из Объединенных Наций не могут всерьез рассчитывать, что мы станем платить им целую ставку. Как бы там ни было, перед нами стоит проблема: с одной стороны, мы не можем платить бликменам минимальную ставку, потому что они работают настолько плохо, что мы разоримся, а с другой — мы вынуждены использовать их в шахтах, потому что никто другой там дышать не может. Нам не по карману специальное оборудование в достаточных количествах. Кто-то Дома здорово наживается на кислородных баллонах, компрессорах и прочем. Это настоящий рэкет, и мы не дадим обвести себя вокруг пальца.

Все мрачно молчали.

— Ну так вот, нельзя позволить бюрократам из Объединенных Наций диктовать нам, как нам жить в нашем поселении, — продолжил Арни. — Мы начали здесь трудиться ещё до того, как они вкопали свой флаг в песок; у нас уже были дома, а им ещё и писать было некуда.

— Верно, Арни, — закивали ребята.

— И тем не менее беда в том, что эти фрукты из Объединенных Наций контролируют каналы, а нам тоже нужна вода: она нужна нам для транспортировки грузов, как источник энергии, нужна для питья и для такого вот купания. Я хочу сказать, что эти гады в любой момент могут перекрыть воду; так что мы у них в руках.

Он вышел из-под душа и прошлепал по теплым влажным изразцам за полотенцем, которое наготове держал служитель. От мыслей об Объединенных Нациях у Арни заболел живот, а с левой стороны заныла старая язва двенадцатиперстной кишки. «Лучше позавтракать», — подумал он.

Служитель помог ему облачиться в серые фланелевые брюки, футболку, ботинки из мягкой кожи и военно-морское кепи. Арни вышел из парилки, пересек коридор и вошел в свою столовую, где Гелио, повар из бликменов, уже приготовил завтрак. Не раздумывая он сел за стол, на котором ждали горячие лепешки, бекон, кофе, стакан апельсинового сока и воскресный номер нью-йоркской «Таймc» за предыдущую неделю.

— Доброе утро, мистер Котт, — выглянула из приемной секретарша в ответ на нажатие кнопки — он ещё не видел эту девушку.

«Не слишком симпатичная», — решил Арни, бросив на неё оценивающий взгляд, и вернулся к газете. К тому же ещё и называет его «мистер Котт».

Он отхлебнул сок и прочитал статью о гибели межпланетного корабля с тремя сотнями пассажиров на борту, принадлежавшего японскому коммерсанту и транспортировавшего велосипеды. Это рассмешило его. Велосипеды в космическом пространстве, и все погибли. Жаль, на планете с такой маленькой массой, как Марс, где нет никаких источников энергии, если не считать системы грязных каналов, и где даже керосин стоит целое состояние, велосипеды представляли бы существенную экономическую ценность. Можно было бы совершенно бесплатно путешествовать на сотни миль, даже через пустыню. Единственные, кто мог себе позволить турбинный транспорт, работающий на керосине, это жизненно важные службы: монтеры, команды технического обслуживания, ну и, конечно, официальные представители, такие как он сам. Разумеется, существовал и общественный транспорт — трассы гусеничных автобусов соединяли одно поселение с другим. Но автобусы ходили нерегулярно и зависели от доставки топлива с Земли. К тому же, что касается лично Арни, они вызывали у него приступы клаустрофобии — так медленно передвигались.

Чтение «Таймс» напомнило Арни Дом, и ему ненадолго показалось, что он снова на Земле, в Южной Пасадене: его семья подписывалась на «Тайме», и он вспомнил, как мальчиком носил газету из почтового ящика, висевшего на улице, усаженной абрикосовыми деревьями. Теплая пыльная улочка, вдоль которой стояли аккуратные одноэтажные домики с припаркованными машинами и еженедельно подстригавшимися газонами. Именно этих газонов ему и недоставало — с тачками удобрений, семенами, садовыми ножницами и сетчатой оградой для домашней птицы по ранней весне… и все лето напролет работающими обрызгивателями, насколько это допускалось законом. На Земле тоже недостаток воды. как-то его дядю Пола даже оштрафовали за то, что тот мыл машину в день экономии воды.

Дальше в газете встретилась статья о приеме в Белом доме в честь миссис Лизнер, осуществившей восемь тысяч терапевтических абортов в качестве представителя агентства по контролю за рождаемостью и давшей тем самым пример всему женскому населению Америки. «Что-то вроде медсестры — решил Арни Котт. — Благородное занятие для женщин».

Он перевернул страницу.

Там крупным шрифтом на четверть страницы сияло приглашение эмигрировать на Марс, которое он сам помогал составлять. Арни откинулся на спинку кресла и сложил газету, испытывая истинную гордость, — на его взгляд, приглашение выглядело прекрасно. Оно, несомненно, должно привлечь людей, если у тех ещё осталась доля здравого смысла и искренняя страсть к приключениям, как говорилось в газете.

В приложении перечислялись все профессии, требующиеся на Марсе. Список был довольно длинным, отсутствовали там разве что проктологи да специалисты по разведению канареек. Там указывалось также, насколько сложно получить работу на Земле лицу даже с магистерской степенью, в то время как на Марсе хватало высокооплачиваемых должностей и для бакалавров.

«Это должно пронять их», — подумал Арни. Он сам эмигрировал из-за своей бакалаврской степени. На Земле для него было все закрыто, поэтому он прилетел на Марс в качестве простого водопроводчика, а теперь, по прошествии нескольких лет, посмотрите, чего он достиг. На Земле водопроводчик — бакалавр мог рассчитывать только на уборку дохлой саранчи в Африке в составе американских рабочих бригад. Кстати, его брат Фил этим и занимался в настоящее время: он закончил Калифорнийский университет, но так и не смог найти работу лаборанта по анализу качества молока. Одновременно с ним университет выпустил ещё сотню таких специалистов, и кому они нужны? На Земле для них работы не осталось. «Летите на Марс, — заключил про себя Арни. — Здесь мы найдем вам применение. Стоит лишь поглядеть на дохлых коров с молочных ферм за городом. Вот пусть и тестируют им молоко».

Но приложение хитро умалчивало, что на самом деле эмигрантам на Марс ничего не гарантировалось, даже возможность вернуться домой, так как полеты на Землю стоили гораздо дороже из-за неадекватных возможностей взлетных площадок. И уж конечно, никому ничего не гарантировалось с точки зрения занятости. А виноваты в этом крупные державы на Земле, такие как Китай, Соединенные Штаты, Россия и Западная Германия, которые, вместо того чтобы поддерживать планомерное развитие планет, занялись дальнейшими исследованиями.

Они тратили время, мозги и деньги на звездные проекты, например, на полет к Центавру уже потрачены миллиарды долларов и человеко — часов. Арни Котт не видел никакого смысла в этих звездных проектах. Кто захочет четыре года лететь в другую систему, где и планет — то, наверное, нет?

Но в то же время Арни боялся, как бы космическая политика крупных земных держав не изменилась. Что, если в одно прекрасное утро они проснутся и пересмотрят свое отношение к колониям на Марсе и Венере? Что, если они отдадут себе отчет в их слаборазвитости и решат что-нибудь предпринять? Другими словами, что будет с Арни Коттом, если великие державы образумятся? Тут есть над чем поразмыслить.

Впрочем, великие державы не проявляли признаков разумности. Они все ещё были одержимы соперничеством и сейчас, к облегчению Арни, продолжали борьбу между собой на расстоянии двух световых лет от Марса.

Перелистывая газету, он наткнулся на небольшую заметку о женской организации в Берне, Швейцария, которая в очередной раз выражала беспокойство по поводу колонизации.

Колониальный Комитет Безопасности встревожен состоянием посадочных площадок на Марсе.

В петиции, адресованной Колониальному департаменту Объединенных Наций, дамы снова высказывали свою обеспокоенность тем, что посадочные площадки на Марсе, на которые прибывали корабли с Земли, слишком удалены от мест поселений и системы водоснабжения. Иногда пассажирам, включая женщин, детей и стариков, приходится преодолевать сотни миль по пустынной местности. Колониальный Комитет Безопасности просил Объединенные Нации издать постановление, обязывающее корабли совершать посадку лишь на космодромы, находящиеся в радиусе двадцати пяти миль от главного канала.

«Заботливые наши», — подумал Арни Котт, прочитав заметку. Вероятнее всего, никто из них никогда не покидал Землю: они узнали об этом из какого-нибудь письма, от какой-нибудь престарелой тети, живущей здесь на пенсию на бесплатных землях Объединенных Наций. Ну и конечно, их сведения черпались у постоянного члена организации, обитательницы Марса, некой миссис Энн Эстергази: она распространяла ксерокопии этого письма среди общественно активных дам в разных поселениях. Арни получал и читал её информационный бюллетень «Заметки ревизора», название которого неизменно вызывало у него смех. Смешили его и вставки, состоявшие из одной — двух строк и публиковавшиеся между статьями:

Боритесь за высокое качество очистки питьевой воды! Общение с церковнослужителями гарантирует такую степень фильтрации, которой можно гордиться!

Суть некоторых статей «Заметок ревизора» Арни и вовсе не понимал — на таком странном жаргоне они были написаны. Однако совершенно очевидно, что этот бюллетень имел широкую аудиторию сторонниц, которые все серьезно принимали к сердцу и предпринимали требующиеся от них акции. Можно было не сомневаться, что в настоящее время они присоединились к жалобам Колониального Комитета Безопасности на опасную отдаленность посадочных площадок на Марсе от источников воды и человеческих поселений. Они выполняли свою роль в очередной великой битве, и на этот раз Арни Котт был вполне доволен, так как из двадцати с небольшим посадочных площадок на Марсе лишь одна располагалась в двадцати пяти милях от главного канала, и обслуживала она именно его поселение. Если каким-нибудь образом настойчивость Колониального Комитета увенчается успехом, все прибывающие с Земли пассажирские корабли станут совершать посадку у Арни Котта, и таможенные сборы будут поступать в его поселение.

То, что миссис Эстергази со своим бюллетенем и организацией на Земле боролась за экономически выгодное для Арни дело, было далеко не случайным. Энн Эстергази являлась бывшей женой Арни. Они и сейчас сохраняли дружеские отношения, совместно владея целым рядом предприятий, основанных или приобретенных ими за время брака. Они сотрудничали на самых разных уровнях, несмотря на то что в личных отношениях никогда не могли найти общего языка. Арни считал её агрессивной, властной и мужеподобной. Высокая и худая, она ходила широкими шагами в туфлях на низком каблуке, носила твидовый пиджак, темные очки и огромную кожаную сумку на ремне. Однако она была умна, интеллигентна и обладала прирожденными организаторскими способностями. Так что в деловой сфере Арни прекрасно с ней ладил.

То, что Энн Эстергази была его женой и они до сих пор сохраняли финансовые связи, не предавалось широкой огласке. Когда ему требовалось связаться с ней, он не пользовался услугами своих стенографисток. Вместо этого он наговаривал сообщение на диктофон, хранившийся у него в столе, и отправлял кассету с пленкой со специальным посыльным. Посыльный доставлял кассету в художественный магазин, который принадлежал Энн в Израильском поселении, а её ответ, если в нем была необходимость, оставлялся в офисе цементного завода, которым владел зять Арни — Эд Рокингхэм, муж его сестры.

Год назад, когда Эд выстроил дом для себя, Патриции и своих троих детей, он приобрел бесценное сокровище — собственный канал. Грубо нарушив закон, он вырыл канал для себя и теперь забирал воду из общественной сети. Даже Арни это привело в ярость. Но в то время иск не предъявили, и теперь канал, скромно названный в честь старшего сына Эда, катил свои воды на восемьдесят миль в открытую пустыню, так что Пат Рокингхэм могла позволить себе жить в прелестном уголке со своим газоном, бассейном и хорошо орошаемым цветником. В основном она выращивала большие кусты камелий, которые лишь ей удалось успешно культивировать на Марсе. Обрызгиватели вращались и поливали камелии целыми днями напролет, не давая им засохнуть и погибнуть.

Двенадцать огромных камелий, прямой вызов Арни Котту! У него были не слишком хорошие отношения с сестрой и Эдом. «И зачем они явились на Марс? — недоумевал он. — Чтобы тратить то, на что здесь идут неимоверные средства и усилия. Но для этого можно было оставаться и на Земле». Ему это представлялось абсурдным. Для Арни Марс был неизведанным местом, символизировавшим новый образ жизни. Вместе с другими поселенцами, и взрослыми и детьми, ему пришлось в процессе адаптации к новой жизни ежеминутно приспосабливаться к новым условиям, так что теперь они превратились в совершенно новых существ. И дети их, рожденные на Марсе, тоже были особенными, странными и в некоторых отношениях загадочными даже для собственных родителей. Двое его сыновей — его и Энн — сейчас жили в лагере, в пригороде Льюистауна. И когда он навещал их, ему не удавалось найти с ними общий язык: парни смотрели на отца пустыми глазами, словно ожидая, когда же наконец он уедет. Насколько мог судить Арни, мальчики были абсолютно лишены чувства юмора. И тем не менее они тонко чувствовали: могли бесконечно говорить о животных, растениях, пейзаже. У обоих были свои любимцы — марсианские существа, которые приводили Арни в ужас: огромные насекомые вроде богомолов, но размером с осла. чёртовы твари назывались боксерами, так как частенько становились на задние лапы и принимались колотить друг друга в ритуальной битве, которая порой заканчивалась смертью и пожиранием побежденного. Но Берт и Нед выдрессировали своих боксеров, чтобы те не слишком усердствовали и не съедали друг друга. И эти твари превратились в их друзей: дети на Марсе чувствовали себя одиноко, отчасти потому, что их было ещё очень мало, а отчасти… Впрочем, Арни не знал почему. В огромных детских глазах прятался страх, словно им чего-то не хватало. Они становились замкнутыми, при каждом удобном случае уходили в пустыню. Назад в поселения они приносили совершенно бесполезные вещи — кости и остатки старой марсианской цивилизации. Совершая полеты на вертолете, Арни иногда видел сверху фигурки детей: они углублялись в пустыню и копались в песке, будто стремясь вскрыть поверхность Марса и уйти вглубь…

Арни открыл нижний ящик стола, достал маленький диктофон и нажал кнопку записи.

— Энн, нам надо встретиться и поговорить, — начал он. — В комитете слишком много женщин, и он неправильно действует. Например, в последнем приложении к «Таймc» меня встревожило…

Он умолк, так как лента в диктофоне со скрипом остановилась. Арни поковырялся в нем — пленка медленно двинулась и снова замерла.

«Я-то считал, что все отрегулировано, — раздраженно подумал Арни. — Неужели эти бездельники ничего не могут наладить? Неужели придется идти на черный рынок и покупать там новый за бешеные деньги?» Он даже вздрогнул от этой мысли.

Не слишком симпатичная секретарша, тихо сидевшая напротив в ожидании поручений, тут же откликнулась и достала карандаш и записную книжку.

— Обычно мне понятно, — принялся диктовать Арни, — как сложно содержать оборудование в рабочем состоянии при почти полном отсутствии запасных частей, учитывая местные климатические условия. И тем не менее я устал от постоянных просьб присылать компетентных мастеров для ремонта жизненно необходимых приборов, таких как, например, мой диктофон. Мне нужно, чтобы он работал, — вот и все. Так что если вы, ребята, не можете обеспечить его работу, я разгоню вас и лишу привилегий заниматься ремонтными работами в нашем поселении и в дальнейшем буду обращаться к сторонним компаниям. — Он кивнул, и девушка перестала писать.

— Отнести диктофон в мастерскую, мистер Котт?

— Нет, — прорычал Арни. — Занимайтесь своим делом.

Как только она вышла, он снова взял «Таймc» и принялся читать. Дома, на Земле, приобрести диктофон ничего не стоило; к тому же дома можно было… Чёрт! Нет, вы только посмотрите, что они рекламируют: от старых римских монет до шуб, походного оборудования, бриллиантов, космических кораблей и яда против сорняков. Господи Иисусе!

Впрочем, сейчас ему требовалось срочно связаться со своей бывшей женой. «Может, просто заскочить к ней? — подумал Арни. — Неплохой повод, чтобы выбраться из офиса».

Взяв телефонную трубку, он распорядился, чтобы на крыше приготовили вертолет, затем покончил с остатками завтрака, торопливо вытер рот и направился к лифту.

— Привет, Арни, — поздоровался с ним симпатичный молодой пилот, выглянув из кабины.

— Привет, сынок, — откликнулся Арни.

Пилот помог ему забраться в специальное кожаное кресло, которое было выполнено по заказу Арни в местной мастерской, занимавшейся обивкой и драпировкой. Пилот занял место впереди, а Арни удобно откинулся на спинку и, положив ногу на ногу, распорядился:

— Поднимайся, а в воздухе я тебе скажу куда. И не волнуйся, я никуда не тороплюсь. Похоже, сегодня славный денек.

— Действительно хороший день, — откликнулся пилот, и лопасти вертолета начали вращаться. — Если не считать той дымки над грядой Франклина Рузвельта.

Не успели они взлететь, как в кабине включился радиопередатчик:

— Срочное сообщение. В открытой пустыне небольшая группа бликменов, умирающих от голода и жажды. Местонахождение по гирокомпасу — 4.65003. Всем воздухоплавательным приспособлениям к северу от Льюистауна немедленно направиться по указанным координатам и оказать помощь. Закон Объединенных Наций требует, чтобы откликнулись все коммерческие и частные корабли.

Сообщение было повторено ещё раз холодным голосом диктора, говорившего с искусственного спутника Объединенных Наций где-то у них над головой.

Арни, чувствуя, что пилот меняет направление полета, заметил:

— Лети дальше, мальчик.

— Я вынужден им подчиниться, сэр, — возразил пилот. — Таков закон.

«О господи!» — с отвращением подумал Арни и отметил про себя, что парня надо уволить или по крайней мере отстранить от полетов, когда они вернутся.

Они летели над пустыней на приличной скорости, быстро приближаясь к месту, указанному в сообщении. «Черномазые бликмены, — думал про себя Арни. — И мы должны все бросать, чтобы вызволить этих несчастных идиотов, — не могут перейти свою собственную пустыню. А что они тут пять тысяч лет делали без нас?»

Джек Болен уже садился на ферму Мак-Олифа, когда до него донеслось срочное сообщение со спутника Объединенных Наций. Болен неоднократно слышал такие сообщения, и каждый раз они заставляли его вздрагивать.

«…группа бликменов в открытой пустыне… — бесстрастно сообщил передатчик, — погибают от голода и жажды. Всем летательным аппаратам к северу от Льюистауна…»

«Понял», — проговорил Джек Болен про себя, потом взял микрофон:

— Вертолет компании И поблизости с точкой 4.65003. Буду на месте через две-три минуты.

Он развернул вертолет к югу, прочь от фермы Мак-Олифа, ощутив несказанную радость при мысли о ярости Мак-Олифа, видящего, как он удаляется, и, вероятно, догадывающегося о причине. Меньше всего на свете бликмены были нужны крупным фермерам: обнищавшие кочевники, они то и дело являлись за пищей, водой, медицинской помощью, а то и просто по старинке просили милостыню. Казалось, ничто так не бесило преуспевающих фермеров, как то, что их использовали существа, землю которых они захватили.

Теперь откликнулся ещё один вертолет.

— Мои координаты по гирокомпасу 4.78995, — говорил пилот. — Я на окраине Льюистауна. Скоро буду на месте. Имею на борту пищу и пятьдесят галлонов воды. — Сообщив принадлежность своего вертолета, он отключился.

Молочная ферма удалялась, а Джек Болен пристально всматривался в пустынную поверхность, пытаясь разглядеть группу бликменов. Вот они, точно. Пятеро, в тени небольшой каменистой горки. Не шевелятся. Может, уже умерли? Обнаруживший их спутник Объединенных Наций ничем бликменам помочь не мог. «А мы, которые можем им помочь, — какое нам дело?» — подумал Джек. Так или иначе, бликмены вымирали, а оставшиеся впадали все в большее отчаяние. Объединенные Нации защищали их. «Хоть какая-то защита», — подумал Джек.

Но что можно сделать с вымирающим народом? Эпоха коренного населения Марса закончилась задолго до того, как в 60–х годах в их небе появился первый советский корабль с телекамерами. Никто не пытался аборигенов уничтожить — в этом просто не было необходимости. И все же вначале они вызывали огромное любопытство. Открытие этого народа оправдывало миллиарды долларов, затраченных на посещение Марса. Настоящая внеземная цивилизация!..

Джек приземлился на ровный песок рядом с бликменами, выключил винт, открыл дверь и вышел.

Жаркое утреннее солнце тут же обрушилось на него, пока он шел к неподвижным бликменам. Они были живы: глаза у них были открыты и смотрели на него.

— Да хлынут дожди от меня на ваши бесценные особы, — произнес он классическое приветствие бликменов на их родном диалекте.

Подойдя ближе, Джек увидел, что группа состоит из двух морщинистых стариков, молодых мужчины и женщины, вероятно мужа и жены, и их ребенка. Очевидно, семья, пустившаяся пешком через пустыню в поисках воды и пищи; может, оазис, где они обитали, высох. Такие вынужденные переходы были типичны для бедственного состояния бликменов. Они лежали, не в силах двинуться дальше, иссохшие до такой степени, что напоминали груду овощной ботвы. В ближайшем будущем они, без сомнения, погибли бы, если бы их не заметил спутник Объединенных Наций.

Молодой бликмен медленно поднялся, преклонил колена и произнес слабым дрожащим голосом:

— Дожди, пролившиеся от твоего благословенного присутствия, мистер, придают нам силу и возвращают к жизни.

Джек Болен бросил свой термос молодому бликмену, тут же опустившемуся на колени. Тот отвинтил крышку и передал его неподвижно лежащим старикам. Старуха схватила термос и принялась пить.

Перемены в ней наступили мгновенно. Она на глазах возвращалась к жизни, с лица сходил грязно-серый оттенок смерти.

— Можно нам наполнить скорлупу? — спросил Джека молодой бликмен. На песке лежало несколько яиц пака — бледных пустых скорлупок. В этих сосудах бликмены переносили воду: уровень их технического развития был настолько низок, что у них не имелось даже глиняной посуды. «И тем не менее, — подумал Джек, — их предки создали великую систему каналов».

— Конечно. Сейчас прилетит ещё один вертолет с водой. — Он вернулся к вертолету, взял свой ленч и передал его бликмену. — Еда, — объяснил он. Как будто они не знали. Старики уже вскочили на ноги и протягивали к нему руки.

За спиной Джека нарастал рев второго вертолета. Большая двухместная машина наконец опустилась, и вращение лопастей замедлилось.

— Я вам нужен? — крикнул пилот. — Если нет, полечу дальше.

— У меня не хватает для них воды, — ответил Джек.

— Ладно. — Пилот выключил пропеллер. Соскочив вниз, он вытащил большую пятигаллоновую канистру. — Пусть берут.

Вместе с пилотом Джек наблюдал, как бликмены наполняют свои скорлупы водой. Имущество их было скудным: колчан с отравленными стрелами, по звериной шкуре на каждого да ступки у женщин — единственная их ценность; женщина без ступки даже не считалась за женщину, в ступках бликмены готовили мясо и растирали зерна — все, что им удавалось добыть. Ещё у них было несколько сигарет.

— Моему пассажиру не очень-то по душе такие распоряжения Объединенных Наций, — прошептал молодой пилот Джеку на ухо. — Он просто не понимает, что у них там наверху спутник, который регистрирует всех уклоняющихся от выполнения приказа. И штраф за это придется платить немалый.

Джек обернулся и посмотрел на вертолет. Внутри с самодовольным видом сидел плотный лысый мужчина. На хорошо упитанном лице было написано раздражение, и он не обращал никакого внимания на пятерых бликменов.

— Надо ладить с законом, — оправдывающимся тоном продолжил пилот. — Штраф-то наложат на меня!

Джек подошел к вертолету и обратился к лысому пассажиру:

— Вы разве не чувствуете удовлетворения, что спасли жизни пятерым людям?

— Вы хотели сказать — пятерым черномазым. — Лысый взглянул на него сверху вниз. — Я не называю это спасением людей. А вы?

— А я называю, — ответил Джек. — И буду называть впредь.

— Ну давай — давай. — Побагровев, лысый бросил взгляд на вертолет Джека и прочел название фирмы, которую тот представлял. — Посмотрим, к чему это тебя приведет.

— Человек, с которым вы разговариваете, — Арни, Арни Котт, — поспешно подойдя к Джеку, зашептал пилот. — Можем лететь дальше, Арни! — крикнул он.

Пилот исчез в кабине, и лопасти винта пришли в движение.

Вертолет поднялся в воздух, оставив Джека наедине с блик — менами. Они уже напились и теперь приступили к ленчу, который отдал им Джек. Пустая канистра валялась в стороне. Яичная скорлупа пака была наполнена доверху. Бликмены даже не взглянули на поднимавшийся вертолет. Впрочем, на Джека они тоже не обращали внимания, что-то бормоча между собой на своем диалекте.

— Куда вы направляетесь? — спросил Джек.

Молодой бликмен назвал оазис, находившийся далеко к югу.

— И вы надеетесь дойти до него? — поинтересовался Джек, указывая на стариков. — Они дойдут?

— Да, мистер, — ответил молодой бликмен. — Теперь, когда мы получили пищу и воду от вас и другого мистера, мы дойдем.

«Неужели им действительно это под силу? — подумал Джек. — Впрочем, они все равно не признаются, даже если сами понимают, что это невозможно. Расовая гордость».

— Мистер, — продолжил молодой бликмен, — мы хотим сделать вам подарок за то, что вы остановились. — И протянул что-то Джеку.

Пожитки их выглядели настолько бедными, что Джек был уверен — им нечего ему дать. Однако он протянул руку, и молодой бликмен вложил в неё маленький холодный предмет, что-то сморщенное и сухое, напоминавшее древесный корень.

— Это — водяная ведьма, — заметил бликмен. — Она принесет вам воду, источник жизни, мистер, в любое время, когда понадобится.

— А вам она помогла? — спросил Джек.

— Помогла, мистер, — хитро улыбнулся бликмен. — Она привела вас.

— А что же вы будете делать без неё? — поинтересовался Джек.

— У нас ещё есть. Мы сами делаем водяных ведьм, мистер. — Бликмен кивнул на пожилую пару. — Они — не простые люди.

Рассмотрев водяную ведьму повнимательнее, Джек обнаружил у неё лицо и что-то отдаленно напоминающее конечности. Это была мумия какого-то живого существа: он разглядел скрюченные ножки, уши и… вздрогнул. Выражение лица чем-то напоминало человека, на нем застыла маска страдания, словно смерть застала существо, когда оно взывало о помощи.

— А как она действует? — спросил Джек.

— Раньше, когда человеку нужна была вода, он просто мочился на неё, и она оживала. Но теперь мы так не делаем; вы, мистеры, научили нас, что мочиться нехорошо. Так что теперь мы плюем на неё, и она откликается — открывает глаза, оглядывается, а потом открывает рот и призывает воду. Как призвала вас, мистер, и другого мистера, который сидел там и не вышел, большого мистера без волос на голове.

— Этот мистер — очень важный мистер, — заметил Джек. — Он глава поселения Союза водопроводчиков, ему принадлежит весь Льюистаун.

— Может быть, — откликнулся молодой бликмен. — Тогда мы не станем останавливаться в Льюистауне, потому что поняли: мы не понравились безволосому мистеру. Мы не дали ему водяную ведьму в благодарность за его воду, на самом деле он не хотел нам помочь: сердце его было не с ним, и руки его действовали не по доброй воле.

Джек попрощался с бликменами и вернулся в вертолет. Через мгновение он уже поднимался, а бликмены неторопливо махали ему снизу.

«Отдам водяную ведьму Дэвиду, — решил Джек. — Когда вернусь домой в конце недели. Пусть писает на неё или плюет, пусть делает с ней все, что угодно».

Глава 3

Норберт Стайнер считал себя достаточно независимым человеком, так как был сам себе начальником. В небольшом металлическом ангаре на окраинах Банчвуд-парка он производил диетическое питание, полностью изготовленное из земных растений и минералов без консервантов, химических препаратов и неорганических добавок. Фирма в Банчвуд-парке упаковывала продукцию в специальные ящики, коробки, бутылки и свертки, после чего Стайнер развозил их по Марсу, доставляя непосредственно покупателям.

Получаемая им прибыль была абсолютно честной, так как конкурентов у него не имелось: на Марсе он один занимался производством диетического питания.

Но, кроме этого, он занимался и побочным бизнесом, импортируя с Земли различные деликатесы для гурманов: трюфели, гусиный паштет, икру, суп из кенгуриных хвостов, датский голубой сыр, копченых кальмаров, перепелиные яйца, ром — бабы. Доставка всего этого на Марс была запрещена — Объединенные Нации добивались, чтобы колонии перешли на самообеспечение. Эксперты Объединенных Наций утверждали, что транспортировка пищи в космическом пространстве небезопасна из-за вредного проникающего облучения. Но Стайнер знал, что истинная причина запрета связана с опасениями за судьбу колоний в случае военного конфликта на Земле. Поставки продовольствия прекратятся, и, если колонии не смогут самостоятельно обеспечить себя, они просто погибнут от голода.

Восхищаясь их аргументацией, Стайнер совершенно не собирался прекращать свою деятельность. Несколько тайком вывезенных банок французских трюфелей не помешают фермерам производить молоко, разводить свиней, бычков и овец и бороться за то, чтобы их угодья приносили хоть какой-нибудь доход. Если в поселениях время от времени будут появляться стеклянные баночки икры по двадцать долларов за штуку, яблони, груши и абрикосовые деревья не прекратят выращивать, и это не повлияет на уход за ними и своевременную поливку.

Сейчас Стайнер находился на своем складе неподалеку от крохотной посадочной площадки в горах Франклина Рузвельта: он сам её построил — при помощи бликменов. Стайнер инспектировал партию халвы, прибывшую накануне вечером на автоматическом корабле. Халва прекрасно расходилась, особенно в Новом Израиле, и сейчас, проверяя целость товара, Стайнер прикинул, что сможет запросить за каждую порцию не менее пяти долларов.

Арни Котт в Льюистауне покупал любые сладости, которые только мог предложить Стайнер, плюс сыры, всяческую консервированную рыбу, не говоря уже о канадском беконе и датской ветчине. Арни Котт вообще был его лучшим покупателем.

На незаконной посадочной площадке, где стоял прибывший накануне корабль, хлопотал техник Стайнера — сам Стайнер ничего не умел делать руками, — готовя его к обратному полету в Манилу. Небольшой — всего двадцать футов в высоту — корабль был сделан в Швейцарии и обладал достаточной надежностью.

В красноватом свете марсианского солнца вершины окружающих гор отбрасывали длинные тени, и Стайнер включил керосиновый обогреватель, чтобы согреть склад. Техник, заметив, что Стайнер выглядывает в окно, кивнул ему, давая знать, что ракету можно загружать. Стайнер временно оторвался от банок с халвой, взял ручки тележки и принялся проталкивать её сквозь дверь наружу.

— Боюсь, потянет больше чем на сотню фунтов, — критически заметил техник при виде груженной коробками тележки.

— Нет, они очень легкие, — откликнулся Стайнер. В них была упакована высушенная трава, которая после обработки на Филиппинах очень напоминала гашиш. Её смешивали с обычным вирджинским табаком и продавали в Соединенных Штатах за баснословные деньги. Сам Стайнер никогда не пробовал этой смеси — для него физическое и нравственное здоровье были одним целым, он верил в диетическое питание, никогда не пил и не курил.

Ракету загрузили и запечатали, после чего Отто включил часовой механизм автопилота. Через несколько дней Хосе Пескуито разгрузит корабль в Маниле и, ознакомившись со вложенным заказом, начнет собирать товары для обратного путешествия.

— Возьмешь меня с собой обратно? — спросил Отто.

— Сначала я лечу в Новый Израиль, — ответил Стайнер.

— Годится. У меня куча времени.

Некогда Отто Цитте имел свое дело на черном рынке: он занимался исключительно электронным оборудованием, хрупкими миниатюрными деталями, которые контрабандой перевозили с Земли. А ещё раньше пытался импортировать такие дефицитные на черном рынке товары, как пишущие машинки, камеры, магнитофоны, меха и виски, но был изгнан конкурентами. Торговлю этими необходимыми предметами и оптовую продажу их в колонии захватили крупные профессиональные воротилы черного рынка, которые обладали не только огромными капиталами, но и собственной системой транспортировки. Да и все равно душа Отто не лежала к этому делу. Он хотел заниматься ремонтом, для этого и приехал на Марс, не зная ещё, что все ремонтное дело монополизировано двумя-тремя фирмами, такими как компания И, на которую работал сосед Стайнера Джек Болен. Отто прошел профессиональное тестирование, но результаты его оказались недостаточно высокими. Поэтому по прошествии года он начал работать на Стайнера, заодно занимаясь своими операциями по импорту. Положение достаточно унизительное, но все же оно освобождало от необходимости заниматься физическим трудом в рабочих бригадах колонии, под палящим солнцем возделывавших пустыню.

— Лично я не переношу этих израильтян, хотя и приходится все время иметь с ними дело — заметил Стайнер по дороге к складу. — Вся их жизнь в этих бараках какая-то неестественная, и все время они сажают сады, апельсины, лимоны. У них перед нами огромные преимущества: они и на Земле жили почти так же, как мы здесь, — та же пустыня и никаких источников энергии.

— Верно, — откликнулся Отто. — Но чего у них не отнимешь, так это умения работать. Они не лентяи.

— И ещё они — лицемеры по части еды. Обрати внимание, сколько банок свинины они у меня покупают! Никто из них не соблюдает своих законов!

— Если тебе не нравится, что они покупают у тебя копченых кальмаров, не продавай, — заметил Отто.

— Это их должно волновать, а не меня, — отрезал Стайнер.

Он ехал в Новый Израиль по другой причине, о которой Отто даже не догадывался. У Стайнера там жил сын — в особом лагере для тех, кто назывался «аномальными детьми». Этот термин относился к любому ребенку, который физически или психологически настолько отклонялся от нормы, что не мог получать образование в Общественной Школе. Сын Стайнера страдал аутизмом, и уже три года с ним в лагере работал воспитатель, пытаясь привить мальчику навыки общечеловеческой культуры. Рождение аутичного ребенка было особым позором, так как психологи считали, что это состояние вызывалось генетическим дефектом родителей и чаще всего связано с их шизоидным темпераментом. Манфред Стайнер за десять лет своей жизни ни разу не произнес ни слова. Он бегал на цыпочках, избегая людей, словно те были опасными острыми предметами. С физической точки зрения он являлся абсолютно здоровым крупным светловолосым ребенком, и первый год после рождения Стайнеры не могли на него нарадоваться. Однако сейчас даже воспитательница в Бен-Гурионе мало что обещала, а уж тамошние воспитатели всегда были оптимистами — это входит в их профессию.

— Возможно, мне придется провести в Новом Израиле целый день, — заметил Стайнер, загружая в вертолет банки с халвой. — Надо объехать все их чёртовы кибуцы, на это уйдет не один час.

— Почему ты не хочешь взять меня с собой? — вспылил Отто.

Стайнер опустил голову и зашаркал ногой.

— Ты не понял, — с виноватым видом откликнулся он. — Я бы очень хотел, чтобы ты составил мне компанию, но… — На мгновение он даже подумал, не сказать ли Отто правду. — Я подброшу тебя к автобусному кольцу и высажу тебя там, ладно? — На него навалилась усталость.

Когда он приедет в Бен-Гурион, Манфред будет все в том же состоянии, будет бродить в одиночестве, избегая взглядов, больше похожий на настороженного, подозрительного звереныша, чем на ребенка… Какой смысл в этом визите? И все же он поедет.

Про себя Стайнер во всем винил жену: когда Манфред был совсем маленьким, она почти не разговаривала с ним и не проявляла к нему никаких чувств. По профессии она была химиком, обладала высокоразвитым интеллектом и деловыми способностями, совершенно бесполезными для материнства. Она кормила и купала ребенка с таким видом, словно малыш был лабораторным животным, какой-нибудь белой крысой. Она содержала его в чистоте и заботилась о его питании, но никогда не пела ему, не смеялась вместе с ним, никогда не обращалась к нему на простом человеческом языке. Ничего удивительного, что он стал аутичным. Стайнер мрачнел, размышляя об этом. Вот расплата за женитьбу на женщине с магистерской степенью. Ему вспоминался мальчик Боленов, живших по соседству, как он кричит и играет; стоит лишь взглянуть на Сильвию Болен — она-то прирожденная мать, энергичная, симпатичная женщина и главное — живая. Конечно, она властна и эгоистична… у неё хорошо развито чувство собственности. И все же он восхищался ею. Она не была сентиментальной, в ней чувствовалась сила. Например, случай с протечкой в баке, из-за которой они потеряли двухнедельный запас воды! Вспоминая об этом, Стайнер уныло улыбнулся. Сильвия Болен не поверила им даже на мгновение.

— Ладно, высади меня на автобусной остановке, — прервал его размышления Отто.

— Хорошо, — с облегчением ответил Стайнер. — И тебе не придется терпеть всех этих израильтян.

— Я ничего против них не имею, — взглянул на него Отто, — я тебе уже говорил, Норберт.

Они залезли в вертолет, Стайнер сел за пульт управления и завел мотор. Он не стал отвечать Отто.

Посадив вертолет к северу от Нового Израиля, Стайнер вдруг испытал резкий стыд за то, что плохо отзывался об израильтянах. Весь его пафос был рассчитан лишь на то, чтобы отговорить Отто ехать с ним, и тем не менее в этом было что-то дурное — это противоречило его искренним чувствам. «А все из-за того, что мне стыдно — понял он. — Стыдно за своего дефективного сына в Бен-Гурионе… Какое сильное чувство, этот стыд, он может заставить человека признаться в чем угодно».

Если бы не израильтяне, кто бы заботился о его сыне? На Марсе это было единственное учреждение для аномальных детей в отличие от Земли, где количество их исчислялось десятками, да мало ли что ещё было на Земле. И стоило пребывание Манфреда в лагере так дешево, что плата эта была чистой формальностью.

Пока Стайнер припарковывал вертолет и выходил из него, он ощущал, как стыд растет в нем, так что он уже начал опасаться, сможет ли вообще заговорить с израильтянином. Ему казалось, они прочтут его мысли и, не дай бог, услышат недавно сказанные им слова.

Однако израильский обслуживающий персонал летного поля любезно поздоровался со Стайнером, и его чувство вины начало затихать; похоже, они ничего не поняли. Взяв свои тяжелые чемоданы, он потащил их через поле к посадочной площадке, где стоял гусеничный автобус, доставлявший пассажиров в центральный деловой район.

Стайнер уже залез в автобус и начал устраиваться поудобнее, как вспомнил, что не купил сыну никакого подарка. Мисс Милх, воспитательница, просила его всегда привозить с собой подарок, что-нибудь, что могло долго храниться и напоминать Манфреду об отце. «Надо купить игрушку или игру», — решил Стайнер. И тут вспомнил, что одна из родительниц, посещавшая своего ребенка в Бен-Гурионе, — хозяйка подарочного магазина в Новом Израиле, миссис Эстергази. Можно зайти к ней. Миссис Эстергази видела Манфреда и вообще разбиралась в аномальных детях. Она сообразит, что выбрать, и не будет задавать бестактных вопросов типа «сколько лет вашему мальчику?».

Он вышел из автобуса на ближайшей к магазину остановке и зашагал по тротуару, наслаждаясь видом маленьких ухоженных магазинчиков и офисов. Во многих отношениях Новый Израиль напоминал ему Дом, он гораздо больше походил на настоящий город, нежели Банчвуд-парк или Льюистаун. Вокруг спешили прохожие, и Стайнеру нравилась деловая атмосфера Нового Израиля.

На нужном ему магазине висела современная вывеска, и, если не считать марсианских растений на подоконнике, его вполне можно было принять за лавочку на окраинах Берлина.

Когда он вошел, миссис Эстергази, стоявшая за прилавком, расплылась в улыбке, словно узнав посетителя. Симпатичная респектабельная дама сорока с небольшим лет, с темными волосами, неизменно безупречно одетая, интеллигентная и свежо выглядевшая. Всем было известно, что миссис Эстергази принимает активное участие в политических и общественных делах; она издавала бюллетень и то и дело вступала в какие-нибудь комитеты.

То, что у неё ребенок в Бен-Гурионе, было тайной. Ребенку исполнилось всего три года, и его неизлечимые физические недостатки были вызваны гамма — облучением, которому он подвергся ещё в период внутриутробного развития. Однажды Стайнеру довелось его увидеть; в Бен-Гурионе ему довелось увидеть вообще немало страшных патологий. При первой встрече ребенок Эстергази поразил Стайнера — маленький, сморщенный, с огромными, как у лемура, глазами. Между пальцами располагались перепонки, словно он был создан для жизни в подводном мире. И ещё Стайнер не мог отделаться от ощущения, что у малыша на редкость обострены все чувства — он рассматривал незнакомца так пристально, словно мог докопаться до самых глубин его сознания, неведомых даже самому Стайнеру… А выведав все тайны, дитя успокоилось и стало воспринимать Стайнера уже на основе почерпнутых сведений.

Ребенок, как заключил Стайнер, был марсианином, то есть был рожден на Марсе миссис Эстергази от мужчины, который не являлся её мужем, так как она давно уже была разведена. Об этом он узнал от неё самой — она рассказывала спокойно, без всяких сожалений. С мужем ей пришлось расстаться несколько лет назад. Так что ребенок в Бен-Гурионе был рожден не в законном браке, но миссис Эстергази, как и большинство современных женщин, не считала это позором. И Стайнер разделял её мнение.

— Какой у вас прекрасный магазинчик, миссис Эстергази, — заметил он, опуская тяжелые чемоданы.

— Спасибо. — Она вышла из-за прилавка и направилась к нему. — Чем могу быть полезна, мистер Стайнер? Хотите продать мне йогурт или пшеничные колосья молочной спелости? — Её темные глаза блеснули.

— Мне нужен подарок Манфреду, — ответил Стайнер.

Лицо её тут же смягчилось, и на нем появилось сочувственное выражение.

— Понимаю. Так-так-так… — Она направилась к одной из полок. — Я недавно заезжала в Бен-Гурион, видела вашего сына.

Он не проявляет никакого интереса к музыке? Часто аутичным детям нравится музыка.

— Он любит рисовать. Он все время рисует.

Она взяла в руки маленький деревянный инструмент, похожий на флейту.

— Это сделано здесь, и, кстати, очень хорошо сделано.

— Да. Я возьму.

— Мисс Милх использует музыку как один из методов установления контакта с аутичными детьми. — Миссис Эстергази повернулась, чтобы упаковать флейту. — Особенно танцы. — Что-то её тревожило, и наконец она решилась: — Мистер Стайнер, вы знаете, что я постоянно в курсе политических событий Дома И я… ходит слух, что Объединенные Нации собираются… — Она побледнела и понизила голос. — Мне очень не хочется огорчать вас, мистер Стайнер, но если это правда, а похоже, тут есть доля истины…

— Говорите. — Но он уже пожалел, что зашел. Да, он знал, что миссис Эстергази имела отношение ко всем важным событиям, и уже этого было достаточно, чтобы почувствовать неловкость.

— В Объединенных Нациях сейчас обсуждаются меры по отношению к аномальным детям, — закончила миссис Эстергази дрожащим голосом. — Они планируют закрыть Бен-Гурион.

На мгновение он онемел.

— Зачем?..

— Они боятся… ну, не хотят, чтобы на колониальных планетах появлялось то, что они называют «дефективной расой». Они намерены сохранить расу чистой. Понимаете? Я понимаю, и все же… не могу с этим согласиться. Возможно, потому, что там находится мой собственный ребенок. Нет, я не могу с этим согласиться. Дома аномальные дети их не волнуют, потому что они не возлагают на них таких надежд, как на нас. Вы же понимаете смысл их псевдозаботы о нас… Вспомните, что вы ощущали перед тем, как эмигрировать сюда со своей семьей? Там, на Земле, существование аномальных детей на Марсе воспринимается как один из признаков того, что одна из сложнейших земных проблем перенесена в будущее, потому что мы для них являемся воплощением будущего и…

— Вы уверены относительно этого законопроекта? — перебил её Стайнер.

— Да. — Она смотрела на него спокойно, подняв голову. — Если они закроют Бен-Гурион, это будет ужасно, тогда… — Она не договорила, но он прочел в её взгляде то, что невозможно было выразить словами. Аномальные дети, его сын и её ребенок будут убиты каким-нибудь научным безболезненным способом. Разве не это она хотела сказать?

— Продолжайте.

— Дети будут усыплены.

— То есть убиты, — чувствуя нарастающее негодование, уточнил Стайнер.

— Боже, как вы можете так говорить, словно вам это безразлично? — в ужасе уставилась на него миссис Эстергази.

— Господи, если в этом есть хоть доля правды… — начал он с горечью. Впрочем, на самом деле он не верил ей. Может, потому, что не хотел верить? Потому что это было слишком ужасно? Нет, потому что он не доверял её подозрениям, её чувству реальности. До неё просто дошли истерически искаженные слухи. Возможно, и существовал какой-нибудь законопроект, косвенно имеющий отношение к Бен-Гуриону и содержащимся там детям. Они — и аномальные дети, и их родители — всегда находились под определенной угрозой. В частности, предписывалась обязательная стерилизация и родителей, и их потомства в тех случаях, когда доказано существенное нарушение функции половых органов, особенно в результате превышающего норму гамма — облучения.

— Кто авторы этого проекта в Объединенных Нациях? — спросил Стайнер.

— Считается, что проект принадлежит перу шести членов комитета здравоохранения и соцобеспечения Метрополии. Вот их имена. — Она принялась писать. — Мы бы хотели, чтобы вы написали этим людям и попросили бы кого-нибудь из своих знакомых…

Стайнер едва слушал её. Заплатив за флейту, он поблагодарил, взял сложенный листок бумаги и вышел из магазина.

Чёрт побери, и зачем он только зашел сюда! Неужели ей доставляет удовольствие рассказывать эти сказки? Неужели вокруг не хватает неприятностей, чтобы ещё усугублять их бабьими россказнями! Да как она при этом ещё может заниматься общественными делами?

И в то же время что-то еле слышно подсказывало ему: «Она может оказаться права. Такую возможность исключать нельзя». В смятении и страхе, вцепившись в ручки тяжелых чемоданов. Стайнер спешил к Бен-Гуриону и своему сыну, почти не обращая внимания на новые магазинчики.

Войдя в огромный солярий со стеклянным куполом, он сразу увидел молодую светловолосую мисс Милх в рабочем комбинезоне и сандалиях, заляпанных глиной и краской. Брови у неё были беспокойно нахмурены. Тряхнув головой и откинув с лица волосы, она подошла к Стайнеру.

— Привет, мистер Стайнер. Ну и денек у нас сегодня! Двое новеньких, и один из них — сущее наказание.

— Мисс Милх, — начал Стайнер, — я только что разговаривал с миссис Эстергази у неё в магазине…

— Она рассказала вам о предполагающемся законопроекте? — У мисс Милх был усталый вид. — Да, он существует. Энн получает с Земли самые подробные сведения, хотя, как ей это удается, я не знаю. Постарайтесь не проявлять при Манфреде своего волнения, если, конечно, возможно, он и так не в себе из-за этих новичков.

Она направилась из солярия по коридору к игровой комнате, где обычно проводил время его сын, но Стайнер, догнав, остановил её.

— Что мы можем сделать относительно законопроекта? — Он поставил чемоданы на пол, и в руках у него остался лишь бумажный пакет, в который миссис Эстергази положила флейту.

— Не думаю, чтобы от нас что-нибудь зависело, — откликнулась мисс Милх. Не спеша она подошла к двери и открыла её. Шум детских голосов оглушил их. — Естественно, руководство Нового Израиля и самого Израиля на Земле вместе с правительствами ещё нескольких стран яростно возражают. Но все держится в тайне, как и само содержание законопроекта, все делается исподтишка, чтобы не вызывать паники. Вопрос слишком щекотливый. И истинное общественное мнение по этому вопросу никому не известно. — Её усталый срывающийся голос затих, словно больше она не могла говорить. Однако потом мисс Милх будто воспрянула. — Я думаю, самое худшее, что они могут сделать, если закроют Бен-Гурион, так это отправить аномальных детей на Землю; надеюсь, они не дойдут до того, чтобы уничтожать их. — Она ласково похлопала его по плечу.

— В лагеря на Землю, — поспешно повторил за ней Стайнер.

— Пошли, найдем Манфреда, хорошо? По-моему, он знает, что вы должны сегодня приехать: он стоял у окна, хотя, конечно, он часто это делает.

— А вдруг они правы? — к собственному удивлению, неожиданно вырвалось у Стайнера. — К чему нужны дети, не умеющие разговаривать и жить среди людей?

Мисс Милх ничего не сказала и лишь взглянула на него.

— Он никогда не сможет найти работу — продолжал Стайнер. — Будет вечной обузой для общества, точно так же как и сейчас. Разве это не правда?

— Аутичные дети до сих пор ставят нас в тупик — ответила мисс Милх — тем, что они из себя представляют, каким образом такими становятся и как вдруг неожиданно, без всяких видимых причин начинают ускоренно интеллектуально развиваться по прошествии многих лет безуспешных попыток добиться от них реакции.

— Боюсь, в здравом рассудке я бы не стал выступать против этого законопроекта, — возразил Стайнер. — После того как первое потрясение миновало. Это целесообразно. Я считаю это целесообразным. — Голос у него дрогнул.

— Ну что ж, хорошо, что вы не сказали это Энн Эстергази, потому что она не оставила бы вас в покое: она бы убеждала вас до тех пор, пока вы не согласились бы с её точкой зрения. — Воспитательница открыла дверь, ведшую в большую игровую комнату. — Манфред там, в углу.

«Кто бы мог сказать, глядя на него…» — подумал Стайнер, увидев своего сына. Большая голова красивой формы, вьющиеся волосы, приятные черты лица… Мальчик сидел, согнувшись над каким-то предметом, который держал в руках. По-настоящему симпатичный парень с огромными глазами, в которых мелькала то насмешка, то возбужденное веселье. И какая потрясающая координация движений! Как он бегал на цыпочках, словно танцуя под звуки какой-то неслышимой музыки, звучащей у него внутри.

«По сравнению с ним мы неуклюжи, — думал Стайнер. — Тяжеловесны. Ползаем, как улитки, а он танцует и прыгает, словно неподвластен силе притяжения. Может, он состоит из каких-нибудь других, новых атомов?»

— Привет, Манфред, — обратился Стайнер к сыну.

Мальчик не поднял головы и не проявил к нему никакого интереса, продолжая заниматься со своим предметом.

«Я напишу авторам законопроекта, что у меня содержится ребенок в этом лагере, — подумал Стайнер. — И что я согласен с ними».

Эта мысль испугала его. Она означала убийство Манфреда.

«Эти известия спровоцировали вспышку моей ненависти к нему. Я понимаю, почему обсуждения ведут в тайне, — могу поручиться, такую ненависть испытывают многие. Неосознанно».

— Не будет тебе флейты, Манфред — проговорил Стайнер. — Почему я должен дарить её тебе? Тебя хоть на йоту она интересует? Нисколько. — Мальчик не проявлял никаких признаков того, что слышит отца. — Ничто, — добавил Стайнер. — Пустота.

Сзади подошел высокий и стройный доктор Глоб в белом халате. Стайнер вздрогнул, внезапно ощутив его присутствие.

— Появилась новая теория аутизма, — проговорил доктор Глоб. — Из Швейцарии. Я хотел обсудить её с вами, так как она дает нам возможность использовать новые подходы к вашему сыну.

— Сомневаюсь, — ответил Стайнер.

Глоб продолжал, будто не слыша:

— Она предполагает, что у аутичного индивида нарушено чувство времени и внешние события представляются ему в таком ускоренном темпе, что он не может поспеть за ними, то есть правильно воспринять. Точно так же, как если бы мы смотрели телевизионную программу, где предметы мелькают с такой скоростью, что практически становятся невидимыми, а осмысленная речь превращается в бормотание — понимаете? Полная мешанина. Так вот, новая теория предлагает поместить аутичного ребенка в закрытую комнату и прокручивать ему события на экране в замедленном темпе. И звук, и видеоряд должны быть замедлены до такой степени, что ни вы, ни я даже не сможем различить какого-то движения или вычленить человеческую речь.

— Потрясающе, — устало заметил Стайнер. — В психотерапии все время появляется что-нибудь новенькое, не правда ли?

— Да, — кивнул доктор Глоб. — Особенно из Швейцарии. Швейцарцы обладают удивительной способностью проникать в мировосприятие людей с больной психикой, замкнутых индивидуумов, отрезанных от обычных средств коммуникации, понимаете?

— Понимаю, — ответил Стайнер.

Не переставая кивать, Глоб двинулся дальше и снова остановился, на этот раз рядом с женщиной, которая рассматривала иллюстрированную книжку с маленькой девочкой.

«Последняя надежда перед потопом, — подумал Стайнер. — Интересно, доктор Глоб знает, что руководство Земли собирается закрыть Бен-Гурион? Или добрый доктор продолжает трудиться в идиотическом неведении… счастливый от своих планов».

Стайнер двинулся за Глобом и дождался, пока в его беседе с матерью девочки не наступила пауза:

— Доктор, я бы хотел продолжить обсуждение с вами этой новой теории.

— Да-да-да, — откликнулся Глоб, извинившись перед женщиной. Он отвел Стайнера в сторону, где они могли побеседовать с глазу на глаз. — Эта концепция движения времени способна открыть путь к душам, стоящим перед неразрешимой проблемой общения с миром, где все происходит с такой неимоверной скоростью, что…

— Предположим, ваша теория верна, — перебил его Стайнер. — Как вы сможете помочь такому индивиду? Вы что, намереваетесь всю жизнь продержать его в закрытой комнате, показывая замедленное кино? По-моему, доктор, вы все здесь играете в какие-то игры. Вы не отдаете себе отчета в реальности. Все вы такие благородные здесь, в Бен-Гурионе, без страха и упрека. Однако внешний мир не таков. Бен-Гурион — убежище великодушных идеалистов, но не надо обманывать себя. И не надо обманывать пациентов, простите за прямоту. Эта закрытая комната с замедленным кино — символ всего вашего мировоззрения.

