Изгнание

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ

События разворачивались с нарастающей быстротой. После своего неудачного любовного визита в Оксфорд Руперт вернулся в Шрусбери, туда, где уже раньше располагался со своим войском. Генриетта-Мария, между тем, чувствовала себя плохо, она жаловалась на постоянно мучивший ее кашель. Она была убеждена, что он возник у нее из-за сырости, исходящей от реки, окружавшей город. Королева также утверждала, что ее мучают жестокие боли, не связанные с ее беременностью. Но самое ужасное было то, что король, собрав военачальников десятого апреля в Олдборн Чес, что неподалеку от Оксфорда, обнаружил, что численность его войска не превышает и десяти тысяч человек. Это было меньше, чем отдельно взятое войско графа Эссекса или сэра Уильяма Уоллера. Положение Карла I вдруг сделалось угрожающим.

Король сразу же послал за принцем Рупертом, хотя бедняга и так разрывался на части – его просили приехать буквально во все уголки страны, где шли сражения. Маркиз Ньюкасл, главнокомандующий армией роялистов, написал в письме, что «если принц немедленно не присоединится к его войску, то положение его дядюшки станет крайне опасным, если не безнадежным». Он надеялся, что «его высочество приедет как можно скорее», и подписал письмо: «Самый преданный вашему высочеству человек, У. Ньюкасл». Однако Руперт не смог ответить на этот «крик души», – вместо этого он отправился в Оксфорд, чтобы принять участие в одном из самых решающих военных советов в этой войне. Следом за ним, только с другой стороны, в Оксфорд приехал лорд Джоселин Аттвуд, больной и истекающий кровью, со страшной гноящейся раной в левом плече. За ним присматривал верный Карадок, который, как всегда, появился как бы ниоткуда и был единственным человеком, сопровождавшим хозяина. У Николь сердце облилось кровью, когда она увидела этого блистательного повесу, который спас ее от Дензила Локсли, а теперь был похож на раненого волка – выстрел из мушкета снес ему чуть ли не полплеча. Она поняла всю глубину своего предательства по отношению к Джоселину, ведь она изменила ему с принцем Рупертом, она опять повела себя как последняя шлюха. И теперь чувство вины, любовь и нежность к этому человеку переполнили ее и вылились в одно огромное желание увезти его подальше от этого страшного и опасного города в такое место, где бы он мог спокойно поправиться.

– Этот твой дом в Девоне… – шептала она, склонившись над мечущимся в лихорадке мужем и глядя на спутанные кольца волос, прилипшие к мокрому от пота лицу.

– Ты имеешь в виду Кингсвер Холл?

– Да. Мы должны отправиться туда, как только ты придешь в себя и будешь готов к такому путешествию.

Несмотря на то, что Джоселину было очень плохо, он улыбнулся:

– Это что, приказ?

– Да. Ведь там ты будешь в одиночестве и безопасности, пока не заживет твоя рана?

Он кивнул:

– Конечно, но боюсь, что мне будет приказано остаться в Оксфорде, чтобы быть под рукой. Ведь положение угрожающее, несмотря на то, что Руперт прилагает все усилия, чтобы его исправить.

Николь поспешно отвернулась, чтобы он не мог увидеть, как она покраснела при этом имени.

– Ситуация на войне меня не касается. Мне просто необходимо что-то предпринять, чтобы увезти тебя подальше отсюда, – сказала она.

Как оказалось, Николь не единственная считала, что лучше поскорее покинуть Оксфорд. Нанеся очередной дежурный визит королеве, она узнала, что они с королем, как это было ни тяжело для них обоих, решили расстаться.

– Моя дорогая леди Аттвуд, я ужасно расстроена, – начала Генриетта-Мария, – дело в том, что я вынуждена с вами попрощаться. Его величество решил, что для меня будет лучше отправиться рожать в Экзетер. Он думает, оттуда я смогу легко уехать, если в том будет необходимость.

