Изгнанник. Арка 3. Том 2

Глава 4.1

Глава 1. Снова в пустыне.

По моим ощущениям, тряска в портале длилась больше минуты. И что-то мне подсказывало, что бельё в стиральной машине чувствует себя во время стирки примерно так же. Но здесь приходилось полагаться на мастерство Викая и на то, что он, пожертвовав удобством, сделал это, по крайней мере, полностью безопасным.

Наконец, тряска закончилась, и я вывалился из воронки на горячий песок. Свёрток с кинжалами упал рядом. Ещё пару минут я потратил на то, чтобы отдышаться после этого стремительного путешествия и вернуть себе чувство равновесия. В этот момент я даже порадовался тому, что последние двое суток мне не давали есть: после такой втряски желудок исправно вернул бы всё обратно. Хотя, конечно, немного досадно, что Викай не дал мне с собой никакой еды. С другой стороны, глупо думать о том, что тебе не удалось лишний раз пожрать, если представить, сколько сил отдали Агер и остальные, чтобы добраться до Викая, чтобы убедить его, чтобы Викай успел выкрасть кинжалы, отдать их мне, сотворить портал и перенести меня далеко за пределы Корроско. И это в мире, где пространственная магия нарушена! Я искренне понадеялся, что Викай успеет добраться до поместья Фартхароса. Потому что он на это потратил столько сил, что сейчас будет полностью беззащитен. По сравнению с этим мой голод, по крайней мере, в краткосрочной перспективе — далеко не самое страшное, что может со мной произойти.

Придя, наконец, в себя, я сотворил перед собой сферу воды и жадно напился. После чего накрыл себя лёгкой иллюзией, которая не совсем скрывала, но поменяла цвет одежды на жёлтый, позволяя лучше сливаться с песком, по которому мне предстояло идти. К сожалению, мой синий драконий костюм будет слишком выделяться на пустынной равнине, а погоню могли послать в любую минуту, так что приходилось учитывать всё.

И снова началось томительное путешествие по пустыне. Я уже и забыл, насколько может быть жарко за пределами города. И хотя сказывались и привычка, и прикосновение Кинжала Порядка, всё равно этот жар был хотя и не смертельным, но очень неприятным.

Но при этом в подсознании билась ещё одна мысль. Мне казалось, что солнца жгли меня с такой силой, словно они понимали: их конец близок, скоро это положение вещей закончится, и тогда… И что тогда? Одно из солнц погаснет? Или они удалятся от планеты настолько, что перестанут её выжигать? Или… не знаю. Но вот то, что конец близок, они будто бы чувствовали. Как это чувствовали и Кинжалы Жизни и Хаоса, которые словно знали, что их несёт кто-то недостойный, и потихоньку пульсировали силой, к счастью, не настолько большой, чтобы это доставляло неудобства, но всё же достаточно ощутимо, чтобы выказать своё недовольство, если допустить, что у артефактов может быть характер. Даже Кинжал Хаоса, который в момент первой моей с ним встречи лежал в витрине из очень толстого стекла, вёл себя более-менее прилично. Может быть, он действительно почувствовал, что Кинжал Порядка снова здесь, и унял свой гнев. А возможно, что его на время усмирили. Незивестно. Мне по-прежнему слишком многое неизвестно. Но всё равно надо идти дальше. Слишком многие отдали всё, чтобы я мог идти дальше. В таких условиях уже нельзя повернуть назад.

И я шёл. Шёл, и в моей голове роились самые разные мысли. О том, что за всё время пребывания здесь мне удалось искупаться всего два-три раза — когда я находился у пустынных кочевников. О том, что мои одежда и сапоги уже невесть сколько времени не стирались и не чистились, и если бы это был не материал из кожи дракона, одежда давно бы уже испортилась. На что было похоже моё нижнее бельё, которое я украдкой выстирывал и высушивал хотя бы раз в седмицу, даже думать не хотелось.

Я шёл и думал все эти ерундовые мысли, на которые в обычной повседневной жизни и внимания не обращаешь. И каждая эта мысль помогала мне делать следующий шаг. Я не знаю, сколько я шёл: помню лишь то, что телепортировало меня так, чтобы я аккурат видел дальнюю стену Корроско — и мог идти в противоположную от неё сторону. В остальном пустыня полностью пожирала ощущение времени, ощущение пространства, а два неугасимых солнца, положение которых мне ни о чём не говорило, лишало даже возможности определить хотя бы время суток. Ты оставался с пустыней один на один, осознавая свою ничтожность, свою крохотность по сравнению с такой природной мощью.

И всё же я делаю шаг за шагом, потому что должен. Потому что если я дойду до конца — то и этой пустыне очень скоро придёт конец. Сюда придёт вода, придёт жизнь, придут растения — и, возможно, однажды здесь вырастет огромный лес. Пустыня словно бы тоже это чувствовала — и потому каждый шаг мои ноги глубоко увязали в песке, и приходилось тратить значительно больше сил на следующий… и всё же я продолжал идти…

Я не знаю, сколько прошло времени. Возможно, всего несколько часов, а, возможно, уже несколько суток. Ни разу я не позволил себе остановиться отдохнуть, потому что должен был убраться как можно дальше от Корроско. Чтобы погоня меня ни за что не настигла. Я шёл до тех пор, пока у меня были силы. К счастью, жара и голод первое время, если так можно выразиться, конфликтовали друг с другом, и когда мне особо сильно хотелось есть, я думал о том, что мне жарко, а когда солнца начинали жечь особенно больно, я думал о том, что было бы неплохо перекусить. К сожалению, слишком быстро голод и жара нашли общий язык и теперь пожирали остатки моих сил с удвоенной скоростью.

И, наконец, настал момент, когда я понял, что сил больше нет. Вот вообще нет. Даже если бы передо мной в трёх шагах возник бы портал, из которого ко мне тянула бы руки Миариали, я бы и тогда не нашёл в себе сил хотя бы просто встать. Было отдано абсолютно всё. Краем сознания я помнил, что Кинжалом Жизни можно было лечить и, возможно, восстанавливать силы, но подумал я об этом слишком поздно, и экспериментровать, а уж тем более, рисковать уже не было ни времени, ни возможности.

— Ну, Руарх, — тихо прошептал я, падая на колени, — если ты видишь меня, если ты слышишь меня, если ты можешь мне помочь — ради своего будущего, ради будущего своих детей, ради равновесия в себе — помоги. Помоги. Помоги!..

Сил не оставалось даже на то, чтобы просто думать. Просто в сознании билось это единственное слово — помоги. Я словно стал небольшой антенной, которая только и могла, что транслировать вокруг этот сигнал. Помоги… Помоги… Помоги…

И в тот момент, когда сил не оставалось даже на то, чтобы моргать, моих ушей достиг какой-то звук. Кажется… это были чьи-то голоса… Неужели меня настигли?! Нет, невозможно… я сделал всё, чтобы этого не случилось! Нет, теперь Гимлав и Лексаб снова получат надо мной власть, снова будут выкачивать из меня воду. Викая убьют, Агера убьют, Фартхароса убьют, всё пропало!

— Наконец-то! Наконец-то мы его нашли! — доносился чей-то далёкий, взволнованный и очень знакомый голос, — замаскировался в жёлтый цвет, оба солнца тебя побери! Вспомнил о конспирации, чтоб тебя!

Кто-то подошёл ко мне и положил руку на плечо.

— Всё. Всё в порядке, Дэмиен. Я здесь. Друзья здесь, — тот же самый голос теперь говорил ласково и успокаивающе, — теперь всё будет хорошо…

Кто-то попытался взять у меня из рук свёрток с кинжалами, но я только крепче вцепился в него.

— Всё в порядке. Ты можешь их отпустить, — мягко сказал кто-то, — ты молодец, ты справился, ты сохранил их. Ты можешь их отпустить…

— Не могу, — прохрипел я, — я обещал, что ни за что их не брошу…

— Агер, извини, но времени у нас очень мало, — грубо сказал чей-то голос, тоже отдалённо знакомый, — подвинься, я приведу его в себя.

Послышалось какое-то шевеление, ворох разворачиваемых тканей, после чего кто-то поднял мне голову, а в следующую секунду в кадык упёрлось что-то острое. И в этот момент через это острое мне в горло хлынула сила… сила холода, сила прохлады, сила спасения от этой проклятой пустыни. Я жадно начал дышать, не в силах насытиться этой восхитительной силой. Но почти сразу живительное остриё убрали.

— Так, хватит, — деловито сказал второй голос, — а то ты посмотри, задышал-то как, будто ему баба сиськи показала. Давай, поднимайся, дружок, нас давно уже ждут.

Я, почувствовав прилив сил, наконец-то открыл глаза. И увидел перед собой Агера и Анаму… Которых я, наверное, видел в другой жизни. И хотя оба смотрели на меня с беспокойством и облегчением, мне, наверное, впервые за всё пребывание в этом мире стало так стыдно!

— Простите меня, — прошептал я, опуская взгляд, — я подвёл всех вас. Я напал на градоначальников, я всё разрушил. Я… я правда, не хотел этого. Но когда я увидел там Арсини, Даяо, остальных… то не сдержался.

— Всё в порядке, — неожиданно мягко сказал Анаму, — мы знали, что всё будет именно так. Мы знали, что когда ты это увидишь, то по-другому и не среагируешь. И именно поэтому мы так верим в то, что именно у тебя получится всё это прекратить.

— Ты бы знал, — тихо сказал Агер, — ты бы знал, как мы все убеждали их этого не делать. Но Кинжал Порядка, — он указал на Анаму, который держал в руках драгоценный клинок, не оставляя никаких сомнений по поводу своей принадлежности к вимрано, — это ценность, за которую каждый вимрано был готов пожертвовать всем. Мы могли потерять их. Мы могли потерять даже тебя. Но потерять ЭТО — мы не могли никак. И потому ради того, чтобы спрятать эту вещь, каждый сделал всё, что было в его силах.

— Давайте обо всём этом потом, — ворчливо сказал Анаму, — сейчас давайте, наконец, уберёмся оттуда в безопасное место. Хотя тут мы, конечно, сами виноваты. Надо было догадаться, что Дэмиен не будет сидеть и ждать нас в условленном месте, а бодро поскачет подальше от Корроско. Трое суток тебя догоняли, оба солнца тебя подери.

— Цыц, — шикнул Агер на Анаму, — всё кончилось хорошо. Так что теперь — вперёд. Тебе надо отдохнуть, Дэмиен… и ты очень нужен Йегеросу. Ты — и два твоих аргумента, которые ты вытащил из Корроско. Только это, возможно, поможет убедить старейшину Племени Смерти отдать нам последний кинжал…

Как оказалось, путешествовали Агер и Анаму не на ферстах, а на каких-то разновидностях пуири, которые больше всего походили на огромных гекконов, достаточно больших, чтобы на них можно было сесть верхом. Даже больше: этих ездовых гекконов было целых три. Снаряжение у них было самое простое: небольшое верёвочное крепление на спине, вероятно, для того, чтобы на нём можно было сидеть и не соскальзывать с его гладкой шкуры. Любопытно при этом было и само крепление: оно уходило вверх по спине ящера и крепилось на его шее. Что и неудивительно: если эти ящеры, вероятнее всего, скользят по пустыне, вплотную прижимаясь брюхом к песку, то любое крепление в этом месте будет очень быстро изнашиваться.

— Давай, мы тебе поможем, — мягко сказал Агер, подводя к одному из гекконов, — тут всё немного сложнее, чем кажется, сам долго будешь разбираться.

Как оказалось, верёвочное крепление служило вовсе не для седла. Размотав верёвки, Агер помог мне сесть верхом и закрепил верёвки на торсе и на предплечьях.

— Запомни: во время езды не шевелись и не дёргайся по сторонам, — предупредил Агер, — и старайся держаться вплотную к спине животного — так ему будет проще тебя нести. Им легче двигаться, когда вес распределён по всей спине.

После этих инструкций Агер и Анаму запрыгнули на своих ящеров и весьма ловко нацепили на свои тела такие же верёвочные крепления. Несмотря на крайнюю степени усталости, я обратил-таки внимание, что у обоих рано на торсах были небольшие кровоподтёки от этих самых крепёжных ремней. Вероятно, они действительно искали меня очень долго.

В этот момент Агер как-то хитро присвистнул, и его ящер заскользил по песку. Я растерялся, так как не знал, как управлять питомцем, но мне это и не понадобилось. Ящер, вероятно, заранее наученный, просто заскользил вслед за ящером Агера. Оборачиваться я не рискнул, но логично предположить, что Анаму замыкал нашу цепочку. И, между тем, предупреждение Агера оказалось не лишним. Во время движения создавалось впечатление, что шея геккона — единственный центр тяжести, на который можно опереться, и было постоянное ощущение, что если я просто пошевелюсь в одну или другую сторону, то центробежной силой меня тут же сбросит с ящера.

Впрочем, очень скоро я перестал бояться. Ящер явно обладал большим опытом перевозки седоков, так что от меня требовалось только не мешать ему. Да и вообще, после бесконечного ковыляния по пустыне просто ехать верхом было райским наслаждением. Гибкие сильные лапы размеренно шуршали по песку, и эти звуки очень сильно убаюкивали. И в тот самый момент, когда я закрыл глаза, чтобы вздремнуть…

— Не вздумай спать! — прикрикнул сзади Анаму, который явно не сводил с меня глаз, — держи равновесие! Потом отдохнёшь!

Я послушно открыл глаза обратно и сконцентрировался. В самом деле, для отдыха стоило уж добраться до безопасного места. Да и нужно учитывать, что и Агер, и Анаму не отдыхали столько же времени, пока искали меня, а то даже и больше.

Это убаюкиващее путешествие заняло, наверное, часа три. Ящеры не очень быстро, но уверенно несли нас в нужном направлении. И, наконец, вдали показались палатки. Кажется, мы приближались к цели.

Пять минут спустя мы подъехали впотную к палаточному городку. Нам уже встречало порядка десяти мужчин со странной чешуйчатой кожей, тёмно-синего, почти чёрного цвета. Я впервые видел такую экзотическую расцветку среди вимрано. Обычно они были более светлых тонов.

— Наконец-то, два солнца вас побери! — раздался ещё один знакомый голос, — почему вы так долго его искали?

— Потому что, — огрызнулся Анаму, спешиваясь со своего ящера и отдавая кому-то поводья, — вспомнил наш друг, что в мире существует конспирация, и иногда нужно скрываться от других. Жаль, что вспомнил он об этом в такой неподходящий момент.

— Ладно, ладно, будет вам ругаться, — примиряюще сказал второй голос, в котором я узнал Фартхароса, — кинжалы-то у него с собой?

— Да, они здесь, — ответил Агер, тоже спрыгнувший со своего геккона и помогая спешиться мне, — Викай сдержал слово. Кто бы мог подумать, что его получится убедить.

— Из них троих Викай всегда был самым дальновидным, — ответил Фартхарос, — что ж, в таком случае — вам троим нужно отдохнуть, вы выглядите ужасно…

— Нет, — раздался чей-то новый голос, — наш мастер желает говорить с тем, кто именует себя Дитя Водной Стихии.

— Это не может подождать? — с раздражением спросил Агер, — он едва стоит на ногах! Что вы хотите от него сейчас? Он тоже живое существо, ему тоже надо есть и отдыхать!

— И всё же, — говорившим оказался вимрано с полностью чёрной шкурой, — именно в момент слабости он покажет нашему мастеру своё истинное лицо. И именно тогда и будет принято окончательное решение, достоин ли он забрать Кинжал Смерти.

Устало разглядывая своих товарищей, я видел, что никому из них это не нравилось. Но и Агер, и Анаму, и Йегерос, и Фартхарос молчали. И это означало только одно. Они уже перепробовали все доводы, какие у них только были, и теперь я оставался последним шансом.

— Ведите, — обречённо выдохнул я.

— Прошу за мной, — так же степенно сказал чёрный вимрано, поворачиваясь и направляясь к черной палатке, которая особняком стояла от прочих…

Глава 4.2

Глава 2. Мудрец смерти.

Когда мы приблизились к палатке, мой провожатый внезапно обернулся и сурово сказал:

— Имей в виду, гость, сейчас ты будешь говорить не просто с мастером, который, один из немногих, до сих пор сохранил свободу. Наш мастер — наверное, единственный свидетель того, что сейчас принято называть Коллапсом Вимрано.

— Он… он живёт так долго? — поразился я, — как это вообще возможно? Чтобы вимрано, в таких условиях прожил столько времени…

— Вот поэтому, — с нажимом продолжил чёрный вимрано, — ты будешь говорить с ним вежливо и почтительно, не повышая голоса и не оказывая на него никакого давления. Иначе мы мгновенно нашинкуем тебя в фарш, будь ты хоть трижды Дитя Водной Стихии! Тебе ясно?

— Да, разумеется, — кивнул я, — обещаю, буду сдержанным.

— В таком случае — заходи.

Когда я, чуть наклонившись, вошёл в палатку, то обнаружил множество невероятных и не самых приятных вещей. Во-первых, в палатке было прохладно. Даже не так — здесь было холодно. Несмотря на всю усталость, меня пробрала дрожь до самых костей. Трудно было поверить, что за пределами этой палатки пышет жар двух солнц.

Во-вторых, запах. Здесь отвратительно пахло чем-то, неуловимо похожим на гниющее мясо. Что ж, выводы сделать было нетрудно. Если вимрано прожил в условиях пустыни 149 лет, это не могло не наложить свой отпечаток.

И, наконец, настроение. В пределах этой палатки у меня стало складываться чувство, будто из меня высасывают радость. Радость от встречи с Агером и Анаму, радость от осознания того, что я смог выжить в пустыне, что Викай не напрасно пожертвовал всем ради меня — всё почти мгновенно испарилось. Осталась только гнетущая, высасывающая и без того немногие силы пустота. Захотелось лечь на землю и уснуть вечным сном прямо сейчас. Зачем, в конце концов, вообще что-то менять? Раса рано заслужила то, что с ней происходит. Так стоит ли вообще стараться? Лучше прямо сейчас опуститься на землю, которая в этот момент казалась мягче всякой перины, и спать, спать, спать…

И в этот момент по моей левой руке прошла вспышка живительного холода. Верный браслет уже который раз спасает от меня от гибельного небытия. Бодрящий прилив сил привел меня в чувство, позволяя мыслить ясно. Хотя и здесь я почувствовал нечто пугающее. Моя магия… в ней тоже появилась какая-то тревожная нотка. Словно даже мой браслет — и тот предчувствовал, что скоро случится что-то очень важное и… непоправимое. И тревожился из-за этого…

— Что ж, странный гость, первое испытание ты выдержал, — прошелестел чей-то практически бесцветный голос, — что ж, подойди, дай рассмотреть тебя поближе.

