Избранные произведения. I том

Глава 1

Температура в Убежище колебалась от 99 до 101 градусов по Фаренгейту. В воздухе ленивыми волнами перекатывались клубы пара. Всюду били горячие гейзеры, и «почва» представляла собой зыбкую поверхность теплой слизи, состоящей из воды, растворенных солей и какой-то ноздреватой кашицы. Останки лишайников и простейших окрашивали и уплотняли влажную пену, падавшую отовсюду и покрывавшую влажные скалы, губкообразный кустарник и какие-то сооружения. Виднелся тщательно разрисованный задник: унылое плоскогорье, возвышающееся над бурным морем.

Без сомнения, Убежище было создано по образцу материнского чрева. Трудно было отрицать это сходство — да никто и не отрицал.

Луи угрюмо наклонился, сорвал какую-то бледно-зеленую поганку, растущую под ногами, и раздавил её в пальцах. Под влажной органической оболочкой оказалась пластмассовая сетка: гриб был искусственным.

— Могло быть и хуже, — заметил Фрэнк, глядя, как Луи отшвырнул гриб. — Хорошо ещё, что не пришлось за все это платить. Федправу[6] эта штука, наверное, стоила миллиарды.

— Театр какой-то, — злобно сказал Луи. — Ну зачем все это? Почему угораздило родиться именно здесь?

Фрэнк ухмыльнулся:

— Ты что, забыл, что мы высшие мутанты? Мы ведь сами решили так много лет назад. — Он ткнул пальцем туда, где за стеной Убежища был виден другой мир. — Мы слишком чисты для него.

Снаружи на прохладной постели тумана раскинулся полусонный ночной Сан-Франциско. То здесь, то там ползали редкие машины; пучки проводов, словно перепутанные членистые черви, вылезали из-под земли на станциях подземки. Перемигивались редкие огоньки офисов… Луи повернулся спиной к городу. Мучительно было видеть и сознавать, что ты здесь в ловушке, что тебя окружали всегда одни и те же люди. И тебе ничего не остается, как только сидеть тут да таращиться, подсчитывая годы, впустую проведенные в Убежище.

— Должна же тут быть какая-то цель, — проговорил он. — Хоть какой-нибудь минимальный смысл.

Фрэнк фаталистически пожал плечами:

— Военные игры, радиация. Повреждение генетического кода. Просто несчастный случай… как с Джонсом.

— Но нас оставили в живых, — подала голос Ирма, стоявшая за спинами мужчин. — Все эти годы о нас заботились, нас поддерживали. Ведь для чего-то им это было нужно. Должен же быть и для них в этом какой-то смысл.

— Ты скажи ещё — предназначение, — съязвил Фрэнк, — или, к примеру, вселенская задача.

В Убежище, мрачном, окутанном паром резервуаре, их было семеро. Атмосферой служила смесь аммиака, кислорода, фреона и небольшого количества метана, насыщенная водяным паром и лишенная углекислого газа. Убежище сконструировали двадцать пять лет назад, в 1977 году, и старшие члены группы ещё помнили свою прежнюю жизнь в механических инкубаторах. Сначала Убежище выглядело несколько иначе, но время от времени в его конструкцию вносились усовершенствования. В нем периодически появлялись рабочие, нормальные люди в герметичных скафандрах, за которыми тащились шланги и трубки — средства жизнеобеспечения. Чаще всего из строя выходила подвижная фауна, вот они и являлись её ремонтировать.

— Если бы у нас была какая-то задача, — сердито буркнул Фрэнк, — нам бы сказали. — Лично он доверял специалистам Федправа, которые эксплуатировали Убежище. — Доктор Рафферти обязательно сообщил бы нам, и вам это известно.

— Что-то я не уверена, — сказала Ирма.

— Боже мой, — горячился Фрэнк, — они же нам не враги. Ну что им стоит уничтожить нас, стереть в порошок — но они же этого не сделали? В конце концов, они бы могли напустить на нас Молодежную лигу.

— Они не имеют права держать нас здесь, — запротестовал Луи.

Фрэнк зевнул.

— Если мы выйдем отсюда, — терпеливо, будто обращаясь к детям, проговорил он, — мы умрем.

На верхней кромке прозрачной стены торчал вентиль давления и шли ряды клапанов безопасности. Слабые струйки едких газов просачивались внутрь и смешивались с привычной влажностью воздуха.

— Чувствуете запах? — спросил Фрэнк. — Вот что вас ждет снаружи. Холод и смерть.

— А тебе никогда не приходило в голову, — спросил Луи, — что этой дрянью, которая оттуда сочится, нам морочат голову?

— Это каждому из нас приходило в голову, — ответил Фрэнк. — И через каждые пару лет. Мы давно уже стали параноиками, мы уже готовимся к побегу. Только зачем куда-то бежать, если можно просто выйти. Никто нас не держит. Мы спокойно можем выйти из этого парового котла, только помните: снаружи нам не выжить.

В сотне футов, возле прозрачной стены, застыли остальные четверо. Голос Фрэнка долетал до них глухими, искаженными звуками. Гарри, самый младший из всех, посмотрел в сторону Фрэнка. Он прислушался, но не смог разобрать ни слова.

— О'кей, — нетерпеливо сказала Вивиан, — пошли.

Гарри кивнул.

— Прощай, чрево, — пробормотал он. Протянув руку, он нажал на красную кнопку, вызывающую доктора Рафферти.

— Наши маленькие друзья, похоже, опять словно белены объелись. Они решили, что им все позволено. — Рафферти повел Кассика к подъемнику. — Это будет для вас интересно… по крайней мере сначала. Не удивляйтесь, кое-что вас может поразить. Они совершенно другие, я имею в виду психологически.

На одиннадцатом этаже показались первые элементы Убежища, специальные насосы, которые поддерживали атмосферу в нужном состоянии. Доктора в белом резко выделялись среди затянутых в коричневую униформу полицейских. На четырнадцатом этаже Рафферти вышел из лифта, Кассик последовал за ним.

— Они звонили, звали вас, — сообщил Рафферти один из врачей. — В последние дни они чем-то сильно встревожены.

— Спасибо, — ответил он и обратился к Кассику: — Их можно наблюдать на этом экране. Я не хочу, чтобы они вас видели. Лучше им не знать, что здесь полиция.

Часть стены отодвинулась. Открылся сине-зеленый, весь в вихрях тумана ландшафт Убежища. Кассик видел, как доктор Рафферти через шлюз прошел в этот искусственный мир за стеной. И в ту же минуту его высокую фигуру окружили семеро странных, крохотных, похожих на гномов существ как мужского, так и женского пола. Все семеро были сильно возбуждены. Хрупкие, как у маленьких птичек, грудные клетки вздымались от волнения. Пронзительно крича и отчаянно жестикулируя, уродцы что-то объясняли доктору.

— В чем дело? — оборвал их Рафферти. Он задыхался в смрадных испарениях Убежища, пот капал с покрасневшего лица.

— Мы хотим выйти отсюда, — пропищало существо женского пола.

— И мы уходим, — заявило другое существо, по виду мужчина. — Мы уже решили, и вы не можете держать нас здесь взаперти. Вы не имеете права.

Некоторое время Рафферти что-то им объяснял, потом резко повернулся и вышел обратно через шлюз наружу.

— Это уж слишком, — пробормотал он Кассику, потирая лоб. — Я выдерживаю там не более трех минут, начинает действовать аммиак.

— Вы хотите дать им попробовать? — спросил Кассик.

— Подготовьте Фургон, — приказал Рафферти своим помощникам. — Пусть будет наготове, чтобы подобрать их, когда начнут падать. — Кассику он объяснил: — Фургон — это как бы железное легкое, специально для них. Большого риска не будет: хоть это и очень хрупкие создания, но мы будем наготове и подберем их раньше, чем они успеют себе навредить.

Не все мутанты решили покинуть Убежище. Четыре фигурки нерешительно пробирались вдоль прохода к эскалатору. Позади, сбившись в кучку под защитой родного чрева, осталось трое их товарищей.

— Эти трое — реалисты, — заметил доктор Рафферти. — Они и возрастом постарше. Вон тот, покрупнее, темноволосый, который больше всех похож на человека, — Фрэнк. С молодыми всегда больше хлопот. Придется применить постепенную акклиматизацию — очень уж хрупкие у них организмы, — чтоб не задохнулись или не умерли от остановки сердца. — Он продолжил с тревогой: — Я бы хотел, чтобы вы очистили улицы. Их никто не должен видеть. Хотя уже час поздний и народу там немного, но на всякий случай…

— Я позвоню в районную полицию, — согласился Кассик.

— Сколько времени это займет?

— Несколько минут. Из-за Джонса и этих сборищ полиция всегда наготове.

Рафферти облегченно вздохнул и быстро вышел, а Кассик принялся искать телефон районной Службы безопасности. Он быстро нашел его, соединился с отделением в Сан-Франциско и отдал распоряжения. Пока он разговаривал, отряды воздушно-десантной полиции уже стали собираться вокруг здания, где находилось Убежище. Кассик не клал трубку до тех пор, пока не установили уличные заграждения, а потом пошел искать Рафферти.

Четверо мутантов спустились по эскалатору вниз. Пошатываясь, робко, почти на ощупь, они пересекли вслед за доктором Рафферти вестибюль и подошли к широким дверям, ведущим на улицу.

Улица была совершенно пуста; полиция знала свое дело: Кассик не заметил ни одного пешехода, ни одной машины. Лишь единственный силуэт на углу нарушал однообразие серого пространства: там, с работающим мотором, стоял припаркованный Фургон, готовый следовать куда прикажут.

— Вон они, — сказал врач, стоящий рядом с Кассиком. — Надеюсь, Рафферти понимает, что делает. — Он указал пальцем. — Вон та, весьма недурная собой, Вивиан. Она самая молоденькая. Парнишка — это Гарри, очень смышленый, только неуравновешенный. А вот эти — Дайтер и его приятель Луи. Есть ещё восьмой, ребенок, он в инкубаторе. Они про него пока не знают.

Всем четверым человечкам явно было не по себе. В полубессознательном состоянии, а двое чуть ли не в судорогах, они отчаянно карабкались вниз по ступенькам, пытаясь удержаться на ногах. Далеко они не ушли. Первым упал Гарри; пару секунд он шатался на последней ступеньке, а потом ткнулся лицом прямо в бетонную плиту. Его маленькое тело дрожало, он пытался ещё ползти вперед. Остальные слепо ковыляли по тротуару, не подозревая о том, что их товарищ упал; они и сами были едва живы.

— Ну, — Дайтер судорожно глотнул воздух, — вот мы и выбрались.

— Мы сделали это, — отозвалась Вивиан. Устало опустившись на корточки, она отдыхала, прислонившись к стене. Через секунду и Дайтер растянулся рядом с девушкой. Он распахнул рот, как рыба на берегу, в горле у него клокотало. С закрытыми глазами он бессильно попытался встать на ноги. Рядом повалился Луи.

Потрясенные, ошеломленные неожиданностью столь жалкого финала, все четверо лежали слабо шевелящейся кучей на серой мостовой, ещё судорожно дыша, ещё цепляясь за жизнь. НИКТО уже и не пытался двигаться дальше; они уже забыли, зачем подвергли себя этому испытанию. Задыхаясь, отчаянно пытаясь сохранить остатки уходящего сознания, они слепо уставились на нависшую над ними фигуру доктора Рафферти.

Доктор помедлил немного, сунув руки в карманы.

— Сами виноваты, — холодно сказал он. — Хотите продолжить? — Никто ему не ответил, едва ли они услышали его слова. — Ваш организм не приспособлен к обычному воздуху, — продолжил Рафферти. — И к температуре. И к еде. И ко всему остальному.

Он взглянул на Кассика, на лице которого отражались их боль, их отчаянное страдание. Чиновник Службы безопасности был потрясен невиданным зрелищем.

— Ну все, хватит мучиться, — резко сказал он. — Давайте вызовем Фургон и вернемся назад.

Вивиан слабо кивнула; губы её шевельнулись, но она не проронила ни звука.

Обернувшись, Рафферти дал короткий сигнал. Тут же подрулил Фургон, из него выскочили роботы и затопали к четырем скрюченным гномикам. В мгновение ока всех погрузили внутрь. Экспедиция закончилась полным провалом. Но у Кассика было свое мнение на этот счет. Он видел, как человечки истово боролись, прежде чем проиграли.

Какое-то время он стоял вместе с доктором Рафферти на холодном ночном тротуаре, не произнося ни слова. Каждый думал о своем. Наконец Рафферти пошевелился.

— Спасибо за то, что очистили улицу, — пробормотал он.

— Хорошо, успели вовремя, — ответил Кассик. — Могло быть и хуже… Несколько патрульных из Молодежной лиги Джонса шлялись неподалеку.

— Вечно этот Джонс. У нас нет никаких шансов.

— Будем брать пример с этой четверки: давайте хоть пытаться.

— Но ведь это правда!

— Правда, — согласился Кассик. — Такая же правда, как и та, что ваши мутанты не могут дышать воздухом. Но мы всё-таки ставим свои заграждения на дорогах. Мы очищаем улицы и надеемся, чёрт побери, что когда-нибудь заставим их замолчать навсегда.

— Вы когда-нибудь видели Джонса?

— Приходилось, — сказал Кассик. — Я знал его ещё в те времена, когда у него не было никакой Организации, когда о нем никто и не слыхивал.

— Когда он был священником?

— Ещё раньше, — проговорил Кассик, вспоминая давно прошедшие события. Невероятно, однако было время, когда имя Джонс не переходило из уст в уста. Время, когда не нужно было очищать улицы. Когда не существовало людей в серой униформе, которые всюду теперь бродят по улицам, собираются в толпы. Не было звона разбитого стекла, свирепого треска пылающих зданий…

— Что он тогда делал? — спросил Рафферти.

— Выступал на карнавале, — ответил Кассик.

Глава 2

Ему было двадцать шесть, когда он впервые встретил Джонса. Это произошло 4 апреля 1995 года. Он навсегда запомнил этот день: в прохладном весеннем воздухе пахло свежей травой. Год назад кончилась война.

Он стоял перед длинным широким спуском. То там, то здесь торчали какие-то строения, главным образом самодельные убежища, временные и непрочные. Некрасивые улицы, болтающиеся без дела рабочие — типичная картина небольшого поселка, удаленного от индустриальных центров, благодаря этому и уцелевшего. По обычным дням везде кипела работа: люди пахали землю, звенела кузница, доносился лязг какой-нибудь мастерской. Но сегодня над всей округой повисла тишина. Большинство здоровых взрослых и поголовно все дети потащились на карнавал.

Земля под ногами была влажной и мягкой. Кассик уверенно шагал вперед. Он тоже торопился на карнавал. Его там ждала работа.

Работу в то время найти было нелегко, поэтому Кассик несказанно обрадовался, когда подвернулось дело. Как и многие молодые люди, интеллектуально сочувствующие релятивизму Хоффа, он пошел на государственную службу. Аппарат Федправа предоставил ему шанс участвовать в решении задач Реконструкции; а раз он получал жалованье, и кстати, твердым серебром, значит, служил человечеству.

Тогда ещё он был идеалистом.

Его назначили в Департамент внутренних дел. В Балтиморском учебном центре он прошел политическую подготовку, а потом попал в отдел региональной полиции, в войска безопасности. Но тогда, в 1995 году, казалось, что задачи подавления экстремистов политического или религиозного толка придуманы заскорузлыми бюрократами. Никто их не воспринимал всерьез: при отлаженном механизме распределения продуктов по всему миру с паникой и недовольством было покончено. Каждый мог быть уверен, что средства к существованию он получит всегда. Фанатизм военного времени изжил себя и исчез, контроль за провиантом и тряпками вернулся к доинфляционной отметке.

Перед Кассиком, переливаясь всеми красками, раскинулась площадь. Посередине сверкали яркие неоновые огни, украшавшие десяток зданий из стекла и металла. Широкая аллея вела к огромному конусу цирка. Предполагалось, что там будет происходить самое главное.

Знакомое зрелище встретило его. Кассик с трудом проталкивался в густой толпе, окутанной ядреным запахом пота и кольцами табачного дыма. Запах этот возбуждал Кассика. Протиснувшись за спинами семьи загорелых земледельцев, он достиг ограждения первой выставки уродов.

Жесткое облучение во время войны породило множество сложных болезней, а вместе с ними многочисленные отклонения от нормы в виде самых невероятных уродцев. Здесь, на невеселом карнавале, их было представлено изрядное количество.

Прямо перед Кассиком восседал мультичеловек — хитросплетение из мяса и органов. Вяло шевелились головы, руки, ноги — это чудовище было слабоумно и беспомощно. К счастью, потомство его оказалось нормальным, мультиорганизмы не стали настоящими мутантами.

— Боже мой, — с ужасом произнес осанистый кучерявый человек за спиной Кассика, — это ужасно!

Другой, тощий и длинный мужик, небрежно обронил:

— На войне таких было полно. Мы как-то схоронили их целую кучу, что-то вроде колонии.

Толстый глуповато моргнул, глубоко вонзил зубы в засахаренное яблоко и отодвинулся от старого вояки. Ведя за собой жену и троих детей, он обогнал Кассика.

— Страшно все это, — пробормотал он. — Отталкивающее зрелище!

— В некотором роде, — согласился Кассик.

— Не знаю, зачем я пришел сюда. — Толстяк показал на жену и детей, тупо поедающих жареную кукурузу и сахарную вату. — Им вот нравится. Женщины и дети вообще любят всякую глупость.

— Релятивизм учит, что все должны жить.

— Конечно, — горячо согласился толстяк, энергично кивая. Кусочек засахаренного яблока прилип к его верхней губе. Он смахнул его пятерней, усеянной веснушками. — У них тоже должны быть права, как и у всех. Как у вас, как и у меня, мистер… они ведь тоже живые.

Прислонившись к ограждению, ветеран громко и отчетливо произнес:

— Это не относится к уродам. Это касается только людей.

Толстяк залился краской и горячо зажестикулировал засахаренным яблоком:

— Мистер, может, они думают, что уроды — это мы. Кто знает, что такое урод?

Возмущенный ветеран заявил:

— Я знаю, что такое урод. — Он с отвращением смерил глазами Кассика и толстяка. — А сам — то кто такой, ты, любитель ублюдков?

Толстяк что-то бессвязно залопотал, вздрогнув всем телом, но жена схватила его за руку и потащила прочь, к следующей экспозиции. Все ещё пытаясь протестовать, он затерялся в толпе. Кассик остался один на один с ветераном.

— Шут гороховый, — проворчал ветеран. — Дураку понятно, что они уроды. Чёрт подери, для чего тогда их тут выставили!

— И всё-таки он прав, — заметил Кассик. — Закон дает право каждому жить так, как он хочет. Согласно релятивизму…

— Тогда к чертям твой релятивизм! Значит, мы воевали, били всех этих жидов, атеистов и красных только для того, чтобы всякий, кто захочет, становился проклятым уродом? Ты веришь этому интеллигентскому дерьму?

— Никого мы не побили, — сказал Кассик. — В этой войне никто не победил.

Вокруг них собралась небольшая кучка людей. Ветеран заметил это; его холодный взгляд сразу потускнел и застыл. Он проворчал что-то, в последний раз враждебно посмотрел на Кассика и исчез в толпе. Разочарованные зеваки разошлись.

Следующий урод был получеловек-полузверь. На фронте нередко случались межвидовые спаривания; без сомнения, корни того, что из этого получалось, терялись во мраке фронтовых кошмаров. Кассик пытался догадаться, кем были родители существа, которое сидело перед ним. Один из них наверняка был лошадью. Хотя этот уродец, по всей вероятности, подделка, его, скорее всего, получили искусственным путем, но выглядел он убедительно. После войны ходило множество запутанных легенд об отпрысках человека и животного; простые люди любят подобные закрученные сказочки-трахалки, где бойкие бабенки подставляют корму жутким монстрам.

Чаще всего попадались на выставке многоголовые дети. Он прошел мимо витрины с паразитами, живущими обычно колониями братьев и сестер. Покрытые перьями, чешуей, хвостатые, крылатые гуманоидные уроды пищали и махали всеми своими членами во все стороны — о, как бесконечны причуды взбесившихся генов. Там были люди, внутренние органы которых расположены снаружи, безглазые, безлицые, даже безголовые; уродцы с чрезмерно увеличенными, удлиненными и многосуставными членами; печальные создания, выглядывающие из чужого чрева; нелепые существа с чудовищно искаженным строением и неспособные к воспроизведению; монстры, живущие только тем, что демонстрируют за деньги свои нелепые тушки.

В центре ярмарки уже вовсю шли представления. В них участвовали не просто уроды, свои таланты и способности демонстрировали настоящие исполнители. Тут они уже показывали не самих себя, но свои необычные способности. Танцоры, акробаты, фокусники, пожиратели огня, борцы, боксеры, укротители, клоуны, наездники, водолазы, силачи, заклинатели, предсказатели, хорошенькие девушки — все они представляли искусства, пришедшие к нам из глубины веков. Все как прежде, только исполнители — уроды. Война создала новых чудовищ, но не новые способности.

Так или примерно так размышлял Кассик. Но тогда он ещё не встретил Джонса. Никто ещё не знал этого человека: время его ещё не настало. Мир продолжал отстраиваться, зализывать раны, и до Джонса пока никому не было никакого дела. где-то слева выступали девушки. Почувствовав невольный интерес, Кассик позволил толпе увлечь себя в ту сторону.

По платформе слонялись четыре девицы, движения их были вялыми, они явно скучали. Одна подстригала ножницами себе ногти, остальные с отсутствующим видом глазели на толпящихся внизу мужчин. Все четыре, разумеется, голые. В неярком солнечном свете тела их слабо светились, лоснящиеся, бледно-розовые, округлые. Глашатай время от времени что-то кричал в свой рупор металлическим голосом, который гремел над толпой бесформенной мешаниной звуков. Никто не обращал на него ни малейшего внимания; все просто стояли и пялились на девиц. Позади возвышалось сооружение из листовой жести, где происходило само действо.

— Эй, — позвала одна из девок.

Вздрогнув, Кассик понял, что обращаются к нему.

— Что тебе? — нервно спросил он.

— Который час?

Кассик поспешно посмотрел на наручные часы:

— Полдвенадцатого.

Девица отделилась от остальных и лениво подошла к краю платформы.

— Сигареты есть?

Сунув руку в карман, Кассик вытащил пачку.

— Спасибо. — Болтая грудями направо и налево, девица свесилась с помоста и взяла сигарету.

Помедлив в нерешительности, Кассик достал зажигалку и дал прикурить. Она улыбнулась ему сверху вниз, этакая кареглазая темноволосая малышка со стройными бледными ногами, слегка влажными от пота.

— Ну что, идешь? — спросила она.

Он и не собирался.

— Нет.

Девица насмешливо надула губы.

— Нет? А почему? — Стоящих вокруг, видимо, забавлял их разговор. — Тебе не интересно? Ты что, один из этих?

Люди в толпе хихикали и ухмылялись. Он почувствовал, что краснеет.

— А ты ничего, — лениво сказала девица. С сигаретой в ярких губах, она уселась, расставив ляжки и положив руки на голые коленки. — Пятьдесят-то долларов у тебя найдется? Или для тебя это дорого?

— Да, — рассердился Кассик, — дорого.

— А-а-а… — разочарованно протянула девица, желая, видимо, поддразнить, потом протянула руку и взъерошила его тщательно причесанные волосы. — Это ужасно. А если бесплатно? Хочешь? Хочешь побыть со мной задарма? — Подмигнув, она высунула кончик розового языка. — Я бы тебе кое-что показала. Ты удивишься, сколько я знаю способов…

— Давайте шляпу по кругу пустим, — посмеиваясь, предложил лысый потный человек справа. — Ребята, скинемся для молодого человека? — Взрыв смеха раздался кругом, и под ногами зазвенело несколько пятидолларовиков.

— Я тебе нравлюсь? — Девица наклонилась к нему и положила руку на плечо. — Думаешь, у тебя не получится? — Её мурлыкающий голос поддразнивал и словно уговаривал. — Держу пари, у тебя все получится. И все они уверены, что у тебя получится. Они все хотят посмотреть. Не волнуйся, я тебе покажу, что надо делать. — Вдруг она крепко ухватила его за ухо. — Поднимайся-ка, мама покажет тебе, на что она способна.

Из толпы вырвались ликующие крики, Кассика подхватили и подняли наверх. Девица отпустила ухо и протянула руки, чтобы обнять, но он увернулся и упал обратно в толпу. Протолкавшись подальше от помоста, он стоял, тяжело дыша и пытаясь привести в порядок свою одежду… и чувства.

Но никто уже не обращал на него внимания. Он бесцельно пошел куда глаза глядят, сунув руки в карманы и пытаясь, насколько это было возможно, вновь обрести чувство беззаботности. Толпа двигалась по кругу, все глазели в основном на то, что было представлено в центре площади. Он осторожно обошел человеческий поток; лучше всего держаться периферии, где на открытых площадках раздавали всякое чтиво, вещали ораторы, собирая вокруг себя кучки любопытных. Может, этот тощий ветеран какой-нибудь фанатик, размышлял Кассик, а может, просто узнал в нем фараона.

Место, где показывали девочек, находилось как раз между уродами и талантами. Народ валил туда валом, как правоверные в Мекку. А сразу за помостом с девицами стояли будки предсказателей.

— Все они шарлатаны, — поведал ему снова неизвестно откуда взявшийся курчавый толстяк; он стоял со своим семейством возле будки, где метали дротики, с пучком дротиков в руке, пытаясь выиграть двадцатифунтовый голландский окорок. — Будущее никому не известно, пускай детям дурят головы своими сказками.

Кассик усмехнулся:

— Значит, говоришь, голландский окорок, двадцать фунтов? Да он тоже, скорей всего, из воска.

— Этот окорок я сейчас выиграю, — добродушно заявил толстяк. Его жена промолчала, но дети не скрывали полной уверенности, что это так и будет. — А вечером заберу его домой.

— Ну а я схожу узнаю, что ждет меня в будущем, — усмехнулся Кассик.

— Удачи вам, мистер, — сердечно пожелал толстяк. Он повернулся к огромному, изъеденному временем и мышами щиту с мишенями, сплошь испещренному мелкими зарубками. На нем хозяин намалевал девять огромных планет, а десятая — невероятно крошечная Земля по центру — оставалась девственно нетронутой. Толстяк прицелился и бросил дротик, но не зря хозяин спрятал за щитом магнит: дротик миновал Землю и благополучно вонзился в пустоту как раз где-то возле Ганимеда.

В первой будке предсказателя над низеньким столом сгорбилась толстая темноволосая старуха; перед ней, разумеется, стоял аппарат, который всегда стоит в таких случаях, то есть светящийся шар. Среди безвкусно развешанных тряпок самой кричащей расцветки толкались, выстраиваясь в очередь, несколько человек, готовые расстаться с двадцатью долларами. Сияли неоновые буквы:

ВАШЕ БУДУЩЕЕ ПРЕДСКАЖЕТ ВАМ МАДАМ ЛУЛУ КАРИМ-ЗЕЛЬДА.

УЗНАЙТЕ СВОЕ БУДУЩЕЕ,

БУДЬТЕ ГОТОВЫ КО ВСЯКОЙ

СЛУЧАЙНОСТИ В ЖИЗНИ.

Ничего тут особенного не было. Старуха бормотала посетителю обычную белиберду, какую всегда говорят в подобных случаях, и немолодая тетка из очереди выглядела вполне довольной. Но рядом с заведением мадам Лулу Карим-Зельды была ещё одна будка, убогая с виду и совсем безлюдная. Там сидел ещё один предсказатель, совсем иного рода. Тут не было ни кричащего дешевого убранства, ни сияющего шара, как у мадам Карим-Зельды, всюду царил унылый полумрак. Кассик очутился в сером, едва освещенном замкнутом пространстве, вокруг которого кричал и веселился карнавал.

На пустом помосте сидел молодой человек, не старше самого Кассика, может, и моложе. Надпись над его головой заинтриговала Кассика.

БУДУЩЕЕ ЧЕЛОВЕЧЕСТВА

(личную судьбу не предсказываем)

Кассик постоял, изучая молодого человека. Сгорбившись, тот угрюмо сидел в неудобной позе и курил, уставившись в пространство. Не было никакой очереди, будку обходили стороной. Лицо предсказателя покрывала щетина, странное лицо: одутловатое, с красными щеками, выпуклым лбом, на носу очки в железной оправе, припухлые, как у ребенка, губы. Он моргал глазами, часто затягивался, то и дело поддергивал рукава на бледных тощих руках. В фигуре его, одиноко сидящей на пустом помосте, было что-то решительное и в то же время мрачное.

«Личную судьбу не предсказываем». Странноватая надпись для ярмарки. Кому интересно счастье вообще, счастье для всех? Старая надпись шелушилась краской, словно лишай у бродячего пса. Похоже, предсказатель — не первый сорт; надпись не сулит ничего определенного. Но Кассика всё-таки что-то заинтересовало. Видимо, парня изрядно потрепало, прежде чем он занялся этим делом. В конце концов, все предсказатели на девяносто девять процентов балаганные актеры, а остальные — просто неглупые люди. На карнавале такой человек всегда может раскинуть мозгами, сориентироваться и выдать что-нибудь такое, что делают все; почему же этот решил заняться явно никому не нужным делом? Наверняка тут некая тайна. Каждая линия его сгорбленного некрасивого тела говорила о том, что этот парень будет стоять до конца, что он должен выстоять, сколько бы ему ни пришлось торчать здесь.

Это и был Джонс, но тогда Кассик конечно же не знал этого.

Перегнувшись к платформе, Кассик сложил ладони и позвал:

— Эй!

Молодой человек повернул голову. Их взгляды встретились. Сквозь толстые стекла очков на Кассика холодно смотрели маленькие серые глаза. Он пристально щурился на Кассика, не двигаясь с места и не говоря ни слова. Пальцы его не переставая барабанили по столу.

— Ну и почему? — спросил Кассик. — Почему не предсказываем личную судьбу?

Парень не ответил. Его взгляд потускнел, он отвернулся и снова тупо уставился на крышку стола. Сомнений не было: этот парень не был специалистом, ему нечем было позабавить публику. И что-то такое с ним случилось: парень был явно не в себе. Другие забавники охотились за публикой, всячески зазывали к себе народ, выворачивались перед ним наизнанку (часто и буквально), лишь бы привлечь к себе внимание, а этот только сидел и сверкал своими очками. Он и пальцем не шевельнул, чтобы заработать; ну и не заработал, видно, ни гроша. Но тогда зачем он тут сидел?

Кассик колебался. Похоже, тут вряд ли что-нибудь вынюхаешь, он только зря тратит время, не за это правительство ему деньги платит. Но что-то такое мешало ему уйти. Он чуял здесь какую-то тайну, а тайн — то он как раз и не любил. Он был оптимистом и верил, что всегда можно решить любую проблему. Мир ему нравился тогда, когда в нем был смысл. А все, что он видел здесь, явно не имело смысла.

Поднявшись по ступенькам, Кассик подошел к парню.

— Хорошо, — сказал он. — Я согласен.

Ступеньки прогибались и трещали, помост шатался, находиться на нем было явно небезопасно. Стул, на который он уселся напротив предсказателя, так и застонал под ним.

Лицо парня было усеяно яркими пятнышками, что могло означать пересадку кожи. Следы войны? Над ним витал слабый запах какого-то лекарства: парень заботился о своем явно хилом здоровье. На лоб спускалась спутанная челка, одежда висела на костлявом теле, как на вешалке. Теперь он в упор смотрел на Кассика, изучая его и что-то прикидывая.

Нет, страшного в нем ничего не было. Было что-то неуклюжее, как бы недоделанное; изможденное тело его как-то странно подергивалось. Но взгляд был колючий и жесткий. Парень-то отнюдь не робкого десятка. В лицо Кассику смотрел человек с характером твердым и решительным. Кассик вдруг почувствовал тревогу. Инициатива явно уплывала из рук.

— Двадцать долларов, — сказал Джонс.

Кассик неуклюже порылся в кармане:

— За что? Что я получу взамен?

Выждав мгновение, Джонс объяснил:

— Вот это видите?

Он показал на круг, лежащий на столе. Поверхность круга была поделена на четыре равные части. Отведя назад рычаг, Джонс отпустил его, и стрелка на круге медленно повернулась; раздалось глухое металлическое пощелкивание.

— У вас две минуты, не больше. Спрашивайте что хотите.

Взял деньги и положил их в карман.

— Спрашивать? — хрипло проговорил Кассик. — О чем спрашивать?

— О будущем. — В голосе Джонса слышалось нескрываемое презрение. Мол, дураку понятно, что о будущем, о чем же ещё. Его тонкие пальцы раздраженно барабанили по столу. Колесо стрекотало.

— Но ничего личного? — ещё раз попробовал Кассик. — Ничего про себя?

Судорожно искривив рот, Джонс выпалил:

— Разумеется. Вы — пустое место. Вы сами по себе — ноль без палочки.

Кассик заморгал от неожиданности. Растерявшись, чувствуя, что краснеет, Кассик изо всех сил пытался овладеть собой.

— Думаю, вы заблуждаетесь. Может быть, я всё-таки кое-что значу.

Он лихорадочно обдумывал положение, в которое попал. Что бы сказал этот юнец, этот недотепа, если бы узнал, что перед ним сидит тайный агент Федправа? Он чуть было не выпалил это ему в лицо, чтобы хоть как-то защититься, но вовремя проглотил все слова. Без сомнения, его карьера в Службе безопасности на этом бы и кончилась, это точно. Ясно было одно: он не на шутку встревожился и чувствовал себя очень даже неуверенно.

— Осталось девяносто секунд, — бесстрастно заметил Джонс. Но потом и в его безжизненном, словно окаменевшем голосе послышались какие-то живые нотки. — Да ради бога, спроси же что-нибудь! Ты ничего не хочешь узнать? Тебе что, разве неинтересно?

Кассик облизал губы.

— Ну ладно. Что там нас ждет в будущем? Какие такие события?

Джонс с отвращением помотал головой. Потом зевнул и погасил окурок. На мгновение показалось, что он не станет отвечать; он уставился на свой окурок, размазанный по грязи, обляпавшей его ботинок. Но вот Джонс выпрямился и, стараясь быть спокойным, заговорил:

— Нужны конкретные вопросы. Хочешь, я придумаю за тебя вопросик? Пожалуйста! Вопрос: кто станет следующим председателем Совета? Ответ: кандидат националистов, некто Эрнест Т. Сандерс.

— Но ведь националисты даже не партия! Это ведь всего-навсего от чего-то там отколовшаяся группка!

Не обращая на него внимания, Джонс продолжал:

— Вопрос: что такое шлынды? Ответ: существа, живущие за пределами Солнечной системы, происхождение неизвестно, природа неизвестна.

В замешательстве Кассик сказал, запинаясь:

— До какого времени неизвестна? — И, собравшись с духом, он спросил ещё: — Насколько вперед вы угадываете будущее?

С той же интонацией, Джонс произнес:

— Я безошибочно вижу будущее на год вперед. Дальше все бледнеет. Я вижу только основные события, подробности мне неясны, и я ничего о них сказать не могу. И, насколько я вижу вперед, происхождение шлындов неизвестно. — Он взглянул на Кассика и добавил: — Я стал говорить о них, потому что скоро они станут для нас проблемой.

— Уже, — сказал Кассик, вспомнив сенсационные заголовки дешевых газет:

НЕОПОЗНАННЫЕ КОСМИЧЕСКИЕ КОРАБЛИ ОБНАРУЖЕНЫ НА ОКОЛОЗЕМНОЙ ОРБИТЕ

— Вы говорите, это существа? Это не космические корабли? Я не понимаю, вы что, имеете в виду, что это мы видели живых существ, а вовсе не искусственно созданных…

— Да, они живые, — нетерпеливо перебил Джонс; он был как в лихорадке. — В Федправе это уже известно. Вот прямо сейчас они там наверху получили подробнейшие описания. А нам об этом скажут только через несколько недель. Эти ублюдки все прячут от нас. Разведчик, возвратившийся с Урана, приволок мертвого шлында на буксире.

Колесо вдруг перестало щелкать, и Джонс откинулся на спинку стула. Возбужденное словоизвержение прекратилось.

— Ваше время кончилось, — объявил он. — Если хотите узнать что-нибудь ещё, платите двадцать долларов.

— Нет, спасибо, — пробормотал ошеломленный Кассик. — Хватит и этого.

Он спустился с помоста и вышел.

Глава 3

В четыре его подобрала полицейская машина и отвезла обратно в Балтимору. Внутри у него все клокотало. Он возбужденно закурил, тут же раздавил сигарету, прикурил другую. Может, он и узнал что-то, а может, и нет. Здание секретной службы, огромный бетонный куб, стояло в миле от города. Вокруг него виднелись металлические сооружения: координационные блоки, к которым была подведена сложная система туннелей. В голубом весеннем небе лениво порхали несколько перехватчиков воздушных мин. Машина притормозила у первого пропускного пункта; к ним не спеша подошли охранники с автоматами и гранатами, болтающимися на поясе, и в сверкающих на солнце касках.

Обычная проверка. Машину пропустили, она покатилась вдоль ограждения в сторону стоянки. Здесь Кассика высадили. Машина зарулила в гараж, а он остался один перед наклонной дорожкой к зданию. В голове его царил полный бардак. Ну как относиться к тому, что он только что услышал? И прежде чем сделать доклад директору Службы безопасности Пирсону, он решил спустить пар в одном классе педагогики. Через минуту он уже стоял в кабинете своего Старшего Политического Наставника.

Макс Каминский внимательно изучал кучу бумаг на столе и не сразу заметил Кассика.

— Домой моряк вернулся, — произнес он, продолжая работать. — Домой вернулся с моря. А где моряк, там и охотник. Ну, много настрелял дичи в этот прекрасный апрельский день?

— Я хочу вас кое о чем спросить, — запинаясь, сказал Кассик. — Пока не пошел с докладом. — Этот круглолицый маленький толстяк с пушистыми усами и морщинистым лбом когда-то был его учителем. Кассик больше не подчинялся Каминскому по службе, но нередко приходил к нему за советом. — Закон я знаю… но многое зависит от человека. Похоже, кто-то собирается нарушить закон, правда, я не уверен, каким образом.

— Ну что ж, — сказал Каминский, отложил авторучку и, сняв очки, сцепил мясистые пальцы, — как тебе известно, нарушения закона бывают трех видов. Классификация опирается на «Начала релятивизма» Хоффа, и мне не следовало бы говорить тебе об этом. — Он похлопал по знакомой голубой книге на краю стола. — Пойди почитай её ещё раз.

— Я знаю её наизусть, — нетерпеливо сказал Кассик, — но все равно сомневаюсь. Лицо, о котором идет речь, высказывало свое отношение не к фактам, оно делало заявление о вещах, ещё не существующих.

— А именно?

— О том, что будет. Он утверждает, что ему известно, что случится через год.

— Прогноз?

— Предсказание, — уточнил Кассик. — Если только я понимаю разницу. А я утверждаю, что предсказание — вещь внутренне противоречивая. Никто не может достоверно знать будущее. По самому определению будущее есть то, что ещё не произошло. А если существует знание будущего, тогда будущее можно изменить и, следовательно, само это знание станет недостоверным.

— Какой-нибудь предсказатель на карнавале?

— Да. — Кассик покраснел.

Усы его учителя сердито задрожали.

— И ты собираешься об этом докладывать? Ты собираешься предлагать правовые действия против какого-то шарлатана, зарабатывающего несколько жалких долларов гаданием по руке в бродячем цирке? И ты, щенок, уже готов, высунув язык, бежать по следу… Да знаешь ли ты, насколько это серьезно? Ты знаешь, что означает приговор? Лишение гражданских прав, каторжный лагерь… — Он покачал головой. — Хорошенькое впечатление ты произведешь на начальство: Какой-то безобидный предсказатель что-то там такое предсказывает.

Не утратив достоинства, Кассик сказал:

— Но я думаю, что это нарушение закона.

— Да каждый из нас нарушает закон постоянно. Если я скажу тебе, что у маслин отвратительный вкус, я формально нарушу закон. Если кто-нибудь говорит, что собака — друг человека, он становится вне закона. Это происходит постоянно — но нам на это наплевать!

В кабинет вошел Пирсон. В коричневой полицейской форме он выглядел высоким и строгим.

— Что тут происходит? — раздраженно спросил он.

— Наш молодой друг, которого вы видите здесь, вернулся с добычей, — угрюмо ответил Каминский. — На этом чертовом карнавале он скрыл… он откопал предсказателя.

Обернувшись к Пирсону, Кассик пытался объясниться:

— Это не простой предсказатель, хотя там были и другие. — Чувствуя, что голос его сипло бормочет что-то невнятное, он заторопился. — Я уверен, что это мутант или что-то вроде. Он утверждает, что знает будущее. Он говорил мне, что некто по имени Сандерс станет председателем Совета.

— Никогда не слышал это имя, — равнодушно сказал Пирсон.

— Этот тип говорил мне, — продолжал Кассик, — что шлынды на самом деле вовсе не космические корабли, а живые существа и что наверху об этом уже знают.

Странное выражение исказило жесткие черты Пирсона. Даже Каминский за своим столом вдруг перестал писать.

— Да? — едва слышно произнес Пирсон.

— Он говорил ещё, — продолжал Кассик, — что через год шлынды станут для нас большой проблемой. Связанной с важнейшими для нас вещами.

Ни Пирсон, ни Каминский не сказали ни слова. Да и не нужно было: Кассик все прочитал на их лицах. Он сделал свое дело. Он сообщил начальству все, что было нужно.

Ещё немного, и про Джонса узнают все.

Глава 4

Флойда Джонса немедленно взяли под наблюдение. Это продолжалось в течение семи месяцев. В ноябре 1995 года кандидат от экстремистской Националистической партии победил на выборах в Верховный Совет. Через двадцать четыре часа Эрнест Т. Сандерс был приведен к присяге, а Джонса по — тихому арестовали.

За полгода Кассик растерял все свои юношеские заблуждения. Лицо его стало жестче и постарело. Теперь он меньше разговаривал, а больше думал. И как тайный агент он стал гораздо опытней.

В июне 1995 года Кассика перевели в район Дании. Там он встретил хорошенькую, веселую и очень независимую датчанку, которая работала в департаменте по делам искусств информационного центра Федправа. Её звали Нина Лонгстрен, она была дочерью влиятельного архитектора; все родственники её были богаты, талантливы и занимали положение в обществе. Даже после официальной женитьбы Кассик трепетал перед ней.

Приказ из полицейского управления в Балтиморе пришел как раз, когда они занимались ремонтом квартиры. Некоторое время он пытался привести мысли в порядок — в самом разгаре была покраска.

— Дорогая, — произнес наконец он, — нужно сматываться отсюда к чертовой матери.

Нина не сразу поняла, что ей говорят. Положив локти на стол в гостиной, ладонями подперев подбородок, она внимательно изучала таблицу цветов.

— Что? — пробормотала она с отсутствующим видом.

Гостиная представляла собой хаос первого дня творения: всюду валялись банки с краской, валики, распылители и прочее такое.

Забрызганная краской пластиковая пленка закрывала мебель. На кухне и в спальне стояли все ещё упакованные бытовые машины, тюки с одеждой, мебель, завернутые свадебные подарки.

— Извини… Я прослушала.

Кассик подошел к ней и мягко вытащил из-под её локтя карту красок.

— Сверху пришел приказ. Нужно лететь в Балтимору. Они начинают дело против этого Джонса. Я должен в нем участвовать.

— А-а-а… — едва слышно сказала Нина. — Понимаю.

— Не больше чем на два дня. Ты можешь остаться, если хочешь. — Он очень не хотел, чтобы она оставалась: они были женаты всего неделю, и, строго говоря, у него был медовый месяц. — Пирсон сказал, что дорогу оплатят обоим.

— Все равно у нас нет выбора, — с несчастным видом сказала Нина. Она выпрямилась и начала собирать рассыпанные карты цветов. — Думаю, на ремонт уйдет вся краска.