– Но вы-то сами хотите уехать отсюда, мадам? – спросила Николь, страшно удивленная тем, что такая счастливая семейная пара решилась на то, чтобы расстаться друг с другом.

– Я в ужасе от того, что мне придется расстаться с королем, но в Оксфорде я чувствую себя отвратительно. Видите ли, милая, я очень устала. И даже не столько от постоянных поражений, сколько от разговоров о них.

Глядя на нее и зная, какая судьба ждет королеву, Николь кивнула:

– Тогда я думаю, вам действительно лучше уехать, ваше величество. Это будет правильное решение.

Поколебавшись какое-то мгновение, Генриетта-Мария схватила Николь за руку:

– А вы не сможете поехать со мной? Конечно, меня будет сопровождать лорд Джермин, но его сестра отказалась стать одной из моих фрейлин. Она заявила, что должна попытать счастья в Оксфорде. Совершенно не понимаю, что она имела в виду.

– Зато я понимаю, – почти неслышно пробормотала Николь, а вслух произнесла: – Я буду несказанно рада занять ее место, мадам. Но осмелюсь попросить вас об одном одолжении.

– О каком?

– Как вы знаете, лорд Джоселин был тяжело ранен в сражении в Шеритонском лесу. Я хотела бы просить вас разрешить ему тоже отправиться с нами, чтобы потом уехать в Кингсвер Холл. Это его дом возле Дартмута, там он скорее поправится.

Королева выразила удивление одним из своих жестов, которые делали ее немного похожей на воробья:

– Конечно. Я буду просто счастлива предоставить вам такую возможность.

– Спасибо. А кто еще поедет с нами?

– Мой священник, мой врач, еще три флейлины, кроме вас, и, конечно, лорд Джермин.

– Когда мы отправляемся?

– Через два дня, семнадцатого апреля, – ответила Генриетта-Мария, и по спине Николь пробежал неприятный холодок, она вспомнила, что через десять дней настоящей Николь Холл исполнится двадцать девять лет.

Мысли Николь об отъезде были прерваны созерцанием ее портрета, который ей наконец-то удалось увидеть, и который она тут же узнала. Он назывался «Портрет неизвестной дамы» и висел в библиотеке ее деда в его доме в Холланд-парк. Он приобрел его на аукционе еще до войны просто потому, как он объяснил Николь, когда она была еще ребенком, что он ему очень понравился. И теперь, глядя на только что написанный портрет, с которого нежно улыбалось красивое лицо Арабеллы Аттвуд в пышном платье времен Стюартов, Николь была поражена тем, что сразу не догадалась об идентичности этих портретов. Она так часто его видела, ей не раз говорили, что он написан художником У. Добсоном, но она только теперь поняла, что лицо на портрете и лицо, которое она так часто теперь видела в зеркале, – одно и то же. Совершенно пораженная, она молча смотрела на холст.

Главный королевский художник нетерпеливо вскинул подбородок:

– Я вижу, он вам не нравится, леди Аттвуд?

– Напротив, очень нравится, – поспешила она успокоить автора портрета, – просто это так неожиданно – увидеть себя со стороны.

– Да, мы очень редко представляем себе, как выглядим.

– Но вы просто поразительно передали сходство!

Добсон поклонился:

– Благодарю вас, леди Аттвуд.

Николь подошла ближе к холсту и спросила:

– Это правда, что вы сделали копию? Последовала долгая пауза, после чего Добсон произнес:

– Почему вы спрашиваете?

– Потому что на этом портрете я держу в руке красную розу, а на другом у меня в руках – незабудки.

Добсон в изумлении уставился на нее:

– Но как вы узнали?..

– Я его видела, – загадочно произнесла Николь и, оставив художника в полном недоумении, покинула комнату, чтобы распорядиться запаковать портрет и уложить его вместе с другими вещами, уже собранными для поездки.

