Избранные произведения. I том

Глава 1

Хорошо знакомое здание, похожее очертаниями на бескрылую птицу, как всегда, испускало приглушенное сероватое свечение. Эрик Свитсент посадил машину и поставил её в персональный бокс.

«Восемь утра, — мрачно подумал он. — А мой шеф, Вирджил Л. Эккерман, уже успел открыть офис корпорации. Только представьте себе человека, у которого голова прекрасно варит в такую рань, вопреки всем законам мироздания. Хорош мир, ничего не скажешь! Война оправдывает любые человеческие странности, включая выходки этого старого сморчка».

Он уже направился было в сторону входа, но его остановил чей-то оклик.

— Мистер Свитсент! Одну минуту, сэр! — раздался звенящий, как струна, крайне неприятный голос робота.

Эрик неохотно остановился, и автомат подкатился к нему, энергично размахивая всеми конечностями.

— Вы ведь мистер Свитсент из тихуанской корпорации «Меха и красители»?

Оговорка не ускользнула от его внимания.

— Доктор Свитсент, если позволите.

— У меня для вас счет, доктор. — Робот молниеносным движением извлек из металлического кармашка сложенный листок бумаги. — Ваша жена, миссис Кэтрин Свитсент, три месяца назад совершила покупку в «Счастливых мгновениях для каждого». Шестьдесят пять долларов плюс шестнадцать процентов комиссии. Кроме того, есть ещё, так сказать, юридический аспект. Прошу прощения, что задерживаю вас, но все это было… гм… незаконно.

Робот внимательно наблюдал, как Эрик с большой неохотой достает чековую книжку.

— Что она купила? — мрачно спросил Свитсент, выписывая чек.

— Пачку «Лаки страйк», доктор. В оригинальном старинном зеленом оформлении тысяча девятьсот сорокового года, времен начала Второй мировой войны, когда сменился дизайн упаковки. Ну, знаете: «Зеленый «Лаки страйк» пошел воевать».

Робот захихикал.

Эрик не мог поверить в услышанное. Что-то тут было не так.

— Но ведь покупка наверняка была сделана за счет фирмы, — возразил он.

— Нет, доктор, — заявил робот. — Честное слово. Миссис Свитсент особо отметила, что покупает пачку для личного пользования.

Затем последовало пояснение, фальшь которого тут же бросилась Эрику в глаза, хотя трудно было сказать, по крайней мере сейчас, исходит ли оно от автомата или от Кэти.

— Миссис Свитсент строит Питс-тридцать девять, — благоговейно проговорил робот.

— Ну да, конечно, чёрт бы тебя побрал.

Он швырнул в сторону робота выписанный чек. Автомат погнался за бумажкой, а Эрик снова направился в сторону входа.

«Пачка «Лаки страйк». Ну да, — мрачно подумал он. — Кэти снова сходит с ума. Весь её творческий запал находит выход лишь в бессмысленной трате денег. Расходы жены постоянно превышают её доходы, которые несколько выше моей зарплаты. Следует с болью в сердце признать это. Но, так или иначе, почему она ничего мне не сказала? Столь серьезная покупка…»

Ответ напрашивался сам собой. Одна лишь сумма счета говорила об удручающей серьезности проблемы.

«Пятнадцать лет назад я бы сказал, да и на самом деле говорил, что наших совместных доходов хватает на вполне приличную жизнь для любой пары в меру разумных взрослых людей, — подумал Эрик. — Даже учитывая инфляцию, типичную для войны».

Однако дела пошли несколько иначе. Эрика не оставляло предчувствие, что к лучшему они не изменятся уже никогда.

В здании корпорации он свернул в коридор, ведущий к его кабинету, с трудом подавив желание подняться к Кэти и сразу же выложить ей все, что он о ней думает.

«Позже, — решил он. — Вечером, может, за ужином. Господи, сколько же работы ждет меня сегодня!..»

Ему, как всегда, не хватало энергии на неустанный тяжкий труд.

— Доброе утро, доктор.

— Привет, — ответил Эрик и кивнул своей секретарше мисс Перт.

На этот раз она опрыскала свои всклокоченные волосы блестящей голубой краской с искрящимися вкраплениями, в которых отражался свет ламп.

— Где Химмель?

Главного контролера качества нигде не было заметно, а Эрик уже видел, что на парковке приземляются сотрудники филиала.

— Брюс Химмель звонил и сказал, что на него подала иск публичная библиотека в Сан-Диего, так что ему придется явиться в суд. Скорее всего, он опоздает на работу.

Мисс Перт услужливо улыбнулась Эрику, продемонстрировав безупречные зубы из синтетического черного дерева — обескураживающее приобретение, которое она привезла год назад из Амарильо в Техасе.

— Вчера копы из библиотеки вломились в его квартиру и нашли двадцать книг, украденных им. Вы же знаете Брюса, его постоянное желание проверить все самому… Как это называется по-гречески?

Эрик вошел в кабинет, принадлежавший только ему одному. С точки зрения Вирджила Эккермана, это являлось определенной привилегией, заменявшей повышение по службе.

В кабинете, возле окна, стояла его жена Кэти. Она курила мексиканскую сигарету со сладким ароматом и смотрела на суровые желтые холмы калифорнийского побережья к югу от города. Этим утром он ещё не видел её. Она встала за час до него, оделась, позавтракала и поехала на работу на своей машине.

— В чем дело? — сухо бросил Эрик.

— Войди и закрой дверь.

Кэти повернулась, все ещё не глядя на него. Её привлекательное лицо приобрело задумчивое выражение.

Он закрыл дверь.

— Спасибо, что встретила меня в моем кабинете.

— Я знала, что тот чёртов сборщик денег тебя сегодня прихватит, — безразлично проговорила Кэти.

— Почти восемьдесят баксов. Вместе со штрафом.

— Ты заплатил?

Она впервые посмотрела на него. Подкрашенные ресницы затрепетали, выдавая беспокойство.

— Нет, — язвительно ответил он. — Позволил роботу застрелить меня на месте, прямо на парковке. — Он повесил пальто в шкаф. — Конечно заплатил. Никуда не денешься, с тех пор как Моль ликвидировал возможность покупок в кредит. Знаю, что тебя это мало волнует, но если не заплатить в течение…

— Только без лекций, пожалуйста. Что он тебе сказал? Что я строю Питс-тридцать девять? Он соврал. Я купила зеленые «Лаки страйк» в подарок. Без твоего согласия я не стала бы строить никакую страну детства. В конце концов, она принадлежала бы и тебе тоже.

— Только не Питс-тридцать девять. Я не жил в Питсбурге ни в тридцать девятом, ни когда-либо ещё. — Он сел за стол и набрал номер на интеркоме. — Я уже на месте, миссис Шарп, — сообщил он секретарше Вирджила. — А у вас как дела? Без проблем вернулись вчера вечером с того антивоенного митинга? Никакие пикеты поджигателей войны на вас не напали? — Он выключил интерком и повернулся к Кэти. — Люсиль Шарп — страстная сторонница мира. Пожалуй, корпорация поступает весьма любезно, позволяя сотрудникам участвовать в политической агитации, правда? Более того, это ни цента не стоит. Участвовать в политических митингах можно бесплатно.

— Но нужно молиться и петь, — заметила Кэти. — Ещё там требуют покупать всякие обязательства.

— Для кого была та пачка сигарет?

— Для Вирджила Эккермана, конечно. — Она выпустила две одинаковые спирали дыма. — А ты что, думаешь, мне хотелось бы сменить работу?

— Ясное дело, если бы ты нашла что-нибудь получше…

— Вопреки тому, что ты думаешь, Эрик, меня вовсе не держит здесь высокая зарплата, — многозначительно проговорила Кэти. — Сам же знаешь, что мы помогаем бороться с ригами.

— Здесь? Каким образом?

Дверь кабинета открылась, и на пороге появилась мисс Перт.

Секретарша задела косяк объемистой грудью, повернулась к Эрику и сказала:

— Прошу прощения, доктор, но с вами хочет увидеться мистер Джонас Эккерман, внучатый племянник мистера Вирджила, из Ванн.

— Как там Ванны, Джонас? — спросил Эрик, протягивая руку родственнику владельца фирмы. — Что-нибудь вынырнуло в ночную смену?

— Даже если и вынырнуло, то приняло облик рабочего и ушло через главные ворота, — ответил Джонас и только теперь заметил Кэти. — О, доброе утро, миссис Свитсент. Я видел тот новый предмет, который вы приобрели для нашего Ваш-тридцать пять, горбатый автомобиль. Как его там… «Фольксваген»? Так он назывался?

— Аэродинамический «крайслер», — объяснила Кэти. — Хорошая машина, но слишком уж много грохотало в ней металла. Из-за этого технического недосмотра она и провалилась на рынке.

— Господи! — восхищенно воскликнул Джонас. — Это просто фантастика — столь основательно в чем-то разбираться! К черту дилетантизм эпохи Возрождения. Лучше уж специализироваться в какой-то одной области, пока… — Он не договорил, увидев мрачных Свитсентов, молчащих словно изваяния. — Я вам помешал?

— Сперва дела фирмы, а уж потом всякие животные удовольствия, — сказал Эрик, радуясь, что их посетил член запутанной династии владельцев корпорации, пусть и не занимающий в ней высокого положения. — Катись отсюда, Кэти, — обратился он к жене, не пытаясь даже изображать вежливость. — Поговорим за ужином. У меня и без того хватает работы, чтобы тратить время на пустые рассуждения о том, способен ли технически робот-сборщик денег лгать или нет.

Эрик проводил её до двери. Она шла молча, не пытаясь сопротивляться.

— Он ведь над тобой просто насмехается, как и все остальные, верно? — мягко добавил Свитсент. — Все про тебя постоянно сплетничают.

Он закрыл за Кэти дверь.

— Что ж, таковы уж сегодня супружеские отношения, — пожал плечами Джонас Эккерман. — Узаконенная ненависть.

— Почему ты так считаешь?

— Мне пары фраз хватило, чтобы почувствовать, как в воздухе повеяло смертельным холодом. Надо бы издать какой-нибудь указ, запрещающий человеку работать в одной фирме с женой, чёрт возьми, даже в одном городе с ней.

Он улыбнулся, и с его худощавого юношеского лица тут же исчезла всяческая серьезность.

— Но, знаешь, она действительно хороша. Вирджил постепенно уволил всех остальных собирателей древностей после того, как Кэти начала здесь работать. Она наверняка тебе об этом говорила.

— Много раз.

«Причем каждый день», — угрюмо подумал Эрик.

— Почему вы не развелись?

Эрик пожал плечами, что должно было означать глубоко философский подход к жизни. Он надеялся, что у него это получилось.

— Значит, этот брак тебя устраивает?

— Это значит, что я уже был когда-то женат, и дела обстояли нисколько не лучше, — обреченно проговорил Эрик. — Если я разведусь с Кэти, то наверняка снова кого-нибудь себе найду, поскольку не вижу себя в иной роли, кроме как мужа, отца и кормильца семьи. Следующая жена окажется такой же, ибо я выбираю одинаковых женщин. Этих черт моего характера уже не изменишь.

Он поднял голову и посмотрел на собеседника со всей мазохистской злобой, на какую только был способен.

— Чего ты хотел, Джонас?

— Намечается поездка, — радостно сообщил Джонас Эккерман. — На Марс, для всех нас, включая тебя. Конференция! Мы с тобой можем занять места подальше от старика Вирджила, чтобы не пришлось говорить о фирме, войне и Джино Молинари. Поскольку мы летим на большом корабле, весь полет займет шесть часов в один конец. Ради всего святого, нельзя допустить, чтобы нам пришлось стоять всю дорогу до Марса и обратно. Давай сразу же займем места.

— Как долго мы там пробудем?

Перспектива поездки вовсе не улыбалась Эрику, который не хотел чересчур надолго отрываться от работы.

— Наверняка вернемся завтра или послезавтра. Слушай, ты таким образом не станешь мешать жене, поскольку Кэти остается здесь. Парадокс, но я заметил, что когда старик оказывается в Ваш-тридцать пять, он предпочитает, чтобы никакие специалисты по древностям не путались у него под ногами, любит отдаваться… гм… магии места, особенно теперь, в старости. Когда тебе сто тридцать лет, начинаешь кое-что понимать. Возможно, так будет и со мной. Тем временем нам приходится терпеть его капризы. Ты сам наверняка это знаешь, Эрик, — мрачно добавил Джонас. — Раз уж ты его врач. Он никогда не захочет умереть, не примет, как говорится, столь трудного решения, что бы ни отказало в его организме и что бы ни потребовалось в нем заменить. Порой я завидую его оптимизму. Тому, что он столь безумно любит жизнь, придает ей такой вес, а мы, мелкие смертные, в нашем возрасте… — Он смерил Эрика взглядом. — Жалких тридцати или тридцати трех лет…

— Во мне множество жизненных сил, — прервал его Эрик. — Я готов к долгой жизни и не дам ему себя победить. — Он достал из кармана пальто счет, который дал ему робот. — Сосредоточься и попытайся вспомнить, не появлялась ли месяца три назад в Ваш-тридцать пять зеленая пачка «Лаки страйк», купленная Кэти?

После долгого молчания Джонас Эккерман ответил:

— Несчастный ты, подозрительный дурачок. Только об одном и способен думать. Послушай, доктор, если ты не сосредоточишься на своей работе, то тебе конец. В отделе персонала лежит два десятка заявлений от хирургов-трансплантологов, которые только и ждут, чтобы получить работу у человека типа Вирджила, большой шишки в области промышленности и войны. Ты на самом деле не настолько уж и хорош.

На лице Джонаса одновременно отражались сочувствие и неодобрение. Эта странная смесь вдруг насторожила Эрика Свитсента.

— Если бы, например, у меня самого отказало сердце — а так наверняка скоро и случится, — то я бы, пожалуй, не поспешил к тебе. Ты слишком занят своими личными делами, живешь ради себя, а не ради планеты. Господи, неужели ты не помнишь, что мы ведем войну не на жизнь, а на смерть? И проигрываем! Каждый чёртов день нас стирают в порошок!

Эрик понимал, что это правда.

«К тому же наш командующий — больной ипохондрик, лишенный присутствия духа. Корпорация «Меха и красители» — один из тех огромных промышленных комплексов, которые служат ему опорой, удерживая Моля у власти. Без близкой дружбы со столь высокопоставленными особами, как Вирджил Эккерман, Джино Молинари давно бы уже лишился поста, лежал бы в могиле или догнивал где-нибудь в доме престарелых. Я это знаю. И всё-таки личная жизнь должна продолжаться. Ведь я не по собственной воле впутался в семейные дела, вошел в клинч с Кэти. А если ты считаешь, что на самом деле все иначе или было иначе, то все из-за того, что ты болезненно молод. Тебе не удалось перебраться из страны юношеской свободы в ту, где живу я, с женщиной, которая превосходит меня во всех отношениях, финансовых, интеллектуальных и даже сексуальных. Да, и это тоже!» — думал он.

Прежде чем покинуть здание, доктор Эрик Свитсент заглянул в Ванны, посмотреть, не появился ли на работе Брюс Химмель. Тот и в самом деле стоял возле огромной корзины, полной дефектных «Ленивых Рыжих Собак».

— Переработай обратно, в исходную массу, — сказал Джонас Химмелю, который широко улыбнулся своей обычной кривой бессмысленной улыбкой, когда младший Эккерман бросил ему один из бракованных шаров, сходивших с конвейера корпорации вместе с другими, предназначенными для встраивания в системы управления межпланетных кораблей.

— Знаешь, — обратился он к Эрику. — Если взять с десяток этих управляющих систем, причем не испорченных, а тех, которые отправляют в коробках в армию, то окажется, что время их реакции за последний год или даже полугодие увеличилось на несколько микросекунд.

— Значит ли это, что снизились наши стандарты качества? — спросил Эрик.

Подобное казалось ему невозможным. Продукция корпорации была крайне важна. От этих шаров величиной с человеческую голову зависел весь ход военных действий.

— Именно. — Джонаса это, похоже, не особо волновало. — Поскольку мы отправляли в брак слишком многие из них, и они перестали приносить прибыль.

— П-порой я мечтаю о том, чтобы вернуться к марсианскому гуано, — заикаясь, пробормотал Химмель.

Когда-то корпорация занималась переработкой экскрементов марсианских летучих мышей, что принесло ей первую прибыль. Потом фирма смогла вложить средства в другое, намного более прибыльное внеземное существо, марсианскую амебу-копир. Это выдающееся одноклеточное смогло выжить благодаря своей способности имитировать другие формы жизни, особенно существ такой же величины. Эта способность позабавила земных астронавтов и представителей ООН, но никому не пришло в голову использовать её в промышленных целях, пока на сцене не появился Вирджил Эккерман, знаменитый переработчик гуано летучих мышей. Он показал амебе дорогую меховую накидку одной из своих тогдашних любовниц, и та в точности её воспроизвела. Перед Вирджилом и девушкой появились две норковые накидки. Однако амебе в конце концов наскучило быть мехом, и она обрела прежний облик, последствия чего оставляли желать лучшего.

Много месяцев спустя было найдено решение: убить амебу на стадии мимикрии и погрузить «труп» в ванну с химическими закрепителями, сохранявшими её в последней форме. Это существо не могло разложиться, поэтому в дальнейшем его невозможно было отличить от оригинала. Вскоре Вирджил Эккерман основал в мексиканской Тихуане предприятие, куда поступали всевозможные разновидности псевдомехов, доставлявшиеся с промышленных установок на Марсе. Он почти сразу же завоевал земной рынок натуральных мехов.

Однако все изменила война.

Впрочем, разве было хоть что-то, чего она не коснулась? Кто после подписания мирного договора с Лилистаром мог предполагать, что дела пойдут столь плохо? Премьер-министр Лилистара Френекси утверждал, что их союз стал теперь господствующей военной силой в галактике. Противники же, риги, уступают ему во всех, не только военных, отношениях, а потому война наверняка продлится недолго.

Хватило бы уже одних ужасов войны, размышлял Эрик. Но лишь возможность поражения, самая худшая из всех, заставляла людей задуматься, пусть и тщетно, над некоторыми прошлыми решениями. Хотя бы по поводу мирного договора, пример которого мог бы прийти в голову многим землянам, если бы их о том спросили. Но в то время с мнением своих подданных не считался ни Моль, ни тем более правительство Лилистара. Все были убеждены в том, что и мнения самого Моля тоже никто больше не спрашивал. Многие открыто говорили об этом как в барах, так и у себя дома.

Сразу же после начала сражений с ригами корпорация переключилась с торговли роскошными имитациями мехов на военную продукцию, разделив судьбу всех прочих промышленных предприятий. Невероятно точное воспроизводство системы управления космическими кораблями, «Ленивой Рыжей Собаки», стало естественным продолжением деятельности корпорации. Перемена прошла безболезненно и молниеносно.

Теперь Эрик Свитсент задумчиво стоял перед корзиной с отходами. Он, как в свое время каждый сотрудник корпорации, размышлял о том, можно ли как-то использовать эти второсортные, хотя оттого не менее сложные изделия. Эрик взял одно из них, напоминавшее весом бейсбольный мяч, а размерами — грейпфрут. С экземплярами, забракованными Химмелем, явно сделать уже ничего было нельзя, и он повернулся, чтобы бросить шар в пасть воронки, где тот превратился бы в исходную органическую массу.

— Погоди, — проскрипел Брюс.

Эрик и Джонас посмотрели на него.

— Не кидай, — добавил Химмель.

Его уродливая фигура смущенно переминалась с ноги на ногу, руки били по воздуху, шевеля длинными узловатыми пальцами.

Он, словно идиот, раскрыл рот и пробормотал:

— Я… я больше так не делаю. Один такой экземпляр как сырье стоит четверть цента, а вся эта корзина — около доллара.

— Ну и что? — удивился Джонас. — Все равно их надо…

— Я его покупаю, — пробулькал Химмель, полез в карман брюк за бумажником и смог его извлечь после долгих тяжких усилий.

— Зачем ты его покупаешь? — спросил Джонас.

— У меня все спланировано, — после нескольких мгновений томительной тишины заговорил Химмель. — Я плачу за каждую забракованную «Ленивую Рыжую Собаку» полцента, то есть двойную её стоимость, благодаря чему фирма получает прибыль. Кто мог бы меня в этом упрекнуть? — Голос его перешел в писк.

— Никто тебя ни в чем не упрекает, — возразил Джонас, внимательно глядя на него. — Мне только интересно, зачем они тебе.

Он обернулся к Эрику, словно спрашивая его мнения.

— Я их использую, — ответил Химмель, угрюмо повернулся и, волоча ноги, направился к двери, находившейся неподалеку. — Они все мои, поскольку я заранее за них заплатил из своей зарплаты, — бросил он через плечо, открыл дверь и встал рядом с ней.

Лицо его потемнело от обиды и глубоко въевшихся следов болезненной тревоги.

По помещению, напоминавшему склад, на колесиках величиной с серебряный доллар ездили небольшие тележки. Их было не менее двадцати, и они ловко объезжали друг друга, не прекращая оживленно двигаться.

Эрик увидел, что на раме каждой тележки стоит «Ленивая Рыжая Собака», по проводам управляющая её действиями.

Джонас почесал нос, что-то проворчал и спросил:

— От чего они питаются?

Он наклонился, сумел схватить тележку, проезжавшую возле его ноги, и поднял её. Колеса продолжали вращаться.

— От маленькой дешевой десятилетней алкалиновой батарейки. Она стоит ещё полцента.

— Значит, ты конструируешь эти тележки?

— Да, мистер Эккерман.

Химмель забрал у него тележку и поставил на пол. Машинка поспешно двинулась дальше.

— Они пока слишком молодые. Им нужно ещё поупражняться, прежде чем можно будет их выпустить.

— Значит, потом ты дашь им свободу, — догадался Джонас.

— Верно.

Химмель кивнул большой, почти лысой головой. Очки в роговой оправе сползли на самый кончик его носа.

— Зачем? — спросил Эрик.

Химмель покраснел. По его лицу пробежала болезненная судорога, но вместе с тем на нем отразилось неясное чувство, похожее на гордость.

— Потому что они этого заслуживают, — выдавил он.

— Но эта протоплазма не живая, — заметил Джонас. — Она погибла после применения химического закрепителя. Ты же сам знаешь. С тех пор все они — лишь обычные электронные схемы, такие же мертвые, как, например, роботы.

— Но я считаю их живыми, мистер Эккерман, — с достоинством ответил Химмель. — Пусть они хуже и не могут управлять кораблем в космосе. Это не значит, что такие существа не имеют права прожить свою скромную жизнь. Я выпускаю их. Тележки катаются, как мне думается, лет шесть, может, и больше, то есть вполне достаточно. Они получают то, на что имеют право.

— Если старик об этом узнает… — начал Джонас, повернувшись к Эрику.

— Мистер Вирджил Эккерман об этом знает и одобряет, — сообщил Химмель и тут же поправился: — То есть он мне это разрешает, зная, что я возмещаю фирме расходы. Тележки я собираю ночью, в свободное время. У меня дома есть конвейер, конечно, очень простой, но мне хватает. Я работаю где-то до часу ночи, — добавил он.

— Что они делают после того, как их выпустили? — спросил Эрик. — Просто катаются по городу?

— А бог его знает.

Видно было, что этот вопрос Химмеля не интересует. Он занимался своим делом, собирал тележки и подключал к ним «Ленивых Рыжих Собак» так, чтобы те могли функционировать. Похоже, этот чудак был прав. Не мог же он сопровождать каждую тележку, оберегать её от опасностей, подстерегающих в городе.

— Ты настоящий мастер своего дела, — подытожил Эрик, сам не зная, смешно ему, противно или ещё что. Он знал лишь одно. На него это не произвело особого впечатления. Все предприятие казалось ему странным и глупым, абсурдом чистой воды.

«Химмель неустанно трудится здесь и дома, заботясь о том, чтобы фабричный брак нашел свое место под солнцем… Чего ещё можно ожидать? Все это происходит, когда остальное человечество сражается с другим безумием, куда большим, — всеобщим абсурдом бессмысленной войны. На подобном фоне деятельность Химмеля выглядит не столь уж идиотской. Такое уж наступило время. Безумие висит в воздухе, начиная с Моля и заканчивая этим контролером качества, явно страдающим некими клиническими нарушениями психики».

— Совсем тронулся, — заметил Эрик, идя по коридору вместе с Джонасом Эккерманом.

— Само собой, — ответил тот и пренебрежительно махнул. — Зато у него есть возможность получше узнать старика Вирджила, который терпимо к этому относится, притом наверняка не из-за прибыли. Дело в чем-то другом. В общем, я даже рад. Вирджил мне казался куда более жестоким. Я бы скорее ожидал, что он вышвырнет этого несчастного кретина, отправит его вместе с каторжниками на Лилистар. Не желал бы ему такой судьбы. Химмелю ещё повезло.

— Как, по-твоему, все это закончится? — спросил Эрик. — Думаешь, Моль подпишет сепаратный договор с ригами и вытащит нас из этой задницы, предоставив лилистарцев самим себе? Впрочем, они вполне это заслужили.

— Он не может так поступить, — категорично заявил Джонас. — Иначе тайная полиция Френекси доберется до него на Земле и превратит в котлету. Его вышвырнут с поста и заменят кем-нибудь по-настоящему воинственным. Кем-то, кому нравится воевать.

— Но ведь это невозможно, — сказал Эрик. — Он наш командующий, а не их.

Однако он знал, что Джонас прав, независимо от соображений юридического характера. Его собеседник просто реалистично оценивал союзника в свете имеющихся фактов.

— Больше всего шансов нам дает поражение, — заявил тот. — Медленное, неизбежное, такое как сейчас. — Он понизил голос до хриплого шепота. — Не люблю пораженческих разговоров, но…

— Выкладывай.

— Эрик, это единственный выход, даже если нас ждет столетняя оккупация ригов в наказание за то, что выбрали не того союзника не в той войне и не в то время. Что ни говори, это первая наша достойная попытка межпланетного милитаризма. Так чем же именно мы занялись? Вернее, не мы, а Моль?

Джонас поморщился.

— Но ведь это мы его выбрали, — напомнил Эрик, который полагал, что в конечном счете ответственность падала на них.

Неожиданно к ним приблизился невысокий, иссушенный и почти невесомый человек, похожий на древесный лист, который воскликнул резким пискливым голосом:

— Джонас, и ты тоже, Свитсент! Пора отправляться на экскурсию в Ваш-тридцать пять.

В словах Вирджила Эккермана звучало легкое раздражение. Его голос чем-то напоминал щебет птичьей мамаши над птенцами. Престарелый босс корпорации почти превратился в гермафродита, мужчину и женщину, соединенных в одном существе, лишенном плоти и соков, но все ещё живом.

Глава 2

Вирджил Эккерман открыл старинную пустую пачку из-под «Кэмела», сплющил её в руке и спросил:

— Бах, трах, стук или треск? Что выбираешь, Свитсент?

— Стук, — ответил Эрик.

Старик посмотрел на след, заметный на внутренней стороне клееного дна пачки, ставшей теперь плоской.

— Трах. Придется мне стукнуть тебя по плечу тридцать два раза.

Вирджил с веселой улыбкой символически похлопал Эрика по плечу и блеснул искусственными зубами из слоновой кости.

— Я вовсе не хотел тебя обидеть, доктор. Мне ведь в любой момент может потребоваться новая печень. Вчера вечером я лег в постель и мучился часа два. Кажется, всему виной токсемия, хотя ты должен ещё это проверить. Я даже пошевелиться не мог, чувствовал себя как бревно.

— Во сколько вы легли и что делали? — спросил Свитсент.

— Ну… знаешь, доктор, там была одна девушка.

Вирджил шаловливо улыбнулся Харви, Джонасу, Ральфу и Филлис Эккерманам, членам семьи, сидевшим вокруг него в плавно сужавшейся носовой части межпланетного корабля, мчавшегося с Земли к Ваш-тридцать пять, построенному на Марсе.

— Мне нужно что-нибудь ещё добавлять?

— Господи, ты же слишком стар, — строго проговорила Филлис, его внучатая племянница. — Опять у тебя сердце в процессе откажет. Что тогда она подумает, кем бы ни была? Это ниже всякого достоинства, умереть во время… ну, сам знаешь чего.

Она укоризненно посмотрела на Вирджила.

— В таком случае контрольная система в моем правом кулаке, предназначенная специально для таких случаев, вызвала бы доктора Свитсента, — проквакал Вирджил. — Эскулап ворвался бы в комнату и сразу же, на месте, даже не вынося меня из неё, заменил бы старое испорченное сердце на новое. — Он хихикнул, достал из нагрудного кармана льняной платок и вытер слюну с нижней губы и подбородка. — После чего я снова взялся бы за дело.

Его тонкая, как бумага, кожа словно просвечивала изнутри. Кости и очертания черепа, отчетливо видимые под ней, подрагивали от радости и удовольствия, которые доставляла ему мысль о возможности подразнить родственников. Они не имели доступа в его мир, в личную жизнь, которой он, благодаря своему привилегированному положению, наслаждался даже сейчас, несмотря на лишения, принесенные войной.

— Mille tre,[113] — мрачно буркнул Харви, цитируя либретто да Понте. — Но в твоем случае, старая развалина, это будет… не знаю, как «миллиард три» по-итальянски. Надеюсь, что доживу до твоего возраста, и тогда…

— Ты никогда до него не доживешь, — захохотал Вирджил, глаза которого искрились от неприкрытой радости. — Забудь об этом, Харв. Возвращайся к своим книгам, ходячий говорящий калькулятор. Тебя найдут мертвым в постели, но не с женщиной, а с… — Вирджил поискал подходящее слово. — Да, с чернильницей.

— Перестань, — сухо бросила Филлис, отвернувшись к звездам и черной пустоте космоса.

— Я бы хотел вас кое о чем спросить, — обратился Эрик к Вирджилу. — О зеленой пачке «Лаки страйк». Месяца три назад…

— Твоя жена меня обожает, — сказал Вирджил. — Да, доктор, это был подарок для меня, сделанный без всякого подтекста. Так что успокой свое разгоряченное воображение. Кэти мной не интересуется. Впрочем, от этого были бы одни проблемы. Женщин я могу иметь множество, зато хирургов-трансплантологов… гм… — Он задумался. — Хотя, если как следует прикинуть, их я тоже могу иметь сколько угодно.

— В точности то же самое я сказал сегодня Эрику, — подтвердил Джонас и подмигнул доктору, который стоически промолчал.

— Но мне нравится Эрик, — продолжал Вирджил. — Он очень спокойный человек. Только взгляни на него. Достойный, рассудительный, хладнокровный в любой трудный момент. Я много раз видел его за работой, Джонас, так что мне это хорошо известно. Он готов вскочить с постели в любую пору дня и ночи. Такое сейчас редко встречается.

— Ты ему за это платишь, — отрезала Филлис, как всегда, малоразговорчивая и замкнутая, но симпатичная внучатая племянница Вирджила, член правления корпорации.

Она напоминала сообразительного хищника, совсем как старик, хотя была полностью лишена экстравагантности, свойственной ему. С точки зрения Филлис, жизнь делилась на бизнес и прочую чушь. Эрику пришло в голову, что если бы она наткнулась на Химмеля, то это означало бы конец его тележкам. В мире Филлис не существовало места для безвредных чудаков. Чем-то она напомнила ему Кэти. Как и его жена, эта особа выглядела довольно привлекательно, носила длинную косу цвета ультрамарина, модного в данный момент, который подчеркивали вращающиеся серьги. Кроме того, в её носу блестело кольцо, знак принадлежности к высшим кругам буржуазии, что не слишком нравилось доктору.

— Какова цель этой конференции? — спросил Эрик у Вирджила Эккермана. — Может, нам прямо сейчас начать обсуждение, чтобы не тратить времени?

— Это развлекательная прогулка, — ответил Вирджил. — Шанс сбежать от неприятностей, в которых мы погрязли. В Ваш-тридцать пять у нас будет гость. Возможно, он уже ждет. Я впустил его в свою страну детства, впервые позволив кому бы то ни было свободно её посещать.

— Кто это? — спросил Харв. — Ведь Ваш-тридцать пять формально является собственностью корпорации, а мы — члены её правления.

— Наверняка Вирджил проиграл этому типу все свои подлинные вкладыши для жевательной резинки из серии «Ужасы войны», — язвительно заметил Джонас. — Что ему ещё оставалось, кроме как открыть для него врата своего рая?

— Я никогда не бросаюсь своими вкладышами. Ни «Ужасами войны», ни «ФБР», — возразил Вирджил. — Кстати, у меня есть дубликат «Гибели Паная».[114] Мне его подарил на день рождения Итон Хэмбро — ну, знаете, тот болван, председатель правления «Манфрекс Энтерпрайзес». Мне казалось, уже все знают, что у меня полный комплект вкладышей, но, видимо, до Хэмбро это ещё не дошло. Ничего удивительного, что парни Френекси управляют сейчас за него шестью фабриками.

— Расскажи нам про Ширли Темпл[115] в «Маленьком мятежнике», — скучающим тоном попросила Филлис, продолжая разглядывать звездную панораму за иллюминатором. — Как она…

— Ты же уже видела, — раздраженно прервал её Вирджил.

— Да, но мне это никогда не наскучит, — ответила Филлис. — Что бы я ни делала, этот фильм меня захватывает вплоть до самого последнего грустного кадра. — Филлис повернулась к Харву. — Дай зажигалку.

Эрик встал с кресла и направился в салон небольшого корабля. Он сел за столик и взял карту напитков. У него пересохло в горле. Взаимный обмен колкостями между Эккерманами всегда вызывал у него тупое чувство жажды, ему сразу же требовалась некая живительная жидкость.

«Возможно, какой-нибудь заменитель первородного молока, Urmilch des Lebens. Я тоже заслужил свою страну детства», — отчасти в шутку подумал он. Но только отчасти.

Вашингтон тысяча девятьсот тридцать пятого года не представлял особого интереса ни для кого, кроме Вирджила Эккермана, поскольку только он и помнил подлинный город, время и место, давно переставшие существовать. Поэтому Ваш-тридцать пять в каждой своей детали представлял собой тщательно выполненную реконструкцию вполне конкретного, ограниченного, знакомого Вирджилу мира его детства. Подлинность искусственного города постоянно совершенствовала добытчица старинных вещей, Кэти Свитсент, но на самом деле он практически не менялся, словно сгусток, приклеившийся к мертвому прошлому. Так, по крайней мере, воспринимали его остальные члены клана Эккерманов. Но для Вирджила этот макет, естественно, был живительным источником. Там старик расцветал, пополнял иссякающие запасы биохимической энергии, после чего возвращался в настоящее, в мир сегодняшнего дня. Он прекрасно его понимал и ловко им манипулировал, но психологически чувствовал себя в нем чужим.

Его гигантская страна детства положила начало новой моде. Другие ведущие промышленники и финансисты — или, говоря откровенно, военные спекулянты — тоже создали не столь обширные, но не менее реалистичные модели миров своего детства. Страна Вирджила перестала быть единственной в своем роде. Конечно, ни одна другая не могла сравниться с ней по сложности и аутентичности. В них использовались подделки старинных предметов, являвшиеся лишь приближенной копией того, что когда-то было оригинальной действительностью.

«С другой стороны, следует честно признать, что ни у кого больше не имелось в распоряжении таких денег и такого знания экономических реалий, чтобы взяться за подобное, несомненно, невероятно дорогое и, помимо всего прочего, непрактичное предприятие. Все это — среди войны, внушающей ужас. Хотя в конечном счете оно не приносит никакого вреда, чем-то похоже на то, что проделывает Брюс Химмель со своими разболтанными тележками, — подумал Эрик. — Никто от этого не погиб, чего нельзя сказать об усилиях нации, о священной войне против созданий с Проксимы».

При мысли об этом на него нахлынули неприятные воспоминания.

На Земле, в столице ООН, городе Шайенн в штате Вайоминг, находилась группа пойманных и обездвиженных ригов. Власти решили не отправлять их в лагеря военнопленных, а выставить на всеобщее обозрение. Граждане могли вволю на них таращиться. Они обсуждали смысл существования этих инопланетян с внешним скелетом и шестью конечностями, способных молниеносно перемещаться на двух или четырех ногах. Риги не обладали голосовым аппаратом, общались друг с другом подобно пчелам, с помощью замысловатых танцующих движений гибких усиков. При контактах с землянами и лилистарцами они использовали механических переводчиков.

Именно с их помощью зеваки задавали вопросы униженным пленникам, до недавнего времени — одни и те же, повторявшиеся с удручающей монотонностью, однако в конце концов начали появляться новые, оказавшиеся довольно зловещими, по крайней мере с точки зрения властей. Из-за этих вопросов доступ к пленным неожиданно закрыли, причем на неопределенный срок.

«Можем ли мы восстановить дружественные отношения?»

У ригов, как ни странно, имелся на это ответ, сводившийся к одной фразе:

«Живите и давайте жить другим».

Если бы прекратилась экспансия землян в систему Проксимы, то риги тоже не стали бы осаждать Солнечную систему, чего они, впрочем, раньше и не делали.

Что касается Лилистара, то риги ничего не могли сказать по его поводу. Лилистарцы были их извечными врагами, и уже слишком поздно было что-то советовать или воспользоваться чьей — то подсказкой. Во всяком случае, лилистарские советники уже успели обосноваться на Земле, якобы для борьбы со шпионажем. Неужели четвероногие риги ростом в шесть футов, похожие на муравьев, могли пробраться незамеченными по какой-нибудь нью-йоркской улице?

Однако присутствие советников с Лилистара не привлекало ничьего внимания. Лилистарцы мыслили абсолютно по-своему, но внешне их невозможно было отличить от землян.

В мустьерскую эпоху флотилия империи Лилистар прилетела с альфы Центавра в Солнечную систему, колонизировала Землю и часть Марса. Между поселенцами с обеих планет вспыхнула непримиримая ссора, разразилась долгая жестокая война, в итоге которой обе культуры скатились в мрачное варварство. Вследствие неблагоприятного климата марсианская колония в конце концов полностью вымерла, земная же пережила долгие века первобытного существования и в конце концов вернулась к цивилизации. Она была отрезана от Альфы из-за конфликта Лилистара с ригами, но снова распространилась по всей планете, развивалась и, обогащаясь знаниями, запустила на орбиту первый спутник, потом на Луну полетел беспилотник, за ним — корабль с экипажем. В конце концов колонисты вновь установили контакт с родной планетной системой, что стало венцом прогресса и вызвало немалое удивление как с той, так и с другой стороны.

— Язык проглотил? — спросила Филлис Эккерман и села рядом с Эриком в салоне, заполненном людьми.

Она улыбнулась, отчего её худощавое лицо с изящными чертами на миг стало выглядеть по-настоящему привлекательным.

— Закажи и мне что-нибудь выпить, чтобы я смогла вынести весь этот мир мячиков на резинке, Джин Харлоу,[116] барона фон Рихтгофена,[117] Джо Луиса[118] и… как его, чёрт побери, зовут? — Она зажмурилась, пытаясь вспомнить. — Вылетело из головы. А, да — Том Микс.[119] Его «Честные парни из Рэлстона». Ещё этот ужасный «Рэнглер».[120] Хлопья для завтрака. Повсюду эти чёртовы крышки от коробок. Ты ведь знаешь, что нас ждет, да? Очередная встреча с сироткой Энни[121] и её кодовым ключом. Придется выслушать рекламу «Овалтайна», потом те цифры, которые надо записать и расшифровать, чтобы узнать, что Энни делает в понедельник. Господи!

Она нагнулась за бокалом, и Эрик не мог отказать себе в почти профессиональном удовольствии бросить взгляд ей за платье, на небольшие, четко очерченные бледные груди.

Этот вид прибавил ему хорошего настроения, и он шутливо, хотя и осторожно сказал:

— В один прекрасный день мы запишем цифры, которые поддельный диктор передаст по поддельному радио, расшифруем их с помощью кодового ключа сиротки Энни, и…

Он мрачно подумал о том, как могло бы звучать такое сообщение.

«Подпишите сепаратный мирный договор с ригами. Немедленно».

— Знаю, — сказала Филлис и закончила за него: — «Сопротивление бесполезно, земляне. Сдавайтесь. Говорит монарх ригов. Слушайте меня, людишки! Я захватил радиостанцию в Вашингтоне и всех вас теперь уничтожу. — Она угрюмо отхлебнула из бокала на высокой ножке. — Кроме того, «Овалтайн», который вы все пили…»

— Я вовсе не это хотел сказать. — Однако Эрик понял, что она была весьма близка к истине. — Как и вся ваша семья, ты обладаешь геном, который заставляет перебивать любого нечистокровного…

— Кого?

— Не такого, как вы, — мрачно сказал Эрик. — Вы, Эккерманы.

— Ну давай же, доктор! — В её серых глазах вспыхнули веселые искорки. — Выкладывай, что у тебя на душе.

— Неважно. Что это за гость? — спросил Эрик.

Большие бледные глаза женщины ещё никогда не казались ему столь спокойными. Они командовали и приказывали из своего внутреннего мира, полного непоколебимой уверенности и спокойствия, основанных на детальном и неизменном знании всего, что того заслуживало.

— Поживем — увидим.

Через мгновение в глазах вспыхнула новая искра, они засверкали, лицо полностью преобразилось. Губы Филлис дрожали от радостного хихиканья, почти как у девочки-подростка.

С них начали срываться злобные, издевательские слова:

— Дверь открывается, и на пороге появляется молчаливый посланник с Проксимы. Ну и вид у него!.. Толстый, скользкий, враждебный риг. Он прибыл сюда инкогнито, во что нелегко поверить, учитывая тайную полицию Френекси, всюду сующую свой нос. Этот тип уполномочен официально вести переговоры. — Она помолчала и закончила тихим монотонным голосом: — О сепаратном мире между землянами и ригами.

С мрачным выражением лица, уже без всяких искр в глазах, Филлис вяло допила содержимое бокала.

— Да, тот ещё будет денек. Легко себе представить. Старик Вирджил садится напротив, как всегда широко улыбается, хрустит суставами и видит, как все его военные контракты до последней чертовой страницы идут псу под хвост. Мы возвращаемся к поддельным норкам, к дерьму летучих мышей, когда от фабрики воняло на мили вокруг. — Она коротко, язвительно рассмеялась. — Уже скоро, доктор. Можно не сомневаться.

— Как ты сама сказала, копы Френекси сразу же обрушились бы на Ваш-тридцать пять, — заметил Эрик, которому передалось её настроение.

— Знаю. Это всего лишь фантазии, несбыточные мечты. Так что не имеет никакого значения, решит ли на самом деле Вирджил продумать и воплотить в жизнь подобный план, верно? Поскольку это ему и за миллион световых лет не удастся. Можно попробовать, но ничего все равно не выйдет.

— Ничего хорошего, — задумчиво пробормотал Эрик.

— Предатель! Хочешь оказаться в лагере для рабов?

Эрик немного подумал и осторожно начал отвечать:

— Я хочу…

— Ты сам не знаешь, чего хочешь, Свитсент. Каждый мужчина, состоящий в неудачном браке, теряет способность понимать, чего ему хочется на самом деле. Ты всего лишь маленькая вонючая скорлупка, которая пытается поступать как положено, но у неё это никогда не получается, потому что она ни во что не вкладывает свою жалкую страдающую душонку. Только посмотри на себя! Ты сам не замечаешь, что пытаешься от меня отодвинуться.

— Вовсе нет.

— Из-за чего мы уже не касаемся друг друга, особенно бедрами. Чтоб им провалиться. Ведь и в самом деле нелегко отодвинуться друг от друга в столь тесном помещении, в этом маленьком салоне. Всё-таки у тебя получилось, не так ли?

Эрик попытался сменить тему.

— Я слышал вчера по телевизору, что тот кватреолог с забавной бородой, профессор Уолд, вернулся с…

— Нет. Это не гость Вирджила.

— Тогда, может быть, Марм Хастингс?

— Этот придурок, помешанный на дао? Ты что, шутишь, Свитсент? Да? Думаешь, Вирджил стерпел бы никчемного обманщика, который… — Она изобразила неприличный жест, ткнув вверх большим пальцем, и обнажила в улыбке ослепительно белые зубы. — Может, это Ян Норс? — бросила она.

— Кто это?

Имя было Эрику знакомо. Он понимал, что данный вопрос — тактическая ошибка, но все равно его задал. Именно в этом заключалось его слабое место при общении с женщинами. Порой он позволял им командовать собой и уже не раз, особенно в самые критические моменты своей жизни, без сопротивления шел туда, куда его вели.

Филлис вздохнула.

— Фирма Яна производит все эти блестящие, стерильные и очень дорогие искусственные органы, которые ты умело пересаживаешь умирающим богачам. Хочешь сказать, доктор, что не догадываешься, кому стольким обязан?

— Знаю, — раздраженно бросил Эрик. — В последнее время столько дел, что я просто забыл, вот и все.

— Впрочем, может быть, это какой-то композитор. Как во времена Кеннеди. Может быть, Пабло Кальсас. Господи, он уже совсем старик. Может, Бетховен. Гм… — Она изобразила задумчивость. — Кажется, он и в самом деле что-то про это говорил. Людвиг ван кто-то там. Есть ли ещё какой-нибудь Людвиг ван, кроме…

— Ради бога!.. — сердито прервал её Эрик, которого утомили издевательские речи. — Хватит.

— Не зазнавайся, никакой ты не гений. Просто столетие за столетием поддерживаешь жизнь в одном уродливом старикашке.

Послышался негромкий смех, полный радости.

— Я также забочусь обо всем персонале корпорации, о восьмидесяти тысячах человек, находящихся на ключевых постах, — заявил Эрик со всем достоинством, на какое только был способен. — Собственно говоря, с Марса этого не сделаешь, так что все это приключение мне совсем не нравится. Очень даже!

«Так же как и ты», — горько подумал он.

— Ну и соотношение, — сказала Филлис. — Один хирург-трансплантолог на восемьдесят тысяч пациентов, восемьдесят тысяч на одного. Но в твоем распоряжении целая команда роботов. Может, они справятся и сами в твое отсутствие.

— Робот есть то, что, извините, воняет, — заявил Эрик, перефразируя Т. С. Элиота.[122]

— А хирург-трансплантолог есть то, что, извините, пресмыкается, — ответила Филлис.

Эрик яростно уставился на эту дамочку, без тени раскаяния продолжавшую потягивать напиток из бокала. Он ничего не мог поделать. Слишком уж много в ней было духовной силы.

В самом центре модели Ваш-тридцать пять стоял четырехэтажный кирпичный дом, в котором в детстве жил Вирджил. В нем располагалась настоящая современная квартира две тысячи пятьдесят пятого года, оборудованная всеми предметами роскоши, которыми хозяин сумел обзавестись в тяжелые военные годы. Несколькими улицами дальше находилась Коннектикут-авеню. На ней стояли магазины, которые помнил старик, в том числе «Гэммидж», где он покупал очередные номера «Тип Топ Комикс» и конфеты за пенни. Рядом Эрик заметил знакомые очертания аптеки. Здесь Вирджил в детстве купил как-то раз зажигалку и химикалии к набору «Гилберт номер пять» для выдувания стекла и химических опытов.

— Что сегодня показывают в кино «Аптаун»? — пробормотал Харв, когда корабль пролетал над Коннектикут-авеню, чтобы Вирджил мог насладиться видом своих сокровищ.

Харв всмотрелся в текст на афише — «Ангелы ада» с Джин Харлоу, которые все смотрели по крайней мере по два раза, — и глухо застонал.

— Не забудь про ту чудесную сцену, когда Харлоу говорит: «Надену, пожалуй, что-нибудь поудобнее», а потом, когда она возвращается… — напомнила ему Филлис.

— Да-да, — раздраженно отмахнулся Харв. — Согласен, мне она нравится.

Корабль пролетел над Коннектикут-авеню и приземлился перед домом три тысячи тридцать девять по Маккомбстрит, окруженным черной чугунной оградой, с небольшим газоном спереди. Однако, когда люк открылся, Эрик ощутил не городской воздух бывшей земной столицы, но разреженную и пронизывающе — холодную атмосферу Марса. Он ошеломленно остановился, судорожно глотая воздух и чувствуя тошноту.

— Придется намылить им шею за работу системы воздухоснабжения, — сказал Вирджил, спускаясь по пандусу на тротуар вместе с Джонасом и Харвом.

Похоже, данный недостаток не слишком ему мешал. Он вприпрыжку поспешил к дверям дома.

Роботы в виде маленьких мальчиков вскочили на ноги.

Один из них весьма реалистично воскликнул:

— Привет, Вирдж! Где ты был?

— Мама послала за покупками, — прокудахтал Вирджил, лицо которого лучилось радостью. — Как дела, Эрл? А папа принес мне с работы несколько отличных китайских марок. У меня есть дубли, могу поменяться.

Он остановился перед оградой и пошарил в кармане.

— Знаешь, что у меня есть? — пропищал второй маленький робот. — Сухой лед! Мне его дал Боб Руджи за то, что я разрешил ему покататься на моем самокате. Можешь подержать, если хочешь.

— Могу поменяться на книжку, — ответил Вирджил, доставая ключи и открывая входную дверь. — Что скажешь насчет «Бака Роджерса и кометы смерти»? Здоровская вещь.

Когда остальные вышли из корабля, Филлис повернулась к Эрику.

— Предложи ребятишкам новенький календарь на тысяча девятьсот пятьдесят второй год с фотографиями Мэрилин Монро и увидишь, что они тебе за него дадут. Не меньше чем пол-леденца.

Дверь открылась, и появился припозднившийся охранник из корпорации.

— Мистер Эккерман!.. Я не заметил, что вы приехали.

Охранник провел их в темный холл, устланный коврами.

— Он уже здесь? — с внезапной тревогой спросил Вирджил.

— Да, сэр. Отдыхает в квартире. Просил, чтобы его несколько часов не беспокоили.

Охранник тоже выглядел встревоженным.

— Сколько с ним людей? — остановившись, спросил Вирджил.

— Кроме него — только помощник и двое из охраны.

— Кто хочет стаканчик холодненького? — бросил старик через плечо.

— Я, я! — крикнула Филлис, подражая его восторженному тону. — Хочу малинового лимонада. А ты, Эрик? Что скажешь насчет бурбона с лаймом или скотча с шерри? Может, в девятьсот тридцать пятом такого ещё не продавали?

— Лично я хотел бы где-нибудь прилечь и отдохнуть, — сказал Харв Эрику. — Из-за этого марсианского воздуха я чувствую себя слабым словно котенок. — Лицо его посерело и покрылось мелкими пятнышками. — Почему бы ему не поставить купол с настоящим воздухом?

— Может, он специально так делает? — заметил Эрик. — Чтобы не оставаться здесь навсегда?

К ним подошел Джонас.

— Мне лично нравится это анахроничное место, Харв, — сказал он. — Я чувствую себя здесь словно в музее. — Он повернулся к Эрику. — Должен честно признаться, что твоя жена делает превосходную работу, добывая предметы из той эпохи. Послушайте это… как его… радио в той комнате.

Все прислушались. По радио шла «Бетти и Боб», старая мыльная опера из далекого прошлого. Даже на Эрика она произвела впечатление. Голоса казались совсем настоящими, живыми. Он словно действительно находился рядом с ними. Эрик понятия не имел, как Кэти удалось этого добиться.

В это мгновение появился Стив, рослый добродушный негр, вернее, его имитация, робот, исполнявший в здании роль дворника.

Он вынул изо рта трубку и вежливо кивнул вошедшим.

— Добрый день, доктор. Что-то в последнее время похолодало. Похоже, ребятишки скоро начнут кататься на санках. Мой Джордж тоже копит на санки. Он сам мне только что говорил.

— Дам ему доллар тридцать четвертого, — сказал Ральф Эккерман, достал бумажник и вполголоса бросил Эрику: — Может быть, наш папаша Вирджил вообразил, что дети цветных не имеют права на санки?

— Не беспокойтесь, мистер Эккерман, — покачал головой Стив. — Джордж заработает себе на санки, ему не нужны чаевые, только настоящая плата за работу.

Темнокожий робот, полный достоинства, удалился.

— чертовски убедительно, — заметил Харв.

— Это точно, — кивнул Джонас и вздрогнул. — Господи, только подумать, что этого человека нет в живых уже лет сто. Тяжело все время помнить, что мы на Марсе, а не на Земле, даже в наше время… Не нравится мне это. Предпочитаю, когда все на самом деле такое, каким кажется.

Эрику пришла в голову одна мысль.

— А ты имеешь что-то против прослушивания записей симфонической музыки дома по вечерам?

— Нет, но это совсем другое дело, — ответил Джонас.

— Неправда, — возразил Эрик. — Там нет ни оркестра, ни изначальных звуков. Зал, в котором сделана запись, давно погрузился в тишину. У тебя есть только тысяча двести футов ленты, покрытой окисью железа и намагниченной определенным образом. Точно такая же иллюзия. Только здесь она полная.

«Что и требовалось доказать, — мысленно подытожил он и направился к лестнице. — Мы ежедневно кормимся иллюзиями. Они вошли в нашу жизнь, когда первый бард спел первую эпопею о некоей давно свершившейся битве. «Илиада» — такая же имитация, как и эти маленькие роботы, обменивающиеся во дворе марками. Людям всегда хотелось сохранить прошлое в каком-то убедительном виде. В этом нет ничего плохого. Без этого не существует непрерывность, остается лишь текущий момент. А настоящее, лишенное прошлого, не имеет практически никакого значения. Возможно, что к тому же сводятся и мои проблемы с Кэти, — думал он, поднимаясь по лестнице. — Я не помню нашего общего прошлого, тех времен, когда мы добровольно жили друг с другом… Теперь наша жизнь превратилась в вынужденное существование, бог знает каким образом оторванное от прошлого. Ни я, ни она этого не понимаем. Мы не в состоянии постичь ни смысл, ни механизм того, каким образом все это действует. Будь у нас память получше, мы могли бы превратить наш союз в нечто такое, что мы сумели бы понять. Возможно, это первые жуткие признаки старости, — подумал Эрик. — А ведь мне всего тридцать четыре года!»

— Заведи со мной роман, доктор, — сказала Филлис, которая стояла на лестнице, дожидаясь его.

— У тебя самые прекрасные на свете зубы, — прошептал он.

— Ответь.

— Я… — Он задумался над ответом.

«Можно ли вообще ответить на такое словами? Но ведь её предложение было явно облечено в слова, не так ли? И пусть Кэти, которая все видит, горит ясным пламенем».

Доктор чувствовал, как Филлис пристально смотрит на него огромными, похожими на звезды глазами.

— Гм… — неуверенно пробормотал он, чувствуя себя маленьким и несчастным и в точности зная, чего не следует делать.

— Ведь тебе это нужно, — настаивала Филлис.

— Э… — снова промямлил Эрик, ощущая, как её взгляд проникает в самые дальние закоулки его никчемной души.

Филлис добралась до неё и вертела ею как хотела. чёрт бы её побрал! Она обо всем догадалась и говорила правду. Он ненавидел её и вместе с тем хотел оказаться с ней в постели. Конечно, она знала обо всем. Это было видно по его лицу и не могло укрыться от её проклятых огромных глаз, которых не могло быть ни у кого из смертных.

— Без этого ты пропадешь, — продолжала Филлис. — Без настоящего, спонтанного, радостного, чисто физического…

— Один шанс на миллиард, что мне это сойдет с рук, — выдавил он и неожиданно каким-то чудом заставил себя улыбнуться. — Даже то, что мы стоим здесь, на этой чертовой лестнице, — безумие. Но разве тебя это хоть сколько-нибудь волнует?

Доктор обошел её и начал подниматься дальше, на второй этаж.

«Тебе-то терять нечего, — подумал он. — Зато мне есть что. Ты справишься с Кэти точно так же, как и со мной, дергая за леску, на конце которой я болтаюсь».

Дверь в современную квартиру Вирджила была открыта. Хозяин уже вошел внутрь. Остальные двинулись за ним. Сперва, естественно, клан Эккерманов, а затем обычные высокопоставленные чиновники фирмы.

Эрик вошел и увидел гостя Вирджила.

Человек, для встречи с которым они сюда прилетели, полулежал на кровати. Лицо его ничего не выражало, губы распухли и посинели, глаза неподвижно смотрели в пустоту. Это был Джино Молинари, высший избранный руководитель объединенной цивилизации Земли, главнокомандующий её вооруженными силами в войне с ригами.

Его ширинка была расстегнута.