Она скорбно стала наливать скипидар в жестянку с кистями. Левую щеку её пересекала зеленая полоса цвета морской волны — видимо, Нина поправляла свои длинные белые волосы. Кассик взял тряпку, намочил в скипидаре и осторожно вытер краску.

— Спасибо, — грустно сказала Нина. — Когда нам нужно ехать? Прямо сейчас?

Он посмотрел на часы.

— Лучше поспеть в Балтимору к вечеру. Его арестовали. Это значит, нужно вылететь из Копенгагена в восемь тридцать.

— Пойду приму ванну, — послушно сказала Нина. — И переоденусь. И ты тоже. — Она снисходительно потрепала его по щеке. — И побрейся.

Он кивнул:

— Все, что прикажешь.

— Наденешь светло-серый костюм?

— Лучше коричневый. Как-никак собираюсь на работу. К двенадцати часам я буду на службе.

— Это значит, нужно снова стать надутым и важным?

Он засмеялся:

— Нет, конечно. Но это дело меня беспокоит.

Нина наморщила нос:

— Беспокойся сам. И не жди, что я буду беспокоиться вместе с тобой. У меня и так есть от чего болеть голове… ты понимаешь хоть, что к следующей неделе мы не закончим?

— Наймем пару человек, они все сделают.

— Ну уж нет! — живо ответила Нина. Она скрылась в ванной, пустила горячую воду, вернулась и, сбросив туфли, стала раздеваться. — Ни один алкаш не переступит порога этой квартиры — для меня это не работа, это… — Стаскивая свитер через голову, она нашла нужные слова: — Это наша семейная жизнь.

— Гм, — проговорил Кассик суховато, — пока я не устроился на службу, я сам был одним из таких алкашей. Но как скажешь. Я люблю красить, все равно что.

— Тебе не должно быть все равно, — критически заявила Нина. — Чёрт подери, я хочу заронить искру понимания искусства в твою буржуазную душу.

— Ни слова о том, что это должно быть мне интересно. Это преступление против релятивизма. Сама интересуйся чем хочешь, но не говори, что и я должен.

Нина, хохоча, прыгнула ему на шею.

— Ты большой надутый дурак! Что мне с тобой делать, разве можно все воспринимать так серьезно?

— Вот уж не знаю, — нахмурился Кассик, — что нам с тобой делать с нами обоими?

— Это и вправду беспокоит тебя, — заметила наконец Нина, глядя ему в лицо, и в голубые глаза её закралась тревога.

Кассик принялся собирать разбросанные по полу газеты. Притихшая Нина покорно наблюдала за ним, стоя в одних забрызганных краской спортивных штанах, нейлоновом лифчике, босая, и белые волосы в беспорядке падали на её гладкие плечи.

— Ты расскажешь мне что-нибудь об этом деле? — спросила она.

— Конечно, — ответил Кассик. Сложив газеты, он вытащил из пачки одну, сложил её и подал Нине. — Почитай это, пока будешь принимать ванну.

Статья оказалась длинной и глубокомысленной.

СВЯЩЕННИК СОБИРАЕТ ТОЛПЫ СЛУШАТЕЛЕЙ

ЕЩЕ ОДНО ДОКАЗАТЕЛЬСТВО ВСЕМИРНОГО РЕЛИГИОЗНОГО ВОЗРОЖДЕНИЯ

Граждане пришли послушать предупреждение священника о грядущих бедствиях. Проникновение враждебных форм жизни предсказано в мельчайших деталях.

Ниже помещалась фотография Джонса, но теперь уже не на помосте уличного балагана. Новоиспеченный священник был в потертом черном сюртуке, черных ботинках, относительно выбрит и очень смахивал на бродячего проповедника, странствующего от деревни к деревне с горячими проповедями перед толпами крестьян. Нина быстро окинула статью взглядом, прочитала несколько слов, ещё раз посмотрела на фотографию и, не говоря ни слова, повернулась и пошлепала в ванную, чтобы выключить кран. Газету она так и не вернула; когда через десять минут она появилась опять, газета словно испарилась.

— Ну что ты на это скажешь? — с любопытством спросил Кассик.

Он уже привел в порядок комнату и начал собирать вещи.

— Ты о статье? — Окутанная облаком пара после ванны, светлая, словно Венера, Нина рылась в шкафу в поисках чистого лифчика. — Я потом её прочитаю, сейчас надо скорей собираться.

— Так, значит, тебе наплевать? — раздраженно сказал Кассик.

— На что?

— На то, что я делаю. На все, что касается моей работы.

— Милый, это все не моего ума дело. — И она хитро добавила: — К тому же ведь это тайна. Я просто не хочу совать свой нос.

— Послушай-ка, — сказал он спокойно. Подойдя к ней, он поднял за подбородок её голову, пока она не взглянула ему прямо в глаза. — Дорогая, — продолжил он, — тебе хорошо известно, чем я занимался до того, как ты вышла за меня. Теперь не время выражать недовольство.

Какое-то время они вызывающе глядели друг другу в глаза. Потом быстрым движением она достала из шкафа пульверизатор и стала брызгать ему в лицо одеколоном.

— Марш мыться и бриться! — крикнула она. — И ради бога, надень чистую рубашку, тут их полный ящик. Я хочу, чтобы в самолете ты был красивым, а то мне за тебя будет стыдно.

Внизу, под брюхом самолета, простиралось безжизненное пространство Атлантического океана. Кассик нетерпеливо и хмуро поглядел вниз, потом попробовал сосредоточиться на том, что происходило на экране телевизора, вмонтированного в спинку переднего сиденья. Справа, у окна, в костюме из дорогой ткани, сшитом вдобавок у хорошего портного, Нина читала лондонскую «Таймс» и элегантно покусывала мятные вафли.

Угрюмо достав присланные инструкции, Кассик ещё раз перелистал их. Джонса арестовали в четыре тридцать утра на юге Иллинойса, неподалеку от городка под названием Пинкивилль. Когда его выволакивали из деревянной лачуги, которую он называл «своей церковью», сопротивления он не оказывал. Теперь его содержали в судебном центре в Балтиморе. Генеральная служба юстиции Федправа уже закончила предварительное следствие, и приговор уже был предрешен. Оставалось только предстать перед судом и получить приговор официально…

— Интересно, помнит он меня? — произнес Кассик вслух.

Нина опустила газету:

— Что? Извини, милый, я читала про этот корабль — разведчик, который пробыл на Нептуне больше месяца. Боже, как там должно быть ужасно! Вечные льды, ни воздуха, ни солнца, одни мертвые скалы.

— От этого нет никакой пользы, — сердито согласился он. — Летать туда — значит бросать наши деньги на ветер. — Он сложил бумаги и сунул их в карман плаща.

— Кто он такой? — спросила Нина. — Ты не о нем мне рассказывал, что это какой-то предсказатель, прорицатель или что-то в этом роде?

— Это он и есть.

— И что, его решили наконец арестовать?

— Это было не так-то просто.

— Мне кажется, это все пустые слова. Я думаю, вы можете арестовать любого.

— Да, можем, но не хотим. Мы арестовываем только тех, кто может быть опасен. Как ты думаешь, стану я арестовывать твою кузину только потому, что она повсюду говорит, что единственная музыка, которую можно слушать, — это квартеты Бетховена.

— Знаешь, — лениво сказала Нина, — я ни слова не помню, что там написано у Хоффа. Конечно, в школе я читала его книгу. Мы это проходили по социологии. — Она продолжала болтать: — Я никогда не интересовалась релятивизмом… а теперь вот вышла за… — Она посмотрела по сторонам. — Кажется, об этом нельзя говорить вслух. Я все никак не могу привыкнуть ко всем этим тайнам.

— В этом нет ничего плохого.

Нина зевнула:

— Я просто хотела бы, чтобы ты занялся чем-нибудь другим. Хотя бы шнурками от ботинок. Даже чертовыми почтовыми открытками. От чего не было бы стыдно.

— Я не стыжусь своей работы.

— Да? В самом деле?

— Я городской живодер, — спокойно сказал Кассик. — Никто не любит живодеров. Дети молятся Богу, чтобы гром разразил живодера. А ещё я похож на дантиста. Или сборщика налогов. Я один из тех, кто с неумолимым видом держит в руках листы, на которых написан приговор, и призывает людей к суду. Семь месяцев назад я ещё об этом не догадывался. Теперь я это знаю.

— И все ещё служишь в тайной полиции.

— Да, — сказал Кассик, — все ещё. И скорей всего, прослужу всю оставшуюся жизнь.

Нина слегка запнулась:

— Но почему?

— Потому что Служба безопасности — меньшее из двух зол. Я повторяю, зол. Мы с тобой, уж конечно, знаем, что зла не существует. Кружка пива в шесть утра — это зло. Тарелка каши в восемь вечера — страшная вещь. Все эти демагоги, посылающие на смерть миллионы людей, разрушающие мир святыми войнами, заливающие его потоками крови, терзающие целые народы во имя очередной религиозной или политической «истины», все они для меня… — он пожал плечами, — подонки. Мерзавцы. Коммунизм, фашизм, сионизм — это всего лишь мнения и желания рвущихся к власти людей, навязанные целым континентам. И они не имеют никакого отношения к искренности лидера или его последователей. И от того, что во все эти «истины» кто-то верит, они становятся ещё отвратительней. Люди убивают друг друга, сами идут на добровольную смерть, и из-за чего — пустых слов!.. — Он замолчал. — Ты же видишь, как идет реконструкция. И ты знаешь, что мы будем счастливы, если у нас все получится.

— Но тайная полиция… Она кажется такой ужасной, жестокой… и… циничной, что ли…

Он кивнул:

— Да, я думаю, релятивизм циничен. Да, в нем нет ни капли идеализма. Он порожден тем, что людей всегда убивали, заставляли их проливать кровь и работать с утра до вечера из-за пустых слов, причем они всегда оставались нищими. А почему? А все потому, что из поколения в поколение люди только и делали, что выкрикивали лозунги, маршировали с ружьями и саблями, пели патриотические гимны, воспевали флаги и отдавали им честь.

— Но ты сажаешь их в тюрьмы. Ты же не позволяешь людям, которые с тобой не согласны, не соглашаться с тобой… хотя бы этому преподобному Джонсу.

— Джонс может с нами не соглашаться. Джонс может верить как угодно и во что угодно. Пускай верит, что Земля плоская, что Бог — это луковица, что дети рождаются в целлофановых мешках. Пусть высказывает любые мнения и по любому поводу. Но как только он станет убеждать всех, что это Абсолютная Истина…

— …вы сажаете его в тюрьму, — закончила Нина с непроницаемым видом.

— Нет, — поправил Кассик. — Мы протягиваем руку и просто говорим: «Замолчи» или даже «Заткнись». Докажи, что ты прав. Если тебе хочется утверждать, что все зло от евреев, — докажи это. Говори, пожалуйста, но ты должен чем-то подкрепить свои слова. Иначе — поработай в лагере.

— Это, — она слегка улыбнулась, — это дело непростое.

— Это точно.

— Если ты увидишь, как я сосу через соломинку цианистый калий, ты не можешь меня заставить не делать этого. Никто не имеет права запретить мне отравиться.

— Я могу сказать тебе, что в бутылке цианистый калий, а не апельсиновый сок.

— А если я и так знаю?

— Боже мой, — сказал Кассик, — тогда это твое личное дело. Можешь налить его в ванну и купаться, можешь заморозить и носить на шее. Ты взрослый человек.

— И тебе… — губы её задрожали, — тебе все равно, что со мной случится? Тебе все равно, что я пью, яд или апельсиновый сок?

Кассик посмотрел на часы. Самолет уже летел над Америкой. Полет подходил к концу.

— Мне не все равно. Вот почему я этим и занимаюсь. Мне не все равно, что будет с тобой и с остальными людьми. — Он добавил хмуро: — Но вовсе не в этом дело. С Джонсом мы провалились. Похоже, это как раз тот случай, когда блеф не пройдет.

— Почему?

— Представь, что мы говорим Джонсу: «Выкладывай, давай поглядим на твои доводы». И боюсь, этот ублюдок выложит их перед нами.

Джонс сильно изменился. Кассик молча стоял у двери и не обращал внимания на полицейских в форме, вглядываясь в человека, сидящего на стуле посреди комнаты.

За окном грохотали полицейские танки, за ними шагал батальон вооруженных солдат. Можно было подумать, что само присутствие Джонса вызывает какие-то болезненные сокращения военных мускулов. Но сам он ни на что не обращал никакого внимания. Сидел, курил, уставясь в пол, такой весь подтянутый и аккуратный. Очень похоже на то, как он сидел когда-то на своем помосте.

Но все же он постарел. Семь месяцев сильно его изменили. Отросла борода; лицо казалось зловещим в обрамлении грубых черных прядей, и во всем облике было что-то аскетическое и одухотворенное. Глаза лихорадочно сияли. То и дело он сцеплял и расцеплял пальцы, облизывал сухие губы, осторожным и беспокойным взглядом осматривал комнату. Кассик подумал, что если он и в самом деле провидец и мог знать будущее на год вперед, то эту встречу он мог предвидеть ещё тогда, когда они встретились в первый раз.

Внезапно Джонс заметил его и поднял голову. Их взгляды пересеклись. И вдруг Кассик покрылся испариной: до него вдруг дошло, что уж если Джонс ещё тогда согласился с ним разговаривать, да ещё взял с него деньги, значит, он все предвидел. Он знал, что Кассик доложит об их встрече.

А это означает только одно: Джонс знал, на что он идет.

Из боковой двери вышел Пирсон с пачкой бумаг в руках. Одетый по полной форме, в сияющей каске и с надраенными ботинками. Он подошел к Кассику и без всяких предисловий сказал:

— Мы в дерьме. Просиживали задницы, ожидая, сбудется ли остальная его бредятина. Все сбылось. Все. Мы вляпались по самые уши.

— Но я же говорил вам, — ответил Кассик, — за семь месяцев наблюдения вы должны были получить кучу сбывшихся пророчеств.

— Получили, получили. Об этом составлен специальный доклад. И Сандерс — главный факт. Вы, конечно, слышали официальное разрешение публиковать данные о шлындах.

— Да, что-то такое слышал. Но у меня медовый месяц, и я специально не интересовался.

Пирсон сказал, раскуривая трубку:

— Надо бы этого парня купить. Но вот он говорит, что не продается.

— Так оно и есть. Он не похож на шарлатана.

— Точно, не похож. А вся наша чертова система основана на теории, что он обязательно должен быть шарлатаном. Хофф не мог принять в расчет, что заклинатель способен говорить правду. — Взяв Кассика за руку, он провел его сквозь группу полицейских. — Подойдите и поздоровайтесь. Может, он вспомнит вас.

Джонс сидел не двигаясь и спокойно наблюдал, как двое мужчин пробираются к нему. Он узнал Кассика, выражение его лица не оставляло в этом сомнений.

— Привет, — сказал Кассик. Джонс медленно поднялся, и они посмотрели в глаза друг другу. Потом он протянул руку. Кассик пожал её. — Как жизнь?

— Нормально, — уклончиво ответил Джонс.

— Ты понял тогда, кто я такой? Понял, что я полицейский?

— Нет, — сказал Джонс, — само собой, не понял.

— Но ты ведь знал тогда, что окажешься здесь, — удивился Кассик. — Ты наверняка предвидел и эту комнату, и нашу встречу здесь.

— Я не мог раскусить тебя. Тогда ты выглядел совсем иначе. Ты не представляешь, как ты изменился за семь месяцев. Я знал только то, что в любом случае со мной захотят встретиться. — Говорил он бесстрастно, но с напряжением. Щека дергалась. — Ты похудел… сиденье за столом не пошло тебе на пользу.

— Что ты делал все это время? — спросил Кассик. — С карнавалами покончено?

— Сейчас я священник Высокочтимой Церкви Господа, — ответил Джонс, и судорога прошла по его лицу.

— Ты неважно выглядишь для священника.

Джонс пожал плечами:

— Маленькое жалованье. Сейчас ещё мало кто интересуется. Но все ещё впереди, — добавил он.

— Вам, конечно, известно, — вмешался Пирсон, — что каждое сказанное вами слово записывается. Все это прозвучит на процессе.

— Каком процессе? — грубо ответил Джонс. — Три дня назад вы собирались отпустить меня. — Худое лицо его судорожно задергалось, голос звучал холодно и угрюмо. Он глубокомысленно продолжил: — Теперь вы мне будете рассказывать басню. Я вам сейчас скажу какую, послушайте внимательно. Услышал как-то ирландец, что банки стали прогорать. Побежал он в банк, где лежали все его деньги, и кричит, мол, выдавайте все до последнего цента. «Хорошо, сэр, — вежливо отвечает кассир. — Как вы хотите, наличными или чеком?» Ирландец говорит: «Так они у вас есть? Тогда не надо. Вот если бы у вас их не было, я бы забрал их немедленно».

Наступило неловкое молчание. Пирсон с озадаченным видом поглядел на Кассика.

— Я собирался это рассказывать? — с сомнением спросил он. — В чем тут смысл?

— Он хочет сказать, — ответил Кассик, — что никто никого не дурит.

Джонс одобрительно улыбнулся.

— Не должен ли я заключить, — лицо Пирсона потемнело и стало некрасивым, — что вы думаете, что мы вам ничего не можем сделать?

— Я не думаю, — с довольным видом сказал Джонс. — Тут нечего и думать, вот в чем дело. Так как вы хотите получить мои предсказания, наличными или чеком? Выбирайте.

Окончательно сбитый с толку, Пирсон отошел в сторону.

— Ничего не понимаю, — пробормотал он. — У парня, кажется, крыша поехала.

— Нет, — сказал Каминский. Он тоже стоял рядом и все внимательно слушал. — Странный вы человек, Джонс, — обратился он к костлявому предсказателю, ерзающему на стуле. — Но я вот что не могу понять. Зачем вы, с вашими способностями, тратили время, валяя дурака на карнавале?

Ответ Джонса всех удивил. Прямота и неприкрытая искренность его всех буквально шокировали.

— Потому что я боюсь. Я не знаю, что делать. И самое ужасное, — он шумно сглотнул слюну, — у меня нет выбора.

Глава 5

Все четверо в кабинете Каминского вокруг стола курили и прислушивались к отдаленному глухому стрекотанию выстрелов на подступах к тому месту, где все происходило.

— Для меня, — хрипло сказал Джонс, — все это в прошлом. Вот то, что я сижу здесь с вами, в этом здании, для меня это было год назад. Не то чтобы я видел будущее, нет, скорее одной ногой я стою в прошлом. И я не могу от этого отделаться. Я как бы все время запаздываю. Я как бы постоянно проживаю год своей жизни дважды. — Он содрогнулся. — Снова и снова. Все, что я делаю, все, что я говорю, слышу, чувствую, — все это я должен проделывать дважды. — Он возвысил голос, в котором звучали крайнее страдание и безнадежность. — Я дважды проживаю одну и ту же жизнь.

— Другими словами, — медленно произнес Кассик, — для вас будущее остановилось. Вы знаете его, но это не значит, что можете его изменить.

Джонс холодно рассмеялся.

— Изменить? Оно абсолютно неподвижно. Оно более неподвижно и неизменно, чем эта стена. — Он яростно шлепнул по стене ладонью. — Вы думаете, что я более свободен, чем остальные. Не обольщайтесь… чем меньше вы знаете о будущем, тем вам лучше. Вы способны заблуждаться, вам кажется, что вы обладаете свободной волей.

— А вы нет.

— Нет, — горько согласился Джонс. — Я карабкаюсь по тем же ступеням, по которым карабкался год назад. И не могу изменить ни одной. Я знаю этот наш разговор слово в слово. В нем не прозвучит ни слова лишнего из того, что я помню, и ни слова не потеряется.

— Когда я был мальчишкой, — с расстановкой заговорил Пирсон, — я любил два раза ходить на один и тот же фильм. И во второй раз у меня было преимущество перед остальным залом… И мне это ужасно нравилось. Я мог выкрикивать слова персонажей на долю секунды раньше актеров. Это давало мне ощущение власти.

— Точно, — согласился Джонс. — Когда я был мальчишкой, мне тоже это нравилось. Но я уже давно не мальчишка. Я хочу жить как все, жить обычной жизнью. Меня никто не спрашивал, и не я придумал все это.

— Ваш талант представляет собой особую ценность, — тонко заметил Каминский. — Как говорит Пирсон, человек, который способен выкрикнуть слово на долю секунды раньше, обладает немалой властью. Он возвышается над толпой.

— Я очень хорошо помню, — сказал Пирсон, — как я презирал их восхищенные рожи. Их широко открытые глаза, глупые улыбки, хихиканье, страх, как они верят во все, что там происходит, как они ждут, чем все это кончится. А я-то все знал, и я ненавидел этих дураков. Они внушали мне омерзение. Отчасти поэтому я и кричал в зале.

Джонс не сказал ни слова. Сгорбившись на своем стуле, он уставился в пол и не поднимал головы.

— Как насчет работы у нас? — сухо спросил Каминский. — Старшим Политическим Руководителем?

— Нет, спасибо.

— Ваша помощь нам бы очень даже не помешала, — сказал Пирсон. — В деле реконструкции. Вы могли бы помочь в объединении людей и ресурсов. С вашей помощью мы могли бы внести важные коррективы в нашу деятельность.

Джонс окинул его свирепым взглядом.

— Только одно сейчас важно. Эта ваша реконструкция… — Он нетерпеливо махнул тонкой костлявой рукой. — Вы только даром тратите время… главное теперь — шлынды.

— Почему? — спросил Кассик.

— Потому что перед вами вся Вселенная! Вы тратите время, чтобы переделать эту планету… Боже мой, да у вас могли бы быть миллионы планет. Новых планет, нетронутых планет. Планетных систем с бесконечными ресурсами… а вы тут сидите и пытаетесь переплавить никому не нужный старый лом. Набираете стукачей, и эти бедняги за гроши ковыряются в дерьме. — Он с отвращением отвернулся. — Людей стало слишком много. Еды на всех не хватает. какая-нибудь одна планета, пригодная для жизни, решила бы все ваши проблемы.

— Например, Марс? — мягко спросил Кассик. — Или Венера? Мертвые, пустынные и враждебные планеты.

— Я говорю не про них.

— А про что же вы тогда говорите? Наши разведчики обшарили всю Солнечную систему. Покажите нам место, где можно жить.

— Только не здесь. Только за пределами Солнечной системы. Центавр. Или Сириус. Выбирайте.

— И там непременно будет лучше?

— Межзвездная колонизация возможна, — сказал Джонс. — Как вы думаете, откуда здесь взялись шлынды? Дураку понятно, они решили здесь поселиться. Они делают то, что не мешало бы делать нам самим. Они ищут планету, на которой смогли бы жить. Они небось летели сюда миллионы световых лет.

— Ваш ответ нас не вполне устраивает, — промолвил Каминский.

— Он устраивает меня, — сказал Джонс.

— Догадываюсь, — кивнул Каминский. Он явно встревожился. — Вот это и беспокоит меня.

Пирсон с любопытством спросил:

— Вы что-нибудь ещё знаете о шлындах? Кто может появиться через год?

Лицо Джонса бесстрастно застыло.

— Поэтому я и стал священником, — сурово ответил он.

Все трое с нетерпением ждали продолжения, но Джонс не произнес больше ни слова. Слово «шлынд» означало для него что-то важное, видно было, что одно упоминание об этом пускало в ход внутри него какие-то сложные глубинные процессы. Нечто такое, от чего сразу искажалось его изможденное лицо. Словно из глубин его существа на поверхность всплывала раскаленная кипящая магма.

— Не очень-то ты их любишь, — заметил Кассик.

— Кого «их»? — Джонс, казалось, сейчас взорвется. — Шлындов? Явились сюда чужеродные формы жизни и хотят заселить наши планеты? — Он перешел на истерический визг. — Да вы понимаете, что происходит? Вы думаете, они надолго оставили нас в покое? Восемь мертвых планет — сплошные скалы! А тут Земля — единственное подходящее место. Вы что, ничего не понимаете? Они готовятся напасть на нас; на Марсе и на Венере у них базы. Кому нужен этот хлам, на котором ничего нет? Они пришли захватить Землю.

— Может быть, может быть, — тревожно сказал Пирсон. — Как вы сказали, они — чужеродные формы жизни? А может, и Земля им ни к чему. Может, наши условия жизни им совершенно не подходят.

Пристально глядя в глаза Джонсу, Каминский продолжил:

— Каждая форма жизни имеет свои, только ей присущие потребности… Что для нас ненужный хлам, другому покажется плодородной долиной.

— Единственная плодородная планета — Земля, — повторил Джонс убежденно. — Им нужна Земля. Поэтому они и явились сюда.

Наступило молчание.

Итак, вот он здесь стоит, вот он, этот страшный призрак, которого они так боялись. И смысл их собственной жизни в том, чтобы уничтожить его; они призваны для того, чтобы пресечь это, пока оно не стало слишком огромным и само не пресекло их существования. Он стоял перед ними… или нет, пожалуй, сидел. Джонс снова уселся на стул и курил частыми затяжками; худое лицо его было перекошено, и на лбу пульсировала темная жила. Его безумные глаза под очками подернулись пленкой и затуманились от ярости. Спутанные волосы, клочковатая черная борода, сам весь помятый, длиннорукий, с костлявыми ногами… Человек, обладающий беспредельной властью. И беспредельной ненавистью.

— А ты и в самом деле их ненавидишь, — задумчиво сказал Кассик.

Джонс молча кивнул.

— Но ты ничего про них не знаешь?

— Они здесь, — сказал Джонс срывающимся голосом. — Они вокруг нас. Они нас окружают. Они загоняют нас в ловушку. Разве не видно, чего они хотят? Покрывать огромные расстояния в пространстве, столетие за столетием… разрабатывать целую программу, сначала высадиться на Плутоне, потом на Меркурии… они приближаются, они уже совсем близко к вожделенной награде… они уже готовят базы для нападения.

— Нападения, — тихо и вкрадчиво повторил Каминский. — И вы об этом знаете? У вас есть доказательства? Или это лишь ваши домыслы?

— Через шесть месяцев, считая от этого дня, — заявил Джонс сдавленным металлическим голосом, — первый шлынд высадится на Землю.

— Наши разведчики высаживаются на всякие планеты, — сказал Каминский, хотя вкрадчивой уверенности в нем поубавилось. — Это ведь не означает, что мы хотим их захватить.

— Эти планеты наши, — сказал Джонс. — Мы осматриваем их, вот и все. — Подняв глаза, он закончил: — И шлынды делают то же самое, они осматривают Землю. Вот прямо сейчас они нас разглядывают. Неужели вы не чувствуете их взглядов? Мерзкие, отвратительные, враждебные глаза насекомых…

— Да он просто болен, — испуганно сказал Кассик.

— Вы и это видите? — продолжил Каминский.

— Я это знаю.

— Но вы видите это? Вы видите вторжение? Вы видите, как они захватывают, разрушают и все такое?

— Через год, — упрямо твердил Джонс, — шлынды станут высаживаться по всей Земле. Каждый день. По десятку, по сотне штук сразу. Орды шлындов. Все одинаковые. Орды неразумных, мерзких и враждебных существ.

Пирсон произнес с усилием:

— Ага, станут садиться рядом с нами в автобусах. Ещё захотят брать в жены наших дочерей, правильно?

Должно быть, Джонс предвидел это замечание. Ещё не успел Пирсон открыть рот, лицо его стало белым как мел и он судорожно вцепился в ручки кресла. Пытаясь пересилить себя и не потерять контроля, он процедил сквозь зубы:

— Народ не станет этого терпеть, приятель. Я вижу это. Будет много пожаров. Шлынды состоят из сухого вещества, приятель, они хорошо горят. Предстоит много уборки.

Тихим и злым голосом Каминский выругался.

— Разрешите мне уйти, — начал он, не обращаясь ни к кому в частности. — Мне это все надоело.

— Успокойтесь, — строго сказал Пирсон.

— Нет, я не могу этого выносить. — Каминский бесцельно заходил кругами. — Мы же ничего не можем сделать! Мы ведь и пальцем не можем его тронуть — он ведь на самом деле видит все это! Ему ничто здесь не угрожает — и он знает это.

Приближалась ночь. Кассик и Пирсон стояли в темном коридоре верхнего этажа. В нескольких шагах ожидал посыльный с почтительным выражением лица под стальной маской.

— Так-так, — начал Пирсон. Он весь дрожал. — Что-то здесь холодно. Приходите с женой ко мне обедать. Посидим, поболтаем о том о сем.

— Спасибо, с удовольствием. Вы ещё не знакомы с Ниной, — ответил Кассик.

— Я понимаю, вы в отпуске. У вас медовый месяц?

— Что-то в этом роде. У нас прелестная квартирка в Копенгагене… мы уже начали ремонт.

— Как вам удалось найти квартиру?

— Родители Нины помогли.

— Ваша жена не служит у нас, нет?

— Нет. Она идеалистка и занимается искусством.

— А как она относится к вашей профессии?

— Ей не очень нравится. Она сомневается в том, что полиция вообще нужна. Мол, новая тирания. — Кассик иронически прибавил: — В конце концов, сторонники абсолютизма тоже вымирают. Ещё несколько лет, и…

— Вы думаете, Гитлер тоже был провидцем? — вдруг спросил Пирсон.

— Думаю, да. Конечно, не таким, как Джонс. Ну там сны, предчувствия, интуиция. Для него будущее тоже было неподвижным и определенным. И он слишком полагался на удачу. Думаю, и Джонс скоро поставит на свою удачу. Похоже, он начинает понимать, зачем он появился на свет.

Пирсон держал какую-то бумагу в руке, рассеянно барабаня по ней пальцами.

— А знаете, какая сумасшедшая мысль пришла мне в голову? Спуститься туда, где его держат, ну туда, в камеру, раскрыть ему пасть и забить в глотку такую пилюлю, чтоб его разорвало в клочки, а потом уже подумать, что делать дальше.

— Его нельзя убить, — сказал Кассик.

— Его можно убить. Но врасплох его не возьмешь, вот что. Убить Джонса — значит постоянно держать под контролем каждый его шаг, обложить его со всех сторон. У него целый год форы. Когда-нибудь же он умрет, ведь он тоже смертен. Гитлер же в конце концов умер. Но в свое время в Гитлера были направлены тысячи пуль и бомб, ему подсовывали яды, а он всё-таки ускользнул. Я займусь этим вплотную… я запру его в камеру и прикажу замуровать дверь. Хотя… у него на лице всегда написано, что дверь он все равно найдет.

— Вручить это лично, — обратился к посыльному Пирсон. — Вы знаете кому: вниз по лестнице, сорок пять-А. Где сидит эта высохшая мумия.

Посыльный козырнул, взял бумагу и рысью побежал прочь.

— Вы думаете, он сам верит всему, что тут наговорил? — поинтересовался Пирсон. — Про этих шлындов?

— Неизвестно. Но что-то в этом всё-таки есть. Само собой, они высадятся и на Земле, они ведь продвигаются без плана, вслепую.

— Ну да, — ответил Пирсон. — Один уже приземлился.

— Живой?

— Мертвый. Сейчас ведутся исследования. Скорей всего, мы ничего не узнаем, пока не прибудет следующий.

— Хоть что-нибудь о нем уже можно сказать?

— Почти ничего. Гигантский одноклеточный организм, среда обитания — пустое пространство. Передвигается пассивно, механизм передвижения пока неясен. Абсолютно безвреден. Амеба. Толщиной в двадцать футов. Покрыта грубой шкурой — она предохраняет от холода. Ничего похожего на злобного захватчика: эти забытые богом бедняги просто скитаются там и сям и сами не понимают, где они и что они.

— Чем они питаются?

— Ничем. Они просто живут, пока не помрут. Ни органов питания, ни пищеварения, ни выделения, ни размножения — ничего нет. Какие-то недоделанные.

— Странно.

— Очевидно, мы просто натолкнулись на какое-то стадо. Ну да, конечно, они начали падать. Будут шмякаться то здесь, то там, рассыпаться на куски, пачкать машины, расплющиваться. Засорять озера и реки. Они, конечно, нас ещё достанут! Станут шлепаться нам на голову, станут гнить. А скорей всего, лягут и спокойно все сдохнут. Изжарятся на солнце… Этот, кстати, погиб от жары, изжарился как сухарь. А тем временем мы что-нибудь придумаем.

— Особенно когда Джонс примется за дело.

— Не было бы Джонса, появился бы кто-нибудь другой. Ну да, Джонс способен на многое, в этом его преимущество. Он и стрельбу может вызвать, и все, что угодно.

— Эта бумага — приказ о его освобождении?

— Вы угадали, — сказал Пирсон. — Он освобожден. Пока мы не придумаем нового закона, он свободный человек. И может делать, что захочет.

Глава 6

Джонс стоял в крошечной, кругом выбеленной аскетической камере полицейского участка и полоскал рот специальным тоником доктора Шерифа. Тоник был противным и горьким. Он гонял его от щеки к щеке, задерживал на секунду в горле, а потом сплевывал в фарфоровую раковину умывальника.

За ним молча наблюдали двое полицейских в форме, стоя по обе стороны помещения. Джонс не обращал на них никакого внимания; всматриваясь в зеркало над раковиной, он тщательно причесался, потом протер большим пальцем зубы. Сегодня ему хотелось быть в форме: через час он собирался принять участие в важных событиях.

Он попытался вспомнить, что должно произойти сразу после этого. Он ожидал уведомления об освобождении — так, кажется. Это было так давно, прошел целый год, и подробности стерлись в памяти. Он смутно помнил, как вошел легавый, держа в руках какую-то бумагу. Да, именно так: это был приказ об освобождении. И сразу после этого — речь.

Он до сих пор помнил эту речь слово в слово, нет, он не забыл её. Вспоминая эту речь, он всегда ощущал досаду. Все те же слова, все те же жесты. Все это проделывалось механически… Избитые приемы — как искусственные цветы, высохшие и покрытые пылью, обветшавшие под удушливым покровом унылой старости.

А тем временем его захлестывала волна жизни.

Он был человеком, глаза которого видели настоящее, а тело пребывало в прошлом. Даже теперь, когда он стоял в этой обеззараженной, стерильной камере, разглядывая свою грязную одежду, приглаживая волосы и потирая десны, чувства его были далеко, совсем в ином мире, в мире, который плясал от избытка жизни, который ещё не успел постареть и обветшать. Много событий случилось за этот год. И пока он раздраженно скреб свой заросший подбородок, перебирал в голове старый хлам, волна, которая катилась вперед, в будущее, открывала перед ним всё новые мгновения, всё новые и волнующие события.

Волна будущего несла к его ногам самые диковинные ракушки.

Он в нетерпении подошел к двери и выглянул. Вот это уже было ему не по нутру, вот это вызывало у него отвращение. Время течет: течение его никак не ускорить. Оно тащится и тащится усталым слоновьим шагом. Никак нельзя заставить бежать быстрее это глухое чудовище. Через год он уже истощит свои силы, совершенно вымотается. Однако все это ещё будет. Нравится ему или нет — скорее, конечно, нет, — но он ещё раз переживет каждое мгновение, всем своим существом испытает все то, что раньше знал только разумом.

Так было всегда в его жизни. Всегда существовало несовпадение во времени, несовпадение его отдельных фаз. До девяти лет он думал, что каждый человек ощущает подобное повторение каждого осознанного мгновения. К девяти годам он уже прожил восемнадцать. Он совсем измучился, он чувствовал отвращение к жизни, он стал совершенным фаталистом. Через полгода он обнаружил, что он — единственный человек на Земле, который тащит на себе эту тяжесть. И с этого времени его смирение превратилось в яростное нетерпение.

Он родился 11 августа 1977 года в штате Колорадо. Все ещё шла война, хотя Средний Запад она так и не затронула. Городишко Грили, штат Колорадо, она не только не затронула, могло показаться, что никакой войны вообще и близко не было. Никакая война не может коснуться каждого городка, каждого человека. На ферме, принадлежащей их семье, все шло почти как обычно: вяло текли каждодневные будни, которым, казалось, не было дела до страданий человечества.

Первые воспоминания его были странными. Позднее он попытался распутать их. Вялым зародышем в чреве он уже воспринимал впечатления ещё не существующего для него мира. Скрюченный в раздутом животе матери, он замирает от страха, а вокруг него кружит непостижимая и яркая фантасмагория. Одновременно он дремал в каком-то черном промокшем мешке под ярким солнцем колорадской осени. Он познал страх собственного рождения задолго до того, как был зачат. К тому времени, когда зародышу исполнился месяц, травма рождения была уже в прошлом. А само это событие уже не имело для него никакого значения: когда он висел вниз головой в руке доктора, он уже прожил в этом мире целый год.

Все ломали головы, почему ребенок не кричит. И почему он так быстро всему учится.

Однажды он стал размышлять о своем действительном происхождении. Когда на самом деле, с какой точки началось его бытие? Плавая в чреве, он уже ясно понимал и чувствовал все, что с ним происходит. Как далеко уходят его воспоминания? За год до рождения он ещё не представлял из себя чего-то целого, он не был даже оплодотворен: элементы, которые впоследствии составляли его существо, ещё не сошлись вместе. И к тому времени, когда оплодотворенная яйцеклетка начала деление, видел и сознавал гораздо дальше момента собственного рождения: на три месяца вперед в жаркий, солнечный осенний день пыльного Колорадо.

Ему в конце концов надоело ломать голову над этой неразрешимой загадкой.

Ещё в раннем детстве он привык к такому двойному существованию и научился объединять два временных потока, хотя это было не так легко. Месяцами он осторожно и настойчиво пытался разобраться во всей этой сложной путанице дверей, мебели, стен. Через год он уже добрался до своей первой ложки пищи и капризно отверг давно позабытую материнскую грудь. Эта путаница привела к тому, что он едва не умер от голода; тогда его стали кормить насильно и опять же силой предотвратили его уход из жизни. Натурально, все решили, что он дебил. Ещё бы — ребенок, который ищет невидимые предметы, который пытается просунуть руку сквозь сплошную стенку детской кроватки…

Но в четыре года он уже говорил.

Воспоминания детства, усиленные двойным переживанием, никогда не покидали его. И одно из них настигло его теперь, в этой белоснежной, совершенно стерильной камере в полиции, когда он нетерпеливо ожидал документа об освобождении. Ему было девять с половиной, когда он впервые увидел взрыв водородной бомбы. Не то чтобы это была первая водородная бомба за всю войну, нет, эти бомбы десятками падали по всей Земле. Эта была первая, которая сумела пробить хитроумную систему обороны, прикрывавшую американскую глубинку: район между Скалистыми горами и Миссисипи. Бомба взорвалась в сотне миль от Грили. Радиоактивные частицы и пепел безостановочно выпадали в течение нескольких недель, заражая скот и уничтожая посевы. Из зоны вокруг эпицентра грузовики и автобусы без устали вывозили больных и покалеченных. А в ту сторону ехали колонны с военными строителями, чтобы установить ущерб, нанесенный взрывом, и окружить колючей проволокой гигантскую язву, пока она не будет обеззаражена…

По узкой грязной дороге мимо фермы Джонсов шла, казалось, бесконечная колонна карет «скорой помощи», перевозивших пораженных в больницы и госпитали, срочно выстроенные на окраине Денвера. В обратную сторону двигался поток необходимой помощи для тех, кто ещё оставался жить в пораженном районе. Как зачарованный, он стоял и смотрел на это движение. С утра до ночи не ослабевал поток автобусов, грузовиков, карет «скорой помощи», пешеходов, велосипедистов, с собаками, домашним скотом, овцами, курами — пестрая разноцветная масса, окруженная разнообразными звуками; мальчик вдруг услышал отдаленные стоны и взволнованно бросился в дом.

— Что там такое? — пронзительно кричал он, дико приплясывая вокруг матери.

Эдна Джонс, его мать, выпрямилась над стиркой. Она отбросила прядь прямых жидких волос со лба и сердито обернулась к мальчику: усталость и раздражение — больше ничего не выражало её серое, морщинистое лицо.

— Что ещё ты там болтаешь? — спросила она недовольным тоном.

— Машины! — кричал он, приплясывая у окна и показывая пальцем. — Ты видишь? Куда они едут? Что случилось?

За окном не было ничего, по крайней мере для неё: она не могла видеть того, что видел её сын.

Стремительно выскочив на улицу, он снова стал глядеть на колонну, причудливыми силуэтами в свете заходящего солнца пропадавшую за горизонтом. Они все шли и шли… но куда? Что там такое случилось? Он побежал на самый край фермы — дальше ему ходить запрещали. И вдруг ему преградила путь проволока, ржавая, перепутанная колючая проволока. Он почти видел лица людей, почти понимал боль, которую испытывали эти люди. Если бы только подойти поближе…

И в этот момент он очнулся. Только он один видел это шествие смерти. Все остальные, даже сами обреченные, не видели ничего. Он узнал там одно лицо, лицо старой миссис Лиззнер из Денвера. Да, она была там! И лица других людей, тех, которых он встречал в церкви. Все они были не чужие, все соседи, местные жители. Они составляли его окружение, его мир, сморщенный, высохший мир Среднего Запада.

На следующий день старенький, весь покрытый пылью «олдсмобиль» миссис Лиззнер подкатил к их ферме: она решила навестить его мать и выпить с ней чашку чая.

— Вы видели? — сразу закричал он ей. — Вы это видели?

Нет, она ничего не видела. И в то же время она была частью этого. Итак, сомнения больше не оставалось: без толку искать у других ответы на свои вопросы.

В десять лет он наконец сам понял, что к чему, когда и в самом деле взорвалась эта бомба. Миссис Лиззнер умерла, местность вокруг превратилась в пустыню. Эта единственная в своем роде катастрофа, никогда больше не повторявшаяся, не наблюдавшаяся ни раньше, ни потом, не оставляла ему никаких сомнений. То, что когда-то видел он один, теперь коснулось каждого. И эти два события, без сомнения, были связаны одно с другим.

Само собой, он никому ничего не сказал. Когда до него дошло, в чем тут дело, желание говорить об этом пропало.

Он больше не вернулся на ферму. Поняв, что он не такой, как все другие, он не захотел больше заниматься бессмысленным крестьянским трудом. Монотонная работа на ферме для него ещё и удваивалась, а это было совсем невыносимо. Пятнадцатилетним костлявым, вытянувшимся подростком, с какими-то своими тараканами в голове, он собрал все свои деньги (что-то около двухсот долларов) и уехал.

Окрестности Денвера с трудом приходили в себя после взрыва. Но он ничему не удивлялся. Год назад он уже предвидел это свое путешествие. Снова, и на этот раз непосредственно, он осматривал зияющий кратер, который оставила бомба, размышляя о тысячах людей, в один миг превратившихся в пепел. Потом он сел в автобус и уехал из Колорадо. Через три дня он уже бродил меж руин Питтсбурга.

Многие заводы здесь все ещё продолжали работать. Под землей громыхали кузницы. Но Джонсу на все на это было наплевать, и он продолжил свое путешествие пешком, милю за милей шагая мимо дымящихся развалин и груд искореженного металла — когда-то здесь был крупнейший в мире промышленный центр. Все ещё действовали законы военного времени, часто попадались патрули, то и дело останавливающие его для проверки документов.

Когда ему уже было пятнадцать плюс три месяца, он попал-таки в руки компетентных органов; его допросили, сняли отпечатки пальцев и приставили к делу. Его отправили в трудовой батальон, и хоть противно все это было, но он ведь знал, что именно так и случится. Несколько месяцев подряд вместе с другими он с мрачной яростью голыми руками таскал камни, очищая город от развалин, — других средств или каких-нибудь инструментов почти не было. К концу года прибыла техника, и работу вручную прекратили. Он возмужал и окреп и сильно поумнел. И когда ему вручили автомат и отправили на трещавший по швам фронт, война кончилась.