Ее не переставали преследовать странные мысли и загадочные вопросы. Если Арабелла Локсли умерла при родах, тогда кто же эта женщина, изображенная на этих двух портретах? Неужели она сама? А может быть, она действительно была когда-то Арабеллой, а теперь просто заново проживает ее жизнь? Все это казалось странным и загадочным, она не могла ответить ни на один вопрос. Единственное, она теперь знала наверняка: у ее деда был портрет, на котором она держала в руках незабудки, значит, это был холст, принадлежавший принцу Руперту. Ничего не понимающая и растерянная, Николь в тот же день отправилась к Эмеральду Дитчу, чтобы попытаться получить у него объяснения, а заодно и попрощаться с ним.

Но домик в лесу оказался пуст, ничто не говорило о том, что здесь кто-то живет. Правда, не было и следов борьбы, крутом царили чистота и порядок. Удивленная и немного испуганная, Николь поднялась наверх в спальню, желая убедиться в том, что там тоже никого нет. Она не обнаружила там ни карт, ни магического кристалла, ни тонкой деревянной дудочки. Значит, цыган забрал свои нехитрые пожитки и покинул хижину. Николь могла только гадать, что заставило его оставить такое безопасное место, но эти пустые стены ни о чем не могли рассказать, и, побыв в доме еще несколько минут, она села на лошадь и вернулась в Оксфорд.

В эту ночь к ней пришел СОН, которого она почти ждала, но на этот раз он сильно отличался от ее предыдущих снов. Начался он, правда, как всегда, в больничной палате, где лежало ее бедное тело. Но сейчас, посмотрев на себя несколько мгновений, Николь выскользнула из больницы и села в автобус, идущий в Холланд-Парк. Ее никто не видел, она простояла всю дорогу, опасаясь, что если сядет, то кто-нибудь окажется у нее на коленях.

Было совсем нетрудно – проскользнуть от автобусной остановки по тротуару до знакомого дома, и, подойдя к нему, она увидела, что дедушка дома, потому что из одного из окон, выполненных в великолепном георгианском стиле, лился яркий свет, и Николь смогла даже различить фигуру деда, сидевшего в своем любимом кресле и читавшего газету. Она позвонила, и, когда он открыл дверь, влетела в дом. Дед тоже не заметил ее, потому что выглянул наружу, раздраженно нахмурился, а потом закрыл дверь и вернулся в свое кресло.

Николь приблизилась к портрету с незабудками, который висел на прежнем месте, над камином, и вгляделась в такое знакомое лицо, написанное много лет назад. Портрет потемнел и потрескался, время сделало свое дело, но блистательно красивая Арабелла Аттвуд все так же улыбалась с холста, и маленькие тонкие пальчики одной руки все так же сжимали нежные цветы – символ «истинной любви».

– Дедушка, – произнесла Николь нормальным голосом, и так как после этого ничего не произошло, продолжила, – что случилось с принцем Рупертом?

Ее дед, этот старый красивый мужчина, неожиданно подпрыгнул и испуганно завертел головой. Убедившись, что в комнате никого нет, он произнес:

– Николь? – его голос дрожал от страха, ей стало его жаль.

– Не пугайся, пожалуйста, это всего лишь сон. Я просто очень захотела тебя увидеть, – сказала она, изо всех сил стараясь успокоить его.

Он не подошел к ней, а вместо этого пересек комнату и снял телефонную трубку. Когда он назвал номер, Николь поняла, что он звонит в больницу.

– Добрый вечер, сестра. Это Филипп Пагет. Извините, что беспокою вас, может, вы сочтете странным, но мне показалось, я только что мысленно разговаривал со своей внучкой, Николь Холл… Это та девушка, которая поступила к вам шесть месяцев назад… – его голос стал затихать, потом вдруг загремел, и последние слова: «шесть месяцев назад…» отдались эхом в голове Николь.

– Но я здесь уже два года! – закричала она. – Это просто невозможно! Почему время для моей души и для моего тела течет по-разному? Господи, почему так происходит?

Она проснулась, как всегда вся мокрая от пота, в страхе зовя деда и выкрикивая: «Почему только шесть месяцев?», пока ее голос не сорвался на хрип. И тут дверь спальни отворилась.