Глава 3

В обеденный перерыв Брюс Химмель, ответственный за последний этап контроля качества на главном конвейере корпорации «Меха и красители», покинул свое рабочее место и, шаркая ногами, отправился по улицам Тихуаны в кафешку, где обычно питался, поскольку там было дешево и не требовалось особого общения. Небольшое желтое деревянное здание втиснулось между двумя магазинами тканей, сделанными из кирпича, выгоревшего на солнце. Здесь, в «Ксанфе», собирались разнообразные работяги и чудаки, обычно в возрасте под тридцать, по виду которых невозможно было понять, чем они зарабатывают на жизнь. По крайней мере, они оставляли Химмеля в покое, а больше ему ничего и не требовалось. Собственно говоря, только это и нужно было ему от жизни. Как ни странно, она готова была пойти с ним на подобную сделку.

Химмель сидел в глубине зала, черпал ложкой бесформенное чили и отрывал куски клейкого белого хлеба, когда увидел, что в его сторону идет англосакс с растрепанными волосами, в кожаной куртке, джинсах, высоких сапогах и перчатках. Казалось, будто он явился из какой-то совсем другой эпохи. Это был Кристиан Плаут, который ездил по Тихуане на древнем такси с турбинным двигателем, скрываясь в Южной Калифорнии уже лет десять, с тех пор как повздорил с властями Лос-Анджелеса по поводу торговли капстеном, наркотиком, получаемым из мухоморов. Химмель был с ним немного знаком, поскольку Плаут тоже слегка помешался на даосизме.

— Salve, amicus,[123] — нараспев произнес Плаут, усаживаясь напротив Химмеля.

— Привет, — буркнул Химмель, рот которого был набит невыносимо острым чили. — Что слышно?

Плаут всегда знал самые свежие новости. Он целый день катался на такси по Тихуане, встречался с самыми разными людьми. Когда случалось что-то интересное, Плаут обязательно оказывался тому свидетелем и по мере возможности извлекал из ситуации ту или иную пользу. Его жизнь состояла из разнообразных и весьма подозрительных занятий.

— Слушай. — Плаут наклонил к Химмелю серое как песок, иссохшее лицо, сосредоточенно сморщил лоб. — Видишь?

Из его сжатого кулака выпала маленькая капсула и покатилась по столу. Он молниеносно накрыл её ладонью, и она исчезла столь же быстро, как и появилась.

— Вижу, — кивнул Химмель, не отрываясь от еды.

Плаут вздрогнул и прошептал:

— Хи-хи, хо-хо! Это йот-йот-сто восемьдесят.

— Что такое? — мрачно спросил Химмель.

Ему вдруг захотелось, чтобы Плаут убрался из «Ксанфа» и занялся чем-нибудь другим.

— Йот-йот-сто восемьдесят, — едва слышно повторил Плаут и сгорбился так, что они едва не касались друг друга головами. — Это немецкое название средства, которое в Северной Америке войдет на рынок под именем «фрогедадрин». Его производит одно немецкое химическое предприятие под прикрытием некоей аргентинской фармацевтической фирмы. В Штаты с ним не пробиться. Даже здесь, в Мексике, его нелегко достать. Хочешь верь, хочешь нет.

Он улыбнулся, показав неровные пожелтевшие зубы.

Химмель в очередной раз с отвращением заметил, что даже язык у Плаута имеет какой-то странный, неестественный оттенок, отвернулся и сказал:

— Мне казалось, что в Тихуане можно достать что угодно.

— Мне тоже. Потому я так и заинтересовался этим йот-йот-сто восемьдесят и раздобыл его.

— Ты уже пробовал?

— Попробую сегодня вечером. Дома. У меня есть пять капсул. Одна для тебя, если желаешь.

— Как он действует? — Почему-то это казалось Химмелю существенным.

— Как галлюциноген, — ответил Плаут, покачиваясь в некоем своем внутреннем ритме. — Но это ещё не все. Хи-хи, хо-хо, фик-фик.

Глаза его остекленели. Он ушел в себя, блаженно улыбаясь. Химмель подождал, пока таксист вернется к реальности.

— Действие зависит от человека. Это как-то связано с ощущением того, что Кант назвал категориями восприятия. Усек?

— То есть с ощущением времени и пространства, — кивнул Химмель, читавший «Критику чистого разума», которая была вполне в его стиле как по содержанию, так и по образу мыслей.

В своей маленькой квартирке он хранил её экземпляр в мягкой обложке, весь исчирканный карандашом.

— Именно! В особенности он меняет восприятие времени. То есть его следовало бы назвать наркотиком времени, верно? — Похоже, Плаут восхищался собственной сообразительностью. — Первый наркотик времени или, скорее, псевдовремени. Если, конечно, ты сам веришь в то, что переживаешь.

— Мне пора на работу, — заявил Химмель и встал.

Плаут удержал его.

— Пятьдесят баксов. Американских.

— В смысле?

— За капсулу. Это редкая штука, старик. Я первый раз её вижу. — Плаут снова на секунду опустил капсулу на стол. — Мне жаль с ней расставаться, но только прикинь, что тебе предстоит пережить! Мы найдем свое дао, все пятеро. Разве такая возможность во время этой чертовой войны не стоит пятидесяти баксов? Может, тебе больше не удастся увидеть йот-йот-сто восемьдесят. Мексиканские копы готовятся перехватить груз из Аргентины, или откуда его там везут. А они дело свое знают.

— Неужели он в самом деле так отличается от…

— Конечно! Послушай, Химмель. Знаешь, что я только что едва не переехал? Одну из этих твоих тележек. Я мог спокойно её раздавить, но удержался. Постоянно их вижу, мог бы уничтожить сотни. Каждые несколько часов я проезжаю мимо корпорации. Но речь о другом. Власти Тихуаны спрашивали меня, знаю ли я, откуда берутся эти чёртовы тележки. Я сказал, что не знаю. Но бог свидетель, если вечером мы не сольемся с дао, то я могу…

— Ладно, — простонал Химмель. — Куплю у тебя капсулу.

Он полез за бумажником, считая все это полной чушью и ничего на самом деле не ожидая взамен истраченных денег. Вечер станет лишь одной большой мистификацией.

Он не знал, насколько ошибается.

Джино Молинари, главнокомандующий Земли в войне с ригами, как обычно, был одет в мундир цвета хаки, с одним-единственным военным украшением на груди — Золотым крестом первой степени, которым Генеральная ассамблея ООН наградила его пятнадцать лет назад. Доктор Эрик Свитсент заметил, что Молинари небрит. Нижнюю часть лица покрывала щетина, испещренная пятнами грязи и чего-то похожего на сажу. Кроме расстегнутой ширинки у него ещё были развязаны шнурки на ботинках.

«Отвратительное зрелище», — подумал Эрик.

Молинари ни разу не поднял голову, бессмысленное выражение не покидало его лица, пока все входили в комнату, замечали такую картину и судорожно сглатывали слюну. На первый взгляд казалось, будто он болен и измучен. Общественное мнение в этом смысле нисколько не ошибалось.

Эрик с удивлением понял, что на самом деле Моль выглядит в точности так, как в последний раз по телевидению, — нисколько не величественнее, не сильнее и не властнее. Подобное казалось невозможным, но именно так оно и было. Несмотря ни на что, он оставался у власти, с точки зрения закона сохранял свой пост и не уступал его никому, по крайней мере из землян.

Эрику вообще вдруг стало ясно, что Молинари не собирался отказываться от своего поста, несмотря на явно ухудшающееся состояние как физического, так и душевного здоровья. Отчего-то доктор считал это очевидным. Возможно, сказалась готовность лидера появиться в подобном состоянии перед достаточно влиятельными людьми. Моль оставался самим собой, не пытался строить из себя военного героя.

«Или он скатился столь низко, что ему уже на все наплевать, или у него столько по-настоящему важных дел, что вождь решил не морочить себе голову такой ерундой, как впечатление, производимое им на других, особенно на обитателей его собственной планеты. Моля это нисколько не волнует. Что и к лучшему, а может, и к худшему», — размышлял Свитсент.

— Ты врач, — прошептал Эрику Вирджил Эккерман. — Спроси его, нужна ли ему медицинская помощь.

Вид у него тоже был несколько озабоченный.

«Вот зачем ты меня сюда притащил, — подумал врач, глядя на Вирджила. — Все специально подстроено. Все остальное — лишь прикрытие, чтобы обмануть лилистарцев. Теперь я понимаю, в чем дело и чего от меня хотят. Я знаю, кого должен вылечить. Вот человек, для которого в данный момент существуют все мои умения и таланты. Ни для кого другого!.. Вот в чем дело».

Он наклонился и пробормотал:

— Господин Генеральный секретарь…

Голос его дрогнул. Не из-за тревоги, ибо мужчина, полулежащий перед ним, явно не вызывал подобных чувств, но из-за того, что он просто не знал, что сказать человеку, занимающему такой пост.

— Я врач, — наконец сообщил Эрик и тут же сообразил, что его слова прозвучали слишком неконкретно. — Специалист-трансплантолог. — Он замолчал, но не дождался никакого ответа, ни видимого, ни слышимого. — Пока вы находитесь в Ваш…

Внезапно Моль поднял голову. Взгляд его стал ясным.

Он уставился на Эрика, а потом неожиданно заговорил хорошо знакомым низким голосом:

— Чёрт побери, доктор, ничего со мной не случилось. — Генсек понимающе улыбнулся. — Давайте веселиться! Жить в стиле тысяча девятьсот тридцать пятого года! Тогда был сухой закон? Нет, кажется, раньше. Выпейте пепси-колы.

— Я как раз хотел попробовать малинового лимонада, — слегка осмелев, сказал Эрик.

Сердце его снова начало биться в нормальном ритме.

— Неплохой городишко построил тут себе старик Вирджил, — весело заметил Молинари. — Я воспользовался случаем и присмотрелся к нему получше. Следовало бы национализировать весь этот цирк. На него пошло слишком много частного капитала, который должен был быть отдан на военные цели.

Под полушутливой оболочкой таилась смертельная серьезность. Этот замысловатый макет явно сбил его с толку. Как было известно всем жителям Земли, Молинари вел аскетический образ жизни, изредка перемежавшийся разнузданным сибаритством. Однако знатоки говорили, что в последнее время подобное случается все реже.

— Это доктор Эрик Свитсент, — сообщил Вирджил Эккерман. — Пожалуй, самый лучший хирург-трансплантолог на Земле. Как вам хорошо известно из личного дела, хранящегося в штаб-квартире, за последние десять лет он вживил в меня двадцать пять — или двадцать шесть? — искусственных органов. Но я хорошо за это плачу. Он каждый месяц получает солидное жалованье. Хотя и не столь большое, как его любящая жена.

Он широко улыбнулся Эрику. Его вытянутое лицо, лишенное мышц, лучилось отеческим теплом.

— Не могу дождаться, когда пересажу Вирджилу новый мозг, — после некоторой паузы сказал Эрик, обращаясь к Молинари.

Его удивило раздражение, звучавшее в собственном голосе. Вероятно, оно было вызвано упоминанием о Кэти.

— Несколько мозгов уже ждут своей очереди. Есть и вполне неплохие думалки.

— Думалки, — повторил Молинари. — Не поспеваю я за этим новым жаргоном. Слишком занят в последнее время. Чересчур много официальных документов, разговоров с представителями власти… Чёрт бы побрал эту нашу войну, да, доктор?

Он уставился на Эрика большими темными глазами, полными боли. Тот увидел в них нечто такое, чего раньше никогда не встречал, — необычную нечеловеческую силу и скорость реакции, наверняка обусловленную неким исключительным расположением нервных путей. Взгляд Моля властностью и проницательностью превосходил все то, на что были способны обычные люди. Именно в этом, по мнению Эрика, и состояла вся разница между Генсеком и остальными землянами. Главный канал, связывавший сознание с внешним миром — зрение, был у Моля настолько развит, что с его помощью он выхватывал и останавливал все, что попадалось на его пути.

Именно она, эта сила, и поддерживала в Моле жизнь.

Внезапно Эрик понял то, чего не осознавал за все мучительные, страшные годы войны. Моль был их предводителем во все времена, на всех этапах эволюции человечества. Всегда и везде.

— Любая война тяжела для её участников, господин секретарь, — осторожно и тактично начал Эрик, немного помолчал и добавил: — Мы все это понимали, когда решились принять в ней участие. Это тот риск, на который идут люди или планета, когда добровольно вступают в древний жестокий конфликт, давно длящийся между двумя другими народами.

Наступила тишина. Молинари испытующе смотрел на него, не говоря ни слова.

— Лилистарцы принадлежат к нашей расе, — продолжал Эрик. — Мы ведь родственны им генетически, так?

Снова наступило молчание, бессловесная пустота, которую никому не хотелось заполнять.

В конце концов Моль задумчиво пукнул.

— Расскажите Эрику про свои боли в желудке, — посоветовал ему Вирджил.

— Про мои боли, — повторил Моль и поморщился.

— Нас всех собрали для того, чтобы… — начал Эккерман.

— Да, — отрывисто рявкнул Моль, кивая огромной головой. — Знаю. И вы все тоже знаете. Именно для этого.

— Точно так же, как в налогах и профсоюзах, я уверен в том, что доктор Свитсент вам поможет, — сказал Вирджил. — Мы перейдем в квартиру по другую сторону коридора, чтобы вы могли поговорить наедине.

Он тактично удалился. За ним следом двинулись члены клана Эккерманов и чиновники фирмы, оставив Эрика Свитсента наедине с Джино Молинари.

— Ладно, — помолчав, сказал Эрик. — Опишите мне свои желудочные боли, господин секретарь.

Как ни в чем не бывало — в любом случае пациент есть пациент — доктор Свитсент уселся в мягкое кресло напротив Генерального секретаря ООН, принял профессиональную позу и стал ждать ответа.

Глава 4

Когда вечером Брюс Химмель карабкался по шаткой деревянной лестнице, поднимаясь в квартиру Криса Плаута в мрачной мексиканской части Тихуаны, в темноте за его спиной раздался женский голос:

— Привет, Брюси. Похоже, у нас сегодня вечеринка сотрудников корпорации. Саймон Илд тоже здесь.

Женщина догнала его у дверей. Это оказалась весьма сексуальная и острая на язык Кэти Свитсент. Он уже несколько раз встречал её у Плаута, так что не слишком удивился. Не поразило его и то, что миссис Свитсент была одета несколько иначе, чем на работе. На сегодняшнее таинственное мероприятие Кэти явилась голая до пояса, естественно, за исключением сосков, не столько позолоченных в точном смысле этого слова, сколько покрытых некоей пленкой из живой материи — какой-то марсианской формой жизни. В итоге оба они обладали собственным сознанием и живо реагировали на происходящее.

На Химмеля её вид произвел ошеломляющее впечатление.

Следом за Кэти Свитсент поднимался Саймон Илд. В полутьме казалось, будто его глуповатое прыщавое лицо ничего не выражает. Только этого придурка Химмелю и не хватало. Больше всего, увы, тот напоминал его самого, что для него было просто невыносимо.

Четвертого человека, который ждал в неотапливаемой комнате с низким потолком в захламленной и провонявшей зачерствевшей едой квартире Криса Плаута, Химмель узнал сразу же и не мог оторвать от него взгляда. Этот мужчина был знаком ему по фотографиям на задних обложках книг. Перед ним стоял авторитет в вопросах даосизма из Сан-Франциско, Марм Хастингс, бледный очкарик с тщательно причесанными длинными волосами, в дорогой изысканной одежде с Ио. Вид у него был явно смущенный.

Химмель знал, что многочисленные книги на тему восточного мистицизма принесли этому худощавому, но необычно красивому человеку сорока с небольшим лет внушительный капитал. Зачем он сюда явился? Наверняка для того, чтобы попробовать йот-йот — сто восемьдесят. Хастингс прославился своим стремлением испытать на себе любой существующий галлюциноген, как легальный, так и нелегальный. Для него это был вопрос религии.

Но насколько знал Химмель, Марм Хастингс никогда до сих пор не появлялся в квартире Криса Плаута в Тихуане.

«И что это должно означать?» — размышлял Брюс, стоя в углу и наблюдая за происходящим.

Хастингс сосредоточился на библиотеке Плаута, посвященной наркотикам и религии. Присутствующие его совершенно не интересовали. Он их даже будто бы презирал.

Саймон Илд, как обычно, сидел, скрестив ноги, на подушке, брошенной на пол. Он раскурил коричневый косяк марихуаны и лениво затянулся, дожидаясь Криса.

Кэти Свитсент присела на корточки, машинально поглаживая колени, словно прихорашивающаяся муха. Она будто приводила свое худощавое мускулистое тело в состояние готовности, возбуждала его, как решил в конце концов Химмель, размеренными движениями, похожими на упражнения йоги.

Брюс смущенно отвернулся. Её поведение явно не соответствовало возвышенной атмосфере встречи. Однако до миссис Свитсент не доходили никакие слова. Эта женщина вела себя так, будто страдала аутизмом.

Из кухни вышел Крис Плаут в красном халате и босиком. Он внимательно огляделся вокруг сквозь темные очки, словно пытаясь сообразить, можно ли уже начинать.

— Марм, Кэти, Брюс, Саймон и я, Кристиан, — всего пятеро. Мы отправляемся в неизведанные края с помощью нового вещества, которое только что добралось до нас из Тампико на борту судна с бананами. Вот оно.

Он протянул руку. На раскрытой ладони лежали пять капсул.

— По одной каждому из нас, для Кэти, Брюса, Саймона, Марма и меня, Кристиана. Наше первое совместное духовное путешествие. Вернемся ли мы? Преобразимся ли, как говорит Моток?

«Как говорит Клин Мотку», — мысленно поправил его Химмель.

— «Господь с тобой, Моток! Тебя преобразили»[124], — сказал он вслух.

— Что, извините? — спросил Крис Плаут, наморщив лоб.

— Это просто цитата, — объяснил Химмель.

— Хватит, Крис, — сердито бросила Кэти Свитсент. — Давай товар, и начнем. — Ей удалось схватить одну капсулу с ладони Криса. — Я первая. Без воды.

— Интересно, без воды эффект будет такой же? — негромко спросил Марм со своим якобы британским акцентом.

Не двигая глазами, он сумел внимательно рассмотреть женщину. Химмель заметил это по тому, как Марм внезапно напрягся.

«Неужели даже здесь нельзя обойтись без плотских желаний?» — возмутился он.

— Такой же, — заявила Кэти. — Все точно так же. Когда продираешься в абсолютную реальность, все превращается в одно большое размытое пятно.

Она глотнула и откашлялась. От капсулы не осталось и следа.

Химмель потянулся за своей, за ним остальные.

— Если нас поймает полиция Моля, то всех заберут в армию и пошлют на фронт, — сказал Саймон, не обращаясь ни к кому конкретно.

— Или в трудовые лагеря на Лилистаре, — добавил Химмель.

Все напряженно ждали результатов действия наркотика, как обычно в те короткие секунды, прежде чем снадобье ударит в голову.

— Трудиться на старого доброго Френекси. Моток, тебя преобразили в премьер-министра.

Он нервно захихикал. Кэти Свитсент яростно уставилась на него.

— Прошу прощения, мисс, — невозмутимо обратился к ней Марм Хастингс. — Мы никогда с вами не встречались? Мне кажется, будто я откуда-то вас знаю. Вы часто бываете в окрестностях Сан-Франциско? У меня там мастерская и дом на холмах Вест-Марин, возле океана, спроектированный хорошим архитектором. Мы часто проводим семинары, там бывает множество людей. Но вас бы я запомнил, о да.

— Мой чёртов муженек никогда не позволил бы мне ничего подобного, — ответила Кэтрин Свитсент. — Я сама себя обеспечиваю, финансово более чем независима и все равно вынуждена терпеть его нарекания и жалобы, как только пытаюсь хоть что-либо сделать сама. Я занимаюсь скупкой антиквариата, — добавила она. — Но старье мне уже наскучило. Хотелось бы…

Её перебил Марм Хастингс, обращаясь к Крису Плауту:

— Откуда взялся этот йот-йот-сто восемьдесят? Ты, кажется, говорил что-то про Германию. У меня есть свои связи в государственных и частных фармацевтических фирмах этой страны. Там никто ни словом не обмолвился о чем-либо под названием йот-йот-сто восемьдесят.

Он язвительно улыбнулся, ожидая ответа.

— По-моему, это какие-то отходы, Хастингс, — пожал плечами Крис. — Какая разница?

Плаут не хуже других знал, что в данных обстоятельствах не может и не обязан ничего гарантировать.

— Или он вовсе не из Германии, — сказал Хастингс и едва заметно кивнул. — Понятно. Не может ли так называемый йот-йот-сто восемьдесят, или, если кому-то больше нравится, фрогедадрин, иметь внеземное происхождение?

— Не знаю, Марм, — помолчав, ответил Крис. — Понятия не имею.

Хастингс обратился ко всем менторским строгим тоном:

— Истории известны примеры внеземных наркотиков, запрещенных законом. Ни один из них не сыграл особой роли. Обычно их вырабатывали из марсианской флоры, иногда из ганимедских лишайников. Думаю, вы про них слышали. Вы все производите впечатление людей, достаточно информированных в данной области, как оно и должно быть. — Губы его растянулись в улыбке, но глаза за стеклами очков без оправы оставались холодными, словно у рыбы. — По крайней мере, вам достаточно сведений о происхождении йот-йот-сто восемьдесят, за который вы заплатили этому человеку пятьдесят американских долларов.

— Мне достаточно, — ни с того ни с сего заявил Саймон Илд. — Впрочем, уже слишком поздно. Мы заплатили Крису и проглотили капсулы.

— Верно, — рассудительно кивнул Хастингс и уселся в одно из шатающихся мягких кресел Криса. — Вы уже чувствуете какие-то перемены? Пожалуйста, говорите, как только что-то начнет происходить. — Он посмотрел на Кэтрин Свитсент. — Твои соски за мной наблюдают или мне это только кажется? Так или иначе, но я очень неловко себя чувствую.

— Честно говоря, я уже что-то ощущаю, Хастингс, — напряженно проговорил Крис Плаут и облизал губы. — Прошу прощения, но… на самом деле я тут один. Со мной нет никого из вас.

Марм Хастингс внимательно посмотрел на него.

— Да, — продолжал Крис. — Я совсем один в квартире. Никого из вас тут нет. Зато есть книги, кресла и все остальное. Собственно, кому я все это говорю? Вы мне как-то ответили?

Плаут огляделся по сторонам, но ясно было, что он не видел никого из них.

— Мои соски не смотрят ни на тебя, ни на кого другого, — заявила Кэти Хастингсу.

— Ничего не слышу. — В голосе Криса чувствовалась паника. — Ответьте мне!

— Мы здесь, — сказал Саймон Илд и захихикал.

— Пожалуйста, — умоляюще простонал Крис. — Скажите что-нибудь. Я вижу только безжизненные тени, одни мертвые предметы. Это лишь начало. Я даже боюсь подумать, что будет дальше. Оно все ещё продолжается.

Марм Хастингс положил руку на плечо Криса Плаута. Она прошла сквозь тело.

— Что ж, это стоило пятидесяти долларов, — тихо и бесстрастно произнесла Кэти, подходя к Крису.

— Лучше не пытайся, — мягко посоветовал ей Хастингс.

— А я попытаюсь, — ответила она, прошла сквозь Криса Плаута, но по другую сторону не появилась, попросту исчезла.

Остался только Плаут, который продолжал скулить, чтобы ему ответили, размахивал руками в поисках товарищей, увидеть которых он уже не мог.

«Изоляция, — подумал Брюс Химмель. — Каждый из нас отрезан от остальных. Кошмар. Но… это пройдет. Разве не так?»

Пока что он не был в этом уверен. А ведь для него все только начиналось.

— Эти боли! — простонал Генеральный секретарь ООН Джино Молинари, снова лежа на огромном красном диване ручной работы в гостиной апартаментов Вирджила Эккермана в Ваш-тридцать пять. — Обычно они больше всего беспокоят меня по ночам. — Он закрыл глаза, его большое мясистое лицо уныло обмякло, небритые щеки дрожали. — Меня уже обследовали. Мой официальный врач — доктор Тигарден. Меня подвергли тщательному обследованию, обращая особое внимание на злокачественную опухоль.

«Он цитирует по памяти, — подумал Эрик. — Обычно Моль так не говорит. Он этим просто поглощен, проделывал этот ритуал тысячи раз с тысячами врачей и все равно до сих пор страдает».

— Злокачественную опухоль не обнаружили, — добавил Молинари. — Этот факт можно считать установленным.

Его слова выглядели сатирой на помпезный врачебный жаргон. Моль откровенно ненавидел медиков, поскольку они ничем не могли ему помочь.

— Самый частый диагноз — острый гастрит, спазм предсердного клапана или даже истерическое воспроизведение родовых болей моей жены, которые она испытала три года назад. Незадолго до своей смерти, — вполголоса закончил он.

— Как выглядит ваша диета? — спросил Эрик.

Моль устало открыл глаза.

— Диета? Я ничего не ем, доктор, питаюсь воздухом. Разве вы не читали об этом в гомеогазетах? В отличие от вас, простых смертных, я не нуждаюсь в пище. Я другой.

В голосе его звучала неподдельная грусть.

— Такое состояние мешает вам исполнять свои обязанности? — спросил Эрик.

Моль испытующе посмотрел на него.

— Вы считаете, что оно имеет психосоматическую природу, как утверждает вышедшая из моды лженаука, пытавшаяся взвалить на людей моральную ответственность за их болезни?

Он со злостью сплюнул. Лицо Генсека исказилось и напряглось, словно что-то распирало его изнутри.

— Что я прячусь от своих обязанностей? Послушайте, доктор, они остаются со мной точно так же, как и боль. Можно ли это назвать дополнительным психологическим преимуществом?

— Нет, — согласился Эрик. — Впрочем, так или иначе, у меня нет квалификации в области психосоматической медицины. Вам следует обратиться к…

— Уже обращался, — ответил Моль.

Неожиданно он неуклюже поднялся на ноги, пошатнулся и встал перед доктором Свитсентом.

— Позовите сюда Вирджила. Вам нет никакого смысла тратить на меня время. Впрочем, я тоже не испытываю ни малейшего желания подвергаться допросу. Мне это безразлично.

Он неуверенно направился к двери, подтягивая обвисшие брюки.

— Надеюсь, вы понимаете, господин секретарь, что существует возможность удалить желудок, — сказал Эрик. — В любой момент. На его место можно пересадить искусственный. Операция простая, она почти всегда удается. Я не знаю историю вашего случая. Мне не следовало бы этого говорить, но вполне возможно, что вскоре вам все же придется подвергнуться операции замены желудка. Несмотря на риск.

Эрик был уверен, что Молинари выживет. Страхи Джино носили явно выраженный характер фобии.

— Ни в коем случае, — спокойно ответил тот. — Ничего мне не придется. Таков мой выбор. Вместо этого я могу умереть.

Эрик вытаращил глаза.

— Само собой, — продолжал Молинари. — Несмотря на мой пост Генерального секретаря ООН. Вам не приходило в голову, что я хочу умереть? Вдруг эти боли, прогрессирующее физическое или психосоматическое недомогание станут для меня выходом? Я не хочу больше жить. Возможно. Кто знает? Какая кому разница? Но к черту все это.

Он распахнул настежь дверь в коридор и неожиданно крикнул громким и сильным голосом:

— Вирджил! Ради всего святого, давай нальем и начнем наше мероприятие. Вы знали, что это вечеринка? — бросил он через плечо Эрику. — Могу поклясться, старик убедил вас в том, что здесь состоится серьезное совещание по решению политических, военных и экономических проблем Земли. Через полчаса.

Он широко улыбнулся, продемонстрировав большие белые зубы.

— Честно говоря, я рад, что это всего лишь вечеринка, — ответил Эрик.

Разговор с Молинари оказался для него столь же труден, как и для самого Джино. Однако интуиция подсказывала ему, что Вирджил Эккерман этого просто так не оставит. Тот хотел что-то сделать для Моля, желал облегчить его страдания, и на это у него имелись вполне практичные причины.

Уход Джино Молинари означал конец власти Вирджила в корпорации. Управление экономическим комплексом Земли было ключевым для представителей Френекси, имевших, вероятно, тщательно разработанные политические планы.

Вирджил Эккерман был умным бизнесменом.

— Сколько вам платит этот старый фрукт? — вдруг спросил Молинари.

— Очень… очень много, — удивленно ответил Эрик.

— Он разговаривал со мной о вас, — сказал Молинари, смерив его взглядом. — Перед этой встречей. Сообщил мне, что вы прекрасный специалист. Мол, благодаря вам он живет намного дольше положенного, и все такое прочее.

Оба улыбнулись.

— Чего хотите выпить, доктор? Мне все нравится. Ещё я люблю котлеты, мексиканскую кухню, ребрышки и жареные креветки с хреном и горчицей… Услаждаю свой желудок.

— Бурбон, — решил Эрик.

В комнату вошел какой-то человек и бросил взгляд на доктора. У него было серое, мрачное лицо, и Свитсент понял, что это один из сотрудников охраны Моля.

— Это Том Йохансон, — пояснил Генсек. — Он поддерживает во мне жизнь. Таков мой доктор, Эрик Свитсент. Но для этого ему служит пистолет. Покажи доктору свою пушку, Том. Докажи ему, что можешь грохнуть любого, в любой момент и с любого расстояния. Прикончи Вирджила, когда он появится в коридоре. Выстрели ему прямо в сердце. Потом доктор сможет вставить ему новое. Сколько на это требуется времени? Десять, пятнадцать минут? — Моль громко рассмеялся и кивнул Йохансону. — Том, закрой дверь.

Телохранитель исполнил приказ. Моль встал напротив Эрика.

— Послушайте, доктор. Я хотел бы вас кое о чем спросить. Предположим, вы начали бы меня оперировать, удалили бы старый желудок, поставили новый — и что-то вдруг не вышло. Мне не было бы больно, верно? Ведь я был бы без сознания. Могли бы вы это сделать? — Он пристально смотрел Эрику в глаза. — Понимаете, о чем я? Вижу, что понимаете.

Позади них стоял у закрытой двери невозмутимый охранник, никого не впуская и не давая посторонним услышать этот в высшей степени доверительный разговор.

— Зачем? — помолчав, спросил Эрик. — Не лучше ли просто воспользоваться «люгер-магнумом» Йохансона? Раз вы этого хотите…

— Сам не знаю зачем, — ответил Моль. — Похоже, без всяких на то причин. Может, из-за смерти жены. Скажем так, из-за возложенных на меня обязанностей, с которыми я, по мнению многих, не справляюсь. Я с этим не согласен, но они не понимают всех сторон ситуации. И ещё я просто устал, — признался он.

— Это можно было бы сделать, — сказал Эрик чистую правду.

— Вы могли бы?

Глаза его, по-прежнему смотревшие на медика, вспыхнули. Шли секунды.

— Да, мог бы.

У Эрика имелись довольно своеобразные взгляды на самоубийство. Несмотря на врачебный кодекс, этическую основу медицины, он, опираясь на собственный опыт, был убежден в том, что если кто-то хочет умереть, то у него есть на это полное право. Доктор не мог, даже не пытался рационально обосновать подобное убеждение. Данный тезис казался ему очевидным сам по себе. Он не знал никаких свидетельств в пользу того, что жизнь есть благо. Возможно, для некоторых так оно и было, для других же — однозначно нет.

Для Джино Молинари жизнь стала кошмаром. Этот человек был болен, его мучили угрызения совести, угнетала огромная, по-настоящему безнадежная ответственность. Его собственный народ, земляне, не питал к нему доверия, не пользовался он уважением также и у жителей Лилистара. К этому прибавлялись личные проблемы, начиная с внезапной смерти жены и заканчивая болями в желудке.

Эрик понял, что это, похоже, ещё не все. Оставались некие факторы, известные только Молю, решающие, о которых он не собирался никому говорить.

— Так вы сделали бы это? — спросил Молинари.

Эрик долго молчал, наконец ответил:

— Да, сделал бы. Это должен быть договор между нами двоими. Вы меня попросите, я исполню просьбу, и на этом все закончится. Это было бы исключительно наше дело.

— Да, — кивнул Моль, и на его лице отобразилось облегчение.

Он слегка расслабился, обрел минутное спокойствие.

— Теперь я понимаю, почему Вирджил вас рекомендовал.

— Однажды я хотел сделать это с собой, — признался Эрик. — Совсем недавно.

Моль резко обернулся и уставился на доктора столь пронзительным взглядом, что тот будто прошил его насквозь, вонзился в самые глубины души.

— В самом деле? — спросил Джино.

— Да, — кивнул врач.

«Потому-то я и могу тебя понять, поставить себя на твое место, даже не зная точных причин», — подумал он.

— Но я хочу знать причины, — сказал Моль.

Его слова настолько напомнили Свитсенту телепатическое чтение мыслей, что он остолбенел, не в силах отвести взгляд от проницательных глаз собеседника. Внезапно он понял, что Генсек вовсе не обладал никакими парапсихологическими способностями. Дело было совсем в другом.

Моль протянул руку, Эрик машинально её пожал и почувствовал, что не может освободиться. Джино не отпускал его ладонь, сжимал её так, что боль пронизывала до самого плеча. Молинари пытался лучше к нему приглядеться, понять все, что только удастся, как ещё недавно Филлис Эккерман. Но он не придумывал никаких гладких, простых теорий. Ему нужна была правда, причем высказанная самим Эриком Свитсентом.

Эрик вынужден был рассказать Молю, что случилось. У него просто не оставалось другого выхода.

Речь в данном случае шла, в общем-то, о мелочи. Если бы доктор кому-нибудь об этом рассказал — а он никогда не был настолько глуп, чтобы излагать эту историю хоть кому-то, — его совершенно справедливо сочли бы идиотом. Или, что ещё хуже, душевнобольным.

— Речь идет об одном случае с…

— Вашей женой, — закончил Моль, не отводя взгляда от Эрика и не отпуская его руку.

— Да, — кивнул медик. — И с моими видеозаписями превосходного комика середины двадцатого века Джонатана Винтерса.

Именно эта коллекция послужила поводом для того, чтобы впервые пригласить к себе Кэти Лингром, которая выразила желание зайти к нему домой и посмотреть несколько сцен.

— Из самого факта наличия у вас этих записей она сделала некие психологические выводы, — сказал Моль. — Нечто значительное о вашей личности.

— Да, — снова мрачно кивнул Эрик.

Кэти, свернувшись клубочком, провела вечер в его гостиной, длинноногая и гладкая как кошка, с обнаженными грудями, покрашенными модным тогда зеленым лаком.

Она не сводила взгляда с экрана, конечно, смеялась — разве можно было удержаться? — а потом задумчиво проговорила:

«Знаешь, этот Винтерс обладал великим талантом играть свои роли. Входя в образ, он почти полностью в него погружался. Будто в самом деле верил, что становится кем-то другим».

«Это плохо?» — спросил Эрик.

«Нет. Но это объясняет, почему тебя привлекает Винтерс».

Кэти обняла ладонями влажное, холодное стекло бокала. Её длинные ресницы задумчиво опустились.

«Из-за той части его личности, которая никогда не погружается ни в какую роль. Это означает, что ты сопротивляешься жизни, роли, которую в ней играешь — хирурга-трансплантолога. Некая детская, подсознательная часть тебя не желает присоединяться к остальному человеческому обществу».

«И что, это плохо?»

Он пытался шутить, старался даже тогда перевести скучный разговор в более веселое русло, которое отчетливо рисовалось в его воображении, когда он смотрел на её чистые обнаженные бледно-зеленые груди, будто излучавшие собственное сияние.

«Это обман», — заявила Кэти.

При этих её словах он внутренне застонал — впрочем, и теперь тоже.

«Ты обманываешь других, — продолжала Кэти. — Например, меня».

К счастью, тогда она над ним сжалилась и сменила тему, за что он был ей благодарен. Но все же почему это его так взволновало?

Позже, после свадьбы, Кэти решительно потребовала, чтобы он держал коллекцию видеозаписей у себя в кабинете, а не в общей части квартиры. Она заявляла, что они каким-то образом её раздражают, но не знала или, по крайней мере, не говорила, почему именно. Когда вечерами Эрик ощущал давнее желание посмотреть фрагмент выступления Винтерса, Кэти всегда жаловалась.

— Почему? — спросил Моль.

Эрик не знал. Он не понимал этого ни тогда, ни теперь. Однако это был зловещий знак. Муж замечал отвращение, которое испытывала жена, но не улавливал его смысла. Невозможность понять то, что происходит в его собственной супружеской жизни, крайне беспокоила Свитсента.

Тем временем благодаря ходатайству Кэти он получил работу у Вирджила Эккермана. Жена дала ему возможность совершить большой скачок в общественной и экономической иерархии. Он, естественно, был ей благодарен, как же иначе? Доктор смог удовлетворить все свои амбиции.

Способ их реализации не казался ему существенным. Многие жены помогали мужьям на очередных трудных этапах карьеры, и наоборот. Но все же…

Кэти это не давало покоя. Даже при том, что это была её собственная идея.

— Так это она устроила вас на ту работу? — нахмурившись, спросил Моль. — А потом постоянно об этом напоминала? Кажется, я уже очень хорошо понимаю.

Он начал хмуро ковыряться в зубах.

— Однажды ночью, в постели… — Эрик замолчал, не в силах продолжать.

Речь шла об очень личном и страшно неприятном.

— Я хочу знать остальное, — заявил Джино.

Доктор пожал плечами.

— Ну… она сказала что-то насчет того, что сыта по горло этим цирком, в котором мы торчим. Под цирком она понимала, естественно, мою работу.

Кэти лежала в постели. Её волосы падали на плечи. Тогда они у неё были намного длиннее, чем теперь.

«Ты женился на мне затем, чтобы получить работу, — сказала она. — Сам ты не справляешься, а мужчина должен быть самостоятельным».

Глаза её наполнились слезами. Она уткнулась лицом в подушку и расплакалась или, по крайней мере, притворилась, что плачет.

«Не справляюсь?» — растерянно переспросил Эрик.

— Вы не поднимаетесь выше, — прервал его Моль. — Не ищете лучшей работы. Именно это имеют в виду, когда говорят нечто подобное.

«Но я люблю свою работу», — сказал тогда Свитсент.

«То есть тебе вполне достаточно создавать впечатление успешного человека, которым ты на самом деле не являешься, — сдавленно проговорила Кэти, шмыгнула носом и добавила: — Да и в постели ты ужасен».

Он встал, прошел в гостиную, немного посидел там в одиночестве, а затем машинально направился в кабинет и поставил в проигрыватель одну из своих драгоценных кассет с Джонни Винтерсом. Какое-то время доктор сидел с несчастным видом, глядя, как Джонни меняет шляпу за шляпой, каждый раз становясь совершенно другим человеком. И тут…

В дверях появилась Кэти, изящная, обнаженная и стройная. Лицо её исказила гримаса.

«Ты нашел её?»

«Что нашел?» — Он выключил проигрыватель.

«Кассету, которую я уничтожила», — заявила она.

Он смотрел на неё, не в силах осознать услышанное.

«Несколько дней назад, — вызывающе бросила она. — Я была одна в квартире. Мне стало грустно — ты занимался какими-то глупостями у Вирджила, — и я поставила какую-то кассету, как надо, точно по инструкции. Но что-то пошло не так, и запись стерлась».

— В таких ситуациях говорят, что не случилось ничего страшного, — мрачно пробормотал Моль.

Эрик об этом знал, как тогда, так и теперь, но все же спросил сдавленным хриплым голосом:

«Какая это была кассета?»

«Не помню».

«Какая, чёрт бы тебя побрал?» — заорал он, теряя терпение, метнулся к полке, достал первую попавшуюся коробку, открыл её и сразу же понес к проигрывателю.

«Я знала, что твои видеозаписи значат для тебя больше, чем я. Так было всегда», — бесстрастно заявила Кэти и окинула его взглядом, полным презрения.

«Скажи мне, какая это была кассета! — умолял он. — Пожалуйста!»

— Конечно, она вам этого не сказала, — задумчиво проговорил Моль. — Именно это ей и было нужно. Вам пришлось бы просматривать каждую кассету, чтобы обнаружить испорченную. Несколько дней просидеть за проигрывателем. чертовски хитрая дамочка!

«Нет, — тихо проговорила Кэти, и лицо её снова исказилось, на этот раз от ненависти к Эрику. — Я рада, что поступила так. Знаешь, что я собираюсь сделать дальше? Уничтожить их все».

Он тупо уставился на неё.

«Ты этого заслуживаешь, — продолжала жена. — Поскольку скрывал правду и не дарил мне всю свою любовь. Твое место здесь, где ты мечешься, словно зверь, охваченный паникой. Только посмотри на себя! Как же ты жалок! Весь трясешься и вот-вот разрыдаешься. Все из-за того, что кто-то стер одну из твоих невероятно важных кассет».

«Но это мое хобби, — возразил он. — Увлечение всей жизни».

«Как манная каша для младенца».

«Их нельзя восстановить. Некоторые из них есть только у меня в единственном экземпляре. Например, шоу Джека Паара».

«Ну и что с того? Знаешь что, Эрик? Ты сам-то на самом деле понимаешь, почему тебе нравится разглядывать мужиков по видео?»

Моль что-то проворчал. Его мясистое одутловатое лицо дрогнуло.

«Потому что ты педик», — заявила Кэти.

— Ох, — пробормотал Моль и моргнул.

«Ты на самом деле гомосексуалист. Честно говоря, сомневаюсь, что ты сам это осознаешь, но так оно и есть. Посмотри на меня, ну же! Вот же я — весьма привлекательная женщина, доступная тебе в любое время дня и ночи».

— Причем бесплатно, — язвительно заметил Моль.

«Тем не менее ты сидишь с этими кассетами, вместо того чтобы трахаться со мной в спальне. Искренне надеюсь, что стерла именно ту кассету. — Она замолчала и повернулась к нему спиной. — Спокойной ночи. Приятных игр с самим собой».

В это трудно было поверить, но голос её звучал совершенно спокойно. Она повернулась и направилась по коридору — стройная, белая, нагая, спиной к нему. Эрик вскочил и бросился к ней, протягивая руки. Он догнал Кэти, крепко схватил её, сжал пальцами мягкие руки и развернул лицом к себе.

Она смотрела ему в лицо и удивленно моргала.

«Я тебя…» — начал он, но тут же замолчал.

Доктор хотел сказать: «Я тебя убью».

Но холодная и рациональная часть его личности, скрытая где-то в глубинах разума, прошептала хладнокровный приказ: «Не говори так. Если скажешь — ты у неё в руках. Она никогда тебе этого не простит, будет мучить до конца жизни. Этой женщине нельзя причинять боль, ибо она умеет делать то же самое в тысячу раз лучше. Да, именно в этом состоит её искусство — в числе прочих».

«Отпусти меня». — Её глаза туманно блеснули.

Он отпустил.

Кэти немного помолчала, потерла руку и сказала:

«Эта коллекция видеозаписей должна исчезнуть из нашей квартиры до завтрашнего вечера. В противном случае между нами все кончено, Эрик».

«Хорошо», — кивнул он.

«Это ещё не все, — продолжала Кэти. — Ты должен найти лучше оплачиваемую работу в какой-нибудь другой фирме. Чтобы я не спотыкалась о тебя на каждом шагу. А потом… посмотрим. Может, нам удастся жить друг с другом на новых условиях, более справедливых для меня. Так, чтобы ты мог обращать больше внимания на мои потребности, а не только на свои собственные».

Удивительно, но она идеально владела собой, что было достойно восхищения.

— Вы избавились от кассет? — спросил Моль.

Эрик кивнул.

— И в течение нескольких последующих лет прикладывали все усилия, чтобы справиться со своей ненавистью к жене?

Доктор снова кивнул.

— Ненависть к ней превратилась в такое же отношение к самому себе, — продолжал Джино. — Поскольку вы не в силах были вынести даже мысли о том, что боитесь одной-единственной женщины, очень могущественной личности. Заметьте, я говорю «личности», а не «женщины».

— Все эти удары ниже пояса, — начал Эрик. — Стертая кассета…

— Удар ниже пояса заключался не в том, что она стерла кассету, а в том, что не хотела говорить, какую именно, — перебил его Генсек. — Кроме того, она явно дала вам понять, что это доставляет ей радость. Если бы жена извинялась… Но такие люди, подобные женщины, никогда не просят прощения. Ни за что. — Он помолчал. — Бросить её вы не можете.

— Мы спаяны друг с другом, — сказал Эрик. — Что случилось, то случилось.

«Мы причиняли друг другу боль по ночам, когда никто не мог вмешаться, подслушать и прийти на помощь, — подумал Эрик. — Нам обоим нужна поддержка, ибо это никогда не кончится. Ситуация будет лишь ухудшаться, разъедать нас все сильнее, пока наконец милосердная судьба…»

Но это могло длиться в течение многих лет.

Поэтому Эрик понимал желание смерти, которое испытывал Джино Молинари. Так же как и Генеральный секретарь, он мог представить её как освобождение, единственное надежное избавление, которое существовало. А может, и не существовало никакого избавления — если учесть невежество, привычки и глупость всех людей, имевших к тому отношение, а также вневременную натуру человечества.

Собственно говоря, Эрик почувствовал, что его с Молинари связывает много общего.

— Один из нас испытывает невыносимые страдания в личной сфере, прячется от широкой общественности, пытается стать маленьким и незаметным. — Собеседник словно прочитал его мысли. — Второй страдает публично, в величественном римском стиле, словно пронзенный копьем умирающий бог. Удивительно. Полная противоположность. Микро- и макрокосмос.

Эрик кивнул.

— Во всяком случае, я лишь делаю вам ещё хуже, — заявил Моль, отпустил руку Эрика и хлопнул его по плечу. — Прошу прощения, доктор Свитсент, давайте сменим тему. Открой дверь, мы закончили, — велел он телохранителю.

— Одну минуту, — сказал Эрик, хотя и не знал, что говорить дальше.

Его выручил Джино.

— Как бы вы отнеслись к предложению занять пост в моей команде? — неожиданно нарушил он тишину. — Такое вполне можно устроить. Формально это приравнивалось бы к призыву вас на военную службу. Можете не сомневаться в том, что станете моим личным врачом, — добавил Генсек.

— Интересное предложение, — ответил Эрик, изображая безразличие.

— Вы больше не будете спотыкаться о неё на каждом шагу. Такое событие вполне может стать началом вашего отдаления друг от друга.

— Верно, — кивнул Эрик.

«Истинная правда. Весьма заманчивая перспектива, если подумать. Что за ирония судьбы? Все полностью совпадает с теми требованиями, которыми Кэти изводит меня уже несколько лет».

— Нужно будет обсудить это с женой, — начал он и тут же покраснел. — Или, по крайней мере, с Вирджилом, — пробормотал доктор. — Во всяком случае, его согласие обязательно.

— Есть одно «но», — мрачно процедил Моль, сурово глядя на него. — Работая у меня, вы не слишком часто будете видеть жену, зато познакомитесь со многими нашими союзниками. — Он поморщился. — Как вам понравится общество лилистарцев? Может оказаться, что у вас у самого существуют некоторые ночные проблемы с желудком или даже, что ещё хуже, психосоматические отклонения, о которых вы пока не догадываетесь, несмотря на профессию.

— Я и так уже мучаюсь по ночам. Теперь, по крайней мере, будет хоть какая-то компания, — ответил Эрик.

— Моя? — удивился Молинари. — Нет, Свитсент. Ни вы, ни кто-либо другой не сочли бы меня подходящей компанией. По ночам с меня будто живьем сдирают кожу. Я ложусь в десять, а в одиннадцать обычно снова на ногах. — Он задумчиво замолчал. — Да, ночь для меня не лучшее время, ни в коей мере.

Это было отчетливо видно по его лицу.

Глава 5

Вечером Эрик Свитсент вернулся из Ваш-тридцать пять и встретился с Кэти в их квартире, расположенной по другую сторону границы, в Сан-Диего. Жена пришла домой раньше его, и встречи, естественно, было не избежать.

— Итак, мы вернулись с маленького красненького Марса, — заметила Кэти, когда Эрик закрыл за собой дверь гостиной. — И чем ты занимался эти два дня? Бросал шарик в кольцо и разбил наголову всех остальных мальчиков и девочек? А может, смотрел кино с Томом Миксом?

Она сидела на диване с бокалом в руке. Её волосы были завязаны сзади, что делало женщину похожей на девочку-подростка. Из-под черного платья виднелись длинные гладкие ноги, изящно сужавшиеся у лодыжек. На каждом ногте босых ступней блестела наклейка, изображавшая — он нагнулся, чтобы разглядеть поближе, — какую-то красочную сцену времен норманнского завоевания. Картинки на мизинцах выглядели, на его вкус, чересчур непристойно.

Эрик направился к шкафу, чтобы повесить пальто.

— Мы немного отвлеклись от войны, — сказал он.

— Кто — мы? Ты и Филлис Эккерман? Или ты и ещё кто-то?

— Мы все там были, не только Филлис.

Эрик подумал, что бы такое приготовить себе на ужин. Пустой желудок требовал еды. Пока что он ещё не болел, но, возможно, и этому придет время.

— Меня на эту прогулку не пригласили по какой-то конкретной причине?

Её голос ударял подобно бичу, заставлял его внутренне сжиматься в комок, словно биохимическое существо, сидящее в нем, боялось предстоящего обмена репликами. Кэти тоже это чувствовала. Видно было, что и её вынуждает к противостоянию некая сила. Жена выглядела столь же растерянной и беспомощной, как и муж.

— Без всяких причин.

Эрик прошел на кухню. Он был слегка ошеломлен. Первый натиск жены будто притупил его чувства. Многие подобные столкновения научили Свитсента, что следует защищаться на телесном уровне, если только это возможно. Подобную необходимость осознают лишь старые, уставшие и опытные мужья. Новички же идут напролом, руководствуясь реакциями мозжечка. Им тяжелее.

— Я не услышала ответа, — заявила Кэти, стоя в дверях кухни. — Я хочу знать, почему меня преднамеренно оставили за бортом.

Господи, как же привлекательно она выглядела! Под черным платьем на ней, конечно же, ничего не было. Эрик видел каждый изгиб её тела. Все они были хорошо знакомы ему. Но куда девалась мягкая, податливая, близкая Эрику душа, обретавшая когда-то в этом теле? Фурии позаботились о том, чтобы проклятие дома Свитсентов, как он порой его для себя называл, обрушилось на него со всей силой. Он стоял перед существом, с физической точки зрения являвшимся воплощением совершенства, с духовной же…

Когда-нибудь эта жесткость и негибкость проест её насквозь, все телесные сокровища зачахнут. И что тогда? Подобное предсказывал даже голос жены, заметно изменившийся за последние несколько лет, даже месяцев.

«Бедняжка Кэти, — подумал Эрик. — Когда смертельный холод охватит твое лоно, груди, бедра и ягодицы так же, как наверняка уже окутал сердце, твоей женственности придет конец. А этого ты не переживешь, что бы ни делал я или какой-то другой мужчина».

— Тебя исключили из списка, потому что ты чудовище, — осторожно сказал он.

Она непонимающе вытаращила глаза, полные паники и неприкрытого изумления, за долю секунды вернувшись на землю. От первобытного инстинкта, побуждавшего её скандалить, не осталось и следа.

— Так же как и сейчас, — добавил он. — Так что оставь меня в покое. Я хочу приготовить себе ужин.

— Пусть Филлис Эккерман тебе его приготовит, — предложила Кэти.

К ней вновь вернулась сверхчеловеческая властность, в голосе звучала насмешка, полная вековой мудрости. Почти телепатически, основываясь лишь на женской интуиции, она узнала о его маленьком романе с Филлис по пути на красную планету. А на самом Марсе, ночью…

Он спокойно предположил, что ей не хватит даже своих выдающихся способностей, чтобы до этого докопаться. Не обращая внимания на жену и стоя к ней спиной, он начал разогревать в инфракрасной печи замороженную курицу.

— Угадай, что я сделала, пока тебя не было, — сказала Кэти.

— Нашла себе любовника.

— Нет, попробовала новый галлюциногенный наркотик. Его мне дал Крис Плаут. Мы собирались у него дома, и там был не кто иной, как знаменитый во всем мире Марм Хастингс. Он пытался за мной ухаживать, когда мы были под кайфом, и… в общем, это оказалось просто мечтой.

— Так что? — пробормотал Эрик, освобождая себе место на столе.

— Как восхитительно было бы родить ему ребенка!

— «Восхитительно»… Господи, что за упадочнический язык. — Он повернулся к ней, чувствуя себя как в ловушке. — Так вы с ним…

— Не исключено, что это была галлюцинация, — улыбнулась Кэти. — Хотя не думаю. Знаешь почему? Потому что когда я вернулась домой…

— Избавь меня от подробностей! — Эрика вдруг начало трясти.

В гостиной зазвонил видеофон.

Эрик снял трубку и увидел на небольшом сером экране вытянутое лицо человека, смотревшего на него весьма меланхолично. Это был Отто Дорф, военный советник Джино Молинари. Он летал с ними в Ваш-тридцать пять, обеспечивая безопасность Генерального секретаря.

— Доктор Свитсент?

— Да, — ответил Эрик. — Но я ещё не…

— Вам хватит часа? Мы вышлем вертолет, который заберет вас в восемь по вашему времени.

— Хватит, — сказал Эрик. — Я соберусь и буду ждать у подъезда.

Он положил трубку и вернулся в кухню.

— Господи! — сдавленно промямлила Кэти. — Мы могли бы поговорить? О боже… — Она опустилась на стул возле стола и закрыла лицо руками. — Между мной и Хастингсом ничего не было. Он действительно симпатичный, я и в самом деле приняла наркотик, но…

— Послушай, — прервал он её, продолжая готовить себе ужин. — Все уже было решено сегодня в Ваш-тридцать пять. Такова воля Вирджила. Мы долго и спокойно разговаривали на эту тему. Молинари я нужен сейчас больше, чем Эккерману. Собственно, я могу продолжать помогать прежнему боссу с пересадками, но постоянно буду находиться в Шайенне. Меня призвали в армию, — добавил доктор. — С завтрашнего дня я становлюсь врачом Вооруженных сил ООН, приписанным к персоналу Генсека. Ничего изменить уже нельзя. Вчера вечером Молинари подписал соответствующий приказ.

— Зачем ты это сделал? — Она с ужасом посмотрела на него.

— Чтобы как-то наконец из всего этого вырваться. Прежде чем кто-то из нас…

— Я больше не буду тратить деньги.

— Идет война. Гибнут люди. Молинари болен и нуждается в медицинской помощи. Независимо от того, будешь ты тратить деньги или нет…

— Но ты сам просил дать тебе эту работу.

— Прямо-таки умолял, — кивнул он.

Кэти взяла себя в руки и сосредоточенно задумалась.

— Сколько ты будешь получать?

— Кучу денег. Одновременно мне все так же будет платить корпорация.

— Можно как-нибудь устроить, чтобы я отправилась с тобой?

— Нет. — Об этом он позаботился.

— Я знала, что ты оставишь меня за бортом, когда тебе наконец повезёт. Ты пытался сбежать от меня с той самой минуты, когда мы познакомились. — В глазах Кэти появились слезы. — Послушай, Эрик, я страшно боюсь, что тот наркотик, который я приняла, может вызвать зависимость. Ты понятия не имеешь, что эта штука делает с человеком. Мне кажется, он создан не на Земле, может быть, на Лилистаре. А если мне придется постоянно его принимать? Вдруг из-за того, что ты уйдешь…

Он наклонился и поднял её на руки.

— Тебе следует держаться подальше от этих людей. Я столько раз говорил…

Разговор с ней не имел никакого смысла. Он знал, что ждет их обоих. Кэти держала за пазухой оружие, с помощью которого могла вновь привлечь его к себе. Без Эрика её погубит связь с Плаутом, Хастингсом и компанией. Если он её бросит, станет только хуже. Болезнь, пожиравшую их много лет, невозможно было вылечить поступком, на который решился доктор. Только в марсианской стране детства он мог придумать подобную чушь.

Эрик отнес Кэти в спальню и мягко усадил на кровать.

— Ах, — прошептала она и закрыла глаза. — О Эрик…

Но он не мог себя пересилить и в этом отношении, с несчастным видом отодвинулся от неё и сел на край постели.

— Я должен уйти из корпорации, а ты — смириться с этим. — Свитсент погладил жену по волосам. — Молинари расползается по швам. Возможно, я смогу ему помочь, по крайней мере следует попытаться. Понимаешь? Вот настоящая причи…

— Лжешь, — прервала его Кэти.