Доктор Глоб слушал, кивая, и на лице его появлялось напряженное выражение.

— Нам обещали оборудование, — заметил он, когда Стайнер закончил. — Из «Вестингауза», с Земли. Контакт с окружающими в обществе достигается прежде всего за счет звука. В «Вестингаузе» разработали для нас звукозаписывающий аппарат, который воспринимает информацию, направленную к психонеустойчивому пациенту — например, к вашему Манфреду. Сообщение записывается на магнитную ленту, тут же воспроизводится в замедленном виде, потом самостирается, и записывается следующая информация. А в результате — непрерывный контакт с внешним миром в собственном временном ритме пациента. А потом мы надеемся получить и видеомагнитофон, который будет постоянно демонстрировать замедленную версию реальности, синхронизированную с аудиоинформацией. Да, нужно признать, не решена проблема осязания. Но я не могу согласиться с вами, что все это слишком идеалистично для претворения в жизнь. Вспомните широко распространенную химиотерапию, которая начала использоваться не так давно. Вам известно, что стимулянты ускоряют внутренний ход времени у больных, и те начинают активно воспринимать раздражители, поступающие из окружающей среды. А когда действие лекарства заканчивается и восстанавливается нарушенный обмен веществ, реактивность больных снижается. Так что на этом примере нам удалось многое узнать: мы выяснили, что в основе психозов лежат химические нарушения, а не нарушения психики. Шестьдесят лет ошибочных представлений были сметены одним экспериментом с амиталом натрия…

— Пустые мечты, — перебил его Стайнер. — Вам никогда не удастся установить контакт с моим сыном.

Он повернулся и зашагал прочь от доктора Глоба.

Выйдя из Бен-Гуриона, он сел на автобус и отправился в шикарный ресторан «Рыжая лиса», который всегда закупал у него большие партии товара. Закончив дела с владельцем, Стайнер остановился в баре выпить пива.

Вот такая идиотическая болтовня доктора Глоба и повинна в том, что они оказались на Марсе. На планете, где стакан пива стоит в два раза дороже, чем стакан виски, потому что в нем содержится больше воды.

Владелец «Рыжей лисы» — толстенький лысый очкарик — тоже устроился рядом со Стайнером:

— Что у тебя такой мрачный вид, Норб?

— Собираются закрыть Бен-Гурион, — ответил Стайнер.

— Ну и хорошо. Зачем нам эти ублюдки на Марсе — они служат плохой рекламой.

— В некотором отношении я согласен с тобой.

— Это как те дети, родившиеся в шестидесятые с тюленьими плавниками из-за того, что их родители пользовались немецким лекарством. Надо было всех их уничтожить. Когда вокруг масса здоровых нормальных детей, зачем тратить время на таких выродков? Если бы у тебя был ребенок с лишней парой рук или вообще без рук, ну ненормальный, неужели ты захотел бы, чтобы он жил с тобой?

— Нет, — откликнулся Стайнер. Он не стал говорить, что брат его жены на Земле был ластоногим: он родился без рук, но научился пользоваться превосходными протезами, сделанными для него канадской фирмой, которая специализировалась в этой области.

Он ничего не сказал толстому человечку, он пил пиво и смотрел на ряд бутылок перед собой. Ему не нравился этот человек, и он никогда не рассказывал ему о Манфреде. В нем глубоко укоренились предрассудки, и этим он не сильно отличался от других. Так что Стайнер не мог его в чем-либо обвинять, он просто ощутил усталость, и ему не хотелось продолжать обсуждение этой темы.

— Это было только начало, — продолжил владелец ресторана. — Я имею в виду младенцев шестидесятых. А теперь они, наверное, и в Бен-Гурионе — не знаю, я там никогда не был, и ноги моей там не будет.

— Ну как они могут быть в Бен-Гурионе? — возразил Стайнер. — Они не относятся к аномалиям; аномалия — это то, что существует в единственном числе.

— Да, я понимаю, — согласился его собеседник. — И все же, если бы их вовремя уничтожили, у нас не было бы таких мест, как Бен-Гурион. Потому что, на мой взгляд, между теми монстрами шестидесятых и всеми уродами, рожденными как бы от воздействия радиации, существует прямая связь, ведь все зависит от мутации генов, верно? Так что думаю, здесь нацисты были правы. Они ещё в тридцатых поняли необходимость вырвать с корнем генетически низшие нации, они знали…

— У меня сын… — начал Стайнер и тут же оборвал себя. Он понял, что проболтался. Толстяк смотрел на него круглыми глазами. — У меня там сын, — наконец продолжил Стайнер, — и значит он для меня ничуть не меньше, чем твой для тебя. Я знаю, что со временем он снова вернется в общество.

— Позволь, я поставлю тебе выпивку, Норберт, — пробормотал толстяк, — чтобы загладить свои слова, то есть я хочу сказать, что очень виноват.

— Если закроют Бен-Гурион, это будет страшное несчастье для всех, у кого там дети. Я не перенесу.

— Понимаю тебя. Я понимаю, что ты чувствуешь.

— Если ты понимаешь, что я чувствую, значит, ты умнее меня, — заметил Стайнер, — потому что я ничего не могу понять. — Он поставил пустой стакан и слез с табуретки. — Я больше не хочу пить. Прости, мне пора. — И он поднял свои тяжелые чемоданы.

— Ты так давно бываешь здесь, и мы столько раз говорили об этом лагере, и все это время ты скрывал, что у тебя там сын… Ты был не прав. — Теперь толстяка охватило раздражение.

— Почему не прав?

— Чёрт, да если б я знал, я не стал бы говорить такого! Ты безответственный человек, Норберт, ты мог сказать мне, но умышленно промолчал. Мне это не нравится. — Лицо его покраснело от негодования.

Стайнер вышел из бара.

— Сегодня не мой день — проговорил он вслух. «Со всеми поругался, придется в следующий приезд просить прощения… если следующий приезд вообще будет. Да нет, конечно, я приеду сюда — от этого зависят мои дела. Да и в Бен-Гурион нужно зайти — другого выхода нет».

И вдруг его осенило: проще всего покончить с собой. Эта мысль всплыла в голове в совершенно законченном виде, словно всегда там была, всегда являлась составной его частью. И легко выполнимо — разбить вертолет. «Как я устал быть Норбертом Стайнером. Я не хочу быть Норбертом Стайнером, не хочу быть дельцом черного рынка и никем другим не хочу быть. Какой смысл продолжать жить? Я ничего не умею делать руками — ни починить, ни сделать ничего не могу, не умею думать, я — простой торговец. Я устал от насмешек жены из-за того, что не могу наладить наш водопровод, я устал от Отто, которого пришлось нанять потому, что я беспомощен даже в собственном бизнесе».

«Да и зачем ждать возвращения в вертолет?» — подумал он. Навстречу ехал огромный автобус с потускневшими от песка боками — он только что пересек пустыню и въезжал со своими пассажирами в Новый Израиль. Стайнер поставил чемоданы и бросился наперерез автобусу по проезжей части.

Автобус загудел, заскрежетали тормоза. Транспорт начал останавливаться, а Стайнер несся вперед, закрыв глаза и опустив голову. И лишь в последний момент, когда из-за оглушительного рева невыносимо заломило уши, он открыл глаза: перед ним мелькнул водитель автобуса, изумленно смотревший на него, затем рулевое колесо и номер на фуражке водителя. А потом…

В солярий Бен-Гуриона до мисс Милх донеслись звуки сирен, и она замерла, оборвав на середине танец Сахарной Головы из балета Чайковского «Щелкунчик», который играла детям на рояле.

— Пожар! — закричал один из мальчуганов, подбегая к окну. За ним бросились остальные.

— Нет, мисс Милх, это «скорая помощь», — заметил другой, стоя у окна.

Мисс Милх продолжила игру, и дети под звуки музыки вернулись на свои места.

Манфред стоял в стороне, не обращая внимания на музыку, опустив голову; выражение его лица было задумчивым. Когда вой сирен стал особенно громким, он на мгновение поднял голову. Мисс Милх, заметив это, замерла в изумлении и поспешно произнесла про себя молитву. Мальчик слышал! Она с вдохновением доиграла Чайковского несколько громче, чем обычно. Врачи правы — именно через звук возможен контакт с мальчиком.

Манфред медленно подошел к окну и выглянул наружу: он скользил взглядом по зданиям и улицам, лежащим внизу, пытаясь отыскать источник звука.

«Не так уж все безнадежно, — подумала мисс Милх. — Поскорей бы сообщить его отцу. Значит, мы никогда не должны терять надежду».

И она снова заиграла громко и радостно.

Глава 4

Когда полицейский вертолет опустился перед домом Стайнеров, Дэвид Болен строил дамбу из сырой земли на краю огорода под жарким марсианским солнцем. Мальчик сразу понял: что-то случилось.

Из вертолета вышел полицейский в синей форме и блестящей каске и направился по дорожке к дверям дома Стайнеров. Навстречу ему выбежали две маленькие дочки Стайнеров, и он поздоровался с ними, потом обратился к миссис Стайнер и исчез в доме, закрыв за собой дверь.

Дэвид вскочил на ноги, перепрыгнул канаву, миновал грядки, где миссис Стайнер безуспешно пыталась выращивать анютины глазки, и за углом дома неожиданно наткнулся на одну из дочек Стайнеров: абсолютно бледная, она стояла неподвижно, теребя стебелек травинки. Вид у неё был такой, словно её вот-вот стошнит.

— Эй, что случилось? — спросил Дэвид. — Зачем к твоей маме приехал полицейский?

Девочка бросила на него испуганный взгляд и убежала.

«Похоже, я знаю, в чем дело, — подумал Дэвид. — Мистер Стайнер арестован за что-то противозаконное. — Он стал подпрыгивать от возбуждения. — Интересно, что он сделал». Потом повернулся, бросился обратно, ещё раз перепрыгнул канаву и наконец распахнул дверь своего дома.

— Мам! — позвал он, перебегая из комнаты в комнату. — Эй, помнишь, вы с папой говорили, что мистер Стайнер нарушает закон, ну, в смысле своих дел? Так знаешь, что случилось?

Но матери нигде не было. «Наверно, ушла в гости», — подумал мальчик. Например, к миссис Хинесси, которая жила к северу по каналу. Его мать часто ходила в гости — пила кофе с соседками и обменивалась сплетнями. «На этот раз они пропускают действительно кое-что стоящее», — решил про себя Дэвид и, подбежав к окну, выглянул наружу, чтобы самому что-нибудь не пропустить.

Полицейский с миссис Стайнер уже вышли на улицу и медленно направлялись к вертолету. Миссис Стайнер прижимала к лицу большой носовой платок, а полицейский обнимал её за плечи, словно был её родственником или ещё кем-нибудь из близких. В полном изумлении Дэвид смотрел, как они залезают в вертолет. Девочки Стайнеров со странным выражением на лицах стояли в стороне. Полицейский отошел от вертолета и обратился к ним, потом снова двинулся к вертолету и тут заметил Дэвида. Знаками он попросил Дэвида выйти на улицу. Мигая от яркого солнца, мальчик вышел из дома и несмело приблизился к полицейскому, который стоял в своем сверкающем шлеме, в нарукавной повязке и револьвером на боку.

— Как тебя зовут, сынок? — с акцентом спросил полицейский.

— Дэвид Болен. — Колени у Дэвида дрожали.

— Мама или папа дома, Дэвид?

— Нет, я один.

— Когда придут твои родители, попроси их присмотреть за девочками Стайнеров, пока не вернется миссис Стайнер. — Полицейский включил мотор, и лопасти винта начали вращаться. — Не забудешь, Дэвид? Ты все понял?

— Да, сэр, — откликнулся Дэвид, замечая, что повязка у полицейского синего цвета, — это означало, что он швед. Дэвид разбирался во всех опознавательных знаках, которые носили разные службы Объединенных Наций.

«Интересно, какую скорость может развить полицейский вертолет, — начал прикидывать он. — Похоже на специальную скоростную службу… хорошо бы полетать на таком». Дэвид больше не боялся полицейского и готов был поговорить с ним ещё, но вертолет уже оторвался от земли, и вихрь воздуха, поднявший песчаную пыль, заставил Дэвида отвернуться и закрыться рукой.

Четверо девочек стояли молча, сбившись в кучку. Старшая плакала — слезы беззвучно сбегали по её щекам. Младшая, которой было всего три года, робко улыбалась Дэвиду.

— Хотите помочь мне строить дамбу? — окликнул их Дэвид. — Пошли! Полицейский сказал, что можно.

Подумав, младшая девочка тронулась за ним, её примеру последовали остальные.

— А что сделал ваш папа? — спросил Дэвид старшую. Она была старше его, ей было уже двенадцать. — Полицейский сказал, что ты можешь не скрывать, — добавил он для убедительности.

Но девочка ответила ему лишь безразличным взглядом.

— Я никому не стану рассказывать. Честное слово.

Сильвия Болен услышала дневные новости по радио, загорая на увитом плющом патио Джун Хинесси, где они потягивали с ней холодный чай и сонно беседовали.

— Послушай, это не ваш сосед? — приподнявшись, поинтересовалась Джун.

— Тс-с-с, — оборвала её Сильвия, прислушиваясь к диктору. Но, кроме краткой информации, ничего не последовало: Норберт Стайнер, торговец диетическим питанием, покончил жизнь самоубийством на улице Нового Израиля, бросившись под автобус. «Да, тот самый Стайнер, наш сосед», — поняла Сильвия.

— Как ужасно, — садясь и застегивая бретельки своего купальника в горошек, заметила Джун. — Я видела его всего пару раз, но…

— Отвратительный тип, — откликнулась Сильвия. — Ничего удивительного, что он сделал это. — И все же она чувствовала, как её охватывает ужас. Невозможно поверить!.. — С четырьмя детьми — он оставил её одну с четырьмя детьми. Разве это не ужасно? Что теперь с ними будет? Они же совершенно беспомощны.

— Я слышала, он вел дела на черном рынке, — заметила Джун. — Ты знала? Может, его вынудили.

— Пойду, пожалуй, домой, наверное, миссис Стайнер требуется помощь, — сказала Сильвия. — Может, надо присмотреть за детьми.

«Неужели в этом виновата я? — спрашивала она себя. — Неужели он сделал это из-за того, что я отказалась дать им сегодня утром воды? Очень может быть, ведь он ещё не уехал на работу и был дома. Так что, возможно, виноваты мы, наше отношение к ним… разве кто-нибудь из нас относился к ним по-настоящему хорошо? Но они всегда так противно скулили, всегда просили помочь, попрошайничали, брали в долг… как можно было их уважать?»

Войдя в дом, Сильвия переоделась в спальне, натянув брюки и футболку. Джун Хинесси последовала за ней.

— Да, ты права, — согласилась Джун, — мы все должны им помочь. Интересно, останутся они здесь или вернутся на Землю. Я бы вернулась. Я и сейчас готова вернуться, здесь так скучно.

Взяв сумку и сигареты, Сильвия попрощалась с Джун и поспешила вдоль канала к своему дому.

Задыхаясь, она примчалась как раз в тот момент, когда на горизонте исчезал полицейский вертолет. «Это они поставили её в известность». На заднем дворе Дэвид играл с четырьмя девочками.

— Они забрали миссис Стайнер с собой? — крикнула она ему.

Мальчик тут же вскочил на ноги и в возбуждении подбежал к ней.

— Мама, она улетела. А я приглядываю за девочками.

«Этого-то я и боялась», — подумала Сильвия.

Девочки медленно и вяло копались в мокрой жиже, никто из них не поднял глаз и не поздоровался с ней. Они казались пришибленными — несомненно, это было следствием шока, который вызвало известие о смерти их отца. Только младшая проявляла какую-то оживленность, но она, вероятно, и не могла понять, что произошло. «Смерть этого человека уже затронула окружающих, — подумала Сильвия, — и холодок её распространяется. — Она почувствовала его и в собственном сердце. — А ведь мне он даже не нравился».

Вид четырех девочек поверг её в дрожь. «Неужели я должна заниматься этими вялыми, толстыми, недоразвитыми детьми?.. Не хочу!» — сметая в сторону все доводы, рвался ответ. Её охватила паника, так как было очевидно, что выбора нет; уже сейчас они играли на её участке, в её саду — они уже были у неё.

— Миссис Болен, можно мы возьмем ещё немного воды для нашей дамбы? — с надеждой спросила младшая.

«Вода, все время вода, — подумала Сильвия. — Все время попрошайничают, словно иначе не могут». Она не ответила и вместо этого обратилась к сыну:

— Пойдем в дом, я хочу поговорить с тобой.

Они вместе вошли в дом.

— Дэвид, по радио сообщили, что их отец погиб. Именно поэтому сюда прилетела полиция и забрала миссис Болен. Нам придется немного помочь. — Сильвия тщетно попыталась улыбнуться. — Как бы плохо мы ни относились к Стайнерам…

— Я хорошо к ним отношусь, мама — перебил Дэвид. — А почему он погиб? Сердечный приступ? На него напали дикие бликмены?

— Неважно, как это произошло. Сейчас нужно подумать, что мы можем сделать для этих девочек. — В голове было абсолютно пусто, ни единой мысли. Ясно одно: она не хочет видеть этих девочек рядом. — Так что мы должны сделать?

— Организовать им ленч? Они сказали мне, что ещё не ели: их мама как раз собиралась готовить.

Сильвия вышла из дома.

— Я собираюсь приготовить ленч, девочки, для тех, кто захочет. У вас дома. — Она немного подождала и направилась к дому Стайнеров. Когда она оглянулась, за ней шла лишь младшая.

— Нет, спасибо, — ответила старшая, давясь слезами.

— Вам всем хорошо бы перекусить, — заметила Сильвия, но в душе ощутила облегчение. — Пойдем, — обратилась она к младшей. — Как тебя зовут?

— Бетти, — робко ответила девочка. — Можно мне бутерброд с яйцом? И какао?

— Посмотрим, что там есть, — откликнулась Сильвия.

Пока девочка ела бутерброд, запивая его какао, Сильвия воспользовалась возможностью осмотреть дом. В спальне она наткнулась на предмет, очень её заинтересовавший. Это была фотография мальчика с темными волосами и огромными блестящими глазами. Сильвия подумала, что он похож на какое-то фантастическое существо из другого мира, божественного, но и более страшного, чем наш.

Принеся фотографию на кухню, она спросила маленькую Бетти, кто этот мальчик.

— Мой брат Манфред, — с набитым ртом ответила Бетти и тут же принялась хихикать. Долетавшие среди этого хихиканья до Сильвии слова дали ей понять, что девочкам не разрешалось рассказывать кому-либо о своем брате.

— А почему он не живет с вами? — мучимая любопытством, поинтересовалась Сильвия.

— Он в лагере, — ответила Бетти. — Потому что не умеет разговаривать.

— Ай-ай-ай, — откликнулась Сильвия и подумала: «Конечно, в лагере, в Новом Израиле. Неудивительно, что девочкам запрещено говорить о нем: он — аномальный ребенок». Это опечалило её. Трагедия в доме Стайнеров — а она даже не догадывалась. И именно в Новом Израиле мистер Стайнер покончил жизнь самоубийством. Наверняка он ездил к своему сыну.

«Значит, это не имеет никакого отношения к нам», — решила Сильвия, возвращаясь в спальню, чтобы поставить фотографию на место. Стайнера вынудили к самоубийству личные причины. Она почувствовала облегчение.

«Странно, — пришло ей в голову, — что когда слышишь о самоубийстве, первая реакция — чувство вины. Если бы я поступила не так, а этак… я бы могла предотвратить это. Я виновата». Но в данном случае все не так, совсем не так: она была совершенно чужой для Стайнеров, не имела никакого отношения к их реальной жизни и только вообразила в невротическом приступе свою вину.

— Так ты никогда не видела своего брата? — спросила она Бетти.

— Кажется, видела в прошлом году, — с сомнением проговорила та. — Он играл в пятнашки с другими большими мальчиками.

В кухню молча вошли три другие девочки и остановились около стола.

— Мы передумали, мы тоже хотим есть, — наконец вырвалось у старшей.

— Хорошо, — откликнулась Сильвия. — Поможете мне почистить яйца. И позовите Дэвида, я покормлю его вместе с вами… Ведь правда, вместе есть веселее?

Они молча кивнули.

Идя по главной улице Нового Израиля, Арни Котт увидел впереди толпу и сбившиеся к обочине машины и, прежде чем повернуть к магазину Энн Эстергази, остановился. «Что-то произошло. Ограбление? Уличная драка?»

Впрочем, выяснять времени нет. Он двинулся дальше и вскоре вошел в магазинчик, принадлежащий его бывшей жене.

— Есть кто-нибудь?! — весело крикнул Арни, засунув руки в карманы.

В магазине было пусто. «Наверное, пошла посмотреть на происшествие. Ну и бизнесмен — даже не закрыла магазин».

Не прошло и минуты, как в магазин, задыхаясь, вбежала Энн.

— Арни! — изумленно промолвила она. — О господи, ты знаешь, что случилось? Я только что разговаривала с ним, только что, не прошло и часа. И вот он мертв. — Слезы подступили к её глазам.

Энн рухнула в кресло, достала бумажную салфетку и высморкалась.

— Просто ужасно, — проговорила она сдавленным голосом. — И это не несчастный случай, он умышленно…

— Так вот в чем дело, — проговорил Арни, жалея теперь, что не посмотрел. — И кто это?

— Ты не знаешь. У него сын в лагере, там мы и познакомились. — Она вытерла слезы. — Ну, чем я могу тебе помочь? Я рада тебя видеть.

— Мой чёртов диктофон сломался, — ответил Арни. — Приличного мастера ведь не найти. Вот и пришлось приехать самому. Позавтракаем вместе? Закрой ненадолго магазин.

— Конечно, — рассеянно ответила она. — Сейчас, только вымою лицо. У меня такое ощущение, что это случилось со мной. Я видела его, Арни. Автобус прямо переехал его — он не мог остановиться… Да, хорошо бы поесть — я хочу уйти отсюда. — И она поспешила в ванную, прикрыв за собой дверь.

Вскоре оба уже шли по тротуару.

— Почему люди кончают жизнь самоубийством? — спрашивала Энн. — Такое ощущение, что я могла бы помешать ему. Утром я продала ему флейту для его мальчика — она лежала рядом на обочине, — он так и не подарил её. Может, случившееся имеет какое-то отношение к флейте? К флейте или…

— Ну хватит, — оборвал её Арни. — Ты здесь ни при чем. Если человек собирается покончить жизнь самоубийством, его ничто не остановит. И заставить человека сделать это ничто не может — это его судьба, рок. Готовность совершить самоубийство зреет долгие годы, а потом ни с того ни с сего — бабах, понимаешь? — Он обнял её и похлопал по плечу.

Энн кивнула.

— Я хочу только сказать, что ведь у нас тоже ребенок в Бен-Гурионе, но нас это не сломило, — продолжил Арни. — Это ведь ещё не конец света, правда? Мы продолжаем жить. Куда ты хочешь пойти завтракать? Как насчет «Рыжей лисы» напротив? Хорошее место? Я бы не отказался от жареных креветок, но, чёрт, я уже год нигде их не видел. Если не будет решена проблема с транспортировкой, сюда никто не поедет.

— Только не «Рыжая лиса», — запротестовала Энн. — Терпеть не могу её владельца. Давай попробуем зайти вон туда: этот ресторан только что открылся, и я ещё не была в нем. Я слышала, его хвалили.

Пока они сидели в ожидании заказа, Арни продолжал развивать свою точку зрения.

— Когда узнаешь о самоубийстве, по крайней мере в одном можешь быть точно уверен: человек, его совершивший, знал, что не является полезным членом общества. В этом-то и заключается истинная причина — в осознании, что ты никому не нужен. Если я в чем и уверен, так именно в этом. Закон природы — она избавляется от ненужных членов их собственными руками. Так что когда я слышу о самоубийстве, меня это нисколько не смущает. Ты не поверишь, сколько так называемых естественных смертей здесь, на Марсе, на самом деле являются самоубийствами. Суровость окружающей среды отсеивает неприспособленных.

Энн Эстергази кивнула, но настроение у неё не улучшилось.

— Этот парень, — продолжила она. — Стайнер…

— Стайнер! — уставился на неё Арни. — Норберт Стайнер, делец черного рынка?

— Он продавал диетические продукты.

— Так вот это кто! — Арни был поражен. — О нет, только не Стайнер.

Господи, все свои товары он получал от Стайнера — он полностью зависел от этого человека.

К столу подошел официант.

— Это ужасно, — промолвил Арни. — Действительно ужасно. Что я буду делать?

Все его вечеринки, все уютные обеды на две персоны, которые он устраивал для себя и какой-нибудь девушки, например Марти, а особенно Дорин… Нет, для одного дня это слишком: сначала диктофон, а теперь ещё и Стайнер!

— А ты не думаешь, что это имеет отношение к тому, что он был немцем? — спросила Энн. — Немцы стали такими подавленными после этой чумы, вызванной их лекарствами, после детей, рождавшихся с ластами. Я разговаривала с одним из них, так он прямо сказал, что они считают это божьим наказанием за годы нацизма. И это был не религиозный человек, а бизнесмен здесь, на Марсе.

— Чёртов тупица Стайнер! — взорвался Арни. — Кретин!

— Ешь, Арни. — Энн развернула свою салфетку. — Суп выглядит очень аппетитно.

— Я не могу есть. Не желаю есть эти помои. — Он оттолкнул тарелку.

— Ты все ещё ведешь себя как большой ребенок, — заметила Энн. — Все так же капризничаешь. — Она говорила мягко и сочувственно.

— Чёрт побери, да я иногда ощущаю на своих плечах тяжесть всей планеты, а ты называешь меня ребенком! — Он уставился на неё с нескрываемой яростью.

— Я не знала, что Норберт Стайнер был дельцом черного рынка, — заметила Энн.

— Естественно. Откуда тебе знать, тебе и всем твоим женским комитетам? Что ты вообще знаешь об окружающем мире? Для этого-то я и приехал — я прочитал твое последнее приложение к «Таймc», и меня воротит от него. Прекрати печатать подобную чушь — интеллигентных людей от неё тошнит, она годится только для таких идиоток, как ты.

— Пожалуйста, ешь. И успокойся, — ответила Энн.

— Я собираюсь назначить своего человека, который будет проверять материал, который ты распространяешь. Профессионала.

— Неужели? — спокойно откликнулась она.

— Перед нами стоит настоящая проблема — с Земли перестали приезжать профессионалы, в которых мы действительно нуждаемся. Мы гнием — и все это понимают. Мы распадаемся на части.

— Кто-нибудь займет место мистера Стайнера, — улыбнулась Энн, — есть же на черном рынке другие дельцы.

— Ты сознательно пытаешься представить меня жадным и мелочным, в то время как на самом деле я — один из самых ответственных участников колонизационного процесса на Марсе, потому-то наш брак и распался — ты специально принижала меня из ревности и соперничества. Не знаю, зачем я сюда приехал, с тобой невозможно разумно разговаривать, тебе обязательно надо во всем переходить на личности!

— Ты слышал о законопроекте Объединенных Наций, предполагающем закрытие Бен-Гуриона? — невозмутимо спросила Энн.

— Нет.

— И тебя не волнует, что Бен-Гурион могут закрыть?

— Чёрт, мы в силах обеспечить Сэму индивидуальный уход.

— А как насчет остальных детей?

— Не уходи от темы. Послушай, придется тебе смириться с тем, что ты называешь мужским засильем, и давать редактировать свою писанину моим людям. Честное слово, от тебя больше вреда, чем помощи, — мне очень неприятно говорить тебе такое, но это правда. Враг не напакостит больше, чем ты своим дружеским расположением. Ты — дилетантка! Как большинство женщин. И абсолютно безответственная.

Арни кипел от гнева, но на лице Энн ничего не отражалось — все, что он говорил, не производило на неё никакого впечатления.

— А ты не можешь надавить на кого-нибудь, чтобы Бен-Гурион не закрывали? — спросила она. — Может, мы с тобой заключим сделку. Мне надо, чтобы лагерь сохранился.

— Соглашение, — свирепо поправил Арни.

— Да.

— Хочешь, скажу тебе откровенно?

Энн спокойно кивнула.

— Меня этот лагерь раздражал с самого начала, как только евреи его открыли.

— Да благословит тебя Господь, честный и откровенный Арни Котт, спаситель человечества.

— Он оповещает весь мир, что у нас тут на Марсе есть свои полудурки, и если вы предпримете космическое путешествие на Марс, очень может быть, ваши половые органы претерпят такие изменения, что вы родите урода, по сравнению с которым немецкие ластоногие покажутся милейшими созданиями.

— Ты такой же, как хозяин «Рыжей лисы».

— Я просто трезвый реалист. Мы здесь боремся за существование: мы должны заставить людей эмигрировать с Земли, иначе мы пропадем, Энн. И ты сама это знаешь. Если бы у нас не было Бен-Гуриона, мы могли бы аргументировать преимущества жизни на Марсе, показав, что ядерные испытания и зараженность атмосферы на Земле являются единственными причинами рождения аномальных детей. Но Бен-Гурион портит все.

— Не Бен-Гурион, а факт рождения таких детей.

— Если бы не Бен-Гурион…

— И ты бы рекламировал заведомую ложь, убеждал бы людей, что здесь они в большей безопасности?

— Естественно, — кивнул Арни.

— Это аморально.

— Нет. Это ты ведешь себя аморально вместе со всеми твоими женщинами. Настаивая на сохранении Бен-Гуриона, вы…

— Не будем спорить, нам никогда не договориться. Давай поедим, а потом возвращайся в Льюистаун. У меня больше нет сил.

Они завершили трапезу в гробовой тишине.

Доктор Мильтон Глоб, член общества психиатров Бен-Гуриона, на ставке Межпланетного Союза водителей, выполнив свои обязанности по лагерю, вернулся в офис, где и сидел теперь в полном одиночестве, держа в руках счет за крышу, починенную месяц назад. Он приостановил работы, так как возникла необходимость в железных сетках для защиты от скапливающегося песка, однако строительный инспектор поселения вынудил его продолжить их. Так что пришлось снова обратиться к кровельщикам, заранее зная, что счет не оплатить. Но выхода не оставалось. Он разорен. Хуже, чем в этом месяце, дела ещё не шли никогда.

Если бы только его жена Джин меньше тратила!.. Но это все равно не решение вопроса, выход только в увеличении количества пациентов. Межпланетный Союз водителей ежемесячно выплачивал ему зарплату, но за каждого пациента Мильтон дополнительно получал пятьдесят долларов — это называлось прогрессивной заработной платой. В действительности в ней заключалась разница между долгом и платежеспособностью. Никто бы не мог сводить концы с концами на зарплату психиатра, имея жену и ребенка, а Союз водителей славился своей особенной скупостью.

И все же Глоб продолжал жить в поселении водителей. Это был спокойный город, очень напоминающий земные. Новый Израиль, как и другие национальные поселения, был слишком взбудораженным, взрывоопасным.

К тому же доктор Глоб уже жил однажды в национальной колонии, принадлежащей Объединенной Арабской Республике. Место славилось своей пышной растительностью, которую импортировали с Земли. Но постоянная враждебность поселенцев к обитателям соседних колоний сначала раздражала его, а затем начала и возмущать. Мужчины круглосуточно размышляли о нанесенных им обидах. Самые симпатичные люди предпочитали избегать обсуждения определенных тем. А по ночам эта враждебность приобретала практическое воплощение: национальные колонии жили ночной жизнью.

«Да ну их к черту», — отмахнулся Глоб. Они даром тратят свою жизнь, перенеся с Земли старые распри и забыв высшую цель колонизации. Например, в сегодняшней утренней газете он прочел о потасовке на улицах поселения электрорабочих; в сообщении говорилось, что виновны в ней жители соседней итальянской колонии, поскольку у нескольких нападавших были длинные напомаженные усы, распространенные среди обитателей этого поселения…

Стук в дверь прервал ход его размышлений.

— Да, — откликнулся Глоб, убирая в ящик стола счет за починку крыши.

— Ты готов принять члена союза Перди? — официальным тоном спросила его жена, открывая дверь.

— Пусть войдет. Хотя подожди пару минут, я хочу прочитать его историю болезни.

— Ты завтракал? — спросила Джин.

— Конечно. Как все.

— У тебя усталый вид.

«Это плохо», — подумал Глоб. Он вышел из кабинета в ванную, где тщательно попудрил лицо модной тонировочной пудрой. Это улучшило его внешний вид, но не состояние духа. Необходимость использовать пудру диктовалась тем, что правящие круги Союза водителей принадлежали к испанской и пуэрториканской национальной группе, и им могло не понравиться, что нанятый ими человек имеет более светлую кожу. Естественно, это не афишировалось, обычно служащим в поселении указывали, что «марсианский климат вызывает неприглядное посветление кожи и потерю ею естественного оттенка».

Пора было принять пациента.

— Добрый день, уважаемый Перди.

— Здравствуйте, доктор.

— Из вашей истории болезни я выяснил, что вы — пекарь.

— Да, верно.

Пауза.

— В связи с чем вы хотели со мной проконсультироваться?

— Я ещё никогда не был у психиатра, — пробормотал Перди, глядя в пол и комкая в руках фуражку.

— Да, я чувствую.

— Эта вечеринка, которую устраивает мой зять… Я не большой любитель вечеринок.

— А вы должны на ней присутствовать? — Глоб спокойно завел часы на столе, и они начали отсчитывать отведенные Перди полчаса.

— Он её устраивает вроде как для меня. Хочет, чтобы я взял своего племянника в ученики; парню надо в союз, — монотонно бубнил Перди. — Я всю ночь пролежал без сна, прикидывая, как бы мне вывернуться. Вы же понимаете, они мои родственники, я не могу им прямо отказать. И пойти я к ним не могу — у меня нет на это сил. Потому-то я и обратился к вам.

— Понимаю, — откликнулся Глоб. — Ну а теперь расскажите мне все подробно, где и когда проводится вечеринка, как зовут участников, чтобы я мог по-настоящему помочь вам, отправившись туда.

Перди с облегчением принялся копаться в кармане куртки, пока не извлек аккуратно отпечатанный документ.

— Я вам очень благодарен, доктор, что вы готовы заменить меня. Вы, психиатры, и правда снимаете тяжесть с плеч. Я не шучу, я ведь действительно потерял всякий сон из-за этого. — И он с благоговением уставился на человека, сидящего напротив него, обученного манерам социального поведения, способного маневрировать на извилистом и узком пути межличностных отношений, на котором потерпели поражение столь многие члены союза.

— Можете больше не беспокоиться, — добавил Глоб.

«Ибо, в конце концов, что такое шизоидный радикал? — добавил он про себя. — А именно он повинен в вашем состоянии. Я сниму с вас социальную нагрузку, и вы ещё несколько месяцев сможете пребывать в своем хроническом состоянии слабой приспособляемости. Пока на ваши ограниченные способности не обрушится очередная тяжелая социальная необходимость…»

После ухода уважаемого Перди доктор Глоб погрузился в размышления о практической форме, которую обрела психотерапия здесь, на Марсе. Вместо того чтобы лечить пациента от его фобий, врач становился своего рода адвокатом, замещая его на…

В кабинет заглянула Джин:

— Милт, тебе звонят из Нового Израиля. Босли Тувим.

«О господи, — подумал Глоб. — Что-то случилось».

Тувим был президентом Нового Израиля. Глоб поспешно снял трубку:

— Доктор Глоб слушает.

— Доктор, это Тувим, — послышался суровый властный голос. — У нас здесь мертвец, насколько я понимаю, ваш пациент. Не будете ли вы столь любезны заняться им? Речь идет о Норберте Стайнере, западногерманском…

— Он не был моим пациентом, сэр, — вставил доктор Глоб. — Однако его сын, страдающий аутизмом, находится в Бен-Гурионе. А как это случилось? Господи, я разговаривал с ним сегодня утром… Вы уверены, что это тот самый Стайнер? Если это он, у меня есть на него папка, то есть на всю семью, учитывая природу недуга мальчика. При детском аутизме, прежде чем начать терапию, мы изучаем историю и особенности семьи. Да, я сейчас буду.

— Судя по всему, это самоубийство, — добавил Тувим.

— Не может быть — изумился доктор Глоб.

— Последние полчаса я обсуждал это с персоналом Бен-Гуриона, и мне сообщили, что, перед тем как покинуть лагерь. Стайнер имел продолжительную беседу с вами. На допросе наша полиция заинтересуется, проявлял ли Стайнер признаки подавленного состояния и что он говорил. Короче говоря, была ли у вас возможность предложить ему прохождение курса терапии. Как я уже понял, ничего в его поведении не насторожило вас, не дало оснований догадываться о его намерениях.

— Совершенно верно, — подтвердил Глоб.

— Тогда я на вашем месте не стал бы тревожиться, — заметил Тувим. — Просто будьте готовы изложить его клиническую историю… и выдвинуть предположение относительно того, что могло побудить несчастного к совершению самоубийства. Понимаете?

— Спасибо, мистер Тувим, — слабо откликнулся Глоб. — Возможно, он был огорчен из-за своего сына, но я рассказал ему о новом методе лечения, на который мы возлагаем большие надежды. Правда, Стайнер отнесся к нему довольно критически и оборвал разговор, его реакция совершенно не соответствовала моим ожиданиям. Но чтобы покончить жизнь самоубийством!..

«А если я потеряю работу в Бен-Гурионе? — спрашивал себя доктор. — Нет, это немыслимо». Посещение лагеря раз в неделю существенно поддерживало его бюджет, хотя и не обеспечивало финансового благосостояния. Чеки из Бен-Гуриона, по крайней мере, придавали некоторую реалистичность его целям.

«Неужели этот идиот Стайнер не понимал, как повлияет его смерть на окружающих? Он просто хотел отомстить нам. Отплатить — но за что? За то, что мы пытались вылечить его ребенка?

Все это очень серьезно. Самоубийство, последовавшее сразу вслед за беседой с врачом. Слава богу, что мистер Тувим предупредил меня. Но газеты все равно поднимут шум, и жаждущие закрытия Бен-Гуриона только выиграют от этого».

Закончив с починкой холодильной установки на ферме Мак-Олифа, Джек Болен вернулся в вертолет, убрал ящик с инструментами под сиденье и связался с мистером И.

— Школа, — сообщил И. — Отправляйся немедленно, у меня до сих пор никого нет, чтобы послать туда.

— О'кей, мистер И. — Смирившись, Джек завел мотор.

— Тебе звонила жена.

— Да? — Джек удивился — его начальник плохо относился к звонкам жен своих сотрудников, и Сильвия это знала. Может, что-нибудь случилось с Дэвидом… — Она что-нибудь просила передать?

— Миссис Болен просила девушку у нас на коммутаторе сообщить тебе, что ваш сосед, мистер Стайнер, покончил жизнь самоубийством. Миссис Болен передала, что сейчас занимается детьми Стайнера. Она также спрашивала, не можешь ли ты прилететь сегодня домой, но я сказал, что, к сожалению, мы не сумеем обойтись без тебя. Ты должен доработать до конца недели, Джек.

«Стайнер мертв, — повторил Джек про себя. — Бедный беспомощный дурак. Ну что ж, может, оно и к лучшему».

— Спасибо, мистер И, — сказал он в микрофон.

«Его смерть окажет сильное влияние на всех нас, — думал Джек, поднимаясь с пастбища, покрытого редкой травой. Это интуитивное ощущение было резким и отчетливым. — Я и десятком слов не обмолвился со Стайнером, и тем не менее в его смерти есть что-то очень важное. Смерть сама по себе имеет огромное значение. Трансформация, столь же загадочная, как и сама жизнь, абсолютно необъяснимая для нас».

Он развернул вертолет в сторону штаба Объединенных Наций, направляясь к великому и уникальному автоматическому организму, которым являлась Общественная Школа — место, которого он боялся больше всего на свете.

Глава 5

И почему его так нервировала Общественная Школа? Сверху он различил белое на темном фоне здание в форме утиного яйца, которое словно кто-то обронил в спешке — настолько оно не гармонировало с окрестностями.

Посадив вертолет на асфальтированную площадку перед входом, Джек заметил, что кончики пальцев у него побелели и потеряли чувствительность; этот хорошо известный ему симптом означал, что он испытывает сильное напряжение. А вот Дэвида школа нисколько не смущала — мальчик посещал её три раза в неделю вместе с другими ребятами, имевшими такой же уровень успеваемости. Вероятно, это отношение определялось какими-то личными качествами: возможно, Джек настолько хорошо знал технику, что не мог участвовать в этой игре. На него школьные машины одновременно производили впечатление и одушевленных существ, и безжизненных механизмов.

Джек вошел в здание школы и устроился в приемной, поставив рядом ящик с инструментами. Взяв с полки журнал «Мото-Мир», он уловил своим профессиональным слухом легкий щелчок: школа отметила выбранный им журнал и время, проведенное им в кресле. Она анализировала его.

Дверь открылась, и в приемную вошла женщина средних лет в твидовом костюме.

— Наверное, вы мастер от мистера И.

— Да. — Джек встал.

— Как я вам рада. — И она пригласила его следовать за ней. — Мы столько возились с этим преподавателем, а он ни с места.

Пройдя по коридору, женщина распахнула дверь.

— Сердитый Привратник, — указала она.

Джек узнал его, вспомнив описание Дэвида.

— Сломался совершенно неожиданно, видите? Прямо в середине цикла — шел по улице, кричал и как раз собирался поднять кулак.

— А специалист — электронщик не знает…

— Специалист — электронщик — это я, — жизнерадостно улыбнулась женщина, и глаза её блеснули за стальной оправой очков.

— Ах да, — с досадой проговорил Джек.

— Мы подумали, может, дело в этом. — И женщина, вернее ходячий школьный механизм, протянула ему сложенный лист бумаги.

Развернув его, Джек обнаружил массу электронных схем.

— Это представитель власти, не так ли? — поинтересовался он. — Учит детей уважать собственность. Очень правильный тип.

— Да, — откликнулась женщина.

Вручную он вернул Сердитого Привратника к началу цикла и запустил его. Некоторое время Привратник просто щелкал, потом покраснел и, подняв руку, завопил: «Эй, мальчики, уйдите оттуда, слышите меня?» Глядя, как дрожат от негодования его покрытые щетиной щеки, как открывается и закрывается рот, Джек Болен подумал, что он может оказывать сильное влияние на ребенка. Лично у него робот вызывал только неприязнь. И тем не менее это создание было образцовой обучающей машиной, оно делало доброе дело вместе с двумя десятками других автоматов, расположенных в коридорах школы, словно киоски в увеселительном парке. За углом виднелся ещё один обучающий автомат, вокруг которого почтительно застыли несколько ребятишек, внимая его разглагольствованиям.

— …И тогда я подумал, — вещал автомат приветливым дружелюбным голосом, — господи, и какие мы можем сделать из этого выводы? Кто-нибудь из вас знает, ребята? Салли?

— Ну, наверное, мы можем сделать вывод, — начала девочка, — что в каждом человеке есть что-то хорошее, как бы плохо он себя ни вел.

— А ты что думаешь, Виктор? — запинаясь, спросила машина. — Давайте послушаем Виктора Планка.

— Я думаю то же самое, что Салли, — неуверенно произнес мальчик. — Большинство людей в сущности хорошие, если только как следует присмотреться. Правильно, мистер Добрый Тюремщик?

Дэвид часто рассказывал об этой обучающей машине, к которой он испытывал особую симпатию. Доставая инструменты. Джек прислушивался к беседе. Добрый Тюремщик был пожилым седовласым джентльменом с незначительным местным акцентом, возможно канзасским… Он был добр и не мешал ребятам высказывать свои мнения — ничего от грубоватой авторитарности Сердитого Привратника. Что-то среднее между Сократом и Эйзенхауэром, насколько мог судить Джек.

— Смешные существа — овцы, — продолжал автоматический наставник. — Взгляните, как они себя ведут, когда через ограду им кидают что-нибудь съедобное, вроде пшеницы. Пищу чуют за милю. — Добрый Тюремщик откашлялся. — Они очень умные, когда дело касается их. Наверно, это и поможет нам понять, что такое истинный ум: это не количество прочитанных толстых книжек и не знание длинных слов, это — способность определить, что нам пойдет на пользу. Поэтому быть умным очень полезно.

Встав на колени, Джек начал отвинчивать спину Сердитого Привратника. Женщина стояла рядом, наблюдая за ним.

Как он знал, автомат работал в соответствии с программой, но на любом этапе его поведение могло изменяться в зависимости от поведения аудитории. Слова детей соотносились с записью, подгонялись, классифицировались, и только затем следовал ответ. Возможность неожиданного ответа исключалась, так как обучающая машина воспринимала лишь ограниченное число вариантов. И тем не менее автомат производил убедительное впечатление живого и подвижного существа — истинный триумф инженерного искусства.

Его преимущество по сравнению с человеком заключалось в способности индивидуально общаться с каждым ребенком. Он не просто учил, но и воспитывал. Обучающий автомат может одновременно иметь дело с тысячью учеников и тем не менее отличать одного от другого: в зависимости от индивидуальности ребенка ответы его слегка видоизменялись, и каждый раз он представлял собой чуть-чуть иное существо. Почти бесконечно сложное, хотя и действующее механически. Обучающие автоматы подтверждали факт, хорошо известный Джеку Болену: понятие «искусственный» обладало поразительной глубиной.

И тем не менее его раздражали эти автоматы. Потому что вся деятельность Общественной Школы противоречила природе Джека: вместо того чтобы обучать, сообщать ученикам новые сведения, она загоняла их в жесткие рамки шаблона. Школа соединяла детей с унаследованной культурой и внедряла её в их сознание. Она подгоняла детей под эту культуру: цель заключалась в её увековечивании, и, если индивидуальные особенности ученика могли увести его в сторону, они целенаправленно вытравлялись.

Весь процесс обучения представлялся Джеку сражением между сложным механизмом школы и душами детей, причем выигрышные карты были на руках у школы. Неадекватно реагирующий ребенок признавался аутичным, то есть констатировалось, что в нем преобладает субъективный фактор, мешающий восприятию реальности. И такой ребенок изгонялся из школы в другое заведение, на самом деле действующее по такому же принципу, где его должны были реабилитировать, — в Бен-Гурион. Ребенка отказывались учить и начинали относиться к нему как к больному.

«Аутизм, — размышлял Джек, отвинчивая спину Сердитого Привратника, — превратился в удобную теорию для руководства Марса. Она заменила более старый термин «психопат», который, в свою очередь, вытеснил понятие «морального урода»». В Бен-Гурионе педагогами работали люди, но они выполняли скорее врачебные, чем воспитательные обязанности.

С первого же дня учебы Дэвида в школе Джек готовился к неприятным известиям о том, что мальчик не попадает в шкалу успеваемости, по которой обучающие автоматы классифицировали своих учеников. Однако Дэвид охотно занимался и даже достиг высоких результатов. Большинство учителей ему нравилось, и он с энтузиазмом рассказывал о них дома. Парень прекрасно ладил даже с самыми строгими, и сейчас уже видно, что у него не будет никаких проблем — он не страдал аутизмом и мог не бояться Бен-Гуриона. Но это не делало Джека счастливее. Ничто, как заметила Сильвия, не приносило ему радости. На Марсе перед ребенком открывались лишь две возможности: Общественная Школа или Бен-Гурион; Джеку не внушало доверия ни то ни другое. А почему — он и сам не знал.

Возможно, проблема заключалась в самом состоянии аутизма — детской форме шизофрении, которой страдало большинство людей. Шизофрения была самым распространенным заболеванием, которое рано или поздно затрагивало любую семью. Она попросту означала, что человек не в состоянии выполнять обязанности, возлагаемые на него обществом. Шизофреник выпадал, а вернее, никогда и не принимал участия в реальности, предполагающей межличностные отношения и существование в данной культуре с данными ценностями. Это была не биологическая жизнь, а жизнь, которой требовалось учиться, черпая понемногу от окружающих — родителей, учителей, высокопоставленных лиц… от всех, с кем ребенок вступал в контакт в период становления личности.

Таким образом, Общественная Школа имела полное право отторгать ребенка, не поддававшегося обучению. Потому что то, чему его учили, включало не просто факты или основы преуспевания и полезной карьеры. Речь шла о более серьезных вещах. Ребенку внушали, что определенные компоненты окружающей его культуры должны быть сохранены любой ценой. Его личные ценности включались в объективный ход развития человечества, таким образом он становился частью переданной ему традиции. В течение своей жизни ему следовало сохранять и даже совершенствовать её. «При внимательном рассмотрении выясняется, что истинный аутизм — это апатия к каким бы то ни было общественным устремлениям, — решил Джек, — это частная жизнь, предполагающая, что любые ценности создаются самим человеком, и тот не является лишь простым вместилищем унаследованных традиций». Потому-то Джек Болен и отказывался считать Общественную Школу с её обучающими автоматами единственным арбитром, определяющим, что имеет ценность, а что нет. Общественные ценности находились в непрестанном движении, а школа стремилась законсервировать их, разложить по полочкам, навечно закрепив на своих местах. Общественная Школа — настоящий источник неврозов. Она отрицает все новое, неожиданное, создает нездоровый мир испуганно — покорного невротика.

как-то раз, года два назад, Джек изложил свою теорию жене. Сильвия выслушала его достаточно внимательно, а потом заметила: «Ты не видишь главного, Джек. Попробуй понять. На свете существуют гораздо более страшные вещи, чем невроз. — Она говорила тихо и уверенно, и он прислушался к её словам. — Мы только сейчас начали это понимать. Ты знаешь, о чем идет речь. Ты уже прошел через это».

И он кивнул, понимая, что она имеет в виду. Джек сам пережил нарушение психики в двадцать с небольшим лет — широко распространенное и довольно обычное явление. Но, надо признать, это было страшно. По сравнению с тем состоянием прямолинейная, жесткая, принудительная система Общественной Школы представлялась якорем, благодарно уцепившись за который человек мог вернуться к человечеству и воспринимаемой сообща действительности. Так что он был вынужден признать, что невроз является искусственным порождением, сознательно создаваемым больным индивидуумом или обществом в состоянии кризиса. Это изобретение вызывалось необходимостью.

— Не надо бороться с неврозом, — добавила Сильвия, и Джек понял её. Невроз был сознательной остановкой на каком-то отрезке жизненного пути. Потому что дальше лежала…

Что было дальше, прекрасно знал любой шизофреник. «И бывший шизофреник», — добавил про себя Джек, вспоминая собственный опыт.

Сидевшие напротив мужчины смотрели на него очень странно. Что он такое сказал?

— Каррингтону никогда не стать таким руководителем ФБР, каким был Герберт Гувер. Я в этом уверен. Могу доказать. — В голове у него мутилось, и он отхлебнул пива. Все тело налилось тяжестью, проще было смотреть вниз, чем вверх… Он принялся рассматривать упаковку спичек на кофейном столике.

— Ты хотел сказать, не Герберт Гувер, а Эдгар… — заметил Лу Ноттинг.

«Да, я действительно сказал Герберт, — в растерянности подумал Джек; пока они не обратили на это внимания, ему казалось, что все в порядке. — Что со мной? Такое ощущение, что я полусплю». А ведь накануне он лег в десять вечера и проспал почти двенадцать часов.

— Простите, конечно, я имел в виду… — начал Джек и тут же ощутил, с каким трудом ворочается язык, — Эдгара Гувера, — старательно договорил он.

Но голос его звучал искаженно и растянуто, словно запись, пущенная не на той скорости. Теперь он уже и вовсе не мог поднять голову — засыпал на месте, прямо в гостиной Ноттинга, хотя глаза у него были открыты, более того, ему даже не удалось их закрыть, когда он попытался это сделать. Все его внимание сосредоточилось на спичечном коробке.

Пока Лу Ноттинг и Фред Кларк обсуждали такие отвлеченные темы, как ущемление свобод и демократические процессы. Джек продолжал смотреть не мигая… Он отчетливо различал слова, но не вслушивался в суть беседы. Не было никакого желания включаться в разговор, хотя он и знал, что оба собеседника не правы. Пусть себе спорят — так было проще. Все происходило само собой, и он не хотел мешать этому.

— Джек сегодня как будто не с нами, — заметил Кларк.

Вздрогнув, Болен понял, что их внимание переключилось на него: теперь надо что-то говорить или делать.

— Да нет, я здесь, — произнес он; это стоило ему неимоверных усилий, словно он всплывал на поверхность со дна моря. — Продолжайте, я слушаю.

— Господи, да ты как неживой, — возразил Ноттинг. — Ступай домой и выспись, ради бога!

— Тебе не удастся добраться до Марса в таком состоянии. Джек, — заметила Филис, жена Лу, входя в гостиную. Она включила проигрыватель и поставила какую-то модную джазовую группу — виброфоны, ударники… или это электронные инструменты?

Светловолосая развязная Филис уселась на кушетку рядом с Джеком и принялась его рассматривать.

— Джек, ты на нас не обиделся? Ты такой замкнутый!

— Просто он не в настроении, — ответил Ноттинг. — Когда мы служили в армии, с ним такое регулярно случалось, особенно по субботним вечерам. Насупится, молчит и все думает о чем-то. О чем ты сейчас думаешь. Джек?

Вопрос показался ему странным: он ни о чем не думал, в голове была полная пустота. Спичечный коробок все ещё владел его вниманием. Тем не менее требовалось дать им отчет о своих размышлениях — они этого ждали, и он смирился.

— О Марсе. О том, сколько мне потребуется времени, чтобы привыкнуть. У разных людей по-разному. — Подавленный зевок распирал грудь, уходя обратно в легкие. Рот у него полуоткрылся, и Джек с трудом сомкнул челюсти.

— Пожалуй, пойду завалюсь в койку. — Собрав все оставшиеся силы, он поднялся.