Все это он предвидел. Он смылся из своей части, первому попавшемуся загнал свой автомат за хороший обед и выбросил военную форму. Через день он уже тащился по той самой дороге, с которой начал путешествие; он шел пешком, на нем были джинсы и рваная футболка, за спиной мешок; он пробирался через хаос развалин, оставшихся от войны, созерцая этот новый мир, превратившийся в пустыню.

Почти семнадцать лет его двойная жизнь проходила совершенно бесцельно. Тяжким, мертвым грузом давила на него эта жизнь. Ему и в голову не приходило, что он может как-то использовать свой дар. Он нес его как крест, ни о чем не задумываясь. Жизнь — тяжелая штука, а для него она была тяжелей вдвойне. Ну что тут хорошего, если знаешь, что тебе не избежать несчастий, которые постигнут тебя через год. Если бы миссис Лиззнер могла видеть, как её останки везут по дороге, ей бы от этого легче не стало.

Нужно было, чтоб кто-нибудь научил его извлекать из своего таланта пользу, чтоб кто-нибудь показал ему, как его можно применить в этой жизни. Таким человеком оказался толстый, вечно потный торговец, одетый в розовую полосатую рубашку и лимонного цвета штаны, владелец потрепанного «бьюика». На заднем сиденье его машины кучами громоздились хрупкие коричневые коробки. Сгорбившись от усталости, Джонс шагал по пыльной обочине, когда возле него с ворчанием остановился «бьюик». Садившийся в эту машину ещё год назад Джонс и не обернулся. Сдернув мешок со спины, он молча уселся рядом с водителем.

— Не слышу благодарности, — обиженно пробормотал Хиндшоу, трогая. — Может, хочешь пройтись пешком?

Джонс откинулся на изодранную обивку сиденья и затих. Он знал, что будет дальше: Хиндшоу и не собирался его высаживать. Хиндшоу очень хотелось поболтать с кем-нибудь. Он любил поболтать. Из этой болтовни юноша узнал для себя немало ценного.

— Куда едем? — спросил любопытный Хиндшоу.

В зубах у него торчал мокрый огрызок сигары. Пальцы элегантно вертели баранку. Заплывшие жиром глазки, казалось, могли перехитрить весь мир. Пятна от пива давно лишили рубашку её естественного цвета. Это был неряшливый, беспечный, насквозь порочный тип, весь пропахший потом и дорожной пылью. И ещё он был великим мечтателем и отпетым мошенником вдобавок.

— Никуда, — сказал Джонс с обычным для него угрюмым безразличием. За двенадцать месяцев этот вопрос ему порядком надоел.

— Держу пари, куда-то ты всё-таки направляешься.

И вот тут случилось это самое. Слова, действия, которые имели место по периметру движущейся волны, замерли. Год назад измученный мальчишка бездумно произнес какую-то грубость. У него было достаточно времени, чтобы собрать приличный урожай с того, что из этого выросло.

— Я вот тоже знаю, куда едешь ты.

— Ну и куда? — весь вспыхнув, отпарировал Хиндшоу (он ехал в местечко неподалеку, с дурной репутацией, а этот район все ещё был на военном положении).

Джонс спокойно стал отвечать.

— Откуда тебе известно? — хрипло спросил Хиндшоу, прерывая подробный рассказ Джонса о его собственной предстоящей деятельности. — Откуда ты набрался таких слов, проклятый щенок? — заорал он испуганно и весь побелев. — Кто ты такой, чёрт подери, ты что, читаешь чужие мысли?

— Нет, — ответил Джонс. — Просто я тоже еду туда с тобой.

Эти слова отрезвили Хиндшоу. Несколько минут он не мог раскрыть рта; присутствие духа совсем покинуло его; он вцепился в баранку и только пристально глядел на изрытую ямами, разбитую дорогу. То здесь, то там по обеим сторонам попадались брошенные коробки домов. Это были окрестности Сент-Луиса; после успешного обстрела советскими снарядами с бактериологическими наполнителями все люди отсюда были эвакуированы. Местные жители до сих пор ещё работали в трудовых лагерях, восстанавливая жизненно важные объекты: в первую очередь промышленные и сельскохозяйственные предприятия.

Конечно, Хиндшоу был напуган, но жадность, вторая его натура, пробудила в нем дикое любопытство. Он из чего угодно мог извлечь для себя выгоду. Бог знает, чего он только не повидал в жизни. И он осторожно продолжил:

— И тебе известно, что в этих коробках, — он ткнул пальцем в сторону заднего сиденья, — попробуй угадать с трех раз.

Но не в природе Джонса было угадывать.

— Магнитные пояса, — не моргнув глазом ответил он. — Пятьдесят долларов за штуку, сорок — оптом, от десяти и выше. Гарантируют безопасность от токсической радиоактивности и бактериологического заражения, если нет — деньги назад.

Взволнованно облизнув губы, Хиндшоу спросил:

— Может, мы с тобой раньше встречались? Где-нибудь под Чикаго? И я говорил тебе об этом?

— И ты ещё попытаешься втюхать мне один. Когда остановимся набрать воды.

Хиндшоу вовсе не собирался останавливаться, он и так опаздывал.

— Воды? — промямлил он. — Какой воды? Ты что, хочешь пить?

— Радиатор течет.

— Откуда ты знаешь?

— Через пятнадцать минут… — Джонс стал соображать — он уже забыл, через сколько точно. — Или где-то через полчаса загорится вот эта лампочка, температура. И ты обязательно остановишься. Воду найдем в заброшенном колодце.

— И тебе все это известно?

— Да, мне все это известно. — Джонс раздраженно оторвал висевшую полоску изодранной обшивки сиденья. — Стал бы я говорить.

Хиндшоу не произнес ни слова. Он молча крутил баранку; прошло минут двадцать, как вдруг загорелась лампочка температуры, и он быстро съехал на обочину.

В полной тишине раздавался только жалобный свист радиатора. Несколько струек дыма от перегретого масла спиралями поднимались вверх из отверстия на капоте.

— Так, — пробормотал Хиндшоу дрожащим голосом, нащупывая дверную ручку. — Пойдем посмотрим? Так где, ты говоришь, колодец?

Джонсу не нужно было искать, он прямо пошел к колодцу. Он был погребен под кучей камня, кирпича и досок — когда-то здесь стоял амбар. Вдвоем они опустили ржавую бадью. Через десять минут Хиндшоу уже открывал бутылки с теплым пивом и объяснял, как действуют его магнитные пояса.

Пока он расхваливал свой товар, в его мозгу одна за другой с бешеной скоростью проносились разные мысли. Да-да, в этом что-то есть. Он кое-что слышал про мутантов и даже встречал их. Большинство — отвратительные уроды, бесформенные чудовища. По приказу властей многих методично уничтожали. Но здесь другое дело, здесь было что-то совсем уж странное. Тот, кто может убрать из своей жизни случайности, кто способен уверенно пробираться сквозь путаницу догадок и предположений…

Потому-то и был Хиндшоу хорошим торговцем — он хорошо угадывал. Но бывало, что и он ошибался и неверно оценивал ситуацию. А этот юнец — ого-го! И они поняли друг друга. Хиндшоу был поражен и очарован. Джонс — высокомерен.

— У тебя много денег? — неожиданно спросил Хиндшоу, прервав самого себя на полуслове. С видом прожженного пройдохи он предположил: — Да у тебя небось за душой нет и пятидесяти баксов. Эти пояса тебе не по карману.

— Да есть у меня пятьдесят баксов, — сказал Джонс, — но на этой дешевке меня не проведешь.

Хиндшоу чуть не задохнулся от негодования: за годы охоты среди доверчивых деревенских жителей, ставших за время войны ещё более запуганными и суеверными, он и сам стал верить тому, что им врал.

— Что ты сказал? — начал было он, но когда Джонс растолковал ему, что именно он имеет в виду, старый жулик заткнулся.

— Ну да, — растерянно сказал Хиндшоу, когда Джонс закончил свою короткую и энергичную речь. — Ты ещё такой юнец… и ты не боишься говорить то, что думаешь?

— А чего мне бояться?

Хиндшоу сказал с расстановкой:

— Что кто-то подсчитает как-нибудь на полу твои прекрасные зубы. Что кто-то может подумать, что ты слишком умный… возьмет и обидится.

— Только не ты, — сказал ему на это Джонс. — Ты и пальцем меня не тронешь.

— Это почему же?

— Ты же собираешься предложить мне вступить в долю. Твои пояса и опыт, мои способности. Пополам.

— Пояса? Ты хочешь продавать со мной пояса?

— Нет, — ответил Джонс. — Это ты хочешь. А я плевать хотел на твои пояса. Мы станем бросать кости.

Хиндшоу совсем растерялся:

— Не понял?

— Играть. Бросать кости. На бабки.

— Я ничего не понимаю в азартных играх. — Хиндшоу заподозрил что-то нечистое. — Ты уверен, что тут все нормально? Что у нас все, чёрт побери, получится?

Джонс не стал отвечать. Он просто продолжил:

— В этом курятнике где-то через месяц мы откроем дело. Ты станешь получать почти все — мне не это нужно. Потом мы разойдемся. Ты попытаешься меня удержать, тогда я сдам все заведение властям, военной полиции. Девочек отправят в лагерь, тебя посадят.

Хиндшоу испуганно раскрыл рот:

— Ах ты сука, да какие с тобой могут быть дела?

Он схватил бутылку с пивом и шмякнул её о стену; донышко разлетелось вдребезги, и рука его судорожно сжала «розочку», с острых краев которой капала влажная желтая пена. Он был на грани истерики — какой-то мальчишка смеет с ним так разговаривать!

— Чокнутый! — заорал он и инстинктивно выставил, защищаясь, «розочку» перед собой.

— Чокнутый? — удивился Джонс. — Это почему это?

Хиндшоу замахал руками. Холодный пот тек по его лицу прямо за открытый ворот.

— И ты ещё спрашиваешь? Сидишь тут и спокойно рассказываешь, как меня посадишь?

— Но это правда.

Отбросив разбитую бутылку, Хиндшоу в бешенстве схватил мальчишку за грудки.

— Ты что, кроме своей правды, ничего больше не знаешь? — в отчаянии прорычал он.

Нет, он и в самом деле ничего больше не знал. Откуда? Он не делал предположений, он не ошибался, понятия не имел, что такое ложь. Он просто знал, и знал наверняка.

— Можешь отказаться, — пожал он плечами. Он уже потерял интерес к судьбе этого жирного торгаша. В конце концов, все это было так давно. — Делай что хочешь.

Отчаянно тряся мальчишку, Хиндшоу простонал:

— Я влип, и ты это знаешь. Ты знаешь, что у меня нет выбора. Ведь тебе это хорошо известно!

— Ни у кого нет выбора, — задумчиво и сурово сказал Джонс. — Ни у меня, ни у тебя — ни у кого. Мы все тащим это ярмо, как скот. Как рабы.

Хиндшоу медленно отпустил мальчишку. Вид у него был жалкий.

— Но почему? — запротестовал он, воздев к небу свои толстые руки.

— Не знаю. Не могу тебе сказать, пока. — Джонс спокойно допил свое пиво и швырнул бутылку в заросли сухих кустов на краю дороги. За год кусты подросли на шесть футов. — Пошли, мне интересно, что там внутри этого сарая. Я там ещё не был.

В стерильно чистую камеру вошел посыльный. Он козырнул охранникам и протянул бумаги Джонса.

— Хорошо, — сказал один из охранников и кивнул Джонсу: — Пошли.

Ожидание кончилось. Он уходит. Джонс, ликуя, последовал за позвякивающим при ходьбе человеком в униформе. Охранник вел его по коридору, залитому желтым светом, через ряд шлюзов с магнитными запорами. Открылась последняя дверь, и за ней он увидел спускающиеся вниз ступени, которые терялись в холодной ночной темноте. По ним разгуливал угрюмый ветер, который тут же стал дергать Джонса за рукава рубашки. Над головой на черном небе мерцали холодные звезды.

Он вышел из здания полиции.

Лестница вела прямо на широкую бетонную дорогу. В нескольких ярдах от обочины, на другой стороне, холодно поблескивала металлом тяжелая влажная машина. Охранник подвел его к ней, открыл перед ним дверь и потом скользнул вслед за ним на сиденье рядом. Шофер включил фары, и машина выехала на дорогу.

Они ехали с полчаса. Когда впереди показались неяркие огни небольшого города, тяжелая машина съехала с разбитой неровной дороги на обочину. Она остановилась среди развалин, заросших сорняками. Дверь перед Джонсом открылась, и ему жестом приказали выходить. Охранник, не говоря ни слова, уселся обратно, хлопнул дверцей, и машина с ревом умчалась, оставив Джонса одного.

Он пошел в сторону огней. Сначала ему попалась полуразрушенная бензоколонка. Потом придорожная таверна, бар, закрытая бакалейная лавка и аптека. И наконец огромная, обшарпанная гостиница.

Несколько человек слонялось в вестибюле, главным образом старики: они курили, равнодушно чего-то ожидая, и в пустых их глазах не было ни лучика надежды. Джонс прошел между ними к телефонной будке возле стойки. Выудив из кармана двухдолларовик, он быстро набрал номер.

— Я в Лаурел Хайте, — сказал он тому, кто снял трубку на другом конце провода. — Приезжай за мной.

Потом стал беспокойно бродить по вестибюлю, глядя сквозь засиженное мухами окно на темную дорогу.

Они все будут выжидать, а ему так не терпится начать наконец. Сначала будет речь, потом вопросы, но для него это все просто правила игры; он давно уже знает, что его условия будут приняты без особой охоты и даже враждебно. Они будут протестовать, но в конце концов все сдадутся: сначала издатель, потом генерал Пацек, а потом и миссис Уайнсток, чье состояние поможет организовать место для собраний и кто станет финансировать саму организацию.

Название ему понравилось. Они станут звать себя «Объединенными патриотами». Его предложит Тиллмэн, крупный промышленник, а легализацию уже провел Дэвид Салливэн, член муниципального совета из Нью-Йорка. Все готово, и все обещает идти точно по плану.

Перед гостиницей появился изящный остроносый флайер. Он осторожно опустился, повис у бордюрного камня ограды, щелкнул замок, и крышка кабины заскользила назад. Джонс торопливо шагнул через порог в холодную темноту. Он подошел к флайеру и нащупал вход.

— Вовремя, — сказал он сидящим во мраке кабины людям. — Все собрались?

— Все до одного, — послышался ответ. — Все в сборе и готовы вас слушать. Вы застегнули ремни?

Он пристегнулся. Крышка кабины скользнула на место, вновь щелкнул замок. Через мгновение остроносая машина взмыла в небо. Она взяла курс на Монтану. Джонс вышел на свою прямую дорогу.

Глава 7

На доске объявлений в помещении почты под толстым стеклом среди плакатов о беглых фальшивомонетчиках и ракетной почте висел большой белый квадрат с жирно отпечатанными буквами:

УВЕДОМЛЕНИЕ ГРАЖДАНАМ!

ЗАПРЕЩАЕТСЯ НАНОСИТЬ ВРЕД

ОДНОКЛЕТОЧНЫМ МИГРАНТАМ

Настоящим уведомляется, что межпланетные мигрирующие простейшие, называемые шлындами, особым указом Федерального правительства отнесены к категории существ, находящихся под охраной государства. В соответствии с этим указом запрещается чинить им какое-либо зло, наносить вред или увечья, истреблять, или причинять страдания, или подвергать иному обращению, имеющему целью нанесение раны или убийство. Государственный закон за № 30d954A гласит, что любой человек или группа людей, замеченные в нанесений таковых действий особям класса межпланетных одноклеточных мигрантов, называемых шлындами, подлежат наказанию штрафом до ста девяноста тысяч долларов по курсу Западного блока и/или содержанию в лагере усиленного режима на срок до двенадцати лет. Согласно с настоящим указом Департамент здравоохранения при Федеральном правительстве установил, что одноклеточные мигранты, называемые шлындами, являются безвредными, недоразвитыми одноклеточными организмами, неспособными нанести вред ни человеческому здоровью, ни его собственности, и умирают естественной смертью при нормальной температуре земной поверхности. Уведомляется далее, что любой, кто стал свидетелем описанных выше действий, наносящих вред одноклеточным мигрантам, называемым шлындами, и донесший об этом властям, будет вознагражден суммой в десять тысяч долларов по курсу Западного блока.

7 октября 2002 года

Большинство объявлений о фальшивомонетчиках и ракетной почте пожелтели, обтрепались от времени, были засижены мухами. А этот плакат оставался новеньким до конца: примерно через три часа после того, как его повесили, стекло было вынуто, а плакат снят. Его изорвали на клочки и выбросили. А стекло вставили обратно.

Впереди толпы шел рыжий одноглазый человек. Этим он и отличался от таких же, как он, широкоплечих работяг, ведущих за собой толпы… Как только он на мгновение появился в лунном свете, стала видна повязка на рукаве; правая рука его сжимала полевой радиотелефон.

Толпа вообще-то не была толпой в точном смысле этого слова. Скорее она была строго организованной колонной решительных людей. И только позади беспорядочно, без всякой дисциплины шла уже сама толпа, состоящая из школьников, девиц в белых шортах, детей на велосипедах, рабочих возрастом за тридцать, домохозяек со злыми лицами, собак и нескольких стариков, съежившихся от холода. Она ни во что не вмешивалась и держалась в стороне; все дело закручивали эти решительные дяденьки, повиновавшиеся каждому слову рыжего.

— Следующее здание, — шипела рация, словно голос говорящего был опутан паутиной. — Мне отлично видно! Будьте внимательны: нас собираются встретить!

Наверху, прямо над своей жертвой, вращал винтами разведчик. Сама жертва лежала на крыше давно заброшенного пакгауза. Она была совершенно не видна снизу; неизвестно, сколько она пролежала там, высыхая и трескаясь на горячем солнце и выделяя холодную влагу долгими ночами. Её только что обнаружили во время дежурного облета города.

Он был большой.

— Чёрт подери, — заверещала рация, когда разведчик осторожно опустился пониже. — Да ему, наверное, лет тыщу. Он здоровый, как футбольное поле, старый чёрт.

Рыжий ничего не ответил; он разглядывал пакгауз в поисках пожарной лестницы. Наконец он её нашел: конец её обрывался в десяти футах над мостовой.

— Тащи сюда вон те ящики, — приказал он одному из подчиненных. — Пустые ящики, вон в том проходе.

От отряда отделилось двое; передав свои фонари стоявшим позади, они рысью побежали через улицу. Было уже поздно, далеко за полночь. Фабричный район в Омаха Фоллс выглядел пустым и зловещим. Слышно было, как где-то далеко урчит мотор машины. Время от времени в напряженно наблюдавшей толпе раздавался кашель, глухое бормотание. Никто не повышал голоса; все сосредоточенно, как зачарованные, почти с религиозным благоговением и страхом наблюдали, как двое таскали пустые ящики и ставили их один на другой под лестницей. Потом рыжий вскарабкался на них, подпрыгнул и ухватился за нижнюю перекладину и подтянулся.

— Полезай, как раз на него выйдешь, — заверещала рация в руках одного из подчиненных. — И осторожней там, на крыше… он лежит на самом краю.

— Он живой? — крикнул рыжий, которому на минутку передали рацию.

— Похоже. Он шевелится, правда еле-еле.

Кивнув, рыжий подхватил десятигаллоновую канистру с бензином и стал карабкаться наверх. Металл лестницы казался влажным под его сильными пальцами. Ворча что-то себе под нос, он миновал второй этаж, зияющие отверстия, когда-то служившие окнами, сквозь которые были видны смутные очертания какого-то военного оборудования, давно проржавевшего и никому не нужного. Наконец он почти добрался. Остановившись, он помедлил немного, переводя дыхание и осматриваясь. Он поравнялся с краем крыши. Ноздри его почуяли слабый, но едкий запах шлында — так хорошо известный ему аромат высыхающего мяса. С большой предосторожностью он поднялся ещё на одну ступеньку и теперь уже очень хорошо видел его.

Этот шлынд был самым большим из всех, которые ему попадались. Он лежал поперек крыши пакгауза, тело его было покрыто толстыми складками. Один край свободно свисал с крыши, и если бы рыжий захотел, то мог бы до него дотронуться. Но нет, такого желания он не испытывал. Он даже, наоборот, испугался и невольно отпрянул от неожиданности. Даже смотреть на них он не мог без отвращения — но что поделаешь, надо. Бывало, что надо было даже трогать их; а как-то раз в недобрый час, будь оно неладно, он поскользнулся и упал на одного из них и чуть вообще не утонул в дрожащей массе протоплазмы.

— Как он выглядит? — крикнул человек снизу.

— Прекрасно.

— Большой?

— Очень.

Искусно балансируя на краю, он вытянул шею и присмотрелся внимательно. Шлынд был явно старым, какого-то мутно — желтого цвета: жидкие его выделения потемнели и обесцветили покрытую асфальтом крышу. Похоже, он сильно похудел: каждая складка была в дюйм толщиной. Чудовище, неизвестно откуда взявшееся, чуждая форма жизни, свалившаяся с неба на крышу этого склада. Тошнота подступила к горлу так, что он чуть не блеванул. Отвернувшись, он наклонился и нащупал крышку баллона с бензином.

Он уже разбрызгал бензин по крыше и зажег спичку, когда прямо на крышу, чуть не задев разведчика, с воем стал опускаться первый полицейский вертолет.

Толпа рассеялась, разведчик поспешно удрал. Стоя в тени, рыжебородый убедился, что огонь уже не потушить. Тщетно выпустив струю пены, пожарный вертолет отлетел в сторону. Он помедлил, потом опустился ниже уровня крыши и попытался остановить распространение огня вниз. Сам шлынд уже погиб. Лишь раз по трупу прошла дрожь, и горящие куски кадавра дождем посыпались на мостовую. Он быстро свернулся, сморщился, пустил какую-то жидкость и превратился в совсем уж какой-то бесформенный комок. По улице запрыгал пронзительный, высокий визг: это жизненный сок шлында слепо протестовал против пожирающего его огня. Потом оставшаяся ткань обуглилась и распалась на дымящиеся куски. Пожарный вертолет поднялся повыше, выпустил несколько бесполезных струй и улетел.

— Готово, — сказал рыжий в рацию. Он ощущал глубокое и прочное удовлетворение от сознания, что это лично он, вот этими руками убил это чудовище. — Теперь можно уходить!

Глава 8

На ярко освещенной сцене спектакль был в разгаре. Разряженные фигуры громко распевали песни и суетливо бегали по сцене. Декорации весело сверкали: маленький светящийся квадрат разрезал дальний угол зала. Третий акт подходил к концу. Вот уже все персонажи вышли на сцену. С бесконечным старанием каждый выводил свою партию. Оркестр в яме — классический оркестр, как и полагается, — играл что есть мочи.

Господствовал голос, принадлежавший немолодой, неуклюже двигающейся по сцене фигуре Гаэтано Табелли, давно пережившего свои лучшие годы и все же до сих пор не утратившего блеска актера и певца. Близорукий, с раскрасневшимся лицом, легендарный Табелли ковылял по сцене, резкие черты его выражали то смущение, то замешательство, когда он нелепо пытался пробраться сквозь путаницу теней, составлявших мир Бомарше. Щурясь сквозь очки, Табелли в упор рассматривал своих партнеров, потрясая всех своим глубоким, бесцеремонным и ярким басовым баритоном. Но величайшего Дона Бартоло там и не бывало. Да и не могло быть. Это представление, эта непревзойденная вершина оперного искусства, драматургии и совершеннейшего вокального мастерства, навсегда теперь оставалось неизменной и застывшей формой. Табелли умер ещё лет десять тому. А яркие фигуры на сцене были роботы, точные копии оригиналов.

И тем не менее спектакль был очень даже убедительным. Удобно откинувшись в глубоком кресле, Кассик с огромным удовольствием смотрел на сцену. Он всегда без ума был от «Женитьбы Фигаро». Он видел Табелли много раз, и эта роль, исполненная великим артистом с тончайшим вкусом, никогда не надоедала ему. Он любовался яркими костюмами, плавным течением лирической мелодии, хором с накрашенными щеками, который единственно что и умел, так только распевать приятные интерлюдии. Музыка, фантасмагория цвета постепенно привели его в полудремотное состояние. Почти грезя, он с наслаждением наблюдал за тем, что происходит на сцене.

Но вдруг словно что-то толкнуло его.

Он очнулся и выпрямился. Возле него сидела Нина и тоже с восхищением смотрела спектакль; лицо её было безмятежно. Не успев осознать, что он делает, Кассик незаметно встал.

Заморгав, Нина очнулась от своего забытья.

— Что случилось? — испуганно шепнула она. Он приложил палец к губам, встал и начал протискиваться вдоль ряда к проходу. Выбравшись, он немного помедлил в конце прохода, в последний раз бросив взгляд на сцену.

Беспокойное чувство не покидало его даже здесь, на этом расстоянии. Он прошел мимо застывших швейцаров и вышел в фойе. Здесь, под сводом зала, застланного коврами, где все ещё пахло сигарным дымом и дорогими духами, он остановился и закурил.

В пустом фойе он был один, никого больше не было. Позади через полуоткрытые двери доносились звуки, голоса, волнующая музыка Венского симфонического оркестра. Ощущая какое-то неясное раздражение, он крадучись прошелся по залу. Беспокойство не покидало его. Его не могло отогнать даже недовольное лицо Нины. Он уже однажды видел такое выражение на её лице и знал, что оно означает. Потом обязательно последует объяснение. Одна эта мысль заставила его содрогнуться.

Ну что он ей скажет?

За стеной фойе оперного театра стыла безлюдная ночная улица. Напротив чернели окна пустых офисов, закрытых на выходные. Вход в один из них был освещен тускло мерцающей лампой. Всюду валялись кучи мусора, нанесенного сюда ночным ветром. Обрывки плакатов, газет, всевозможные городские отбросы. Даже оттуда, где он стоял, отделенный от улицы толстым пуленепробиваемым стеклом дверей, сбегающим вниз пролетом бетонных ступеней, широким тротуаром и, наконец, самой улицей, Кассик мог разобрать буквы на изорванном плакате.

ПАТРИО

массовый ми

щиты ро

ДЖОНС ПРИЗЫ

граждан со

Разорванный пополам плакат едва заметно колебался на ветру. Но на каждый такой плакат, сорванный полицией, тысячи других висели на стенах, дверях ресторанов, витринах, барах, туалетах, бензоколонках, школах, офисах, частных домах. Сумасшедший пастух со своим стадом… и запах горящего бензина.

Лишь когда раздались наконец громовые аплодисменты, Кассик взял себя в руки. Вот первые возбужденные зрители стали стремительно выходить из распахнутых дверей; сбоку вышли швейцары и застыли, придерживая створки. Потом повалила толпа: смеясь и разговаривая, кутаясь в меха, хорошо одетые дамы в сопровождении мужчин заполнили фойе, рассыпались по залу, словно упавшие со звоном драгоценности. По широким ступеням спускались зрители, одетые менее изысканно. Ещё мгновение, и Кассик был плотно окружен болтающей, шепчущейся, назойливо жестикулирующей толпой.

Скоро к нему протолкалась Нина.

— Привет, — сказал он, чувствуя себя очень неловко.

— Что случилось? — спросила Нина взволнованно и немного сердито. — Тебе что-то не понравилось?

— Извини, — сказал он в ответ — вряд ли она поймет, если станешь ей объяснять. — Декорация последнего акта мне кое о чем напомнила. Что-то гнетущее, страшное, словно кто-то крадется в темноте.

Реакция Нины была мгновенной:

— Работу, да? Тюрьмы, полицейских, что-нибудь ещё в этом роде? — Её голос напрягся, стал резким, и в нем зазвучали осуждающие нотки. — А может, это говорит нечистая совесть?

Он вспыхнул.

— Нет, не то, не совсем то. — Видимо, он произнес это слишком громко: несколько человек вокруг с любопытством оглянулись. Кассик сердито стиснул зубы и сунул руки глубоко в карманы. — Поговорим об этом в другой раз.

— Хорошо, — живо ответила Нина, сверкая белоснежной улыбкой. — Никаких сцен сегодня.

Она ловко повернулась на каблуках, оглядывая стоящих кучками людей. Тонкая морщинка на лбу говорила о том, что она все ещё расстроена. Но ссора, видимо, откладывалась.

— Прости меня, — запинаясь, повторил Кассик. — Это все из-за этих проклятых событий. Темная сцена мне про них напомнила. Я всегда забываю, что вся эта сцена происходит ночью.

— Ну ладно, оставь, — ответила Нина, не желая продолжать эту тему. Её острые ногти впились в его руку. — Который час? Уже есть двенадцать?

Он посмотрел на часы:

— Немного больше.

Нахмурившись, Нина пристально вглядывалась в темноту улицы за стеклом. На стоянке то и дело появлялись машины такси, брали пассажиров и тут же исчезали.

— Может, мы разминулись? Как ты думаешь, он стал бы нас ждать? Мне показалось, я его только что видела, когда выходила.

— А разве мы не дома встречаемся? — Он почему-то не мог вообразить Каминского на опере Моцарта: этот круглолицый, вечно встревоженный человек с пышными усами, казалось, жил в другом столетии.

— Нет, милый, — терпеливо сказала Нина. — Мы встречаемся здесь, неужели ты не помнишь? Ну да, ты, как обычно, думал о чем-то другом. Мы договорились, что подождем его здесь, он ведь не знает, где мы живем.

Толпа потекла из дверей фойе на улицу. Порывы холодного ночного воздуха проникали внутрь; мужчины поднимали воротники пальто, женщины кутались в меха. Давешний запах духов и сигарного дыма быстро исчезал, по мере того как враждебная пустота внешнего мира заполняла пространство фойе.

— Наша маленькая уютная вселенная рушится, — меланхолично заметил Кассик. — Наступает настоящая жизнь.

— Ну и ну, — не слушая его, сказала Нина, критически разглядывая окружающих женщин. — Посмотри, что напялила на себя эта девица. Вон там, в голубом.

Пока Кассик отыскивал её глазами, сквозь толпу к ним протолкалась знакомая фигура.

— Привет, — сказал Каминский, как только добрался до них. — Простите, опоздал. Я забыл все на свете.

Выглядел Макс Каминский ужасно. Кассик уже несколько месяцев не видел своего бывшего Политического Наставника. Изможденный и сгорбленный, Каминский глядел на него налитыми кровью глазами, вокруг которых синели широкие круги. Когда он протянул руку, она дрожала. Под мышкой торчал объемистый, завернутый в коричневую бумагу пакет. Слегка кивнув Нине, он пробормотал:

— Здравствуй, Нина. Рад тебя видеть, — и тут же забыл о её существовании.

— Вы не были на представлении, — заметила Нина, с отвращением глядя на его измятый костюм и на неопрятный пакет.

— Нет, я не пошел. — Рука Каминского была влажной и липкой; он неловко отдернул её и неуклюже стоял, с усилием пытаясь сосредоточиться. — Я не могу высидеть, если это долго. Ну как, пошли?

— Конечно, — сказала Нина ледяным голосом — её испуг быстро сменился открытой антипатией.

Каминский, похоже, проработал две смены подряд по пятнадцать часов: утомление и нервное истощение сочились из каждой поры его ссутулившегося тела.

— Что это у вас? — показала она на пакет.

— Я вам попозже покажу, — уклончиво ответил Каминский и ещё крепче прижал к себе пакет.

— Тогда пошли, — живо сказала Нина и взяла мужа под руку. — Куда мы идем?

— К этой девочке, — бормотал Каминский, едва волоча за ними ноги. — Нам пришлось подобрать её. Вы её не знаете. Я забыл вам рассказать. Очень славная. Это навсегда сделает из нас честных людей. — Он попытался засмеяться, но смех его был больше похож на предсмертный хрип. — И не просите, чтобы я вас познакомил, — я не знаю, как её теперь зовут. Я обнаружил её в одном из внешних офисов.

Тогда Нина твердо заявила:

— Сначала я бы хотела зайти домой, надо посмотреть, как там Джеки.

— Джеки? — Каминский, семенящий по бетонной лестнице позади, был явно озадачен.

— Наш сын, — холодно ответила Нина.

— Ну да, ну да, — согласился Каминский. — У вас ребенок. Я никогда его не видел. — Его голос словно волочился за ним, как хвост. — С этой работой я просто не знаю, где я и что я.

— Сейчас вы с нами, — сказала Нина, остановившись у края тротуара. В её напряженной позе читалось недовольство; сложив руки, она застыла, поджидая такси. — Вы уверены, что способны ещё на что-то? Похоже, вы уже получили свое от этого праздника жизни.

— Перестань, — резко сказал Кассик.

Появилось такси, и Нина осторожно скользнула внутрь. Мужчины последовали за ней, и такси немедленно взмыло в небо. Внизу мерцали и искрились огни Детройта, как равномерно рассеянные звезды на рукотворном небосводе. Свежий ночной воздух просачивался в кабину, и этот резкий и живительный сквозняк освежил голову Кассика. Даже Каминский, казалось, слегка очухался.

— Мы с вашим мужем в последнее время не очень ладили, — произнес он запоздалое извинение. — Вы, наверно, заметили.

Нина молча кивнула.

— Мы с ним как-то отдалились друг от друга. — Его лицо исказилось. — Думаете, легко видеть, как все, что тебе близко, разваливается на куски? Кирпичик за кирпичиком.

— Что графики, ползут вверх? — спросил Кассик.

— Круто вверх. В каждом регионе, во всех слоях общества. Он достает каждого… и вверху, и внизу. Ну как, чёрт побери, мы можем это пресечь? По всему свету на каждом углу пылают костры из бензина.

Нина задумчиво спросила:

— И это вас удивляет?

— Это противоречит закону, — резко ответил Каминский, рассердившись, как ребенок. — У них нет никакого права убивать этих несчастных.

Тонкие подведенные брови женщины взметнулись.

— Вас и в самом деле волнует судьба этих… опухолей?

— Нет, — твердо сказал Каминский. — Конечно нет. По мне, так пусть хоть все они попадают на солнце. И он так считает. Так или иначе, всем наплевать на этих шлындов.

— Странно, — сказала Нина четко поставленным голосом. — Миллионы по всей земле возмущены, даже нарушают закон, чтобы высказать свое возмущение, а вы говорите, что всем наплевать.

— Никто так не считает, — сказал Каминский, совершенно теряя смысл того, что он говорит. — Одним дуракам не наплевать, и идиот Джонс прекрасно понимает, и мы это знаем, что шлынды для него — средство, а вовсе не цель. Они лишь предлог, это — символ, это — знамя. Мы все играем в какую-то игру, в какую-то большую и сложную игру. — Он пробормотал устало: — Боже, как я ненавижу все это.

— Ну тогда, — спокойно сказала Нина, — бросьте все это и не играйте.

Каминский задумался.

— Может, вы и правы. Иногда я так и думаю, особенно когда совершенно вымотался, закопался под этими графиками и докладами. Это мысль.

— Пускай себе жгут шлындов, — сказал Кассик, — ну сожгут они всех, а дальше-то что? На этом все и кончится?

— Нет, — неохотно ответил Каминский. — Ну конечно нет. Вот тогда-то и начнется самое главное. Потому что не в шлындах тут дело. К нам-то их прилетело мизерное количество! И где-то существует место, откуда они прилетели, место, где они рождаются.

— За пределами восьми мертвых, — загадочно сказала Нина.

Выйдя из оцепенения, Каминский всем телом повернулся и пристально посмотрел на неё. Морщинистое умное лицо его потемнело; он с подозрением смотрел на неё до тех пор, пока такси не стало снижаться. Нина открыла сумочку и достала пятьдесят долларов.

— Приехали, — коротко сказала она. — Войдете или подождете здесь? Мы недолго.

— Зайду, — сказал Каминский. Видно было, ему не очень-то хотелось оставаться одному. — Взгляну на ребенка… Я никогда не видел его. — Нащупывая выход, он неуверенно промямлил: — Ведь правда же?

— Да, — ответил ему Кассик, потрясенный тем, что его старый Наставник так сдал. Он осторожно протянул руку за спиной Каминского и открыл дверь. — Зайдем погреемся.

Как только Нина толкнула входную дверь, сразу осветилась гостиная. Из спальни раздался раздраженный захлебывающийся вопль: Джеки проснулся и был сердит.

— С ним все в порядке? — тревожно спросил Кассик. — Может, эта штука не работает?

— Просто проголодался, — ответила Нина и швырнула пальто на стул. — Пойду подогрею ему бутылочку. — И она в развевающейся юбке скрылась в коридоре, ведущем на кухню.

— Садись, — сказал Кассик.

Каминский с удовольствием уселся. Пакет он положил рядом, на кушетку.

— Уютное у вас тут гнездышко. Чистенько, все как новенькое.

— Мы сделали ремонт сначала, а потом поселились.

Каминский с беспокойством огляделся:

— Может, нужно что-нибудь помочь?

— Помочь? — засмеялся Кассик. — Нет, ничего не нужно… если ты, конечно, не специалист по кормлению младенцев.

— Какой я специалист. — С несчастным видом Каминский теребил рукав пальто. — Никогда этим не занимался. — Он оглядел гостиную, и на его лице проступило странное чувство, напоминающее голод. — Ты знаешь, я всегда чертовски завидовал тебе.

— Ты это имеешь в виду? — Гостиная действительно была опрятна, хорошо обставлена. В этой маленькой, аккуратной квартирке все говорило о том, что у хозяйки неплохой вкус. — Пожалуй, — согласился Кассик. — Нина хорошо следит за ней. Но у нас тут всего четыре комнаты. — И он сухо добавил: — И Нина любит напоминать мне об этом.

Каминский раздраженно сказал:

— Твоя жена недолюбливает меня. Ты меня прости, но это меня беспокоит. Почему она так ведет себя?

— Потому что ты полицейский.

— Она не любит полицию? — Каминский покачал головой. — Я так и думал. Полицию теперь многие не любят. Все больше и больше народу не любит полицию. Чем больше любят Джонса, тем меньше нас.

— Она никогда не любила полицию, — сказал Кассик как можно мягче; он слышал, как Нина суетится на кухне, разогревая детскую смесь, как цокают её каблучки, когда она спешит в спальню, как негромко разговаривает с ребенком. — Раньше она работала в информационном агентстве. А там такая публика, что им наш релятивизм до лампочки. Им всем там нравятся старые лозунги Добра, Истины, Красоты. В полиции мало красоты, это верно… и вот она до сих пор гадает, насколько хороша моя работа. — Он насмешливо продолжил: — В конце концов, допустить необходимость тайной полиции все равно что допустить существование фанатичных абсолютистских культов.

— Но ведь ей известно про Джонса.

— Знаешь, иногда я думаю, что все женщины поголовно как лакмусовая бумажка — что им скажут, в то они и верят.

— Некоторые, — Каминский помотал головой, — не все, но некоторые точно.

— Что все думают про Джонса, то и она думает. Поговоришь с ней и сразу знаешь, во что верят все. Как это она все улавливает, ума не приложу, каким-то шестым или седьмым чувством. — Он помолчал и продолжил: — Однажды она стащила в магазине очки. Зачем, для чего, я никак не мог понять. Только потом понял… пока до меня дошло, она ещё пару раз проделала то же самое.

— Ого, — сказал Каминский. — Ну да, конечно. Ты же фараон. А ей это чертовски не нравится. Вот она и нарушает закон… чтобы насолить фараонам. — Он поднял глаза. — Она хоть сама понимает это?

— По-моему, не совсем. Она, конечно, понимает, какие чувства испытывает ко мне, к тому, что я — полицейский. Я бы хотел думать, что тут ничего, кроме старых идеалистических лозунгов. Хотя, может, есть и ещё кое-что. У неё есть самолюбие, она из хорошей семьи. В социальном плане она смирилась бы даже с трудностями, лишь бы все было не как у всех. Быть замужем за фараоном, не приносить никакой общественной пользы — ей просто стыдно. Она никак не может свыкнуться с этим. Просто не знаю, что делать дальше.

Каминский задумчиво сказал:

— Скажешь тоже. Я же знаю, что ты влюблен в неё по уши.

— Надеюсь, я смогу сделать так, чтобы ей было хорошо со мной.

— А ты уйдешь из полиции, если она поставит вопрос ребром? Если она скажет: выбирай, я или…

— Не знаю. Надеюсь, никогда не придется делать такого выбора. Возможно, все зависит от того, как далеко зайдут дела с Джонсом. А этого никто не может сказать… кроме самого Джонса.

В дверях показалась Нина:

— Ну, все в порядке. Можно идти.

Вставая, Кассик спросил:

— Ты в самом деле хочешь куда-то пойти?

— А как же? — Нина удивленно вскинула брови. — Я не собираюсь торчать здесь весь вечер. Я тебе сто раз об этом говорила.

Пока она собиралась, Каминский неуверенно спросил:

— Нина, можно мне посмотреть Джека?

Нина улыбнулась. Лицо её смягчилось.

— Конечно, Макс. Пойдем в спальню. — Она положила сумочку. — Только не шуми.

Каминский взял свой пакет, и оба мужчины послушно пошли за Ниной. В спальне было тепло и темно. В детской кроватке, положив руку на щеку и поджав ноги, крепко спал ребенок. Каминский постоял немного, положив руки на решетку кроватки. В полной тишине раздавалось только приглушенное сопение и непрерывное тиканье механизма робота — сторожа.

— Он вовсе не проголодался, — сказала Нина и показала на робота, — он покормил его вовремя. Он просто по мне соскучился.

Каминский наклонился было к ребенку, но потом передумал.

— Выглядит здоровеньким, — сказал он, запинаясь. — Очень на тебя похож, Дуг. У него твой лоб. А волосы Нины.

— Да, — согласился Кассик. — У него будут красивые волосы.

— А глаза какие?

— Голубые. Как у Нины. Это будет идеальный человек: мощный интеллект, как у меня, и красота, как у Нины.

Он обнял жену и прижал к себе.

Пожевав губами, Каминский сказал вполголоса:

— Интересно, каким будет наш мир, когда он вырастет. Может, он тоже будет бегать по развалинам с автоматом, а эти… с повязками на руках… будут выкрикивать свои лозунги.

Нина резко повернулась и вышла из спальни. Когда они вернулись в гостиную, она стояла у выхода в пальто, с сумочкой под мышкой, резкими движениями натягивая перчатки.

— Готовы? — отрывисто спросила она. Острым носком она распахнула дверь. — Тогда пошли. Возьмем с собой эту девчонку Макса и отправимся дальше.

Глава 9

Девочка скромно ожидала во флигеле здания органов безопасности. Каминский попросил высадить их на затемненной взлетно-посадочной площадке; он выскочил и быстро пошел по неосвещенной дорожке к длинному бетонному строению. Скоро он вернулся, ведя за собой маленькую серьезную фигурку. Теперь он уже знал, как её зовут.

— Познакомься, Тайла, — пробормотал он, помогая ей забраться в такси, — это Дуг, а это Нина Кассик. — Указав на девочку, он закончил: — Тайла Флеминг.

— Здравствуйте, — хрипло сказала она, откинув голову назад и застенчиво улыбаясь. У неё были большие темные глаза и короткие, черные как смоль волосы. Кожа гладкая и слегка загорелая. Она была стройная, почти худая, под простеньким вечерним платьем угадывались юные, ещё совсем неразвитые формы.

Нина критически оглядела её и заявила:

— Я вас где-то уже видела. Вы разве не работаете в полиции?

— В исследовательском отделе, — едва слышным шепотом ответила Тайла. — Я всего только несколько месяцев работаю в Службе безопасности.

— Вы далеко пойдете, — заключила Нина и дала знак такси подниматься. Они тут же взмыли вверх. Нина раздраженно ткнула пальцем в кнопку скорости, вмонтированную в подлокотник.

— Уже почти час, — сказала она. — Если не поторопимся, ничего не увидим.

— Увидим? — тревожным эхом отозвался Кассик.

Нина приказала высадить их в Сан-Франциско, в районе Норт-Бич. Кассик заткнул пасть верещавшего счетчика горстью монет на девяносто долларов, и машина улетела. Справа от них сияла своими знаменитыми барами, погребками, кабаре и подпольными ресторанами Коламбус-авеню. По улицам бродили толпы народа, небо над головой кишело идущими на посадку и взлетающими междугородными такси. Мелькали разноцветные буквы, со всех сторон сияли щебечущие, мерцающие витрины.