— То есть? Почему?

Он продолжал гладить её по волосам, но уже чисто механически, безвольно и без всякого удовольствия.

— Если бы причина была именно такая, то ты сейчас занялся бы со мной любовью. — Она застегнула платье. — Я тебе не нужна.

Голос её звучал уверенно, вместе с тем тускло и безжизненно. Все тот же барьер, который доктор никак не мог преодолеть.

На этот раз он даже не стал тратить время на попытки, лишь продолжал гладить её по голове и думал: «Если с ней что-то случится, то это будет на моей совести. Кэти прекрасно об этом знает. Так что она свободна от груза ответственности, а для неё хуже ничего быть не может. Как жаль, что я не смог заняться с ней любовью».

— Ужин готов, — сказал он и встал.

Кэти села.

— Эрик, ты заплатишь за то, что меня бросаешь. — Она разгладила платье. — Понимаешь?

— Да, — ответил он и направился в кухню.

— Я посвящу этому всю жизнь, — крикнула Кэти из спальни. — Теперь у меня есть повод для того, чтобы жить. Какое чудесное чувство — наконец-то иметь цель! Аж дрожь берет. После стольких бессмысленных ужасных лет рядом с тобой… Господи, я будто заново родилась.

— Удачи, — бросил он.

— Неужто? Мне нужна не она, а опыт. Он, как мне кажется, у меня есть. Я многому научилась, будучи под воздействием того наркотика. Жаль, что не могу тебе этого описать. Это необычный наркотик, Эрик, — он изменяет восприятие всего мира, особенно других людей. После него уже невозможно смотреть на них теми же самыми глазами. Тебе тоже стоит попробовать. Очень помогло бы.

— Мне уже ничего не поможет, — ответил он.

Эти слова прозвучали как эпитафия.

Он давно поужинал и почти закончил собирать вещи, когда раздался звонок в дверь. Это был Отто Дорф, уже прилетевший на военном вертолете. Эрик пошел открывать.

— Вам удалось попрощаться с женой, доктор? — спросил Дорф, окидывая взглядом квартиру.

— Да, — ответил Эрик и добавил: — Она уже ушла, я один.

Он закрыл чемодан и отнес его к двери вместе со вторым.

— Я готов.

Дорф взял один чемодан, и оба направились к лифту.

— Она не лучшим образом к этому отнеслась, — бросил Эрик, когда они спускались вниз.

— Я не женат, доктор, — вежливо сказал Дорф. — Так что не знаю.

В вертолете ждал ещё один человек. Когда Эрик поднялся по лесенке, тот протянул ему руку.

— Очень приятно с вами познакомиться, доктор. Я Гарри Тигарден, глава медицинского персонала Генерального секретаря. Рад, что вы будете с нами работать. Джино мне об этом заранее не сообщил, но это мелочь. Он всегда поступает спонтанно.

— Свитсент. — Эрик пожал ему руку, продолжая думать о Кэти.

— Что вы думаете насчет состояния Молинари во время вашей первой встречи?

— Он выглядит усталым.

— Умирает, — сказал Тигарден.

Эрик быстро посмотрел на него.

— От чего? В наше время, когда пересадки доступны без…

— Современные хирургические технологии мне известны, можете поверить, — сухо сказал Тигарден. — Вы сами видели, как фаталистично он настроен. Он явно хочет понести наказание за то, что втянул нас в войну. — Тигарден ненадолго замолчал, пока вертолет поднимался в ночное небо, а потом добавил: — Вам когда-нибудь приходило в голову, что Молинари сам подстроил наше поражение в войне? Что он хочет проиграть? Вряд ли даже его самые безумные политические враги задумывались о подобном. Я говорю вам это, поскольку у нас мало времени. В данный момент Молинари находится в Шайенне, у него острый приступ гастрита — или же называйте это как хотите. Он вернулся из Ваш-тридцать пять и теперь лежит пластом.

— Внутреннее кровотечение?

— Ещё нет. Разве что оно у него уже было, но он нам не сказал. Это вполне возможно. Молинари от природы малоразговорчив. Собственно, он никому не доверяет.

— Вы абсолютно уверены в том, что это не злокачественная опухоль?

— Мы ничего не обнаружили. Но Молинари не позволяет проводить столько исследований, сколько нам хотелось бы. Он слишком занят. Ему нужно подписать документы, подготовить выступления, представить Генеральной Ассамблее проекты резолюций. Он со всем пытается справиться в одиночку, ни с кем не делится властью, а когда дело до этого всё-таки доходит, создает организации с перекрывающимися полномочиями, которые тут же начинают соперничать друг с другом. Таким способом Моль защищает себя. — Тигарден с любопытством взглянул на Эрика. — Что он вам говорил в Ваш-тридцать пять?

— Почти ничего.

Эрик не собирался раскрывать содержание того разговора. Молинари, несомненно, хотел, чтобы суть их беседы оставалась в тайне.

«На самом деле это и есть главная причина, по которой меня везут в Шайенн. Я могу предложить Молю нечто такое, чего нет у других врачей, совершенно особенное. Интересно, как реагировал бы Тигарден, если бы я сказал ему об этом? Он наверняка приказал бы арестовать и расстрелять меня. Это было бы вполне справедливо», — подумал Свитсент.

— Я знаю, почему он включил вас в нашу команду.

— В самом деле? — пробормотал Эрик.

— Молинари просто следует своим инстинктам. Он хочет держать нас под двойным контролем, вливая в команду свежую кровь. Но никто не имеет ничего против. Мы, собственно, ему благодарны — у нас чересчур много работы. Вы, конечно, знаете, что у секретаря огромная семья, даже больше, чем у Вирджила Эккермана, вашего бывшего работодателя.

— Кажется, я читал, что у него три дяди, шесть двоюродных братьев и сестер, тетка, сестра, старший брат, который…

— И все они живут в Шайенне, — сказал Тигарден. — Постоянно. Путаются у него под ногами, выпрашивают мелкие услуги, лучшую еду, жилье, прислугу. Да вы понимаете. — Он замолчал. — Должен добавить, что у него есть ещё и любовница.

Этого Эрик не знал. Об этом никто никогда не упоминал, даже пресса, враждебно настроенная к Генсеку.

— Её зовут Мэри Рейнеке. Он познакомился с ней незадолго до смерти жены. Формально, по документам, она его личная секретарша. Мне нравится эта женщина. Она многое для него сделала и до, и после смерти жены. Без неё, вероятно, он вообще не смог бы выжить. Лилистарцы терпеть её не могут… не знаю почему. Возможно, я упустил нечто существенное.

— Сколько ей лет?

Секретарю, на взгляд Эрика, было около пятидесяти.

— Моложе уже некуда. Не упадите с кресла, доктор, — усмехнулся Тигарден. — Когда они познакомились, она училась в средней школе, по вечерам подрабатывала, печатая на машинке. Возможно, девчушка принесла ему какой-то документ. Никто ничего точно не знает, но они действительно познакомились, решая какие-то рутинные вопросы.

— С ней можно говорить о его болезни?

— Конечно. Именно она — и никто больше — сумела уговорить его принимать фенобарбитал и патабамат, когда мы решили попробовать эти лекарства. Он говорил, что от фенобарбитала ему хочется спать, а от патабамата пересыхает во рту. Поэтому, естественно, Моль их просто выбрасывал. Мэри убедила его вернуться к лекарствам. Она родом из Италии, как и он, может на него наорать точно так же, как в детстве мама, сестра или тетка. Все говорят с ним на повышенных тонах, а он терпит, хотя никого не слушает, за исключением Мэри. Она живет в тайной квартире в Шайенне, которую охраняет кордон службы безопасности — из-за лилистарцев. Молинари боится, что однажды они… — Тигарден замолчал.

— Что?..

— Убьют её, искалечат или ликвидируют половину умственных способностей, превратят в безмозглый овощ. У них для этого есть множество способов. Вы ведь наверняка не знали, что наши отношения с союзником на высшем уровне настолько жестоки? — усмехнулся Тигарден. — Эта война беспощадна. Так поступает по отношению к нам Лилистар, наш могущественный союзник, рядом с которым мы выглядим словно блоха. Так что можете себе представить, как отнесся бы к нам противник, риги, если бы прорвал наши линии обороны.

Некоторое время они летели молча. Никому не хотелось говорить.

— Как вы думаете, что случилось бы, если бы не стало Молинари? — спросил наконец Эрик.

— Что ж, есть две возможности. Тот, кто займет его место, будет сторонником Лилистара в большей степени либо в меньшей. Других вариантов нет. А почему вы спрашиваете? Вы считаете, что мы потеряем нашего пациента? В таком случае, доктор, мы лишимся работы, может быть, даже и жизни. Ваше — и мое — существование зависит исключительно от некоего обрюзгшего итальянца средних лет, который живет в Шайенне, штат Вайоминг, с огромным семейством и восемнадцатилетней любовницей, страдает болями в желудке, любит есть поздно вечером гигантских креветок в тесте с горчицей и хреном. Меня не волнует, что вы слышали или подписали, но в ближайшее время вам не придется пересаживать Вирджилу Эккерману никакие искусственные органы. У вас просто не будет такой возможности, поскольку поддержание жизни Молинари — работа на полную ставку. — Голос Тигардена в темной кабине вертолета звучал раздраженно и отрывисто. — Я уже не справляюсь, Свитсент. Молинари займет всю вашу жизнь, заговорит вас до смерти, будет произносить речи на всевозможные темы, спрашивать вашего мнения обо всем, от противозачаточных средств до способов приготовления грибов, о Боге и о том, что было бы, если… И так далее. Для диктатора — а вы прекрасно понимаете, что он именно диктатор, хотя мы и не любим его так называть, — Моль весьма нетипичен. Во-первых, он, вероятно, величайший из ныне живущих политических стратегов, ибо как ещё, по вашему мнению, смог бы достичь поста Генерального секретаря ООН? У него это заняло двадцать лет, полных неустанной борьбы. Молинари убирал каждого встреченного политического противника из всех стран, имеющихся на Земле. Потом он связался с Лилистаром — так называемая внешняя политика. Здесь наш архистратег потерпел поражение, поскольку именно в этот момент у него странным образом помутился разум. Знаете, как это называется? Невежество. Джино всю жизнь учился бить других по яйцам, а по отношению к Френекси подобная тактика бесполезна. С ним Молинари смог бы договориться не лучше, чем вы или я, а может, даже и хуже.

— Понятно, — сказал Эрик.

— Но Генсек не стал колебаться. Он блефовал, подписал мирный договор, втянувший нас в войну. У Молинари есть одно важное отличие от всех остальных толстых, надутых и напыщенных прежних диктаторов. Он взял всю вину на себя, не уволил ни одного министра иностранных дел, не расстрелял никого из государственных политических советников. Моль знает, что сам во всем виноват. Подобное осознание убивает его, день за днем, по кусочку, начиная с потрохов. Он любит Землю, людей, причем всех, чистых и нечистых, обожает отвратительное стадо паразитов — родственников. Джино кое-кого убивает и многих арестует, но с явной неохотой. Молинари — весьма непростой человек, доктор.

— Смесь Линкольна с Муссолини, — сухо вставил Дорф.

— Для каждого он другой, — продолжал Тигарден. — Господи, Моль совершал столь подлые, по-настоящему низменные поступки, что при самой мысли о них волосы встают дыбом. Он вынужден был это сделать. О некоторых вещах никто никогда не сообщит общественности. Даже его политические противники смолчат. Именно из-за них он страдал. Вы слышали когда-нибудь о ком-то, кто действительно взял бы на себя всю ответственность и даже вину? Вы так поступаете? Или ваша жена?

— Вряд ли, — признался Эрик.

— Если бы мы — вы или я — полностью взяли на себя моральную ответственность за все, что совершили в жизни, то упали бы замертво или сошли с ума. Живые существа по самой своей природе не понимают того, что творят. Возьмем, к примеру, животных, которых мы давим на дорогах или просто едим. В детстве мне раз в месяц поручали разбросать крысиный яд. Вы когда-нибудь видели, как подыхает отравленное животное? И не одно, а целыми десятками, месяц за месяцем. Я ничего не чувствую. Ни вины, ни бремени. К счастью, до меня это не доходит. Если бы дошло, то я не смог бы больше жить. Именно так ведет себя все человечество, за исключением Моля. Линкольн и Муссолини, как его назвали. У меня же он скорее ассоциируется с другой персоной, жившей две с лишним тысячи лет назад.

— Первый раз слышу, чтобы кто-то сравнивал Джино Молинари с Христом, — сказал Эрик. — Такого не позволяет себе даже верноподданническая пресса.

— Возможно, потому, что я единственный известный вам человек, который находится рядом с Молинари двадцать четыре часа в сутки, — ответил Тигарден.

— Не говорите Мэри Рейнеке про это сравнение, — предупредил Дорф. — Она скажет вам, что Джино — обычный сукин сын. Свинья в постели и за столом, похотливый насильник средних лет, которому место за решеткой. Она его терпит… из милосердия.

Дорф рассмеялся.

— Нет, — возразил Тигарден. — Мэри не сказала бы так, разве что была бы очень раздражена, а такой она бывает одну четвертую часть суток. Не знаю, что заявила бы Рейнеке. Возможно, она даже не стала бы себя утруждать. Эта женщина принимает его таким, какой он есть, пытается сделать его лучше, но все равно любит, даже когда ей это не удается. Она знает, что Моль никогда не изменится. Вам уже знаком подобный тип женщины, которая замечает в мужчине определенные возможности? При соответствующей помощи с её стороны…

— Да, — сказал Эрик.

Доктору хотелось сменить тему, поскольку ему вспомнилась Кэти. Думать о ней у него не было никакого желания.

Вертолет продолжал лететь в сторону Шайенна.

Полусонная Кэти лежала в постели одна и глядела, как лучи восходящего солнца по очереди освещали обои и мебель в спальне. Все цвета, хорошо ей знакомые за годы супружеской жизни с Эриком, ярко выделялись в солнечном свете. В своей квартире Кэти поселила могущественных духов прошлого, плененных в артефактах минувших времен — старинной лампе из Новой Англии, комоде из настоящего клена с «птичьим глазом», шкафу от Хепплуайта… Она лежала, полуприкрыв глаза, вспоминая каждый предмет и все связанное с тем, как ей удалось его раздобыть. Каждый из них означал победу над соперником, неким проигравшим конкурентом — коллекционером. Эту коллекцию без особого преувеличения можно было счесть своего рода кладбищем, вокруг которого парили духи побежденных. Ей не мешало их присутствие в доме — в конце концов, Кэти была сильнее их.

— Эрик, — сонно пробормотала она. — Ради бога, встань, поставь кофе и помоги мне выбраться из постели. Столкни меня или скажи что-нибудь.

Она повернулась в его сторону, но там никого не было.

Кэти тут же села, затем встала с кровати, дрожа от холода, пошла босиком к шкафу за одеждой и уже с трудом натягивала через голову светло-серый свитер, когда поняла, что на неё смотрит какой-то мужчина. Пока она одевалась, он стоял в небрежной позе на пороге, не двигаясь с места, чтобы не выдать своего присутствия, и радуя взгляд видом её наготы.

— Миссис Свитсент? — спросил этот человек и шагнул к ней.

Ему было лет тридцать. Взгляд его карих глаз, чуть поблескивающих на простоватом смуглом лице, не предвещал ничего хорошего. К тому же на нем был серо-оливковый мундир, и Кэти поняла, что это сотрудник тайной полиции Лилистара, действовавшей на Земле. С ними она сталкивалась впервые в жизни.

— Да, — почти беззвучно ответила она, закончила одеваться и села на кровать, чтобы надеть туфли, не отводя взгляда от пришельца. — Я Кэти Свитсент, жена доктора Эрика Свитсента. Если вы не…

— Ваш муж в Шайенне.

— В самом деле? — Она встала. — Мне нужно приготовить завтрак. Пропустите меня, пожалуйста, и покажите мне ордер, который дал вам право сюда войти.

Она выжидающе протянула руку.

— Мой ордер дает мне право обыскать эту квартиру в поисках нелегального наркотика под названием йот-йот-сто восемьдесят. Фрогедадрин, — заявил лилистарский агент. — Если он у вас имеется, то прошу мне его отдать, и мы поедем прямо в полицейское управление в Санта-Монике. — Он заглянул в блокнот. — Позавчера вечером в Тихуане, на Авила-стрит, сорок пять, вы приняли наркотик в обществе…

— Я могу позвонить своему адвокату?

— Нет.

— Это означает, что у меня нет абсолютно никаких прав?

— Идет война.

Ей стало страшно, но она все же сумела внешне спокойно спросить:

— А могу ли я позвонить шефу и сказать, что сегодня меня не будет на работе?

Агент в сером кивнул. Кэти подошла к видеофону и набрала номер дома Вирджила Эккермана в Сан-Фернандо. Вскоре она увидела его птичье, иссохшее лицо. Он по-совиному моргал, наверное, только что проснулся.

— А, это ты, Кэти. Который час? — Вирджил начал оглядываться по сторонам.

— Помогите мне, мистер Эккерман, — сказала Кэти. — Лилистарская…

Она замолчала — агент быстрым движением руки прервал связь. Женщина пожала плечами и положила трубку.

— Миссис Свитсент, я хотел бы представить вам мистера Роджера Корнинга. — Он сделал неопределенный жест рукой, и в комнату вошел лилистарец в обычном деловом костюме, с папкой под мышкой. — Мистер Корнинг, это Кэти Свитсент, жена доктора Свитсента.

— Кто вы такой? — спросила она.

— Тот, кто может снять вас с крючка, дорогая, — приятным голосом произнес Корнинг. — Может, сядем в гостиной и поговорим?

Кэти прошла на кухню и поставила программатор на приготовление яиц всмятку, тостов и кофе без сливок.

— В этой квартире нет никакого йот-йот-сто восемьдесят. Разве что вы сами его подбросили ночью.

Она принесла на одноразовом подносе готовый завтрак. Аромат кофе заглушил остатки страха и растерянности. Кэти слегка осмелела, почувствовала себя увереннее.

— У нас полностью задокументирована ваша встреча на Авила-стрит, сорок пять. С того момента, когда вы поднимались следом за Брюсом Химмелем по лестнице. Первые ваши слова звучали так: «Привет, Брюс. Кажется у нас сегодня вечеринка…»

— Не совсем, — ответила Кэти. — Я назвала его Брюси. Я всегда так к нему обращаюсь, потому что он придурок и шизик. — Она отхлебнула кофе, уверенно держа одноразовый стаканчик. — Ваши документы подтверждают, что было в капсулах, которые мы приняли, мистер Горнинг?

— Корнинг, — добродушно поправил он. — Нет, Кэтрин. Но об этом говорят показания двух других участников встречи. Или скажут, когда будут даны под присягой перед военным трибуналом. Это дело выходит за пределы юрисдикции ваших гражданских судов, — пояснил он. — Мы сами им займемся.

— Почему? — поинтересовалась она.

— Йот-йот-сто восемьдесят можно получить только от врага. Поэтому тот факт, что вы его принимали — а мы можем доказать это трибуналу, — означает поддержание отношений с врагом. В военное время суд, естественно, потребует за это смертной казни. — Корнинг повернулся к агенту в сером мундире. — Показания Плаута у тебя?

— Они в вертолете. — Агент направился к двери.

— Я всегда считала Криса Плаута сволочью, — заявила Кэти. — Теперь задумываюсь и насчет других. Кто ещё из них оказался таким? Хастингс? Нет. Саймон Илд? Нет, не он…

— Всего этого можно избежать, — сказал Корнинг.

— Но я не хочу ничего избегать, — возразила Кэти. — Мистер Эккерман слышал меня по видеофону. Корпорация пришлет адвоката. Мистер Эккерман — друг Генерального секретаря Молинари, так что не думаю…

— Мы можем вас убить, Кэти, — сказал Корнинг. — Ещё до вечера. Заседание трибунала может состояться сегодня утром. Все уже подготовлено.

— Почему? — спросила Кэти, отрываясь от еды. — Неужели я настолько важная персона? Что такого в этом йот-йот-сто восемьдесят? — Она поколебалась. — То, что я пробовала вчера, подействовало не слишком сильно.

Внезапно она пожалела, что Эрика нет с ней. Женщина поняла, что ничего вообще не случилось бы, будь он здесь. Они просто побоялись бы прийти.

Кэти беззвучно расплакалась, сгорбившись над тарелкой. Слезы текли по её щекам и падали на стол. Она даже не пыталась закрыть лицо ладонями, подперла рукой лоб и ничего не говорила.

«Вот дерьмо», — подумала Кэти.

— Ваше положение весьма серьезно, но не безнадежно, — сказал Корнинг. — А это не одно и то же. Мы можем договориться. Потому я и здесь. Перестаньте плакать и послушайте. Я попробую все объяснить.

Он расстегнул портфель.

— Знаю, — сказала Кэти. — Вы хотите, чтобы я шпионила за Мармом Хастингсом, преследуете его, потому что недавно он высказывался по телевидению за заключение сепаратного мира с ригами. Господи, да у вас же шпионы по всей планете. Никто не может чувствовать себя в безопасности.

Она отчаянно всхлипнула и пошла в спальню за платком, все ещё шмыгая носом.

— Вы стали бы шпионить для нас за Хастингсом? — спросил Корнинг, когда Кэти вернулась.

— Нет, — покачала головой Кэти.

«Через мой труп», — мысленно добавила она.

— Речь идет не о Хастингсе, — сказал лилистарский агент.

— А о вашем муже, — заявил Корнинг. — Мы хотим, чтобы вы полетели в Шайенн и снова стали с ним жить. Делить стол и ложе — так, кажется, говорят на Земле? Причем как можно быстрее.

Кэти вытаращила глаза.

— Не могу.

— Почему?

— Потому что мы расстались. Он меня бросил.

Она не понимала, как они могут об этом не знать, если в курсе насчет всего остального.

— Подобного рода супружеские разлады всегда можно свести к минутному недоразумению, — тоном усталого мудреца проговорил Корнинг. — Мы направим вас к одному из наших психологов. На этой планете находятся несколько выдающихся специалистов. Он поможет вам устранить последствия вашей ссоры с Эриком. Не беспокойтесь, Кэти, мы знаем, что здесь вчера произошло. Собственно, нам это даже пошло на пользу. Теперь мы можем поговорить с вами с глазу на глаз.

— Нет, — покачала головой Кэти. — Мы никогда больше не будем вместе. Я не хочу жить с Эриком, и никакой психолог, даже ваш, этого не изменит. Я ненавижу Эрика и все то дерьмо, в которое вы вляпались. Я терпеть не могу вас, лилистарцев, точно так же, как и все остальные жители Земли, и предпочла бы, чтобы вы убрались с нашей планеты. Мы зря позволили втянуть себя в вашу войну.

Она с бессильной злобой посмотрела на него.

— Спокойно, Кэти, — невозмутимо произнес Корнинг.

— Господи, как жаль, что здесь нет Вирджила. Он вас не боится! Это один из немногих людей на Земле…

— Никто на вашей планете не обладает подобным могуществом, — рассеянно сказал Корнинг. — Пора спуститься с небес на землю, Кэти. Знаете, мы можем забрать вас к себе на Лилистар, вместо того чтобы убивать. Вы рассматривали подобный вариант?

— Боже!.. — Кэти вздрогнула.

«Не забирайте меня на Лилистар, — подумала она. — Позвольте мне хотя бы остаться на Земле, среди людей, которых я знаю. Я вернусь к Эрику, стану его умолять, чтобы он принял меня обратно».

— Послушайте, — сказала она вслух. — Меня не волнует Эрик и не пугает то, что вы можете с ним сделать.

«Я боюсь только за себя», — мысленно добавила она.

— Мы знаем, Кэти, — кивнул Корнинг. — Поэтому наше предложение должно вас в конечном счете обрадовать, когда вы спокойно его обдумаете. Кстати. — Он достал из портфеля горсть капсул, положил одну из них на стол, она покатилась и упала на пол. — Без обид, Кэти, но… — Агент пожал плечами. — Наркотик вызывает зависимость. Даже после одного приема — того, что вы позволили себе позавчера на Авила-стрит, сорок пять. А Крис Плаут больше не сможет вас им снабжать.

Он поднял с пола капсулу йот-йот — сто восемьдесят и протянул её Кэти.

— Этого не может быть, — еле слышно проговорила она. — После одного раза? Я уже принимала десятки разных наркотиков и никогда… — Она внимательно посмотрела на Корнинга. — Подонки. Я вам не верю. Даже если вы и говорите правду, то я могу вылечиться. Есть соответствующие клиники.

— Но не в случае с йот-йот-сто восемьдесят. — Корнинг убрал капсулу в портфель и бесстрастно добавил: — Только мы могли бы вас вылечить, но не здесь, а в одной из клиник в нашей системе. Может, позже нам и удастся это устроить. Либо вы сможете продолжать его принимать, а мы будем снабжать вас им до конца жизни. То есть не слишком долго.

— Я не полечу на Лилистар даже для того, чтобы избавиться от зависимости. Лучше пойду к ригам. Это их наркотик, вы сами мне так сказали. Наверняка они знают о нем больше вас, раз сами его создали. — Она повернулась спиной к Корнингу, подошла к шкафу в гостиной и достала пальто. — Я иду на работу. Всего хорошего.

Она открыла дверь в коридор. Никто из лилистарцев даже пальцем не шевельнул, чтобы её остановить.

«Значит, это наверняка правда, — подумала она. — йот-йот-сто восемьдесят действует именно так, как они говорят. У меня нет никаких шансов. Они это знают, и я тоже. Мне придется пойти на сотрудничество с ними или пробираться через все линии фронта к ригам, создателям наркотика, хотя от зависимости это меня все равно не избавит. Я ничего на этом не выиграю, а риги, вероятно, меня просто убьют».

— Возьмите мою визитку, Кэти, — сказал Корнинг, подошел к ней и протянул маленький белый прямоугольник. — Вскоре вам снова потребуется наркотик, и придется заплатить за него немалую цену. — Он сунул визитку в нагрудный карман её пальто. — Приходите ко мне за каждой дозой. Мы будем вас ждать, дорогая. — Он помолчал и добавил: — Естественно, этот наркотик вызывает зависимость, Кэти. Именно потому мы вам его и дали.

Он улыбнулся.

Кэти закрыла дверь и на ощупь направилась к лифту, ошеломленная настолько, что даже не ощущала страха. Она чувствовала лишь странную пустоту внутри, оставшуюся после пропавшей надежды, угасшей возможности хотя бы представить себе шанс спастись.

«Но Вирджил Эккерман может мне помочь, — подумала она, входя в лифт и нажимая кнопку. — Я пойду к нему. Он точно знает, что мне делать. Что бы там ни было с зависимостью, я никогда не стану работать на лилистарцев, не буду участвовать вместе с ними в заговоре против Эрика».

Но она уже заранее знала, что ошибается.

Глава 6

Кэти Свитсент почувствовала первые симптомы в начале дня, сидя в своем кабинете в корпорации и оформляя покупку некоего предмета, изготовленного в тысяча девятьсот тридцать пятом году. Это была грампластинка студии «Декка» с «Für Mich Bist Du Schön» в исполнении сестер Эндрюс, находящаяся в относительно хорошем состоянии.

У Кэти странно потяжелели руки.

Она осторожно отложила в сторону хрупкую пластинку. Окружавшие её предметы начали менять облик. На Авила-стрит, сорок пять, под воздействием йот-йот — сто восемьдесят, ей казалось, что мир состоит из невесомых, изящных, легко проницаемых созданий, похожих на мыльные пузыри. Кэти могла, по крайней мере во время галлюцинаций, спокойно сквозь них проходить. Однако сейчас, в знакомой обстановке кабинета, она стала свидетелем зловещей трансформации. Обычные предметы, как бы она на них ни смотрела, будто становились плотнее и тяжелее. У неё создавалось впечатление, что она не смогла бы сдвинуть их с места, вообще сделать с ними хоть что-либо.

С другой стороны, ей казалось, что эта неприятная метаморфоза происходит в основном только с её телом. С обеих точек зрения радикально нарушились пропорции между нею самой, её физическими силами и внешним миром. Кэти чувствовала себя все более беспомощной, в буквальном физическом смысле этого слова. С каждой секундой она была способна на меньшее. Взять, к примеру, эту десятидюймовую пластинку. Она лежит на расстоянии вытянутой руки, но что случится, если действительно протянуть к ней руку? Потяжелевшая и неуклюжая ладонь сломала или разбила бы пластинку. Ни о каких замысловатых манипуляциях не могло быть и речи. Кэти больше не в состоянии была совершать точных движений; осталась лишь огромная, давящая масса.

Она разумно сообразила, что это кое-что говорит о йот-йот — сто восемьдесят. Наркотик относился к средствам, возбуждающим зрительный бугор, таламус. Поэтому сейчас, в отсутствие наркотика, Кэти испытывала недостаток таламической энергии. Изменения, которые отмечали органы чувств как во внешнем мире, так и в теле, на самом деле были лишь мелкими метаболическими изменениями в её мозгу. Но…

Это знание ничем не могло ей помочь, ибо перемены в ней самой и в её мире не являлись иллюзиями. Это были реальные ощущения, передававшиеся через обычные каналы и навязываемые её сознанию помимо воли. Этих стимулов невозможно было избежать. А трансформация мира продолжалась, ей не было видно конца.

«Чем все это кончится? — в панике думала Кэти. — Насколько хуже мне может стать? Наверняка ненамного».

Даже самые мелкие вещицы вокруг казались ей теперь полностью недоступными. Она сидела не шевелясь, не в силах двинуться с места, в окружении невероятно тяжелых предметов, давление которых становилось все сильнее.

Обстановка кабинета навалилась на Кэти всей своей массой. При этом на другом уровне она все больше отдалялась от неё неким странным образом, внушающим страх. Женщина поняла, что предметы утрачивают живую сущность, свою, скажем так, активность. Души, пребывавшие в вещах, покидали их по мере того, как Кэти теряла способность адекватно воспринимать окружающее. Предметы становились все более незнакомыми, холодными, далекими и враждебными. В пустоте, оставшейся после того, как прервались все их связи с Кэти, они перешли в состояние первобытной свободы от обуздывающих их сил, которыми обычно пользовался человеческий разум, обретали острые грани, которые могли резать, ранить, причинять смертельную боль. Она не смела шевельнуться. В каждом предмете таилась потенциальная смерть. Даже бронзовая пепельница ручной работы, стоявшая на столе, приобрела неправильную форму, выпустила торчащие острия, способные разодрать её тело, будь она настолько глупа, чтобы к ним приблизиться.

Звякнул интерком, послышался голос Люсиль Шарп, секретарши Вирджила:

— Миссис Свитсент, мистер Эккерман просит вас зайти к нему в кабинет. Он советует захватить с собой новую пластинку с «Für Mich Bist Du Schön», которую вы сегодня купили. Она его очень интересует.

— Хорошо, — ответила Кэти, и это усилие едва её не убило.

Она перестала дышать, чувствуя, как постепенно замирают в ней основные физиологические процессы. Однако ей внезапно каким-то образом удалось вздохнуть. Женщина наполнила легкие воздухом и шумно выдохнула. Пока что это удавалось, но становилось все хуже. Что будет дальше?

Она с трудом поднялась на ноги и подумала: «Значит, вот так чувствуют себя люди, зависимые от йот-йот-сто восемьдесят».

Ей удалось взять пластинку. Когда она несла её по кабинету к двери, темные края врезались в ладони, словно острия ножей. Кэти вздрогнула, ощутив враждебность пластинки по отношению к ней, не выраженное, но явное желание причинить боль.

Пластинка выпала из рук.

Она лежала на густом ковре, похоже, целая и невредимая. Как теперь ещё раз поднять эту вещицу, вырвать из ворса, окружающего её? Ведь пластинка больше не была отдельным предметом. Она слилась с ковром, полом, стенами, всем помещением. Обстановка кабинета теперь составляла одну неразделимую непрерывную массу. Никто не мог бы пройти через это заполненное пространство. Все места были полностью заняты. Ничто не могло измениться, ибо застыло навечно.

«Господи, — подумала Кэти, глядя на пластинку, лежащую у её ног. — Я не могу пошевелиться, так и буду здесь торчать. Меня найдут и поймут: случилось нечто ужасное. Каталепсия!»

Она все ещё стояла на том же месте, когда открылась дверь и в кабинет быстро вошел Джонас Эккерман с радостной улыбкой на гладком юношеском лице. Он шагнул к Кэти, заметил пластинку, без всякого труда нагнулся, поднял её и мягко вложил в протянутые руки женщины.

— Джонас, — медленно и хрипло проговорила Кэти. — Мне… нужна помощь врача. Я плохо себя чувствую.

— Что случилось? — с тревогой посмотрел на неё Джонас.

Кэти казалось, будто его лицо корчилось и извивалось, словно змеиное гнездо. Она ощутила, как эмоции этого человека давили на неё с отвратительной, ужасающей силой.

— Господи, — простонал Джонас. — Ну и выбрала же ты время — Эрика нет. Он в Шайенне, а замену ему мы ещё не нашли. Но я могу отвезти тебя в правительственную клинику Тихуаны. Что с тобой? — Он ущипнул её за руку. — Похоже, у тебя депрессия из-за того, что Эрик уехал.

— Отведи меня наверх, — с трудом пробормотала она. — К Вирджилу.

— Да ты и впрямь ужасно выглядишь, — заметил Джонас. — Да, с удовольствием провожу тебя к старику. Может, он знает, что делать. — Эккерман подвел её к двери. — Однако все же возьму эту пластинку, а то ты, похоже, снова готова её уронить.

До кабинета Вирджила можно было дойти за две минуты, но у неё это заняло куда больше времени. Когда Кэти наконец предстала перед боссом, она была измучена, тяжело дышала и не могла произнести ни слова. Ей просто не хватало сил.

Тот посмотрел на неё сперва с любопытством, затем с тревогой.

— Кэти, — сказал он высоким голосом. — Лучше иди сегодня домой, приготовь стопку женских журналов и чего-нибудь выпить, ложись в постель…

— Оставьте меня в покое, — услышала она собственный голос и добавила в отчаянии: — Господи! Мистер Эккерман, не бросайте меня!

— Что ж, решай, — ответил Вирджил, внимательно разглядывая её. — Вижу, что отъезд Эрика в Шайенн…

— Нет, со мной ничего не случилось, — прервала она его, как будто почувствовав себя немного лучше. Кэти казалось, что она набралась от шефа сил, возможно потому, что они у него действительно нашлись. — У меня тут неплохое дополнение к Ваш-тридцать пять. — Она повернулась к Джонасу и протянула руку к пластинке. — Одна из самых популярных мелодий того времени. Почти как «Кружится музыка».

Женщина взяла пластинку и положила её на большой стол шефа.

«Я не умру, — подумала она. — Все пройдет, и я снова буду здорова».

— Расскажу вам, какие у меня ещё планы, мистер Эккерман. — Она села в кресло перед столом, желая сэкономить оставшиеся силы. — Я собираюсь достать личную запись, сделанную кем-то давным-давно, программу Александра Вулкотта «Городской глашатай». Так что во время очередного пребывания в Ваш-тридцать пять мы сможем послушать настоящий голос Александра Вулкотта, а не его имитацию, как было до сих пор.

— «Городской глашатай», — с детской радостью воскликнул Вирджил Эккерман. — Моя любимая программа!

— У меня есть основания полагать, что я сумею её раздобыть, — продолжала Кэти. — Конечно, пока я не заплачу, могут появиться какие-либо препятствия. Чтобы решить последние формальности, я должна лететь в Бостон. Запись находится там. Её владелица — довольно вредная старуха по имени Эдит Б. Скраггс. Эта дама сообщила мне в письме, что запись сделана на «Фонокорде» фирмы «Паккард-Белл».

— Кэти, — сказал Вирджил. — Бог свидетель, если ты действительно достанешь подлинную запись голоса Александра Вулкотта, то получишь повышение. Миссис Свитсент, дорогая, я люблю вас за то, что вы для меня делаете. Какая радиостанция передавала программу Уолкотта — WMAL или WJSV? Выясни это для меня, хорошо? Просмотри экземпляры «Вашингтон пост» за тридцать пятый год. Кстати, я кое о чем вспомнил — о той статье в «Американ уикли» про Саргассово море. Думаю, в Ваш-тридцать пять этого издания не будет, поскольку, когда я был мальчиком, мои родители не покупали газет Херста.[125] Я увидел этот журнал только…

— Одну минуту, мистер Эккерман, — прервала его Кэти, поднимая руку.

— Да?.. — Вирджил выжидающе наклонил голову.

— Я могла бы поехать в Шайенн и вернуться к Эрику?

— Но… — проблеял босс, разводя руками. — Ведь ты мне нужна!

— На какое-то время, — добавила Кэти.

«Возможно, этого хватит, и больше от меня ничего не потребуется», — подумала она.

— Вы позволили уйти Эрику, хотя он поддерживал вашу жизнь. Он намного важнее, чем я.

— Но Молинари нужен именно он, а не ты. Генсек не строит себе никакую страну детства, прошлое его вообще не интересует. Он полностью поглощен будущим, словно мальчишка. — Вирджил потрясенно смотрел на неё. — Я не могу без тебя обойтись, Кэти. В уходе Эрика тоже нет ничего хорошего, но с ним у нас договор. В случае каких-либо проблем я могу в любой момент за ним послать. Я вынужден был позволить ему уйти, это была моя патриотическая обязанность в военное время. Хотя, честно говоря, мне этого не хотелось. Без Эрика чертовски страшно. Но хоть ты со мной так не поступай. — В его голосе появились плачущие нотки. — Нет, этого я не вынесу. Когда мы были в Ваш-тридцать пять, Эрик клялся, что ты не захочешь ехать с ним.

Он умоляюще посмотрел на родственника.

— Джонас, убеди её остаться.

Тот задумчиво потер подбородок.

— Кэти, ведь ты не любишь Эрика. Я разговаривал с тобой и с ним. Вы оба рассказывали о ваших семейных проблемах. Вы стараетесь держаться друг от друга как можно дальше, чтобы не совершить какого-нибудь явного преступления… Ничего не понимаю.

— Я тоже так думала, когда Эрик был со мной, но ошибалась, — сказала Кэти. — Теперь я знаю лучше и уверена, что он чувствует то же самое.

— Уверена? — рявкнул Джонас. — Тогда позвони ему. — Он показал на видеофон, стоявший на столе Вирджила. — Увидишь, что он скажет. Я лично считаю, что расставание вам только на пользу, и не сомневаюсь, что Эрик об этом тоже знает.

— Я могу идти? — спросила Кэти. — Мне хотелось бы вернуться в свой кабинет.

Она почувствовала, как к горлу подступает тошнота, и перепугалась. Её измученное, зависимое от наркотика тело металось в поисках облегчения, управляя её поступками и вынуждая отправиться следом за Эриком в Шайенн — независимо от того, что говорили Эккерманы. Она не могла сдержаться и даже в своем теперешнем состоянии отчетливо видела будущее. От йот-йот — сто восемьдесят ей никуда не деться. Лилистарцы были правы. Ей придется вернуться к ним, пойти по адресу, указанному на визитке Корнинга.

«Господи, — подумала она. — Если бы только я могла открыть все Вирджилу. Я просто должна кому-то об этом рассказать».

Тут ей пришло в голову вот что: «Расскажу Эрику. Он врач и сможет мне помочь. Именно за этим я и поеду в Шайенн, а вовсе не для них».

— Могу я попросить тебя об одной вещи? — спросил Джонас Эккерман. — Кэти, ради бога, послушай.

Он снова сжал её руку.

— Слушаю, — раздраженно ответила она. — Только отпусти меня. — Женщина вырвала руку и отодвинулась от него. — Терпеть не могу, когда ко мне так относятся.

Кэти гневно посмотрела на внучатого племянника босса.

Джонас сказал, тщательно взвешивая каждое слово:

— Мы разрешим тебе поехать к мужу в Шайенн, если ты обещаешь подождать ещё сутки.

— Зачем? — Она ничего не понимала.

— Чтобы прошел первый шок после расставания, — объяснил Джонас. — Надеюсь, через сутки у тебя в голове прояснится настолько, что ты откажешься от своих намерений. А пока… — Он посмотрел на Вирджила, который кивнул в знак согласия. — Я буду с тобой. Весь день и всю ночь, если потребуется.

— Даже думать не смей! — возмущенно ответила она. — Я не стану…

— Я знаю, что с тобой творится что-то неладное, — мягко сказал Джонас. — Это видно даже с первого взгляда. Не думаю, что стоит оставлять тебя одну. Я берусь проследить, чтобы с тобой ничего не случилось.

Он тихо добавил:

— Мы слишком тебя ценим и не можем позволить совершить необратимый поступок. — Он снова сжал её руку, на этот раз болезненно и решительно. — Давай-ка спустимся в твой кабинет. Займешься работой, и тебе сразу станет лучше, а я буду сидеть тихо как мышь, ни во что не вмешиваясь. Вечером полетим в Лос-Анджелес, на ужин в «Спинглер». Я знаю, что ты любишь морепродукты.

Он повел её к двери кабинета.

«Я сбегу от тебя, — подумала Кэти. — Ты не настолько умен, Джонас. Ещё сегодня, может быть вечером, я отвяжусь от тебя и поеду в Шайенн, — размышляла она, снова ощущая пугающую тошноту. — Вернее, потеряю тебя, брошу, оторвусь в лабиринте ночной жизни Тихуаны, где случается всякое — страшное, чудесное и прекрасное. С этим городом тебе не совладать. Я сама едва с ним справляюсь, хотя вполне неплохо знаю. В ночной Тихуане я провела немалую часть жизни, и вот чем все закончилось. Я хотела найти в жизни нечто чистое и загадочное, а вместо этого связалась с чужаками, которые ненавидят людей, стремятся к господству над ними. Наши союзники. Теперь мне ясно, что мы должны с ними сражаться. Если в Шайенне мне удастся встретиться с Молинари один на один, а такое не исключено, то я скажу ему, что мы выбрали себе неподходящего союзника и такого же врага».

— Мистер Эккерман, — сказала она, быстро повернувшись к Вирджилу. — Я должна ехать в Шайенн, чтобы кое-что сказать Генеральному секретарю. Это касается нас всех и имеет отношение к войне.

— Скажи мне, а я ему передам, — сухо ответил Вирджил. — Так у тебя будет больше шансов, поскольку сама ты никогда не сможешь с ним встретиться. Ты ведь не одна из его девочек или двоюродных сестер.

— Именно, — сказала Кэти. — Я его дитя.

Это казалось ей вполне осмысленным. Все жители Земли были детьми Генерального секретаря ООН, ожидавшими, что отец обеспечит им безопасность. Но у него это почему-то не получалось.

Кэти пошла следом за Джонасом Эккерманом, уже не сопротивляясь.

— Я знаю, чего ты хочешь, — сказала она ему. — Ты пользуешься случаем, что Эрика нет, а я в таком ужасном состоянии, и хочешь заняться со мной сексом.

— Что ж, посмотрим, — рассмеялся Джонас.

В его смехе не слышалось чувства вины, лишь надменная уверенность в себе.

— Вот именно, — подхватила она, вспомнив лилистарского полицейского Корнинга. — Посмотрим, удастся ли тебе. Я лично в этом сомневаюсь.

Ей уже не хотелось отталкивать его большую властную руку, которая все равно через мгновение вернулась бы на прежнее место.

— Знаешь что, — начал Джонас. — Если бы я не знал, что это невозможно, то, судя по твоему поведению, сказал бы, что ты находишься под воздействием вещества, которое мы называем йот-йот-сто восемьдесят. Но это исключено, — добавил он. — Поскольку ты никак не могла бы его достать.

— Что?.. — пробормотала Кэти, уставившись на него и не в силах вымолвить больше ни слова.

— Это такой наркотик, — пояснил Джонас. — Созданный в одном из наших филиалов.

— А не ригами?

— Фрогедадрин, или йот-йот-сто восемьдесят, был разработан в прошлом году в Детройте. Это сделали сотрудники фирмы под названием «Хэзелтайн», контролируемой нашей корпорацией. Мы запустим его в производство ещё в этом году. Он станет могущественным оружием.

— Потому что вызывает сильную зависимость? — бесцветным голосом спросила она.

— Нет, конечно. Так действуют многие наркотики, начиная с производных опиума. Дело в галлюцинациях, вызываемых им, — объяснил Джонас. — Это нечто вроде ЛСД.

— Расскажи мне про них, — попросила Кэти.

— Не могу, это военная тайна.

— Господи! — рассмеялась Кэти. — То есть узнать об этом я могла бы, лишь приняв его сама.

— Как ты сумела бы? Фрогедадрин невозможно достать. Даже если он начнет производиться в массовых масштабах, мы однозначно не позволим населению его использовать. Этот наркотик — яд! — Он грозно посмотрел на неё. — И речи быть не может о том, чтобы принимать такую отраву. Все подопытные животные, которым его вводили, погибли. Забудь, что я вообще о нем говорил. Я думал, Эрик тебе про него уже рассказывал… Я вообще не должен был об этом говорить, но ты действительно вела себя странно. Поэтому у меня и возникла мысль о йот-йот-сто восемьдесят. Не только я, но и все мы очень боимся, что кто-то из наших людей каким-то образом выбросит его на земной рынок.

— Будем надеяться, что этого не случится, — сказала Кэти.

Ей хотелось смеяться, происходящее казалось каким-то безумием. Лилистарцы добыли наркотик на Земле, но делали вид, будто получили его от ригов.

«Бедная Земля, — подумала она. — Мы не можем даже приписать себе заслуг в создании этого ужасного наркотика, который разрушает разум, — потенциального оружия, по словам Джонаса. Кто использует этот наркотик? Наш союзник. Против кого? Против нас. Круг замкнулся. Наверняка есть некая космическая справедливость в том, что первым существом, зависимым от него, стал землянин».

— Ты спрашивала, не был ли йот-йот-сто восемьдесят создан нашими врагами, — нахмурившись, сказал Джонас. — Значит, ты о нем слышала, то есть Эрик тебе рассказывал. В этом нет ничего дурного. Секретными являются лишь сведения о его свойствах, а не о существовании. Риги знают, что с химическим оружием мы экспериментируем уже много десятилетий, с двадцатого века. Это одна из земных специальностей, — усмехнулся он.

— Может, в конце концов мы всё-таки победим, — заметила Кэти. — И Молинари хоть немного порадуется. Может, благодаря нескольким новым чудесным видам оружия он сумеет удержаться на своем посту. Не на это ли рассчитывает Генсек? Он вообще знает обо всем?

— Конечно. «Хэзелтайн» информировал его обо всех этапах разработки. Только, ради всего святого, не пытайся…

— Не беспокойся, — сказала Кэти.

«Я подсажу тебя на йот-йот-сто восемьдесят, — подумала она. — Ты этого заслуживаешь точно так же, как и все, кто о нем знает и помогал его создавать. Будь постоянно рядом все последующие сутки. Поужинай со мной, ляг в постель. Когда все закончится, ты будешь обречен на смерть так же, как и я. Потом, возможно, я сделаю то же самое с Эриком. В первую очередь с ним. Я возьму йот-йот-сто восемьдесят в Шайенн, — решила Кэти. — Заражу всех, Моля и его окружение. На то есть причины. Им придется найти способ избавиться от привыкания, ибо от этого будет зависеть не только моя, но и их жизнь. Ради меня самой не стоило бы утруждаться. Даже Эрика это совершенно не волновало бы, уж тем более Корнинга и лилистарцев. Если как следует подумать, то никому я не нужна».

Вероятно, Корнинг и его начальство имели в виду совсем не это, когда решили послать её в Шайенн. Но тем хуже для них. У неё были другие планы.

— Мы подбросим наркотик им в водопровод, — объяснял Джонас. — У ригов есть огромные центральные резервуары, такие, как когда-то на Марсе. Йот-йот-сто восемьдесят разойдется оттуда по всей планете. Должен признать, с нашей стороны это выглядит актом отчаяния, чем-то вроде, скажем так, демонстрации силы. Но на самом деле это вполне разумно.

— Я вовсе не критикую, — сказала Кэти. — Напротив, считаю, что это гениальная идея.

Пришел лифт. Они вошли в кабину, которая двинулась вниз.

— Подумать только, о чем же не знает рядовой житель Земли! — заметила Кэти. — Он радостно живет обычной жизнью. Ему никогда не пришло бы в голову, что его правительство создало наркотик, который с первого раза превращает тебя в… Как бы ты это назвал, Джонас? Нечто похуже, чем робот? Наверняка уже не человек. Интересно, на какой ступеньке эволюционной лестницы ты поместил бы такое существо?

— Я вовсе не говорил, что единственный прием йот-йот-сто восемьдесят вызывает зависимость, — возразил Джонас. — Вероятно, тебе сказал об этом Эрик.

— На уровне ящеров юрского периода, — решила Кэти. — Существ с маленькими мозгами и огромными хвостами. Созданий, практически лишенных чувств. Машин, управляемых инстинктами, которые внешне проявляют признаки жизни, совершают движения, но на самом деле лишены сознания. Верно?

— Что ж, — ответил Джонас. — Наркотики достанутся ригам. Я не буду их оплакивать.

— Я стала бы переживать за каждого, кто впал бы в зависимость от йот-йот-сто восемьдесят. Жаль, что… — Она не договорила. — Не обращай внимания. Меня просто расстроил уход Эрика. Ничего со мной не случится.

Сама же она размышляла о том, когда сумеет разыскать Корнинга и получить несколько капсул. У Кэти уже не оставалось никаких сомнений в том, что она подсела на наркотик.

Женщина не испытывала ничего, кроме чувства обреченности.

В полдень доктор Эрик Свитсент сидел в опрятной, но очень маленькой квартирке, которую он получил благодаря таинственной деятельности высших правительственных кругов в Шайенне. Врач только что закончил читать медицинские карты своего нового пациента, именовавшегося во всех этих многочисленных документах мистером Брауном.

Эрик снова убирал папку в коробку из небьющегося пластика. Он заключил, что этот человек действительно болен, но точный диагноз поставить попросту невозможно, по крайней мере теми способами, которые известны врачам. Тигарден не подготовил Свитсента к одной странности. В течение многих лет у пациента проявлялись симптомы серьезных органических заболеваний, не имевшие ничего общего с психосоматическими нарушениями. Однажды это оказалась злокачественная опухоль печени, распространившая метастазы. Несмотря на это, мистер Браун не умер, а эта гадость исчезла. Во всяком случае, её там больше не было, что доказали обследования, проведенные за два последних года. В конце концов ему даже сделали пробную операцию, но в печени мистера Брауна не обнаружилось даже изменений, свойственных его возрасту.

Это была печень юноши девятнадцати или двадцати лет.

Подобная странность проявлялась и в отношении других органов, которые подверглись тщательному исследованию. Однако мистер Браун явно терял силы, увядал на глазах. Он выглядел значительно старше своих лет. Его словно окружала болезненная аура. В итоге все выглядело так, будто чисто физиологически тело этого человека молодело, а его психологическая сущность старела естественным образом, клонилась к своему закату.

Какая бы физиологическая сила ни поддерживала его тело, мистеру Брауну это не приносило никакой пользы. Естественно, за исключением того, что он не умер от рака печени или селезенки, обнаруженного ранее. Рак предстательной железы, обычно смертельный, прошел незамеченным ещё до того, как мистеру Брауну исполнилось тридцать.

Он продолжал жить, хотя пребывал на грани смерти. Тело его было измучено и истощено. В качестве примера можно было взять хотя бы кровеносную систему. Кровяное давление у Брауна составляло двести двадцать, несмотря на прием средств, расширяющих сосуды. К тому же у него серьезно ослабло зрение.

«Все же Браун, конечно, точно так же справится с этим недомоганием, как и с любым другим, — подумал Эрик. — Однажды болезнь просто исчезнет, хотя пациент отказывался от предписанной диеты и не реагировал на резерпин».

Больше всего врача удивляло то, что мистер Браун в разные периоды своей жизни переболел почти всеми серьезными болезнями, известными медицине, от инфаркта легких до гепатита. Он был ходячим медицинским справочником. Его организм никогда не был здоров и не функционировал как положено. Какая-то важная часть тела постоянно чем-то страдала. И все же…

Каким-то образом он излечивался сам, не пользуясь пересадками органов. Казалось, будто пациент применял на практике некую народную гомеопатию, пил какие-то идиотские зелья, о которых никогда не сообщал врачам. Скорее всего, мистер Браун этого и не сделает.

Он нуждался в своих болезнях. Его ипохондрия была настоящей. Этот человек страдал не истерией, а реальными болезнями, которые обычно смертельны. Если это и была истерия, чисто психологическое недомогание, то Эрик никогда прежде не сталкивался с подобной её разновидностью. Все же интуиция подсказывала ему, что все эти болезни возникли не просто так. Они зародились в таинственных глубинах души мистера Брауна.

Три раза в жизни он вызывал у себя рак. Но как? И зачем?

Возможно, это было следствием его желания умереть. Но каждый раз мистер Браун останавливался, в последний момент отказываясь от своих намерений. Ему нужны были болезни, но не смерть. На самом деле он вовсе не хотел совершать самоубийство.

Эта информация оказалась весьма важной. Если так, то мистер Браун будет бороться за жизнь, по сути, сражаться с тем самым, для чего он нанял Эрика.

Таким образом, мистер Браун будет, мягко говоря, весьма трудным пациентом. Все это, конечно же, происходило на подсознательном уровне. Мистер Браун наверняка не отдавал себе отчета в существовании двух родственных, противостоящих друг другу сил, управлявших его жизнью.

Раздался звонок. Эрик пошел открыть и оказался лицом к лицу с типом в аккуратном костюме, похожим на чиновника.

Тот показал удостоверение и объяснил:

— Служба безопасности, доктор Свитсент. Вы нужны секретарю Молинари. Он жутко страдает, так что придется поторопиться.

— Конечно. — Эрик взял из шкафа пальто и через несколько секунд уже шел следом за агентом к припаркованной машине. — Боли в желудке? — спросил он.

— Похоже, что они теперь переместились в левый бок, — ответил агент, включая двигатель. — В области сердца.

— Он не говорил, что чувствует себя так, будто его сжимает чья-то огромная рука?

— Нет, только лежит, стонет и спрашивает про вас.

Агент, похоже, подходил к вопросу по-деловому. Видимо, он хорошо знал подобные ситуации. В конце концов, Генеральный секретарь болел постоянно.

Вскоре они добрались до здания ООН, именуемого Белым домом. Эрик шагнул на дорожку, ведущую к подъезду.

«Если бы я только мог сделать пересадку, — подумал он. — Тогда все быстро закончилось бы».

Но теперь, прочитав медицинские карты, врач прекрасно понимал, почему Молинари всегда отвергал возможность трансплантации органов. Если бы он согласился на пересадку, то сразу же выздоровел бы. Подошла бы к концу двусмысленность его существования, постоянные колебания между здоровьем и болезнью. Спор родственных сил разрешился бы в пользу здоровья. Неустойчивое психическое равновесие поколебалось бы. У Молинари осталась бы лишь одна из двух сил, пытающихся овладеть им. Он не мог позволить себе этого.

— Сюда, доктор.

Агент повел его по коридору к дверям, перед которыми стояли несколько полицейских в мундирах. Они расступились, и Эрик вошел в комнату.

Посреди неё на огромной смятой постели лежал на спине Джино Молинари и смотрел какую-то передачу по телевизору, установленному на потолке.

— Я умираю, доктор, — сказал он, повернув голову. — Мне кажется, что боли теперь достигают сердца. Впрочем, вероятно, так оно и было с самого начала.

Его опухшее покрасневшее лицо блестело от пота.

— Мы сделаем вам электрокардиограмму, — сказал Эрик.

— Нет. Её уже сняли минут десять назад. Она ничего не показала. Моя болезнь слишком неуловима для того, чтобы её могли обнаружить ваши приборы, но это вовсе не означает, что на самом деле её нет. Я слышал о людях, страдавших обширными коронарными пороками сердца, у которых электрокардиограмма ничего не показывала. Неужели на самом деле так бывает? Послушайте, доктор. Я знаю кое-что важное, неизвестное вам. Вы думаете о том, откуда берутся эти боли? У нашего союзника, партнера в этой войне, у лилистарцев есть некий приоритетный план, касающийся в числе прочих корпорации «Меха и красители». Они настолько уверены в себе, что показали мне его. Эти типы уже подсадили в вашу фирму шпиона. Я говорю вам об этом на случай, если вдруг умру. Сами понимаете, это может произойти в любой момент.

— Вы говорили об этом Вирджилу Эккерману? — спросил Эрик.