Чтобы Джоселин мог больше отдыхать, они спали в разных спальнях, но сейчас, несмотря на то, что он был очень слаб, муж нашел в себе силы дойти до ее комнаты. Он остановился в дверях, опираясь на косяк, лицо его было таким же белым, как надетая на нем ночная сорочка.

– Что случилось? – спросил он, и в его голосе послышались неподдельное беспокойство и страдание.

Николь выпрыгнула из постели и подбежала к нему, ее собственный страх растаял, теперь она беспокоилась только за мужа.

– Дорогой, тебе не нужно было вставать. Это был всего лишь один из моих глупых ночных кошмаров. Давай, я помогу тебе вернуться в свою комнату, – сказала она.

– Нет, – ответил он, и на мгновение его лицо озарила прежняя саркастическая улыбка. – Лихорадка прошла, и мне кажется, самое худшее позади. Я, вернее, мое жалкое подобие, очень хочет остаться с тобой.

– Для тебя или для твоего жалкого подобия, – прошептала Николь, – всегда найдется место в моей кровати.

С этими словами она подхватила его, подумав, что жалкое подобие – это скорее она, а он – вполне реальный и тяжелый мужчина.

Они выехали из Оксфорда утром семнадцатого апреля, небольшая процессия, состоящая из нескольких карет, повозок и всадников. Король, принц Уэльский и герцог Йоркский отправились провожать королеву, Карл сел в карету со своей женой, так что они могли попрощаться там с глазу на глаз. Но в Абингдоне, откуда король должен был отправиться назад, и им нужно было окончательно расстаться, Генриетта-Мария не сдержалась. У нее началась истерика, она громко плакала, говорила, что умрет, что она больше никогда не увидит своего мужа, и, в конце концов, она обессиленно упала на руки Карла, всхлипывая и дрожа всем телом. Доктору пришлось чуть ли не силой увести эту маленькую дрожащую женщину в ее карету, где он дал ей успокоительное лекарство.

Король и два его спутника медленно удалились, похожие на скорбное трио из какой-то исторической трагедии. Зная, что королева абсолютно права, что она действительно в последний раз видела своего дорогого Карла, Николь молча смотрела на эту сцену, не замечая, что по ее щекам тоже градом катятся слезы.

– Что с тобой, моя маленькая ведьмочка? – прошептал Джоселин, наблюдавший за женой. – Уж не предчувствуешь ли ты самое худшее?

Она кивнула:

– Да. Я уверена, что король и королева больше никогда не увидят друг друга.

Джоселин сделался мрачным и серьезным:

– Если это действительно так, то мы все в большой опасности, и я должен как можно скорее переправить тебя в безопасное место.

– А что же будешь делать ты сам?

– Как только я оправлюсь настолько, что смогу держать в руках оружие, я вернусь к королю, чтобы защищать его. Я тебе уже говорил раньше, я согласен далеко не со всем, что он делает, но я дал ему клятву верности.

Их лошади тихо шли рядом, и Николь положила руку на запястье мужа.

– Куда бы ты ни направился, я все время буду следовать за тобой, – произнесла она.

Глаза Джоселина сверкнули золотом в свете утреннего солнца, он внимательно посмотрел на нее:

– Значит ли это, что ты меня любишь?

– О, да, – твердо ответила она, – недавно я поняла, насколько глубоко мое чувство.

Он, слава Богу, не спросил ее, когда и почему она это поняла, хотя она вспыхнула и отвернулась, вспомнив, что не смогла устоять перед настойчивостью и страстью принца.

– И все-таки меня не покидает предчувствие – в один прекрасный день ты уйдешь от меня.

– Я уйду от тебя, только если какие-нибудь высшие силы заставят меня это сделать.

Озорное лицо Джоселина просияло, можно было с уверенностью сказать, что он начал выздоравливать:

– Да? Когда я вновь обрету свою прежнюю силу, как насчет того, чтобы родить мне ребенка?