Голос доносился из-за угла палатки, занавешенного тёмными же тканями. Осторожно подойдя, я увидел…

Ну, наверное, если бы в этом мире были зомби или какие-то неупокоённые мертвецы, то они бы выглядели вот так. Полностью высохшее тело, истончившиеся конечности, по сравнению с этим — непропорционально огромные ступни и ладони. Но всю хрупкость этого тела компенсировали глаза. Хоть и чёрные, но живые, яркие, полные жизни — и воли. Словно все силы, все ресурсы этого высохшего тела собрались в глазах. И теперь эти глаза внимательно меня рассматривали.

— Мда, — снова прошелестел мудрец, — не сказать, чтобы очень впечатляет. Много наивности, много несдержанности, много эмоциональной вовлечённости туда, куда это совершенно не нужно. Не на это я рассчитывал, когда ждал того, кому смогу доверить Кинжал Смерти.

Я даже не стал ничего ему отвечать. Настолько эта критика походила на то, что мне говорил Викай, что уже становилось скучно. Несколько секунд спустя вимрано, поняв, что я ничего говорить не буду, слегка разочарованно на меня посмотрел:

— Тем не менее, раз ты здесь, значит, ты хочешь мне что-то сказать, не так ли?

— Нет, не так, — тихо ответил я, — я здесь потому, что вы хотели увидеть меня немедленно. Если вы меня увидели и сделали нужные выводы, я бы сейчас хотел пойти отдыхать. Убедить вас в том, что вы должны расстаться с Кинжалом Смерти, я всегда успею.

— А откуда тебе знать, что на пути к своей цели ты не окажешься в таком же положении? — тут же возразил вимрано, — что если в решающий момент у тебя не останется сил, но ты всё равно должен будешь делать шаг за шагом? Я не желаю вверять свою жизнь, свою судьбу и своё будущее в руки того, кто при первых же трудностях споткнётся — и не найдёт в себе сил подняться.

— Жизнь… вы это называете жизнью? — устало спросил я, — я обещал вашим стражам, что буду почтителен, но сейчас я выскажусь прямо. Вы не могли прожить 149 аквот в таких условиях без помощи извне. И эта помощь извне — это всё тот же Кинжал Смерти, не так ли? Я, конечно, не знаю всех его свойств, но, вероятно, не так уж трудно с его помощью запретить себе умирать и поддерживать жизнь, не так ли? Так действительно ли вы не хотите отдавать Кинжал только потому, что считаете меня таким уж недостойным? Или вы просто боитесь умирать?

— Вооон! — прошипел вимрано, — вон отсюда, негодяй! Я всё это время существовал ради моего племени, заботился о нём, я отдал ради него всё! Да как ты смеешь обвинять меня в таком?! Прочь, прочь отсюда, ты и твои жалкие лизоблюды ничего не получите!

— Вы, конечно, понимаете, — с усталой улыбкой сказал я, — что именно от вашего решения зависит, получит ли Руарх шанс на исцеление. Нет, если я действительно такой недостойный, то вы можете прождать ещё 149 аквот, прежде чем появится тот, кто будет, по вашему мнению, достоин. Вот только есть риск, что до этого времени никто не доживёт. Вы похороните всех, кого знаете, и будете сидеть в этой пустыне в одиночестве, вцепившись в свой Кинжал Смерти. Получилось грубовато, уж извините, но если бы мне дали отдохнуть, я бы убедил вас мягче. А если вы так хотели посмотреть на моё истинное лицо — пожалуйста, смотрите. Надеюсь, что вам понравилось…

— Убирайся! — снова прошипел вимрано. Чуть насмеливо кивнув мудрецу, я покинул его палатку. На выходе меня встретил стражник, который явно слышал всё, что происходило внутри, и смотревший на меня с огромным неодобрением. Но поскольку недалеко были Йегерос и Фартхарос, которые были очень, очень сведущи в магии, и которые явно не останутся в стороне, если меня начнут рубить на фарш, он не стал делать глупостей и лишь приказал мне следовать за ним, чтобы я мог, наконец, отдохнуть в выделенном для этого месте. Впрочем, мне хотелось верить, что страж не стал ничего говорить в том числе и по той причине, что понимал: всё, что я говорил этому мудрецу — правда…

Наконец, Агер, Анаму, Йегерос и Фартхарос увели меня в палатку, которую им предоставили как гостям. И здесь я наконец-то позволил себе упасть на чей-то вещевой мешок, даже не особо заботясь о том, кому он принадлежал. Какое же это было блаженство — после невесть скольких часов скитания по пустыне просто упасть на кусок ткани, закрыть глаза и лежать, лежать, лежать…

— Дэмиен, мы понимаем, что ты очень хочешь отдохнуть, но всё же прошу тебя рассказать, о чём вы говорили с Тальцеолом, — осторожно обратился ко мне Агер, — он согласен отдать тебе Кинжал Смерти?

— Нет, — равнодушно ответил я, — как только он начал оскорблять и критиковать меня, я и сам прямо высказался, что думаю и о том, что он живёт так долго, и о том, что он вцепился в свой Кинжал из-за страха умереть.

— Ты думаешь, это было хорошей идеей? — с осуждением спросил Йегерос.

— Это было единственным оставшимся вариантом, — ответил я, — не думаю, что сильно ошибусь, если предположу, что за всё время пребывания здесь вы с Фартхаросом не испробовали все методы убеждения. Вот только, простите меня великодушно, но вы — янрано и шинрано, если я ничего не путаю?

— Не путаешь, — хмыкнул Фартхарос, — наша мать была шинрано, а отец — янрано. Так что, в принципе, ты сам можешь видеть, кто в кого пошёл.

— А он — вимрано, — продолжал я, — и, с учётом того, что между вашими расами происходило в прошлом, вы всегда будете говорить с ним с позиции виноватого, а он — с позиции пострадавшего от вашей вины. В условиях, когда эту вину загладить невозможно, вы его никогда ни в чём не убедите. В таких условиях нужен был кто-то совершенно непредвзятый, не относящийся ни к одной расе рано, который придёт и даст ему пинка, мощно стимулируя прекращать купаться в своих обидах и хотя бы один раз в жизни поступить правильно. С Агером и его пустынными кочевниками, как вы, возможно, помните, всё случилось именно так.

— А если это не сработает? — спросил Агер, — ты, Дэмиен, конечно, разговаривать умеешь хорошо, но не слишком ли ты полагаешься на случайность?

— Ну так ты, Агер, наверное, помнишь, о чём мы с тобой говорили, когда ты выкрал меня из Кастильвы, — изо всех сил борясь со сном, устало ответил я, — для того, чтобы получилось залечить этот шрам, недостаточно, чтобы янрано, шинрано и генрано раскаялись. Неважно, насколько сильным и искренним будет раскаяние. Нужно, чтобы и вимрано были готовы простить их за это. И если конкретно этот вимрано решит вас не прощать — значит, не судьба. Ты прав, Агер, я не чудотворец и не могу сотворить невозможное. Но, по крайней мере, я сделал всё от меня зависящее. И если этому мудрецу важнее его племя, о котором он заботится, если ему важно, чтобы у них было лучшее будущее — он поступит правильно.

— А если нет? — настойчиво спросил Агер, — Дэмиен, мы все слишком многое отдали, чтобы сейчас споткнуться, упасть и потерять всё.

Я против своей воли улыбнулся. Насколько, оказывается, Агер был похож на Викая. Такой же дальновидный рационал, который точно должен знать, что вложив А ресурсов, В времени и С людей, он получит результат D. И тотальная неприязнь к какому бы то ни было риску. Что, впрочем, совершенно естественно. Чем меньше человек имеет — тем меньше он готов этим рисковать. В этом раса рано и раса людей практически не отличались.

— Боюсь, мне здесь нечего добавить, Агер, — выдохнул я, — тебе не приходило в голову, что все удачные примеры социальных реформ и взаимодействий попали в учебники истории по той причине, что они, собственно, оказались удачными. И даже если ты всё сделаешь так, как написано в учебнике — это совершенно не означает, что получишь нужный результат. Это тебе не математика, где дважды два всегда четыре. Отношения между гражданами всегда сложны и вариативны, особенно учитывая постоянно присутствующее социальное неравенство. И здесь ты никогда не сможешь ожидать стопроцентного результата. Нет, конечно, можно навязывать своё видение и свою точку зрения другим при помощи силы, страха и авторитета, но такие лидеры обычно живут очень недолго и очень несчастливо.

— Не умничай, — Агер мягко щёлкнул меня по лбу, оценив ироничный намёк в сторону своего прошлого поведения, — лучше скажи, что нам, в таком случае, делать.

— Сейчас мы можем только ждать, — подал голос Анаму. Приоткрыв левый глаз, я увидел, что библиотекарь мягко поглаживает себя по животу. Наверное, там он хранит драгоценный Кинжал Порядка, — не страшно, что Дэмиен нагрубил Тальцеолу. Между нами, он сам очень давно напрашивался, упиваясь ощущением собственной важности.

— Если тебе не удастся вернуться домой, Дэмиен, — с явным оттенком уважения сказал Фартхарос, — я проведу тебя в Совет управления. Там давно нужен кто-то с мозгами и совестью, который понимает, как устроено общество.

— Вот уж нет, — хмыкнул я, — власти над другими мне и даром не надо. Это бесконечно неблагодарная работа, где твои успехи будут восприниматься как нечто само собой разумеющееся, а за каждую неудачу тебя будут смешивать с грязью. Так что буду надеяться, что путь домой для меня всё же найдётся.

— Это как раз самый верный признак того, что для власти нашёлся нужный кандидат, — фыркнул Йегерос, — тот, кому власти и даром не надо, в итоге лучше всего с нею управляется.

— Вам не приходило в голову, что вы сами себе создаёте головную боль? — отчаянно зевая, спросил я, — создать неидеальную систему и искать подходящего кандидата — это не самый лучший путь. Хотя бы потому, что кандидат может тупо не найтись.

— А что, есть идеи, как лучше сделать систему? — поинтересовался Йегерос.

— Разумеется, — кивнул я, — нужно, чтобы ни у кого не было единоличной власти. Чтобы даже какой-нибудь Самый Главный Градоначальник, принимая решения, оглядывался на тех, кто мог с него за это спросить. Ну, условно создать какой-нибудь совет-группу из пять-десяти представителей, которые будут иметь право призвать градоначальника и спросить с него: уважаемый, вы обещали сделать нам дороги, где они? А ещё вы обещали улучшить условия труда в школах — где это? А ещё у вас появилось два роскошных поместья, хотя этого вы не обещали. А, может, нам выбрать себе нового градоначальника?

— И что, такая система будет считаться работающей? — насмешливо фыркнул Йегерос.

— Если градоначальник после этого добровольно оставит пост, а не решит перебить весь совет и править дальше — то да, система будет рабочей.

— И кого же в эту группу надо набирать? Туда можно просто протолкнуть своих людей, которые будут кивать каждому твоему решению, — с сомнением спросил Фартхарос.

— Туда надо набирать тех, кто платить власти налоги. И кому власть не платит заработную плату. Такие, кто именно может прийти и спросить: а на что вы тратите наши налоги? Самый банальный пример — торговцы. Тот же Атихис прекрасно бы смотрелся в составе этой группы.

— Это что, шутка такая? — вспылил Йегерос, и это был едва ли не первый на моей памяти случай, когда он терял над собой власть, — да, вот уж кому не хватало власти указывать, что мне надо делать, так это Атихису. Он же мгновенно всё под себя подомнёт, неужели это не очевидно?

— Так в том-то и дело, чтобы устроить эту группу так, чтобы и Атихису было, перед кем отчитываться. Чтобы если было видно, что советник злоупотребляет полномочиями — его тоже могли исключить из состава совета. Впрочем, что я об этом с вами говорю, — окончательно рассердившись, я закрыл глаза и отвернулся в другую сторону, — никто по доброй воле никогда не станет ограничивать свою власть. И, тем не менее, хоть в какой-то форме эта система проявлялась во взаимодействии Фартхароса с тремя советниками. Они могли с него спрашивать — он мог с них спрашивать. Какое-никакое рановесие. И я более, чем уверен, что именно по этой причине центр распределения воды появился именно в Корроско, а не где-нибудь ещё. А теперь останьте от меня хоть на несколько периодов и дайте отдохнуть, в конце концов…

Все четверо, получив очень много пищи для ума, собрались в другом конце палатки, где продолжили неспешно переговариваться. Я же, наконец, позволил себе уснуть…

Глава 4.3

Глава 3. Испытание кинжалами.

Когда я в следующий раз проснулся, то чувствовал, как у меня живот буквально прилипает к спине, и это не было преувеличением. Когда я прибыл в это поселение, то внезапный разговор с мудрецом безо всякой подготовки на время заглушил чувство голода. Но теперь, когда я, наконец, выспался, организм усиленно намекал на то, что было бы неплохо восстановить силы.

Когда я приподнялся на своей лежанке, то увидел, как на меня смотрят два маленьких любопытных чёрных глаза. Хозяином, вернее, хозяйкой этих глаз была маленькая девочка-вимрано, неуловимо похожая на самую младшую из приюта вимрано, в прошлом которого мне удалось побывать дважды, и воспоминания о котором, наверное, будут преследовать меня в кошмарах до конца жизни.

— Привет, — поздоровалась девочка, кивнув своей небольшой синей головкой, на которой даже присутствовали волосы.

— Привет, — растерянно ответил я, — а ты кто? И где все?

— Все заняты делами, — важно ответила девочка, — и я тоже занята важным делом.

— Это каким же? — уточнил я, не сумев сдержать улыбки при виде того, как важно и серьёзно вела себя девочка.

— Присматриваю за тобой, конечно, — ответила малышка, — белый дядя с красными глазами сказал, что это очень, очень важно. Он сказал, что ты едва не умер в пустыне, и потому за тобой нужно присматривать.

— Как предусмотрительно, — хмыкнул я, — и как тебе белый дядя?

— Ой, он немножечко страшный, но зато он такой добрый, — у девочки даже глаза заблестели от воодушевления, — он по вечерам нам такие сказки рассказывает. И днём каждому интересное дело находит. С ним даже старый дедушка разговаривает.

— Старый дедушка? — я догадался, что она имеет в виду мудреца, — а что ты о нём думаешь?

— Ну… он хороший, он любит нас, заботится о нас, — пробормотала девочка, причём, ещё не наученная великому искусству лжи, говорила она это таким стеклянным и пустым голосом, что сразу было понятно, что её научили так говорить. Причём, кажется, малышка и сама поняла, что звучит это неубедительно, потому что тихо и смущённо добавила, — но, по правде говоря, мне его так жалко. Он же такой старый, ему ходить больно, кушать больно, говорить больно, да даже дышать больно. Мама с папой говорят, что в конце мы все уйдём в Глубины Жизни, где нас ждут те, кто ушёл раньше нас. Но почему же он туда не уходит? Может, он сделал что-то плохое, и теперь его туда не пускают?

— Может, — пробормотал я, порядком удивлённый, насколько хорошо маленькая девочка осведомлена о смерти и о том, что оттягивать встречу с ней — значит, вредить всем, и себе в первую очередь, — а, может, он просто не закончил здесь своих дел. Вот уйдёт он, не закончив всё, что нужно — и плохо ему будет в глубинах жизни.

— Наверное, — кивнула девочка и тут же подпрыгнула, — ой, белый дядя же сказал, чтобы я сразу его позвала, как только ты проснёшься. Ну что ж вы, вот так, от такого важного дела меня отвлекаете!

Наблюдая за тем, как девочка поспешно выскочила за пределы палатки, я снова не смог сдержать улыбки. Было просто чудо, что в этом убитом, выжженом мире ещё сохраняются такие осколки искреннего детства… хотя и длятся они очень недолго. А ведь… а ведь и меня, возможно, ждёт такая же малышка. Ведь где-то в Авиале остались Миа — и мой ребёнок. И я… нет, я непременно к ним вернусь. В этом не может быть никаких сомнений.

В этот момент полог палатки приподнялся, и в неё вошёл Агер.

— Наконец-то, Дэмиен, — обеспокоенно сказал он, — мы уж думали, что ты вообще не проснёшься. Потому что Тальцеол уж очень хочет с тобой поговорить. Впрочем, Анаму запретил тебя трогать и, как ни странно, даже Тальцеол его послушался.

— Да можно было бы и догадаться, — хмыкнул я, — если это племя смерти, и если Анаму раньше промышлял наёмными убийствами, значит, он здесь точно не чужой.

— Ты только при нём этого не говори, — серьёзно сказал Агер, — он этого очень не любит. Впрочем, сейчас важно не это. Вот.

Он поставил передо мной миску, в которую было наложено уже знакомое бесцветное месиво. Именно этим альбинос пытался накормить меня в первый день работы на Кастильву.

— Мне очень жаль, Дэмиен, но здесь ничего лучше раздобыть невозможно, — он виновато пожал плечами, — и так пришлось ругаться, чтобы тебе отдали самую свежую порцию.

— Ничего страшного, — я пожал плечами, хватая миску с ложкой, — это другое моё тело такого не любит. Тут же… потерплю.

Ощущения меня не обманули. Это действительно была какая-то странная смесь каши и сырого теста. В человеческом облике есть это было уже не так противно, да и критический уровень голода тоже не сильно способствовал тому, чтобы крутить носом. По крайней мере, одно достоинство у этого блюда было: оно оказалось достаточно сытным, чтобы заглушить даже голод, который длился, наверное, пять-шесть суток, если считать с того момента, когда меня безо всякой еды держали в темнице Корроско.

— А теперь — ты должен выйти наружу, — сказал Агер, забирая у меня деревянную посуду, — Тальцеол ждёт тебя. Кажется, он наконец-то принял решение.

Когда я вслед за Агером вышел наружу, то увидел, что на другом краю палаточного городка собрались, наверное, почти все мужчины племени. Проследовав туда, я увидел, что они полукругом сидят, образуя ровное расстояние до подстилки по центру, на которой и восседал сам мудрец смерти.

На поверхности он выглядел ещё хуже, чем в палатке. Там ему удавалось скрываться в тенях, но даже там было прекрасно видно всё уродство его тела. На свету же дело обстояло ещё ужаснее. Вся кожа была морщинистой и свисала с костей, словно плохо натянутая мешковина. Руки и ноги выглядели ещё более тонкими и хрупкими. Тем не менее, когда он поднял голову, его глаза были полны силы и решимости, как никогда.

— Наконец-то ты соизволил почтить нас своим присутствием, — протянул он, — мы уж и не чаяли добиться от тебя такого расположения.