— В девять часов? — удивился Фред Кларк.

Позже, идя домой по темным прохладным улицам Окленда. Джек почувствовал себя лучше. Он даже не мог понять, что с ним приключилось у Ноттинга. Может, духота.

Но все было не так просто.

В голове крутился Марс. Джек оборвал все связи, особенно на работе, продал свой «плимут», известил хозяина квартиры. А ведь он целый год боролся за её получение! Огромное здание, частично уходящее под землю, вмещавшее тысячи квартир, собственный супермаркет, прачечные, детский центр, больницу и целый ряд магазинов в аркаде под цокольным этажом, принадлежало некоммерческому кооперативу Западного побережья. На последнем этаже располагалась радиостанция, транслировавшая классическую музыку по заявкам жителей, а в центре — театр и концертный зал. Это был новейший проект многоквартирного кооперативного дома — и внезапно он от всего отказался.

Уже известив руководство об уходе, Джек как-то бродил по аркаде своего кооперативного монстра и набрел на доску с объявлениями. Автоматически остановившись, он принялся их читать. Мимо бежали дети, направляясь на площадку за домом. Одно большое отпечатанное объявление привлекло его внимание:

«Способствуйте распространению кооперативного движения в недавно колонизированных районах. В ответ на начавшуюся разработку богатых минералами областей Марса в Сакраменто организован эмиграционный кооперативный совет. Записывайтесь!»

Объявление мало чем отличалось от других таких же, и все же — почему бы и нет? Много молодежи уже отправилось туда. И что ему делать на Земле? Он отказался от квартиры, но пока ещё оставался членом кооператива и продолжал владеть своей долей акций.

Позднее, когда Джек уже записался и начал обходить врачей и фотографироваться, последовательность событий перемешалась в голове: ему казалось, что сперва пришло решение отправиться на Марс, после чего он уже уволился и отказался от квартиры. Это представлялось более разумным, и именно в таком виде он рассказывал это друзьям. Но на самом деле все было не так. А как? Почти два месяца Джек бродил в растерянности и отчаянии, не думая ни о чем, кроме того, что четырнадцатого ноября двести членов кооператива отправятся на Марс и все переменится. Временами смятение покидало его, и картина виделась невероятно отчетливо. Когда-то он умел выстраивать порядок вещей в пространстве и во времени; теперь же по неизвестным причинам временные и пространственные координаты сместились, и он не мог сориентироваться.

Прежнее существование потеряло смысл. Четырнадцать месяцев он жил, движимый одной великой целью: получить квартиру в новом кооперативном доме, а когда получил её, то оказался перед пустотой. Он слушал сюиты Баха, исполнявшиеся по его заявкам, покупал продукты в супермаркете, рылся на полках книжного магазина… «Но для чего? — спрашивал он себя. — Кто я?» На службе его продуктивность тоже снизилась. Это было первым признаком, и во многих отношениях самым зловещим: заметив его, Джек впервые испугался.

Началось все со странного инцидента, который он так и не смог объяснить для себя до конца. Вероятно, отчасти этот случай был чистой галлюцинацией. Но в какой именно части? Все происходило как во сне, и в какой-то момент его захлестнула паника — захотелось убежать, исчезнуть любой ценой.

Джек работал в электронной фирме в Редвуд — Сити, к югу от Сан-Франциско, управлял системой, осуществлявшей контроль качества на сборочном конвейере. В его обязанности входило следить, чтобы прибор ни по одному параметру не отклонялся от стандартного допуска. В один прекрасный день Джека неожиданно пригласили в кабинет заведующего кадрами. Он не знал, чем это было вызвано, и, поднимаясь на лифте, вдруг начал страшно волноваться. Позднее он вспомнил, что волнение было каким-то необычным.

— Входите, мистер Болен, — пригласил его в кабинет заведующий — опрятный мужчина с курчавыми седыми волосами. — Я вас долго не задержу. — Он внимательно рассматривал Джека. — Мистер Болен, почему вы не тратите получаемую вами заработную плату?

Тишина.

— Разве? — откликнулся Джек. Сердце колотилось у него в груди с такой силой, что все тело сотрясала дрожь. Ноги не держали, словно он смертельно устал. «Мне кажется, что трачу», — проговорил он про себя.

— Вы вполне в состоянии купить себе новый костюм, — продолжил заведующий, — и вам надо подстричься. Конечно, это ваше личное дело.

Джек в замешательстве провел рукой по волосам: надо подстричься? Разве он не стригся только что, на прошлой неделе? Хотя, возможно, с тех пор прошло больше времени.

— Спасибо. Хорошо, я так и сделаю. Как вы сказали.

Тут-то и началась галлюцинация, если это была она. Он увидел заведующего кадрами в новом свете. Тот был мертв.

Через человеческую оболочку проступал его скелет. Кости соединялись между собой тончайшей медной проволокой. Внутренние органы — почки, сердце, легкие — засохли и были заменены искусственными из пластика и нержавеющей стали. Все они прекрасно функционировали, однако настоящая жизнь в них отсутствовала. Голос заведующего воспроизводился с пленки через усилитель.

Возможно, когда-то в прошлом он и был живым, но теперь все было кончено — дюйм за дюймом осуществлялась незаметная подмена органов, пока она не охватила весь организм, чтобы вводить в заблуждение окружающих. «На самом деле, чтобы ввести в заблуждение меня», — решил Джек Болен. Никакого заведующего кадрами не было, он стоял один в кабинете. Никто к нему не обращался, а когда он отвечал, его никто не слышал.

Джек не знал, что делать, пытаясь не слишком глазеть на человекоподобный механизм, сидевший перед ним. Он старался спокойно и естественно продолжать разговор о своей работе и даже о своих личных трудностях. Механизм зондировал его, пытаясь чего-то добиться. Естественно, Джек пытался отвечать как можно лаконичнее. Но, даже устремив взгляд на ковер, он не мог не видеть все трубки, клапаны и прочие рабочие части, двигавшиеся внутри «заведующего», — он не мог заставить себя не смотреть.

Единственное, чего ему хотелось, — уйти как можно скорее. Он покрылся крупными каплями пота, его била дрожь, сердце стучало все громче и громче.

— Болен, вы нездоровы? — осведомился механизм.

— Да, — ответил он. — Я могу идти? — Он повернулся и направился к двери.

— Минуточку, — послышался механический голос за его спиной.

И тут Джека охватила паника; распахнув дверь, он выскочил в коридор.

Час спустя он обнаружил, что идет по незнакомой улице в Берлингейме. Он не помнил, что с ним произошло за этот час и как он оказался здесь. Ноги болели, так что, судя по всему, он добрался сюда пешком.

Голова была почти ясной. «Я — шизофреник, — сообщил себе Джек. — Симптомы всем известны: кататоническое возбуждение с параноидальной окраской — врачи объясняли нам это ещё в школе. Я — один из них. Это-то и пытался выяснить заведующий кадрами. Я нуждаюсь в медицинской помощи».

Джек извлек из Сердитого Привратника источник питания и положил его на пол.

— Вы очень искусны — заметила женщина.

Джек поднял глаза на женскую фигуру и подумал: «Неудивительно, что это место так выводит меня из себя. Сразу вспоминаются обстоятельства, при которых произошел мой первый нервный срыв. Мог ли я тогда предвидеть будущее?»

В ту пору таких школ не существовало. А если они и были, то он не знал и не видел их.

— Спасибо, — ответил Джек.

После эпизода с заведующим кадрами корпорации «Корона» больше всего его мучило одно: а что, если это была не галлюцинация? Что, если так называемый заведующий кадрами был автоматом, таким же механизмом, как эти обучающие машины?

Если так, то он не страдал никаким психозом.

Он снова и снова возвращался к мысли о том, что это могло быть просто видением, проникновением в абсолютную реальность, когда внешняя оболочка снята. Мысль была настолько необычной, что никак не согласовывалась с его привычными представлениями, в результате этого-то и возникло психическое нарушение.

Вскрыв проводку Сердитого Привратника, Джек принялся профессионально ощупывать её своими длинными пальцами, пока не обнаружил то, о чем догадывался, — сорванную пломбу.

— Кажется, нашел, — сообщил он школьному мастеру. «Слава богу, не старая печатная плата, иначе пришлось бы заменять весь блок. И починить его было бы невозможно».

— Насколько я понимаю, основная проблема при создании обучающих автоматов — это проблема надежности, — заметила дама. — Пока нам везло — никаких существенных поломок не случалось. Однако я думаю, что профилактический осмотр не помешает. Пожалуйста, посмотрите ещё одного учителя. Признаков поломки в нем пока не наблюдается, но он имеет исключительно важное значение для работы всей школы. — Она вежливо умолкла, видя, как Джек пытается пропихнуть тонкое сопло паяльника через переплетения проводков. — Я бы хотела, чтобы вы осмотрели Доброго Папу.

— Доброго Папу — повторил Джек. «Интересно, нет ли у них тут Ласковой Мамы — едко подумал он. — Сладкие мамочкины домашние байки для вскармливания малышей». Он почувствовал, как к горлу подкатывает тошнота.

— Вы знакомы с этим учителем?

Он не был знаком — Дэвид ничего о нем не рассказывал.

Издали доносились детские голоса, обсуждавшие жизнь с Добрым Тюремщиком; все время, пока Джек лежал на спине, держа над годовой паяльник, и ковырялся во внутренностях Сердитого Привратника, они продолжали беседовать.

— Именно, — невозмутимо и спокойно излагал Добрый Тюремщик. — Енот. Удивительный парень, старый енот Джимми. Мне не раз доводилось встречаться с ним. Между прочим, этот приятель довольно большой, с мощными, длинными, очень проворными лапами.

— Я однажды видел енота, — возбужденно пропищал какой-то ребенок. — Я видел его, он был совсем рядом!

«Видел енота на Марсе?!» — подумал Джек.

— Нет, Дон, боюсь, ты ошибаешься, — захихикал Добрый Тюремщик. — Здесь нет енотов. Чтобы увидеть этих замечательных зверюшек, надо проделать длинный путь обратно на старушку Землю. Но вот почему я вспомнил о нем, мальчики и девочки. Вам всем известно, как старый енот Джимми берет пищу, тащит украдкой к воде и начинает её полоскать. И как мы смеялись, когда старина взял кусочек сахара, и тот растворился в воде, так что зверек остался с пустыми лапами. Так вот, мы вспомнили сейчас Джимми — енота потому…

— Кажется, все, — заметил Джек, убирая паяльник. — Помочь поставить на место кожух?

— Вы торопитесь?

— Мне не нравится эта штука, которая там разглагольствует, — ответил Джек. Автомат так раздражал его, что он едва мог работать.

Роликовая дверь в коридор закрылась, и голоса затихли.

— Так лучше? — осведомилась сопровождающая.

— Спасибо. — Но руки у него все ещё дрожали. Школьный мастер видела это — Джек чувствовал её внимательный взгляд. «Интересно, а из чего она сделана?» — внезапно пришло ему в голову.

Комната, в которой содержался Добрый Папа, была декорирована под гостиную с камином, диваном, кофейным столиком и занавешенным окном, нарисованным на стене. Сам Добрый Папа восседал в кресле с газетой в руках. Когда Джек Болен со школьным мастером вошли в комнату, на диване сидело несколько ребятишек: они внимательно слушали разглагольствования автомата и даже не обратили внимания на вошедших.

Дама отпустила детей и сама тоже направилась к выходу.

— Я не очень хорошо понимаю, чего вы от меня хотите, — остановил её Джек.

— Пропустите его через полный цикл. Похоже, он либо частично повторяет отдельные участки цикла, либо застревает: как бы то ни было, время цикла увеличивается. Он должен возвращаться к исходному положению в течение трех часов.

Дверь открылась, и мастер ушла. Джек остался наедине с Добрым Папой, не испытывая от этого никакого восторга.

— Привет, Добрый Папа, — без всякого энтузиазма поздоровался он. Установив ящик с инструментами, Джек принялся отвинчивать заднюю панель.

— Как тебя зовут, молодой человек? — добродушно отозвался Папа.

— Меня зовут Джек Болен, и я такой же добрый папа, как ты, Добрый Папа, — заметил Джек, отвинтив панель и положив её перед собой. — Моему сыну десять лет, Добрый Папа. Так что не надо называть меня молодым человеком, ладно? — Его снова сотрясала дрожь, а по лбу катился пот.

— Понимаю, — откликнулся Добрый Папа.

— Что ты понимаешь? — Джек с удивлением заметил, что чуть ли не кричит. — Знаешь, начинай лучше свой чёртов цикл, ладно? Если тебе так проще, можешь считать меня маленьким мальчиком.

«Надо побыстрее заканчивать со всем этим и убираться отсюда, причем как можно спокойнее. — Он ощущал, как его переполняют странные чувства. — Работы часа на три».

— Крошка Джекки, похоже, у тебя сегодня тяжело на сердце. Я угадал? — начал Добрый Папа.

— И сегодня, и каждый день. — Джек щелкнул выключателем фонарика и посветил внутрь. Пока механизм действовал нормально, в соответствии с программой.

— Вдруг я тебе чем-нибудь помогу, — предложил Добрый Папа. — Часто становится легче, когда тебя выслушает более опытный человек, готовый разделить твои беды и вроде как облегчить их.

— Ладно, — согласился Джек, присаживаясь на корточки. — Я буду тебе подыгрывать — мне все равно здесь торчать три часа.

Хочешь, чтобы я начал с самого начала? С инцидента, происшедшего ещё на Земле, когда я работал в «Короне»?

— Начинай с чего хочешь, — великодушно согласился Добрый Папа.

— Знаешь ли ты, что такое шизофрения, Добрый Папа?

— Думаю, что очень хорошо знаю, Джекки, — откликнулся Добрый Папа.

— Это самая таинственная болезнь во всей медицине, вот что это такое. И проявляется она в каждом шестом человеке, это очень много людей.

— Да, безусловно.

— Так вот, когда-то у меня было то, что называется реактивным полиморфным шизофреническим приступом, — сообщил Джек, наблюдая за движениями механизма. — И это было круто, Добрый Папа.

— Верю-верю.

— Теперь я понял твое назначение. Я знаю, для чего ты создан, Добрый Папа. Мы далеко от Дома. За миллионы миль. Наши связи с земной цивилизацией еле ощутимы. И многие испытывают ужасный страх, Добрый Папа, потому что с каждым годом эти связи становятся все тоньше и тоньше. И вот школа решила организовать для детей, рожденных здесь, земную обстановку. Например, камин. У нас на Марсе нет каминов; мы обогреваемся маленькими атомными печками. А это нарисованное стеклянное окно — песчаные бури давно бы сделали его непрозрачным! Да вокруг тебя вообще нет ни одной вещи, которой мы бы в действительности пользовались здесь. Ты знаешь, что такое бликмен, Добрый Папа?

— Не стал бы утверждать однозначно, Джекки. А что такое бликмен?

— Бликмены — коренная марсианская раса. Ты хоть знаешь, что ты на Марсе, а?

Добрый Папа кивнул.

— Шизофрения, — продолжал Джек, — одна из сложнейших проблем человеческой цивилизации. Короче говоря, Добрый Папа, я эмигрировал на Марс из-за этого приступа шизофрении, который пережил в возрасте двадцати двух лет. Я был разбит вдребезги. Из-за сложных городских условий мне пришлось уехать и перебраться в более примитивную среду, предоставляющую большую свободу. Обстоятельства так на меня давили, что оставалось только два выхода — эмигрировать или сойти с ума. Этот кооперативный дом! Ты можешь себе представить здание, этаж за этажом уходящее под землю и возносящееся вверх, как небоскреб, с таким количеством людей, что им необходим специальный супермаркет? Я сходил с ума, стоя в очередях. И все стоящие в очереди — в книжном магазине или супермаркете — жили в одном доме, представляешь, Добрый Папа? Целое общество, живущее в одном доме. А сегодня даже этот дом кажется маленьким по сравнению с теми, что строятся. Ну, что скажешь?

— Боже мой, — покачал головой Добрый Папа.

— Так вот что я думаю, — продолжил Джек. — Я считаю, что Общественная Школа вместе с вами, автоматами, готовит новое поколение шизофреников. Вы расщепляете психику детей, потому что учите их ориентироваться в среде, которой не существует. Её даже на Земле уже нет. Она устарела. Спроси Доброго Тюремщика, и он тебе скажет, что настоящая интеллигентность должна быть практичной — или это не интеллигентность. Я слышал, как он говорил, что она должна быть средством адаптации. Ну что, Добрый Папа?

— Да, Джекки, должна.

— Вы должны учить, как нам…

— Да, Джекки, должна быть, — перебил его Добрый Папа. — И тут при свете фонарика Джек увидел, как соскользнула зубчатая передача, и фаза программы повторилась.

— Вот я тебя и поймал, — заметил Джек. — У тебя стерся один зубец в передаче, Добрый Папа.

— Да, Джекки, должно быть.

— Ты прав, все рано или поздно снашивается, ничто не вечно. Перемены — единственная постоянная жизни. Правильно, Добрый Папа?

— Да, Джекки, должно быть.

Отключив автомат от источника питания, Джек начал разбирать цепь, подбираясь к износившейся передаче.

— Вам снова повезло, — заметила школьный мастер, когда полчаса спустя Джек вышел из комнаты, утирая рукавом пот.

— Да. — Он был абсолютно изможден. Часы показывали четыре; скоро рабочий день закончится.

Школьный мастер проводила его до стоянки.

— Я очень довольна тем, как любезно вы откликнулись на наши просьбы. Я позвоню мистеру И и поблагодарю его.

Джек кивнул и залез в вертолет — сил не оставалось даже на прощание. Вскоре он уже поднимался — утиное яйцо школы внизу уменьшалось и уменьшалось. Её удушающая атмосфера рассеялась, и он снова задышал полной грудью.

Включив передатчик, Джек сообщил:

— Мистер И, говорит Джек. Со школой покончено. Что дальше?

После паузы деловой голос И сообщил:

— Джек, нам звонил мистер Арни Котт из Льюистауна, просил починить диктофон, представляющий для него огромную ценность. Поскольку все остальные заняты, я посылаю тебя.

Глава 6

Арни Котту принадлежал единственный на Марсе клавесин. Впрочем, инструмент был расстроен, а на Марсе, как ни крути, настройщиков клавесинов не было.

Вот уже месяц, как он пытался обучить этому делу своего ручного бликмена. Бликмены обладали замечательным музыкальным слухом, и конкретно этот, кажется, понимал, чего от него добивается Арни. Гелиогабалу был предоставлен перевод инструкции по настройке инструмента на бликменский диалект, и Арни ожидал результатов со дня на день. Но пока на клавесине играть было невозможно.

Вернувшись в Льюистаун после посещения Энн Эстергази. Арни Котт пребывал в мрачном расположении духа. Смерть Норберта Стайнера уже сама по себе была ударом ниже пояса, и Арни чувствовал, что ему придется предпринять решительные шаги, дабы как-то компенсировать его исчезновение. Часы показывали три. И что он получил в результате своей поездки в Новый Израиль? Только неприятности. Энн, как всегда, убедить ни в чем не удалось: она намерена продолжать свои любительские кампании и акции, её совершенно не волновала перспектива стать посмешищем для всего Марса.

— Чёрт побери, Гелиогабал, или ты настроишь этот проклятый инструмент сейчас же, или я вышвырну тебя из Льюистауна! — в ярости обрушился Арни на бликмена. — Можешь убираться в пустыню и жрать свеклу и коренья вместе с остальными тебе подобными.

Бликмен, сидевший на полу, мигнул, бросил на Арни внимательный взгляд и снова вернулся к инструкции.

— Здесь ничего невозможно починить, — проворчал Арни.

«Весь Марс — один большой Шалтай-Болтай. Все ржавеет и превращается в бесполезный хлам», — думал Арни. Иногда ему казалось, что он возглавляет огромную свалку.

Снова он вспомнил вертолет компании И, с которым повстречался в пустыне, и нахала, который им управлял. «Независимые гады, — отметил про себя Арни. — Надо бы посшибать с них спесь. Знают себе цену! Чувствуют свое значение в экономике планеты — и это прямо на лицах у них написано: «Никому не станем кланяться», ну и так далее». С хмурым видом Арни мерил шагами приемную своего дома в Льюистауне, который держал помимо квартиры в здании союза.

«Нет, только подумать, чтобы кто-нибудь со мной так разговаривал! — размышлял Арни. — Наверное, чертовски хороший мастер, если так уверен в себе».

«Я раздобуду этого парня, чего бы это мне ни стоило. Ещё никому не удавалось улизнуть от меня».

Однако из двух этих соображений первое постепенно начало брать верх, так как Арни был практичным человеком и знал, что прежде всего надо делать дело. Нормы поведения — вопрос второй. «У нас здесь не средневековое общество, — напомнил себе Арни. — И если парень профессионал, он может говорить мне все, что угодно. Единственное, что меня волнует, это результат».

Именно поэтому он набрал номер компании И в Банчвуд-парке, и через мгновение мистер И собственной персоной был на проводе.

— Послушайте, у меня забарахлил диктофон, и если ваши ребята его починят, я мог бы пользоваться вашими услугами на основе временного контракта, улавливаете?

Сомнений не было — И улавливал. Он прекрасно все понимал.

— Посылаю нашего лучшего мастера, сэр. Прямо сейчас. И будьте уверены: в любой час дня и ночи мы гарантируем полное удовлетворение ваших потребностей.

— Мне нужен совершенно конкретный человек. — Арни описал мастера, которого встретил в пустыне.

— Молодой, стройный, темноволосый, — повторил И. — Очки и немного нервная манера поведения. Джек Болен. Наш лучший мастер.

— Хочу сообщить вам, — продолжил Арни, — что этот Болен общался со мной в такой манере, в какой я никому не разрешаю с собой разговаривать. Но, поразмыслив, я решил, что он был прав, и при встрече собираюсь сообщить ему это. — Хотя в действительности Арни не мог уже и припомнить их беседу. — Похоже, у Болена неплохая голова, — продолжил он. — Сегодня он сможет быть у меня?

Без колебаний мистер И пообещал, что мастер будет в пять.

— Очень благодарен — откликнулся Арни. — И передайте ему, что Арни не держит зла. Само собой, он меня разозлил, но что было, то быльем поросло. Скажите ему… — Арни замялся. — Передайте Болену, что относительно меня он может не беспокоиться. — Арни повесил трубку и откинулся с чувством выполненного долга.

Так что в конечном итоге день оказался не таким уж потерянным. К тому же он получил интересные сведения от Энн, пока был в Новом Израиле. Он коснулся слухов о готовящихся переменах в горах Франка Рузвельта, и, как всегда, оказалось, что Энн известны кое-какие сведения с Земли. Передавались они, конечно же, из уст в уста, тем не менее должны были содержать долю истины. Объединенные Нации планировали очередную акцию, они собирались осесть в районе гор Рузвельта в ближайшие недели и объявить их общественной собственностью, не принадлежащей никому конкретно. И это было вполне вероятно. Но зачем Объединенным Нациям потребовались огромные площади бесполезной земли? Тут версия Энн становилась запутанной. По слухам, доходившим из Женевы, на Марсе собирались разбить огромный супернациональный парк, что-то вроде садов Эдема для привлечения эмигрантов с Земли. По другой версии, технические работники Объединенных Наций намеревались предпринять решительное наступление на нехватку энергоресурсов и начать строительство уникальной как по размерам, так и по возможностям атомной энергостанции. Система водоснабжения расширится. При соответствующих энергоресурсах наконец станет возможным перевод на Марс отраслей тяжелой промышленности, что чрезвычайно выгодно, учитывая обилие свободной земли, меньшую силу тяжести и низкие налоги.

Третий вариант: Объединенные Нации намерены разместить в горах военную базу, чтобы расстроить аналогичные планы Советов и Соединенных Штатов.

Какой бы из этих слухов ни оказался верным, одно было очевидно: покупка земли в горной цепи Франклина Рузвельта может дать в ближайшем будущем крупный доход. Сейчас земля продавалась по всей гряде участками от полуакра до нескольких тысяч акров и по баснословно низким ценам. Как только до спекулянтов дойдут вести о намерениях Объединенных Наций, все переменится… наверняка они уже начали действовать. Чтобы застолбить участок на Марсе, владельцу нужно прилетать на Марс, с Земли это сделать невозможно — таков закон. Если сведения Энн соответствовали действительности, дельцы начнут прибывать с минуты на минуту. Так что скоро здесь станет так же, как в первый год колонизации, когда они шныряли повсюду.

Усевшись за расстроенный клавесин, Арни раскрыл сборник сонат Скарлатти и принялся исполнять свою любимую, которую разбирал уже несколько месяцев. Это была энергичная, решительная музыка, и он с удовольствием ударял по клавишам, не обращая внимания на фальшивые звуки. Гелиогабал, отодвинувшись в сторону, вновь углубился в инструкцию — исполнение Арни резало ему слух.

— У меня есть долгоиграющая пластинка с этой записью, — заметил Арни, не прерывая исполнения. — Она такая старая и такая ценная, что я боюсь даже ставить её.

— Что такое долгоиграющая пластинка? — спросил бликмен.

— Ты все равно не поймешь. В исполнении Глена Гульда. Ей уже сорок лет, она принадлежала моей семье. Уж кто-кто, а этот парень умел исполнять сонаты!

Раздосадованный собственным исполнением, Арни бросил играть. «Я никогда ничего не добьюсь, даже если инструмент приведут в идеальное состояние, каким он был на Земле до транспортировки сюда».

Арни снова вернулся мыслями к золотой жиле, открывавшейся в горах Рузвельта. «Располагая союзным фондом, я могу приобрести эту землю в любой момент, — размышлял он. — Но где именно? Гряда большая, нельзя купить её целиком. Кто знает эти горы? Вероятно, их знал Стайнер, потому что, насколько я понимаю, его база располагается, вернее располагалась, где-то там. По этим местам ходят старатели. Да ещё бликмены там живут».

— Гелио, ты знаешь горы Франклина Рузвельта?

— Я знаю их, мистер, — откликнулся бликмен. — Я опасаюсь их. Они пустые, холодные, и там никто не живет.

— А правда, что у вас, бликменов, есть скала оракула, к которому вы обращаетесь, когда хотите узнать будущее?

— Да, мистер. Нецивилизованные бликмены делают так. Но это глупый предрассудок. Скала называется Грязная Башка.

— А сам ты никогда к ней не обращался?

— Нет, мистер.

— А если потребуется, сможешь её найти?

— Да, мистер.

— Если ты задашь от меня вопрос вашей проклятой Грязной Башке, я дам тебе доллар, — пообещал Арни.

— Спасибо, мистер, но я не могу.

— Почему, Гелио?

— Я выкажу свое невежество, если ввяжусь в это шарлатанство.

— О господи, — возмутился Арни, — ну вроде как играя, неужели ты не можешь это сделать? Ради шутки.

Бликмен ничего не ответил, однако на лице его была написана обида, и он предпочел сделать вид, что снова углубился в чтение инструкции.

— Вы, ребята, сглупили, отказавшись от своей местной религии, — продолжил Арни. — Лишний раз доказали, насколько вы слабы. Я бы не стал так поступать. Расскажи мне, где искать Грязную Башку, и я сам задам ей свой вопрос. Я отлично знаю, что ваша религия учит вас предсказывать будущее, ну и что особенного? У нас Дома тоже есть экстрасенсы, некоторые из них обладают даром предвидения и умеют читать будущее. Естественно, нам приходится сажать их за решетку вместе с другими ненормальными, потому что это признак шизофрении, если тебе известно, что это такое.

— Да, мистер, — ответил Гелиогабал. — Я знаю шизофрению, это дикарь, обитающий в человеке.

— Верно, это возвращение к примитивному мышлению. Так что из того, что вы умеете читать будущее? В наших оздоровительных психлагерях Дома содержатся сотни предсказателей… — Тут Арни осенило: может, здесь, на Марсе, в Бен-Гурионе тоже есть парочка таких?

«К чертям тогда Грязную Башку, — решил Арни. — Лучше я заскочу в Бен-Гурион, пока его не закрыли, и добуду себе психа с даром предвидения. Вытащу его из лагеря и устрою на работу здесь, в Льюистауне».

Арни подошел к телефону и набрал номер управляющего союза Эдварда Гоггинса.

— Эдди, — начал он, — отправляйся в психиатрическую клинику и вытряси из врачей истории болезней полудурков с даром предвидения, я имею в виду симптомы. И спроси, нет ли таких в Бен-Гурионе, чтобы мы могли им воспользоваться.

— О'кей, Арни. Сделаю.

— Кто считается лучшим психиатром на Марсе, Эдди?

— Чёрт, Арни, надо выяснить. У водителей есть приличный — Мильтон Глоб. Я потому знаю, что мой деверь — водитель и консультировался у Глоба в прошлом году.

— Надеюсь, этот Глоб хорошо знает Бен-Гурион.

— Конечно, Арни: он работает там раз в неделю, они все там работают по очереди. Евреи очень прилично платят — денег у них много. Знаешь ведь, они получают «капусту» с Земли, из Израиля.

— Свяжись с этим Глобом, и пусть он как можно скорее найдет мне шизофреника с даром предвидения. Можешь включить его в платежную ведомость, но только если будет необходимость — психиатры обычно сами не свои до денег, им так редко доводится их видеть. Все понятно, Эдди?

— Да, Арни. — Управляющий повесил трубку.

— Ты когда-нибудь был у психоаналитика, Гелио? — почувствовав прилив энергии, поинтересовался Арни.

— Нет, мистер. Психоанализ — тщеславная глупость.

— Отчего же?

— Врачи никогда не задаются вопросом, что они хотят сделать с больным. Потому что они этого не знают, мистер.

— Я не понял тебя, Гелио.

— Смысл жизни неизвестен, а потому и пути её скрыты от глаз живых существ. Кто, например, может утверждать, что шизофреники не правы? Они предпринимают отважное путешествие, мистер. Они отворачиваются от простых вещей, которые можно пощупать и которым можно найти практическое применение, они обращаются вглубь, к смыслу. А там-то и находится бездна — черная как ночь. Кто знает, вернутся ли они оттуда? А если вернутся, то какими станут, узрев смысл? Я восхищаюсь ими.

— Господи Иисусе, — усмехнулся Арни, — ты, полуобразованный болван… могу поспорить, если человеческая цивилизация исчезнет с Марса, ты уже через десять секунд будешь со своими дикарями поклоняться идолам и тому подобное. Зачем ты делаешь вид, что хочешь походить на нас? Зачем ты читаешь это руководство?

— Человеческая цивилизация никогда не покинет Марс, мистер, — ответил Гелиогабал, — потому-то я и изучаю эту книгу.

— Ты бы лучше настроил мой проклятый клавесин по этой книге, а не то вернешься в пустыню, останется человеческая цивилизация на Марсе или нет.

— Да, сэр, — ответил ручной бликмен.

После того как Отто Цитте потерял карточку своего союза и лишился законного права на работу, его жизнь превратилась в сплошной кошмар. С карточкой он был бы сейчас первоклассным мастером. Он держал в тайне, что когда-то она у него была, а он умудрился её потерять: об этом не знал никто, даже Норб Стайнер. По каким-то причинам, которые Отто не мог объяснить и самому себе, он предпочитал, чтобы окружающие считали, что он просто не прошел аттестационные тесты. Возможно, легче считать себя неудачником. Попасть в ремонтное дело было практически невозможно, а быть выгнанным из него…

Он сам во всем виноват. Три года назад он был членом Союза с хорошей репутацией и гарантированной работой, иными словами, уважаемым добропорядочным гражданином. Перед ним открывались широкие возможности: он был молод, у него имелись подружка и собственный вертолет. На последний он имел лицензию, первую, как выяснилось позднее, делил с соперником. Что могло ему помешать? Ничто, кроме собственной глупости.

Отто нарушил постановление союза, которое являлось основным законом. Постановление было дурацким — на его взгляд, — и тем не менее… «Аз воздам» было записано в марсианском отделении Внеземного союза ремонтников. Как он их ненавидел: ненависть к ним пронизывала всю его жизнь, и ему это даже нравилось — он хотел ненавидеть. Ему необходимо было ненавидеть всю эту огромную монолитную структуру.

Он был пойман на том, что чинил за бесплатно.

На самом деле даже не за бесплатно, потому что надеялся извлечь выгоду. Просто это был новый вид обслуживания клиентов. Да и не такой уж новый, если разобраться. На самом деле это был самый старый способ — бартер. Но на его годовом доходе это никак не отражалось, так что союз не мог получить свою долю. Отто осуществлял свои сделки с домохозяйками, одинокими женщинами, жившими вдали от дорог, чьи мужья появлялись дома лишь на выходные, проводя пять дней в неделю в городе. Симпатичный, стройный, с зачесанными назад длинными черными волосами, он проводил время то с одной, то с другой. И один из разгневанных мужей, обнаружив это, вместо того чтобы пристрелить его на месте, отправился в Совет по найму и вручил иск: ремонт без соответствующей оплаты.

Отто был вынужден признать это.

И теперь работал на Норба Стайнера, что вынуждало его жить в пустынных горах Франклина Рузвельта, неделями не видя людей. А ведь пострадал он именно из-за своей страсти к личным интимным связям, и что теперь? «Даже бликмены не согласились бы влачить такое существование и быть отрезанными от всех, как я, — размышлял Отто, сидя на складе в ожидании прибытия следующей ракеты. — Вот если бы пошли мои собственные дела на черном рынке!..» Тогда бы он каждый день крутился по планете, как Норб Стайнер, заглядывая то к одному, то к другому покупателю. Неужели и тут он свалял бы дурака, выбрав товары, которые не смогли бы заинтересовать крупных воротил? Нет, все было правильно, просто торговля его шла не слишком удачно.

Крупных рэкетиров Отто ненавидел так же, как и крупные союзы. Он вообще ненавидел все крупное: гигантомания уничтожила американскую систему свободного предпринимательства, разорила мелких бизнесменов. Возможно, он был последним мелким бизнесменом во всей Солнечной системе. В этом на самом деле и заключалось его преступление: вместо того чтобы болтать об американском образе жизни, он попытался реализовать его на деле.

— Чтоб они провалились, — выругался Отто, сидя на корзине среди ящиков, коробок и картонок. За окном виднелись пустынные горы, покрытые редким засыхающим кустарником.

И где сейчас Норб Стайнер? Можно не сомневаться — прячется в баре, или ресторане, или в веселенькой гостиной какой-нибудь дамы — предлагает товары, вручает банки с копченым лососем, а взамен…

— Чтоб они все провалились, — пробормотал Отто и, встав, принялся мерить склад шагами. — Пусть получают то, чего хотят. Стадо животных.

Эти молодые еврейки… у которых сейчас Стайнер, — жаркие, черноглазые, круглобедрые, полногрудые, загоревшие от работы в полях в одних шортах и обтягивающих рубашках, под которыми видны полные груди, не стесненные бюстгальтерами, видны соски, облегаемые влажной тканью…

«Потому-то он и не хотел брать меня с собой», — решил Отто.

Единственные женщины здесь в горах — иссохшие черные аборигенки, которых и за женщин — то считать нельзя. Его не убеждали антропологи, утверждавшие, что бликмены принадлежат к тому же роду хомо сапиенс, что и человек, и что, вероятно, обе планеты миллион лет тому назад были колонизированы одной и той же межпланетной расой. Эти жабы — люди? Лечь с одной из них в постель? Да лучше собственноручно себя кастрировать!

И в это самое мгновение Отто увидел, как по северному склону спускается группа бликменов, осторожно ступая босыми ногами по неровной каменистой поверхности. «Идут сюда», — заметил Отто. Как всегда.

Он открыл дверь сарая и стал ждать. Четыре мужика, двое из них пожилые, одна старуха, несколько тощих ребятишек с луками, ступками и яичной скорлупой пака.

Остановившись, они молча оглядели его, потом вперед вышел один из мужчин и произнес:

— Да хлынут дожди от меня на твою бесценную особу.

— И вам того же, — откликнулся Отто, прислоняясь к сараю и ощущая безнадежную скуку. — Чего вы хотите?

Бликмен протянул листик бумаги, и Отто, взяв его в руки, увидел, что это наклейка от черепахового супа. Бликмены съели суп и сохранили этикетку именно для этой цели: они не могли объяснить, чего хотели, потому что не знали, как это называется.

— О'кей. Сколько? — Отто принялся показывать на пальцах. При пяти они закивали. Пять банок. — А что у вас есть? — не шелохнувшись, осведомился Отто.

Из группы выступила молодая женщина и указала на ту часть своего тела, которая так долго занимала все мысли Отто.

— О боже, — в отчаянии вымолвил Отто. — Нет. Уходите. Проваливайте. Хватит, с меня довольно. — Он повернулся к ним спиной, зашел в сарай и с такой силой захлопнул за собой дверь, что содрогнулись стены. Упав на упаковочную корзину, он сжал голову руками.

— Я схожу с ума, — проговорил Отто, сжав зубы. Язык во рту так распух, что еле ворочался, грудь болела. И, к собственному изумлению, он начал плакать. «Господи, я действительно схожу с ума, я сломался». Слезы катились по щекам. Он даже не мог вспомнить, когда плакал в последний раз. «Что это?» — недоумевал он. Его тело сотрясалось от рыданий, а он будто был зрителем.

Но слезы принесли облегчение. Носовым платком Отто утер глаза, лицо и выругался, увидев свои руки, сведенные судорогой и ставшие похожими на птичьи лапы.

Бликмены все ещё стояли за окном — возможно, наблюдая. Лица их были совершенно безучастны, и в то же время Отто был почти уверен, что они видели его и так же удивлены, как и он сам. «Действительно, загадочная история. Полностью с вами согласен».

Бликмены собрались в кучку и принялись совещаться, потом один из них отделился от группы и подошел к сараю. Раздался стук. Подойдя к порогу и открыв дверь, Отто увидел молодого бликмена, который что-то протягивал ему.

— Тогда это — произнес бликмен.

Отто взял предмет в руки, но никак не мог понять, что это такое. Он состоял из стеклянных и металлических частей с нанесенной на них калибровкой. Потом Отто сообразил, что это геодезический прибор. Сбоку на нем было выгравировано: «Собственность ООН».

— Мне это не нужно, — раздраженно буркнул Отто, вертя предмет в руках. Наверняка украли. Он вернул прибор, и юноша, стоически приняв его, вернулся к группе. Отто закрыл дверь.

На этот раз они тронулись прочь: он смотрел из окна, как они медленно удаляются в сторону гор. «А всё-таки интересно, что делали геодезисты ООН в здешних горах?»

Чтобы немножко взбодриться, он открыл банку копченых лягушачьих ножек и принялся сосредоточенно их поглощать, не получая никакого удовольствия от деликатеса.

— Не посылайте меня туда, мистер И, — произнес Джек Болен в микрофон, — я уже виделся сегодня с Коттом и обидел его. — Снова навалилась усталость.

«Я действительно оскорбил его. Как все складывается: сегодня я впервые повстречал Арни, и он тут же звонит в нашу компанию и вызывает мастера. Очень характерно для той игры, в которую я играю с могущественными, но неодушевленными силами природы».

— Мистер Котт рассказал мне о вашей встрече в пустыне, — ответил мистер И. — Более того, его решение позвонить нам было вызвано как раз вашей встречей.

— Что вы говорите! — поразился Джек.

— Не знаю, что у вас там было, Джек, но можешь не волноваться. Отправляйся в Льюистаун. Если задержишься после пяти, получишь полуторную оплату. И мистер Котт, известный своей щедростью, настолько сгорает от нетерпения увидеть свой диктофон работающим, что обещал плотно накормить тебя.

— Ладно, — откликнулся Джек, которому уже надоело сопротивляться. В конце концов, он не знал, что творится в голове у Арни Котта.

Вскоре он уже опускался на крышу зала Союза водопроводчиков в Льюистауне.

Выглянувшая прислуга с подозрением оглядела его.

— Мастер из компании И, — сообщил Джек. — По вызову Арни Котта.

— О'кей, сынок, — ответил ему смотритель и проводил к лифту.

Джек нашел Арни в красиво меблированной гостиной, выглядевшей совсем как на Земле. Арни говорил по телефону и при виде Джека кивнул, чтобы тот заходил. Следующим кивком он указал на стол, где стоял портативный диктофон. Джек подошел к столу, снял с диктофона крышку и перевернул его. Арни Котт продолжал беседовать.

— Конечно, я понимаю, что дар этот ненадежен. Я прекрасно понимаю, почему никому ещё не удалось использовать его, — ну и что? Я должен сдаться, сделать вид, что его не существует, из-за того, что люди благодаря своей проклятой тупости не пользовались им пятьдесят лет? Нет, я все равно хочу попытаться. — Длинная пауза. — Хорошо, доктор. Спасибо.

Арни повесил трубку и повернулся к Джеку:

— Ты когда-нибудь был в Бен-Гурионе?

— Нет, — откликнулся Джек, сосредоточенно рассматривавший диктофон.

Арни подошел к нему и остановился рядом. Джек ощущал на себе пристальный взгляд Арни. Работать под таким присмотром было неприятно. Впрочем, приходилось не замечать. «Ещё один школьный мастер», — заметил он про себя. А потом ему пришло в голову: а не начнется ли у него сейчас приступ? Правда, с тех пор уже много воды утекло, но мощная нависшая фигура, сверлящая его взглядом, вызывала у Джека те же чувства, что и тогда, во время беседы с заведующим кадрами «Короны».

— Я сейчас разговаривал с Глобом, — сообщил Котт. — Психиатром. Слышал когда-нибудь о нем?

— Нет, — откликнулся Джек.

— Неужели вся твоя жизнь заключается только в ковырянии в различных механизмах?

Джек поднял голову и посмотрел Арни в глаза.

— У меня жена и сын. Вот моя жизнь. А то, чем я занимаюсь сейчас, просто зарабатывание средств к их существованию. — Джек говорил спокойно, и, кажется, Арни не воспринял это как обиду — он даже улыбнулся.

— Что-нибудь выпьешь?

— Кофе, если у вас есть.

— У меня есть натуральный кофе с Земли. Черный?

— Черный.

— Да, ты похож на кофемана. Как думаешь, сможешь починить диктофон прямо здесь или заберешь с собой?

— Здесь.

— Потрясающе — просиял Арни. — Я действительно без него как без рук.

— А где кофе?

Арни покорно вышел в соседнюю комнату и вскоре вернулся с керамической кофейной кружкой, которую поставил на стол рядом с Джеком.

— Послушай, Болен. Сейчас ко мне должен прийти один человек. Девушка. Тебе это не помешает работать?

Джек поднял глаза, решив, что Арни над ним издевается. Но тот был абсолютно серьезен: он внимательно смотрел то на Джека, то на частично разобранный механизм, наблюдая за тем, как продвигается починка. «Ему действительно это важно, — подумал Джек. — Странно, как люди привязываются к своей собственности, словно она является продолжением их тел. От такого человека, как Арни Котт, можно было бы ожидать, что он вышвырнет этот диктофон и купит себе новый».

В дверь постучали, и Арни бросился открывать.

— О, привет, — донесся до Джека его голос. — Заходи. Мне тут чинят мою машину.

— Тебе её никогда не починят, Арни, — послышался женский голос.

Арни напряженно засмеялся.

— Познакомься с моим новым мастером. Джек Болен. Болен, это Дорин Андертон, наш казначей.

— Привет, — откликнулся Джек. Краем глаза, не отрываясь от работы, он заметил, что у неё рыжие волосы, удивительно светлая кожа и огромные прекрасные глаза. «И все получают зарплату, — едко подумал он. — Потрясающий мир. Неплохо ты здесь устроился, Арни».

— Он очень занят? — спросила женщина.

— Да, — откликнулся Арни, — эти ремонтники сами не свои до работы. Я имею в виду, из чужих фирм, не наших, конечно. Наши — банда лентяев, которые бьют баклуши за чужой счет. Но я с ними разделаюсь, Дор. Этот Болен — настоящий волшебник. Диктофон заработает с минуты на минуту, да, Джек?

— Да, — откликнулся Джек.

— Ты не здороваешься со мной, Джек? — спросила женщина.

Отложив диктофон, Джек повернулся и спокойно оглядел её. Она стояла с невозмутимым, понимающим видом, а в глазах сквозила едва заметная насмешка, которая тревожила и не давала отвести от неё взгляда.

— Привет — повторил Джек.

— Я видела на крыше твой вертолет — заметила женщина.

— Не мешай ему работать — сварливо промолвил Арни. — Давай мне свой плащ.

Встав сзади, он помог ей раздеться. На женщине был темный шерстяной костюм, судя по всему, с Земли, и следовательно, неимоверно дорогой. «Могу поспорить, он сильно ударил по пенсионному фонду союза», — подумал Джек.

Рассматривая женщину, Джек заметил, что она являет собой подтверждение старинной мудрости. Прекрасные глаза, волосы, кожа делали её привлекательной, но истинную красоту придавал ей безупречный нос: волевой, прямой, организующий вокруг себя все черты лица. «Потому-то женщины Средиземноморья, будь то испанки, еврейки, турчанки или итальянки, смотрятся лучше ирландок или англичанок, — подумал Джек, — их носы совершенны от природы». У его собственной жены. Сильвии, был веселенький курносый ирландский носик. Она, по общему признанию, была хороша собой. Но её красота существенно отличалась от красоты этой женщины.

На вид Дорин было тридцать с небольшим, и тем не менее от неё веяло свежестью. Такие свежие краски Джек встречал только у старшеклассниц, приближающихся к брачному возрасту, но ему доводилось замечать их и в пятидесятилетних женщинах. Дорин останется привлекательной и через двадцать лет. Наверное, Арни правильно делал, вкладывая в неё доверенные ему деньги, — она не износится никогда. Уже сейчас в её чертах присутствовала зрелость — свойство, редкое среди женщин.

— Мы собираемся пойти выпить, — сообщил ему Арни. — Если ты успеешь починить мою машину…

— Уже готово. — Джек обнаружил порвавшийся пассик и заменил его на новый из своего ящика.

— Отлично сработано! — Арни просиял, как счастливый ребенок. — Тогда пошли с нами. У меня встреча с Мильтоном Глобом, знаменитым психиатром, — объяснил он девушке, — наверное, ты слышала о нем. Я только что разговаривал с ним по телефону, и, по-моему, он — отличный парень. Могу поспорить, — Арни звонко шлепнул Джека по плечу, — когда ты приземлялся, ты и представить себе не мог, что будешь выпивать с известнейшим в Солнечной системе психоаналитиком, а?

«Идти или не идти? — подумал Джек. — А почему, собственно говоря, нет?»

— Хорошо, Арни, — согласился он.

— Доктор Глоб собирается подыскать мне шизофреника, — продолжал Арни. — Я нуждаюсь в его профессиональной помощи. — И он рассмеялся, считая свое высказывание невероятно смешным; глаза у него блестели.

— Правда? — переспросил Джек. — Ну что ж, я — шизофреник.

Арни оборвал смех.

— Без шуток. Я бы никогда не подумал… то есть я хочу сказать, ты выглядишь совершенно нормально.

— Сейчас со мной все в порядке. Меня вылечили, — добавил Джек, заканчивая собирать диктофон.

— От шизофрении ещё никого не удалось излечить, — заметила Дорин совершенно бесстрастным тоном, словно констатировала факт.

— Удавалось, если это реактивная шизофрения, — ответил Джек.

Арни смотрел на него с возрастающим интересом, даже с некоторым подозрением.

— Ты просто дурачишь меня. Хочешь втереться ко мне в доверие.

Джек пожал плечами, чувствуя, что краснеет, и предпочел вернуться к работе.

— Не обижайся. Послушай, ты не шутишь? — допытывался Арни. — Джек, скажи мне, а ты случайно не обладаешь способностью предвидения?

— Нет, — помолчав, откликнулся Джек.

— Ты уверен? — недоверчиво спросил Арни.

— Уверен. — Теперь он уже жалел, что согласился пойти вместе с ними. Пристальное внимание вызывало у него ощущение беззащитности. Арни прямо-таки нависал над ним. Джек почувствовал, что ему становится трудно дышать, и отодвинулся к краю стола, чтобы быть подальше от шефа водопроводчиков.

— В чем дело? — резко отреагировал Арни.

— Ни в чем. — Джек продолжал заниматься своим делом, не глядя ни на Арни, ни на женщину. Но те неотрывно продолжали следить за ним, и он заметил, что руки у него начинают дрожать.

— Джек, давай я тебе расскажу, как добился своего положения, — наконец промолвил Арни. — Только благодаря одной способности — умению правильно судить о людях. Я могу распознать, какие они на самом деле, не обращая внимания на то, что они говорят или делают. Так вот, я тебе не верю. Я убежден, что ты врешь и скрываешь свой дар предвидения. Правда ведь? Впрочем, можешь не отвечать. — Арни повернулся к женщине: — Пошли. Я хочу выпить. — И он пригласил Джека следовать за ними.

Оставив свои инструменты, Джек неохотно повиновался.

Глава 7

«Неужто ко мне пришла удача?» — спрашивал себя Мильтон Глоб, направляясь к Льюистауну на встречу с Арни Коттом. Он даже представить себе не мог, что в его жизни произойдет такая решительная перемена.

Правда, не совсем ясно, что Арни требуется. Звонок был таким неожиданным и Арни так быстро говорил, что доктор остался в полном недоумении. Вроде бы речь шла о парапсихологических способностях душевнобольных. Ну что ж, он мог рассказать Арни почти все, что известно на эту тему. Однако Глоб чувствовал: за этим интересом скрывается что-то ещё.

Обычно интерес к шизофрении свидетельствовал о собственной предрасположенности субъекта к заболеванию. Хотя первым симптомом нарастающего шизофренического процесса была неспособность больного принимать пищу на людях. Арни же усиленно настаивал на встрече не у себя дома и не в офисе, а в известном ресторане и баре «Ивы». Может, это попытка противодействия начавшемуся процессу? Испытывая неожиданную напряженность в публичных местах, особенно в ситуациях, связанных с приемом пищи, Арни пытается восстановить покидающую его норму…

Глоб размышлял об этом, ведя вертолет, но мало — помалу мысли его вернулись к собственным проблемам.

Арни Котт контролировал фонд союза, насчитывающий несколько миллионов долларов, и был выдающейся личностью, признанной во всем колониальном мире, хотя и совершенно неизвестной Дома. По сути, феодальный барон. «Если бы Котт взял меня в штат, — фантазировал Глоб, — я бы смог оплатить все накопившиеся долги, все кредитные чеки, сумма которых словно и не уменьшается. И тогда мы бы зажили, уже не влезая в долги, существуя на собственные средства… и довольно большие».

К тому же Арни был шведом или датчанином, что-то вроде этого, так что Глобу не пришлось бы каждый раз гримировать лицо перед приемом пациента. Плюс Арни известен своей простотой в отношениях; Милт и Арни — вот как это будет, улыбнулся про себя Глоб.

Главное, что необходимо соблюсти на первом свидании, это не перечить Арни, подыгрывать ему и не разочаровывать, даже если его идеи абсолютно ошибочны. чертовски глупо пытаться переубедить его! И зачем?

«Я понял тебя, Арни, — приступил к репетиции доктор Глоб, подлетая все ближе к Льюистауну. — Да, это хорошая мысль».

Он принимал участие в таком количестве разнообразных мероприятий, замещая своих пациентов, представляя интересы этих робких, замкнутых шизоидных типов, которые съеживались при малейшем внешнем воздействии, что можно не сомневаться — все будет проще простого. А если шизоидный процесс у Арни уже пошел вовсю, то он станет жизненно необходимым ему.

«Прекрасно», — заметил Глоб и увеличил скорость вертолета до максимума.

«Ивы» были обнесены рвом с холодной прозрачной водой, фонтаны разбрызгивали струи, а все одноэтажное стеклянное строение ресторана окружали огромные багряные, желтые и ржаво — красные бугенвиллеи. Спустившись по черной стальной лестнице с крыши, Глоб сразу же увидел компанию: Арни Котт сидел в обществе какой-то рыжей красотки и запредельного вида мужчины в монтерском комбинезоне и холщовой рубашке.

«Поистине бесклассовое общество», — подумал Глоб.

Он перешел через ров по горбатому мостику, миновал бар, задержался у небольшого джазового оркестра, который что-то задумчиво наигрывал, и наконец поздоровался с Арни.

— Привет, Арни!

— Привет, док. — Арни поднялся, чтобы представить его присутствующим. — Это доктор Глоб, Дор. Дорин Андертон. А это мой мастер Джек Болен, настоящий кудесник. Джек, это самый знаменитый из всех ныне живущих психиатров Милт Глоб.

Все покивали и пожали друг другу руки.

— Ну уж прямо-таки самый знаменитый, — пробормотал Глоб, пока все усаживались. — Ведущими в нашей области до сих пор являются экзистенциальные психиатры из Швейцарии. — Но каким бы преувеличением ни был комплимент Арни, он испытывал глубокую благодарность. Глоб ощущал, как его лицо прямо-таки заливается краской от удовольствия. — Простите, что так долго добирался — пришлось заскочить в Новый Израиль. Бо… Босли Тувим нуждался в моем совете по неотложному делу.

— Хороший парень, этот Бос — заметил Арни. Он закурил сигарету — настоящую земную «Адмирал Оптимо». — Но давайте вернемся к нашему делу. Постой, я закажу тебе выпить. — И, вопросительно глядя на Глоба, он принялся махать официантке.

— Скотч, если есть, — сказал Глоб.

— «Катти Сарк», сэр, — ответила официантка.

— О, замечательно. Без льда, пожалуйста.

— Ладно, — нетерпеливо промолвил Арни. — Послушайте, доктор, вы раздобыли для меня имена продвинутых шизиков или нет?

— М-м-м, — начал Глоб, но тут же вспомнил свой недавний визит в Новый Израиль. — Манфред Стайнер.

— Имеет какое-нибудь отношение к Норберту Стайнеру?

— Его сын. В Бен-Гурионе… Полагаю, сообщая вам это, я не нарушаю врачебную тайну. Полностью аутичный ребенок, с самого рождения. Мать — холодная, интеллектуальная шизоидная личность, занимавшаяся воспитанием по учебнику. Отец…

— Отец мертв, — оборвал его Арни.