Николь улыбнулась:

– Я никогда не хотела иметь детей, но что касается тебя…

Муж посмотрел на нее с нескрываемым удивлением:

– Но ты же родила Миранду!

– Ах, да, – спохватилась Николь, – конечно, это сделала я, но сейчас я подумала о твоем ребенке…

– А, понятно, – ответил он, но в глубине его глаз она увидела огонек непонимания и недоверия.

Королева пришла в себя только через тридцать миль, и к тому времени, как они достигли деревушки под названием Вуттон Бассет, она чувствовала себя вполне сносно. Однако Генри Джермин, показав себя истинным джентльменом, настоял на том, что им необходимо добраться до Бата, так как для больной женщины будет гораздо безопаснее, если она проведет ночь в городе. На следующий день он продолжал командовать их передвижением, и опять они двигались на юг без остановки, пока не оказались под надежной защитой города Шафтсбери. Все действия Джермина были суровыми и безжалостными. Когда королева попросила его хоть о короткой остановке, он твердо ответил, что в его руках находятся две жизни, за которые он несет ответственность: жизнь ее величества и ее будущего ребенка.

– При такой скорости, – сказал Джоселин, когда они остановились на ночь в простой придорожной гостинице, – мы доберемся до Экзетера через два-три дня. И что потом? Как ты собираешься сообщить королеве, что я хочу, чтобы ты поехала со мной?

– Еще не знаю. Но она очень добра ко мне. Ведь она позволила взять мне с собой мою служанку, а тебе – твоего слугу, не говоря о Миранде.

Терпение Генриетты-Марии иссякло к тому времени, когда они доехали до Шерборна, к тому же ее опять начали мучить сильные боли. Несмотря на все убеждения лорда Джермина, она настояла на том, чтобы отправиться в городскую ратушу, в которой, к их всеобщему удивлению, главным священником оказался сэр Луис Дейви – главнокомандующий округа Дорсет. В конце концов, Генри был вынужден согласиться, что здесь они будут в относительной безопасности, и ему пришлось отказаться от своего плана попасть в Йовил до наступления темноты. Сэр Луис, с удивлением обнаружив, что к нему в гости, как снег на голову, свалилась королевская особа, проявил максимум гостеприимства и уступил им для ночлега свой дом, который оказался, к слову сказать, довольно неуютным.

Николь пришла к выводу, что ее неприятно поразило имя этого человека, потому что впервые за долгое время она вспомнила о Луисе Дейвине. Ее мысли, хотя она того не желала, возвратились в прошлое, она подумала о том, что именно этой ночью ей придется вернуться в прошлую жизнь, и испуганная, она изо всех сил прижалась к Джоселину, как только они оказались вдвоем в постели.

– Что с тобой, милая? – спросил он, прижимая ее к себе так сильно, что она могла слышать, как стучит его сердце.

– Не знаю. Просто это глупое чувство, что когда-нибудь нас может что-то разлучить.

– Но только вчера ты говорила, что хочешь остаться со мной.

– Да я хочу этого больше всего на свете. Но существуют силы, которые выше нас, Джоселин.

Он приподнялся на локте и внимательно посмотрел на ее лицо. При свете свечей Николь ясно видела каждую черточку его лица, на котором отражалось все пережитое им за последнее время. Он похудел, его черты стали тоньше, кожа казалась более смуглой, но все те же черные вьющиеся волосы спадали до плеч, и все те же огромные глаза, как бы наполненные внутренним светом, были ласковы и доверчивы.

– Как и всегда, ты говоришь загадками, Николь, – тихо произнес он.

– Почему ты меня так назвал?

– Потому что тебя так зовут. Я знаю, что ты одновременно и Николь, и Арабелла, хотя я совершенно не понимаю, как это может быть. Но я уверен, что мне не придется оставаться в неведении до конца моих дней. Когда мы доберемся до Кингсвера и я достаточно оправлюсь, клянусь, я отыщу причину твоих страданий. Я найду способ успокоить твой разум раз и навсегда. Обещаю, я изгоню из тебя этого дьявола.