Я благоразумно заткнул подальше рвущийся на язык совет самому побродить по пустыне трое-четверо суток без еды, воды и вообще надежды выжить. Если Тальцеол, наконец, созрел для того, чтобы расстаться со своим драгоценным кинжалом, стоило дать ему выговориться последний раз.

— Итак, если ты столь уверен, что достоин забрать Кинжал Смерти и использовать его на благо нашего мира — тебе придётся это доказать, — торжественно он заявил он.

— Как я могу убедить вас? — спросил я.

— Мне известно, что ты так или иначе приложил руку к тому, чтобы найти Кинжал Порядка… И чтобы принести сюда Кинжалы Жизни и Хаоса. Докажи, что ты достоин этой силы. Возьми каждый этот клинок в свои руки. И если ты выдержишь это испытание — я отдам тебе Кинжал Смерти. Лично тебе в руки.

— Тальцеол, — сурово прорычал Анаму, — это подло, и ты это знаешь! Он не выживет после такого, хватит уже, наконец, держаться за это мнимое бессмертие!

— Нет, Анаму, — покачал головой Тальцеол, — таково моё условие. Мальчишка мнит себя самым правым и самым правильным, раз позволяет себе каждого встречного обвинять во всех смертных грехах, от лжи до страха смерти. Значит, пусть докажет, что он действительно достоин. Принести кинжалы!

По его команде один из чёрных вимрано вышел с дощечкой в руках, которую он почтительно поставил у ног мудреца.

— Кладите сюда свои Кинжалы! Все! — скомандовал он. Мои спутники переглянулись, но ничего не сказали. Первым подошёл Анаму, бережно укладывая синий клинок на дощечку. После этого Йегерос и Фартхарос, уже успевшие забрать себе на хранение Кинжалы Жизни и Хаоса, тоже уложили свои клинки рядом. Как-то странно хмыкнув, Тальцеол извлек из складок своего балахона четвёртый, абсолютно чёрный кинжал и положил его рядом с тремя остальными.

— Вот, собственно, твоё испытание, — мстительно улыбаясь, сказал он, — докажи, что ты достоин воссоединить эти клинки. Возьми каждый из них в руки. И если ты окажешься достоин — можешь уносить их с собой…

Понимая, что выбора у меня нет, я приблизился к дощечке с кинжалами. Слишком много мы все пережили, чтобы добраться до этих артефактов. В голове снова возник образ Миариали. Нет, ради неё я не позволю себе умереть и вынесу что угодно.

Впрочем, в моей голове всё-таки мелькнула подленькая мысль затмить настоящие кинжалы иллюзиями — и иллюзии же взять себе в руки. Но я мгновенно отогнал её прочь. Если Тальцеол застанет меня за мошенничеством — всё будет напрасно. Да и какое я имею право от остальных честно смотреть в глаза и другим, и самим себе, если сам не могу честно сделать то, что от меня просят.

Всё таки не сумев пересилить страх, первым я взял в руки Кинжал Порядка, надеясь на его память и на то, что это подготовит меня к остальным. И этот клинок меня узнал: руку обдало бодрящим холодом. Однако мгновение спустя меня парализовало. Словно Кинжал Порядка знал, с какой целью я сейчас взял его в руки, и собирался судить меня по всей строгости. Моя жизнь словно начала развёртываться назад, останавливаясь именно в тех местах, которые были интересны данному кинжалу. Разговор с Лексабом в ангаре распределения воды… Примирение Агера и Йегероса и возвращение пустынных кочевников в город… Первые видения в сиротском приюте вимрано… И дальше, дальше назад… Восстановление справедливости в поселении троллей и возвращение Таркусу доброго имени… Закономерный исход сражения с обезумевшим магом огня в деревне Древесники… Моя борьба с самим собой в чертогах Аорташа… Хрупкое равновесие во время бала, где я должен был назвать советникам цену за свою помощь… и… нет, нет, нет! Мои воспоминания увлекались всё дальше, туда, куда я никогда не хотел бы возвращаться. Моё первое прохождение Храма. И хотя эти воспоминания до сих пор навевали ужас, даже здесь придраться было не к чему. Я не попался на крючок обезумевшей Хранительницы. Я сохранил равновесие. Последний раз вспыхнув, кинжал Порядка погас, признавая за мной право на его силу.

Тальцеол, казалось, точно знавший, что сейчас со мной происходит, злобно на меня смотрел. Как он со злорадной улыбкой наблюдал, когда я брался за этой клинок, так теперь с ненавистью смотрел, как я кладу кинжал обратно. Словно бы он ожидал, что именно с его силой и его судом я не справлюсь. Не на того напал, мудрец, не на того напал.

Желая расправиться с неприятным быстрее, я взял в руки Кинжал Хаоса. Он тотчас обдал меня волной жара, явно выказывая своё недовольство от такой наглости, но всё же милосердно давая мне шанс, увлекая в новые воспоминания.

О, этому клинку было, чем поживиться в моей памяти. Драка с градоправителями, а так же причины, по которой она состоялась, были лишь вершиной айсберга. Бешенство и ярость во время драки с Агером после посещения приюта вимрано, злоба и ненависть после того, как я узнал полную историю вимрано в этом мире… И дальше, дальше, дальше, в Авиал… Злоба и ярость, с которыми я пришёл в Столицу по возвращении в Авиал… Но, как ни странно, Храм Кинжал Хаоса интересовал мало. Нет, его влекло ещё глубже, к воспоминаниям, которые лежали ещё дальше… схватка с Молчаливыми Сёстрами в убежище таисианов… и ещё один поединок, с таисианским магом крови…

Кинжал Хаоса с упоением впитывал моё чувство вины, ибо эта схватка, которой по всем законам логики вообще не должно было состояться, до сих пор меня угнетала. Но даже здесь Кинжалу Хаоса не удалось ни за что уцепиться. Я сдержался и не убил Кичандаша с самого начала… И я принёс ему за это извинения и примирился с этим какое-то время спустя. Так что если это всё, рыжий клинок…

Кинжал Хаоса, поняв, что больше во мне поживиться нечем, покорно погас, отдаваясь в мою власть. Мне даже показалось, что он напоследок отозвался во мне мимолётной волной благодарности. За возвращённый в этот мир Кинжал Порядка.

Открыв глаза, я с удовольствием увидел новую порцию злости в глазах Тальцеола. Кажется, на Кинжал Хаоса он возлагал не меньшие надежды, и теперь в нём явно читалась досада. Когда я возвращал на место Кинжал Хаоса, во мне внезапно мелькнула безумная мысль. А что если… взять в руки Кинжалы Жизни и Смерти одновременно? Они наверняка уравновесят друг друга, и их испытания будет пройти легче. Потому что, несмотря на то, что всю свою жизнь я старался поступать по совести, конкретно Кинжалу Смерти было что мне предъявить.

Тальцеол сначала задохнулся от моей наглости, когда я взял Кинжал Смерти в правую руку, а Кинжал Жизни в левую. Но потом всё же прочистил горло и сказал:

— Что за жульничество, Дэмиен?! По одному!

— Ничего не знаю, — мстительно сказал я, — условие было: взять каждый кинжал в руки. То, что их надо брать по одному, озвучено не было. Чётче надо было проговаривать условия…

Последние слова я выговаривал уже с огромным трудом. Потому что оба кинжала отбросили меня в самое начало, туда, где начинался мой путь…

Встреча с Аштиахари и помощь ему… Первая встреча с Алаэрто и пощада, несмотря на то, что он едва не разорвал мою душу на куски… Пощада Кичандаша… Защита жителей деревни Синие Туманы… Преподавание в Университете и вот, первый момент, которого я больше всего боялся… Убийство… Кинжал Смерти вспыхнул было тягучей и невыносимой болью, но Кинжал Жизни заглушил его позывы. В ответ на это Кинжал Смерти зарылся ещё глубже в мою память, выискивая то самое воспоминание, с которого и началось моё путешествие в Авиал. Мой первый друг — и моё первое убийство. И если бы я не знал всей подноготной, то вполне возможно, что чувство вины, в десятки раз усиленное Кинжалом Смерти, пожрало бы меня с головой. Но теперь я пережил слишком много. Я знал, что настоящего Макса никогда не существовало. А если бы и существовал… то он первый предал мою дружбу, как только начал меня шантажировать. Так что здесь моей вины нет. Если уж ты живёшь, значит, ты имеешь право жить. А если кто-то решает вмешаться в твою жизнь и начать тебе диктовать… то этот кто-то очень сильно рискует. И не всякий риск имеет свойство оправдываться.

Кинжал Смерти как-то слишком стремительно потух, словно обескураженный гибкостью моей логики. Но мне теперь было ради чего жить и выживать. Миариали теперь часть моей жизни. Я не могу её потерять. И теперь я понимал, что дойду, найду, предам, продам ради неё, только бы вернуться! Конечно, хотелось бы обойтись без этого, но… скажем так, если на моём пути окажется дьявол с договором на мою душу, то дело, конечно, может кончиться тем, что на договоре появится моя подпись… а, может, и тем, что избитый дьявол останется лежать на дороге, а договор будет свёрнут в трубочку и засунут в соответствующее место.

Открыв глаза, я буквально чувствовал, как меня переполняет сила. И не магическая сила, а сила духа! Словно бы всё то время, что я находился в Руархе, я пребывал в каком-то коконе и спал. А теперь четыре клинка разрезали душную и тесную оболочку, выпуская на волю… настоящего меня. Я с вызовом и жалостью одновременно посмотрел на Тальцеола… и три секунды спустя он опустил голову, не в силах выдержать мой взгляд.

— Я так понимаю, я прошёл испытание и могу забрать Кинжал Смерти? — требовательно спросил я.

— Да, — тихо ответил Тальцеол, — признаться, не такого финала я ожидал от этого испытания… Но теперь вижу, что ты достоин, и у тебя действительно хватит силы духа пройти этот путь до конца. Благославляю тебя на это.

— Благодарю, — кивнул я, — ты можешь быть спокоен, мудрец. Я пройду этот путь. Даю тебе слово.

— Спасибо, — слабо кивнул тот, после чего повернулся к одному из своих провожатых, — Ирвинос, друг мой… собери, пожалуйста, всех детей. Я чувствую, что скоро, наконец, обрету покой… помоги мне полюбоваться на них последний раз…

— Конечно, мастер, — с почтением ответил один из стражей, помогая ему подняться, — прошу сюда…

— Я думаю, нам пора, — сказал я, подходя к своим спутникам и отдавая Анаму, Йегеросу и Фартхаросу соответствующие Кинжалы, — Кинжал Смерти, пожалуй, понесу я. А теперь давайте выдвигаться в путь. Прошло слишком много времени… Лексаб и Гимлав всё ещё могут нам помешать.

— Ты прав, — кивнул Йегерос, бережно пряча Кинжал Жизни, — мы отталкиваемся от тебя, и если ты считаешь, что справишься с поездкой… То нам нужно в последний раз заглянуть в Кастильву. Это практически по пути. После этого в Храм…

Однако попасть в Кастильву нам было не суждено. Четыре часа спустя мы внезапно обнаружили, что нам навстречу несутся трое таких же ездовых пуири. Мы приготовились сражаться, но, к счастью, этого не потребовалось. Потому что тремя всадниками оказались… мои старые знакомые! Таши, Моэн и Гунрам.

— Владыка Йегерос! — почтитель сказал Моэн, — слава Двум Солнцам, мы вас перехватили!

— Что случилось? — спросил Йегерос.

— Вам нельзя возвращаться в Кастильву. Гвардейцы Лексаба оккупировали её. Там вас ждёт ловушка.

— Не проблема, — тут же ответил я, — двигаемся к Храму немедленно! У нас есть всё, что нужно! Если Аламейко выиграет нам хотя бы немного времени, направив гвардейцев Лексаба в племя Смерти, мы успеем сделать то, что нужно.

Тоска, с которой Йегерос смотрел в сторону Кастильвы, была понятна, но почему с такой же печалью, которую я очень редко видел на этом лице, туда смотрел и Агер? Из-за того, что там осталась его сестра? Или…

— Да, ты прав, — кивнул, наконец, Йегерос, — не стоит медлить. К Храму, значит, к Храму. Вы, трое, — обратился он к новоприбывшим, — вы должны вернуться и…

— Мы едем с вами, — сказал Моэн, — простите, владыка, но Кастильва взята в кольцо. Мы еле успели вырваться из него, и обратно в город нам теперь не попасть. Если уж нам суждено умереть — мы умрём, защищая вас.

— Что ж… так тому и быть. К храму!

И с этими словами восемь ездовых пуири развернулись на девяносто градусов и стремительно зашуршали лапами навстречу неизвестности…

Глава 4.4

Глава 4. У подножия Храма.

По счастью, у нас действительно было всё, что нужно для путешествия. Гвардейцы Йегероса умудрились прихватить с собой небольшой запас провизии. Воду я мог обеспечить всем и каждому, столько, сколько требуется. В итоге мы на всех порах мчались к Храму. Мы почти не разговаривали, каждому было о чём подумать. Йегерос и Фартхарос, наверняка ещё до моего прибытия выяснившие все отношения, нередко обменивались многозначительными взглядами. Агер, на удивление, выглядел совсем подавленным. Анаму был совершенно беспристрастен, даже скорее, задумчив, а Таши, Моэн и Гунрам — так и вовсе не позволяли себе ни единой лишней эмоции.

Несколько раз мы останавливались на отдых в пути. К сожалению, расписание наших остановок зависело не от времени, а от того, удавалось ли нам найти защищённое от двух солнц место, чтобы укрыться и восстановить силы. За все, по моим ощущениям, пять суток нашего путешествия, случился отрезок пути, во время которого не было ни единого клочка тени, где можно было бы передохнуть. В итоге отсыпаться нам пришлось эдакой бесформенной кучей, собрав вокруг пуири и кое как натянув над головами всю имеющуся ткань. И то — у меня было сильное подозрение, что эту остановку организовали конкретно ради меня. Но, на удивление, меня это совершенно перестало угнетать. Если уж таковы правила, и если меня нужно доставить к Храму живым и, желательно, здоровым, то придётся адаптироваться. Скорость каравана равна скорости самого медленного его члена, тут уж никуда не денешься.

И всё же, спустя, наверное, пять суток это случилось. Ещё за несколько часов я, как и когда-то в Авиале, кожей почувствовал, что мы уже недалеко. Словно некое древнее и могущественное существо проснулось и приоткрыло глаз, разглядывая очередного наглеца, осмелившегося потревожить его покой. Но меня это ощущение уже не пугало. Один раз я уже с таким справился. Более того, мне удалось выстоять даже перед создательницей этого Храма. Так что уж с её старой игрушкой, которую она оставила здесь отравлять существование этому миру, я как-нибудь справлюсь.

И вот, в какой-то момент на горизонте показалось чёрное пятно. Мы на всей скорости, которую из себя выжимали наши ящеры, приближались к Храму, и очертания его становились всё больше и всё острее. Нет, рассказы не врали: это был точно такой же чёрный куб, который мне однажды уже пришлось пройти.

— Наконец-то! — выдохнул Йегерос, — добрались!

Все, порядком измученные этой, ни много, ни мало, гонкой, спешились. Я поспешно сотворил иллюзорное корыто, которое наполнил водой. У меня тоже сил оставалось совсем мало, так что эта материальная иллюзия едва ли продержится три-четыре минуты. Но, чтобы напоить зверей, хватит.

— А это ещё что такое?! — внезапно услышал я чей-то ошеломлённый голос. Обернувшись, я увидел, что остальные уже подошли к Храму и теперь разглядывали что-то у самого его подножия.

Поднявшись вслед за остальными, я увидел очень странный предмет. Это была вроде как плита, поставленная вертикально, — но, вместе с тем, на ней были зажимы по углам… вероятно, для того, чтобы к ним приковать живое существо размером с рано среднего размера. Для меня эта штука явно была великовата.

— И что это ещё такое? — с недоумением спросил Анаму, тоже разглядывая камень и хмурясь, явно вспоминая всё, что он когда-либо читал об этом месте.

— Поглядите сюда! — внезапно сказал Моэн, — для чего этот желоб? И ведёт он куда-то… к этой выемке. Для чего?

Я проследил направление его взгляда. И, в самом деле, под плитой была воронка, которая уходила под камень. Но на поверхности она была покрыта стеклом, благодаря чему все прекрасно видели, куда она уходила. А уходила она к углублению перед самой дверью в Храм. И…

— Посмотрите, — сказал я, — в этой выемке что-то изображено. Что-то длинное. Кажется… это кинжал.

— Ну и что это должно всё значить? — в нетерпении спросил Йегерос, — как нам с ней быть?

— Может, её надо чем-то наполнить? — принялся размышлять я, — если это желоб, значит, туда должно что-то стекать, правильно? Ну-ка, дайте попробовать!

Вызвав воду, я направил её в воронку под плитой. Она послушно прошла по желобку и наполнила выемку с изображением кинжала. И, в самом деле, над ней начал появляться кинжал. Вот только… он был какой-то прозрачный. Только его контуры. Едва Фартхарос попытался его взять, как он сразу пропал. И пропала вода, которую я направил в выемку.

— Ну и как это надо понимать? — снова спросил Йегерос, — это какая-то загадка?

— Мне… мне кажется, я понял, что это, — внезапно прохрипел Таши, чьи зелёные кошачьи уши затряслись от страха, — это… эту ёмкость надо не водой наполнять.

— В каком смысле? — удивился Гунрам, — а чем? Туда нассать надо, что ли?

— Дурак, — рыкнул Таши, — если ты это сделаешь — то Храм тебя тут же, на месте в порошок сотрёт!

Теперь, наконец, дошло и до меня. И сразу стала ясна причина, по которой на этой плите находилось четыре удерживающих зажима.

— Ты хочешь сказать… что её надо наполнить кровью?

— Вероятно, так, — сухо кивнул Анаму, — это, судя по всему, жертвенник. В том, что недостающий Кинжал находится в его недрах, мы уже убедились. Осталось только извлечь его.

— И для этого нужна жертва? — уточнил Агер.

— Подождите, подождите! — запротестовал я, — куда вы так несётесь кровь проливать?

— Потому что Лексаб и Гимлав, если они не совсем придурки, уже давно прочесали племя Смерти, поняли, что мы там получили всё, что нужно, и теперь несутся сюда! — прорычал Фартхарос, — мы не можем тратить время на долгие и изящные решения! Если ты ещё не понял, Дэмиен, то мы все готовы умереть, чтобы у нас, наконец, получилось вернуть в Руарх воду!

— Да зачем приносить жертву? — снова возразил я, — если нужно заполнить эту ёмкость кровью… не проще ли просто отдать каждому понемногу?