— Совершенно верно. К прискорбию. Хороший парень, но страдал депрессиями. Покончил с собой. Типичный порыв для стадии подавленного состояния.

— По телефону ты сказал, что у тебя есть теория про выпадание шизофреников из обычного времени, — продолжил Арни.

— Да, суть заключается в том, что у них нарушено внутреннее чувство времени. — Доктор Глоб заметил, что его слушают все трое, и с воодушевлением принялся развивать любимую тему: — Мы ещё не получили исчерпывающего экспериментального подтверждения, однако за этим дело не станет.

И без какого бы то ни было колебания или смущения он изложил теорию швейцарцев, присвоив авторство себе.

— Очень интересно, — не скрывая впечатления от рассказа доктора, откликнулся Арни и повернулся к Джеку Болену: —Можно создать такую камеру?

— Конечно, — пробормотал Джек.

— И датчики, — добавил доктор Глоб, — чтобы пациент мог покинуть камеру и ориентироваться в реальном мире. Зрительные, слуховые…

— Запросто, — повторил Болен.

— А как насчет такого… — нетерпеливо подхватил Арни, — способен ли шизофреник двигаться так быстро во времени по сравнению с нами, что фактически окажется в нашем будущем? Не объясняет ли как раз это феномен предвидения? — Его светлые глаза возбужденно блестели.

Глоб пожал плечами, изображая согласие.

— Вот оно, Джек! — повернувшись к Болену, пробормотал Арни. — Чёрт побери, во мне погиб гениальный психиатр. Замедлить его восприятие — черта с два! Я говорю — ускорить! Пусть опережает время, если ему так нравится. Только пусть делится своей информацией с нами, а, Болен?

— Вот здесь-то и лежит камень преткновения, — заметил Глоб. — При аутизме способность к межличностным контактам кардинально нарушена.

— Понимаю, — согласился Арни, но это его явно не смущало. — Я достаточно хорошо это понимаю, чтобы найти выход из положения. Разве этот парень, Карл Юнг, — разве ему не удалось давным-давно расшифровать язык шизофреников?

— Да, — ответил Глоб, — несколько десятилетий назад Юнгу удалось разгадать индивидуальную лексику шизофреников. Но при детском аутизме, которым страдает Манфред, отсутствует вообще какой бы то ни было язык, по крайней мере в вербальном смысле. Возможно, мальчик переполнен личными индивидуальными переживаниями, но они не выражаются в словах.

— Чёрт, — выругался Арни.

Женщина бросила на него укоризненный взгляд.

— Серьезная проблема, — объяснил ей Арни. — Надо как-то заставить этих несчастных аутичных детишек общаться с нами и рассказывать нам о том, что им известно, не правда ли, док?

— Да, — откликнулся Глоб.

— Теперь этот Манфред — сирота, — продолжил Арни.

— Ну, у него ещё есть мать, — заметил Глоб.

— Но они не настолько беспокоились о своем ребенке, чтобы забрать его домой, — возбужденно отмахнулся Арни, — предпочли сплавить мальчонку в лагерь. Чёрт, я вытащу его оттуда и возьму сюда. А ты, Джек, сконструируешь прибор, который нам поможет понимать его, улавливаешь?

— Не знаю, что и сказать, — подумав, рассмеялся Джек.

— Уверен, ты справишься. Чёрт, да тебе это будет раз плюнуть, учитывая, что ты сам шизофреник.

— Ах вот как? — заинтересованно повернулся к Болену доктор Глоб. Автоматически он уже отметил про себя его напряженный позвоночник, ригидность мускулатуры, не говоря уже об общем астеническом телосложении. — Похоже, вы гигантскими шагами движетесь к выздоровлению.

Болен поднял голову, и взгляды их встретились.

— Я совершенно здоров. И уже давно. — На его лице застыло неестественное выражение.

«От этого ещё никому не удавалось окончательно выздороветь», — заметил про себя Глоб, хотя вслух ничего подобного не сказал. Вместо этого он предпочел вернуться к основной теме:

— Возможно, Арни прав, и вы сумеете вступить в эмпатическую связь с аутичным ребенком. Здесь — то и заключена основная сложность, так как аутичные субъекты не осуществляют наших ролевых функций и воспринимают мир иначе, чем мы. А поскольку мы тоже не можем их понять, нас разделяет бездна.

— Построй мост через эту бездну, Джек! — воскликнул Арни и хлопнул Болена по спине. — Вот твоя работа, я включаю тебя в свой штат.

Глоба переполнила зависть. Чтобы скрыть её, он опустил голову и уставился в стакан. Однако женщина уже обратила внимание на его переживания и улыбнулась ему. Впрочем, доктор не ответил ей.

Глядя на доктора Глоба, сидевшего напротив, Джек Болен ощутил, как постепенно видоизменяется его восприятие и рассеивается внимание — как раз то, чего он больше всего боялся. Именно с этого все началось в кабинете заведующего кадрами в «Короне», и с тех пор это ощущение не покидало его, грозя проявиться в любую минуту.

Сейчас он видел психиатра в абсолютном приближении к реальности: не как человека из кожи и плоти, а как механизм, собранный из проводов и переключателей. Плоть таяла и обретала прозрачность, за ней проступали механические устройства. Пытаясь скрыть свое состояние, Джек сжал стакан, продолжая прислушиваться к разговору и время от времени кивать. Ни Глоб, ни Арни ничего не замечали.

Зато женщина обратила внимание.

— Вам нехорошо? — перегнувшись через стол, тихо спросила она Джека.

Он покачал головой, пытаясь дать ей понять, что с ним все в порядке.

— Давайте оставим их, — шепотом продолжила женщина. — Мне они тоже надоели… Мы с Джеком оставим вас наедине, — громко сообщила она Арни. — Идемте.

Она дотронулась до плеча мастера и встала. Он почувствовал прикосновение её легких сильных пальцев и тоже поднялся.

— Не исчезайте надолго — заметил Арни и вернулся к беседе с Глобом.

— Спасибо — поблагодарил Джек женщину, когда они шли по проходу между столами к выходу.

— Вы обратили внимание, какая его охватила зависть, когда Арни сказал, что берет вас на работу? — спросила Дорин.

— Нет. Вы имеете в виду Глоба?.. Со мной такое бывает, — извиняющимся тоном продолжил Джек. — Что-то с глазами — наверное, астигматизм. В результате напряжения.

— Хотите посидеть в баре? — предложила Дорин. — Или выйдем на улицу?

— На улицу, — ответил Джек.

Они остановились на мосту. В воде, смутно мерцая, скользили рыбы, казавшиеся полуреальными существами, — здесь, на Марсе, они были настоящим раритетом. Они казались чудом, и Джек с Дорин, ощущая это, не могли оторвать от них глаз. Оба чувствовали, что думают об одном и том же, и знали, что не обязательно говорить об этом вслух.

— Как хорошо здесь, — наконец промолвила Дорин.

— Да.

— В разное время, так или иначе, все были знакомы с каким-нибудь шизофреником, — заметила Дорин, — если, конечно, сами не болели. У меня страдал шизофренией младший брат, ещё там, Дома.

— Со мной все будет хорошо, — откликнулся Джек. — Со мной уже все в порядке.

— Нет, — покачала головой Дорин.

— Нет, — согласился он, — но что я могу поделать? Вы же сами сказали: шизофреник навсегда останется шизофреником. — Он замолчал, устремив взгляд на бледную, плавно передвигавшуюся рыбу.

— Арни о вас очень высокого мнения, — заметила Дорин. — Он действительно обладает способностью правильно судить о людях. И уже понял, что Глоб отчаянно жаждет продаться и пролезть в штат. Кажется, психиатрией теперь прилично не заработаешь, в отличие от старых времен. Слишком многие ею занимаются. У нас в поселении двадцать психиатров, а толку никакого. А ваше состояние… не явилось препятствием, когда вы получали разрешение на эмиграцию?

— Пожалуйста, мне бы не хотелось говорить об этом, — ответил Джек.

— Давайте погуляем — предложила Дорин.

Они шли по улицам мимо магазинов, большинство из которых было закрыто в этот день.

— А что вы вдруг увидели, когда смотрели на доктора Глоба там, за столом? — спросила женщина.

— Ничего, — ответил Джек.

— Вы и об этом предпочитаете не говорить?

— Пожалуй.

— Думаете, если скажете мне, положение может ухудшиться?

— Скорее, не положение, а то, что внутри меня.

— Откуда вы знаете, что причина внутри? Может, дело в вашем зрении, искажающем действительность?.. Я всегда изо всех сил пыталась понять то, что видел и слышал мой брат Клей. Он не мог сам это выразить. Я чувствовала, что он живет в совершенно ином мире. Клей покончил жизнь самоубийством, так же как Стайнер. — Она остановилась у газетного стенда и принялась читать заметку на первой странице о Норберте Стайнере. — Экзистенциальные психиатры считают, что не надо им мешать сводить счеты с жизнью, мол, для них это единственный выход… когда видения становятся непереносимо ужасными.

Джек промолчал.

— Это действительно так страшно? — спросила Дорин.

— Нет. Просто приводит в замешательство, — попытался объяснить Джек. — Они никак не согласуются с тем, что ты до сих пор видел и знал, поэтому продолжать привычное существование оказывается невозможным.

— И вам часто приходится делать вид, что все в порядке, ну, изображать? Как актеру? — Он не ответил, и она продолжила: — Как вы пытались это сделать сегодня.

— Я бы с радостью согласился дурачить окружающих, — кивнул Джек. — Чего бы я только не отдал, чтобы научиться прикидываться. Но тут-то и происходит настоящий распад личности, до этого мгновения все идет как по маслу — врачи ошибаются, утверждая, что расщепляется сознание. Я бы вполне мог сохранять его целостность, но тогда мне пришлось бы наклониться к доктору Глобу и сказать ему… — Он внезапно замолчал.

— Что сказать? — спросила Дорин.

Джек сделал глубокий вдох.

— Ну, я бы сказал: док, я вижу вас в перспективе вечности, и вы — мертвы. В этом заключается суть болезненного восприятия. Оно не нужно мне, я не желаю его.

Женщина взяла его за руку.

— Я никому не говорил об этом раньше — продолжил Джек, — даже Сильвии, своей жене, и сыну Дэвиду. Я каждый день наблюдаю за ним, слежу — не проявляется ли это и в нем. Такие вещи легко передаются по наследству, как у Стайнеров. Я не знал, что у них сын в Бен-Гурионе, пока Глоб не сказал об этом. А ведь мы уже много лет как соседи. Стайнер никогда и словом не обмолвился.

— Нас ждут назад к обеду, — сказала Дорин. — Вы не возражаете? Знаете, если хотите, вы можете отказаться работать на Арни и остаться у мистера И. У вас прекрасный вертолет. Оттого, что Арни решил вас купить, вы не обязаны все бросать.

— Создать прибор для коммуникации аутичного ребенка с нашим миром — очень увлекательная задача, — пожал плечами Джек. — Думаю, в задумке Арни есть глубокий смысл. Я мог бы стать посредником и принести пользу.

«И на самом деле не важно, зачем Арни нужен сын Стайнера, — подумал Джек. — Возможно, он движим чисто эгоистическими мотивами, рассчитывает на значительный доход в звонкой монете. Но меня это совершенно не волнует. К тому же не обязательно порывать с мистером И. И может просто сдать меня Союзу водопроводчиков в аренду: мне будет платить мистер И, а тот, в свою очередь, будет получать деньги от Арни. И все будут счастливы. Уж конечно, возиться с нарушенным сознанием ребенка гораздо интереснее, чем копаться в холодильниках и диктофонах. Если мальчика мучают какие-нибудь известные мне галлюцинации…»

Джек был знаком с временной теорией, которую Глоб выдал за собственное изобретение. Он читал о ней в «Научной Америке»; естественно, он читал о шизофрении вообще все, что удавалось достать. Он знал, что теорию разработали швейцарцы и Глоб не имеет к ней никакого отношения. «Странная теория. Но что-то в ней есть».

— Давай вернемся в «Ивы», — сказал Джек. Он был страшно голоден, а трапеза обещала быть обильной.

— Ты смелый человек, Джек Болен, — ответила Дорин.

— Почему? — поинтересовался он.

— Потому что возвращаешься туда, где плохо себя чувствуешь, к людям, которые вызвали у тебя, как ты выразился, видение вечности. Я бы на твоем месте сбежала.

— Но в этом-то и заключается самое главное: все задумано, чтобы человек сбежал. Для того и существуют видения, чтобы уничтожить взаимоотношения с другими людьми, чтобы изолировать тебя. И если им удается добиться своего, твоя жизнь среди людей закончена. Именно это и имеют в виду, когда говорят, что шизофрения не диагноз, а прогноз; она не описывает то, чем человек страдает, она только предсказывает, что будет дальше.

«Но со мной такого не произойдет. Я не превращусь в немого Манфреда Стайнера, запертого в психиатрическом заведении. У меня есть жена, сын, друзья, я буду работать и сохраню их. Да и любовные связи, если таковые возникнут, — добавил про себя Джек, взглянув на женщину, державшую его за руку, — я буду стараться продолжать».

Он сунул руки в карманы и нащупал что-то твердое и холодное. Удивившись, он извлек наружу нечто похожее на сморщенный засохший древесный корешок.

— Господи, что это такое? — спросила Дорин.

Это была водяная ведьма, которую подарили ему бликмены утром в пустыне. Он совершенно забыл о ней.

— Амулет на счастье, — объяснил Джек.

— Какой уродливый!

— Да, — согласился он, — но добрый. А мы, шизофреники, как раз страдаем из-за враждебности окружающих, мы притягиваем к себе их бессознательную неприязнь.

— Я знаю. Телепатический фактор. С Клеем тоже так было — все хуже и хуже, пока… — Дорин бросила на него взгляд. — С параноидальным исходом.

— Это самое неприятное в нашем состоянии — постоянное осознание подавленных, загнанных вглубь садизма и агрессии в окружающих нас людях, даже незнакомых. Мы впитываем это в ресторанах… — он вспомнил о Глобе, — в автобусах, театрах, ощущаем в толпе.

— Вы не знаете, чего хочет Арни от этого мальчика Стайнера? — спросила Дорин.

— Ну, теория предвидения…

— Но что Арни хочет узнать о будущем? Не знаете? И вам даже не придет в голову попытаться это выяснить.

Действительно. Он не был любопытен.

— Вы удовлетворены своей технической задачей, — медленно проговорила она, изучающе глядя на него, — созданием необходимой аппаратуры. Это плохо, Джек Болен, это — нехороший признак.

— Да, — кивнул он, — это особенность шизоидов — удовлетворяться чисто техническими проблемами.

— И вы не спросите Арни?

Он почувствовал неловкость.

— Не мое дело. Работа интересная, и мне нравится Арни, нравится больше, чем мистер И. Я не любопытен. Таков уж я уродился.

— А я думаю, вы боитесь. Только не могу понять почему — вы смелый человек, но где-то глубоко внутри чего-то страшно боитесь.

— Возможно, — с грустью ответил Джек.

И они вместе направились обратно к «Ивам».

Вечером, когда все разошлись, включая Дорин Андертон. Арни Котт сидел один в своей гостиной в самом прекрасном расположении духа. Ну и денек выдался!

Он приобрел прекрасного мастера, который уже починил его бесценный диктофон, а в дальнейшем создаст электронное устройство, которое будет расшифровывать провидческие сведения, полученные от аутичного ребенка.

Он выдоил необходимую информацию из психиатра и тут же избавился от него.

Так что в целом день выдался исключительный. Не удалось разрешить только две проблемы: клавесин до сих пор не настроен, и… что же ещё? Вылетело из головы. Арни попытался вспомнить, сидя перед телевизором и глядя на бои, транслировавшиеся из Прекрасной Америки — американской колонии на Марсе.

Наконец память прояснилась. Смерть Норба Стайнера. Он лишился источника контрабандных продуктов.

— И это устрою, — вслух произнес Арни.

Он выключил телевизор, взял диктофон и произнес текст, адресованный Скотту Темплу, с которым он сотрудничал в бесчисленном количестве важных деловых предприятий. Темпл был двоюродным братом Эда Рокингхэма и твердым орешком: ему удалось договориться с ООН и получить контроль над большей частью медицинских поставок на Марс со всеми преимуществами, вытекающими из этой монополии.

Пленка диктофона быстро вращалась.

— Скотт! — начал Арни. — Привет. Ты знал беднягу Норба Стайнера? Жаль, что он умер. Кажется, он был психически сам знаешь кто. Как и все мы. — Арни раскатисто рассмеялся. — В общем, у нас теперь небольшая проблемка, я имею в виду — с поставками. Так? Послушай, Скотт, старина, я бы хотел обсудить это с тобой. Я буду дома. Понимаешь? Заскочи завтра или послезавтра, чтобы мы могли точно обо всем договориться. Думаю, старый механизм Стайнера мы использовать не будем. Начнем все заново: сделаем себе посадочную площадочку подальше от людей, добудем ракеты и что там ещё надо. И полетят к нам копченые устрицы, как и положено.

Арни выключил диктофон и задумался: нет, он все сказал, такой человек, как Скотт Темпл, не нуждался в длинных объяснениях — сделка была заключена.

— О'кей, Скотт, — добавил он. — Жду тебя.

Арни вынул кассету. Потом ему пришло в голову прослушать её, чтобы убедиться в правильной передаче текста. Какая будет неприятность, если код не сработал!

Но нет, все было в порядке и в наилучшем виде: семантические блоки были вставлены в пародию на современную электронную музыку, напоминавшую кошачий концерт. Слушая вой, посвистывание, урчание и шипение, Арни хохотал, пока по щекам у него не потекли слезы; пришлось идти в ванную и смочить лицо холодной водой, чтобы успокоиться.

Вернувшись в комнату, он положил кассету в коробку и аккуратно надписал: «Песня Духа Ветра. Кантата Карла Уильяма Диттершанда».

Этот Диттершанд был сейчас кумиром интеллектуалов там, на Земле, но Арни терпеть не мог так называемую электронную музыку; его вкусы твердо остановились на Брамсе. Арни очень веселило, что закодированное послание Скотту с предложением противозаконного импорта продуктов озаглавлено как кантата Диттершанда. Набрав номер одного из членов союза, он распорядился, чтобы кассету отправили на север в Новую Британнику — английскую колонию на Марсе.

Таким образом, завершив к половине девятого все дела. Арни вернулся к телевизору, чтобы досмотреть финальные бои. Закурив ещё одну сигару, он откинулся на спинку кресла, блаженно выпустил дым и расслабился.

«Как бы я хотел, чтобы все дни были похожи на этот. Тогда можно было бы жить вечно». Такие дни не увеличивали его возраст, а, наоборот, молодили. Он снова чувствовал, что ему ещё нет и сорока.

«Ну и ну, чтобы я орудовал на черном рынке! И во имя чего? Пары банок ежевичного желе, маринованных угрей и тому подобного». Но это тоже важно, а особенно для него. «Я никому не позволю лишить меня лакомств, — мрачно подумал он. — И если Стайнер возомнил, будто, покончив с собой, причинит мне…»

— Давай! — закричал он чернокожему парню, которого сбили с ног на экране телевизора. — Вставай, педераст! И вмажь ему как следует!

Негр поднялся, словно услышав его, и Арни захихикал от острого чувства удовольствия.

Джек Болен курил у окна в маленьком гостиничном номере в Банчвуд-парке, где он обычно ночевал в течение недели.

То, чего он боялся все эти годы, снова вернулось. Теперь это уже было не болезненное предчувствие, а реальность. «Боже, — в отчаянии думал он, — они правы: от этого не вылечиваешься никогда». Посещение школы спровоцировало приступ, а в «Ивах» болезнь проявилась и подмяла под себя с такой же силой, будто ему снова было двадцать и он работал на Земле в корпорации «Корона».

И ещё он чувствовал, что смерть Норберта Стайнера каким-то образом имеет к этому отношение. Смерть затрагивает всех окружающих, заставляет их совершать неожиданные поступки: она словно включает цепную реакцию эмоций и действий, которая все расширяется, захватывая все большее количество людей.

«Надо позвонить Сильвии и узнать, как там фрау Стайнер и девочки».

Но он тут же отказался от этой мысли. «Все равно я ничем не могу помочь, я круглосуточно должен находиться здесь, чтобы мистер И мог в любой момент меня вызвать». А теперь он ещё мог потребоваться и Арни Котту.

Впрочем, за последнее была компенсация, прекрасная, нежная и вдохновляющая — в его бумажнике лежали адрес и номер телефона Дорин Андертон.

Может, позвонить ей? Подумать только — найти человека, к тому же женщину, с которой можно свободно разговаривать, которая понимает его положение, искренне желает выслушать и не испытывает при этом страха.

Это очень обнадеживало.

С женой он ни за что не стал бы обсуждать свою болезнь. В нескольких случаях, когда он пытался ей что-то объяснить, она просто вся сжималась от ужаса. Подобно остальным, Сильвия впадала в панику при одной мысли о том, что в её жизнь может войти шизофрения. Сама она боролась с ней при помощи современных магических средств — лекарственных препаратов, словно фенобарбитурат мог остановить самый зловещий и разрушительный процесс, когда-либо известный человечеству. Один бог знает, сколько таблеток за последние десять лет проглотил сам Джек, — наверное, их хватило бы, чтобы вымостить дорогу от гостиницы до дома, а возможно, и обратно.

После некоторых размышлений он решил не звонить Дорин. Лучше оставить это на потом, когда положение станет нестерпимо тяжелым. Сейчас он был довольно спокоен. А в будущем могут возникнуть случаи, когда без Дорин Андертон ему не обойтись.

Конечно, следует вести себя осторожно — Дорин, очевидно, любовница Арни. Но, кажется, она понимала, что делает, и уж наверняка она знала Арни. Конечно, Дорин учитывала это, когда, выходя из ресторана, дала ему свой адрес и номер телефона.

«Я верю ей», — промолвил Джек про себя, а для субъекта с шизоидным радикалом это было кое-что.

Джек Болен погасил сигарету, достал пижаму и собрался спать.

Он уже залезал под одеяло, когда зазвонил телефон.

«Служебный вызов», — подумал он, машинально вскакивая.

Но это был не вызов.

— Джек? — тихо произнес женский голос.

— Да.

— Это Дорин. Я просто хотела узнать, все ли у тебя в порядке.

— Все прекрасно, — ответил он, садясь на кровати.

— Ты не хочешь прилететь сейчас? Ко мне?

— М-м-м, — колеблясь, промычал он.

— Мы бы послушали пластинки, поговорили. Арни дал мне массу редких стереофонических записей из своего собрания… некоторые, конечно, поцарапаны, но есть просто замечательные. Знаешь, он ведь настоящий коллекционер, у него самая большая коллекция Баха на всем Марсе. И ты видел его клавесин.

Так вот что стояло у Арни в гостиной.

— А это не опасно? — спросил Джек.

— Нет. Об Арни можешь не волноваться, он не собственник, если ты понимаешь, о чем я.

— Хорошо. Сейчас буду, — откликнулся Джек и только тут понял, что не может лететь из-за возможных вызовов. Разве что переключить их на её номер телефона…

— Никаких проблем — ответила Дорин, когда он объяснил ей. — Я позвоню Арни и скажу ему.

— Но… — Джек онемел.

— Джек, ты просто не в своем уме, если считаешь, что у нас есть другой выход. Арни известно все, что происходит в поселении. Положись на меня, дорогой. Если будут какие-нибудь вызовы, пока ты в дороге, я запишу их, хотя сомневаюсь, чтобы они были. Арни совершенно не заинтересован, чтобы ты чинил людям тостеры, ты ему нужен для его собственных нужд — создать прибор для общения с этим мальчиком.

— Хорошо, — откликнулся Джек. — Сейчас буду. До свидания. — И он повесил трубку.

Не прошло и двух минут, как его вертолет уже летел по ночному марсианскому небу к Льюистауну, к возлюбленной Арни Котта.

Глава 8

Дэвид Болен знал, что у его деда Лео тьма денег и он не скупится их тратить. Например, не успели они выйти из здания космического вокзала, а дед в своем строгом костюме с жилеткой и золотыми запонками — именно по нему-то мальчик и отличил его среди пассажиров, спускавшихся по пандусу, — остановился у цветочного прилавка и купил Сильвии букет крупных синих земных цветов. Он хотел и Дэвиду что-нибудь подарить, но игрушек в продаже не было, только конфеты, которые дедушка Лео и взял — целую двухфунтовую коробку.

Под мышкой дед сжимал белую картонку, перевязанную белым шнурком, которую он отказался сдать в багаж. Выйдя из здания вокзала и устроившись в отцовском вертолете, Лео раскрыл картонку. Она была заполнена мацой, пикулями и тонкими ломтями солонины, обернутыми в пластикат, общим весом фунта в три.

— Господи, — восхищенно воскликнул Джек. — Прямо из Нью-Йорка. Здесь, в колониях, нет ничего подобного!

— Я знаю, Джек, — откликнулся Лео. — Один еврей посоветовал, где достать это, и мне так понравилось, что я понял: тебе тоже понравится, у нас ведь одинаковые вкусы. — И он рассмеялся от радости, видя, какое всем доставил удовольствие. — Я тебе сделаю бутерброд, когда доберемся до дому. Сразу же, не откладывая.

Вертолет взмыл над ракетодромом и поплыл над темной пустыней.

— Как у вас тут с погодой? — поинтересовался Лео.

— Часто штормит — ответил Джек. — Неделю назад чуть целиком не занесло песком. Пришлось брать в аренду электронасос, чтобы откопаться.

— Плохо — покачал головой Лео. — Надо возвести бетонную стену, о которой ты писал в письмах.

— Придется выложить целое состояние, — заметила Сильвия. — Здесь не так, как на Земле.

— Я знаю, но вы же должны защищать свою собственность: ваш дом и земля — это большая ценность, у вас ведь поблизости вода, не забывайте.

— Пожалуй, забудешь! — воскликнула Сильвия. — Боже милосердный, да без этой канавы мы бы вымерли.

— Канал не стал шире в этом году? — поинтересовался Лео.

— Такой же, — ответил Джек.

— Его углубили, — вмешался Дэвид. — Я смотрел: приехали люди из ООН с большой машиной, которая отсасывала песок со дна, и вода стала гораздо чище. Так что папа даже отключил систему фильтров. Поэтому теперь, когда объездчик открывает нам шлюз, мы накачиваем столько воды, что папа позволил мне засадить ещё один огород. У меня там растет пшеница, и кабачок, и несколько морковок, только кто-то пожрал всю свеклу. А вчера вечером мы ели кукурузу с моего огорода. А чтобы маленькие зверьки не могли туда проникнуть, мы построили забор. Как их зовут, папа?

— Песчаные крысы, Лео, — подсказал Джек. — Как только у Дэвида начал поспевать урожай, они — раз! — тут как тут. Вот такого размера. — Он показал руками. — В общем-то, вполне безобидные, если не считать, что за десять минут могут съесть столько, сколько весят сами. Старые переселенцы предупреждали нас, но надо же было самим убедиться.

— Это хорошо, что вы выращиваете собственные овощи, — заметил Лео. — Я помню, ты писал мне о своем огороде, Дэвид, — завтра обязательно взгляну на него. Сегодня уже слишком устал: путешествие было длинным, несмотря даже на эти новые корабли, как они называются? Быстрее света? Ерунда! Пока взлетит, пока сядет, и та же тряска… Рядом со мной сидела женщина, так она решила, что мы горим, и перепугалась — а все из-за жары, даже кондиционеры не помогают. Не понимаю, почему они допускают, чтобы корабли перегревались, неужели не хватает мощности на охлаждение? Хотя по сравнению с тем, что было — помните, когда вы эмигрировали, перелет занимал два месяца, — большой прогресс!

— Лео, я надеюсь, ты взял с собой кислородную маску. Наши очень старые и барахлят, — сменил тему Джек.

— Конечно, в коричневом чемодане. Не волнуйся обо мне, я теперь принимаю другие сердечные средства, значительно эффективнее. Все меняется к лучшему на Земле. Да, она перенаселена. Но все больше и больше людей собираются эмигрировать сюда, поверь моему слову. Смог так сгустился, что мы еле дышим.

— Знаешь, дед, наш сосед, мистер Стайнер, покончил жизнь самоубийством, — снова вступил Дэвид. — Теперь его сын Манфред вернулся домой из лагеря для аномальных детей, и папа создает для него прибор, чтобы он мог разговаривать с нами.

— Что ты говоришь! — добродушно откликнулся Лео. — Это очень интересно, Дэвид. — Он расцвел в улыбке. — А сколько лет мальчику?

— Десять, — ответил Дэвид, — хотя он ещё совсем не может разговаривать. Но папа ему поможет своим прибором. А знаешь, на кого папа сейчас работает? На мистера Котта — президента Союза водопроводчиков, он очень большой и важный человек.

— Кажется, я о нем слышал, — откликнулся Лео, подмигнув Джеку.

— Отец, ты все ещё собираешься покупать землю в горах Франклина Рузвельта? — спросил Джек.

— Конечно. Можешь не сомневаться, Джек. Естественно, я прилетел, чтобы повидать всех вас, но если бы не дело, я бы не смог впустую потратить столько времени.

— Я надеялся, ты передумаешь.

— Джек, тебе нечего беспокоиться, я знаю, что делаю. Я занимаюсь земельными инвестициями уже много лет. Послушай, ты свозишь меня туда, чтобы я смог все посмотреть собственными глазами? У меня есть куча карт, но я бы хотел взглянуть сам.

— Вас ждет серьезное разочарование, — заметила Сильвия. — Заброшенная, безводная местность, практически лишенная жизни.

— Давайте не станем сейчас спорить, — улыбнулся Лео Дэвиду, слегка толкнув его локтем. — Как приятно видеть здорового и веселого молодого человека вдали от зараженного воздуха, которым мы дышим Дома.

— Ну, на Марсе есть свои недостатки, — возразила Сильвия. — Поживите здесь при плохой погоде и без воды, и вы поймете.

— Это я знаю — серьезно откликнулся Лео. — Чтобы жить здесь, нужны недюжинные силы. И тем не менее здесь здоровая атмосфера, не забывайте.

Внизу уже сияли огни Банчвуд-парка. Джек развернул вертолет к северу по направлению к дому.

Ведя вертолет, Джек Болен взглянул на отца и поразился тому, как мало он постарел, каким бодрым и крепким выглядел для человека, приближающегося к восьмидесяти. И до сих пор целиком отдается делам, получая от них удовольствия ничуть не меньше, чем раньше!

Все же, хотя Лео не показывал вида, было заметно, что путешествие сильно утомило его. Впрочем, они почти долетели. Гирокомпас показывал 7.08054, значит, через несколько минут они окажутся дома.

Сойдя на землю, Лео тут же бросился выполнять свое обещание: устроившись на кухне, начал весело готовить им бутерброды с мацой и кошерной солониной. Вскоре все уже сидели в гостиной, уплетая их за обе щеки и ощущая покой и умиротворенность.

— Вы не можете себе представить, как мы изголодались по такой еде, — наконец промолвила Сильвия. — Даже на черном рынке… — Украдкой она бросила взгляд на Джека.

— На черном рынке иногда можно достать деликатесы, — продолжил Джек, — хотя в последнее время это становится все труднее. Лично мы им не пользуемся. И не по каким-то моральным причинам, просто очень дорого.

Они поговорили ещё некоторое время, обсудив поездку Лео и положение на Земле, после чего в половине одиннадцатого Дэвид был отправлен спать. В одиннадцать Сильвия извинилась и сказала, что тоже, пожалуй, ляжет. Лео и Джек остались в гостиной одни.

— Может, выйдем на улицу, взглянем на огород мальчика? — предложил Лео. — У тебя есть фонарь?

Отыскав аварийный фонарь, Джек вышел из дома в ночную прохладу.

— Как у тебя сейчас с Сильвией? — тихо спросил Лео, когда они остановились у грядки с кукурузой.

— Прекрасно, — ответил Джек, застигнутый врасплох этим вопросом.

— А мне показалось, что между вами какая-то холодность, — заметил Лео. — Это действительно будет ужасно, Джек, если вы расстанетесь. Она — прекрасная женщина, одна на миллион.

— Я знаю — неловко ответил Джек.

— Дома, когда ты был ещё молод, ты достаточно погулял. Теперь-то, полагаю, ты остепенился.

— Да, — откликнулся Джек, — и мне кажется, ты просто выдумываешь.

— У тебя замкнутый вид, Джек, — продолжил отец. — Надеюсь, тебя не беспокоят старые болячки — ты знаешь, о чем я. Я говорю о…

— Я знаю, о чем ты говоришь.

— Когда я был молодым, таких психических заболеваний, как сейчас, не было, — безжалостно продолжал Лео. — Это — знамение времени, результат перенаселения. Я вспоминаю, что ещё задолго до того, как ты заболел, ещё лет с семнадцати ты был холоден в отношениях с людьми, не испытывал к ним никакого интереса. Был задумчив. Мне кажется, сейчас ты тоже в таком состоянии.

Джек не мигая уставился на отца: с родителями всегда так, они просто не способны противостоять искушению, не впасть в старое амплуа Всезнающих и Вездесущих. Для Лео Джек был не взрослым человеком с женой и сыном, а все таким же ребенком.

— Послушай, Лео, на Марсе ещё очень мало людей, пока планета скудно заселена. Естественно, люди здесь общаются меньше, они более замкнуты по сравнению с тем, что делается Дома, где, по твоим собственным словам, идет тусовка с утра до вечера.

— Гм-м, верно, — кивнул Лео. — Тем более ты должен радоваться при виде соплеменника.

— Если ты имеешь в виду себя, то я очень рад тебя видеть.

— Конечно, Джек, конечно, — ответил Лео. — Наверное, я просто устал. Но ты так мало рассказываешь о своей жизни, словно постоянно чем-то озабочен.

— Работой, — откликнулся Джек. — Я все время думаю о Манфреде, об этом аутичном ребенке.

Но, как и в былые времена, отец прекрасно разгадывал его отговорки истинным родительским инстинктом.

— Ну-ну. Я знаю, чем занята твоя голова, и мне известна твоя работа: она делается руками, а я говорю о твоих мыслях, обращенных внутрь. Здесь, на Марсе, существует психотерапия? Только не говори мне «нет».

— Я и не собираюсь говорить «нет», я хочу сказать только одно — тебя это не касается.

Отец словно отпрянул в темноте.

— Хорошо, мальчик — пробормотал он. — Прости, что вмешиваюсь.

Оба замолчали, ощутив неловкость.

— Чёрт, давай не будем ссориться, папа. Пошли домой, выпьем чего-нибудь и ляжем. Сильвия приготовила для тебя мягкую постель, так что ты сможешь хорошо отдохнуть.

— Сильвия очень внимательна, — с легкой обидой на сына промолвил Лео. — Джек, я все время беспокоюсь о тебе, — продолжил он уже более спокойно. — Может, я старомоден и ничего не понимаю, но это психическое заболевание… похоже, им сегодня страдают все. Оно стало таким же распространенным, как грипп или полиомиелит в старые годы; в мои времена так все болели корью. А теперь ты… Я как-то слышал по телевизору, что шизофренией страдает каждый третий. Не понимаю, Джек, почему надо отворачиваться от жизни, когда в ней столько всего, ради чего стоит жить?

Перед тобой лежит целая планета. Завтра, например, мы полетим в горы Франклина Рузвельта, и ты мне все покажешь, а потом я пойду и оформлю документы — я собираюсь купить эту землю. И ты купи, слышишь? Я одолжу тебе денег. — Он улыбнулся, обнажив стальные зубы.

— Это не мое дело. Хотя спасибо, — ответил Джек.

— Я выберу тебе участок, — предложил Лео.

— Нет. Меня это не интересует.

— Ты… тебе нравится твоя работа, Джек? Ну, создать машину, чтобы разговаривать с ребенком? Похоже, это достойное занятие. Я горжусь тобой. И Дэвид, прекрасный парень, он тоже гордится тобой.

— Я знаю, — ответил Джек.

— У Дэвида ведь не проявляются никакие симптомы шизо?..

— Нет.

— Не знаю, где ты её подцепил. Уж точно не от меня — я люблю людей.

— Я тоже.

«Интересно, — подумал Джек, — что бы сказал отец, если бы ему стало известно о Дорин. Вероятно, его бы это огорчило; он принадлежит к поколению со строгими правилами — родился в 1924–м — давным-давно. Теперь мир совсем другой. Удивительно, как отец приспособился к новому миру, просто чудо какое-то. Лео, родившийся в период бума сразу после Первой мировой войны, стоит здесь, на краю марсианской пустыни…»

И все же он ничего не поймет о Дорин и почему Джеку так важно любой ценой сохранить эти отношения.

— Как её зовут? — спросил Лео.

— Ч-что? — заикаясь, переспросил Джек.

— Я немножко телепат — бесцветным голосом произнес Лео. — Ты согласен?

— Вероятно — помолчав, ответил Джек.

— Сильвия знает?

— Нет.

— Я сразу понял, потому что ты стараешься не смотреть мне в глаза.

— Чушь! — раздраженно оборвал его Джек.

— Замужем? У неё есть дети, у женщины, с которой ты путаешься?

— Почему бы тебе не использовать свои телепатические способности? — изо всех сил сдерживаясь, ответил Джек.

— Я просто не хочу, чтобы это ранило Сильвию, — произнес Лео.

— Она тут ни при чем.

— Не очень приятно проделать огромный путь, чтобы узнать такие новости, — сказал Лео. — Ну что ж… — вздохнул он. — Как бы там ни было, у меня есть свои дела. Завтра утром встанем пораньше и отправимся.

— Не суди слишком строго, папа, — попросил Джек.

— Хорошо, — согласился Лео. — Я знаю, теперь другие времена. Ты думаешь, что таким образом поддерживаешь себя, да? Может, оно и так. Может, это способ сохранить здравый смысл. Я не хочу сказать, что ты сумасшедший…

— Просто слегка тронутый, — с горечью уточнил Джек. «Господи, и это мой родной отец, — подумал он. — Какая пытка! Какая жуткая трагедия».

— Я знаю, с тобой все будет в порядке, — продолжил Лео. — Я вижу, ты борешься, а не просто заводишь шашни. Я слышу по твоему голосу, что тебе нехорошо. То же самое, что у тебя было, только с возрастом сил становится меньше и переносить это тяжелее, верно? Да, я понимаю. Эта планета очень пустынна. Странно, что вы все, эмигранты, вообще не посходили с ума. Так что я понимаю: вы должны ценить любовь, как бы она ни выражалась. Тебе пригодится и то, что есть у меня, — эта моя земля; возможно, для тебя тем же самым сможет стать твоя машина, которую ты делаешь для бедного немого ребенка. Я хотел бы посмотреть на него.

— Ты его увидишь, — пообещал Джек, — возможно, завтра.

Они ещё постояли немного и направились обратно к дому.

— Сильвия все ещё принимает наркотики?

— Наркотики? — Джек рассмеялся. — Фенобарбитурат. Да, принимает.

— Какая она славная девочка, — заметил Лео. — Плохо, что у неё такое нервное напряжение. А она ведь ещё помогает несчастной вдове по соседству, как ты говорил.

В гостиной Лео сел в кресло, откинулся на спинку и вздохнул, устроившись поудобнее, чтобы продолжить разговор. Было видно, что ему есть что сказать и молчать он не намерен.

Приняв, как всегда перед сном, сто миллиграммов барбитурата, Сильвия спала. Со двора до неё смутно долетали голоса мужа и свекра; в какой-то момент реплики вдруг стали резкими, и она, встревожившись, села.

«Неужели ссорятся? Дай бог, чтобы нет; надеюсь, прилет Лео ничего не разрушит».

Голоса снова затихли, и она расслабилась.

«Без всяких сомнений, он — замечательный старик. Очень похож на Джека, разве что более решительный».

В последнее время, с тех пор как её муж начал работать на Арни, он сильно изменился. Дело ему действительно было поручено жуткое. Молчаливый аутичный мальчик пугал Сильвию, и одновременно ей было его жаль. Но жизнь и так достаточно сложна. Мальчик то и дело вбегал и выбегал из дома на цыпочках с таким взглядом, словно видел невидимое и различал не слышимые окружающими звуки. Если бы время можно было обратить вспять и каким-нибудь образом вернуть Норберта Стайнера к жизни! Если бы только…

И в её затуманенном сознании, как при яркой вспышке, возник продавец — неудачник, отправляющийся с утра со своими чемоданами объезжать покупателей: йогурт и ром с черной патокой.

Может, он до сих пор где-то жив? Может, Манфред, затерявшийся в искаженном времени, как говорит Джек, видит его?.. Впрочем, скорее всего они правы, и он видит будущее, то, что лежит впереди. Они получат то, что им надо. Но почему Джек? Джек, зачем тебе это надо? Родство между тобой и этим больным ребенком, да? О-о-о…

Мысли её покрыла тьма.

А что потом? Буду ли я тебе снова нужна?

Не может быть родства между здоровым и больным. Ты другой — это-то и мучает меня. И Лео это знает, и я это знаю. А ты? Ты любишь меня?

Она спала.

Высоко в небе кружили хищные птицы. У фундамента здания валялись их экскременты. Он поднял несколько комков — те шевелились и набухали в его руках, и он знал, что внутри них — живое. Осторожно он понес их в пустой коридор здания. Комок раскрылся и вывалился из рук, его волосатый бок треснул. Кокон лежал на боку, и щель в нем так расширилась, что можно было различить скрывавшееся внутри существо.

Какая гадость! Там лежал червь, свернувшийся кольцом, с влажными белесыми складками, настоящий глист. Если бы только птицы увидели его и сожрали!..

Он бросился вниз по лестнице: при каждом шаге ступеньки прогибались, а кое-где доски и вовсе отсутствовали. Сквозь деревянное решето ступеней он посмотрел вниз в угрюмый стылый пролет и увидел, что тот полон древесины, до такой степени сгнившей, что она превратилась в мокрую труху. Гадость.

Взмахнув руками, он взмыл к парящим птицам и полетел, одновременно чувствуя, что падает. Они клевали его голову.

Потом внезапно он оказался на мосту, перекинувшемся через морскую гладь. У самых его ног скользили акулы с острыми плавниками. Одну из них ему удалось поймать на леску, и, появившись из воды с разверстой пастью, она начала приближаться, чтобы проглотить его. Он отступил назад, но мост прогнулся, и вода захлестнула его.

Теперь пошел ещё отвратительный дождь. Всюду, куда ни посмотри, была одна гадость. С противоположного конца моста к нему приближалась группа людей. Они не любили его. Когда они приблизились, он увидел в их руках связку акульих зубов. Он был императором. Они водрузили ожерелье из зубов ему на голову, и он попытался поблагодарить их. Но они опустили ожерелье ему на шею и начали душить его. Они затянули петлю, и врезавшиеся в шею зубы срезали голову прочь.

Он опять сидел в темном сыром подвале на гниющей древесной трухе, прислушиваясь к вездесущему хлюпанью воды. В этом мире правила гадость, и у него не было права голоса; акульи зубы навсегда лишили его голоса.

— Я — Манфред, — промолвил он.

— Говорю тебе, когда нам удастся установить с ним контакт, будет потрясающе! — разглагольствовал Арни, возлежа рядом с Дорин на широкой кровати. — Я имею в виду контакт с тем, что происходит у него внутри; тогда мы узнаем будущее, а где, как не в будущем, все и происходит?

Дорин Андертон что-то невнятно пробормотала.

— Не засыпай. — Арни наклонился, чтобы прикурить следующую сигарету. — Представляешь, сегодня с Земли прибыл крупный торговец недвижимостью. У нас есть на космодроме свой парень, и он узнал его, хотя, естественно, тот зарегистрировался под вымышленным именем. Впрочем, торговец сошел с транспортера и улизнул от нашего парня. Я же предсказывал, что они появятся! Как только мы услышим маленького Стайнера, никаких секретов не останется. Понятно? — Арни потряс спящую Дорин. — Если ты будешь спать, я тебя сейчас скину пинком под зад с кровати… и можешь пешком отправляться к себе домой.

Дорин застонала, перевернулась и села. В матовом свете спальни её тело будто светилось. Она откинула с глаз волосы и зевнула. Бретелька ночной рубашки соскользнула с плеча, и Арни восхищенно замер, увидев высокую упругую грудь с ровно посередине расположенным соском.

«Чёрт, вот это девка! — подумал Арни. — Действительно стоящая. И она неплохо поработала, удержав Болена, не дав ему ускользнуть, как это водится с тупоумными шизофрениками. Их же нельзя удержать на приколе — совершенно безответственные люди, витают в облаках. Взять хотя бы Болена — ученый идиот, идиот, который умеет делать вещи, так что придется нам смириться с его идиотизмом и дожидаться результата его трудов. Этих ребят невозможно заставить; вот я и не заставляю».

Арни взялся за одеяло и откинул его в сторону, с улыбкой глядя, как Дорин натягивает рубашку на свои обнаженные колени.

— От чего ты могла устать? Ты же ничего не делала, только лежала. Разве нет? Разве лежать так уж тяжело?

— Все, — пристально взглянув на Арни, ответила Дорин.

— Ты что, шутишь? — возмутился он. — Мы же только начали. А ну снимай рубашку! — И, ухватившись за оборку, одним рывком сдернул её с Дорин и положил на стул рядом с кроватью.

— Я хочу спать. — Дорин закрыла глаза. — Так что не обессудь.

— А я и не возражаю — рассмеялся Арни. — Ты же здесь, не так ли? Спишь ты или бодрствуешь, тело твое на месте, а мне только того и надо.

— О-о-о.

— Прошу прощения. — И он поцеловал её в губы. — Не хотел сделать тебе больно.

Голова её откинулась назад — она действительно собиралась спать. Арни почувствовал себя обиженным. Хотя какого черта — она никогда не проявляла особого энтузиазма.

— Когда закончишь, надень на меня рубашку, — пробормотала Дорин.

— Но я ещё не закончил.

«Я могу ещё час, а то и два, — подумал Арни. — Так меня тоже вполне устраивает, даже нравится. Спящая женщина хоть не разговаривает. Хуже нет, когда они начинают болтать, — это все портит. Или ещё стонут». Он терпеть не мог этих стонов.

«Поскорее бы получить результаты от Болена, — думал Арни. — Я знаю, что нас ждут потрясающие новости, когда мальчишка заговорит. Замкнутый мир аутичного ребенка: подумать только, какие он может таить в себе сокровища! Наверное, как в сказке — сплошная красота, чистота и истинная невинность».

Дорин застонала в полудреме.

Глава 9

Джек вложил в руку Лео Болена большое зеленое семечко. Лео внимательно рассмотрел его и протянул обратно.

— Что ты видел? — спросил Джек.

— Семя, конечно.

— С ним что-нибудь произошло?

Лео задумался, но ничего не мог припомнить.

— Нет.

— А теперь смотри. — Джек уселся за кинопроектор.

Он погасил свет, проектор зажужжал, и на экране появилось изображение. Это было то же семечко, но уже посаженное в землю. На глазах у Лео оно треснуло, из него проклюнулись два росточка: один начал проталкиваться вверх, другой разделился на тончайшие волосинки и ощупью пополз вниз. Семечко перевернулось, из верхнего ростка появились многочисленные ответвления.

Лео смотрел, затаив дыхание.

— Послушай, Джек, это ваше марсианское растение? Ты только посмотри, как оно растет! Господи, как сумасшедшее!

— Это обыкновенная фасоль, — ответил Джек. — Точно такая же, как я тебе только что давал. Просто ты все видишь в ускоренном виде: пять дней спрессованы в несколько секунд. Благодаря этому можно наблюдать процессы, происходящие в прорастающем семени; они идут так медленно, что мы их обычно не замечаем.

— Послушай, Джек, это действительно здорово, — воскликнул Лео. — Значит, мальчик воспринимает время с такой же скоростью, как мы сейчас видели на экране. Понимаю. А то движение, которое воспринимаем мы, кажется ему ускоренным до такой степени, что он его вообще не замечает. Зато верно видит такие замедленные процессы, как прорастание семени: может выйти во двор, сесть и смотреть, и пять дней покажутся ему все равно что десять минут для нас.

— В этом-то и заключается вся идея, — подтвердил Джек и пустился в объяснения, каким образом будет действовать камера. Однако они были настолько перенасыщены техническими терминами, что постепенно в Лео нарастало раздражение. На часах было одиннадцать утра, а Джек все ещё не проявлял никакого намерения лететь к горам Франклина Рузвельта — настолько он был поглощен своей теорией.

— Очень интересно, — пробормотал Лео.

— Мы берем пленку, записанную со скоростью пятнадцать дюймов в секунду, и прокручиваем её для Манфреда со скоростью три и три четверти дюйма в секунду. Например, слово «дерево». Мы включаем изображение дерева, под которым записано само слово, и держим его минут пятнадцать — двадцать. Потом записываем то, что говорит Манфред, на скорость три и три четверти дюйма в секунду, а прослушиваем на скорости пятнадцать.

— Послушай, Джек, нам пора отправляться, — заметил Лео.

— О господи, это же моя работа! — возмущенно жестикулируя, воскликнул Джек. — Я думал, ты хочешь познакомиться с ним — Манфред сейчас будет здесь. Его присылают…

— Послушай, сын, — перебил Лео, — я пролетел миллионы миль, чтобы взглянуть на этот участок. Мы отправимся туда или нет?

— Давай подождем мальчика и возьмем его с собой, — примирительно ответил Джек.

— Ладно — согласился Лео. Он изо всех сил хотел избежать стычек с сыном и готов был на любые компромиссы, лежащие в рамках человеческих возможностей.

— Господи, ты впервые в жизни оказался на другой планете. Я думал, тебе будет интересно пройтись, взглянуть на канал… — Джек показал рукой направо. — Ты даже не посмотрел на него, а люди веками жаждали их увидеть, спорили о самом их существовании!

Лео пристыженно кивнул.

— Хорошо, покажи мне. — И двинулся вслед за Джеком из мастерской на красноватый солнечный свет.

— Прохладно, — заметил Лео, принюхиваясь. — А ходить здесь легко, не правда ли? Я ещё вчера вечером почувствовал, словно вешу фунтов пятьдесят-шестьдесят, не больше. Это из-за небольших размеров Марса, да? Наверное, оказывает благоприятное воздействие на сердечников, если не считать, конечно, разреженности воздуха. Вчера вечером я решил, что из-за солонины…

— Лео, помолчи и посмотри вокруг, ладно? — попросил Джек.

Лео огляделся. Перед ним лежала ровная пустыня, а на горизонте маячили голые горы. Прямо у ног пролегала глубокая канава с грязно — коричневой водой; какая-то растительность, напоминающая мох, покрывала берега. Больше вокруг ничего не было, если не считать чуть подалее домов Джека и Стайнера. За домом Джека виднелся ещё огород, но Лео уже видел его накануне.

— Ну как? — спросил Джек.

— Очень впечатляюще, — по необходимости вынужден был согласиться Лео. — У вас здесь прекрасные места, выглядят вполне современно. Если бы ещё немного растительности в пейзаже, я бы вообще сказал, что лучше быть не может.

— Миллионы лет люди мечтали оказаться здесь и увидеть все это, — косо взглянув на Лео, заметил Джек.

— Я знаю, сын, и страшно горжусь тем, что сделано тут тобой, тобой и этой замечательной женщиной. — Лео кивнул в сторону дома. — Теперь мы можем отправляться? Ты сам зайдешь за мальчиком или пошлешь за ним Дэвида? Похоже, Дэвид уже пошел к нему — что-то я его не вижу.

— Дэвид в школе. Его забрали, когда ты ещё спал.

— Я могу сам сходить за мальчиком, Манфредом или как его там, если не возражаешь, — предложил Лео.

— Пошли вместе — согласился Джек.

Они прошли вдоль канавы, пересекли песчаную пустошь, на которой кое-где росли папоротникообразные растения, и подошли к соседнему дому. Из дома доносились девчоночьи голоса. Лео без колебаний поднялся на крыльцо и нажал кнопку звонка.

Дверь открылась, на пороге возникла высокая светловолосая женщина с уставшими страдальческими глазами.

— Доброе утро, — поздоровался Лео. — Я — отец Джека Болена, а вы, наверное, хозяйка дома. Не возражаете, если мы возьмем с собой вашего мальчика, а потом привезем его обратно целым и невредимым?

Женщина перевела взгляд на Джека, подошедшего к крыльцу, потом повернулась и, не говоря ни слова, ушла в глубь дома. Когда она вернулась, с ней был мальчик.

«Так вот он, этот маленький шизик, — подумал Лео. — Симпатичный, ни за что бы не догадался».

— Мы собираемся на прогулку, молодой человек, — обратился к нему Лео. — Ты как? — Вспомнив, что говорил Джек о восприятии времени, он повторил вопрос очень медленно и растягивая слова.

Мальчик проскользнул мимо него, сбежал по лестнице и, бросившись к каналу, исчез за домом Боленов.

— Миссис Стайнер, разрешите представить вам моего отца, — промолвил Джек.

Женщина с рассеянным видом протянула руку. «Кажется, с ней тоже не все в порядке», — заметил Лео про себя. Однако пожал ей руку.

— Рад познакомиться, — вежливо промолвил он. — Примите мои соболезнования в связи со смертью мужа — ужасная неприятность и такая неожиданная, как гром среди ясного неба. У меня был приятель в Детройте, так он как-то на выходных сделал то же самое: попрощался, вышел из магазина, и только его и видели.

— Приятно было познакомиться, мистер Болен, — наконец ответила миссис Стайнер.

— Пойдем за Манфредом, — заметил Джек. — Мы вернемся к вечеру.

Лео с Джеком двинулись прочь, а она так и осталась стоять на крыльце, глядя им вслед.

— Довольно странная особа, — пробормотал Лео, но Джек ничего не ответил.

Они нашли мальчика в огороде Дэвида и, забрав его с собой, залезли в вертолет компании И.