Николь отвернулась, чтобы он не мог увидеть печаль, исказившую ее лицо.

– Боюсь, это не под силу даже тебе, – тихо ответила она.

Они добрались до Экзетера через три дня. По мере того как процессия продвигалась в юго-западную часть страны, жители которой в основном были приверженцами короля, Генри Джермин все более замедлял темп их передвижения. В Экзетере Генриетта-Мария расположилась в Бедфорд-Хауз, который был заранее приготовлен для нее и ее свиты. В первый же вечер пребывания на новом месте королева почувствовала себя гораздо лучше, она выглядела добродушной и повеселевшей, и Николь решилась испросить у нее разрешения покинуть ее величество и уехать со своим мужем.

– Но моя дорогая леди Аттвуд, я считала, что между нами была договоренность, и вы будете сопровождать меня. Я ведь и так пошла вам на уступки, разрешив взять с собой мужа, дочь и слуг. И мне крайне неприятно, что теперь вы пытаетесь обмануть мое доверие, – королева сказала эти слова скорее печально, нежели гневно, и Николь стало стыдно.

– Почему бы тебе не схитрить? – спросил Джоселин, после того как она рассказала ему о своем разговоре с королевой.

– Каким образом?

– Заставь ее величество пообещать тебе, что она тебя отпустит после того, как родит ребенка.

– А что ты будешь делать в это время?

– Я доберусь до Кингсвера и возложу на Мирод обязанности по уходу за мной до полного выздоровления. Думаю, что это будет ей по душе.

Николь встревожилась:

– Она для тебя, наверное, все на свете?

Джоселин ухмыльнулся:

– Да нет, не совсем так. Но наша мать умерла, когда мне был год, а Мирод – шесть. Между нами было еще двое малышей, но они оба умерли, так что можно сказать, что на сестру лег весь груз моего воспитания.

Николь подумала о том, каким пагубным могло быть влияние на него старшей сестры, но ничего не ответила.

– Потом, – продолжал Джоселин, – когда умерла моя жена, родив Сабину, Мирод занялась воспитанием моей дочери. Сама она так и не вышла замуж, как ты понимаешь…

«Господи, час от часу не легче!» – подумала Николь, но опять ничего не сказала.

– …Так что она будет просто счастлива поухаживать за мной, пока ты будешь ублажать королеву, – закончил Джоселин.

«Уж это точно», – подумала Николь.

Вслух же она задала вопрос, который интересовал ее уже довольно давно:

– Джоселин, почему ты так долго не женился? Ведь ты давно вдовец.

– Потому что я мечтал встретить тебя, – ответил он.

Она удивленно посмотрела на него:

– Ты хочешь сказать, что мечтал встретить кого-нибудь похожего на меня?

Ее муж покачал головой:

– Нет, я имел в виду именно то, что сказал. Я очень часто видел тебя во сне. Иногда это была ты, а иногда я видел совсем другую девушку, похожую на мальчика, потому что у нее были короткие волосы. Но это была тоже ты. Я знаю, ты мне не поверишь, но, когда мы встретились там, на дороге в Ноттингем, я тебя сразу узнал. И влюбился еще до того, как ты заговорила.

– Но почему ты мне раньше об этом не говорил?

– Потому что это звучит так странно, так невероятно, хотя это истинная правда.

– Так значит, мы искали друг друга среди столетий? – Николь растерялась и совершенно не подумала о том, что сказала.

– Наверное, – ответил он, его глаза потемнели и загадочно сверкнули, но больше он ничего не сказал.

На следующий день Джоселин с Карадоком, которому каким-то образом удалось на время отстраниться от обязанностей шпиона, сели на коней и поскакали по дороге, которая петляла среди диких лесов и вела в Дартмут. Николь, которая уже успела получить одобрение своего плана у королевы, проводила их до окрестностей города. Она так усиленно старалась держать себя в руках, расставаясь с мужем, поэтому лишь прикоснулась к его губам.