После этих слов Таши и Анаму с уважением посмотрели на меня, словно бы я очень много в этом понимал. Я смутился. Не мог же я сказать им, что эту идею почерпнул из пятой части серии фильмов про сумасшедшего владельца мясокомбината, который отлавивал маргиналов и устраивал им игры на выживание. И конкретно в этом фильме выжившим парню и девушке пришлось отдать половину своей крови ради спасения из последней ловушки, хотя, если бы все заботились друг о друге с самого начала, то выжившим хватило бы пятой части…

— Нет, — покачал головой Агер, — Гимлав и Лексаб могут нагрянуть сюда в любую минуту. Если мы все потеряем кровь и будем ранены — то не сможем сражаться. Мы слишком далеко зашли, чтобы сейчас рисковать! Поэтому действуем наверняка. Я пойду на этот жертвенник, если это так уж надо.

Все промолчали. Несмотря на громкие заявления о том, что каждый готов отдать жизнь ради этого дела, первым умирать всё-таки, очевидно, никто не хотел. Но Агер не смотрел на них. Он смотрел только на меня.

— Что, Чешуйка, даже переубеждать не будешь? — с едва уловимой горькой насмешкой спросил он.

— Не буду, — я покачал головой, — потому что не могу приказывать тебе и осуждать твой выбор. Но… без этого точно не обойтись?

— Как видишь, — вздохнул Агер, — Храм слишком долго спал и набирался сил… чтобы его распечатать — нужна кровь. Так что…

Он замолчал, да и мне нечего было сказать. Да и что я мог сказать? Он уже всё для себя решил. Он вернул своё племя в Кастильву. Он вынужден был согласиться с решением своих старейшин и пожертвовать ими, чтобы спасти Кинжал Порядка. И если ему надо было пожертвовать собой, чтобы обеспечить им будущее — он на это пойдёт.

— Эх, видно, придётся вспоминать старые навыки, — вздохнул Анаму, — ну иди сюда, друг, раз уж ты так решил.

Сбросив с себя всю одежду, Агер покорно подошёл к жертвеннику и позволил себя заковать. Я подошёл и встал рядом, взяв его за левую ладонь.

— Я буду рядом, — тихо сказал я, — так что… не бойся.

— Не переживай, Дэмиен, — прошептал он в ответ, — я прожил такую тяжёлую и страшную жизнь, что давно уже ничего не боюсь…

— Будь добр не дёргаться, — ворчливо сказал Анаму, — я постараюсь свети боль к минимуму… но придётся потерпеть…

В следующую секунду ладонь Агера сжала мою с такой силой, что я едва не охнул от боли. А затем вниз, к желобку потекла красная горячая струя.

Неизвестно, то ли Анаму действительно делал всё так, что это было терпимо, то ли Агер стойко переносил даже самую невыносимую боль… но он не издал ни звука. Разве что дыхание его становилось всё более прерывистым, да его хватка слабела с каждой минутой…

— Как ты? — не выдержав, всё-таки спросил я его. Остро осознавая всё свинство этого вопроса, но уже не в силах молчать.

— Ты не поверишь, — прошептал он, — мне так легко, так хорошо. Мне за всю мою жизнь не было так легко. Вот только… пожалуйста, пообещай… пообещай, что передашь, что не забудешь…

— Говори, — тихо сказал я, — я запомню, обещаю.

— Передай Аолин, что я люблю её. И, если у неё вдруг будет ребёнок, пусть он знает, кто его папа. Прошу тебя, уговори Аолин… пусть он будет знать.

— Я сделаю всё, что в моих силах, — ответил я, — даю слово.

— Ну тогда… я могу быть спокоен… Тогда можно отдохнуть… Я так устал… Всю жизнь куда-то бежал, беспокоился, всегда меня что-то отвлекало, дёргало… наконец-то я смогу отдохнуть…

— Смотрите! — внезапно скалал Таши. Проследив направление его взгляда, я увидел, что над выемкой, которая, наверное, была уже наполовину заполнена, начали возникать очертания кинжала. И теперь он был далеко не прозрачный. Он был… цвета окислившейся меди. Или латуни. Темно-оранжевый, но при этом с оттенками зелени.

— Ещё, Анаму, — проговорил Фартхарос, не сводя вожделенного взгляда с кинжала, — нужно ещё крови!

— Стараюсь, как могу, — сварливо прорычал Анаму, — он и так еле дышит! А если он сдохнет прежде времени — не факт, что не придётся начинать сначала с кем-то из вас! Так что заткнитесь и не лезьте под руку!

Фартхарос и Йегерос переглянулись и, наверное, впервые на моей памяти стыдливо потупили взгляд, не найдя, что ответить. И, что было более удивительно, Агер, которому уже не хватало сил держать мою руку, в последний раз поднял голову и посмотрел на остальных.

— Вы, двое, — прохрипел он, — уж извините за батю вашего. Знаю, вы оба меня ненавидели за это. Ну… так сейчас вы, наверное, довольны? Особенно ты, рыжий? Ты же вот так хотел поступить, верно?

— Хотел, — бесстрастно ответил Фартхарос, — но коль скоро ты жертвуешь свою жизнь ради нашего дела — я прощаю тебя. Покойся с миром, вимрано Агер.

— Тебя не забудут, — добавил Йегерос, — даю тебе слово.

И едва Агер уронил голову и потерял сознание, как внезапно плиты пришли в движение. Анаму едва успел подняться и отскочить — плита совершенно неожиданно уехала вниз, погребая останки Агера под собой.

Но, к счастью, Кинжал Природы исчезать не спешил. Он выглядел… ужасно! Он выглядел таким же варварским и уродливым, как и способ, которым его пришлось добывать. Осторожно протянув руку, я взял его… и он послушно лёг в мою ладонь. И это… это чувство было таким странным и пугающим… Словно младенец, родившийся уродливым и едва живым, из последних сил смотрит на тебя, как на свою последнюю надежду. К счастью, жить ему долго не придётся…

— Смотрите! — внезапно сказал Гунрам. Обернувшись на его зов, все увидели, что в небе было множество чёрных точек. Они стремительно приближались… и по взмахам крыльев было видно, что это ферсты. И впереди всех летел шинрано с повязкой на глазах, которого я в своей жизни предпочёл бы больше никогда не видеть…

— Открываем Храм, быстрее! — завопил Фартхарос. Каждый из держателей Кинжалов уже находился около Храма. Анаму поспешно вставлял свой клинок в отверстие, рядом с которым были изображены три волнистые линии, Фартхарос и Йегерос тоже вставляли свои клинки. Мне оставалась выемка для Кинжала Смерти, возле которой была изображена гора, и выемка для кинжала Природы, которая находилась ровно в центре этого квадрата.

И после того, как все пять кинжалов были вставлены, стена Храма начала медленно подниматься. И вот, снова этот безвозратный момент. Всё это уже происходило. Я оборачиваюсь на остальных, готовясь прощаться, как вдруг увидел возле себя Йегероса и Фартхароса.

— Мы идём с тобой! — заявили они, — мы не можем рисковать, мы должны точно убедиться в том, что ты пройдёшь.

— Но вы… — начал было я, но в этот момент стена начала опускаться.

— Быстрее, оба солнца вас побери! — прорычал Анаму, — решайте быстрее.

— Ладно, как хотите, — сдался я, — идём…

И когда стена почти опустилась, мы услышали странный звон, словно нам бросили под стену что-то вслед. А после этого нас поглотила тьма…

Глава 4.5

Глава 5. Первая комната.

— Харо, ну сделай нам немного света, — тут же раздался голос Йегероса, — не видно же ничего.

— А я… не могу! — раздался в ответ сердитый голос Фартхароса, — у меня… не получается.

— Наверное, и не получится, — сказал я, — в том Храме тоже было колдовать. Любая магия внутри блокируется. Так что все телодвижения — исключительно самостоятельно.

— Проклятье! — выругался Йегерос, — и зачем тогда мы вообще пошли с тобой? Мы здесь бесполезны!

— Не паникуй, — одёрнул брата Фартхарос, — мы и без магии кое-что можем. Ты слишком привык на неё полагаться.

— А ты, можно подумать, нет? — огрызнулся Йегерос, — ифрит твой, поди, пропал, раз вся магия закрыта. Не боишься за свою семью теперь?!

— Не боюсь, — невозмутимо ответил Фартхарос, — этот ифрит служит мне в том числе и по своей доброй воле, так что при отсутствии магического контроля он сразу не пропадёт. Кроме того, с ними сейчас Викай, если я ничего не путаю, а Лексаб и Гимлав — здесь. А без их приказа, и уж тем более без них самих никто из гвардейцев не посмеет сунуться в моё поместье.

— Уверен? — мстительно спросил Йегерос, — а то это ж две беззащитные бабы, кто-то может и захотеть…

— Слушай, заткнись! — прорычал Фартхарос, — если ты сам не обзавёлся семьёй к этому возрасту — это твои проблемы! Так что придержи свою зависть при себе!

— Хватит! — сердито скомандовал я, — вы что, забыли, зачем мы сюда пришли? Стоя на месте и ругаясь, мы вообще никуда не дойдём!

— Справедливо, — нехотя согласился Фартхарос, — ладно, хватит спорить. Давайте возьмёмся за руки и пойдём. Дэмиен, ты иди сюда. Будешь идти по центру. Чтобы ни спереди, ни сзади ты не попал в какую-нибудь ловушку.

— Ладно, раз вы так хотите, — согласился я, — но в этом нет смысла. Когда придёт время испытания — Храм покажет его полностью. В этом плане он довольно… честен.

Однако когда я направился по голосу к Фартхаросу, то внезапно под моими ногами что-то звякнуло.

— Что это было? — тут же спросил Йегерос.

— Нам же что-то бросили вслед, помните? — ответил я, поднимаясь и шаря по полу. И нащупал кинжал, по которому побежала едва заметная вспышка холода.

— Кинжал порядка? — удивлённо спросил я, — зачем он нам здесь?

— Конкретно нам здесь он, может, и не понадобится, — ответил Фартхарос, — зато погоня снаружи теперь не сможет открыть Храм. Твои люди молодцы, Йегерос, умеют соображать.

— Не жалуюсь, — проворчал Йегерос, явно всё ещё испытывающий сильный дискомфорт из-за того, что он остался без магии.

Бросать Кинжал я не стал. Мало ли, ну вдруг всё-таки пригодится? После чего мы, наконец, выстроили цепочку и осторожно двинулись вперёд.

Предчувствие меня не обмануло. Мы прошли через какой-то довольно узкий коридор, и как только он закончился, и пространства стало больше, перед нами вспыхнули факелы.

Помещение было не очень большое, насколько мне хватало глаз, метров десять на двадцать. Позади нас дверь при этом не закрылась. Мне пришлось себе напомнить, что в прошлый раз Хранительница находилась непосредственно в Храме, ждала меня и изо всех сил давила, чтобы я не дошёл. Здесь же наверняка большая часть таких вот побочных механизмов (по типу закрывания дверей уже пройденного пути, чтобы нагнать страху) уже не работала. Что, впрочем, не отменяло того, что механизмы, призванные не впустить нас вперёд просто так, работали как положено. В противном случае Храм бы давно уже взломали и прошли. Мне упорно казалось, что и Йегерос, и Фартхарос знают про него гораздо больше, чем показывают. Просто… наверное, когда я впервые появился в этом мире и показался им на глаза, они на какое-то время поверили, что им в жизни не придётся приближаться к этому месту. Потому что очень хотели в это поверить.

— И… что нам делать? — спросил Фартхарос, оглядывая комнату.

— Должна быть какая-то подсказка, — ответил я, — конечно, если это место создавал тот, о ком я думаю, пройти эти загадки будет очень сложно. Но возможно.

— Я не пойму, — пробормотал Йегерос, ощупывая стены, — здесь что-то изображено, или мне кажется.

Я снова огляделся. Двенадцать факелов освещали какой-то постамент… или стол, стоящий по центру. По этой причине, действительно, стен было не разглядеть. В этот момент, присмотревшись к огню повнимательнее, я внезапно понял, что это пламя мне знакомо. Несмотря на то, что оно было стандартного жёлто-оранжевого цвета, в нём нет-нет, да и мелькали зелёные, синие и фиолетовые искры.

Я осторожно протянул руку к огню… и в следующий момент меня по руке больно ударил Фартхарос.

— Ты сдурел? — прорычал он, — что творишь?!

— Не мешай! — огрызнулся я, — мне кажется, если мы не можем осмотреть стены, но на них что-то изображено, значит, выход остаётся один из одного. Это пламя наверняка можно взять в руки. Я такое уже встречал.

— Так, а зачем тебе себя калечить? — подключился Йегерос, — мы здесь для того, чтобы ты прошёл этот Храм до конца! Значит, всякую неведомую опасную фигню будем пробовать в первую очередь!

Он подошёл к радужному пламени и протянул в него руки… чтобы потом с диким воплем боли отскочить от него.

— Проклятье! — взвыл он, поспешно тряся руками и дуя на них, — в жизни не было так… какого… что за…

Он поражённо смотрел на свои ладони. От ожогов не оставалось и следа.

— Дай я попробую, — сказал Фартхарос, — с самого начала мне надо было. Я, как-никак, с огнём всю жизнь управлялся.

— Подожди! — сказал я, — если это тот огонь, что я думаю, то так просто ты его не возьмёшь.

— И как правильно? — скептически спросил Фартхарос.

— Закрой глаза. Успокойся. Постарайся полностью очиститься от негативных эмоций. Расслабься и постарайся думать только о хорошем. Подумай о чём-то, чем ты гордишься, что делало тебя счастливым. Например, о своей семье.

Несмотря на напускной скептицизм, Фартхарос честно пытался последовать моим советам. Больше минуты он стоял с закрытыми глазами, вероятно, приводя мысли в порядок. После чего, глубоко вздохнув, протянул руки в пламя.

У него это явно получилось лучше. Он сумел зачерпнуть немного огня и пронести его несколько шагов, но через несколько секунд зашипел и резко сбросил руки.

— Нет… я… я тоже не могу. Слишком больно… прости, Дэмиен, но проще умереть, чем терпеть ТАКУЮ боль.

— Значит, вариант остаётся один из одного.

Я подошёл к факелам, делая глубокий вдох. Права на ошибку больше не было. Ни Йегерос, ни Фартхарос не смогут пронести радужное пламя. Значит, это должен сделать я. Я подумал о том, как долго страдал этот мир, и как он нуждается в том, чтобы это проклятие, наконец, прекратилось. О том, что раса вимрано тоже страдает от этого проклятия, и если его не снять, они вымрут окончательно. Ну и о том, что мне есть куда возвращаться, и есть, ради кого всё это терпеть.

Протянув руки к пламени, я ожидаемо почувствовал боль. Но боль была терпимой, и я, держа ладони ковшиком, бережно поднёс пламя к себе. Боль была сильной, но сносной. И мне уж явно было куда менее больно, чем совсем недавно было тому же Агеру… В этот момент я впервые смог полноценно задуматься о том, что Агера больше нет. Жалел ли я об этом? Наверное, нет. Жизнь научила меня, что если человек плачет на похоронах — то зачастую он жалеет не умершего, в самого себя. Но смерть — это неизбежный итог любой жизни, и к нему надо быть готовым. И Агер прожил долгую, трудную и, что уж говорить, местами не самую достойную жизнь. Так что если я о чём-то и жалел, так это о том, что он не успел хотя бы последний раз увидеться с Аолин, которая совершенно внезапно раскрылась для меня с другой стороны. И о том, что он никогда не узнает своего будущего ребёнка. Но если рассуждать с позиции того, заслужил ли Агер покоя после всего, что он сделал для расы вимрано и для Руарха — то, конечно же, заслужил.

И после этих мыслей, после того, как я на удивление легко принял тот факт, что больше никогда не увижу Агера, и что думая о нём, я лишь беспокоился о том, займёт ли он в посмертии достойное место — и не более; после всего этого я обнаружил, что радужное пламя совершенно перестало меня обжигать.

— Как ты себя чувствуешь? — тут же спросил Фартхарос.

— Совершенно нормально, — улыбнулся я, — давайте начинать.

Вместе с бережно удерживаемым огнём мы подошли к ближайшей стене. И перед нами высветились рисунки. Нетрудно было догадаться, что это какие-то сценки из жизни вимрано. Вот они танцуют у источника воды, вот сидят в кругу и рассказывают какие-то истории. Йегерос и Фартхарос смотрели на всё это, явно смущаясь и нередко отводя взгляд. Но к этому стоило быть готовым. Если уж этот Храм в принципе возник потому, что расу вимрано подвергли геноциду, то тот факт, что он будет пропитан историей вимрано — вполне закономерное следствие. Причём, судя по всему, не только историей, которая была до этого, но и такой историей, которая могла бы быть, не реши тогдашние правители позволить остальным сорвать злость десятилетней войны на ни в чём не повинных вимрано.

— А ну-ка стой! — внезапно скомандовал Йегерос, бережно хватая меня за руки и подтягивая назад. В этой сценке вимрано, судя по всему, находились в каком-то храме и молились, стоя на коленях. Рисунки были переданы с удивительной точностью, которая доходила до какого-то ментального садизма. Даже просто изображённые на камне, весьма схематично и условно, хрупкие и слабые вимрано, стоящие на коленях, выглядели удивительно гармонично. Словно они были созданы для того, чтобы стоять на коленях перед более сильными расами и подчиняться им во всем. Я поспешно отвёл взгляд, чувствуя, как за такие мысли радужное пламя снова начинает предупреждающе покалывать мою кожу.

— Взгляните вот сюда!

Подняв голову, я с трудом разглядел то, что Йегерос и Фартхарос, бывшие минимум на полметра выше меня, разглядеть могли без труда. На самой вершине этого храма стоял ещё один вимрано, вероятно, священник, и держал в руках кинжал. Можно было не сомневаться, что это Кинжал Порядка. В принципе, в том, что вимрано поклонялись своей главной святыне и реликвии, не было ничего удивительного. Удивительно было то, что изображение Кинжала на камне начало ярко светиться. А затем… а затем пламя, которое я бережно удерживал в своих ладонях, внезапно направилось к этому рисунку. И меньше, чем за несколько секунд каменный рисунок поглотил пламя полностью. Свет пропал. Но изображение Кинжала на стене продолжало ярко светиться. А затем…

— Смотрите! — снова сказал Йегерос. Повернувшись на его голос, мы увидели, что на постаменте, который окружали факелы, внезапно появился небольшой сияющий круг.

— И как это всё понимать? — недоверчиво спросил Фартхарос, попеременно смотря то на стену, то на постамент.

— По-моему, ответ очевиден, — сдержанно ответил я, — мы должны принести в жертву Кинжал Порядка, чтобы пройти дальше.