Вскоре они уже летели над пустыней, направляясь к северной гряде гор. Лео разложил на коленях огромную карту, которую привез с собой, и начал делать на ней пометки.

— Я так понял, мы можем безбоязненно разговаривать, — заметил он Джеку, кивнув в сторону мальчика. — Он не… ну ты понимаешь.

— Если он нас поймет, это будет… — сухо откликнулся Джек.

— Ладно, ладно, — закивал Лео. — Я просто хотел уточнить.

Тем не менее он не стал отмечать на карте место, которое должно было отойти под участок ООН, и обозначал лишь маршрут их полета, сверяясь по гирокомпасу, вмонтированному в пульт управления.

— До тебя не доходили никакие слухи, сынок? — спросил он. — О намерениях ООН в горах Франклина Рузвельта?

— Что-то о создании парка или электростанции? — откликнулся Джек.

— Хочешь узнать, что там будет на самом деле?

— Конечно.

Лео залез во внутренний карман пиджака и достал оттуда конверт. Вынув из него фотографию, он передал её Джеку.

— Тебе это ничего не напоминает?

Взглянув на фотографию, Джек увидел, что на ней изображено длинное узкое здание.

— Вот их-то и собирается строить ООН, — пояснил Лео. — Многоквартирные дома. Целые улицы, милю за милей, с торговыми центрами, супермаркетами, скобяными лавками, аптеками, прачечными и мороженицами. И все при помощи автоматизированных самопрограммирующихся роботов.

— Похоже на тот кооперативный дом, в котором я жил на Земле, — заметил Джек.

— Точно. Здесь ООН поддерживает кооперативное движение. Как известно, эти горы были когда-то плодородной областью, изобилующей водой. Гидротехники ООН убеждены, что им удастся поднять воду на поверхность из-под горного плато. Нигде на Марсе вода не залегает так близко под горными породами, как там. Инженеры Объединенных Наций считают, что именно там берет свое начало вся сеть каналов.

— Кооперативы на Марсе, — странно изменившимся голосом промолвил Джек.

— Это будут прекрасные современные строения — продолжил Лео. — Планы у них очень обширные. ООН бесплатно перевезет сюда людей, обеспечивая им проезд прямо к новым домам, и цена квартир будет низкой. Как ты можешь догадаться, под это дело пустят немалый участок, и, насколько я слышал, строительство намерены закончить в течение десяти — пятнадцати лет.

Джек ничего не ответил.

— Массовая эмиграция, — продолжил Лео. — Вот к чему они стремятся.

— Догадываюсь, — откликнулся Джек.

— Ассигнования выделены гигантские. Одно кооперативное движение вкладывает почти миллиард долларов. У них денег куры не клюют — одна из богатейших организаций на Земле, их капиталы больше, чем у любой страховой или банковской компании. При таких вкладах нет ни малейшего шанса, что дело может прогореть. ООН вела с ними переговоры по этому поводу в течение шести лет, — добавил Лео.

— Какие перемены это принесет Марсу, — наконец вымолвил Джек. — Уже одно то, что в этих горах появится вода…

— И то, что они станут густонаселенными, — напомнил Лео.

— Трудно даже поверить, — откликнулся Джек.

— Да, я понимаю, мальчик, но можешь не сомневаться — это станет известно в течение ближайших недель. Я узнал месяц назад и уговорил знакомых инвесторов вложить капитал… Я представляю здесь их интересы. Одному мне просто не хватило бы денег.

— То есть твоя задача заключается в том, чтобы опередить ООН. Ты собираешься задешево купить землю, а потом продать втридорога.

— Мы собираемся купить ряд крупных участков, — продолжал объяснять Лео, — и тут же поделить их. Разрезать на полосы, скажем, сто футов на восемьдесят. Таким образом земля попадет в собственность довольно большому числу лиц: женам, кузинам, подчиненным и друзьям членов моей группы.

— Твоего синдиката, — уточнил Джек.

— Да, так это называется, — довольно улыбнулся Лео. — Синдикат.

— И ты не считаешь, что делаешь что-то дурное? — хриплым голосом спросил Джек.

— В каком смысле дурное? Я не понял тебя.

— О господи! Да это же очевидно, — воскликнул Джек.

— Только не мне. Объясни.

— Ты обкрадываешь все население Земли — ведь именно им придется выкладывать деньги. Ты в целях наживы увеличиваешь стоимость проекта.

— Но, Джек, спекуляция недвижимостью именно это и предполагает, — в недоумении сказал Лео. — А ты как думал? Так было испокон веку: покупаешь никому не нужную землю задешево, потому что по тем или иным причинам убежден: со временем цена её возрастет. Руководствуешься исключительно интуицией. Любой биржевой делец, получив какие-то сведения, пытается вложить свои деньги в выгодный проект — именно это сейчас и происходит. Могу поспорить, через пару дней здесь появится уйма таких дельцов. А заставит их приехать ваш закон о необходимости физического присутствия для совершения сделки на Марсе — они ещё не готовы в мгновение ока явиться сюда. Ну что ж, значит, они опоздают. Потому что к вечеру я надеюсь внести деньги за эту землю. — И он указал на темнеющие горы. — где-то там. У меня масса карт, так что найти это место не составит труда. Участок расположен в широком каньоне, называемом Генри Уоллес. В соответствии с законом я должен застолбить участок, который намереваюсь купить, и оставить на видном месте хорошо идентифицируемый маркер. У меня он с собой — стальной колышек с выгравированным на нем моим именем. Мы сядем в каньоне, и ты поможешь вбить его в землю. Это чистая формальность и не займет больше нескольких минут. — Лео улыбнулся сыну.

«Он сумасшедший», — думал Джек, глядя на отца. Но Лео спокойно улыбался, и Джек знал, что на самом деле он вполне нормален, и его слова соответствовали истине: спекулянты недвижимостью действительно поступали именно так, так они вели свои дела, и грандиозный проект ООН вполне подходил для этого. Такой хитрый и опытный бизнесмен, как его отец, не мог ошибиться. Лео Болен и его люди не действовали на основе слухов. У них имелись связи на самом высоком уровне. Или в кооперативе, или в ООН, — где-то произошла утечка информации, и Лео бросил все силы, чтобы воспользоваться своим преимуществом.

— Для развития Марса это грандиозные новости, — промолвил Джек, все ещё с трудом веря услышанному.

— Давно бы так, — ответил Лео. — Это следовало делать с самого начала. Но они надеялись на вложения частного капитала, полагали, что за них это сделают другие.

— Изменится жизнь всех обитателей Марса — продолжил Джек. — Нарушится баланс власти, возникнет абсолютно новый правящий класс; как только здесь появится ООН в союзе с кооперативами, Арни Котт, Босли Тувим и все их профсоюзные и национальные поселения потеряют всякое значение.

«Бедный Арни, — подумал Джек. — Он этого не переживет. Время, прогресс, цивилизация… его обгонят, оставив позади наедине с парилкой — крохотным символом изобилия».

— Только знаешь, Джек, ты особо не распространяйся, — попросил Лео, — эти сведения строго конфиденциальны. Нужно остерегаться конкурентов, потому-то и необходима регистрация права собственности. Я имею в виду, что, когда мы внесем свой взнос, остальные спекулянты, особенно местные, тут же пронюхают, в чем дело…

— Понимаю, — откликнулся Джек, — для того-то вам и нужна эта компания, дающая видимое преимущество перед местными инвесторами.

«Да, в этой игре много хитростей, — заметил про себя Джек, — неудивительно, что Лео так осторожен».

— Мы нашли здесь такую компанию, вроде бы надежную. Но когда дело касается таких сумм, поручиться никогда нельзя.

Внезапно их прервал хриплый стон Манфреда Стайнера.

Джек и Лео, вздрогнув, одновременно повернулись к нему. Они совсем позабыли о мальчике: он сидел в глубине кабины и, прижавшись к окну, смотрел вниз, время от времени возбужденно на что-то показывая.

Далеко внизу Джек различил группу бликменов, двигавшихся по горной тропе.

— Верно, — обратился Джек к мальчику, — там люди, наверное, охотятся.

Ему пришло в голову, что Манфред, вероятно, никогда не видел бликменов. «Интересно, как бы он отреагировал, если бы случайно столкнулся с ними?» — подумал Джек. И как легко это было бы сейчас устроить, просто приземлиться перед этой группой.

— Кто это? — спросил Лео, бросая взгляд вниз. — Марсиане?

— Да, они, — откликнулся Джек.

— Чёрт возьми, — рассмеялся Лео. — Выглядят совсем как негритянские аборигены, какие-нибудь африканские бушмены!

— Они очень близки к ним, — пояснил Джек.

Возбуждение Манфреда достигло предела: глаза его блестели, он пересаживался от иллюминатора к иллюминатору, бросая взгляды вниз и что-то бормоча.

«А что бы вышло, если бы Манфред пожил некоторое время в семье бликменов? — подумал Джек. — Они движутся медленнее нас, и жизнь у них не такая сложная и беспорядочная. Возможно, их чувство времени близко восприятию Манфреда… Наверное, мы, земляне, тоже представляемся им безумцами, которые суетятся с невероятной скоростью, впустую тратя огромную энергию».

Но это не вернет Манфреда в его собственную культуру. Более того, это может настолько отдалить его от людей, что он вообще никогда не вернется к ним.

И, подумав об этом, Джек решил, что приземляться не стоит.

— И что, эти типы где-нибудь работают? — поинтересовался Лео. — Ну, марсиане?

— Говорят, некоторых удалось приручить, — ответил Джек. — Но большинство продолжает влачить то же существование, охотясь и собирая плоды. Они даже не достигли стадии оседлого земледелия.

Джек посадил вертолет в каньоне Генри Уоллеса, и все трое вышли на каменистую запекшуюся поверхность. Манфред получил бумагу и карандаши, а Джек с Лео отправились искать подходящее место для столбика.

Место было выбрано в ложбине, куда Джек и вколотил опознавательный знак. Лео, раздраженно хмурясь, нетерпеливо обходил окрестности, осматривая груды камней и редкую растительность. Похоже, эта безлюдная местность не доставляла ему никакого удовольствия; впрочем, он ничего не говорил и, когда Джек обратил его внимание, вежливо рассмотрел окаменевшие ископаемые.

Они сфотографировали столб и близлежащую местность, после чего, покончив с делами, вернулись к вертолету. Манфред сидел на земле и сосредоточенно рисовал. Полное безлюдье ничуть не тревожило его. Поглощенный своим занятием, он и на них не обратил никакого внимания. Время от времени мальчик смотрел по сторонам, но взгляд его не останавливался на Лео и Джеке и, ничего не отражая, скользил мимо.

«Что он рисует?» — заинтересовался Джек и обошел мальчика со спины, чтобы взглянуть.

Манфред, то и дело поднимая голову и оглядывая окрестности невидящим взглядом, изображал длинное плоское здание.

— Ты только взгляни, папа, — выговорил Джек, пытаясь говорить как можно спокойнее и сдержаннее.

Пристроившись за спиной Манфреда, они оба впились в лист бумаги, на котором все более отчетливо проступали силуэты зданий.

«Ошибки быть не может — решил Джек. — Мальчик рисует дома, которые здесь построят. Он изображает пейзаж будущего, невидимый нам».

— Интересно, не видел ли он фотографию, которую я тебе показывал? — спросил Лео. — Тип здания такой же, как на рисунке.

— Возможно, — откликнулся Джек. Хоть какое-то более или менее правдоподобное объяснение: мальчик подслушал их разговор, взглянул на фотографию, и это его вдохновило. Но на фотографии здания были сняты сверху, а рисунок показывал их в совершенно иной перспективе — Манфред изобразил их так, как они были бы видны с земли. «Как раз оттуда, где мы стоим сейчас», — отметил про себя Джек.

— Не удивлюсь, если эта ваша временная теория окажется верной, — заметил Лео и взглянул на часы. — Кстати о времени, я бы сказал…

— Да, — задумчиво согласился Джек, — пора обратно.

На рисунке Манфреда он заметил и ещё кое-что. Интересно, обратил ли на это внимание отец? Огромные многоквартирные строения зловеще расползались во все стороны прямо у них на глазах. Пока они смотрели, на рисунке появились завершающие детали, от которых у Лео глаза полезли на лоб, он засопел и испуганно взглянул на сына.

Строения выглядели старыми и обветшавшими. Фундаменты прорезали огромные трещины, тянувшиеся вверх. Окна были разбиты. А вокруг все заросло высокими сорняками. На рисунке были изображены руины, от которых веяло отчаянием и непоколебимой вечной безысходностью.

— Джек, он рисует трущобы! — воскликнул Лео.

И действительно, это были разлагающиеся трущобы. Здания, простоявшие не одно десятилетие, миновавшие пору своего расцвета и пришедшие в запустение.

— Гадл, — произнес Манфред, указывая на только что нарисованную им трещину. Рука его заскользила по сорнякам, разбитым окнам, и снова из него вырвалось то же слово: — Гада.

Он поднял глаза и уставился на испуганно улыбающихся мужчин.

— Что это значит, Манфред? — спросил Джек.

Ответа не последовало, мальчик вернулся к своему рисунку. И по мере того, как он рисовал, здания у них на глазах становились все старее и старее, количество руин увеличивалось с каждым мгновением.

— Пошли — хрипло произнес Лео.

Джек забрал у мальчика бумагу и карандаши и поднял его на ноги. Все трое снова залезли в вертолет.

— Взгляни-ка, Джек, — произнес Лео, внимательно рассматривая рисунок. — Что это здесь написано над входом?

Кривыми буквами Манфред вывел: AM-WEB.

— Наверное, название здания, — предположил Лео.

— Да, — узнав сокращение, ответил Джек, — это начальные буквы кооперативного лозунга «Alle Menshen werden Briider» — «Все люди станут братьями».

Манфред снова взял карандаши. Под пристальным наблюдением мужчин он рисовал теперь что-то на самом верху. Темных птиц. Огромных, сумрачных и зловещих.

В одном из разбитых окон Манфред изобразил чье-то лицо с разинутым в ужасе ртом. Кто-то безнадежно выглядывал из здания, словно из ловушки.

— М-да, — проговорил Лео. — Интересно. Ну и зачем ему это понадобилось? — с мрачной брезгливостью поинтересовался он. — Не сказал бы, что картина жизнеутверждающая; почему бы не нарисовать их новыми, чистыми, с играющими вокруг детьми и домашними животными, с довольными людьми?

— Вероятно, он рисует то, что видит, — ответил Джек.

— Ну если он видит такое, значит, он болен, — возразил Лео. — На свете существует столько ярких прекрасных вещей, почему же ему больше нравится видеть это?

— Возможно, у него нет выбора, — предположил Джек. — Гадл, — вспомнил он, — может, это означает время? Ту силу, которая выражает для него разрушение, тлен, упадок и, наконец, смерть? Силу, действующую везде и во всем во Вселенной.

И больше он ничего не видит?

«Если так, то неудивительно, что он страдает аутизмом, — подумал Джек, — неудивительно, что он не может общаться с нами. Такое выборочное восприятие лишает его полноты ощущения времени. Потому что время приносит и новое, оно содержит в себе процессы созревания и роста. А Манфред, вероятно, не воспринимает этот аспект времени.

Может, его болезнь вызвана именно подобным видением? Или он видит это из-за того, что болен? Наверное, бессмысленный вопрос — по крайней мере вопрос, лишенный ответа. Таково видение реальности Манфредом, и с нашей точки зрения он безнадежно болен; он не воспринимает реальность, известную нам. И видит он самую ужасную её часть, самый отвратительный аспект действительности.

А ещё говорят, что душевная болезнь является бегством!» — вспомнил Джек и вздрогнул. Ничего себе бегство — в сужающуюся, сжимающуюся жизнь, постепенно превращающуюся в мрачную гробницу, куда ничто не проникает и где ничего не происходит — иными словами, в пространство тотальной смерти.

«Бедный несчастный ребенок. И как у него хватает сил жить изо дня в день в такой действительности?»

Джек мрачно вернулся к управлению вертолетом. Лео смотрел в иллюминатор, разглядывая пустыню. Манфред с испуганным, напряженным выражением лица продолжал рисовать.

«Гадл-гадл», — звучало вокруг. Он зажал уши, но звуки поползли в него через нос. Он рассмотрел это место: здесь он состарился. Его выбросили прочь; гадло, наваленное кучами, закрывало его до пояса, гадло пронизывало воздух.

— Как тебя зовут?

— Манфред Стайнер.

— Возраст?

— Восемьдесят три.

— Вакцинирован против ветряной оспы?

— Да.

— Страдаешь венерическими заболеваниями?

— Легкий триппер, и все.

— Лечение в венерическом отделении.

— Сэр, мои зубы. Они в мешке вместе с глазами.

— Ах, твои глаза, да. Отдайте ему глаза и зубы, перед тем как везти в отделение. А как насчет ушей, Стайнер?

— Они при мне, сэр. Спасибо, сэр.

Его руки примотали бинтами к перекладинам кровати, потому что он пытался вытащить катетер. Он лежал лицом к окну и смотрел сквозь грязное треснувшее стекло.

За окном виднелся жук на длинных ножках. Жук что-то ел, потом что-то обрушилось на него и раздавило, и он так и застрял раздавленный, впившись зубами в то, что намеревался съесть. Потом его мертвые зубы вытекли изо рта и поползли в разные стороны.

Он лежал там сто двадцать три года, пока наконец его искусственная печень не отказала, тогда он лишился сознания и умер. К этому времени ему уже ампутировали руки и ноги до самых тазовых костей, потому что они начали разлагаться.

Все равно он ими не пользовался. А лишившись рук, он уже не пытался выдернуть катетер, и им это нравилось.

«Я долго пробыл здесь. Может, вы мне принесете транзистор, чтобы я поймал утреннюю программу дружища Фреда; я люблю слушать музыку, они часто исполняют старые популярные песни.

У меня от чего-то аллергия. Может, от этих желтых цветов? Зачем им разрешают так высоко расти?»

Два дня он лежал на полу в большой луже, а потом хозяйка вызвала грузовик, чтобы перевезти его сюда. Он храпел всю дорогу и проснулся от собственного храпа. Когда его попытались напоить грейпфрутовым соком, он мог пользоваться только одной рукой, другая так и осталась навсегда неподвижной. Как бы ему хотелось снова вернуться к своим кожаным ремням: делать их было интересно, и они занимали большую часть времени. Иногда он продавал их людям, приезжавшим на выходные.

— Ты знаешь, кто я, Манфред?

— Нет.

— Я — Арни Котт. Почему ты никогда не смеешься, не улыбаешься, Манфред? Неужели тебе не хочется побегать, поиграть?

Гадло стекало из обоих глаз мистера Котта.

— Вероятно, нет, Арни, но дело сейчас не в этом.

— Что ты видишь, Манфред? Впусти нас в свой мир. Все эти люди, они будут там жить, да, Манфред? Ты видишь там множество людей?

Он закрыл лицо руками, и гадло прекратилось.

— Я не понимаю, почему этот ребенок никогда не смеется.

Гадл, гадл.

Глава 10

Внутри оболочки мистера Котта скрывались мертвые кости, влажные и блестящие. Череп разевал свою пасть и поглощал овощи, превращавшиеся внутри в гниль. Он видел, как внутри мистера Котта кишмя кишела гадкая жизнь. А внешняя оболочка тем временем изрекала:

— Люблю Моцарта. Я поставлю эту запись. — На коробке было написано: «Сороковая симфония соль минор. Ор. 550». Мистер Котт повертел ручки усилителя. — Дирижирует Бруно Вальтер, — сообщил он своим гостям. — Большой раритет эпохи золотого века звукозаписи.

Из динамиков вырвались отвратительные крики и скрежет, словно трупы сотрясались в конвульсиях. Мистер Котт выключил пленку.

— Прошу прощения — пробормотал он. Это было старое закодированное послание не то от Рокингхэма, не то от Скотта Темпла, ненароком попавшее в фонотеку.

— Ничего себе — заметила Дорин Андертон, потягивая свой напиток. — Так можно и напугать, Арни. Твое чувство юмора…

— Случайная ошибка — раздраженно огрызнулся Арни, роясь в поисках нужной записи. «А ну его к черту!» — наконец отчаялся он. — Послушай, Джек, мне очень жаль, что я заставил тебя приехать сейчас, когда у тебя в гостях отец, но я спешу. Покажи, чего ты добился со Стайнером, хорошо? — От нетерпения он даже начал заикаться.

Но Джек Болен не слышал его — он что-то говорил Дорин, сидя рядом с ней на диване.

— У нас кончилось спиртное, — сообщил Джек, опуская на столик свой стакан.

— Ради бога, Джек, я хочу знать, чего ты добился! — воскликнул Арни. — Ты мне можешь что-нибудь показать? Вы так и собираетесь сидеть там вдвоем и шептаться? Меня это не устраивает. — Неуверенными шагами он двинулся на кухню, где, сидя на высокой табуретке, Гелиогабал с тупым видом читал журнал. — Налей мне стакан теплой воды с содой. Что-то мне нехорошо, — попросил Арни.

— Сейчас, мистер. — Гелиогабал закрыл журнал и слез с табуретки. — Я все слышал. Почему вы их не гоните? Они нехорошие, совсем нехорошие, мистер. — Из шкафчика над раковиной он достал пакетик с бикарбонатом соды и положил в стакан чайную ложку.

— Меня не интересует твое мнение, — отрезал Арни.

На кухню вошла Дорин с осунувшимся и уставшим лицом.

— Пожалуй, я пойду домой, Арни. Я не могу долго выносить Манфреда: он все время движется, мелькает, ни секунды не посидит спокойно. Это невыносимо. — Подойдя к Арни, она поцеловала его в ухо. — Спокойной ночи, милый.

— Я как-то читал о ребенке, который думал, что он — машина, — ответил Арни. — Он был уверен: для того, чтобы заставить его работать, его следует включить в сеть. Я хочу сказать, что надо уметь общаться с такими типами. Не уходи. Останься ради меня. Не знаю почему, но Манфред ведет себя гораздо спокойнее в присутствии женщин. У меня такое чувство, что Болен ничего не сделал. Сейчас пойду и скажу ему это прямо в лицо. Спасибо. — Арни выпил.

— Джек Болен сделал очень много, несмотря на невероятные сложности — откликнулась Дорин. — И я не желаю слушать о нем гадости. По-моему, я пьяна. — Она улыбнулась, слегка покачиваясь.

— А кто трезв? — Арни обнял её за талию. — Я так надрался, что меня даже тошнит. О'кей, этот ребенок и меня достал. Представляешь, включил старую шифровку, совсем с ума сошел. — Поставив стакан, он принялся расстегивать её блузку. — Отвернись, Гелио. Читай свою книгу.

Бликмен отвернулся. Прижимая Дорин к себе, Арни до конца расстегнул блузку и приступил к юбке.

— Я знаю, эти разбойники с Земли обогнали меня — прибывают каждый день толпами. Мой человек на космодроме уже сбился со счета. Пошли в постель.

Он поцеловал её в плечо, опускаясь губами все ниже и ниже, пока она резко не подняла голову Арни руками.

В гостиной его классный мастер, нанятый у мистера И, тем временем крутил магнитофон, неловко пытаясь поставить новую кассету, а в результате уронил пустой стакан.

«А что, если меня действительно опередят?» — спрашивал себя Арни Котт, прижимаясь к Дорин и медленно топчась по кухне. «Что, если мне ничего не удастся? — Он начал клонить Дорин к полу, не прекращая при этом думать. — Неужели для меня не найдется места? Я ведь люблю эту планету».

Джек Болен включил магнитофон, раздалась музыка.

Дорин больно ущипнула Арни, и тот отпустил её. Выйдя из кухни, он вернулся в гостиную и убавил звук.

— Давай займемся делами, Джек.

— Ладно, — согласился Болен.

Из кухни появилась Дорин, застегивая блузку, и сделала широкий круг, чтобы обойти Манфреда, стоявшего на четвереньках и занимавшегося наклейкой вырезок из журналов на лист бумаги. Ковер вокруг мальчика покрывали белые капли клея.

— Ты знаешь, кто я, Манфред? — подойдя и склонившись к нему, спросил Арни.

Мальчик не ответил, ничем не показав, что слышал вопрос.

— Я — Арни Котт, — продолжил Арни. — Почему ты никогда не смеешься, не улыбаешься, Манфред? Неужели тебе не хочется побегать, поиграть? — Этот ребенок тревожил его и вызывал сочувствие.

— Вероятно, нет, Арни, впрочем, нас интересует другое, — слабым, неуверенным голосом ответил Джек Болен. Взгляд его помутился, стакан в руке дрожал.

Но Арни продолжал:

— Что ты видишь, Манфред? Впусти нас в свой мир.

Ответом ему было молчание. Мальчик был полностью поглощен своим занятием: он создавал коллаж — неровная зеленая полоска, из которой перпендикулярно вздымался темно — серый обрывок.

— Что это означает? — спросил Арни.

— Одно место, — ответил Джек. — Здание. Я захватил его с собой.

Он вышел и тут же вернулся с конвертом, из которого достал большой помятый рисунок Манфреда. Арни взял его в руки и принялся рассматривать.

— Вот, — пояснил Джек. — Вы хотели, чтобы я установил контакт с мальчиком; что ж, мне это удалось. — Язык плохо его слушался, он с трудом выговаривал слова.

Арни, впрочем, не волновала степень опьянения мастера. Он привык к тому, что его гости напивались в стельку: крепкие напитки были редкостью на Марсе, и когда люди получали к ним доступ в доме Арни, они поступали так же, как Джек Болен. Имело значение лишь задание, которое он дал Джеку.

— Что это? — рассмотрев рисунок, спросил Арни. — Что ты ещё можешь мне дать?

— Больше ничего.

— А что по поводу замедляющей камеры?

— Ничего.

— Может ли мальчик читать будущее?

— Несомненно, — ответил Джек. — И рисунок является тому доказательством, если только он не слышал наш разговор. А ты как думаешь, слышал? — хриплым голосом спросил он Дорин. — Ах да, тебя там не было. Я был с отцом. Вряд ли он слышал. Послушай, Арни. Вообще не предполагалось, чтобы ты это видел, но, я думаю, все уже на мази. Эту картинку вообще никто не должен был видеть: так будет выглядеть это место через сто лет, когда все превратится в руины.

— Какого черта, что это такое? — воскликнул Арни. — Я не могу разобраться в рисунке безмозглого ребенка, объясни его мне!

— Это AM-WEB, — пояснил Джек. — Большой, большой жилой район. С тысячами жителей. Самый большой на Марсе. Только на картинке он изображен в период разрушения.

Арни молчал, совершенно сбитый с толку.

— Может, тебя это не интересует, — предположил Джек.

— Естественно, интересует! — вспылил Арни. — Ты что-нибудь понимаешь? — обратился он к Дорин, стоявшей в стороне с задумчивым видом.

— Нет, дорогой, — откликнулась она.

— Джек, я просил тебя приехать, чтобы ты отчитался, — терпеливо начал Арни. — И единственное, что ты мне привозишь, — идиотский рисунок. Где расположен этот жилой район?

— В горах Франклина Рузвельта, — ответил Джек.

Арни почувствовал, как у него замедляется пульс.

— Ах вот как, — с трудом совладав с собой, вымолвил он. — Понимаю.

— Я так и думал, — ухмыльнулся Джек. — Тебя ведь это интересует, не так ли? Я знаю, Арни, ты считаешь меня шизофреником, и Дорин считает меня шизофреником, и мой отец… Но на самом деле я думаю о ваших желаниях. Я могу предоставить тебе кучу сведений о проекте ООН в горах Франклина Рузвельта. Что ты ещё хочешь знать о нем? Там будет не электростанция и не парк. Совместный проект ООН и кооперативного движения. Там возведут многоквартирные здания с пекарнями и супермаркетами — прямо в центре каньона Генри Уоллеса.

— Ты все это узнал от ребенка?

— Нет, от своего отца, — ответил Джек.

Арни замер, не спуская с него глаз.

— Твой отец спекулирует землей?

— Да, — ответил Джек.

— Он только что прибыл с Земли?

— Да.

— Господи Иисусе, — повернулся Арни к Дорин. — Господи Иисусе, это его отец. Он уже закупил.

— Да, — подтвердил Джек.

— И ничего не осталось?

Джек покачал головой.

— О Господи Иисусе, — повторил Арни. — И он работает у меня. Никогда ещё со мной такого не бывало!

— Но до настоящего момента я не знал, Арни, что тебя интересует именно это, — промолвил Джек.

— Да, верно. Я не сказал ему, сам виноват. И так это будет выглядеть… — Арни машинально взял в руки рисунок.

— Вероятно. Со временем, — заметил Джек.

— Ты все знал, но сообщил нам слишком поздно, — повернувшись к Манфреду, сказал Арни.

— Слишком поздно — как эхо откликнулся Джек. — Прости. Арни. — Он выглядел абсолютно подавленным. — Надо было тебе раньше все объяснить.

— Я не виню тебя — сказал Арни. — Мы останемся друзьями, Болен. Просто не повезло. Ты был со мной честен, я знаю. Чёрт побери, действительно плохо. Он уже оформил бумаги, твой отец?

— Он представляет группу инвесторов, — хрипло ответил Джек.

— Естественно. С неограниченным капиталом. Да и что я мог сделать? Состязаться с ними? Я — один. — Арни наклонился к Манфреду: — Все эти люди… — он показал на рисунок, — они будут жить здесь, да? Так, Манфред? Ты видишь здесь толпы людей? — Он непроизвольно повысил голос.

— Пожалуйста, Арни, — подошла к нему Дорин. — Успокойся. Ты слишком расстроен.

— Я не понимаю, почему этот ребенок никогда не смеется, — подняв голову, низким голосом произнес Арни.

— Гадл-гадл, — неожиданно вымолвил Манфред.

— Да, — с горечью согласился Арни. — Это верно. Хорошо разговариваешь, малыш. Гадл-гадл. Я вижу, тебе удалось установить с ним контакт, — заметил он Джеку.

Джек ничего не ответил. Он помрачнел, испытывая неловкость.

— Но для того, чтобы заставить его разговаривать с нами, потребуется ещё много времени, — продолжил Арни. — Не правда ли? Жаль, что придется прервать наш эксперимент. Я не намерен продолжать его.

— Да, теперь нет никаких причин, — бесцветным голосом подтвердил Джек.

— Да. Значит, так. Конец твоей работы.

— Но ты ведь можешь использовать его для… — вмешалась Дорин.

— Да, конечно, мне все равно нужен опытный мастер для всяких мелочей, как этот диктофон, например. У меня тысяча механизмов, которые ломаются каждый божий день. Я имел в виду это конкретное задание. А ребенка отправь обратно в Бен-Гурион… AM-WEB. Да, кооперативным зданиям часто дают такие смешные названия. Значит, кооперативы приходят на Марс! Эти кооперативы — серьезная компания. Они много дадут за землю, у них бабки есть. Передай от меня своему отцу, что он настоящий бизнесмен.

— Пожмем руки, Арни? — спросил Джек.

— Конечно, Джек. — Арни протянул руку, и они обменялись долгим крепким рукопожатием, глядя друг другу в глаза. — Надеюсь, мы будем часто видеться, Джек. Наши отношения с тобой не заканчиваются; все только начинается.

Он отпустил руку Джека, вернулся на кухню и остановился там, погрузившись в глубокие размышления.

— Очень неприятные известия? — входя на кухню, участливо спросила Дорин. Она подошла к Арни и обняла его.

— Очень. Давненько так не было. Но со мной все будет в порядке, я не боюсь кооперативов. Льюистаун и Союз водопроводчиков пришли сюда первыми, они здесь и останутся. Если бы я раньше начал весь этот проект со Стайнером, все было бы иначе, и, уж конечно, Джек ни в чем не виноват. — Но в глубине души он ощущал иное: «Ты работал против меня, Джек. Все это время. Ты был на стороне отца. С самого начала, с самого первого дня, когда я нанял тебя».

Арни вернулся в гостиную. Джек мрачно стоял у магнитофона, играя с кнопками.

— Не переживай, — бросил ему Арни.

— Спасибо, Арни, — ответил Джек. — У меня такое чувство, как будто я обманул тебя.

— Нет, Джек, ты не обманывал меня, — заверил его Арни. — Потому что ещё никому не удавалось меня обмануть.

Манфред Стайнер, не обращая на них внимания, продолжал клеить вырезки на полу.

Направляясь с отцом к дому, Джек размышлял — показывать Арни рисунок или нет, взять его в Льюистаун или нет. «Рисунок — какая-то ерунда… К этому моменту я должен был достичь гораздо большего».

Он знал, что в любом случае вечером ему предстоит встретиться с Арни.

— Очень пустынная местность, — заметил отец, кивнув на раскинувшуюся внизу пустыню. — Потрясающе, сколько вам, ребята, удалось тут сделать; вам есть чем гордиться. — Но говорил он рассеянно, все его внимание было занято картами.

Джек включил радиопередатчик и вызвал Арни в Льюистауне.

— Прости, папа, мне надо поговорить с шефом.

Попискивание и шуршание радиопередатчика отвлекло Манфреда от его занятия, и он поднял голову, внимательно прислушиваясь.

— Я возьму тебя с собой — пояснил Джек мальчику.

Наконец Арни откликнулся:

— Привет, Джек — бодро зазвучал его голос. — Я пытался связаться с тобой. Ты можешь…

— Я буду у вас сегодня вечером — перебил его Джек.

— А пораньше?

— Боюсь, раньше вечера не удастся, — ответил Джек. — Тут… — Он заколебался. — Раньше вечера я все равно ничего не смогу показать. («Как только я окажусь у него, он все из меня выудит про этот совместный проект, — подумал Джек. — Надо дождаться, пока отец не зарегистрирует свое право собственности, а тогда это уже не будет иметь значения»).

— Ладно, до вечера, — согласился Арни. — Жду с нетерпением, Джек. Чувствую, ты приедешь не с пустыми руками, я очень надеюсь на тебя.

Джек поблагодарил его, попрощался и выключил связь.

— Похоже, твой шеф настоящий джентльмен, — заметил Лео, когда они закончили разговор. — И он, несомненно, считается с тобой. Человек с твоими способностями бесценен в любой организации.

Джек ничего не ответил — на него уже навалилось чувство вины.

— Нарисуй мне картинку, — попросил он Манфреда, — как у меня сегодня сложится вечер с мистером Коттом.

Он забрал у мальчика рисунок, над которым тот трудился, и дал ему чистый лист.

— Хорошо, Манфред? Ты же можешь увидеть, что будет сегодня вечером. Ты, я и мистер Котт в его доме.

Мальчик взял синий карандаш и принялся рисовать. Джек, управляя вертолетом, искоса посматривал на него.

Манфред рисовал очень осторожно. Сначала Джек ничего не мог разобрать; когда же контуры проступили, у него перехватило дыхание. На бумаге были изображены двое мужчин, один ударял другого в глаз.

Манфред зашелся в заливистом нервном смехе и прижал к себе рисунок.

Похолодев, Джек вернулся к управлению. Он чувствовал, как его покрывает липкий пот тревоги. «Вот, значит, как оно? — безмолвно вопрошал он себя. — Драка между мной и Арни? И ты будешь присутствовать при этом…»

— Джек, подбрось меня в нашу подставную компанию, — попросил Лео. — Высади меня там. Мне нужно оформить документы. Мы можем отправиться туда сразу, не заезжая домой? Должен признаться, я немножко нервничаю. Уверен, местные дельцы наблюдают за нами, так что лучше перестраховаться.

— Я могу только повторить: то, что ты делаешь, аморально, — ответил Джек.

— Предоставь мне самому разбираться. Это мой бизнес. Джек. И я не намерен что-либо в нем менять.

— Барышник.

— Я не буду с тобой спорить, — сказал отец. — Это не твоего ума дело. Если ты не хочешь помочь мне, после того как я преодолел миллион миль, прилетев сюда с Земли, я могу воспользоваться общественным транспортом. — Он говорил спокойно, но его лицо покрылось краской.

— Я отвезу тебя, — бросил Джек.

— Не выношу, когда меня поучают.

Джек молча развернул вертолет к югу и направился к зданиям ООН, расположенным в Роще Мира.

Манфред продолжал рисовать: один из дерущихся, тот, кого ударили в глаз, теперь лежал на земле мертвым. Джек видел, как фигура на рисунке начала обмякать и вытянулась.

«Интересно, это я или Арни. Когда-нибудь — возможно, очень скоро — я узнаю это».

Под оболочкой мистера Котта скрывались помертвевшие кости, влажные и блестящие. Весь мистер Котт был мешком с костями, грязными, но все ещё влажно — блестящими. Его череп поедал овощи, тут же превращавшиеся в гниль.

Джек Болен тоже был мешком с дохлятиной, в котором кишмя кишела гадость. Но внешняя оболочка, раскрашенная и благоухающая, продолжала всех дурачить. Он видел, как она склоняется над мисс Андертон, сочась вожделением, как из неё изливается мокрая липкая сущность и мертворожденные слова вываливаются из челюстей.

— Люблю Моцарта, — произносит мистер Котт. — Сейчас я поставлю эту запись. — Он вертит ручку громкости. — Дирижирует Бруно Вальтер. Большой раритет эпохи золотого века звукозаписи.

Ужасные крики и визги раздаются из динамиков, напоминающие конвульсии мертвецов. Арни выключает запись.

— Прошу прощения, — бормочет он.

Джек Болен моргает от неожиданности, принюхиваясь к женскому телу, расположившемуся рядом с ним. Над верхней губой женщины, резко очерченной губной помадой, поблескивает пот. Джеку хочется укусить эти губы, ему хочется крови. Большие пальцы его рук тянутся к её подмышкам, ему хочется взять её грудь, почувствовать её своей собственностью, с которой можно делать все, что угодно. Вот он уже прикоснулся к ней, и ему это нравится.

— Ничего себе, — замечает женщина. — Так можно и напугать, Арни. Твое чувство юмора…

— Случайная ошибка, — отвечает Арни и роется в поисках нужной записи.

Джек Болен протягивает руку и прикасается к коленям женщины. У неё под юбкой нет нижнего белья. Он гладит её ноги, она поднимает их и вся поворачивается к нему, прижавшись к нему коленями, и застывает, как животное в ожидании. «Я не могу дождаться, когда мы сможем отсюда уйти и остаться наедине, — думает Джек. — Господи, как я хочу ощущать твое тело без всякой этой одежды». Он сжимает её обнаженную коленку, и она, не переставая улыбаться, вскрикивает от боли.

— Послушай, Джек, мне очень жаль… — оборачивается к ним Арни Котт, но Джек не слышит его. Сидящая рядом женщина что-то говорит ему.

— Скорей, — говорит она, — я тоже не могу больше ждать.

Дыхание с отрывистым шипением вырывается из её рта, словно из продырявленного воздушного шарика, она не мигая смотрит на него огромными глазами. Ни он, ни она не слышали Арни. В комнате стоит полная тишина.

«Арни что-то сказал?» — Джек протягивает руку за своим стаканом. Тот пуст.

— У нас кончилось спиртное, — замечает Джек, ставя его обратно на кофейный столик.

— Ради бога, Джек, я хочу знать, чего ты добился, — произносит Арни. — Ты мне можешь что-нибудь показать?

Продолжая говорить, он выходит на кухню, и голос его становится глуше. Женщина рядом с Джеком неотрывно на него смотрит, рот её обмяк, словно он так крепко прижимает её к себе, что ей трудно дышать. «Надо уйти отсюда и быть самими собой», — думает Джек. Потом, оглянувшись, замечает, что они одни; Арни вышел из комнаты и не может их видеть. Его голос доносится из кухни, где он разговаривает со своим ручным бликменом. Значит, они наедине.

— Не здесь, — прерывисто говорит Дорин. Но все её тело дрожит, и она не сопротивляется, когда он обнимает её за талию; она готова ко всему, потому что тоже хочет его. У неё тоже нет сил сдерживаться. — Да, — произносит она. — Только быстро. — Она впивается ногтями в его плечи, глаза у неё закрыты, она стонет и вздрагивает. — Сбоку, — шепчет она, — юбка на пуговицах.

Склонившись над ней, он видит, как распадается её томная, почти перезревшая красота. Зубы покрываются желтыми трещинами и раскалываются, десны зеленеют и становятся иссохшими, словно дубленая кожа, а когда она закашлялась, в лицо полетели целые пригоршни праха. «Гадло обогнало меня», — осознает он. Он не успел. Он отпускает её, и она откидывается назад с резким треском рассыпающихся костей.

Глаза у неё заволакиваются дымкой и становятся мутными, а из одного высовывается волосатое щупальце мохнатого насекомого, пытающегося выбраться наружу. Его крохотные глазки краснеют в пустой глазнице незрячего глаза и снова скрываются в глубине. Насекомое начинает возиться внутри, и глаз женщины вспучивается. На мгновение оно снова высовывается из её зрачка и озирается, не в силах понять, что происходит вокруг, — оно ещё не научилось пользоваться разлагающимся механизмом, внутри которого обитает.

Груди её, как перезревшие дождевики, выбросили клубы спор в его лицо и тут же осели и сморщились, сея гнилостный запах времени, запах Гадло, давно уже поселившегося в ней и сейчас пробирающегося на поверхность.

Мертвый рот подергивался, пока из глубины, с самого дна трубочки, шедшей через её горло, не просипело: «Ты не успел». После чего голова полностью отвалилась, оставив вместо себя белый заостренный конец выступающего позвоночника.

Джек отпустил её, и она осела грудой плоских, почти прозрачных колец, словно высохшая змеиная кожа; он посмотрел на них и стряхнул с себя. И тут же, к собственному изумлению, услышал, как из кухни доносится её голос.

— Пожалуй, я пойду домой, Арни. Я не могу долго выносить Манфреда: он все время движется, мелькает, ни секунды не посидит спокойно. — Обернувшись, Джек увидел, что она стоит там, совсем рядом с Арни, и целует его в ухо. — Спокойной ночи, милый.

— Я как-то читал о ребенке, который думал, что он — машина, — произнес Арни, и тут дверь захлопнулась — больше Джек не слышал и не видел их.

«Я действительно пьян, — решил он, потерев лоб. — Что со мной? Сознание расщепляется…»

Он закрыл глаза, пытаясь собраться с силами. На ковре, рядом с диваном, Манфред Стайнер вырезал из журнала картинку, чему-то улыбаясь. Бумага шуршала, и этот звук ещё больше отвлекал Джека, мешая ему сосредоточиться.

Из кухни доносилось тяжелое дыхание и натужные стоны. Что они там делают? Втроем, она, Арни и его ручной бликмен… Стоны стали реже и наконец совсем затихли. Опять наступила полная тишина.

«Как я хочу домой, — с отчаянием подумал Джек. — Как хочу выбраться отсюда!» Его тошнило, он был так слаб, что не мог подняться, и так и остался сидеть на диване.

«Гадл-гадл-гадл, — звучало у него в голове, — я — гадл-гадл-гадл».

«Прекрати», — скомандовал он.

«Гадл-гадл-гадл-гадл», — ответило ему.

Со стен осыпалась пыль. Стены комнаты трещали от ветхости, разлагаясь у него на глазах. «Гадл-гадл-гадл», — звучала комната. «Гадло здесь, он гадл-гадл тебя, и ты станешь гадостью».

Неуверенно поднявшись на ноги, Джек с трудом добрался до магнитофона Арни, достал кассету и после нескольких неудачных попыток всё-таки умудрился её поставить.

Дверь на кухню с шумом раскрылась, и кто-то вперился в него взглядом.

«Надо удирать отсюда, — повторил про себя Джек. — Надо сопротивляться, надо вырваться, иначе мне конец. Оно пожирает меня».

Он судорожно рванул регулятор звука, и музыка, взвыв, оглушила его, затопила комнату, обрушившись на стены, мебель — всех и вся.

Дверь на кухню сорвалась с петель и упала плашмя. Что-то поспешно выбежало из кухни, встревоженное ревом. Оно пробралось мимо него и дотянулось до ручки громкости — звук отхлынул.

И ему стало лучше. Слава тебе господи, он в своем уме.

Высадив отца у офиса подставной компании, Джек Болен вместе с Манфредом отправился в Льюистаун к Дорин Андертон.

— Что с тобой, Джек? — открыв дверь и глянув на него, спросила она.

Джек с Манфредом вошли внутрь.

— Сегодня вечером случится несчастье — ответил Джек.

— Ты уверен? — Она расположилась напротив него. — А ты обязательно должен быть? Хотя, кажется, обязательно. Может, ты ошибаешься?

— Манфред рассказал мне, — ответил Джек. — Он видел.

— Не бойся, — нежно промолвила Дорин.

— Но я уже боюсь, — заметил он.

— А что будет такого плохого?

— Не знаю. Этого Манфред не может мне рассказать.

— Но… — Она взмахнула рукой. — Тебе же удалось установить с ним контакт, это же замечательно. Именно этого Арни и хотел.

— Надеюсь, ты будешь у него, — продолжил Джек.

— Да, буду. Хотя от меня мало что зависит. Что для него значит мое мнение? Но я уверена, Арни будет доволен; думаю, ты тревожишься без всяких причин.

— Это конец, — произнес Джек, — между мной и Арни. Я знаю, что это произойдет сегодня вечером, но не знаю почему. — Он почувствовал, как к горлу подкатывает тошнота. — Более того, мне кажется, что Манфреду не просто известно будущее, он в каком-то смысле сам его организует, он способен заставить его реализоваться в наихудшем виде, потому что это представляется ему естественным — именно так он воспринимает действительность. Выходит, когда мы находимся рядом с ним, мы погружаемся в пучину его реальности. Она захлестывает нас, подменяя наш привычный взгляд на вещи, и последовательность событий, усвоенная нами, каким-то образом нарушается и замещается другими событиями. Для меня совершенно не свойственно такое отношение к будущему; со мной раньше никогда такого не было.

Он умолк.

— Ты проводишь с ним слишком много времени. Ты и так склонен… — Дорин замялась, — к нестабильности. Это у вас общее. Предполагалось, что ты вернешь его в наш мир, научишь соразделять реальность нашего общества… а вместо этого он затянул тебя в свой? Я не верю во все эти предвидения — по-моему, это была ошибка с самого начала. Лучше тебе все бросить и расстаться с мальчиком. — Она взглянула на Манфреда; тот стоял у окна, высунувшись на улицу. — Если ты больше ничего не можешь с ним сделать.

— Слишком поздно, — ответил Джек.

— Ты не психотерапевт и не врач, — продолжила Дорин. — Это обязанность Мильтона Глоба изо дня в день иметь дело с аутичными и шизоидными личностями, а ты… ты всего лишь мастер, впутанный в это по безумному капризу Арни. Ты случайно оказался рядом, чиня диктофон, и тебя вовлекли. Джек, нельзя быть таким податливым. Ты позволяешь случаю управлять своей жизнью… И эта пассивность, боже праведный, неужели ты не понимаешь, о чем она говорит?

— Думаю, понимаю, — помолчав, ответил он.

— Ну, скажи.

— Шизоидная личность склонна к пассивности — мне это известно.

— Будь решительнее. Откажись от продолжения. Позвони Арни и скажи, что ты просто не в состоянии справиться с Манфредом. Его нужно отправить обратно в Бен-Гурион, где им займется доктор Глоб. Пусть там сами создадут замедляющую камеру. Они ведь уже приступили к этому, не так ли?

— Им никогда её не сделать. Они надеются на импорт оборудования с Земли, а ты понимаешь, что это значит.

— Ты тоже никогда не сделаешь, потому что ещё раньше ты окончательно свихнешься. Я тоже умею предсказывать будущее. И знаешь, что я в нем вижу? Что тебе предстоит перенести куда как более серьезный коллапс, чем случались до сих пор. Я предвижу, Джек, полное разрушение твоей психики, если ты будешь продолжать. Тебя уже преследуют шизоидная тревога, паника, разве не так? Не так?

Джек кивнул.

— Я видела, как это было с моим братом, — продолжала Дорин, — эту панику — а раз увидев, её невозможно забыть. Когда действительность сжимается вокруг, сжимается восприятие пространства и времени, причины и следствия… разве не это с тобой сейчас происходит? По твоим словам получается, что ты никак не можешь повлиять на исход вашей сегодняшней встречи с Арни — а ведь это полный личностный распад, потеря зрелости и ответственности; это совсем на тебя не похоже. — Грудь Дорин высоко вздымалась от глубокого дыхания. — Я позвоню Арни и скажу, что ты отказываешься, пусть ищет кого-нибудь другого для возни с Манфредом. Я скажу, что у тебя ничего не получилось и что продолжать бессмысленно. Я уже наблюдала у Арни эти задвиги: он носится с ними несколько дней или недель, а потом полностью забывает. Точно так же он может и об этом забыть.

— Об этом он не забудет, — возразил Джек.

— Ты хоть попробуй!

— Нет. Я должен встретиться с ним сегодня вечером и сообщить о результатах. Я обещал ему — я должен.

— Чёртов идиот! — воскликнула Дорин.

— Знаю — откликнулся Джек. — Только не из-за того, о чем ты думаешь. Я идиот потому, что взялся за дело, не подумав о последствиях. Я… — Он умолк. — А может, ты и права. Я просто не гожусь для работы с Манфредом.

— Но ты ведь продолжаешь с ним работать. Что ты собираешься показать сегодня Арни? Покажи мне это сейчас.

Джек достал конверт и вынул из него рисунок Манфреда. Дорин долго рассматривала его, после чего вернула обратно.

— Дурной, болезненный рисунок, — почти неслышно промолвила она. — Я знаю, что это такое. Это гробница мира, да? Вот что он нарисовал. Мир после смерти. Вот что он видит, а благодаря ему и ты начинаешь видеть. Ты хочешь показать это Арни? Ты потерял всякое чувство реальности: неужели ты думаешь, что Арни понравился бы этот распад? Сожги рисунок.

— Ну, не так уж он плох, — глубоко встревоженный её реакцией, ответил Джек.

— Нет, он очень дурен. И то, что ты не видишь этого, — паршивый признак. Ведь сначала он тебе тоже показался страшным?

Джек был вынужден кивнуть.

— Значит, я права.

— Мне надо лететь. Увидимся вечером. — Джек подошел к окну и похлопал Манфреда по плечу. — Нам пора. Вечером увидимся с этой дамой и мистером Коттом.

— До свидания, Джек, — промолвила Дорин, проводив его до двери. В её больших темных глазах таилось отчаяние. — Что бы я ни сказала, я не смогу удержать тебя. Ты изменился. Ещё несколько дней назад ты был гораздо живее… Ты чувствуешь это?

— Нет, я этого не чувствую, — ответил он, впрочем, ничуть не удивившись; на самом деле он чувствовал, как налились тяжестью конечности, как сжимает сердце. — Увидимся вечером. — Джек склонился и поцеловал её в полные сладкие губы.

Она осталась стоять в дверях, молча глядя им вслед.

В оставшееся до вечера время Джек Болен решил заскочить в Общественную Школу, чтобы забрать сына. Именно там, в том месте, которого он боялся больше всего на свете, он и проверит, права ли Дорин; там-то он и узнает, потерял ли способность отличать действительность от проекций собственного подсознания. Общественная Школа станет для него пробным камнем, и, когда Джек разворачивал вертолет компании И в её направлении, что-то глубоко внутри говорило ему, что он в состоянии вынести повторный визит туда.

К тому же его мучило желание посмотреть, как отреагирует на новую обстановку и искусственные обучающие машины Манфред. Его давно преследовало чувство, что Манфред, столкнувшись с автоматическими учителями, проявит сильную реакцию, возможно, схожую с его собственной, а может, и противоположную. Так или иначе, Манфред не останется безучастным.

«Хотя разве уже не поздно? — тут же мелькнула робкая мысль. — Разве все уже не кончено и Арни не отменил своего распоряжения? Разве я уже не виделся с ним сегодня? Который сейчас час? — в ужасе думал Джек. — Я потерял чувство времени».

— Мы летим в Общественную Школу, — промямлил он Манфреду. — Как тебе это нравится? Посмотришь школу, где учится Дэвид.

Глаза Манфреда вспыхнули пониманием, словно он говорил: «Да, я хочу туда, полетели».

— Договорились, — откликнулся Джек, с трудом справляясь с управлением. У него было такое чувство, будто он лежит на дне неподвижного океана, не в силах двинуться и способный лишь на то, чтобы дышать. Что с ним?

Он не знал.

Глава 11

Под оболочкой мистера Котта скрывались помертвевшие кости, влажные и блестящие. Весь мистер Котт был мешком с костями, грязными, но все ещё влажно — блестящими. Его череп поедал овощи, тут же превращавшиеся в гниль. Джек Болен тоже был мешком с дохлятиной, в котором кишмя кишела гадость. Но внешняя оболочка, раскрашенная и благоухающая, продолжала всех дурачить. Он видел, как она склоняется над мисс Андертон, сочась вожделением, как из неё изливается её мокрая липкая сущность и мертворожденные слова вываливаются из челюстей. Некоторые из них заползали в складки её одежды, впивались в её кожу и пролезали внутрь.

— Люблю Моцарта, — произнес мистер Котт. — Сейчас я поставлю эту запись.

Все тело мисс Андертон чешется от липнущей одежды, приставших волос, праха и помета мертворожденных слов. Она чешется, разрывая в клочья одежду, потом хватает обрывки в зубы и проглатывает их.

— Дирижирует Бруно Вальтер, — замечает мистер Котт, вертя ручки усилителя. — Большой раритет эпохи золотого века звукозаписи.

Ужасные крики и визги заполняют помещение, и она понимает, что исходят они из неё. Её сотрясают судороги — вся скопившаяся в ней мертвечина вздыбилась и поползла, стремясь вырваться на свет. Господи, как её остановить? Она выступала из пор и струилась на пол, просачиваясь в щели между досками.

— Прошу прощения, — пробормотал Арни Котт.

— Ничего себе, так можно и напугать, Арни. — Поднявшись с дивана, она оттолкнула большую, темную, дурно пахнущую массу, облепившую её. — Твое чувство юмора…

Он оборачивается и видит, как она срывает с себя последний лоскут одежды. Он откладывает кассету и приближается к ней, протягивая руки.