— Хотел, но… Господи, как можно сказать такое старому человеку? Он не понимает, что происходит при тотальной войне. Захват главных промышленных предприятий Земли — ничто по сравнению с этим. Вероятно, это лишь начало.

— Раз уж я об этом знаю, то думаю, что должен сообщить Вирджилу, — сказал Эрик.

— Пожалуйста, — проскрежетал Молинари. — Может, у вас и получится. Я хотел это сделать, когда мы были в Ваш-тридцать пять, но… — Лицо его исказилось от боли. — Сделайте что-нибудь, доктор. Я не могу больше этого вынести!

Эрик ввел ему внутривенно морпрокаин, и Генеральный секретарь ООН успокоился.

— Вы сами не знаете, какие бои я вел с этими лилистарцами, — расслабленно пробормотал Молинари. — Я делал все, что только мог, чтобы они оставили нас в покое, доктор.

Я больше не чувствую боли, — добавил он. — Похоже, укол подействовал.

— Когда они хотят захватить корпорацию? Уже скоро?

— Через несколько дней, может, неделю. План достаточно гибок. Корпорация производит наркотик, который их интересует. Вероятно, вы ничего о нем не знаете, как и я. Собственно, я ничего не знаю, доктор. Мне никто ни о чем не говорит. Даже вы! Уверен, вы не скажете мне, например, чем я болен.

Эрик повернулся к одному из охранников, наблюдавших за ними.

— Где здесь видеофон?

— Не уходите, прошу вас, — крикнул Моль, приподнимаясь на постели. — Боль может вернуться в любой момент. Я это чувствую и хочу, чтобы вы доставили сюда Мэри Рейнеке. Мне полегчало, я хотел бы с ней поговорить. Знаете, доктор, я не сказал ей о том, насколько болен. Вы тоже не говорите. Мой образ должен оставаться для неё идеальным. Женщины такие! Чтобы любить мужчину, они должны смотреть на него снизу вверх, возвеличивать его. Понимаете?

— Но когда она видит вас лежащим в постели, разве ей не приходит в голову…

— О, Мэри известно, что я болен. Она не знает лишь того, что я умираю. Понимаете?

— Обещаю не говорить ей об этом, — сказал Эрик.

— А я в самом деле умираю? — Молинари с тревогой широко раскрыл глаза.

— Судя по тому, что мне известно, — нет, — ответил Эрик, после чего осторожно добавил: — Во всяком случае, я выяснил из ваших медицинских карт, что вы пережили несколько обычно смертельных болезней, в том числе рак.

— Я не хочу об этом говорить. Мне делается плохо при мысли о том, сколько раз у меня был рак.

— Я думал…

— Будто мне поднимает настроение тот факт, что я выздоровел? Нет, ибо в следующий раз, возможно, выжить не удастся. Рано или поздно так оно и случится, причем до того, как я завершу свое дело. И что тогда будет с Землей? Вы человек образованный, вполне можете это предвидеть.

— Я свяжусь с мисс Рейнеке, — сказал Эрик и направился к двери.

От группы охранников отделился один человек, чтобы проводить его к видеофону.

— Доктор, — тихо сказал агент, когда они вышли в коридор. — У нас больной на третьем этаже. Один из поваров Белого дома час назад потерял сознание. С ним доктор Тигарден. Он хотел бы с вами посоветоваться.

— Без проблем, — ответил Эрик. — Встречусь с ним ещё до разговора с Мэри Рейнеке.

Он пошел к лифту следом за агентом.

Доктора Тигардена Свитсент застал в медпункте Белого дома.

— Я позвал вас, так как вы специалист по пересадкам, — сказал Тигарден. — Это явный случай стенокардии. Срочно требуется трансплантация. Полагаю, вы привезли с собой хотя бы одно сердце.

— Да, — пробормотал Эрик. — У больного раньше были подобные проблемы?

— Только две недели назад, — ответил Тигарден. — Тогда у него случился легкий приступ. Естественно, мы прописали ему дорминил, два раза в день. Похоже было, что он выздоровел. Но теперь…

— Какова связь между его стенокардией и болями секретаря?

— А она есть?

— Разве не странно? Оба ощущают острую боль в грудной клетке примерно в одно и то же время…

— Но в случае Мак-Нейла, который здесь лежит, диагноз поставлен точно, — сказал Тигарден, ведя Эрика к койке. — У Молинари же невозможно обнаружить ничего похожего на стенокардию, нет соответствующих симптомов. Так что никакой связи я не вижу. Впрочем, здесь много народу, — добавил Гарри. — Порой кто-то чем-то заболевает.

— Но всё-таки…

— Так или иначе, но все просто, — прервал его Тигарден. — Пересадите ему новое сердце, и все.

— Жаль, что мы не можем сделать того же самого наверху.

Он склонился над койкой, на которой лежал пациент.

«Значит, вот он — человек, страдающий недугом, в наличии которого убеждает себя Моль. Кто был первым? Мак-Нейл или Джино Молинари? Как отличить причину от следствия, если допустить наличие какой-то связи между этими двумя случаями? Ведь Тигарден намекал, что это предположение весьма шаткое. Хотя неплохо было бы выяснить, не страдал ли кто-то в ближайших окрестностях, например, раком простаты в то же время, что и Молинари… а также остальными раками, инфарктами, гепатитами и прочим. Возможно, стоило бы просмотреть медицинскую картотеку Белого дома», — подумал Эрик.

— Вам потребуется помощь при операции? — спросил Тигарден. — Если нет, то я пойду наверх, к секретарю. В Белом доме есть медсестра, которая могла бы вам ассистировать. Она с минуту назад была здесь.

— Мне не нужна помощь, зато пригодился бы список всех недомоганий, на которые жалуются в настоящее время люди из окружения Молинари. Все, кто постоянно сталкивается с секретарем. Неважно, члены ли это персонала или частые официальные гости. Независимо от постов. Это можно сделать?

— Что касается персонала — да, — ответил Тигарден. — Но медицинских карт гостей у нас нет. Впрочем, это естественно.

Он внимательно посмотрел на Эрика.

— У меня есть предчувствие, что, как только мы пересадим Мак-Нейлу новое сердце, боли у секретаря исчезнут, — заявил Свитсент. — Потом мы отметим в медицинской карте, что в этот день Джино Молинари вылечился от острой стенокардии.

Лицо Тигардена стало непроницаемым.

— Ну что ж. — Он пожал плечами. — Хирургия плюс метафизика. Вы обогатили нашу команду крайне редким сочетанием, доктор.

— Вы считаете, что Молинари достаточно впечатлителен, чтобы убедить себя в наличии любой болезни, которой страдают люди из его окружения? Я не утверждаю, что симптомы имеют чисто истерическую основу, ведь у Генсека они проявляются по-настоящему. Он на самом деле болеет.

— О существовании подобного дара мне ничего не известно, — заявил Тигарден. — Если вообще можно называть это даром.

— Но вы сами видели медицинские карты, — спокойно заметил Эрик.

Он открыл сумку и начал доставать автоматические инструменты, требовавшиеся для трансплантации сердца.

Глава 7

После операции, которая заняла не более получаса, Эрик Свитсент в сопровождении двух агентов отправился в квартиру, где жила Мэри Рейнеке.

— Дура, — заявил ни с того ни с сего тот из них, что шел слева.

— Неужто? — спросил второй агент, постарше, с седыми волосами. — Она знает, почему Моль до сих пор жив. Никто другой не смог догадаться.

— Тут нечего догадываться, — сказал первый. — Когда объединяются два пустых места, получается точно такое же.

— Ничего себе пустое место! Он стал Генеральным секретарем ООН. Думаешь, ты или кто-то из твоих знакомых был бы на такое способен? Вот её квартира. — Агент остановился и показал на дверь. — Не удивляйтесь, когда её увидите, — сказал он Эрику. — В смысле, когда вам покажется, что она ещё ребенок.

— Я слышал об этом, — ответил Эрик и позвонил в дверь. — Все знаю.

— «Все знаю», — передразнил его агент слева. — Вы ведь даже не видели Мэри. Может, она станет новым Генеральным секретарем ООН, когда Моль в конце концов умрет.

Дверь открылась. На пороге появилась невысокая темноволосая симпатичная девушка в мужской красной шелковой рубашке навыпуск и обтягивающих брюках, сужающихся книзу. В руке она держала маникюрные ножницы, видимо, только что приводила в порядок ногти — длинные и блестящие, как заметил Эрик.

— Я доктор Эрик Свитсент. Только что начал работать в команде Джино Молинари.

Он едва сдержался, чтобы не сказать: «В команде твоего отца».

— Знаю, — ответила Мэри Рейнеке. — Джино хочет со мной увидеться, поскольку хреново себя чувствует. Минуту.

Она скрылась за дверью.

— Школьница, — сказал агент, державшийся слева от врача, и покачал головой. — Любой другой отправился бы за такое за решетку.

— Заткнись, — буркнул его спутник.

Снова появилась Мэри Рейнеке, на этот раз в темно — синей куртке с большими пуговицами.

— Эй, умники, — бросила она агентам. — Убирайтесь отсюда. Я хочу поговорить с доктором Свитсентом без ваших больших жирных ушей.

— Ладно, Мэри.

Агенты ухмыльнулись и ушли. Эрик остался в коридоре, наедине с девушкой, облаченной в куртку, брюки и тапочки.

Какое-то время они шли молча, затем Мэри спросила:

— Как он себя чувствует?

— Во многих отношениях очень хорошо, — осторожно ответил Эрик. — Почти невероятно хорошо. Но…

— Но он умирает. Постоянно. Моль болен. Это длится и длится. Я хотела бы, чтобы это поскорее закончилось, чтобы он… — Она замолчала и задумалась. — Нет, этого мне вовсе не надо. Если Джино умрет, то меня отсюда вышвырнут вместе со всем зоопарком дядюшек, кузенов и девиц, устроят генеральную уборку мусора, накопившегося здесь.

В голосе девушки прозвучала странная горечь, и Эрик удивленно посмотрел на неё.

— Ваша задача — вылечить его? — спросила Мэри.

— Да, попытаюсь. Может, хотя бы…

— Или же вы должны нанести… Как это говорится? Удар милосердия? Ну, вы понимаете. Coup чего-то там.

— Coup de grâce, — подсказал Эрик.

— Именно, — кивнула Мэри Рейнеке. — Так что? Какова ваша задача? Может, вы сами не знаете? Точно так же сбиты с толку, как и он, а?

— Я вовсе не сбит с толку, — помолчав, ответил Эрик.

— То есть знаете свой долг. Вы ведь занимаетесь пересадками, да? Выдающийся хирург… Кажется, я читала про вас в «Тайме». Вы не считаете, что этот журнал весьма компетентен в любых областях? Я читаю его каждую неделю от корки до корки, особенно медицинский и научный разделы.

— Вы… учитесь в школе? — спросил Эрик.

— Уже закончила. Среднюю школу, не колледж. Так называемое высшее образование совершенно меня не интересует.

— Кем вы хотели стать?

— В смысле? — Она подозрительно посмотрела на него.

— В смысле, чем желали бы заниматься в жизни?

— Ничем особенным.

— Но ведь вы ничего не знали, не могли предвидеть, что в конце концов окажетесь в Белом доме. — Он обвел вокруг рукой.

— Конечно знала. Всегда, всю жизнь. С трехлетнего возраста.

— Откуда?

— Я была ясновидящей. И сейчас тоже. Я могу предсказывать будущее.

Голос её звучал совершенно спокойно.

— До сих пор можете?

— Само собой.

— Тогда вам незачем меня спрашивать, в чем заключается моя задача. Вы можете заглянуть в будущее и посмотреть, что я делаю.

— Ваша работа не столь важна. Она никоим образом не влияет на завтрашний день.

Она улыбнулась, показав прекрасные ровные белые зубы.

— Не верю, — сердито сказал он.

— Тогда попробуйте сами поиграть в ясновидящего. Не спрашивайте меня о том, что я знаю, раз вы не заинтересованы в результатах или не в состоянии с ними примириться. Здесь, в Белом доме, идет смертельная битва. Сотня людей постоянно сражается за то, чтобы обратить на себя внимание Джино. Нужно проталкиваться локтями сквозь толпу. Вот почему Моль болеет, вернее, притворяется.

— Даже так? — спросил Эрик.

— Он истерик. Сами знаете, им только кажется, что они больны, но на самом деле с ними все в порядке. Таким образом Джино не подпускает к себе других. Он слишком болен, чтобы с ними встречаться. — Она весело рассмеялась. — Да вы же сами его обследовали. Он на самом деле ничем не болен.

— Вы читали медицинские карты?

— Конечно.

— Значит, знаете, что у Джино Молинари три раза обнаруживали рак.

— Ну и что? — махнула рукой Мэри. — Это истерический рак.

— Медицине ничего подобного не…

— Хотите верить учебникам или тому, что видите собственными глазами? — Она внимательно посмотрела на него. — Если хотите тут остаться, то лучше будьте реалистом, научитесь распознавать факты, которые перед вами. Думаете, Тигарден рад тому, что вы здесь? Вы угрожаете его положению. Он уже ищет способы вас дискредитировать. Или вы ещё этого не заметили?

— Нет, — ответил Эрик. — Не заметил.

— Тогда у вас нет никаких шансов. Тигарден выкурит вас отсюда, как только… — Она замолчала.

Они подходили к дверям, окруженным двойным кордоном охраны.

— Знаете, зачем Джино на самом деле эти боли? Чтобы с ним носились, заботились о нем как о ребенке. Ему хочется снова стать малышом, сбросить с плеч взрослые обязанности. Понимаете?

— Теории подобного рода выглядят столь совершенными и гладкими! Их так легко высказывать…

— Но они истинны, — прервала его Мэри. — В данном случае.

Она протиснулась между охранниками, открыла дверь и вошла внутрь.

Девушка подошла к постели, бросила взгляд на Джино и рявкнула:

— Вставай, ты, жирный ленивый сукин сын!

Моль открыл глаза и тяжело пошевелился.

— А, это ты. Извини, но…

— Ни за что не извиняйся, — резко ответила Мэри. — Ты вовсе не болен! Вставай! Мне стыдно за тебя. Всем за тебя стыдно! Ты боишься и ведешь себя как маленький ребенок. Разве я могу тебя уважать, если ты так поступаешь?

Джино помолчал и ответил:

— Может, я вовсе не жду от тебя уважения.

Тирада девушки, похоже, огорчила его больше, чем все остальное.

Только теперь он заметил Эрика и мрачно спросил его:

— Слышите, доктор? Её невозможно удержать! Она входит сюда, когда я умираю, и обращается со мной подобным образом. Кто знает, может, из-за этого я и умираю. — Генсек осторожно потер живот. — Я больше ничего не чувствую. Вероятно, это все тот укол, который вы мне сделали. Что это было?

«Это не укол, а операция, сделанная Мак-Нейлу, лежащему этажом ниже. Ты выздоровел, так как повар Белого дома получил искусственное сердце. Я был прав», — подумал Эрик.

— Раз с тобой все в порядке… — начала Мэри.

— Ладно, — вздохнул Молинари. — Сейчас поднимусь, только, ради всего святого, дай мне немного времени, хорошо? — Он начал вертеться, пытаясь подняться с постели. — Хорошо, я встану. Это тебя удовлетворит? — Его голос сорвался на крик.

Мэри Рейнеке повернулась к Эрику.

— Видите? Я могу вытащить его из постели, сделать так, что он будет стоять на ногах, как подобает мужчине.

— Поздравляю, — язвительно буркнул Джино, с трудом принимая вертикальное положение. — Мне не нужен медицинский персонал, вполне хватает тебя одной. Но я заметил, что от болей меня избавил доктор Свитсент, а не ты. Ты когда-нибудь пыталась делать что-либо ещё, кроме как орать на меня? Если я снова встал на ноги, то только благодаря ему.

Он обошел её и направился к шкафу за халатом.

— Джино на меня жалуется, — сказала Мэри Эрику. — Но в глубине души знает, что я права.

Она спокойно стояла, заложив руки за спину, и наблюдала за тем, как секретарь завязывал пояс голубого халата и надевал тапочки из оленьей кожи.

— Замечательно, — буркнул Молинари доктору, кивая на Мэри. — Она думает, будто тут главная.

— Вы вынуждены делать то, что говорит мисс Рейнеке? — поинтересовался Эрик.

Молинари рассмеялся.

— Конечно. Разве не видно?

— А что происходит, если вы её не слушаетесь? Она обрушивает на вас небеса?

— Да, можно и так сказать, — кивнул Молинари. — У неё есть один сверхъестественный талант… быть женщиной. Так же как у Кэти, вашей жены. Я рад, что Мэри рядом со мной. Я люблю её. Неважно, что она на меня кричит. Ведь я действительно встал постели, и со мной ничего не случилось. Она права.

— Я всегда знаю, когда ты притворяешься больным, — заметила Мэри.

— Идемте, доктор, — сказал Молинари. — Для меня организовали одну демонстрацию, и я хочу, чтобы вы тоже её увидели.

В сопровождении охраны они пересекли коридор и вошли в помещение, запиравшееся на замок. Эрик узнал проекционный зал, противоположную стену которого занимал гигантский встроенный видеоэкран.

— Мое выступление, — пояснил Молинари, когда они занимали места.

Он дал знак, и большой экран засветился.

— Завтра вечером оно будет показано по всем телеканалам. Я хотел бы заранее узнать ваше мнение, на случай, если что-то стоит поменять.

Моль шаловливо посмотрел на Эрика, словно чего-то недоговаривая.

«Зачем ему нужно мое мнение?» — думал доктор, глядя на экран, на котором появилось изображение Генерального секретаря ООН.

Тот был в парадном мундире главнокомандующего вооруженными силами Земли, с медалями, шевронами и лентами. Прежде всего в глаза бросалась жесткая маршальская фуражка. Её козырек частично закрывал округлое лицо с массивными скулами, так что видна была лишь его нижняя часть — подбородок, покрытый темной щетиной, и сурово сжатые губы.

Его щеки, как ни странно, не выглядели обвисшими, скорее напротив. На экране виднелось суровое каменное лицо, невозмутимое, полное властной силы, которой Эрик никогда прежде не видел у Моля.

Но так ли это?

На самом деле видел, но много лет назад, когда Моль только вступал в должность, был моложе и не сгибался под бременем ответственности. Человек на экране заговорил. Его голос был прежним, точно таким же, как в минувшие времена, десять лет назад, до того как разразилась жуткая и безрезультатная война.

Моль захихикал, развалившись в глубоком мягком кресле рядом с Эриком.

— Неплохо я выгляжу, а?

— Да.

Речь Моля становилась все выразительнее. Порой она поражала своей суровостью и величественностью. Именно этого лишился Молинари — он стал жалок. На экране преисполненный гордости человек в мундире обращался к аудитории четким, уверенным голосом. Секретарь ООН на видеозаписи требовал и информировал, но не умолял, не обращался к земному электорату за помощью. Он говорил людям, что им следует делать в период кризиса. Именно так и должно было быть. Но как так получилось? Как этот больной инвалид — ипохондрик, страдающий своими вечными, наполовину смертельными болезнями, нашел в себе силы?

Эрик ничего не понимал.

— Это обман, — заявил Джино. — Там вовсе не я.

Эрик вытаращился сперва на него, а затем на экран. Моль радостно улыбнулся.

— Тогда кто же это?

— Никто. Робот. Его изготовила для меня фирма «Дженерал Роботс». Эта речь — его первое публичное выступление. Он вполне неплох, напоминает прежнего меня. При одном его виде я чувствую себя моложе.

Эрик заметил, что Генеральный секретарь ООН действительно будто помолодел и оживился, глядя на своего двойника на экране. Моль больше кого-либо другого поверил в этот фальшивый спектакль, стал первым его неофитом.

— Хотите его увидеть? Конечно, это строго секретно. Об этом знают только трое или четверо, естественно, кроме Доусона Каттера из «Дженерал Роботс», но все они хранят тайну, привыкли к секретным контрактам, связанным с войной. — Он хлопнул Эрика по спине. — Я допускаю вас к одной из важнейших тайн. Как ощущения? Так управляют современным государством. О некоторых вещах избиратели не знают, да и не должны для собственного же блага. Так функционируют все правительства, не только мое. Вы считаете меня исключением? Если так, то вам ещё многому предстоит научиться. Я использую робота для произнесения речей, поскольку в данный момент выгляжу довольно непрезентабельно, несмотря на все усилия гримеров. — Генсек указал на себя и сразу помрачнел, перестав шутить. — Безнадежное дело. Я реалист, поэтому сдался.

Он угрюмо вытянулся в кресле.

— Кто написал речь?

— Я до сих пор и сам могу составить политический манифест, описывающий текущую ситуацию, объясняющий людям, как обстоят дела, что является нашей целью и какими должны быть действия. Голова пока что работает. — Моль похлопал себя по большому выпуклому лбу. — Однако я, естественно, воспользовался помощью и хочу представить вам этого человека. Молодой способный юрист бесплатно работает на меня в качестве личного советника. Дон Фестенбург — прекрасный парень. Он наверняка произведет на вас такое же впечатление, как и на меня. У него талант докапываться до сути дела, которую он затем излагает несколькими сжатыми фразами. Я всегда был склонен растекаться мыслью по древу. Все об этом знают. Но благодаря Фестенбургу ситуация изменилась. Это он запрограммировал двойника и фактически спас мне жизнь.

Робот на экране продолжал властно говорить:

— Мы, земляне, объединили силы нескольких наших национальных сообществ и теперь представляем собой внушительный союз, более могущественный, чем обычная планета. Бесспорно, наша цивилизация в данный момент слабее межпланетной империи масштабов Лилистара, хотя, возможно…

— Я лично предпочел бы на него не смотреть, — пришел к выводу Эрик.

Молинари пожал плечами.

— Это единственная в своем роде возможность, но раз вас это не интересует или беспокоит… — Он посмотрел на Эрика. — Вы предпочли бы сохранить идеализированный образ моей персоны, представлять себе, будто с экрана говорит настоящее существо. — Джино рассмеялся. — Мне казалось, что врач, подобно адвокату или священнику, умеет без страха смотреть на жизнь во всей её реальности. Я думал, что правда для вас — хлеб насущный. — Он наклонился к Эрику, и кресло протестующе заскрипело, прогибаясь под чрезмерной тяжестью. — Я слишком стар и уже не в состоянии произносить умные речи, хотя мне очень этого хотелось бы. Этот робот — хоть какое-то решение. Или же вы считаете, что лучше было бы просто сдаться?

— Нет, — согласился Эрик.

Он знал, что это не решило бы проблем всей планеты.

— Поэтому я использую двойника, который произносит слова, запрограммированные Доном Фестенбургом. Нужно постоянно подчеркивать, что мы справимся. Только это имеет значение. Так что учитесь с этим жить, доктор, и взрослейте.

Лицо Моля было холодным и непроницаемым.

— Ладно, — помолчав, сказал Эрик.

Молинари похлопал его по плечу и тихо сказал:

— Лилистарцы не знают о двойнике и о работе Дона Фестенбурга. Я не хочу, чтобы они об этом узнали, доктор. Надо воздействовать и на них тоже. Понимаете? Я послал копию этой видеозаписи на Лилистар. Она уже в пути. Хотите знать правду, доктор? По сути, мне важнее произвести впечатление на них, чем на жителей нашей планеты. Что вы об этом думаете? Скажите честно.

— Я полагаю, что это вполне подходящий комментарий к нашей невеселой ситуации, — ответил Эрик.

Моль хмуро посмотрел на него.

— Возможно. Но это на самом деле ничто. Если бы вы понимали…

— Не говорите ничего больше. Не сейчас.

Двойник Джино Молинари на экране продолжал говорить и жестикулировать, обращаясь к невидимой телевизионной аудитории.

— Хорошо, — уже мягче согласился Генсек. — Прошу прощения за то, что вообще стал забивать вам голову своими проблемами.

Он снова мрачно уставился на экран, глядя на здорового и энергичного полностью синтетического двойника прежнего себя.

У себя в кухне Кэти Свитсент с трудом подняла нож для овощей, чтобы порезать красный лук, но с удивлением обнаружила, что зацепила себе палец. Она молча стояла, держа нож в руке и глядя, как алые капли стекали по ладони и смешивались с водой, орошающей её запястья. Женщина не могла справиться с самыми обычными предметами.

«Проклятый наркотик! — с горечью и злостью подумала она. — С каждым мгновением я все больше теряю силы. Ничего у меня не получается. Как мне, чёрт возьми, приготовить ужин?»

Джонас Эккерман, стоявший за её спиной, поглядел на то, как она шла в ванную за пластырем, и заботливо проговорил:

— Нужно как-то тебе помочь, Кэти. Ты и пластырь везде разбрасываешь, даже с этим справиться не можешь. Если бы ты хотя бы сказала мне, в чем дело, — пожаловался он.

— Наклей мне пластырь, хорошо?

Она молча стояла, пока внучатый племянник босса обматывал пластырем её пораненный палец, а потом неожиданно призналась:

— Это все йот-йот-сто восемьдесят. У меня зависимость, Джонас. Дело рук лилистарцев. Помоги мне, пожалуйста, избавь меня от неё, хорошо?

Тот потрясенно пробормотал:

— Я не знаю точно, что можно сделать. Это совсем новый наркотик. Конечно, мы сразу же свяжемся с нашим филиалом. Вся фирма, включая Вирджила, окажет тебе поддержку.

— Немедленно иди и поговори с ним.

— Прямо сейчас? Похоже, ты потеряла чувство времени, Кэти. Я могу увидеться с ним и завтра.

— Чёрт побери, я же могу умереть из-за этого наркотика. Так что лучше встреться с ним ещё сегодня, Джонас. Понимаешь?

— Я позвоню ему, — сказал тот, немного помолчав.

— Лилистарцы подслушивают все разговоры по видеофону.

— Что за параноидальная идея? Опять этот наркотик…

— Я их боюсь. — Кэти вся дрожала. — Они всемогущи. Иди и поговори с Вирджилом с глазу на глаз, Джонас. Или тебе все равно, что со мной случится?

— Конечно нет! Ладно, пойду и поговорю со стариком. Но ты справишься сама?

— Да, — ответила Кэти. — Буду просто сидеть в гостиной и ждать, пока ты вернешься с помощью. Что со мной может случиться, если я буду просто сидеть и ничего не делать?

— Можешь впасть в болезненное возбуждение, в панику, побежать куда-нибудь. Если, конечно, ты и вправду подсела…

— Вправду! — крикнула она. — Думаешь, я шучу?

— Ладно, — сдался Джонас, подвел Кэти к кушетке в гостиной и усадил на неё. — Господи, надеюсь, ничего с тобой не случится. Думаю, что не совершаю ошибку.

Он вспотел и побледнел, лицо его беспокойно нахмурилось.

— Увидимся через полчаса, Кэти. Боже, если что-то пойдет не так, то Эрик никогда мне этого не простит и будет прав.

Дверь за ним закрылась. Эккерман даже не попрощался.

Оставшись одна, Кэти сразу же подошла к видеофону и набрала номер.

— Такси, пожалуйста. — Она сообщила свой адрес и положила трубку.

Через несколько секунд женщина уже набросила на плечи пальто и выбежала на тротуар, погруженный во мрак. Когда подъехало автоматическое такси, Кэти вслух прочитала адрес, видневшийся на визитке, которую дал ей Корнинг.

«Если я добуду немного наркотика, то в голове у меня прояснится. Тогда я смогу сообразить, что надо делать. Сейчас же мне просто не удастся собраться с мыслями. Любое решение, принятое в подобном состоянии, будет лишено смысла. Нужно привести мысли в порядок. Без этого я не смогу ни спланировать что-либо, ни вообще выжить. Мне придет конец, — со злостью подумала она. — Останется только покончить с собой. Я выдержу не больше нескольких часов, а за столь короткое время Джонас не сумеет мне помочь. Я выбрала единственную возможность избавиться от него, поэтому и рассказала ему про наркотик. Иначе он постоянно торчал бы рядом со мной. У меня не было бы ни малейшего шанса отправиться за капсулами к Корнингу. Я добилась своего, но Эккерманы уже знают, что со мной, и ещё больше будут стараться не дать мне уехать к Эрику в Шайенн. Возможно, мне следовало бы сделать это ещё сегодня, даже не возвращаясь к себе. Сразу же, как только получу капсулы. Бросить все, оставить позади. Есть ли границы безумия? — спрашивала она себя. — Хватило одной дозы йот-йот-сто восемьдесят! Во что же я превращусь, если стану принимать его регулярно или хотя бы попробую во второй раз?»

К счастью, она не могла предвидеть будущее, остававшееся для неё неизвестным.

— Приехали, мисс. — Такси опустилось на посадочную площадку на крыше какого-то дома. — Один доллар двадцать центов плюс двадцать пять процентов чаевых.

— Хрен тебе, а не чаевые, — бросила Кэти, открывая кошелек.

Руки её дрожали, и она едва сумела достать деньги.

— Да, мисс, — послушно сказала машина.

Кэти расплатилась и вышла. Тусклый свет указывал путь вниз.

«Ну и развалину нашли себе лилистарцы, — подумала женщина. — Вряд ли она им подходит. Эти субъекты наверняка притворяются землянами».

Единственным утешением служило горькое осознание того, что лилистарцы, так же как и земляне, проигрывали в войне и в конце концов будут побеждены. Кэти наслаждалась этой мыслью, быстрее двинулась вперед и почувствовала себя увереннее. Она уже не только терпеть не могла лилистарцев, но и даже презирала их.

В приподнятом настроении Кэти добралась до нужной квартиры и позвонила в дверь.

Ей открыл сам Корнинг. За его спиной она заметила других лилистарцев.

«У них явно какое-то секретное совещание, — подумала женщина. — Я им помешала. Но ведь он сам говорил, чтобы я сюда пришла».

— Миссис Свитсент. — Корнинг повернулся к своим товарищам. — Разве не прекрасная фамилия? Входите, Кэти.

Он широко распахнул дверь.

— Принесите сюда. — Она осталась в коридоре. — Я еду в Шайенн. Наверняка вас это обрадует. Так что не тратьте зря моего ценного времени.

Кэти протянула руку.

Невероятно, но на лице Корнинга промелькнуло нечто похожее на сочувствие. Он тут же подавил его, но она точно видела такое. Именно это потрясло её куда больше, чем даже сама наркотическая зависимость и страдания, причиняемые ею.

«Если подобное могло тронуть лилистарца!.. — подумала женщина и внутренне сжалась от страха. — Господи! Похоже, я и впрямь имею серьезные проблемы. Наверняка меня скоро ждет неминуемая смерть».

— Послушайте, — спокойно сказала Кэти. — Моя зависимость, возможно, не продлится вечно. Я обнаружила, что вы мне солгали. Наркотик имеет земное происхождение. Он создан вовсе не врагами. Рано или поздно врачи из нашего филиала сумеют меня вылечить. Так что я не боюсь.

Корнинг ушел за наркотиком — по крайней мере, так она предположила. Во всяком случае, он куда-то исчез.

Прочие лилистарцы оставались на своих местах и лениво наблюдали за ней.

Один из них заметил:

— Этот наркотик мог крутиться у нас десятилетиями, и все равно не нашлось бы никого настолько неуравновешенного, чтобы поддаться искушению.

— Верно, — согласилась Кэти. — В этом и заключается разница между нами. Мы выглядим одинаково, но вы сильные, а мы слабые. Боже, как я вам завидую. Когда появится мистер Корнинг?

— Сейчас вернется, — ответил лилистарец и повернулся к товарищу. — А она симпатичная.

— Да, приятная зверушка, — кивнул второй лилистарец. — Любишь, значит, таких? Потому тебя сюда и назначили?

Вернулся Корнинг.

— Кэти, я даю вам четыре капсулы. Принимайте только по одной за раз, поскольку из-за большой дозы может отказать сердце.

— Ладно. — Она взяла капсулы. — Может, у вас найдется немного воды?

Корнинг принес стакан воды и сочувственно смотрел, как Кэти глотает капсулу.

— Я делаю это затем, чтобы обрести ясность мыслей и спланировать свои дальнейшие действия, — пояснила женщина. — Друзья мне уже помогают. Но я поеду в Шайенн, поскольку договор следует соблюдать, даже с вами. Не могли бы вы мне дать координаты кого-нибудь оттуда… ну, знаете, кто мог бы доставить мне новый товар, когда тот понадобится? То есть если он мне вообще будет нужен.

— В Шайенне у нас нет никого, кто мог бы вам помочь. Боюсь, что, когда эти капсулы закончатся, вам придется сюда вернуться.

— Значит, ваше внедрение в Шайенне не удалось?

— Похоже, что так.

Однако её слова вовсе не сбили Корнинга с толку.

— До свидания, — заявила Кэти, направляясь к выходу. — Только посмотрите на себя, — обратилась она к лилистарцам. — Господи, ну и уроды же вы. Такие самоуверенные! Что это за победа… — Она не договорила, поняв, что в этом нет никакого смысла. — Вирджил Эккерман знает, что со мной. Он наверняка что-нибудь сделает. Этот человек вас не боится. Он слишком крупная шишка.

— Ладно, — кивнул Корнинг. — Наслаждайтесь своими утешительными иллюзиями, Кэти. Пока что никому другому про это не говорите, иначе капсул больше не получите. Плохо, что вы рассказали Эккерманам, но на этот раз я вас прощаю. Всё-таки вы были слишком ошеломлены, когда наркотик перестал действовать. Чего-то такого мы и ожидали. Удачи, Кэти. Скоро вы с нами снова свяжетесь.

— Разве ты не дашь ей дальнейших инструкций? — растягивая слова, проговорил из-за спины Корнинга какой-то лилистарец с сонным взглядом и жабьей физиономией.

— Она все равно ничего больше не запомнит, — сказал Корнинг. — Её и так уже основательно пришибло. Разве сам не видишь?

— Поцелуй её на прощание, — подсказал его собеседник и сделал несколько шагов вперед. — Если это её не развеселит, то…

Дверь захлопнулась у Кэти перед носом.

Она немного постояла, затем снова двинулась по коридору в сторону лестницы, ведущей на крышу.

«Голова кружится, — поняла она. — Начинаю терять ориентацию. Надеюсь, доберусь до такси, а там уже буду в безопасности. Господи, как же они ко мне отнеслись. Только меня почему-то это совершенно не волнует — по крайней мере до тех пор, пока у меня есть три оставшиеся капсулы йот-йот-сто восемьдесят. Я знаю, что могу получить ещё».

Капсулы словно были гарантией самой жизни, хотя вместе с тем состояли исключительно из безграничной иллюзии.

«Что за паранойя, — безразлично подумала Кэти, выходя на крышу и оглядываясь в поисках красных мигающих огней автоматического такси. — чёртов бред».

Она нашла такси, села и уже по пути в Шайенн почувствовала, что наркотик начинает действовать.

Первый симптом сбил её с толку.

«Интересно, можно ли на его основе сделать какой-то вывод об истинном действии йот-йот-сто восемьдесят?»

Ей это показалось страшно важным, и женщина изо всех сил напрягла мысли, пытаясь понять. Столь просто и вместе с тем многозначительно.

Исчезла рана у неё на пальце.

Она сидела и разглядывала его, касалась гладкой неповрежденной кожи. Никакого надреза и шрама. Палец точно такой же, как и раньше. Словно время вернулось назад. Пластырь тоже исчез. Кэти казалось, будто из-за этого все сразу стало понятно, даже для её быстро ухудшающихся умственных способностей.

— Посмотри на мою ладонь, — велела она автомату, поднимая руку вверх. — Видишь где-нибудь какую-нибудь рану? Ты поверил бы, что всего полчаса назад я страшно порезалась?

— Нет, мисс, — ответила машина, пересекая пустынную равнину Аризоны и направляясь на север, в сторону Юты. — Выглядит так, будто никаких повреждений у вас нет.

«Я уже знаю, как действует этот наркотик, — подумала Кэти. — Почему происходит так, что предметы и люди становятся ненастоящими? Это не магия и не галлюцинация. Рана на самом деле исчезла. Это не иллюзия. Буду ли я потом об этом помнить? Не исключено, что из-за наркотика забуду обо всем. Прямо сейчас, по мере того как отрава будет действовать сильнее, все больше меня поглощать, мне станет казаться, что я никогда не поранилась».

— Есть чем писать? — спросила она у такси.

— Да, мисс.

Из щели на спинке кресла, стоявшего перед ней, появился блокнот, к которому была прикреплена ручка.

Кэти старательно записала: «Йот-йот — сто восемьдесят перенес меня в то время, когда ещё не было пореза на пальце».

— Какое сегодня число? — спросила она.

— Восемнадцатое мая, мисс.

Женщина попыталась вспомнить, действительно ли это так, но её мысли путались. Хорошо, что она все записала. Стоп, в самом ли деле это так?

На её коленях лежали блокнот и ручка. Запись гласила: «Йот-йот — сто восемьдесят перенес меня» — и все. Остальное превратилось в бессмысленные каракули.

Тем не менее Кэти знала, что завершила фразу, какова бы та ни была. Она уже не могла вспомнить её содержание и машинально взглянула на свою руку.

«Но при чем тут вообще моя рука?»

— Послушай, — поспешно сказала пассажирка, чувствуя, что теряет контроль над собственным разумом. — О чем я тебя только что спрашивала?

— О дате.

— Раньше.

— Вы попросили бумагу и ручку.

— А ещё раньше?

Такси словно поколебалось, но, возможно, Кэти это лишь показалось.

— Нет, мисс, до этого вы ни о чем не спрашивали.

— Даже про свою руку?

Теперь у неё уже не оставалось сомнений.

Электрические цепи такси на мгновение словно замерли.

Наконец машина проскрежетала:

— Нет, мисс.

— Спасибо, — ответила Кэти.

Она откинулась на спинку кресла, потерла лоб и подумала: «Значит, робот тоже сбит с толку. Выходит, это не субъективное восприятие. Произошел действительный скачок во времени, который я ощущаю вместе со всем своим окружением».

Машина сказала, словно извиняясь за то, что не смогла ей помочь:

— Поскольку поездка займет несколько часов, не хотели бы вы посмотреть телевизор? Экран находится перед вами. Достаточно лишь нажать педаль.

Женщина машинально включила аппарат носком туфли. Экран тут же засветился, и Кэти увидела знакомую картину. Руководитель Земли Джино Молинари произносил какую-то речь.

— Вас устраивает этот канал? — все ещё извиняющимся тоном спросило такси.

— Да, конечно, — ответила Кэти. — Ведь когда Генсек встает с постели и произносит речи, это показывают по всем каналам.

Так требовал закон. Все же в знакомом зрелище её внимание привлекло нечто странное.

Внимательно глядя на экран, Кэти подумала: «Моль будто помолодел. Таким я его помню со времен детства. Импульсивный, возбужденный, полный энергии и жизни. В глазах блестит прежняя страсть, его изначальная личность, о которой никто не забыл, хотя от неё не осталось и следа. Однако она явно всё-таки не исчезла полностью!»

Кэти видела её теперь собственными глазами и была ошеломлена как никогда.

«Неужели йот-йот-сто восемьдесят так на меня действует?» — спросила она сама себя и не сумела ответить.

— Любите смотреть выступления мистера Молинари? — поинтересовался автомат.

— Да, — ответила Кэти. — Люблю.

— Могу ли я предположить, что он получит пост, которого добивается, станет Генеральным секретарем ООН? — продолжала машина.

— Глупый, тупой робот, — обрушилась на него Кэти. — Он занимает этот пост уже много лет.

«Добивается? — подумала она. — В самом деле, Моль выглядел так во время своей кампании, десятки лет назад. Может, именно это и сбило с толку машину».

— Прошу меня извинить, — сказала женщина. — Но где ты, чёрт возьми, болтался в последнее время? Торчал в ремонтной мастерской двадцать два года?

— Нет, мисс. Я все время работал. Это у вас, если можно так выразиться, что-то в голове путается. Вам нужна помощь врача? В данный момент мы пролетаем над пустыней, но скоро минуем Сент-Джордж в штате Юта.

— Нет, конечно, — раздраженно бросила она. — Никакая помощь мне не нужна. Я совершенно здорова.

Однако робот был прав. Наркотик действовал теперь в полную силу. Кэти стало нехорошо. Она закрыла глаза и прижала пальцы ко лбу, словно пытаясь сдержать расширяющуюся психологическую реальность, её субъективное «я».

«Я боюсь, — поняла Кэти. — Чувствую себя так, словно сейчас распадусь на куски. На этот раз меня приложило куда сильнее, чем раньше, может, потому, что я одна, а не в обществе других людей. Но я должна это вытерпеть. Если сумею».

— Мисс, не могли бы вы повторить, куда мне лететь? Я забыл, — неожиданно спросил автомат.

В его электрических цепях что-то потрескивало, словно от некоего механического беспокойства.

— Помогите мне.

— Я не знаю, куда тебе нужно лететь, — заявила Кэти. — Это твое дело, решай сам. Если не помнишь, то просто летай по кругу.

Какое ей дело до того, куда направляется машина? Какое это имеет к ней отношение?

— Название начинается на «Ш», — с надеждой сказало такси.

— Шарлотта.

— Кажется, нет. Но если вы уверены…

Заскрежетал механизм. Машина сменила курс.

«Мы вместе застряли в этом наркотическом бреду, — подумала Кэти. — Мистер Корнинг, вы совершили ошибку, дав мне эту гадость и оставив без присмотра. Корнинг? Что ещё за Корнинг?»

— Я знаю, куда мы летим, — заявила она. — В Корнинг.

— Местности с таким названием не существует, — твердо ответил автомат.

— Должна существовать! — Её охватила паника. — Проверь ещё раз в базе данных.

— Её действительно нет!

— Тогда нам конец, — обреченно подытожила Кэти. — Господи, это ужасно. Я должна быть вечером в Корнинге, а такого места не существует. Что мне делать? Посоветуй что-нибудь. Я на тебя рассчитываю, не бросай меня, пожалуйста… Кажется, я схожу с ума.

— Я попрошу помощи, — сказало такси. — Свяжусь с главной диспетчерской в Нью-Йорке. Минуту… — Робот на какое-то время замолчал. — Мисс, в Нью-Йорке нет диспетчерской, а если даже и есть, то я не могу с ней связаться.

— А в Нью-Йорке вообще что-нибудь есть?

— Множество радиостанций. Но нет телевизионных передач, ничего в УКВ-диапазоне, на частотах, используемых нами. Сейчас я принимаю радиостанцию, которая передает что-то под названием «Мари Марлен». Ведущая тема — пьеса для фортепьяно Дебюсси.

Историю она знала. В конце концов, коллекционирование старины было её работой.

— Дай звук, чтобы я могла послушать, — велела она.

Через мгновение послышался женский голос. Какая-то страдалица рассказывала другой женщине о своих бедах, излагала самую печальную историю из всех возможных. Тем не менее Кэти охватило лихорадочное возбуждение.

«Они ошиблись, — подумала она, напрягая мысли до предела. — Им меня не уничтожить. Они забыли, что эта эпоха — моя специальность. Я знаю её столь же хорошо, как и современность. То, что происходит, ничем мне не угрожает. На самом деле этим можно даже как-то воспользоваться».

— Не выключай радио, — сказала она. — И лети дальше.

Она сосредоточилась на мыльной опере. Машина продолжала мчаться вперед.

Глава 8

Неожиданно, вопреки законам природы и здравому смыслу, наступил ясный день.

Автомат явно понял, что такого не может быть, и испуганно проскрежетал:

— Мисс, на шоссе под нами! Старинный автомобиль, которого просто не может существовать! — Он опустился ниже. — Посмотрите сами! Видите?

Кэти посмотрела вниз.

— Точно. «Форд-А» тысяча девятьсот тридцать второго года. Я с тобой согласна, «Фордов-А» не делают уже много лет.

Она немного подумала, затем заявила:

— Я хочу, чтобы ты сел.

— Где? — Автоматическому такси эта идея явно не пришлась по вкусу.

— В том городке впереди. Сядь на какой-нибудь крыше.

Кэти была совершенно спокойна, но постоянно помнила об одном: «Это наркотик. Ничего больше! Все будет продолжаться до тех пор, пока йот-йот-сто восемьдесят воздействует на метаболизм моего мозга. Он перенес меня сюда без всякого предупреждения, в конце концов точно так же, без уведомления, вернет обратно, в родное время».

— Я хочу найти банк, — сказала вслух Кэти. — И открыть себе счет. Таким образом…

Внезапно она поняла, что у неё нет валюты этого периода, так что никакую банковскую операцию ей не провести.

«Так что я могу сделать? Ничего? Позвоню президенту Рузвельту и предупрежу его про Пирл — Харбор, — язвительно подумала женщина. — Изменю ход истории. Предложу ему, чтобы он на много лет приостановил работы над атомной бомбой».

Она чувствовала себя бессильной — вместе с тем её распирало от потенциального могущества. То и другое Кэти ощущала одновременно, что было крайне неприятно.

«Перенести какой-нибудь предмет в современность и в Ваш-тридцать пять? Или разгадать научную загадку, решить исторический спор? Похитить настоящего, подлинного Бейба Рута,[126] забрать его в наш марсианский городок? Ваш-тридцать пять наверняка стал бы выглядеть достовернее».

— Вирджил Эккерман сейчас ещё маленький мальчик, — медленно проговорила она. — Что из этого следует?

— Ничего, — ответило такси.

— Это дает мне огромную власть над ним. — Кэти открыла сумочку. — Я кое-что ему подарю. Монеты, которые у меня есть, банкноты.

«Сообщу ему дату вступления Соединенных Штатов в войну, — подумала она. — Потом, возможно, он как-то воспользуется этим знанием… Что-нибудь придумает. Эккерман всегда был умнее меня. Господи, как бы тут на него повлиять? Во что ему посоветовать вложиться? В «Дженерал Дайнамикс»? Сказать, чтобы ставил в каждой схватке на Джо Луиса? Покупал недвижимость в Лос-Анджелесе? Что сообщить мальчишке восьми или девяти годков от роду, когда точно и всесторонне знаешь будущие сто двадцать лет его жизни?»

— Мисс, мы уже так долго находимся в воздухе, что у меня заканчивается топливо, — плачущим голосом простонал автомат.

Кэти похолодела.

— Ведь тебе должно хватить на пятнадцать часов.

— У меня слишком мало оставалось, — неохотно призналась машина. — Это моя вина. Мне очень жаль. Я как раз летел на станцию обслуживания, когда вы меня вызвали.

— Ах ты чертова дурная машина, — яростно процедила Кэти, но поделать ничего не могла.

Женщина поняла, что они не сумеют добраться до Вашингтона, от которого их отделяла как минимум тысяча миль. В эти времена, естественно, не существовало высоко обогащенного сверхчистого протонекса, требовавшегося такси.

Внезапно она поняла, что надо делать. Эту идею невольно подсказал ей автомат. Протонекс был лучшим топливом в истории человечества. Его получали из морской воды. Достаточно было лишь выслать по почте емкость с протонексом отцу Вирджила Эккермана и поручить ему сперва провести анализ продукта, а затем запатентовать его.

Но Кэти никак не могла ничего послать по почте, не имея денег даже на почтовые марки. В её сумочке лежал небольшой комок смятых марок, естественно относившихся исключительно к её времени, две тысячи пятьдесят пятому году.

— Чёрт побери! — яростно пробормотала она, чувствуя себя подавленной и беззащитной. — Я в одном шаге от решения проблемы и ничего не могу сделать. Каким образом я могу в данное время отправить письмо? — спросила пассажирка у такси.

— Отправьте конверт без марки и обратного адреса, мисс.

Почта доставит его за счет получателя.

— Так, понятно, — обрадовалась Кэти.

Но протонекс в конверт не положишь. Его нужно упаковать в посылку, которую на почте без оплаты не примут.

— Послушай, у тебя есть в схемах какие-нибудь транзисторы? — спросила она.

— Есть несколько. Но они устарели с тех пор, как…

— Дай мне один. Мне все равно, что с тобой будет. Вырви и дай мне его. Чем меньше, тем лучше.

Из щели в спинке переднего кресла выкатился транзистор, который Кэти поймала на лету.

— У меня перестал работать радиопередатчик, — пожаловалась машина. — Мне придется вписать это в ваш счет. Сумма будет большая, поскольку…

— Заткнись, — прервала его женщина. — И садись побыстрее в этом городке.

Она поспешно написала в блокноте: «Вирджил Эккерман, это часть радио будущего. Не показывай её никому, сохрани до начала сороковых годов, а потом отнеси в корпорацию «Вестингауз», в «Дженерал Электрик» или в какую-нибудь другую фирму, занимающуюся электроникой (радио). На этом ты сделаешь состояние. Меня зовут Кэтрин Свитсент. Запомни на будущее».

Такси мягко опустилось на крышу невысокого конторского здания в центре городка. Прохожие в старинной одежде начали таращиться на него с тротуара.

— Садись на улице, — сменила приказ Кэти. — Мне нужно бросить письмо в ящик.

Она нашла в сумочке конверт, поспешно нацарапала адрес Вирджила в Ваш-тридцать пять, положила в него транзистор и записку, после чего его заклеила. Они медленно приближались к улице, по которой двигались старомодные автомобили.

Вскоре Кэти уже бежала к почтовому ящику. Она бросила письмо, остановилась и с трудом перевела дыхание.

Все получилось. Материальное будущее Вирджила, а значит, и её собственное обеспечено. Благодаря этому они до конца своих дней смогут жить в достатке.

«Теперь, Эрик, можешь отправляться ко всем чертям, — подумала женщина. — Мне вовсе незачем выходить за тебя замуж. Обойдусь и без этого».

Тут она с ужасом поняла, что ей все же придется выйти за Свитсента, чтобы получить его фамилию. Вирджил должен узнать её в будущем, в их время. Так что все, что сделала Кэти, оказалось ни к чему.

Она медленно вернулась к стоящему такси.

— Мисс, вы не могли бы помочь мне найти топливо? — спросил автомат.

— Здесь ты ничего не разыщешь, — ответила Кэти.

Упорное нежелание или неспособность машины понять ситуацию приводило её в бешенство.

— Разве что ты можешь летать на шестидесятиоктановом бензине, в чем я сильно сомневаюсь.

Один из прохожих, мужчина средних лет в соломенной шляпе, застывший на месте при виде автоматического такси, крикнул Кэти:

— Эй, леди, это что такое? Тайное оружие морской пехоты США для военных игр?

— Да, — ответила Кэти. — К тому же позднее оно остановит нацистов.

О на села в такси и сказала группе людей, осторожно окруживших машину на безопасном расстоянии:

— Запомните дату! Седьмое декабря тысяча девятьсот сорок первого года.[127] Этот день войдет в историю.

Кэти закрыла дверцу.

— Поехали. Я могла бы столько рассказать этим людям, но не думаю, что они того стоят. Деревенщина со Среднего Запада.

Она решила, что эта местность находится либо в Канзасе, либо в Миссури, судя по пейзажу. Честно говоря, тут было отвратительно.

Такси послушно взмыло в воздух.

«Лилистарцам следовало бы приглядеться к штату Канзас в тысяча девятьсот тридцать пятом году, — подумала Кэти. — Тогда они могли бы оставить мысль о завоевании Земли, решив, что игра не стоит свеч».

— Сядь на каком-нибудь пастбище, — велела она такси. — Побудем там, пока не вернемся в наше время.

Вероятно, этого момента оставалось не так уж долго ждать. Женщине казалось, что мир вокруг становится все более нематериальным. Действительность за окнами такси обрела эфирную ауру, знакомую ей по предыдущему контакту с наркотиком.

— Шутите? — удивилась машина. — Разве можно вот так просто…

— Возвращение — не проблема, — язвительно прервала его Кэти. — Настоящая трудность заключается в том, как остаться под воздействием наркотика достаточно долго для того, чтобы совершить нечто существенное.

Пока что ей просто не хватало времени.

— Какого наркотика, мисс?

— Не твое собачье дело, — сказала Кэти. — Слишком уж ты любопытен, автоматическое ничтожество.

Она закурила и устало откинулась на спинку кресла. Позади был тяжелый день, и путешественница прекрасно знала, что дальше будет ещё хуже.

Молодой человек с желтоватым лицом, обладавший уже, как ни странно, внушительным животом, протянул Эрику Свитсенту влажную ладонь и сообщил:

— Меня зовут Дон Фестенбург, доктор. Рад слышать, что вы с нами работаете. Хотите чего-нибудь выпить?

— Нет, спасибо, — ответил Эрик.

Ему сразу не понравилось что-то в этом человеке, хотя он и не мог понять, что именно. Несмотря на живот и нездоровый цвет кожи, Фестенбург выглядел довольно симпатично и уж наверняка был специалистом своего дела, что в конечном счете важнее всего. Но… Эрик задумчиво наблюдал за тем, как Фестенбург смешивал себе напитки.

«Возможно, дело в том, что, по моему мнению, никто не должен писать речи за Генерального секретаря, — подумал он. — Я испытывал бы неприязнь к любому человеку, который занимался бы тем же, чем и Фестенбург».

— Поскольку мы одни, я хотел бы вам предложить кое-что, благодаря чему, надеюсь, смогу произвести на вас более приятное впечатление, — начал Дон, окинул взглядом комнату и хитро улыбнулся. — Я знаю, что вы обо мне думаете. У меня весьма чувственная натура, несмотря на телосложение. Предположим, что кое — кому удалось успешно воплотить в жизнь один обман, которому поверили даже вы. Есть обрюзгший, постаревший, разочаровавшийся в жизни и больной Джино Молинари. Вы познакомились с ним и считаете его настоящим Генеральным секретарем ООН, но он — всего лишь робот, имитация. — Фестенбург лениво смешивал напитки, глядя на Эрика. — А та сильная, энергичная личность, которую вы только что видели на экране, — настоящий человек. Этот маскарад должен непременно продолжаться, естественно, затем, чтобы ввести в заблуждение не кого иного, как наших любимых союзников, лилистарцев.

— То есть? — Эрик удивленно открыл рот. — Зачем нам?..

— Лилистарцы считают, что мы безвредны, не стоим их военного внимания, но лишь до тех пор, пока наш лидер слаб и явно не способен исполнять свои обязанности. Иными словами, он для них никакой не соперник и ничем им не угрожает.

— Не верю, — помолчав, сказал Эрик.

— Что ж, — пожал плечами Фестенбург. — Это весьма интересная идея с интеллектуальной точки зрения, взгляд из башни, построенной из слоновой кости. Вы со мной не согласны?

Он медленно подошел к Эрику, вертя в пальцах бокал, обдал доктора нездоровым дыханием и продолжал:

— Это вполне возможно. Вы не будете знать правду до тех пор, пока действительно не подвергнете Джино тщательному обследованию. Все медицинские документы, с которыми вы ознакомились, могут быть подделаны, чтобы поддержать тщательно проработанный обман. — В его глазах вспыхнула жестокая радость. — Считаете, что я выжил из ума, просто играю с мыслями, словно шизофреник, не задумываясь о последствиях? Не исключено. Но вы не можете доказать, что я сейчас солгал, и пока будет так… — Он сделал большой глоток и многозначительно подмигнул. — Не стоит сожалеть о том, что вы видели на той записи. Ладно?

— Но вы сами говорите, что я узнаю правду, как только мне представится случай обследовать Молинари.

«То есть уже скоро», — подумал он.

— И потому прошу меня простить, но я хотел бы закончить этот разговор. У меня ещё не было времени устроиться на новом месте.

— Ваша жена — как там её зовут… Кэти? — к вам ведь сюда не приезжает, верно? — Фестенбург снова подмигнул. — Можете развлечься. Готов вам помочь. Это моя епархия, страна беззакония, дикости и, скажем так, своеобразия. Но вы прибыли из Тихуаны, так что вряд ли я научу вас чему-то новому.

— Вы можете научить меня сожалеть не только о том, что я видел на записи, но и… — Эрик замолчал.

В конце концов, личная жизнь этого типа никак его не касалась.

— Но и о её создателе, — закончил за него Фестенбург. — Доктор, вы знаете, что в Средневековье при королевских дворах держали людей, которые проводили всю свою жизнь в стеклянных бутылях? Их помещали туда во младенчестве, позволяя расти до определенной степени лишь внутри сосуда. Конечно, времена изменились, однако Шайенн — резиденция современных королей. Я мог бы кое-что показать, если вам интересно. Может, с чисто медицинской точки зрения, в некотором роде профессиональной, бесстрастной.

— То, что вы хотите мне показать, в итоге лишь ещё больше разочаровало бы меня в моем решении приехать в Шайенн. Мне так кажется, — сказал Эрик. — Потому, честно говоря, не вижу в этом никакого смысла.