Увидев, куда притащила их Нина, Кассик слегка испугался. Он знал, что она собирается в Сан-Франциско; в полицейских докладах мелькало, что она бывает и на Норт-Бич, в районе, который всегда держали под наблюдением. Но тогда он думал, что так она выражает свой скрытый, тайный протест, и никак не ожидал, что она осмелится притащить его сюда. А Нина уже уверенно шагала к ступенькам, ведущим вниз, в какой-то подвальчик. Похоже было, что она прекрасно знает сюда дорогу.

Кассик схватил её за руку и спросил:

— Ты уверена, что нам именно сюда?

Нина остановилась:

— Что ты имеешь в виду?

— Это как раз то самое место, которое я с удовольствием бы уничтожил. Жаль, что бомбы не покончили с этим раз и навсегда.

— Не волнуйся, все будет в порядке, — сказала она, поджав губы. — Я здесь всех знаю.

— Боже мой, — воскликнул Каминский, наконец осознав, куда они попали. — Ведь они же здесь совсем рядом!

— Кто «они»? — спросил озадаченный Кассик.

Обвисшее лицо Каминского перекосилось. Больше он не произнес ни слова; положив руку на плечо Тайлы, он повел её к ступенькам. Нина уже спускалась, Кассик неохотно последовал за ней. Каминский спускался последним, весь погруженный в себя, бормоча что-то себе под нос и размышляя о каких-то собственных, только ему известных материях, терзавших его вечно сомневающееся сознание. Тайла серьезно и невозмутимо шла с ним, и не похоже было, что её тащат силой. Несмотря на молодость, она сохраняла полное самообладание, ничему не удивлялась, и ни один мускул не дрогнул на её лице.

Подвальчик был тесно набит людьми; густая толпа шевелилась и двигалась как единый организм. То и дело оглушающе что-то гремело, словно кто-то колотил по листу жести; мерцающие струи дыма стлались по воздуху, ровный гул голосов покрывал атмосферу, насыщенную человеческими испарениями.

Официанты-роботы, свисающие с потолка, скользили по всем направлениям, разнося напитки и собирая пустые стаканы.

— Вон туда, — кивнула Нина и пошла вперед.

Кассик и Каминский переглянулись: подобные заведения были, конечно, не запрещены, но Служба безопасности предпочла бы их всё-таки закрыть. Район Норт-Бич в Сан-Франциско был, так сказать, bete noir[7] злачных мест, последним пережитком довоенного времени, когда районы красных фонарей были обычным делом.

Нина уселась за крохотный деревянный столик, придвинутый к стене. Над головой неровным светом мерцала искусственная свеча. Кассик подвинул к себе какой-то ящик и кое-как притулился рядом. Каминский механически проделал ритуал отыскивания стула для Тайлы, а потом нашел и для себя. Наклонившись, он положил свой пакет на пол, прислонив его к ножке стола. Все четверо сидели, тесно прижавшись друг к другу, касаясь друг друга локтями и коленями, уставясь друг на друга, вокруг квадратного, пропитанного влагой столика.

— Ну вот, — сказала Нина, — мы на месте.

Сквозь шум её голос был едва слышен. Кассик сгорбился, пытаясь спрятаться от непрерывного грохота. Душный воздух, лихорадочное движение огромного количества людей — от всего этого ему стало очень не по себе. Желание Нины повеселиться носило преднамеренно зловещую окраску. Он гадал, о чем сейчас думает Тайла. Но она, казалось, вообще ни о чем не думает: хорошенькая, уверенная в себе, она расстегнула пуговицы плаща и с удовольствием оглядывалась по сторонам.

— Вот цена, которую мы платим, — прокричал Каминский на ухо Кассику, — ведь у нас релятивизм, и каждый понимает его как хочет.

Нина тоже расслышала несколько слов.

— О да, — согласилась она, слегка улыбнувшись, — нужно позволять людям делать то, что они хотят.

Робот-официант свалился с потолка и повис перед ними, как железный паук; Нина стала делать заказ. Глядя в меню, она заказала себе порцию героина, потом передала перфокарту мужу.

Остолбеневший Кассик глядел, как робот выкладывает на стол целлофановый пакетик с белыми капсулами.

— Ты что, употребляешь это? — изумился он.

— Иногда, — уклончиво ответила Нина, разрывая пакет острыми ногтями.

Кассик оцепенело заказал себе марихуану, Каминский сделал то же самое. Тайла с интересом рассматривала меню, наконец она заказала ликер, настоянный на каком-то наркотике, под названием «Артемизия». Кассик заплатил, и официант, быстро обслужив их и забрав деньги, уполз.

Его жена уже приняла дозу, и на неё подействовало: глаза остекленели, дыхание участилось, пальцы были судорожно сцеплены. На шее у неё выступили мелкие блестящие капельки пота; капля за каплей они сочились по ключицам и испарялись в жарком воздухе помещения. Он знал, что особым распоряжением полиции этот наркотик сильно разбавляют, но он и в таком виде был неслабым. Он ощущал, как её тело движется в каком-то неуловимом ритме. Она покачивалась вперед и назад, подчиняясь какому-то неслышному для других звуку.

Он прикоснулся к её побледневшей руке. Она была холодной и жесткой.

— Дорогая, — мягко произнес он.

С усилием она сосредоточилась на нем.

— Привет, — сказала она немного печально, — как дела?

— Ты и в самом деле нас так ненавидишь?

Она улыбнулась:

— Не вас, нас. Всех нас.

— Почему?

— Знаешь, — сказала Нина слабым, бесстрастным голосом, огромным усилием воли вернувшись к реальности, — просто все кажется чертовски безнадежным. Все на свете… как Макс говорит. Кругом сплошная мертвечина.

Каминский весь застыл, делая вид, что не слышит, притворившись, что он вообще не слушает, но каждое её слово отзывалось в нем глубокой болью.

— Понимаешь, — продолжала Нина, — была война, а теперь вот вам, пожалуйста! И вот Джеки тоже. Зачем мы все живем? Что с нами будет? Чего мы хотим? Никакой романтики в жизни, запрещают иметь хоть какие-то иллюзии, понимаешь? Даже себя больше не можешь обманывать. А то, — она улыбнулась, и остатки враждебности её совсем улетучились, — нас всех отправят в лагерь.

В ответ заговорил Каминский:

— Вы забываете про Джонса… Это ураган, который сметет всех нас. Это худшее, что может быть в нашем мире… Мы выпустили зверя из клетки.

Тайла посасывала свой коктейль и молчала.

— Ну и что? — спросила Нина. — Не в ваших силах остановить события… Вы же понимаете, что все кончено. В мир пришел Джонс, вам рано или поздно придется признать это. За ним будущее; ведь все переплелось, все завязано в один узел, одно связано с другим. Нельзя отделить одно от другого… Ваш мир, таков как он есть, обречен.

— Джонс всех нас убьет, — сказал Каминский.

— Но, по крайней мере, в этом будет какой-то смысл. Может, хоть в этом наше назначение, смысл нашей жизни. — Голос Нины становился все глуше, отдаляясь от них. — Хоть что-то мы этим исполним… хоть чего-то достигнем…

— Бессмысленный идеализм, — горестно сказал Кассик.

Нина ничего не ответила. Она вся погрузилась в глубины своего внутреннего мира; лицо её было пустым, с него словно была стерта личность.

На сцене, устроенной в задней части помещения, поднялась какая-то суета. Начиналось ночное представление, и зрелище, видимо, обещало быть интересным. Посетители стали поворачиваться в ту сторону; люди, толпившиеся возле сцены, отчаянно вытягивали шеи. Кассик равнодушно наблюдал за происходящим — ему было на все наплевать; рука его все ещё лежала на руке жены.

Представление начали двое: мужчина и женщина. Улыбаясь публике, они стали медленно раздеваться. Зрелище вдруг напомнило ему тот самый день, когда он впервые встретился с Джонсом, самое начало весны, когда он топал по весенней слякоти на ярмарку. Именно тогда, тем ярким апрельским днем, он в первый раз в жизни наблюдал такое большое сборище отборнейших уродов и мутантов, в огромном количестве появившихся в результате войны. Воспоминание пробудило в нем ностальгию по собственной юности, исполненной стольких надежд, смешанных с неясными ещё амбициями и собственным идеализмом.

Двое на сцене, с четким профессионализмом обозначая каждое движение своих гибких тел, начали заниматься любовью. Это было похоже на некий ритуал: видно, они часто повторяли его, двигаясь, словно в танце, бесстрастно и холодно. Затем ритм стал нарастать, и пол мужчины стал постепенно меняться. Через какое-то время на сцене уже двигались в едином ритме две женщины. И к завершению номера фигура, которая сначала была женщиной, преобразилась в мужчину. И танец закончился тем, с чего начался: мужчина и женщина неторопливо занимались любовью.

— Ловко, — сказал Каминский, когда мужчина и женщина оделись, раскланялись с публикой и покинули сцену. Одеждой тоже они поменялись, и это произвело потрясающий эффект. Гром аплодисментов потряс помещение. — Да это было настоящее искусство. Помню, как я впервые видел выступление мутантов. Похоже, это ещё один… — он иронически пощелкал пальцами, подыскивая слово, — ещё один пример релятивизма в действии.

Все четверо помолчали. Наконец Тайла сказала:

— Интересно, как далеко все это зайдет.

— Дальше некуда, — ответил Кассик. — Нам осталось только одно — сдерживать.

— Неужели и впрямь все зашло так далеко? — растерянно спросил Каминский.

— Да нет, — просто сказал Кассик. — Мы, конечно, были правы. Мы и сейчас правы. Говорить так здесь — парадокс, бессмыслица, преступление. Но мы правы. Пускай тайно, скрытно, но мы должны верить в это.

Его пальцы судорожно сжали холодную руку жены.

— Надо изо всех сил пытаться удержать этот мир от полного развала.

— Может, уже поздно, — сказал Каминский.

— Да, — вдруг согласилась Нина, — уже поздно. — Она вырвала свою руку из пальцев Кассика. Челюсть её нервно подрагивала. Она вся сгорбилась, зубы её стучали, зрачки расширились. — Прошу тебя, милый…

Кассик встал, за ним встала и Тайла.

— Я помогу ей, — сказала она, пробираясь вокруг столика к Нине. — Где тут женский туалет?

— Спасибо, — сказал Каминский, беря сигарету, протянутую Кассиком.

Женщины все не возвращались. Прикуривая, Каминский заметил:

— Ты, надеюсь, знаешь, что Джонс написал книгу.

— Сильно отличается от того, что печатают «Объединенные патриоты»?

Каминский поднял с пола и положил на стол свой коричневый пакет и стал осторожно его распаковывать.

— Это краткое изложение. Называется «Нравственная борьба». Тут изложена вся его программа: чего он на деле хочет, что он защищает. Все идеи и мифы Движения. — Он водрузил толстый том на середину стола и стал перелистывать страницы.

— Ты сам хоть читал? — спросил Кассик, разглядывая книгу.

— Не все. Она не закончена. Джонс продолжает её устно. Вся книга — записанные за ним речи… Она растет не по дням, а по часам.

— А что ты имел в виду, — спросил Кассик, — когда сказал, что они совсем рядом? Это ты о ком?

Странное уклончиво-отсутствующее выражение появилось на лице его старшего товарища. Подвинув к себе книгу, он снова принялся её заворачивать.

— Я не помню, когда говорил об этом.

— Когда мы входили сюда.

Каминский все ещё возился со своим пакетом. Наконец он положил опять его на пол, прислонив к ножке стола.

— На днях ты можешь понадобиться. Но пока ещё рано.

— Можно узнать подробности?

— Нет, не сейчас. Надо подождать, это очень важно. Скорей всего, это будет здесь, в этом районе. Скорей всего, понадобятся люди.

— Джонс догадывается?

Каминского передернуло.

— Боже упаси. Но очень может быть. Ведь он знает все. Ну и что, он все равно ничего не сможет сделать… у него нет законной власти.

— Тогда все зависит от Федправа.

— О да, — уныло сказал Каминский. — Там все ещё пытаются дергаться. Все что-то придумывают, какие-то жалкие фокусы… пока совсем не развалится.

— Не похоже, что ты веришь в победу.

— Не похоже? Да кто, по-твоему, против нас стоит?.. какой-то там пророк… с ним просто нужно суметь договориться. И раньше бывали пророки, почитай Новый Завет — сплошные пророки.

— Что ты хочешь сказать? Ну есть там Иоанн Креститель, ты про него?

— Я говорю про Того, о Котором Иоанн проповедовал.

— Ты бредишь.

— Нет, лишь повторяю чужие слова. Я же слышу, о чем кругом болтают. Второе пришествие… В конце концов, все ждали, что он когда-нибудь снова явится. И вот как раз теперь мир нуждается в нем, как никогда.

— Но тогда шлынды — это… — Лицо Кассика исказилось. — Как это называется?

— Силы Ада. — Окутанный облаками сигаретного дыма, Каминский продолжал: — Воинство Сатаны. Силы Зла.

— Но тогда мы отброшены назад не на сотню — на тысячу лет.

— Может, ещё не так все плохо. Шлынды не люди, это безмозглые кляксы. Представим самое худшее: представим, что Джонсу удалось развязать войну. Мы покончим со шлындами здесь, потом одну за другой очистим от них другие планеты. Потом, — Каминский махнул рукой, — примемся за звезды. Построим боевые звездолеты. Начнем травить этих ублюдков, все поганое племя под корень. Да? Ну а дальше? Враг уничтожен, расы гигантских амеб больше нет. Так ли это плохо? Я лишь пытаюсь увидеть, какие тут существуют возможности. Мы выходим за пределы Солнечной системы! А что у нас теперь? Никто не подгоняет, ненависти ни к кому нет, воевать нам не с кем, вот и сидим тут гнием в своей дыре.

— Ты повторяешь слова Джонса, — задумчиво сказал Кассик.

— Ещё бы.

— Хочешь, скажу, где твоя ошибка? Опасность не в самой войне, а в том, что делает её возможной. Для того чтобы воевать, нужно верить, что мы правы, а они — нет. Белое против черного, добро против зла. Шлынды здесь ни при чем, они только средство.

— Я бы поспорил с тобой по одному пункту, — горячо возразил Каминский. — Ты убежден, не так ли, что война сама по себе не представляет опасности?

— Конечно, — ответил Кассик. Но он уже был не совсем уверен. — Что нам может сделать примитивная одноклеточная протоплазма?

— Не знаю. Но мы ещё ни разу не воевали с внеземными существами. Я бы не хотел, чтобы это случилось. Не забывай, что мы до сих пор не знаем, что они и кто они. Они ещё могут поднести нам сюрприз. Мы можем очень удивиться, если не сказать хуже. Они нам ещё покажут.

Пробираясь среди тесно поставленных столиков, Тайла и Нина вернулись на свои места. Нина уже совсем оправилась, хотя казалась бледной и слабой; она сидела, сложив руки, и глядела на подмостки.

— Они уже ушли? — слабым голосом спросила она.

— Мы все гадали, — сказала Тайла, — как эти гермафродиты выбирают. То есть, когда мы с Ниной были там, любой из них мог войти, и мы бы не знали, стоит ли придавать этому значение. — Она с удовольствием посасывала свой коктейль. — Туда заходило множество женщин с очень странной внешностью, и, представьте, ни одного гермафродита.

— Вон один из них, — дрожа, сказала Нина, — вон там, возле музыкальной машины.

Облокотившись на квадратный металлический механизм, на сцене стоял один из давешних танцоров, который в начале танца выглядел как юноша. Стройный, с короткой рыжеватой прической, одетый в юбку с блузкой, на ногах сандалии, он представлял из себя совершенный тип андрогина. Гладкое бесполое лицо не выражало ничего, кроме легкой усталости.

— Пригласи её к нам за столик, — сказала Нина, притронувшись к руке мужа.

— Тут и так нет места, — решительно ответил Кассик; ему не очень улыбалась эта затея. — И сама никуда не ходи. — Он видел, как она откинулась на спинку стула. — Сиди на месте.

Нина бросила на него быстрый взгляд, словно испуганное животное, но потом подчинилась.

— Ты все ещё думаешь как прежде.

— Что ты имеешь в виду?

— Ладно, оставим это. — Руки Нины беспокойно бегали по столу. — Давайте чего-нибудь выпьем. Я хочу коньяку.

Когда перед ними поставили коньяк, Нина подняла свой стакан.

— Выпьем за… — начала она. Остальные тоже подняли стаканы и негромко чокнулись, — за лучший мир.

— Боже мой, — устало сказал Каминский, — меня тошнит от всяких таких слов.

Слабо усмехнувшись, Нина спросила:

— Почему?

— Потому что в них нет никакого смысла. — Выпив залпом коньяк, Каминский содрогнулся. — Ну кто, интересно, против лучшего мира?

— А правда, — спросила Тайла после некоторого молчания, — что на Проксиму Центавра послали разведчиков?

— Правда, — кивнул Каминский.

— И есть что-нибудь интересное?

— Данные ещё не обработаны.

— Другими словами, — сказала Тайла, — ничего интересного.

— Кто знает? — Каминский пожал плечами.

— Джонс знает, — пробормотала Нина.

— Тогда спросите у него. Или подождите официального заключения. И отстаньте от меня с этим.

— А что слышно о Пирсоне? — Кассик решил переменить тему. — Ходят слухи, что он день и ночь работает, подбирает людей, строит какие-то планы.

— Пирсон намерен покончить с Джонсом, — как-то отстраненно ответил Каминский. — Он уверен, что это возможно.

— Ну, если стать таким же фанатиком, как и он…

— Пирсон ещё хуже. Он ест, спит, думает, живет одним только Джонсом. Он никак не может успокоиться. Когда я захожу в его крыло, там вечно слоняется не меньше батальона вооруженных до зубов полицейских, а весь двор забит пушками, танками и боевыми флайерами.

— Ты думаешь, из этого что-нибудь выйдет?

— Милый, — сказала Нина с расстановкой, — неужели ты не видишь в этом ничего положительного?

— Например?

— Я говорю, что вот имеется человек с таким удивительным талантом… Он может то, чего мы с вами никогда не сможем. И нам не нужно больше гадать и блуждать в потемках. Теперь мы знаем. Нам известно, куда мы идем.

— Мне нравится гадать и блуждать в потемках, — решительно сказал Кассик.

— Правда? Может, именно здесь и кроется ошибка… Разве ты не понимаешь, что большинство людей хочет определенности. Вот вы отвергаете Джонса. Почему? Потому что ваш мир, ваше правительство опираются лишь на незнание, на какие-то догадки. Вы считаете, что никто не может знать истины. Поэтому в известном смысле вы отстали от времени и скоро останетесь не у дел.

— Ага, — посмеиваясь, сказала Тайла, — а тогда я останусь без работы.

— Чем вы занимались раньше, до работы в органах безопасности?

— Ничем, это первая моя работа. Мне ещё семнадцать. Я до сих пор ещё неловко чувствую себя с вами и с другими… У меня нет никакого опыта.

Кивнув на стакан девушки, Каминский сказал:

— Я тебе одно скажу: эта отрава вконец расшатает твои нервы. Она разрушает верхние центры спинного мозга.

— Не волнуйтесь, — быстро сказала Тайла, — я приняла меры. — Она притронулась к своей сумочке. — У меня есть синтетический нейтрализатор. Иначе я бы не стала и пробовать.

Кассик ещё больше зауважал её.

— Откуда вы сюда приехали?

— Я родилась в Китае. Мой отец был большой шишкой в Хайпинском секретариате компартии Китайской Народной Республики.

— Но ведь тогда вы родились по ту сторону фронта, — изумился Кассик. — И вас воспитывали… — он состроил гримасу, — что называется, в еврейско-атеистическо-коммунистическом духе.

— Мой отец был преданным бойцом Партии. Не жалея сил, он боролся против мусульманских и христианских фанатиков. Воспитывал меня он, потому что мать погибла во время бактериологической атаки. Она была беспартийной, и поэтому убежища ей не полагалось. Я жила с отцом в партийных квартирах, что-то около мили под землей. Пока не кончилась война. — Она поправилась: — То есть я-то там оставалась. А отца расстреляли в конце войны.

— За что?

— За уклонизм. Книга Хоффа появилась и у нас. Мы с отцом вручную набирали её… и распространяли среди работников партии. От этой книги у нас в голове все совершенно перевернулось: мы никогда и не слыхали о возможности множественной системы ценностей. Мысль о том, что каждый может быть прав, что у каждого своя судьба и собственное отношение к жизни, потрясла нас. Концепция Хоффа о личном стиле жизни… это было здорово. Нет больше никаких догм, ни религиозных, ни антирелигиозных; нет споров о том, чье толкование священного текста более правильно. Нет больше сектантства, расколов, фракций; не нужно больше расстреливать, сжигать и сажать в тюрьмы еретиков.

— Но вы не китаянка, — сказала Нина.

— Нет, англичанка. Мои родители сначала были англиканскими миссионерами, а потом отец вступил в партию. В Китае существовала община английских коммунистов.

— Ты хорошо помнишь войну? — спросил Каминский.

— Не очень. Налеты христиан с Формозы…[8] но главным образом запомнилось, как мы печатали по ночам и тайно распространяли все это…

— Как вам удалось спастись? — спросил Кассик. — Почему вас тоже не расстреляли?

— Мне было всего восемь лет — таких не расстреливали. Один из руководителей Партии удочерил меня. Такой добрый старый китаец, который все время читал Лао Цзы; у него ещё были золотые коронки на зубах. Я была под опекой Партии, но тут кончилась война и партийный аппарат распался. — Она покачала головой. — Все это была такая ужасная чепуха… Так легко можно было избежать войны. Если б только люди не были такими фанатиками.

Нина встала.

— Милый, — сказала она мужу, — хочешь сделать мне приятное? Я хочу танцевать.

В одном углу освободили место для танцев, несколько пар механически двигались там взад-вперед.

— Ты правда хочешь? — осторожно спросил Кассик. — Ну хорошо, только недолго.

— Она милая девочка, — сказала Нина холодно, когда они пробирались через переполненный зал.

— Да, все это любопытно, что она рассказывала, особенно как они распространяли среди партийных боссов тексты Хоффа.

Вдруг Нина крепко схватила мужа за руку.

— Я хочу… — её голос пресекся от боли, — неужели нам уже ничего не вернуть?

— Вернуть? — Он был озадачен. — Что вернуть?

— Наше прошлое. Мы ведь раньше никогда не ссорились. Мы так отдалились друг от друга в последнее время. Мы больше не понимаем друг друга.

Он тесно прижал жену к себе; её тело в руках его показалось удивительно хрупким.

— Все этот проклятый… но ведь когда-нибудь это кончится и мы снова будем вместе, как раньше.

Пораженная Нина умоляюще посмотрела на него снизу вверх:

— Но разве так уж нужно, чтобы это кончалось? Разве нужно бежать от этого? Разве нельзя смириться и принять все это?

— Нет, — сказал Кассик, — я никогда не примирюсь с этим идиотизмом.

Острые ногти жены отчаянно впились ему в спину. Она опустила голову ему на плечо; лицо его утонуло в пышной копне её волос. Знакомый запах щекотал ноздри: упоительный аромат её тела, смешанный с теплым запахом волос. Он ощутил всю её: гладкие обнаженные плечи, мягкую ткань платья, слабый блеск мелких капелек пота, выступившего над верхней губой… Охваченный сильным желанием, он крепко прижал её к себе. Оба молчали. Потом она подняла вверх подбородок и с улыбкой, дрогнувшей на губах, поцеловала его.

— Мы будем стараться, — тихо сказала она. — Мы сделаем все, что можно. Правда?

— Конечно, — ответил он, растроганный до глубины души. — Это слишком важная штука… Нельзя, чтобы наша жизнь прошла так бездарно. И у нас есть Джек. — Его пальцы легли ей на шею, подняв вверх копну её распущенных волос. — Ведь мы не хотим отдать его на растерзание стервятникам.

Глава 10

Когда окончился танец, он повел её обратно к столику, сжимая её тонкие пальцы до тех пор, пока оба не уселись. Каминский дремал, развалившись на стуле и что-то бормоча себе под нос. Тайла сидела прямо, и весь вид её говорил, что она в полном порядке. Она уже выпила свой коктейль и заказала ещё.

— Ещё разок, — бодро сказала Нина. Она подозвала официанта и повторила свой заказ. — Макс, у вас такой вид, будто мы надоели вам до смерти.

Каминский с трудом поднял лохматую голову.

— Мадам, — ответил он ей, — не троньте человека.

Ночь подходила к концу. Люди покидали бар, поднимались по лестнице вверх, выходили на улицу. На сцене опять появились те двое, мужчина и женщина, разделись и снова начали свой танец. Кассик не обращал на них внимания; погрузившись в собственные мрачные мысли, он сидел и тупо посасывал напиток, едва сознавая, что пьет, едва замечая рокот голосов в дымном воздухе подвала. Когда выступление закончилось, основная часть зрителей поднялась со своих мест и повалила к выходу. Бар наполовину опустел. От лестницы, ведущей на улицу, потянуло холодным утренним воздухом.

— Уже поздно, — сказал Кассик.

На лице Нины появилось выражение паники.

— Нет, они закрываются ненадолго, — горячо запротестовала она. — Там есть помещение, которое вообще не закрывается. Ну пожалуйста, потанцуем ещё перед уходом.

Кассик покачал головой:

— Извини, любимая. Я падаю с ног.

Нина встала:

— Макс, пригласите меня.

— Конечно, — сказал Каминский. — Я сделаю все, что вы захотите. Повеселимся напоследок.

Неуклюже взяв её за руку, он не то повел, не то потащил её через толпу теснившихся к выходу людей туда, где танцуют. Там уже двигалось взад-вперед несколько измотанных пар. Двое гермафродитов, обе женщины, бесстрастно танцевали с двумя посетителями — мужчинами. Потом им, видимо, это надоело, они переменили пол и уже мужчинами побрели между столиков, подыскивая себе партнерш. Сидя за столом, Кассик спросил:

— Они что, умеют управлять своим полом?

Тайла все посасывала свой напиток.

— Наверно, — сказала она. — Это настоящее искусство.

— Разврат.

Одна за другой гасли лампы. Когда Кассик снова поднял глаза, он увидел, что Каминский сидит, облокотившись о стол. Уже не танцует. Но где Нина? Сначала он не мог найти её взглядом, но потом узнал знакомые белокурые волосы. Она танцевала с одним из гермафродитов. Обняв её за талию, стройный молодой человек танцевал с бесстрастным профессионализмом.

Не сознавая, что делает, Кассик встал.

— Ждите меня здесь, — сказал он Тайле.

Схватив сумку и плащ, Тайла тоже вскочила:

— Нам лучше быть вместе.

Но Кассик думал только о Нине. Его жена и гермафродит, держась за руки, уже шли туда, где, как подсказывал ему инстинкт, были какие-то кабинеты. Оттолкнув какую-то подвернувшуюся пару, он пошел за ними. Проскочив какое-то темное помещение, он оказался в пустом коридоре. Он слепо рванулся вперед. За поворотом он застыл как вкопанный.

Прислонясь к стене, со стаканом в руке стояла Нина и увлеченно разговаривала с гермафродитом. Её белокурые волосы водопадом падали на плечи. Тело поникло от усталости, но глаза сияли ярко и лихорадочно.

Подойдя, Кассик сказал:

— Пойдем, маленькая. Нам пора идти. — Он смутно сознавал, что Тайла с Каминским шли за ним следом.

— Проваливай, — сказала Нина натянутым, металлическим тоном. — Давай, давай шагай отсюда.

— Что с тобой, — потрясенный, спросил Кассик, — а как же Джек?

— К черту Джека, — неожиданно взорвалась она, — все к черту, весь твой мир, я не вернусь больше назад, я остаюсь здесь. Если я тебе нужна, то ради бога — оставайся со мной!

Гермафродит лениво повернул голову и процедил:

— Слушай, приятель, не суй свой нос и вали отсюда. Здесь каждый делает что хочет и никто никому не указ, понял?

Кассик шагнул, сгреб его за воротник и оторвал от пола. Гермафродит оказался поразительно легким; сопротивляясь, он извивался, как червяк, и вдруг выскользнул из рук Кассика. Отступив назад, гермафродит вдруг неожиданно, сразу превратился в женщину. Она пятилась, отступала, извиваясь всем телом, и глаза её словно дразнили Кассика.

— Ну давай, давай, — задыхаясь говорила она, — ну ударь меня.

Нина резко повернулась и пошла по коридору. Гермафродитка, заметив это, заторопилась вслед, лицо её выражало нетерпение. Но не успела она подвести Нину к одной из дверей в конце коридора, как рядом оказалась Тайла. Профессиональным движением она схватила этого оборотня и заломила ему руку в парализующем захвате. Гермафродитка мгновенно превратилась в мужчину. Но тут подбежал Кассик и двинул его в челюсть. Оборотень сразу отрубился и без звука растянулся на полу.

— Она ушла, — просипел Каминский, с трудом держась на ногах.

Отовсюду сбегались люди; появился давешний партнер первого гермафродита, он в ужасе всплеснул руками и бросился к своему лежащему неподвижно товарищу.

Оглядевшись, Тайла быстро сказала:

— Она не в первый раз здесь. Если хотите, чтобы она ушла с вами, её нужно уговорить. — Она подтолкнула его. — Пошли скорей.

Он нашел её почти сразу. Она скрылась в ближайшую боковую комнату, из которой не было другого выхода. Там-то он её и обнаружил. Он вошел, захлопнул за собой дверь. Нина сжалась в углу, хрупкая, жалкая; в глазах её горел страх; она дрожала всем телом, молча глядела на него.

Комнатка была аскетически скромной, чистенькой, без единой пылинки. Занавески, мебель — ну все говорило об одном: только Нина могла обставить эту комнату. Ну конечно, это её комната. Во всем чувствовалась её рука, её неповторимая личность. И больно было сознавать это.

За дверью раздался какой-то шум. Его покрыло грубое рычание Каминского:

— Дуг, ты здесь?

Он вышел и увидел за дверью Каминского и Тайлу.

— Я нашел её. Она в порядке.

— Что вы собираетесь делать? — спросила Тайла.

— Пока остаться. А вам лучше уйти. Сумеете выбраться отсюда?

— Конечно, — сказала Тайла — она сразу все поняла. Взяв Каминского под руку, она повела его к выходу. — Удачи! Пошли, Макс. Нам здесь делать нечего.

— Спасибо, — сказал Кассик, твердо стоя в дверях. — Увидимся. Я разыщу вас обоих.

Хрупкая девушка, крепко вцепившись в руку протестующего и сбитого с толку Каминского, увлекала его за собой.

— Позвони мне, — лепетал он, — когда вернешься… когда выберешься отсюда… чтоб я знал, что с тобой все в порядке.

— Обязательно, — ответил Кассик. — Не забудь свой пакет.

Он дождался, пока они скроются за поворотом, потом вернулся в комнату.

Нина устало сидела на кровати, опершись спиной о стену и поджав под себя ноги. Она слабо улыбнулась, когда он вошел.

— Привет, — сказала она.

— Тебе лучше? — Он повернул замок и подошел к ней. — Они ушли, я отослал их домой.

Присев на край кровати, он спросил:

— Это ведь твоя комната, правда?

— Да. — Она избегала глядеть ему в глаза.

— Давно?

— Нет, что ты, недавно. Может, неделю. Или дней десять.

— Я не совсем понимаю, объясни. Ты хочешь остаться здесь, с этими людьми?

— Я просто хотела сбежать. Мне опротивела эта наша крохотная квартира… Мне хотелось иметь что-то свое, хотелось что-то делать. Не могу тебе объяснить, я и сама не все понимаю, себя не понимаю. Это как воровство, помнишь? Мне казалось, что я должна пройти через это.

— Ага, так вот зачем ты привела нас сюда. Твоя затея не имела бы смысла, если б ты не показала нам всего, что здесь есть.

— Наверное. Да, скорей всего, ты прав. Я хотела, чтобы ты увидел, чтобы ты знал… чтобы тебе стало известно, что мне есть куда уйти… что я могу не зависеть от тебя. Что я не беспомощна, что я ничем не привязана к твоей жизни. Там, за столиком, я ужасно испугалась!.. И героин заказала, чтобы только успокоить нервы. — Она слабо улыбнулась. — Это все так ужасно.

Он наклонился к ней, взял её руки. Они были холодными и слегка влажными.

— Сейчас ты не боишься.

— Нет. — Она уже овладела собой. — Когда ты здесь, не боюсь.

— Я останусь сегодня с тобой, — сказал он. — Хочешь?

Она кивнула, вид у неё был несчастный.

— А завтра утром мы вернемся, хорошо?

Она отвернулась, и в голосе её послышалось страдание:

— Не спрашивай меня. Не дави на меня. Я боюсь пока что-нибудь сказать, понимаешь, пока.

— Хорошо.

Как ему ни было больно, он не стал добиваться от неё ответа типа: «Конечно, дорогой, мы все можем решить завтра, вот выспимся хорошенько, позавтракаем как следует, вся эта дрянь испарится из организма, весь этот яд, вся эта гниль».

Наступило молчание. Нина задремала: глаза закрылись, она полулежала, опершись о стену, подбородок уткнулся в грудь, тело расслабилось.

Кассик долго сидел не двигаясь. В комнате похолодало. За дверью, в коридоре, стояла полная тишина. Часы показывали полпятого. Наконец он наклонился и снял с Нины обувь. Он поставил туфли на пол возле кровати, поколебался, но потом все же расстегнул пуговицы её платья. Это далось ему не так просто: там были какие-то хитроумные петельки. Она дважды пыталась открыть глаза, но безуспешно и снова погружалась в сон. Наконец он справился с пуговицами, начал осторожно стаскивать верхнюю часть платья через голову. Повесив одежду на спинку стула, он поднял её бедра и начал стаскивать юбку.

Боже, какая маленькая она без одежды! Без этого нарядного, пышного платья она казалась странно обнаженной и беззащитной перед любой опасностью. Нет, ну совершенно невозможно на неё злиться. Он накрыл её одеялом и укутал как следует. Тяжелые белокурые волосы разметались по тканой шерсти, как полоски золота по пестрому красно-черному узору. Убрав волосы с её глаз, он сел на кровать рядом и больше не двигался.

Неизвестно, сколько времени он просидел, ни о чем не думая, тупо глядя в полумрак комнаты. Нина спала неспокойно. То и дело она ворочалась, испуганно вскрикивала. Она словно боролась с кем-то во мраке тревожного сна, и эта битва проходила без него, она вела её совсем одна. В конечном счете каждый из них был отрезан от другого. Каждый страдал в одиночку.

Под утро он услышал какой-то отдаленный, приглушенный шум. Сначала он не обратил на него внимания, но потом этот шум пробился — таки к его притупленному сознанию, и он узнал его. Дрожа от холода, он встал, подошел к двери, с величайшей осторожностью отпер замок и вышел в холодный пустой коридор.

Это был голос Джонса.

Кассик медленно пошел по коридору. Он проходил мимо закрытых дверей, боковых проходов, и никто не попался ему навстречу. Было без двадцати шесть; должно быть, только что взошло солнце. Через раскрытое окно в конце зала он увидел тусклый свет серенького неба, такого далекого и враждебного, словно он смотрел в ствол пушки. По мере того как он шел, голос раздавался все громче. Наконец он повернул за угол и очутился в каком-то огромном помещении, напоминавшем склад.

Нет, это не Джонс, нет, конечно. Это просто запись его выступления. Но присутствие самого Джонса ощущалось очень даже живо, создавая отвратительную атмосферу. На стульях, стоящих рядами, сидели мужчины и женщины, они слушали Джонса с напряженным вниманием. Весь склад был заставлен, завален тюками, ящиками, коробками, какими-то огромными связками. Коридор, оказывается, выходил под землей совсем в другое здание: он соединял между собой помещения различных фирм. Это было складом одной из них.

На стенах повсюду висели плакаты. Стоя в проходе, вслушиваясь в неистовый, страстный голос, он вдруг осознал, что попал в молитвенный дом. Сейчас шла предрассветная служба, на которую пришли рабочие, перед тем как отправиться на работу. В дальнем углу, откуда обычно взывают к пастве с проповедью, висела эмблема Джонса: перекрещенные бутылки Гермеса. По залу были рассеяны люди, одетые в форму различных ответвлений организации «Объединенные патриоты», в том числе женских и юношеских, каждый со своими значками, нарукавными повязками, кокардами. В углу прикорнули двое полицейских в касках: собрание было не запрещено. Собрания вообще не запрещались, в этом не было надобности.

Возвращаясь, он снова никого в коридоре не встретил. Здание начало оживать: с улицы заезжали на погрузку и разгрузку грузовики. Он отыскал нужную дверь и вошел в комнату.

Нина уже проснулась и сидела на кровати, широко раскрыв глаза.

— Ты куда ходил? Я думала…

— Я уже вернулся. Ходил посмотреть, кто это там. — Через закрытую дверь все ещё можно было различить отдаленное рычание Джонса. — Слышишь?

— А-а… — Она кивнула. — Да, там собрание. Моя комната тоже к этому относится.

— Ты им помогала?

— Так, пустяки. Подписывала конверты. Раньше я часто выполняла такую работу. Занималась сортировкой информации. Реклама и все такое, да ты все это помнишь.

Сидя на краю кровати, Кассик взял сумочку жены и открыл. Там были какие-то бумажки, карточки, помада, зеркальце, ключи, деньги, носовой платок… Он вывалил все на кровать. Нина спокойно наблюдала. Она подтянулась к спинке кровати и лежала, облокотившись на неё обнаженным локтем. Кассик рылся в этой куче вещей, пока не нашел то, что хотел.

— Очень интересно, — сказал он. — Особенно должность и дата выдачи.

Членский билет организации «Объединенные патриоты» был выдан 17 февраля 2002 года. Восемь месяцев она уже была её членом, вступив сразу после рождения Джека. Символический код, который он хорошо знал, говорил о том, что она является довольно ответственным деятелем Организации с полным рабочим днем.

— Так, значит, у тебя это серьезно, — заметил он, засовывая содержимое обратно в сумочку. — Пока я работал, ты тоже не сидела без дела.

— Да, тут работы хватает, — слабым голосом согласилась она. — Ещё им не хватает денег. Я и в этом могла им немного помочь. Который час? Что-то около шести, наверно?

— Ещё нет шести.

Он закурил сигарету. Как ни странно, он чувствовал себя хорошо, голова была ясной. Он не испытывал никаких эмоций. Может, они появятся позже. Может, и не появятся вовсе.

— Ну что? — сказал он. — Я думаю, ещё рано уходить.

— Я бы ещё поспала. — Глаза её и вправду слипались. Она зевнула, потянулась и с надеждой улыбнулась. — Можно? А ты хочешь?

— Конечно.

Он погасил сигарету и стал развязывать шнурки.

— Это так необычно, — задумчиво сказала Нина, — похоже на приключение: мы здесь, вдвоем, запертая дверь, словно мы прячемся от кого-то… Понимаешь? Я хочу сказать, в этом нет ничего обыденного, банального. — Пока он расстегивал рубашку, она продолжала: — Мне так надоело одно и то же, день за днем одно и то же, я так устала от всего этого. Тусклая, однообразная жизнь замужней женщины с ребенком, зачуханной домохозяйки. Ради этого не стоит жить… разве ты не понимаешь? Разве тебе не хочется делать что-то полезное?

— У меня есть работа.

— Я знаю, — сразу поникнув, ответила она.

Он выключил свет и лег с ней рядом. Белый холодный солнечный свет просачивался в темную комнату сквозь щели ставней. Тело жены четко вырисовывалось в полумраке. Она откинула одеяло: неизвестно когда она успела скинуть остатки одежды. Нигде не видно было ни её туфель, ни чулок, ни белья — все, наверное, аккуратно было сложено в шкаф. Она придвинулась к нему и порывисто обняла его.

— Как ты думаешь, — жарким шепотом сказала она, — может, это в последний раз?

— Не знаю. — Он ощущал только усталость; с огромным чувством благодарности он лег на спину, ощущая огромное напряжение во всем теле. Нина накрыла его своим телом, нежно расправив вокруг него шерстяное одеяло.

— Это твоя личная кроватка? — спросил он с легкой иронией.

— Что-то в этом роде… как в Средние века… маленькая комнатка, узкая кроватка. Шкафчик, умывальник. Целомудрие, бедность, послушание… что-то вроде духовного очищения для меня. Для всех нас.

Кассик старался не думать об этом. Разгульный вечер, наркотики, выпивка, эти упаднические танцы, в которых не было ничего, кроме вырождения, — и вот теперь это. Он ничего не понимал. Но во всем этом было нечто, превосходящее всякую логику. Одно вытекало из другого.

Она тесно прижалась к нему всем своим телом, принимая его, отдаваясь ему полностью и без остатка. Губы её раскрылись, огромные глаза смотрели в упор.

— Да, да, — шептала она, ловя его взгляд, словно старалась заглянуть ему в самую душу, чтобы понять, что он чувствует, о чем сейчас думает. — Боже, как я люблю тебя.

Он молчал. Он лишь касался губами золотистых её волос, словно пылающих в утреннем свете, языками пламени разметавшихся по подушке и одеялу. Снова и снова она порывисто обнимала его, прижималась к нему всем телом, пытаясь удержать его. Но он уже ускользал от неё. Он медленно повернулся на бок и затих, положив руку ей на шею, касаясь пальцами её уха.

— Пожалуйста, — горячо зашептала она, — ну пожалуйста, не уходи.

Но он уже ничего не мог поделать. Он уходил все дальше… и она тоже отдалялась от него. Между их сцепившимися руками, прижавшимися друг к другу обнаженными телами уже лежала целая вселенная, в которой непрерывно раздавался приглушенный расстоянием металлический голос, бесконечная и бессмысленная мешанина слов, жестов и фраз, тупо долбящая стенку. Нескончаемое бормотание неистового безумца.

Глава 11

Слухи всё-таки поползли. Кассик и словом не обмолвился о том, что случилось, все и так узнали. Не прошло и месяца, как где-то в середине ноября ему позвонила Тайла, неожиданно, без всякого предупреждения. Он сидел за столом, окруженный сводками и поступающей информацией, когда зазвонил местный видеофон. Звонок застал его врасплох.

— Извини, что беспокою тебя, — заговорила Тайла с экрана.

Её маленькая, одетая в форму фигурка едва виднелась за большим рабочим столом, за спиной трещал телетайп. Большие темные глаза её смотрели на него серьезно; в руке она держала конец ленты, продолжавшей выходить из механизма.

— Тут пришло сообщение, что твоя жена вернула себе девичью фамилию. Теперь она снова проходит под именем Нины Лонгстрен.

— Все правильно, — ответил Кассик.

— Ты не хочешь сказать мне, что там у вас случилось? Я не видела вас с той ночи.

— Давай встретимся после работы. Где хочешь. Мне сейчас некогда. — Он ткнул пальцем на свой стол, заваленный бумагами. — Да что тебе объяснять, сама видишь.

Они встретились на широкой лестнице главного здания Службы безопасности. Было семь вечера; холодное зимнее небо казалось почти черным. Тайла ждала его, глубоко сунув руки в карманы тяжелой меховой куртки; короткие черные волосы были схвачены шерстяной косынкой. Когда он спустился к ней по бетонным ступеням, она вышла на свет, и облако пара изо рта окружало её светящимся ореолом; меховой воротник весь сверкал крохотными иголками льда.

— Расскажи ровно столько, сколько сам хочешь, — сказала она. — А то ещё подумаешь, что я сую нос в чужие дела.

Рассказывать было особо нечего. В то утро, в одиннадцать или около этого, он отвез Нину домой. Они почти не говорили друг с другом. И лишь войдя в свою до боли знакомую маленькую гостиную, оба сразу поняли, что все кончено. Через три дня он получил предварительное извещение из брачной конторы: Нина возбуждала бракоразводный процесс. Время от времени они мельком встречались, когда она приходила за своими вещами. К тому времени, когда все бумаги были готовы, она уже сняла квартиру в другом районе.