— Сделай это, — просит она, и оба опускаются на пол. Он быстро сдирает с себя одежду. Слившись в объятиях, они укатываются в темноту под плиту и замирают там в пыли и выделениях собственных тел, тяжело дыша. — Ещё, — требует она и впивается ногтями в его тело.

— Случайная ошибка, — замечает он, вдавливая её в пол и тяжело дыша ей в лицо.

Из-за плиты появляются чьи-то глаза, кто-то наблюдает за ними. Оно забросило клей, ножницы и журналы для того, чтобы злорадно упиваться каждым их телодвижением.

— Прочь, — задыхаясь, произносит она. Но оно не уходит. — Ещё, — просит она, и оно заливается смехом. Чем тяжелее обрушивается на неё сокрушительный груз, тем громче становится смех.

— Гадлай меня ещё, — повторяет она. — Гадлай, гадлай, гадлай меня, влей в меня свое гадло, мне нравится твое гадло. Не останавливайся. Гадл-гадл-гадл — гадл-гадл!

Джек Болен снижался над посадочной площадкой школы, поглядывая на Манфреда и пытаясь угадать, о чем тот думает. Погруженный в себя, Манфред Стайнер невидящим взглядом смотрел вниз, и черты его лица были искажены в такой отвратительной гримасе, что Джек тут же отвернулся.

«Какое мне дело до этого ребенка? Дорин права: выше головы не прыгнешь, а в результате постоянного присутствия Манфреда начали просыпаться шизоидные аспекты моей собственной личности».

И все же он не знал, как ему вырваться, почему-то у него было ощущение, что уже слишком поздно, словно время свернулось и навеки сковало его с этим несчастным немым существом, которое снова и снова ворошило и всматривалось в порожденный им мир.

каким-то образом он впитал в себя мировоззрение Манфреда, и теперь оно исподволь разлагало его психику.

«Надо дождаться вечера, надо как-то дотянуть до встречи с Арни Коттом. Потом я смогу все бросить и вернуться в собственный мир, в собственное пространство и больше никогда не видеть Манфреда Стайнера. Арни, ради бога, спаси меня», — повторял он.

— Вот мы и прибыли. — Вертолет замер, коснувшись поверхности крыши, лопасти остановились.

Манфред тут же с нетерпением бросился к дверце.

«Значит, тебе хочется здесь осмотреться, — отметил про себя Джек. — Интересно, почему?» Он подошел к дверце и открыл её; Манфред, не мешкая, выпрыгнул на крышу и побежал к уходящему вниз скату, словно знал дорогу наизусть.

Когда Джек вылез из вертолета, мальчик уже исчез из виду. Джек поспешил за ним к спуску и окунулся в школьную атмосферу.

«Дорин Андертон и Арни Котт, — говорил себе Джек, — два самых близких мне человека, которые значат для меня больше всего, благодаря которым я сохраняю связь с самой жизнью — и именно в эти отношения сумел внедриться Манфред: он разрушил самые важные для меня связи. Что же осталось? Оторванный от них, я автоматически потерял и все остальное — своего сына, жену, отца, мистера И. Я знаю, что меня ждет, если я шаг за шагом буду отступать перед этим ребенком. Теперь я понимаю, что такое психоз: полное отчуждение от объектов внешнего мира, особенно от значимых — от тепла живых людей. А что приходит взамен? Постоянная сосредоточенность на собственном сумеречном состоянии, на возникающих внутри флуктуациях, влияющих только на внутренний мир. Так расщепляются два мира, внешний и внутренний, теряя взаимосвязь. Они просто расходятся в разные стороны. И я стою на пороге отчуждения. Возможно, всегда стоял, возможно, что-то таилось во мне с самого начала. Но мальчик значительно продвинул меня вперед. Вернее, благодаря ему я проделал большой путь».

Мощная зацикленная энергия Манфреда, стирая все вокруг себя, проникает во внешний мир и поражает его. Таким ребенок был с самого начала, являя собой высшую точку развития шизоидного процесса.

— Манфред, подожди, — позвал Джек, медленно спускаясь за мальчиком в недра здания Общественной Школы.

Сильвия Болен, потягивая кофе, сидела на кухне Джун Хинесси и делилась с ней своими проблемами.

— А самое ужасное, — рассказывала она про Эрну Стайнер и её детей, — как ни закрывай глаза, они вульгарны. Жаль, что приходится об этом говорить, но в последнее время мне так часто пришлось с ними общаться, что скрывать правду я просто не могу: я каждый день наталкиваюсь на их дурное воспитание.

Джун Хинесси в белых шортах и открытом лифчике шлепала босиком то туда, то сюда, поливая из стеклянного кувшина комнатные растения.

— И мальчик у них действительно странный. Он хуже всех, не правда ли?

— И он все время у нас, дни напролет, — передернув плечами, сообщила Сильвия. — Ты же знаешь, Джек занимается с ним, пытаясь вернуть в общество. Что до меня, так я бы таких уродов просто уничтожала; в конечном итоге, позволять им жить даже негуманно, ложное милосердие и по отношению к ним, и по отношению к нам. Мальчик будет нуждаться в уходе всю свою жизнь, он никогда не сможет покинуть лечебное заведение..

— Я хочу рассказать тебе, что сделал недавно Тони, — возвращаясь на кухню с пустым кувшином, перебила подруга. Тони был её нынешним любовником, их связь длилась уже полгода, и Джун держала всех соседок, а особенно Сильвию, в курсе событий. — Мы обедали вместе в Женеве, во французском ресторане, ели улиток. Улиток подают прямо в ракушках, выковыриваешь их оттуда огромными вилками чуть ли не в фут длиной. Естественно, большинство продуктов там с черного рынка. Во всех таких ресторанах деликатесы исключительно с черного рынка. Я этого не знала, пока Тони не сводил меня туда.

— Улитки, — с отвращением вымолвила Сильвия, тут же начав размышлять, какие великолепные блюда заказала бы она, будь у неё любовник, приглашающий в рестораны.

Интересно, что чувствуешь, заводя любовную связь? Дело, конечно, непростое, но стоящее, если удается все скрыть от мужа. Вся сложность в Дэвиде. Впрочем, и Джек сейчас в основном работал дома, да ещё свекор. К тому же она никогда не смогла бы принимать его, любовника, у себя дома из-за Эрны Стайнер — толстая мешковатая фрау тут же сообразит, в чем дело, и из истинно прусского чувства долга поставит об этом в известность Джека. С другой стороны, разве риск не являлся обязательной составной частью такой связи? Разве он не добавляет особой… прелести, что ли?

— А что сделает твой муж, если узнает? — спросила Сильвия. — Разрежет тебя на мелкие кусочки? Джек бы не преминул.

— У Майка у самого было несколько любовных интрижек. Конечно, он рассердится и может на недельку отправиться к одной из своих подружек, бросив меня с детьми. Но он переживет.

«Интересно, а были ли у Джека романы? — вдруг подумала Сильвия. — Маловероятно. Интересно, а что я буду делать, если выяснится, что были? Сможет ли это разрушить наш брак? Да. Я тут же обращусь к адвокату. Или не обращусь? — тут же усомнилась она. — Заранее ничего нельзя сказать…»

— Как ты ладишь со своим свекром? — спросила Джун.

— Неплохо. Он с Джеком и Манфредом отправился сегодня куда-то по делам. На самом деле я не так уж много провожу времени с Лео, он ведь приехал не отдыхать. Джун, а сколько у тебя было романов?

— Шесть, — ответила Джун Хинесси.

— Вот это да. А у меня ни одного.

— Некоторые женщины просто не созданы для них.

Сильвия восприняла это чуть ли не как личное оскорбление, намек на анатомическое несовершенство.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Психологически не приспособлены, — поспешила заверить её Джун. — Для того чтобы сочинить и изо дня в день поддерживать некую версию, женщина должна обладать определенными качествами. Мне доставляет удовольствие, когда я выдумываю, что сказать Майку. Ты другая. У тебя простое и конкретное мышление: обман и вымысел не твой конек. К тому же у тебя прекрасный муж. — Она подчеркнула авторитетность собственного суждения, подняв брови.

— Джека целыми неделями не бывает дома, — ответила Сильвия. — Так что мне бы не помешал роман. Сейчас это, конечно, стало гораздо сложнее. — Она лихорадочно мечтала о чем-нибудь важном, неожиданном, увлекательном, что могло бы заполнить длинные пустые дни; ей до смерти наскучило сидеть на чужих кухнях, часами поглощая кофе. Неудивительно, что столь многие женщины пускались в любовные авантюры. Выбора не оставалось: или авантюры, или сумасшествие.

— Ты не можешь судить, если весь твой чувственный опыт ограничивается отношениями с мужем, — продолжила Джун Хинесси. — Ты так или иначе зависишь от него. А когда ты спишь с другими мужчинами, ты можешь более объективно судить о его недостатках. И если тебе кажется, что он должен что-то изменить в себе, ты можешь более решительно настаивать на этом. И себя ты сможешь лучше понять, имея дело с другими мужчинами, что-то исправить в себе, чтобы доставлять мужу большее удовольствие. По-моему, здесь никто ничего не теряет.

В таком виде супружеская измена действительно представлялась как полезное и здоровое занятие для всех заинтересованных лиц. В выигрыше оставались даже мужья.

Продолжая размышлять об этом и попивать кофе, Сильвия выглянула из окна и, к собственному изумлению, увидела приземляющийся вертолет.

— Кто это? — спросила она Джун.

— Понятия не имею, — тоже выглянув из окна, ответила та.

Вертолет замер около дома, дверца раскрылась, и из него вышел темноволосый симпатичный мужчина в яркой нейлоновой рубашке, галстуке, узких брюках и модных европейских туфлях из мягкой кожи. За ним появился бликмен, нагруженный двумя тяжелыми чемоданами.

Сильвия Болен почувствовала, как заколотилось её сердце. Именно так она представляла себе любовника Джун Тони.

— Господи, кто это? Торговец? — В дверь постучали, и Джун бросилась открывать. Сильвия поставила чашку и последовала за ней.

— Кажется, я не совсем одета, — замешкавшись у дверей, заметила Джун, нервно ощупывая свои шорты. — Поговори с ним, а я пока сбегаю в спальню и переоденусь. Я не ожидала сегодня никаких визитов: знаешь, надо быть осторожными — мы здесь одни, мужей нет… — И она бросилась в спальню.

Сильвия открыла дверь.

— Добрый день, — произнес мужчина, обнажая в улыбке зубы идеальной белизны. — Вы хозяйка? — Он говорил с легким акцентом.

— Допустим, — робко и настороженно ответила Сильвия и окинула себя взглядом, проверяя, достаточно ли скромно она сама одета, чтобы стоять здесь и беседовать с незнакомым мужчиной.

— Хочу вам предложить прекрасный набор диетических продуктов, с которыми вы, возможно, уже знакомы, — промолвил мужчина. Он смотрел ей прямо в глаза, и тем не менее Сильвия не могла отделаться от ощущения, что он дюйм за дюймом изучающе разглядывает все её тело. Она чувствовала себя все более неловко, однако возмутиться ей не приходило в голову: его манеры были обаятельны — в них сквозила скромность и в то же время неожиданный напор.

— Диетические продукты, — пробормотала она. — Ну, я…

Мужчина кивнул, и вышедший из-за его спины бликмен поставил один из чемоданов и раскрыл его. Корзинки, бутылки, коробки… все это её очень заинтересовало.

— Рафинированное арахисовое масло, бескалорийные диетические сладости, чтобы ваша фигурка сохраняла стройность. Пшеничные побеги, дрожжи, витамин Е — витамин жизни… Но конечно, для такой молодой женщины он ещё необязателен. — Речь незнакомца плавно струилась. Сильвия заметила, что склонилась над чемоданом так близко от него, что они почти касались плечами, и, испугавшись, отпрянула.

В дверях появилась Джун в юбке и шерстяном свитере. Увидев их, она тут же отступила и закрыла за собой дверь, так что продавец её не заметил.

— Ещё могу предложить широкий ассортимент деликатесов. Если мисс интересуется… — Он поднял кувшин, и у неё перехватило дыхание — это была икра.

— Боже милостивый, — как заколдованная, промолвила Сильвия. — Где вы это достали?

— Дорого, но стоит того. — Торговец сверлил её своими темными глазами. — Не так ли? Воспоминания о днях, проведенных Дома: теплое пламя свечей, танцевальная музыка… дни любви в кругу приятных для слуха и зрения вещей. — Он широко улыбнулся.

«Черный рынок», — догадалась она.

— Понимаете, я живу не здесь, — произнесла Сильвия и почувствовала, как сердце заколотилось у неё в горле. — Я живу в миле отсюда по каналу. — Она указала рукой. — И… меня все это очень интересует.

Его улыбка озаряла её безграничным сиянием.

— Вы здесь впервые? — заикаясь, спросила Сильвия. — Я раньше вас не видела. Как вас зовут?

— Отто Цитте. — Он вручил ей карточку, но она едва взглянула на неё, не в силах отвести взгляда от его лица. — Я давно занимаюсь делами, однако лишь недавно… в результате несчастного случая… дело было полностью реорганизовано, так что теперь я имею возможность непосредственно общаться с новыми покупателями.

— Вы ещё заедете?

— Да, загляну попозже… и мы на досуге сможем рассмотреть весь мой прекрасный ассортимент импортных товаров. Всего хорошего. — Торговец выпрямился с кошачьей грацией.

— Привет, — настороженно произнесла Джун Хинесси, снова появляясь в дверях.

— Моя визитная карточка. — Отто Цитте протянул и ей рельефный белый квадратик. Дамы принялись внимательно изучать карточки.

Отто Цитте улыбнулся всезнающей белоснежной улыбкой и дал знак бликмену раскрыть второй чемодан.

Доктор Глоб сидел в своем кабинете в Бен-Гурионе, когда до него донесся резкий властный голос, явно женский. Потом он услышал извиняющиеся интонации сестры и догадался, что первый голос принадлежал Энн Эстергази, которая пришла навестить своего сына Сэма.

Он раскрыл папку на букву «Э» и нашел дело Эстергази Самуэля.

Мальчик был рожден вне брака через год с небольшим после того, как миссис Эстергази развелась с Арни Коттом, и поступил в лагерь под её именем. Однако вне всяких сомнений он являлся сыном Арни Котта: все врачи безоговорочно признавали их кровное родство.

Вероятно, несмотря на развод, Арни и Энн Эстергази продолжали общаться, и достаточно близко, чтобы произвести на свет ребенка. Значит, их отношения были не просто деловыми.

Глоб задумался, каким образом можно использовать эти сведения. Есть ли у Арни враги? Ему по крайней мере об этом ничего не известно: Арни все любили, все, за исключением его, Мильтона Глоба. Похоже, он был единственным человеком на Марсе, пострадавшим от рук Арни, и эта мысль не добавила ему радости.

«Он поступил со мной бесцеремонно и антигуманно», — в миллионный раз повторил себе Глоб. И чем следует на это ответить? Он, конечно, может надеяться на другие компрометирующие мелочи. Какой, впрочем, от них толк?

Доктор Глоб ещё раз перелистал папку. Странный мальчик, этот Самуэль Эстергази, уникальный случай в практике. Он напоминал какого-то доисторического человека, разновидность, отсеянную в процессе эволюции и обитавшую изначально в водной стихии. В голову сразу приходила теория, выдвинутая некоторыми антропологами, о том, что человек произошел от водных обезьян, обитавших на отмелях и в прибрежной полосе.

Интеллектуальный коэффициент Сэма равнялся всего лишь семидесяти трем.

И вдруг Глобу пришла мысль, что Сэм скорее относится к умственно отсталым, нежели аномальным детям. А Бен-Гурион не рассчитан для содержания умственно отсталых, и его директор Сьюзен Хейнес уже отослала обратно несколько малолетних пациентов, страдавших псевдоаутизмом и впоследствии оказавшихся обыкновенными имбецилами. Конечно, отбор все ещё был затруднен из-за диагностических сложностей. Но в случае с Эстергази присутствовали и физические дефекты…

«Вот оно, — решил Глоб. — У меня есть все основания отослать этого ребенка домой. И пусть им занимается Общественная Школа, подлаживаясь под его уровень. Только с физиологической точки зрения он может быть назван «аномальным», а в нашу задачу не входит забота об инвалидах».

«Но почему я это делаю? — спрашивал он себя. — Хочу отомстить Арни Котту за его жестокое обращение со мной? Нет, вряд ли; я не отношусь к мстительному типу людей — к ним относятся анально-экспульсивные особи и орально-кусающие». А Глоб давно уже отнес себя к генитальному разряду, предающемуся зрелому половому соперничеству.

С другой стороны, размолвка с Арни Коттом заставила его рыться в деле ребенка Эстергази… так что между этими событиями прослеживается хоть и небольшая, но связь, причинно — следственная связь.

Он вернулся к документам и вновь недоуменно нахмурился: что за странные отношения, в которых спустя несколько лет после развода сохранялась сексуальная связь! Зачем тогда было разводиться? Не столкновение ли честолюбий тому причиной? Энн Эстергази, несомненно, относится к властному типу женщин с доминирующими мужскими признаками. Юнг называл таких «духовно — одержимыми». Для успешных отношений с женщиной подобного типа необходимо сразу же захватить инициативу в свои руки и не отпускать её. Одно из двух — или властвовать над ней, или быстро потерпеть поражение.

Глоб отложил папку и направился по коридору к игровой комнате. Посетительница играла в кости со своим сыном. Он подошел к ним и остановился, наблюдая за игрой, пока миссис Эстергази сама не подняла голову.

— Здравствуйте, доктор Глоб, — весело поприветствовала его она.

— Здравствуйте. Когда закончите, не заглянете ли ко мне в кабинет?

Приятно было видеть, как самонадеянное, уверенное выражение лица этой женщины исчезло, уступив место тревоге.

— Конечно, доктор Глоб.

Через двадцать минут она уже сидела напротив него.

— Миссис Эстергази, когда ваш мальчик впервые появился в Бен-Гурионе, у нас имелось много сомнений относительно природы его состояния. Сначала мы считали, что оно вызвано психическими нарушениями, возможно, травматическим неврозом или…

— Доктор, вы хотите сообщить мне, что, поскольку Сэм обнаруживает лишь интеллектуальную дефективность, вы собираетесь исключить его, верно? — решительно спросила женщина.

— Ну и физическую неполноценность, — добавил Глоб.

— Это не ваше дело.

Покорно соглашаясь, он взмахнул руками.

— Когда я должна его забрать? — Она побледнела, руки, вцепившиеся в сумочку, дрожали.

— Ну, дня через три-четыре, можно через неделю.

Прижав руку к лицу, миссис Эстергази невидящим взглядом уставилась на ковер, покрывающий пол кабинета. Время шло.

— Возможно, вам известно, доктор, — начала она дрожащим голосом, — что уже в течение некоторого времени я провожу кампанию против законопроекта ООН, предполагающего закрытие Бен-Гуриона. — Постепенно её голос обретал силу и уверенность. — Если вы вынудите меня забрать Сэма, я прекращу свою деятельность в данной области, и можете не сомневаться: законопроект будет одобрен. Более того, я поставлю в известность Сьюзен Хейнес, почему я отказываюсь вам помогать.

Холодная волна ужаса захлестнула Мильтона Глоба. Он буквально оцепенел.

— Вы поняли, доктор? — осведомилась миссис Эстергази.

Ему удалось кивнуть.

— Доктор, я давно занимаюсь политикой, — вставая, продолжила Энн. — Арни Котт считает, что все это на самодеятельном уровне, но он ошибается. Уж поверьте мне, в некоторых сферах политики я достаточно проницательна.

— Да, я чувствую — ответил Глоб. Он тоже поднялся и проводил её до двери.

— И пожалуйста, больше никогда не возвращайтесь к этому разговору о Сэме. Для меня он слишком болезнен. Мне гораздо легче считать его аномальным. — Миссис Эстергази посмотрела доктору прямо в глаза. — Считать сына умственно отсталым выше моих сил. — И, повернувшись, она легкой походкой зашагала прочь.

«Не слишком-то хорошо получилось, — заметил про себя доктор Глоб, трясущимися руками закрывая дверь. — Совершенно очевидно, она страдает садистскими наклонностями — мощные всплески неприязни в сочетании с направленной вовне агрессией».

Он снова сел за стол, закурил сигарету и задумчиво затянулся, пытаясь вернуть себе уверенность.

Когда Джек Болен вышел в коридор, Манфреда и след простыл. Мимо пробежали несколько ребятишек, вероятно, спеша к своим учителям. Джек двинулся вслед за ними, недоумевая, куда делся Манфред, да ещё с такой скоростью. Что-то тут не так.

Впереди он заметил группу детей, стоявших вокруг высокого седовласого джентльмена с кустистыми бровями, в котором Джек признал Марка Твена. Манфреда среди них не было.

Когда Джек уже миновал их, Марк Твен вдруг прервал свой монолог, обращенный к слушателям и, затянувшись сигарой, поинтересовался:

— Дружище, я ничем не могу быть вам полезен?

— Я ищу маленького мальчика, который прилетел со мной, — остановившись, ответил Джек.

— Я знаю всех здешних мальчуганов, — ответила обучающая машина Марк Твен. — Как его зовут?

— Манфред Стайнер. — И он описал мальчика внимательно слушающему автомату.

— Гм-м, — ответила машина, когда он умолк, и ещё раз затянулась сигарой. — Полагаю, вы найдете его с римским императором Тиберием. По крайней мере так мне сообщает руководство, которому поручено попечение над этим заведением, я имею в виду школьного мастера.

Тиберий. Джеку и в голову не приходило, что в школе представлены такие фигуры — развратные и безумные персонажи истории. Вероятно, Марк Твен догадался, о чем он думал, по выражению его лица.

— Здесь, в школе, вы встретите, сэр, не только образцы для подражания, но и примеры того, чего нужно избегать с наивысшим тщанием. Путешествуя по этим залам, вы встретите много разбойников, пиратов и негодяев, честно излагающих свои поучительные истории для просвещения юношества. — Марк Твен выпустил кольца дыма и подмигнул Джеку. Джек смущенно поспешил дальше.

Следующий раз он остановился у Иммануила Канта, чтобы справиться о направлении. Рядом с великим философом стояло несколько подростков.

— Тиберия вы найдете вон там, — ответила машина с сильным акцентом и с полной уверенностью указала дальше.

Джек последовал совету и через мгновение увидел хрупкую фигуру. Казалось, римский император стоял задумавшись, но как только Джек приблизился к нему, он повернулся и промолвил:

— Мальчик, которого вы ищете, пошел дальше. Ведь это ваш мальчик, не так ли? На редкость симпатичный юноша. — Тиберий умолк, вновь погрузившись в свои размышления. Джек знал, что на самом деле он подключается сейчас к школьному мастеру, который, задействовав все автоматы, пытается определить местонахождение Манфреда.

— В данную минуту он ни с кем не беседует, — сообщил Тиберий.

Джек двинулся дальше. Мимо промелькнула женская фигура среднего возраста, одарив его улыбкой: рядом с ней не было детей, и он не смог догадаться, кто это.

— Ваш мальчик с Филиппом Вторым Испанским, — проинформировала она и указала направо по коридору, добавив странным тоном: — Будьте добры, поспешите; мы будем вам крайне признательны, если вы выдворите его из школы, и чем быстрее, тем лучше. Спасибо большое.

Машина умолкла, и Джек поспешил в указанном направлении.

Как только он свернул, перед ним выросла бородатая аскетичная фигура Филиппа Второго. Манфреда рядом не было, но его неуловимый дух все ещё витал здесь.

— Он только что отбыл, любезный сэр, — произнес автомат таким же обеспокоенным тоном, как и предшествовавший. — Найдите и выдворите его, чем заслужите всеобщую признательность.

Джек бегом бросился по коридору, чувствуя, как его подгоняет леденящий ужас.

— …всеобщую признательность — проводила его чья-то сидящая фигура в белой тоге, когда он проносился мимо.

— …как можно скорее, — подхватил другой седовласый мужчина в сером смокинге ту же литанию.

Джек повернул за угол и увидел Манфреда.

Он сидел на полу, прислонившись к стене и опустив на грудь голову.

— Почему ты убежал? — наклонившись к нему, спросил Джек.

Мальчик молчал. Он прикоснулся к его плечу; тот никак не отреагировал.

— С тобой все в порядке? — спросил Джек.

Манфред шевельнулся, поднялся на ноги и повернулся лицом к Джеку.

— В чем дело?

Манфред молчал, на лице мальчика отражались противоречивые чувства, не находящие выхода; он смотрел на Джека и словно не видел его, полностью погруженный в себя и не умеющий прорваться в окружающий мир.

— Что случилось? — повторил Джек. Но он и сам понимал, что ему никогда не удастся это выяснить: стоящее перед ним существо не умело выражать свои мысли. Между ними могла существовать лишь тишина, полное отсутствие понимания, бездна, которую никогда ничем не заполнить.

Мальчик отвернулся и снова сел на пол.

— Оставайся здесь, — сказал Джек. — Я попрошу их найти мне Дэвида.

Он устало поплелся прочь; Манфред даже не пошевелился. Дойдя до ближайшей обучающей машины, Джек попросил:

— Мне нужен Дэвид Болен, пожалуйста. Я — его отец. Я заберу его домой.

Машина являла собой Томаса Эдисона. Пожилой джентльмен вздрогнул, устремил на него взор и приложил руку к уху. Джек повторил свою просьбу.

— Гадл-гадл, — закивал автомат.

Глаза у Джека полезли на лоб. Он обернулся, но Манфред все так же сидел на полу, привалившись к стене.

— Гадл-гадл, — снова сообщил Томас Эдисон, открыв рот, и умолк.

«Это я? — в панике спрашивал себя Джек. — Это финальный психический срыв? Или…»

Но альтернативы он так и не нашел.

Дальше по коридору был виден ещё один обучающий автомат, обращавшийся к группе детей: его металлический гулкий голос разносился по всему коридору.

— Гадл-гадл — сообщал он детям.

Джек закрыл глаза. С удивительной отчетливостью он понял, что его восприятие, его психика не обманывают его, что все происходит на самом деле.

Манфред Стайнер проник в структуру Общественной Школы, разрушив её потаенный механизм.

Глава 12

Когда Мильтону Глобу поступил срочный вызов, он все ещё сидел за столом в своем кабинете, размышляя над поведением Энн Эстергази. Звонила школьный мастер из Общественной Школы ООН.

— Доктор, простите за беспокойство, — зашелестел её бесцветный голос, — но мы нуждаемся в вашей помощи. По нашей территории бродит гражданин мужского пола с ярко выраженным психическим расстройством. Мы бы хотели, чтобы вы выдворили его.

— Конечно, — пробормотал доктор Глоб. — Сейчас буду.

Вскоре он уже летел над пустыней по направлению к школе.

Школьный мастер, ожидавшая на посадочной площадке, поспешно повела его через здание к перекрытому отсеку коридора.

— Мы решили, что лучше оградить детей, — объяснила она, нажимая кнопку в стене и открывая выдвижную дверь.

В коридоре стоял человек, лицо которого показалось Глобу знакомым. И тут, совершенно непроизвольно, он почувствовал глубокое удовлетворение. Значит, шизофрения всё-таки достала Джека Болена. Взгляд Болена блуждал, на лице застыло изумленное выражение — совершенно очевидно, что он находится в состоянии кататонического ступора, возможно, перемежавшегося повышенным возбуждением. Вид у него был абсолютно изможденный. Рядом стояло ещё одно существо, также знакомое доктору Глобу, — Манфред Стайнер.

«Да, ваши отношения не принесли блага ни одному из вас», — заметил про себя Глоб.

С помощью школьного мастера он погрузил обоих в свой вертолет и, взмыв в воздух, направил машину к Бен-Гуриону.

— Давайте я вам расскажу, что случилось, — промолвил Болен. Он сидел согнувшись, сжав кулаки.

— Пожалуйста — откликнулся Глоб, наконец взяв себя в руки.

— Я прилетел в школу, чтобы забрать сына — начал Джек срывающимся голосом. — И взял с собой Манфреда. — Он повернулся и взглянул на мальчика, который ещё не вышел из своей каталепсии и совершенно неподвижно, как изваяние, лежал на полу. — Манфред убежал от меня. А потом… связь между мной и школой нарушилась. Единственное, что я воспринимал…

— Folie a deux, — пробормотал Глоб. — Безумие на двоих.

— Вместо школы я начал слышать его, — договорил Болен. — Я слышал, как обучающие автоматы произносят его слова.

— Манфред обладает очень мощным личностным началом, — заметил Глоб. — Пребывание с ним в течение длительного времени истощает. Я думаю, вам лучше оставить этот проект. Мне кажется, вы слишком рискуете.

— Я должен увидеться сегодня с Арни, — прерывистым хриплым шепотом ответил Джек.

— А что будет с вами?

Болен не ответил.

— На данной стадии я ещё могу вам помочь, — продолжил Глоб. — Затем… трудно сказать.

— Там, в этой проклятой школе, я совершенно растерялся, — произнес Болен. — Просто не знал, что делать. И все время искал, с кем бы поговорить, кто не был бы похож на него. — Он показал на Манфреда.

— Общаться со школой — это огромная проблема для шизофреника, — ответил Глоб. — Всякий шизофреник, как и вы, общается с людьми на уровне подсознания. А обучающие автоматы, естественно, не обладают им, у них все на поверхности. Поскольку шизофреник привык игнорировать внешнюю данность, он продолжает доискиваться подтекста и наталкивается на пустоту.

— Я не мог понять, что они говорят, — согласился Болен, — это была такая же бессмыслица, какую произносит Манфред.

— Вам ещё повезло, что вы вышли из этого состояния, — заметил доктор Глоб.

— Я знаю.

— Ну так что вы будете делать дальше, Болен? Отдыхать и поправляться? Или снова вступите в опасный контакт с ребенком, который настолько нестабилен, что…

— У меня нет выбора, — ответил Джек.

— Это верно. У вас нет выбора, вы должны оставить его в покое.

— Но кое-что я понял — сказал Джек. — Я понял, как высоки ставки в этой игре лично для меня. Теперь я знаю, что такое быть отрезанным от мира, как Манфред. И я сделаю все, что в моих силах, чтобы избежать этого. Теперь я не сдамся. — Дрожащими руками он вынул из кармана сигарету и закурил.

— Ваш прогноз неблагоприятен, — заявил Глоб.

Джек Болен кивнул.

— Сейчас наступила ремиссия, несомненно вызванная тем, что вы покинули школьную среду. Хотите начистоту? Я не поручусь, что она продлится долго, — может, ещё десять минут, а может, час; может, вам удастся дотянуть до вечера, когда начнется ещё более сильный приступ. Ведь особенно тяжелы для вас ночные часы, не так ли?

— Да, — кивнул Болен.

— Есть два варианта. Я могу забрать Манфреда обратно в Бен-Гурион и представлять сегодня вечером ваши интересы у Арни, как ваш официальный психиатр. Я регулярно этим занимаюсь, это мой бизнес. Оплачивайте счет, и я подброшу вас домой.

— Возможно, я воспользуюсь этим позднее, — ответил Болен. — Вы сможете представлять меня, если мне станет хуже. Но сегодня я с Манфредом должен быть у Арни Котта.

Доктор Глоб пожал плечами. «Невосприимчивость к рациональным предложениям, — отметил он про себя. — Признак аутизма. Джека Болена невозможно убедить: он уже слишком отъединен от окружающего мира, чтобы слышать и понимать. Язык превратился для него в пустой ритуал, лишенный какого бы то ни было смысла».

— Мой сын Дэвид, — внезапно вспомнил Болен. — Мне надо вернуться в школу и забрать Дэвида. И вертолет компании И, он тоже там остался. — Взгляд его стал более осмысленным.

— Не надо возвращаться туда, — попытался убедить Глоб.

— Отвезите меня обратно.

— Тогда хотя бы не возвращайтесь в школу; оставайтесь на площадке. Я распоряжусь, чтобы вам прислали сына, а вы, пока он выходит, подождете в вертолете. Это по крайней мере будет менее опасно. Я вместо вас переговорю со школьным мастером. — Доктор Глоб внезапно почувствовал прилив симпатии к этому человеку, к тому, с каким упорством он настаивал на своем.

— Спасибо, — ответил Болен. — Вы очень любезны. — Джек улыбнулся, и доктор тоже ответил ему улыбкой.

— Где Джек Болен? — жалобно спросил Арни Котг. На часах было шесть вечера. Арни сидел в одиночестве в своей гостиной, попивая слегка переслащенный коктейль, который приготовил ему Гелио.

Сейчас ручной бликмен возился на кухне с обедом, используя при этом исключительно товары с черного рынка — из нового источника, открытого Арни. При мысли о том, что их теперь доставляют к нему по оптовым ценам, он ощутил прилив радости. Насколько это лучше старого положения вещей, когда весь доход поступал в карман Норберту Стайнеру! Арни потягивал коктейль и поджидал гостей. Из динамиков в углу лилась музыка, заполняя комнату и убаюкивая уважаемого члена Союза водопроводчиков.

Он пребывал почти в полудреме, когда его разбудил резкий звонок телефона.

— Арни? Это Скотт.

— Да, — недовольно откликнулся Арни — он предпочитал общаться через свою хитрую шифровальную машину. — Послушай, у меня тут важное дело сегодня вечером, и если ты…

— У меня тоже важное, — перебил его Скотт. — Кто-то встал нам поперек дороги.

— Что? Ты имеешь в виду с продуктами? — До Арни наконец дошло, что имел в виду Скотт Темпл.

— Да, — откликнулся Скотт. — И у него все на мази. Своя посадочная площадка, свои ракеты, торговые маршруты — наверное, он унаследовал все после Стай…

— Можешь не продолжать, — прервал Арни. — Лети сюда сейчас же.

— Будет сделано. — И Скотт повесил трубку.

«Ну и как вам это понравится, — огорчился Арни. — Только я начал вставать на ноги, как появляется какой-то негодяй! И главное — я ведь даже не собирался впутываться в черный рынок, почему этот парень сразу не сообщил мне, что хочет подхватить дело Стайнера? А теперь поздно: я уже взялся, и никто не заставит меня бросить его».

Через полчаса в дверях появился возбужденный Скотт: ворвавшись в гостиную, он принялся мерить её огромными шагами, поедая закуски и тараторя на ходу.

— Этот парень — настоящий профи, в деле не новичок — уже облазил весь Марс, включая самые отдаленные дома, где хозяйки покупают в лучшем случае по одной баночке; всюду успел сунуть свой нос. Учитывая, что мы только начинаем, боюсь, он не оставит нам ни малейшей лазейки. Если говорить начистоту, парень перекрывает нам весь кислород.

— Понимаю, — откликнулся Арни, потирая лысину.

— Надо что-то делать.

— А ты знаешь, где у него база?

— Нет, но, вероятно, где-то в горах Франклина Рузвельта — там была площадка у Норба Стайнера. Надо поискать там. — И Скотт сделал пометку в записной книжке.

— Найди его площадку и сообщи мне. А я отправлю туда полицейский корабль из Льюистауна.

— Тогда он поймет, кто на него точит зуб.

— Верно. Пусть знает, что ему придется бороться не с обычными конкурентами, а с самим Арни Коттом. А я позабочусь, чтобы полиция сбросила на его площадку тактическую бомбу. Пусть негодяй сообразит, что мы искренне недовольны его деятельностью. Подумать только, прийти и мешать мне, когда я даже не хотел ввязываться в это дело! И без него-то несладко!

Скотт кончил записывать: «И без него-то несладко!»

— Ты все узнаешь, а я прослежу, чтобы им занялись, — подытожил Арни. — Сам он нам не нужен, только оборудование — зачем впутываться в неприятности с ООН. Уверен, это образумит его. Как ты думаешь, он один? Не какая-нибудь большая компания с Земли?

— Как я понял из рассказов, он определенно один.

— Вот и хорошо. — Арни распрощался со Скоттом и снова остался в одиночестве в гостиной, только на кухне колдовал бликмен.

— Как наша рыбная похлебка с чесноком? — крикнул Арни.

— Отлично, мистер, — откликнулся Гелиогабал. — Могу я спросить, кого вы собираетесь кормить сегодня? — Он трудился у плиты, расположив вокруг несколько видов рыбы, травы и различные специи.

— У меня будут Джек Болен, Дорин Андертон и один аутичный ребенок, с которым работает Джек по совету доктора Глоба… сын Норба Стайнера, — ответил Арни.

— Все подлые типы, — пробормотал Гелиогабал.

«Как и ты», — ответил ему про себя Арни.

— Лучше как следует занимайся едой, — раздраженно добавил он, закрыл дверь на кухню и вернулся в гостиную. «Это ты, чернокожий мошенник, втянул меня во все это, — подумал он, — ты со своим пророческим камнем натолкнул меня на эту мысль. И лучше бы она сработала, потому что я все поставил на эту карту. К тому же…»

Дверной звонок заглушил звуки музыки.

Открыв дверь, Арни увидел Дорин: нежно улыбаясь, она вошла в гостиную. На ней были туфли на высоких каблуках, плечи окутывал мех.

— Привет. Чем это так вкусно пахнет?

— Да какая-то несчастная рыба. — Арни снял с гостьи накидку, обнажив гладкие, загорелые, чуть веснушчатые плечи. — Нет-нет-нет, — тут же запротестовал он, — это совершенно не подходит, у нас сегодня вечером дела. Входи и надень приличную блузку. — Он подтолкнул её к спальне. — А с этим подожди до следующего раза.

«Какая потрясающая, первоклассная баба мне досталась», — думал Арни, стоя в дверях и глядя, как она переодевается. Она разложила свое декольтированное платье на кровати. «Это я ей подарил», — вспомнил Арни. Вспомнил он и манекенщицу, которая демонстрировала платье в магазине, но Дорин выглядела в нем гораздо лучше — эти огненно — рыжие волосы, ниспадавшие по шее, словно всполохи пожара…

— Арни, — повернулась она к нему, застегивая блузку, — будь сегодня помягче с Джеком Боленом.

— Какого черта, ты о чем? Единственное, что мне нужно от старины Джека, это результаты — он и так провозился, время кончилось.

— Полегче, Арни, — повторила Дорин. — Или я никогда не прощу тебе этого.

Ворча, он вышел в гостиную и направился к буфету, чтобы сделать ей коктейль.

— Что будешь пить? У меня есть бутылка десятилетнего ирландского виски, очень неплохого.

— Хорошо, — ответила Дорин, появляясь из спальни. Она села на диван и расправила юбку на коленях.

— Ты, как всегда, что бы ни надела, прекрасно выглядишь, — оценил Арни.

— Спасибо.

— Послушай, все, чем вы занимаетесь с Боленом, делается с моего ведома, как тебе известно. И все это лишь видимость, верно? В глубине души ты принадлежишь мне.

— Что ты имеешь в виду — «в глубине души»? — лукаво поинтересовалась Дорин, не спуская с него глаз, пока он не рассмеялся. — Конечно, я твоя, Арни. Здесь, в Льюистауне, все принадлежит тебе до последнего кирпича и соломинки. Каждый раз, когда я включаю воду на кухне, я думаю о тебе.

— Почему обо мне?

— Потому что Ты-тотемное божество утекающей воды. — Она улыбнулась. — Шучу, я просто вспоминаю твою парилку с уходящей навсегда водой.

— Да, помнишь, как мы с тобой пошли туда поздно ночью, — я открыл её своим ключом, и мы, как пара шалунов, включили горячие краны, пока все не заполнилось густым паром. А потом разделись — ну и пьяны же мы были — и начали бегать и прятаться друг от друга в этом пару… — Он усмехнулся. — А потом я поймал тебя на скамье массажистки, и там-то уж мы развлеклись на славу.

— В очень первобытном духе, — припоминая, откликнулась Дорин.

— В ту ночь я чувствовал себя девятнадцатилетним, — заметил Арни. — Я вообще чувствую себя очень молодым для своего возраста, во мне осталось много сил, если ты понимаешь, что я имею в виду. — Он прошелся по комнате. — Господи, да когда же придет Болен?

Зазвонил телефон.

— Мистер, — закричал Гелиогабал из кухни. — Я не могу подойти, вынужден вас просить ответить самостоятельно.

— Это звонит Болен сказать, что ему ничего не удалось… — заметил Арни и, прочистив горло, снял трубку.

— Арни, — послышался в ней мужской голос. — Простите, что беспокою вас, это доктор Глоб.

— Привет, док, — с облегчением ответил Арни и пояснил Дорин: — Это не Болен.

— Арни, я знаю, вы сегодня встречаетесь с Джеком Боленом, — начал Глоб. — Он ещё не у вас?

— Нет.

Глоб замешкался.

— Арни, мне довелось сегодня провести некоторое время с Джеком, и хотя…

— В чем дело? У него что, был приступ? — Арни интуитивно чувствовал, что так и есть; потому-то доктор и звонил. — Ладно, он в цейтноте, его поджимает время, понимаю. Но оно всех нас поджимает. Придется разочаровать вас, если вы намерены придумывать за него отговорки, как за ребенка, прогулявшего школу. Я не смогу его извинить. Болен знал, за что брался. Если он сегодня не представит мне результатов, я устрою так, что до конца жизни ему и сгоревшего тостера никто не доверит здесь на Марсе.

— Именно такие, как вы, с вашими бессердечными понуканиями, и порождают шизофреников, — помолчав, заметил Глоб.

— Ну и что? У меня есть свои требования, он должен им соответствовать, вот и все. Требования высокие — я знаю.

— Но и у него есть высокие требования.

— Не такие высокие, как мои, — возразил Арни. — Что-нибудь ещё хотите сказать, док?

— Нет, — ответил Глоб. — Разве что… — Его голос дрогнул. — Нет, ничего. Спасибо, что уделили мне время.

— Спасибо и вам за звонок, — откликнулся Арни и повесил трубку. — Безмозглый болван — боится сказать, что думает на самом деле. — Он брезгливо отошел от аппарата. — Боится даже защитить то, во что верит. Ничего, кроме презрения, Глоб у меня не вызывает. Зачем было звонить, если не хватает мужества?

— Странно, что он вообще позвонил, — заметила Дорин. — Что высунулся. Что он сказал о Джеке? — Её глаза потемнели от тревоги. Она встала и, подойдя к Арни, взяла его за руку.

— А-а, просто он сегодня виделся с Боленом; кажется, у того был какой-то припадок — ну знаешь, его болезни.

— Он прилетит?

— Господи, понятия не имею! Почему все нужно так усложнять? Врачи звонят, ты лапаешь меня, как побитая собака. — Он негодующе расцепил на своей руке её пальцы и оттолкнул Дорин. — И ещё этот черномазый на кухне! Он что, ведьмовское зелье готовит? Сидит там часами!

— Послушай, Арни, — тихо, но твердо произнесла Дорин. — Если ты начнешь жать на Джека слишком сильно и причинишь ему боль, я больше никогда не лягу с тобой в постель. Имей в виду.

— Господи, все его защищают, неудивительно, что он болеет.

— Он хороший человек.

— Лучше бы он был хорошим техником, лучше бы он раскрыл передо мной сознание этого ребенка, чтобы я смог читать по нему, как по дорожной карте.

Дорин встряхнула головой, взяла свой коктейль и отошла от Арни.

— Ладно. Я не могу тебе приказывать. Найдется ещё десяток женщин, которые в постели будут ничуть не хуже меня. Кто я такая, чтобы указывать Арни Котту?

— Чёрт, Дор, ты же знаешь, ты неповторима, другой такой не найти. — Арни неловко тронулся за ней. — Твоя спина такая гладкая… — Он погладил её шею. — Отпад, даже по земным меркам.

Раздался звонок в дверь.

— Это он. — Арни бросился к выходу.

На пороге стоял Джек Болен. Вид у него был изможденный. Рядом пританцовывал на цыпочках мальчик, взгляд которого перебегал с одного предмета на другой, ни на чем подолгу не задерживаясь. Как только дверь раскрылась, он тут же проскользнул в гостиную и скрылся из виду.

— Заходи, — смущенно промолвил Арни.

— Спасибо, Арни, — ответил Джек. Арни закрыл дверь, и оба принялись озираться в поисках Манфреда.

— Он пошел на кухню, — пояснила Дорин.

Арни открыл дверь на кухню и увидел Манфреда, который стоял, уставившись на Гелиогабала.

— В чем дело? — поинтересовался Арни. — Ты никогда раньше не видел бликмена?

Мальчик ничего не ответил.

— Что ты готовишь на десерт, Гелио? — спросил Арни.

— Фруктовый пирог, — ответил Гелиогабал. — И сладкий крем в карамельном соусе. Из кулинарной книги мадам Ромбо.

— Познакомься, Манфред, это — Гелиогабал, — сказал Арни.

Дорин и Джек, стоя в дверях, наблюдали за сценой. Арни тоже заметил, что бликмен произвел на мальчика неотразимое впечатление. Словно завороженный, Манфред следил за каждым его движением. С хирургической осторожностью Гелиогабал залил фруктовую начинку в готовые формочки, после чего аккуратно перенес их в морозилку.

— Привет, — робко промолвил Манфред.

— Вот это да! Он произнес настоящее слово! — воскликнул Арни.

— Я должен попросить всех вас покинуть кухню, — раздраженно заявил Гелиогабал. — Присутствие посторонних нервирует меня, я не могу работать. — Он уставился на людей, переводя взгляд с одного на другого, пока не вынудил их выйти. Захлопнувшаяся дверь скрыла Гелиогабала из виду.

— Немного чудаковат, — извинился Арни. — Но готовит изумительно.

— Я впервые слышу, чтобы Манфред заговорил, — наклонился Джек к Дорин и потрясенный отошел к окну, не обращая внимания на остальных.

— Что будешь пить? — обратился к нему Арни.

— Бурбон с водой.

— Сейчас смешаю — согласился Арни. — Не могу надоедать Гелио с такими пустяками — рассмеялся он. Джек остался безучастным к его веселью.

Наконец все трое уселись. Манфред получил старые журналы и растянулся с ними на ковре, полностью игнорируя присутствующих.

— Подождите, пока он подаст свою стряпню, — промолвил Арни.

— Пахнет замечательно, — ответила Дорин.

— Все с черного рынка.

Сидящие на диване Джек и Дорин согласно кивнули.

— Сегодня у нас особенный вечер, — произнес Арни.

Они снова кивнули.

— За взаимопонимание, — провозгласил Арни, поднимая стакан. — Без которого мы были бы ничем.

— Я выпью за это, — мрачно откликнулся Джек. Однако в стакане у него уже было пусто, и он в растерянности замолчал.

— Сейчас налью, — вскочил Арни, забирая стакан.

Подойдя к буфету и смешивая для Джека виски, он заметил, что Манфреду уже наскучили журналы, мальчик снова встал и слоняется по комнате. «Может, ему понравится вырезать и наклеивать», — подумал Арни. И, вернув Джеку стакан, направился на кухню.

— Гелио, добудь мальчугану клей и ножницы и какой-нибудь лист бумаги, чтобы можно было наклеивать.

Гелио уже покончил с десертом и теперь восседал с номером «Лайф». Он неохотно поднялся и отправился искать необходимые предметы.

— Забавный мальчуган, не правда ли? — спросил Арни, когда Гелио вернулся. — Что ты думаешь о нем? Наши мнения совпадают?

— Все дети одинаковы, — уклонился Гелио и отправился обратно на кухню.

— Скоро будем есть, — объявил Арни. — Все попробовали датский сыр? Кто-нибудь ещё чего-нибудь хочет?

Зазвонил телефон, и Дорин, сидевшая к нему ближе всех, сняла трубку.

— Тебя. Мужчина, — передавая трубку Арни, сообщила она.

Это снова был доктор Глоб.

— Мистер Котт, — высоким натянутым голосом произнес Глоб, — профессиональная честь обязывает меня защищать своих пациентов. Я тоже умею играть в ваши игры. Как известно, в Бен-Гурионе находится ваш внебрачный сын Сэм Эстергази…

Арни издал стон.

— Если вы дурно обойдетесь с Джеком Боленом — продолжил Глоб, — если вы начнете применять к нему свои жестокие, бесчеловечные, агрессивные методы, я исключу Сэма Эстергази из лагеря на основании того, что он является умственно отсталым. Усвоили?

— Господи Иисусе, — простонал Арни. — Завтра поговорим. Лягте вы в постель и усните. Примите таблетку. Только отстаньте от меня. — И он бросил трубку.

Кассета закончилась, музыка давно стихла, и Арни, подойдя к своей фонотеке, вытащил наугад какую-то коробку. «Ох уж этот доктор, — вертелось в голове. — Ну я до него доберусь. Только не сейчас. Сейчас нет времени. Верно, он это неспроста». Арни перевернул коробку и прочел: «В. А. Моцарт. Симфония 40 соль минор. Ор. 550».

— Люблю Моцарта, — сообщил Арни присутствующим. — Я поставлю эту запись. — Он вынул кассету из коробки и вставил её в магнитофон, затем повертел ручки усилителя, пока не раздалось тихое шипение пленки, проходящей через головку. — Дирижирует Бруно Вальтер, — сообщил он своим гостям. — Большой раритет эпохи золотого века звукозаписи.

Из динамиков вырвались отвратительные крики и скрежет. «Словно мертвецы сотрясаются в судорогах», — с ужасом мелькнуло в голове Арни, и он бросился выключать.

Манфред Стайнер сидел на ковре, вырезая из журналов картинки и наклеивая их в новых сочетаниях, когда раздался шум. Он поднял голову и увидел, как Котт бросается к магнитофону. Однако двигался он так быстро, что был почти невидим: казалось, мужчина просто исчез из одной части комнаты и появился в другой. Мальчику стало страшно.

Звук тоже напугал его. Он кинул взгляд на диван, где сидел мистер Болен, но тот был так странно переплетен с Дорин Андертон, сидевшей рядом, что Манфред тревожно съежился. Как эти двое могут находиться так близко друг от друга? Манфреду показалось, что они слились воедино, и ему стало страшно. Он сделал вид, будто не видит их, устремив взгляд мимо, на безопасную голую стену.

Раздался резкий прерывистый голос мистера Котта, хотя смысла сказанного Манфред не понял. Потом заговорила Дорин Андертон, затем вступил и Джек Болен — и все они говорили, перебивая друг друга; возник такой хаос, что мальчик зажал уши руками. И тут же без всякого предупреждения мистер Котт пересек комнату и окончательно исчез.

Мальчик тщетно оглядывался по сторонам, его охватила дрожь — он не знал, что будет дальше. А потом, к собственному изумлению, увидел, как мистер Котт вновь возник — в помещении, где находилась пища, и начал беседовать с темнокожей фигурой.

Темная фигура с грациозным изяществом соскользнула с высокого табурета и пересекла комнату. Завороженный движениями, Манфред смотрел на него, не сводя глаз, и вдруг тот обернулся.

— Ты должен умереть, — произнес темнокожий, словно издалека. — Тогда ты возродишься. Понимаешь, дитя? Такого, как ты есть сейчас, ничего впереди не ждет. Что-то не сложилось, ты не умеешь ни видеть, ни слышать, ни чувствовать. И никто тебе не поможет. Понимаешь, дитя?

— Да, — ответил Манфред.

Темная фигура скользнула к раковине, налила в стакан воды, добавила какой-то порошок и вручила его мистеру Котту, который, не умолкая, выпил его. Как прекрасна была эта темная фигура! «Почему я не могу быть таким?» — подумал Манфред. Он никогда ещё не видел таких красивых людей.

А затем его связь с этим призрачным человеком была нарушена: на кухню вбежала Дорин Андертон, что-то тараторя высоким голосом. Манфред снова заткнул уши, но заглушить шум ему не удалось. Тогда он решил сбежать, чтобы избавиться и от звуков, и от этих внезапных появлений и исчезновений.

Перед ним тянулась горная тропа. Над головой нависало тяжелое красное небо с едва различимыми мелкими точками: тысячи пятен приближались и увеличивались в размерах. Из них начали вываливаться и рассеиваться вокруг люди. А потом они принялись что-то чертить на земле, а сверху стали опускаться огромные предметы, похожие на улиток. Коснувшись колесами поверхности, те сразу же начинали копать.

Он увидел дыру, огромную как мир; земля исчезла, все стало черным и пустым… Люди прыгали в эту дыру и исчезали, пока никого не осталось. Он снова был один в безмолвном мире — дыре.

Подобравшись к краю, Манфред заглянул вниз. На самом дне копошилось какое-то скрюченное создание. Оно начало распрямляться, расширяться, обрело цвет и заполнило собой все пространство.

«Я в тебе снова», — подумал Манфред.

— Он здесь старожил, — произнес чей-то голос. — Он уже был здесь, когда мы прибыли. Он невероятно стар.

— Ему нравится здесь?

— Кто знает? Он не может ни ходить, ни кормить себя. Все документы погибли при пожаре. Ему ампутировали конечности и, естественно, извлекли большую часть внутренних органов. В основном он жалуется на аллергию.

«Нет, — подумал Манфред, — я этого не вынесу — в носу все горит. Я не могу дышать. И это начало жизни, которое обещал темный человек? Новый зачин, когда я буду иным и мне смогут помочь? Пожалуйста, помогите! Мне нужен кто-то, кто угодно! Я не могу дожидаться здесь вечность: скорее — или уже не приходите вовсе. Если вы не поспешите, я вырасту и превращусь в дыру, которая пожрет все».

Дыра под кооперативными зданиями застыла в ожидании тех, кто пройдет и прошел над ней, она жаждала стать всем и вся. И только Манфред Стайнер ещё удерживал её.

Джек Болен поставил пустой стакан, чувствуя, как тело распадается на мельчайшие частички.

— У нас кончилось спиртное, — пробормотал он своей соседке.

— Джек, помни, у тебя есть друзья, — быстро прошептала ему Дорин. — Я — твой друг, звонивший сюда доктор Глоб — твой друг. — Она тревожно заглянула ему в глаза. — С тобой все в порядке?