— Нет! — тут же сказал Фартхарос, — это неприемлемо! Мы столько времени ждали, пока эта рекликвия вернётся в наш мир! Это признак того, что всё, наконец, начало налаживаться! Мы не можем снова её потерять!

— Слушайте, — уже плохо скрывая раздражение, сказал я, — Храм нельзя разжалобить, и торговаться он тоже не будет. Мы либо делаем то, что он требует, либо садимся и ждём, пока не сдохнем по естественным причинам. Да и что, в конце концов, за такая трагедия?! Да, это артефакт, да, сильный артефакт, но, в конце концов, это всего лишь артефакт! Лучше порадуйтесь, что Храм не потребовал чью-то из ваших жизней! Потому что он может!

— Да лучше бы он так и поступил! — взорвался Йегерос, — именно потому, что ты не один из нас, потому, что ты чужак — ты не понимаешь, что говоришь! Наличие всех пяти Кинжалов — это главный залог равновесия в нашем мире! Вимрано пожертвовали этим кинжалом, Агер пожертвовал свою жизнь, мудрецы отдали свою свободу ради этого Кинжала!

— Ну по такой логике да, — сварливо ответил я, — если мне действительно предлагается верить, что какая-то вещь может быть ценнее чьей-то жизни — то да, я для вас действительно чужак.

Мы все замолчали. Каждый из нас понимал, что выбор на самом деле уже сделан, потому что возможность идти вперёд была единственной. Но для Йегероса и Фартхароса необходимость расстаться с Кинжалом Порядка, как оказалась, была невыносимой. Я, конечно, не мог до конца их понять, и никогда не смогу, но сейчас они смотрели на клинок в моих руках с такой скорбью, словно этим поступком предавали расу вимрано повторно.

— Мне кажется, вам не стоит из-за этого так сильно переживать, — успокаивающе сказал я, — если уж эти клинки действительно завязаны на благополучии этого мира — то их нельзя потерять навсегда, и уж тем более нельзя уничтожить. Как видите, Кинжал Порядка нашёл дорогу назад даже в выжженый и умирающий без воды Руарх. И так ли уж случайно твои люди, Йегерос, вытащили и бросили нам вслед именно Кинжал Порядка? Это ведь мог быть любой из пяти клинков, верно? Так что… мне кажется, сейчас вам нужно просто отпустить Кинжал Порядка. И если у нас всё получится… если мы пройдём Храм, и в Руархе снова появится вода… то и этот артефакт обязательно снова вернётся к вам…

— Хотелось бы, чтобы это действительно было так, — глухо пробормотал Йегерос, — а то Анаму же с нас потом шкуры спустит… Ладно, клади его, и покончим уже с этим.

— Нет, — внезапно сказал я, — это должны сделать вы.

— Мы? Зачем?! — удивился Фартхарос, — Дэмиен, ты издеваешься над нами? Мы сейчас повторно вынуждены мириться с таким предательством — а ты ещё и вынуждаешь нас сотворить его собственными руками?

— Потому что так будет правильно, — бесстрастно ответил я, — заметьте: вы все, пинками подгоняя меня к этому Храму, требовали, чтобы я был готов к жертвам! А что насчёт вас? Или вы не готовы пожертвовать собственным душевным спокойствием? Не потому ли, что понимаете, что оно иллюзорно?!

— Мы не… — начал было Йегерос, но я бесцеремонно его перебил.

— Поймите же! Кинжал действительно вернулся ко мне. Но когда ему настанет время возвращаться вновь, меня здесь, скорее всего, уже не будет! Так покажите ему, что вы готовы отпустить его! Если это — одно из сердец вашего мира, покажите, что вы на это способны! Или признайтесь себе уже в том, что боитесь отпускать Кинжал, потому что знаете, что к вам он уже не вернётся!

Что ж… не первый, и, наверное, далеко не в последний раз я получаю в нос за свои слишком дерзкие слова. Но тупая боль, расползающаяся по моему лицу, сейчас волновала меня меньше всего. Встав и протянув Кинжал виновато смотрящему на меня Йегеросу, я упрямо сказал:

— Вы должны это сделать. Вы должны хотя бы один раз отпустить это. Потому что иначе вы до конца жизни не сможете себя простить.

Очень медленно после этих слов Йегерос взял Кинжал. Потом повернулся к брату. Тот тоже очень медленно коснулся его руки и лезвия Кинжала.

— Кажется, этот чёртов пуири опять прав, верно? — прошептал Йегерос.

— И не говори, — так же тихо ответил Фартхарос, — не будь мы в Храме, я с таким удовольствием тоже дал бы ему в морду. Эх, мечты, мечты… Ну что, сделаем это, Геро?

Йегерос кивнул. Вместе они сделали два неловких, неуклюжих шага и вместе же протянули руку к сияющему кругу, бережно укладывая в него драгоценный клинок. И мгновение спустя тот с яркой вспышкой исчез. А по левую от нас сторону раздался скрежет открываемой двери.

— Кажется, — сказал я, дипломатично сделав вид, что не услышал их тихого обмена репликами, — путь открыт. Двигаемся дальше…

Глава 4.6

Глава 6. Кровавая цена кровавого прошлого.

Воспоминания о первом Храме, наверное, останется со мной до конца жизни. И каждую из комнат, которую мне пришлось пройти, я помнил так, словно всё это происходило вчера.

Памятуя об этом, я сильно удивился, когда мы вошли в следующую комнату. В старом Храме комнаты были разнообразны и уникальны. Здесь же… снова комната с постаментом в центре. И те же двенадцать факелов с радужным пламенем, что её освещали.

— Мы что, пришли туда же? — спросил Йегерос, которого посетили те же самые мысли.

— Не думаю, — я покачал головой, — Храму такие шутки несвойственны.

— А в том Храме, который ты проходил, — подал голос Фартхарос, — тоже было вот так?

— Нет, — ответил я, — там всё было иначе. Но там и ситуация на самом деле была другая. Тот Храм строился для конкретных шести людей, которые должны были войти в него. И испытание у каждого было своё. А здесь… у меня такое ощущение, что этот Храм в принципе задумывался для того, чтобы его никогда не открыли. Поэтому этот… архитектор и не сильно продумывал наполнение для этого Храма.

— В любом случае, что нам сейчас делать? — спросил Йегерос, — Кинжалов у нас больше нет, заплатить за проход нечем. Получается, мы здесь застряли?

— Не… — я запнулся от страха, — не факт, что платить придётся Кинжалами.

Я снова подошёл к факелам и глубоко вздохнул, успокаивась. Как получить подсказку, нам уже известно. Следовательно, надо было просто повторить то же самое.

Протянув руки, я зачерпнул радужное пламя и, удерживая его, подошёл к стенам. Мы увидели новые картинки из жизни вимрано. Вот они сидят полукругом, явно о чём-то совещаясь. Вот сценка, где они излечивают раненого сородича. Но сородич был намного крупнее, возможно, что это был шинрано или генрано. Я догадался, что это уже сцены из истории десятилетней войны, где вимрано, не могущие оказать сородичам должной помощи в непосредственно бою, тем не менее, делали всё, чтобы обеспечить им помощь в тылу. И вот, когда мы обошли почти всю комнату, то увидели…

Да, это была именно та сцена, которую подсознательно ожидали увидеть все мы трое. Пусть и простое, но схематически очень похожее выполнение гравюры, которую я когда-то увидел в музее истории Корроско. Кто-то крупный, явно генрано ногой придавливал беспомощную жертву-вимрано к земле, а руками проворачивал в её теле клинок. Мало того: вокруг стояла толпа, которой неведомый художник несколькими удивительно точными движениями передал алчность в глазах при виде этой картины. Они потрясали руками, смеялись, тыкали в умирающего пальцем — и все получали невероятное наслаждение от происходящего.

— На это даже просто смотреть противно, — прошипел я, — не могу поверить, что когда-то всё это происходило на самом деле!

При этих словах радужное пламя в моих руках дрогнуло. А потом, как и в предыдущей комнате, потянулось к картинке на стене. В итоге в моих руках пламя погасло, зато теперь на стене ярко сиял умирающий вимрано, в тело которого вогнали клинок.

— Это… это то, о чём я думаю? — с ужасом просипел Фартхарос.

— Вероятно, — так же тихо ответил я, — когда я говорил, что Храм может потребовать чью-то жизнь — то вовсе не шутил.

— Тогда, — ещё тише сказал Фартхарос, — кто-то из нас должен…

— Это буду я! — вызвался Йегерос, — ты должен жить, Харо, у тебя есть семья, ты должен к ней вернуться. А я… а я, может, даже Агера ещё догнать успею, — совсем тихо закончил он.

Фартхарос не стал спорить. Хотя, судя по его глазам, ему нелегко давалось это решение. Но Йегерос был прав. Если у тебя в этом мире есть близкие, которых ты любишь и за которых отвечаешь — то должен был сильным. Даже если эта сила порой означает такое отвратительное и невыносимое бездействие.

Йегерос подошёл к постаменту и, забравшись на него, сбросил сандалии и улёгся, так, чтобы его живот оказался точно в центре сияющего круга. И всё это происходило так спокойно и обыденно, что от этого кровь стыла в жилах. Расстаться с Кинжалом Порядка для них было невыносимо. Но при этом пожертвовать собственной жизнью оказалось для них какой-то дикой обыденностью. Даже больше: судя по горящим странным огнём чёрным глазам Йегероса, он, кажется, был даже рад тому, что наконец-то представилась такая возможность.

Несколько секунд ничего не происходило. А потом Йегероса словно что-то ударило снизу, и он охнул от боли.

— Что с тобой брат? — тут же подскочил к нему Фартхарос, — что такое?

— Да ничего, — слабо улыбаясь, пробормотал Йегерос, — просто в спину вонзился какой-то клинок… или игла. Не страшно, не страшно. Я уж боялся, что сейчас появится какая-нибудь призрачная лапа и будет мне брюхо сдавливать и каким-нибудь клинком кишки перебирать. Ну… чтобы всё было так, как на картинке. А так оно… даже и не страшно совсем. Только… последняя просьба у меня.

— Говори, — я подошёл к Йегеросу с другой стороны и взял его за руку, — если мы выживем…

— Передайте Аламейко, — слабо шептал Йегерос, — чтобы он наделил полномочиями власти моих учеников. У меня их было трое, он знает, о ком я говорю. Только, — в этот момент Йегерос сжал мою ладонь чуть сильнее, — пусть он проследит, чтобы они получили власти поровну, хорошо? Пусть в Кастильве будет так же, как и в Корроско.

Голос Йегероса слабел, и мы понимали, что Храм хоть и медленно, но методично вытягивает из него жизнь. Этот процесс уже нельзя было обернуть вспять.

— Сейчас, когда смерть уже близко, — из последних сил хрипел Йегерос, — я понимаю, что был не самым плохим правителем… но всё равно сделал много ошибок. А их можно было бы избежать, если бы кто-то равный вовремя меня остановил. Так пусть они попробуют вместе, втроём. Может… может, так действительно будет лучше…

Его голос затих окончательно. А в следующее мгновение глаза его закрылись, а рука — выпала из моей ладони. После чего его тело начало медленно сереть и иссыхать. Стоило отдать Храму должное: он избегал лишних унижений и лишней показухи. Приняв жертву, он позволял ей просто отправиться в небытие. И мёртвое тело Йегероса становилось всё тоньше и прозрачнее. Пока, в конце концов, оно не иссохлось окончательно и стало горстью пыли, которую тут же разметал невесть откуда взявшийся ветер.

Гулко сглотнув, Фартхарос подошёл к постаменту, на котором осталась одежда Йегероса. Он бережно взял его штаны и аккуратно сложил их. После этого собрал ремни с флягами и подсумками, которыми тот был опоясан, и аккуратно положил их сверху. Наконец, он подобрал сандалии Йегероса и разместил их рядом. После чего встал на одно колено и, закрыв глаза и сцепив перед собой руки, принялся шептать молитву. И — удивительно — ровно в тот самый момент, когда он закончил, по левую сторону от нас открылась дверь, которая вела в темноту…

— Скорее Дэмиен, — гулко пробормотал он, — пошли отсюда скорее, прошу тебя…

В принципе, мы с Фартхаросом не сильно удивились, когда спустя минуту блужданий по беспросветному коридору вышли в точно такую же комнату с точно таким же постаментом и теми же самыми двенадцатью факелами.

— Проклятье! — с ненавистью прошептал Фартхарос, — мы как будто кругами ходим в одно и то же место!

— Ну почему же, — возразил я, хотя мне самому уже от такой цикличности было не по себе, — рисунки на стенах разные же? Значит, мы всё-таки куда-то движемся.

— Это ещё вовсе не факт, что оно на самом деле так и есть, — ответил Фартхарос, — рисунки на стенах могут меняться в зависимости от воли самого Храма.

— Я, конечно, понимаю твою тревогу, но, поверь, если бы мы делали что-то не так — то очень быстро бы это поняли.

— Как именно?

— Мы бы все уже были мертвы, — ответил я, вспоминая, какую ужасную цену заплатили четверо моих предшественников в первом Храме. Мало того, что они умерли — даже в мёртвых телах их души оказалась заперты в Храме без возможности уйти и начать жизнь заново. Самому первому, Олег, у так вообще пришлось сидеть в Храме двести авиальских лет и больше тысячи земных. Хотелось бы верить, что за такое издевательство Хранительница получила отдельное наказание.

— Ну что, по той же схеме? — спросил я, подходя к факелам.

— Нет, подожди, — внезапно попросил Фартхарос, — я хочу попробовать ещё раз. Просто… понимаешь… мне кажется, что я тоже не выйду отсюда живым. Я… я всю жизнь ненавидел этого альбиноса, и когда он истекал кровью у врат этого Храма… я в жизни никогда не был так удовлетворён местью. И я тотчас за это расплатился… я потерял единственного брата, и что-то мне подсказывает, что и меня Храм так просто не отпустит.

— Звучит так, как будто ты и сам не хочешь выжить! — испуганно возразил я, — это неправильно! Йегерос был прав: у тебя есть семья, тебе есть, к кому возвращаться, есть, ради кого жить! Ты можешь так просто умереть!

— Я буду счастлив, если мне удастся выйти отсюда живым, — ответил Фартхарос, — но если ради того, чтобы в Руарх вернулась вода, мне тоже надо будет умереть — я это сделаю. Я не поверну назад после того, как Агер и Йегерос безропотно принесли себя в жертву! Что до моей семьи… Филика поймёт. И Шеала тоже уже большая девочка, кроме того, у неё есть Викай, к которому она уже долгие аквоты неровно дышит. Видимо, теперь он, наконец, своего добьётся. В любом случае, я хочу попробовать укротить это пламя ещё раз. Если уж это будет последнее, что мне суждено сделать в жизни.

— Ты не сможешь его укротить, — я покачал головой, — ты что, забыл, что я тебе говорил? Это не враг и не животное, требующее подчинения. Это отражение твоих внутренних страхов и конфликтов. И если ты не примиришься с самим собой, и с тем, что уже случилось, в том числе и по твоей вине — то это пламя так и будет тебя жечь. А особенно — если ты винишь себя за то, в чём твоей вины не было. Если ты винишь себя в смерти Йегероса и Агера, то…

— Хватит, я понял, умолкни! — рявкнул Фартхарос. Я лишь улыбнулся в ответ и сделал приглашающий жест рукой по направлению к факелам.

В этот раз Фартхарос пытался взять себя в руки больше пяти минут. После чего подошёл к факелам и, глубоко вздохнув, зачерпнул руками огонь.

— Я смогу, — сквозь стиснутые зубы шептал он, делая неловкие шаги к стене, — я смогу, я смогу… да проклятье!

Не вынеся жара, он снова затряс руками. И радужное пламя тотчас пропало, совершенно не собираясь задерживаться там, где его видеть не хотят.

— Да я не понимаю, Дэмиен, как ты с ним справляешься? Объясни хотя бы сейчас! — взмолился Фартхарос.

— Мне за мою жизнь, наверное, раз пять пришлось побывать на грани смерти и, наверное, раза в три больше вырывать из лап смерти тех, кого я считаю своими друзьями, — пожал плечами я, — после этого начинаешь очень сильно ценить чью бы то ни было жизнь. Вспомните, как вы обвиняли меня в идиотизме из-за того, что твою жизнь или жизнь Йегероса я ценю выше, чем Кинжал Порядка. А если для вас собственные жизни по сравнению с этой игрушкой не значат ничего — то чего же ты, в таком случае, ожидаешь от огня Жизни?

— Это не игрушка! Это одно из сердец нашего мира! — снова возразил Фартхарос.

— Неважно, — махнул я рукой, — это бесполезно объяснять. Это надо прочувствовать самому.

Подойдя к факелам, я уже в третий раз бесстрашно зачерпнул радужный огонь, в котором с каждой комнатой можно было всё чётче различить иные цвета. И, удерживая его в ладонях, подошёл к стене.

На этот раз стены повествовали о каком-то вимрано, который явно очень сильно отличался от своих сородичей. На первых рисунках было изображено, как другие дети смеются над ним и гонят прочь от себя, на следующем — как он в одиночестве тренируется с ножом. Дальше, дальше, дальше, и вот он уже один из лучших воинов, который может поймать больше всего добычи в пустыне. Вот его признают главным над каким-то племенем, и сородичи со страхом и почтением кланяются ему. Вот сцена, где он сам уже кланяется кому-то важному и начинает его охранять, а потом…

— Господи, да это же жизнь Агера, — выдохнул я.

— Что? — Фартхарос, внимательно наблюдавший за меняющимися рисунками, остолбенел, — ты уверен?

— Да, — закивал я, — вот… это же он поступает на службу Йегеросу. А вот это… смотри, а это уже я! Нет, это правда я, ты только посмотри! Вот он куда-то меня несёт, а сзади кто-то притаился… я помню, это было с торговцем Атихисом. Смотри, вот моя битва с ним… И дальше, и дальше…

Мы, наверное, уже делали третий круг по комнате, где на стенах действительно с каждым кругом возникали всё новые рисунки.

— Да… вот, ты помнишь это? — я указал на рисунок, где кто-то держал у живота нарисованного Агера клинок, — это же ты! А вот… да, это, наверное, он разговаривает с мудрецами, где они требуют, чтобы он направил их в Корроско… и вот… и вот…

Незаметно мы подошли к самому последнему рисунку. Там, где Агер был закован в цепи, и из него клинком пускают кровь. И именно в этот момент радужное пламя снова сорвалось с моей руки и направилось к последнему рисунку. И теперь на стене было мерцающее изображение умирающего и истекающего кровью Агера.