— А как вы теперь? — задала вопрос Тайла. — Вы хоть остались друзьями?

Вот это-то и было самое печальное.

— Да, — коротко ответил он, — мы остались друзьями.

В вечер перед официальным разводом он пригласил Нину поужинать. В кармане у него лежали последние подписанные бумаги. Напряженно просидев около часа в полупустом ресторане, они в конце концов сдвинули в сторону серебряные приборы и подписали все, что осталось. Так и закончилась их супружеская жизнь. Он отвез её в гостиницу, привез ей из дома все, что оставалось из её вещей, и уехал. Идея с гостиницей была тонко продумана: оба пришли к соглашению, что будет лучше, если он так и не узнает, где она теперь живет.

— А что с Джеком? — спросила Тайла. Она вся дрожала, и клубы пара от её дыхания достигали его лица. — Что с ним стало?

— Его забрали в ясли Федправа. Официально он наш сын, но практически мы не имеем права претендовать на него. Мы можем с ним встречаться, если захочется. Но не несем за него никакой ответственности.

— А забрать его нельзя? Прости, я не знаю, какие тут бывают законы.

— Только если подадим заявление о воссоединении. То есть снова поженимся.

— Значит, теперь ты один.

— Да. Теперь я один.

Расставшись с Тайлой, он взял машину на полицейской стоянке и через весь город поехал домой. Мимо него по улицам шли бесконечные толпы сторонников Джонса, у них уже было название: «Парни Джонса». При каждом удобном случае эта организация выходила на улицы, чтобы продемонстрировать свою растущую мощь. В сумерках зимнего вечера демонстранты с плакатами и лозунгами куда-то спешили. Орды одинаково одетых людей с преданными и восхищенными лицами. Он прочитал, что было написано на одном из плакатов:

ДОЛОЙ АНТИНАРОДНЫЙ ТИРАНИЧЕСКИЙ РЕЖИМ РЕЛЯТИВИЗМА!

СВОБОДУ ЧЕЛОВЕЧЕСКОЙ МЫСЛИ!

А вот и другой плакат мелькнул в окошке его машины:

ДОЛОЙ ТАЙНУЮ ПОЛИЦИЮ, ГЛАВНОГО ОРГАНИЗАТОРА ТЕРРОРИСТСКОГО ТОТАЛЬНОГО КОНТРОЛЯ ЗА УМАМИ!

ДОЛОЙ КОНЦЕНТРАЦИОННЫЕ ЛАГЕРЯ!

ДОЛОЙ РАБСКИЙ ТРУД!

СВОБОДУ ВСЕМ ЗАКЛЮЧЕННЫМ!

А вот плакат и попроще… и, пожалуй, самый эффектный из всех.

ЧЕРЕЗ ТЕРНИИ К ЗВЕЗДАМ

Всюду развевались знамена — он не мог сдержать волнения, глядя на это. Его действительно волновала эта исполненная неистовой радости мысль вырваться за пределы Солнечной системы, в пространства с бесконечным количеством солнц, достичь звезд, иных миров. Он не был каким-то особенным, он тоже хотел этого.

Утопия. Золотой век. Они не обрели его на Земле; последняя война показала, что он никогда не настанет. Тогда они обратились к другим планетам. Они придумали себе романтическую сказку, сами себя очаровывая её ложью. Другие планеты, говорили они, зелены и плодородны, там в благодатных долинах катят свои воды прозрачные реки, там холмы покрыты густыми лесами, именно там и находится утраченный нами Рай, вновь обрести который всегда надеялись люди. Но нет, они ошибаются. Иные планеты безжизненны и ужасны: кроме застывшего метана и холодных скал, там ничего больше нет. Там нет жизни, ни единый звук не раздается в мертвой тишине среди мертвых скал, окутанных вечным мраком.

Но сторонники Джонса не сдавались: у них появилась мечта, им дано было откровение. Они были убеждены, что где-то существует Вторая Земля. Кто-то каким-то образом ухитрился утаить её от них — это был явно чей-то заговор. На Земле во главе его стояло, конечно, Федеральное правительство; его официальная идеология, релятивизм, душила всякую свободную мысль. За пределами Земли это, само собой, шлынды. Убрать Федправ, уничтожить шлындов — вот и все… Земля обетованная откроется за ближайшим холмом.

И все же не отвращение чувствовал Кассик, глядя на этих шагающих по улицам мечтателей. Нет, это было восхищение. Они были идеалистами. А он, увы, реалист. И он стыдился этого.

На каждом углу стоял ярко освещенный стол, за которым деятель Организации собирал подписи под петицией: «За всемирный референдум по вопросу отставки Федправа и назначения Джонса верховным правителем на время преодоления существующего кризиса». Возле каждого стола стояла длинная очередь.

Зрелище было не из веселых: длинные очереди, люди, измотанные на работе, сами пришли сюда и терпеливо ждут, чтобы поставить свою подпись. Там не было видно лиц, светящихся энтузиазмом, как в толпах с плакатами; там стояли простые граждане, которые хотели одного: свергнуть законно избранное правительство, а на его место поставить авторитет, обладающий абсолютной властью, и тем самым поставить судьбу в зависимость от каприза отдельной личности.

Поднимаясь по лестнице в свою квартиру, Кассик услышал тонкий пронзительный вой. Усталый, почти на грани отчаяния, он не сразу понял, что это такое; лишь когда он открыл дверь и зажег свет, до него дошло, что это сигнал тревоги, раздавшийся из видеофона.

Он нажал кнопку, и на экране появилась запись срочного сообщения: из-за стола встал директор Пирсон и повернулся в его сторону:

— Приказываю немедленно явиться в офис. Все остальное отставить.

Изображение пропало, потом появилось снова, и Пирсон повторил:

— Приказываю немедленно явиться в офис. Все остальное отставить.

Когда сообщение появилось на экране в третий раз, Кассик в бешенстве выдернул шнур.

Сначала он не чувствовал ничего, кроме глухого раздражения. Он очень устал и хотел одного: поужинать и лечь в постель. Был ещё один вариант: пригласить куда-нибудь Тайлу — они говорили об этом, правда, ни о чем конкретном не договорились. Сначала он решил наплевать на приказ: Пирсон никогда бы не узнал, ведь могло так случиться, что его до утра не было бы дома.

Размышляя об этом, Кассик пошел на пустую, заброшенную кухню сооружать себе сандвич. Когда сандвич был готов, решение созрело. Он торопливо вышел из квартиры, сбежал вниз, вывел из гаража машину и помчался в полицейское управление, по дороге уплетая сандвич. Он вспомнил, что говорила ему Тайла, что он слышал на работе, и все это, казавшееся в свое время ему неважным, незначительным, теперь обретало зловещий смысл.

Пирсон принял его немедленно.

— Ситуация такая: ваш дружок Каминский сегодня в полчетвертого собрал все свои бумаги, набил до отказа ими портфель и удрал.

Пораженный Кассик не мог выговорить ни слова. Он стоял как дурак и выковыривал из зубов остатки сандвича.

— Для нас это не было неожиданностью, — продолжил Пирсон; он стоял, расставив ноги, за своим столом, высокий, прямой и беспощадный. — Мы поймали его в сотне миль отсюда и вынудили совершить посадку.

— Куда он направлялся? — спросил Кассик, но тут же догадался сам.

— У него там какие-то делишки с людьми Джонса. Он уже несколько месяцев что-то такое раскручивал. В обмен они ему обещали убежище. У них есть что-то такое в этом роде. Каминский собирался отсидеться там во время войны или что там ещё грянет. Он, видите ли, умывает руки, он решил покончить с полицией. В отставку — то теперь подать невозможно — сейчас из полиции никого не увольняют. Не то время.

— Что с ним сделали? Где он теперь?

— В Саскачеванском лагере. Пожизненно. Я приказал сразу же отправить его туда. Ещё я хочу предать этот случай широчайшей гласности. В назидание другим.

— Но ведь он болен, — хрипло сказал Кассик. — Это старый и больной человек. Он сам не понимает, что делает. Он скоро совсем развалится, не в лагерь его нужно, а в больницу!

— Расстрелять его нужно, вот что. Жаль, что мы больше не расстреливаем. Тогда пусть работает, пока не загнется. Твой старина инструктор будет сортировать болты всю оставшуюся жизнь.

Пирсон вышел из-за стола.

— Я говорю все это вам, потому что часть вины лежит и на вас. Мы со всех вас не спускали глаз: и с Каминского, и с этой бывшей коммунистки Тайлы Флеминг, и с вашей жены. Нам известно, что ваша жена является агентом Джонса; нам известно, что она работала на них, жила там, где они устраивали свои сборища и где им внушали все эти завиральные идеи; нам также известно, что она снабжала их деньгами. — Закрыв блокнот, он добавил: — И Каминский об этом знал. Через него проходила вся эта информация, а он пытался утаить её.

— Он просто не хотел, чтобы я знал об этом.

— Он не хотел, чтобы мы знали, вы это хотите сказать? Мы сразу поняли, что, после того как жена ушла от вас и прекратила с вами всякие отношения, он, скорей всего, сбежит. Мы знали, что рано или поздно он последует её примеру. Что касается вас… — Пирсон пожал плечами, — не думаю, что вы бы могли сделать то же самое, я не верю в это. Как и эта девчонка — она все же на нашей стороне… Но все равно… грязная всё-таки у нас работа. — Неожиданно голос его смягчился. — Все это так ужасно… какой был чудесный старик. Я думаю, вы должны это знать.

— Спасибо. — Кассик стоял ошеломленный.

— Возможно, вы правы. Конечно, его нужно бы отправить в больницу. Но мы не можем позволить себе этого: борьба идет не на жизнь, а на смерть. Многие из нас хотели бы уйти… может быть, даже все.

— Может быть, — согласился Кассик, почти не слушая его.

— Люди Джонса проникают повсюду. Рушится все здание: это происходит везде, во всех слоях общества. Даже здесь, в Службе безопасности… люди куда-то исчезают, бегут… как вот этот Каминский. Я должен посадить его в лагерь. Если бы было можно, я бы не задумываясь убил его.

— Вы бы не захотели.

— Да, — согласился Пирсон. — Не захотел бы. Но сделал бы это.

Какое-то время он молчал. Потом продолжил:

— Каминскому попали в руки материалы, связанные с одной сверхсекретной программой. Что-то там касающееся Департамента здоровья… Что именно, мне неизвестно, да у нас это никому не известно. В Совете, конечно, знают, в чем там дело.

Этим занимался один биохимик, некий Рафферти. Вы могли слышать о нем. Он исчез лет тридцать назад.

— Помню, — рассеянно сказал Кассик; он никак не мог сосредоточиться. — С Максом все в порядке? Его не ранили?

— Все в порядке. — Пирсон нетерпеливо продолжил: — Вам следует взять на себя секретную часть этого проекта. Я догадываюсь, что этот сукин сын Джонс все о нем знает. Каминский не успел передать им документы, но Джонс, вероятно, получал устные сообщения. — Он яростно щелкнул пальцами. — Все равно Джонс ничего не может сделать. У него нет власти… пока. А пока её нет у него, мы будем продолжать проект.

— Что я должен делать? — тупо спросил Кассик.

— Скорей всего, я отправлю вас к Рафферти, и вы на месте увидите, в чем там дело. — Он достал из ящика стола нужные бумаги и протянул их Кассику. — Рафферти уже сообщили про Каминского. Он вас ждет, все готово. Отправляйтесь немедленно и доложите мне, как только там все распутаете. Не проект — мне наплевать на него. Меня интересует только безопасность. Понятно?

Совершенно ошеломленный, Кассик вышел из здания. У обочины тарахтел скоростной полицейский крусер, возле него стояли трое полицейских в блестящих касках с автоматами в руках. Когда он подошел к ним, они вытянулись, но он был так потрясен, что мысли путались в голове и он едва понимал, что происходит.

— Вам что-нибудь известно? — спросил он. — Я даже не знаю, куда ехать.

— Мы уже получили приказ, сэр, — сказал один из полицейских. — Маршрут там указан.

Через минуту они взмыли над темным городом; он представления не имел, куда и зачем он летит. Машина шла на автопилоте. Полицейский справа спокойно дремал, положив автомат на колени. Другие двое затеяли игру в карты. Кассик откинулся на спинку кресла и приготовился к долгому полету.

Однако путешествие закончилось неожиданно. Корабль пошел на снижение, один из полицейских отложил карты и взял управление на себя. Под ними раскинулось море мерцающих огней во мраке ночного города. И только когда корабль опустился на плоскую крышу одного из домов, Кассик узнал Сан-Франциско. Так вот что имел в виду Каминский в ту ночь. Они тут рядом… Эти бессвязные слова имели отношение к проекту; он случайно пробормотал их, размышляя о нем и не решаясь заговорить об этом вслух. Теперь он узнает, в чем там дело… Но думал он теперь не о проекте Федправа, а о том, что сейчас делает Каминский в лагере.

Раздался щелчок, крышка кабины отъехала, и полицейские один за другим вышли. Кассик осторожно спустился за ними. Дул сильный холодный ветер. Дрожа от холода, он вглядывался в темноту, стараясь догадаться, где они сели. Скорей всего, это даунтаун[9]. Огромные непроницаемые очертания зданий маячили в холодной темноте.

— И куда теперь? — раздраженно спросил он.

Его повели к спуску, и через дверь со множеством замков и запоров они спустились на один пролет по металлической лестнице. Через минуту он стоял перед маленьким, скромным, немолодым человеком в медицинском халате. Этот человек снял очки, близоруко сощурил глаза и протянул руку. Лицо его выражало тревогу и озабоченность. Над верхней губой торчали нелепые усики.

— Да-да, — сказал он, пожимая ему руку, — меня зовут Рафферти. Но их теперь здесь нет. Вам нужно подождать.

— Доктор, — сразу заявил Кассик, — я ничего не знаю про ваши дела. — Он протянул ему бумаги, выданные ему Пирсоном. — Меня направили сюда, ничего толком не объяснив. Вы что-нибудь знаете о Каминском?

Рафферти подозрительно посмотрел по сторонам, потом круто повернулся и пошел по коридору. Кассик зашагал рядом.

— Я отослал их, как только Пирсон предупредил меня, что Каминский сбежал. Это была моя инициатива: я не хотел, чтобы они оставались здесь в случае, если Каминский успеет сообщить о них Джонсу. Глупо, конечно: ведь если Джонсу что-то известно теперь, значит, он знал об этом год назад. Но я боялся нападения… Я видел, как его люди карабкаются на крыши домов, чтобы напасть на эту протоплазму. Я подумал, что они под этим предлогом могут забраться и сюда.

— Куда мы идем? — спросил Кассик.

— Я хочу показать вам проект. Я должен это сделать, если вы действительно присланы обеспечивать нашу безопасность. Как вы сможете охранять их, если даже не знаете, что это такое.

Кассик очутился в сложном лабиринте сверкающих чистотой переходов. Туда — сюда сновали люди, одеждой похожие на врачей и занятые каким-то своим, далеким от его понимания делом. Никто не обращал на него никакого внимания.

— Вот это их Убежище, — стал объяснять он, когда они остановились перед длинной прозрачной стеной. — Я приказал почистить и отремонтировать всю их скорлупу, пока их тут нет. Убил сразу двух зайцев. — Он стал осматривать приборы. — Ещё немного, и можно будет войти туда.

Кассик с любопытством заглянул в этот громадный, наполненный паром резервуар. Там волнами ходили густые, сырые, тяжелые клубы пара, в которых утопал мрачноватый пейзаж. С грохотом работали какие-то механизмы, тонкими струйками разбрызгивая какую-то жидкость. Почва на вид была ноздреватой. Кое-где росли тощие кустарники; похоже, они никогда не приносили плодов. То здесь, то там поблескивали грязные лужи. Весь пейзаж был похож на болотистый берег какого-нибудь гнилого залива.

— Атмосфера внутри, — объяснял Рафферти, — состоит из аммиака, кислорода, фреона и малого количества метана. Видите, какая она влажная? Температура для нас довольно высокая — обычно где-то около сотни градусов по Фаренгейту.

В густых облаках пара Кассик различил какие-то здания, крохотные строения, на стенах которых поблескивали капли влаги. Мир сырости, горячего пара, мир, сжатый до размеров комнаты.

— И они тут живут? — медленно спросил он.

— Это их естественная среда. Убежище специально спроектировано для них, там есть все, в чем они нуждаются, все для поддержания их жизни. Они зовут его чревом, но это скорее инкубатор, мембрана, разделяющая чрево и наш мир. Но они никогда не выходят сюда.

Подошел человек из обслуживающего персонала. Посовещавшись с ним, Рафферти пригласил:

— Ну вот, теперь можно войти.

Раздвинулся ряд дверей, вделанных в стены, и они вошли в Убежище. Кассик чуть не задохнулся, когда горячие струи пара окутали его с ног до головы. Он споткнулся, остановился, достал носовой платок и приложил его ко рту и к носу.

— Нужно привыкнуть, — прохрипел Рафферти с перекошенным от отвращения лицом.

— Похоже на турецкую баню, только гораздо хуже.

Кассик отчаянно потел, задыхался, ничего не видел. По мере того как они пробирались вперед, Рафферти давал объяснения:

— Они не могут жить снаружи, а мы не можем жить здесь. Мы тщательно следим, чтобы условия в Убежище строго отвечали определенным параметрам. Их убить очень просто: открыть клапаны, их воздух выйдет, наш попадет внутрь, вот и все. Или, скажем, сломать стену. Или охладить её. Или не снабжать их едой — их организмы требуют совершенно иной пищи, не такой, как наша. Каминский превосходно справлялся с задачей защиты Убежища: он везде расставил своих тайных агентов. Никто, даже я сам, не мог попасть в это здание без проверки вашими людьми.

Воздух постепенно становился чище. Теперь Кассик мог рассмотреть все до мельчайших подробностей. Плотный ком чуждого газа, застрявший в его легких, рассосался.

— Куда вы их отправили? — спросил он.

— Есть небольшое запасное помещение. Чтобы можно было здесь делать профилактический ремонт.

Рафферти указал на бригаду роботов, входящих внутрь и быстро снимающих верхний слой почвы Убежища, чтобы добраться до подводящих коммуникаций.

— Оно, конечно, не такое, как это. Что-то вроде маленького фургона. И им тоже радость: им кажется, что они вырвались отсюда. Какое-никакое, а разнообразие. Мы переведем их обратно часа через два. Они любят посидеть там подольше. Пойдемте, я покажу, как они живут.

Кассику пришлось сильно нагнуться, чтобы войти в дверь дома.

— Должно быть, они маленькие, — пробормотал он.

— Очень маленькие, очень. Самый тяжелый, Луи, весит меньше сотни фунтов. — Рафферти остановился. — Здесь их кухня. Стол, стулья. Тарелки.

Все было миниатюрным, как в кукольном домике: крохотная мебель, крохотное столовое серебро… все было точно так, как и в любой другой кухне, только в уменьшенном виде. Кассик взял со стола пропитанный воском «Уолл-стрит джорнал».

— Они что, читают это? — недоверчиво спросил он.

— Конечно, — ответил Рафферти и повел его по крошечному коридору в боковую комнатку.

— Здесь живет один из них, его зовут Фрэнк. Взгляните. Здесь есть книги, магнитофонные записи, одежда — все как у нас. Это такие же люди, как и мы! Такие же человеческие существа и в культурном, и в духовном, и в моральном, и в психологическом смысле! В умственном развитии они так же близки к нам, как… — он сделал неопределенный жест рукой, — ближе к нам с вами, чем эти маньяки со своими криками, лозунгами и значками.

— Боже мой, — произнес Кассик, разглядывая шахматный столик, электробритву, подтяжки и календарь с изображением красивой девушки. На туалетном столике лежала книга Джеймса Джойса «Улисс».

— Но ведь они мутанты. Они стали такими из-за войны?

— Нет, — ответил Рафферти, — это мои дети.

— Вы хотите сказать, фигурально?

— Нет, буквально. Зародыши были взяты из матки моей жены и помещены в искусственную среду. Я породил каждого из них, мы с женой их родители.

— Но всё-таки, — тихо сказал Кассик, — они же настоящие мутанты.

— Конечно. Я работал над ними более тридцати лет в соответствии с нашей программой. Мы многому научились… К сожалению, большинство первоначальных опытов закончилось смертью.

— Сколько их всего?

— Всего было сорок. Остались живы лишь восемь. Семеро живут в Убежище, а один, ещё ребенок, в отдельном инкубаторе. Работа тонкая, деликатная, взять нужную информацию неоткуда. — Маленький доктор говорил, не повышая голоса, он только перечислял факты. Он гордился своей работой, но в его словах не было и тени хвастовства.

— Искусственно выращенные мутанты… — Кассик прошелся по тесной комнатке. — Так вот почему у них все общее.

— Вы, наверное, видели нечто подобное во время войны?

— Бывало.

— Ну тогда вас не удивишь. Это можно понять не сразу. Конечно, тут есть, я полагаю, что-то слегка забавное. Некоторые мои коллеги сначала просто смеялись. Они такие маленькие, они такие хрупкие, они так смешно хмурят брови, когда их что-то беспокоит. Очень похоже на меня. И они трудятся в своем Убежище, они спорят, что-то обсуждают и дерутся, нервничают, занимаются любовью. Все как у людей. Убежище — это их мир, в котором они составляют органичное человеческое общество.

— Но зачем все это, для чего? — спросил Кассик. Он уже смутно догадывался, для чего именно, но хотел услышать об этом прямо от автора проекта. — Если они не способны жить вне Убежища, в условиях Земли…

— Вот-вот, — сказал Рафферти как о чем-то само собой разумеющемся. — Они не предназначены для жизни на Земле. Предполагается, что они станут жить на Венере. Мы пытались вырастить группу для жизни на Марсе, но ничего из этого не вышло. Марс и Земля — слишком разные планеты, а вот Венера чуточку похожа. Это Убежище, этот миниатюрный мир, по своим условиям — точное повторение условий, которые наши разведчики обнаружили на Венере.

Глава 12

Когда они вышли из миниатюрного здания, доктор Рафферти присел и поднял одну из губок, во множестве произраставших в Убежище.

— Она искусственная. Но на Венере существуют настоящие губки, во всем подобные этим. Несколько штук доставили на Землю, и наши люди смогли сделать по ним модели.

— А почему просто не посадили. Настоящие здесь не растут?

— Я вам объясню почему, но только попозже.

Выпрямившись, он повел Кассика к маленькому озерцу.

— Эти тоже ненастоящие. — И он вытащил из воды извивающееся, как змея, существо, отчаянно бьющее короткими толстыми ножками. Рафферти быстро открутил ему голову, и существо перестало извиваться.

— Механическая игрушка. Видите проводку? Но опять же точная модель одного из представителей фауны Венеры. — Он привернул голову обратно, и ящерица снова принялась отчаянно сопротивляться. Рафферти бросил её обратно в воду, и она с довольным видом юркнула в глубину.

— А вон те горы, — показал Кассик, — на том заднике, тоже срисованы с венерианского пейзажа?

— Совершенно верно. — Рафферти оживился. — Можно подойти поближе, если хотите. Они любят свои горы.

По мере того как они вдвоем переходили от скалы к скале, Рафферти продолжал свои объяснения.

— Это Убежище не только среда их обитания, но вдобавок ещё и школа. Оно призвано приспособить их к жизни во внеземной среде. Когда они попадут на Венеру, они уже будут готовы жить в её условиях — по крайней мере, мы сделаем все, что в наших силах. Возможно, кто-то из них умрет — скажем, на них вредно подействует перемена обстановки. Но в конце концов, без ошибок ничего не бывает; мы сделали все, что могли, чтобы создать точно такие же условия, как и там, хотя, конечно, могут быть некоторые отклонения.

— Подождите, — перебил Кассик, — они-то сами что, тоже смоделированы по образцу гуманоидных форм Венеры?

— Нет, конечно, — ответил Рафферти, — это не имитация уже имеющихся форм, это совершенно новые существа. Эти существа созданы по принципу совокупного изменения всех свойств человеческого зародыша: мы подвергали их воздействию внеземных условий существования… а точнее, воздействию по всей шкале условий, существующих на Венере. Это чрезвычайно сложный процесс, и мы потерпели много неудач. Как только рождался ребенок с измененными свойствами, его тут же помещали в инкубатор, внутри которого были созданы условия, существующие на Венере. Другими словами, каждый зародыш с уже измененным строением подвергался воздействию непрерывно, включая и послеродовую жизнь. Как вы понимаете, человек не может жить в условиях Венеры, любые попытки колонизировать её обречены. Федправ пытался это сделать, но безуспешно. А вот если внести в организм определенные физические изменения, колония землян с измененными свойствами вполне способна выжить на Венере. Если нам удастся соорудить особые шлюзы с промежуточными условиями жизни… организм постепенно привыкал бы… то есть я говорю об акклиматизации, понимаете? Точнее, об адаптации. Со временем в организмах потомства под воздействием внешних условий произошла бы мутация, а нам именно это и нужно. И постепенно в последующих поколениях сформировался бы устойчивый, способный к выживанию тип человеческого организма. Конечно, многие погибнут, но немало и выживет. И в результате мы получим квазичеловеческий вид существ, физически хотя и отличающийся от нас, однако вполне гуманоидного, родственного нам типа. Собственно, это будут такие же люди, только приспособленные к жизни на Венере.

— Понятно, — сказал Кассик. — Это люди из Федправа так придумали.

— Совершенно верно. Нам не найти другой такой планеты, как наша, с такими же условиями жизни, — одинаковых планет не бывает. И боже мой, нам просто повезло, что поблизости оказалась Венера, у которой такая же плотность атмосферы, близкая сила тяжести, влажность, температурный режим. Само собой, нам эти условия покажутся сущим адом. Но не так уж много нужно, чтобы Рай превратился в Ад: поднять температуру всего на десять градусов и увеличить влажность всего на один процент. — Сбив ногой растущий на камне лишайник, Рафферти продолжил: — Нам понадобилась бы тысяча лет, чтобы достичь этой цели другим каким-нибудь способом. А потом бесчисленное количество транспортов с питанием для колонии поселенцев. Люди мерли бы как мухи. Были бы несчастны. Природа может позволить себе такое, но мы нет. Народу это бы не понравилось.

— Да, — сказал Кассик, — я это уже видел.

— А результат неизбежно оказался бы точно таким же. Но готовы ли мы к таким потерям? Я так думаю, что в конце концов мы отказались бы от этой затеи. Не захотели бы жертвовать на неё тысячи жизней, не зная, что из всего этого получится. А все потому, что в конечном счете не мы хотим приспосабливаться к жизни, к условиям другой планеты, а наоборот, мы бы хотели эти условия приспособить к себе. Даже если бы мы отыскали где-нибудь вторую Землю, нам бы этого было мало. А вот в этом нашем проекте заложены семена большого будущего. Если у нас все получится, если мутанты выживут на Венере, мы станем совершенствовать наш проект. Мы станем производить мутантов и для других планет, где условия жизни ещё более жесткие. И в конце концов мы заселим всю Вселенную — мы сможем жить в любых условиях. Если у нас все получится, мы завоюем весь мир. Человеческий род уже никто не сможет уничтожить. Вот это Убежище, этот замкнутый мирок кому-то может показаться чем-то надуманным. Но своей работой я попытался ускорить естественную эволюцию. Я попытался упорядочить её, исключить случайности, потери, привести её к какой-то разумной цели. Не землян мы станем посылать на Венеру, а венериан. Когда они окажутся там, их встретит не чуждый и враждебный мир, но мир, который является их собственным, мир, который они хорошо знают. Они найдут там более совершенное воплощение того самого мира, с которым познакомились и к которому привыкли здесь.

— Они знают, для чего вы их готовите?

— Нет.

— Почему?

— Мы полагаем, что они должны знать одно: никто не виноват в том, что они такие. Если б им стало известно, что это мы изменили их организмы, что мы намеренно сделали их непригодными для жизни на Земле, они бы никогда не простили нам этого. Уже больше двадцати лет они не что иное, как жертвы нашего научного эксперимента. А им всегда говорили, что они — естественные мутанты, ставшие таковыми в результате войны, как и многие другие. Их выбрали, не спрашивая их согласия. Многие умерли в процессе работы. И вы полагаете, они простят нас, если все узнают?

— Но рано или поздно они все равно узнают.

— Они узнают, лишь когда окажутся на Венере. А уж тогда это практически не будет иметь никаких последствий. Потому что нас там не будет, они будут предоставлены самим себе. И с этой точки зрения всякие обиды бессмысленны. Они будут счастливы, что мы их сделали такими, — боже мой, ведь это означает, что они смогут выжить в тех условиях! На Венере мы с вами — уроды, мы погибнем в тех условиях, там именно нам понадобится Убежище.

Кассик подумал минутку и спросил:

— Когда я могу увидеть этих… венериан?

— Я все устрою. Думаю, денька через два-три. Вся эта суматоха нарушила весь наш распорядок. И они это тоже почувствовали. И насторожились.

Через двадцать четыре часа Кассик увидел венерианских мутантов в первый раз.

Доктор Рафферти встретил его внизу. Было два часа ночи, и на улице было холодно и сыро.

— Я позвал вас потому, что именно сейчас предоставляется наилучшая возможность, — сказал он, ведя его к лестнице, ведущей наверх. — Наши маленькие друзья что-то взбунтовались. Они вдруг решили, что им все позволено.

Фургон давно увез полуживых мутантов в Убежище, а Кассик и Рафферти все ещё стояли на мокром тротуаре. Оба были потрясены тем, как отчаянно боролись мутанты за свою свободу, хотя понимали тщетность своей борьбы. Горечь чужого поражения не могла оставить их равнодушными.

— Что касается Джонса, возможно, вы и правы, — наконец произнес Рафферти. — Возможно, он всего лишь человек. — Он вынул из кармана ключи от машины и направился к стоянке. — Но ведь это все равно что воевать с океаном. Мы тонем, каждый день мы опускаемся все ниже. Цивилизация погружается на дно. Наступает новый Всемирный потоп.

— Божий промысел, — иронически заметил Кассик.

— Мы не способны уничтожить Джонса. Остается только надеяться, что существует нечто, ему неподвластное, нечто такое, с чем он сам не в состоянии справиться.

Рафферти открыл дверцу и уселся в машину.

— Вы можете стереть с лица земли целые кварталы. Но лучше сделать так, чтобы их можно было снова собрать.

— Хорошо, — ответил Кассик. — Спокойной ночи.

— Спокойной ночи, — сказал Рафферти, завел мотор и уехал.

Кассик остался один. По улице катили клубы холодного тумана: его охватила дрожь, когда он представил, что должны были чувствовать мутанты. Хрупкие крохотные создания, у них ведь тоже есть свои надежды, какие-то свои смутные мечты… они даже не знают, кто они и зачем живут на этом свете… а снаружи, за стеклянной стеной их чрева, маршируют ночные серые тени; это их подстерегают отряды Джонса.

Кассик медленно шел по неосвещенному тротуару, пока не уперся в баррикаду, сооруженную полицейскими.

— Все в порядке, — обратился он к сержанту в каске. — Теперь можно разобрать.

Сержант и ухом не повел: весь отряд сгрудился вокруг радиостанции.

Кассик разозлился и схватил сержанта за плечо. Но тут до него дошел смысл сообщения, и он сразу же забыл и сержанта, и Рафферти, и баррикады, и несчастных мутантов-венериан. Он протиснулся к динамику и стал напряженно слушать.

«…уже в самом начале нападения в руки сил безопасности попали по меньшей мере пятьдесят процентов зачинщиков. В главных районах столицы вооруженные группы окружены отрядами полиции. Акция проходит организованно… открытого сопротивления почти не наблюдается. Сообщается, что сам преподобный Флойд Джонс ранен в стычке между своими сторонниками и отрядами полиции. В сообщении из Нью-Йорка говорится, что на главных улицах города происходят бои между толпами фанатиков и танками. Всем правительственным отрядам приказывается немедленно докладывать об обстановке; все предыдущие инструкции отменяются. Повторяем сообщение: Верховный Совет Федерального правительства объявляет, что организация, называющая себя «Объединенные патриоты», объявляется вне закона и все члены упомянутой организации, следовательно, считаются государственными преступниками. Действующее законодательство предписывает тайной полиции немедленно подвергать аресту и предавать суду всех членов вышеупомянутой организации «Объединенные патриоты», а также лиц, состоящих членами примыкающих к ней групп, таких как «Молодежная лига», «Женская…»».

Кассик отошел в сторону. Он почувствовал, что сильно замерз. Он стал топать ногами, дуть на пальцы, хлопать себя руками по бокам. Так, значит, вот оно что: Пирсон начал действовать. Совет ратифицировал его программу: арестовать Джонса и всех его сторонников, предать их суду и раскидать по лагерям. Согласно статье второй закон дает органам безопасности право арестовывать членов любых харизматических культов, угрожающих свободному распространению принципов релятивизма. Статья достаточно обтекаемая и хитрая: под неё можно подогнать любую ситуацию, выходящую из-под контроля.

Но ведь Джонс должен был все это предвидеть. И его организация должна была подготовиться к нападению. Ещё год назад Джонс уже должен был знать, что разозленный Пирсон предпримет последнюю мощную попытку раздавить движение в зародыше. Предательство Каминского подстегнуло Пирсона: он решил наконец действовать, предупредить события, сделать последнее усилие, чтобы спасти Федправ, пока все не решилось само собой. Но Джонс уже давно все решил.

Слушая сообщение, Кассик размышлял о том, каким образом можно захватить Джонса врасплох. Разве что ранить, а потом арестовать. Если только он сам захочет, чтобы его арестовали. Если только это входит в его планы — получить пулю. Из этого, видимо, и исходил Пирсон, делая последний доклад правительству.

Возможно, а скорее всего, именно так и было: Пирсон своим яростным желанием действовать предопределил несомненную победу Джонса.

Глава 13

Толпа ревела. Исторический день настал: под палящими лучами солнца толпа безумствовала и тысячи голосов гремели, выражая поддержку маленькому человеку, что-то кричащему и размахивающему руками с трибуны. Слова его, многократно усиленные мощными динамиками, покрывали собой шум толпы. А позади этой огромной массы народа виднелись развалины: раньше здесь был немецкий город Франкфурт.

— Друзья, — выкрикивал Джонс, — окопавшаяся плутократия пытается заткнуть мне рот. Но они слишком обленились, эти паразиты, эти разжиревшие коты. Они думают, что если они уселись за своими столами, так, значит, могут управлять миром. Они разжирели за наш счет, да, они хорошенько повеселились в свое время. Но их время подходит к концу, и мне это очень хорошо видно!

Гром одобрения.

— Мы должны наконец выступить! — гремел голос Джонса. — Долой этот мир с его отжившим устройством! Сохраним наше достоинство! Человеческая раса не должна отказываться от собственного будущего. Ничто нас не остановит! Мы непобедимы!

Он говорил и говорил. А где-то среди зрителей молча стоял, спокойно слушал и ждал своего часа наемный убийца: его нисколько не трогали горячие речи, несущиеся с трибуны.

На войне он был простым солдатом. Он метко стрелял, и солдатский чемодан его был полон медалей. В конце войны его сделали профессиональным убийцей. Он мог промазать лишь в одном случае из миллиона.

В этот день Пратта взяли из лагеря под Манресой в Испании и доставили на окраину Франкфурта, где должен был выступать Джонс. Пока длинная, с низкой посадкой машина колесила по запутанным дорогам, он ещё раз прокручивал в голове план действий. Впрочем, думать особенно было нечего: каждая клетка его тела была готова к предстоящей работе. Он откинулся на роскошное кожаное сиденье и с удовольствием слушал, как ровно гудит мощный мотор.

Его высадили на каком-то пустыре; кругом развалины и воронки от бомб — район, видимо, ещё не успели отстроить. Пратт устроился в развалинах, достал бутерброды, подкрепился. Потом вытер губы, взял винтовку и поплелся по направлению к городу. Было половина второго — времени в запасе ещё хватало. По дороге шли люди, ехали машины — все они хотели послушать Джонса. Пратт присоединился к ним: он был такой, как все. И винтовку свою не прятал. Это была винтовка военного образца, одна из тех, с которыми он работал в последние дни военной неразберихи. Его ордена позволяли ему носить оружие, винтовка была символом его доблести.

Ему наплевать было на Джонса с его речами. Он был слишком практичен, чтобы дать увлечь себя всяким бредом. Пока Джонс орал и размахивал руками с трибуны, скуластый солдат бродил вокруг, отыскивая местечко, откуда ему будет хорошо видно, когда Джонс погонит вперед своих серых лошадок.

Эта часть города все ещё лежала в развалинах. Жилые кварталы восстанавливались в последнюю очередь. Люди жили во временных бараках, кое-как построенных на средства правительства. Когда Джонс замолчал, группы активистов Организации, очевидно разбитые на отряды заранее, стали строиться. Пратт, держа винтовку в руках, с интересом наблюдал за происходящим.

Прямо на его глазах зловещие, крепко спаянные отряды образовали плотную серую массу. Всюду развевались огромные флаги. Каждый из сторонников Джонса был одет в особую форму с повязкой на рукаве. Перед этой плотно сцементированной массой открывалась Ландштрассе — дорога, ведущая в центр города. Она была построена ещё во времена Третьего рейха гением инженерной мысли эпохи нацизма доктором Тодтом. Прекрасная была дорога. Ещё чуть-чуть, и масса серых людей хлынет по ней в город.

Полиция заблаговременно очистила дорогу от идущего транспорта. Полицейские взволнованно прохаживались по опустевшей полосе и энергичными жестами пытались заставить толпу отказаться от своего намерения. Всюду сновали ребятишки, лаяли бродячие собаки.

Шум нарастал, он становился почти оглушительным. Всесокрушающие на своем пути толпы народа уже бежали к месту сбора. Пратт вынужден был отступить: на него накатила волна людей с остекленелыми глазами; из разинутых ртов вылетало вонючее дыхание пополам со сдавленными приветственными криками. Пропуская их, он вскарабкался на какие-то развалины.

Репортеры суетились, то и дело щелкая вспышками: они торопились заснять толпы орущих людей, а особенно серых, стоящих в первых рядах. Парами и тройками пробегали полицейские в касках. Все они были вооружены, но явно чувствовали себя не в своей тарелке. В самом начале дороги по две с каждой стороны стояли четыре кареты «скорой помощи». Неподалеку путались в своих проводах телевизионщики, они лениво перебрасывались шутками с персоналом врачей. Журналисты и их заодно фотографировали. В общем, снимали все подряд.

Пратт осторожно пробирался вперед. Ему удалось выскользнуть из толпы на открытое пространство. Через минуту он уже стоял возле главного заграждения, устроенного полицией в самом начале дороги. Полицейские оглядывались на него: кто, мол, такой-сякой и что у тебя на уме? А какой-то верзила с широкой, как блин, рожей большими шагами направился прямо к нему, с угрожающим видом подняв автомат.

— Давай на другую сторону! — заорал он Пратту. — Живо с дороги!

По обеим сторонам тротуара по пути следования марша полицейские натягивали толстый белый канат: нужно было направить толпу куда нужно, а именно туда, где уже поджидали её вооруженные отряды полиции.

— Чёрт бы тебя побрал! — снова рявкнул верзила — полицейский. — Тебе говорю, вали отсюда! Хочешь, чтобы тебя шлепнули?

— Где Маккаффи? — спокойно спросил Пратт.

— А ты кто такой?

Но Пратт уже и сам увидел майора Маккаффи, командира отряда. Подойдя к нему, он показал свое удостоверение.

— Угу, — озабоченно пробормотал Маккаффи. Он не знал, зачем тут Пратт и в чем его задание. — Идите вон туда, к грузовикам, оттуда лучше видно. Эти сволочи вот-вот начнут.

Неплохое место Маккаффи выбрал для заграждения. Как только колонна пройдет мимо него по направлению к городу, грузовики развернутся и блокируют дорогу. Толпа бросится назад, и вот тут-то её встретят отряды полицейских. Зажатых в клещи Джонса и его последователей перехватают, как зайцев. Недалеко стояли наготове колонны грузовиков, как раз хватит, чтобы отправить всех в лагеря.

Заграждение само по себе казалось угрожающе огромным. Он ломал голову, как эта толпа тупой черни — а она к тому времени действительно станет тупой чернью — сможет преодолеть его. Огромные грузовики, усиленные тяжелыми пушками, а с тыла, возможно, ещё и танками, были готовы замкнуть кольцо. Он не успел как следует рассмотреть, что там, на той стороне. Его выстрел станет сигналом: Джонс будет мертв, толпа его сторонников попадет в ловушку. А потом то же самое станет происходить по всей земле, по всем городам: перехватают всех. Облавы будут продолжаться несколько дней, а возможно, и недель. Без спешки и наверняка.

Пратт подошел к грузовику и полез в кузов. Стоящие в нем протянули руки, чтобы помочь; он неуклюже вскарабкался, перевалился через борт, сжимая винтовку и пытаясь встать на ноги, пока кто-то не поддержал его. Он отряхнулся и нашел местечко поудобнее, возле кабины. Не он один был с винтовкой военного образца: несколько таких же стволов поблескивали на солнце у тех, кто был в кузове. Никто не обратил на него особого внимания. Все наблюдали за движущейся колонной.

— Хорошее местечко, — сказал он Маккаффи, когда майор влез в кузов вслед за ним.

Маккаффи посмотрел на винтовку.

— Ну-ка покажите, что за штуковина? Ага, старая подружка А-пять. Ну что, парни, дадим им всем прикурить? — Он, верно, принял Пратта за забияку ветерана, который давно не дрался. — Только без команды не стрелять, понятно?

— Там столько народу, — беспокойно заговорил сержант.

— Как вы думаете, они… мы сможем их остановить? — волнуясь, спросил другой, ещё совсем мальчишка. — Они же все посходили с ума — чёрт знает, чего от них ждать!

— Успокойся, — пробормотал Маккаффи, рассматривая толпу в бинокль.

— Они сами хотят, чтобы мы открыли огонь, — сказал сержант, — для того и вышли. Они же все видят… и Джонс прекрасно знает, что мы собираемся его окружить. Ему ведь известно будущее. Именно этого он и добивается.

Из развалин подуло теплым ветерком. Вдалеке, на фоне мутного неба, не спеша двигалась колонна транспортных машин. Люди вокруг Пратта нервничали, беспокоились: они то держали винтовки на изготовку, то клали их на кабину и на борта кузова и, приставив ладонь ко лбу козырьком, тревожно всматривались туда, где колыхалась серая масса людей.

— Скоро начнется, — заметил Маккаффи.

Толпа послушно выстраивалась позади серых фаланг.

— Интересно, сколько их там? — спросил Пратт.

— Тысячи. Миллионы. Думаю, вожак поедет на своей тачке, а остальные пойдут за ним, как стадо баранов. — Маккаффи показал на стоящий на обочине лимузин. — Вон, видишь, какой-то богатенький дружок сделал ему подарок.

— Нет, он пойдет впереди, — заметил какой-то журналист, услышавший слова Маккаффи. — У них все по плану, я читал эту бредятину, они напечатали, так вот там как раз написано, что он пойдет впереди.

— Ну да, и я так думаю, ему надо идти впереди, — сказал Пратт.

— Вы что-нибудь знаете о нем? — спросил репортер, и на его пухлом лице промелькнуло выражение страха и репортерской жадности. Типичный берлинский газетчик в мешковатом твидовом костюме, с трубкой во рту, прожженный циник, которому на все наплевать, кроме информации.

— Нет, — ответил Пратт.

— Это правда, что он беглый каторжник, что он бежал из какого-то лагеря в Боливии?

— Я слышал, что раньше он выступал на ярмарках вместе с мутантами, — сказал сержант. — Он ведь сам мутант, у него во время войны крыша поехала.