— Погодите, — поднял руку Фестенбург. — Взгляните лишь на один конкретный экспонат. Он находится в запечатанном герметичном сосуде, погружен в раствор, который может законсервировать его на неопределенно долгое время. До отвращения долгое, как вы наверняка могли бы выразиться. Могу я вас туда проводить? Он находится в особом помещении.

Дон подошел к двери и открыл её перед Эриком.

Тот поколебался и двинулся за ним. Фестенбург сунул руки в карманы помятых брюк. Он вел его по многочисленным коридорам, пока они не оказались в подземелье, где увидели двоих высокопоставленных агентов службы безопасности, стоявших перед бронированными дверями с надписью: «Совершенно секретно. Посторонним вход строго воспрещен».

— Я не посторонний, — спокойно сказал Дон. — Джино дал мне сюда допуск. Он безгранично мне доверяет. Потому вы можете увидеть государственную тайну, к которой вас иначе никогда не допустили бы.

Он прошел мимо агентов, открыл дверь и добавил:

— Однако вас ждет небольшое разочарование. Я вам кое-что покажу, но ничего не стану объяснять. Мне бы очень хотелось это сделать, но я просто не сумею.

Посреди холодного мрачного помещения Эрик увидел большой прозрачный резервуар. Как и говорил Фестенбург, он был герметично закрыт. Какой-то глухо пульсирующий насос поддерживал низкую температуру внутри этой емкости.

— Смотрите, — сказал Дон.

После некоторой паузы Эрик закурил сигарету и подошел ближе.

В резервуаре лежал на спине мертвый Джино Молинари, лицо которого искажала страдальческая гримаса. На его шее виднелись капли засохшей крови. Мундир был разорван и испачкан, руки с растопыренными пальцами подняты, словно он даже сейчас пытался бороться с тем, что — или кто — его убило.

«Да, — подумал Эрик. — Вот доказательство политического покушения, труп руководителя, прошитый снарядами, выпущенными с большой скоростью из какого-то оружия. Тело изуродовано, почти разорвано на куски. Нападение было внезапным и удачным».

— Что ж, — заговорил Фестенбург. — Существование этого объекта, который я люблю мысленно называть экспонатом номер один в кунсткамере Шайенна, можно объяснить несколькими способами. Предположим, что это робот, который ждет за кулисами того момента, когда он потребуется Джино. Его создал в «Дженерал Роботс» изобретательный Доусон Каттер, с которым вам обязательно стоит познакомиться.

— Зачем он мог бы понадобиться Молинари?

— По нескольким причинам, — ответил Дон, почесывая нос. — В случае неудачного покушения на убийство можно было бы его показать, чтобы отвлечь внимание от скрывающегося Джино, или же продемонстрировать нашим союзникам. Вероятно, Моль считает, что может потребоваться некий невероятно сложный и запутанный план, связанный с его уходом с поста под их давлением.

— Вы уверены в том, что это робот?

С точки зрения Эрика, содержимое резервуара выглядело вполне настоящим.

— Мне даже не кажется, что это робот. Как уж тут говорить об уверенности?

Фестенбург внезапно обернулся, и Эрик увидел двух агентов, входящих в помещение. Он понял, что внимательнее рассмотреть труп ему уже не удастся.

— Как давно он здесь лежит?

— Это знает только Джино, а он никому ничего не говорит, лишь хитро улыбается. «Погоди, Дон, — таинственно заявляет он. — Я им ещё воспользуюсь как надо».

— Но если это не робот…

— То Джино Молинари, разорванный в клочья пулями из автомата. Примитивное и вышедшее из моды оружие, но оно может убить жертву наверняка, так что даже пересадки органов не помогут. Видите, череп продырявлен, мозг разрушен. Если это Джино, то из какого времени? Из будущего? У меня есть теория, связанная с вашей фирмой, корпорацией «Меха и красители». В одном из ваших филиалов создали наркотик, который дает субъекту, принявшему его, возможность свободно перемещаться во времени. Знаете об этом? — Он внимательно посмотрел на Эрика.

— Нет, — признался тот.

Подобные слухи до него не доходили.

— Так или иначе, но труп существует, — сказал Фестенбург. — Лежит здесь день за днем и сводит меня с ума. Не исключено, что он из альтернативного настоящего, в котором Джино был убит и таким образом сброшен с поста какой-то маргинальной фракцией землян, поддерживаемой Лилистаром. Но из этой теории следуют дальнейшие выводы, которые по-настоящему меня беспокоят.

Теперь голос Дона звучал мрачно. Он больше не был расположен шутить.

— Выводы о том, что мужественный и отважный Джино Молинари, выступавший на видеозаписи, — тоже не робот, а настоящий человек из альтернативной реальности. Той, где не случилось войны, где Земля, возможно, даже не вступила в союз с Лилистаром. Джино Молинари перебрался в более обнадеживающий мир и привел оттуда себе на помощь здорового двойника. Что вы об этом думаете, доктор? Может это быть правдой?

— Если бы я что-то знал об этом наркотике!.. — пробормотал сбитый с толку Эрик.

— Я думал, вы знаете. Жаль, ведь именно потому я вас сюда привел. Так или иначе, рассуждая логически, существует ещё одна возможность, на которую намекает этот изуродованный труп. — Фестенбург поколебался. — Не хотелось бы об этом говорить, поскольку теория эта столь странная, что по сравнению с ней все прочие бледнеют.

— Смелее, — напряженно проговорил Эрик.

— Джино Молинари не существует.

«Господи!» — мысленно простонал доктор.

— Все они — роботы. Первый, здоровый — на видеозаписи. Второй — измученный и больной, тот самый, с которым вы познакомились. Третий, мертвый — в резервуаре. Кто-то сконструировал их, чтобы не дать лилистарцам завоевать нашу планету. Возможно, это было сделано в «Дженерал Роботс». Пока что использовали только больного. — Фестенбург показал на потолок. — Теперь они вытащили из закромов здорового и сделали первую видеозапись с ним. Этих роботов может быть и больше. Логически рассуждая, почему бы и нет? Я пытался даже представить, как могли бы выглядеть другие варианты развития событий. Возможно, вы мне скажете. Что ещё остается, кроме тех трех роботов, которые нам известны?

— Очевидно, возможность создания биомеханизма со сверхъестественными параметрами, превосходящими все показатели здорового человека, — ответил Эрик.

Неожиданно он вспомнил о том, как Молинари выздоравливал после каждой очередной смертельной болезни.

— Может быть, он уже существует. Вы просматривали медицинские карты?

— Да, — кивнул Фестенбург. — При этом меня очень заинтересовало вот какое обстоятельство. Ни одно обследование не проводил нынешний медицинский персонал Генсека. Тигарден их не подписывал. Обследования проводились ещё до того, как он здесь появился. Судя по тому, что мне известно, ему, как и вам, не удалось подвергнуть Джино даже самому поверхностному осмотру. Сомневаюсь, что ему когда-либо доведется это сделать. Как и вам, доктор. Даже если вы проведете здесь многие годы.

— Вы явно чересчур много думаете, — заметил Эрик.

— Гиперактивность желез?

— Это не имеет никакого отношения к делу. Но, вне всякого сомнения, в вашей голове возникает множество спонтанных идей.

— Основанных на фактах, — отметил Фестенбург. — Я хочу знать, что замышляет Джино. На мой взгляд, он чертовски хитер. Моль мог бы обвести вокруг пальца лилистарцев в любое время дня и ночи. Будь в его распоряжении их финансовые и людские ресурсы, он наверняка стал бы хозяином положения. Однако в нынешней ситуации Генсек руководит лишь одной симпатичной планетой. Они же владеют империей, состоящей из двенадцати планет и восьми спутников. Честно говоря, это чудо, что он сумел добиться того, чем располагает сейчас. Вы, доктор, прибыли сюда, чтобы выяснить, из-за чего болеет Джино. Считаю, что здесь нет никакой проблемы! Ведь это же очевидно. Вся эта чертова ситуация и есть причина его болезни. Настоящий вопрос звучит так: почему он до сих пор жив? Вот настоящая тайна. Истинное чудо.

— Пожалуй, вы правы.

Эрик вынужден был с неохотой признать, что, несмотря на отталкивающие черты, Фестенбург — человек умный, единственный в своем роде. Он сумел правильно определить проблему. Ничего удивительного, что Молинари взял его к себе.

— Вы уже познакомились с той юной мегерой?

— Мэри Рейнеке? — Эрик кивнул.

— Господи, мы впутались в трагическую неразбериху. Больной человек с трудом тащит на плечах бремя всей Земли. Он знает, что проигрывает войну. До нас доберутся риги, если каким-то чудом это не удастся Лилистару. Кроме всего прочего, у него на шее сидит Мэри! Что ещё смешнее, эта наивная девчонка, эгоистичная и требовательная, наделенная всеми мыслимыми недостатками, — именно она может поставить его на ноги. Вы сами видели, как эта особа вытаскивает его из постели, надевает на него мундир и заставляет действовать. Слышали про дзен, доктор? Это настоящий дзен — парадокс, поскольку с точки зрения логики Мэри должна стать последней каплей, которая окончательно уничтожит Джино. Порой начинаешь заново осознавать роль несчастья в человеческой жизни. Честно говоря, я терпеть её не могу. Она, естественно, относится ко мне точно так же. Нас связывает только Джино. Мы оба хотим, чтобы у него все получилось.

— Она видела запись со здоровым Молинари?

Фестенбург быстро поднял взгляд.

— Хороший вопрос. Видела ли Мэри эту запись? Может быть, да, или же нет. Выбирайте один из ответов. Мне ничего об этом не известно. Но давайте допустим, что моя теория об альтернативной реальности истинна, что на видеозаписи выступает не робот. Этот харизматичный, полный огня, воинственный полубог на самом деле человек. Можно предположить, что случится, если Мэри его увидит. Тогда все остальные воплощения Молинари исчезнут. Ведь она хочет, добивается того, чтобы Джино был именно таким, как на записи, которую вы видели.

Такая мысль показалась Эрику весьма необычной.

«Интересно, осознает ли это сам Джино? — подумал доктор. — Если так, то это могло бы объяснить, почему он столь долго не прибегал к подобной тактике».

— Любопытно, как больной, известный нам под именем Джино, мог бы быть роботом, учитывая существование Мэри Рейнеке? — спросил он.

— То есть? Почему нет?

— Как бы помягче выразиться?.. Разве Мэри не беспокоило бы то, что она любовница робота?

— Что-то я устал, доктор, — сказал Фестенбург. — Закончим этот разговор. Идите и располагайтесь в своей новой квартире, которая подарена вам за преданную службу в Шайенне.

Он направился к двери. Двое агентов отошли в сторону.

Эрик бросил ему вслед:

— Я скажу вам, что об этом думаю. Я познакомился с Джино и не могу поверить, что «Дженерал Роботс» сумела создать нечто столь похожее на человека.

— Но вы ещё не общались с тем Молинари, который на видеозаписи, — спокойно сказал Фестенбург. — Это интересно, доктор. Из своих двойников, существующих в калейдоскопе времени, Генсек мог бы собрать целую команду, способную противостоять союзникам. Трое или четверо Молинари, составляющих своеобразный комитет, — это было бы нечто. Вы не согласны? Представьте себе их объединенную изобретательность, те искусные и безумные интриги, которые они могли бы совместно замышлять.

Он открыл дверь и добавил:

— Вы познакомились с больным Молинари и видели здорового. На вас это не произвело впечатления?

— Произвело, — признал Эрик.

— Вы стали бы теперь голосовать за то, чтобы лишить его поста? Однако когда мы пытаемся определить, что же столь впечатляющее он совершил, то нам ничего не приходит в голову. Если бы мы выигрывали войну или ограничивали инвестиции Лилистара на нашей планете, но это не так. Что же конкретно произвело на вас впечатление в поступках Джино? Скажите мне.

Он ждал ответа.

— Пожалуй, ничего конкретного. Но…

Тут появился работник Белого дома, робот в мундире, который подошел к Эрику Свитсенту.

— Вас ищет секретарь Молинари, доктор. Он ждет вас в своем кабинете. Прошу идти за мной.

— Ого, — обеспокоенно проговорил Фестенбург. — Кажется, я отнял у вас слишком много времени.

Не говоря больше ни слова, Эрик направился за роботом к лифту. Похоже, дело было довольно срочное.

Молинари сидел в кабинете в инвалидной коляске с одеялом на ногах. Лицо его посерело, щеки ввалились.

— Где вы были? — спросил он, увидев Эрика. — Впрочем, неважно. Послушайте, доктор! Лилистарцы созвали конференцию. Они желают, чтобы вы меня сопровождали. Я тоже хочу, чтобы вы постоянно были рядом, так, на всякий случай. Я чувствую себя не лучшим образом и охотно обошелся бы без этого чертова совещания, хотя бы отложил его на несколько недель. Но они упираются. — Он покатил коляску к двери. — Идем. Сейчас начнется.

— Я познакомился с Доном Фестенбургом.

— Умная крыса, да? Уверен, он принесет нам удачу. Что он вам показал?

Эрик решил не говорить Молинари, что минуту назад видел его труп. Медик учел слова секретаря о плохом самочувствии Джино.

Так что Свитсент просто сказал:

— Он провел меня по зданию.

— Фестенбург курирует Белый дом, поскольку я ему полностью доверяю.

За поворотом коридора Молинари встретила толпа стенографисток, переводчиков, представителей Госдепартамента и вооруженных охранников. Толпа окружила инвалидную коляску, и та скрылась из виду.

Однако Эрик продолжал слышать голос Молинари, объяснявшего людям, что их ждет:

— Прилетел Френекси, так что будет нелегко. Я догадываюсь, чего они хотят, но подождем и увидим. Лучше не опережать события, делая за них их работу и создавая проблемы самим себе.

«Френекси! — с некоторым страхом подумал Эрик. — Премьер-министр Лилистара, собственной персоной, здесь, на Земле. Ничего удивительного, что Молинари плохо себя чувствовал».

Глава 9

Делегаты Земли, прибывшие на срочно созванную конференцию, заняли места по одну сторону длинного дубового стола. По другую рассаживались представители Лилистара, появлявшиеся из боковых коридоров. Стоит отметить, что они вовсе не выглядели угрожающе. Вид у них был такой, словно ведение войны их окончательно утомило и измучило, как и землян. Но они явно не собирались зря терять время. Промедление было подобно смерти.

— Переводом займутся люди, а не машины. Роботы могут записать весь ход переговоров, что не соответствует нашим желаниям, — объявил по-английски один из лилистарцев.

Молинари что-то проворчал и кивнул.

Неожиданно появился Френекси. Инопланетяне и несколько земных делегатов встали в знак уважения. Гости с Лилистара зааплодировали, когда лысый худой мужчина со странным шарообразным черепом занял место в центре стола и без лишних вступлений открыл папку.

Но его глаза!..

Когда Френекси на мгновение поднял взгляд, посмотрел на Молинари и приветственно улыбнулся, Эрик заметил, что глаза премьера Лилистара подобны тем, что ему приходилось видеть в своей практике. Он мысленно называл их глазами параноика. Когда он научился замечать такое, то весь остальной диагноз обычно ставил уже с легкостью. Это не были блестящие, беспокойные, вытаращенные глаза, свидетельствовавшие об обычной подозрительности. Их взгляд был неподвижен и проницателен, полон власти и сосредоточенности.

Френекси вел себя так скорее подсознательно. По сути, он был беспомощен, когда смотрел подобным образом, с бесконечной выдержкой, лишающей воли, как на соотечественников, так и на врагов. Это существо не было способно ни к сочувствию, ни к пониманию. Его глаза не отражали внутренней сущности. Наблюдатель видел в них лишь самого себя. Взгляд Френекси исключал какое-либо взаимопонимание, являлся барьером, который не удалось бы преодолеть никому на свете.

Он не был бюрократом, не подчинялся, да и не мог бы, даже если бы попытался, требованиям поста, который занимал. Френекси остался обычным лилистарцем в худшем значении этого слова, сохранил в чистоте всю свою сущность. По его мнению, все в мире имело свою цель, будучи борьбой разумных существ, а не абстракций или идеалов.

Эрик понял, что премьер лишает всех остальных ощущения официальной святости должностей, занимаемых ими. В присутствии Френекси все чувствовали себя словно новорожденные, предоставленные только самим себе, не имеющие поддержки со стороны организаций, которые они якобы представляли.

Взять, к примеру, Молинари. Обычно Генеральный секретарь ООН был неотделим от своей должности. Однако перед лицом Френекси он снова превращался в голого, несчастного, одинокого человека, производившего безгранично жалкое впечатление, для которого полностью исчезло привычное ощущение относительной безопасности.

«Бедный Джино Молинари! — подумал Эрик. — При Френекси ты с тем же успехом мог вовсе и не быть Генсеком».

Тем временем премьер Френекси стал ещё холоднее и безжизненнее. Он не горел желанием разрушать и властвовать, лишь забирал все, чем владел противник, не оставляя ему в буквальном смысле ничего.

Теперь Эрик прекрасно понимал, почему Молинари выздоровел после стольких смертельных болезней. Они не только были симптомами стресса, которому он подвергался, но и устраняли его.

Эрик ещё не до конца осознал, каким образом возник механизм, сделавший болезнь формой реакции на Френекси. Однако он чувствовал, что скоро все станет ясно. Конфронтация премьера и Генсека могла проявиться в любой момент. Если Моль хочет её пережить, то ему придется мобилизовать все свои силы.

Мелкий чиновник Госдепартамента, сидевший рядом с Эриком, пробормотал:

— Душно тут, верно? Могли бы хоть окно открыть или включить вентиляцию.

Доктор подумал, что никакая вентиляция не очистит здешнюю атмосферу. Духоту создавали существа, сидящие по другую сторону стола. Она не исчезнет, пока не уйдут они, а может, даже и тогда останется.

Молинари наклонился к Эрику.

— Сядьте рядом со мной, — сказал он, пододвигая кресло. — Послушайте, доктор, у вас с собой сумка с инструментами?

— Осталась в квартире.

Молинари тут же послал за ней робота, а потом заявил Эрику:

— Вы должны постоянно иметь её при себе.

Он откашлялся и повернулся к лилистарцам.

— Господин премьер-министр, я хотел бы сделать заявление. Оно подводит итог нынешнему положению Земли по отношению к…

— Господин Генеральный секретарь, — неожиданно ответил по-английски Френекси. — Прежде чем вы начнете зачитывать заявления, я хотел бы описать текущую ситуацию на фронте А.

Френекси встал. Какой-то адъютант тут же включил проектор, и на стене появилась карта. Зал погрузился в полумрак.

Джино что-то проворчал и убрал заявление в карман мундира. Он понял, что ему не представится возможности зачитать этот документ. Френекси явно его обставил, а для политического стратега это было серьезным поражением. Если Молинари раньше проявлял хоть какую-то инициативу, то теперь он вообще её лишился.

— Наши объединенные войска в стратегических целях сплачивают свои ряды, — заговорил Френекси. — Риги направляют в этот регион чрезмерно большое количество солдат и боевой техники. — Он показал на сектор карты, располагавшийся на полпути между двумя планетами системы альфы Центавра. — Слишком долго они не выдержат. Я предвижу, что противник лишится сил самое позднее через месяц по земному исчислению. Риги ещё не понимают, что война будет долгой. Победа, по их мнению, наступит быстро, или её не будет вообще. — Френекси очертил указкой круг на карте. — Однако мы вполне осознаем стратегическое значение этой битвы, которая займет немало как времени, так и пространства. Кроме того, риги слишком рассеяли свои силы. Если бы в этой вот точке неожиданно началось большое сражение, то они не в состоянии бы были послать подкрепление войскам, участвующим в нем. Более того, ещё до конца земного года мы пошлем на первую линию фронта двадцать очередных дивизий. Я вам это обещаю, господин Генеральный секретарь. Мы можем призвать на службу ещё несколько возрастов граждан Земли, в то время как риги уже исчерпали свои резервы.

Он замолчал.

— Сумку уже принесли, доктор? — прошептал Молинари.

— Нет ещё, — ответил Эрик, оглядываясь в поисках робота, который до сих пор не вернулся.

Моль наклонился к нему.

— Послушайте, — прошептал он. — Знаете, что со мной происходит в последнее время? Я слышу голоса. У меня шумит в ушах-шу-у, шу-у. Вам это ничего не напоминает?

Премьер Френекси продолжал:

— У нас есть новые виды оружия, разработанные на четвертой планете Империи. Вы будете удивлены, господин Генеральный секретарь, когда увидите видеофильмы, демонстрирующие его применение при проведении тактических операций. Оно отличается убийственной точностью. Я не намерен сейчас сообщать подробности, предпочитаю подождать поступления готовых видеозаписей. Я лично наблюдал за разработкой и производством этого оружия.

Молинари почти прижался ртом к уху Эрика и прошептал:

— Я поворачиваю голову из стороны в сторону и отчетливо слышу треск в основании черепа. Вы тоже? — Он медленно покрутил головой. — Что это? Мне чертовски неприятно.

Эрик молчал, глядя на Френекси и не обращая особого внимания на шепот Генсека.

— Господин Генеральный секретарь, — сказал премьер. — Прошу обратить внимание ещё на один аспект наших совместных действий. Использование W — бомб увенчалось успехом. Противник значительно ограничил производство ядерных двигателей. Те, что в последнее время сошли с их конвейеров, ненадежны. Наша разведка сообщает, что на линейных кораблях ригов имели место случаи серьезного радиоактивного заражения.

В зал вошел робот с сумкой Эрика.

Френекси продолжал свою речь.

Его голос звучал сурово и агрессивно:

— Хотел бы также отметить, господин Генеральный секретарь, что на фронте В земные бригады показали себя не лучшим образом, несомненно, вследствие нехватки соответствующей техники. Естественно, наша победа неизбежна… в будущем. Но пока что мы не можем допустить, чтобы подразделения, непосредственно сражающиеся с ригами, были лишены самого необходимого. Позволять людям сражаться в таких условиях — преступление. Вы согласны, господин секретарь?

Не дожидаясь ответа, Френекси продолжал:

— Так что сами видите, как важно немедленно повысить объемы производства стратегических материалов и всевозможного оружия на Земле.

Молинари заметил сумку Эрика с инструментами и с облегчением кивнул.

— Хорошо, — сказал он доктору. — Держите её наготове, на всякий случай. Знаете, отчего, на мой взгляд, может появляться этот шум в ушах? От повышенного давления.

— Возможно, — осторожно согласился врач.

Премьер замолчал. Его лицо становилось все суровее, он словно все больше углублялся в себя. Эрик пришел к выводу, что Френекси, раздраженный отсутствием внимания со стороны Молинари, начал черпать силы из темных глубин своей души, навязывать личные принципы всем присутствующим, словно пытаясь вбить между ними клин.

— Господин Генеральный секретарь, — снова заговорил лилистарец. — Перейдем к самому важному вопросу. Генералы с линии фронта сообщают мне, что новое оборонительное оружие ригов, их…

— Погодите, — проквакал Молинари. — Я хотел бы посоветоваться с коллегой, сидящим рядом.

На этот раз он наклонился так близко, что его мягкая, мокрая от пота щека коснулась шеи Эрика, и прошептал:

— И знаете, что ещё? Похоже, у меня какие-то проблемы с глазами. Как будто я сейчас полностью ослепну. Очень вас прошу, доктор, измерьте мне давление, чтобы убедиться, что оно не слишком высокое. Честно говоря, мне кажется, что так оно и есть.

Эрик открыл сумку с инструментами.

Френекси по-прежнему стоял у карты и сказал:

— Господин Генеральный секретарь, на этот вопрос мы должны обратить особое внимание, прежде чем займемся остальным. Подразделения землян не справляются с новой гомеостатической бомбой ригов. Поэтому я хотел бы уволить с моих предприятий полтора миллиона рабочих и направить их в войска. На имперских заводах вполне могут трудиться и земляне. Для вас это даже лучше, господин секретарь, поскольку уроженцам вашей планеты не придется сражаться и гибнуть на фронте. Они будут работать на заводах империи, вдали от всякой опасности. Но это нужно сделать незамедлительно либо не поступать так вообще. Именно по этой причине я хотел срочно созвать совещание на высшем уровне, — добавил он.

Эрик увидел на табло, что давление у Молинари — двести девяносто. Такой ненормально высокий показатель не предвещал ничего хорошего.

— Что, совсем плохо? — спросил тот, подперев голову руками. — Позови сюда Тигардена, — велел он роботу. — Я хочу, чтобы он посоветовался с доктором Свитсентом. Пусть будет готов на месте поставить диагноз.

— Господин Генеральный секретарь! — заявил Френекси. — Мы не сможем вести это совещание, если вы в конце концов не обратите внимание на то, что я говорю. Я просил предоставить полтора миллиона земных мужчин и женщин, которые могли бы работать на заводах империи. Вы слышали? Это крайне важное требование необходимо исполнить немедленно. Транспортировку личного состава следует начать самое позднее к концу этой недели по вашему времени.

— Гм, — пробормотал Молинари. — Да, я слышал, господин премьер-министр, и как раз сейчас размышляю над вашим предложением.

— Тут нечего и думать, — рявкнул Френекси. — Нужно это сделать, если мы хотим удержать позиции на фронте С, где риги атакуют особенно яростно. В любой момент оборона может быть прорвана, а земные бригады не…

— Я должен посоветоваться со своим министром труда, — после долгого молчания заявил Молинари. — Необходимо его согласие.

— Нам крайне важно получить полтора миллиона ваших людей!

Молинари достал из кармана сложенный листок бумаги.

— Господин премьер-министр, это заявление, которое…

— Я получу ваше обещание, чтобы мы сразу могли заняться другими делами? — настаивал тот.

— Я плохо себя чувствую, — сказал Молинари.

Наступила тишина.

Наконец Френекси проговорил, тщательно подбирая слова:

— Господин Генеральный секретарь, я прекрасно понимаю, что здоровье у вас уже много лет не из лучших, потому позволил себе привезти на это совещание нашего врача. Разрешите представить вам доктора Горнеля.

Лилистарец с вытянутым лицом, сидевший по другую сторону стола, слегка кивнул Молю.

— Я хотел бы, чтобы он вас обследовал. Возможно, ваше здоровье удастся поправить.

— Спасибо, господин премьер-министр, — ответил Молинари. — Я искренне ценю вашу любезность и благодарю за то, что вы пригласили доктора Горнеля. Однако со мной мой личный врач Эрик Свитсент. Вместе с доктором Тигарденом он сейчас обследует меня, чтобы определить причину повышения давления.

— Сейчас? — воскликнул Френекси, впервые демонстрируя признаки настоящих чувств — изумления и ярости.

— У меня опасно высокое давление, — пояснил Молинари. — Если оно не понизится, то мне грозит потеря зрения. Собственно, я уже теперь хуже вижу.

Он обратился к Эрику, заметно понизив голос:

— Доктор, вокруг меня все темнеет. Похоже, я уже ослеп. Куда, чёрт побери, делся Тигарден?

— Я сам могу разобраться с вашим давлением, господин Генеральный секретарь, — сказал Эрик. — При мне есть все необходимые инструменты. — Он снова полез в сумку. — Сперва сделаю вам укол радиоактивных солей, которые разойдутся по вашей кровеносной системе…

— Знаю, — прервал его Молинари. — Они соберутся в месте сужения сосудов. Пожалуйста.

Он закатал рукав и вытянул волосатую руку. Эрик воткнул иглу одноразового шприца в вену у локтя и нажал на поршень.

Премьер Лилистара сурово спросил:

— Что происходит, господин секретарь? Мы можем продолжать совещание?

— Конечно можем, — кивнул Молинари. — Доктор Свитсент просто проводит обследование, чтобы…

— Медицинские проблемы меня утомляют, — перебил его Френекси. — Господин Генеральный секретарь, я должен сделать вам ещё два предложения. Во-первых, я бы хотел, чтобы мой врач, доктор Горнель, вошел на постоянной основе в состав вашей команды и руководил медицинским персоналом. Во-вторых, контрразведка империи, действующая на Земле, сообщила мне, что некая группа мятежников, не желающих дальнейшего участия вашей планеты в войне, планирует совершить покушение на вас. Поэтому для вашей же безопасности я бы хотел выделить вам вооруженную охрану, состоящую из лилистарских спецназовцев. Они отличаются необычайной отвагой, преданностью и опытом, будут вас постоянно защищать. Отряд насчитывает двадцать пять бойцов. Этого вполне достаточно, учитывая их великолепную выучку.

— Что? — спросил Молинари и задрожал. — Что вы обнаружили, доктор? — Вид у него был растерянный, словно он не мог сосредоточиться одновременно и на Эрике, и на ходе совещания. — Минуту, господин премьер-министр. Что вы, чёрт побери, обнаружили? — прошептал он Свитсенту. — Или, может быть, вы мне уже об этом только что сказали? Прошу прощения.

Генсек потер лоб и в панике воскликнул:

— Ничего не вижу! Сделайте что-нибудь, доктор!

Эрик взглянул на мигающую кривую, показывавшую движение радиоактивных солей в кровеносной системе Молинари, и сказал:

— Похоже на сужение артерии, проходящей через вашу правую почку. Кольцо, которое…

— Да, — кивнул Молинари. — Я знаю о сужении артерии в правой почке. Когда-то такое уже было. Вам придется прямо сейчас перерезать это кольцо, иначе оно меня убьет.

Он уже был слишком слаб, чтобы поднять голову, упал на стол, закрыл лицо руками и пробормотал:

— Боже, я кошмарно себя чувствую.

Неожиданно Генсек все же чуть приподнялся и сказал, обращаясь к Френекси:

— Господин премьер-министр, я должен незамедлительно подвергнуться операции, чтобы устранить сужение артерии. Нам придется перенести дискуссию на более поздний срок.

Он встал, пошатнулся и с грохотом упал. Эрик и чиновник из Госдепартамента подхватили его и снова усадили в кресло. Моль сделался невероятно тяжелым. Свитсент едва удерживал его, даже с посторонней помощью.

— Совещание должно продолжаться, — заявил Френекси.

— Ладно, — вздохнул Молинари. — Меня будут оперировать, а вы продолжите разговор.

Он слабо кивнул Эрику.

— Не ждите Тигардена, начинайте.

— Здесь? — удивился врач.

— Другого выхода нет, — заскулил Молинари. — Перережьте это кольцо, доктор, иначе мне конец. Я умираю… я знаю.

Он снова бессильно упал на стол. На этот раз Джино не смог поднять голову и лежал, словно большой брошенный мешок.

Заместитель Генерального секретаря ООН Рик Приндл, сидевший на другом конце стола, сказал Эрику:

— За дело, доктор. Секретарь сказал вам, что дело срочное. Сами видите!

Судя по всему, он, как и другие присутствующие, уже бывал свидетелем подобных сцен.

— Господин Генеральный секретарь, — спросил Френекси. — Вы уполномочиваете мистера Приндла замещать вас во время переговоров Земли и Лилистара?

Молинари не ответил. Он был без сознания.

Эрик достал из сумки небольшую хирургическую гомеостатическую систему, которой было вполне достаточно для того, чтобы провести столь тонкую операцию. Устройство должно было пробить сперва кожный покров, а затем — жировой слой и добраться до сужения артерии в почке. Если все пойдет нормально, то оно создаст обходное пластиковое соединение. В данный момент это будет безопаснее, чем попытка удалить кольцо.

Открылась дверь, и появился доктор Тигарден.

Он подбежал к Эрику, увидел Молинари, потерявшего сознание, и спросил:

— Вы готовы к операции?

— Оборудование у меня есть. Да, готов.

— Естественно, без всякой пересадки?

— В ней нет необходимости.

Тигарден схватил Молинари за запястье, проверил пульс, затем достал стетоскоп, расстегнул мундир и рубашку секретаря и послушал его сердце.

— Сердцебиение слабое и нерегулярное. Лучше уменьшим температуру тела.

— Хорошо, — согласился Эрик и достал из сумки комплект для охлаждения.

К ним подошел Френекси и спросил:

— Вы хотите на время операции понизить ему температуру тела?

— Да, мы его усыпим, — ответил Эрик. — Процессы метаболизма…

— Не хочу этого слушать, — заявил Френекси. — Биологические проблемы меня не интересуют. Беспокоит лишь очевидный факт, что в данный момент секретарь не в состоянии принимать дальнейшее участие в дискуссии, ради которой мы преодолели столько световых лет.

На лице его отражалась тупая, беспомощная злость, которую он не в силах был скрыть.

— У нас нет выхода, господин премьер-министр, — ответил Эрик. — Молинари умирает…

— Вижу, — прошипел Френекси и отошел, стиснув кулаки.

— С формальной точки зрения он мертв, — объявил Тигарден, все ещё продолжая слушать сердце Джино. — Немедленно начинайте охлаждение, доктор.

Эрик быстро закрепил охлаждающий комплект на шее Молинари, включил автономный компрессор, который начал вырабатывать холод, после чего взял в руку хирургический инструмент.

Премьер Френекси тем временем о чем-то советовался на своем языке с имперским врачом.

Внезапно он поднял голову и решительно сказал:

— Я бы хотел, чтобы доктор Горнель ассистировал при операции.

— Мы не можем на это согласиться, — ответил заместитель Приндл. — Молинари распорядился, чтобы к его персоне имели доступ исключительно врачи, выбранные лично им.

Он взглянул на Тома Йохансона и других охранников. Те сразу же взяли в кольцо место проведения операции.

— Почему? — спросил Френекси.

— Потому что они знают историю его болезней, — сухо ответил Приндл.

Премьер пожал плечами и отошел на несколько шагов. Похоже, теперь он был ещё больше сбит с толку, даже слегка ошеломлен.

— Не могу понять, как вы допустили подобное! Почему секретарь Молинари до такой степени запустил собственное здоровье?

— Подобное уже бывало раньше? — спросил Эрик у Тигардена.

— В смысле, умирал ли уже Моль во время совещания с лилистарцами? — Тигарден едва заметно усмехнулся. — Четыре раза. Здесь, в этом зале, даже в точности на том же самом стуле. Можете включать зонд.

Эрик поместил устройство в нижней части правого бока Генсека и включил его. Приборчик размером с маленький стеклянный шприц тотчас же взялся за дело. Сперва он ввел сильнодействующее средство для местного обезболивания, а затем начал врезаться в тело, пробираясь к почечной артерии.

В зале теперь раздавалось лишь гудение аппарата. Все, в том числе премьер Френекси, смотрели, как устройство исчезает из виду, погружаясь в обрюзгшее неподвижное тело Молинари.

— Тигарден, думаю, надо поискать подобный случай повышенного давления, имевший место где-то в Белом доме. У кого-то ещё частично заблокирована почечная артерия, — сказал Эрик, встал рядом с Гарри и закурил.

— Только что выяснили. Горничная на третьем этаже. Наследственный порок развития, как это обычно бывает. Но кризис у этой женщины случился в последние сутки, из-за передозировки амфетамина. Она начала терять зрение, и мы решили её прооперировать. Именно этим я и занимался, когда меня вызвали сюда. Я заканчивал операцию.

— То есть теперь вы уже все знаете, — сказал Эрик.

— Что именно? — Тигарден говорил столь тихо, что его голос не достигал лилистарцев, сидевших по другую сторону стола. — Потом об этом поговорим. Но могу вас заверить, что ничего не знаю. Точно так же, как и вы.

Премьер Френекси подошел к ним и спросил:

— Когда Молинари сможет вернуться к нашим переговорам?

Эрик и Тигарден переглянулись.

— Трудно сказать, — наконец проговорил Гарри.

— Через несколько часов? Дней? Недель? В последний раз нам пришлось ждать десять дней. — Лицо Френекси исказилось от бессильной злобы. — Я просто не могу оставаться столь долго на Земле. Если мне придется ждать больше трех суток, то мы перенесем совещание на другой срок, но в этом же году.

За его спиной военные, промышленные и дипломатические советники уже убирали документы в папки.

— Вероятно, его силы не восстановятся за два дня — стандартный срок выздоровления в подобных случаях. Его общее состояние слишком… — начал было Эрик, но премьер не стал его слушать, повернулся к Приндлу и спросил:

— А вы отказываетесь занять его место, хотя и являетесь заместителем? Отвратительная ситуация! Нетрудно понять, почему Земля… — Он не договорил. — Секретарь Молинари — мой близкий друг. Меня очень беспокоит его состояние. Но почему Лилистар должен почти в одиночку нести бремя этой войны? Почему Земля постоянно тащится в хвосте?

Он не дождался ответа ни от Приндла, ни от обоих врачей.

Френекси на своем языке что-то сказал лилистарцам. Те одновременно встали, явно собираясь уходить.

Совещание было отменено по причине внезапной, почти смертельной болезни Молинари. Эрик ощутил безграничное облегчение.

Благодаря болезни Генсеку удалось ускользнуть. Пусть только на какое-то время, но все же это было хоть что-то.

Пока было достаточно и этого. Полтора миллиона землян, которых Лилистар потребовал для своих заводов, не погонят, как…

Свитсент обменялся с Тигарденом понимающим взглядом. Тем временем зонд продолжал работать без посторонней помощи, издавая негромкое жужжание.

Психосоматическая, воображаемая болезнь спасла жизни многих людей, заставила Эрика вновь задуматься о ценности медицины и о последствиях «излечения» Молинари.

Он слушал гудение зонда и чувствовал, что начинает все больше понимать происходящее, а также то, чего на самом деле хотел от него больной Генеральный секретарь ООН, лежащий на столе для совещаний, ничего не слышащий и не видящий, пребывающий в мире, где не существовало проблем, обсуждавшихся с премьером Френекси.

Через какое-то время Джино Молинари сидел, опираясь на подушки, в своей хорошо охраняемой спальне и с трудом просматривал гомеогазету «Нью-Йорк таймс», принесенную ему.

— Я ведь могу читать, правда, доктор? — едва слышно пробормотал он.

— Похоже, что так, — ответил Эрик. — Операция прошла удачно. Давление упало до нормального уровня, соответствующего возрасту и общему состоянию здоровья пациента.

— Только посмотрите, до чего могут докопаться эти чёртовы газеты.

Молинари показал Эрику первую полосу.

«Совещание неожиданно отменено из-за болезни Генерального секретаря.

Делегация Лилистара во главе с Френекси не общается с прессой».

— И как они это узнают? — раздраженно проворчал Молинари. — Господи, меня это выставляет не в лучшем свете. Как будто в решающий момент я нарочно взял и свалился. — Он с яростью посмотрел на Эрика. — Будь у меня достаточно смелости, я выступил бы против Френекси и его требований рабочей силы. — Генсек устало закрыл глаза. — Я ещё на прошлой неделе знал, что он этого потребует.

— Не вините себя, — утешил его Эрик.

«Понимает ли Джино физиологический механизм своего «бегства»? Скорее всего, ничуть. Он не только не осознает предназначения своей болезни, но даже не одобряет её. Значит, как и прежде, все это функционирует на подсознательном уровне. Но как долго это может продолжаться? — подумал Эрик. — При столь огромном разрыве между сознательными стремлениями и подсознательным желанием сбежать… не исключено, что в конце концов появится болезнь, которая станет для Генсека по-настоящему смертельной и последней».

Открылась дверь, и появилась Мэри Рейнеке.

Эрик взял её за руку, выпроводил в коридор и закрыл за собой дверь.

— Я что, не могу с ним увидеться? — возмутилась она.

— Одну минуту. — Он внимательно посмотрел на неё, пытаясь определить, до какой степени Мэри осознает происходящее. — Хочу вас кое о чем спросить. Возможно, вы знаете. Молинари когда-либо проходил курс психотерапии или психоанализа?

В медицинских картах об этом не было ни слова, но Эрик чувствовал, что нечто подобное всё-таки имело место.

— Зачем ему это? — Мэри повертела в пальцах застежку юбки. — Он же не сумасшедший.

Несомненно, она была права.

Эрик кивнул.

— Но его физическое…

— Джино не везёт. Потому он всегда болеет. Сами знаете, что от невезения его не вылечит ни один психиатр.

Мэри немного помолчала и неохотно добавила:

— Да, в прошлом году он несколько раз был у психоаналитика. Но это тайна, о которой никто не должен знать. Если гомеогазеты об этом пронюхают!..

— Как фамилия этого психоаналитика?

— Не скажу.

Её темные глаза враждебно вспыхнули. Она смотрела на него, не мигая.

— Этого я не сообщу даже Тигардену, хотя он мне нравится.

— Мне довелось наблюдать вблизи болезнь Джино, и я думаю, что…

— Этого психоаналитика нет в живых, — прервала доктора Мэри. — Джино приказал его убить.

Эрик вытаращил глаза.

— Догадайтесь почему.

Она улыбнулась злорадной улыбкой подростка, полной бессмысленной радостной жестокости, которая в мгновение ока напомнила ему собственное детство и пытки, которым подвергали его тогда такие вот девчонки.

— За то, что сказал тот психиатр про болезнь Джино. Не знаю, что именно, но, думаю, он был на верном пути. Так же как и вы, по вашему мнению. Так в самом ли деле вам хочется быть столь умным?

— Вы мне напоминаете премьера Френекси, — сказал Эрик.

Мэри прошла мимо него к двери спальни.

— Я хочу туда войти. Всего хорошего.

— Вы знали, что Джино умер сегодня в зале совещаний?

— Да, ему пришлось так поступить, конечно же, ненадолго, чтобы не разрушить клетки мозга. Естественно, вы с Тигарденом его сразу же охладили. Про это я тоже знаю. Кстати, почему я напоминаю вам эту сволочь Френекси? — Она снова подошла к Эрику и внимательно взглянула на него. — Я совсем не такая, как он. Вы просто пытаетесь причинить мне боль, чтобы я вам что-то сказала.

— Что же такое я хочу от вас услышать? — спросил доктор.

— Что-нибудь о самоубийственных наклонностях Джино, — спокойно ответила она. — Все о них знают. Именно поэтому его родственники привезли меня сюда. Они хотят быть уверенными в том, что кто-то будет проводить с ним каждую ночь, обнимать в постели или глядеть, как он ходит по комнате, когда не в силах заснуть. Ночью он не может быть один. Ему нужен кто-то вроде меня, чтобы было с кем поговорить. Я могу его убедить, утешить, даже в четыре часа утра, понимаете? Это нелегко, но у меня получается. — Она улыбнулась. — А у вас, доктор, есть кто-нибудь, кто вас утешает? В четыре утра?

Эрик отрицательно покачал головой.

— Жаль. Вам было бы только лучше. К сожалению, вами я не могу заняться. Мне и одного слишком много. Впрочем, вы не в моем вкусе. Но все же желаю удачи. Может, найдете когда-нибудь кого-то такого, как я.

Она скрылась за дверью. Эрик остался один в коридоре, чувствуя себя бессильным и страшно одиноким.

«Интересно, что случилось с заметками психиатра? — машинально подумал он, пытаясь вновь сосредоточиться на работе. — Наверняка Джино приказал их уничтожить, чтобы они не попали в руки лилистарцев. Да, это правда! В четыре часа утра бывает хуже всего. Но на свете нет другого такого же человека, как ты, Мэри. Вот в чем дело».

— Доктор Свитсент?

Он поднял голову. Перед ним стоял охранник.

— Да.

— Доктор, снаружи ждет женщина, которая утверждает, что она ваша жена, и хочет, чтобы её впустили в здание.

— Не может быть, — испуганно проговорил Эрик.

— Не могли бы вы пойти со мной и опознать её?

— Скажите ей, чтобы уходила, — заявил Свитсент.

«Нет, — подумал он. — Так нельзя! Не стоит решать свои проблемы подобным образом, по-детски взмахнув волшебной палочкой».

— Это наверняка Кэти, — пробормотал врач. — Всё-таки она приехала следом за мной. Господи, что за невезение. Вам доводилось бывать в подобной ситуации? — спросил он охранника. — Вы когда-нибудь чувствовали, что просто не можете жить с тем, с кем приходится?

— Нет, — безразлично ответил охранник, идя по коридору.

Глава 10

Кэти стояла в углу приемной Белого дома и читала гомеогазету «Нью-Йорк таймс». На ней было темное пальто, лицо покрывала обильная косметика, которая все равно не могла скрыть бледность. Глаза женщины казались огромными и полными боли.

Когда появился Эрик, Кэти подняла взгляд и сказала:

— Я как раз читаю про тебя. Похоже, ты оперировал Молинари и спас ему жизнь. Поздравляю.

Она улыбнулась, но как-то бледно и неуверенно.

— Отведи меня куда-нибудь выпить кофе. Мне многое нужно тебе сказать.

— Тебе не о чем со мной говорить, — ответил он, не в силах скрыть беспокойства в голосе.

— После того как ты уехал, я поняла одну важную вещь, — продолжала Кэти.

— Я тоже. А именно то, что мы правильно сделали, расставшись.

— Странно, поскольку я пришла к совершенно противоположному выводу.

— Вижу. Ты приехала сюда. Послушай, по закону я не обязан быть с тобой. От меня требуется только…

— Ты должен выслушать то, что я хочу тебе сказать, — невозмутимо заявила Кэти. — С моральной точки зрения неправильно просто так взять и уйти. Это слишком легко.

Он вздохнул. Хорошая философия для достижения намеченной цели. Но так или иначе, он уже угодил в ловушку.

— Ладно, — кивнул доктор. — Я не могу так поступить, не имею права с чистой совестью заявить, что ты мне не жена. Пойдем выпьем кофе.

Он почувствовал, что это судьба — возможно, всего лишь более мягкая форма его стремления к самоуничижению. Доктор сдался, взял Кэти под руку и повел её по коридору мимо охранников к ближайшему кафе в Белом доме.

— Ты плохо выглядишь, — заметил он. — Слишком бледная и напряженная.

— С тех пор как ты уехал, мне не везло, — призналась она. — Похоже, я и в самом деле полностью от тебя зависима.

— Симбиоз, — подытожил он. — Весьма нездоровый.

— Вовсе нет!

— Именно так. Доказательства видны как на ладони. Нет, я не собираюсь возвращаться к прежним отношениям.

Эрик был уверен в этом, по крайней мере, в данный момент, настроился за это бороться, посмотрел на неё повнимательнее и добавил:

— Кэти, ты выглядишь так, будто чем-то больна.

— Это все потому, что ты крутишься рядом с Молем, начинаешь привыкать к обществу больных. Я прекрасно себя чувствую, просто немного устала.

Но она явно уменьшилась, вроде как усохла. Будто от старости, но не совсем. Неужели их разрыв мог настолько её потрясти? Эрик сомневался в этом. Но его жена со времени их последней встречи стала выглядеть намного хуже, и ему это не понравилось, несмотря на неприязнь к ней.

— Лучше пройди полное обследование, — посоветовал он.

— Господи! — возмутилась Кэти. — Я здорова. То есть буду здорова, если нам удастся уладить недоразумение.

— Разрыв отношений — это вовсе не недоразумение, а полная реорганизация жизни, — сказал Эрик.

Он взял с подноса две чашки кофе и расплатился с роботом-кассиром.

Когда они сели за столик, Кэти закурила и начала:

— Хорошо, признаюсь наконец! Без тебя я полностью разваливаюсь. Тебя это не волнует?

— Волнует, но это вовсе не означает…

— Ты спокойно позволил бы мне умереть!

— У меня есть пациент, который занимает все мое время и внимание. Я не могу одновременно лечить тебя.

«Особенно если мне этого на самом деле не хочется», — мысленно добавил он.

— Но тебе нужно только… — Она вздохнула и мрачно отхлебнула кофе.

Эрик заметил, что рука её дрожит, почти как при болезни Паркинсона.

— Ладно, неважно. Просто позволь мне вернуться, и тогда я почувствую себя лучше.

— Нет, — ответил Эрик. — Честно говоря, я в это не верю. Твоя болезнь возникла вовсе не из-за этого. Должна быть какая-то другая, более серьезная причина.

«Я не просто так стал врачом, — подумал Свитсент. — Способен с ходу распознать симптомы прогрессирующей болезни».

Но пока что доктор не мог поставить диагноз.

— Думаю, ты знаешь, что с тобой происходит, — без обиняков заявил он. — И могла бы мне об этом сказать, если бы хотела. Поэтому теперь я должен быть осторожен как никогда. Ты не говоришь мне всего, что должна, ведешь себя нечестно и безответственно, а так далеко не…

— Ладно! — Кэти уставилась на него. — Я больна, признаюсь! Но это, скажем так, моя личная проблема. Она не должна тебя волновать.

— Похоже, дело дошло до повреждений в мозгу, — сказал Эрик.

Она резко подняла голову и побледнела ещё сильнее.

— Кажется, я сделаю нечто такое, что может оказаться на самом деле преждевременным и чересчур радикальным шагом, но всё-таки попытаюсь и посмотрю, что из этого выйдет, — внезапно добавил Эрик. — Я прикажу тебя арестовать.

— Господи, за что?

Она в панике посмотрела на него, подняла руки, будто пытаясь защититься, затем снова их опустила.

Эрик встал и подошел к работнице кафе.

— Прошу прощения, мисс, — сказал он. — Не могли бы вы позвать к моему столику охранника?

— Да, сэр, — ответила женщина, удивленно моргнула, но более никак не проявила беспокойства.

Она повернулась к мальчишке — посыльному, который без дальнейших слов помчался на кухню.

Эрик вернулся к столику, сел напротив Кэти и снова взялся за кофе, пытаясь сохранять спокойствие и одновременно готовясь к предстоящей сцене.

— Здравый смысл подсказывает мне, что это пойдет тебе лишь во благо, — сказал он. — Конечно, я в этом пока не уверен, но думаю, что так оно и будет. Да ты и сама об этом знаешь.

Кэти побледнела и съежилась от страха.

— Эрик! — умоляюще сказала она. — Я уеду, вернусь в Сан-Диего. Хорошо?

— Нет, — ответил доктор. — Ты приехала сюда. Теперь это также и мое дело. Так что тебе придется, как говорится, ощутить последствия.

Свитсенту казалось, что он полностью владеет собой. Ситуация выглядела не лучшим образом, но он чувствовал, что в любой момент может случиться нечто ещё худшее.

— Хорошо, Эрик, — хрипло проговорила Кэти. — Скажу тебе правду. Я подсела на йот-йот-сто восемьдесят. Это тот наркотик, про который я тебе рассказывала. Мы приняли его все вместе, включая Марма Хастингса. Теперь ты знаешь. Мне больше нечего сказать. Это все объясняет. С тех пор я принимала его только один раз. Но даже одна доза вызывает зависимость. Ты врач, поэтому наверняка об этом знаешь.

— Кто ещё в курсе дела?

— Джонас Эккерман.

— Ты достала отраву в корпорации «Меха и красители»? В нашем филиале?

— Д-да. — Не глядя ему в глаза, она добавила: — Потому Джонас об этом и знает. Он достал его для меня. Умоляю, никому об этом не говори.

— Хорошо, — пообещал Эрик.

Слава богу, его мозг снова начал работать нормально.

«Не про этот ли наркотик туманно намекал Дон Фестенбург?»

Название «йот-йот — сто восемьдесят» вызвало у него неясные воспоминания, и он попытался привести их в порядок.

— Из того, что я помню про фрогадедрин, поскольку его называют и так, можно сделать вывод, что ты совершила ужасную ошибку. Да, его производит «Хэзелтайн», — сказал он.

К столику подошел охранник.

— Вы меня вызывали, доктор? — спросил он.

— Я хотел лишь сообщить вам, что эта женщина — моя жена, как она и говорила. Мне хотелось бы, чтобы ей разрешили остаться здесь, со мной.

— Понятно, доктор. Мы подвергнем её стандартной проверке службы безопасности, но я уверен в том, что все будет в порядке.

Охранник кивнул и отошел.

— Спасибо, — сказала Кэти.

— Зависимость от столь токсичного вещества я считаю серьезной болезнью, — сказал Эрик. — В наше время она куда хуже, чем рак или обширный инфаркт. Естественно, я не могу тебя бросить на произвол судьбы. Вероятно, тебе придется отправиться в больницу, сама понимаешь. Я свяжусь с «Хэзелтайном» и выясню все, что им известно, но ты должна понять, что твое положение может оказаться безнадежным.

— Да. — Она судорожно кивнула.

— В любом случае, ты очень смелая.

Доктор взял жену за руку. Ладонь была сухой, холодной и безжизненной, и он тут же её отпустил.

— Именно этим я всегда в тебе восхищался. Ты не трусиха, естественно, именно потому и ввязалась в эту историю, оказалась настолько смелой, что рискнула попробовать новое средство. Что ж, значит, мы снова вместе.

«Мы накрепко приклеены друг к другу из-за твоей наркотической зависимости, может быть, смертельной, — в отчаянии подумал Эрик. — Хороша причина для того, чтобы снова восстановить отношения».

Для него это было уже слишком.

— Ты тоже молодец, — заметила Кэти.

— У тебя ещё осталась эта дрянь?

Она поколебалась.

— Н-нет.

— Врешь.

— Я тебе её не отдам. Скорее уйду и попытаюсь справиться сама. — Страх за долю секунды сменился открытым неповиновением. — Послушай, раз уж я подсела на йот-йот-сто восемьдесят, то не могу отдать тебе свои запасы. Иначе мне никуда не деться! Я не хочу его больше принимать, но приходится. Впрочем, наркотика у меня немного. — Женщина вздрогнула. — Я предпочла бы умереть. Господи, сама не знаю, как могла во все это ввязаться!

— Каковы ощущения от наркотика? Как я понимаю, что-то происходит со временем?

— Да, теряется чувство конкретного времени, начинаешь без труда перемещаться туда-сюда. Больше всего мне хотелось бы помочь кому-то, как-то использовать тот период, в который я переношусь. Я могла бы пригодиться Генеральному секретарю? Эрик, возможно, сумела бы вытащить нас из войны, предостеречь Молинари от подписания Пакта. — В её глазах вспыхнула надежда. — Разве не стоит попробовать?

— Возможно.

Однако Свитсент вспомнил рассуждения Фестенбурга. Не исключено, что Моль уже начал пользоваться йот-йот — сто восемьдесят. Джино явно не пытался или же был не в состоянии переместиться в прежние времена. Возможно, наркотик действовал на тех или иных людей по-разному, подобно большинству стимуляторов и галлюциногенов.

— Я могла бы с ним связаться с твоей помощью? — спросила Кэти.

— Наверное, да, — но что-то в глубине души насторожило его. — На это потребуется время. В данный момент Моль выздоравливает после операции почек, как тебе, вероятно, известно.

Неожиданно она тряхнула головой и болезненно поморщилась.

— Господи, я ужасно себя чувствую, Эрик. Словно я скоро умру. Знаешь, у меня такое предчувствие, будто близится катастрофа. Дай мне какое-нибудь успокоительное. Может, оно немного облегчит мое состояние.

Она протянула руку, и Эрик снова заметил, что та страшно дрожит, похоже, ещё сильнее, чем раньше.

— Я помещу тебя в здешний лазарет, — решил он и встал. — Пока чего-нибудь не придумаю. Однако я предпочел бы не давать тебе никаких лекарств, так как это может усилить действие наркотика. С новыми средствами никогда не…

— Знаешь, что я сделала, Эрик, когда ты пошел вызывать охрану? — прервала его Кэти. — Бросила тебе в кофе капсулу йот-йот-сто восемьдесят. Не смейся, я говорю серьезно. Это правда. Ты её выпил, так что теперь тоже подсел. В любой момент наркотик начнет действовать, так что лучше уходи из кафе в свою квартиру. Последствия просто ужасны. — Голос женщины звучал монотонно и бесцветно. — Я сделала это, потому что думала, будто ты прикажешь меня арестовать. Ты так говорил, а я поверила. Сам виноват! Мне очень жаль. Я зря так поступила, но теперь у тебя есть повод меня вылечить. Ты должен найти какое-то решение. Я не могла полагаться исключительно на твою добрую волю. Слишком много плохого случилось между нами. Я не права?

Эрик с трудом проговорил:

— Я слышал, что так всегда бывает с наркоманами. Они любят втягивать в свой круг других людей.

— Ты меня простишь? — спросила Кэти и тоже встала.

— Нет, — ответил он.

Его переполняла злость, мысли путались.

«Я не только не прощу, но и сделаю все, чтобы тебя не вылечили, — подумал он. — Единственной целью моей жизни теперь будет месть. Даже в большей степени, чем мое собственное выздоровление».

Он питал к Кэти чистую, ничем не замутненную ненависть. Да, подобное поведение было для неё типичным. Такова оказалась его жена. Именно потому он пытался от неё сбежать.