— Да почему?! — взревел Фартхарос, — почему именно за это?! Он САМ это выбрал, никто его не заставлял это делать! Почему ты требуешь расплачиваться за это?! Будь ты проклят, ненавистный Храм, будь ты проклят!!!

Никакой реакции от Храма, разумеется, не было. У него не было чувств, которые можно было задеть или разжалобить. Подобно потоку времени, он безжалостно выставляет цену и оставляет полное право за тобой платить её… либо не платить.

— Что ж… выбора, кажется, нет, — тихо сказал Фартхарос, — ты должен пройти Храм до конца, любой ценой. Так что… наверное, давай прощаться, Дэмиен. Ты никогда мне особо не нравился, буду честен… но, наверное, в этом есть своя справедливость. Если тебе кто-то не нравится — это не означает, что от него не может быть пользы. И если мне придётся отдать жизнь ради того, чтобы ты попытался… что ж, наверное, мне остаётся только смириться с этим.

Так же сняв обувь, Фартхарос залез на постамент и лёг на спину, так, чтобы теперь уже его живот оказался в сияющем круге. А несколько секунд спустя он вздрогнул… и улыбнулся.

— Йегерос был прав, — тихо прошептал он, — это, действительно, почти не больно. Рождаться, наверное, было намного больнее.

Я же был не в силах ничего сказать. Внезапно на меня нахлынуло отвратительное озарение: я понял, что Агер, Йегерос и Фартхарос погибли исключительно по собственной глупости. Потому Храм и формирует одну и ту же комнату — потому что, скорее всего, она должна была быть одной-единственной. Для меня. Теперь же Храм методично убирает всё лишнее, чтобы показать, как неизбежно мне придётся остаться одному и встретиться лицом к лицу с тем, что ждёт в конце. И в этот момент меня захлестнуло острое чувство вины. Если бы мы удержали Агера от его безрассудной жертвы и действительно отдали бы Храму крови поровну — он бы не умер. Если бы я остановил Йегероса и Фартхароса, не позволив им сюда войти, — они бы остались живы. Храм убирал не потому, что они такие плохие или злые. Просто они здесь ЛИШНИЕ. И главная вина в том, что они так глупо и бездарно умирают, лежит на мне.

— Нет, Дэмиен, — внезапно прошептал Фартхарос, переводя на меня взгляд, — не… надо. Не… вини себя. Просто… иди дальше. Просто… дойди до конца. И… если не забудешь… передай Филике, что я люблю. И Шеале тоже… что она может быть счастлива с Викаем. Если они обе будут счастливы в очищенном от проклятия Руархе… для меня это будет высшей наградой за смерть… Да… пусть будет так… просто пусть будет так…

Наконец, последние силы покинули и Фартхароса. Вот только его тело покидало этот мир совсем иначе. Его словно охватило призрачное пламя, и вот всего минута — и от тела ничего не остаётся. Только его одежда, которую пламя по какой-то причине пощадило. Вспомнив, как он делал это для Йегероса, я тоже сложил его штаны, ремни с подсумками и обувь в аккуратную стопку.

— Пусть… пусть ты будешь там счастлив, — тихо сказал я, глядя в пустоту, — вы трое так отчаянно желали счастья своему миру… были готовы принести в жертву всё… и принесли. Я надеюсь, что вы будете счастливы…

В этот самый момент по левую сторону открылся очередной проход в пустоту…

— Теперь бы мне дойти до конца…

Глава 4.7

Глава 7. Жертва памяти.

Теперь, когда я остался совсем один, мне становилось по-настоящему страшно. Когда рядом со мной шли Йегерос и Фартхарос, они сильно облегчали это путешествие, и до этого момента я даже не представлял, до какой степени. Но нет… история закольцовывалась, и сейчас, как и в прошлом Храме, мне приходится оставаться одному. Тогда Храм мне приготовил испытание с двумя канатами над пропастью… невыносимое для того, кто боится высоты. Что же будет сейчас? Что-то похожее? Или опять та же самая комната, но теперь приготовленная исключительно для меня?

Я и сам не замечал, насколько медленно шёл. Да, выглядело это трусливо и жалко по сравнению с тем, что уже сделали Агер, Йегерос и Фартхарос, но, признаться, какая-то мелкая и трусливая часть моей души им завидовала. Они сделали всё, что могли, они пожертвовали всем, чем могли, и хотя жизнь всех троих временами наверняка была не самой достойной, после этого никто не посмеет их в этом упрекнуть. А я же… я не знал, что меня ждало. Только чувствовал, что Храмом завладело невероятное предвкушение. Предвкушение от того, что я остался с ним один на один, и теперь можно, наконец, заняться делом. В воображении сразу нарисовался огромный, сотканный из тьмы великан, злорадно улыбающийся и потирающий руки.

Или… или, может быть, я ошибаюсь? Ведь, в самом деле, наивно полагать, что я вот так просто могу интерпретировать отголоски чувств такой древней и могучей силы, как этот Храм. Нет, в том, что я чувствую его нетерпение, сомнений не было. По моей спине, когда я брёл совсем уж медленно, порой пробегали мурашки, причём не по всей спине, а как-будто полосами. Словно по мне ползала какая-то змея из мурашек, как бы бредово это ни звучало. Вероятно, таким нехитрым образом меня подгоняли вперёд. Но вот было ли это нетерпение вызвано желанием расправиться, наконец, с наглецом, который осмелился зайти так далеко, или надежда на то, что этот наглец сумеет дойти до конца и покончить с этим… мне было неведомо.

Наконец, я вошёл в новое помещение. Которое, собственно, новым совсем и не было. Всё тот же постамент, всё те же двенадцать факелов вокруг. Но… страха почему-то при этом не было. Нет, просто лечь на этот постамент и, наконец, уснуть вечным сном было бы слишком просто. Но тянуть смысла больше нет. Мне было прекрасно известно, что и как надо делать, чтобы получить подсказку к действию. Так что…

Который раз глубоко вздохнув, я поднёс ладони к ближайшему факелу и набрал в него радужного пламени. После чего подошёл к стенам, теперь уже совершенно не зная, что они мне покажут. Кинжала Порядка больше нет, Йегероса и Фартхароса больше нет, но раз уж здесь снова стоит этот проклятый постамент, значит, Храм собирается потребовать новую жертву. Но что я мог отдать теперь? Ведь у меня, как и в самый первый день появление в этом мире, не было с собой ничего, кроме моей одежды. Однако сомнительно, чтобы Храм интересовала моя одежда. Его интересы куда более глубоки и глобальны.

На этот раз стены повествовали о жизни ещё одного вимрано. Этот, не в пример прошлой истории, имел вполне обычное и счастливое детство. Его явно любили и другие дети, и собственные родители. Да и сложения он был весьма крупного, что среди расы вимрано, оказывается, вовсе не редкость. А потом… да, несомненно, это сцены из войны, которая оставила на Руархе шрам, кровоточащий до сих пор. И этот вимрано… нет, в боях он не участвовал, но, судя по картинкам, он участвовал в тайных боевых вылазках… и помогал уносить с поля боя раненых товарищей. При этом его злобный взгляд, который неведомый художник искусно передавал всего двумя-тремя линиями, явно говорил о том, что он был бы не прочь выйти и в открытый бой. Но он явно имел приказы от старейшин этого не делать и решать те задачи, которые были перед ним поставлены.

Я шагал и шагал вокруг комнаты, удерживая пламя и рассматривая всё новые и новые сцены из жизни этого вимрано. Война кончилась, и не успели вимрано зализать раны, как началась гражданская война. Невыносимо было в очередной раз смотреть на то, как убивают вимрано… как, очевидно, невыносимо это было и бойцу, жизнь которого я сейчас смотрел. И вот, это, разумеется, случилось. Его изловили трое, судя по габаритам, генрано и уже готовились его зарезать… но следующая сцена внезапно показала, что он стоит на коленях, пав ниц, и одной рукой протягивает им что-то. Этим чем-то оказалась большая круглая монета. Судя по всему, генрано согласились принять эту плату, и на следующем рисунке они уходили, вероятно, перед этим как следует отпинав несчастного вимрано. И уже в следующей сцене показывалось, как вимрано стремительно поднялся на ноги и почти мгновенно зарезал всех своих обидчиков. А потом… А потом он взял один из кинжалов и сел на землю, держа его перед собой. И на последней стене было нарисовано одно и то же изображение этого вимрано в ряд, где он сидит, глядя на клинок перед собой. Вот только тело его становилось всё тоньше и слабее, пока, наконец, оно не источнилось до такой степени, что для схематичного изображения художнику хватало буквально одной линии…

— Тальцеол, — выдохнул я, — это жизнь Тальцеола!

Да, сомнений не было. И сейчас я испытвал к нему огромное сочувствие. Каким большим, сильным и храбрым он был! Он столько вынес в этой войне, он выжил и спас множество жизней. И всё это для того, чтобы обнаружить, что через три года его сородичей начнут вырезать, а сам он будет валяться в ногах у тех, кого сам недавно вытаскивал с поля боя, и вымаливать свою жизнь. Почему то в том, что эти генрано были именно теми, кому он спас жизнь, я не сомневался. Случившееся в приюте вимрано показывало, что в этой резне не щадили даже детей. И если уж эти генрано согласились его пощадить, пусть и за выкуп, значит, было за что щадить. Я так и представил себе эту сцену, когда генрано стоят и говорят, мол, на этот раз мы тебя пощадим, предатель, но если попадёшься нам на глаза снова — пеняй на себя. И Тальцеол после этого в бешенстве всех их убивает. Не за то, что они так с ним поступили: он наверняка был мудр и знал, что эти несчастные просто выплёскивают гнев и боль, что принесла им всем эта война. Нет, он убил их именно за то, что они назвали его предателем.

И всё же на этом картинка заканчивалась. Тальцеол сидел, иссохшийся и ослабший, и смотрел на, как я теперь понимал, Кинжал смерти. Я пошёл было дальше, ожидая увидеть умершего Тальцеола, что и означало бы последнюю плату, но… больше на стенах ничего не было.

— И что ты от меня хочешь?! — громко спросил я, — у меня нет Кинжала Смерти, я не смогу тебе его отдать!

Несколько секунд после этих слов ничего не происходило. А потом меня внезапно потянуло обратно, к изображению, где Тальцеол стоял на коленях перед своими палачами и предлагал им выкуп. А затем… радужное пламя сорвалось с моих ладоней и помчалось к стене. И затем… оно стремительно вошло в монету, что парила нал ладонью Тальцеола. Огонь погас… но монета продолжала ярко сиять.

— Слушай, ты, это не смешно! — рассердился я, — я понимаю, что за право пройти дальше нужно чем-то заплатить! Но у меня больше ничего нет!

Храм ничего на это не ответил. Судя по всему, он считал, что подсказок дано достаточно. Ещё раз посмотрев на сияющую монету, я принялся лихорадочно размышлять. Да, история жизни Тальцеола была, несомненно, полезна, чтобы лучше понять его личность. Он, действительно, был достойным представителем своей расы, хотя для меня оставалось загадкой, как к нему в руки попал Кинжал Смерти. Разве что он был у кого-то из этих генрано и, собственно, поэтому у него и получилось так быстро их всех убить. Да, теперь я знал, что за право владеть Кинжалом Смерти он пожертвовал и своими жизненными силами, и физической мощью, которой явно не был обделён в молодости, и даже любовью своих подопечных. О, нет, не было сомнений, к нему относились со всем должным почтением и уважением, но вот любовь… разговор с той маленькой девочкой показал, что любви там как раз не было. Потому что очень трудно любить, по сути, ходячий труп, которому давно пора было упокоиться в земле. Хотя… даже та девочка понимала, как больно ему жить, и жалела его. А раз жалела — то, значит, и любила тоже?

Но все эти размышления никак не помогли мне продвинуться в этой загадке. Монета продолжала ярко сиять на стене, и у меня не было ни одного предположения, какую плату это может значить.

Поразмыслив ещё несколько минут, я пришёл к выводу, что, возможно, я пытаюсь понять Храм слишком фигурально. Возможно, монета не означает плату в общем смысле. Возможно, монета означает именно монету. Но тогда это ещё больший тупик, потому что у меня нет при себе никаких денег. Когда я спускался к Обелискам для того, чтобы вместе с Мари, ректором Нейетти и троллем Риниандом зарядить Стихийные Обелиски, то все вещи, в том числе и деньги, оставил в дорожной сумке, ибо справедливо полагал, что там они мне не понадобятся. Если только… если только…

У меня волосы на голове дыбом встали, когда я, наконец, понял, что имел в виду Храм. Потянувшись к нагрудному карману, я вытащил ту единственную вещь, которая осталась у меня на память даже не об Авиаоле — а о Земле. Золотая монета в пластиковой коробочке, которую мама и отчим подарили мне, когда я сообщил им, что ухожу в Авиал и больше не вернусь. А теперь… нет, я уже понимал, что временные потоки во всех мирах разные, но мне всё же хотелось бы верить, что у моих мамы, отчима, брата всё хорошо, что они живы и счастливы. И в редкие моменты покоя я мог взять эту монету и с любовью подумать о тех, кто остался где-то там… Там, где для меня всё только начиналось. Мой первый дом, о котором я всегда буду вспоминать с любовью. И именно это, как я теперь понимал, и хотел отнять у меня Храм. Он отнял не только Кинжал Порядка, не только Йегероса и Фартхароса — он хотел отнять у меня последнюю память о доме, чтобы даже призраки любящих людей не могли стоять за моей спиной, даруя хоть и почти незаметную, но всё же поддержку.

Понимая, что торговаться с Храмом бесполезно, и если цена озвучена, то она рано или поздно всё равно будет уплачена, я вытащил монету из пластиковой коробочки и положил её на постамент. Несколько секунд спустя над монетой заклубился туман… но потом он рассеялся. И я почему-то знал, что так и будет. Не выйдет сохранить на память хотя бы коробочку. Храм хотел зполучить всё.

— Забирай! — с ненавистью прошипел я, — забирай всё и подавись, проклятое существо!

Как и во все прошлые разы, Храм совершенно равнодушно отреагировал на оскорбления в собственный адрес. Только туман заклубился над постаментом, поглощая и монету, и пластиковую коробочку. Мгновение спустя постамент снова стоял пустым. А по левую сторону раздался уже знакомый скрежет, показывающий, что путь дальше открыт. И я двинулся вперёд, не зная, что ещё потребует проклятый Храм, но понимая, как же я от всего этого устал. И теперь, когда я понимал, что заплатил ради благополучия этого мира, уж во всяком случае, не меньше, чем остальные, я знал и то, что пройду это проклятое место до конца, чего бы мне это ни стоило…

Глава 4.8

Глава 8. Последняя жертва.

Вопреки моим ожиданием, следующее помещение наконец-то выглядело иначе. Во-первых, здесь было светло. Сам источник света я при этом не видел, но всё же освещения было достаточно, чтобы видеть даже самые дальние уголки этой серой комнаты. В которой, разумеется, никого не было. В этой комнате вообще была всего одна вещь. Огромный каменный шар на подставке, гладкий, блестящий даже при таком слабом свете. Учитывая, что в комнате не было больше ничего, подсказка, с чем именно мне предстояло работать, была слишком очевидна.

Осторожно приблизизившись к шару, я принялся думать, что мне с ним делать. Наверное, логично было бы его разбить, но магия воды по-прежнему была заблокирована, а пытаться столкнуть его со своей подставки было невозможно, он был слишком большой. Да и вообще, это совершенно не в духе Храма. Он в состоянии выдумать куда более изощрённые и невыносимые испытания, нежели просто необходимость прокатить по комнате каменный шар.

И в этот момент меня поразило ещё одно наблюдение. Каждый раз, как только я думал о том, что мне придётся прикоснуться к этому шару, как меня охватывала паника. Как-будто этот шар был смертельной ловушкой, и если я его коснусь, то он тут же меня убьёт. Или втянет в себя, и я буду навеки заточён в его недрах, без возможности когда-нибудь освободится.

Сев на пол около подставки, я принялся размышлять. Слишком долго я сюда добирался, слишком многие пожертвовали всем, что у них было, чтобы я оказался здесь. Теперь я просто не имел права на ошибку.

Другое дело, что никаких вариантов больше не было. В этой комнате были только я и этот каменный шар на подставке. И я просто не мог больше ничего придумать. Сидеть и ничего не делать — это бездействие, которое рано или поздно приведёт к очевидному результату. Встав, я принялся обходить блестящий чёрный шар со всех сторон. Ничего. Ни единой подсказки, может быть, тайной надписи. Проклятье, если бы здесь был хотя бы один факел с Радужным пламенем, я бы исползал с ним каждый квадратный сантиметр этой комнаты… но Радужного пламени не было. Я даже попытался вызвать его специально, с отчаянием подумав о тех, кто уже умер ради этого дела и о тех, кто ещё жив, ждёт и надеется, что у меня всё получится. Но мои молитвы остались неуслышанными. Ничего не случилось. Значит, вариант оставался один из одного.

Продолжая по инерции ходить вокруг шара и рассматривая его, я вдруг обнаружил, что на его поверхности находится выемка в форме левой ладони. Я даже не мог сказать, была ли эта штука здесь всегда, или же Храм создал её только что для тупоголового меня, чтобы я, наконец, догадался, что надо делать.

Я недоверчиво посмотрел назад, желая проверить, появилась ли эта выемка со стороны двери, из которой я пришёл, но, к своему ужасу, обнаружил, что двери не было. Были только четыре сплошные серые стены. Паника захлестнула было меня, но я взял себя в руки. В случае Храма это означает всего лишь то, что это, наконец-то, последняя комната. И если я решу её загадку, то всё, наконец, кончится.

Понимая, что выбора больше никакого нет, и всё, что мне остаётся — это коснуться проклятого шара, я подошёл к подставке. Во мне снова проснулся какой-то иррациональный страх, от которого волосы вставали дыбом, а спина покрывалась холодным потом. Невероятным усилием я поднял левую руку и приложил её к выемке…

Первые несколько секунд ничего не происходило. А затем… а затем та часть моей водной татуировки, что была на верхней стороне ладони, ярко засветилась… И в следующую секунду я почувствовал, как из меня что-то тянут. Что-то родное, драгоценное, то, что сроднилось с моей душой настолько, что без него было просто невозможно представить свою жизнь. Мои силы. Мою магию воды…

Резко отдёрнув ладонь, я отскочил назад, тяжело дыша. Татуировка магии воды снова погасла, но не исчезла, как я боялся. Нет, магия по-прежнему тихо дремала во мне, заблокированная Храмом.