Пратт молчал. Что-то голова разболелась от слишком яркого солнца, от пыли, от сухого горячего ветра. Скорей бы все кончилось.

— Послушайте, — обратился репортер к Маккаффи, — скажите мне вот что. Вот эти парни, которые там. Они просто делают бабки, верно? Что вы об этом думаете?

— Проваливай, — пробормотал сквозь зубы майор.

— Ну да, они просто делают свои бабки, вот и все. Ну что такое Джонс? У него ведь много богатых приятелей, верно? Он ведь какой-то там поп или что-то в этом роде. У него какая-то религия, верно? Богатые швыряют ему деньги, шикарно его одевают, дарят машины там, драгоценности, он трахает любую бабу, какую захочет, верно?

Никто ему не отвечал.

Тогда репортер обратился к высокому худому полицейскому, который прижался к борту грузовика, до зубов вооруженный ручными ракетами.

— Эй, — осторожно сказал он, — разве Федправ не призывает к колонизации? Эти ведь тоже собираются начать великое переселение… Я никак не могу въехать во все это.

— Боже мой, — жалобно забормотал репортер, — я просто пытаюсь понять. Должна же быть какая-то точка зрения… Я пытаюсь догадаться, при чем тут этот Джонс.

В кузов вскарабкался маленький румяный полицейский, таща за собой телефонные провода.

— Слава богу, добрался, — задыхаясь, сообщил он Маккаффи. — Если они прорвутся к городу, будет свалка.

Репортер положил руку на его плечо.

— Послушай, дружище, что тут, чёрт возьми, происходит? Зачем там эти бандиты?

Тяжело дыша, полицейский ответил:

— Это не бандиты.

— А кто же они? Ты-то сам как думаешь?

— Были бы это бандиты, никаких проблем не было бы. Мы бы от них откупились, и все.

— Интересно. — Репортер вяло разглядывал его. — А ты сам когда-нибудь видел этого Джонса?

— Нет, не видел, — ответил краснолицый. — Зато моя жена как-то раз поздоровалась с ним за руку. — И он добавил: — Она тоже состоит у них членом.

— Не врешь? — недоверчиво поглядел на него репортер.

— Скорей всего, она и сейчас там, с ними.

— Давай-ка топай обратно, — со злостью сказал Маккаффи, — доложи, все в порядке.

Полицейский послушно пошел к заднему борту и спрыгнул на дорогу.

Репортер черкнул что-то в своем блокноте и снова сунул его в карман. Он с любопытством уставился на винтовку Пратта.

— Что это у тебя, папаша?

Пратт не ответил. С каждой минутой ему становилось все хуже, а тут ещё это солнце бьет прямо в глаза. Во рту пересохло. Начинался приступ застарелой малярии: он ощутил дрожь во всем теле, слабость и озноб. Так всегда с ним случалось, когда приходилось убивать.

— Зачем тебе эта чертова железяка? — приставал репортер. — Ты что, собираешься снести кому-нибудь череп?

— Пошел вон отсюда, козел, надоела твоя вонючая болтовня, — сказал худой полицейский. — Пока и тебя заодно не шлепнули.

— Ой-ой-ой, — процедил писака, — уж и слова сказать нельзя, какие мы тут нервные. — Он отошел в дальний конец кузова. — Чем вы лучше этих бандитов…

Пратт вытер пот с верхней губы и положил винтовку на борт. Блеск ствола слепил глаза; стало совсем жарко. Глазам было больно, колени дрожали. Он гадал, скоро ли серая масса двинется вперед. Наверное, уже скоро.

— Дай посмотреть, — попросил он Маккаффи.

— Не урони. — Майор передал ему бинокль; руки его тряслись. — Господи, они меня уже достали. Если что-нибудь будет не так, я попаду в лагерь вместе с ними.

Пратт смотрел в бинокль на серые шеренги, за которыми волновалась послушная и плотная толпа. Вот вышел Джонс. Он повернулся к ним и о чем-то говорит с активистами. Потом шеренги стали перестраиваться в колонны по десять, и вся толпа стала похожа на длинную сероголовую змею, хвост которой терялся далеко позади в развалинах. Толпа волновалась и подталкивала передних. До слуха Пратта доносился ровный непрерывный гул. Видно, что там орали и вопили во всю глотку.

— Слышите, как орут? — спросил он Маккаффи.

— Давай назад бинокль. Похоже, они начинают.

— Нет ещё. — Пратт покрутил резкость. Вот она, его жертва. Маленький, сгорбленный, плюгавенький человечек, сверкающий очками в железной оправе. Да, это Джонс.

— Да скорей же! — пронзительно закричал Маккаффи. — Он мне срочно нужен!

Пратт вернул бинокль. Майор быстро протер стекла и стал наводить резкость.

— Господи, — прошептал он, — кажется, пошли. Точно, идут.

Серые колонны двинулись вперед к дороге. За ними ползла орущая толпа. Остервенело лаяли собаки. взад-вперед бегали возбужденные дети. Полицейские на грузовиках тревожно зашевелились и подняли винтовки.

Впереди колонны, прямо посередине шоссе, неровной подпрыгивающей походкой вышагивал Джонс. Было что-то механическое в его быстром шаге, словно шагала заведенная кукла. Пратт не видел его лица, всё-таки расстояние было ещё порядочное. Он поднял винтовку, спустил предохранитель и замер в ожидании. Остальные сделали то же самое.

— Помните, — запинаясь, проговорил Маккаффи, — не стрелять. Пусть пройдут за заграждение. И сразу отрезаем.

На соседнем грузовике какой-то полицейский закачался и, взмахнув руками, неуклюже свалился на асфальт. Он откатился в сторону, быстро подобрался и в панике пустился удирать.

— Завести моторы первого ряда, — приказал в микрофон Маккаффи.

Колонны шли мимо заграждения. Некоторые испуганно поглядывали на стоящие в ряд грузовики, на полицейских в кузовах.

— А ну заводи! — заорал Маккаффи. — Заводи моторы, сукины дети!

Первые ряды уже прошли заграждение. Из Франкфурта была на подходе первая колонна танков: это значило, что ловушка вот-вот захлопнется. Демонстранты до города так и не дойдут. С гулом и треском ожили моторы грузовиков. Двигаясь в обход колонны, грузовики выехали на дорогу, отрезая их с тыла. Демонстранты неожиданно остановились. Испуганные крики покрыли собой рев моторов. Колонна дрогнула, распалась, и люди стали разбегаться: длинная серая змея вдруг развалилась на куски. Задние не понимали, в чем дело. Передние смешали ряды и заметались.

— Попались, — сказал Маккаффи. — Все, они в ловушке.

Двигаться демонстрантам было больше некуда. Джонс стоял, затравленно озираясь по сторонам.

«Как маленькая крыса», — подумал Пратт.

Огромная грязная крыса с желтыми зубами. Он поднял винтовку и прицелился.

Теперь вся толпа пришла в движение. Масса народа, которая только что целеустремленно шагала по дороге, теперь раскололась на кучки беспомощных, мечущихся людей; каждый спасался как может, люди разбегались, ныряли под натянутые канаты, ограждающие дорогу. Всем уже было все равно, лишь бы спасти свою шкуру. Быстроходные полицейские машины сновали вдоль дороги и между развалин, возвращая их обратно в кучу. Царил хаос. Но Пратту было наплевать: сейчас для него существовала только одна маленькая фигурка Джонса.

— Все арестованы! — Орал громкоговоритель. — Стоять на месте, не двигаться! Именем закона все арестованы!

Некоторые останавливались, задирали головы: сверху с грохотом опускались части военно — воздушных сил. Группа головорезов Джонса пришла в себя от оцепенения и с яростью бросилась на полицейских. Замелькали дубинки, сражающиеся смешались на мостовой в одну серо — коричневую массу. Все больше демонстрантов пыталось удрать и скрыться в развалинах. Полицейские догоняли их и сбивали с ног; густые облака пыли окутали поле сражения. Всюду раздавались крики и яростные ругательства. Один из грузовиков с треском опрокинулся набок. Его перевернуло волной обезумевших фанатиков.

Тщательно прицелившись, Пратт выстрелил.

Пуля даже не задела Джонса. Ошеломленный, он передернул затвор и снова поднял ствол. Это было похоже на чудо: как только он спускал курок, Джонс делал шаг в сторону. Невероятно, необъяснимо: какая-то доля секунды — и пуля пролетала мимо. Все ясно, Джонс, конечно, ждал его.

Спрыгнув с грузовика, Пратт полез по развалинам, чтобы обойти толпу кругом. Крепко сжимая винтовку, он осторожными прыжками продвигался вперед, стараясь не оступиться. Теперь-то он станет стрелять только в упор, наверняка, теперь-то он не оплошает, он доберется до этого Джонса.

Спрыгнув на дорогу, Пратт врезался в толпу. Как дубинкой, раздавая удары направо и налево прикладом, он прокладывал себе дорогу туда, где стояла его жертва. Но тут на голове его вдребезги разлетелась чья-то пустая бутылка, в глазах потемнело, он упал, и его погребла под собой масса с остервенением дерущихся человеческих тел. Но он и тогда всё-таки собрал остатки сил, встал и начал пробираться дальше.

И тут его снова сбили с ног. Вцепившись в винтовку, он поджал ноги и попытался встать на колени, когда громила в сером зверским ударом железной трубы снова опрокинул его на землю. Удар раскрошил ему зубы, теплая кровь хлынула в горло, мешая дышать. Ничего не видя вокруг, он лежал на дороге, хватая ртом воздух. На него обрушились удары огромных, крепких ботинок, круша ему ребра; вскрикивая под ударами, он всё-таки поймал чью-то штанину и изо всех сил дернул её на себя. Человек упал. Сжимая в одной руке горлышко разбитой бутылки, Пратт навалился на врага, резким ударом перерезал ему горло, оттолкнул от себя обмякшее тело и попытался встать.

Прямо перед ним, словно в неподвижном центре огромного водоворота яростно дерущихся людей, стоял Джонс; он не шевелился, и глаза его под очками горели безумным огнем. Его окружала группа серых охранников, готовых биться насмерть.

Пратту удалось наклониться и поднять винтовку. В глазах его плясали кровавые тени; на какое-то мгновение все вокруг словно застыло. Он передернул затвор. Выстрела он не услышал, только почувствовал, как дернулась в его руках винтовка.

Он увидел, как Джонс словно споткнулся, схватился за живот и упал на спину. Значит, он лишь ранил его, пуля попала не в голову, а в кишки. Ругаясь и плача, Пратт нащупал затвор. Он опять промазал, Джонс был ещё жив.

Пока он прицеливался ещё раз, огромная серая фигура надвинулась на него, медленно отвела назад ногу и выбила винтовку из его рук. Подбежали ещё двое; в какую-то долю секунды он ощутил, как все его тело пронизала сильная боль, а потом все кончилось. Когда трое серых громил отрубали ему голову, он был уже мертв.

Джонс сидел на тротуаре, сплевывая кровь, и ждал, когда подъедет полицейская бригада «скорой помощи». Отсюда ему хорошо был виден труп его убийцы. Смутно, словно сквозь какую-то дымку он наблюдал, как его разъяренные серые бойцы глумятся над тем, что от него осталось.

Все было кончено. Сквозь пальцы, зажавшие рану, сочилась теплая кровь. Он был ранен, но он остался жив. И радость победы делала боль почти неощутимой.

Глава 14

Когда стали поступать первые сообщения, Пирсон сидел за рабочим столом. Он слушал вполуха; такими далекими казались ему все эти события, что он воспринимал их несколько абстрактно, не придавая им первостепенного значения. Он подтвердил получение информации и отвернулся от транслятора.

Не сразу до него дошло, что он проиграл. Пратт мертв, а Джонс, живой Джонс, валяется в полицейском госпитале. Так-так.

Он встал, подошел к окну и долго стоял, сунув руки в карманы и уставясь в темноту ночного города. Он не очень-то волновался. Завтра его отряды переловят сторонников Джонса и здесь. Незачем торопиться, подождет. Он и вправду готов был ждать вечность.

Он должен пройти до конца весь путь, как бы горек он ни был. Он начал дело, ему и кончать. Он не собирается бросать его только потому, что оно безнадежно.

В голове промелькнула мысль убрать Джонса, пока он беспомощный лежит там, в госпитале. Ну нет, он уже раз попробовал сделать этот донкихотовский жест. Он уже доказал все, что собирался доказывать, узнал, что хотел узнать.

Убить Джонса нельзя. Бесполезно. Федеральное правительство проиграло: можно сбрасывать карты.

Но, само собой, конец наступил не сразу, пришлось ждать две недели. Он и ждал, до тех пор пока не стали просачиваться сведения об истинных деятелях, участвующих в организации плебисцита. Он все медлил… и вот по всему зданию пошел едкий запах сжигаемой бумаги: превращались в дым все секретные документы Службы безопасности. Когда подал в отставку Верховный Совет, Пирсон все ещё сидел, опустив голову и глубоко сунув руки в карманы, в своем кабинете в Детройте.

За несколько часов до того, как бледный, порядком ослабевший Джонс был выписан из госпиталя, сел в правительственную машину и помчался в Детройт, Пирсон позвонил Кассику.

— Нужно срочно поговорить, — сказал он, — я приеду к вам. Это здание скоро взорвут. Мы не хотим, чтобы им хоть что-нибудь досталось.

Первое, что бросилось ему в глаза в квартире Кассика, — полный беспорядок. Раньше этого никогда не было. Слегка сбитый с толку, он стоял, беспокойно оглядываясь.

— Ах да, — наконец сказал он, — от вас ушла жена. Вы теперь один.

Кассик закрыл дверь.

— Налить чего-нибудь?

— Ещё бы не налить, — ответил Пирсон, — только разбавьте как следует.

— У меня тут есть бутылка хорошего шотландского.

Он приготовил выпить, и они уселись.

— Мы закончили, — сказал Пирсон.

— Знаю.

— Мы в конце концов ошиблись. Ну конечно, убить его невозможно. Но я должен был попробовать. А вдруг, понимаешь, этот сукин сын блефует. Это был последний шанс, и я хотел его проверить.

— Ну и что теперь? — спросил Кассик. — Ещё нужно что-нибудь делать?

Жесткое, не знающее жалости лицо Пирсона дрогнуло.

— Собственно говоря, — задумчиво сказал он, — часа два ещё власть в наших руках — практически. То есть пока Джонс официально не возьмет её в свои руки. А пока этого не случилось, я отвечаю за проект Рафферти.

— Вам известно, что это за проект? Мне казалось, вы понятия не имеете.

Уставившись в потолок, Пирсон продолжил:

— У нас стоят наготове два корабля. Космических, понимаете? Межпланетных, или как их там называют. На каком-то там космодроме, специально укомплектованы всем, что надо, готовые к старту. Готовность круглосуточная. Полностью заправлены, полетят хоть сейчас. — Он добавил: — Кажется, лучшее, что у нас есть. Как я понял, управляются автоматически или по радио. Кто-то говорил, забыл кто, что, как только они покидают Землю, их тут же берет под контроль станция на Венере. А может, не на Венере, может, на Марсе, не помню.

— На Венере, — сказал Кассик.

Пирсон кивнул и отхлебнул из стакана.

— Вы понимаете, конечно, что все это тщательно разработано и подготовлено. Естественно, мне известен смысл этого проекта, я узнал о нем в первый день. Но сейчас я говорю только про эти два корабля. ИХ-Вы понимаете, кого я имею в виду, — их нужно разделить на две группы, по четверо в каждой; если с одним кораблем что-то случится, другой достигнет цели.

— А там, на Венере, есть для них все необходимое, продукты, что-нибудь такое, где они смогут жить?

— Горы продуктов и все такое, дома, да там, в общем, все, что нужно. От нас требуется только одно: доставить их туда.

Кассик встал:

— Я должен предупредить Рафферти.

Встал за ним и Пирсон:

— У меня здесь машина. Я отвезу вас. И будет лучше, если я пойду с вами.

Через полчаса они уже приземлились в Сан-Франциско. Рафферти спал. Кассик разбудил его и сообщил о плане Пирсона. Позвонили на космодром. Подготовили Фургон и всех восьмерых венериан перевели в него — семеро взрослых и один ребенок, который все ещё лежал в инкубаторе. Напуганные, ничего не понимающие мутанты сидели, сбившись в кучу. Они то и дело робко взглядывали вверх, часто моргали и о чем-то потихоньку шептались.

— Счастливо, — сказал им Рафферти.

Фургон до космодрома сопровождали Кассик и Пирсон. Они наблюдали за посадкой мутантов — по четверо в каждый корабль. Все было готово к старту. Из укрытия на краю взлетного поля видели, что ракеты стартовали одновременно. Прошло всего полтора часа: у Джонса оставалось ещё целых тридцать минут.

— Похоже, стоит выпить? — Кассик вопросительно посмотрел на Пирсона.

Надрались они прилично, прихватив с собой и Рафферти, так что скоро не понимали, где они и зачем. Мир превратился в фантасмагорическое мелькание каких-то теней, непонятных звуков, разноцветных пятен и вспышек света. Только один раз Кассик заставил себя сосредоточиться и привел окружающее в порядок.

Это было, когда к ним подошли четверо в серой форме и внимательно стали изучать их документы. Хоть он и совсем ничего не соображал, но тут громадным усилием воли взял себя в руки.

— Что вам надо? — спросил он; но не он их интересовал, а Пирсон, они схватили его, заломили ему руки и потащили к выходу.

Испуганный Кассик бросился за ними и отчаянно попытался отбить у них Пирсона, но один из серых мощным ударом сбил его с ног, а другой жесткой подошвой наступил на лицо.

Потом они всё-таки ушли. Кассик лежал на полу среди опрокинутых стульев и осколков стекла. Рафферти неподвижно лежал рядом. Сознание возвращалось с трудом, постепенно. Он вдруг вспомнил, что Пирсон арестован. Потом до него стали доходить звуки снаружи: рев моторов, визг, пронзительные крики, топот марширующих ног, выстрелы.

Ага, значит, полчаса, последние полчаса кончились. Джонс уже на месте. Начинался первый день работы нового Переходного правительства, правительства нового порядка.

Глава 15

В тесной низенькой кабинке мастерской над рабочим столиком сгорбилась маленькая фигурка. Зажав паяльник в обеих руках, человек внимательно изучал блок со сложной схемой перепутанных проводов и деталей. Полную тишину нарушало только жужжание катушек паяльника. Металлические стены кабины были холодны, гладки, безлики. Гладкая поверхность была покрыта цифрами кодов различных отделений, где хранилось все необходимое. Не пропал даром ни один квадратный миллиметр: кабина была идеально приспособлена для работы.

Путаница проводов, реле и транзисторов на рабочем столе — вот что теперь представлял собой механизм управления сигнальной ракетой. Сама ракета — точнее, тонкий металлический корпус без внутренностей, шесть футов в длину и четыре дюйма в диаметре — стояла в углу. Напротив на стене висела грязная мятая схема. Лампа на гибком, как змея, штативе излучала голубоватый свет. Поблескивали металлом разбросанные кругом инструменты.

— Не получается, — вслух произнес Луи.

Потом лихорадочно стал обрывать провода и опять припаивать их, уже к другим контактам. Минут десять раздавалось лишь шипение расплавленного припоя. Наконец лампочки дали накал: по схеме пошел ток.

Но, увы, ничего не произошло. Он снова стал торопливо отрывать провода и наугад припаивать их куда попало. Подув и поплевав на остывающий металл, он уставился на дымящуюся плату и стал тревожно ждать, что схема заработает.

Но нет, опять ничего.

Он поставил пусковое реле на девяносто секунд, как рассчитал Дайтер. Тик-так, пошел механизм. Тик-так, тик-так, тик-так, тик-так… Луи не выдержал и уменьшил интервал до пяти секунд и снова стал ждать, едва сдерживая нервы, пока не щелкнуло реле и тиканье не прекратилось. Ручные часы показывали, что реле отстало на секунду. Значит, за девяносто секунд наберется восемнадцать. Или того хуже: механизм вообще не сработает. А может, сигнальная ракета пройдет мимо второго корабля в пустоту, так и не выпустив свои магнитные захваты. Ну и чёрт с ней. Он ничего не понимает в электронике.

— Дело дрянь, — сказал он, имея в виду не то, чем он только что занимался, а всю свою жизнь вообще.

В маленькой кабинке его тонкий, прерывистый голосок звучал так одиноко… но всё-таки это был хоть какой-то звук. В абсолютном безмолвии любой звук было приятно слышать.

— Ну ты, — обратился он к искореженной схеме и в эти слова включил все, что накопилось в груди.

Его никто не мог слышать, поэтому он добавил ещё несколько крепких выражений. И странно звучал его тонкий голос, выкрикивающий грязные ругательства. Он и сам поразился. Гнев прошел, и остался только стыд.

— Вот Ирма смогла бы починить эту хреновину, — грустно сказал он.

Потом ему стало страшно, и этот страх вытеснил все остальные чувства. Он медленно закрыл глаза и пронзительно закричал. Сидя неподвижно за пультом, скрючив пальцы, весь покрывшись холодным и липким потом, с высунутом языком, словно что-то попало ему в горло, он вопил, чтобы прогнать этот глубоко засевший в нем страх.

Но ничего не помогало. Все равно на Земле никто его не услышит. «Меня вышвырнули, как никому не нужный хлам, — вопил он, — триллионы миль, я один, совсем один, кругом пустота, никого нет рядом, никто про меня не знает, всем на меня наплевать. Помогите! Возьмите меня обратно! Я хочу домой!»

И всё-таки он понимал, что ведет себя глупо, как ребенок, потому что ведь не был же он одинок на самом деле: с ним был и Дайтер, с ним была и Вивиан, и ещё эта девчушка, Лаура, да плюс огромный корабль величиной с несколько больших городских зданий, весом в тысячи тонн, с двигателями, за которые заплатили миллиарды долларов, с системой безопасности, да ещё снабженный всем необходимым. Так что все, что там он кричал, была, конечно, чепуха.

Дрожа, он протянул руку и притронулся к стене. Боже мой, настоящая. Ну что ему ещё надо? Может она стать ещё более настоящей? И на что это будет похоже? Мысли его бегали по кругу, все быстрей и быстрей, — неуправляемые, сумасшедшие мысли.

Он приблизился к двери, подергал её, убедился, что она закрыта, задвинул засов, посмотрел сквозь щель и остался доволен. Дверь надежно заперта; даже если он станет буйствовать, ничего страшного не случится: никто его не увидит, никто ничего не узнает, он никому не причинит никакого вреда. Да разнеси он вдребезги всю эту кабину, ничего страшного не произойдет. Совсем другое дело там: в бешенстве можно сломать хрупкий автопилот.

Металлические стены выглядели такими тонкими, что казались сделанными из фольги. И эта непрочная стенка отделяет его от абсолютной пустоты! Он ощущает её: вот он прижал обе ладони к стене — невыносимо тяжело, но он заставляет себя сделать это — и стоит так, и чувствует, словно и в самом деле касается пустоты за пределами корабля.

Он слышит её, он ощущает её, он даже чувствует её запах, похожий на запах заплесневелой бумаги. Огромная пустынная свалка, по которой гуляет ночной ветер, настолько слабый, настолько неощутимый, что можно только о нем догадываться. Этот ветер всегда дует за стенками корабля. Он никогда не прекращается.

Страх сменило чувство обиды. Ну почему они не установили связь между кораблями? И почему нельзя было сделать так, чтобы были слышны хоть какие-нибудь звуки? Звуков вообще никаких не было: двигатели не работали, лишь иногда, на какие-то доли секунды включались боковые турбины для корректировки курса. Как узнать, движется корабль или нет? Он напряженно вслушивался в тишину: ни звука. Он принюхивался, вглядывался, протягивал руку, касался стенки — нет, ничего. Только стена из тончайшей фольги, тоньше, чем бумага, и такой непрочной, что он, казалось, мог бы легко изорвать её в клочки.

Он все думал и думал, мысли его кружили вокруг все тех же предметов, в то время как корабль и его невидимый спутник все ближе подлетали к Венере.

А в это время на другом корабле в рубке для связи над приемником склонился Фрэнк.

— Уже через семьдесят два часа после того, как власть перешла в руки Переходного правительства, — звучал слабый, далекий голос диктора с Земли, — в общественной морали произошли значительные изменения…

Ирма и Фрэнк обменялись циничными взглядами.

— Прежняя апатия и неверие в будущее, столь характерные для жизни в условиях так называемой системы Федгов, исчезли; простой человек вновь обрел интерес к жизни, у него появилась цель. Теперь он полностью доверяет своим руководителям; он знает, что его руководители действуют во имя и на благо простого человека; он уверен, что нынешние руководители не поражены и не могут быть поражены интеллектуальным параличом, в отличие от прежних.

— Что все это значит? — хмуро спросила Сид.

— Это значит, что они сначала что-то делают, а потом уже думают, — ответила Ирма.

Голос восторженно продолжал звучать в приемнике. В углу работал на запись магнитофон. Все четверо жадно слушали, стараясь не пропустить ни слова, хотя слушать то, о чем вещал диктор, было довольно противно.

— Но ведь это… так глупо, — сказала Ирма. — Все это ведь такая чушь, чепуха, как в плохой рекламе. Они что, верят всему этому? Неужели это серьезно?

— Колеса истории катятся, — запинаясь проговорил Гарри. — А под ними все погибнет. Что-то сабли притупились — вот и для нас новое дельце. Если мы когда-нибудь вернемся на Землю. Сабли наточим, доспехи надраим, лошадей подкуем. Наш девиз: «Вооружаться, как в Средневековье». Если это Средневековье, то мы к нему готовы.

Никто его не слушал; диктор замолчал, и все погрузились в мрачное раздумье.

— Нам ещё повезло, — сказал Фрэнк через минуту. — Стоит нам только вернуться, как на нас тут же набросится это, как его там, Народное Движение Против Вторжения Инопланетных Орд. Хоть мы никакая не орда, хоть мы никуда и не собираемся вторгаться, все равно мы для них очень даже подходящая цель.

— Ну да, неплохо было придумано услать нас подальше, — задумчиво произнесла Сид. — Это ведь идея Рафферти? Под конец все так запуталось… Я до сих пор не совсем понимаю, что там у них произошло.

— Рафферти был там, — сказал Гарри, — я видел, как он куда-то торопился. Он ещё что-то нам кричал, но я не расслышал.

— Скорей всего, — заметил Фрэнк, — у них давно все было готово: они же не могли за один день построить эти корабли. Наверняка кто-то, а я думаю, скорей всего, Рафферти, собирался куда-то нас отправить подальше от Земли. Это понятно, но вопрос в том куда, чёрт побери.

— Может, они просто хотели избавиться от нас, — с тревогой заметила Ирма. — Просто вышвырнуть в космос, вот и все. Путешествие в один конец.

— Да ну, — махнула рукой Сид, — если б они хотели избавиться от нас, они могли бы это сделать уже давно. Очень просто, чего тратиться на всякие там Убежища и космические корабли со всеми для нас удобствами. Чушь все это.

— А какая она, Венера? — спросила Ирма. — Гарри, ты читаешь всякие книжки, ты должен знать.

Мальчик покраснел.

— Бесплодная пустыня. Ни воздуха, ни жизни.

— Ты уверен? — недоверчиво спросил Фрэнк.

— Ну да, безводная и пустая планета. Ни капли воды. Одна только пыль кругом летает. Пустыня, вот и все.

— Вы просто ослы, — возмутился Фрэнк. — Это на Марсе пустыня.

— Да какая разница? Марс, Юпитер, Венера, Плутон… все они одинаковы.

— И что, мы будем жить под искусственными колпаками вместе с разведчиками? — задумчиво спросила Сид. — Но ведь мы не можем, нам самим нужен колпак. Убежище в Убежище.

— А почему они нам ничего не сказали? — пожаловался Гарри.

— У них не было времени, — ответила Сид.

— Да какого там, к черту, времени, — отпарировал Фрэнк. — Они же тридцать лет молчали. Всю жизнь, год за годом, — и ни слова.

— Простите, — сказала Ирма, — но я не вижу тут никакой разницы. Что нужно было говорить? Мы знаем, куда мы летим, и ничего с этим поделать не можем… разве можем мы изменить курс?

— Меня беспокоит не это, — задумчиво сказала Сид. — Дело в том, что все мы привыкли, что всё за нас кто-то решает. Ведь мы никогда ничего не делали сами. Мы всё ещё дети, мы так и не стали по-настоящему взрослыми людьми.

— Ну да, — согласился Фрэнк, — мы всё ещё находимся в чреве у матери. — И он потопал ногой. — Вот оно, вокруг нас.

— Мы позволяли им думать за нас, все за нас планировать и решать в нашей жизни. Мы всегда плыли по течению, да и сейчас делаем то же самое. Мы понятия не имеем об ответственности.

— А что же нам делать? — спросил Гарри.

— Ничего, — ответила Сид. — Интересно, чем все это кончится. И будет ли когда-нибудь вообще этому конец. Интересно, настанет ли время, когда мы сами станем все решать, сами строить собственную жизнь?

Никто не ответил. Никто не знал, что их ждет в будущем.

Весь перелет от Земли до Венеры занял двести восемьдесят часов сорок пять минут. В последние минуты полета, когда туманный зеленоватый шар поднялся в иллюминаторах и заполнил все небо, Фрэнк сидел в радиорубке и, скрестив на груди руки, ждал.

Корабль ожил. Пол и стены дрожали от рева включающихся двигателей. Автоматические реле реагировали на приближение поверхности планеты, к которой корабль опускался по спирали, постепенно снижая высоту. Прямо перед Фрэнком загоралось и гасло множество лампочек — это роботы, управляющие кораблем, отмечали изменение ситуации.

Громкоговоритель щелкнул, и сквозь треск помех послышался голос:

— Говорит обслуживающая станция на Венере.

Это был человеческий голос, он звучал так ясно, что был, казалось, совсем рядом, не более чем в нескольких тысячах миль.

— Отвечайте — кто вы? В чем цель вашей посадки? Нам никто о вас ничего не сообщал.

Голос звучал бодро, хотя в нем слышались скептические нотки.

— Расскажите о цели вашего прилета. Кто вы? Грузовой корабль? Вы привезли пополнение? Может, ансамбль песни и пляски с девочками?

Другой голос подхватил:

— Может, вы привезли оборудование? У нас, чёрт подери, не хватает машин для готовки жратвы.

— Ну да, они привезли книжки, — завопил первый голос, — Господи Иисусе, мы помираем без книжек! Что там за чушь творится вокруг какого-то Джонса? Кто такой этот Джонс, чёрт бы его подрал? Неужели все это правда?

— Вы привезли какие-нибудь новости? — Второй голос тоже разгорячился. — Это правда, что они уже высаживаются где-то в районе Сириуса? Вся эта орда?

Фрэнк лишь беспомощно слушал, он не мог ответить ни на один из вопросов: передатчик, как все остальные приборы, контролировался роботами. Мучительно было слышать эти умоляющие голоса, такие близкие, и не иметь возможности ничего сказать в ответ.

Но вдруг ответ всё-таки зазвучал. Сначала Фрэнк никак не мог понять, откуда он выходит, этот голос, настолько оглушительный, что у него едва не полопались барабанные перепонки.

— Корабль, — гремел голос, — управляется автоматически. Пассажиры не могут взять на себя управление. Корабль и его пассажиры находятся под защитой Федправа.

Это был голос доктора Рафферти. Он был записан на пленку и включался автоматически: голос звучал из динамика прямо над головой Фрэнка. Старая пленка, старая запись, сделанная, когда слово «Федправ» ещё что-то значило.

— Корабль, — продолжал Рафферти, — совершит посадку недалеко от специальных сооружений в районе Н. Вслед за ним, в интервале около часа, совершит посадку второй корабль, также управляемый автоматически. От вас требуется, чтобы вы оказали пассажирам обоих кораблей всю необходимую помощь, особенно если им придется столкнуться с непредвиденными трудностями.

И он добавил:

— Вы прослушали информацию официального представителя Федправа. Повторение будет передаваться вплоть до полной посадки обоих кораблей.

В динамике вновь зазвучали крайне взволнованные, более слабые голоса с Венеры:

— Это они! Надо срочно направить в район Н. санитарную помощь! Они снижаются в автоматическом режиме!

Некоторое время слышны были какие-то звуки, словно кто-то куда-то торопился, и передатчик с Венеры отключился. Звучали только помехи. Минут через пять снова загремел голос Рафферти.

Так он повторял свое сообщение до тех пор, пока его не заглушили аварийные двигатели: корабль погрузился в плотные слои атмосферы.

Спеша и спотыкаясь, Фрэнк выбрался из радиорубки в коридор и направился в комнату отдыха. Там было пусто, все куда-то исчезли. Напуганный, он обшарил всю комнату, стараясь перекричать рев. Теперь корабль был похож на живое существо, каждая клетка которого пронзительно кричала от боли.

Появился Гарри и схватил его за руку. Он тоже что-то кричал, но ничего не было слышно: Фрэнк видел только раскрывающийся рот и отчаянные жесты. Фрэнк понял и отправился туда, куда он звал. Гарри привел его в дальнее помещение, крохотную клетушку с особо толстыми стенками в самом центре корабля. Ирма и Сид молча стояли, прижавшись друг к другу, глаза их были широко открыты, лица побледнели от страха. Это была крохотная больничная палата на корабле. Стараясь найти самое безопасное место, они инстинктивно спрятались сюда.

Но вот тормозные двигатели замолчали. Это означало одно из двух: или кончилось топливо, или они уже достигли поверхности. Фрэнк подумал: что там со вторым кораблем, на котором Луи, Вивиан, Дайтер и ребенок? Ему так хотелось, чтобы все они наконец были вместе. А ещё он хотел…

Мощный толчок прервал его мысли. И в ту же секунду он надолго потерял сознание. Трудно сказать, сколько прошло времени, когда он пришел в себя.

Первое, что он ощутил, когда очнулся, был собственный вес. Он лежал в углу, голова гудела. Кровь стучала в затылке, как огромный церковный колокол. Повернуть шею было больно. В помещении все было вверх дном, словно тут побывал бегемот. В одном углу стена была смята и пол встретился с потолком. По искореженным стенам текла какая-то жидкость, скорей всего изоляционная. где-то в полумраке виднелась дыра в корпусе величиной примерно с двухэтажный дом, в ней забавно суетился какой-то ремонтный механизм.

Ну вот, случилось самое страшное. Корабль лопнул, как чересчур раздувшийся пузырь. Густой, пахучий туман уже заползал внутрь. Когда прибудут санитарные машины, тут останутся одни трупы.

— Фрэнк, — прошептал Гарри.

Фрэнк попытался встать. Сид лежала, сжавшись в комок; возможно, она была мертва. Он нащупал её пульс. Нет, всё-таки жива. Вслед за Гарри он стал пробираться к выходу. Но дверь оказалась погребенной под разрушенной стеной; единственным местом, через которое можно было выбраться, осталась дыра в корпусе. Делать нечего, придется выбираться через неё. Корабль превратился в кусок искореженного железа.

— А где Ирма? — хрипло спросил Фрэнк.

Но Гарри уже протискивался сквозь груды обломков по направлению к дыре. Фрэнк пополз за ним.

— Она там. Она уползла наружу. — Кряхтя при каждом усилии, он утонул в клубах влажного тумана и провалился в отверстие дыры. Фрэнк последовал за ним.

Они собственным глазам не поверили. Они ничего не понимали, они были совершенно сбиты с толку.

— Мы опять дома, — пробормотал мальчик, изумленно оглядываясь вокруг. — Здесь что-то не так. Мы что, вернулись обратно?

Но нет, это не Убежище, хотя все то же самое. Знакомые холмы, утонувшие в густой дымке, влажные волны тумана. Всюду растет зеленоватый лишайник. Почва покрыта густой растительностью. В воздухе пахнет сложной органикой, богатый, насыщенный запах, очень похожий на тот, о котором они ещё помнят, но в то же время намного более живой и свежий. Они оглядывались, разинув от удивления рты: никакой стены, отделяющей их от внешнего мира, не было и в помине. Никакого корпуса, к которому они так привыкли в своем Убежище. Вокруг простирался огромный, насколько хватало глаз, мир, и не только вокруг, но и наверху. Огромный мир окружал их повсюду.

— Боже мой, — вздохнул Фрэнк, — глазам своим не верю. — Наклонившись, он поймал какое-то похожее на змейку насекомое. — Это не робот, оно настоящее, оно живое!

Из тумана вышла Ирма. Над глазом её сочилась кровь, волосы были спутаны, одежда изорвана.

— Мы дома, — сказала она изумленно, протягивая им пучок какой-то травы. — Смотрите, совсем как у нас. И можно дышать. Можно жить!

Вдали в клубах пара взметнулись вверх мощные струи кипятка — это гейзер пробился на поверхность сквозь скалы. А где-то там, вдалеке, волновался огромный океан, невидимый в плотных клубах влажного воздуха.

— Послушайте, — сказал Фрэнк, — вы слышите? Слышите плеск воды?

Они стали прислушиваться. Они действительно слышали его. Они опустились на поверхность почвы, они вцепились в неё руками, прижались лицами к теплой, влажной планете. Они словно обезумели.

— Мы дома, — плакала Ирма. И все они плакали, задыхаясь от счастья, и что-то бормотали, захлебываясь от радости.

А в это время над ними уже был слышен грохот второго снижающегося корабля.

Глава 16

Температура на поверхности Венеры под облачным покровом составляет от 99 до 101 градуса по Фаренгейту. Нижние слои атмосферы состоят из смеси аммиака и кислорода, сильно насыщенной водяными парами. В долинах, раскинувшихся между холмами, усердно трудятся различные формы жизни: они намечают планы на будущее, строят и созидают.

Луи и Ирма ремонтировали турбину трактора, когда появился взволнованный Дайтер.

— Готово! — закричал он с порога. — Можно начинать!

Луи высунул голову из-под трактора.

— Ну что там у тебя, готово? — сердито спросил он.

— Зерно. Можно начинать сеять. Там есть все, что для этого нужно. Вивиан обнаружила целый склад. — Дайтер прыгал на месте как сумасшедший. — Бросайте ваше дурацкое занятие, это не к спеху. Надо взяться всем вместе. Я вызвал Фрэнка и Сид, они уже идут. Мы встретим их по дороге. Гарри тоже пойдет.

Ворча, Луи выполз из-под трактора.

— Брось ты называть это зерном. Какое это зерно?

— Это зерно в духовном смысле. Это квинтэссенция зерна.

— Ну да, конечно, темно-зеленого цвета, — засмеялась Ирма.

— Да пусть хоть в темно-красную полоску или в серебристый горошек. Пусть хоть величиной с дом и с кожурой из кружев с бантиками. Пусть хоть из неё льется амброзия и сыплется кофейная гуща. Все равно это зерно.

Луи вытер лоб:

— Нельзя никуда ехать, пока не работает трактор. До владений Дайтера ведь добираться, забыл как? Пятьдесят миль по холмам. Нужна новая свеча, значит, надо сходить на корабль.

— Да к черту твой трактор, — нетерпеливо сказал Дайтер, — у меня есть коляска с лошадью, мы все в неё влезем.

Возле навеса действительно спокойно стояла лошадь, запряженная в коляску. Луи осторожно подошел к ней, подозрительно сощурив глаза.

— Как ты её назвал?

Он ещё никогда не видел этих животных вблизи. Эта, с позволения сказать, лошадь состояла в основном из ног, которые оканчивались внизу огромными плоскими ступнями, похожими на чашевидные присоски. Животное все было покрыто клоками свисающих спутанных волос. На крохотной головке тускло блестели полузакрытые глазки.

— Как ты её поймал? — спросил он.

— Да она довольно смирная… если, конечно, и у тебя есть терпение. — Дайтер взобрался в тележку и взялся за вожжи. — Я чуть не рехнулся, пока не понял, как эту чертову падаль надо обучать. А потом оказалось, что она умеет читать мысли, телепатка чертова. Стоит только подумать, что ты от неё хочешь, она и идет.

Он презрительно сморщил нос:

— Забудь про свой трактор: он в любом случае не будет у тебя бегать вечно. А это — транспорт будущего — наступает эра конной тяги!

Ирма робко вскарабкалась в тележку и села рядом с Дайтером. За ней, подумав немного, залез и Луи. Тележка была хоть и грубо сработана, но зато крепкая: последние четыре месяца Дайтер только тем и занимался, что конструировал и собирал её. Нашелся и подходящий материал — похожее на хлеб, но быстро твердеющее на открытом воздухе волокно какого-то растения, в большом количестве растущего кругом. Его сначала выдерживали, высушивали, а потом уже можно было с ним делать все, что угодно: пилить, строгать, резать, полировать, красить и т. д. Правда, время от времени кочующие стада каких-то животных начисто объедали его, но это было нестрашно: растение быстро вырастало вновь.

Итак, плоские ступни лошадки ритмически зашлепали по сырой почве, тележка тронулась. И скоро хижина Луи пропала за горизонтом. Они своими руками строили её вместе с Ирмой. На это потребовался почти год. Строили её все из того же материала хлебного растения. Вокруг хижины раскинулась довольно приличная площадь обработанной земли — несколько акров. Так называемая пшеница росла густыми пучками; конечно, это была не совсем пшеница, но очень даже похоже. Зерно созревало в толстых стручках. Кругом ползали всевозможные насекомые, были и хищники, пожирающие вредителей. Поля орошались неглубокими канавками, по которым вода поступала из подпочвенного источника, время от времени пробивающегося на поверхность горячей булькающей струей. В теплой и сырой атмосфере, при почти не меняющейся погоде, как в настоящем парнике, можно было выращивать до четырех урожаев в год.

Перед хижиной стояли полусобранные машины, которые они притащили сюда от разбитого корабля. Ирма изобретала и собирала новые из остатков старых. Топливные трубы корабля служили теперь для дренажа. От генератора, приводимого в движение с помощью воды, по проводам, опять же снятым с корабля, в хижину поступал ток.

Под навесом позади хижины меланхолично жевали влажное сено несколько экземпляров местных травоядных — ещё не совсем было ясно, на что они могут сгодиться. Но зато было уже известно около десятка видов животных, мясо которых вполне можно было есть, а кроме того, два типа жидкостей, годных для питья. Как источник мышечной энергии они стали использовать гигантское животное, густо заросшее шерстью. А вот теперь ещё Дайтер приручил это копытное.

Вытянув крохотную головку, лошадка уверенно бежала по дороге, в считанные секунды набрав вполне приличную скорость. Ноги её быстро мелькали в воздухе, ну прямо как у страуса, да и в скорости она, пожалуй, не уступала, знай только ступни чмокали. Трясло немилосердно. Луи и Ирма изо всех сил вцепились друг в друга. А Дайтер с громким смехом все погонял и погонял свою лошадку.

— Ну хватит же, и так уже слишком быстро, — умоляла его Ирма, стуча зубами.

— Много вы понимаете, — кричал Дайтер, — она ещё не разогналась как следует!

Впереди показалась широкая канава, окруженная камнями и заросшая кустарником. Луи в ужасе закрыл глаза: ещё немного — и тележка опрокинется…

— Держи, — закричал он, — а то свернем себе шеи!

Но едва они подскакали к канаве, лошадка вдруг расправила на спине короткие маленькие крылышки и быстро — быстро замахала ими. Она легко подняла тележку в воздух, перелетела канаву и плавно опустилась на другой стороне.

— Да это же птица, — ахнула Ирма.

— Ага! — крикнул Дайтер. — Для неё не существует препятствий! Верная моя лошадка! — Он лихо наклонился и, рискуя свалиться, ласково потрепал её по мохнатой спине. — Ах ты моя хорошая! Птичка ты моя быстрокрылая!

Ландшафт слегка изменился. Далеко справа показалась неясная горная цепь, почти совсем закрытая плотными вихрями тумана, от которого поверхность планеты всегда была влажной. Густая растительность, множество ползающих, прыгающих насекомых… Куда бы Луи ни бросил взгляд, везде была жизнь. Только у подножия гор чернело обуглившееся пятно, да и то уже начало покрываться зеленой растительностью.