– Как только родится ребенок, пришли мне весточку, – произнес он, – я сразу же за тобой приеду.

– А если тебе придется вернуться на войну?

– Тогда вместо меня приедет Мирод, – ответил Джоселин.

С мыслью об этой неизвестной ей женщине, которая теперь почти полностью завладела ее сознанием, Николь развернула коня и поскакала обратно в Экзетер, чтобы дождаться там рождения ребенка, которым, насколько она знала историю, станет Генриетта-Анна, для членов семьи – просто Минетт, будущая жена гомосексуалиста герцога Орлеанского и любовница его брата, короля Людовика XIV.

В начале лета 1644 года принц Руперт собирался покинуть Оксфорд и проехать по всем своим укреплениям, выстроенным в форме звезды. Сначала он хотел помочь своему брату, принцу Морису, находящемуся на западе страны, избавить Йорк от нависшей над ним угрозы быть атакованным хорошо вооруженной двадцатитысячной армией парламентариев. Он сделал это шестнадцатого мая. При нем теперь был не только Бой, но и черный Лабрадор, тот самый пес, которого он приобрел во время осеннего военного совета, когда впервые заметил, как Арабелла Аттвуд смотрит на него сверху из окна. Сначала он называл его «Бой», но потом дал ему кличку «Шейд»;[9] эта кличка напоминала ему о тайном любовном приключении, когда он испытал самое большое блаженство за свои двадцать четыре года, проведя незабываемый час в тени парка с женщиной, которой искренне восхищался.

По мере того, как принц двигался на север, к нему присоединялись другие военачальники со своими людьми. Так, в Честере к нему примкнул Джон Байрон, а в Болтоне – любящий риск Георг Горинг, недавно освобожденный из плена парламентариев в обмен на графа Лозиана. Там же в Болтоне к ним присоединился граф Дерби, только что прибывший с острова Мэн. Все вместе они добрались до Латом-Хауза, который был осажден уже в течение месяца, а благородная и мужественная графиня Дерби, француженка, урожденная Шарлотта де ля Тремоль, стойко держала в нем оборону.

Враги, осаждавшие Латом-Хауз, тут же бежали, узнав, что на них собирается напасть принц Руперт, и это еще раз доказало, как одно только его имя могло вселять ужас в сердца соперников. Радостная и счастливая графиня выпорхнула из своего имения, которое она так храбро и долго защищала, и крепко обняла принца. Как он сам потом признавал, ничего более ужасного с ним не происходило с начала войны.

Король тоже покинул Оксфорд, чтобы «попугать» противника. Послав основные силы в Абингдон на борьбу с Уильямом Уоллером, Карл сам пронесся по укреплениям «круглоголовых», громя их направо и налево, имея при себе всего тысячу всадников, восемь пушек и тридцать экипажей. Противник короля лорд Эссекс громогласно объявил, что Уоллер, которого он недолюбливал, может спасти свое положение только в том случае, если со своим войском начнет двигаться на запад. Начавшийся июнь застал всех – и принца Руперта, и его дядю-короля, и почти всех их противников в движении в разных концах Англии.

По прошествии первой недели месяца Руперт, чувствуя, что не сможет сам отвоевать Йорк, написал Карлу, прося его помочь освободить город. Четырнадцатого июня король ответил ему из Вустера, где, как он полагал, у него были серьезные неприятности. Думая, что Эссекс захочет ему отомстить и то же самое попытается сделать Уильям Уоллер, король боялся, что им двоим без труда удастся разгромить его войско. Первые строки его письма показывали, в какой глубокой депрессии он находился: «Если я потеряю Йорк, то можно считать, что я почти потеряю корону». Далее он продолжал: «Всей силой своего влияния на тебя и уважения, которое ты ко мне питаешь, заклинаю тебя отложить все другие дела и по получении этого письма сразу же попытаться захватить Йорк». Получив этот приказ к сражению, Руперт тут же занялся его подготовкой, в то время как сам король, узнав, что Эссекс, в конце концов, решил двигаться на запад, занялся подготовкой к сражению с войском Уоллера.