— Мы теперь в одной лодке, — заявила Кэти.

Эрик как можно спокойнее направился к выходу. Он шаг за шагом обходил столы и людей, оставив Кэти одну.

Ему это почти удалось.

Все вернулось. Но совсем по-другому. По — новому. Не так.

Дон Фестенбург, сидевший напротив Эрика, устроился поудобнее и сказал:

— Вам повезло. Но давайте я лучше объясню. Посмотрите на календарь. — Он подтолкнул по столу в сторону доктора какой-то бронзовый предмет. — Вы переместились во времени на год с небольшим, причем вперед. — Эрик вытаращил глаза, пытаясь разглядеть замысловато выгравированные надписи. — Сегодня семнадцатое июня две тысячи пятьдесят шестого года. Вы — один из немногочисленных счастливцев, на которых наркотик действует именно так. Большинство отправляется в прошлое и начинает творить альтернативные миры. Знаете, они пытаются играть в бога, пока в конце концов напрочь не разрушат себе нервную систему, после чего не способны ни к чему, кроме случайных судорог.

Эрик пытался придумать, что бы умное сказать в ответ, но безуспешно.

— Не мучайтесь, — бросил Фестенбург, видя его усилия. — Говорить буду я. Вы задержитесь здесь всего на несколько минут, так что придется быть кратким. Год назад, когда вы приняли в кафе йот-йот-сто восемьдесят, мне повезло. Я оказался свидетелем случившегося. У вашей жены началась истерика, а вы, естественно, исчезли. Её забрала служба безопасности. Она призналась в своей наркотической зависимости и в том, что сделала.

Эрик машинально кивнул. Комната опустилась и вновь поднялась перед его глазами.

— Что, вы чувствуете себя лучше? Кстати, Кэти уже вылечили, но не будем об этом. Это не имеет особого значения.

— А что с…

— Да, с вашей проблемой. С зависимостью. Тогда, год назад, от неё не было лекарства. Но вам приятно будет услышать, что теперь оно существует. Его создали пару месяцев назад, и я специально ждал здесь вас. Мы уже столько знаем о йот-йот-сто восемьдесят, что я сумел рассчитать с точностью почти до минуты, когда вы тут появитесь. — Фестенбург полез в карман помятого пиджака и достал стеклянную бутылочку. — Вот противоядие, которое теперь производит филиал корпорации. Хотите? Если бы вы сейчас приняли двадцать миллиграммов, то освободились бы от зависимости даже после возвращения в свое время. — Он улыбнулся, и его желтоватое лицо неестественно сморщилось. — Но есть одна проблема.

— Как идет война? — спросил Эрик.

— Какое это имеет значение? — неодобрительно ответил Фестенбург. — Господи, Свитсент, ваша жизнь спрятана в этой бутылочке. Вы понятия не имеете, что означает зависимость от этого наркотика!

— Молинари все ещё жив?

— У него всего несколько минут, а он хочет знать, каково состояние здоровья Моля. — Фестенбург наклонился к Эрику, выпятив губы на опухшем лице. — Послушайте, доктор, я хочу заключить одну сделку. Взамен за те таблетки прошу удивительно немногого. Соглашайтесь! Если вы не излечитесь и ещё раз примете наркотик, то перенесетесь в будущее на десять лет. Это будет уже слишком поздно, чересчур далеко.

— Слишком поздно для вас, но не для меня, — сказал Эрик. — Лекарство никуда не денется.

— Вы даже не спрашиваете, чего я хочу взамен?

— Нет.

— Почему?

Свитсент пожал плечами.

— Потому что вы пытаетесь на меня давить, а я этим сыт по горло. Попробую справиться с наркотиком и без вас.

Ему хватало самого факта, что какое-то лекарство вообще существует. Доктор считал, что можно не беспокоиться и поступать по своему усмотрению.

— Естественно, лучше всего было бы принимать наркотик так часто, как позволяет физиология, и отправляться каждый раз все дальше в будущее. Потом, когда разрушительное воздействие станет чересчур велико…

— Даже один прием наркотика вызывает необратимые повреждения мозга, — сквозь зубы проговорил Фестенбург. — Вы, чёртов придурок, уже и так приняли слишком большую дозу. Видели свою жену? Хотите довести себя до такого же состояния?

— Да, — немного подумав, ответил Эрик. — Взамен на то, что станет мне известно. Если я приму наркотик дважды, то узнаю исход войны. Пусть он окажется неблагоприятным, но, может быть, я сумею посоветовать Молинари, как этого избежать. Что в сравнении с этим значит мое здоровье?

Доктор замолчал. Все это казалось ему очевидным. Спорить было не о чем. Эрик просто сидел и ждал, пока закончится действие наркотика и он вернется в свое время.

Фестенбург открыл бутылочку, высыпал белые таблетки на стол, тут же сбросил их на пол и раздавил каблуком.

— Вам не приходило в голову, что за десять лет война может настолько разрушить Землю, что филиал корпорации уже не сможет поставлять противоядие? — спросил он.

Эрик даже не думал о подобном варианте развития событий, однако сумел ничем этого не показать.

— Посмотрим, — буркнул он.

— Должен признаться, что о будущем я ничего не знаю. Однако о вашем прошлом, о минувшем годе мне известно все. — Дон достал гомеогазету и развернул её на столе перед Эриком. — Полгода после вашей встречи в кафе Белого дома. Это вас наверняка заинтересует.

Эрик внимательно пригляделся к статье на первой полосе и заголовку.

«Свитсент арестован службой безопасности по обвинению в организации заговора врачей против Дональда Фестенбурга, исполняющего обязанности Генерального секретаря ООН».

Неожиданно Фестенбург вырвал у него газету, смял и бросил за спину.

— Я не скажу вам, что стало с Молинари. Выясняйте сами, раз вас не интересует разумная договоренность со мной.

— У вас был целый год, чтобы напечатать поддельный номер «Таймса», — помолчав, сказал Эрик. — Кажется, что-то подобное уже случалось в политической истории. Иосиф Сталин поступил так с Лениным в последний год его жизни. Он приказал напечатать полностью фальшивый номер «Правды» и дал его Ленину, который…

— А мой мундир? — злобно прервал его Фестенбург, лицо которого побагровело так, будто сейчас взорвется. — Посмотрите на мои погоны!

— Почему бы и им не быть поддельными? Я не говорю, что это так, как и о том, что гомеогазета — фальшивка. — В подобном состоянии Эрик вообще не мог быть ни в чем уверен. — Я хочу только сказать, что они могут быть поддельными, а этого достаточно, чтобы вам не доверять.

Огромным усилием воли Дон сумел отчасти взять себя в руки.

— Ладно, вижу, вы достаточно осторожны. Вполне могу понять, что случившееся несколько сбило вас с толку. Но, доктор, будьте хоть немного реалистом. Вы видели газету и знаете, что я стал преемником Молинари на посту Генерального секретаря ООН. Не хочу сейчас говорить о том, как именно мне удалось добиться такого. Добавим к этому тот факт, что полгода назад вы были пойманы с поличным, организовав заговор против меня.

— Но вы всего лишь исполняете обязанности Генерального секретаря ООН, — поправил Эрик.

— Что? — уставился на него Фестенбург.

— Предполагается, что ситуация временная, переходная. А с поличным меня не поймали — или не поймают. В газете упоминается только об аресте и обвинении, нет речи о процессе, о приговоре. Не исключено, что я невиновен. Может, меня подставили. Не могу исключить, что вы сами это сделали. Вспомните опять-таки последний год жизни Сталина и так называемый…

— Прошу без лекций в моей собственной области! Да, я знаю, о чем вы говорите, в курсе, как Сталин обманул умирающего Ленина. Я читал о заговоре врачей, порожденном Сталиным во время последнего приступа паранойи. Ладно, признаюсь. — Голос Фестенбурга звучал совершенно спокойно. — Гомеогазета, которую я вам только что показывал, — подделка.

Эрик улыбнулся.

— Да, я не исполняю обязанности секретаря ООН, — продолжал Фестенбург. — Но предоставляю вам самому догадываться о том, что и вправду случилось. Вы ничего уже не успеете сделать, через несколько минут вернетесь в свое время, ни черта не разведав о мире будущего. Если бы мы с вами договорились, то вы могли бы узнать обо всем.

Он исподлобья посмотрел на Эрика.

— Видимо, я дурак, — сказал тот.

— Более того, полный извращенец. Вы имели возможность вернуться с невероятным оружием — естественно, в переносном смысле, — с помощью которого могли бы спасти себя, жену, Молинари. А теперь будете вариться в собственном соку целый год, если, конечно, столько проживете. Посмотрим.

Впервые за все время Эрика охватили сомнения. Не совершил ли он ошибку? В конце концов, доктор ведь даже не стал слушать, что ему предлагалось сделать в соответствии с договором. Но противоядие уже было уничтожено. Слишком поздно. Говорить больше не о чем.

Эрик встал и бросил быстрый взгляд на город за окном.

Шайенн лежал в руинах.

Глядя на него, он почувствовал, как начала таять реальность, окружающая его. Мир уплывал прочь, а Свитсент судорожно цеплялся за него, пытался удержать.

— Удачи, доктор, — глухо бросил Фестенбург и через мгновение тоже превратился в сгусток тумана, который закружился вокруг Эрика, слился с исчезающими остатками стола, стен, предметов, ещё секунду назад казавшихся вполне материальными.

Врач пошатнулся, попытался удержаться на ногах, но потерял равновесие и полетел в тошнотворную бездну. Потом он почувствовал, как голова раскалывается от боли, поднял взгляд и увидел вокруг себя столики и людей в кафе Белого дома.

Его окружала группа зевак. Вид у них был озабоченный, но неуверенный. Они предпочитали к нему не прикасаться, оставаться зрителями.

— Спасибо за помощь, — прохрипел он и с трудом поднялся.

Люди смущенно разошлись к своим столикам, оставив его одного. Хотя нет — с Кэти.

— Ты отсутствовал минуты три, — заявила она.

Доктор молчал, не желая с ней разговаривать и вообще иметь хоть что-либо общее. Его тошнило, ноги дрожали, голова словно разваливалась на куски.

«Видимо, так себя чувствуют люди, отравившиеся окисью углерода», — подумал он.

Про это писали в старых учебниках. Свитсент испытывал такое ощущение, будто вдохнул саму смерть.

— Я могу чем-то тебе помочь? — спросила Кэти. — Помню, каково мне было в первый раз.

— Сейчас я отведу тебя в лазарет, — ответил Эрик и схватил жену за руку.

Её сумочка ударилась о его бок.

— Свои запасы ты наверняка держишь именно тут, — сказал он и вырвал сумочку у Кэти.

Через мгновение доктор держал в руке две продолговатые капсулы. Он сунул их в карман и вернул сумочку.

— Спасибо, — язвительно бросила она.

— Это тебе спасибо, дорогая. Как же мы друг друга любим на этом новом этапе нашей супружеской жизни.

Он повел её к выходу из кафе. Она шла рядом, не сопротивляясь.

«Хорошо, что я не заключил никакой сделки с Фестенбургом, — подумал Эрик. — Но это ещё не конец. Дон все равно будет пытаться добраться до меня. Однако я имею одно преимущество, о котором желтолицый составитель речей для Молинари пока что не знает».

После встречи в две тысячи пятьдесят шестом году Эрику стало ясно, что у Фестенбурга имеются политические амбиции, он каким-то образом попробует совершить государственный переворот и будет пытаться купить себе поддержку. Мундир Генерального секретаря ООН оказался фальшивым, но устремления Дона были самыми настоящими.

Хотя вполне возможно, что этот период карьеры Фестенбурга ещё не начался.

В данный момент молодой способный юрист уже никак не мог застать Эрика Свитсента врасплох, поскольку год спустя, в будущем он выдал все свои намерения. Однако он не осознавал последствий своего поступка, да и не знал о нем, находясь в настоящем времени.

Это была серьезная политическая ошибка, которую уже не исправить. Особенно если учесть, что на сцене присутствовали и другие политические деятели. Некоторые из них обладали огромным могуществом.

Одним из них был Джино Молинари.

Эрик поместил жену в лазарет Белого дома и заказал разговор по видеофону с Джонасом Эккерманом из корпорации «Меха и красители».

— Значит, ты уже знаешь про Кэти, — сказал Джонас. Вид у него был не слишком довольный.

— Не буду спрашивать, зачем ты это сделал, — ответил Свитсент. — Я звоню, чтобы…

— Что я сделал? — По лицу Джонаса пробежала судорога. — Она сказала тебе, будто я дал ей этот наркотик, да? Это неправда, Эрик. Зачем мне такое? Сам подумай.

— Не будем сейчас об этом. — Доктор торопился. — Во-первых, меня интересует, знает ли что-нибудь Вирджил про йот-йот-сто восемьдесят.

— Да, но не больше меня. У него не…

— Я хотел бы поговорить с боссом.

Джонас неохотно переключил разговор на кабинет двоюродного деда.

Через секунду на экране появилось лицо старика, который простодушно улыбнулся, увидев, кто ему звонит.

— Эрик! Я читал в газете!.. Ты уже однажды спас ему жизнь. Я знал, что ты справишься. Ну а если будешь так делать каждый день!.. — Вирджил радостно захихикал.

— Кэти подсела на йот-йот-сто восемьдесят. Мне нужна помощь. Я должен её вылечить.

Лицо Эккермана посерьезнело.

— Это ужасно! Но что я могу сделать, Эрик? Конечно, мне очень хотелось бы помочь. Мы тут все просто обожаем Кэти. Ты врач, должен что-то сам придумать.

Он пытался бормотать что-то ещё, но Свитсент перебил его:

— Скажите мне, с кем связаться в филиале, который производит йот-йот-сто восемьдесят.

— Ах да, верно. «Хэзелтайн» в Детройте. Подумаем, к кому лучше всего обратиться. Может, к самому Берту Хэзелтайну? Одну минуту. Ко мне пришел Джонас и что-то говорит.

На экране видеофона появилось лицо внучатого племянника.

— Я пытался тебе это сказать, Эрик. Как только мне стало известно о состоянии Кэти, я сразу же связался с «Хэзелтайном». Они уже кого-то послали. Этот человек на пути в Шайенн. Я сообразил, что Кэти после своего исчезновения появится именно там. Держи меня и Вирджила в курсе, сообщай, как у неё дела. Удачи.

Джонас исчез с экрана, явно довольный тем, что внес свой вклад.

Эрик поблагодарил Вирджила и разъединился. Он встал и сразу же направился в приемную Белого дома, чтобы проверить, не появился ли уже там представитель «Хэзелтайна».

— Да, доктор Свитсент, — сообщила секретарша, сверяясь с книгой. — Только что приехали двое. Мы искали вас в коридорах и кафе. — Она прочитала фамилии. — Некто мистер Берт Хэзелтайн и женщина, мисс Бахис. Мне трудно прочитать её почерк, но, кажется, именно такая у неё фамилия. Мы направили их к вам в квартиру.

Эрик добрался до места и обнаружил, что дверь открыта настежь, а в небольшой гостиной сидят двое — мужчина среднего возраста в элегантном длинном плаще и блондинка лет сорока в очках, с жесткими чертами лица, выдававшими профессионала.

— Мистер Хэзелтайн? — сказал Эрик.

Гости встали.

— Добрый день, доктор Свитсент. — Берт Хэзелтайн пожал ему руку. — Это Хильда Бахис из Бюро по контролю за наркотиками ООН. Нужно было сообщить им о состоянии вашей жены, доктор. Так требует закон. Однако…

— Мы вовсе не собираемся арестовывать или наказывать Кэти, — деловито заявила мисс Бахис. — Мы хотим лишь ей помочь, как и вы, уже собирались её навестить, но решили сперва поговорить с вами, а потом идти в лазарет.

— Сколько наркотика при себе у вашей жены? — спокойно спросил Хэзелтайн.

— У неё ничего нет, — ответил Эрик.

— В таком случае позвольте мне объяснить разницу между привыканием и зависимостью. В последнем случае…

— Я врач, — перебил его Свитсент. — Незачем объяснять мне основы.

Он сел, все ещё ощущая последствия действия отравы. Голова продолжала болеть, в груди покалывало.

— Значит, вы знаете, что наркотик включился в метаболизм её печени и теперь является необходимым. Если ваша жена откажется от наркотика, то она умрет в течение… — Хэзелтайн замолчал. — Сколько Кэти уже приняла?

— Две или три капсулы.

— Без новой дозы она умрет, вероятно, в течение суток.

— А с наркотиком?

— Проживет около четырех месяцев. За это время, доктор, у нас, возможно, появится противоядие. Не думайте, будто мы не стараемся. Мы экспериментировали даже с пересадками, удаляли печень и заменяли её.

— Значит, Кэти должна получить больше капсул, — сказал Эрик и подумал о себе. — Допустим, что она приняла наркотик только один раз. Тогда…

— Доктор! — прервал его Хэзелтайн. — Разве вы ещё не поняли? Йот-йот-сто восемьдесят задумывался не как лекарство. Это оружие. Его целью должно было стать возникновение полной зависимости после одной дозы, обширные разрушения нервной системы и мозга. Он лишен вкуса и запаха. Невозможно определить, не добавили ли его, например, в еду или напиток. С самого начала нас беспокоила проблема случайного возникновения зависимости у жителей Земли. Мы ждали изобретения противоядия, чтобы лишь после этого использовать йот-йот-сто восемьдесят против врага. — Он посмотрел на Эрика. — Но зависимость у вашей жены возникла не случайно, доктор. Её втянули преднамеренно. Мы знаем, откуда Кэти взяла наркотик.

Он посмотрел на мисс Бахис.

— Она не могла получить его в корпорации «Меха и красители», — сказала женщина. — Поскольку филиал «Хэзелтайн» не передавал его головной фирме даже в малейших количествах.

— Это все наши союзники, — сообщил Берт Хэзелтайн. — В мирном договоре содержится пункт, в соответствии с которым мы должны снабжать их образцами любого нового оружия, созданного на Земле. ООН заставила меня отправить транспорт с йот-йот-сто восемьдесят на Лилистар.

Щеки его обвисли, словно от давней обиды.

— Из соображений безопасности наркотик перевозили на Лилистар в пяти отдельных контейнерах на пяти разных кораблях, — снова заговорила мисс Бахис. — Четыре долетели до Лилистара. Пятый уничтожили риги с помощью автоматической мины. С тех пор наша разведка, работающая в империи, регулярно доносит о том, что лилистарские агенты привезли наркотик обратно на Землю, чтобы использовать его против наших людей.

Эрик кивнул.

— Ладно, я понял. Она достала его не в корпорации.

Но какое это имело значение?

— Выходит, что с ней контактировали шпионы Лилистара, поэтому она не может больше находиться в Шайенне, — продолжала мисс Бахис. — Мы уже договорились с охраной. Её перевезут либо в Тихуану, либо в Сан-Диего. Другого выхода нет. Естественно, Кэти этого не подтвердила, но йот-йот-сто восемьдесят она получает за работу на лилистарцев. Наверняка именно из-за этого жена к вам и приехала.

— Но если вы лишите её наркотика… — начал Эрик.

— У нас вовсе нет таких намерений, — возразил Хэзелтайн. — Даже напротив! Самый надежный метод сделать её независимой от лилистарских шпионов состоит в том, чтобы снабжать её из наших резервов. Именно так мы поступаем в подобных случаях. Ваша жена не первая, доктор. Мы уже с этим сталкивались и, можете мне поверить, знаем, что делать, естественно, в рамках наших ограниченных возможностей. Во-первых, Кэти требуется наркотик, чтобы жить. Уже хотя бы по этой причине ей необходимо его давать. Но есть ещё одно, о чем вам следует знать. Тот транспорт, который полетел на Лилистар, но подорвался на мине… Нам уже известно, что риги сумели перехватить часть груза этого корабля. Они получили небольшую, но вполне достаточную дозу йот-йот-сто восемьдесят. — Он немного помолчал. — Противник тоже работает над противоядием.

Наступила тишина.

— Мы пока не нашли лекарства, — после некоторой паузы продолжил Хэзелтайн. — Лилистарцы, естественно, даже не пытаются его создать, несмотря на то что вашу жену они наверняка убеждали в другом. Союзники просто производят наркотик, который, несомненно, используют как против врага, так и против нас. Такова правда. Но вполне возможно, что у ригов уже есть противоядие. Было бы нечестно и аморально, если бы я вам об этом не сказал. Я не предлагаю вам перебегать на сторону врага, вообще ничего не подсказываю. Я просто честен с вами. Либо через четыре месяца мы что-то найдем, либо нет. Я не умею предвидеть будущее.

— Наркотик позволяет некоторым людям переноситься в будущее, — сказал Эрик.

Хэзелтайн и мисс Бахис переглянулись.

— Это правда, — кивнул Берт. — Как вы наверняка знаете, это государственная тайна. Полагаю, об этом вы узнали от жены. Она действительно перемещается в будущее под воздействием наркотика? Такое случается относительно редко. Обычно люди оказываются в прошлом.

— Мы об этом разговаривали, — уклончиво ответил доктор.

— Подобное вполне возможно, по крайней мере теоретически, — сказал Хэзелтайн. — Перенестись в будущее, раздобыть лекарство, может, даже не его образец, а саму формулу, запомнить её, вернуться в настоящее и передать химикам нашего филиала. И все. Выглядит совсем просто, верно? Последствия действия наркотика дают способ обрести противоядие, найти новое, неизвестное вещество, которое заняло бы в метаболизме печени место йот-йот-сто восемьдесят. Но во-первых, такого лекарства может вообще не существовать. В таком случае путешествие в будущее ничего не даст. В конце концов, у нас ещё нет никакого надежного средства даже против зависимости от производных опиума. Героин до сих пор нелегален и опасен, как и сто лет назад. Но мне приходит в голову ещё одно, на сей раз более серьезное возражение. Я курировал все этапы испытаний йот-йот-сто восемьдесят и, честно говоря, считаю, что время, в которое попадает принявший наркотик, является фикцией. Не думаю, что это настоящее прошлое или будущее.

— Тогда куда же попадают люди? — спросил Эрик.

— Мы с самого начала утверждали, что это наркотик — галлюциноген, и были в том искренне убеждены. Реальность видений — отнюдь не критерий. Большинство их производит впечатление реальных, независимо от того, наркотик ли это, психоз, повреждение мозга или электрические импульсы, поступающие непосредственно в определенные области мозга. Как вы наверняка знаете, доктор, человеку, испытывающему галлюцинации, не просто кажется, что он видит, скажем, апельсиновое дерево. Он на самом деле его видит! Для него это ощущение так же реально, как для нас — присутствие в этой гостиной. Никто из людей, принявших йот-йот-сто восемьдесят и отправившихся в прошлое, не вернулся с каким-либо предметом. Никто не исчезает или…

— Не согласна с вами, мистер Хэзелтайн, — прервала его мисс Бахис. — Я разговаривала со многими, страдающими зависимостью от йот-йот-сто восемьдесят. Все сообщали такие подробности из прошлого, о которых, на мой взгляд, они понятия бы не имели, если бы на самом деле там не побывали. У меня нет доказательств, но я в этом убеждена. Прошу прощения, если помешала.

— Скрытые воспоминания, — раздраженно бросил Хэзелтайн. — Или, прости господи, прежние жизни. Возможно, реинкарнация всё-таки существует.

— Если бы йот-йот-сто восемьдесят вызывал настоящие перемещения во времени, то он не был бы слишком хорошим оружием против ригов, — заметил Эрик. — С его помощью они могли бы больше приобрести, чем потерять. Так что вам остается только верить, что это лишь галлюцинации, мистер Хэзелтайн. До тех пор, пока вы намерены продавать йот-йот-сто восемьдесят правительству.

— Аргумент, апеллирующий к чувствам, — возмутился Берт. — Ваши возражения основаны на моих мотивах, а не на доводах. Удивляюсь вам, доктор. — Вид у него был подавленный. — Хотя, возможно, вы и правы. Ибо откуда мне знать?.. Я никогда не принимал этот наркотик. Мы никому его не даем с тех пор, как обнаружили, что он вызывает сильную зависимость. Нам остаются только исследования на животных, первые несчастные, принявшие его добровольно, и несколько недавних случаев, вроде вашей жены, которых сделали наркоманами лилистарцы. Ну и…

Он поколебался, потом пожал плечами и продолжил:

— Ну и естественно, мы даем его ригам в лагерях для военнопленных. Без этого невозможно было бы выяснить, как он на них действует.

— И как они реагировали? — заинтересовался Эрик.

— Примерно так же, как и люди. Полная зависимость, распад нервной системы, столь мощные галлюцинации, что реальность стала им безразлична. Чего только не приходится делать во время войны, — вполголоса добавил он. — А столько было разговоров о нацистах.

— Мы должны выиграть войну, мистер Хэзелтайн, — сказала Хильда.

— Да, — уныло согласился тот. — Вы чертовски правы, мисс Бахис. Совершенно правы.

Он уставился невидящим взглядом в пол.

— Дайте доктору Свитсенту запас наркотика, — напомнила женщина.

Хэзелтайн кивнул и полез в карман пальто.

— Держите. — Он протянул Эрику плоскую металлическую коробочку. — Йот-йот-сто восемьдесят. По закону мы не можем дать его вашей жене, не имеем права снабжать им известных нам наркоманов. Так что возьмите — естественно, это формальность — и сделайте с ним то, что сочтете нужным. В любом случае запаса в этой коробке хватит вашей жене до конца жизни.

Он продолжал смотреть в пол, не глядя Эрику в глаза.

— Вы не слишком довольны этим изобретением вашей фирмы, — заметил доктор и взял у него коробку.

— Доволен? — переспросил Хэзелтайн. — Конечно! Сомневаетесь? По мне незаметно? Знаете, как ни странно, хуже всего было наблюдать за ригами в лагерях, после того как они приняли наркотик. Пленные просто увядали на глазах. У них даже и речи нет о ремиссии. После первого приема йот-йот-сто восемьдесят они живут только им, и ничем иным. Галлюцинации их так… как бы это сказать? Увлекают?.. Нет, не то. Поглощают? Не знаю, но эти риги ведут себя так, словно попали в рай, который с клинической и физиологической точки зрения на самом деле является коварным адом.

— Жизнь коротка, — заметил Эрик.

— К тому же примитивна и отвратительна, — добавил Хэзелтайн, словно цитируя некий неизвестный источник. — Я не умею быть фаталистом, доктор. Возможно, вам везёт, или вы просто умны. Одно из двух.

— Вы не правы, — возразил Свитсент. — Ничего подобного. В депрессии уж точно нет ничего хорошего, а фатализм — не талант, но затяжная болезнь. Через какое время после прекращения действия йот-йот-сто восемьдесят появляются признаки абстиненции? Иначе говоря, когда…

— Между приемом доз может проходить от двенадцати до двадцати четырех часов, — сказала мисс Бахис. — Потом дает о себе знать физиология, то есть отказ метаболизма печени. Это, скажем так, неприятно.

— Да уж, — хрипло подтвердил Хэзелтайн. — Боже мой, будем реалистами. Это просто невыносимо. Настоящая агония. Наркоман об этом знает. Он это чувствует, хотя не обязательно может точно определить. В конце концов, многие ли из нас пережили собственную агонию?

— Джино Молинари пережил, — сказал Эрик. — Но он единственный в своем роде.

Он убрал коробку с йот-йот — сто восемьдесят в карман пиджака и подумал: «Значит, мне ещё осталось самое большее сутки до того момента, когда придется принять вторую дозу. Но это может случиться уже сегодня вечером. Значит, у ригов уже может быть противоядие. Перешел бы я на их сторону, чтобы спасти свою жизнь? Жизнь Кэти? Интересно. — Доктор на самом деле этого не знал. — Возможно, я пойму это, когда начнется приступ. Если не тогда, то после появления первых признаков разрушения нервной системы».

Он до сих пор был ошеломлен тем фактом, что жена просто так, недолго думая, сделала его наркоманом.

«Насколько же сильно ей надо было ненавидеть меня, чтобы столь презирать ценность жизни? Но разве я не ощущал того же самого?»

Свитсент вспомнил свой первый разговор с Джино Молинари, когда проявились его настоящие чувства. Тогда он вынужден был их признать. В конечном счете Эрик чувствовал себя точно так же, как и Кэти. Вот одно из следствий войны. Выживание индивидуума стало чем-то не важным.

Можно свалить вину на войну. Так было бы легче.

Но он знал, что ошибается.

Глава 11

По дороге в лазарет, куда он пошел, чтобы отдать Кэти наркотики, Эрик, к своему удивлению, наткнулся на сгорбленную, изможденную фигуру Джино Молинари. Генеральный секретарь ООН сидел в инвалидной коляске. Его колени прикрывал толстый шерстяной плед, а глаза двигались, словно два отдельных живых существа. Они заставили доктора замереть на месте.

— Ваша квартира прослушивается, — сообщил Молинари. — Запись разговора с Хэзелтайном и Бахис была доставлена мне.

— Так быстро? — пробормотал Эрик.

Слава богу, он ни словом не заикнулся о том, что сам подсел на наркотик.

— Забирайте её отсюда, — простонал Молинари. — Это лилистарская шпионка. Она сделает все, что ей прикажут. Я знаю. Такое уже случалось. — Генсек весь трясся. — Впрочем, на самом деле её здесь уже нет. Служба безопасности вывела вашу жену во двор, к вертолету. Сам не знаю, с чего я так волнуюсь. Ведь ясно, что ситуация под контролем.

— Раз у вас есть запись разговора, то вы знаете, что мисс Бахис уже подготовила для Кэти…

— Знаю! Все нормально. — Молинари с трудом ловил ртом воздух, его лицо покрывали красные пятна, кожа собралась в глубокие складки. — Видите, как действует Лилистар? Эти негодяи используют против нас наш собственный наркотик да ещё и радуются. Нужно подбросить его им в водопровод. Я позволил вам сюда приехать. Вы не помешали сделать то же самое своей жене. Ради того, чтобы добыть эту дрянь, она готова даже убить меня, если её об этом попросят. Я знаю о фрогедадрине в буквальном смысле все. Именно я придумал ему название. От немецкого «фро», что означает «радость», и латинского «геда», то есть «удовольствие». «Дрин», естественно… — Он замолчал, его опухшие губы судорожно дрожали. — Я слишком болен, чтобы так волноваться. Мне надо выздоравливать после операции. Вы хотите меня вылечить или прикончить, доктор? А может, вы сами этого не знаете?

— Именно так. Не знаю, — ответил Эрик, окончательно сбитый с толку. Для него это было уже слишком.

— Вы плохо выглядите. Для вас это тяжело, несмотря на то, что из вашего личного дела и собственных слов следует, что вы ненавидите вашу жену — а она вас. Наверняка вы думаете, что если бы не ушли от неё, то она не стала бы наркоманкой. Послушайте, каждый должен жить своей жизнью. Ей придется взять на себя всю ответственность. Вы не заставляли её так поступать, она сама приняла решение. Полегчало?

Моль всматривался в лицо Эрика в поисках какой-либо реакции.

— Ничего со мной не случится, — коротко ответил тот.

— Ну да, как же. Вы выглядите не лучше её. Я спускался вниз, чтобы взглянуть на эту женщину. Просто не мог удержаться. Несчастная баба! Уже видны следы разрушений, которые вызывает этот наркотик. Ей не поможет даже замена печени и полное переливание крови. Вам ведь говорили, что это уже пытались делать.

— Вы разговаривали с Кэти?

— Я? С лилистарской шпионкой? — Молинари посмотрел на него.

Судя по выражению его больших темных глаз, он уже полностью владел собой.

— Вас взволновало то, что вы услышали? Теперь вы знаете, что она сделает все, лишь бы уничтожить вашу карьеру в Белом доме. Эрик, если бы я решил, что вы ввели себе эту дрянь, то не вышвырнул бы вас отсюда, а просто прикончил бы. Во время войны я убиваю людей. В этом заключается моя работа. Как мы оба знаем, поскольку вместе это обсуждали, в ближайшем будущем может наступить момент, когда вам придется… — Он поколебался. — Так, как мы говорили. Убить даже меня. Верно, доктор?

Эрик сменил тему:

— Я должен дать ей наркотик, прежде чем они улетят. Я могу идти, господин Генеральный секретарь?

— Нет, — ответил Молинари. — Не можете, поскольку я хочу ещё кое о чем попросить. Вы знаете, что премьер Френекси до сих пор здесь? Он со своей командой находится в восточном крыле, отдельно от всех. — Джино протянул руку. — Дайте мне одну капсулу йот-йот-сто восемьдесят, доктор. А потом забудем о нашем разговоре.

«Знаю, что ты попытаешься сделать, — подумал Эрик. — Но у тебя нет никаких шансов. Сейчас не эпоха Возрождения».

— Я лично дам ему её, — заявил Молинари. — Прослежу, чтобы отраву проглотил именно он, а не какой-нибудь придурок из его окружения.

— Нет, — ответил Эрик. — Ни за что.

— Почему? — Молинари наклонил голову.

— Потому что это самоубийство. Для всех жителей Земли.

— Знаете, как русские избавились от Берии? Он ходил в Кремль с пистолетом, что было запрещено законом, прятал оружие в портфеле, который у него украли. Лаврентия застрелили из его же собственного ствола. Вам кажется, что вопросы на самом верху должны решаться достаточно сложно? Обычные люди никогда не замечают простых решений, это основной недостаток масс… — Молинари замолчал и резко прижал руку к груди. — Сердце. Мне показалось, что оно перестало биться. Сейчас все в порядке, но я секунду ничего не чувствовал.

Он побледнел, голос его упал до шепота.

— Я отвезу вас к себе, — сказал Эрик.

Он встал позади коляски Молинари и начал её толкать. Моль не возражал, лишь сидел, наклонившись, и массировал мясистую грудную клетку, ощупывая её и неуверенно до неё дотрагиваясь, парализованный всепоглощающим страхом. Он забыл обо всем, замечал лишь больное, отказывающееся слушаться тело, ставшее всем его миром.

С помощью двух медсестер Эрику удалось снова уложить Молинари в постель.

— Послушайте, Свитсент, — прошептал Джино, откидываясь на подушку. — Наркотик я могу получить не только от вас. Если надавить на Хэзелтайна, то он мне его принесет.

Вирджил Эккерман — мой хороший друг. Старик проследит, чтобы Берт подчинился. Даже не пытайтесь указывать, что мне делать. Занимайтесь своей работой, а я буду исполнять свою. — Он закрыл глаза и застонал. — Господи, я только что почувствовал, как у меня лопается артерия возле сердца. Чувствую, что из неё вытекает кровь. Позовите Тигардена. — Генсек снова застонал и отвернулся к стене. — Что за день. Но я ещё доберусь до этого Френекси.

Неожиданно он открыл глаза и сказал:

— Я знал, что это дурацкая идея. Но в последнее время мне приходят в голову именно такие, идиотские мысли. Впрочем, что ещё я мог бы сделать? У вас есть какие-то другие предложения? — Моль немного подождал. — Нет. Проблема именно в отсутствии других решений. — Джино снова закрыл глаза. — Я ужасно себя чувствую. Думаю, на этот раз я по-настоящему умираю. Вам меня уже не спасти.

— Я позову доктора Тигардена, — сказал Эрик и направился к двери.

Молинари бросил ему вслед:

— Я знаю, что вы тоже под наркотиком, доктор. — Он слегка приподнялся. — Я почти всегда вижу, когда кто-то лжет, а ваша жена говорила правду. Я увидел вас и сразу все понял. Вы даже сами не знаете, насколько изменились.

Эрик чуть помолчал, потом спросил:

— Что вы станете делать?

— Посмотрим, доктор, — ответил Молинари и отвернулся к стене.

Эрик передал Кэти запас йот-йот — сто восемьдесят и сразу же сел на корабль-экспресс до Детройта.

Он приземлился через сорок пять минут и взял такси до корпорации «Хэзелтайн». Спешить его вынуждал не наркотик, а Джино Молинари. Доктор не мог ждать даже до вечера.

— Приехали, сэр, — вежливо произнесла автоматическая система такси, открывая дверцу. — Этот серый одноэтажный дом, окруженный живой изгородью из розовых цветов с зелеными газонами у основания, — корпорация «Хэзелтайн».

Эрик увидел постройку, газоны и вересковую изгородь. Для промышленного предприятия здание выглядело не слишком большим. Значит, именно здесь родился йот-йот — сто восемьдесят.

— Жди здесь, — велел он такси. — Стакан воды найдется?

— Конечно.

Из отверстия, открывшегося перед Эриком, выдвинулся бумажный стаканчик с водой, слегка покачнулся и застыл неподвижно.

Свитсент не покидал такси. Он проглотил капсулу йот-йот — сто восемьдесят, конфискованную у Кэти. Прошло несколько минут.

— Почему вы не выходите, сэр? — поинтересовалась машина. — Что-то не так?

Эрик ждал. Он почувствовал, что наркотик начинает действовать, расплатился, вышел и медленно направился по дорожке, усаженной секвойями, к зданию корпорации «Хэзелтайн».

Здание вспыхнуло, словно в него ударила молния. Небо накренилось. Доктор поднял голову и увидел, что чистый голубой небосклон пошел складками, словно изо всех сил пытаясь остаться на месте, а затем распался на куски. Он закрыл глаза, почувствовал, как кружится голова, и на ощупь двинулся дальше, шаг за шагом, наклонившись вперед.

Ощущение было весьма болезненным. В отличие от первого раза Эрик чувствовал, как перестраивается вокруг него структура реальности. Он заметил, что звука его шагов не слышно, сошел на газон, но глаз все ещё не открывал.

«Галлюцинация другого мира, — подумал Свитсент. — Неужели Хэзелтайн прав? Возможно, как ни парадоксально, я смогу ответить на этот вопрос во время галлюцинации, если это она и есть».

Он сомневался в этом, считая, что Хэзелтайн ошибался.

Когда его плеча коснулась ветка вереска, доктор открыл глаза. Одной ногой он стоял на мягкой черной земле посреди цветочной клумбы, придавив помятую бегонию. За вересковой изгородью возвышался серый фасад корпорации «Хэзелтайн», такой же, как и до этого. Над ним виднелось прежнее бледно-голубое небо и те же неровные облака, движущиеся на север. Так что же изменилось?

Эрик вернулся на дорожку, обсаженную секвойями, решил войти внутрь и повернулся в сторону улицы. Такси исчезло. Детройт, здания и пандусы города казались более изысканными. Он вообще не знал этих мест.

Когда доктор поднялся на крыльцо, двери автоматически открылись перед ним, и он увидел опрятный кабинет с удобными кожаными креслами, журналами и пушистым ковром, рисунок которого постоянно менялся. За открытой дверью стояли бухгалтерские машины и компьютер. Откуда-то издали доносился шум работы.

Когда он уже собирался сесть, в кабинет вошел четверорукий риг с ничего не выражающим голубым хитиновым лицом и зачаточными крыльями, прижатыми к продолговатому блестящему туловищу, похожему на снаряд. Он что-то приветственно свистнул — Эрик никогда прежде не слышал о подобном обычае — и вышел через другую дверь.

За ним появился ещё один риг, энергично шевеливший двухсуставчатыми руками. Он подошел к доктору, остановился и протянул в его сторону небольшую коробочку в форме куба. На её боку возникали и тотчас же исчезали английские слова. Эрик понял, что ему следует обратить на них внимание. Риг хотел с ним пообщаться.

«Добро пожаловать в корпорацию «Хэзелтайн»».

Он прочитал эти слова, но не знал, как на них реагировать. Перед ним была самка, секретарша. Как ей отвечать?

Рига ждала, издавая негромкое жужжание. Строение её тела было столь замысловатым, что она не могла пребывать в полной неподвижности. Глаза, состоящие из многочисленных фасеток, то уменьшались, то увеличивались, сперва частично погружаясь в глубь черепа, а затем выскакивая наружу, словно пробки. Внешне казалось, будто рига слепа, но Эрик знал, что эти органы зрения ложные. Настоящие, более сложные, размещались на локтях верхних рук.

— Могу я поговорить с кем-то из ваших химиков? — спросил он и подумал: «Итак, мы проиграли войну. Вот с этими. Земля теперь под их оккупацией. Промышленными предприятиями руководят такие вот твари. Но люди до сих пор существуют, поскольку эту ригу вовсе не сбивает с толку мой вид, — тут же понял Свитсент. — Она восприняла мое появление как нечто само собой разумеющееся. Значит, мы, скорее всего, не рабы».

«По какому вопросу?»

Поколебавшись, он ответил:

— По поводу одного наркотика, который производился здесь в прошлом. Он назывался фрогедадрин или йот-йот-сто восемьдесят. Так именовался один и тот же продукт.

«Одну минуту».

Рига маленькими шажками удалилась в сторону внутренних дверей, после чего исчезла за ними. Эрик стоял и ждал. Он думал, что если это галлюцинация, то она явно не соответствует его желаниям.

Появился риг побольше, самец. Суставы его двигались с трудом, и Эрик понял, что он стар. Жизнь ригов насчитывала месяцы, а не годы. Этому оставалось уже немного.

Старый риг спросил с помощью переводчика:

«Что вы хотите знать о йот-йот — сто восемьдесят? Пожалуйста, говорите кратко».

Эрик наклонился и взял журнал со столика, стоявшего рядом. Он был не на английском языке. На обложке виднелись два рига и какие-то надписи, сделанные на их неразборчивой письменности, напоминающей кривые картинки.

Доктор удивленно уставился на журнал. Перед ним был номер «Лайфа». Отчего-то это потрясло его больше, чем вид самого врага.

«Слушаю».

Старый риг нетерпеливо заскрежетал.

— Я хотел бы купить противоядие от наркотика йот-йот-сто восемьдесят, — сказал доктор. — Чтобы излечиться от зависимости.

«Для этого я тебе не нужен. Такой вопрос могла решить и секретарша».

Риг повернулся и неуклюже ушел. Эрик остался один.

Вернулась секретарша с небольшим мешочком из коричневой бумаги и протянула его Свитсенту. При этом она воспользовалась не суставчатой рукой, а челюстями. Эрик взял мешочек, открыл и заглянул внутрь. Бутылочка с таблетками. Все, больше ему ничего не требовалось.

«Четыре тридцать пять, сэр».

Секретарша смотрела, как посетитель достает бумажник и протягивает ей пятидолларовую банкноту.

«Прошу прощения, но это банкнота времен войны, вышедшая из обращения».

— Ты не можешь её взять? — спросил Эрик.

«Правила запрещают нам делать это».

— Понятно, — глухо проговорил он, думая, как поступить.

Доктор мог бы проглотить содержимое бутылочки, и рига не успела бы его остановить. Но тогда Свитсента, вероятно, арестовали бы, а дальнейшее развитие событий он легко себе представлял. Полицейские проверили бы его документы и выяснили бы, что Эрик явился из прошлого. Они прекрасно понимали бы, что он может забрать с собой в прошлое сведения, которые способны повлиять на исход войны, видимо завершившейся для них успешно. Этого они допустить не могли, и им пришлось бы его убить, даже если две расы живут сейчас в согласии.

— Часы, — сказал он, снимая их с запястья и протягивая риге. — Семнадцать камней, батарея с гарантией на семьдесят лет.

В порыве вдохновения доктор добавил:

— Это антиквариат, отлично сохранившийся с довоенных времен.

«Одну минуту, сэр».

Секретарша взяла часы и на длинных гибких ногах направилась в глубь кабинета, где начала совещаться с кем-то невидимым. Эрик ждал, даже не пытаясь проглотить таблетки. Он чувствовал себя так, словно его окутывала какая-то плотная пленка, не дававшая ни пошевелиться, ни бежать. Доктору казалось, будто он завис на полпути между реальностями.

Из глубины кабинета кто-то вышел.

Эрик поднял взгляд.

Человек. Молодой парень с короткими волосами, в запятнанном и помятом рабочем халате.

— В чем дело, приятель? — спросил он.

За ним шла секретарша, треща суставами.

— Прошу прощения за беспокойство, — сказал Эрик. — Мы можем поговорить наедине?

Парень пожал плечами.

— Само собой.

Он провел Эрика в помещение, похожее на склад, закрыл дверь, спокойно повернулся к нему и сказал:

— Эти часы стоят триста долларов. Она не знает, что с ними делать. Мозг у неё всего лишь шестисотого типа. Знаешь, как бывает с этим классом Д.

Он закурил и протянул Эрику пачку «Кэмела».

— Я путешествую во времени, — сообщил доктор, беря сигарету.

— Да, конечно. — Парень рассмеялся и протянул зажигалку.

— Не слышал про йот-йот-сто восемьдесят? Его делали именно здесь.

Тот немного подумал и ответил:

— Но эту гадость давно уже перестали производить, поскольку она была ядовита и вызывала сильную зависимость. Собственно, после войны её больше не выпускают.

— Они победили?

— Кто?

— Риги, — пояснил Эрик.

— Риги — это мы, — сказал парень. — Не они. Они — Лилистар. Если ты путешествуешь во времени, то должен знать об этом даже лучше меня.

— Но мирный договор…

— Не было никакого мирного договора. Слушай, старик, я в колледже изучал курс мировой истории, собирался стать учителем. Я знаю все о последней войне, это была моя специальность. Джино Молинари, который был Генеральным секретарем ООН, когда начались военные действия, подписал с ригами протокол насчет эры всеобщего взаимопонимания. Потом риги начали сражаться с лилистарцами. Молинари, в соответствии с договором, встал на сторону ригов, и мы победили. — Парень улыбнулся. — А та наркота, на которую ты подсел, как сам говоришь, — это оружие, которое «Хэзелтайн» разработал в две тысячи пятьдесят пятом году, во время войны с Лилистаром. Ничего путного из этого не вышло, потому что лилистарцы оказались куда более продвинуты в фармакологии, чем мы, и быстро создали противоядие, которое ты как раз пытаешься купить. Господи, да они просто вынуждены были его создать. Ведь мы подбросили им эту дрянь в питьевую воду по идее самого Моля. Такое прозвище было у Генерального секретаря, — пояснил он.

— Ладно, — сказал Эрик. — Хватит об этом. Я хочу купить противоядие, вернее, обменять его на часы. Этой дозы достаточно? — Он полез в коричневый мешочек, который все время держал в руках, и достал бутылочку. — Принеси немного воды, дай мне проглотить пару таблеток и выпусти меня отсюда. Я не знаю, как долго тут пробуду и когда вернусь в свое время. Ты не против?

Он с трудом владел собственным голосом и весь дрожал, хотя сам не знал отчего — от злости, страха или растерянности.

— Спокойно. — Парень, держа сигарету в зубах, отошел в сторону, видимо, в поисках воды. — Кола подойдет?

— Да, — ответил Эрик.

Парень вернулся с бутылкой кока — колы. Свитсент с трудом проглотил несколько таблеток.

В дверях появилась секретарша.

«С ним все в порядке?»

— Да, — ответил парень, пока Эрик глотал последнюю таблетку.

«Возьмешь часы?»

Парень взял их у неё.

— Само собой разумеется, это собственность фирмы, — сказал он и направился к выходу.

— Кто был секретарем ООН в конце войны? Дональд Фестенбург? — крикнул ему вслед Эрик.

— Нет, — последовал ответ.

«Кроме лекарства ему следует дать некоторую сумму наличными».

Рига протянула парню мерцающую коробочку, на которой были написаны эти слова.

Тот остановился, нахмурился и пожал плечами.

— Сто баксов, — бросил он Эрику. — Хочешь бери, хочешь нет, мне все равно.

— Беру, — ответил Свитсент и пошел следом за парнем в кабинет.

Когда тот отдал ему деньги — странные незнакомые банкноты, ничего Эрику не напоминавшие, — ему пришел в голову ещё один вопрос.

— Чем закончилось правление Джино Молинари?

Парень поднял взгляд.

— Его убили.

— Застрелили?

— Да, старомодными свинцовыми пулями. Какой-то фанатик. Из-за мягкой иммиграционной политики Моля, который разрешал ригам селиться на Земле. Возникла расистская группировка, опасавшаяся кровосмешения, как будто люди и риги могли иметь друг с другом потомство.

Парень рассмеялся.

«Неужели это тот самый мир, откуда Молинари взял изрешеченный пулями труп, который мне показывал Фестенбург? Я сам видел мертвого Джино, изуродованного и забрызганного кровью, лежащего в резервуаре, заполненном гелием».

Сзади послышался сухой деловитый голос:

— Доктор Свитсент, вы не хотите взять противоядие от йот-йот-сто восемьдесят для жены?

Это произнес некий организм, полностью лишенный глаз. Эрик увидел его и представил себе фрукты, на которые натыкался в детстве, — перезрелые груши, лежащие в густой траве, покрытые шевелящимся слоем желтых червей, испускающие сладковатый запах гнили. Существо имело почти шарообразную форму, однако со всех сторон его сжимало некое подобие упряжи, без которой оно, вероятно, не могло функционировать в земной среде. Эрика удивляло только одно — зачем инопланетянину это было нужно.

— Он и вправду путешествует во времени? — спросил тот самый парень, стоявший у кассы, внезапно поднял голову и посмотрел на Эрика.

Шарообразное существо, зажатое в пластиковых ремнях, механическим голосом ответило:

— Да, мистер Таубман.

Оно переместилось в воздухе ближе к Эрику и остановилось на высоте около фута над землей, издавая неясное шипение, словно втягивая жидкость через искусственные трубки.

— Этот фрукт родом с Бетельгейзе, — сказал Свитсенту Таубман, показывая на шар. — Его зовут Вилли К. Это один из наших лучших химиков. — Парень запер кассу. — Он телепат, как и все тамошние жители. Они любят копаться в мозгах людей и ригов, но совершенно безвредны. Мы их любим.

Он подошел к Вилли К, наклонился и спросил:

— Слушай, раз он путешествует во времени, то, наверное, мы не можем так просто его отсюда выпустить? Вдруг он опасен или может нам для чего-нибудь пригодиться? Не вызвать ли полицию? Я думал, он псих или издевается.

Вилли К подплыл к Эрику, потом снова отодвинулся.

— Его невозможно задержать, мистер Таубман. Когда наркотик перестанет действовать, он вернется в свое время. Тем не менее я хотел бы воспользоваться случаем и задать несколько вопросов, пока наш гость здесь. Если, конечно, вы согласны, — обратился он к Эрику.

— Не знаю, — пробормотал тот, потирая лоб.

Чего — чего, а уж вопроса Вилли К насчет Кэти он точно не ожидал. Свитсент уже окончательно запутался, ему хотелось как можно быстрее отсюда убраться.

— Понимаю вас и сочувствую, — сказал Вилли К. — В любом случае, официально задавать вам вопросы не имело бы никакого смысла. Я и так читаю в ваших мыслях все, что мне захочется. Надеюсь, что, формулируя свои вопросы, я одновременно смогу развеять некоторые ваши сомнения, например касающиеся жены. Вас раздирают противоречивые чувства по отношению к ней. Прежде всего это страх, затем ненависть и, наконец, немало чистой незамутненной любви.

— Господи, любят же эти бетели играть в психологов, — заметил Таубман. — Наверняка такова врожденная склонность телепатов. Не думаю, что они могут что-то с этим поделать.

Он крутился неподалеку, явно заинтересованный тем, что говорил Вилли К.

— А я могу взять с собой противоядие для Кэти?

— Нет, но вы можете запомнить формулу, благодаря чему в вашем времени «Хэзелтайн» сможет его воспроизвести. Хотя не думаю, что вам этого хочется. Я вовсе не намерен вас уговаривать и не могу заставить.

— То есть его жена подсела на йот-йот-сто восемьдесят, а он не собирается ей помогать? — спросил Таубман.

— Ты не женат, — заметил Вилли К. — В супружестве может родиться величайшая ненависть, на какую только способны люди. Возможно, из-за постоянной близости или же потому, что когда-то между ними была любовь. Близость остается, несмотря на то что любовь исчезла без следа. Появляется жажда власти, борьба за доминирование. Собственно, это жена подсадила его на наркотик, так что чувства нашего гостя вполне понятны.

— Надеюсь, что никогда ни во что подобное не ввяжусь, — заявил Таубман. — Как можно ненавидеть того, кого когда-то любил?

Рига уже какое-то время назад подошла к ним, слушала их разговор и считывала перевод с поверхности устройства.

Теперь и она вставила свое слово:

«Любовь и ненависть связаны друг с другом куда теснее, чем думают земляне».

— Есть ещё сигарета? — спросил Эрик Таубмана.

— Конечно. — Парень протянул ему пачку.

— Самое интересное во всем этом то, что доктор Эрик Свитсент родом из вселенной, в которой пакт заключили Земля и Лилистар, — продолжал Вилли К. — В данный момент, то есть в их две тысячи пятьдесят пятом году, идет война, которую они постепенно, но определенно проигрывают. Это явно не наше прошлое, но совершенно другое, альтернативное. Кроме того, я вижу в его мозгу крайне интересную мысль о том, что тогдашний руководитель Земли Джино Молинари уже открыл ряд параллельных миров и пользуется ими для собственных политических целей.

Вилли К помолчал и продолжил:

— Нет, доктор Свитсент, после того как я извлек из вашей памяти образ трупа Молинари, могу с уверенностью утверждать, что он не из нашего мира. Генеральный секретарь действительно погиб вследствие покушения. При этом я помню фотографии его тела и замечаю одну маленькую, но существенную разницу. В нашем мире секретарю несколько раз выстрелили в лицо, так что черты его стали неузнаваемы. Труп, который вы видели, не настолько изуродован, вследствие чего я могу предположить, что он происходит из ещё одного мира, подобного нашему, но не идентичного.

— Видимо, именно поэтому здесь появлялось так мало путешественников во времени, — вставил Таубман. — Они разбросаны по разным возможным будущим.

— Что касается энергичного Молинари, то я предполагаю, что это ещё одна альтернативная конфигурация, — задумчиво продолжал Вилли К. — Как вы понимаете, доктор, это означает, что ваш секретарь сам принимал йот-йот-сто восемьдесят. Угроза вас убить, если вы подсядете на наркотик, — лишь проявление жестокого лицемерия. Но по некоторым признакам, содержащимся в ваших мыслях, я могу заключить, что Молинари также обладает противоядием, разработанным лилистарцами, которое вы только что приняли. Поэтому он ничего не боится и может свободно путешествовать по мирам.

Эрик понял, что Моль мог в любой момент дать лекарство ему и Кэти.

Ему трудно было примириться с тем, что он услышал сейчас о Джино Молинари. Генсек казался ему более человечным.

«Он просто играл с нами, — подумал Эрик. — Жестокое лицемерие, как говорит Вилли К».

— Погодите, — предупредил его тот. — Мы не знаем, что он собирался сделать. Джино только что узнал о вашей зависимости от наркотика. Именно в этот момент он, как обычно, страдал очередным приступом своих хронических болезней. Возможно, Молинари и дал бы вам лекарство позже, пока это ещё имело какое-то значение.

«Можно узнать, о чем вы говорите?»

Секретарша, как и Таубман, потеряла нить разговора.

— Не стоит ли вам начать трудоемкий процесс запоминания формулы? — спросил Вилли К. — Это займет все время, которое у вас ещё осталось.

— Ладно, — ответил Эрик и сосредоточился, готовясь слушать.

«Минуту».

Вилли К замолчал и повернулся к секретарше.

«Доктор выяснил нечто намного более важное, чем любые химические формулы».

— То есть? — спросил её Эрик.

«В вашем мире мы враги, но здесь живем вместе. Вы видите это и уже поняли, что в войне с нами нет необходимости. Ещё важнее то, что это также знает и ваш руководитель».

В самом деле. Нет ничего удивительного, что Молинари война была не по душе. Он не просто подозревал, что ввязался не в тот конфликт не с тем врагом. Джино сам стал свидетелем этого факта, возможно, не один раз, и все благодаря йот-йот — сто восемьдесят.

Но это не все. Было ещё кое-что, столь зловещее, что Эрик даже сам удивился, каким чудом эта мысль пробилась из глубин его подсознания вопреки всем барьерам. Йот-йот — сто восемьдесят попал на Лилистар, причем в больших количествах. Там наверняка с ним экспериментировали. Значит, лилистарцам также были знакомы альтернативные возможности. Они знали, что Земле повезло бы больше, если бы она пошла на союз с ригами, убедились в этом воочию.

Лилистар проигрывал в обоих сценариях развития событий — с Землей и без таковой на его стороне. Или…

Была ли третья возможность, в которой Лилистар и риги сражались с Землей?

— Союз между Лилистаром и ригами маловероятен, — сказал Вилли К. — Слишком давно они враждовали. Мне кажется, что равновесие держится исключительно на вашей планете, на которой мы сейчас находимся. Так или иначе, Лилистар обязательно будет побежден ригами.