Там раньше была база разведчиков с Земли. В своих Убежищах там сидели взаперти земляне, прибывшие на Венеру раньше. Все они погибли, на планете осталось только восемь венериан.

Когда на поверхность планеты опустился второй корабль, машины «скорой помощи» находились уже в пути. На этот раз спуск был более удачным: никто не пострадал, и корабль не получил никаких повреждений. Машины подобрали раненых и поместили их в специальных помещениях, нарочно построенных перед их прибытием. В течение первого месяца земляне — несмотря на категорические приказы Переходного правительства — оказывали всестороннюю помощь вновь прибывшим. Потом, уже ближе к марту, радиопередачи с Земли прекратились. А ещё через неделю прибывший с Земли тяжелый боевой корабль разбомбил «убежища» землян до основания; на планете теперь остались только венериане.

Гибель землян потрясла их, но прошло время, и они оправились от потрясения. Зато значительно упростились проблемы их собственного существования: теперь они полностью были предоставлены самим себе и не зависели ни от каких там жителей чужой планеты.

Где-то на полпути между местом посадки их кораблей и разрушенными базами землян стояли специально для них приготовленные склады, битком набитые всевозможным оборудованием и механизмами. Они сразу же начали осваивать их, но скоро утратили к этому делу всякий интерес. В конце концов они совсем забросили его, им смертельно надоело ковыряться в изготовленных на Земле машинах и механизмах. Все это произвела земная промышленность, а никому из них не хотелось начинать с той точки, на которой произошло их разделение; они решили порвать все связи с Землей и начать с самого начала. Не копию земной цивилизации хотелось создать им, нет; у них должно быть свое, особенное общество, приспособленное к их собственным нуждам, к их собственным условиям жизни, нисколько не похожим на земные.

Эта должна быть земледельческая цивилизация.

Они построили себе небольшие дома, засеяли землю, выкопали оросительные каналы, они научились ткать волокна местного растения, провели электричество, выстроили санитарные сооружения, выкопали колодцы; у них было два экипажа, запряженные местными летающими лошадками. Они стали приручать местных животных, они обнаружили здесь прекрасный строительный материал. Они сами изготовили себе основные инструменты и множество других полезных предметов. За один только год их эволюция достигла такого уровня, для которого на Земле понадобились тысячи лет. Эх, а лет через десять…

За лугом начинался длинный овраг. То здесь, то там среди кустов лежало несколько шлындов: с недельку назад на планету спустилось их огромное количество. А за оврагом, у подножия горного хребта, виднелась огромная куча какого-то белого вещества.

— Что это там? — спросил Дайтер, прервав мысли Луи. — Я ещё не встречал такое, оно что, тоже живое?

На второй тележке подъехали Фрэнк и Сид. Они молчали: всем было не по себе при виде этих огромных зловещих белых куч; непонятно, чего можно ждать. В руках Сид шевелился и пищал ребенок.

— Эта штука не отсюда, — сказал наконец Фрэнк.

— Откуда ты знаешь, — спросил Дайтер, — кто тебе сказал?

— Понимаешь, — продолжил Фрэнк, — они не с Венеры. Они опустились через пару дней после шлындов.

— Опустились? — озадаченно спросил Дайтер. — Что ты имеешь в виду?

Фрэнк пожал плечами:

— Ну как шлынды. С неба.

— Я тоже видела одного, — вмешалась робко Ирма. — Похоже, это ещё одна форма жизни… откуда-то из космоса.

Вдруг Луи обнял Дайтера за плечо:

— Поехали. Я хочу посмотреть это поближе.

Лицо Дайтера передернулось от обиды.

— Это ещё зачем? Я же собирался показать вам мою пшеницу.

— К черту пшеницу, — резко сказал Луи. — Давай-ка лучше посмотрим на эту гадину.

— А я уже видел точно такую же, — сказал Фрэнк. — Выглядит совершенно безобидно. Ничего особенного… одноклеточное, как и шлынды. — Он замялся. — Я разрезал её, чтобы посмотреть… Состоит из ядра, оболочки, зернистой протоплазмы. Все как обычно, простейший организм.

Дайтер направил лошадку к белой куче. Через несколько секунд они остановились возле неё. За ними подъехала и вторая тележка. Одна из лошадок понюхала и стала пощипывать белое вещество.

— Не трогай, — беспокойно приказал Дайтер, — ещё отравишься.

Луи спрыгнул и подошел поближе.

Куча была слегка влажной. И действительно, это было живое существо. Луи взял палку и начал с любопытством тыкать. Ну вот ещё одна форма жизни… и откуда она только взялась? Там, в космосе, их, видно, поменьше, чем этих шлындов, к которым они уже стали привыкать.

— Их только две? — спросил он. — Кто-нибудь видел ещё?

— Вон ещё один, — указала Ирма.

Примерно в четверти мили виднелся ещё один, видимо опустившийся совсем недавно. Видно было, как он вяло шевелился… медленно полз по сырой почве вперед. Движения становились все медленнее, и наконец животное замерло.

— Готов, — равнодушно заметил Дайтер.

Луи пошел посмотреть, ступая по мягкой, как губка, зеленой растительности планеты. Из-под ног прыгали в разные стороны крохотные существа — какие-то ракообразные с довольно крепкими панцирями. Ему было не до них: он глаз не отрывал от неясных очертаний огромной белой горы. Подойдя ближе, он увидел, что животное вовсе не умерло, оно просто отыскало себе глубокую впадину в почве и пыталось как следует устроиться в ней поудобнее. А уж совсем он изумился, когда заметил, как из пор животного сочится что-то вроде вязкого цемента. Вещество тут же застывало, становилось твердым, и животное оказалось плотно прикрепленным к почве. Наконец оно совсем замерло, очевидно чего-то ожидая.

Чего оно ждало?

Он с любопытством обошел вокруг. Поверхность зверя везде была одинаковой. Конечно, выглядит как одноклеточное, это ясно: гигантское одноклеточное, и все тут. Он подобрал камень и бросил. Камень застрял в белой субстанции.

Похоже, это близкий родственник шлында. Возможно, их разделяет несколько ступеней эволюции, очень даже вероятно. Он знал, что шлынды — существа незавершенные, то есть, например, они лишены способности проглатывать пищу, размножаться, даже долго оставаться живыми. А эта штука явно не умирает, наоборот, она умеет приспосабливаться к окружающим условиям. Может, они связаны между собой способом симбиоза?

И вдруг он заметил спускающегося шлында.

Он и раньше наблюдал подобное зрелище, но оно не переставало восхищать его. Шлынд использовал воздушную среду, как семена некоторых растений: сначала он планировал в одном направлении, потом в другом и, маневрируя таким образом, старался как можно дольше продержаться в воздухе. Шлынды явно не стремились быстро опускаться, это означало для них потерю способности двигаться.

Вот он плывет навстречу собственной смерти. Странную тайну хранит в себе этот космический пришелец, покрыв миллионы, миллиарды миллиардов миль. И зачем? Чтобы закончить жизнь здесь, вот так бесцельно исчезнуть?

Как ему знакома эта бессмысленность Вселенной. Жизнь без цели. За последние два года были уничтожены миллиарды шлындов. Трагично? Да. Глупо? Без сомнения. Вот и этот, на краткий миг повисший над поверхностью планеты, пытается продлить последние мгновения жизни. Борьба безнадежна: как и остальные его собратья, он был обречен.

Вдруг шлынд стал сворачиваться: его тонкое, как блин, тело на секунду ещё раз расправилось, ловя воздушные потоки, потом снова свернулось в тонкую продолговатую трубку, которая устремилась отвесно вниз.

Трубчатый снаряд, видимо, знал, что он делает: он попал прямо в середину горы белого теста.

Он аккуратно погрузился в белую массу, поверхность её сомкнулась над ним, не оставив никакого следа.

— Это его дом, — неуверенно произнес Дайтер, — это его жилище. Шлынд в нем живет.

Тем временем в белой массе стало что-то происходить. Не веря собственным глазам, они смотрели, как она разбухает, растет, вот её размеры уже вдвое превышают прежние! Быть такого не может, невероятно! Вот белая масса разделилась на две полусферы, ещё соединенные друг с другом, но вполне самостоятельные. Белая масса продолжала быстро расти, вот она уже состоит из четырех элементов. Она словно взбесилась: булькая, она росла как на дрожжах. Две, четыре, восемь, шестнадцать… и так далее в геометрической прогрессии.

Вихри холодного зловещего ветра понеслись над ними. Белые волны перекатывались по поверхности существа и, казалось, заслонили собой солнце: Луи вдруг увидел, что стоит в тени, которая все более сгущалась. В панике он отступил назад. Страх его передался и двум лошадкам: только он протянул руку, чтобы влезть в тележку Дайтера, животные вдруг расправили свои крылышки и понесли. Таща за собой тележки, они упорхали прочь от этого взбесившегося теста. Он остался совсем один, беспомощный и оглушенный.

— Что это? — закричал Фрэнк.

Голос его звучал истерически. Вслед за ним стали кричать остальные, обращаясь неизвестно к кому.

— Что это? Что происходит?

Дайтер спрыгнул на землю и стоял, расставив ноги и крепко держа вожжи.

— Ну что ты там встал? — крикнул он Луи. — Иди сюда, полезай и поехали.

Когда Луи подошел, лошадка, сердито ворча, вздрогнула. Не обращая на неё внимания, он залез в тележку и свесился вниз; губы его дрожали, лицо было белым как мел.

— Похоже на яйцо, — неуверенно сказала Сид.

— Было яйцо, — поправил Луи. — Теперь это зародыш.

Да, они наблюдали оплодотворение космического яйца мужской половой клеткой. И Луи наконец понял, что такое шлынды.

— Это пыльца, — пораженный, прошептал он, — вот что это такое. А мы не могли догадаться.

Шлынды оказались пыльцой, огромными стаями скитающейся в межзвездном пространстве в поисках клетки, которую они могли бы оплодотворить. Ни шлынды, ни белая ватоподобная масса не были полными организмами: только соединившись, они образовали растущий теперь на глазах зародыш.

И он понял кое-что ещё. На Земле был только один человек, который мог догадаться об этом, а именно Джонс.

Группа биологов подготовила доклад. Джонс едва взглянул на бумаги, кивнул и зашагал, погруженный в собственные мысли.

— Это оказалось именно то, чего боялись, — сказал Трилби, возглавлявший группу, — этим и объясняется их незаконченность, незавершенность, отсутствие у них пищеварительных и репродуцирующих органов. Они сами такие репродуцирующие органы. По крайне мере, половина.

— Как это называется? — неожиданно спросил Джонс. — Напомните, я позабыл.

— Метазон. Многоклеточное. С развитыми органами, обладающими различными функциями.

— И никто не видел, как это все происходит… какое оно из себя?

— Слава богу, нет, — с пафосом ответил Трилби. — Этот организм использует планету в качестве среды созревания, как чрево; мы могли наблюдать только зародыш, а также стадию, которая соответствует акту рождения. В этот момент существо сразу покидает планету. Наша атмосфера, а также гравитационное поле являются прекрасной средой для ранних стадий развития этого организма; после этого мы ему больше не нужны. Я полагаю, взрослому организму планета не нужна — он живет в межпланетном пространстве.

— В открытом космосе? — Джонс нахмурил брови.

Лицо его озабоченно сморщилось и покрылось густой сеткой морщин; он слушал ученого вполуха.

— Оно созревает на планетах… ясно, им необходимо укрытие…

— У нас есть причины полагать, — сказал Трилби, — что так называемых шлындов можно уподобить пыльце взрослого растения — если, конечно, тут уместны подобные слова. Возможно, это не есть ни растение, ни животное. Нечто среднее… во всяком случае, неспособность к самостоятельному передвижению, способ размножения — признаки растения.

— Растения, — повторил Джонс. — Значит, они не способны убивать. Они сами беспомощны и безобидны.

— В общем-то, да. Вряд ли можно допустить, что эти…

Джонс с отсутствующим видом кивнул.

— Да-да, конечно… это абсурд. На самом деле мы ничего о них не знаем. — Он устало потер лоб. — Оставьте доклад здесь. Спасибо.

Он ушел, а они ещё долго стояли вокруг своего доклада, словно кучка взволнованных кур. Он миновал ряд офисов и оказался в пустом, пронизанном сквозняками коридоре, соединяющем административное здание с крылом, где размещалось полицейское Управление. Взглянув на карманные часы, он увидел, что как раз время.

Время. Он в ярости сунул часы обратно в карман — о, как он ненавидел эту круглую безмятежную и презрительную рожу циферблата!

Уже целый год он снова и снова мыслями возвращался к этому докладу. Он помнил его слово в слово — и в конце концов отдал приказ подготовить его. Они хорошо потрудились: доклад получился исчерпывающим.

Снаружи доносились какие-то звуки. Вздрогнув, Джонс остановился, смутно сознавая, что может означать это далекое бормотание. Дрожащими пальцами он тщательно пригладил волосы. Как мог, привел себя в порядок.

Сам маленький, невзрачный, в очках с железной оправой и с редеющими волосами, он был одет в простую серую униформу; на впалой груди брякала единственная медаль да плюс форменная повязка на рукаве с двумя перекрещенными бутылками. Вся жизнь его была бесконечный, изнуряющий труд. От постоянного нервного напряжения и тревог он заработал язву. Очень уж он был совестливым человеком.

Итак, он проиграл.

А толпа-то на улице и не подозревала об этом. Перед зданием она достигала колоссальных размеров. Тысячи и тысячи собрались в одну возбужденную массу, кричали, смеялись, размахивали руками, плакатами, знаменами и значками. Шум то нарастал, то стихал, чтобы снова волнами прокатиться по городу, — с небольшими передышками это продолжалось уже больше года. Всегда находился кто-нибудь, кто начинал пронзительно выкрикивать его имя. Джонс нехотя взглянул на некоторые лозунги; механически он отметил, в чем они не совпадают с его программой.

МЫ ВЕРИМ В ТЕБЯ

ЕСЛИ НЕ ТЕПЕРЬ, ТО ЗАВТРА

ДЖОНС ЗНАЕТ, ЧТО ДЕЛАЕТ

Джонс знал, это верно. Сложив руки на груди, он мрачно сделал круг по коридору; в походке его выражались нетерпение и беспокойство. В конце концов толпа, сломав изгородь вокруг здания Управления, разойдется. Приветствуя его, выкрикивая лозунги, они рано или поздно разбредутся кто куда. А твердолобые из Организации пойдут, примут холодный душ, вернутся на свои посты и станут разрабатывать дальнейшие планы великой стратегии. Но пока ещё ни одна душа не знает, что Крестовый поход закончен. А через несколько дней корабли начнут возвращаться домой.

В дальнем конце коридора открылась дверь и показались двое. Это были Пирсон и вооруженный охранник в серой форме. Высокий и стройный Пирсон подошел к нему; лицо его было бледно, губы сжаты. Он нисколько не удивился, увидев тут Джонса; подойдя почти вплотную, он уставился на маленького человечка, потом оглянулся на охранника и пожал плечами.

— Давненько не виделись, — произнес Пирсон и облизнул губы. — Кажется, с тех пор, как мы вас впервые арестовали.

— И с тех пор многое изменилось, — ответил Джонс. — С вами хорошо обращались?

— Держали в одиночке почти год. — Пирсон говорил спокойно, в его словах не было никакой вражды. — Если, по-вашему, это значит, что хорошо обращались, то да.

— Принесите два стула, — приказал Джонс охраннику, — мы хотим посидеть. — Заметив колебание охранника, Джонс покраснел и заорал: — Делайте, что я сказал! Здесь всё под контролем.

Притащили стулья; Джонс молча уселся. Пирсон последовал его примеру.

— Что вы от меня хотите? — прямо спросил Пирсон.

— Вы слышали о Крестовом походе?

— Слышал, — кивнул Пирсон.

— Ну и что вы об этом думаете?

— Думаю, пустая трата времени.

Джонс подумал немного.

— Да, — наконец согласился он. — Это пустая трата времени.

Удивленный Пирсон хотел было что-то сказать, но потом передумал.

— Крестовый поход закончен, — заявил Джонс. — Он полностью провалился. Мне сообщили, что то, что мы называем шлындами, всего лишь пыльца невероятно сложного растениевидного существа, настолько развитого и обитающего настолько далеко, что мы и представить себе не можем, как не можем и представить, на что оно похоже.

Пирсон изумленно уставился на него:

— Вы это серьезно?

— Совершенно серьезно.

— В таком случае мы… — он сделал неопределенный жест, — кто мы для них такие? Пустое место!

— Хорошо сказано.

— Может, они приняли нас за какое-то вредное вещество.

— Скорей всего, за вирус. Что-то в этом роде. На таком примерно уровне.

— Но… — Пирсон остановился, а потом продолжил: — Что они собираются предпринять? Если мы совершали нападения на их пыльцу, уничтожали их споры…

— Взрослые особи приняли простое, рациональное решение. Очень скоро они начнут защищаться. И я не могу обвинять их в этом.

— Они что, собираются… уничтожить нас?

— Нет, они собираются нас просто изолировать. Вокруг нас скоро образуется кордон. Нам оставят Землю, Солнечную систему, звезды, до которых мы уже добрались. И все. А дальше, — Джонс щелкнул пальцами, — боевые корабли станут просто исчезать. Паразиты, или вирус, или, как вы говорите, отрава, будут помещены в непроницаемый контейнер. Запечатаны внутри санитарного кордона. Эффективное решение — ни одного лишнего движения. Так сказать, ответ в самую точку. Характерный, кстати, для этой растениевидной формы жизни.

Пирсон выпрямился:

— Давно вы об этом узнали?

— Нет, не очень. Война уже началась. И если бы это были впечатляющие межзвездные бои… — голос Джонса понизился до едва слышного шепота, — народ был бы доволен. Даже если бы мы проиграли, у нас остались бы слава, ощущение борьбы, ощущение врага, которого нужно ненавидеть. Но нам не оставят ничего. Через несколько дней кольцо замкнется, и корабли будут вынуждены вернуться. Нам не оставят даже поражения. Только пустоту.

— А что делать с ними? — Пирсон показал на окно, за которым все ещё раздавались приветственные крики. — Думаете, они станут терпеть, узнав все это?

— Я сделал все, что мог, — спокойно сказал Джонс. — Из моего блефа ничего не вышло. Я и сам не понимал, кого мы пытаемся уничтожить. Я действовал вслепую.

— Стоило догадаться, — сказал Пирсон.

— Не вижу почему. Вы думаете, легко вообразить себе, что это такое?

— Нет, — согласился Пирсон, — это нелегко.

— Но я не об этом хотел бы с вами поговорить. Вы ведь были главой Службы безопасности? — продолжил Джонс. — Когда я пришел к власти, я распустил все структуры этой организации и закрыл все лагеря. Энтузиазм сохранял единство всего народа. Но энтузиазм ведь теперь скоро кончится.

Пирсон заподозрил неладное.

— Что все это, чёрт возьми, значит?

— Я предлагаю вам снова занять свою должность. Вы опять вернетесь в свой кабинет. И табличка останется та же: «Глава Службы безопасности». Вы снова станете возглавлять и тайную полицию, и военную полицию. Все будет как раньше… лишь с небольшими изменениями. Верховный Совет Федправа остается распущенным.

— И высшая власть сохраняется за вами?

— Разумеется.

— Пошел ты в задницу.

Джонс сделал знак охраннику:

— Позовите доктора Маньона.

Доктор Маньон оказался плешивым плотным человеком в превосходно сшитой униформе, с наманикюренными ногтями, слегка надушенный, с влажными толстыми губами. В руках у него был тяжелый металлический ящик, который он осторожно положил на стол.

— Доктор Маньон, — сказал Джонс, — познакомьтесь с мистером Пирсоном.

Они пожали друг другу руки. Все время, пока Маньон закатывал рукава, робко посматривая на Джонса, и открывал стальной ящик, Пирсон не двигался.

— Он хранится здесь, — сообщил он, — и прекрасно сохранился, просто замечательно перенес путешествие. — И добавил с гордостью: — Это лучший образец, который можно было получить.

— Доктор Маньон, — сказал Джонс, — ученый, его область — паразитология.

— Да, — быстро поддакнул Маньон, и его круглое, масленое лицо вспыхнуло от профессионального рвения. — Видите ли, мистер… Пирсон?.. Да, видите ли, мистер Пирсон, как вы, вероятно, поняли, одной из самых сложнейших наших проблем была защита возвращающихся из полета кораблей от возможного попадания в них паразитических организмов внеземного происхождения. Мы бы не хотели допустить появления у нас на Земле новых форм патогенных, — он со щелчком открыл свой ящик, — организмов.

В ящике лежала какая-то серая свернутая кишка; видно, это и был паразит. Он был помещен в прозрачную желатиновую капсулу. Существо едва заметно пошевелилось. Его слепой кончик задвигался, как бы ощупывая все кругом, а потом прижался к внутренней поверхности капсулы влажной присоской. Должно быть, это был червь; по его членистому, разделенному на сегменты телу шли вялые волнообразные движения.

— Он хочет есть, — пояснил Маньон. — Сейчас это не паразит в прямом смысле, он не может принести вреда своему «хозяину». Связь между ними я бы назвал… симбиозом, но так будет до тех пор, пока он не станет откладывать яйца. Вот тогда личинкам нужно будет чем-то питаться, и источником питания послужит их «хозяин». — И он продолжил чуть ли не с любовной дрожью в голосе: — Оно напоминает некоторых наших ос. Полный период роста и взросления, до способности к откладыванию яиц, составляет около четырех месяцев. Проблема состоит в следующем: мы знаем, как оно живет там, в своем собственном мире, — кстати, оно обитает на пятой планете Альфа Центавра. Мы наблюдали, как оно ведет себя в условиях естественного, так сказать, для него «хозяина». Нам также удалось внедрить его в тело некоторых крупных земных млекопитающих, ну, таких как, например, корова и лошадь, — и, кстати, получили любопытные результаты.

— Теперь доктора Маньона, — сказал Джонс, — волнует проблема, сможет ли этот паразит существовать в человеческом теле.

— Паразит растет довольно медленно, — взволнованно задыхался Маньон, — нам необходимо производить наблюдения лишь раз в неделю. А к тому времени, как он отложит яйца, мы уже будем знать, как он сумел приспособиться к условиям человеческого организма. Но, увы, пока мы никак не можем найти добровольца.

Наступило молчание.

— А вы не хотите стать добровольцем? — спросил Джонс, обращаясь к Пирсону. — У вас есть выбор, пожалуйста: либо одна работа, либо… другая. Я бы на вашем месте предпочел ту, которую хорошо знаю. Вы были превосходным полицейским.

— Неужели вы это сделаете? — едва слышно спросил Пирсон.

— Увы, я вынужден это сделать, — ответил Джонс. — Мне необходимо вновь восстановить полицию. И особенно тайную, которая должна быть воссоздана специалистами в этом деле.

— Нет, — хрипло сказал Пирсон, — мне на все на это наплевать. Не хочу иметь ничего общего.

Доктор Маньон так и просиял. Стараясь хоть немного сдержать себя, он засуетился вокруг своей желатиновой капсулы.

— А тогда мы можем начинать? — И, обращаясь к Пирсону, сообщил: — Хирургический кабинет есть прямо здесь, в этом здании. Я имел удовольствие осмотреть его. Превосходное оборудование. Я бы хотел поскорее начать операцию, боюсь, как бы бедняжка не умерла от голода.

— Да, это было бы нехорошо, — согласился Джонс. — Проделать такой путь с Альфа Центавра… чтобы здесь помереть с голоду.

Он стоял, теребя свой рукав и о чем-то размышляя. Ни Пирсон, ни Маньон не отрывали от него глаз. Вдруг Джонс спросил:

— У вас есть зажигалка?

Озадаченный Маньон порылся в кармане, вынул тяжелую золотую зажигалку и подал ему. Джонс повернул регулятор, поднес зажигалку к ящику и обрызгал жидкостью желатиновую капсулу. Самодовольство Маньона враз улетучилось.

— Боже мой, — запричитал он, потрясенный, — что вы де…

Джонс поджег жидкость. Потрясенный Маньон беспомощно стоял и смотрел, как капсула вместе со своим паразитом пылали в мерцающем желтом пламени. Постепенно драгоценное содержимое коробки превратилось в комочек черной пузырящейся слизи.

— Но почему? — чуть слышным голосом восклицал ничего не понимающий Маньон.

— Я провинциал, — коротко объяснил ему Джонс, — меня тошнит от всего непонятного и странного.

— Но…

Джонс вернул хозяину зажигалку:

— А от вас меня тошнит ещё больше. Забирайте свой ящик — и чтоб духу вашего здесь не было.

Потрясенный произошедшей на его глазах катастрофой, Маньон взял в охапку остывающий ящик и заковылял прочь. Охранник сделал шаг в сторону, пропуская его, и доктор скрылся за дверью.

Пирсон перевел дыхание:

— Вы ведь не станете работать с нами. Каминский хотел, чтобы вы принимали участие в Реконструкции.

— Ну что ж, — Джонс подчеркнуто вежливо кивнул охраннику, — этого человека посадить обратно в камеру. Пусть пока посидит.

— Надолго? — спросил охранник.

— Пока не сдохнет, — злобно ответил Джонс.

Вернувшись к себе, Джонс погрузился в мрачное раздумье.

Но разве он не ждал поражения? Разве он не знал заранее, что Пирсон откажется? Разве он не предвидел, чем окончится эта жалкая сцена, разве не знал, что не сможет довести свое испытание до конца? Он бы мог… и довел бы, но… ну, предположим, довел, разве это хоть что-нибудь изменило?

Да, это начало конца. Теперь у него не осталось ничего, кроме этого ужасного, этого отвратительно тягучего времени. Все, что бы он ни делал теперь, безнадежно. Время безжалостно к нему, и даже оно имеет свой конец. Но пусть он будет таким, чтобы люди запомнили его на века. И все же, как ни ужасно было себе это представлять, смерть надвигалась все ближе, она была неотвратима.

Он уже ничего не знает, что станет дальше с обществом: потому что впереди ничего не видно. Это означает одно: он скоро умрет. Уже почти год он постоянно думал об этом, и чем дальше, тем ужасней ему представлялась собственная смерть.

После смерти его тело и мозг станут медленно разрушаться. И это самое страшное. Нет, его пугала не мгновенная боль, которую он почувствовал в момент смерти. Это он ещё смог перенести. Но как перенести медленное, постепенное разрушение собственного тела?

Искра индивидуальности ещё несколько месяцев будет тлеть в его мозгу. Сознание тоже будет неясно мерцать — так говорила ему его память о будущем. Полный мрак, совершенная пустота смерти, и в этой абсолютной пустоте продолжает жить его личность.

Разложение начнется на самых высоких уровнях. Сначала оно коснется его высших способностей: начнут отмирать самые тонкие, самые сложные процессы, связанные с наивысшими уровнями сознания. Через час после смерти сознание сузится до уровня животного. Через неделю оно достигнет уровня растения. Его личность проделает обратно весь тот путь, какой в муках и страданиях проделал за миллионы лет своего существования весь живой мир на Земле, шаг за шагом, от человека к обезьяне, потом к менее развитым приматам и далее к ящерице, лягушке, рыбе, ракообразным, трехлопастным — и так до простейших. А потом совершенное угасание сознания на уровне минерала. Тихий конец, тихая смерть. Но на это понадобится время.

Труп не сознает, процессы в нем проходят на бессознательном уровне. Но Джонс не такой, как все. Вот теперь, в эту самую минуту, он ясно сознавал, что с ним происходит. В здравом рассудке и полной памяти, он ощущал, как постепенно разлагается его посмертная личность.

Невыносимо. Но что ему оставалось делать?.. С каждым днем становилось все хуже и хуже — и так будет, пока он не умрет на самом деле. И лишь тогда, слава богу, этой пытке придет конец.

Ну разве могут страдания, которые он причинял другим, сравниться с его собственными страданиями? Он понимал, что заслужил это. Он согрешил, и пришло воздаяние.

Последняя, самая мрачная фаза существования Джонса началась.

Глава 17

Кассик разговаривал с двумя членами полицейского сопротивления, когда длинная черная машина Организации резко затормозила перед его домом.

— Священные коровы, — тихо сказал один из его собеседников, натягивая пальто, — что они тут потеряли?

Кассик щелкнул выключателем, и в гостиной стало темно. Машина была не простая: на двери и на капоте красовалась эмблема из двух перекрещенных бутылок. Какое-то время сидящие в ней не двигались, очевидно о чем-то разговаривали.

— Мы можем взять их, — нервно зашептал один из полицейских, — их всего двое.

Второй сказал с отвращением:

— Ты думаешь? Да они наверняка выставили прикрытие и на крыше, и на лестнице.

Хмуро и настороженно Кассик продолжал наблюдать. В слабом свете ночных фонарей показалось, что одного он видел раньше. Мимо промчалась машина и на секунду высветила силуэты сидящих. Сердце его заколотилось: он не ошибся. Время тянулось невыносимо долго, а они все не выходили. Наконец дверь открылась. Знакомая фигура ступила на тротуар.

— Женщина, — удивился один из его товарищей.

Женщина захлопнула дверцу, повернулась на каблуках и быстрым шагом направилась к подъезду.

Хриплым срывающимся голосом Кассик приказал:

— Уходите, быстро, через черный ход. Я сам разберусь.

Оба так и уставились на него с раскрытыми ртами. Но они ещё больше изумились, когда Кассик, не говоря больше ни слова, толкнул дверь в коридор и по толстому ковру побежал встречать таинственную гостью.

Она была ещё на лестнице, когда увидела его. Глядя вверх, тяжело дыша и держась за перила, она остановилась. На ней был строгий серый костюм, сшитый по форме; густые светлые волосы прикрывала небольшая форменная фуражка. И все же это была она, его Нина. Оба стояли не двигаясь: Кассик наверху, Нина внизу на ступеньках; глаза её сверкали, губы были слегка раскрыты, ноздри дрожали. И вдруг она отпустила перила и бросилась к нему. Лишь только он увидел её протянутые руки, как сам побежал ей навстречу. Неизвестно, как долго они стояли, прижавшись друг к другу; он крепко обнимал её, ощущая её всем телом, вдыхая запах её волос, полузабытый за столько месяцев разлуки, и остро чувствуя, как все это время ему не хватало её.

— Ох, — наконец выдохнула она, — ты совсем раздавишь меня.

Он повел её наверх, все ещё обнимая, боясь отпустить, пока они не очутились в пустой квартире и не заперли дверь. Нина стояла посреди гостиной, тяжело дыша и стаскивая перчатки. Он видел, как волнуется она, как дрожат её руки, когда она запихивала перчатки в сумочку.

— Ну, — спросила она срывающимся голосом, — как дела?

— Нормально. — Он отошел немного в сторону, чтобы получше разглядеть её.

Она, видимо, оробела под его пристальным взглядом; прижавшись спиной к стене, она подняла руку к горлу, улыбнулась и умоляюще посмотрела ему в глаза, словно виноватая собака.

— Можно я вернусь обратно? — прошептала она.

— Обратно? — Он боялся и представить себе, что могли означать эти слова.

Её глаза наполнились слезами.

— Я так понимаю, нельзя?

— Ну конечно, обратно, ты можешь вернуться обратно. — Он подошел и обнял её. — Ты же знаешь, что ты всегда можешь вернуться обратно. В любое время. Когда захочешь.

— Лучше отпусти меня, — шепнула она, — я сейчас заплачу. Где мой носовой платок?

Он неохотно отпустил её. Негнущимися пальцами она достала носовой платок и высморкалась. Какое-то время она стояла, вытирая глаза, губы её дрожали, она молчала, боясь на него взглянуть и сдерживая новые слезы.

— Сукин сын, — сказала она наконец слабым, тонким голосом.

— Ты о ком, о Джонсе?

— Я расскажу тебе все…. когда смогу.

Скомкав носовой платок, она стала ходить по комнате; лицо её дрожало.

— Ты знаешь, это долгая и не очень приятная история. Я состояла в Организации… кажется, уже больше двух лет.

— Двадцать восемь месяцев, — уточнил он.

— Да, что-то около этого. — Она неожиданно обернулась к нему. — Теперь все кончено. Я от них ушла.

— Что случилось?

Нина порылась в карманах:

— У тебя есть сигареты?

Он достал пачку, вынул сигарету, прикурил и протянул ей. Он видел, как дрожали её губы, когда она делала затяжку.

— Спасибо, — сказала она, выдыхая голубой дым. — Но сначала, думаю, нам надо поскорее убраться отсюда. Он может накрыть тебя здесь, сейчас он хватает всех, кого попало.

— Но за мной ничего нет, — запротестовал Кассик.

— Милый, теперь это не имеет никакого значения, чёрт бы их побрал всех. Ты слышал, что он сделал с Пирсоном? Скорей всего, не слышал. — Быстро схватив его за руку, она потащила его к двери. — Будет лучше, если мы уйдем, здесь слишком опасно; забери меня отсюда куда угодно, куда хочешь.

Вся дрожа, она поднялась на цыпочки и быстро поцеловала его.

— Ты же не знаешь, что случилось. Пока это знают только члены Организации, Джонс не стал скрывать от нас. Завтра утром об этом узнают все.

— Да о чем ты?

— Великий Крестовый поход закончен. Корабли возвращаются. Это означает конец Джонса, конец всей Организации. Конец всего Движения. А раз мы состоим в Организации, значит…

— Но это прекрасно. — Кассик нащупал ручку двери.

— Прекрасно? — Она зло рассмеялась. — Нет, милый, это ужасно. И я скажу тебе почему, как только мы выберемся отсюда.

Милях в двух от дома они нашли ночную закусочную. За стойкой сидела пара сонных посетителей, тупо уставившись в газеты и попивая кофе. В углу напротив, возле электропечки, где что-то готовилось, официантка молча смотрела в темноту ночного города. где-то негромко играла музыка.

— Отлично, — сказала Нина, проскальзывая в одну из кабинок в дальнем углу кафе. — Там, кажется, черный ход, как ты думаешь?

За стойкой был узкий проход, видимо для официантов.

— Хочешь что-нибудь пожевать?

— Нет, только кофе.

Он заказал два кофе. Несколько минут они молча помешивали ложечками в чашках, украдкой поглядывая друг на друга. Каждый думал о своем.

— Ты прекрасно выглядишь, — наконец сказал он.

— Спасибо. Похоже, я похудела фунта на два.

— Ты действительно хочешь остаться? Это не шутка? — Он хотел ещё раз услышать, чтобы убедиться, что это не сон. — Ты не уйдешь снова?

— Нет, я не шучу, — просто ответила она, поднимая на него свои голубые глаза. — Завтра утром я хочу забрать Джекки. — Она помолчала и потом добавила: — Я приходила к нему всякий раз, когда могла. Мне кажется, он не успел от меня отвыкнуть.

— И я тоже, — сказал Кассик.

Потом они пили кофе, и Нина рассказывала ему, что произошло. В нескольких словах она описала ситуацию со шлындами и мобильными космическими войсками.

— Кольцо уже замкнулось, — говорила она, — и корабли возвращаются на Землю. Что им ещё остается делать? Флагман под командованием Аскотта, эта огромная махина, приземлится первым. Сейчас для него готовится площадка под Нью-Йорком.

— Пыльца, — пробормотал пораженный Кассик. — Так вот почему у них отсутствовали органы. — Он почувствовал, что покрывается холодным потом. — Мы, кажется, впутались во что-то серьезное.

— Да забудь ты об этих страхах, — резко сказала Нина. — Вторжение, инопланетные существа и все такое, чушь собачья. Они тут вообще ни при чем. Это растения, понимаешь? И они заботятся только о собственной защите. Все, что им надо, — это нейтрализовать нас — и они уже это сделали. Все, понимаешь? Это уже произошло! Нам оставили небольшой клочок космоса, что-то около полудюжины звездных систем, а дальше… — она холодно улыбнулась, — а дальше ничего нет. Кордон.

— И Джонс об этом ничего не знал?

— Когда начинал, ещё не знал. Ему стало известно около года назад, но что он мог поделать? Война началась… было уже поздно что-то предпринимать. Он поставил на карту все — и проиграл.

— Но он не говорил, что он играет. Он всегда утверждал, что он знает.

— Это правда, он лгал. Он многое мог видеть, но далеко не все. Теперь он платит за это… Он приказал военным кораблям возвращаться. Он вел нас за собой, весь народ он вел за собой… в ловушку. И вот он взял и бросил нас. Он нас предал.

— И что теперь?

— А теперь, — Нина сидела бледная и подавленная, — а теперь он начинает настоящую войну. Вчера он собрал всех нас, всех руководителей Организации. — Она расстегнула пуговицу и показала ему за отворотом искусно вышитую эмблему с какими-то буквами и цифрами под ней, окруженную стилизованным орнаментом. — Я — большая шишка, милый. Я называюсь вице — комиссаром «Лиги защиты женщин»… это одно из подразделений системы внутренней безопасности. Ну вот, меня и других очень больших людей собрали вместе, выстроили в шеренгу и заставили проглотить правду о том, что нас ждет в недалеком будущем.

— Как он сам все это воспринял?

— Чуть с ума не сошел.

— Но почему?

— Потому что, — сказала Нина, отхлебывая кофе, — хотя власть пока ещё в его руках, он все равно проиграл. Он же прекрасно видит близкое свое поражение… Он видит всю ужасную и для него последнюю схватку не на жизнь, а на смерть, и он видит, к чему это приведет. Все это написано на его лице. Ты бы посмотрел на него, он похож на труп, он настоящий мертвец. Глаза как у мертвой рыбы. Ни жизни, ни хоть какого-то желания. Он едва держался на ногах, его так и шатало. Он весь подергивался, заикался… страшно было смотреть. И вот он заявляет, что Крестовый поход провалился, что корабли возвращаются и что в скором времени нужно ожидать волнений на улицах.

Кассик задумался:

— Значит, волнения на улицах. Обманутых сторонников.

— Нет, не только. С ним останется только костяк Организации, настоящие фанатики. Вот они будут драться за него до конца.

— Много их?

— Не очень. Идеалисты, молодежь, которой силы девать некуда. Но в конце концов Джонс действительно предал нас, это факт, и он сам понимает это, и все мы тоже это понимаем, а очень скоро это будет известно каждому. Однако есть люди, которые останутся на его стороне. Но только не я. — Последние слова она произнесла без всяких эмоций.

— Почему?

— Потому что, — тихо, с расстановкой сказала она, — потому что он сказал, что будет драться за власть. Что собирается бросить против народа все боевые корабли. Он даст им настоящего врага. А это значит… — её голос пресекся, — это значит — гражданская война. Он не собирается сдаваться лишь потому, что все время лгал нам, потому что предал нас, что привел нас к краху, в ловушку, из которой уже не выбраться, нет. Как раз наоборот, для него это только начало. И если кто-то там думает…

Кассик вдруг схватил её за руку.

— Успокойся, — властно сказал он. — И говори потише.

— Спасибо, — сдавленно произнесла она. — Это все так ужасно. Он знает, что у него ничего не выйдет, что его рано или поздно схватят. У него остается всего шесть месяцев. И все равно он не собирается сдаваться. Он камня на камне после себя не оставит. Если уж ему суждено погибнуть, так пускай вместе с ним погибают и все остальные.

Наступило молчание.

— И ещё, — прошептала Нина, — мы никак не можем этому помешать. Помнишь наемного убийцу? Помнишь попытку Пирсона? Все это лишь помогло ему захватить власть.

— А что с Пирсоном?

— Пирсон умирает. Медленно и мучительно. Не так давно по приказу Джонса в него внедрили какого-то паразита. Якобы для научных опытов. Паразит питается его телом, а скоро ещё станет откладывать яйца. Джонс так доволен — он только об этом и говорит в последнее время.

Облизав высохшие губы, Кассик хрипло спросил:

— Так вот, значит, каков человек, за которым ты пошла?

— У нас была мечта, — просто сказала Нина. — И у него была мечта тоже. Теперь все рассыпалось на куски… но он просто так не сдастся. Он не остановится. Ничто и никто не может его остановить. Мы можем только молча смотреть, что он станет делать. Облавы уже начались. Все, кто был связан с Федправом, должны быть уничтожены. А потом уже спокойно и по плану, систематически станут убирать всех, кто хоть мало-мальски способен быть в оппозиции.

Кассик отрывал по кусочку от бумажной салфетки и бросал обрывки на пол.

— Джонс знает, что ты порвала с ним?

— Не думаю. Скорей всего, ещё не знает.

— Я думал, он знает все.

— Он знает только то, что он собирается узнать. Про меня он может вообще ничего не узнать, я ведь одна из многих, у него тысячи таких, как я, за всеми не уследить. И не я одна скрылась; со мной в машине сидел мой начальник. Он тоже скрылся, с женой и детьми. Бегут пачками, прячутся кто где может, уходят в подполье, чтобы просто пережить смутные времена.

— Тебе нужно вернуться.

Нина изумленно открыла рот.

— Вернуться? — переспросила она дрожащим голосом. — Ты что, хочешь поговорить с ним? Попытаться его убедить?

— Нет, — ответил Кассик, — не совсем так.

— А-а-а… — протянула Нина, — понимаю.

— Может быть, это то же самое, что пробовал Пирсон: когда-то он уже пытался сделать этот донкихотский жест. Но я не могу сидеть сложа руки… — он наклонился к ней, — а ты? Разве ты способна сидеть тут, попивая кофе, когда он собирается такое устроить?

Нина опустила глаза:

— Мне хочется одного: покончить с этим раз и навсегда. Я снова хочу быть только с тобой.

Глядя в чашку с кофе, судорожно зажатую в руке, она продолжила, торопясь и сбиваясь:

— Я знаю одно место, это в Западной Африке, там много пустующей земли, она никому не принадлежит. Я присмотрела его несколько месяцев назад, я все там устроила, рабочий отряд Организации построил там для нас дом, все уже готово. Я хочу забрать туда Джекки.

— Тебе его не отдадут, это незаконно. Он принадлежит нам обоим.

— Да уже давно не существует таких понятий, как «законно» или «незаконно»! Разве ты не знаешь об этом? Закон — это лишь то, чего хотим мы, что приказывает Организация. Я все приготовила: если мы отправимся немедленно, то будем там завтра утром. Межконтинентальный корабль Организации доставит нас до Леопольдвиля, а там на вездеходе — в горы, пара часов — и мы на месте.

— Звучит заманчиво, — отозвался Кассик, — может, действительно попробовать? Мы даже сможем немного пожить… месяцев шесть.

— Я уверена, что все будет хорошо, — горячо заговорила Нина. — Вспомни венериан, он давно уже махнул на них рукой. Все хотят выжить… а у него и так хватит забот — надо будет справляться с волнениями в городах.

Кассик посмотрел на часы:

— Мне нужно, чтобы ты вернулась в Организацию и чтобы ты взяла меня с собой. Ты сможешь провести меня через посты?

— Если мы туда вернемся, — голос Нины звучал ровно, негромко и твердо, — если мы туда вернемся, мы никогда не сможем оттуда вырваться. Я это знаю… я чувствую это. Мы не уйдем оттуда живыми.

Подумав немного, Кассик заговорил снова:

— Джонс научил нас одной очень хорошей вещи: иногда бывает очень важно действовать. Я думаю, сейчас как раз настало время. Мне нужно превратиться в одного из сторонников Джонса. Будто бы я хочу добровольно влиться в ряды «Парней Джонса».

Чашка выскользнула из дрожащих пальцев Нины; кофе пролился и растекся по столу бесформенным коричневым пятном. Оба не обратили на это внимания.

— Ну что? — спросил Кассик.

— Я думаю, — едва слышным голосом прошептала Нина, — тебе в конце концов на меня наплевать. Ты вовсе не хочешь, чтобы я была с тобой.

Кассик ничего не ответил. Он ждал её согласия, и тогда колеса завертятся и придет в движение механизм, который приведет его в недра Организации Джонса и в конце концов к самому Джонсу. Он также думал, сначала вяло, а потом со все нарастающим отчаянием, как он станет убивать человека, который видит будущее как на ладони. Человека, которого нельзя захватить врасплох, человека, для которого не существует никаких неожиданностей.