— Ради бога, Джек, я хочу знать, чего ты добился, — воскликнул Арни. — Ты можешь мне что-нибудь показать? — Он кинул на них ревнивый взгляд, и Дорин незаметно отодвинулась от Джека. — Вы так и собираетесь сидеть там вдвоем и шептаться? Меня это не устраивает. — Он повернулся и двинулся на кухню.

— Я люблю тебя, — прошептала Дорин, наклонившись к Джеку, её губы почти касались его лица.

Он попытался улыбнуться.

— Спасибо, — ответил он, мечтая дать ей понять, как много она для него значит, и поцеловал её. Её губы были теплыми и мягкими от любви — они отдавали ему все, что могли, ничего не оставляя про запас.

— Я чувствую, как ты ускользаешь, уходишь все глубже и глубже внутрь себя, — со слезами на глазах промолвила Дорин.

— Нет, — откликнулся Джек. — Со мной все в порядке. — Но он знал, что это неправда.

— Гадл-гадл, — промолвила женщина.

Джек закрыл глаза. «Теперь мне не выбраться, — мелькнуло в голове. — Оно сомкнулось надо мной навсегда».

Когда он снова открыл глаза, то увидел, что Дорин встала и направляется на кухню. Через некоторое время оттуда донеслись голоса её и Арни:

— Гадл-гадл-гадл.

— Ты меня слышишь? Ты меня понимаешь? — повернувшись к Манфреду, спросил Джек.

Манфред поднял на него глаза и улыбнулся.

— Поговори со мной. Помоги мне, — попросил Джек.

Ответа не было.

Джек поднялся и подошел к магнитофону. «Остался бы я живым, если бы послушался доктора Глоба? Если бы отказался лететь сюда и поручил ему представлять меня? Вероятно, нет. Как и предыдущий приступ, это все равно бы случилось. Процесс постепенно развивается и должен достичь своего логического завершения».

В следующий момент он увидел, что стоит на темном пустом тротуаре. Комната, люди — все исчезло, он был один.

С обеих сторон высились серые ровные здания. Уже АМ — WEB?.. В панике Джек начал озираться. Повсюду светились фонари — он был в городе, в котором наконец узнал Льюистаун.

— Постой, — окликнул его голос, женский голос.

Из парадного к нему спешила женщина в меховой накидке, высокие каблуки выстукивали по тротуару и отдавались эхом. Джек остановился.

— В конечном итоге все вышло не так уж плохо, — произнесла она, догоняя его и отдуваясь. — Слава тебе, господи, все позади. Ты был так напряжен — я ощущала это весь вечер. Арни ужасно расстроен сведениями о кооперативах. Они так богаты и могущественны, что он сразу начинает ощущать себя мелкой сошкой.

Женщина взяла его за руку, и они пошли куда глаза глядят.

— И ещё он сказал, что оставит тебя на работе, — добавила она. — Я уверена, он так и сделает. Хотя и обиделся, видно было.

Джек пытался что-нибудь вспомнить, но ничего не получалось.

— Ответь мне, — взмолилась Дорин.

— Он был бы опасным врагом — помолчав, выдавил из себя Джек.

— Боюсь, ты прав. — Она заглянула ему в лицо. — Пойдем ко мне? Или ты хочешь ещё куда-нибудь зайти и выпить?

— Давай просто погуляем, — предложил Джек.

— Ты все ещё любишь меня?

— Конечно.

— Ты боишься Арни? Его мести? Он не понял тебя, когда ты говорил об отце; он считает, что ты каким-то образом… — Дорин помотала головой. — Джек, он с тобой поквитается, он считает, что ты виноват. У него такие допотопные взгляды.

— Да, — согласился Джек.

— Скажи что-нибудь, — снова попросила Дорин. — Ты как деревянный, как неживой. Разве все было так ужасно? Ведь нет же, правда?

— Я… я не боюсь его, — с усилием вымолвил Джек.

— Ты оставишь ради меня жену, Джек? Ты сказал, что любишь меня. Мы могли бы вернуться на Землю…

Они брели все дальше и дальше.

Глава 13

Отто Цитте казалось, что жизнь вновь распахнула для него свои горизонты: после смерти Норба Стайнера он, как в былые дни, ездил по Марсу, рекламировал, продавал, встречался и болтал с людьми.

И что самое главное, ему уже удалось познакомиться с несколькими симпатичными женщинами — одинокими домохозяйками, живущими далеко в пустыне и изнывающими по обществу… если можно так выразиться.

Он пока не навестил миссис Сильвию Болен, но точно знал, где расположен её дом, и пометил его на своей карте.

Сегодня он планировал туда заглянуть.

По этому случаю Отто надел самое лучшее: английский однобортный облегающий пиджак из блестящей ткани, который не носил уже тысячу лет. Ботинки и рубашка, к сожалению, были местного производства. Зато галстук! Только что из Нью-Йорка — самых модных ярких цветов и с расщепленным концом. Он любовался им, держа в руках, и, надев, тоже не мог скрыть восхищения.

Его длинные темные волосы лоснились. Он ощущал себя счастливым и уверенным. «С такой женщиной, как Сильвия, я словно родился заново», — заметил про себя Отто, надевая сверху шерстяную куртку, беря чемоданы и выходя со склада — вперед, к цивилизации.

Вертолет дугой взмыл в воздух и взял курс на восток. Туманные горы исчезли в дымке позади, внизу лежала пустыня и канал Джорджа Вашингтона — основной ориентир. Следуя вдоль него, он достиг сети более мелких каналов и вскоре уже летел над пересечением каналов Геродота и Уильяма Батлера Йетса, неподалеку от которого жили Болены.

Вспоминая обеих женщин, Отто был вынужден признать, что привлекательностью обладали и Джун Хинесси, и Сильвия Болен, но Сильвия пришлась ему больше по вкусу: в ней чувствовалась дремлющая страстность, свойственная глубоко эмоциональным натурам. Джун выглядела слишком бойкой и развязной — такие только знай себе болтают. «Мне нужна женщина — слушательница», — решил про себя Отто.

Ему вспомнился прошлый скандал. «Интересно, какой у неё муж? Надо будет узнать. Многие из этих мужчин всерьез ведут жизнь пионеров, особенно те, что живут вдалеке от города, держат дома оружие, ну и все такое».

Однако дело стоило риска.

А на случай неприятностей у Отто Цитте имелся и собственный пистолет двадцать второго калибра — в потайном кармашке одного из чемоданов. Он и сейчас был там с полной обоймой.

«Не советую связываться со мной, — заметил про себя Отто. — А будете напрашиваться, так получите».

Вдохновившись этой мыслью, он пошел на снижение, бросил взгляд вниз — у дома Боленов вертолета не было — и приготовился к посадке.

Врожденная осторожность заставила его припарковать вертолет в миле от дома Боленов у истока служебного канала. Оттуда придется идти пешком, с чемоданами — выбора не было. По дороге стояло ещё несколько домов, но он не остановился ни у одного из них, целенаправленно двигаясь вдоль канала.

Подойдя к своей цели, Отто Цитте замедлил шаг и перевел дыхание. Из соседнего дома вылетела группа ребятишек… «Родители дома», — отметил он про себя, оглядываясь по сторонам. Он подошел к дому Боленов с противоположной стороны, бесшумно ступая и все время держась так, чтобы дом заслонял его от соседей.

Наконец он поднялся на крыльцо и позвонил.

Красные шторы на окне гостиной раздвинулись, кто-то выглянул. На всякий случай Отто изобразил на лице официальную вежливую улыбку.

Дверь распахнулась, и на пороге возникла Сильвия Болен — волосы аккуратно уложены, на губах помада, свитер джерси, узкие розовые брюки, на ногах — сандалии. Краем глаза Отто заметил, что ногти у неё покрыты ярко-красным лаком. Совершенно очевидно — она готовилась к его приходу. Впрочем, сейчас она, естественно, приняла равнодушную, отстраненную позу и молча разглядывала его, не отпуская дверной ручки.

— Миссис Болен, — произнес он задушевным тоном и поклонился. — Возможность лицезреть вас снова — достойная награда за бесконечные просторы безлюдной пустыни. Вас не заинтересует наш особый суп из кенгуриных хвостов? Невероятно вкусно — продукт, недоступный на Марсе ни за какую цену. Я прибыл с ним именно к вам, заметив, что вы разбираетесь в деликатесах и в состоянии оценить их, невзирая на стоимость. — Произнося все это, он осторожно подталкивал чемоданы к открытой двери.

— Заходите, — слегка натянуто и неуверенно промолвила Сильвия и распахнула дверь.

Отто тут же прошел в дом и разложил свои чемоданы у низенького столика в гостиной. Взгляд его остановился на детском луке и колчане со стрелами.

— Ваш сын дома?

— Нет. — Сильвия, сложив руки, нервно ходила по комнате. — Он сегодня в школе. — Она попыталась улыбнуться. — А свекор уехал в город, его не будет до вечера.

«Что ж, понимаю», — отметил про себя Отто.

— Садитесь, пожалуйста, и я все как следует вам покажу. — Одним движением он пододвинул стул, и Сильвия опустилась на краешек, соединив колени и не опуская рук. «Напряжена… Хороший знак. Она понимает смысл происходящего: цель визита, отсутствие сына и то, что она предусмотрительно заперла входную дверь, да и шторы остались задернутыми».

— Может, кофе? — Сильвия вскочила и нырнула на кухню. Через мгновение она появилась с подносом, на котором дымился кофейник, стояли сахар, сливки и две фарфоровые чашки.

— Благодарю вас, — промурлыкал Отто. Пока её не было, он успел пододвинуть второй стул.

Они сели пить кофе.

— И вам не страшно проводить здесь так много времени одной? В столь безлюдной местности?

— Да нет, похоже, я привыкла, — украдкой глядя на него, ответила Сильвия.

— А где вы жили на Земле?

— В Сент-Луисе.

— Да, здесь все совсем иначе. Новая, более свободная жизнь, в которой можно расслабиться и чувствовать себя самим собой, вы согласны? А старые нравы и обычаи устаревшего мира следует забыть. Вот… — Отто окинул взглядом гостиную со стереотипной обстановкой: он уже сотню раз видел такие стулья, ковры, безделушки в других, похожих на этот, домах. — Здесь перед нами открываются неожиданные, бьющие через край возможности, встречающиеся лишь раз на пути отважного человека.

— А что у вас есть ещё, кроме кенгуриных супов?

— Ну, перепелиные яйца, — сосредоточенно нахмурился Отто, — очень хорошие. Натуральное коровье масло. Сметана. Копченые устрицы. Или вот — принесите, пожалуйста, обычные крекеры, а я на пробу намажу их маслом и икрой. — Он улыбнулся, и женщина ответила ему сияющей улыбкой.

Она вскочила и с возбужденным блеском в глазах, подпрыгивая, бросилась на кухню, как маленькая девочка. Через минуту, склонившись над столом, они уже намазывали черные маслянистые икринки на крекеры.

— Ничто не может сравниться с настоящей икрой, — вздохнула Сильвия. — Я ела её только один раз в жизни в ресторане в Сан-Франциско.

— Обратите внимание, что у меня есть ещё. — И он извлек из чемодана бутылку. — Зеленое венгерское из погребов Буэно-Висты в Калифорнии — старейших погребов этого штата!

Сильвия достала узкие бокалы на длинных ножках, хотя Отто и захватил с собой предусмотрительно стаканы.

— Боже! Как в сказке. — Сильвия полузакрыла глаза и откинулась на спинку дивана. — Я не верю, что это наяву.

— Но это наяву. — Отто отставил бокал и склонился над ней. Дыхание её замедлилось, словно она заснула, но из-под опущенных ресниц Сильвия зорко следила за ним. Она знала, что происходит, и не шевельнулась, не ускользнула, пока он склонялся все ближе и ближе.

Продукты и вино, подсчитал Отто, обнимая её, обошлись по меньшей мере в сотню долларов ООН. Но дело стоит того.

Старая история повторялась. Снова без всякой прибыли. И даже с убытком — прикидывал Отто, когда они перешли в спальню с задернутыми шторами, гостеприимно принявшую их в свой полумрак.

— Со мной ещё никогда такого не было за всю мою жизнь — пробормотала Сильвия. — Я пьяна, да? О господи. — Лицо её выражало удовольствие и покой.

— Я сошла с ума? — прошептала она после долгой паузы. — Наверное, я сошла с ума. Просто не могу поверить, наверное, это все наваждение. Так какая разница? Разве может быть дурным то, что делаешь во сне? — После этого она уже не произнесла ни слова.

Это-то ему и нравилось в ней, он не любил болтушек.

«Что есть безумие?» — размышлял Джек Болен. Для него оно заключалось в том, что он потерял Манфреда Стайнера, и даже не мог вспомнить когда и как. Он почти ничего не помнил из того, что случилось вчера у Арни, и только из рассказов Дорин по кусочкам сложил какую-то картинку. Полное безумие — конструировать картину собственной жизни по рассказам окружающих.

Провал в памяти свидетельствовал о более серьезных глубинных нарушениях психики. Произошло это после того, как он несколько раз проиграл про себя и прожил ожидающееся событие, истинное содержание которого и оказалось утерянным для него.

Снова и снова Джек представлял себе заранее вечер в гостиной Арни Котта, а когда тот наконец в самом деле начался, пропустил его. Фундаментальное нарушение восприятия пространства и времени, основа шизофрении, по мнению доктора Глоба.

Все, что происходило у Арни, существовало для Джека вне всякой последовательности. Восстановить события он не мог, да и ни к чему это было, ибо вчерашний вечер уже принадлежал прошлому. А нарушение восприятия прошлого свидетельствовало не о шизофрении, а о навязчивом неврозе. Основную же проблему представляло будущее.

Будущее Джека, по его личной оценке, состояло в основном из Арни Котта и инстинктивной жажды мести.

«Что мы можем против Арни? — спрашивал он себя. — Почти ничего».

Джек отошел от окна и медленно вернулся в спальню, где на широкой кровати все ещё спала Дорин.

Пока он стоял, глядя на неё, она проснулась.

— Мне приснился странный сон, — сказала она с улыбкой. — Я дирижировала мессой Баха в си миноре, написанной на четыре четверти. Но когда я дошла до середины, кто-то забрал мою дирижерскую палочку, заявив, что она написана в другом размере. — Дорин нахмурилась. — Но она действительно на четыре четверти. И с чего бы мне дирижировать ею? Я даже не люблю эту мессу. У Арни есть запись, он слушает её по вечерам. Джек вспомнил свои сны, которые снились ему в последнее время: странные блуждающие силуэты, здания с огромным количеством помещений, бесконечно кружащие хищные птицы над головой. И какая-то гадость в буфете: он не видел, а лишь чувствовал её присутствие.

— Сны обычно связаны с будущим, — заметила Дорин. — Они отражают потенциал человека. Арни хотел организовать симфонический оркестр в Льюистауне — он уже обсуждал это с Босли Тувимом. Возможно, я стану его дирижером. — Она выскользнула из-под одеяла и встала — нагая, высокая, стройная.

— Дорин, — решительно сказал Джек, — я не помню вчерашний вечер. Что с Манфредом?

— Он остался с Арни. Потому что теперь ему надо вернуться в Бен-Гурион, и Арни его отвезет. Он постоянно ездит в Новый Израиль навещать своего сына, Сэма Эстергази. Арни сказал тебе, что и сегодня туда поедет. Джек… а у тебя раньше бывали случаи амнезии?

— Нет.

— Вероятно, тебя так потрясла ссора с Арни; я уже замечала, с ним очень тяжело иметь дело.

— Возможно, — откликнулся Джек.

— Как насчет завтрака? — Дорин выдвинула ящик комода и достала оттуда свежее белье и блузку. — Я сделаю яичницу с ветчиной — прекрасная консервированная датская ветчина. Из запасов Арни с черного рынка, — поколебавшись, добавила она. — Но действительно очень вкусно.

— Годится, — ответил Джек.

— Когда мы легли вчера, я несколько часов не спала — все думала, что предпримет Арни. Я имею в виду, что он сделает с нами. Полагаю, это будет касаться твоей работы, Джек; наверное, он нажмет на мистера И, чтобы тот уволил тебя. Ты должен подготовиться. Мы оба должны быть готовы. Ну и, естественно, он вышвырнет меня, это очевидно. Но меня это не волнует — у меня есть ты.

— Да, так. У тебя есть я, — машинально повторил Джек.

— Месть Арни Котта, — плещась в ванной, продолжала Дорин. — Но он же обыкновенный человек, так что нечего тут бояться. Лучше уж иметь дело с ним, чем с твоим Манфредом — я действительно не могу выносить этого ребенка. Вчерашний вечер был сплошным кошмаром, мне казалось, будто вся комната пронизана какими-то холодными мокрыми щупальцами, проникающими мне в мозг… чем-то злобным и грязным. И я знаю, где находился их источник. — Она помолчала. — В Манфреде. Это были его мысли.

Дорин вышла на кухню и занялась яичницей и кофе, Джек накрыл на стол. Они сели завтракать. Пища благоухала, и Джек почувствовал себя гораздо лучше: её вид, вкус, запах вселяли радость в его душу, как и то, что напротив сидела Дорин с перехваченными сзади веселой ленточкой волосами.

— Твой сын похож на Манфреда? — спросила она.

— Чёрт, конечно, нет.

— Он похож на тебя или…

— На Сильвию. Он похож на свою мать.

— Она красивая, да?

— Да.

— Знаешь, Джек, я лежала сегодня ночью и думала… Мне пришло в голову… Может, Арни и не будет возвращать Манфреда в Бен-Гурион. Только что он с ним будет делать? Арни — страшный фантазер. Теперь, когда идея с покупкой земли рухнула, он запросто придумает какое-нибудь новое приложение способностям Манфреда. Знаешь — ты будешь смеяться, — вдруг ему удастся установить контакт с Манфредом через Гелиогабала? — Она умолкла и занялась завтраком.

— Может, ты и права. — Последнее замечание Дорин расстроило Джека. Оно выглядело вполне правдоподобным.

— Ты никогда не разговаривал с Гелио, — продолжила Дорин. — В жизни не встречала таких едких и циничных людей, как он. Он всех ненавидит, в нем есть что-то сардоническое. Он весь какой-то изломанный.

— Это я попросил Арни забрать мальчика? Или это была его идея?

— Арни предложил, но ты сначала отказался. А потом ты замкнулся и стал жутко безвольным. Было уже поздно, и мы все много выпили — ты помнишь?

Джек кивнул.

— Арни поил «Джеком Дэниелсом». По-моему, я одна выпила четверть бутылки. — Дорин горестно покачала головой. — Ни у кого на Марсе нет такого выбора спиртного, как у Арни; порой я очень не прочь выпить.

— В этом смысле я мало чем могу быть полезен — предупредил Джек.

— Я знаю. Ну ничего. Я и не надеюсь на это: я вообще ни на что не надеюсь. Все вчера произошло так быстро: только что мы были заодно — ты, я и Арни, и вдруг оказались по разные стороны баррикады, и стало понятно, что мы уже никогда не будем вместе. А жаль. — Она подняла руку и отерла сбегавшую по щеке слезинку. — Господи! Я плачу, — вырвалось у неё с неожиданной злостью.

— Если бы можно было вернуться и снова проиграть вчерашний вечер…

— Я бы ничего не стала менять. Я ни о чем не жалею. И тебе не советую.

— Спасибо. — Джек взял её за руку. — Я постараюсь сделать все, что от меня зависит. Как говаривал мой приятель — я не ахти что, но другого нету.

Дорин печально улыбнулась, и они продолжили завтрак.

Энн Эстергази стояла за прилавком своего магазина, аккуратно заворачивая посылку. Она уже надписывала адрес, когда в дверь вошел высокий худой мужчина в больших очках. Энн с неприязнью узнала в нем доктора Глоба.

— Миссис Эстергази, если можно, я хотел бы поговорить с вами, — произнес Глоб. — Я очень сожалею о нашей ссоре: я вел себя не лучшим образом, прошу прощения.

— Что вам угодно, доктор? — холодно поинтересовалась она. — Я занята.

— Миссис Эстергази, — понизив голос, быстро начал Глоб, — разговор касается Арни Котта и его проекта с аномальным мальчиком из Бен-Гуриона. Я прошу использовать ваше влияние на мистера Котта. Зная вашу приверженность идеалам гуманизма, я прошу вас помешать ему, не дать совершить жестокую несправедливость по отношению к невинному интровертному шизофренику, занятому в проекте. Этот человек…

— Постойте, — перебила его Энн. — Я ничего не понимаю. — Она пригласила посетителя внутрь магазина, где их не могли услышать.

— Этот человек — Джек Болен, — продолжил доктор Глоб ещё быстрее, — может навсегда остаться невменяемым в результате жажды мести, которую испытывает Котт, и я прошу вас, миссис Эстергази… — Далее последовал поток подобострастных молящих слов.

«О боже, — подумала она, — ещё одна кампания, в которой я должна участвовать. Не хватит ли?»

Доктор Глоб все бормотал и бормотал, и постепенно наконец начала вырисовываться ситуация, которую он пытался описать. Ей было ясно, что Глоб затаил зло против Арни. Но дело было не только в этом. В характере доктора Глоба странно сочетались идеализм с детской ревностью.

— Да, это похоже на Арни, — прервала его Энн.

— Я думал обратиться в полицию, — продолжил Глоб, — или в ООН, но потом вспомнил о вас, и вот я здесь. — И он решительно посмотрел ей в глаза.

Тем же утром Арни Котт входил в офис компании И в Банчвуд-парке. Навстречу ему поднялся высокий, интеллигентного вида китаец и поинтересовался, что ему угодно.

— Я — мистер И, — представился он. Они пожали друг другу руки.

— Мне нужен этот парень, Болен, которого я нанял у вас.

— Да, конечно. Не правда ли, первоклассный мастер? — И рассматривал Арни с опаской.

— Мне он так нравится, что я хотел бы выкупить у вас его контракт, — продолжил Арни, доставая чековую книжку. — Называйте цену.

— Но мы не можем отдать вам мистера Болена! — возмущенно взмахнул руками И. — Нет, сэр, мы можем предоставить его вам лишь на время.

— Ваша цена, — повторил Арни и подумал: «Ах ты хитрый косоглазый!»

— Чтобы мы расстались с мистером Боленом!.. Нам никогда его не заменить!

Арни ждал.

— Надо просмотреть документы, — наконец заявил И. — Для того чтобы определить хотя бы приблизительную стоимость мистера Болена, потребуется не один час.

Арни ждал с чековой книжкой в руках.

Выкупив трудовой контракт Джека Болена, Арни Котт вернулся домой в Льюистаун. Он застал Гелио с Манфредом в гостиной — Гелио читал мальчику.

— Что это здесь творится? — осведомился Арни.

— Мальчик страдает затруднением речи, от которого я пытаюсь его избавить, — опустив книгу, ответил Гелио.

— Ни черта у тебя не выйдет. Пустая трата времени. — Арни снял куртку и протянул её Гелио. Бликмен неохотно отложил книгу и, взяв одежду Арни, отправился в коридор повесить её в шкаф.

Арни заметил, что Манфред искоса посматривает на него.

— Как дела, малыш? — дружелюбно осведомился он и похлопал мальчика по спине. — Послушай, ты хочешь вернуться в дурдом, в этот несчастный Бен-Гурион? Или предпочитаешь остаться со мной? Десять минут тебе на размышления.

«Что бы ты там ни решил, ты все равно останешься здесь, — добавил про себя Арни. — Со всеми своими плясками на цыпочках, молчанием и полным равнодушием к окружающему. И с даром предвидения, который, как я вчера убедился, хранится в твоей бестолковой голове».

— Он хочет остаться с вами, мистер, — сказал вернувшийся Гелио.

— Ничего удивительного, — довольно откликнулся Арни.

— Его мысли прозрачны для меня, как стекло, а мои — ему, — добавил Гелио. — Мы оба пленники в чужой земле, мистер.

Арни громко рассмеялся.

— Правда всегда кажется невеждам смешной, — обиделся Гелио.

— Хорошо, я — невежда, — согласился Арни. — Просто меня позабавило, что тебе нравится этот ребенок, вот и все. Я не хотел тебя обидеть. Так у вас двоих есть что-то общее? Неудивительно. — Он перевернул книгу, которую читал Гелио. — Паскаль, «Провинциальные письма». Господь Вседержитель, зачем? Какой в этом смысл?

— Ритм, — терпеливо пояснил Гелио. — Великая проза обладает каденцией, привлекающей и удерживающей блуждающее внимание мальчика.

— А почему оно блуждает?

— От страха.

— Чего он боится?

— Смерти.

— А, ну да, — помрачнев, согласился Арни. — Своей смерти? Или смерти вообще?

— Этот мальчик переживает собственную старость, которая наступит через много — много лет. Он лежит в доме престарелых — тому ещё только предстоит быть построенным здесь, на Марсе, — в обители смерти и увядания, которую ненавидит всеми силами души. В этом будущем он проживает пустые бессмысленные годы, прикованный к постели, — скорее неодушевленный предмет, чем личность, в коем жизнь поддерживается лишь из-за предрассудков. И как только он пытается сосредоточиться на настоящем, его тут же сметает это ужасное видение.

— Расскажи мне о доме престарелых, — попросил Арни.

— Его скоро построят, — ответил Гелио. — Правда, не для этой цели, а как большой спальный квартал для эмигрантов на Марс.

— Да, в горах Франклина Рузвельта, — догадался Арни.

— Прибывшие люди обоснуются там и будут жить, изгнав диких бликменов из их последнего прибежища. Бликмены, в свою очередь, наложат проклятье на эту землю. Поселенцев с Земли станут преследовать неудачи, год за годом их дома будут разрушаться, и они вернутся на Землю ещё быстрее, чем прибыли сюда. В конце концов дома станут использовать для престарелых, обнищавших, дряхлых и больных людей.

— А почему парень молчит? Объясни мне.

— Чтобы избавиться от страшного видения, он возвращается к более счастливым дням — времени, проведенному в утробе матери, где не было ни перемен, ни времени, ни страданий. Утробная жизнь. Он стремится туда, к единственному известному ему счастью. Он отказывается выходить из этого тупика, мистер.

— Понимаю, — недоверчиво кивнул Арни.

— Он страдает так же, как мы, как все люди. Только ему ещё хуже, потому что он обладает предвидением, которого мы лишены. Страшно обладать таким знанием. Неудивительно, что он… почернел внутри.

— Да, он так же черен, как и ты, — подхватил Арни, — и не снаружи, а, как ты сказал, внутри. Как ты только его выносишь?

— Я могу вынести все, — ответил бликмен.

— Знаешь, что я думаю, — продолжил Арни. — Я думаю, Манфред не просто видит будущее, он его организует.

Глаза бликмена потемнели, абориген пожал плечами.

— Как ты думаешь? — настойчиво повторил Арни. — Послушай, Гелиогабал, черный мошенник, он тут играл вчера весь вечер. Он все предвидел и пытался помешать? Он пытался предотвратить это? Хотел остановить время?

— Возможно, — откликнулся Гелио.

— Это огромный талант! — воскликнул Арни. — Может, ему под силу вернуться в прошлое и изменить настоящее? Продолжай заниматься с ним, следи за ним. Послушай, Дорин Андертон не звонила, не заходила сегодня? Я хочу поговорить с ней.

— Нет.

— Ты думаешь, я рехнулся? Думаешь, я все сочиняю об этом ребенке?

— Вы движимы страстью, мистер, — отозвался бликмен. — Страсть может подтолкнуть человека к истине.

— Что за ерунда, — недовольно отрезал Арни. — Неужели ты не можешь ответить просто — да или нет? К чему эта твоя болтовня?

— Мистер, я скажу вам кое-что о мистере Болене, которому вы хотите причинить вред. Он очень храним…

— Раним, — поправил Арни.

— Спасибо. Он нежен и легко уязвим. С ним нетрудно разделаться. Но у него есть кем-то подаренный амулет. Амулет бликменов — водяная ведьма. Она спасет его.

— Посмотрим, — помолчав, ответил Арни.

— Да, поживем — увидим, какая сила хранится в этих древних предметах, — странно изменившимся голосом добавил Гелио.

— Весь этот хлам совершенно бесполезен, ты сам — лучшее тому доказательство! Лучше уж тебе быть здесь, готовить мне пищу, подметать пол и выполнять мои распоряжения, чем скитаться по марсианской пустыне. Ведь когда я тебя нашел, ты клянчил воду, как подыхающая тварь!

— М-м-м, возможно, — пробормотал бликмен.

— Не забывай об этом, — добавил Арни. — Иначе снова окажешься в пустыне с яйцами пака и стрелами, будешь брести неведомо куда.

«Я тебе делаю большое одолжение, что позволяю жить, как человеку», — договорил уже про себя Арни.

Днем Арни Котт получил послание от Скотта Темпла. Поставив кассету на дешифровальный аппарат, он уселся слушать.

— Арни, мы обнаружили посадочную площадку. Все верно — в горах Франклина Рузвельта. Того типа там не было, зато стояла только что прибывшая автоматическая ракета — по ней — то мы и определили место. В общем, у парня огромный склад всяких товаров. Продукты мы забрали, и сейчас они в нашем пакгаузе. Потом сбросили атомный заряд и все разнесли.

«Хорошо», — подумал Арни.

— А для того, чтобы он знал, с кем связался, оставили ему записку. Прикрепили её к обломку ориентировочной вышки: «Арни Котгу не нравится, чем ты занимаешься». Ну как. Арни?

— Отлично — вслух ответил Арни, хотя на его вкус в этом и было что-то… как это называется? — банальное.

— Когда вернется, он найдет её, — продолжал записанный голос. — И ещё я подумал — это на твое усмотрение, — может, нам наведаться туда через пару дней, вдруг он займется ремонтом? Эти независимые предприниматели — хитрые ребята, как те, что в прошлом году пытались организовать собственную телефонную сеть. В общем, я полагаю, не мешает проследить. Кстати, он пользовался старым оборудованием Норба Стайнера — мы обнаружили документы с его именем. Так что ты был прав. Хорошо, что мы разобрались с этим парнем, он мог доставить нам немало хлопот.

Послание закончилось. Арни поставил кассету в свой диктофон, взял микрофон и начал отвечать.

— Скотт, ты все сделал правильно. Спасибо. Надеюсь, мы больше не услышим об этом парне, и я одобряю, что ты конфисковал его склад: мы найдем ему применение. Заглядывай как-нибудь вечерком, выпьем. — Он остановил и перемотал пленку.

Из кухни доносился приглушенный голос Гелиогабала, читавшего Манфреду. Арни почувствовал раздражение, а потом и злость на бликмена. «Зачем я связался с Джеком Боленом, если ты можешь читать мысли мальчика? Почему ты сразу не сказал мне об этом? Ты предал меня, — уже с настоящей ненавистью подумал он, — как и все остальные: Энн, Джек, Дорин… все».

— Ну что, есть результаты или нет? — заорал он, подходя к дверям кухни.

— Мистер, это дело требует времени и сил, — ответил Гелиогабал.

— Время! В нем — то вся загвоздка. Отошли его в прошлое, скажем, года на два, и пусть купит каньон Генри Уоллеса на мое имя. Можешь ты это сделать?

Бликмен не ответил: вопрос был слишком глупым, чтобы думать над ним. Арни, помрачнев, захлопнул дверь и вернулся в гостиную.

«Тогда заставь его послать меня в прошлое, — продолжал он беседовать сам с собой. — Эта способность путешествовать во времени — стоящая штука. Почему я не могу добиться желаемого? Что с ними со всеми творится? Специально хотят меня позлить? Но долго я терпеть не стану».

К часу дня из компании И не поступило ещё ни одного вызова. Джек Болен, сидевший в ожидании перед телефоном у Дорин Андертон, понял: что-то случилось.

В половине второго он сам позвонил И.

— Я думал, мистер Котт поставил тебя в известность, Джек, — невозмутимо ответил И. — Ты больше не работаешь у меня. Ты принадлежишь ему. Спасибо за службу.

— Котт приобрел мой контракт? — с отчаянием спросил Джек.

— Именно так.

Джек повесил трубку.

— Что он сказал? — спросила Дорин, не спускавшая с него глаз.

— Я принадлежу Арни.

— И что он собирается делать?

— Не знаю. Наверное, надо позвонить ему и спросить. Похоже, сам он не собирается мне сообщать.

«Играет со мной, — подумал Джек. — Садистские игры».

— Незачем ему звонить, — возразила Дорин. — Он никогда ничего не говорит по телефону. Надо идти к нему. И я хочу пойти с тобой — пожалуйста, позволь мне.

— Ладно, — ответил Джек, направляясь за своей курткой. — Пошли.

Глава 14

Около двух часов дня Отто Цитте высунул голову из боковой двери дома Боленов и убедился, что вокруг никого нет. «Он может спокойно идти», — подумала Сильвия Болен, наблюдая за ним.

«Что я наделала? — спрашивала она себя, стоя посреди спальни и неловко застегивая блузку. — И я ещё надеюсь сохранить это в тайне? Даже если его не видела миссис Стайнер, он, безусловно, сам все расскажет Джун Хинесси, а уж она разболтает по всему побережью канала Уильяма Батлера Йетса — она обожает сплетни. И Джеку все станет известно. Уже не говоря о том, что Лео может раньше приехать домой…»

Но теперь было слишком поздно. Дело сделано. Отто собирал чемоданы, готовясь идти.

«Лучше бы я умерла», — подумала Сильвия.

— До свидания, Сильвия, — торопливо проговорил Отто, направляясь к двери, — я позвоню тебе.

Она не ответила, сосредоточенно надевая туфли.

— Ты не хочешь попрощаться со мной? — спросил Отто, останавливаясь у двери.

— Нет. Убирайся отсюда — ответила она, метнув в него яростный взгляд. — И не вздумай вернуться — я ненавижу тебя.

— За что? — пожал он плечами.

— За то, что ты отвратительный человек! Я никогда в жизни не имела дел с таким отвратительным человеком. Наверное, я просто сошла с ума, это все из-за одиночества.

Похоже, он действительно обиделся и, залившись краской, остановился у дверей, переминаясь с ноги на ногу.

— Между прочим, идея принадлежала в равной степени и тебе, — наконец пробормотал Отто.

— Убирайся, — повторила она, поворачиваясь к нему спиной.

Наконец раздался звук открывающейся двери, потом хлопок — дверь закрылась, и он ушел.

«Больше никогда, никогда в жизни», — произнесла Сильвия и направилась в ванную за бутылочкой фенобарбитала: поспешно налила стакан воды, приняла сто пятьдесят миллиграммов и запила их одним большим глотком.

«Напрасно я так вела себя с ним, — неожиданно пронзило её чувство стыда. — Это нечестно: он ни в чем не виноват, я сама во всем виновата. К чему винить его, если вся беда во мне? Не он, так кто-нибудь другой рано или поздно… Интересно, он ещё вернется? Или я выгнала его навсегда?» Сильвия снова почувствовала себя одинокой и несчастной, обреченной на бесконечное блуждание в беспросветной мгле. «На самом деле он был очень мил. Мягок и предусмотрителен. Могло быть гораздо хуже».

Она вышла на кухню, уселась на стол, взяла телефон и набрала номер Джун Хинесси.

— Алле? — откликнулась Джун.

— Угадай, что со мной было, — начала Сильвия.

— Что?

— Постой, я закурю сигарету. — Сильвия закурила, достала пепельницу, поудобнее поставила кресло и приступила к рассказу, снабжая его бесконечными подробностями, некоторые из которых сочинялись тут же.

К её удивлению, процесс повествования доставил ей такое же удовольствие, как и само происшествие.

А может, даже несколько большее.

Летя над пустыней к своей базе, Отто Цитте вспоминал свидание с миссис Болен и поздравлял себя с успехом: приступ раскаяния и обвинений, происшедший с Сильвией при расставании, он считал совершенно нормальным и пребывал в прекрасном расположении духа.

«Такую реакцию можно было ожидать», — утешал себя Отто.

Он с этим уже сталкивался. Конечно, пора привыкнуть к маленьким уловкам, столь свойственным женскому сознанию: рано или поздно наступал момент, когда им хотелось закрыть глаза на действительность, и они начинали обвинять всех, оказывавшихся рядом.

На самом деле Отто это мало заботило: ничто не могло отнять у него воспоминаний о счастливых мгновениях, которые они разделили.

Что теперь? Перекусить, отдохнуть, побриться, принять душ и переодеться… И ещё останется время на коммивояжерскую поездку без всяких побочных намерений, только для чистого бизнеса.

Впереди виднелась рваная гряда горных вершин: скоро он будет на месте.

Ему показалось, что прямо впереди над горами поднимаются клубы отвратительного серого дыма.

Отто испуганно прибавил скорость. Сомнений нет — дым поднимался с его посадочной площадки. «Они обнаружили меня! — со сдерживаемым всхлипом догадался он. — Меня ждут люди ООН». Но ему ничего не оставалось, как добраться до места и все выяснить.

Внизу виднелись развалины посадочной площадки. Он бесцельно снова и снова кружил над дымящимися руинами, громко и не таясь рыдая. Впрочем, никаких признаков ООН не было видно — ни военных ракет, ни солдат.

Неужели взорвалась челночная ракета?

Отто поспешно посадил вертолет и бросился бегом по дымящейся почве к развалинам, которые ещё недавно были его складом.

Достигнув ориентировочной вышки, он заметил, что к ней приколот обрывок картонки: «Арни Котту не нравится, чем ты занимаешься».

Он перечел записку несколько раз, но никак не мог уловить её смысл. Арни Котт… он как раз собирался к нему отправиться… Арни был лучшим покупателем Норба. Что это значит? Неужели он успел чем-то обидеть Арни? А если нет, то чем ещё можно объяснить его гнев? Чем он заслужил его?

«За что? — повторял Отто. — Что я тебе сделал? Зачем ты меня уничтожил?»

Ещё надеясь, что что-то могло уцелеть среди руин, он пробрался к бывшему складу… Там не было ничего: склад был предварительно обобран — ни единой банки, коробки, бутылки. Лишь обломки самого здания, не более того. Те, кто сбросили бомбу, сначала все обчистили.

«Ты разбомбил меня, Арни Котт, и обокрал!» — думал Отто, бродя кругами, сжимая и разжимая кулаки и бросая ненавидящие взгляды в небо.

И все равно он не мог понять, зачем это потребовалось Арни.

«Должна же быть какая-то причина. И я найду её, будь ты проклят, Арни Котт, я до неё докопаюсь. А когда докопаюсь, отомщу за все, что ты сделал».

Отто высморкался и, еле-еле шевеля ногами, направился обратно к вертолету, опустился на сиденье и уставился в пустоту.

Так он сидел довольно долго. Потом достал из одного чемодана пистолет и, положив его к себе на колени, снова погрузился в размышления об Арни Котте.

— Простите, что отвлекаю вас, мистер, — начал Гелиогабал, входя в гостиную. — Но если вы готовы, я могу объяснить, что вам надо делать.

— Валяй, — просияв, откликнулся Арни.

На лице Гелио появилось скорбно — надменное выражение.

— Вы должны взять Манфреда и пешком пересечь пустыню до гор Франклина Делано Рузвельта. Цель вашего паломничества — Грязная Башка, священная скала бликменов. У неё вы получите все ответы, когда доставите туда мальчика.

— А ты говорил мне, что это одно мошенничество, — погрозив пальцем Гелио, хитро заметил Арни. Он все время ощущал, что в религии бликменов что-то есть, а Гелио просто пытается обмануть его.

— В святилище скалы вы должны объединиться с ним. Дух скалы примет вашу коллективную душу и, если проявит к вам благосклонность, даст то, что вы у него просите. На самом деле все зависит от способностей мальчика, — добавил Гелио. — Сама по себе скала бессильна. Однако там, где она расположена, напряжение времени является наименьшим. Именно этим и пользуются бликмены уже много веков.

— Понимаю, — откликнулся Арни. — Что-то вроде разрыва во времени. И вы, ребята, проникаете через него в будущее.

Ну, меня-то сейчас больше интересует прошлое, не говоря о том, что все это, на мой взгляд, выглядит довольно сомнительно. Но я попытаюсь. Ты мне уже нарассказывал столько сказок об этой скале…

— Я говорю правду. Сама по себе Грязная Башка ничего не может. — Бликмен не мигая смотрел Арни в глаза.

— И ты думаешь, Манфред согласится помочь?

— Я рассказал ему о скале, и он очень хочет её увидеть. Я сказал ему, что в этом месте человек способен убежать в прошлое. Он в восторге от этой идеи. Хотя… — Гелио помедлил, — вам придется заплатить мальчику за его помощь.

— Можешь предложить ему все, что угодно…

— Вы должны вычеркнуть перспективу AM-WEB из его жизни, мистер. Пообещайте, что отправите его обратно на Землю. Тогда, что бы с ним ни случилось, он навсегда утратит возможность лицезреть это отвратительное здание. Если вы сделаете это, он все свои душевные силы обратит вам на пользу.

— Согласен, — кивнул Арни.

— Не обманите мальчика.

— Чёрт, конечно нет. Я сейчас же начну переговоры с ООН — это не просто, но у меня есть адвокаты, которым такие дела по плечу, — заверил Арни.

— Хорошо, — кивнул Гелио. — Будет слишком подло, если вы обманете его ожидания. Если вы хотя бы на мгновение могли испытать ту ужасную тревогу относительно своего будущего, которую испытывает он…

— Да, звучит страшновато, — согласился Арни.

— Как было бы неприятно, если бы вам самому предстояло пережить это, — не спуская с него глаз, продолжал Гелио.

— Ладно, где Манфред?

— Гуляет по Льюистауну, осматривает достопримечательности.

— Чёрт, а это не опасно?

— Думаю, нет. Ему очень нравятся люди, магазины, оживленное движение — все это ново для него.

— Ты действительно помог мальчику, — заметил Арни.

В дверь позвонили, и Гелио пошел открывать. Арни выглянул в коридор и увидел Джека Болена и Дорин Андертон — оба с неестественными, застывшими выражениями лиц.

— О, привет, заходите, — деловито приветствовал их Арни, — я как раз собирался звонить тебе, Джек. У меня есть для тебя работа.

— Зачем вы выкупили мой контракт у мистера И? — спросил Джек.

— Затем, что ты мне нужен — ответил Арни. — Сейчас я все объясню. Я собираюсь отправиться в паломничество с Манфредом, и мне нужно, чтобы кто-нибудь кружил у нас над головой, а то вдруг мы ещё потеряемся и умрем от жажды. Мы должны пересечь пустыню пешком, верно, Гелио?

— Да, мистер, — подтвердил Гелио.

— Выступаем прямо сейчас, — заявил Арни. — По моим подсчетам, до гор дней пять пути. Возьмем с собой переносной передатчик, чтобы сообщать, когда нам что-нибудь понадобится. По вечерам будешь приземляться и расставлять для нас палатку. Проверь набор медикаментов на борту на случай, если меня или Манфреда укусит какое-нибудь пустынное животное: я слышал, там полным — полно крыс и змей. — Он взглянул на часы. — Сейчас три, я собираюсь отправиться через час.

— А какова цель паломничества? — поинтересовалась Дорин.

— У меня там дела, — ответил Арни. — С пустынными бликменами. Личные дела. Ты полетишь? Если да, то лучше переоденься — надень сапоги, брюки. Кружить пять дней — это немало. Главное, удостоверьтесь, что достаточно воды.

Дорин и Джек переглянулись.

— Я не шучу, — продолжил Арни. — Так что давайте не будем тратить попусту время, ладно?

— Насколько я понимаю, у меня нет выбора, — заметил Джек Дорин. — Я вынужден выполнять его распоряжения.

— Истинная правда, дружок, — подтвердил Арни. — Так что начинай собираться. Портативную плиту, портативный движок, ванну, пищу, мыло, полотенца, какое-нибудь оружие. Ну, сам знаешь, что нам может понадобиться, ты ведь живешь на краю пустыни.

Джек неторопливо кивнул.

— А что у тебя за дела? — осведомилась Дорин. — И почему надо идти пешком? Если тебе хочется туда попасть, почему не лететь, как обычно?

— Потому что мне надо идти пешком, — огрызнулся Арни. — Но обратно я ведь смогу лететь, не правда ли? — повернулся он к Гелио.

— Да, мистер, — ответил тот. — Обратно вы можете добираться как угодно.

— Хорошо ещё, что я в прекрасной физической форме, иначе все накрылось бы — заметил Арни. — Надеюсь, Манфред осилит дорогу.

— Он очень выносливый, мистер, — подтвердил Гелио.

— Вы берете с собой мальчика? — удивился Джек.

— Беру. А что, у тебя есть возражения?

Джек ничего не ответил, только ещё больше помрачнел.

— Вы не имеете права заставлять его пять дней идти через пустыню, вы его погубите! — внезапно взорвался он.

— А каким-нибудь наземным транспортом ты не можешь воспользоваться? — спросила Дорин. — Например, почтовым гусеничным микроавтобусом? Скорость у него небольшая, так что все равно получится паломничество.

— Что скажешь? — обратился Арни к Гелио.

— Думаю, сгодится, — после некоторых размышлений согласился бликмен.

— Замечательно! — обрадовался Арни. — Сейчас позвоню кое-кому из знакомых и добуду автобус. Какую прекрасную идею ты подала, Дорин, очень тебе благодарен. Естественно, вам все равно нужно лететь над нами на случай какой-нибудь поломки.

Джек и Дорин кивнули.

— Возможно, когда я доберусь до места, вы узнаете о моих планах, — добавил Арни и подумал про себя: «На этот счет можете не сомневаться».

— Пока все это выглядит очень странно, — засомневалась Дорин, держа за руку Джека.

— Я тут ни при чем, — ухмыльнулся Арни. — Идея Гелио.

— Верно, — согласился Гелио. — Идея моя.

Но ни на Джека, ни на Дорин это не произвело никакого впечатления.

— Ты разговаривал сегодня с отцом? — спросил Арни Джека.

— Да.

— Оформил право собственности? Все в порядке?

— Говорит, что все оформлено по закону. Собирается возвращаться на Землю.

— Разумно, — заметил Арни. — Я восхищаюсь им. Прилетел, застолбил, оформил через подставных лиц и улетел. Неслабо.

— Что ты собираешься делать, Арни? Что ты задумал? — еле слышно спросил Джек.

— Просто священное паломничество с Манфредом, — пожал плечами Арни. — Ничего особенного.

Однако ухмылка продолжала играть у него на губах, он ничего не мог с этим поделать; впрочем, он и не пытался её скрыть.

Почтовый автобус сокращал время паломничества до восьми часов, как подсчитал Арни. «Всего и делов-то — раз плюнуть», — успокаивал он себя, меряя шагами гостиную.

На улице у тротуара уже стоял гусеничный автобус, в котором сидели Гелио с Манфредом. Арни видел их через окно. Вынув из ящика письменного стола пистолет, он вложил его в кобуру, пришитую к внутренней стороне куртки, запер ящик и поспешил вниз.

— Вот и мы, — помахал он Манфреду. Гелио вышел из автобуса, и Арни уселся за пульт управления. Завел крохотный турбинный двигатель, и тот зажужжал, как шмель в бутылке.

— Приятный звук, — искренне заметил Арни. — Пока, Гелио. Если все сложится удачно, тебя ждет награда, запомни.

— Мне не нужны награды, — заявил Гелио. — Я всего лишь выполняю свой долг, мистер.

Арни отпустил тормоза и влился в полуденный поток машин. Над головой кружили Джек с Дорин — Арни даже не позаботился взглянуть вверх, настолько был уверен в их присутствии. Он ещё раз помахал рукой Гелио, и того сразу скрыл из виду огромный гусеничный автобус.

— Ну, как тебе нравится? — спросил Арни мальчика, направляясь к границе города и начинающейся за ним пустыне. — Это тебе не хухры-мухры. Пятьдесят миль в час.

Манфред не ответил, но все его тело дрожало от возбуждения.

— Болваны, — произнес Арни, отвечая собственным мыслям.

Они почти выехали из Льюистауна, когда Арни заметил, что за ними, не отставая, следует машина. Внутри он разглядел две фигуры — мужскую и женскую, сначала приняв их за Джека и Дорин. Но, приглядевшись внимательнее, он увидел, что женщина — его бывшая жена Энн Эстергази, а мужчина — доктор Мильтон Глоб.

«Какого черта им надо? — взвился Арни. — Они что, не видят, что я занят, не понимают, что мне сейчас не до них?»

— Котт! — закричал Глоб. — Останавливайтесь, сворачивайте к обочине — нам надо поговорить! Вопрос жизни и смерти!

— черта с два! — пробормотал Арни, прибавляя скорость и нащупывая левой рукой пистолет. — Мне не о чем с вами разговаривать. А что вы делаете здесь вдвоем? — Ему эта встреча совершенно не нравилась.

«Похоже, они спелись. Да, следовало ожидать…» Он включил передатчик и вызвал стюарда союза Эдди Гоггинса:

— Это Арни. Точка по гирокомпасу — 8.45702, прямо на окраине города. Быстренько ко мне — тут компания, о которой надо позаботиться. И поторопись — они меня нагоняют.

Для них действительно не составляло труда не только догнать микроавтобус Арни, но и обогнать его.

— Сейчас будем, Арни, — откликнулся Эдди Гоггинс. — Сейчас пошлю ребят на перехват, не волнуйся.

Машина доктора и Энн пошла на обгон и резко затормозила, встав поперек дороги. Арни пришлось последовать её примеру. Из машины выскочил Глоб и, размахивая руками, бросился ему навстречу.

— Конец твоей карьере вранья и властвования! — кричал он.

«Боже милостивый, — подумал Арни. — Надо же — именно сейчас!»

— Чего тебе? — высунулся он из окна. — Давай быстро, я тороплюсь.

— Оставь Джека Болена, — задыхаясь, выпалил Глоб. — Я представляю его интересы, он нуждается в покое и отдыхе. Будешь иметь дело со мной.

Из машины вышла Энн Эстергази и тоже подошла к автобусу.

— Насколько я понимаю… — начала она.

— Ты ничего не понимаешь, — злобно оборвал её Арни. — Дайте мне проехать, иначе я займусь вами обоими.

Над головами появился вертолет с маркировкой Союза водопроводчиков и начал опускаться. «Это Джек и Дорин», — догадался Арни. За ними на предельной скорости появился ещё один вертолет — а это уже, вне всяких сомнений, Эдди с членами союза. Оба вертолета приготовились садиться.

— Арни, я чувствую, произойдет что-то непоправимое, если ты сейчас не остановишься, — предупредила Энн Эстергази.

— Со мной? — весело поинтересовался Арни.

— Да, Арни. Пожалуйста. Что бы ты ни собирался сделать, подумай сначала. На свете так много хорошего, неужели надо обязательно мстить?

— Отправляйся обратно в Новый Израиль и занимайся своим несчастным магазином. — Он заглушил мотор.

— Этот мальчик — Манфред Стайнер — с тобой? — спросила Энн. — Отдай его Мильтону, пусть он отвезет его обратно в Бен-Гурион; так будет лучше для всех: и для тебя, и для него.

Один из вертолетов уже опустился, и из него выпрыгнули три или четыре члена союза. Они бегом кинулись через улицу, и Глоб, заметив их, горестно ухватился за рукав Энн.

— Я вижу, — твердо ответила она. — Пожалуйста, Арни. Я всегда с тобой работала бок о бок… ради меня, ради Сэма… Я знаю, если ты не остановишься, мы больше никогда не будем вместе. Неужели ты сам не чувствуешь? Неужели для тебя это так важно, что ты готов все поставить на карту?

Арни молчал.

Эдди Гоггинс подбежал к автобусу, остальные окружили Энн Эстергази и доктора Глоба. Теперь опустился и второй вертолет, из него вылез Джек Болен.

— Можете сами спросить его, — произнес Арни. — Он здесь по доброй воле: он — взрослый человек и отдает отчет в своих поступках. Спросите его: по собственной воле он отправился в это паломничество?

Как только Энн и Глоб повернулись к Джеку, Арни дал задний ход и, рванувшись вперед, объехал их машину. Глоб кинулся к машине, но его тут же схватили за руки, и началась потасовка. Арни мчался вперед, оставляя позади людей и машины.

— Вот мы и снова едем, — обратился он к Манфреду.

Впереди улица постепенно превращалась в еле заметную ровную полоску, уходящую в пустыню и теряющуюся в направлении отдаленных гор. Автобус подскакивал на выбоинах, двигаясь почти на предельной скорости. Арни про себя улыбался. Лицо Манфреда тоже сияло от возбуждения.

«Никто не в состоянии остановить меня», — повторял Арни.

Звуки драки замерли за спиной, и теперь до его ушей доносилось лишь слабое жужжание мотора. Он умиротворенно откинулся на спинку кресла.

«Ну готовься, Грязная Башка», — сказал он про себя и тут же вспомнил про волшебный амулет Джека Болена, о котором ему рассказывал Гелио. Это воспоминание заставило его нахмуриться, но ненадолго. Он мчался вперед, не снижая скорости.

— Гадл-гадл! — возбужденно каркал рядом Манфред.

— Что это за гадл-гадл? — поинтересовался Арни, но не был удостоен ответа.

Впереди маячили горы Франклина Рузвельта. «Может, мне удастся выяснить, когда доберемся до них, — подумал Арни. — Хотел бы я знать, что это такое». По какой-то причине звуки, издаваемые мальчиком, эти лишенные всякого смысла слова, вселяли в него необъяснимую тревогу. Ему вдруг нестерпимо захотелось, чтобы рядом был Гелио.

— Гадл-гадл! — кричал Манфред, а автобус несся все дальше и дальше.

Глава 15

В сиянии раннего утра перед ними возвышался выступ из вулканического стекла, который и назывался Грязной Башкой. Ночь паломники провели в пустыне, в палатке с припаркованным поблизости вертолетом. Ни Джек Болен, ни Дорин Андертон не разговаривали с ними, и уже на рассвете вертолет поднялся в воздух. Арни с Манфредом плотно позавтракали, собрались и продолжили путешествие.

Теперь они уже достигли цели своего паломничества — священной скалы бликменов.