— Но это означает, что лилистарцам нечего терять, раз они знают, что проиграют, — заметил Эрик.

Он легко мог представить себе реакцию Френекси на подобные известия. Нигилизм и разрушительная жестокость лилистарцев стали бы просто непостижимы.

— Да, это так, — согласился Вилли К. — Молинари не совершает поспешных шагов, и правильно делает. Возможно, теперь вы поймете, в чем причина стольких его болезней, ради чего он вынужден доходить до крайности, прикасаться к самой смерти, чтобы служить своему народу. Почему Джино сто раз подумал бы, прежде чем дать вам противоядие от йот-йот-сто восемьдесят. Если бы агенты Лилистара, в число которых, возможно, входит и ваша жена, узнали, что оно у него есть, то они могли бы… — Вилли К замолчал. — Как вы сами можете заметить, трудно предвидеть поведение психопатов. Одно можно сказать точно. Они не стали бы игнорировать подобное.

— Лилистарцы нашли бы способ лишить его противоядия, — сказал Эрик.

— Не в том дело. Они пытались бы его наказать. Френекси знал бы, что Молинари обладает слишком большой властью. Он имеет возможность свободно принимать йот-йот-сто восемьдесят, без опасений приобрести зависимость или разрушить нервную систему, и никак ему не подчиняется. Именно потому Молинари может противостоять премьеру. Он вовсе не столь уж беспомощен.

— Это уже выше моего понимания, — пожаловался Таубман. — Прошу прощения.

Он вышел, а секретарша осталась.

«Убедите Генерального секретаря связаться с властями ригов. Я уверена, мы поможем защитить Землю от мести Лилистара».

«Достаточно смелое заявление, — подумал Эрик. — Риги, возможно, и хотят помочь, но лилистарцы уже заняли стратегические позиции на Земле. Если бы они узнали, что земляне ведут переговоры с ригами, то тут же атаковали бы в соответствии с ранее заготовленным планом. На захват планеты им хватило бы одной ночи.

Какое-то время ещё могло бы существовать небольшое земное государство в окрестностях Шайенна, день и ночь находящееся под обстрелом и бомбардировками лилистарцев. Но и оно тоже рано или поздно капитулировало бы. Щит из рексероида, получаемого на Юпитере, не мог бы вечно его защищать, и Молинари об этом знает. Земля стала бы покоренным государством, поставляющим Лилистару сырье и рабов. Война продолжалась бы.

Ирония заключается в том, что Земля, ставшая планетой рабов, принимала бы в войне куда большее участие, чем сейчас, будучи якобы независимой. Никто не знает этого лучше, чем Моль. Отсюда и вся его внешняя политика. Это объясняет все действия Генсека».

— Кстати, — сказал Вилли К, в голосе которого послышались веселые нотки. — Ваш бывший работодатель Вирджил Эккерман все ещё жив и руководит корпорацией «Меха и красители». Ему двести тридцать лет. По первому его зову придут двадцать специалистов по пересадкам. Я где-то читал, что он использовал четыре комплекта почек, пять печеней, поджелудочных желез и неизвестное количество сердец.

— Мне плохо, — пробормотал Эрик и пошатнулся.

— Заканчивается действие наркотика. — Вилли К перелетел ближе к стулу. — Мисс Сииг, помогите ему!

— Со мной все в порядке, — хрипло проговорил Свитсент.

У него болела голова, приступы тошноты не давали устоять на ногах. Все линии и поверхности вокруг словно искривились. Стул, на котором он сидел, утратил материальность, и Эрик неожиданно упал на бок.

— Переход происходит тяжело, — сказал Вилли К. — Похоже, мы ничем не можем ему помочь, мисс Сииг. Пожелайте своему Генеральному секретарю удачи, доктор. Я ценю его службу вашему народу. Возможно, даже напишу письмо в «Нью-Йорк таймс», где поделюсь своими знаниями.

Разноцветный поток окружил Эрика, словно светящийся ветер.

«Это ветер жизни, — подумал врач. — Он обдувает меня, несет куда хочет, не обращая внимания на мои ничтожные желания».

Вскоре ветер почернел. Он нес уже не жизнь, но густой дым смерти.

Эрик увидел пародию на свою поврежденную нервную систему, простиравшуюся вокруг него. Множество линий-нервов стали ярко-красными в тех местах, где через них прошел наркотик, оставив свой мрачный след. Какая-то птица, стервятник бури, уселась Эрику на грудь и каркала в тишине, оставшейся после ветра, умчавшегося прочь. Гадина не улетала, Свитсент чувствовал, как её вонючие когти погружаются в его легкие, в грудную клетку, затем в брюшную полость. Ничто в нем не осталось нетронутым, все было исковеркано. Даже противоядие не могло этому помешать. Ему казалось, что первозданная чистота тела не вернется до конца жизни.

Такую цену вынудили его заплатить силы, правящие миром.

Эрик сумел присесть на корточки и обнаружил, что находится в пустой приемной. Никто его не видел, он мог спокойно встать и уйти.

Доктор оперся на хромированное кресло, обитое кожей, и поднялся на ноги.

На столике поблизости лежали журналы на английском языке, с обложек которых улыбались земляне, а не риги.

— Могу ли я вам чем-то помочь? — послышался мужской, слегка шепелявый голос.

Перед ним стоял сотрудник «Хэзелтайна» в модном цветастом костюме.

— Нет, — ответил Эрик.

Это было его собственное время. Он узнал реалии две тысячи пятьдесят пятого года.

— Но все равно спасибо.

Вскоре Свитсент с трудом шел по дорожке, усаженной секвойями, в сторону тротуара.

Ему требовалось такси, в которое он мог бы сесть и отдохнуть, возвращаясь назад в Шайенн. Доктор уже получил то, что хотел. Скорее всего, он избавился от зависимости, а если постарается, то сможет спасти и жену. К тому же Эрик познакомился с миром, на который не падала вездесущая тень Лилистара.

— Вас куда-нибудь отвезти, сэр? — К нему подъехало автоматическое такси.

— Да, — ответил он, направляясь к машине.

«Предположим, что все земляне приняли наркотик, — подумал он, садясь в такси. — Массовое бегство от нашей мрачной, постоянно ограниченной действительности. Допустим, что корпорация распорядилась произвести огромные количества йот-йот — сто восемьдесят и с помощью правительства распространила его среди всех людей. Было бы это этичным решением? Имеем мы право на подобное?

В любом случае, ничего бы из этого не вышло. Нас опередили бы лилистарцы».

— Куда летим, сэр? — спросило такси, и Свитсент решил проделать на нем весь путь.

— В Шайенн.

— Не могу, сэр. — Доктору показалось, что голос робота звучит взволнованно. — Только не туда. Назовите другой…

— Почему нет? — Эрик тотчас же пришел в себя.

— Потому что, как известно, весь Шайенн принадлежит им. Врагу. Вы знаете, что въезд на неприятельскую территорию запрещен законом.

— Что ещё за враг?

— Изменник Джино Молинари, — ответило такси. — Который, как вам известно, совершил предательство во время войны. Бывший Генеральный секретарь ООН пошел на тайный сговор с агентами ригов, чтобы…

— Какое сегодня число? — спросил Эрик.

— Пятнадцатое июня две тысячи пятьдесят шестого года.

Свитсенту не удалось — возможно, из-за действия противоядия — вернуться в настоящее. Он угодил на год позже и ничего не мог с этим поделать. Наркотика у него не осталось. Он отдал все Кэти и таким вот образом застрял здесь, судя по всему, на территории, принадлежащей лилистарцам, как и большая часть Земли.

Но Джино Молинари был жив! Он ещё держался. Шайенн не пал в течение дня или даже недели. Возможно, риги сумели прислать подкрепление.

Был шанс узнать это от такси. В пути.

«А Дон Фестенбург мог мне обо всем этом рассказать, — понял Эрик. — Поскольку я перенесся именно в то самое время, когда встречался с ним в кабинете, где он был одет в поддельный мундир Генерального секретаря ООН и показывал мне фальшивую гомеогазету».

— Лети на запад, — велел он такси.

«Я должен вернуться в Шайенн, — подумал доктор. — Неважно, каким образом».

— Да, сэр, — ответила машина. — Кстати, вы не предъявили мне разрешение на поездку. Могу я его увидеть? Естественно, это чистая формальность.

— Что ещё за разрешение?

Но Эрик уже понял. Речь наверняка шла о документе, выдаваемом оккупационными властями Лилистара, без которого земляне не могли свободно передвигаться. Эта планета была покорена, и она все ещё находилась в состоянии войны.

— Прошу вас, сэр, — сказала машина и снова начала снижаться. — Иначе мне придется доставить вас на ближайший пост лилистарской военной полиции, который находится в одной миле к востоку. Недалеко отсюда.

— Само собой, — согласился Эрик. — Впрочем, они недалеко откуда угодно, не только отсюда.

Машина опускалась все ниже.

— Вы правы, сэр. Это очень удобно.

Такси выключило двигатель и начало тормозить.

Глава 12

— Знаешь что, — сказал Эрик, когда колеса такси коснулись земли, машина немного проехала и остановилась у края тротуара.

Впереди виднелось мрачное здание с вооруженными охранниками у входа.

— Давай договоримся.

— О чем? — подозрительно спросил автомат.

— Мое разрешение осталось в корпорации «Хэзелтайн» — помнишь, откуда ты меня забрал? Вместе с бумажником и всем его содержимым. Если ты выдашь меня лилистарской военной полиции, то мои деньги не будут для тебя ничего стоить. Сам знаешь, что со мной сделают.

— Да, сэр, — согласилась машина. — Вас расстреляют. Таков новый закон, введенный декретом от десятого мая. Поездка без разрешения…

— Так, может, будет лучше, если я дам тебе эти деньги? В качестве чаевых. Ты отвезешь меня обратно к «Хэзелтайну», я возьму бумажник, покажу разрешение. Ты больше не повезешь меня сюда и оставишь деньги себе. Сам видишь, какая будет от этого польза и для меня, и для тебя.

— Мы оба выиграем, — согласилась машина.

Её автоматические цепи быстро пощелкивали, обдумывая предложение.

— Сколько у вас денег?

— Я работаю в «Хэзелтайне» курьером. В моем бумажнике около двадцати пяти тысяч долларов.

— Понятно! Оккупационными бумажками или банкнотами ООН?

— Вторыми, естественно!

— Договорились! — охотно согласился автомат и снова тронулся с места. — Нельзя сказать, что вы совершили поездку в точном смысле этого слова, поскольку назвали цель, находящуюся на территории врага, а я даже не собирался туда лететь. Так что никакого закона мы не нарушили.

Машина свернула в сторону Детройта, жаждая заполучить добычу.

Когда она приземлилась на парковке корпорации «Хэзелтайн», Эрик поспешно вышел.

— Сейчас вернусь, — сказал он и побежал к входу в здание.

Вскоре Свитсент оказался внутри. Перед ним простиралась огромная лаборатория.

Он обратился к первому встречному сотруднику:

— Меня зовут Эрик Свитсент. Я работаю у Вирджила Эккермана, и дело не терпит отлагательства. Не могли бы вы помочь мне связаться с ним?

Сотрудник — какой-то клерк — поколебался.

— Я думал… — Он испуганно понизил голос. — Разве мистер Вирджил Эккерман не в Ваш-тридцать пять, на Марсе? Корпорацией «Меха и красители» в настоящее время руководит мистер Джонас Эккерман. Я знаю, что в «Еженедельном бюллетене службы безопасности» Вирджил Эккерман назван военным преступником, так как бежал после начала оккупации.

— В таком случае не могли бы вы связаться с Ваш-тридцать пять?

— С территорией врага?

— Тогда позвоните Джонасу.

Больше Эрик ничего не мог сделать. Чувствуя собственную беспомощность, он пошел в кабинет следом за клерком. На экране появилось лицо Джонаса.

Он увидел Эрика, заморгал и, заикаясь, пробормотал:

— Что?.. До тебя тоже добрались? Зачем ты уехал из Ваш-тридцать пять? Господи, ведь тебе с Вирджилом там ничего не угрожало. Я заканчиваю. Это какая-то ловушка. Полиция…

Экран потемнел. Джонас поспешно прервал связь.

Значит, его второе «я», живущее в обычном времени, на год позже, сбежало с Вирджилом в Ваш-тридцать пять. Этот факт придал доктору уверенности. Несомненно, ригам удалось…

Его «я» на год позже.

Это означало, что он каким-то образом вернулся в две тысячи пятьдесят пятый год — иначе не было бы Эрика из пятьдесят шестого, который сбежал с Вирджилом. В пятьдесят пятый год он мог перенестись только с помощью йот-йот — сто восемьдесят.

Единственный источник наркотика находился именно здесь. Эрик совершенно случайно оказался в единственном нужном месте на всей планете благодаря трюку, который ему удалось провернуть с идиотом-такси.

Свитсент нашел того же клерка и заявил ему:

— Я должен реквизировать некоторое количество наркотика под названием фрогедадрин. Сто миллиграммов. И вообще, я спешу. Показать документы? Я могу подтвердить, что работаю в корпорации. — Внезапно ему в голову пришла одна мысль. — Позовите мистера Хэзелтайна. Он меня знает.

Берт наверняка должен был помнить встречу в Шайенне.

— Но мистера Хэзелтайна убили, — пробормотал клерк. — Как вы можете этого не помнить? В январе, когда фирма сменила владельца.

Видимо, на лице Эрика отразилось неподдельное потрясение, поскольку сотрудник фирмы тут же заговорил иначе.

— Похоже, вы были его другом, — сказал он.

— Да, — кивнул Эрик.

Можно было сказать и так.

— Берт был хорошим руководителем, не то что эти лилистарские подонки. Не знаю, что вы тут делаете и какие у вас проблемы, но дам вам сто миллиграммов йот-йот-сто восемьдесят, — решил клерк. — Я знаю, где его хранят.

— Спасибо вам огромное.

Клерк ушел. Шло время.

«Интересно, такси все ещё ждет меня на парковке? — подумал доктор. — Или оно, дойдя до отчаяния, попытается ворваться внутрь и отыскать обманщика?»

Он представил себе абсурдную картину. Автоматическое такси врывается в здание корпорации, пробив бетонную стену.

Вернулся клерк и протянул Эрику горсть капсул.

Свитсент взял стаканчик из ближайшего кулера, Эрик наполнил его водой, поднял и сунул в рот капсулу.

— Это йот-йот-сто восемьдесят с измененным составом, — сказал клерк, внимательно наблюдавший за ним. — Хочу вас предупредить, поскольку вижу, что вы намерены его принять.

Он побледнел.

Эрик опустил руку со стаканчиком, вынул капсулу изо рта и спросил:

— Как именно измененным?

— Он все так же приводит к зависимости и разрушает печень, но не вызывает галлюцинаций, связанных с путешествиями во времени, — объяснил клерк. — Когда сюда прибыли лилистарцы, они приказали нашим химикам модифицировать состав. Это их идея, не наша.

— Зачем?

«Господи, кому нужен наркотик, который лишь вызывает зависимость и разрушает организм?»

— Потому что это оружие в войне с ригами. — Клерк поколебался, но добавил: — Он используется также для обработки мятежных землян, перешедших на сторону врага.

Последнее, похоже, не слишком его радовало.

Эрик швырнул капсулы йот-йот — сто восемьдесят на лабораторный стол.

— Тогда я не буду его принимать. — Внезапно ему в голову пришла ещё одна шальная мысль. — Если я получу разрешение от Джонаса, то вы предоставите мне корабль фирмы? Я позвоню ему ещё раз. Это мой старый друг.

Он направился к видеофону. Клерк шел за ним по пятам. «Если бы только Джонас меня выслушал!..»

В лабораторию вошли двое лилистарских военных полицейских. На парковке Эрик заметил их патрульный корабль, стоявший рядом с автоматическим такси.

— Вы арестованы за поездку без разрешения и обман, — заявил один из них, направив на Эрика палку странной формы. — Ваше такси устало ждать, позвонило нам и пожаловалось.

— Какой обман? — спросил Эрик, а клерк благоразумно исчез. — Я работаю в тихуанской корпорации «Меха и красители», нахожусь здесь по делам.

Странная палка засветилась, и Свитсент почувствовал, будто кто-то коснулся его мозга. Не колеблясь, он двинулся в сторону дверей лаборатории, машинально потирая лоб правой рукой.

«Ладно, — подумал он. — Иду».

У него пропало всякое желание оказывать сопротивление лилистарским полицейским, даже спорить с ними. Он был рад, что садится в их корабль.

Вскоре они стартовали. Корабль плыл над крышами Детройта, направляясь к казармам, находившимся в двух милях.

— Давай его сразу прикончим и выбросим труп, — сказал один полицейский другому. — Какой смысл тащить его в казармы?!

— Чёрт побери, мы можем его просто вышвырнуть, — предложил второй. — Все равно разобьется.

Он нажал кнопку на приборной панели, и в дне открылся люк.

Эрик увидел внизу дома города.

— Приятного полета, — сказал полицейский Свитсенту, выкручивая ему руку и подталкивая в сторону люка.

Он действовал профессионально. Эрик оказался на краю отверстия, и тут полицейский отпустил его, чтобы не вывалиться самому.

Под патрульным кораблем вдруг появился ещё один, побольше, весь в пробоинах и царапинах, ощетинившийся пушками. Он летел брюхом вверх, парил словно большой водный хищник. Точно выпущенный снаряд попал в открытый люк, прямо в полицейского, который стоял рядом с Эриком. В следующее мгновение выстрелила пушка помощнее. Передняя часть патрульного корабля взорвалась, засыпав доктора и второго полицейского градом оплавленных обломков.

Лилистарский корабль камнем устремился к земле.

Оставшийся в живых полицейский очнулся от оцепенения, бросился к стене и включил аварийную систему ручного управления. Корабль перестал падать. Он парил в воздухе, описывая спирали, потом наконец грохнулся о землю, подскочил, заскользил по улице мимо машин и такси, ударился о край тротуара, задрал хвост и застыл неподвижно.

Полицейский поднялся на ноги, схватил пистолет, с трудом добрался до люка, присел сбоку и начал стрелять. После третьего выстрела копа отбросило назад, пистолет выпал из его руки и завертелся на полу. Лилистарец свернулся в некое подобие шара, который беспомощно перекатился по полу, словно животное, сбитое машиной, ударился о стену да так и остался там, постепенно распрямляясь и приобретая человеческие очертания.

Военный корабль, покрытый шрамами, приземлился рядом на улице. В передней его части открылся люк, из которого выпрыгнул какой-то мужчина.

Когда Эрик выбрался из обломков, тот сразу же подбежал к нему.

— Привет, — тяжело дыша, сказал незнакомец. — Это я.

— Кто?.. — спросил доктор.

Человек, уничтоживший полицейский корабль, был явно ему знаком. Перед ним возникло лицо, которое он видел множество раз, хотя сейчас оно выглядело несколько иначе, под странным углом, словно вывернутое наизнанку. Пробор был не с той стороны, и потому казалось, будто голова сидит криво, все черты выглядели какими-то неправильными. Эрика удивило, насколько непривлекательно тот смотрится. Этот мужчина был слишком толст и слегка староват. В волосах пробивалась седина.

Внезапно увидев самого себя, причем весьма неприглядного, Свитсент испытал настоящий шок.

«Неужели я и в самом деле так выгляжу?» — мрачно подумал он.

Куда делся симпатичный парень, изображение которого он ежедневно видел по утрам в зеркальце для бритья? Оно вполне заменяло ему истинный вид этого человека, вступающего в средний возраст.

— Ну да, я слегка потолстел, и что с того? — спросил Эрик из две тысячи пятьдесят шестого года. — Господи, я же спас тебе жизнь. Лилистарцы собирались просто вышвырнуть тебя со своего корабля!

— Знаю, — раздраженно ответил Эрик из пятьдесят пятого и побежал следом за человеком, который был им самим.

Они сели в корабль. Его «я» из пятьдесят шестого сразу же захлопнуло люк и подняло корабль высоко в небо, где до него не могли добраться никакие патрули лилистарской военной полиции. Это явно был современный летательный аппарат, а не какая-то развалина.

— Не обижайся, — заговорило его «я» из будущего. — Я не сомневаюсь в том, что ты в своем уме, но хотел бы для твоей же пользы указать на несколько ошибок в плане. Прежде всего скажу вот что. Если бы тебе удалось достать первоначальную версию йот-йот-сто восемьдесят, то ты перенесся бы в будущее, а не в свой пятьдесят пятый, и снова подсел бы на него. Какое-то время, похоже, ты даже понимал, что тебе нужен не йот-йот-сто восемьдесят, но нечто иное, уравновешивающее последствия действия противоядия. — Эрик из пятьдесят шестого года кивнул куда-то в сторону. — Это средство у меня в пальто. Взгляни на магнитную вешалку у стены. Спецам из «Хэзелтайна» пришлось создать его в течение года, взамен за то, что ты дал им формулу противоядия. Ты не сделал бы этого, если бы не смог вернуться в пятьдесят пятый год. Так что ты знаешь, что вернулся туда. Или, скорее, вернешься.

— Чей это корабль?

Аппарат по-настоящему впечатлял. Он мог без проблем уйти от вооруженных сил Лилистара, без труда проникнуть за линию фронта, на Землю.

— Ригов. Они дали его Вирджилу в Ваш-тридцать пять. На всякий случай. Когда падет Шайенн, что наверняка приключится примерно через месяц, мы перевезем Молинари на Марс.

— Как он себя чувствует?

— Намного лучше. Теперь он делает что хочет. Вернее сказать, что должен, как Джино считает. Кроме того… но ты сам узнаешь. Прими средство от противоядия с Лилистара.

Эрик порылся в карманах пальто, нашел таблетки и проглотил, не запивая.

— Послушай, — начал он. — А что с Кэти? Нам нужно посоветоваться.

Хорошо было иметь кого-то, с кем можно было поговорить о проблеме, мучившей его больше всего, даже если собеседником был он сам. По крайней мере, возникла иллюзия сотрудничества.

— Что ж, ты отучил — отучишь её от йот-йот-сто восемьдесят. Но уже после того, как организм Кэти подвергся страшным разрушениям. Она никогда больше не будет красавицей, даже с помощью пластической хирургии, к которой попытается несколько раз прибегнуть, прежде чем сдастся. Это ещё не все, но я предпочитаю больше ничего не говорить, чтобы не ухудшать твоего и без того тяжелого положения. Спрошу лишь, ты слышал о синдроме Корсакова?

— Нет, — ответил Эрик, хотя, конечно, соврал.

Всё-таки он был врачом.

— Это разновидность психоза, обычно возникающего у алкоголиков вследствие необратимого разрушения ткани коры головного мозга. Его вызывают длительные периоды отравления. Однако он может проявляться и после длительного употребления наркотиков.

— Хочешь сказать, что у Кэти синдром Корсакова?

— Помнишь, иногда она ничего не ела три дня подряд? Не забыл о её приступах агрессии и параноидальных идеях насчет того, что все поступают с ней подло? Это синдром Корсакова. Он является последствием не йот-йот-сто восемьдесят, но всех наркотиков, которые она принимала раньше. Врачи в Шайенне готовили её к отправке обратно в Сан-Диего, сделали электроэнцефалограмму и обнаружили эту болезнь. Они расскажут тебе обо всем вскоре после твоего возвращения в пятьдесят пятый год. Так что приготовься. Вряд ли стоит говорить, что это неизлечимо, — добавил Эрик из будущего. — Удалить токсические вещества недостаточно.

Оба немного помолчали, затем снова заговорил доктор из пятьдесят шестого:

— Тяжело быть мужем женщины, страдающей психозом, которая к тому же истощена физически. Она до сих пор моя жена. Наша жена. По крайней мере, Кэти успокаивается после приема фенотиазина. Знаешь, это даже интересно. Почему я не мог — мы не могли — распознать случай заболевания, который был у нас под носом днем и ночью? Субъективный взгляд и привычка порой ослепляют. Естественно, болезнь развивалась медленно, часто скрывая свою сущность.

Считаю, что рано или поздно придется поместить Кэти в закрытое учреждение, но пока что я откладываю это на потом. Может, до времени, когда мы в конце концов выиграем войну. А так оно и будет.

— Откуда ты знаешь? Благодаря йот-йот-сто восемьдесят?

— Никто уже не использует эту гадость. Только Лилистар, да и то, как ты сам знаешь, исключительно с точки зрения токсического воздействия и появления зависимости. Обнаружилось столько альтернативных будущих, что анализ их связи с нашим миром пришлось отложить до окончания войны. Ведь мы оба знаем, что на тщательное тестирование нового наркотика могут потребоваться годы. Но войну мы, конечно, выиграем. Риги уже захватили половину империи Лилистара. А теперь послушай. У меня есть для тебя инструкции, которые ты должен выполнить, иначе может возникнуть очередное альтернативное будущее. В этом случае моя стычка с полицейскими не состоится.

— Понимаю, — сказал Эрик.

— В Аризоне, в лагере военнопленных номер двадцать девять, сидит майор из разведки ригов. Кодовое имя — Дег Даль Иль. С его помощью ты можешь с ним связаться. Это земной код, не их. Представь себе, лагерное начальство поручило ему проверять страховые требования в адрес правительства на предмет мошенничества. Так что он до сих пор пересылает информацию своему руководству, хотя и военнопленный. Именно этот майор будет связным между Молинари и ригами.

— Что я должен с ним сделать? Забрать в Шайенн?

— В Тихуану. В головной офис корпорации. Ты купишь его у лагерного начальства. Это раб. Ты наверняка понятия не имел о том, что крупные промышленные предприятия могли бесплатно получать рабочую силу из лагерей военнопленных? Так или иначе, когда явишься в лагерь номер двадцать девять, скажешь им, что ты из корпорации и тебе нужен умный риг. Они поймут, о чем речь.

— Век живи — век учись, — заметил Эрик.

— Самая большая проблема у тебя будет с Молинари. Ты должен уговорить его приехать в Тихуану на встречу с Дег Даль Илем, что станет первым звеном в цепи обстоятельств, которые позволят Земле освободиться от Лилистара и сблизиться с ригами без риска всеобщей резни. Сейчас скажу, почему это будет непросто. У Генсека есть некий план. Он ввязался в личную борьбу с премьером Френекси. По мнению Моля, под угрозой его мужская честь. Для него это не абстракция, а нечто осязаемое и конкретное. Ты видел на записи того энергичного, гордого Джино. Это его тайное оружие, такое вот «фау-два». Он начинает пользоваться здоровыми версиями самого себя из ряда параллельных миров, при этом прекрасно понимает, что у него их более чем достаточно. Вся его философия основана на том, чтобы коснуться смерти, но все же победить её. В столкновениях с премьером Френекси, которого он боится, Генсек может умирать тысячи раз и все равно воскресать. Процесс деградации, развитие психосоматических заболеваний прекратится сразу же после появления на сцене первого здорового Молинари. Ты вернешься в Шайенн как раз вовремя, чтобы увидеть это собственными глазами. В тот вечер запись пройдет по всем телеканалам, в лучшее время.

— Значит, сейчас он должен быть болен как никогда в жизни, — задумчиво сказал Эрик.

— То есть крайне тяжело, доктор.

— Да, доктор. — Свитсент посмотрел на своего двойника из пятьдесят шестого года. — Наши диагнозы идентичны.

— Сегодня вечером — в твоем времени, не в моем — премьер Лилистара потребует провести очередное совещание с участием Молинари. В зале появится здоровый, энергичный двойник Джино. В это время больной Генеральный секретарь, наш Моль, будет лежать в своих личных апартаментах на втором этаже под охраной, смотреть телепередачу и тешить свое самолюбие мыслями о том, как легко ему удалось избежать встречи с Френекси и его все возрастающими требованиями.

— Полагаю, здоровый Молинари с альтернативной Земли добровольно принимает в этом участие?

— С огромным удовольствием. Как и все они. Для всех деятелей такого рода почти самое главное в жизни — борьба с Френекси, увенчавшаяся победой, с ударами выше и ниже пояса. Молинари — профессионал. Он живет политикой, которая одновременно его убивает. У здорового Джино после совещания с премьером случится первый приступ спазма предсердного клапана. Его тоже начнут мучить болезни. И так далее, один Молинари за другим, пока в конце концов Френекси не умрет. Ведь когда-то он должен отдать концы. Будем надеяться, что раньше Генсека.

— Чтобы победить Молинари, ему придется немало потрудиться, — заметил Эрик.

— Но все это совершенно нормально, чем-то сродни средневековому поединку рыцарей в доспехах. Молинари — это Артур с раной от копья в боку. Догадайся, кто в таком случае Френекси. Самое интересное для меня то, что на Лилистаре ни в одной из эпох не существовало рыцарства, так что премьеру этого не понять. Для него это обычная борьба за экономическое господство, вопрос того, кто чьими заводами руководит, кто чью рабочую силу может использовать.

— Никакой романтики, — кивнул Эрик. — А что с ригами? Они поймут Моля? В их истории был период рыцарства?

— У них четыре руки и хитиновый панцирь, — сказал его двойник из пятьдесят шестого года. — Увидеть их в деле — это было бы нечто. Я понятия об этом не имею, поскольку ни мы с тобой, да и никто другой из известных мне землян никогда не утруждал себя исследованиями цивилизации ригов так, как это следовало бы делать. Ты запомнил имя их агента?

— Дег что-то там.

— Дег Даль Иль. Постарайся запомнить.

— Господи! — простонал Эрик.

— Тебя от меня тошнит, да? Что ж, взаимно. Ты какой-то обрюзгший, плаксивый, жутко горбишься. Ничего удивительного, что у тебя такая жена, как Кэти. Ты заслужил свою судьбу. Может, продемонстрируешь в ближайший год, что способен на большее? Возьмешь себя в руки и найдешь другую женщину, чтобы дела уже не выглядели так хреново, когда наступит мое время, пятьдесят шестой год? Ты мне этим обязан. В конце концов, я спас тебе жизнь, вырвал из лап лилистарцев.

Двойник из пятьдесят шестого грозно посмотрел на него.

— Какую женщину ты предлагаешь? — осторожно спросил Эрик.

— Мэри Рейнеке.

— Ты с ума сошел.

— Послушай. Примерно через месяц твоего времени Мэри и Молинари поссорятся. Ты можешь этим воспользоваться. Я не сумел, но все можно изменить. Ты способен устроить нам несколько иное будущее. Все то же самое, кроме супружеских отношений. Разведись с Кэти и женись на Мэри Рейнеке или на ком-то другом, все равно. — В голосе Эрика из будущего неожиданно послышалось отчаяние. — Господи, что же меня ждет?! Придется отправить её под замок, притом на всю жизнь. Я не желаю этого делать, хочу освободиться от оков.

— С нами или без нас.

— Знаю. Для неё так или иначе этим закончится. Но почему именно я должен с ней так поступить? Действуя совместно, мы станем сильнее. Нам придется нелегко. Во время бракоразводного процесса Кэти будет драться как львица. Подавай на развод в Тихуане. Мексиканские законы либеральнее американских. Найди хорошего адвоката. Я уже одного выбрал. Он живет в Энсенаде. Хесус Гуадарала. Запомнишь? Я не смог туда добраться, чтобы начать процесс с его помощью, но, чёрт побери, у тебя получится.

Он с надеждой посмотрел на Эрика.

— Попробую, — сказал наконец доктор.

— Сейчас я должен тебя высадить. Через несколько минут начнет действовать противоядие. Мне не хотелось бы, чтобы ты свалился с высоты в пять миль на поверхность нашей планеты.

Корабль начал снижаться.

— Я высажу тебя в Солт-Лейк-Сити. Это большой город. Ты не привлечешь к себе внимания, а когда вернешься в свое время, сможешь взять такси до Аризоны.

— У меня нет денег пятьдесят пятого года, — вспомнил Эрик. — Или всё-таки есть?

В голове у него путалось, слишком уж многое произошло.

Он начал искать бумажник.

— Я перепугался, когда пытался заплатить за противоядие в «Хэзелтайне» банкнотами времен…

— Не трать время на детали. Я их уже знаю.

Остальную часть пути они летели молча, ощущая мрачное презрение друг к другу.

«Вот наглядное доказательство того, сколь необходимо уважение к самому себе, — понял доктор. — Чтобы выжить, мне придется научиться по-другому смотреть на себя и свои поступки».

— Зря теряешь время, — сказал его спутник, когда они приземлились на пастбище в окрестностях Солт-Лейк-Сити. — Все равно не изменишься.

Эрик шагнул на влажную мягкую траву и бросил за спину:

— Это ты так считаешь. Поживем — увидим.

Его двойник из пятьдесят шестого года молча закрыл люк и стартовал. Корабль устремился в небо и исчез.

Свитсент побрел в сторону ближайшей мощеной дороги.

В Солт-Лейк-Сити он поймал такси. Разрешение на поездку у него не спрашивали, поэтому доктор сообразил, что незаметно, вероятно по пути до города, переместился на год в прошлое и вернулся в свое время. Однако ему все же хотелось удостовериться в этом.

— Назови сегодняшнее число, — велел он.

— Пятнадцатое июня, сэр, — сообщила машина, с гудением плывя над зелеными горами и долинами.

— Какого года?

— Вы что, Рип ван Винкль, сэр? Сейчас две тысячи пятьдесят пятый год. Надеюсь, это вас удовлетворит.

Такси было старое и слегка запущенное. Ему пригодился бы ремонт. В работе автоматических цепей чувствовалось раздражение.

— Удовлетворит, — ответил Эрик.

Он связался по видеофону с информационным центром в Фениксе и выяснил, где находится лагерь военнопленных. Эти сведения не были секретными. Такси скользило над ровными пустошами, монотонными скалистыми холмами и впадинами, когда-то бывшими озерами. Неожиданно оно приземлилось среди бесплодной дикой местности. Лагерь номер двадцать девять находился именно там, где Эрик и ожидал, в месте, менее всего пригодном для жизни. Огромные пустыни Невады и Аризоны напоминали скорее мрачные чужие планеты, а не Землю. Честно говоря, Эрик предпочел бы области Марса, которые он видел в окрестностях Ваш-тридцать пять.

— Желаю удачи, сэр, — попрощалось такси, после того как он расплатился, и с гудением умчалось в темноту, бренча болтающимся номерным знаком.

— Спасибо, — ответил Эрик и направился к будке охраны, торчавшей у входа в лагерь.

Солдату, стоявшему на посту, он объяснил, что его прислала тихуанская корпорация «Меха и красители», чтобы купить пленного для работы в офисе, которую требовалось исполнять крайне тщательно.

— Только одного? — спросил солдат, ведя его в кабинет своего начальника. — Мы можем дать вам пятьдесят ригов. Двести. Лагерь сейчас переполнен. После недавнего сражения нам доставили шесть транспортов.

В кабинете полковника Эрик заполнил несколько бланков и подписал их от имени корпорации. Он объяснил, что оплата будет перечислена, как обычно, в конце месяца, после выставления официального счета.

— Можете выбирать, — сказал полковник, умирающий от скуки. — Идите посмотрите. Можете брать любого, хотя они все одинаковые.

— Вижу, какой-то риг в соседней комнате сортирует документы, — сказал Эрик. — Он делает это весьма неплохо.

— Это старый Дег, — пояснил полковник. — Он почти сросся с нашей конторой. Его схватили в первую неделю войны. Чтобы лучше нам услужить, он даже соорудил себе переводчик. Если бы только все они были столь же сговорчивы, как Дег!

— Я его беру, — заявил Эрик.

— Нам придется потребовать существенную дополнительную плату, — хитро проговорил полковник. — Ввиду обучения, которое он у нас прошел. — Он что-то записал в блокнот. — Плюс доплата за переводчик.

— Вы говорили, что он сделал его сам.

— Из наших материалов.

В конце концов они договорились о цене, и Эрик прошел в соседнюю комнату, к ригу, все четыре руки которого были заняты бланками страховых требований.

— С этого момента ты принадлежишь корпорации «Меха и красители», — сообщил ему Эрик. — Он не захочет бежать или напасть на меня? — спросил доктор у полковника.

— Они никогда этого не делают, — ответил тот, закурил сигару и мрачно прислонился к стене. — Это не в их натуре. Риги — обычные жуки. Большие и блестящие.

Вскоре Эрик снова стоял на жарком солнце и ждал такси из Феникса.

«Если бы я знал, что на это потребуется так мало времени, то задержал бы ту старую разболтанную колымагу», — подумал он.

В присутствии молчащего рига доктор чувствовал себя неуверенно. Всё-таки это был их официальный враг. Риги сражались с землянами и убивали их, а этот экземпляр был к тому же профессиональным офицером.

Риг прихорашивался словно муха, приглаживал крылья, усики, нижнюю пару конечностей. В одной из хрупких рук он держал переводчик, ни на мгновение его не выпуская.

— Ты рад, что выбрался из лагеря для военнопленных? — спросил Эрик.

На переводчике появились слова, бледные в лучах палящего солнца пустыни.

«Не слишком».

Появилось такси. Эрик и Дег Даль Иль сели в него, машина сразу же взмыла в воздух и направилась в сторону Тихуаны.

— Я знаю, что ты офицер разведки, — сказал Эрик. — Именно потому я тебя и купил.

Переводчик остался чистым, но риг задрожал. Его матовые фасеточные глаза покрылись ещё более толстой пленкой, фальшивые же тупо таращились вперед.

— Рискну и расскажу тебе обо всем прямо сейчас, — продолжал Свитсент. — Я посредник, хочу связаться с важной шишкой в кругах ООН. Сотрудничество со мной важно для всего твоего народа. Ты получишь должность в моей фирме…

Переводчик ожил.

«Отвези меня обратно в лагерь».

— Ладно, — сказал Эрик. — Я знаю, что тебе приходится придерживаться роли, которую ты столь долго играл, хотя это уже не обязательно. Мне известно, что ты поддерживаешь постоянный контакт со своим правительством, именно потому можешь пригодиться человеку, с которым встретишься в Тихуане. С твоей помощью он сможет договориться с вашим правительством…

Доктор поколебался, но в конце концов отважно бросил:

— Без ведома лилистарцев.

Он и без того сказал слишком много. Неплохое начало при его небольшой роли в происходящем.

Через мгновение коробочка снова замерцала.

«Я всегда сотрудничал со своими».

— Вот это совсем другое дело.

На этом Эрик закончил тему. Всю остальную часть пути он уже не пробовал общаться с Дег Даль Илем. Делать этого явно не стоило, о чем оба знали. Все остальное зависело уже от кого-то другого, а не от него.

Приехав в Тихуану, Эрик снял номер в отеле «Цезарь», расположенном на главной улице города. Портье — мексиканец вытаращился на рига, но лишних вопросов задавать не стал.

«Такая уж она, Тихуана», — подумал Эрик, поднимаясь с Дегом на второй этаж.

Здесь все занимались своими делами. Так было всегда. Даже сейчас, во время войны, городок нисколько не изменился. В нем можно было получить и делать буквально все, что душе угодно, если заниматься этим подальше от посторонних глаз, а ещё лучше ночью. В темное время суток Тихуана превращалась в местечко, где реальными становились даже самые невообразимые вещи. Когда-то это были аборты, наркотики, женщины и азартные игры. Теперь же — встречи с врагом.

В номере Эрик передал Дег Даль Илю копии документов на собственность. Если в его отсутствие возникнут какие-то проблемы, то эти бумаги станут доказательством того, что риг не сбежал из лагеря и не шпион. Кроме того, Эрик дал ему немного денег и велел связаться с корпорацией в случае появления каких-либо сложностей, особенно если в дело включатся лилистарские агенты. Риг должен был все время сидеть в номере, там же питаться, при желании смотреть телевизор и по мере возможности никого не впускать, а если до него доберутся посланцы Френекси, молчать как рыба, даже под страхом смерти.

— Думаю, я имею право так говорить, — сказал Эрик. — Причем вовсе не потому, что не ценю жизнь рига или считаю, что землянин может указывать представителю вашего вида, когда ему умирать, а когда нет. Просто я в отличие от тебя знаю ситуацию. Поверь мне на слово. Это крайне важно. — Он ждал реакции, но переводчик её не показывал. — У тебя нет никаких замечаний? — слегка разочарованно спросил доктор.

Они так практически и не установили друг с другом никакого контакта. У Эрика возникло смутное предчувствие, что это дурной знак.

Наконец переводчик неохотно замерцал.

«До свидания».

— Тебе больше нечего сказать? — недоверчиво спросил Свитсент.

«Как тебя зовут?»

— Моя фамилия есть в документах, которые я тебе дал, — сообщил Эрик и вышел, громко хлопнув дверью.

Через пятнадцать минут он в очередной раз входил в изящное, окутанное серым сиянием здание в форме бескрылой птицы. Доктор прошел по знакомому коридору, ведшему к его кабинету или к тому, что до недавнего времени было таковым.

Мисс Перт, секретарша Эрика, удивленно заморгала.

— О, доктор Свитсент! Я думала, вы в Шайенне!

— Джек Блэр здесь? — Врач окинул взглядом помещение, но не увидел своего ассистента.

Однако в дальнем его конце маячил Брюс Химмель с инвентаризационным списком и блокнотом.

— Как решился вопрос с публичной библиотекой в Сан-Диего? — спросил его Эрик.

Химмель удивленно выпрямился.

— Я подаю апелляцию, доктор, и ни за что не сдамся. Каким чудом вы снова оказались в Тихуане?

Послышался голос Тил Перт:

— Джек наверху, на совещании с мистером Вирджилом Эккерманом, доктор. У вас усталый вид. В Шайенне наверняка полно работы, да? Такая огромная ответственность.

В её голубых глазах с длинными ресницами читалось сочувствие. Большие груди будто слегка округлились.

— Сделать вам чашку кофе?

— Да, спасибо.

Он сел за стол и какое-то время отдыхал, размышляя над событиями последнего дня.

«Странно, что все эти события выстроились в цепочку, которая в конце концов привела меня в исходную точку, к собственному стулу. Не конец ли это в каком-то смысле? Не сыграл ли я уже свою маленькую — а может, и весьма значительную — роль в галактической авантюре с участием трех рас? Или четырех, если считать созданий с Бетельгейзе, похожих на гнилые груши. Возможно, я сделал свое дело. Достаточно одного звонка Молинари в Шайенн, и я снова стану врачом Вирджила Эккермана, буду заменять очередные отказывающие органы. Но остается ещё Кэти. Где жена? В клинике корпорации или в какой-то больнице в Сан-Диего? Возможно, она пытается жить как раньше, несмотря на наркотическую зависимость, снова работает на Вирджила. Она смелая женщина и будет бороться до самого конца».

— Кэти здесь? — спросил он у Тил Перт.

— Сейчас проверю, доктор. — Секретарша нажала кнопку интеркома, укрепленную на столе. — Кофе стоит рядом с вами.

— Спасибо. — Он с облегчением сделал глоток.

Почти как в старые добрые времена, кабинет всегда оставался для него оазисом, в котором все было осязаемым, свободным от путаницы и беспорядка домашней жизни. Здесь он мог притворяться, что люди приятны друг другу, отношения между ними могут оказаться просто дружескими и ни к чему не обязывающими. Однако этого не хватало. Без намного более близких контактов нельзя было обойтись, даже если они грозили стать разрушительной силой.

Эрик взял ручку, бумагу и по памяти записал формулу противоядия от йот-йот — сто восемьдесят.

— Миссис Свитсент в лазарете на четвертом этаже, — сообщила мисс Перт. — Я не знала, что она больна. Что-то серьезное?

Доктор протянул ей сложенный листок бумаги.

— Передай Джонасу. Он знает, что это и как с ним поступить.

Врач решил пойти к Кэти и рассказать ей о том, что скоро появится противоядие. У него не оставалось ни тени сомнений в том, что он должен это сделать. К этому его обязывали обычные человеческие нормы приличия.

— Ладно, — сказал он и встал. — Пойду к ней.

— Передайте привет жене, — крикнула ему вслед Тил Перт.

— Обязательно, — пробормотал Эрик.

Кэти лежала на койке, скрестив ноги, босая, в белом шелковом халате, и читала журнал. Казалось, будто она стала старше и словно уменьшилась. Женщина явно находилась под действием сильной дозы успокоительного.

— Привет от Тил, — сказал Эрик.

Кэти медленно, с явным усилием подняла голову и сосредоточила на нем взгляд.

— У тебя для меня какие-нибудь новости?

— У нас есть противоядие. Вернее, скоро будет. Корпорация «Хэзелтайн» должна лишь изготовить небольшую партию и доставить её сюда. Ещё шесть часов. — Эрик попытался ободряюще улыбнуться, но ему это не удалось. — Как ты себя чувствуешь?

— Сейчас неплохо, раз ты принес мне такие известия.

Она вела себя удивительно деловито, даже для человека с шизофреническими наклонностями. Наверняка все дело в успокоительном.

— Это ты нашел противоядие, да? Для меня?

Наконец жена все вспомнила и добавила:

— Ну да, и для себя тоже. Но ты мог сохранить все в тайне и ничего мне не сказать. Спасибо, дорогой.

«Дорогой». Это слово в устах Кэти причиняло ему боль.

— Вижу, что в глубине души ты до сих пор меня любишь, несмотря на то как я с тобой поступила, — осторожно продолжала она. — Иначе…

— Я все равно поступил бы так же. Считаешь меня моральным уродом? Лекарство должно стать известным и доступным для всех, кто подсел на эту дрянь. Даже для лилистарцев. На мой взгляд, наркотики, создаваемые специально для того, чтобы вызывать зависимость и разрушать человеческий организм, — нечто отвратительное, преступление против жизни.

Он замолчал, мысленно добавив: «А тот, кто подсаживает на них других, — преступник. Его следует повесить или расстрелять».

— Я уезжаю, — продолжил доктор. — Возвращаюсь в Шайенн. До свидания. Желаю удачно вылечиться. Знаешь, противоядие не устраняет уже случившихся физических разрушений, — добавил он, стараясь, чтобы слова его прозвучали не слишком жестоко.

— На сколько я выгляжу? — спросила Кэти.

— Да уж на сколько есть. Около тридцати пяти.

— Нет. — Она покачала головой. — Я видела в зеркале.

— Проследи, пожалуйста, чтобы все, кто в тот вечер принял наркотик вместе с тобой — тогда, в первый раз, — получили противоядие. Я знаю, что ты это сделаешь. Ладно?

— Конечно. Это мои друзья. — Она поиграла углом журнала. — Эрик, вряд ли я могу рассчитывать на то, что ты теперь со мной останешься. Ведь я в таком состоянии!.. — Жена замолчала.

«Неужели это мой шанс?»

— Ты хочешь развода, Кэти? — спросил Свитсент. — Если так, то я тебе его дам. Но, честно говоря… — Он поколебался.

«Каковы границы лицемерия? Что мне теперь делать? Мое будущее «я», двойник из пятьдесят шестого года, умолял, чтобы я от неё освободился. Разве все разумные доводы не были за то, чтобы именно так и поступить, лучше всего прямо сейчас?»

— Я все равно тебя люблю и не хочу разводиться, — тихо сказала Кэти. — Я постараюсь лучше к тебе относиться, в самом деле. Обещаю.

— Мне сказать честно?

— Да. Ты всегда должен говорить так.

— Позволь мне уйти.

Она посмотрела на него, и в глазах её вспыхнули следы прежнего яда, разъевшего узы, связывавшие их. Но яд этот иссяк. Его истощила наркотическая зависимость, соединенная с успокоительными средствами, исчезла сила, с помощью которой Кэти удерживала Эрика рядом с собой.

— Что ж, — пробормотала она, пожав плечами. — Я просила честного ответа и получила его. Видимо, мне следует радоваться.

— Значит, ты согласна? Подаем на развод?

— При одном условии, — осторожно сказала Кэти. — Что у тебя нет другой женщины.

— Нет.

Эрик подумал о Филлис Эккерман, но это вряд ли могло считаться даже в мире Кэти, полном подозрений.

— Если узнаю, что есть, то не допущу развода, не дам согласия. Ты никогда от меня не освободишься, обещаю, — заявила она.

— Значит, уговор в силе.

Доктор почувствовал, как огромное бремя соскользнуло в безграничную бездну, оставив после себя лишь обычный земной груз, который способен вынести любой человек.

— Благодарю, — сказал он.

— Спасибо за противоядие, Эрик. Только подумать, к чему в конце концов привела моя многолетняя наркомания. Она позволила тебе освободиться, то есть в итоге принесла хоть какую-то пользу.

Он никак не мог понять, говорит ли Кэти серьезно, и решил задать ещё вопрос:

— Ты вернешься на работу в корпорацию, когда почувствуешь себя лучше?

— Эрик, у меня могут быть неплохие виды на будущее. Когда я была под воздействием наркотика, в прошлом… — Она замолчала, затем с явным трудом продолжила: — Я отправила Вирджилу по почте одну электронную деталь. В середине тридцатых годов двадцатого века, с запиской, где говорилось, что с ней делать и кто я, чтобы потом он обо мне вспомнил. Примерно сейчас.

— Но… — начал Эрик и не закончил.

— Да? — Она пыталась сосредоточиться на нем, на его словах. — Я сделала что-то не так? Изменила прошлое и нарушила порядок вещей?

Он обнаружил, что не в силах ответить на её вопрос. Но жена вполне могла узнать обо всем и сама, достаточно было лишь поинтересоваться. Вирджил не получил никакой детали. Когда Кэти покинула прошлое, та штучка исчезла вместе с ней. В детстве Эккерман получил пустой конверт или до него вообще ничего не дошло.

При мысли об этом Эрику стало грустно.

— Что такое? — с трудом спросила Кэти. — Я очень хорошо знаю твое лицо и по нему вижу, что сделала что-то не так.

— Я просто удивлен твоей изобретательностью, — сказал доктор. — Послушай. — Он присел рядом с женщиной и положил руку ей на плечо. — Не рассчитывай на то, что это многое изменит. Суть твоей работы у Вирджила такова, что дела у тебя в принципе не могут идти лучше. К тому же старику не слишком свойственно чувство благодарности.

— Но все же стоило попробовать, как думаешь?

— Да, — согласился Эрик и поднялся.

Он был рад, что разговор на эту тему закончился.

Доктор попрощался с Кэти, ещё раз погладил её по плечу и вышел.

Он сел в лифт и направился в кабинет Вирджила Эккермана.

Старик радостно поднял голову.

— Эрик, я слышал, что ты вернулся. Садись и все рассказывай. Кэти плохо выглядит, правда? «Хэзелтайн» не…

— Послушайте, — начал Свитсент, закрыв за собой дверь. — Вирджил, вы можете вызвать сюда, в корпорацию, Молинари?

— Зачем? — Бывший босс пристально посмотрел на него в своей птичьей манере.

Эрик ему рассказал.

Вирджил выслушал доктора и сказал:

— Я позвоню Джино. Могу сделать несколько намеков. Поскольку мы хорошо знакомы, он поймет меня без лишних слов. Моль, скорее всего, приедет сразу. Когда речь идет о деле, он действует очень быстро.

— Тогда я останусь здесь, — решил Эрик. — Не буду возвращаться в Шайенн. Может, лучше поеду в отель «Цезарь» и останусь с Дегом.

— Возьми с собой пистолет, — посоветовал Вирджил, снимая трубку видеофона. — Соедините меня с Белым домом в Шайенне, — сказал он и повернулся к Эрику. — Если даже линия прослушивается, то это ничем им не поможет. Шпики не смогут понять, о чем мы разговариваем.

Он сказал в трубку:

— Я хотел бы поговорить с Генеральным секретарем Молинари. Это Вирджил Эккерман, по личному делу.

Эрик сидел и слушал. Наконец-то все шло как надо. Он мог позволить себе отдохнуть, стать обычным зрителем.

В трубке раздался голос телефонистки Белого дома, в котором звучали истерические нотки:

— Мистер Эккерман, доктор Свитсент у вас? Мы не можем его найти, а Моль, то есть мистер Молинари, мертв. Его невозможно реанимировать.

Вирджил поднял взгляд и посмотрел на врача.

— Я еду туда, — заявил Эрик, чувствуя лишь странное оцепенение и ничего больше.

— Похоже, уже слишком поздно, — сказал Вирджил.

— Мистер Эккерман, — пискнула телефонистка. — Он мертв уже два часа. Доктор Тигарден ничего не может поделать, а…

— Спросите, какой орган отказал, — сказал Эрик.

Связистка услышала его слова и пронзительно взвизгнула:

— Сердце. Это вы, доктор Свитсент? Доктор Тигарден говорит, что лопнула аорта.

— Я возьму с собой искусственное сердце, — сказал Эрик Вирджилу, затем обратился к телефонистке: — Скажите Тигардену, чтобы максимально понизил температуру тела. Впрочем, он наверняка уже это сделал.

— На крыше стоит скоростной корабль, — сказал Вирджил. — Мы летали на нем в Ваш-тридцать пять. Это самая лучшая машина в окрестностях.

— Я сам выберу сердце, — решил Эрик. — Так что ещё вернусь в свой кабинет. Вы не могли бы подготовить корабль к старту?

Теперь он был спокоен. Либо уже слишком поздно, либо нет. Или он успеет, или опоздает. Спешка в данный момент не имела особого значения.

— Две тысячи пятьдесят шестой год, в котором ты побывал, не имел никакого отношения к нашему миру, — сказал Вирджил, набирая номер.

— Видимо, так, — согласился Эрик и бегом бросился к лифту.

Глава 13

На крыше Белого дома его ждал Дон Фестенбург, бледный и заикающийся от волнения.

— Г-где вы были, доктор? Вы никому не сообщили, что уезжаете из Шайенна. Мы думали, вы где-то рядом.

Он шел перед Эриком в сторону входа. Свитсент спешил за ним, неся в контейнере искусственное сердце. В дверях спальни Генсека появился Тигарден, лицо которого вытянулось от усталости.

— Чёрт побери, куда вы подевались, доктор?

«Пытался положить конец войне», — подумал Эрик, но вслух лишь спросил:

— Насколько сильно его охладили?

— Видимый метаболизм отсутствует. Думаете, я не знаю, как проводится реанимация? У меня есть письменные инструкции, которые вступают в силу, как только Молинари теряет сознание или умирает и его не удается реанимировать.

Он протянул Эрику несколько листов.

Доктор быстро бросил взгляд на самый существенный абзац. Никаких пересадок при любых обстоятельствах, даже если это единственный шанс на спасение.

— Мы обязаны подчиниться? — спросил он.

— Мы консультировались с Генеральным прокурором. Обязаны. Вы должны знать, что искусственные органы можно пересаживать исключительно с предварительного письменного согласия пациента.

— Почему Джино так решил? — спросил Эрик.

— Понятия не имею, — ответил Тигарден. — Будете пытаться его реанимировать без пересадки искусственного сердца, которое, как я вижу, вы принесли? Больше нам ничего не остается. — В его тихом голосе звучала горечь и чувство обреченности. — То есть практически вообще ничего. Он жаловался на сердце перед тем, как вы уехали, говорил вам — я сам слышал, — будто ему кажется, что у него лопнула артерия. А вы просто взяли и ушли.

Он уставился на Эрика.

— В этом — то вся проблема с ипохондриками, — сказал Свитсент. — С ними никогда ничего не знаешь.

— Что ж, — хрипло вздохнул Тигарден. — Я тоже этого не понимал.

Эрик повернулся к Дону Фестенбургу.

— А что насчет Френекси? Он уже об этом знает?

— Конечно, — слабо улыбнулся тот.

— И что он?..

— Обеспокоен.

— Надеюсь, вы не позволяете прилетать сюда новым лилистарским кораблям?

— Доктор, ваша задача — лечить пациента, а не диктовать нам политику, — заявил Фестенбург.

— Мне легче было бы лечить пациента, если бы я знал, что…

— Шайенн закрыт, — признался наконец Дон. — С тех пор как это случилось, ни один корабль, кроме вашего, конечно, не получил разрешения на посадку.

Эрик подошел к кровати и посмотрел на Джино Молинари, опутанного множеством трубок и проводов, ведущих к аппаратуре, которая поддерживала температуру его тела и измеряла тысячи параметров организма. Невысокая полная фигура была едва видна, лицо целиком закрывало новое устройство, редко использовавшееся до сих пор, которое регистрировало едва заметные изменения в мозгу. Именно его следовало беречь любой ценой. Отказать могло все, но не мозг.

А самое страшное состояло в том, что Молинари запретил использовать пересадки. С этим ничего не поделаешь. С медицинской точки зрения это самоубийственное распоряжение передвигало стрелки часов на целое столетие назад.