Значит, вот какую цену Храм назначил за то, чтобы это проклятие, наконец, кончилось! Сюда должен был прийти кто-то из мудрецов вимрано, увидеть всё это, увидеть, как вырезали его сородичей, увидеть, какой МОГЛА БЫ БЫТЬ их жизнь, если бы не случилось такой несправедливости… и после всего этого простить их и отдать свою магию ради спасения мира. И раз уж вместо мудреца вимрано здесь оказался я, то муками морали был связан уже не так сильно. Хотя и после Приюта вимрано, и после Содержимого Источника все натерпелись от меня проблем на долгие годы вперёд. Но вот магия…

Как я мог отказаться от своей магии?! Ведь это то, что делает меня мной! Причём что-то мне подсказывало, что еслия откажусь от магии здесь — то это будет уже навсегда. Храм заберёт не только магию, но и браслет-татуировку, благодаря которой я в принципе к магии способен. И всё, я стану всего лишь обычным человеком, который никому не нужен, который ничего не может, который… бесполезен…

И в этот самый момент, когда я оказался в высшей точке сомнений, в одной из стен Храма внезапно открылся проход. И там… там был солнечный свет! Я едва не задохнулся от отчаяния, понимая, насколько невыносимый выбор даёт мне сейчас Храм! Я мог отказаться и просто уйти. И Храм ничего мне за это не предъявит. И всем остальным можно будет сказать, что с Храмом не вышло. Не повезло. Все сделали всё, что могли, но этого оказалось недостаточно. И только сейчас я оценил всю жестокость испытания от Храма. Я должен был не просто отказаться от магии всего лишь потому, что в противном случае я просто не выйду из Храма. Нет, я должен был отказаться от магии по своему собственному выбору!

Упав на колени, я, наконец, позволил себе заплакать, понимая, перед какой дилеммой нахожусь. За моей спиной стояли Агер, Йегерос, Фартхарос, тысячи замученных простых вимрано и десятки мудрецов, которые вынуждены были до конца своих дней гнить в капсулах для выкачивания воды. Но отдать ради этого свою магию… это было просто невыносимо!

Хотя… я сам удивился этой мысли, которая совершенно неожиданно зародилась в моей голове, но… был ли я когда-нибудь по-настоящему счастлив с этой магией? Если ответить на этот вопрос честно?

Когда я получил её в самом начале, она была для меня всего лишь дополнительной возможностью защитить свою жизнь. И много ли она мне помогла? Да, с её помощью получилось отбиться от Молчаливых Сестёр, но совсем короткое время спустя они взяли мой разум под контроль — и эта же магия едва всё не погубила. И сейчас я понимал, что дракон Алаэрто поступил тогда так, как поступил, потому что у него действительно не оставалось выбора.

А что потом? Храм таисианов — и плен Сайраша. И эта схватка, ненужная, лишняя, бессмысленная. Было бы достаточно просто сказать: вот я, ваше божество позволило мне стать таисианом, значит, вашему богу было это угодно. Требовалось совсем немного надавить — и таисианы сами бы отпустили Сайраша, да ещё и извинились бы.

Что дальше? Деревня Синие Туманы — там мне способности действительно пригодились. Как они пригодились и в Университете Эльтеко Нейетти, и на орочьих островах. Из-за моей магии меня спустя год снова забрали в Авиал… решать проблемы. Да, стоило признать, что всё, что я по факту делал со своей магией — это решал чужие проблемы. И когда, казалось бы, с Обелисками было покончено, и меня ждала бы нормальная жизнь — нет, и после этого я был послан решать проблемы теперь уже другого мира. Теперь я даже испытывал злость в адрес своего хранителя Флексорта и божества таисианов Аорташа. Ах, какая проблема, какая дилемма, подопечный раньше времени уплатил озвученную цену в виде собственной жизни. Захотели бы — отбили бы и от глашатаев, и от кого угодно. А так… нет, ну в самом деле, у нас тут имеется такой чудесный решатель проблем, а почему бы ему и в другом мире проблемы не порешать?

Хватит! Пора, наконец, признаться себе в том, что до тех пор, пока у меня есть эти способности, меня никогда не оставят в покое! А так… человек сильный всегда найдёт способ добиться того, чтобы его выслушали, и всегда найдёт способ добиться своего. А человеку слабому, будь он хоть трижды гениальный колдун, если он не в состоянии связать двух слов и убедить других в своей правоте, то никакая магия ему не поможет.

Теперь я смотрел на чёрный каменный шар совсем другими глазами. Теперь я понимал, что именно так это и должно кончиться. Моя магия была всего лишь ключом, который мне дозволено было пронести сквозь время, сквозь простраство, сквозь другие миры, чтобы, наконец, расстаться с ним здесь. И если это ещё и поможет Руарху, наконец, избавиться от своего проклятия… значит, это будет правильно.

Теперь уже безо всякого страха и жалости к себе я приложил левую руку к каменному шару. Тот от неожиданности не реагировал на это, наверное, больше десяти секунд. Вероятно, даже такое существо, как Храм, испытало отголосок удивления от того, как охотно я расстаюсь со своим даром. Но, тем не менее, Шар снова замерцал, и моя татуировка вновь вспыхнула.

Вообще это оказалось на удивление неприятно. Словно из меня тянули сорняк, который пророс на всё моё тело и везде зацепился сетью мелких и приставучих корней. В какие-то моменты мне даже казалось, что из меня тянут жилы — настолько это было неприятно. Не больно, а именно неприятно. Но, наконец, спустя, наверное, четыре минуты это кончилось. Шар снова стал пустым и холодным. Убрав руку, я приподнял её и задрал рукав куртки. Так и есть: татуировка, идущая до самого локтя, пропала, словно её никогда и не было. Только в душе осталась странная смесь облегчения и опустошённости.

А спустя ещё пару секунд чёрный шар с оглушительным треском раскололся, и его обломки посыпались с постамента. А ещё мгновение спустя Храм начали сотрясать толчки. Всё происходило слишком быстро! Я заметался, ища безопасное место, где можно будет укрыться от камней, и только сейчас я заметил, что проход, через который Храм предлагал мне уйти, не жертвуя магию, всё ещё открыт! Но заметил я это слишком поздно: потолок уже начал обваливаться, и один из камней ударил меня точно по макушке. Упав и теряя сознание, я, тем не менее, успел почувствовать, как какая-то сила куда-то меня выдернула… а затем наступила полная чернота…

Глава 4.9

Глава 9. Разбор полётов.

Просыпался я медленно и неохотно. Тягучие, вязкие сны никак не желали меня отпускать, и какое-то время мне казалось, что я так и не проснулся. Хотя… даже в этом полусознательном состоянии были свои чудесные моменты. Например, мерный стук капель за окном, который только убаюкивал и словно уговаривал подремать ещё пять минут… всего пять минут…

И в этот момент меня словно током ударило. Что за… какой ещё стук капель?! Неужели… Я попытался было вскочить, но, разумеется, после длительного сна, который даже неизвестно сколько времени длился, кончилось это тем, что я шлёпнулся лицом в пол. Впрочем, даже боль во лбу не смогла сгладить потрясения, когда я, наконец, добрался до окна.

Я, разумеется, узнал комнату, в которой находился. Это была та самая комнатушка, в которой я провёл бесчисленные дни в Кастильве. И даже по прошествии многих дней здесь мало что изменилось. Казалось, что с тех пор тут так никто и не жил… Вероятно, Йегеросу так понравился его новый кабинет в казармах, что он остался в нём даже после того, как Фартхарос увёз меня отсюда. Но вот вид за окном…

Да, трудно было в это поверить, но впервые на моей памяти небо Руарха было затянуто тучами. Впервые я не видел двух солнц, которые буквально выжигали несчастный мир. Впервые я почувствовал своим лицом поток свежего ветра. И впервые на моей памяти в этом мире был дождь.

— Что тут за шум, — проворчал чей-то голос за дверью, — неужели он наконец-то…

Дверь открылась, и в неё заглянул Таши. При виде меня его длинные уши, в обычном состоянии слегка приопущенные, встали торчком, и он пробормотал…

— Очнулся… наконец-то очнулся! — после чего, выскочив обратно, закричал, — скорее, он очнулся, он наконец-то очнулся!

Понимая, что сейчас меня будет ждать долгий разбор, я вернулся в свою постель. Через пятнадцать минут в мою комнату вошла самая диковинная процессия, которую я только мог себе представить.

Нет, Анаму и Аламейко я увидеть ожидал — логично предположить, что после смерти Агера, Йегероса и Фартхароса эти двое останутся главными по тарелочкам. За ними проследовал… Викай. Потом вошла Аолин, которую я здесь вообще не ожидал увидеть. И, наконец, последним в комнату протиснулся здоровяк Джул, который тут же оказался рядом и принялся меня осматривать.

— Принесите ему еды и воды, — распорядился Аламейко, — нас ждёт очень долгий и серьёзный разговор.

— Это не может подождать? — недовольно спросил Джул, — он еле-еле оклемался, он ещё слишком слаб.

— Сколько я пробыл без сознания? — поинтересовался я.

— Почти четыре седмицы, — ответил Анаму, — когда мы вытащили тебя из обвала, ты едва дышал. Странно, что ты там вообще выжил.

— Это всё сейчас несущественно, — прервал его Аламейко, — Дэмиен, нам нужно узнать всё, что происходило в Храме с того момента, когда Анаму бросил вам вслед кинжал Порядка.

— Нечего особо рассказывать, — буркнул я, — Храм потребовал четыре жертвы. Две жертвы памяти и две жертвы крови. Жертвами памяти оказались Кинжал Порядка и памятная вещь, которую мне когда-то подарили родители. Жертвами крови, как вы можете догадаться, оказались Йегерос и Фартхарос.

— Это слишком общо! — возразил Аламейко, — до этого мы могли бы догадаться и сами! Нам нужны подробности.

В этот момент в комнате умудрились протиснуться Таши и Моэн, которые, собственно, принесли еды и воды. Минут десять я ел, ощущая на себе взгляды всех остальных. И хотя во взглядах не было недовольства или осуждения, это всё равно нервировало.

Закончив с едой, я начал рассказывать им всё, как они и просили. Каждую комнату, что в ней было, что мы видели, какую плату Храм требовал каждый раз за то, чтобы пройти дальше, и как на неё реагировал каждый. Вспомнил о последних словах каждого из правителей, и озвучил их. Аламейко на посмертный приказ Йегероса отреагировал сдержанным кивком и пониманием, а вот Викай после слов Фартхароса явно выдохнул и расслабился. Вероятно, для Шеалы это было очень важно.

Затем рассказывал о последней гравюре, которая изображала жизнь Тальцеола, которая показала мне последнюю плату, и о том, как я её принёс. И, наконец, последняя комната, в которой находился чёрный шар. Чем он оказался, и какую плату потребовал за то, чтобы это всё, наконец, кончилось.

— Неужели… это правда? — переспросил Анаму, внмательно меня слушавший, — ты пожертвовал свою магию ради этого? Хотя у тебя был выбор уйти, и никто бы тебе и слова упрёка не сказал?

— Ни слова упрёка? — рассмеялся я, — да Агер, Йегерос и Фартхарос из мёртвых встали бы, чтобы свернуть мне за это шею. Но если честно — не знаю, что тут сказать. За великое благо нередко приходится платить великую цену. Ведь, в конце концов, — я указал на окно, — оно этого стоило, правда? Теперь ваша очередь. Рассказывайте, что было после того, как мы оказались в Храме.

— Лексаб, поняв, что опоздал, чуть не лопнул от злости. Так что всех, кто остался, избили до полусмерти, сам можешь представить. Но всё же стоит отдать должное его выдержке — не убили, — начал говорить Анаму, — они пытались открыть Храм всеми возможными способами, но без Кинжала Порядка и без магии воды у них не было никаких шансов. Так что… оставалось только ждать. И, наверное, через шесть периодов началось ЭТО. Храм начал разрушаться и обваливаться. И в этот же момент… Дэмиен, чтобы поверить в это — надо увидеть это собственными глазами, но… одно из солнц погасло. Вот просто раз — и погасло. Как будто это солнце было двойником настоящего — и все эти 149 аквот оно терзало наш мир… Впрочем, терзало вполне заслуженно. Тут же нашли тучи, которые я до этого видел только на картинках, и пошёл дождь. И пока гвардейцы Лексаба находились в шоковом состоянии, я им доступно и популярно объяснил, кто что и ради чего это делал, а кто — всеми силами пытался помешать. После чего Лексаба точно так же до полусмерти избили его собственные гвардейцы. Выглядел он после этого ну очень неважно, бедолаге едва второй глаз не выбили. Нас же развязали, и мы ещё шесть периодов разбирали завал, пока, наконец, не нашли еле живого тебя. Ну и благо у нас были ферсты, так что я с тобой тут же рванул в Кастильву, чтобы доставить тебя Джулу. Когда я прибыл, то увидел, что тут гвардейцы тоже уже смекнули, что к чему, и скрутили Гимлава, который за малым не удрал.

— Так а что вообще с погодой? — спросил я, — теперь у вас всегда будет дождь?

— Слушай, я не знаю, может, это тоже какие-то чары, но всё это время дождь шёл строго по расписанию, — хмыкнул Анаму, — вот строго с середины ночи — и до самого утра сплошной ливень, а потом весь день — солнечно.

— Ночь? — я не поверил своим ушам, — у вас теперь есть ночь?

— В точку, — рассмеялся Викай, — уж и не думал, что при жизни увижу, что оно бывает вот так.

— Ну, вообще своя логика в этом есть, — признал я, — если бы на вас единомоментно вылилась вода, которую эти чары удерживали 149 аквот — вы бы просто захлбенулись. Так что вода возвращается, пусть и большими, но порциями, которые мир в состоянии принять.

— Да, Аолин, — я обратился к девушке, — совсем забыл… Агер просил передать вам, что…

— Спасибо, Дэмиен, — кивнула она, — Анаму мне всё уже рассказал. Я, разумеется, выполню его просьбу. Его ребёнок будет знать, кем был его отец, и будет гордиться им. И я благодарю вас за то, что вы были с ним до конца. Мне, конечно, жаль, что я больше его не увижу… Но я уверена, что именно так он и хотел уйти: отдать свою жизнь, зная, что после этого мир, в котором будет жить его дитя, станет лучше.

— Не переживайте, моя дорогая, — сказал Аламейко, — неужели вы думаете, что останетесь без поддержки? Мы вам и дело подберём, и поможем, и всё, что нужно…

— Мне казалось, что конкретно вы не особо любили Агера, — заметил я.

— Не любил, — не стал спорить Аламейко, — за отца Йегероса крепко не любил. Но какое это имеет отношение к ни в чём не повинным матери и ребёнку? Да и потом, и Агер, и Йегерос, и Фартхарос принесли в жертву всё, что могли ради этого дела. Так что теперь они достойны того, чтобы о них вспоминали только хорошее.

— Так что да, Дэмиен, — продолжал Анаму, — благодаря тебе жизнь в городах начала налаживаться. Как только стало ясно, что угроза жажды для нашего мира отступила, Кастильва и Корроско отослали проектировщиков и архитекторов в другие города, чтобы они помогли наладить и отремонтировать тамошние очистные станции. Или построить новые, если их там не было, или если старые совсем обветшали. Торгаши подобные Атихису, конечно, сильно потеряли в своих доходах, но сейчас они сильно высовываться не станут, потому что граждане очень даже могут припомнить, как они спекулировали на еде. Всего одна аквота — и у нас появится много еды, выращенной своими руками.

— Строительных работ нас ждёт тоже очень много, — снова подал голос Викай, — ведь все последние годы мы строили здания без расчёта на то, что на них сверху будет литься вода. Но теперь у нас есть и эта самая вода, так что появится и известь, и всё остальное…

— А что будет с Гимлавом и Лексабом? — спросил я, — вы их судили?

— Ещё нет, — сказал Анаму, — мы решили позволить им помариноваться в темнице, чтобы они на своей шкуре почувствовали, чему сами подвергали несогласных всю свою жизнь. Суд, разумеется, будет, и ты тоже сможешь сказать там то, что думаешь.

— Мне кажется, вы поступаете слишком жестоко, — сказал я, — жизнь в городах начала кипеть, налаживаться, все испытывают такое воодушевление — а вы намеренно оторвали их от остальных и посадили под замок. Если уж решили казнить — то казнили бы сразу.

— Казнить никогда не поздно, — хмыкнул Анаму, — а вот посидеть и подумать над своим поведением никогда не бывает лишним. Впрочем, это сейчас неважно. Будет суд — и ты сможешь там высказаться, и, как ты можешь догадываться, твой голос будет иметь очень большой вес. Сейчас важно другое…

Сурово оглядев всех присутствующих, он скомандовал:

— Так, глиномес может остаться, а все остальные — вон отсюда. Всё, что будет обсуждаться здесь дальше — не вашего ума дела. И позовите батьку с сыном, которые, наконец, обрели друг друга.

Все послушно встали и направились к выходу, в том числе и Джул. Глиномесом, которому разрешили остаться, оказался Викай. А ещё пять минут спустя в комнату вошли… Маис и Арсини. Гвардеец вёз старого вимрано в каком-то приспособлении, очень похожем на инвалидную коляску. При этом Маис с такой нежностью и заботой смотрел на своего отца, а лицо Арсини светилось такими любовью и безмятежностью, что все эти эмоции отразились и во мне, и я искренне радовался за отца и сына, которые, наконец, нашли друг друга.

Осторожно устроив коляску рядом с креслом Анаму, Маис сел рядом на пол и положил руку отцу на колено. Тот ласково прикрыл его руку своей ладонью.

— Сейчас, Дэмиен, нам нужно поговорить о твоём будущем, — сказал Анаму, — мы все обещали тебе, что найдём способ вернуть тебя домой, когда восстановится стихийное равновесие.

— И… что же? — затаив дыхание, спросил я.

— Вести пока неутешительные, Дэмиен, — покачал головой Арсини, — как только в наш мир вернулась вода, и нас всех отпустили — к нам тут же начали возвращаться силы. И мы начали ощущать отклики стихии, которой в этом мире не было уже очень давно. Но… Дэмиен, я надеюсь, ты понимаешь, что это масштабы целого мира, и в таком случае быстро никогда не бывает.

— Сколько придётся ждать? — спросил я, подсознательно догадываясь, что примерно таким и будет ответ.

— Неизвестно, — развёл руками Арсини, — возможно, ещё столько же. Возможно, что половину аквоты. А, возможно, что и не одну аквоту. Здесь никто не может дать никакой гарантии. Если для стихийного равновесия должен выздороветь мир — ему нужно дать столько времени, сколько требуется.

— Разумеется, полного восстановления тебе ждать не придётся, — тут же сказал Викай, — думаю, что после твоей жертвы уже с моей стороны было бы несправедливо, если бы я не сотворил достаточно мощные чары для того, чтобы вернуть тебя домой. Пусть и ценой моих собственных магических возможностей. Но мы тебе это говорим для того, чтобы ты понимал: мы бы рады сдержать своё слово и вернуть тебя домой, но есть причины, которые от нас не зависят.