«Вот место, которое вылечит нас от всех наших болячек», — думал Арни. Он пустил Манфреда за пульт управления и углубился в карту, нарисованную для него Гелиогабалом. На ней была изображена тропа, шедшая вверх к скале. Там, с северной стороны, как говорил Гелио, расположена пещера, в которой обычно можно найти бликмена — священнослужителя. «Если он, конечно, не спит где-нибудь спьяну», — добавил про себя Арни. Знает он этих священнослужителей — все они по преимуществу старые пьяницы. Их презирали даже сами бликмены.

Арни остановил автобус в тени, у подножия первого же холма, и выключил двигатель.

— Отсюда пойдем пешком, — сказал он Манфреду. — Поклажи возьмем, сколько сможем, — естественно, пишу, воду, переносной передатчик, а если потребуется что-нибудь приготовить, вернемся сюда за плитой. Здесь недалеко, всего несколько миль.

Мальчик выскочил из автобуса, помог Арни выгрузить снаряжение, и вскоре они поднимались по каменистой тропе, уходящей в глубь горного кряжа.

Тревожно посматривая по сторонам, Манфред дрожал и ежился. «Может, он опять ощущает присутствие AM-WEB?» — подумал Арни. Каньон Генри Уоллеса сравнительно недалеко. На таком расстоянии мальчик вполне мог воспринимать эманации будущего здания. Даже сам Арни, кажется, чувствовал их.

Или это давала знать о себе скала бликменов?

Ему не нравился её вид. «Нашли из чего делать святилище! Пустынная, таинственная местность… хотя, может, давным-давно она и была плодородной». По обеим сторонам тропы виднелись следы стоянок бликменов. Возможно, именно здесь марсиане и появились на свет — местность хоть и выглядела заброшенной, но явно сохранила следы былого обитания. Словно из века в век черно — серые существа хранили и обрабатывали её. И чем она стала теперь? Прибежищем вымирающей расы. Памятником культуры, от которого скоро не останется и следа.

Обессилев от подъема с тяжелым грузом, Арни остановился. Манфред взбирался следом по крутому склону, продолжая время от времени бросать вокруг тревожные взгляды.

— Не бойся, — подбодрил его Арни. — Тут нет ничего страшного. «Может, способности мальчика уже соединились со свойствами скалы? — подумал он. — Может, скала осознает его присутствие? Способна ли она на это?»

Тропа стала более пологой и широкой. Все окутала сырая холодная тень, словно они входили в огромный склеп. Растительность, покрывавшая скалы, казалась мертвой, будто вобравшей в себя яд. Впереди на тропинке лежал полусгнивший труп мертвой птицы, который мог здесь находиться уже несколько недель — по его высохшему виду трудно было что-то сказать.

«Нет уж, не нравится мне здесь», — подумал Арни.

— Гадл-гадл, — склонившись над птицей, заговорил Манфред.

— Да, — пробормотал Арни, — шагай дальше.

И вскоре они подошли к подножию скалы.

Ветер шуршал травой и листьями, обнаженный, словно ободранный, кустарник торчал из почвы, как ископаемые скелеты. Поток воздуха вырывался из расселины Грязной Башки и приносил какой-то звериный запах. «Может, это запах священнослужителя», — предположил Арни и, ничуть не удивившись, заметил у дорожки пустую бутылку и остатки съестного, запутавшиеся в колючках.

— Есть здесь кто-нибудь?! — крикнул он.

Прошло довольно много времени, и наконец из пещеры появился старый бликмен, седой, как кокон паутины. Его будто вынес порыв ветра — покачиваясь, старик прислонился к стене пещеры и сделал неуверенный шаг навстречу гостям. Глаза у него опухли и слезились.

— Ну ты, старый пьяница, — тихо произнес Арни, потом достал листок, который дал ему Гелио, и поприветствовал его по-бликменски.

Священнослужитель механически прошамкал ответ беззубым ртом.

— Вот. — Арни протянул ему пачку сигарет. Священнослужитель, что-то бормоча, сделал ещё шаг, взял пачку и запихал её под свое одеяние.

— Нравится, да? — поинтересовался Арни. — Я так и думал.

По бумажке он прочел цель своего визита и попросил священнослужителя отвести их в пещеру и оставить там на час, чтобы они могли вызвать дух горы.

Не прекращая бормотать, священнослужитель подобрал подол своей одежды, повернулся и пошел прочь, свернув на боковую тропу.

Арни перевернул бумажку и приступил к выполнению инструкции, написанной ему Гелио.

1) Войти в пещеру.

Арни взял Манфреда за руку и осторожно ступил в темную расселину. Там он зажег фонарь и повел мальчика вглубь, пока стены пещеры не расступились и они не оказались в широком зале. В нос ударил затхлый запах, словно здесь не проветривали уже несколько веков. «Воняет, как из ящика с полусгнившими тряпками», — подумал Арни.

Он снова заглянул в инструкцию Гелио.

2) Разжечь костер.

Неровный круг камней окаймлял черное пепелище, в котором валялись остатки сучьев и костей. Похоже, старик готовил здесь себе пищу.

У Арни в сумке была растопка — он вывалил её наземь и негнущимися пальцами начал обстругивать.

— Смотри не потеряйся здесь, малыш, — предупредил он Манфреда. «Интересно, удастся ли нам когда-нибудь отсюда выбраться?» — мелькнула у него мысль.

Впрочем, когда затрещал костер, они оба почувствовали себя лучше. В пещере потеплело, хотя и не стало суше: сырой запах не только не ослаб, но усилился, словно огонь выманивал его из всех закоулков.

Следующее указание удивило Арни. Впрочем, каким бы несуразным оно ему ни казалось, он дотошно выполнил и его.

3) Включить портативный передатчик на 574 кГц.

Арни достал маленький японский транзистор и включил его. На частоте 574 кГц не было ничего, кроме статических шумов. И тем не менее скала, кажется, откликалась на них, звук как будто разбудил её, и она изменилась, осознав постороннее присутствие.

Следующее указание было таким же неожиданным.

4) Принять нембутал (мальчику не надо).

Открыв походный ящик, Арни проглотил нембутал, недоумевая: не для того ли это, чтобы затуманить его сознание и сделать более доверчивым? Или просто для того, чтобы приглушить его волнение?

Оставалась последняя инструкция:

5) Бросить в огонь пакет.

Гелио вручил Арни маленький пакетик, сделанный из страницы «Нью-Йорк таймc», со вложенной в него какой-то травой. Арни встал на колени у костра, аккуратно развернул пакетик и высыпал темную сухую труху в огонь. Его тут же окутал тошнотворный запах, и огонь погас. Повалил дым, заполняя все пространство. Арни услышал, как закашлялся Манфред. «Чёрт, если так пойдет дальше, мы здесь задохнемся», — испугался Арни.

Но дым почти мгновенно иссяк. Пещера потемнела и словно раздалась в стороны, а скала отступила вглубь. У Арни закружилась голова, земля поплыла из-под ног, он потерял чувство равновесия. Оставалось только ждать.

— Манфред, слушай меня, — начал он. — Как тебе объяснил Гелио, ты можешь больше не волноваться из-за AM-WEB. Понял? Ладно. Теперь давай вернемся в прошлое на три недели. Можешь ты это сделать? Постарайся.

Мальчик смотрел на него из мрака расширившимися от ужаса глазами.

— К тому времени, когда я ещё не был знаком с Джеком Боленом, — продолжил Арни. — До того, как встретил его в пустыне, где умирали от жажды бликмены. Понял? — Он двинулся к мальчику…

И тут же плашмя упал лицом вниз.

«Нембутал. Надо поскорее подняться, пока я окончательно не вырубился». Ухватившись за что-то, он начал приподниматься. Вокруг затрепетал свет, он вытянул руки… и оказался в воде. По его телу, омывая лицо, струилась теплая вода: он вдохнул, захлебнулся и увидел вокруг шипящий пар — ноги нащупали на полу знакомые изразцы.

Он был в своей парилке.

Вокруг слышались голоса. «Верно, Арни» — донесся до него голос Эдди. Постепенно вокруг начали вырисовываться силуэты других мужчин.

Внизу живота заныла язва двенадцатиперстной кишки. На слабых непослушных ногах Арни вышел из-под душа и прошлепал по теплым влажным изразцам за полотенцем, которое держал наготове служитель.

«Я уже был здесь. Я уже делал все это, говорил то, что собираюсь сказать… Что за чушь! Это как-то называется… французским словом… Лучше позавтракать». Живот у него бурчал, и боль усиливалась.

— Эй, Том, — крикнул он служителю, — вытри меня как следует и помоги одеться. Я голоден, как волк; проклятая язва, никогда она ещё так не болела.

— Хорошо, Арни, — подходя, ответил служитель и протянул огромное мягкое белое полотенце.

Служитель помог ему облачиться в серые фланелевые брюки, футболку, ботинки из мягкой кожи и военно-морское кепи. Арни вышел из парилки, пересек коридор и вошел в свою столовую, где Гелиогабал уже приготовил завтрак.

Не раздумывая, он сел за стол, на котором ждали горячие лепешки, бекон, кофе, стакан апельсинового сока и воскресный номер нью-йоркской «Таймс» за предыдущую неделю.

Дрожа от напряжения, Арни протянул руку за ледяным сладким соком из апельсинов Нового Израиля — стакан был скользким и гладким на ощупь. «Надо быть осторожным. Не спешить, успокоиться. Значит, все так и есть: я вернулся туда, где находился несколько недель назад. Манфред и скала бликменов сделали это. Ну и ну!» Он отхлебнул сока, наслаждаясь каждым глотком, пока не обнаружил, что стакан пуст.

«Я получил, чего хотел! — поздравил он себя. — Теперь надо быть очень осторожным, потому что кое-что я совершенно не хочу менять. Например, я совершенно не хочу отказываться от своего бизнеса с черным рынком, так что не надо мешать Норбу Стайнеру свести счеты с жизнью. То есть, конечно, все это очень прискорбно, но не надо ему препятствовать — пусть все остается так, как есть. То есть как будет», — поправил он себя.

«Главное, нужно сделать два дела. Во-первых, официально закрепить свое право на землю в районе каньона Генри Уоллеса, опередив на несколько недель отца Болена. Пусть старый спекулянт летит сюда с Земли. Глядь — а земля уже куплена. Поездка туда и обратно без всяких результатов. В худшем случае заработает сердечный приступ — похихикал Арни. — Не повезло».

А во-вторых, сам Джек Болен.

«Я с ним разделаюсь, с парнем, которого ещё не встретил и который не знает меня, хотя я его уже знаю. Я теперь для Болена — его судьба».

— Доброе утро, мистер Котт. — Арни, раздраженный тем, что помешали его размышлениям, поднял глаза и увидел девушку, которая вошла в комнату и в ожидании замерла у его стола. «Новенькая секретарша, — сообразил он, — за утренними распоряжениями».

— Называй меня Арни, — пробормотал он. — Меня все так называют. Ты разве не знала? Ты что, здесь новенькая?

«Не слишком симпатичная, — подумал он и вернулся к газете. — С другой стороны, полненькая и фигурка хорошая. И под черным шелковым платьем, кажется, ничего нет, — рассматривая её поверх газеты, решил Арни. — К тому же не замужем». На пальце отсутствовало обручальное кольцо.

— Подойди сюда, — обратился он к ней. — Ты боишься меня, потому что я знаменитый Арни Котт, которому принадлежит весь этот город?

Девушка бочком приблизилась, словно обтекая стол, и ответила хрипловатым голосом:

— Нет, Арни, я не боюсь тебя. — Её открытый взгляд не свидетельствовал о невинности, напротив, он свидетельствовал о поразительном опыте. Казалось, она чувствовала каждый его каприз, каждое желание, особенно имеющие отношение к ней.

— Давно здесь работаешь?

— Нет, Арни. — Она подвинулась ближе и облокотилась на стол таким образом — он с трудом поверил своим глазам, — что одно её колено дотянулось до его ноги.

С задумчивым видом секретарша принялась ритмично подталкивать его ногу, отчего Арни почувствовал себя неловко и слабо пробормотал:

— Эй!

— В чем дело? — улыбнулась девушка.

Никогда в жизни он не видел такой улыбки — одновременно холодной и полной страсти, как бы отштампованной машиной, придавшей нужное расположение губам, зубам, языку… И тем не менее её чувственность волной нахлынула на Арни Котта. Она изливалась на него слащаво — сентиментальным жаром, не дававшим ему отвести от неё глаза. «Главное — этот вибрирующий язык — подумал он. — И кончик у него такой острый, словно заточенный: язык, который может порезать, которому доставляет удовольствие причинять боль чужой живой плоти и заставлять её молить о милости. Особенно — заставлять молить. И зубы тоже — белые и острые…»

Арни вздрогнул.

— Я тебе не мешаю, Арни? — промурлыкала девушка. Дюйм за дюймом она так продвинулась к нему, что теперь почти вся прильнула к его телу.

«Боже мой, она невыносима», — подумал он.

— Послушай. — В горле у Арни пересохло, и он нервно сглотнул. — Оставь меня в покое и дай дочитать газету. — Схватив «Таймс», он попробовал пропихнуть её между собой и девушкой. — Ступай!

Её силуэт слегка качнулся.

— В чем дело, Арни? — зажурчал её голос.

«Словно скрип металлических жерновов, словно автоматическая запись», — подумал он.

Арни ничего не ответил и принялся читать, вцепившись в газету.

Когда он оторвался от неё, девушка уже ушла. Он был один.

«Я такого не помню, — произнес про себя Арни. — Что это было за создание?»

Машинально он начал читать статью о потерпевшем в открытом космосе катастрофу японском корабле с партией велосипедов. Это рассмешило его, даже несмотря на гибель трехсот пассажиров: он представил себе тысячи велосипедов, которым навсегда суждено вращаться вокруг Солнца, — в этом было что-то невероятно забавное. Конечно, они не помешали бы на Марсе, где полностью отсутствуют источники энергии. При его малой гравитации можно было бы совершенно бесплатно путешествовать на сотни миль.

Дальше он наткнулся на статью о приеме в Белом доме, который был дан в честь… Арни прищурился. Слова начали сливаться, и он с трудом разбирал их смысл. Брак в наборе? О чем тут речь? Он поднес газету к глазам…

Гадл-гадл — было там написано. Полная бессмыслица — одни «гадл-гадл» друг за другом. Боже милостивый! Арни почувствовал отвращение, к горлу подкатила тошнота, язва жгла ещё сильнее, чем до завтрака. Он весь напрягся от ярости — наихудшее состояние для язвенного больного, особенно во время приема пищи. «Чёрт бы побрал эти гадл-гадл! Это же слова Манфреда! Они исказили всю статью».

Он начал просматривать газету дальше, замечая, как все статьи превращаются в бессмыслицу после первых же строк. Раздражение охватывало его все сильнее, пока наконец он не отшвырнул газету.

«Вот что такое шизофреническая речь, — понял Арни. — Индивидуальный язык. Мне это совершенно не нравится! Если ему нравится, пусть сам так разговаривает! Он не имеет права замусоривать мою жизнь своей болтовней. Хотя ведь это он вернул меня сюда, так, может, он считает, что это дает ему право… Мальчик возомнил, что это его мир?»

Эта мысль совершенно не понравилась Арни — лучше бы она никогда не приходила ему в голову.

Он вышел из-за стола, подошел к окну и взглянул вниз на улицы Льюистауна. По ним сновали люди — и с какой скоростью! Машины мелькали туда и обратно, двигаясь неприятными рывками, словно вот-вот должны были столкнуться друг с другом. Здания, как бильярдные шары, твердые и таящие угрозу, топорщились острыми углами. Но как он ни пытался определить, что изменилось в этом мире — а в нем явно что-то изменилось, — понять ему не удавалось. Эту привычную картину он видел изо дня в день. И все же…

Все двигалось слишком быстро!.. Нет, не так все просто. Все излучало враждебность: предметы не просто сталкивались, они умышленно ударяли друг друга.

А потом Арни заметил нечто такое, от чего у него перехватило дыхание. Снующие по улице люди были лишены лиц — так, какие-то фрагменты или остатки… словно им не удалось сформироваться до конца.

«Ну нет, так дело не пойдет, — возмутился Арни, чувствуя, как в него вползает страх. — Что происходит? Что они мне подпихнули?»

Потрясенный, он вернулся к столу и снова сел, вцепившись в чашку с кофе, — надо было вернуться к обычной утренней жизни, надо было забыть об увиденном.

Кофе имел кисловато — горький незнакомый вкус, и после первого же глотка пришлось отставить чашку. «Наверное, мальчику все время кажется, что его пытаются отравить, — подумал Арни. — Неужели из-за его навязчивых галлюцинаций я должен ощущать, что питаюсь помоями? Господи, как ужасно!»

«Лучше всего покончить с делами как можно скорее и вернуться в настоящее», — решил он.

Арни открыл нижний ящик стола, достал из него маленький диктофон на батарейках и нажал кнопку записи.

— Скотт, сообщаю тебе чрезвычайно важные сведения. Необходимо срочно купить землю в горах Франклина Рузвельта, особенно в каньоне Генри Уоллеса, так как ООН намерена возвести там огромный жилой район. Переведи все фонды союза, естественно от моего имени, и убедись в оформлении купчей, потому что через две недели…

Он умолк, так как лента в диктофоне со скрипом остановилась. Арни поковырялся в механизме — пленка медленно двинулась и снова замерла.

«Я считал, что все отрегулировано, — раздраженно подумал Арни. — Разве Джек Болен не починил его?» Но тут же вспомнил, что все происходит до вызова Болена; конечно же, магнитофон ещё не починен.

«Придется диктовать этому странному созданию, — понял Арни и протянул руку к кнопке на столе, но тут же её отдернул. — Как, позволить ей вернуться?» Однако выбора не было, и он нажал кнопку.

Дверь тут же открылась, и в комнату вошла секретарша.

— Я знала, что понадоблюсь тебе, Арни. — Она торопливо направилась к нему.

— Послушай, — начальственным тоном произнес он, — не подходи ко мне слишком близко, я не переношу, когда люди подходят ко мне слишком близко.

Арни ещё не кончил говорить, а уже понял, что его преследует классическая фобия шизофреника — боязнь, что окружающие слишком приблизятся к нему и оккупируют его пространство. «Боязнь близости» — так это называлось, её вызывало постоянное ощущение всеобщей враждебности, свойственное шизофреникам. «Вот что это такое», — подумал Арни. И все равно близость девушки представлялась ему невыносимой. Он резко поднялся и отошел к окну.

— Как скажешь, Арни, — хищно проговорила она и снова начала подползать к нему, пока их тела опять не соприкоснулись. Он слышал звук её дыхания, ощущал запах несвежего тела… и ему показалось, что он задыхается, что ему не хватает воздуха.

— Диктую, — сказал Арни, отходя в сторону. — Скотту Темплу, зашифровать, чтобы никто не смог прочитать.

«Никто», — отметил он про себя. Но он всегда боялся конкурентов, так что нечего валить на мальчика.

— Чрезвычайно важное дело. Действуй безотлагательно; речь идет о настоящем золотом дне. ООН готовится приобрести крупный участок в горах Франклина Рузвельта…

Он диктовал дальше, чувствуя, как с каждым моментом его все сильнее охватывает страх. «А что, если она там пишет одни гадл-гадл? Надо проверить. Надо подойти и заглянуть». Но одна мысль о том, что к ней надо приблизиться, повергла его в ужас.

— Послушайте, мисс, — оборвал он себя. — Дайте-ка мне ваш блокнот, я хочу взглянуть, что вы там пишете.

— Арни, ты ничего не разберешь, — ответила секретарша ленивым низким голосом.

— П-почему? — в ужасе спросил он.

— Это же стенография. — Она холодно улыбнулась, и он почти физически ощутил её неприязнь.

— Хорошо, — согласился он, уступая.

Закончив диктовку, Арни распорядился зашифровать текст и тут же отослать Скотту.

— А что потом? — спросила она.

— Что ты имеешь в виду?

— Ты сам знаешь, Арни. — Это было сказано таким тоном, что он даже содрогнулся от чисто физического отвращения.

— Потом ничего. Ступай и больше не возвращайся. — Проводив её до порога, Арни захлопнул за ней дверь.

«Надо было самому связаться со Скоттом, ей нельзя доверять». Он уселся за стол и набрал номер телефона.

Длинные гудки следовали один за другим, но никто не снимал трубку. «В чем дело? — недоумевал Арни. — Неужели он предал меня? Переметнулся? Работает на других? И ему я не могу доверять, я никому не могу доверять…»

— Алло, говорит Скотт Темпл, — внезапно раздался голос, и Арни понял, что прошло всего лишь несколько секунд — все эти мысли о предательстве и крахе успели посетить его за считанные мгновения.

— Это Арни.

— Привет, Арни. В чем дело? По твоему голосу слышу, что ты что-то затеваешь. Давай рассказывай.

«У меня изменилось чувство времени, — понял Арни. — Мне казалось, что телефон звонил полчаса, а не прошло и пяти секунд».

— Арни, говори! Арни, ты здесь?! — кричал Скотт.

«Симптом шизофрении — коренное нарушение восприятия времени. Я страдаю от него, потому что от него страдает этот ребенок».

— Господи Иисусе! — воскликнул взбешенный Скотт.

— Послушай, Скотт. — Арни с трудом прорвался сквозь цепь своих размышлений. — У меня есть тайные сведения: надо действовать прямо сейчас, понимаешь? — И он подробно пересказал о намерениях ООН в горах Франклина Рузвельта. — Нужно как можно быстрее купить там все, что продается. Ты согласен?

— А сведения верные? — переспросил Скотт.

— Конечно! Конечно!

— От кого? Короче, Арни, я тебя очень люблю, но мне известны твои бредовые идеи — ты часто витаешь в облаках. Мне бы не хотелось остаться в дураках.

— Поверь мне на слово, — перебил его Арни.

— Не могу.

Арни не верил своим ушам.

— Мы с тобой сотрудничаем уже много лет, и ты никогда не требовал от меня официальных гарантий, — прохрипел он. — Что происходит, Скотт?

— Вот и меня интересует то же самое, — спокойно откликнулся Скотт. — Как человек с твоим опытом мог клюнуть на эту удочку? Ты же знаешь, что кряж Франклина Рузвельта — бесплодная земля. И я знаю, что ты это знаешь. Это всем известно. Так чего же ты добиваешься?

— Ты не доверяешь мне?

— А почему я должен тебе доверять? Докажи, что у тебя достоверные сведения из первоисточника, а не очередные слухи.

— Знаешь, парень, если бы я мог доказать это, я не нуждался бы в твоем доверии, — с трудом вымолвил Арни. — Ладно. Я займусь этим самостоятельно, и когда ты узнаешь, что упустил, можешь рвать волосы у себя на голове. — Он бросил трубку, дрожа от бешенства и отчаяния. Подумать только! Невообразимо! Скотт Темпл — единственный человек, с которым он мог обо всем договориться по телефону. Остальные были мошенниками, о них можно и не думать…

«Это — непонимание, — говорил он себе. — Но основано оно на фундаментальном, глубинном недоверии. Шизофреническом недоверии».

«Потеря способности к общению», — диагностировал Арни.

— Придется самому отправляться в Рощу Мира и оформлять покупку, — произнес он вслух.

И тут вспомнил, что сначала придется застолбить участок непосредственно на месте, и почувствовал, как все в нем противится этому. Лететь в ужасное место, где скоро возникнет здание…

Но выхода не было. Сначала заказать кол в одной из мастерских, потом сесть в вертолет и отправиться в каньон Генри Уоллеса.

Он представлял себе всю последовательность дел, и она казалась ему невыполнимо трудной. Как со всем этим управиться? Сначала нужно найти какого-нибудь слесаря, чтобы тот выгравировал его имя на колышке, — только на это может уйти несколько дней. Кто в Льюистауне быстро выполнит заказ? А как он может доверить такое дело незнакомому?

Наконец, словно сопротивляясь непреодолимому течению, Арни поднял телефонную трубку и сделал заказ в мастерской.

«Я так устал, что еле могу двигаться, — почувствовал он. — Почему? Что я сделал за сегодня? Тело словно раздавлено страхом. Если б я только мог отдохнуть… Если б только мог поспать».

Лишь к вечеру Арни получил металлический кол со своим именем и договорился о вертолете, который должен был отвезти его в горы Франклина Рузвельта.

— Привет, Арни, — поздоровался с ним симпатичный молодой пилот, выглянув из кабины.

— Привет, сынок, — откликнулся Арни.

Пилот помог ему забраться в специальное кожаное кресло, выполненное по заказу Арни в местной мастерской, а сам занял место впереди.

— Теперь поторапливайся, потому что я спешу: в каньон Генри Уоллеса, а оттуда — в Рощу Мира.

«И я знаю, что мы все равно не успеем, — добавил про себя Арни. — Просто потому, что мне не хватит времени».

Глава 16

Не успел вертолет с Арни Коттом на борту подняться в воздух, как в кабине включился радиопередатчик: «Срочное сообщение. В открытой пустыне небольшая группа бликменов, умирающих от голода и жажды. Местонахождение по гирокомпасу — 4.65003. Всем воздухоплавательным аппаратам к северу от Льюистауна немедленно направиться по указанным координатам и оказать помощь. Закон Объединенных Наций требует, чтобы откликнулись все коммерческие и частные корабли».

Сообщение было повторено ещё раз холодным голосом диктора, говорившего с искусственного спутника ООН, который находился сейчас где-то у них над головой.

— Лети дальше, сынок — заметил Арни, чувствуя, что пилот меняет направление. Это была последняя капля. Теперь они никогда не доберутся до гор, не говоря уже о Роще Мира.

— Я вынужден подчиниться, сэр. Таков закон, — возразил пилот.

Они летели над пустыней на приличной скорости, быстро приближаясь к месту, указанному в сообщении. «Ах вы, черномазые, — думал про себя Арни. — И мы должны все бросать, чтобы вызволять этих несчастных идиотов. Хуже всего, что я теперь встречу Джека Болена. Этого уже не избежать. Я забыл об этом, а теперь уже слишком поздно».

Он похлопал себя по карману куртки — пистолет все ещё там. Это несколько улучшило его настроение. И когда вертолет пошел на снижение, он сжал рукоятку оружия. «Придется разделаться с ним прямо на месте», — подумал Арни. Но, к собственному разочарованию, он увидел, что вертолет компании И уже стоит на песке, а сам Джек Болен занимается раздачей воды пятерым бликменам. «Чёрт бы его побрал!»

— Я вам нужен? — высунулся из вертолета пилот Арни. — Если нет, полечу дальше.

— У меня мало воды, — ответил Джек, отирая вспотевшее под жарким солнцем лицо носовым платком.

— Ладно, — откликнулся пилот и выключил винт.

— Попроси его подойти сюда, — распорядился Арни.

Соскочив вниз и вытащив большую пятигаллонную канистру, пилот направился к Джеку, и через мгновение тот уже шел к вертолету.

— Я вам нужен? — поинтересовался Джек, глядя вверх на кабину.

— Да, я хочу убить тебя, — ответил Арни и, достав пистолет, прицелился.

Бликмены, наполнявшие водой скорлупу пака, замерли. Молодой сухощавый, почти обнаженный под красным марсианским солнцем мужчина протянул руку к своему колчану, вынул из него отравленную стрелу и, одним движением вставив её в лук, выстрелил. Арни Котт ничего не видел, он только почувствовал резкую боль и, опустив глаза, удивленно обнаружил, что у него из живота торчит стрела.

«Они читают мысли», — понял Арни. Он попытался вытащить стрелу, но та плотно засела в его внутренностях. И в следующий момент он понял, что умирает. Стрела была отравлена, и он чувствовал, как яд холодит конечности, тормозит кровообращение, поднимается все выше к мозгу.

— Почему ты хотел убить меня? — спросил Джек Болен. — Ты даже не знаешь меня.

— Не волнуйся, знаю — прохрипел Арни. — Ты починишь мой диктофон и отнимешь у меня Дорин, а твой отец украдет у меня все, что я имею, все самое дорогое — землю в горах Франка Рузвельта и все, что с ней связано. — Арни закрыл глаза.

— Ты сумасшедший, — произнес Джек.

— Нет, — откликнулся Арни. — Просто мне известно будущее.

— Давай я отвезу тебя к врачу, — предложил Джек и, впрыгнув в вертолет, отодвинул молодого пилота, чтобы внимательнее рассмотреть торчащую стрелу. — Если поторопиться, можно успеть принять противоядие. — Он включил двигатель, и винт медленно завращался, постепенно набирая скорость.

— Отвези меня в каньон Генри Уоллеса, — пробормотал Арни. — Чтобы я застолбил участок.

— Ты ведь Арни Котт, да? — внимательно глядя на него, спросил Джек. Отодвинув пилота в сторону, он сел за пульт управления, и вертолет взмыл в воздух. — Я отвезу тебя в Льюистаун: это ближе всего, и тебя там знают.

Арни молча откинулся назад и закрыл глаза. Все его планы были разрушены: он не застолбил участок, и ему ничего не удалось сделать с Джеком Боленом. Все кончено.

«И все эти бликмены!» — думал Арни, чувствуя, как Болен вытаскивает его на руках из вертолета. В глазах темнело от боли, но сквозь дымку он различал людей и дома — это был Льюистаун. «С самого начала во всем были виноваты бликмены — если бы не они, я бы никогда не повстречался с Джеком Боленом. Да будут они прокляты!»

«Почему я ещё не умер?» — недоумевал Арни, чувствуя, как Болен пересекает с ним на руках посадочную площадку на больничной крыше и устремляется к спуску для неотложных больных. Прошло уже столько времени: яд наверняка проник повсюду. И тем не менее он до сих пор все ощущал, мыслил, понимал… «Наверное, я просто не могу умереть в прошлом, так и буду влачить существование, не в силах ни вернуться, ни скончаться».

И как это бликмен так быстро среагировал? Они обычно не стреляют в землян — это страшное преступление.

«Выходит, меня ждали, — мелькнула мысль. — Они старались спасти Болена, потому что он дал им воду и пищу. Могу поспорить, они-то и подарили ему водяную ведьму. Ну конечно. И уже тогда знали все, что случится.

Я бессилен в этом страшном шизофреническом прошлом Манфреда Стайнера. Верните меня в мой мир, пустите меня обратно в мое время; я хочу выбраться отсюда, не нужны мне никакие земли, не желаю я никакого зла Джеку Болену. Я хочу обратно в Грязную Башку, в пещеру с несчастным мальчиком. Пожалуйста, Манфред, сделай, как было», — думал Арни.

Его везли на каталке по темному коридору. Голоса. Открывающиеся двери, блеск металла — хирургические инструменты. Лица в масках, склоняющиеся над ним… его кладут на стол… «Манфред! Помоги мне! Меня хотят убить! Забери меня отсюда. Сейчас или никогда, потому что…»

Темная маска склоняется к нему все ближе, ближе, заслоняя собой все пространство.

«Нет! — кричит Арни. — Ещё не все! Я не могу так погибнуть! Манфред, ради бога, пока ещё не поздно, пока не поздно. Я должен снова увидеть нормальный мир, в котором нет места шизофреническим убийствам, отчуждению, звериной похоти и смерти. Помоги мне избавиться от смерти, верни обратно. Помоги, Манфред! Помоги мне…»

— Вставайте, мистер, ваше время истекло, — произнес над ним голос.

Арни открыл глаза.

— Ещё сигарет, мистер. — Грязный священнослужитель в напоминавших паутину лохмотьях тряс его за плечо, безостановочно повторяя свою литанию: — Если хотите остаться, мистер, надо заплатить. — В поисках сигарет он принялся ощупывать куртку Арни.

Арни сел и огляделся. Манфреда в пещере не было.

— Отстань от меня, — оттолкнул он бликмена, поднимаясь на ноги. Он ощупал живот — стрелы в нем не было.

Неуверенными шагами Арни подошел к выходу из пещеры и выглянул наружу, на холодный полуденный свет марсианского солнца.

— Манфред!

Вокруг не было никаких следов мальчика. «Ну что ж, по крайней мере я вернулся в свою действительность, остальное не важно».

К тому же он избавился от ненависти к Джеку Болену. И потерял всякий интерес к приобретению земли в горах Франклина Рузвельта.

«Можешь и Дорин Андертон оставить себе, — заключил Арни, направляясь к тропе, по которой они пришли сюда. — Надо только сдержать слово, данное Манфреду, и поскорее отправить его на Землю. Возможно, эта перемена излечит мальчика, к тому же, вероятно, на Земле теперь хватает хороших психиатров, лучше здешних. Как бы там ни было, ему не будет грозить AM-WEB».

Спускаясь вниз и посматривая по сторонам в поисках Манфреда, он заметил вертолет, который кружил низко над землей. «Может, они видели, куда пошел мальчик», — подумал Арни. И Джек, и Дорин все это время должны были наблюдать за ними.

Арни остановился и замахал руками.

Вертолет начал осторожно снижаться, пока не опустился на тропу чуть впереди, там, где она расширялась перед входом в Грязную Башку. Дверца распахнулась, и из вертолета вышел мужчина.

— Я ищу мальчишку, — начал Арни и только тут понял, что это не Джек Болен. Это был совершенно незнакомый ему мужчина. Симпатичный, темноволосый, с горящими страстью глазами, он мчался к нему навстречу, размахивая чем-то поблескивавшим в солнечном свете.

— Ты — Арни Котт! — резким визгливым голосом закричал он.

— Да, и что из этого? — поинтересовался Арни.

— Ты уничтожил мою посадочную площадку! — заорал мужчина и, подняв оружие, выстрелил.

С первого выстрела он промахнулся. «Кто ты такой и почему стреляешь в меня?» — недоуменно подумал Арни, вытаскивая свой пистолет. Он выстрелил в бегущего человека, и тут до него дошло, кто это такой: несчастный мелкий делец черного рынка, пытавшийся встать у него на пути. «Тот самый, которого мы проучили», — вспомнил Арни.

Бежавший споткнулся, упал, перекатился через спину и снова выстрелил. Арни тоже промазал. На этот раз пуля просвистела так близко, что Арни показалось, будто она его задела. Он инстинктивно прижал руку к животу. «Нет, разбойник, ты меня не достал!» — удовлетворенно заметил он и ещё раз прицелился, собираясь выстрелить.

Мир взлетел на воздух. Солнце упало с неба, и все погрузилось во тьму вместе с Арни Коттом.

Прошло довольно много времени, прежде чем лежавший мужчина шевельнулся. С расширенными от ужаса глазами он медленно поднялся и начал осторожно приближаться к Арни.

Перед собой на вытянутых руках он держал пистолет, не спуская Арни Котта с мушки.

Донесшийся сверху рокот мотора отвлек его и заставил посмотреть наверх. В небе скользнула тень, и тут же на дорожку между ним и Арни опустился второй вертолет. Его фюзеляж заслонил противников друг от друга, и мелкий делец черного рынка исчез из поля зрения Арни. Из вертолета выскочил Джек Болен и бегом бросился к Арни.

— Поймай этого парня, — прошептал Арни.

— Не могу. — Джек указал на поднимающийся вертолет: он качнулся над Грязной Башкой, рванул вперед, миновал вершину и скрылся из виду. — Забудь о нем. Ты серьезно ранен — надо подумать о себе.

— Не волнуйся, Джек. Послушай, — прошептал Арни, хватая Джека за рубашку и притягивая его к себе. — Я открою тебе тайну. Я кое-что понял. Это просто ещё один из этих шизоидных миров. Вся эта чертова ненависть, похоть и смерть уже были со мной и не смогли меня убить. Тогда это была отравленная стрела; теперь — пуля. — Он закрыл глаза, пытаясь сохранить сознание. — Отыщи мальчика, он где-то здесь. Можешь спросить его, он тебе расскажет.

— Ты ошибаешься, Арни, — склонился над ним Джек.

— Как это ошибаюсь? — Арни уже с трудом различал Джека, все погрузилось в сумрак, и силуэт Джека стал призрачным и туманным.

«Ты меня не обманешь, — подумал Арни. — Я знаю, что я все ещё в мире Манфреда, скоро я проснусь и все будет в порядке, я буду живым и невредимым, отыщу путь обратно в свой мир, где такое не может случиться».

— Он умирает? — спросила подошедшая Дорин Андертон.

Джек не ответил. Он пытался перекинуть Арни через плечо, чтобы дотащить до вертолета.

«Ещё один из гадл-гадл — миров, — думал Арни, чувствуя, как Джек поднимает его на руки. — Так мне и надо. В следующий раз не буду таким дураком… Ты уже делал это, — пытался он объяснить Джеку. — Уже отвозил меня в больницу Льюистауна, чтобы извлечь стрелу. Неужели не помнишь?»

— Ни малейшего шанса на спасение, — произнес Джек, устроив Арни в вертолете и усаживаясь за пульт.

«Какая ерунда! — негодующе подумал Арни. — Что с тобой такое? Почему ты не стараешься? Старайся, чёрт бы тебя побрал!» Он попытался сказать это Джеку, но у него ничего не получилось, он ничего не мог сказать.

Вертолет начал подниматься, тяжело оседая под весом троих пассажиров.

Арни Котт умер по дороге к Льюистауну.

Джек передал управление Дорин и сел рядом с умершим. Арни умер, продолжая считать, что просто потерялся в темных лабиринтах сознания Манфреда. «Может, это и к лучшему, — подумал Джек. — Может, это хоть ненамного облегчило ему смерть».

Как ни странно, мысль о том, что Арни мертв, наполнила Джека невыносимой болью. Что-то в этом было нечестное, грубое. Арни не заслуживал смерти. То, что он делал, было дурно, но не настолько, чтобы его убивать.

— Что он тебе говорил? — спросила Дорин. На неё смерть Арни, кажется, не произвела никакого впечатления: она с деловым видом продолжала вести вертолет.

— Он считал, что это не на самом деле, — ответил Джек. — Думал, что запутался в какой-то шизофренической фантазии.

— Бедный Арни.

— Ты не знаешь того типа, который в него стрелял?

— За годы карьеры он завел немало врагов.

Оба замолчали.

— Надо поискать Манфреда, — заметила Дорин.

— Да, — согласился Джек. «Но я знаю, где теперь мальчик, — добавил он про себя, — нашел каких-нибудь диких бликменов в горах и присоединился к ним. Нисколько не сомневаюсь. Ну и что, все равно рано или поздно это должно было произойти». Его не волновала судьба Манфреда. Возможно, впервые тот обрел покой, приобщившись к естественной жизни бликменов и лишившись необходимости приспосабливаться к искаженному отражению чужих жизней.

— Может, Арни был прав? — спросила Дорин.

Сначала он не понял её, а сообразив, что она имела в виду, решительно покачал головой:

— Нет.

— Тогда почему он был так уверен?

— Не знаю, — ответил Джек. «Но это как-то связано с Манфредом — так по крайней мере сказал Арни перед самой смертью».

— В каком-то смысле Арни был очень умен — заметила Дорин. — Если он так думал, значит, у него имелись очень веские причины.

— Он был умен, — согласился Джек, — но всегда верил в то, во что ему хотелось верить. — «И поступал только так, как ему хотелось поступать, — добавил Джек про себя. — Что и привело его к смерти, которую он сам для себя подготовил».

— Что теперь с нами будет? — промолвила Дорин. — Без него? Трудно даже представить себе мир без Арни… Ты меня понимаешь? Думаю, понимаешь. Жаль, мы сразу не сообразили, что будет, когда увидели приземлившийся вертолет… Если бы мы оказались там на несколько минут раньше… — Она замолчала. — Да что теперь говорить.

— Да, бессмысленно, — согласился Джек.

— Знаешь, что теперь с нами будет? — продолжила Дорин. — Нас с тобой разнесет в разные стороны. Может, не сразу, а через несколько месяцев, а может, даже и лет, но без него рано или поздно мы расстанемся.

Джек ничего не ответил. Возможно, она права. Он устал от попыток угадать будущее, ожидающее их впереди.

— Ты ещё любишь меня? — спросила Дорин. — После всего, что с нами случилось?

Она повернулась к нему, чтобы видеть его лицо.

— Конечно, люблю, — ответил Джек.

— И я, — произнесла она тихим тусклым голосом. — И все же, боюсь, этого недостаточно. У тебя ведь жена и сын — а это очень много, если подумать. Так или иначе, мне с тобой было хорошо. Я никогда не стану жалеть об этом. Мы не виноваты в смерти Арни, так что не надо переживать. Он сам навлек её на себя своими деяниями. И мы никогда не узнаем, чего он хотел на самом деле. Но я точно знаю, что он хотел причинить нам зло.

Джек кивнул.

Они молча продолжали лететь к Льюистауну, везя с собой мертвое тело Арни Котта, возвращая Арни домой, в его поселение, где он был и, возможно, навсегда останется председателем Союза водопроводчиков Четвертого планетарного отделения.

Манфред Стайнер поднимался по еле заметной тропинке все выше и выше в горы, пока перед ним не замаячила группа темнокожих призрачных людей. Они двигались со своими яйцами пака, наполненными водой, и колчанами отравленных стрел, женщины несли ступки. Все курили, двигаясь гуськом вперед.

При виде Манфреда они остановились.

Один из них — молодой мужчина — вежливо произнес:

— Дожди, проливающиеся от твоего бесценного присутствия, поддерживают и укрепляют нас, мистер.

Манфред не понял слов, но уловил их мысли: осторожные и нежные, без всякого присутствия ненависти. Они не хотели причинить ему боль, и это было радостно. Он забыл о своем страхе и принялся рассматривать звериные шкуры, которые несли бликмены. «Что это за звери?» — недоумевал мальчик.

Бликмены тоже рассматривали его с интересом — они постепенно приближались к нему, пока не обступили со всех сторон.

«В горах садятся чудовищные корабли, — думал один из бликменов, — людей на них нет, и они сами тут же берутся за работу. Не с них ли ты случайно?»

«Нет», — мысленно ответил Манфред так, чтобы его услышали.

Бликмены взмахнули руками, и над самым центром горного кряжа он увидел целый флот челночных кораблей ООН, зависших в воздухе. «Они прибыли с Земли, — понял Манфред. — Продолбят здесь землю и начнут возводить дома. Скоро лицо четвертой планеты покроют здания AM-WEB».

«Мы покидаем горы из-за них, — подумал один из более старых бликменов. — Теперь мы не сможем здесь жить. Мы давно предвидели это, и вот они пришли».

«Можно я пойду с вами?» — спросил про себя Манфред.

Бликмены в удивлении расступились и принялись совещаться. Они не знали, как отнестись к его просьбе, им никогда ещё не доводилось слышать такое от эмигрантов.

— Мы идем в пустыню, — наконец сказал молодой мужчина. — Мы не знаем, сумеем ли выжить там. Ты уверен, что хочешь для себя такой жизни?

— Да, — ответил Манфред.

— Тогда пойдем, — решили бликмены.

И они продолжили свой путь. Несмотря на усталость, они шли широким шагом, и сначала Манфред подумал, что отстанет от них, но они соразмеряли свою скорость с его возможностями.

Перед ними лежала пустыня. Но никто не сожалел о принятом решении: возврат к прошлому был невозможен.

«Я не буду жить в AM-WEB, — повторял про себя Манфред, подстраиваясь под поступь бликменов. — Темные тени помогут мне сбежать».

Ему было хорошо, так хорошо ему ещё никогда не было.

Одна из женщин робко предложила Манфреду сигарету, и он принял её.

И чем дальше они шли, тем более значительные изменения ощущал в себе Манфред. Он становился другим.

Сильвия Болен в сумерках готовила обед для Дэвида, себя и своего тестя, когда внезапно заметила, что по берегу канала движется темная фигура. «Мужчина, — испуганно подумала она и бросилась к двери. — Господи, только бы не снова этот Отто или как его там».

— Это я, Сильвия, — послышался из темноты голос Джека.

— Эй, а почему ты без вертолета? — выскочил из дома Дэвид. — Ты приехал на автобусе? Могу поспорить, что на автобусе. А что случилось с твоим вертолетом, папа? Сломался в пустыне?

— Нет больше вертолета, — устало ответил Джек.

— Я слышала по радио, — промолвила Сильвия.

— Об Арни Котте? — Он кивнул. — Да, это правда.

Джек вошел в дом, снял куртку, и Сильвия повесила её в шкаф.

— Ты очень расстроен? — спросила она.

— Я лишился работы, — ответил Джек. — Арни выкупил мой контракт. — Он посмотрел по сторонам. — А где Лео?

— Спит. Его не было почти целый день — бегал по делам. Я рада, что ты вернулся домой до его отъезда: он сказал, что завтра возвращается на Землю. Ты знаешь, что ООН начала приобретать землю в горах Франклина Рузвельта? Это тоже передали по радио.

— Не знал, — ответил Джек и, выйдя на кухню, сел за стол. — Как насчет чая?

— Наверное, это не мое дело, но насколько серьезно обстоит дело с твоей работой? — спросила Сильвия, готовя чай.

— Я могу заниматься любыми ремонтными работами. К тому же мистер И наверняка возьмет меня обратно. Наверняка он неохотно расстался с моим контрактом.

— Так что же ты так отчаиваешься? — успокоилась она и тут же вспомнила об Арни.

— Я вылез из автобуса за полторы мили отсюда и просто устал.

— Я и не ждала, что ты сегодня вернешься. — Нервы у неё были напряжены до предела. — У нас на обед только печень, бекон и тертая морковь с синтетическим маслом. Лео сказал, что ему хочется какого-нибудь пирога на сладкое, и мы с Дэвидом собирались приготовить его попозже: всё-таки он улетает, и мы, возможно, больше никогда не увидимся.

— Пирог — это замечательно, — пробормотал Джек.

— Господи, да скажи же, что с тобой такое! — взорвалась Сильвия. — Я ещё никогда не видела тебя в таком состоянии.

— Я просто думал о том, что Арни сказал перед самой смертью, — после долгой паузы откликнулся Джек. — Я был рядом. И Арни сказал, что находится не в реальном мире: что это всего лишь шизоидная фантазия, въевшаяся в его мозг. Мне никогда не приходило в голову, насколько похож наш мир на мир Манфреда, мне всегда казалось, что они во всем противоположны. Теперь же я чувствую, что все дело просто в степени.

— Ты не хочешь рассказать мне о смерти мистера Котта? По радио передали, что он погиб в результате аварии на пересеченной местности в горах Рузвельта.

— Это была не авария. Арни убил человек, которого тот обидел. Месть. Естественно, его сейчас разыскивает полиция. Арни умер, считая, что стал жертвой бессмысленной ненависти сумасшедшего, но, судя по всему, эта ненависть была вполне оправданной, без всяких элементов психоза.

«Такую ненависть ты бы начал испытывать ко мне, если бы знал, какую ужасную вещь я сегодня совершила», — подумала Сильвия, подавленная чувством вины.

— Джек, — начала она неловко, не зная, как выразить свою мысль, но чувствуя необходимость сделать это. — Ты считаешь, наш брак окончен?

— Почему ты спрашиваешь? — изумился Джек.

— Я просто хочу, чтобы ты сказал «нет».

— Нет, — сказал он, не спуская с неё глаз. Она чувствовала себя совершенно обнаженной, ей казалось, что каким-то образом ему известно все. — А у тебя есть какие-нибудь основания считать, что да? Зачем же мне тогда возвращаться домой? Если бы между нами не было никаких отношений, неужели я появился бы здесь сегодня, после того… — Джек умолк. — Я хочу чаю, — наконец пробормотал он.

— После чего? — спросила Сильвия.

— После смерти Арни, — ответил Джек.

— А куда бы ты отправился?

— У человека всегда существует альтернатива: дом или весь остальной мир со всеми населяющими его людьми.

— Какая она? — спросила Сильвия.

— Кто?

— Та женщина. Ты же сам только что сказал.

Он так долго молчал, что Сильвия решила — он вообще не ответит.

— У неё рыжие волосы — наконец произнес он. — Я чуть не остался с нею. Но я этого не сделал. Тебе достаточно?

— Но ведь я тоже могу выбирать — парировала Сильвия.

— Я не знал, — деревянным голосом откликнулся Джек. — Я не думал об этом. Ну что ж, хорошо, что ты сказала, это отрезвляет. Ты ведь не теоретически об этом говоришь, да? Ты говоришь о ком-то вполне конкретном?

— Да, — ответила Сильвия.

На кухню с криком вбежал Дэвид:

— Дедушка Лео проснулся! Я ему сказал, что ты дома, папа, и он так обрадовался, он хочет узнать, как у тебя дела.

— Все отлично, — ответил Джек.

— Джек, я хочу, чтобы мы остались вместе, — предложила Сильвия. — Если ты не против.

— Конечно, — согласился Джек. — Ты же видишь, я пришел. — И он улыбнулся ей так жалобно, что у неё чуть не разорвалось сердце. — Я проделал долгий путь — сначала на этом проклятом автобусе, потом пешком.

— И у тебя больше не будет… других альтернатив, да, Джек? Правда?

— Да, — решительно кивнул он.

Сильвия обошла стол и, нагнувшись, поцеловала его в лоб.

— Спасибо тебе. — Джек взял её за руку. — Как хорошо.

Она почувствовала, как он изнурен: его усталость перетекала в неё.

— Тебе надо как следует поесть, — заявила она. — Я никогда не видела тебя таким… усталым.

Ей пришло в голову, что на него могла снова навалиться шизофрения, — тогда это многое объясняло. Но ей не хотелось мучить его, допытываясь истинных причин.

— Сегодня ляжем пораньше, ладно?

Джек вяло кивнул.

— Ты доволен, что вернулся? — спросила Сильвия. «Или уже жалеешь об этом?» — договорила она про себя.

— Доволен, — твердо, без тени сомнения ответил он.

— Тебе надо поговорить с Лео перед его отъездом… — начала она, и тут из соседнего дома раздался страшный крик, заставивший её подскочить и броситься к Джеку.

— Рядом. У Стайнеров.

Джек кинулся к двери. У дверей дома Стайнеров он наткнулся на одну из девочек.

— Мой брат… — проговорила она.

Джек и Сильвия вбежали в дом, и Сильвия даже не поняла, что предстало её взору. Зато Джек, кажется, что-то уловил, так как взял её за руку, чтобы остановить.

Гостиная была полным — полна бликменов. А посреди различалось какое-то живое существо — старик, вернее, его обрубок от талии и выше. Нижняя часть тела представляла собой переплетение шлангов, насосов, счетчиков и прочих механизмов, которые непрерывно тикали и булькали. они-то и поддерживали жизнь в дряхлом существе, заменяя отсутствующие в нем жизненно важные органы.

«О боже! — подумала Сильвия. — Кто это? Что это восседает здесь с улыбкой на иссохшем лице?»

— Джек Болен, — проскрежетало существо. Голос доносился из автоматического громкоговорителя, а не изо рта. — Я здесь, чтобы попрощаться со своей матерью. — Звук замер, словно в механизме что-то застопорилось. — И поблагодарить тебя.

— За что? Я ничего не сделал для тебя, — откликнулся Джек, продолжая держать Сильвию за руку.

— А я считаю, сделал. — Существо кивнуло бликменам, и они пододвинули его поближе к Джеку и повернули его лицо так, чтобы он мог видеть его. — На мой взгляд… — он умолк и через некоторое время продолжил уже более громким голосом: —Давным-давно, много лет назад, ты пытался общаться со мной. Я благодарен тебе за это.

— Это было совсем недавно, — перебил его Джек. — Ты забыл? Это было сегодня. А теперь твое детство в далеком прошлом для тебя.

— Что это? — спросила Сильвия.

— Это — Манфред.

Всплеснув руками, она закрыла глаза, она больше не могла это видеть.

— Тебе удалось избежать AM-WEB? — спросил Джек.

— Да, — с ликующей дрожью прошипел он. — Я со своими друзьями. — И он указал на окружающих его бликменов.

— Джек, — попросила Сильвия, — уведи меня отсюда, я больше не могу.

Она прижалась к нему, и он осторожно вывел её из дома в вечернюю прохладу.

— Послушай, сын, что случилось? — Взволнованные и испуганные, их встретили Дэвид и Лео. — Почему так кричала эта женщина?

— Все в порядке, — ответил Джек. — Уже все в порядке. Она, наверное, выбежала из дома, — добавил он Сильвии. — Наверное, не поняла, в чем дело.

— Я тоже не понимаю и не хочу понимать, — трясясь крупной дрожью, ответила Сильвия. — И не пытайся объяснять мне. — Она поспешно направилась к плите, убавила газ и заглянула в кастрюли — не подгорело ли что.

— Не бойся, — погладил её Джек.

Сильвия попыталась улыбнуться.

— Вероятно, больше это не повторится, — заметил Джек. — А если и повторится…

— Нет уж, спасибо, — перебила Сильвия. — Когда я его увидела, я сначала решила, что это его отец — Норберт Стайнер, потому так и перепугалась.

— Надо взять фонарь и поискать Эрну Стайнер, — заметил Джек. — Надо удостовериться, что с ней все в порядке.

— Да, — откликнулась Сильвия. — Идите с Лео, пока я тут заканчиваю. Я не могу уйти с кухни, иначе тут все сгорит.

Джек и Лео, взяв фонарь, вышли из дома. Дэвид остался с Сильвией, чтобы помочь накрыть на стол. «Что с тобой будет? — думала она, глядя на сына. — Когда ты достигнешь такого же возраста и половину твоего тела заменят механизмами… Неужели тебя тоже ждет такое?.. Лучше не заглядывать вперед. Слава богу, что мы не обладаем даром предвидения».

— Я тоже хочу с ними на улицу, — жалобно заскулил Дэвид. — Почему ты не рассказываешь мне, что так напугало миссис Стайнер?

— Может, как-нибудь потом расскажу.

«Только не сейчас, — добавила она про себя. — Слишком рано для всех нас».

Обед был готов, и Сильвия машинально вышла на крыльцо, чтобы позвать Джека и Лео, прекрасно понимая, что делает это напрасно: они не придут, они слишком заняты, у них слишком много дел сейчас. Но она все равно продолжала звать — это была её обязанность.

В марсианском мраке её муж и свекор искали Эрну Стайнер: то там, то здесь мелькал свет фонаря и доносились их голоса, спокойные, деловые, терпеливые.