Даже не обследовав вскрытую грудную клетку, Эрик уже знал, что ничем помочь не сможет. За исключением пересадки органов, он не мог сделать ничего такого, на что не был способен Тигарден. Вся его карьера зависела от возможности замены отказавшего органа.

— Давайте ещё раз взглянем на этот документ.

Он забрал у Тигардена инструкции и внимательнее их просмотрел. Столь хитрый и опытный человек, как Джино Молинари, наверняка придумал некую конкретную альтернативу пересадкам. Это не могло закончиться просто так.

— Естественно, Приндла тоже известили, — сказал Фестенбург. — Он ждет наготове, чтобы выступить с речью по телевидению, когда станет окончательно ясно, что Молинари нам не оживить.

Голос его звучал неестественно монотонно. Эрик бросил на него взгляд. Ему хотелось бы знать, о чем же тот на самом деле думает.

— Что скажете насчет этого абзаца? — спросил Свитсент и показал документ доктору Тигардену. — Он касается активации робота — двойника, которого Молинари использовал во время съемок видеозаписи. Её должны были передать в эфир сегодня вечером.

— Что я могу сказать? — ответил Тигарден, перечитывая параграф. — Передача, естественно, будет отменена. Что касается самого робота, то я о нем ничего не знаю. Может, Фестенбург в курсе?

Он вопросительно посмотрел на Дона.

— Этот абзац не имеет смысла, — заявил тот. — Абсолютно никакого. Например, что делает робот в холодильнике? Мы не знаем, что именно имел в виду Молинари, а у нас и без того полно работы. В этом чертовом документе сорок три абзаца. Не можем же мы реализовать их одновременно, верно?

— Но вы знаете, где… — начал Эрик.

— Да, — кивнул Фестенбург. — Я знаю, где двойник.

— Достаньте его из холодильника и активируйте в соответствии с инструкциями, изложенными в этом документе, который, как вы уже знаете, только что приобрел юридическую силу.

— А потом?

— Молинари сам вам все скажет, — ответил Эрик. — Как только вы его активируете.

«Так будет продолжаться ещё многие последующие годы, — мысленно добавил он. — Ибо в документе это самое главное. Не будет никакого публичного объявления о смерти Джино Молинари, поскольку данный факт перестанет быть правдой с момента оживления так называемого робота. Похоже, ты об этом знаешь, Дон».

Они молча посмотрели друг на друга, потом Эрик обратился к одному из охранников:

— Я хочу, чтобы четверо из вас сопровождали Фестенбурга. Это лишь просьба, но надеюсь, что вы с ней согласитесь.

Охранник кивнул своим коллегам, и они двинулись следом за Доном, вид у которого был растерянный и перепуганный.

— Как насчет того, чтобы всё-таки попытаться восстановить поврежденную артерию? — поинтересовался доктор Тигарден. — Не хотите попытаться? Пластиковая вставка все ещё могла бы…

— Этот Молинари в данной временной последовательности свое уже отжил, — заметил Эрик. — Согласны? Пора оставить его в покое. Впрочем, он сам только этого и хочет.

«Нам придется принять к сведению факт, которого никто пока осознавать не желает. Ведь он сводится к тому, что начинается — или давно уже началось — правление, не вполне соответствующее нашим теоретическим представлениям. Молинари основал династию, состоящую из множества версий самого себя», — понял Свитсент.

— Этот двойник не может править вместо Джино, — возразил Тигарден. — Это искусственное создание, а закон запрещает…

— Именно потому Моль не хотел соглашаться на пересадки искусственных органов. Он не мог пойти по стопам Вирджила и поочередно заменять все части тела, ибо тогда оказался бы беззащитен против закона. Но это неважно.

«По крайней мере, пока, — подумал Эрик. — Приндл — не преемник Моля, как и Дон Фестенбург, который очень хотел бы им стать. Сомневаюсь, что династия Молинари будет править вечно, но этот удар она точно переживет, что уже немало».

— Вот почему его поместили в холодильник, — помолчав, сказал Тигарден. — Теперь понимаю.

— Он пройдет любые тесты, которым вы решите его подвергнуть.

«Вы, премьер Френекси или любой, включая Дона Фестенбурга, который, похоже, догадался обо всем раньше меня, но не мог ничего с этим поделать», — понял доктор.

— Вот отличительная черта данного решения. Даже когда человек отдает себе отчет в происходящем, он не может этому помешать.

В каком-то смысле расширялось понятие политического маневра как такового. Пугало ли это Эрика? Поражало ли? Честно говоря, он пока сам этого не знал. Решение было чересчур новаторским — тайный закулисный сговор Молинари с самим собой, постоянная корректировка могущественного механизма повторных рождений, проводившаяся в молниеносном стиле, типичном для Джино.

— При этом возникнет другой временной континуум без Генерального секретаря ООН. Какая в том польза? — возразил Тигарден.

— Экземпляр, который отправился активировать Дон Фестенбург, наверняка из мира, в котором Моля не выбрали Генсеком, — заметил Эрик.

«В котором он потерпел политическое поражение, а руководителем стал кто-то другой. Несомненно, существует много таких миров, учитывая, что на первоначальных выборах в этом континууме Молинари победил с крайне небольшим перевесом. В том, другом мире отсутствие Джино не будет иметь значения, поскольку там он оказался лишь очередным проигравшим политиком, возможно уже даже ушедшим в отставку. При этом он был полон сил и готов вступить в борьбу с Френекси».

— Достойно восхищения, — признал Свитсент. — По крайней мере, на мой взгляд.

Моль знал, что его измученное тело рано или поздно умрет. Реанимация будет возможна лишь с помощью пересадок. Чего стоит политический стратег, который не заглядывает вперед вплоть до момента собственной смерти? Без этого такой человек станет лишь очередным Гитлером, который не желал, чтобы собственная страна его пережила.

Эрик снова посмотрел на документ, который оставил ему Джино. Он действительно был неоспорим. С юридической точки зрения следующий Молинари должен был быть активирован без каких-либо условий.

Этот Генсек, в свою очередь, обеспечит себе преемника. Теоретически они могли сменяться так до бесконечности.

Возможно ли такое на самом деле?

Все Молинари, во всех временных континуумах, старели примерно с одинаковой скоростью. То есть все это могло продолжаться ещё лет тридцать, самое большее сорок. В лучшем случае.

Но этого было достаточно для того, чтобы Земля выдержала войну и закончила её.

Джино требовалось только это.

Он не стремился к бессмертию, не хотел быть богом. Его интересовало лишь одно — отбыть свой срок на посту Генерального секретаря ООН. С ним не могло случиться то, что произошло с Франклином Д. Рузвельтом во время последней великой войны. Молинари учился на ошибках прошлого и действовал соответственно, в типичном пьемонтском[128] стиле. Он нашел своеобразное, красивое, оригинальное решение своей политической проблемы.

Этим объяснялось, почему мундир секретаря и гомеогазета, которые показывал Эрику Фестенбург, были поддельными.

Не исключено, что без этого они оказались бы настоящими.

Одно это оправдывало все то, что делал Молинари.

Час спустя Джино Молинари вызвал Эрика к себе в кабинет.

Моль, румяный, пышущий хорошим настроением, в новеньком мундире, удобно устроился в кресле, внимательно и спокойно глядя на Эрика.

— Значит, эти идиоты не собирались меня активировать, — пробасил он и неожиданно рассмеялся. — Я знал, что вы припрете их к стенке, Свитсент. Я все подготовил, не оставив места случайностям. Верите? Или думаете, что существовал некий изъян, который они могли бы использовать, особенно этот Фестенбург — он, знаете ли, хитрая бестия. Я им чертовски восхищаюсь. — Он рыгнул. — Ладно, хватит про Дона.

— Думаю, ещё немного, и им удалось бы, — сказал Эрик.

— Точно, — согласился Моль и заметно помрачнел. — Ещё немного, и все. Но в политике часто оказываешься на волосок от поражения. В этом вся её прелесть. Кто хочет, чтобы все было надежно и определенно? Только не я. Кстати, те видеозаписи пойдут в эфир, как и было запланировано. Беднягу Приндла я отправил обратно в склеп, или где он там обретается.

Молинари снова громко рассмеялся.

— Правда ли, что в вашем мире… — начал было доктор.

— Это мой мир, — прервал его Молинари.

Он заложил руки за голову и начал раскачиваться в кресле, глядя на Эрика.

— В параллельном мире, — уточнил тот. — Из которого вы явились…

— Чушь!

— Вы проиграли выборы на пост Генерального секретаря ООН. Это правда? Мне просто интересно. Я никому не скажу ни слова.

— Если скажете, я велю выдрать вам кишки и швырнуть их в Атлантический океан или запустить в космос. — Молинари помолчал. — Меня выбрали, Свитсент, но эти сволочи лишили меня поста с помощью сфабрикованного вотума недоверия, поскольку я был сторонником мирного договора. Конечно, они были правы, мне не следовало в это ввязываться. Но кто захотел бы заключить договор с четверорукими блестящими жуками, которые даже не умеют говорить и вынуждены ходить повсюду с переводчиком, словно ребенок с ночным горшком?

— Но вы уже знаете, что придется это сделать, — осторожно начал Эрик. — Достичь соглашения с ригами.

— Конечно. Но теперь-то это легко понять. — Темные глаза Моля пронизывали его взглядом, в них светился прирожденный ум. — Что у вас на душе, доктор? Давайте подумаем. Как там говорили в прошлом веке? Поживем — увидим?

— В Тихуане вас ждет связной.

— Чёрт побери, я туда не поеду! Это омерзительная дыра, где можно найти тринадцатилетних шлюх, которые даже младше Мэри.

— Значит, вы знаете о ней?

Была ли она его любовницей в альтернативном мире?

— Он нас познакомил, — спокойно сказал Молинари. — Мой лучший друг! Именно он все организовал. Тот, которого как раз сейчас хоронят, или что там принято делать с трупами. Меня это мало волнует, важно, чтобы от него избавились. У меня уже есть один труп, тот, в холодильнике, изрешеченный пулями. Вы его видели. Одного мне хватит. Он действует на нервы.

— Что вы собираетесь сделать с убитым?

Молинари оскалил зубы в торжествующей улыбке.

— Вы так и не поняли? Это был предыдущий секретарь. Потом работал тот, который только что умер. Я третий, не второй. — Он приложил ладонь к уху. — Ладно, что вы хотите мне сказать? Я вас слушаю.

— Вы поедете в корпорацию «Меха и красители» навестить Вирджила Эккермана. Это не вызовет подозрений. Моя задача — доставить связного на фирму, где вы сможете с ним поговорить. Думаю, у меня получится. Если только…

— Если только Корнинг, главный шпион Лилистара в Тихуане, первым не доберется до рига. Слушайте, я прикажу его арестовать. Это на какое-то время займет лилистарцев и отвлечет их внимание от нас. Мы можем сослаться на то, как они поступили с вашей женой, подсадив её на наркотик. Это будет официальным обвинением. Согласны? Да? Нет?

— Вполне. — Эрик снова ощутил усталость, нахлынувшую очередной волной.

«Этот день, похоже, никогда не кончится», — подумал он.

Огромный груз снова навалился на него, вынуждая подчиняться.

— Похоже, я не произвожу на вас особого впечатления, — заметил Моль.

— Вовсе нет. Я просто устал.

Ему сейчас ещё предстояло вернуться в Тихуану и перевезти Дег Даль Иля из номера в отеле «Цезарь» на фирму. И это ещё не конец.

— Забрать вашего рига и доставить его в корпорацию может кто-то другой, — заметил Молинари. — Дайте мне адрес, а я позабочусь об остальном. От вас больше ничего не требуется. Можете напиться, найти себе какую-нибудь новую девушку. Или примите йот-йот-сто восемьдесят, побывайте в ещё одном времени. Просто развлекайтесь. Кстати, что с вашей зависимостью? Вы от неё уже избавились, как я вам велел?

— Да.

— Чёрт побери. — Молинари поднял густые брови. — Удивительно! Я не думал, что это вообще возможно. Вы получили противоядие от этого вашего рига?

— Нет. Из будущего.

— Как закончилась война? Я не перемещаюсь вперед, как вы, только вбок, в параллельные настоящие времена.

— Будет тяжело, — сказал Эрик.

— Оккупация?

— Большей части Земли.

— А что случится со мной?

— Похоже, вам удастся бежать в Ваш-тридцать пять. До этого вы будете обороняться столь долго, что риги успеют прийти на помощь.

— Мне все равно, — решил Молинари. — Но, думаю, у меня все получится. Что с вашей женой Кэтрин?

— Противоядие…

— Я спрашиваю про ваш брак.

— Мы разводимся. Это решено.

— Ладно, — кивнул Молинари. — Напишите мне адрес. Взамен я дам вам другой и фамилию. — Он взял ручку, бумагу и что-то быстро написал. — Родственница Мэри. Её двоюродная сестра. Она снимается в эпизодах в телесериалах, живет в Пасадене. Девятнадцать лет. Не слишком молодая?

— Это незаконно.

— В случае чего я вам помогу. — Молинари бросил Эрику листок, но тот не стал его поднимать. — В чем дело? — крикнул Джино. — Или от этого наркотика времени у вас в голове помутилось? Вы не знаете, что у вас только одна короткая жизнь, она впереди, а не сбоку или сзади? Снова ждете прошлого года, или что?

— Точно. — Доктор протянул руку и взял листок. — Я уже давно жду прошлого года. Но он, похоже, не наступит.

— Не забудьте сказать, что это я вас послал, — заметил Молинари и лучезарно улыбнулся, когда Эрик спрятал листок в бумажник.

Была ночь. Эрик шел по темному переулку, сунув руки в карманы, и размышлял о том, в нужную ли сторону идет. В Пасадене он не был много лет.

Перед ним на фоне неба замаячили очертания огромного многоквартирного дома, окна которого светились словно глаза гигантской синтетической тыквы.

«Глаза — это окна души, но квартира остается квартирой. Что ждет меня внутри? Симпатичная — а может, и не слишком — темноволосая девушка, амбиции которой не поднимаются выше съемок в минутной телевизионной рекламе пива, сигарет, или о чем там говорил Молинари? Некто, кто может поднять тебя на ноги, когда ты болен, живая пародия на супружескую верность, обещания взаимной помощи и заботы? — Эрик вспомнил Филлис Эккерман и недавний разговор с ней в Ваш-тридцать пять. — Если я в самом деле хочу повторить свой жизненный путь, то надо лишь её навестить. Филлис достаточно похожа на Кэти для того, чтобы я счел её привлекательной. Мы оба об этом знаем. Вместе с тем она в значительной степени другая, чтобы у меня возникло впечатление — лишь впечатление! — что я начинаю новую главу своей жизни. Но ту девушку из Пасадены я выбрал не сам. Это сделал Джино Молинари. Так что, возможно, я смогу начать жизнь, которая не только кажется новой, но и на самом деле такова».

Он нашел главный вход в здание, достал листок и в очередной раз попытался запомнить имя и фамилию девушки. Доктор отыскал нужную кнопку среди одинаковых рядов на медной пластине и энергично, в стиле Джино Молинари, нажал её.

Из динамика раздался слабый голос, на мониторе над кнопками появилось микроскопическое изображение.

— Да? Кто там?

При столь большом уменьшении он не в состоянии был различить лицо девушки, не мог сказать о ней ничего конкретного. Однако голос её был глубоким и низким. В нем чувствовалась осторожность женщины, которая живет одна, но он казался теплым и приятным.

— Джино Молинари просил вас навестить, — сказал Эрик.

— Вот как? — беспокойно переспросила она. — Навестить меня? Вы уверены, что речь идет обо мне? Я встречалась с ним только один раз, и то мимоходом.

— Могу я зайти на минутку, мисс Гарабальди? — спросил Эрик.

— Гарабальди — моя прежняя фамилия, — ответила девушка. — Теперь я работаю на телевидении и пользуюсь фамилией Гэрри. Патриция Гэрри.

— Позвольте мне войти, — сказал Эрик. — Пожалуйста.

Послышалось жужжание. Эрик толкнул дверь и вошел внутрь. Вскоре лифт доставил его на пятнадцатый этаж. Он остановился перед входом в квартиру и даже автоматически поднял руку, чтобы постучать, но дверь была уже широко распахнута.

Он увидел улыбающуюся Патрицию Гэрри в цветастом фартуке. Темные волосы падали ей на спину двумя косами. У неё был изящный подбородок, а губы столь темные, что казались почти черными. черты её были столь идеальны, словно демонстрировали переход гармонии и симметрии человеческого тела на новую ступень совершенства. Он понял, почему девушка работает на телевидении. Подобная внешность, подчеркнутая энтузиазмом любителей пива на калифорнийском пляже, пусть даже притворным, могла свалить с ног любого зрителя. Она была не просто симпатичной, а потрясающе красивой, единственной в своем роде. Эрик смотрел на девушку и предрекал ей долгую, полную успехов карьеру, если только война не станет причиной какой-либо трагедии в её жизни.

— Привет, — весело сказала она. — Вы кто?

— Меня зовут Эрик Свитсент. Я работаю в медицинской команде Генерального секретаря.

«Вернее, работал, — мысленно добавил он. — До сегодняшнего дня».

— Можно выпить с вами кофе и поговорить? Для меня это многое значит.

— Странное начало знакомства, — сказала Патриция Гэрри. — Но почему бы и нет?

Она повернулась, взмахнув длинной мексиканской юбкой, и направилась по коридору в сторону кухни. Он пошел за ней.

— Я даже уже поставила кофеварку. Почему мистер Молинари посоветовал вам меня навестить? По какой такой причине?

«Неужели девушка может так выглядеть и при этом не понимать, что сама по себе уже является немалой причиной?»

— Что ж, — начал Эрик. — Я живу в Калифорнии, в Сан-Диего.

«И кажется, снова работаю в Тихуане», — подумал он.

— Я хирург-трансплантолог, Патриция. Или Пэт? Могу я называть вас так?

Он сел на скамейку возле стола, опершись локтями о твердую крышку из красного дерева.

— Если вы хирург-трансплантолог, то почему не находитесь на одном из военных спутников или в госпитале на фронте? — спросила Патриция, доставая чашки из шкафчика, висящего над раковиной.

Доктор почувствовал, что земля уходит у него из-под ног.

— Не знаю, — признался он.

— Ведь сейчас идет война. — Стоя к нему спиной, она добавила: — Парня, с которым я гуляла, ранили, когда бомба ригов попала в его крейсер. Он все ещё лежит в госпитале на базе.

— Что я могу сказать? Лишь то, что, возможно, вы затронули самое больное место в моей жизни. Почему в ней нет никакого смысла, хотя должен быть?

— А кого вы в этом обвиняете? Всех остальных?

— По крайней мере, тогда, когда я этим занимался, мне казалось, что поддержание жизни Джино Молинари — хоть какой-то мой вклад в общее дело.

Впрочем, как бы там ни было, но Эрик состоял при Джино не столь уж долго, к тому же получил эту работу благодаря Вирджилу Эккерману, а не собственным усилиям.

— Мне просто интересно, — пояснила Патриция. — Я подумала, что хороший хирург-трансплантолог предпочел бы отправиться на фронт, где его ждет настоящая работа.

Она налила кофе в две пластиковые чашки.

— Да, вы вполне могли так подумать, — согласился Эрик и внезапно почувствовал себя совершенно беспомощным.

Девушке было девятнадцать лет, вдвое меньше, чем ему, а она уже куда лучше понимала, что правильно и как следует поступать. Наверняка Пэт уже спланировала каждый, даже самый мельчайший шаг в собственной карьере.

— Хотите, чтобы я ушел? — спросил он. — Если так — скажите.

— Вы же только что пришли. Естественно, мне вовсе не хочется, чтобы вы уходили. Мистер Молинари не послал бы вас ко мне просто так. — Она критически разглядывала его, сидя по другую сторону стола. — Я двоюродная сестра Мэри Рейнеке, знаете?

— Да, — кивнул Эрик.

«Ты тоже крепкий орешек», — подумал он.

— Пэт, поверьте мне на слово. Сегодня я совершил нечто такое, что повлияет на судьбу каждого из нас, хотя оно никак не связано с медициной. Верите? Если да, то это хороший повод для дальнейшего разговора.

— Как скажете, — ответила она с беззаботностью подростка.

— Вы смотрели сегодня по телевидению выступление Молинари?

— Видела недавно. Мне показалось, что он как будто стал сильнее.

«Да, — подумал Эрик. — Верно сказано».

— Это хорошо, что он возвращается в прежнюю форму. Но должна признаться, что вся эта его политическая болтовня — ну, вы сами знаете, лихорадочная речь, горящие глаза — для меня чересчур монотонна. Вместо того чтобы его слушать, я включила запись. — Она оперлась подбородком на руки. — И знаете что? Мне было чертовски скучно.

В гостиной зазвонил видеофон.

— Прошу прощения. — Патриция Гэрри встала и выбежала из кухни.

Эрик сидел молча, не думая ни о чем особенном, лишь ощущая прежнюю усталость.

Вскоре Пэт вернулась.

— Это вас. Просят доктора Эрика Свитсента. Это ведь вы, верно?

— Кто звонит? — Он с трудом поднялся на ноги, чувствуя странный холодок внутри.

— Из Белого дома в Шайенне.

Он подошел к аппарату.

— Алло, Свитсент слушает.

— Одну минуту.

Экран опустел, потом на нем появился Джино Молинари.

— Увы, доктор, того рига прикончили, — начал он.

— Боже мой!

— Когда мы добрались до места, то нашли там только огромного изуродованного дохлого жука. Кто-то, наверное, видел, как вы входили в отель. Жаль, что вы сразу не забрали его с собой в корпорацию.

— Сейчас бы я так и поступил.

— Послушайте, — мягко продолжал Моль. — Я позвонил, чтобы сообщить вам об этом, но не стоит слишком переживать. Эти лилистарцы — профессионалы. Подобное могло случиться с кем угодно. — Он приблизил лицо к экрану. — Это не столь важно. Есть ещё три или четыре способа установить контакт с ригами. В данный момент мы думаем, как лучше это сделать.

— Разве можно говорить о таких вещах по видеофону?

— Френекси со своей свитой только что улетел на Лилистар, причем страшно спешил. Можете мне поверить, Свитсент, они обо всем знают. Поэтому действовать придется молниеносно. В течение двух часов мы должны добраться до правительственной радиостанции ригов. Переговоры пройдут на открытой волне. Лилистар будет все слышать. — Он посмотрел на часы. — Мне пора заканчивать. Будем держать связь.

Экран потемнел. Молинари, вечно занятый и куда-то спешащий, приступил к выполнению очередной задачи. Времени на пустые разговоры у него просто не было.

Неожиданно экран снова засветился, и на нем опять появилось лицо Генсека.

— Помните, доктор, вы сделали свое дело, вынудили их исполнить мое завещание, тот десятистраничный документ, который они передавали из рук в руки при вашем появлении. Если бы не вы, меня бы здесь не было. Я это уже говорил и не хочу, чтобы вы об этом забыли. У меня нет времени постоянно это повторять. — Он улыбнулся.

Экран снова опустел и на этот раз остался темным.

«Однако неудача остается неудачей», — подумал Эрик, вернулся в кухню Пэт Гэрри и сел перед своей чашкой кофе.

Оба молчали.

«А ведь я все испортил, — понял доктор. — У лилистарцев будет намного больше времени, чтобы нас окружить, прибыть на Землю во всеоружии. Миллионы трупов, возможно, многие годы оккупации — вот какую цену мы за это заплатим. И все из-за того, что мне показалось, будто лучше всего оставить Дег Даль Иля в номере отеля, вместо того чтобы забрать его с собой прямо в корпорацию. Но там у лилистарцев тоже есть по крайней мере один агент. Они могли бы прикончить рига. И что теперь?»

— Может, вы и правы, Пэт, — сказал Свитсент. — Наверное, мне следует стать военным хирургом и работать в каком-нибудь прифронтовом госпитале.

— Конечно. Почему бы и нет?

— Но уже скоро линия фронта окажется на Земле, хотя вы об этом ещё не знаете.

Она побледнела и попыталась улыбнуться.

— Почему?

— Политика. Методы ведения войны. Ненадежность союзов. Сегодняшний союзник — завтрашний враг, и наоборот. — Он допил кофе и встал. — Удачи вам, Пэт, в телевизионной карьере и во всех сферах вашей блестящей, только что начавшейся жизни. Надеюсь, война не причинит вам слишком глубоких ран.

«Да, та самая война, которая пришла сюда не без моей помощи», — подумал доктор.

— Пока.

Пэт осталась стоять возле стола, молча держа в руках чашку с кофе. Он вышел из квартиры и закрыл за собой дверь. Пэт с ним даже не попрощалась, настолько ошеломило и напугало её известие, которое сообщил ей Эрик.

«Все равно спасибо тебе, Джино, — подумал он, спускаясь на лифте. — Идея была неплохая, и не наша вина, что ничего из неё не вышло. Я лишь ещё лучше понял, как мало добра и как много вреда, преднамеренно или по недосмотру, я причинил за всю свою жизнь».

Он шел по темной улице Пасадены, пока не заметил такси. Доктор остановил его, сел и начал размышлять, куда ему отправиться.

— Неужели вы не знаете, где живете, сэр? — спросила машина.

— Отвези меня в Тихуану, — неожиданно велел Эрик.

— Хорошо, сэр, — ответило такси и молниеносно свернуло на юг.

Глава 14

Эрик шел куда-то без цели по ночной Тихуане, волоча ноги, проходя мимо неоновых вывесок узких, похожих на будки магазинчиков. Он слушал крики мексиканских сутенеров, наслаждался размеренным движением, звуками клаксонов машин, автоматических такси и старинных наземных машин американского производства, которых каким-то чудом переправили контрабандой через границу доживать здесь остаток своих дней.

— Девочку, сэр? — Мальчишка лет одиннадцати крепко схватил Эрика за рукав, пытаясь его задержать. — Это моя сестра, ей всего семь лет, и у неё никогда в жизни не было мужчины. Богом клянусь, вы наверняка будете первым.

— Сколько? — спросил Эрик.

— Десять долларов плюс плата за комнату. Обязательно нужна какая-нибудь кровать. Любовь на тротуаре отвратительна. После такого уважать себя не будешь.

— Умная мысль, — согласился Эрик, но тем не менее пошел дальше.

Как обычно, ночью с улиц пропадали роботы-торговцы с их огромными никому не нужными коврами машинной работы, корзинами и тележками с тамалес.[129] Дневные жители Тихуаны исчезали вместе с американскими туристами средних лет. Город заполнили его ночные обитатели.

Мужчины поспешно проталкивались мимо Эрика. Девушка в убийственно обтягивающей юбке и свитере скользнула рядом с ним, на мгновение прижавшись всем телом.

«Словно наши жизни что-то связывает, а этот внезапный обмен теплом выражает глубокое взаимопонимание», — подумал он, а девушка пошла дальше и вскоре скрылась в толпе.

Прямо навстречу Эрику шли невысокие воинственные молодые мексиканцы в расстегнутых меховых куртках. Рты их были открыты, словно парни задыхались. Он осторожно уступил им дорогу.

«В городе, где легально все и нет ничего ценного, снова чувствуешь себя отброшенным назад, в детство. Когда ты окружен кубиками и игрушками, а весь твой мир находится на расстоянии протянутой руки. Цена свободы высока. За неё платишь лишением взрослости», — пришло вдруг ему в голову.

Все же Свитсенту здесь очень нравилось. Шум и движение представляли собой настоящую жизнь. Некоторые ощущали в ней нечто зловещее, но не он. Люди, считающие так, ошибались. Беспокойные, блуждавшие повсюду толпы мужчин, искавших бог знает чего — впрочем, они и сами этого не знали, — чем-то напоминали шевеление первобытной протоплазмы. Подобное беспрестанное движение когда-то вынесло жизнь из морей на сушу. Сегодняшние сухопутные создания продолжали блуждать от одной улицы к другой, и Эрик шел вместе с ними.

Перед ним возник салон татуировок, оборудованный по последнему слову техники. Он был ярко освещен. Внутри сидел хозяин, вооруженный электрической иглой, которая лишь слегка касалась кожи, создавая замысловатые узоры.

«Может, это как раз для меня? — подумал Эрик. — Что можно изобразить на коже, какой лозунг или картинку, которые могли бы утешить меня в тяжкие времена ожидания, когда появятся лилистарцы и захватят власть? Мы, земляне, беспомощные и испуганные, становимся в первую очередь трусливыми».

Эрик вошел в салон, сел и сказал:

— Можешь изобразить мне на груди что-нибудь такое?..

Он задумался.

Хозяин занимался предыдущим клиентом, коренастым солдатом ООН, тупо смотревшим прямо перед собой.

— Пожалуй, картинку, — решил Эрик.

— Посмотри в каталоге.

Доктор взял огромный альбом с образцами и начал наугад перелистывать страницы. Женщина с четырьмя грудями, на каждой из которых написана целая фраза. Нет, это не то. Он перевернул страницу. Ракетный корабль, оставляющий за собой клубы дыма. Нет. Он вспомнил своего аналога из пятьдесят шестого года, которого подвел.

«Пусть вытатуируют надпись «Я за ригов», причем так, чтобы её могли заметить лилистарские полицейские. Тогда мне больше не придется ничего решать. Я сам себя жалею, — подумал Эрик. — Есть ли вообще на свете нечто такое, как сочувствие к самому себе? Никогда об этом не слышал».

— Ну что, решил, приятель? — спросил хозяин, закончив трудиться над солдатом.

— Напиши мне на груди «Кэти умерла». Ладно? Сколько это будет стоить?

— «Кэти умерла», — повторил тот. — От чего?

— От синдрома Корсакова.

— Это тоже написать? Как будет правильно? — Хозяин взял бумагу и ручку. — Хотелось бы сделать без ошибок.

— Где тут можно найти наркотики? — спросил Эрик. — Но только настоящие?

— В аптеке через улицу. Полный ассортимент.

Эрик вышел из салона и пересек бурлящий людской поток. Аптека выглядела старомодно, на витрине лежали муляжи ступней, пораженных всякими болезнями, пояса от грыжи и бутылки с одеколоном.

Доктор открыл дверь и направился к прилавку в глубине помещения.

— Слушаю вас, сэр, — сказал седоволосый представительный аптекарь в белом халате.

— Йот-йот-сто восемьдесят, — попросил Эрик, кладя на прилавок пятидесятидолларовую банкноту. — Три или четыре капсулы.

— Сто долларов.

Бизнес есть бизнес. Без всяких сантиментов.

Свитсент добавил две двадцатки и пару пятерок. Аптекарь исчез, тут же вернулся, поставил на прилавок стеклянную бутылочку, взял деньги и убрал их в древнюю звенящую кассу.

— Спасибо, — сказал Эрик, взял бутылочку и вышел из аптеки.

Он шел, пока почти случайно не наткнулся на отель «Цезарь». Доктор забрел внутрь и подошел к портье. Оказалось, что это тот самый, который обслуживал его и Дег Даль Иля в первой половине дня.

«Состоящего из многих лет», — подумал Свитсент.

— Помните рига, с которым я сюда пришел? — обратился он к портье, но тот лишь молча смотрел на него. — Он все ещё здесь? — спросил Эрик. — Его действительно прикончил Корнинг, главный лилистарский мясник в этом районе? Покажите мне ту комнату. Я хочу снова её снять.

— Оплата вперед, сэр.

Эрик заплатил, получил ключ и поднялся на лифте на нужный этаж. Он прошел по темному коридору, устланному ковром, открыл дверь номера и нащупал выключатель.

Вспыхнул свет, и доктор увидел, что в комнате не осталось ни следа от недавних событий. Она была просто пуста, словно риг исчез, может быть, ушел.

«Он был прав, когда просил отвезти его обратно в лагерь. Риг уже тогда знал, чем все закончится», — понял Свитсент.

Он стоял посреди номера и вдруг почувствовал, что ему страшно.

Доктор открыл бутылочку, достал капсулу йот-йот — сто восемьдесят, положил её на туалетный столик и с помощью десятицентовой монеты разделил на три части. В графине рядом была вода. Эрик проглотил одну треть, подошел к окну и стал ждать, когда подействует наркотик.

Ночь сменилась днем. Он все так же находился в отеле «Цезарь», но переместился во времени, хотя и не знал, на месяцы или годы. Комната выглядела точно так же, поскольку, вероятно, никогда не менялась, вечно оставалась одной и той же.

Эрик спустился в холл и попросил в киоске рядом со стойкой портье гомеогазету. Продавщица, старая полная мексиканка, протянула ему лос-анджелесский выпуск. Он просмотрел его и понял, что перенесся на десять лет. Было пятнадцатое июня две тысячи шестьдесят пятого года.

То есть доктор правильно определил нужную дозу йот-йот — сто восемьдесят.

Он зашел в видеофонную будку, опустил монету и набрал номер корпорации «Меха и красители». Судя по всему, было около полудня.

— Я хотел бы поговорить с мистером Вирджилом Эккерманом.

— А кто его спрашивает?

— Доктор Эрик Свитсент.

— Да, конечно, доктор Свитсент, соединяю.

Экран замерцал, на нем появилось сморщенное и сухое, практически не изменившееся лицо Вирджила.

— Чтоб мне провалиться! Эрик Свитсент! Как дела, малыш? Столько лет… три? Четыре? Как тебе живется в…

— Расскажите мне все о Кэти, — прервал его доктор.

— Прошу прощения?

— Я хочу знать все о своей жене. В каком она сейчас состоянии? Где она?

— Твоей бывшей жене.

— Ну да, — благоразумно согласился Эрик. — Моей бывшей жене.

— Откуда мне знать? Я не видел её с тех пор, как она перестала у меня работать, а это случилось по крайней мере, сам знаешь, шесть лет назад. Сразу же после того, как мы восстановились. Как только закончилась война.

— Скажите хоть что-нибудь, что помогло бы мне её найти.

— Господи, Эрик. — Вирджил задумался. — Ты же помнишь, как сильно она болела, какие у неё были приступы безумия.

— Не помню.

Вирджил поднял брови.

— Ведь это ты подписал заявление насчет того, чтобы её поместили в психиатрическую больницу.

— Думаете, она сейчас в психушке? До сих пор?

— Как ты мне объяснял, дело дошло до необратимого повреждения мозга. Все из-за наркотиков, которые она принимала. Потому я думаю, что она до сих пор в больнице, вероятно в Сан-Диего. Кажется, Саймон Илд недавно мне об этом говорил. Могу его спросить. Он сказал, что встретил кого-то, у кого есть знакомый в психиатрической лечебнице к северу от Сан-Диего.

— Спросите его.

Экран опустел. Эрик подождал, пока Вирджил поговорит по внутренней связи с Саймоном.

Наконец появилось вытянутое болезненное лицо бывшего снабженца.

— Ты хочешь узнать о Кэти, — начал Саймон. — Повторю то, что рассказывал мне тот парень. Я познакомился с ним в нейропсихиатрической лечебнице имени Эдмунда Дж. Брауна. Он лежал там с нервным срывом, как вы это называете.

— Я ничего так не называю, — прервал его Эрик. — Дальше.

— Она не владела собой. Приступы безумия, когда она крушила все вокруг, повторялись каждый день, иногда по четыре раза. Её держали на фенотиазине. Какое-то время это помогало — она сама мне говорила, — но потом перестало, сколько бы успокоительного ей ни давали. Кажется, у неё начали разрушаться лобные доли, она стала терять память. Кэти казалось, будто все против неё, хотят ей зла. Естественно, это была не настоящая паранойя, просто постоянное раздражение. Она твердила, что её обманывают, за что-то ненавидят, в общем, обвиняла всех и все время говорила о тебе, — добавил Саймон.

— Что именно?

— Она ругала тебя и того психиатра. Как его звали? Мол, вы отправили её в больницу и не выпускаете.

— Она хоть понимает, зачем мы это сделали?

«Зачем нам пришлось это сделать», — мысленно поправился Эрик.

— Кэти говорила, что любит тебя, но ты хотел от неё избавиться и жениться на другой. Во время развода ты клялся, что у тебя никого нет.

— Понятно, — сказал Эрик. — Спасибо, Саймон.

Он прервал связь, после чего позвонил в лечебницу.

Ему ответил быстрый усталый голос женщины средних лет.

— Я бы хотел узнать, каково состояние миссис Кэтрин Свитсент.

— Одну минуту, сэр.

Телефонистка заглянула в список и соединила его с одним из отделений. Он увидел женщину помоложе, не в белом халате, но в обычном платье в цветочек.

— Это доктор Эрик Свитсент. Что вы можете сказать о состоянии миссис Кэтрин Свитсент? Есть какое-то улучшение?

— Никаких изменений с момента вашего последнего звонка, доктор, две недели назад. Но я посмотрю в её карточке.

Женщина исчезла с экрана.

«Господи, — подумал он. — Через десять лет я все ещё буду интересоваться её здоровьем. Неужели мне так и не вырваться до конца жизни?»

— Как вы знаете, доктор Брамельман испытывает на миссис Свитсент новый комплекс Глозера-Литтла, пытаясь добиться самостоятельного восстановления тканей мозга. Но пока что, — она перелистала медицинскую карту, — эффект минимален. Позвоните через месяц, может быть, два. Не думаю, что раньше будут какие-то изменения.

— Но может быть, он все же подействует, — сказал Эрик, — тот новый комплекс, про который вы говорили. — Доктор никогда о нем не слышал, вероятно, он появится только в будущем. — Надежда до сих пор остается.

— Конечно, доктор. Она никогда не исчезает.

Женщина сказала это так, словно давала ему понять — это лишь философское высказывание, которое на самом деле ничего не значит.

— Спасибо. Проверьте, какое место моей работы записано в ваших документах. Я недавно сменил должность, так что данные могли устареть.

— Тут указано, что вы главный хирург-трансплантолог в Фонде Кайзера в Окленде.

— Все правильно. — Эрик повесил трубку.

Он узнал в справочной номер и позвонил в Фонд Кайзера.

— Могу я поговорить с доктором Эриком Свитсентом?

— А кто его спрашивает?

Он поколебался.

— Скажите, что младший брат.

— Одну минуту, сэр.

На экране появилось его лицо — слегка постаревшее, в окружении седых волос.

— Привет.

— Привет, — ответил Эрик, не зная толком, что сказать. — Я не отвлекаю тебя от работы?

Что ж, через десять лет он не так уж плохо будет выглядеть. Вполне представительная внешность.

— Вовсе нет. Я ждал, помнил примерную дату. Ты только что звонил в нейропсихиатрическую лечебницу, где тебе рассказали про комплекс Глозера-Литтла. Я сообщу тебе чуть больше, чем та медсестра. Комплекс Глозера-Литтла — единственная пересадка на мозге, которую удалось придумать. Она частично заменяет лобные доли и остается на месте до конца жизни, если вообще подействует. Честно говоря, она должна начать работать сразу же.

— То есть в случае с Кэти, скорее всего, ничего из этого не выйдет.

— Нет, — подтвердил старший Эрик Свитсент.

— Ты не думаешь, что если бы мы с ней не развелись…

— Это ничего не изменило бы. Проведенные исследования показывают!.. Можешь мне верить.

«Значит, я ничем не помог бы Кэти, даже если остался бы с ней до конца жизни».

— Спасибо за помощь. Кстати, весьма интересно — пожалуй, это подходящее слово, — что ты до сих пор поддерживаешь с ней контакт.

— Совесть есть совесть. В некотором смысле развод возложил на нас ещё большую ответственность за заботу о ней. Ведь она почти сразу же почувствовала себя намного хуже.

— Есть хоть какой-нибудь выход?

Эрик Свитсент из шестьдесят пятого года отрицательно покачал головой.

— Ладно. Спасибо за откровенность.

— Как ты сам не раз говорил, всегда нужно быть честным с самим собой. Желаю удачи. Непросто будет поместить её в лечебницу, но у тебя ещё есть время.

— Что насчет войны? Лилистарцы не завоевали Землю?

Старший Эрик улыбнулся во весь рот.

— Чёрт побери, ты слишком занят личными проблемами, чтобы хоть что-то замечать. Война? Какая война?

— Пока, — попрощался Эрик, повесил трубку и вышел из видеофонной будки.

«Он прав, — понял доктор. — Будь я благоразумнее… но нет. Лилистарцы, вероятно, замышляют какой-то экстренный план, готовятся к атаке. Я об этом знаю, но не хочу вспоминать, поскольку ощущаю… желание умереть. Почему бы и нет? Джино Молинари сделал смерть двигателем политической стратегии, благодаря ей он перехитрил противников и наверняка сделает это ещё не раз. Естественно, обо мне этого не скажешь, — подумал Эрик. — Мне никого не перехитрить. Во время вторжения погибнет множество людей. Что значит один лишний покойник? Кто что от этого потеряет? Кому я близок? Свитсенты из будущего станут чертовски страдать, но тем хуже для них. Честно говоря, мне на них наплевать. Если не считать того, что их существование зависит от моего, они относятся ко мне точно так же. Возможно, в том и состоит проблема. Да, в моих отношениях не с Кэти, а с самим собой».

Он вышел из отеля «Цезарь» и оказался на залитой солнцем оживленной улице Тихуаны две тысячи шестьдесят пятого года.

Его ослепил блеск солнца. Он немного постоял, моргая и дожидаясь, пока глаза привыкнут к яркому свету. Изменились даже наземные автомобили, они стали более изящными и привлекательными. Улица была заново вымощена. Повсюду крутились продавцы тамалес и ковриков, но это оказались уже не роботы, а — Эрик содрогнулся — риги. Все говорило о том, что они занимали самый нижний уровень земного общества. Им придется с трудом карабкаться наверх, чтобы добиться равноправия, свидетелем которого он стал через девяносто лет. Вряд ли это было справедливо, но такова реальность.

Сунув руки в карманы, он шел вместе с толпой, заполнявшей тротуары Тихуаны в любую эпоху, пока не добрался до аптеки, в которой покупал капсулы йот-йот — сто восемьдесят. Как всегда, она была открыта и не слишком изменилась за десять лет. С витрины исчезли лишь пояса от грыжи, вместо которых появилось некое устройство, неизвестное ему.

Доктор остановился и прочитал надпись на испанском языке. Похоже, что устройство увеличивало потенцию, позволяя получать неограниченное количество оргазмов один за другим.

Свитсент усмехнулся, вошел в аптеку и направился к прилавку, находившемуся в её глубине.

На этот раз его приветствовала темноволосая пожилая женщина.

— Si? — Она улыбнулась, показав дешевые хромированные зубы.

— У вас есть западногерманское средство «Г-Тотекс-Блау»? — спросил Эрик.

— Сейчас посмотрю. Подождите, хорошо?

Женщина, волоча ноги, скрылась среди стеллажей с лекарствами.

Эрик бродил среди витрин, окидывая их невидящим взглядом.

— «Г-Тотекс-Блау» — сильнодействующий яд, — крикнула аптекарша. — Вам придется расписаться в журнале, si?

— Si.

Перед ним на прилавке появилась черная коробочка.

— Два доллара пятьдесят центов, — сказала женщина.

Она достала журнал и положила его на прилавок так, чтобы Эрик мог до него дотянуться ручкой, привязанной на веревочке.

Пока он расписывался, женщина упаковывала коробочку.

— Хотите покончить с собой, сеньор? — спросила она. — Да, похоже на то. От этого средства не будет больно, я сама видела. Никаких мучений, просто внезапно отказывает сердце.

— Да, — согласился он. — Хорошее средство.

— Фирма «АГ Хеми» не подведет.

Аптекарша лучезарно улыбнулась, словно одобряя его намерения.

Он расплатился — банкноты десятилетней давности не вызвали никаких возражений — и вышел из аптеки.

«Странно, — подумал Свитсент. — Тихуана вовсе не изменилась. Она всегда будет такой. Никого не волнует, что ты хочешь покончить с собой. Удивительно, что на улицах не поставили будки, где ночью все сделают за тебя, за десять песо. Впрочем, сейчас, может быть, они уже и появились».

Явно одобрительное отношение женщины слегка шокировало доктора. Ведь она ничего о нем не знала, вообще не была с ним знакома.

«Все из-за войны, — решил он. — Не знаю, почему это меня так удивляет».

Когда он вернулся в отель «Цезарь» и хотел подняться по лестнице, его остановил незнакомый портье.

— Сэр, вы здесь не живете. — Мужчина молниеносно вынырнул из-за стойки и преградил ему дорогу. — Вы хотели снять номер?

— Уже снял, — ответил Эрик, но тут же вспомнил, что это случилось десять лет назад.

Срок найма давно прошел.

— Девять долларов вперед за каждую ночь, — сказал портье. — Раз у вас нет багажа.

Эрик достал бумажник и протянул десятидолларовую банкноту. Однако портье посмотрел на бумажку с профессиональным неодобрением и ещё большей подозрительностью.

— Они выведены из обращения, — сообщил он. — Их теперь трудно обменять, поскольку они незаконны. — Портье поднял голову и вызывающе взглянул на Эрика. — Двадцать. Две десятки. Может быть, даже их я не возьму.

Он бесстрастно ждал. Ему явно не нравилась оплата такой валютой. Наверняка она напоминала этому человеку прежние дни, недобрые времена войны.

У Эрика в бумажнике была только одна банкнота, и то пятидолларовая. Кроме неё, по какому-то безумному стечению невероятных обстоятельств, он имел множество бесполезных денег из будущего, отстоящего на девяносто лет, полученных в обмен на часы. Свитсент разложил банкноты на стойке и глядел на разноцветные блестящие завитушки.

«Возможно, электронная деталь, отправленная Кэти в тридцатых годах двадцатого века всё-таки добралась до Вирджила Эккермана», — подумал доктор.

По крайней мере, на это был шанс. Он слегка приободрился.

Портье взял одну из банкнот две тысячи сто пятьдесят пятого года.

— Что это? — Он поднес её к свету. — Первый раз вижу нечто подобное. Сами их делаете?

— Нет, — ответил Эрик.

— Мне они ни к чему, — решил портье. — Идите — ка отсюда, а не то вызову полицию. Я же знаю, что вы сами их делаете. — Он с отвращением швырнул банкноту на стойку. — Странные деньги. Уходите.

Эрик оставил ему деньги будущего, но забрал пять долларов и вышел из отеля, держа в руке пакет с «Г-Тотекс-Блау».

Даже после войны в Тихуане все ещё осталось множество тесных кривых переулков. Он нашел узкий мрачный проход между кирпичными домами, засыпанный мусором и пеплом от двух огромных костров, когда-то бывших нефтяными бочками, сел на деревянное крыльцо перед дверью, забитой досками, закурил сигарету и погрузился в размышления.

Со стороны улицы его не было видно. Люди, спешившие по тротуару, не обращали на него внимания, так что он сосредоточился на наблюдении за ними, в особенности за женщинами.

С этой точки зрения Тихуана тоже не слишком изменилась. Днем горожанки одевались с непонятным шиком — высокие каблуки, шерстяной свитер, блестящая сумочка, перчатки, плащ, переброшенный через руку, высокие груди и соответствующий им бюстгальтер. Чем эти женщины зарабатывали на жизнь? Где они научились столь хорошо одеваться, не говоря уже о проблеме оплаты подобного гардероба? Его это весьма удивляло в свое время, не переставало поражать и сейчас.

Ответ на этот вопрос можно было бы получить, остановив одну из этих женщин и спросив, где она живет и покупает одежду — здесь или по другую сторону границы.

«Интересно, — подумал он. — Бывали ли они когда-либо в Соединенных Штатах, есть ли у них женихи в Лос-Анджелесе, и настолько ли хороши эти дамы в постели, как выглядят?»

Доктору казалось, будто некая невидимая сила позволяла им вести подобную жизнь. Эрик надеялся лишь на то, что она не делает их фригидными. Иначе это стало бы лишь пародией на жизнь, на потенциал живых существ.

«Хуже всего то, что такие женщины крайне быстро стареют, — думал он. — Все слухи на этот счет — полная правда. Уже лет в тридцать они потрепанные и толстые. Куда-то исчезают бюстгальтер, плащ и сумочка, остаются только черные глаза, горящие под густыми бровями. Прежнее изящное существо до сих пор скрывается где-то под складками жира, но уже не в силах больше говорить собственным голосом, развлекаться, убегать или любить. Замолкает стук каблуков по тротуару. Остается лишь тяжкий отзвук шаркающих ног, отмечающий путь к трупу, распадающемуся в прах. В Тихуане ничего не меняется, но и не доживает до достойного возраста. Время идет здесь слишком быстро, при этом стоя на месте.

«Взять, к примеру, мою ситуацию, — подумал Эрик. — Я совершаю самоубийство, переместившись в будущее, то есть уничтожаю жизнь, существовавшую десять лет назад. Если я это сделаю, то что станет с Эриком Свитсентом, который сейчас работает в Фонде Кайзера в Окленде? А те десять лет, в течение которых он заботился о Кэти?.. Что станет с ней?

Возможно, из-за собственной слабости я сделаю хуже ей. Это ещё страшнее, учитывая, что она и без того больна.

За моим рационализмом кроется извращенный взгляд на мир. Больного невозможно наказать ещё сильнее. Так ли? Господи, неудивительно, что я ненавижу сам себя».

Он взвесил в руке пакет с «Г-Тотекс-Блау», чувствуя его вес, ощущая притяжение Земли.

«Да, — подумал доктор. — Даже Земля все любит и принимает».

Что-то пробежало по его ботинку.

Он увидел, как в безопасную темноту, в кучи мусора, убегает маленькая тележка на колесиках.

Её преследовала другая, точно такая же. Они встретились среди мешанины газет и бутылок. Мусор затрясся и полетел во все стороны. Тележки начали сражаться, сталкиваться друг с другом. Создания Брюса Химмеля пытались добраться до электронного мозга противника и уничтожить «Ленивую Рыжую Собаку».

«Неужели они до сих пор существуют? — удивленно подумал Эрик. — Десять лет спустя? Но, возможно, Брюс делает их постоянно. В таком случае эти штучки должны были стать настоящим бедствием для Тихуаны».

Он даже не знал, что и думать, продолжая наблюдать за борьбой двух тележек. Одна почти оторвала у другой «Ленивую Рыжую Собаку», была вроде бы близка к победе, откатилась на несколько шагов и приготовилась нанести последний удар.

Когда она уже собиралась напасть, поврежденная тележка, побуждаемая последними проблесками разума, сумела спрятаться в оцинкованном ведре. Дочка Брюса нашла укрытие и застыла в нем неподвижно, готовая ждать сколь угодно, хоть до бесконечности.

Эрик встал и схватил более сильную тележку. Её колеса беспомощно вертелись, но через мгновение механизму удалось вырваться. Он с грохотом упал на тротуар, попятился, устремился вперед и ударил Эрика в ногу. Тот удивился и отступил. Тележка снова приготовилась к атаке, и Свитсент отошел ещё на шаг. Тележка, довольная собой, описала круг и уехала прочь.

В ведре продолжала ждать вторая.

— Я не сделаю тебе ничего плохого, — пообещал Эрик, присев и разглядывая её внимательнее.

Поврежденная машинка даже не дрогнула.

— Ладно, — сказал Свитсент и встал. — Я понял намек.

Тележка сама знала, чего она хочет. Не было смысла дальше её мучить.

Эрик понял, что даже эти машины хотят жить. Брюс был прав. Они заслуживают своего шанса, микроскопического места под солнцем. Больше им ничего не нужно.

«А я даже на это не способен, — подумал он. — Не смог бы выжить на заваленной мусором улочке Тихуаны, а эта штука в цинковом ведре, без жены, работы, квартиры, денег и малейшего шанса обрести что-либо из вышеперечисленного, упорно продолжает существовать. Почему-то она куда сильнее цепляется за жизнь, чем я».

«Г-Тотекс-Блау» уже не казался ему столь привлекательным решением.

«Даже если мне и придется это сделать, то почему именно сейчас? Смерть можно и отложить, как и все остальное, даже нужно».

Доктор вдруг почувствовал себя плохо. У него закружилась голова, и он закрыл глаза, хотя легко мог подвергнуться очередному нападению неустрашимой «Ленивой Рыжей Собаки» авторства Брюса Химмеля.

Легкая тяжесть, только что давившая на его ладонь, вдруг полностью исчезла. Эрик открыл глаза и обнаружил, что пакет с черной коробочкой «Г-Тотекс-Блау» исчез, а в переулке валяется несколько меньше мусора. По удлинившимся теням Свитсент понял, что уже вечер, то есть действие йот-йот — сто восемьдесят прекратилось. Он вернулся примерно в свое время. Но тот кусочек капсулы доктор проглотил в темноте, ночью, а сейчас могло быть около пяти. Значит, возвращение снова оказалось неточным.

«Интересно, насколько велико оказалось отклонение на этот раз? В любом случае, скоро появятся лилистарцы».

Собственно, как заметил Эрик, они уже появились.

В небе завис огромный темный уродливый силуэт. Он словно явился в этот мир из мрачной страны железа, страха и абсолютной тишины, напоминал гигантское хищное существо, готовое в любой момент пожрать все, что окажется в пределах его досягаемости. Корабль не издавал ни звука. Двигатели были выключены. Он прибыл издалека, из глубин межпланетного пространства. Экипаж был опытным, закаленным в боях, уставшим от сражений. Лилистарцы прибыли сюда для особых целей.

«Интересно, насколько легко у них все пойдет? — подумал Эрик. — Они приземлятся, займут стратегические объекты и захватят планету. Наверняка все получится проще, чем кажется мне и прочим жителям Земли».

Он вышел из переулка на улицу, думая, что сейчас ему очень пригодилось бы оружие.

«Странно, что в самом центре самого отвратительного, что только существует в наше время, то есть войны, я вдруг ощутил жажду жизни, охватившую меня точно так же, как и тележку, спрятавшуюся в цинковом ведре через десять лет, — подумал доктор. — Возможно, я наконец стал ей равным, могу занять свое место в мире рядом с ней, делать то же, что и она, сражаться точно так же — всегда при необходимости, иногда для развлечения, удовольствия. Так, как должно было быть с самого начала, задолго до того времени, куда я мог бы перенестись, которое мог бы назвать своим».

На улице почти замерло любое движение. Люди в машинах и на тротуарах не отрывали взгляда от лилистарского корабля.

— Такси! — Эрик вышел на мостовую и остановил автомат. — Отвези меня в корпорацию «Меха и красители», — потребовал он. — Лети как можно быстрее, не обращай внимания ни на этот корабль, ни на какие приказы, которые он, возможно, начнет отдавать.

Машина задрожала, слегка приподнялась над асфальтом и замерла.

— Мы получили запрет на старт, сэр. Армейское командование Лилистара в нашем районе распорядилось, чтобы…

— Здесь я отдаю приказы, — заявил Эрик. — Я выше любых командиров Лилистара. По сравнению со мной они обычный мусор. Я должен немедленно быть в корпорации. От этого зависит судьба войны.

— Да, сэр, — ответило такси и поднялось в небо. — Поверьте, что везти вас — для меня огромная честь.

— Мое присутствие в корпорации крайне важно со стратегической точки зрения.

«Я уже знаю, что буду делать, — подумал он. — Там люди, которых я знаю. Когда Вирджил Эккерман сбежит в Ваш-тридцать пять, я полечу с ним. События пойдут так, как я видел их из будущего года».

Эрик понял, что в корпорации он наверняка встретит Кэти, и неожиданно для самого себя обратился к машине:

— Если бы у тебя была больная жена…

— У меня нет жены, сэр. Автоматические механизмы не вступают в брак. Все об этом знают.

— Конечно, — согласился Эрик. — Но если бы ты оказался на моем месте, у тебя была бы больная жена, безнадежная, без шансов на излечение, ты бы её бросил? Или остался с ней, даже если бы перенесся на десять лет в будущее и наверняка знал, что повреждения, которые получил её мозг, необратимы? Остаться с ней означало бы для тебя…

— Я понимаю, что вы имеете в виду, — прервала его машина. — Вся ваша жизнь свелась бы к заботе о ней.

— Именно, — кивнул Эрик.

— Я остался бы с ней, — решил автомат.

— Почему?

— Потому что жизнь состоит из реальностей. Бросить её означало бы то же самое, что заявить: «Я не в силах вынести реальность как таковую, мне требуются исключительные, облегченные условия».

— Пожалуй, ты прав, — помолчав, сказал Свитсент. — Думаю, я останусь с ней.

— Да благословит вас Бог, сэр, — сказало такси. — Вижу, что вы хороший человек.

— Спасибо, — ответил Эрик.

Такси летело в сторону тихуанской корпорации «Меха и красители».