— Я понимаю, — кивнул я, — ничего страшного. Ждать в мире, которые оживает и возрождается, надеюсь, будет немного приятнее, чем в мире, где все едва сводят концы с концами. Да и магию воды из меня уже можно не доить, так что…

— Ну а раз ты согласен, — тут же довольно сказал Анаму, — то я тут поговорил с Аламейко о том, как нам организовать власть в новых условиях, и он очень заинтересовался тем, насколько много тебе известно об устройсве власти. Так что если бы ты к нам присоединился…

— Как вы мне надоели! — тут же вскипел я, — ваша власть — вы и разбирайтесь с ней сами. Мне ещё в этой сфере оказаться виноватым не хватало для полного счастья!

— Дэмиен, никто тебя не будет назначать ответственным за что-либо, — тут же сказал Анаму, — просто будешь советником по общим организационным вопросам. Ну же, ты явно пришёл к нам из более развитого мира — вот и поделись своими знаниями. Всё, что от тебя будет требоваться — это совет, а уж следовать ему или нет — будет на совести ответственного исполнителя.

— Чёрт с вами, — вздохнул я, — всё равно полгода лежать и плевать в потолок мне явно надоест. Пусть будет по-вашему…

— Отлично! — Викай, который вообще-то о моих знаниях не должен был ни сном, ни духом, просиял так, как будто Шеала только что приняла его предложение руки и сердца, — тогда у нас как раз есть несколько вопросов, по которым не помешает…

— Больному нужен отдых! — в комнату тут же влетел Джул, который, как оказалось, был очень даже в курсе всего, что тут говорится, — он еле на ногах стоит.

— Ничего страшного, — хладнокровно ответил Анаму, — сейчас позовём Пино, он притащил такое же ездовое кресло.

Я устало закатил глаза. Похоже, сейчас здесь, да и не только здесь, но и во всех городах Руарха начинался дурдом. Но в этом дурдоме были живые существа, глаза которых горели от предвкушения новой жизни, от осознания того, сколько теперь появилось возможности, от радости и счастья, что теперь и для себя, и для своих детей можно будет построить новую, куда лучшую жизнь. Значит, всё это случилось не зря…

Глава 4.10

Глава 10. К возрождению.

Так и начала налаживаться жизнь в Руархе. Ещё две недели Джул за мной присматривал, неприкрыто вздыхая от того, что я потерял свою магию, и оттого выздоравливал особенно медленно. Так что Пино с инвалидной коляской оказался отнюдь не преувеличением: как оказалось, мной овладела такая слабость, что на ногах я мог держаться, самое большее, десять минут, после чего без сил падал там же, где и стоял.

К счастью, скучать мне действительно не давали. Пино действительно каждое утро приходил за мной, кормил, после чего на коляске увозил в новый кабинет, где уже пытались организовать порядок ученики Йегероса. Я передал Аламейко последнюю просьбу его подопечного, и он воспринял её со всей серьёзностью. Его учениками оказались генрано, шинрано и янрано. Причём их характеры проявлялись совершенно неожиданно. Генрано была свойственна мечтательность и большие планы, янрано был озабочен контролем и соблюдением порядка, а шинрано рьяно интересовался экономикой и материальным обеспечением.

— Вам бы сюда ещё вимрано, — сказал я в один из таких дней, — чтобы каждая раса имела представительство в органах власти, и чтобы всегда была возможность заявить о себе.

— Дэмиен, — рассмеялся тогда Анаму, — после всех тех вещей, которые остальные творили с мудрецами вимрано, эта раса уйдёт от остальных прочь при первой же возможности. Когда вода вернётся в мир в достаточной степени, чтобы наполнились реки и озёра, вимрано уйдут, возможно, что навсегда. Да многие и уже ушли навсегда, и я не могу их винить: уж лучше жить возле грязной лужи, чем рядом со своими палачами, которые усиленно делают вид, что ничего не было. Арсини, Маури и Адресто вернулись в Кастильву на время. И только ради тебя.

— Не могу сказать, что одобряю подобное, — я покачал головой, — если ты не представлен в органах власти — значит, у тебя нет своих интересов, только государственные. В будущем это аукнется множеством конфликтов, когда власть будет искренне недоумевать, почему вимрано не желают того же, чего желает она. Но это их выбор.

— Знаешь, — Анаму, на удивление внимательно меня выслушавший, довольно хмыкнул, — я передам эти слова, кому надо. И вполне возможно, что кое-кого они даже убедят.

Вообще в этом была своя странная ирония. Что бы я ни говорил, какие бы вещи ни пояснял — меня всегда слушали очень внимательно, а Аламейко, дай ему волю — и вовсе ходил бы за мной круглые сутки с блокнотом и карандашом. Наверное, блокнотов в этом мире изобрести ещё не успели. Или не смогли, ведь производство бумаги тоже требует большое количество воды. И это разительно отличалось от того времени, когда я только попал в Руарх: всех интересовала только вода, которую я был в состоянии дать, и всем было совершенно неплевать, что я думаю и чувствую. Ну, разве что Йегероса это немного интересовало, и то только в той степени, чтобы это не конфликтовало с необходимостью постоянно снабжать город водой.

Впрочем, и моё текущее высказывание своих соображений тоже в какой-то мере вызывало конфликты. Наиболее ярко это проявилось во время суда над Гимлавом и Лексабом. Обоих привели в здание, где проводился суд, связанными, с заткнутыми ртами. Оба они были грязные, страшно измученные и с полностью потухшими глазами. При этом и от повязки на глазу Лексаба, и от перевязи на руке Гимлава шли отчётливые следы гноя, что явно говорило о том, что медицинской помощи они тоже никакой не получали. Разумеется, оба они были в антимагических ошейниках, которые тоже доставляли им своё количество неудобств. Их подвели к трибуне, за которой расположились трое судей. Первые двое, разумеется, были Аламейко и Анаму. Третьим должен был быть Викай, но он вовремя взял самоотвод, смывшись в Корроско, чтобы сложить с себя полномочия градоправителя и, наконец, получить возможность воссоединиться со своей женщиной. И это было очень мудро с его стороны, так как он был вполне близок к тому, что разделить судьбу Лексаба и Гимлава. В итоге третьим судьёй стал Маури, который слишком охотно взял на себя эту роль, и который сейчас с мстительным наслаждением разглядывал измученных правителей, которые стояли перед судьями на коленях.

Аламейко при этом проявил свои блестящие способности руководителя, согнав за это заседание нужную массовку, которая свистела, кричала и оплёвывала несчастных Гимлава и Лексаба. Мне это показалось отвратительно несправедливым, но я пока смолчал. До поры, до времени.

— Итак, судебное заседание объявляется открытым, — провозгласил Аламейко, — советник Дэмиен, вы согласны?

— Боюсь, уважаемый Аламейко, если заседание будет проходить в таком виде, и подсудимые будут стоять с заткнутыми ртами, даже не имея возможности оправдаться, то это заседание произвола, а не суда.

— А какое к ним ещё ожидается отношение? — искренне удивился Анаму, — они — государственные преступники, которые все последние годы пожирали остатки ресурсов нашего мира. После всего случившегося они больше не имеют права голоса в наших глазах.

— Тогда для чего всё это нужно? — спросил я, — зачем было мучить их, отказывая и в гигиене, и в медицинской помощи? Вы что, не видели, что они оба покалечены?

— Всё это было часть их наказания, — ответил Анаму, — подавляющая часть обычного населения городов могла позволить себе мыться 1–2 раза в аквоту. Эти же господа, будь уверен, никогда не отказывали себе в регулярной гигиене. Так что им очень даже нелишним было почувствовать на своей шкуре, как всё это время жили простые граждане.

Мне очень много было что на это сказать. Хотя бы то, что держать пленников в таких условиях без медицинской помощи — это уже самые настоящие пытки. Ни Гимлав, ни Лексаб до такого не опускались. Даже когда я их лично сделал калеками — даже в этом случае дальше голода дело не пошло.

Но приходилось сдерживаться. Такое было вполне ожидаемо. Но я знал, что при должном поведении всё это можно значительно смягчить. И магия воды, которой у меня уже не было, мне бы никак не помогла. А вот умение правильно и убедительно доносить свои мысли — поможет.

— В любом случае, мы должны дать им хотя бы возможность объясниться, — сказал я, — иначе это уже будет самым настоящим произволом.

— Ладно, — Аламейко взмахнул руками, — мы же забыли, Дэмиен, ты же у нас из развитого и цивилизованного мира. Наверное, и суды у вас продвинутые. Что ж, покажи нам, как это должно быть.

— Развяжите их, — я обратился к охранникам, — и посадите за этот стол. И приведите Джула, пусть он хотя бы обработает их раны. Потому что если вы заставляете кого-то испытывать боль — значит, вы его пытаете. А пытки ни в каком виде неприемлемы!

Стражи, получив отмашку от Аламейко и Анаму, которые всё больше веселились (а вот Маури, в противовес им, всё больше надувался от злости), исполнили мои приказы. Около пяти минут им потребовалось, чтобы привести Джула, и ещё десять минут он дезинфецировал им раны. И когда он ушёл, Гимлав сказал…

— Спасибо, конечно, Дэмиен, но всё это бесполезно. Ты и сам понимаешь, для чего всё это делается. Когда правители проигрывают борьбу за власть, то их показательное избиение — это всегда главное развлечение новых властей.

— Ну, Дэмиен, — участливо поинтересовался Анаму, — что ещё нужно сделать?

— Им нужен защитник, — ответил я, — они сами сейчас настолько измучены, что готовы даже на смерть, чтобы это только всё кончилось, и не в состоянии сами себя защищать. Поэтому для этих целей нужен посторонний.

— Очень хорошо, — Аламейко обвёл взглядом зал, — есть ли среди уважаемых господ кто-то, кто будет готов защищать права обвиняемых? Ну, вот видишь, — сказал он мне с улыбкой десять секунд спустя, — никто не хочет. Понятия не имею, почему.

— Ничего страшного, — с такой же улыбкой ответил я, благоразумно придерживая слова о том, что допущенная сюда массовка была допущена с одной единственной целью, — я выступлю их защитником.

— Ты? — Маури даже привстал от гнева, — после всего, что случилось, ты ещё и будешь их защищать?!

— Ну… врать не стану, я бы предпочёл роль обвинения, — честно признался я, — но, уверен, кому обвинять — найдётся и без меня.

— Ну что ж… хорошо, — Аламейко поднял бумаги, — обвиняемые Лексаб и Гимлав. Вам вменяется похищение и насильственное удержание огромного количества мудрецов вимрано в целях использования и присвоения ресурса огромной ценности…

— Протест, — бесстрано сказал я, — заставить колдовать против воли нельзя. Так что всё связанное с мудрецами и источником воды — это сделка. Малоприятная и не очень этичная — но сделка.

— Тогда как объяснить то, что такое огромное количество вимрано оказалось в этом месте? Хотите сказать, они сами туда пришли?! — возмутился Аламейко.

— Законный вопрос, — я повернулся к своим подопечным, — что скажете?

— Скажу, что только один ты здесь и не знаешь всей правды, Дэмиен, — хрипло рассмеялся Гимлав, — да, исторически так сложилось, что мудрецы вимрано стали накапливаться именно в нашем городе. Но мы никого не похищали. Напротив, племена вимрано сами приводили к нам мудрецов, зачастую уже старых и мало на что способных, в обмен на то, что при отправке воды в другие города караваны специально теряли один бак с водой. Нам не нужно было этим заниматься. К нам все сами шли на поклон, и ещё в ноги кланялись, когда мы соглашались. Нам ничто не мешало отправлять назад немощных стариков и требовать молодых и сильных колдунов. И всё же мы брали всех.

— Ладно, — с плохо скрываемой злостью прошипел Аламейко, — а что насчёт распределения? Что насчёт того, что большую часть воды они оставляли себе?

— Вы когда-нибудь пробовали заморить повара голодом? — спросил я.

— Что за дурацкий вопрос? — рассердился Аламейко, — это тут вообще при чём?

— При том, что каждый, кто оказался бы на их месте, поступал бы точно так же, — ответил я, — кроме того, своя логика была и в этом. Те, кто отвечает за распределение, всегда должен иметь достаточно ресурсов, чтобы быть здоровым и продолжать функционировать. Встал бы Корроско — встали бы и все остальные города. Кроме того, у них был не бесперебойно работающий источник, которые будет работать так же интенсивно и сейчас, и через пять аквот, и через пятьдесят. У них был источник, работающий на силе мудрецов вимрано, которые внезапно имеют свойство умирать. И потому сила источника была крайне нестабильна. Если бы при таких рисках Лексаб и Гимлав не делали запасы — они были бы дураками.

— Ты… да ты… — Аламейко был уже в прикрыкрытом бешенстве, — а что насчёт тебя? Тебя силой увезли в Корроско, тебя силой заставляли работать на этот город! И эти два предателя сделали всё, чтобы ты не выполнил свою миссию до конца! Зачем они это делали, раз они такие умные?! Для того, чтобы сохранить свою власть, неужели не очевидно?! Какие тут ещё могут быть варианты?!

— Я лично отвечу тебе на этот вопрос, советник, — Лексаб поднялся на ноги и посмотрел на Аламейко так, что тот даже поёжился от силы его взгляда, — мы родились в этой системе и выросли в этой системе. И всю жизнь верили, что наша главная задача для выживания — поддерживать эту самую систему. И тут появляется Дэмиен — колоссальный источник воды. Он был нашим единственным вариантом для выживания. Меня, как и Гимлава мало интересовала эта мистическая ерунда с Храмом. Мы не могли допустить, чтобы с ним что-либо случилось. Мы не могли им так рисковать. И, как видите, наши опасения были не напрасны. Дэмиен остался без магии воды.

— Зато в наш мир вернулась вода! — завопил Маури, которому кресло судьи явно не подходило, — а вы сделали всё, чтобы не дать этому случиться!!!

— А были ли вы уверены, что всё кончится именно так? — спросил Лексаб, к которому явно начали возвращаться силы, и который с издёвкой смотрел на каждого в этом зале, — посмотри на меня, Дэмиен, и скажи мне честно: когда ты отдавал свою магию воды — был ли ты на все сто процентов уверен, что всё кончится именно так?

— Нет, — я честно взглянул на Лексаба, чей чёрный глаз пронзительно на меня смотрел, — конечно, я не был в этом уверен до конца.

— Вот вам и ответ, — сухо сказал Лексаб, усаживаясь обратно, — мне прекрасно известно, сколько сгинуло как в самом Храме, пока Кинжалы ещё были доступны, так и во время поиска Кинжалов, когда большая их часть пропала. Мы это делали не потому, что так уж цеплялись за эту власть. Мы это делали потому, что в последнее время источник работал в десять раз слабее обычного — безо всякой надежды на улучшение. Все поставки в другие города обеспечивались исключительно силами Дэмиена. И если бы его не стало — нам всем наступил бы конец.

— Именно, — кивнул Гимлав, — вам просто повезло, и крови этих троих хватило для нужного результата. Так что давайте уже прекращайте ваш балаган и выносите нам смертный приговор. Для этого вы все здесь собрались, не так ли?

— Нет, не так, — возразил я, — мне кажется, ни одно обвинения не оказалось достаточно состоятельным, чтобы так вас наказывать.

— Очень… очень хорошо, Дэмиен, — Аламейко и Маури были в таком бешенстве, что могли бы взлететь в воздух от переполняющей их злости, — и как нам, по-твоему, следует с ними поступить?

Анаму же, вопреки поведению остальных судей, выглядел так, словно он познал дзен, и ничто не могло нарушить его спокойствия.

— За превышение полномочий в отношении не слишком справедливого распределения ресурсов вы их уже наказали месяцем пыток, — осторожно заговорил я, — мне кажется, этого достаточно. Сейчас вам нужно думать о другом: мир, в котором вы живёте, будет стремительно меняться. В таких условиях вам нужны сильные и опытные управленцы. Поэтому…

— Ты что, предлагаешь восстановить их в полномочиях? — Маури рассвирепел настолько, что от него пошли вспышки холода, — да ты совсем рехнулся?

— Да, предлагаю, — хладнокровно ответил я, — но не на прежних условиях, разумеется. В сказанном есть и их правота: вы отрываете их от общества, не давая даже шанса исправить свои ошибки. Это неправильно. И потому я предлагаю вернуть им их должности на один год, то есть на одну аквоту. Обязательно только на одну, после чего они будут вынуждены оставить должности. И на основании этой, так сказать, общественной работы уже решать их дальнейшую судьбу. И, уверяю вас, на таких условиях, когда они будут знать, что это их единственный шанс вернуть себе доброе имя — вы поразитесь тому, с какой стороны раскроются их таланты.

Аламейко, сам того не замечая, уже рвал бумагу с обвинениями на мелкие клочки. Анаму выглядел всё таким же безмятежным, а вот Маури сотворил в свои руках сферу воды и, явно отводя душу, запустил её в меня. С полнейшим равнодушием вытирая воду с лица, я безмятежно сказал:

— Что ж, судья Маури, если это ваш единственный аргумент…

По массовке в зале прошёл лёгкий смешок.

— Клянусь двумя солнцами, Дэмиен, — прорычал Аламейко, окончательно теряя власть над собой, — если у вас так проходят суды — то видал я их в гробу тратить столько нервов!

— Лучше, когда граждане орут друг на друга в зале суда, чем когда они творят произвол и режут друг друга на улицах, — бесстрастно ответил я.

— Знаете, вот с этим тезисом я не могу не согласиться, — подал голос молчавший до того Анаму, смотревший в зал таким же безмятежным взглядом.

— Хорошо! Очень хорошо! — взорвался Аламейко, — увести их! Выделить им место в казармах! Придут в себя — тогда и проведём по этому поводу дополнительный инструктаж! А теперь заседание окончено, все вон отсюда!

И когда я на выходе поравнялся с Лексабом и Гимлавом, первый сказал мне:

— Никогда бы не подумал, что скажу это, но спасибо тебе, Дэмиен. Ты сейчас совершил просто невозможное.

— Скажи, неужели ты не жалеешь, что тебя не лишили магии? — спросил Гимлав, — я в этом ошейнике месяц — и уже с ума схожу! А тебе теперь жить без магии до конца жизни. Неужели ты совсем не сожалеешь?

— Нет, — всё так же с лёгкой улыбкой сказал я, — как вы только что могли видеть — не магия помогает совершать действительно важные дела. Так что удачи вам. Надеюсь, вы свой шанс не упустите…