— Хорошо, — сказала Нина едва слышно.

— Ты можешь вызвать машину вашей Организации?

— Конечно. — Она с равнодушным видом поднялась. — Я пойду позвоню. За нами приедут.

— Прекрасно, — удовлетворенно сказал Кассик. — Подождем.

Глава 18

По крыше машины, которую аккуратно вел в потоке медленно движущихся автомобилей шофер Организации в серой форме, барабанил дождь. Нина и Кассик сидели на заднем сиденье и молчали.

Ослепительные огни встречных машин отражались в миллионах мелких капель, стрекотавших по окнам. Мигали сигнальные огни; в ответ на эти сигналы на приборной доске щелкали реле. Водителю оставалось лишь вертеть баранку: все остальное работало автоматически. Что он и делал, мастерски и бесстрастно, этот молодой блондин, неулыбчивый функционер Организации.

— Слышишь, какой дождь? — прошептала Нина.

Машина остановилась перед очередным светофором. Кассик беспокойно заерзал. Он закурил, погасил сигарету, потом нервно закурил другую. Нина взяла его за руку.

— Милый, — сказала она несчастным голосом, — я хочу… ну чем я могу помочь тебе? Я тоже хочу что-то сделать.

— Просто проведешь меня через посты.

— Но как ты это сделаешь? Ведь это невозможно.

Кассик кивнул на шофера:

— Давай не будем теперь об этом.

— Не бойся, — сказала Нина. — Это мой человек.

Машина тронулась и выехала на широкую автостраду, которая вела прямо к резиденции Федправа, где теперь окопался Джонс. Кассик понял, что уже скоро. Через полчаса, не больше. Он угрюмо глядел на огни мчащихся машин. Движение было большое. По пешеходным дорожкам тащились по своим делам сгорбленные под проливным дождем горожане.

Он достал из кармана маленькую блестящую безделушку, аккуратно завернутую в коричневую прозрачную бумажку. Он сидел, расставив колени и зажав её в руке.

— Что это? — спросила Нина. Она робко протянула руку и дотронулась до вещицы. — Хочешь сделать мне подарок?

— Раньше мы часто пользовались такими штуками, — сказал Кассик, сжав её пальцы. — Пока Пирсон не запретил. Ты, наверно, слышала, что это такое… Во время войны их часто использовали коммунисты, чтобы противник переходил на их сторону. Ну мы тоже подхватили эту идею. Вот эта штуковина называется «зеркалом забвения».

— Да-да, — кивнула Нина, — я слышала про такие штуки. Но я думала, их уже не осталось.

— Каждый из нас припрятал для себя парочку.

Игрушка угрожающе мерцала в руках Кассика. Нужно было только снять коричневую обертку, и она начинала работать. И тогда это «зеркало» ловило и притягивало к себе внимание высших нервных центров человека, управляющих его мыслительными процессами.

Машина слегка притормозила.

— Приехали? — быстро спросил Кассик.

— Нет, сэр, — ответил юный водитель, — там какие-то дети ловят попутку. Не возражаете, если я их подберу? — И добавил: — Довольно сильный дождь.

— Конечно, — ответил Кассик, — о чем разговор.

Четверо подростков с довольными лицами влезли в машину. В руках у них были мокрые плетеные корзинки.

— Спасибо, — сказала старшая, девочка лет пятнадцати, — вы просто спасли нам жизнь.

— Мы продавали значки в фонд Крестового похода, — сообщила другая, вытирая мокрое лицо ладонями. Каштановые её волосы прилипли к щекам. — И мы продали почти все, ещё и дождь не успел начаться, — весело тараторила она.

Третий подросток, толстый краснощекий мальчишка, уставился на Нину и с восхищением пропищал:

— А вы член Организации?

— Верно, — негромко ответила Нина.

Девочки возбужденно выжимали промокшую одежду и волосы, распространяя вокруг запах влажной ткани.

— Гляди, — заметила одна из них, — это ведь правительственная машина.

Первая девочка, маленькая, востроносая, с широко открытыми любопытными глазками, смущенно обратилась к Кассику:

— А у вас есть такой значок?

— Нет, — коротко ответил Кассик. Он ощутил иронию ситуации: с ним в машине сидели типичные юные фанатики, которые чем только не занимаются, чтобы помочь Крестовому походу. Эти вот стоят на перекрестках, останавливают машины, прохожих и с сияющими и гордыми лицами, вдохновленные важностью собственного дела, пытаются продать свои значки, на которых в разных видах изображен Крестовый поход. В лицах этих четырех не было ничего, кроме невинного волнения: для них Крестовый поход означал нечто благородное и великое, все равно что спасение души.

— Извините, — начала маленькая востроносая, смущенно поглядывая на него, — а вы не хотите купить один значок?

— Отчего же, — ответил Кассик, — конечно, куплю. — Он полез в карман. — Сколько?

Из груди Нины вырвался какой-то сдавленный звук, и она быстро наклонила голову. Он не обратил внимания и достал несколько смятых бумажек.

— Десять долларов, как всегда, — обрадованно сказала девочка и быстро сунула руку в корзинку. — Выбирайте какой хотите… Вы сделали доброе дело.

Он отдал ей деньги. Поколебавшись, она с торжественным видом приколола значок к его плащу. Так он и висел там, этот маленький пластмассовый щит с изображением поднятого вверх меча Крестового похода на фоне знакомых перекрещенных бутылок. Видя его у себя на груди, Кассик ощутил сложное, достаточно неприятное чувство. Неожиданно он наклонился и достал из корзинки ещё один значок.

— А это для тебя, — мягко сказал он Нине и торжественно приколол его ей на лацкан. Нина чуть улыбнулась и сжала его руку.

— Теперь у каждого здесь есть значок, — смущаясь, сказала востроносая.

Кассик заплатил ей и за этот значок, и она аккуратно сложила деньги и сунула их в кошелек к остальной выручке. И теперь шестеро на заднем сиденье молча мчались сквозь дождь, каждый занятый своими мыслями. Кассик думал о том, что будут делать эти дети, о чем они будут думать через несколько дней. Бог знает… а ещё Джонс, этот-то точно знает. А вот сам он не знает ничего, это верно.

Водитель выпустил детей на перекрестке в центре города; дверь за ними захлопнулась, они благодарно помахали вслед, и машина снова набрала скорость. Впереди уже виднелись здания укрепленного квартала, ранее принадлежавшего Федеральному правительству. Они были почти на месте.

— Господи, ведь совсем недавно и у меня были точно такие мысли, как у этих детей, — печально сказала Нина.

— Понимаю, — отозвался Кассик.

— Но это не так страшно. Они просто ничего не понимают.

Он наклонился и поцеловал её; её влажные теплые губы безжизненно прижались к его губам.

— Пожелай мне удачи.

— Да-да, удачи тебе. — Она приникла к нему. — Пожалуйста, сделай так, чтобы с тобой ничего не случилось.

Кассик притронулся к плащу. В кармане, кроме «зеркала», у него был припасен обыкновенный полицейский пистолет. «Зеркальце» для Джонса, а пистолет на всякий случай для охраны, если его не станут выпускать обратно!

— Ты далеко можешь провести меня? — спросил он. — Насколько хватает твоих полномочий?

— Далеко… туда, куда надо. — Её лицо побледнело, дыхание участилось. — Это не трудно… там все меня знают.

— Приехали, сэр, — сообщил шофер.

Машина свернула с шоссе и мягко покатила по длинному спуску, ведущему к правительственным гаражам под зданием. Потом колеса загрохотали по стальным сходням; в темноте навстречу им замигали сигнальные огни, и приборы в машине автоматически отвечали на эти сигналы.

Они замедлили ход, и водитель вырулил к контрольному посту. Двигаясь с черепашьей скоростью, машина наконец остановилась. Мотор замолчал, щелкнул механизм тормоза. Они были на месте.

Кассик осторожно открыл дверь и вышел. Он узнал место, куда он попал: это был обширный подвал из железобетона, куда и он когда-то ставил свою машину. С одной только разницей: теперь к ним направлялся охранник в серой форме. Он подошел и вежливо козырнул:

— Добрый вечер. Ваш пропуск, пожалуйста.

Нина быстро выскользнула из машины, порылась в сумочке и достала металлическую пластинку:

— Пожалуйста. Это моя машина.

— Когда она вам понадобится ещё? — спросил охранник, разглядывая пластинку и возвращая её Нине. Первый барьер, кажется, взят. — Оставить на всю ночь?

— Поставь её снаружи. — Она вопросительно взглянула на Кассика. — Машина может понадобиться в любое время.

— Слушаюсь, мэм. — Охранник снова козырнул. — Она будет ждать вас.

Когда они вошли в лифт, Кассик ощутил, как дрожат его ноги. Лицо Нины было бледным как мел; он обнял её и сжал ей руку так, что она вздрогнула.

— Все в порядке, — бодро сказала она.

За ними в лифт ввалилась группа чиновников в форме с важными лицами и прижала их к стенке.

— Здесь всегда так много народу?

— Нет, не всегда. В последнее время… — она понизила голос, — в последнее время тут много… шума.

Дверь лифта захлопнулась; они замолчали и, сжав зубы, тоже приняли деловой вид. Чиновники называли номера нужных этажей. Нина уже совсем овладела собой.

— Семнадцатый, пожалуйста.

Они вышли из лифта с группой высокопоставленных сановников, которые сразу заспешили в разные стороны по своим неотложным делам. Впереди светились двери приемной; рядом стоял широкий стол, за которым сидел секретарь. Цокая каблуками о начищенный до блеска паркет, Нина подошла к нему.

— Мне нужно попасть к мистеру Джонсу, — хрипло обратилась она к чиновнику, достала из сумочки все необходимые бумаги и положила их на стол. — Этот человек со мной, у него срочное сообщение.

Чиновник не торопясь стал вертеть её бумаги перед глазами. Средних лет, с толстой шеей, жирными складками свисающей кожи над жестким воротником — во все времена чиновники одинаковые. Пухлые белые пальцы, прекрасное понимание всяких бумаг. С чисто бюрократическими интересом, в котором проглядывалось профессиональное рвение, он тщательно изучил каждый документ. И лишь потом заговорил:

— Какова цель вашего визита? На прием можно попасть только обычным путем, мисс Лонгстрен. То есть записаться и подождать своей очереди. Не раньше чем через двенадцать часов. — Он неохотно достал тетрадь и пробежал пальцем по колонке с фамилиями. — Не раньше чем завтра утром.

Нина бросила отчаянный взгляд на Кассика:

— У нас срочное дело, оно не терпит никакого отлагательства.

— Ну хорошо, — равнодушно ответил чиновник, — тогда вам нужно заполнить специальную карточку. — Он достал из ящика листок бумаги и повернул к ней лицевой стороной. — Вот здесь и здесь, в графе пятой и восьмой укажите суть вашего дела. Аккуратно, через копирку. — Он указал на столик в углу. — Заполняйте вот там.

Нина и Кассик молча пошли к столику и уселись.

— Ну, — шепнула Нина, — и что я буду писать?

— Пиши, что с тобой человек из астрономической лаборатории. Пиши, что мы нашли ключ к разгадке природы кольца.

Нина послушно заполнила карточку.

— Видишь вон тех людей?.. Они тоже ждут приема. Все большие шишки. Уже целую неделю у него непрерывные совещания.

Она расписалась, и оба медленно направились к столу. Там уже стояла очередь. Нечего делать, пришлось стоять. Наконец чиновник взял у них бумагу, внимательно прочитал её и сунул в специальную щель.

— Вам придется немного подождать, — нервно сказал он, — мистер Джонс освободится, чтобы изучить вашу просьбу, не раньше чем через полчаса. Посидите полистайте пока журналы.

Они отыскали стулья и уселись, тупо листая журналы и в любую минуту готовые к бегству. Всюду сновали чиновники, из боковых коридоров слышались голоса, приглушенное звяканье оружия. Все здание было наполнено какой-то беспокойной суетой.

— чем-то все тут сильно заняты, — заметил Кассик.

Он быстро перелистал «Сэтердей ивнинг пост» и поставил журнал обратно на полку.

Нина только кивнула, не говоря ни слова, — ей было слишком страшно. Она сидела, уставившись в пол и крепко вцепившись в свою сумочку. Губы её были сжаты в тонкую бескровную линию. Кассик полез в карман и нащупал свое «зеркало забвения». Не вынимая руки, он осторожно снял с него обертку. Теперь оно в работе… остается только вынуть его.

Но он уже отчаялся в успехе.

— Ты не жалеешь об этом? — тихо спросила Нина. — Может, не стоило сюда приходить?

— Нет, — ответил он, — не жалею.

— Ещё не поздно… нужно только встать и уйти.

Он не ответил. Ему тоже было страшно, и если бы Нина была чуть-чуть понастойчивей, он, пожалуй, встал бы и ушел. Собственный дом, Нина, Джекки, снова все вместе, как когда-то давно… Он встряхнулся и посмотрел на чиновника, принимающего бумаги.

Чиновник кивнул ему. Не веря собственным глазам, весь сжавшись, Кассик встал и подошел.

— Вы нам? — хрипло спросил он.

— Вы можете пройти.

— Вы хотите сказать… — Он все ещё не верил.

— Мистер Джонс примет вас немедленно. — И, не поднимая глаз, чиновник кивнул на боковую дверь. — Туда, пожалуйста, и долго не задерживайте, другие тоже ждут.

Кассик снова пошел к Нине, и все время, пока он бесконечно долго шел к ней через все помещение, она глядела на него, широко раскрыв глаза.

— Я иду на прием, — быстро сказал он, — и будет лучше, если ты уйдешь отсюда. Меня пропустили одного, тебе не нужно ждать меня здесь.

Она медленно поднялась:

— Где мы встретимся?

— На квартире. Жди меня там.

— Хорошо, — согласилась она. Больше она ничего не сказала, молча повернулась на каблуках и быстро пошла в сторону лифта.

Пока Кассик шел к кабинету, он мрачно размышлял, почему это его так сразу согласились принять. Но его мысли скоро были прерваны: путь ему преградили четверо серых.

— Пропуск, — сказал один из них, — ваш пропуск, мистер.

Кассик показал бумажку, которую ему выдал чиновник у входа. Серые внимательно изучили её, потом с ног до головы оглядели Кассика и остались довольны.

— Все в порядке. Проходите, — сказал главный.

Третья дверь с шумом поехала в сторону, и Кассик оказался ещё в одном коридоре, где тоже было много дверей. Здесь народу оказалось совсем немного, и эхо его шагов гулко раздавалось в удручающей пустоте. Он вышел в зал и пошел по толстому ковру. Никто не попался ему навстречу. В коридорах и в зале стояла благоговейная тишина, словно он попал в храм… странный храм без украшений, картин, или статуй, или хоть какой-нибудь безделушки там, вазы — только ковер, голые стены и потолок. В дальнем конце зала он увидел полуоткрытую дверь, подошел к ней и неуверенно остановился.

— Кто там? — крикнул тонкий металлический голос, в котором слышались усталость, недовольство и раздражение. Сначала Кассик даже не узнал этого голоса, но это только сначала.

— Да входите же, — снова прозвучал тот же раздраженный голос. — Не стойте там, за дверью.

Он вошел, зажав в ладони «зеркало забвения». За огромным, заваленным бумагами столом сидел Джонс; лицо его осунулось от усталости и отчаяния. Непосильная работа, видно, совсем раздавила его; он был похож на муравья, который пытается сдвинуть гору.

— Здравствуйте, Кассик, — пробормотал Джонс, быстрым взглядом окидывая его. Руками, похожими на клешни, он сдвинул в сторону груды бумаг на столе. Близоруко щурясь, он указал на стул:

— Садитесь.

Не помня себя, Кассик подошел к столу. Джонс ждал его. Ну конечно… он сам от себя пытался утаить очевидное. Задолго до того, как Джонс прочитал его просьбу о приеме, задолго до того, когда она была продиктована, Джонсу было известно, кто такой этот «специалист из астрономической лаборатории».

За спиной Джонса стояли двое громил в сером, с тупым выражением лиц сжимающие автоматы, — пустоглазые и бесстрастные, они были похожи на статуи. Поколебавшись, Кассик протянул вперед свое «зеркало забвения».

— Ага, давайте. — Джонс раздраженно протянул руку и быстро выхватил у него «зеркало» и, даже не взглянув, что это такое, раздавил его каблуком. Потом сложил руки на столе и уставился прямо в глаза Кассику.

— Может, вы всё-таки сядете? — проскрипел он. — Терпеть не могу смотреть снизу вверх. Садитесь и спокойно поговорим. — Он порылся в бумагах. — Вы курите? К сожалению, не могу вам ничего предложить, у меня нет сигарет. Я бросил, вредно для здоровья.

— Свои есть, — ответил Кассик и неуверенно полез в карман.

Беспокойно барабаня пальцами по столу, Джонс заговорил:

— Давно мы с вами не встречались, боюсь, с того самого дня, в кабинете Службы безопасности. Все время, знаете, работа, всякие там указы и бог знает что ещё. Очень много работы на этой должности. Огромная ответственность.

— Да, — тупо сказал Кассик.

— Пирсон, знаете, умер. Сегодня утром. — Какое-то странное выражение, хитрость пополам со злобой, мелькнуло на его высохшем лице. — Я долго его не трогал. Он ведь хотел убить меня, но я был наготове… я ждал целый год, ждал, когда же он пришлет своего убийцу. Вы явились как раз вовремя: я уже и сам собирался послать за вами. Не только за вами лично, конечно; я думал собрать вас всех, всех ваших коллег. А эта дура блондинка, которая была вашей женой, вы знаете, она ведь тоже работала с нами? Ну конечно, вы знаете… Это ведь она заполняла эту бумажку. Я сразу узнал её каракули.

— Да, — повторил Кассик.

— Господи, сколько к нам пришло сексуально озабоченных баб. — Джонс говорил бессвязно, перескакивая с предмета на предмет, лицо его дергалось, тщедушное тело содрогалось в нервных судорогах. Голос звучал монотонно; слова, цепляясь одно за другое, выражали только одно: бесконечную усталость. — У нас тут что-то вроде мастурбария, не иначе… Работа для них здесь сплошной оргазм, вечный кайф, в общем такие бывают штучки, ой-ей-ей, взять хотя бы вашу жену… Мне иногда кажется, что я руковожу кошками, а не…

Кассик достал пистолет. Он сделал это совершенно бессознательно, рука делала все сама, никого не спрашивая. Он инстинктивно прицелился и выстрелил.

Причем он целился в телохранителя, того, кто побольше размерами: в голове неясно мелькнула мысль, что лучше будет, если убрать сначала их. Но Джонс, уловив блеск ствола, неожиданно вскочил на ноги. Как кукла на пружинах, он подпрыгнул между Кассиком и охранниками, и пуля попала ему прямо в лоб.

Оба охранника, не веря собственным глазам, застыли как парализованные, не шевелясь, и даже забыли про свои автоматы.

Кассик тоже стоял и не мог пошевелиться. Он все ещё держал пистолет; но ни он, ни охранники не стреляли. Тело Джонса лежало поперек заваленного бумагами стола.

Джонс был мертв. Он всё-таки убил его. Все кончилось.

Он сделал невозможное.

Глава 19

Когда он открыл двери квартиры, Нина закричала и, рыдая, бросилась к нему. Кассик обнял её, все ещё растерянный, словно пьяный.

— Все в порядке, — пробормотал он. — Он мертв. Все кончено.

Она подняла лицо; оно было все заплакано, глаза мокрые и красные.

— Ты убил его? — Она все ещё ничего не понимала, она не поверила ему.

— Я застрелил его. — Рука Кассика сжимала пистолет. Они дали ему выйти из здания, никто даже и не пытался остановить его. Никто и представить себе не мог, что такое может произойти… На всем пути из здания он встречал лишь изумление, шок потрясенных и неподвижно застывших людей.

— Но разве это возможно, — повторила Нина, — разве он не ожидал этого?

— Я не в него стрелял. Он сидел за столом, я выстрелил в охранника. — Кассик неуверенно потер лоб. — Это произошло случайно. Он стал говорить о тебе… я выхватил пистолет и выстрелил. Возможно, в этом все дело: я не собирался стрелять. Может, я как-то изменил ход времени. Может, я каким-то образом повлиял на будущее, я действовал ни о чем не думая. Возможно, подсознательные реакции нельзя предугадать.

Ухватившись за эту мысль, он и сам почти поверил в неё. Ну да, вполне разумное объяснение… Он уже почти совсем готов был поверить в него… но тут заметил небольшой коричневый пакет на подлокотнике кушетки.

— Что это? — спросил он.

— Это? — Нина взяла пакет. — Сама не знаю, он уже был здесь, когда я пришла. Это из Организации. — Она протянула ему пакет. — Написано, что тебе. Лежал в коридоре, прямо напротив двери.

Кассик взял пакет. Форма знакомая; похоже, катушка с магнитофонной лентой. Негнущимися пальцами он разорвал обертку, вынул пленку и поставил её на магнитофон, стоявший в нише над столиком.

Он не удивился, услышав этот голос. Теперь все концы сошлись.

— Кассик, — заскрипел тоненький усталый голосок, — вам лучше теперь на время скрыться подальше. Вероятно, поднимется много шума. Я не знаю, но догадываюсь. Вы понимаете? Я лишь догадываюсь. Как вы понимаете, я утратил свои способности. И вы знаете почему.

Да, теперь он знал почему. Джонс видел будущее лишь до момента смерти. Но не дальше.

— Вы чисто сделали свое дело, — продолжал голос Джонса. Ещё и полчаса не прошло с тех пор, как он наяву слышал это холодное бормотание. — Конечно, не принимайте эти слова за похвалу. Вы всего лишь нажали на спуск; все остальное сделал я сам. Но вы сделали все, что от вас требовалось. Это хорошо; я знал, что так и случится. Вы не струсили.

— Старый хитрый дурак, — злобно сказал Кассик и остановил пленку.

— Не надо! — дрожащим голосом воскликнула Нина, схватив его за руку, и сама нажала на клавишу пуска.

— Итак, теперь я мертв, — продолжал Джонс. — Я не могу сказать, когда именно вы получите эту пленку, но, полагаю, всё-таки получите. Но что я действительно знаю, так это вот что: когда вы станете слушать её, я буду мертв, потому что я давно знал, что это случится. А теперь знаете и вы. Теперь вы понимаете мои чувства? Целый год я ждал этой минуты, зная, что она приближается. Зная, что её не избежать. Вы не представляете, какую боль несет это знание, да ещё знание того, что произойдет потом. Теперь все кончено. Теперь я могу отдохнуть. И вы, конечно, понимаете, я сам хотел, чтобы вы это сделали. Но возможно, не совсем понимаете почему.

Конечно, я совершил ошибку, я все поставил на карту и проиграл, я был не прав… но не в том смысле, в каком вы думаете. Вы и представить себе не можете, насколько я был не прав.

— Нет, — прорычал Кассик, с трудом подавляя душившую его ярость.

— Через день-два, — продолжал Джонс, — с войны начнут возвращаться корабли. Люди узнают, что я ошибался, все поймут, что я могу совершать ошибки, как и всякий. И они вдруг осознают, что я вовсе не обладал абсолютным знанием. — В монотонном звучании его речи неожиданно послышались нотки торжества и насмешки. — И очень скоро по всему миру разнесется слово: «Джонс обманщик. У него вовсе не было никакого дара. Джонс задурил нам всем головы, а мы, как неразумные дети, поверили ему. Он знал о будущем не больше, чем любой из нас. Но теперь все: мы знаем, что Джонс убит, и это факт». И только потом начнут возвращаться первые корабли. Джонс, оказывается, умер раньше, чем они потерпели поражение на этой войне! А причина всегда бывает раньше, чем следствие.

— Чёрт подери, — прокричал Кассик в бессильной злобе.

— Я не понимаю, о чем он, — испуганно прошептала Нина. — Что он имеет в виду?

— Они станут говорить, что меня злодейски убили, — ликуя, продолжал голос Джонса. — Они станут говорить, что, покончив со мной, вы украли у них победу. Так возникнет легенда: «Если бы Джонс был жив, победа была бы за нами. Именно вы, ваша система, Федеральное правительство, релятивизм отняли у нас все. Джонс не проиграл».

Передайте мои извинения вашей жене. Я должен был сказать то, что сказал: мне нужно было заставить вас выстрелить. Пирсон, конечно, жив. Вы найдете его в одной из старых тюрем; вот и все, пожалуй, если вы ещё…

— Можешь выключить, — сказала Нина, — я больше не хочу это слушать.

Он сразу же выключил магнитофон.

— Я помог ему получить то, чего он добивался. Он использовал меня так же, как он использовал Пирсона… Мы были пешками в его руках.

Несколько минут они молчали.

— Ну что ж, — сказала Нина, пытаясь приободриться, — пока, похоже, нет никакой гражданской войны.

— Ну да, — согласился Кассик, — он опять хотел нас одурачить, старый мошенник. Вся эта чушь про боевые корабли, усмиряющие толпы народа, — все это он говорил для меня.

— Он неплохой психолог.

— Он на все руки мастер. Он прекрасно разбирался в истории, он знал, когда нужно сойти со сцены… и каким образом. Он все понимал… когда входить, когда уходить. Это мы с тобой думали, что Джонс ещё с полгодика побудет с нами и все… А вышло, что он с нами будет теперь всегда. Джонс жил, Джонс жив, Джонс будет жить.

Не нужно быть Джонсом, чтобы предвидеть это. На глазах возникала новая религия. Распятый бог, погибший к вящей славе человека. И конечно, он когда-нибудь вернется: смерть его не напрасна. Понастроят храмов, понапридумывают легенд, понапишут священных текстов. Релятивизму крышка.

— И ведь как он поймал нас! — Кассик, конечно, ужасно злился, но он не мог не восхищаться хитростью этого человека. — Ведь он все время водил нас за нос. Ну да, скоро появятся иконы с его изображением, под шестьдесят футов, не меньше. Наоборот, чем дальше, тем больше. — Он резко засмеялся. — Святые места. Святые мощи.

Нина стала сматывать пленку обратно:

— Может, нам она ещё пригодится. Будет что предъявить.

— Да чёрт побери, у нас и так есть что предъявить, сколько угодно. Мы можем доказать, что Джонс был не прав, у нас есть тысячи способов. Он ошибся в шлындах — это раз. Кольцо замкнулось, когда Джонс был ещё жив, — это два. Ведь он был ещё жив, когда корабли повернули назад. А теперь он мертв — это окончательно все решает. Но никогда не решит. Он прав, он тонко все рассудил. Сначала причина, а уж потом следствие. Джонс умер в понедельник, война закончилась во вторник. Я вот стою в этой комнате как дурак и сам чувствую, не могу не чувствовать, что я и сам немного верю во всю эту бредятину.

— Я тоже, — сказала Нина усталым, разбитым голосом. — Здесь… не могу сказать что… чувствуется какая-то правда.

Кассик медленно подошел к окну, раздвинул занавески и беспомощно стал смотреть на темные лужи на мостовой, по которой барабанил дождь.

— А что будет с нами? — робко спросила Нина. — Кажется, ты не очень хочешь со мной в Западную Африку.

— Ты что, думаешь, в твоей Западной Африке меня не найдут? Это меня-то? Ты что, забыла, что я — человек, который убил Джонса? Сейчас все, кому не лень, бросятся искать меня.

— Но куда же нам податься?

— Вообще подальше от Земли, — задумчиво сказал Кассик. — Здесь для нас уже нет места. У нас в запасе один-два дня, пока не начнется… Нам хватит, чтобы забрать Джекки и приготовить все необходимое. Нужна еда — консервы, тонны консервов. И хороший корабль, один из тех, которые недавно построили. У тебя ещё хватит денег, чтобы все это устроить?

— Думаю, хватит. Похоже, ты на что-то решился. Ты знаешь, куда мы полетим?

— Да, и куда полетим, и что станем делать. Не очень мне все это нравится, но, кажется, это надолго. Одно утешение… эта шумиха когда-нибудь да уляжется, и мы сможем вернуться.

— Сомневаюсь, — сказала Нина.

— Да и я сомневаюсь. Но должна же у нас быть хоть какая-то надежда. Нас ждут трудные времена. — Он отошел от окна. — Впрочем, мы можешь остаться, ты это знаешь. По закону ты мне не жена, и теперь наши имена вряд ли кто станет связывать вместе. Ну пошушукаются по углам — и ты опять преданный член Организации.

— Я лечу с тобой, — сказала Нина.

— Подумай хорошенько. В конце концов, у тебя твердая почва под ногами… новая церковь тебя канонизирует, станешь святой.

Она печально улыбнулась:

— Ты же знаешь, что я с тобой. И давай не будем об этом.

— Давай. — Кассик слегка повеселел. Да нет, здорово повеселел. Он наклонился и поцеловал её. — Ты права, не будем терять времени. Чем скорее нас здесь не будет, тем лучше.

Глава 20

Внутри было прохладно и темно. Клочья тумана залетали в открытую дверь, плыли перед лицом Луи и мешали смотреть. Он моргал, щурился, приседал на корточки, чтобы получше видеть.

— Осторожней, — тревожно предупредил Дайтер.

В темном углу лежала Вивиан, до подбородка укрытая одеялом. Её потемневшие, широко открытые глаза умоляюще смотрели на Луи. Он ощущал странное чувство, сердце его сжималось от жалости, он старался не дышать.

— Может, лучше в другой раз, — пробормотал он.

— Я бы не стал ездить за тобой за пятьдесят миль по пустякам. Ну что ты? Боишься?

— Боюсь, — признался Луи. — Мне обязательно нужно смотреть?

Он было наклонился, но страх пересилил, и он попятился от кровати. А что, если ошибка? Шанс был всегда, большой шанс, даже больше, чем просто шанс. Но ещё никто и никогда не стоял перед подобной проблемой: не исключено, что изменения не затронули генетической структуры, как сказал бы Мендель. Как проявятся теперь, здесь законы эволюции? Мысль его блуждала в необъятных дебрях теорий и гипотез.

— Нет, — сказал он наконец, — не могу.

Дайтер взволнованно шагал взад-вперед возле постели жены.

— Ты будешь следующим, — резко сказал он Луи. — Ты и твоя Ирма. Потом настанет очередь Фрэнка и Сид. Так что давай смотри.

С бьющимся сердцем Луи откинул одеяло и посмотрел. Все было в порядке.

Затаив дыхание, Луи наклонился над крепко спящим ребенком. Вполне здоровенькое, красноватое личико, полуоткрытый рот, глаза закрыты, глянцевитый лобик сердито нахмурен. Ручки с крохотными пальчиками торчат вверх. Очень похож на обыкновенного земного ребенка… и все же… не совсем. Да-да, и даже очень не совсем.

Совершенно изменились ноздри, это он заметил прежде всего. Каждая была прикрыта губчатой пленкой, которая, видимо, служила одновременно и мембраной, и фильтром воздуха, так густо насыщенного здесь водяным паром. И руки! Осторожно присев на корточки, Луи взял крохотную ручку ребенка и стал внимательно рассматривать её. Перепончатые пальцы! А на ногах совсем нет пальцев. И очень большая грудная клетка. Ну просто громадные легкие, чтобы хватало воздуха этому совсем слабенькому организму.

И наконец, самое главное, самое важное, самое существенное: ребенок был жив. Он дышал воздухом Венеры, нормально переносил его температуру, его влажность… оставалась лишь одна проблема: питание.

Вивиан нежно приложила ребенка к себе. Он зашевелился, замахал ручками, задрыгал ножками и открыл глаза.

— Ну что вы о нем скажете? — спросила она.

— Прекрасный ребенок, — сказал Луи. — Как вы его назвали?

— Джимми. — Вивиан счастливо улыбнулась. Потом подвинула корчащегося ребенка к груди, которая сильно увеличилась за последнее время. И вот он стал успокаиваться, перестал брыкаться и, сладко закрыв глаза, принялся сосать. Луи постоял, посмотрел немного, а потом на цыпочках отошел туда, где ждал его гордый Дайтер.

— Ну что? — воинственно спросил Дайтер.

— Ничего, ребенок как ребенок. Брыкается.

Лицо юноши вспыхнуло.

— Ты что, не понимаешь? Он не такой, как мы, он же больше приспособлен, чем мы! Он будет жить!

— Ещё бы. — Потом он ухмыльнулся и хлопнул парня по спине. — Тоже мне папаша, чёрт тебя дери. Сколько тебе лет?

— Восемнадцать.

— А Вив?

— Семнадцать.

— Ну ты зачинатель рода, настоящий патриарх. Когда станешь таким, как я, у тебя будут внуки.

В хижину быстро вошли Фрэнк и Сид, ведя за собой Лауру. Ей уже было три года, и она ловко прыгала с ними рядом. За ними появилось тревожное лицо Ирмы.

— Вот что… — начала было она, но, увидев в углу на кровати мать с ребенком, сразу успокоилась и замолчала.

— Чёрт меня возьми! — изумленно прошептал Фрэнк. — Настоящий ребенок!

— Ещё бы не настоящий! — воскликнул Дайтер.

В дверях возникла фигура Гарри.

— Можно войти?

— Давай заходи. Сейчас отпразднуем все вместе, — сказал Луи и подвел Лауру к постели. — Ну-ка, погляди и ты. Все должны посмотреть.

Наклонившись над женщиной с ребенком, Сид задумчиво произнесла:

— Ну, проблема питания решена, по крайне мере на первое время. А что потом?

— Не беспокойся, — свысока ответил Дайтер, но потом смутился и добавил: — Рафферти все предусмотрел. У Вив такие железы… То есть… молоко разное бывает. Мы с Луи проверили. Это тоже молоко, но не настоящее, не как у землян.

— Славу богу, — облегченно вздохнула Сид.

Фрэнк и Луи отошли в сторонку.

— Лучше и быть не могло, — сказал Фрэнк. — А если бы этого не случилось, как ты думаешь? Представь, родился бы обыкновенный ребенок, земной ребенок, которому нужны земные условия? И все наши дети, все потомство сохранило бы прежние, земные свойства? Произошла бы реверсия… да, кажется, так, реверсия? Представь, что мы оказались бы просто уродами, а не настоящими мутантами?

— Ну уж нет.

— И славу богу, что нет. А то мы все пожили, пожили бы да и умерли в конце концов. На этом бы и закончилась наша раса.

Они вышли из прохладной темной хижины, спустились на три ступеньки и пошли по аллее, аккуратно и с любовью посаженной Дайтером и ведущей к шоссе. В течение прошлого года вся колония значительно расширилась, освоив новые земли. Гладкие, ровные дороги соединили между собой все отдельные поселения. Перед домом Дайтера стоял грубо сделанный из металла экипаж, который он соорудил вместе с Гарри: металл обрабатывали в собственной кузнице. Эта штука выглядела довольно странно, но служила вполне исправно. Работала машина на аккумуляторах. Покрышки, правда, были сделаны тяп — ляп, получились не совсем круглые, но всё-таки были вполне сносные. Отлиты они были из пластмассы, приготовленной из сока папоротниковидного дерева. По ровной дороге эта штука давала миль десять в час.

— Не смотри на неё так, а то развалится, — засмеялся Луи.

Но это было ещё не все. Бурлящие фонтаны горячей воды, то здесь, то там прорывающиеся на поверхность, были естественными источниками электрической энергии. Уже были собраны четыре установки для производства энергии, и новое венерианское общество теперь имело постоянные источники тепла, света и энергии. Большинство приборов и механизмов они взяли из сломанных кораблей и из жилищ земных разведчиков. Но постепенно, мало — помалу они заменялись оборудованием, изготовленным ими самими.

— У него тут неплохо, — сказал Луи.

— И мне нравится, — согласился Фрэнк. — Он тут хорошо поработал. Послушай, а зачем ему все эти твари… на черта он их там привязал?

— Бог знает, — ответил Луи. Он сунул голову в дверь и спросил: — Дайтер, зачем тебе все эти звери?

— Это мое стадо узулов.

— Чего — чего? Я спрашиваю, зачем они тебе? На мясо?

— Узул — это доминирующий вид, — с достоинством стал объяснять Дайтер, — наиболее интеллектуально развитая форма жизни на планете. Опыты показали, что узул здесь умнее, чем на Земле лошадь, свинья, собака, кошка и ворона, вместе взятые.

— Господи, — пробормотала Ирма.

— Они будут нам помогать, — сообщил Дайтер. — Вот этих я обучаю выполнять несложную домашнюю работу. Тогда голова у нас освободится для более творческих занятий.

Луи только покрутил головой, пятясь из хижины.

И действительно, вид вокруг был неплохой. Все ему тут нравилось: и поля, и сараи для животных, и коптильня, и силосная яма, и жилой дом — двустенная постройка с двумя спальнями, гостиной, кухней и ванной. А ещё Гарри нашел заменитель древесной массы для изготовления бумаги; раньше они уже пытались делать бумагу примитивным способом, но у них ничего не вышло. И теперь лишь вопрос времени, чтобы их общество стало настоящей цивилизацией. А самое главное — их было уже девять.

Через час Фрэнк и Сид медленно ехали домой в своем фургоне на электрической тяге.

— Да, неплохая новость, — снова произнес Гарри, поглядывая на тянущиеся по обеим сторонам сельские пейзажи.

— Ты уже десятый раз повторяешь одно и то же, — улыбаясь, сказала ему Сид.

— Да-да, и ведь верно… — Фрэнк нахмурился. — Давай-ка остановимся возле кораблей.

— Зачем?

— Нам надо будет строить инкубатор. Что, если ребенок всё-таки не совсем приспособлен к нашим условиям, почти, но не совсем? Он ведь может и умереть… а в инкубаторе можно сохранить ему жизнь и дать окрепнуть. Там создали бы условия, как раз чтобы он мог привыкнуть. Ну просто на всякий случай. — И он добавил с жалостной ноткой в голосе: — Не хотелось бы мне, чтобы с нашими детьми случилось что-нибудь такое.

— Ну уж к колпакам давай завернем обязательно, — сказала Сид. — Я думаю, им тоже будет приятно услышать новость.

Фрэнк свернул с дороги. Они затряслись по неровной, покрытой зеленью слякоти — обычное дело для Венеры. Впереди маячила подернутая дымкой горная гряда. У подножия гор лежали развалины сооружений, которые когда-то было защитными колпаками для землян. Да, разбомбили их здорово, но из остатков удалось — таки собрать один колпак. Эта единственная теперь полусфера лежала у подножия горы.

— Странно глядеть туда. Словно вылез из собственной шкуры.

— Своей старой шкуры, — поправила Сид.

Убежище было не таким большим, как у них на Земле. Примерно с городской квартал в длину и несколько сотен футов в ширину. Оно ведь строилось всего для троих, а не восьмерых.

Но в принципе это было то же самое: внутри прозрачной полусферы был совершенно иной мир — другой состав атмосферы, температура и влажность, другие обитатели.

Все трое изрядно потрудились над своим Убежищем. Это был маленький кусочек Земли, перенесенный на чужую планету. Даже сочетания цветов были как на Земле, и Фрэнк восхищался мастерством обитателей, сумевших создать совершенную копию земной обстановки. Этим они занимались весь прошедший год.

Они придумали, как сделать, чтобы над ними было голубое небо, почти ничем не отличающееся от земного. Даже облачка, даже стаю летящих уток они изобразили на своем лазурном небесном куполе. Мужчина, его звали Кассик, прихватил с собой семена различных трав. И теперь на почве Убежища буйно росла зеленая растительность, похожая на венерианскую, но не совсем.

Нет, пожалуй, она была совершенно другой. В цвете разница была небольшой, но по строению — огромной. Да, это был совсем иной мир, воссозданный здесь в миниатюре. Что-то вроде музея, всегда вызывавшего у Фрэнка ностальгические воспоминания.

Земная семья посадила у себя деревья и кусты. Под колпаком зеленели клен и тополь. Люди построили себе жилье, как на Земле, — небольшой дом с двумя спальнями. Белые штукатуренные стены. Красная черепичная крыша. Окна с занавесками. Дорожка, покрытая гравием. Гараж, в котором, конечно, ничего не было, но зато стоял верстак. Розы, петунии, несколько фуксий. Семена они привезли с собой: Кассик все предусмотрел. На заднем дворе пышно разрастался огород. А ещё он догадался прихватить четырех куриц, ну, и, конечно, петуха, корову с быком, трех свиней, парочку собачек, парочку домашних кошек и целую стаю птиц.

Убежище буквально утопало в земной растительности и кишело живностью. Женщину звали Нина; она искусно нарисовала задник, панораму земного пейзажа, да так, что трудно было отличить от настоящего: пологие бурые холмы с голубым океаном вдали. У неё явно была творческая жилка и, когда она наблюдала за сотворением их маленького мира, всегда наготове были критические замечания. Недалеко от задника играл их четырехлетний сын Джек. На берегу небольшого искусственного озера, наполненного тщательно очищенной водой, он усердно лепил из песка замок.

— Как мне их жалко, — вдруг сказала Сид.

— Правда? Почему это?

— Ну это же ужасно. Вспомни сам… Ну что за жизнь в этой стеклянной коробке.

— Когда-нибудь же они смогут вернуться к себе, — сказал Фрэнк. — Государство Князя Человеческого, или как там называется эта гагиократия, не вечно же будет таким. Все устроится, и ему разрешат вернуться.

— Если он до этого не умрет от старости.

— Там уже гораздо спокойней, долго ведь так продолжаться не может. И не забудь: он знает, зачем он здесь. Он сам так решил, по своей воле.

Фрэнк выключил мотор, и фургон остановился. Они осторожно выбрались наружу и направились к Убежищу. Кассик уже увидел их через прозрачную стену и, махая рукой, шел навстречу. Сложив руки рупором, Фрэнк закричал:

— Мальчик! Может жить здесь! Все отлично!

— Он же не слышит тебя, — мягко напомнила Сид.

Они вошли в специальную комнату связи. Усевшись, они включили коммуникационную систему, которая связывала их с обитателями Убежища. Вокруг них посвистывало и булькало множество трубок, гудели приборы — это работала сложная система, которая поддерживала в нормальном состоянии атмосферу Убежища. Дальше была установлена система термостатики, снятая с трех поврежденных кораблей. А ещё дальше самое важное: агрегаты по приготовлению земной пищи.

— Привет, — сказал Кассик, стоя за прозрачной стеной, руки в карманах, сигарета во рту. Рукава его были закатаны — он только что работал в саду. — Ну как у них там?

— Все отлично, родила! — ответила Сид.

— Может жить?

— Совершенно. Нормальный урод.

— Отлично, — кивнул головой Кассик. — Разопьем бутылочку за его здоровье.

Появилась его жена, полненькая, хорошенькая, в голубых слаксах и лифчике; лицо её блестело от пота, а голый живот перечеркивала широкая желтая полоса краски. В руках она держала кусок наждачной бумаги и скребок. Она выглядела вполне здоровой и довольной и, похоже, даже счастливой.

— Поздравьте их от нашего имени, — раздался её голос. — Это мальчик?

— Самый что ни на есть, — сказал Фрэнк.

— Здоровенький?

— Да, здоров, как… узул, — ответил Фрэнк. — Ну да, это новый узул. Причем более совершенный узул, теперь он станет господствующей формой жизни на планете.

Нина озадаченно помотала головой:

— Вас плохо слышно! Какие-то помехи.

— Не волнуйся, — сказал ей муж, обняв за талию и прижав к себе. — Подумай лучше о мыши в кладовой.

— Ого! — воскликнула удивленная Сид. — Вы что, и мышь с собой прихватили?

— Я хотел, чтобы здесь все было натурально, — ухмыляясь, ответил Кассик. — Я привез даже саранчу и несколько мух в коробочке. Я хочу, чтобы мой мир был совершенным, настоящим. Раз уж мы собрались тут жить…

На берегу искусственного озера Джекки все строил свой замок из песка.

— Я хочу, чтобы он знал, что его ждет в жизни, — сказал Кассик. — Чтобы он был готов, когда мы вернемся.