Утром шестнадцатого июня у королевы Генриетты-Марии начались схватки, и к полудню она произвела на свет красивую и здоровую девочку. Николь, которой по долгу службы было положено присутствовать при родах, была просто в восторге от увиденного чуда. Ее восхитило не само рождение ребенка, хотя она раньше никогда этого не видела, а то, что она стала свидетелем появления на свет Минетт, принцессы, которая в один прекрасный летний день станет любовницей самого короля-Солнце, в то время как его красавец братик не сможет подарить ей любовь, которую она будет от него ждать.

В тот же вечер Николь написала Джоселину о рождении ребенка и о том, что он может приехать и забрать ее домой. «Что же теперь меня ожидает?» – подумала она. Внезапно мысль о Мирод и Сабине, одна из которых – старая дева, а вторая – наверняка испорченная девчонка, показалась ей неприятной и она решила, что жить с ними будет просто невыносимо.

Атмосфера в Экзетере была очень напряженной. За день до рождения Минетт принц Морис покинул занимаемый им Лим и прибыл в Экзетер, чтобы защитить королеву от приближающегося войска графа Эссекса. Ходили слухи о том, что тот собирается захватить Генриетту-Марию в плен, поэтому во время церемонии крещения девочки, которая состоялась в городском соборе через несколько дней после ее рождения, все участники торжества страшно нервничали и в буквальном смысле слова «постоянно оглядывались назад».

Морис, который в отличие от своего сентиментального старшего брата, был более похож на простого солдата, внимательно следил за леди Далкис – новоявленной гувернанткой Минетт. Николь, которая скоро распрощается с ними со всеми, обнаружила, что плачет. Она никак не могла вспомнить, что произойдет дальше с Генриеттой-Марией и ее новорожденной малышкой, поэтому очень переживала за них. Когда после окончания церемонии они вышли на соборную площадь, вокруг которой были расположены залитые солнечным светом красивые здания, построенные в двух архитектурных стилях, – Тюдоров и Стюартов, – слезы все еще текли у нее по лицу. Она постаралась успокоиться и взять себя в руки.

На площади было полно пеших и всадников – принц привел с собой небольшое войско из Лима. Один из всадников привлек особое внимание Николь. Он направился прямо к ней и остановился в нескольких дюймах. Не ожидая, что за ней прибудут так скоро, Николь с удивлением уставилась на красивую фигуру Карадока Веннера.

– А где лорд Джоселин? – спросила она неприветливо, неприязнь к этому человеку возродилась в ней с новой силой.

– Он в гостинице на Фрог Стрит, миледи.

– Но почему он там?

– Он посчитал, что это наиболее уединенное и спокойное место, где он может попрощаться с вами.

– Попрощаться?

– Да. Ему стало известно, что принц Руперт нуждается в каждом воине, который поможет ему захватить Йорк. Хозяин решил, что должен прийти ему на помощь.

– Он себя хорошо чувствует?

– Да, – кивнул Карадок, – в основном благодаря любви и заботе миледи Мирод.

«О Господи!» – подумала Николь, но тутже одернула себя.

– А как он думает поступить со мной? – спросила она.

– Я отвезу вас в Кингсвер Холл, а потом присоединюсь к нему.

– Все это хорошо, мой дорогой Карадок, – сурово произнесла Николь, – но дело в том, что вы оба ошибаетесь. Если Джоселин собирается ехать на север, то я тоже поеду туда. Мне было без него ужасно одиноко, и я не собираюсь опять терпеть разлуку с ним. И не спорь со мной, просто отвези меня к мужу, я сама ему сообщу об этом.

В первый раз с тех самых пор, как она познакомилась с Карадоком, он искренне ей улыбнулся:

– Да, миледи.

Он помог ей сесть на лошадь позади себя, и они поехали по оживленным улицам.